вещь Не для всякого дела годна. x x x Награждать за добро, Сострадать не внимающим долгу - Так мудрейший из мудрых Поступал в стародавние дни; Все, кто сердцем добры, Будут здравствовать долго-предолго, Потому что о людях Неустанно пекутся они! О совершенном человеке Он знает верные пути И что они таят, Как подозрений избежать И что приносит вред; Под сливой шапку поправлять Опасно, говорят, А туфли - на чужой бахче, - Не оберешься бед; Свояченице лишних слов Не скажет младший брат, С почтеньем внемлет молодой Тому, кто стар и сед. Трое благородных Пусть другие нас венчают славой, Мы свой долг не забываем в час любой: На могиле Циньского Му-гуна Три сановника покончили с собой. Жил Му-гун - их счастье было общим, Умер - общей связаны судьбой. Кто сказал: идти легко в могилу?! Думать же о ней труднее во сто крат, - Утирают слезы и вздыхают, В небо устремив прощальный взгляд, На могиле Циньского Му-гуна Скорбный совершается обряд. Кто уйдет - тот больше не вернется, Мрак ночной без срока, без конца. Иволга кричит, кричит от боли, И в тоске сжимаются сердца. x x x Для Чао Мир был нехорош, И Сюю Мир казался вздорным. А вот купец Всего за грош Любому Перережет горло. Пиршество Был приветлив наследник И полон к гостям вниманья, - На пиру человека Не найти выносливей принца, Светлой ночью с друзьями На прогулке опять в Сиюане, - Балдахины колясок - Как летящих птиц вереница. Одинокие звезды С небосвода на землю глядели, Блеск ночного светила Заливал их, щедрый и чудный, Длинный склон покрывали Осенние орхидеи, Нежных лотосов листья Прильнули к воде изумрудной. Серебристые рыбы Беззаботно резвились в играх, И чудесные птицы Щебетали на верхних ветках; И колеса волшебным Подхвачены были вихрем, И коляски покорны Дуновению долгого ветра. Одного я желаю: Чтоб в сиянии чистого света Все осенние ночи Походили бы только на эту. В походе Рождение царства - Отца торжество. В далеких походах Мы были вдвоем. Роса или иней - Ему ничего, В пути умывался Холодным дождем, Всегда неразлучен С копьем и мечом, А панцирь и латы - Одежда его. Петушиный бой Печальный хозяин К любым развлечениям глух, Наскучила музыка, Больше не радует слух. В безделье так тяжко Душе пребывать и уму, - Веселые гости Приходят на помощь ему. На длинных циновках Расселись, довольные, в ряд И в зале просторном На бой петушиный глядят. Петух разъяренный Сражается с лютым врагом, Их пух невесомый Летает-летает кругом. И бешеной кровью Глаза у бойцов налиты, Взъерошены перья, Торчком у обоих хвосты. Взмахнули крылами, И ветер пронесся струей, И клювами в битве Истерзаны тот и другой. Вонзаются шпоры Измученной жертве в бока, Победные крики Летят далеко в облака. И крыльями машет, Геройски взлетая, петух, Покамест отваги Огонь еще в нем не потух. Он требует жира На рваные раны свои, Чтоб выдержать с честью Любые другие бои. Когда запряжены коляски... Прекрасный зал Ликует и поет, Наследник рад, Вино с гостями пьет. Уже хмельны Изрядно гости все, Во флигеле Играют чжэн и сэ. Но пир Еще продлится до зари. Вот слуги Появляются в дверях, Они зажгли Повсюду фонари, И гости пьют При ярких фонарях. Mop В двадцать втором году под девизом Цзяньань свирепствовал мор. Горе в каждой семье, мертвецы лежат, в каждом доме рыданье и скорбь: смерть внутри, закрыты ворота, там не стало целого рода. Говорят, будто мор духи творят. Но от мора погиб лишь тот, кто жевал гороховую ботву, грубой тканью свою прикрывал наготу да в хижине нищей жил. А из тех, кто жил в высоких дворцах, обильную пищу имел, одет был в шубы на соболях, на двойных циновках спал, - из этих редко кто умирал. Вспыхнул мор потому, что исчезло вдруг равновесие света и тьмы и сместились во времени холод и зной, - вот и вспыхнул мор на земле. А темный люд на своих воротах вывешивает таблички, чтобы духов прогнать, - не смешно ли это? Примечания С. 27. Белый скакун. - Вин и Ю-часть территории нынешних провинций Хэбэй, Шаньси и Шэньси. Как возвращенье примет ее. - То есть если воин умрет, душа его вернется на родину, и потому смерть ему не страшна. С. 31. Стихи о славной столице. - Башня Пинлао - построена за Западными воротами Лояна во времена ханьского императора Мин-ди (58 г. н. э.). "Цзю" - старинный футбол. "Мячом" для играющих служил клубок, сделанный из шерсти. "Жан" - древние городки. Брусок, заостренный с одной стороны, втыкали в землю и с расстояния тридцати-сорока шагов сбивали его другим бруском. С. 36. Вздохи. - ...навеки распростилось с корнем. - Поэт имеет в виду своего отца Цао Цао, который умер в 220 г. ...рядом с корнем душу успокою... - То есть умру и в загробном мире встречусь с отцом. С. 39. Встретил у ворот путника. - Юэ и У - древние княжества на территории нынешних провинций Цзянсу и Чжэцзян. Цинь - древнее княжество. В древности говорили: "От Ху до Юэ", "От Цинь до Юэ", подразумевая под этими названиями не конкретные места, а просто далекие расстояния. Здесь - аналогичный случай. С. 43. Креветка и угорь. - Пять священных гор - Тайшань, Хуашань, Хошань, Хэшань, Суншань. С. 45. Провожаю братьев Ин. - Бэйман - гора северо-западнее Лояна; называется также Маншань или Бэйшань. Хэян - уезд на территории нынешней провинции Хэнань. С. 49. Дикий гусь. - Дикий гусь - символ письма. С. 53. Ткачиха. - Ткачиха - название звезды. С. 56. Куда я стремлюсь. - Безрадостный путь на восток. Здесь имеется в виду дорога из столицы Лояна в Цзюаньчэн. Цао Чжи мечтал отправиться в поход против Сунь Цюаня, императора царства У, и не желал возвращаться на восток, в свой удел. Хуай и Сихэ - немолчно бегущий поток. - Если бы поход против Сунь Цюаня состоялся, пришлось бы преодолевать эти реки. Поэт в воображении как бы уже совершает желанный поход. С. 58. Песня. - Тайшань - гора, где, по преданию, находились души умерших. Волнуются струны. - Видимо, в древности эти стихи исполнялись под аккомпанемент музыкальных инструментов. С. 63. Северный ветер. - Столица Вэй. - Имеется в виду город Ечэн. Император Вэнь-ди в 220 г. перенес столицу в Лоян, однако оба города считались столичными. В Ечэне был похоронен Цао Цао, основатель династии Вэй. Мне бы... донского коня. - В древних стихах сказано: "Конь из Дайизюня подобен северному ветру". Догоню юэских... птиц - В древних стихах сказано; "Птицы из Юэ устраиваются на южной ветке". С кем плащ делил... - Поэт имеет в виду своих братьев - Цао Чжана и Цао Бяо. С. 68. В женских покоях. - ...пояс девичий... - В древности девушке, выходящей замуж, надевали пояс, при этом ее мать произносила несколько нравоучительных фраз. С. 71. В далеких скитаньях. - ...резвые рыбы... быстрые птицы - образы-символы привольной жизни. "Там просо склонилось" - песня из древнейшего памятника народной поэзии - "Шицзин" ("Книга песен"). "Зачем мы ничтожны, бедны" - песня из "Шицзина". С. 77. Журавли. - "Небесные сети", - Здесь автор имеет в виду недобрые замыслы императора. С. 80. Красавица. - Мунань - жемчуг голубовато-зеленого цвета; по преданию, сделан из слюны птицы с золотыми перьями. С. 84. "Ползучие стебли..." - "Песня о сливе" - песня из "Шицзина", в ней говорится о верности и любви. Как рыбы в одном пруду... - Образная характеристика семейного счастья и благополучия. С. 87. Ряска. - Шан и Шэнь - названия звезд; время появления на небосклоне звезды Шан совпадает со временем исчезновения другой звезды - Шэнь. По преданию, жили два брата, постоянно друг с другом враждовавшие, за что Небесный император и превратил их в две звезды. Новое платье умело кроит рука. - Покинутая женщина представляет себе, что происходит в доме новой жены ее бывшего мужа. С. 91. Покинутая женщина. - Гранат - установившийся в китайской поэзии символ, означающий большое потомство. Нет детей... - В древности в Китае супруг мог отправить свою жену в дом ее родителей в том случае, если она была виновна хотя бы в одном из "семи преступлений": в бесплодии, беспутстве и лености, если она плохо ухаживала за родителями мужа, отличалась болтливостью, занималась воровством, была ревнива или болела неизлечимой болезнью. Опуститься грудой черепиц к Желтому источнику, на дно... - То есть умереть. Поэт сравнивает бесполезную жизнь покинутой женщины с расколотой на куски черепицей. Чжэн - струнный щипковый инструмент, настольные гусли. С. 95. Посвящаю Сюй Ганю. - Сюй Гань (170-217) - китайский ученый, старший современник Цао Чжи; в последние годы жизни, создавая одну из своих книг, жил в крайней нужде. Вэньчан - название главного зала во дворце города Ечэна. Камень прекрасен, - что же отвергнут князем? - По преданию, некто по имени Бянь Хэ, живший в эпоху Чжоу (XII в. до н. э.), подарил чускому правителю неотшлифованные драгоценные камни; никто не сумел распознать их истинную цену, и Бянь Хэ навлек на себя гнев правителя, его жестоко наказали. Однако впоследствии ошибка была обнаружена. Поэт сравнивает выброшенную драгоценность с непризнанным талантом. Доброе поле - будут года без печали... - Поэт иносказательно говорит о том, что талантливый человек рано или поздно прославится. Я же утешил только словами преданья. - Поэт всем сердцем тянулся к людям талантливым, умел их распознать, но помочь им в трудную минуту он не мог, ибо лишен был власти. С. 99. Посвящаю Дин И. - Дин И - близкий друг Цао Чжи, казненный в 220 г. вместе со своим братом. Благородный Янь. - Некто Янь Лин-цзы из княжества У отправился в Цзинь (эпоха Чуньцю, VIII-V вв. до н. э.). По дороге он остановился в княжестве Сюй, правителю которого очень понравился его драгоценный меч, и Янь Лин-цзы решил на обратном пути подарить меч правителю. Но, когда он вернулся, правитель уже умер. Тогда Янь Лин-цзы повесил свой меч на дереве, что росло у могилы покойного. С. 101. Посвящаю Ван Цаню. - Ван Цань (177-217) - известный поэт эпохи Цзяньань (II-III вв.), друг Цао Чжи. Одинокая утка. - Поэт имеет в виду Ван Цаня. ...Си Хэ исчезает... - Си Хэ, согласно китайской мифологии, - возница солнца в облике девы. Солнце погружено в колесницу, запряженную шестью драконами. Сто печалей. - Цао Чжи говорит здесь о поэзии Ван Цаня, пронизанной грустью и печалью. С. 103. Посвящаю Цао Бяо, вану удела Бома. - Ван удела Бома - Цао Бяо, брат поэта. Ван удела Жэнъчэн - второй брат поэта Цао Чжан. В 223 г. Цао Чжан неожиданно скончался во время аудиенции у императора в городе Лояне. По одной версии, он умер от волнений в связи с тем, что император не принял его своевременно во дворце; по другой - смерть наступила от отравленного финика, который дал ему император, опасавшийся военного усиления Цао Чжана. Ведь разлука на много дней! - В описываемые времена императорский двор ввел порядок, запрещавший удельным князьям поддерживать связь друг с другом, что влекло к ослаблению их позиций и не давало возможности действовать при необходимости объединенными усилиями. Чэнмишу - зал во дворце. Ушастые совы зловеще кричат... - Вместо мелодичного звона колокольчиков, привязанных к хомуту, поэту слышатся зловещие крики ушастых сов - приближенных императора. Далее поэт называет придворных волками и шакалами. ...синие мухи - вошедший в китайскую поэзию образ - символ клеветников, которые впервые были осмеяны в "Книге песен". Ужели тогда только дружба верна... - Намек на историю некоего Це Гуна, жившего при императоре Хуань-ди (147 г.). Человек этот дружил с братьями Чжун-хаем и Цзи-цзяном, и всегда они спали втроем под одним одеялом. Любое мгновенье грозит нам бедой. - Поэт намекает на внезапную смерть Цао Чжана. С. 114. Вновь посвящаю Дин И. - Муж высокого долга жемчужине в море сродни. - Совершенный человек, как и жемчужина, сразу не бросается в глаза. С. 116. "Помогли дракону тучи..." - Даже в сына мать теряет веру. - Ученик Конфуция Цзэн Цань был прославленным мудрецом. Он жил в уезде Бисянъ. В этом же уезде однофамилец мудреца совершил убийство, и кто-то тотчас же сообщил матери Цзэна, что ее сын убил человека. Зная добропорядочность сына, она отказалась этому поверить. Через некоторое время эту же новость сообщил ей кто-то другой. Но она по-прежнему не поверила и преспокойно продолжала ткать холст. Однако, когда третий человек сообщил ей о том же, она забеспокоилась, бросила ткацкий станок и выбежала на улицу. Путь бескрайний... - Поэт хочет сказать, что император далеко и до него не добраться. С. 117. Поднимаюсь в небо. - ...взошел на носилки. - Это выражение можно сравнить с понятием "летающие сапоги", или "сапоги-скороходы". Черный барс - мифическое животное. Ветви Фусана. - По преданию, за деревом Фусан прячется солнце; высота дерева - тысяча чжанов (1 чжан = 3,2 м), у него два ствола и два корня. С. 121. Летящий дракон. - Белые тигры - мифические животные. Линчжи - волшебная трава; по преданию, она обладает свойством продлевать человеческую жизнь. "Дао" - учение, истина; термин философии даосизма. Насыпная дорога - дорога для выездов императора. С. 123. Бессмертие. - Пэнлай - сказочная страна духов. С. 125. Мелодии кунхоу. - Кунхоу - струнный щипковый инструмент, напоминающий арфу. У старинного цина он учился морали. - Старинный цин, или каменный гонг - древний музыкальный инструмент выгнутой формы. Учиться морали у цина - значит быть вежливым. "Совершенный человек" кланяется, желая сохранить дружбу, а цин призван услаждать слух. С. 128. О бренности. - Конфуций - философ Древнего Китая (551-479 гг. до н. э.). По преданию, он составил "Шицзин" и "Шуцзин" ("Книгу перемен"), входящие в "Пятикнижие" конфуцианского канона. С. 130. "День угасает..." - В кухне восточной... - В Древнем Китае при постройке дома кухню выносили в восточную часть жилища. ...сняты с колес чеки... - То есть хозяин старается подольше задержать гостей. С. 132. Три стихотворения на мотив "Желаю отправиться к Южным горам". - Народная песня юэфу оказала значительное влияние на поэзию авторскую. На первом этапе освоения ее народная песня лишь незначительно обрабатывалась и исполнялась в сопровождении музыкальных инструментов. Постепенно поэты перестали связывать стихотворный текст с музыкой. От первоначальных песен в авторских юэфу, по традиции, сохранялись либо тема в весьма переработанном виде, либо название произведения, как в данном случае, в стихотворении Цао Чжи. Мудрейший из мудрых - то есть Конфуций. С. 135. Трое благородных. - В 212 г. Цао Чжи, проезжая место захоронения Му-гуна, написал в память о нем это стихотворение. Исторический факт, о котором идет здесь речь, произошел в 621 г. до н. э. Традиция погребения живых людей вместе с покойными князьями держалась в Цинь, крупном княжестве Древнего Китая, несколько веков. Циньский Му-гун (VII в. до н. э.) - один из "пяти гегемонов" периода Чуньцю. Три сановника - Янь-си, Чжун-хан, Чжэнь-ху. Иволга кричит. - Намек на песню из "Шицзина", посвященную этому событию. С. 136. "Для Чао мир был нехорош..." - Для Чао мир был нехорош, и Сюю мир казался вздорным. - Чао Фу и Сюй Ю - сановники легендарного правителя Яо (III тыс. до н. э.). Оба отказались от предложенного им престола. С. 137. Пиршество. - Сиюань - парк в Лояне. С. 139. В походе. - Цао Чжи посвятил эти стихи своему отцу Цао Цао (155-220), полководцу, политическому деятелю и поэту. Л. Е. Черкасский ЦАО ЧЖИ В ПЕРЕВОДАХ ДРУГИХ АВТОРОВ Воспроизводятся по изданию: Антология китайской поэзии в 4-х томах. Том 1 / М., ГИХЛ, 1957. - Прим. ред. Переводы В.А.Журавлева Песня о полевой иволге Как много печального ветра В верхушках деревьев зеленых. Вздымаются волны над морем, Угрюмы, бурливы и злы. В руках моих нету кинжала. И нету друзей закаленных. Да разве со многими мог я Завязывать дружбы узлы? Ты видел, как иволга с криком, Спасаясь от коршуна, сразу Бросается неудержимо С забора в охотничью сеть? И рад птицелов и доволен, Что иволга в сети попалась, А мальчик печален, что птица Не сможет теперь улететь. Поэтому нож он хватает, К ловушке отца подбегает И, сеть на куски разрезая, Свободу певунье дарит. А иволга, крылья расправив, В высокое небо взлетает И долго над мальчиком кружит, Спасибо ему говорит. Вздохи О, этот бегущий по полю, Из трав перевитый клубок, Хотя постоянно на воле, Но все же всегда одинок. Навеки с корнями расставшись, В пути многотрудном своем Ни отдыха я, ни покоя Не знаю ни ночью, ни днем. С востока на запад далекий, Привыкший к борьбе и труду, Иду я по разным дорогам, По множеству тропок иду. Спешу я домой возвратиться, Туда, где родная река, Но ветер жестокий, вздымаясь, Уносит меня в облака. И я не могу ни минуты На месте одном постоять: То вдруг возношусь в поднебесье, То падаю в пропасть опять. И снова по воле стихии, Пристанища не нахожу. Качусь я на поле другое, Качусь на другую межу. Мечусь без пути и дороги, Как сорванный с ветки листок. Вот знаю, что надо на север, А все ж проношусь на восток. Годами по миру блуждаю, И мукам конца не видать. И не на что мне опереться, И некому мне помогать. Ночами совсем погибал я, Но снова вставал по утрам. Прошел я по топким болотам, Прошел по высоким горам. Так долго катился-кружился, Да к корню нигде не прирос. Скажите: кто выстрадал столько? Кто столько невзгод перенес?.. Хотел бы я стать той травою, Которую косят и рвут, Хотел бы я стать тем бурьяном, Который по осени жгут. Хотел бы я в бурях погибнуть, Исчезнуть под холодом зим, Но только бы соединиться С потерянным корнем моим! Примечания С. 158. Песня о полевой иволге. - В руках моих нету кинжала. И нету друзей закаленных. - Родной брат поэта император Вэнь-ди (Цао Пэй) долгое время держал Цао Чжи в неволе. Поэт сетует, что нет у него кинжала и верных друзей, чтобы вернуть себе свободу. С. 160. Вздохи. - Стихотворение имеет иносказательный смысл. Цао Чжи, жалуясь на свою участь скитальца-изгнанника, преследуемого царственным братом, сравнивает себя с клубком сухой травы, гонимой ветром. Навеки с корнями расставшись - то есть потеряв отца (Цао Цао). То вдруг возношусь в поднебесье, то падаю в пропасть опять - то есть приближаюсь или отдаляюсь от трона по воле своего брата. Но только бы соединиться с потерянным корнем моим - то есть умереть и встретиться со своим отцом. Н. Т. Федоренко ПЕРЕВОДЫ А. Е. АДАЛИС Воспроизводятся по изданию: Антология китайской поэзии в 4-х томах. Том 1 / М., ГИХЛ, 1957. - Прим. ред. Посвящаю Бяо, князю удела Бома Мы посетили государя в зале, Где удостаиваются приемов... Покинули столицу ясным утром. Минуем на закате Шоуян. Река большая Ло, но И не меньше, - Глубокие, широкие потоки! Теперь мы добрались до переправы... Здесь мост необходим! А моста нет. Уже плывем, качаясь в хрупкой лодке. Огромные - холмами - ходят волны. Печалимся, что долог путь к Востоку, - Нам трудные дороги предстоят! Вытягиваю шею, оглянувшись... Пора проститься с башнями столицы, - Они так долго сердцу были милы!.. Еще жалею самого себя. Здесь пролегла "Великая долина"! Ей нет конца в безмолвии пустынном... Деревья застывают в ясном небе, Дожди размыли путь, повсюду топь. Затоплена проезжая дорога; Окольный путь зовет высоко в гору, Но длинный склон заводит к солнцу, к тучам. Изнемогает конь от этих троп! Быть может, конь и довезет до места, - Но мне-то каково под гнетом грусти! Мне больно вспомнить: будущее пусто - Я с милым другом грубо разлучен. Мы собирались быть повсюду вместе, Но повелитель нам судил иное... Дурна дорога и полна предчувствий, - Вот филин проклял ступицы колес!.. Шакалы, волки рыщут по дорогам... Все белое пятнают мухи черным... Вернуться бы, - да нет пути обратно! Узда в руке, - да сам-то я не свой! Я сам не свой, топчусь еще на месте... Нет мыслям о тебе конца и краю. Осенний ветер свежесть навевает, Озябшая цикада затрещала... Не вспахана безбрежная равнина, Не покраснев скатилось быстро солнце, В свой лес высокий устремилась птица - Торопится да так, что крыльям больно! Вот одинокий буйвол ищет стадо, Во рту - пучок колосьев непочатый... Все, все, что вижу, мне терзает душу! Смирить бы сердце!.. Тяжело вздыхаю... Я тяжело вздыхаю... Что же делать? Должно быть, мне враждебна воля неба. О том все думы, кто со мной родился: Возможно ли, что он расстался с жизнью? Его душа парит над отчим краем, А с телом гроб останется в столице! Жил человек - и нет его, как не был! В ничтожестве убогим стал он прахом. Родившись, он, как свет, блистал на свете, А умер - как роса, бесследно высох! Уж я и сам живу в годах заката, И взрослым вязам, тутам я ровесник!.. Уж я и сам спускаюсь вниз по склону, А юность не вернуть, как тень и эхо... Как вспомню вдруг: я не металл, не камень, Приходит скорбь... О, сердце человека! ...Хоть скорбь на сердце и душа тревожна, - Не стану больше говорить об этом... Пространства нет для истинного мужа: Как близко даль за десять тысяч ли! Была бы дружба нежной и неложной, - Еще нежней вдали ее ответы!.. Ужель всегда под общим одеялом - И только так - находим мы любовь? Болеть в разлуке немощью и грустью - Так любит только женщина мужчину... Когда же братьев верных разлучили, - Такую скорбь в словах не передать! К чему слова о скорби? Чем помогут? Поистине судьба нам неизвестна. Я пустотой свое наполнил сердце: Искал бессмертья. Суном был обманут! Смерть - это только миг, ничто иное, Кто мог бы пережить тысячелетье? С кем разлучился, с тем не будет встреч и. - Пусть дни свиданья для живых настанут! - Князь, тело береги свое, как жемчуг, И желтой сединой ты насладишься! - Я слезы осушил перед дорогой, Взял кисть и начертал стихи на память. Примечания С. 164. Посвящаю Бяо, князю удела Бома. - В 223 г. Цао Чжи и его сводные братья Цао Бяо и Цао Чжан были на аудиенции у вэйского императора Вэнь-ди (Цао Пэя) в Лояне. Цао Чжан умер в Лояне, а Цао Чжи и Цао Бяо после аудиенции отправились обратно, каждый в свой удел. Перед расставанием Цао Чжи написал эти стихи. Шоуян - гора на северо-восток от Лояна. Я с милым другом грубо разлучен. - Император Вэнь-ди, опасаясь заговора, запретил братьям возвращаться из столицы вместе. Все белое пятнают мухи черным, - Иносказательно о клеветниках, которые портят жизнь честным людям. О том все думы, кто со мной родился. Возможно ли, что он расстался с жизнью? - Речь идет об умершем в Лояне Цао Чжане. Его душа парит над отчим краем - то есть душа Цао Чжана парит над его уделом. Я не металл, не камень - то есть я не вечен и должен умереть. Как близко даль за десять тысяч ли - то есть расстояние не является для друзей препятствием. Н. Т. Федоренко ПЕРЕВОДЫ А.И. ГИТОВИЧА Воспроизводятся по изданию: Антология китайских классиков / В новых переводах Александра Гитовича // Лениздат, 1962. - Прим. ред. Слепцы Красавица Где-то на юге Живет, Молода и румяна. Гуляет одна, Без подруги, На отмелях Сяо и Сяна. Не ценят Красы одинокой Слепцы, Проходящие мимо. А годы В мгновение ока Уносятся Неудержимо. Полевая иволга Неистовый ветер Листву раздирает на части, Волну за волною Вздымают угрюмые реки. Навеки лишившись Меча боевого и власти, Я старых товарищей Тоже лишился навеки. Ты разве не видел, Как иволга - кроткая птица, Спасаясь от ястреба, Слепо бросается в сети. Везет птицеловам! Но мальчик глядит и томится - Его не прельщают Удачи охотничьи эти. Сочувствует мальчик Внезапному птичьему горю, - Чтоб сети разрезать, Он нож достает из кармана. И вот уже иволга Кружится в синем просторе, Но вновь прилетает - И благодарит мальчугана. На мотив "Роса на траве" {1} Свет и тьма Без конца и предела Чередуются Между собою. Человека Непрочное тело Разрушается Жизнью сам_о_ю. Я хотел бы - Пока не состарюсь И смирюсь Перед гибелью скорой - Бескорыстно Служить государю, Быть ему Постоянной опорой. Даже звери Считают Дракона Властелином Их смутного царства. Мы должны Подчиняться законам, Но служить им Без лжи и коварства. "Книга Песен" И "Книга Деяний" {2} - Выше Лучших заслуг полководца. Пусть же кисть моя Грозною станет, Чтобы в мире С неправдой бороться! Посвящаю Бяо, князю удела Бома В пятом месяце четвертого года {3} князь удела Бома и князь удела Женьчэн - мои сводные братья - были вместе со мной на приеме у государя {4}. И князь Жэньчэна скончался в великой столице - Лояне. Я возвращался домой с князем Бома, но за нами последовал приказ, догнавший нас, и он гласил, что нам запрещено следовать дальше одной дорогой, пришел конец совместному пути. Теперь дороги наши разошлись, и даже сама мысль об этом рождает горечь и тревогу. Мы, вероятно, расстаемся навсегда, и, чтобы выразить жгучую боль расставания, я написал эти стихи. 1 Вчера На императорском приеме Нам было худо. В путь собравшись рано, Мы на закате С мыслями о доме Подъехали К отрогам Шоуяна {5}. Тут Ин и Ло Седые катят волны, И нет конца Их грозному потоку. Остановились мы - Скорбим безмолвно: Нелегок путь наш, Что лежит к востоку. И, раня душу, Долго будет длиться Печаль О каменных дворцах столицы. 2 О, как мрачна Великая Долина {6} - Здесь редкие деревья Одиноки, Здесь ливни летние Размыли глину И превратили Ручейки в потоки. Чтоб не застрять, Не потонуть в болотах, Нам надо будет В горы подыматься, Где даже кони На крутых высотах Разреженного воздуха Боятся. 3 Боятся кони - Уши их прижаты, - Но кони вывезут, Не в этом дело: Скорблю о том я, Что теряю брата, С которым жить всю жизнь Душа велела. Нас выбросили С отчего порога, Но даже это Показалось мало... Кричит сова {7}, И горную дорогу Перебегают Волки и шакалы {8}. От мух все белое Чернеет скоро, Клеветники Сплели искусно сети. Нас разлучат Великие просторы, И я останусь Одинок на свете. 4 Вот остаюсь я С думою о друге - Для дум никто Не изобрел преграды. Осенний ветер Леденит мне руки, Трещат в траве Озябшие цикады. Запущен мир, И только мгла струится, И солнце путь свой Уступает звездам. И за день Утомившиеся птицы Торопятся К своим семейным гнездам. Бредет овца, Отставшая от стада, И на ходу Дожевывает пищу, И скоро все Покою будет радо, Лишь я далек От своего жилища. 5 Вздыхаю я - Откуда ждать известий? Нам воля неба Неблагоприятна: Один из тех {9}, С кем жил и рос я вместе, Погиб - А жизни не вернуть обратно. Его душа Над родиной витает, Расставшись с телом, Что лежит в могиле. Пусть человек Внезапно умирает - Душа не хочет, Чтоб ее забыли. Родится Слабый человек на свете, Потом исчезнет, Как роса на солнце. Природа Не дарует нам бессмертье: Как тень и эхо - Юность не вернется. И я - не камень, Не металла слиток, - Погибну я Среди сердечных пыток. 6 Мне трудно дружбу Выразить словами... Мужчина создан Не для закоулка: Он властвует Над четырьмя морями, И десять тысяч ли Ему - прогулка. Его любовь Не ложное искусство, Что от разлуки Выглядит усталым. Ужели знают Истинное чувство Лишь те, кто спят Под общим одеялом? Мужскую дружбу И ее объятья Могу ль сравнить я С женскою любовью? Ведь если в мире Расстаются братья - То за разлуку платят Только кровью. 7 К небесной воле, Ко всему на свете У мудрецов Является сомненье; Сун-цзы {10} как будто бы Снискал бессмертье, Но обманул меня В своем ученье. Ведь даже миг Приносит перемены {11} - Прожить сто лет Почти никто не может. Твой дальний путь За горных кряжей стены Жестокой болью Сердце мне тревожит. Побереги же Яшмовое тело, Живи и здравствуй До седин почтенных... Беру я кисть, Чтобы она запела Словами песен - Самых сокровенных. Одиночество Вдоль кустов В своем домашнем платье Я бреду Знакомою тропою; Тихо в нашем доме На закате, И ступеньки Поросли травою. В уши дует мне Осенний ветер, Вереницы птиц Стремятся к югу, Но не смогут Ослабеть на свете Верность и любовь моя К супругу. А теперь Он далеко отсюда - Больше нет опоры, Мне привычной, И счастливой Больше я не буду, И цветы Не расцветут вторично. Вы любовь забыли Слишком рано, Вы иной, Чем в молодые годы. Обвиваясь вокруг вас Лианой, Разве я Лишала вас свободы? Выполняла я Свой долг желанный - Помните? - И вечером, и утром. И меня отвергнув Столь нежданно, Вы отнюдь Не выглядите мудрым. Перекати-поле Клубок беззащитной травы Оторвался от корня - Несется и кружится С каждой минутой покорней. Летит он, гонимый Любым налетающим ветром, Уносится в высь, К облакам, равнодушным и светлым. К такой высоте - Беспредельной на вечные сроки, - Где нет ни конца, ни начала Небесной Дороге. Не так ли и странник, Покинув родную столицу, Бредет, погибая На северной дальней границе. В холодных ночах, Замерзая под рваным халатом, Питаясь ботвою гороха И диким салатом, Бредет он и знает, Что нету обратной дороги. Состарили странника Горе, тоска и тревоги. Семь шагов {12} Горит костер из стеблей бобов, И варятся на огне бобы, По поводу горькой своей судьбы. И плачут, и плачут бобы в котле - Один у нас корень, - стонут бобы. - Мы братья вам, стебли, а не рабы. Гора Лянфу у Тайшани В любом краю Свой климат и погода: Дожди бывают Чаще или реже. Жалею я Людей того народа, Что на морском Ютится побережье. Там женщины и дети, Словно звери, Не знают, Где им прочно поселиться, И в необжитой Каменной пещере Их навещают Зайцы и лисицы. Братьям Ин {13} Я долго На Лоян гляжу с холма - Там все теперь И тихо и пустынно. Там все дворцы {14} И бедные дома Огнем войны Превращены в руины. И во дворах, У сломанных оград, Так разрослись Кустарники и травы, Как будто Все заполонить хотят, Уверившись, Что нет на них управы. Да и поля, Покрытые травой, Не вспаханы На всем своем пространстве. Нет, братья не узнают Край родной, Сюда вернувшись Из далеких странствий. Когда-то здесь Из труб вились дымки Над суетою улиц, Сердцу милых... А ныне Я немею от тоски, Которую И высказать не в силах. Петушиный бой {15} Нашим взорам пресыщенным Надоели танцовщицы, Нам от звуков старых песен Не дано развеселиться. Молча хмурится хозяин - Он от пиршества устал, Он велит гостей унылых Пригласить в соседний зал. Там садится каждый зритель На отдельную циновку, Петухов выводят слуги, Восхваляя их сноровку. Перья жесткие топорща, В блеске дикой красоты, Петухи идут, подъемля Разноцветные хвосты. Вот они готовы к бою - И с восторгом видят гости, Как жестокие глаза их Стали красными от злости. Вот - удар свирепый клюва, - И летит кровавый пух; Вот - безжалостные шпоры В грудь врага вонзились вдруг; Вот, в разгаре лютой схватки, Раздается крик протяжный - Это бьет врага крылами Мой воспитанник отважный. Разумеется, он должен Победить в сраженье всех - Верю: сало дикой кошки {16} Принесет ему успех. Примечания 1 "Роса на траве" - народная песня, в которой говорится об изменчивости быстротекущей жизни. 2 "Книга Песен" и "Книга Деяний" - произведения Конфуция, прославившие его в веках. Поскольку на политическом поприще Цао Чжи не удалось себя проявить, то он решает оставить свое имя потомству как поэт. 3 "В пятом месяце четвертого года..." - т. е. в 223 году. 4 "...на приеме у государя". - Имеется в виду прием у брата Цао Чжи - вэйского императора Вэнь-ди (Цао Пэй). 5 Шоуян - горы на северо-востоке от Лояна. 6 Великая Долина лежит на западе от Лояна. 7 "...кричит сова..." - иносказание: подданный терпит обиды от государя. 8 "...волки и шакалы..." - иносказание: засилие негодяев, притесняющих честных людей. 9 "...один из тех..." - Имеется в виду Цао Чжан - князь удела Жэньчэн, сводный брат Цао Чжи. 10 Сун-цзы - герой китайских легенд, бессмертный Чи Сун-цзы. 11 "Ведь даже миг приносит перемены..." - Так в одно мгновение скончался Цао Чжан. 12 "Семь шагов". - Предание гласило, что Цао Пэй приказал Цао Чжи за то короткое время, которое нужно, чтобы сделать семь шагов, сочинить под страхом смерти экспромт. В сочиненном Цао Чжи экспромте поэт говорит о тех притеснениях, которые он вынужден терпеть от своего брата Цао Пэя. Выражение "Варят бобы на стеблях бобов" стало образным обозначением вражды родных братьев. 13 "Братьям Ин". - Отправившись в 211 году в Западный поход, Цао Чжи посвятил это стихотворение своим друзьям-поэтам, братьям Ин Дэ-ляню и Ин Су-цзюю. 14 "Там все дворцы... превращены в руины". - Речь идет о Лояне, который в 190 году был подожжен полководцем Дун Чжо, участвовавшим в подавлении крестьянского восстания. 15 "Петушиный бой". - Это стихотворение представляет собой сатиру на праздных, бездеятельных людей, увлекающихся петушиными боями. 16 "...сало дикой кошки..." - жир, которым смазывали голову боевого петуха, суеверно считая, что это делает его неуязвимым для ударов противника. О. Л. Фишман Переводы И.С.Лисевича Воспроизводится по изданию: Восточная поэтика / Тексты, исследования, комментарии // М., "Восточная литература" РАН, 1996. - Прим. ред. Послание к Ян Дэ-цзу {1} Говорит [Цао] Чжи: - Много дней не видались, но о Вас, государь мой, вспоминаю прилежно и мечтаю быть с Вами. Я, Ваш покорный слуга, с юных лет пристрастился к твореньям изящного слова, а ныне дожил уже до двух десятков и еще пяти лет. И вот что я кратко скажу о писателях нашего века. Некогда Чжун-сюань {2} одиноко путь свой вершил к югу от Хань-реки. А Кун-чжан словно сокол парил к северу от реки Хуанхэ. Вэй-чжан славу снискал в Синих землях, Гун-гань поражал изощренностью стиля Приморье {3}, Дэ-лянь являл следы [своих дел] в Северном Вэй {4}, Вы же, к чьим стопам я склоняюсь, с высоты своей взирали на государев стольный град {5}. В те времена каждый [из нас] про себя был уверен, что обрел уже Перл Священного Змея, каждый считал, что лишь он владеет сокровищем Терновых Гор {6} <...> И тогда-то наш князь {7} в небе расставил сеть, чтобы всех уловить, и, дабы [добычу] вспугнуть, дошел до восьми скреп земных {8} <...> Ныне все [мы] собраны в сем государстве. Только теперь никто из сих многих мужей, похоже, не может уже воспарить и, оторвав стопы от земли, пролететь зараз тысячу верст. Взять талант Кун-чжана - ему чужды оды фу и элегии цы. А ведь сколько раз похвалялся, что может сравниться по стилю с самим Сыма Чан-цином! {9} Но, к примеру, рисует тигра, а выходит - собака! {10} Я раньше в своих посланиях подтрунивал над ним, а он "Рассуждение" составил и в нем без конца говорит, что Ваш покорный слуга, напротив, его словесность хвалил <...> Вот Чжун[Цзы-]ци не утратил слуха, и за это его до сих пор превозносят. Не мог и я так забыться, чтобы ахать и охать, - но боюсь, что в грядущем веке теперь надо мной посмеются... Творения и пересказы людей нашего века не могут быть без изъяна. И Ваш слуга любит, когда кто-то вышучивает, стрелы пускает в его изящнее слово. Ведь если есть что-то несовершенное - его надо тотчас поправить! Вот в прошлом Дин Цзин-ли {11} часто писал небольшие сочинения и просил меня, Вашего покорного слугу, любезно поправить их, я же отказывался, сознавая, что талантом своим ни в чем других не превосхожу. И тогда Цзин-ли [как-то] оказал Вашему покорному слуге: "Что смущает, что затрудняет Вас, князь? За красоту и убожество слога я сам отвечаю. И кому в грядущих поколениях какое будет дело до того, что Вы правили мое сочинение!" Я часто [потом] восхищался его словами - думаю, это была прекрасная беседа! Некогда изящная словесность отца Ни {12} текла тем же потоком, что у других. Но когда он создал "Весны и осени", его ученики [Цзы] Ю и [Цзы] Ся уже не смогли изменить ни слова {13}. Кроме ["Весен и осеней"] я еще не видал ничего, о чем можно было б сказать: "Без изъяна!" Посему, лишь обладая внешностью "Грозы Юга" {14}, можно рассуждать о ее прелестях, лишь будучи столь же отточенным, как меч "Драконов источник" {15}, можно судить, как тот рубит и режет. Талант Лю Цзи-сюя {16} не позволяет ему сравниться с другими писателями - тем не менее он любит бранить и хулить их сочинения, закрывая глаза на удачи и выпячивая недостатки. Когда-то Тянь Ба {17} у Ворот Бога полей {18} ниспровергал Пятерых Владык [золотого века древности] {19}, обвинял Трех царей {20}, охаивал Пятерых гегемонов {21} - и за какое-то утро убедил [в своей правоте] тысячи людей. Но стоило [Чжун] Ляню {22} из царства Лу сказать слово - тот замолчал до конца дней своих! Лю Цзи-сюю в споре далеко до Тяня, и нынешние чжунляни справились бы с ним без труда - так что ж не заставят его замолчать? У каждого свои пристрастия и предпочтения. Всем нравится аромат кумарины и орхидей, но вот нашлись же на морском побережье достойные мужи, что [в восхищении] ходили по пятам за смердящим {23}. Люди, все как один, восхищаются звуками "Водоемов" или "Шести стебельков" {24}, но Мо Ди в своем "Рассуждении" их порицает {25}. Да и можно ли всем быть едиными? Ныне я, ваш слуга, обращаюсь к юношеским и отроческим годам, когда сплошь писал одни только оды фу и элегии цы... Но ведь даже из них можно что-то извлечь, как из "россказней на дорогах и болтовни в переулках" {26}. Ведь даже в песнях, что поют, стуча по оглобле, бывает роднящее их с веяниями фэн и одами я! Даже мыслями простолюдина в [простой] холщовой одежде порой нельзя пренебречь. Конечно, славословие фу - всего лишь малая тропка, ей не под силу вывести на простор и возвысить Великую Справедливость, явить ее в блеске грядущим векам. Некогда и Ян Цзы-юнь, "носитель трезубца" прежней династии, говаривал, что "муж зрелый их не творит" {27}. Но пусть я добродетелями обделен, а по положению [всего лишь] окраинный князек {28}, мне тоже хотелось бы напрячь свои силы на благо страны, излить милосердие на народ, создать нечто на вечные времена, запечатлеть заслуги свои в металле и камне {29}. Так неужто тщетны мои старания обресть заслуги с помощью туши и кисти, слагая для государя оды фу и элегии цы! Что ж, если стремлениям моим сбыться не дано и путь мой не годен - стану собирать правдивые записи разных чинов людей, судить об обретениях и утратах, о нравах нашего времени и, укрепляя сердцевину гуманности и справедливости, составлю "речи единственной [в своем роде] школы". Пусть я не смогу спрятать их на "знаменитой горе" {30}, но я передам их близким по духу людям. А если без этого дожить до седой головы - к чему все нынешние рассуждения? Впрочем, речи мои нескромны - я лишь уповаю на то, что Вы, милостивый государь, меня знаете. Мы встретимся завтра утром. В письме же не выразить всего, что есть на душе. Так [Цао] Чжи говорит. Примечания 1 Ян Дэ-цзу - один из влиятельных князей того времени; проявлял большой интерес к литературе. Однако были ли у него собственные сочинения - неизвестно. 2 Цао Чжи называет каждого из "семи цзяньаньских мужей" их "литературными прозвищами" - Ван Цань по прозвищу Чжун-сюань ("Ставший вторым"), Чэнь Линь по прозвищу кун-чжан ("Конфуциев жезл"), Сюй гань по прозвищу Вэй-чжан ("Великий начальствующий"), Лю Чжэн по прозвищу Гун-чань ("Общее дело"), Ин Дан по прозвищу Дэ-Лянь ("Ожерелье добродетелей"), [Оставшиеся двое: Кун жун по прозвищу Вэнь-цзюй ("Подъевший изящное слово") и Юань Юй по прозвищу Юань-юй ("Изначальное сокровище") - Прим. ред.]. 3 Синие земли - так автор письма образно называет приморскую область Цинчжоу (букв. "Синяя область"), включавшую в себя полуостров Шаньдун. И Сюй Гань (Сюй Вэй-чжан), и Лю Чжэнь (Лю Гун-гань) - оба происходили из Восточного Приморья. 4 Северное Вэй располагалось в среднем течении р. Хуанхэ, возле ее северной излучины. 5 Имеется в виду г. Лоян - столица последнего императора Ханьской династии. 6 Два легендарных сокровища Древнего Китая. Перл Священного Змея упоминается в философском трактате "Учители из Южного заречья реки Хуай" ("Хуайнань-цзы", II в. до н. э). Согласно легенде, суйский князь некогда встретил раненую змею, поразившую его своими размерами. Он вылечил ее, и в благодарность та достала ему со дна р. Янцзы огромную жемчужину. О сокровище (нефрите) Терновых гор рассказывается в другом философском памятнике - "Хань Фэй-цзы". Некто Хэ нашел в Терновых горах, в южном царстве Чу, огромный кусок необработанного нефрита, но никто не признал в нем драгоценность, а нашедшему "за дерзость и обман" отрубили обе ноги. Только через много лет справедливость наконец восторжествовала, Хэ был награжден, а необыкновенное сокровище названо в его честь. Подробнее см. "Бамбуковые страницы". М., 1994, с. 107. 7 Имеется в виду отец Цао Чжи (и Цао Пи) - основатель Вэйской династии полководец Цао Цао. 8 Те же "Учители из Южного заречья..." сообщают: "За пределами Девяти областей (на которые в древности делился Китай. - И. Л.) расположены Восемь топей (видимо, по числу возможных направлений: Восток, Запад, Север, Юг и четыре промежуточных. - И. Л.), а за пределами Восьми топей расположено Восемь скреп (земных)" (см. "Вэньсюань", т. И, с. 928). Что они собой представляли, не совсем ясно, однако очевидно, что они являлись как бы "краем Земли". 9 Т. е. Сыма Сян-жу. Он жил в 179-117 гг. до н. э. Переводы его произведений см. в кн.: "Китайская литература. Хрестоматия", Т. 1, М., 1959, с. 181-194; "Антология китайской поэзии", Т. 1, М., 1957, с. 206-231; "Китайская классическая проза. В переводах акад. В. М. Алексеева", М. 1959, с. 71-76 и др. краткие сведения о нем см. в кн. "Бамбуковые страницы", М., 1994, с. 230-231. 10 По-видимому, употребительная в ханьское время поговорка. См. комментарий Ли Шаня, "Вэньсюань", т. II, с. 928. 11 Дин Цзин-ли (Дин "Почитающий Ритуалы") - "литературное прозвище" Дин И, младшего брата другого Дин И (имена записываются, однако, разными иероглифами и произносятся в разных тонах), ближайшего друга Цао Чжи. По восшествии на престол Цао Пи (220 г.) оба брата Дин И были им казнены как сторонники Цао Чжи, которого новый Сын Неба не любил и опасался. 12 Т. е. Конфуция. Имя "(Чжун)-ни" он получил в честь духа горы Нишань, после молений которому его мать наконец забеременела. 13 Цзы Ю и Цзы Ся - ближайшие ученики и сподвижники Конфуция. Автор опирается здесь на слова Сыма Цяня в его "Исторических записках". 14 Гроза Юга - прозвище знаменитой красавицы древности. В книге "Планы сражающихся царств" ("Чжаньго цэ") говорится, что государь царства Цзинь (VII в. до н. э.), заполучив ее, три дня после этого не занимался государственными делами. Однако потом отослал красавицу от себя, сказав: "В будущем кто-нибудь непременно погубит свое царство из-за похоти". 15 "Драконов источник" - "личное имя" одного из трех волшебных мечей, выкованных в древности по приказу чуского царя. Имя свое он получил от названия родника, возле которого плавили металл и ковали меч. Согласно легенде, меч обладал совершенно необыкновенными свойствами. Впоследствии он якобы упал в воду и превратился в дракона. 16 О Лю Цзи-сюе (Лю Бяо-цзы) известно мало. Чжи Юй (ум. в 312 г.) в своем "Описании творений изящной словесности" ("Вэнъ чжан чжи") сообщает, что тот дослужился до должности губернатора (тайшоу) и создал в разных жанрах шесть поэтических произведений. См. "Вэньсюань", т. II, с. 928. 17 Тянь Ба - один из знаменитых ораторов, подвизавшийся в царстве Ци. 18 Бог полей (Хоу Цзи) входил в число главных божеств древнекитайского пантеона. Ему были посвящены одни из ворот столицы царства Ци. Возле них встречались и спорили философы и ораторы, подобно тому как они делали это в Греции в садах Академий. В этом смысле в нашей китаистике иногда говорят об "академии Цзися". Здесь были представлены многочисленные сторонники самых разных школ. 19 Пять Владык - мифические правители Китая, правившие им якобы в III тысячелетии до н. э. и заложившие основы его духовной и материальной культуры. Являлись в китайской традиции эталоном мудрости и добродетели. Обычно в их числе называют Хуан-ди (ок. 2550-2450 гг. до н. э.), Чжуань Сюя (ок. 2450-2372 гг. до н. э.), Ди Ку (ок. 2372-2297 гг. до н. э.), Яо (ок. 2297-2179 гг. до н. э.) и Шуня (ок. 2179-2140 гг. до н. э.). Однако существуют и другие варианты. 20 Три царя - основатели древних династий: сяской (Юй, 2140-2095 гг. до н. э.), иньской (Тан, 1711-1698 гг. до н. э.) и чжоуской (Вэнь-ван, ?-1066 гг. до н. э.). Также считались в старом Китае образцами добродетели и государственной мудрости. 21 Пять гегемонов - цари отдельных царств, на которые распался Китай в период упадка чжоуской империи. Поочередно господствовали над Китаем в VIII-V вв. до н. э. Источники расходятся, называя в числе "пятерых гегемонов" различные имена. 22 О Чжун-ляне нам практически ничего не известно. Сам эпизод описывается в комментарии Ли Шаня (См. "Вэньсюань", т. II, с. 928.) 23 Притча о смердящем приводится в компилятивном собрании "Весны и осени Люя" ("Люйши чуньцю"): "Среди людей был (один] сильно смердящий. Его родственники, братья, жены, наложницы и знакомые не имели сил жить с ним вместе. Сам он, горюя, поселился у моря. Там среди людей нашлись такие, кто получал удовольствие от его смрада. Днем и ночью следовали [они за ним] и не уходили". 24 Водоемы ("Сяньчи") и Шесть стеблей ("Лю шин") - названия древних мелодий. Автором первой, согласно легенде, был божественный Хуан-ди, автором второй - божественный Чжуань Сюй. Обе мелодии считались непревзойденными шедеврами. 25 В трактате древнекитайского философа Мо-цзы (он же Мо Ди) есть глава "Отрицание музыки" в трех частях (русск. перевод см. в кн.: "Музыкальная эстетика стран Востока". М., 1967, с. 211-213 и "Древнекитайская философия", т. I. M., 1972, с. 197). Отрицательная позиция Мо-цзы в данном случае объяснялась его критикой расточительности аристократии, которая, по его мнению, наслаждаясь музыкой и танцами, не думала о бедствиях народа. 26 См. "Описание искусств и словесности" Бань Гу [в кн.: "Восточная поэтика", М., 1996, с. 30. - Прим. ред.]. 27 Ян Цзы-юнь - "прозвище" Ян Сюна, автора "Образцовых речей", который за свою оду "Охотники с опахалами" был зачислен в число императорских телохранителей. Его высказывание см. [в кн.: "Восточная поэтика", М., 1996, с. 21. - Прим. ред.]. 28 Окраинный князек - Цао Чжи, который был удален от двора своим подозрительным братом, императором Цао Пи (Вэнь-ди), и долгие годы провел в "почетной" ссылке. 29 Т. е. на каменных стелах и бронзовых треножниках, где делались надписи о знаменательных событиях. 30 Согласно словам отца китайской историографии Сыма Цяня, на "знаменитой горе" (иногда переводят: "на известной горе") он спрятал для потомков экземпляр своего многотомного труда "Исторические записки" ("Ши-цзи"). Слова "правдивые записи", "речи единственной [в своем роде] школы" - также перекличка с Сыма Цянем, с которым Цао Чжи тем самым постоянно себя как бы сравнивает. И. С. Лисевич ПРИЛОЖЕНИЕ Фея реки Ло Антология переводов Воспроизводится по изданию: Антология китайской поэзии в 4-х томах. Том 1. / М., ГИХЛ, 1957. - Прим. ред. ПЕРЕВОД А. Е. АДАЛИС В третьем году эры Хуанчу {То есть в 222 году новой эры.} я был на аудиенции у государя в столице, на обратном пути переправлялся через реку Ло. У древних есть рассказ о том, что духом этой реки является Ми-фэй - госпожа Ми. Взволнованный тем, что рассказал Сун Юй чускому князю об этой фее, я написал эту оду. Столицу я покинул... В свой удел Я возвращался... За моей спиной Осталась Ицюе... Через хребет Хуаньюань перевалить успел, - Пройдя Тунгу, подняться на Цзиншань... Уж солнце к западу склонилось!.. Кренился и нырял мой экипаж, Опасно становилось ехать в нем, - Устали кони... Распрягать скорей Я торопил; среди душистых трав На берегу, в полях, где чжи растет, Пасти мою четверку приказал... Сам между тем по Роще тополей Прогуливался я... Следил мой взор, Как плавно Ло-река струилась... Но в этот миг во мне смутился дух, - Внезапный страх возник в душе моей, Вдруг разбежались мысли, как в бреду.. Вниз быстро поглядел я - ничего... Вверх поглядел, - возникло чудо вдруг! Красавица стояла наверху - Она к утесу прислонилась... И я возницу за руку схватил И потащил... Я спрашивал его: - Ты видишь? Или нет там никого? Что за виденье, что за человек? Красавица какая! Видишь, да? Не видишь? Может быть, приснилось? Спокойно мне возница отвечал: - У Ло-реки есть фея, говорят, И многие ее видали встарь... Зовется госпожою Ми - слыхал... Уж не она ли это, государь? Скажите, какова она собой? Вы правду расскажите мне скорей! - И я ему сказал, не утаив: - Прекрасный этот облик вот какой: Легко, как лебедь вспугнутый, парит, А гибкостью - летающий дракон! Осенней хризантемы в ней покой, Весенняя сосна не так пышна! Видна же неотчетливо, как сон... Как месяц, но за облачком, она... Мелькнет, вспорхнет, - и вот не удержать: Снежинкой в ветре закружилась!.. "Но какова же издали?" - спроси!.. - Она, как солнце ясное, светла, Что в тонкой дымке утренней встает! А ежели разглядывать вблизи, - Свежо сверкает пламя красоты, Как лотос из зеленой тени вод, Где вся прохлада притаилась! Гармония - вот истинный закон Той красоты, что в небе родилась: Связь тонкости и плотности частей, Высокого с коротким, круглым связь... Как выточены плечи красоты! Как тонко талия округлена! Стан - сверток шелка белого точь-в-точь... Затылок хрупок, шея так стройна! Прозрачна кожа, призрачны черты! Зачем помада? Пудра не нужна, - Краса нам без прикрас явилась! Прическа взбита очень высоко, Длина ее изогнутых бровей И тонкость - изумительны! Глаза Блестят великолепно - звезд живей! Покой царит на яшмовом лице, И жесты благородны. Простота, Непринужденность, ласковость манер Пленяют, очаровывают мир: В них - снисхождение и милость! Накинув газовый наряд, Она сверкает в нем светло: Каменьям драгоценным счета нет, Убор из перьев над ее челом, А жемчуга, подобно светлякам, Не устают хозяйку озарять, - То мирно светят перед ней, то вслед... Обута в туфельки узорные она. А шлейф, как призрачная дымка, как туман Таится, орхидеей в дебрях трав, - На край горы она ступила... Легко и быстро выпрямилась вдруг, Чтобы к другим бессмертным убежать, Но поспешила руку протянуть К священному прибрежью Ло-реки И выхватила черный стебель чжи, Растущего средь неспокойных вод, Где быстрина его крутила! Я был пленен воздушной красотой... И сердце трепетало тяжело: Ни сладких слов, ни хитрых свах не знал, Посредников не ведал, где найти? Каков обычай для любви такой? Мне тягостно и жутко было!.. Я обратился к волнам старой Ло, Завел я странный разговор с водой, Просил, как сваху, передать слова, Которые мне сердце подсказало!.. Я от наряда своего потом Подвеску яшмовую отвязал, Желая этим явно показать, Что дар я принести готов любой, Что без любви - ничто не мило! Увы, красавица в обычаях тверда, Приличия, как видно, знала все, И в церемониях была искушена, И понимала утонченные стихи, - Все рассудила, что сказала ей вода, Подвеску яшмовую тронула свою, Намереваясь одарить меня в ответ, - И, указав мне на речную быстрину, На свой подводный смутно видимый дворец, Уже назначить срок решила... Сомненьем я охвачен был, Я от любви был сам не свой! Обмана опасался между тем, По книгам я ведь знал обычай фей! Что стоит фее смертных обмануть? Не вспомнить о легенде я не мог: О том, как слово дали Цзяо Фу, Но обманули, - сон его завлек! И я на обезьяну стал похож Ветревоженностью злобною своей! И чутко подозрительным я стал, Как самая завзятая лиса!.. Но все-таки, успев сообразить, Как выгляжу я, страстью возбужден, Смягчил я выражение лица, Я тотчас обуздать себя сумел, - Ведь есть же у рассудка сила! ...Растрогалась, я видел, фея Ло: Чего мне это стоит - поняла! То стала подходить, то отходить, То медленно ко мне, то от меня... То ярче становился свет ее - Мерцающего тела ореол, - То чем-то затемнялся, отплывал, То как бы прояснялся в полумгле, - Внезапно форму птицы приобрел! То легкая стояла фея Ло, Подобно молодому журавлю, Который собирается взлететь, Но крыльями еще и не взмахнул. То медленно ступала по тропе, Заросшей ароматною травой, - Волшебный доносился аромат: Все это сердце не забыло! ...Воспела фея вечную любовь... Была протяжна песня и грустна. И много духов собрались толпою, Слетаясь и маня своих подруг: Одни играли в чистых струях вод, Другие облетали островок, Светящиеся смутно жемчуга Сбирали чередой за духом дух, Другие - равнодушны к жемчугам, - Искали зимородков перья, пух... Две госпожи, что, будучи в живых, Считали Южный Сян своей отчизной, - Ту фею взяли за руки, что встарь Ходила погулять на берег Хань; Вздыхать о Паогуа - о звезде, Что друга не имеет, стали вновь И песню завели о Пастухе, Что вечно в одиночестве живет!.. То легких одеяний дивный дым Вздымали, прихотливо закрутив, То, льющимся туманом рукавов Закрыв свои черты, стояли так... То вдруг забудутся уныло!.. ...Легчайшая стопа на зыби волн... В пыли алмазной кружевной чулок... Движенья не такие, как у нас: Без правила "вперед" или "назад", "Направо" и "налево" или "вспять", - Идут, как бы не ведая преград, - Идут или стоят - нельзя сказать, Летят, или скользят, или текут? Иль заново всплывают всякий раз? Опаснейшие кручи обогнув, Исчезнув, - остаются тут как тут! Оглянутся - из глаз струится свет. Дыханье - запах диких орхидей... Лоснящаяся влажно яшма щек... Растаявшие сладко на устах, Но не произнесенные слова... Походка же не та, что у людей! - И взором я ловил их тонкий след... О пище плоть моя забыла! Но именно тогда Пин И призвал Покорные ему ветра домой, А дух речной все волны усмирил, Чтобы порядок воцарился вновь, Фэн И в свой барабан тогда забил, Запела чистым голосом Нюй-ва... Летающие рыбки поднялись, - Пора им колесницу окружать, Как страже подобает в этот час. Воздушный колокольчик зазвонил - "Всем вместе в путь пора!" - хотел сказать. Красиво соблюдая этикет И ровно - с головою голова, - Шесть вьющихся драконов повезли Почтительно и плавно экипаж; И, вынырнув, подводные киты Под легкие колеса, не ленясь, Подставили волнистые хребты, - И вылетала стая птиц морских!.. Вот через северную речку Чжи Успели переправиться уже... И вот, перевалив за Южный кряж, Кортеж как бы затмился и затих... Внезапно оглянулась фея Ло: Вновь тянется она к моей душе! Вдруг вытянула шею и глядит! Вот алыми устами шевелит, Желая непременно рассказать О том, что могут дух и человек Между собой общаться иногда! Есть правила, как ладить эту связь... Зачем же разлучаемся навек? Зачем не знались в юные года? Заплакала, взроптала фея Ло: - Всего лишь раз мы встретились - и все? Расходимся мы в разные места, - Как будет друг без друга тяжело! Всего лишь раз расстались мы - и все? - Ей нечем одарить меня, увы! Она мне только серьги отдает - Тот светлый жемчуг Юга, - жемчуг тот, Что люди видят каплями росы, Сверкающими в зелени травы, Когда уже светлеет небосвод... - Зачем живого полюбила?! ...И вот уж я не вижу, где она? О вечная печаль! Куда идти? Сияющая больше не видна... Покинул я равнину и пошел... Поднялся на вершину - нет пути! Переставляю ноги, вновь шагнул, - Душа стоит на месте, где была... Очнуться от мечты я не могу, Мечтаю и грущу о фее Ло... О, как молил я воду, землю, свет, Природу окружавшую молил, Желая, чтобы вечной жизни тело - Божественное тело - вновь могло Вид женщины прекраснейшей принять! Я в легкую, простую лодку сел И вверх против течения долго плыл... Длинна была спокойная река... Совсем о возвращенье позабыв, Печальным думам предан всей душой, В ту ночь я не забылся ни на миг, В одежде отсырелой ждал зари, Весь инеем покрытый, и продрог... Когда уж рассвело, окликнул слуг, Просил их запрягать, сел в экипаж, Собрался, наконец, к себе домой- Мой путь лежал все прямо на восток... Я, вожжи натянув, не отпускал, - Держал их крепко-накрепко в руках! Несущихся коней я торопил, Я плеть на них в досаде поднимал, А сам в тоске кружил, кружил, кружил Не мог уехать прочь из этих мест!.. О, вечной жизни сила! Примечания С. 229. ...был на аудиенции у государя в столице. - В 220 г. н. э. Цао Пэй (Вэнь-ди), старший брат поэта Цао Чжи, стал императором. Цао Пэй всячески преследовал брата, отстранив его от участия в правлении. Сун Юй - поэт IV в. до н. э. Написал оду "Бессмертная фея", в которой описывает, как он гулял с чуским князем Хуай-ваном в Юньмыне. Князь заснул и во сне имел свидание с прекрасной феей. Поэма Сун Юя, воспевающая красоту феи, вдохновила Цао Чжи. Столицу я покинул... - то есть покинул город Лоян. В свой удел / я возвращался... - Цао Чжи был удельным князем. Удел его находился на территории нынешней провинции Шаньдун. Ицюе - гора к югу от Лояна, на территории нынешней провинции Хэнань. Хуаньюань - гора в Хэнани. Тунгу - ущелье к югу от Лояна. Цзиншань - гора на территории нынешней провинции Хэнань. С. 230. В палях, где чжи растет... - Другими словами - в волшебных полях, где встречаются духи и феи; чжи - растение, якобы дающее долголетие. Роща тополей - место, придуманное автором. У Ло-реки есть фея, говорят... - По преданию, в реке Ло (протекает по территории нынешних провинций Шэньси и Хэнань) утопилась дочь легендарного императора Фу Си (XXIII в. до н. э.) и стала духом этой реки. С. 234. Цзяо Фу. - В древней легенде о Цзяо Фу рассказывается, что он встретил двух фей на берегу реки и попросил у них яшмовые подвески. Феи исполнили его просьбу. Цзяо Фу спрятал подарок за пазуху, но не прошел он и десяти шагов, как яшма исчезла. Оглянувшись, он обнаружил, что феи бесследно исчезли. С. 236. Две госпожи, что, будучи в живых / Считали Южный Сян своей отчизной... - Имеются в виду две жены легендарного императора Шуня, оплакивавшие его смерть на берегу реки Хань и утонувшие в ней. ...песню завели о Пастухе... - Имеется в виду древняя легенда о пастухе и ткачихе. Простой пастух, бедный и трудолюбивый человек, однажды увидел, как купаются феи. Он спрятал одежду одной из них. При появлении пастуха все феи оделись и поднялись в небо (они были служанками феи Сиванму). Пастух пленился оставшейся феей и сделал ее своей женой. Вернувшись на небо, феи рассказали о случившемся царице и вновь спустились на землю. Разгневанная поступком служанки, царица послала на землю своих слуг, приказав им разыскать молодых. Супруги были доставлены на небо, где в наказание их сделали звездами, навсегда отделенными друг от друга Млечным путем. С. 237. Пин И - дух ветров. Фэн И - по поверьям древних китайцев, божество, обитающее в реках. Нюй-ва - сестра сказочного императора Фу-си. Легенда говорит, что у нее было тело змеи и человеческая голова и она за день совершала семьдесят превращений. Когда во время битвы титанов Кан-хуэй (один из титанов) опрокинул гору Бучжоу и небо обвалилось на северо-западе, Нюй-ва поддержала и укрепила его. Ей же приписывается множество чудес, в том числе и создание человека из куска глины. С. 237. Пора им колесницу окружать. - По китайским поверьям, духи ездят в облачной колеснице, в которую впряжены драконы. Н. Т. Федоренко Перевод Л.Е.Черкасского Воспроизводится по изданию: Цао Чжи. Семь печалей / М., Худ лит-ра, 1973. - Прим. ред. Я покинул столичный город, возвращался в удел на восток. За спиной Ицюэ, Хуанъюань уже позади, и Тунгу прошел, взошел на Цзиншань. Солнце к западу шло, кони тащили коляску с трудом. Я коней приказал распрячь, где душиста трава; пусть пасутся, где чжи растет. В тополиной роще бродил-гулял, наблюдал за потоком Ло. И тут смутилась душа, встревожился дух, и мысли бегут-бегут... Вниз смотрю - ни одной души, вверх взглянул - увидел красавицу. На краю утеса стояла, и тогда я вернулся, вознице сказав: "Пойдем. Ты кого-нибудь видишь там? Разве может прелестным таким быть человек?" И возница мне отвечал: "Слышал я, будто фею этой реки в старину величали Ми-фэй. Та, что видели вы, государь, не она ли? Каков ее вид, позвольте спросить?" И я отвечал ему: "Как вспугнутый лебедь парит, с летящим драконом изяществом схожа. Хризантемы осенней прекрасней она, сосна весенняя ей сродни. Похожа на месяц - легкое облачко ее от очей скрывает. Порхает-порхает, точно снежинки, влекомые вихрем, влекомые долгим ветром. Издалека глядишь на нее - ярка, как солнце, встающее в утренней дымке; ближе она подойдет - вод прозрачных чистый и скромный житель - лотос. Не худа, не полна, сложена по законам гармонии; плечи - будто точеная статуя; статная; нежно-тонкая талия; стройная шея, грациозно-изящная; ясная, свет излучающая кожа - ей ли нужна помада! Аромата пудры не знает; прическа-туча высока-высока; слегка, изящно очерчены брови; губы алеют, горят белизною ровные зубы; улыбается - ямочки на щеках; в зрачках - золотистые искры. Манеры ее - чудо: нетороплива, стыдливо-целомудренна, сдержанна в меру. Как нежна, благородна как! Необычен наряд - неземной, особый; облик ее подобен картине. Тонкое платье переливается и свежестью блещет; больно для глаз сияние драгоценных сережек. Убор головной - золото с перьями зимородка; жемчужинок рой озаряет гибкое ее тело. "Дорога длинна-длинна" - названье узорных туфелек; накидка легка, шелк словно туманная дымка". И вновь я пришел на берег реки взглянуть на красавицу. Неуловим, тонок аромат, от нее идущий; к горному склону она медленно приближается. А потом вдруг, будто сбросив оцепенение, на крутом утесе прогуливается, оживленная. Протянула белую руку свою к священному берегу, сорвала линчжи на краю стремительной быстрины. Чувство моей души к ее красоте влекло, сердце билось сильней, но грустен я был. Встретиться с феей мне кто сможет помочь? Легкой доверю волне речи мои. И пусть расскажет волна о помыслов чистоте; яшму-подвеску для феи Ло с пояса снял. Но нравам была верна красавица фея Ло, блюла этикет она, понимала Книгу стихов. Красную яшму берет, как ответный призывный дар, рукой указала в пучину вод: там встретимся мы. На чувства я наложил узду, а чувства мои глубоки; страх обуял: еще пропаду, обманет она. Легендой про юного Цзяо Фу внезапно был отрезвлен; стою, нерешителен, как слон, подозрителен, как лиса. Стремления прочь гоня, я стою, непроницаемо-сдержан, мол, этикет удержал меня от бурных порывов. Устыдилась фея, приблизилась вдруг ко мне и скорее отпрянула прочь. Сиял-исчезал священный луч, светлело-темнело все вокруг. То будто в полет собралась, словно аист: только взмахнет крылами - и в небо; то шла по густой траве, благоухая, ступала по горной тропе - ароматом пахнуло. Пела о вечной любви долгую-долгую песню, звуки грустны и суровы, звуки протяжны. И тогда сонм духов явился, своих подруг зовя-маня. Играют прозрачных вод струей, парят над островом фей, ищут они зимородка перо, собирают в воде жемчуга. Две феи Сяна-реки, южные феи, не отпускают руки ханьской подруги. Вздыхают о Паогуа, звезде печальной и сирой, скорбно звучат слова о Пастухе одиноком. Причудливо так летят по ветру их одежды; ожидая чего-то, стоят, лица прикрыв рукавами. Сонмы фей легко парят, уток быстрей летят они, гребня волны коснутся чуть - чулки оросит водяная пыль. Законов нет движеньям их: крутой утес, спокойный плес, идут, стоят, уходят вновь, глаза - лучи, блестящий взгляд, горит-блестит лицо-нефрит, уста молчат - таят слова, в дыханье запах орхидей. Как грациозны, как милы... Что пища? Позабыл о ней, и все мирское отошло... И ветры тогда отозвал Пин И, владыка реки усмирил волну, ударил Фэн И в барабан, песню запела Нюй-ва. Конвой колесницы - рыб узорных летящие стаи; звенит колокольчик, он сзывает всех - улетаем. Голова к голове, величавы тут шесть драконов, далеко-далеко плавно несут облако-колесницу. Из глубин выплывает кит, поддерживая колеса, водяная птица вослед летит, как охрана. Вот и Северный позади островок. Южный кряж одолели. Белоснежную шею изогнула фея, взор ко мне обратила, с губ слетают слова печально, - объясняет она дружбы великий принцип. Сожалела она о различье путей человека и духа, роптала она: юность проходит, а мы не вместе. Заслонилась шелковым рукавом, слезы свои скрывая, но слезы текли ручьем, орошая ее одежду. Скорбела: встречи желанный час прерван уже навеки, вот, горевала, двое нас, вот - каждый уже один. Чем достойным меня наградить за чувство? Яркие серьги мне подарить из Цзяннани? Пускай в темноте обитает дух феи прекрасной, сердце, преданное мечте, мне отдано навеки... Внезапно исчезла она со скалы высокой, сердце смутилось мое - сиянье лучей погасло. Нет ее тут, вновь поднимаюсь в горы; ноги идут, душа недвижима. Чувства сильны, думы о ней, вижу ее, сердце скорбит. Верится - вновь телесный увижу образ, бросился в челн и поплыл против теченья. Плыл бесконечной рекой, о возвращенье не помня. Думы одна за другой, боль нестерпима. Ночью уснуть не мог, скорбно-печальный. Иней на землю лег и увлажнил одежду. Утро пришло, велел запрягать коляску. путь на восток - следует ехать дальше. Вожжи в руках, плеть поднимаю повыше, мешкаю все, - утес не могу покинуть. Примечания С. 214. Легендой про юного Цзяо Фу... - Некий юноша, по имени Цзяо Фу, рассказывает легенда, встретил на берегу двух фей и попросил подарить ему яшмовые подвески. Те исполнили его просьбу. Цзяо Фу спрятал подарок за пазуху, но не прошел и десяти шагов, как обнаружил, что яшма бесследно исчезла. Оглянулся - скрылись и феи. С. 215. Вздыхают о Паогуа, звезде печальной и сирой. - Звезда Паогуа, по преданию, жила в одиночестве на восточном краю неба. ...о Пастухе одиноком - По преданию, только один раз в год может встретиться звезда Пастух со своей возлюбленной, звездой Ткачихой. Для этого Пастух наводит мост, сплетенный из цветов, через Млечный Путь и по нему спешит на свидание. С. 216. Пин Я - дух ветра и дождя. Фэн Я - божество, обитавшее в реках. Нюй-ва - мифическая героиня, якобы починившая расплавленным камнем обвалившуюся часть небосвода. Л. Е. Черкасский Перевод В.М.Алексеева Публикуется впервые с разрешения дочери академика В. М. Алексеева - М. В. Баньковской. Подготовка текста и комментарии осуществлены Л. Н. Меньшиковым. - Прим. ред. В третьем году из цикла, идущего под девизом "Хуан-чу", я имел у государя аудиенцию в столице. На обратном пути я переправлялся через реку Ло. У древних авторов есть предание о том, что дух этой реки - женщина, имя которой Дама Ми. Я вдохновился тогда Сун Юем и тем, что он рассказал Чускому князю о святой фее и, вдохновившись, написал вот эту оду. Она будет гласить: Я уходил от пределов столичных, идя домой в восточную область. За собой я оставил проход Ицюэ и перевалил Хуаньюань. Прошел чрез ущелье Тунгу. Поднялся на горы Цзиншань. Солнце уже на запад склонилось; телеги попортились, кони устали. Узнав об этом, я велел распрячь коней на пастбищах душистых и попасти мою четверку на поле с чудной травой чжи. А сам не торопясь прохаживаться начал по Роще Тополей, скользя глазами по теченью реки Лочуань. В это время мой ум отвлекаться куда-то стремился, в душе поселился испуг. Мгновенье - и мысли мои разбрелись... Взглянул под собой - ничего не нашел. Взглянул над собой - отменную вижу картину. Я вижу какую-то прямо красавицу, тут же стоящую возле утеса. - Я за руку схватил возницу и потащил его, спросив: "Ты видишь или нет - вон там? Там - это что за человек? Вот так красавица!" - Возница сказал мне в ответ: "Позвольте мне Вам сообщить, что я слыхал о фее реки Ло по имени Ми-фэй, иль Дама Ми. Позвольте, - то, что видите Вы там, мой государь, уж не она ли это? Как она выглядит, скажите, и что она собой напоминает? Позвольте скромному рабу об этом знать". - И я ему сказал вот так: "Она выглядит вот как: летает, как лебедь, чем-то встревоженный; изящна - дракон так изящен несущийся. Так сверкает красою своей осенний цветок хризантемы, так в пышном цветеньи своем весною красива сосна. Угадывать смутно могу лишь ее, как месяц прикрытый лишь легкою тучкой; мелькнет на воздухе, словно несется куда-то - что кружится снег в струящемся ветре. Смотреть на нее в отдаленьи: она бела, сверкающе бела, как Яр великий, что восходит над небом утренней зари. Когда ж я подойду и рассмотрю ее вблизи; ярко и мило сверкнет мне она, как тот неньюфар, что растет из зеленой волны. Все пышное в ней и все тайное в ней достигло вполне идеала; высокое и небольшое - в пропорции лучшей сложилось. Ее плечи так сложены, словно точеные, талия - словно лишь свернутый шелк. Стройная шея, изящный затылок. Белое-белое тело просвечивать было готово. Помада пахуча была: лучше придумать нельзя. Свинцовая роскошь белил у нее не была в обиходе. Тучи прически высоко-высоко вздымались. Длинные брови срастались в изящном извиве. Алые губы светились наружу. Белые-белые зубы свежели внутри. Ясный зрачок глядел превосходно. Щеки в улыбке держали виски. Яшма - лицо красоты не от мира. Вид весь спокойный, в манерах свободный. Гибкая вся и изящная вся. Любезная в речи, в беседе. Чудно одета, оставив весь свет где-то там, статью, фигурой просясь на картину. - Набросила свой флеровый наряд сверкающий, сверкающий на ней, и вся украшена каменьем самоцветным, чудесно выточенным всюду. На волосах у ней парюра сплошь из золота и перьев синей птицы, и к ней привешен светлый жемчуг, ее лучами озаряя. - Обута она в узорные сандалии, такие, в которых далеко уйдешь, и легкий трен влекла: туманной дымкою волны. - Как будто в чаду благовоний она, исходящих от скромницы гор, да, скромницы гор, орхидеи; ступает она нерешительно как-то по самому краю горы. И вот теперь в одно мгновенье она всем телом устремилась играть, шалить. По левую руку держась за сверкающий яркий бунчук, а правой укрывшись под знаменем кассий, она протянула белейшую ручку - да, ручку, - к священному берегу вод, сорвать на быстрине мели бессмертный чернеющий чжи. - Я любовался всей душой на эту прелесть, прелесть чистоты; и сердце сильно трепетало, увы, без радости особой... Ведь доброй свахи не имел я, чтоб в эту радость с ней войти! И я, обращаясь к той зыби, в беседу с богиней вступил, желая ей, прежде всего, сообщить о моем душевном и искреннем чувстве. И я дорогой свой брелок отвязал, чтобы этим ее пожелать... Но нет! Красавица была до глубины души воспитана прекрасно. И как! Она владела лучшим повеленьем и понимала смысл стихов канона Ши! Она приподняла теперь брелок алмазный свой и мне его в ответ, в ответ, преподнесла, мне указав на бездну вод, как срок и время для меня. Я взял брелок, как честный дар любви-любви, любви-любви; и все боялся: вдруг богиня меня обманет как-нибудь. С волненьем вспоминал я Цзяо-фу, - да, Цзяо-фу - как были с ним нарушены слова; и в грусти своей, как Ю нерешителен я, как лисица, я полон сомнений. И я убрал с лица умильную улыбку и усмирил - да, усмирил, - свои мечты; воздвиг преграду чинных правил и стал себя держать в узде. И вот тогда богиня Ло была растрогана всем этим и нерешительно то шла ко мне, то от меня. Сиянье феи то отдалялось, то приближалось; то вдруг темнело, то прояснялось. То стояла своим легким станом она, строга, как журавль; то как будто хотела лететь, но пока не взлетала еще. То ступала по душистому какому-то убранству, то по травам благовонным шла, свой аромат струя. Она запела куда-то вдаль, и так протяжно - протяжно, да, - о своей вечной ко мне любви; был тон той песни совсем печальный и неспокойный и длился долго... И вдруг смотрю, толпою божества сходиться начали сюда, зовя своих, свистя подругам. Одни из них в чистых резвились струях, другие порхали по острову фей, одни собирали светящийся жемчуг, а те поднимали волшебные перья. - Шли за двумя теми дамами - женами с Южного Сяна; за руку брали ту деву, что раньше бродила по берегу Хань. Они вздыхали о том, как Пао, звезда на небе, любви не знает; они нам пели, как Волопас там один на небе живет всегда. Вздымали легкие покровы - все в совершеннейших узорах и, рукавом закрывшись длинным, стояли долго и недвижно. То быстро вдруг неслись, что дикая летающая утка; порхали, где-то исчезая, совсем как феи и божества. В прикосновении к волне еле заметными шагами они под газовым чулочком рождали будто даже пыль. В движеньях своих никаких они правил житейских не знали; то шли по опасным наклонам, то снова спокойно, как надо. И было трудно угадать, идут вперед или стоят; уходят прочь или обратно. Вдруг обернутся, поглядят - струят божественное нечто; лучи сияют проникновенно на этом яшмовом лице. Слова у них уж на устах, но их они не произносят; и их дыхание совсем как запах диких орхидей. Их лица красотой роскошной так были ласковы, милы, что я вполне мог позабыть о том, что надо есть и пить... В эти минуты дух ветра Пин И свой ветер убрал; и дух водяной усмирил свои волны. - Фэн И, бог реки, запел, заиграл нам; Нюй-Ва чистым голосом пела. Подняли вверх узорчатых рыб, расписных, чтобы этим всех предупредить о пути; велели запеть всем яшмовым фениксам-птицам, чтоб вместе за ними лететь. Шесть драконов все в чинном порядке выравнивать головы стали, и облачный свой фаэтон повезли на плавном, красивом ходу. Киты и акулы повынырнули и колеса с обеих сторон подхватили; а птицы морские взлетели, чтобы быть охраною им на пути. Теперь она перелетела чрез Северную Чжи-реку, промчалась через Южный Кряж. Вытянув белую шею свою, чистый свой взор поднимая, двинула алые губки, чтобы мне не спеша сообщить и напомнить великие правила жизни в общеньи людей; чтоб выразит