Фахриддин Гургани. Вис и Рамин --------------------------------------------------------------- Перевод с персидского С.Липкина Изд. ГИХЛ, Москва, 1963 OCR: Алексей Владимиров, http://thsun1.jinr.ru/~alvladim/vis.txt ? http://thsun1.jinr.ru/~alvladim/vis.txt --------------------------------------- НАЧАЛО РАССКАЗА О ВИС И РАМИНЕ Из летописей, сказок, повестей, От мудрецов и сведущих людей Узнал я, что державой правил встарь Счастливый, сильный, властный государь. Как слуги, все цари ему служили, Лишь для него они на свете жили. На пир однажды он созвал весной Всех, кто владел землею и казной, Правителей, наместников почтенных, Воителей, красавиц несравненных. Явились все, кто был в высоком сане В Иране, Кухистане, Хорасане, Кто подвигами удивлял не раз Рей, Дехистан, Азербайган, Шираз. Мы назовем Бахрама и Рухема, Шапура и Гушаспа из Дейлема. Пришли Азин, Кашмира властелин, Виру отважный, богатырь Рамин И Зард, наперсник шаха величавый, Вазир и брат властителя державы. Луне был шах подобен, а вельможи, Казалось, на созвездия похожи. Блистал он средь вельмож блистаньем грозным, -- Так месяц окружен блистаньем звездным. Венцом владык увенчан шах Мубад, Одето тело в царственный наряд. Из глаз лучится свет, животворя, Ты скажешь: солнце -- ореол царя. Пред ним сидят бойцы, за рядом ряд, За ними -- луноликие стоят. Воители -- как львы с броней на теле, Красавицы -- как робкие газели, Но львы такие не страшны газелям, А на газелей смотрят львы с весельем. Идет, как между звездами луна, По кругу чаша, полная вина. Как дождь дирхемов звонких с высоты, На всех с деревьев падают цветы. Как облако, над пиршеством взвилось Благоуханье мускусных волос. Певцы поют хвалу вину и лозам, А соловьи в любви клянутся розам. Украсились уста багрянцем винным, А стих певца -- напевом соловьиным. Двух красок розы светятся вокруг: От хмеля и от прелести подруг. Был весел шах, прогнал он все печали, Но гости шаха тоже не скучали: Вино из кубков полилось дождем На щедрый сад, на пиршественный дом. Но пир перенесли на воздух свежий -- К садам, лугам, к прохладе побережий, Где становились каждый миг звончей Напевы пашен, цветников, ключей. Как звезд на небе, -- на земле весенней Пылает много трав, цветов, растений. Ладони рдеют розовым вином, Украшен каждый розовым венком. Кто скачет на коне дорогой тряской, Кто пеньем наслаждается и пляской, Одним всего милее влага в кубке, Другим -- цветок в саду, пахучий, хрупкий. Одни хотят беседовать с рекой, Другим по нраву цветников покой. Пир не смолкал от ночи до рассвета, Казалось, что земля в парчу одета, И царь, как все подлунное пространство, Надел парчу и пышное убранство, Сел на слона, что равен был горе, Сверкавшей в золоте и серебре. Богатыри, что на войне сильны, Вокруг царя -- как мощные слоны. Лилось, казалось, на степном просторе Алмазов, золота, рубинов море. Ты видишь, сколько скачет седоков? Сталь стерлась бы от кованых подков! Колышутся за ними средь равнины Красавиц луноликих паланкины. Каменьям драгоценным нет числа, И мулам эта ноша тяжела. Пусть тяжелы алмазы и рубины, -- Соломинке подобны паланкины: Украсил их красавиц легкий рой, -- Весь мир был в изумленье той порой! Явился людям щедрости предел: Любой обрел у шаха, что хотел. ...Стремясь к добру, таким же щедрым будь, Даруя радостно, пройди свой путь! Смотри: в унынье дни проводит скаред, Но беззаботен тот, кто щедро дарит. Вот так, когда и надо и не надо, Шло пированье у царя Мубада. КРАСАВИЦЫ СОБИРАЮТСЯ НА ПИРУ ШАХА МУБАДА Красавицы, украсившие мир, Все вместе собрались на этот пир. Шахру из Махабада тешит взгляд, Здесь дочь Азербайгана Сарвазад, Абнуш, Гургана драгоценный дар, Из Дехистана пери Наздильбар, Из Рея Динаргис и Зарингис, Из горных областей -- Ширин и Вис, Из Исфагана -- Абнахид, Абнар, Исполненные несказанных чар, Две дочери ученейших дабиров, Гуляб, Ясмин -- две дочери вазиров, Здесь Канаранг, та, что в Саве знатна, Чью красоту заимствует весна, Все -- статные, все княжеского рода, А стан -- из серебра, уста -- из меда, Лицо -- луной чудесной назови: То роза в пламени, то снег в крови! Таких, усладой пери наделенных, Здесь тысячи сияли для влюбленных. Здесь красотой гордился каждый край -- Рум, Туркестан, Иран, Бербер, Китай. Стан, вольный тополь, серебром блестит, Взглянув на кудри, вспомнишь ты самшит. Каменьями украшена краса, Из золота венцы и пояса. Красавицы явили на долине Стать соколов и яркий цвет павлиний, И очи антилоп речных, когда От львов бегут в испуге их стада. Была Шахру красивей всех и лучше. Ее лицо -- палач и врач могучий! Стан -- кипарис; чело -- как свет манящий; Уста -- рубин поющий и звенящий. Одежда -- бархат и ланиты -- бархат: Два бархата в единый слиты бархат! Как перлы -- зубы, губы -- как халва, Из жемчуга и сахара -- слова, А две косы заплетены так туго, Как будто с цепью скручена кольчуга. Таким лукавством взор ее искрится, Что скажешь: то колдунья, чаровница! Косичек тонких пятьдесят вдоль стана Струятся сладостно-благоуханно, А на слоновой кости блеск волос -- Как серебро, как медный купорос! Воссядет ли, пройдет ли, постоит, -- Она среди красавиц как самшит. На землю глянет, -- прах заблещет в звездах, От кос душистых амброй веет воздух. Пред нею блекнет розовый цветок, Пред нею никнет свежий ветерок, Пред нею пыль -- цветенье молодое, Ее кудрям завидует алоэ. Всех жемчугов царица совершенней: То жемчуг, что исполнен украшений. И золото, и шелк -- ей все подвластно, Но даже и без них она прекрасна! МУБАД СВАТАЕТСЯ К ШАXРУ, И ТА ЗАКЛЮЧАЕТ ДОГОВОР С МУБАДОМ Случилось, что в обители своей Увидел шах Мубад, глава царей, Сей движущийся тополь среброствольный, Красу, рожденную для жизни вольной. Позвал ее, подобную луне, Повел беседу с ней наедине, И усадил на трон, и преподнес Красавице охапку свежих роз. Игриво, мягко, властно и учтиво Сказал: "Ты удивительно красива! Хочу, чтоб ты всегда была со мной, Любовницей мне стань или женой. Как хорошо прильнуть к твоим устам! Тебе я всю страну мою отдам. Как все цари покорны мне повсюду, Так я тебе навек покорным буду. Владея всем, избрал тебя одну. Ни на кого с любовью не взгляну. Твое желанье будет мне приказом, И сердце принесу тебе, и разум. Исполню все, чего б ни захотела, Тебе и душу я отдам, и тело. Хочу и ночью быть с тобой, и днем: Ночь станет днем, а день -- блаженным сном!" Шахру, услышав страстные призывы, Дала ответ веселый и учтивый: "О царь, ты правишь миром самовластно, Зачем по мне страдаешь ты напрасно? Мне ль быть женой, любовницей? К чему ж Такой, как я, -- любовник или муж? Скажи, могу ли быть женой твоей, Когда я мать созревших сыновей -- Правителей, могучих войск вожатых, И красотой и доблестью богатых? Из них Виру всех больше знаменит: Слона своею мощью посрамит! Меня, увы, не знал ты в те года, Когда, о царь, была я молода. Когда была я тополя прямей, Брал ветер амбру у моих кудрей. Росла я, украшая мир счастливый, Как над рекою ветка красной ивы. Померкли солнце дня и лик луны, Сияньем глаз моих посрамлены. Земля была смутна из-за меня! Не знали люди сна из-за меня! На улице, где утром я пройду, Весь год жасмином пахло, как в саду. В рабов я властелинов превращала, Дыханьем мертвецов я воскрешала. Но осень наступила: я стара, Прошла, прошла весны моей пора! Меня покрыла осень желтизной, Смешался с камфарою мускус мой. Меня состарил возраст, я тускнею, Мою хрустальную согнул он шею. Увы, когда старуха молодится, Над нею мир смеется и глумится. Лишь на меня ты зорким взглянешь глазом, -- Тебе противной сделаюсь я разом." Когда ответ ее услышал шах, Сказал: "Луна, искусная в речах! Да будет беспечальна и светла Та мать, что дочь такую родила. Пусть род ее не ведает потери За то, что родила такую пери. Да будет счастлива и день и ночь Земля, взрастившая такую дочь. И в старости пленяешь ты меня, Какой же ты была на утре дня! Коль так красив цветок, когда увял, То ты достойна тысячи похвал. Ты прелестью блистала поутру, Для всех была соблазном на пиру, И если мне женой не можешь стать, Не можешь даровать мне благодать, То дочь твоя да будет мне женой: Милей жасмин, что сблизился с сосной. Бесспорно, если плод похож на семя, То дочь, как мать, свое украсит время: Да станет солнцем моего чертога, И радостей она узнает много. Пусть это солнце озарит мой жребий: Не нужным будет солнце мне на небе!" Шахру в ответ произнесла слова: "Что радостней такого сватовства? Я прогнала бы все заботы прочь, Будь у меня под покрывалом дочь. Была бы дочь, -- тебе служить желая, Клянусь, ее к царю бы привела я. Но если дочь рожу, то ты -- мой зять: Вот все, что я могу тебе сказать." Сей договор был по сердцу Мубаду, Ее ответ принес ему отраду. Шахру с Мубадом, словно теща с зятем, Скрепила договор рукопожатьем. Вот амбра с розовой водой слилась, И строчками украсился атлас: Мол, если дочь родит Шахру, то мать Царю ее обязана отдать. Им от беды теперь спастись едва ли: Невестой нерожденную назвали! РАССКАЗ О РОЖДЕНИИ ВИС Мир многолик, наполнен он бореньем: Воюет разум со своим твореньем. Узлы, что вяжет время, тяжелы, Не может разум развязать узлы. Смотри, судьба силки плела заране, И оказался шах Мубад в капкане. Он так пылал, желанием зажженный, Что нерожденную избрал он в жены. Не знал и не предвидел он тогда, Что зарождается его беда. Не ведал разум, что таится горе В несправедливом этом договоре. Еще на свет не родилась жена, А сделка на нее заключена! Судьба, плутуя, шла путем превратным, Нежданное смешав с невероятным. Промчались год за годом с этих пор. Шахру забыла старый договор. Но вновь засохший ствол листвой одет, -- Дочь у старухи родилась на свет: Беременной Шахру седая стала, Жемчужина в ракушке заблистала, И через девять месяцев она Из раковины вышла, как луна. То мать и дочь? О, так не говори: То в солнце превратился блеск зари! Из чрева матери явилась дочь, Она, как солнце, озарила ночь. А на устах у всех одно и то же: "О боже, до чего они похожи!" Вкруг ложа в изумленье собрались И ту счастливицу назвали -- Вис. Шахру-бану, как только родила, Кормилице дитя передала. Была та мамка родом из Хузана, Она там пребывала постоянно. Одетая в шелка и жемчуга, Дочь госпожи была ей дорога. Шафран и мускус, роза и нарцисс, И мирт, и амбра -- все для милой Вис. Сиял из драгоценностей убор, Одежда -- соболь, горностай, бобер. Кормилица, в ней счастье обретя, Воспитывала на парче дитя, Лелеяла, кормила, одевала, Как лакомство, ей душу отдавала. Так вырос тополь, незнаком с печалью. Ствол серебром оделся, сердце -- сталью. Пред красотой, владычицей сердец, Застыл бы в замешательстве мудрец. То с цветником сравнишь ее весенним, Что восхищает розовым цветеньем: Фиалки -- кудри, тополь -- стан высокий, Глаза -- нарциссы и тюльпаны -- щеки; То скажешь ты: созрел плодовый сад, Где драгоценные плоды висят, Где кудри словно гроздья винограда, Гранаты-груди -- радость и отрада; То скажешь: это -- царская казна, В которой роскошь мира собрана. Ланиты -- бархат, локоны -- алоэ, Подобно шелку тело молодое. Стан -- серебро, рубиновые губы, Сотворены из дивных перлов зубы. То скажешь: перед нами -- райский сад, Что создал бог для неземных услад. Уста -- как мед, стан -- легче тростника, А щеки -- смесь вина и молока. Пред ней не мог не изумиться разум, Мир на нее взирал смятенным глазом. Ланиты были цветником весенним, Глаза -- для мирозданья потрясеньем. Ее лицо сияло, как денница, -- Что с прелестью ее могло сравниться? Ее лицо -- как Рума небеса, Подобна негру каждая коса. Луне подобен образ светлоликий, А кудри -- абиссинскому владыке. Две спутанных ее косы -- как тучи, А серьги -- как Венеры блеск летучий. Все десять пальцев -- из слоновой кости, На пальцах ногти -- как орешков горсти. Казалось, золото ее волос Как смесь воды и пламени лилось. Она была луной, царицей гурий, Нет, куполом, блистающим в лазури! Глава онагра и глаза газели, -- Вкруг той луны созвездия блестели! И кудри и уста сравним с дождем: В тех -- амбру, в этих -- сахар обретем. Ты скажешь: красота ее лица Сотворена, чтоб истерзать сердца. Нет, красота ее -- как небосвод, В котором свет бессмертия живет! ВОСПИТАНИЕ ВИС И РАМИНА В ХУЗАНЕ У КОРМИЛИЦ Кормилица, не чая в ней души, Красавицу лелеяла в тиши. Воспитывался и Рамин в Хузане Наставницей, исполненной стараний. В одном саду росли Вис и Рамин, Как златоцвет и сладостный жасмин. Единым садом их сердца пленились, -- Так жизни двух детей соединились. Промчалось десять лет, как мальчугана Сюда перевезли из Хорасана, -- Кому бы предсказать пришло на ум, Что небеса готовят этим двум, Что время совершит, какие сети Раскинет, чтобы в них попались дети? Они еще не родились на свет, -- Еще на землю не упал их цвет, -- Судьба на них взглянула острым взглядом И в книге жизни записала рядом. Судьбу, сколь ни была б она постылой, Не одолеть ни хитростью, ни силой. Кто нашу книгу до конца прочтет, Тот времени поймет круговорот. Их упрекать нельзя ни в чем: дорогу Кто преградит и кто укажет богу? КОРМИЛИЦА ШЛЕТ ПИСЬМО ШАХРУ, И ТА ПОСЫЛАЕТ ЗА ВИС Когда подобная кумиру Вис Затмила стройным станом кипарис, А руки -- хрусталем сверкнули горным, А косы -- сделались арканом черным, А кудри -- мягкой сенью над цветком, -- О ней заговорили все кругом. Кормилица, являя благочестье, О ней послала матери известье, Родительницу стала упрекать: "Я вижу, ты -- не любящая мать. В своей душе ты дочь не возлюбила, Ты о ее кормилице забыла. Мне отдала, как только родила, А что ты с нею мне передала? Она полна причуд, она живет, Как соколенок, пущенный в полет. Вдруг залетит высоко, -- что тогда? Другого бы не выбрала гнезда! Я не жалела благовоний, масел, Атласа, чтобы дочь твою украсил, Парчи, шелков, -- кусков отборных, цельных, Аптечных снадобий и москательных, Но бархат ли, чудесный ли атлас, -- Ничто не радует ее сейчас. Лишь на одежды стоит ей взглянуть, Она придумывает что-нибудь: Вот это, желтое, -- для потаскухи! Вот это, белое, -- под стать старухе! Пусть плакальщицы щеголяют в синем! Двухцветное -- к лицу писцам, рабыням! Едва она проснется -- с самой рани Ей подавай куски китайской ткани, Когда наступит середина дня, Шелков, атласов требует с меня, А вечером -- наперсниц, благовоний Да бархат принеси ей двусторонний! Ей восемьдесят нужно для услуг, -- Не терпит меньшего числа подруг. Подашь ей пищу -- новая причуда: Пусть золотом блестят поднос и блюдо! Взойдет ли день, наступит ли закат, -- Прислужниц ей потребно пятьдесят, Внимательных, пленительных, не праздных, В златых венцах и в поясах алмазных. Подумай ты, письмо мое прочтя, Как возвратить домой свое дитя. Все, что могла, я сделала: поверь, Что с нею мне не справиться теперь. Кто я такая, чтобы для царей Воспитывать причудниц-дочерей? Сто рук слабее головы одной, А триста звезд слабей, чем свет дневной!" Прочтя письмо, увидела Шахру, Что все слова устремлены к добру, Что радостно такое сообщенье, Что дочери высоко назначенье. Послание доставивший гонец Обрел в награду злато и венец: Не одному ему, а внукам внуков Хватило этих драгоценных вьюков! Затем, блюдя обычай властелинов, Шахру послала много паланкинов, Рабов, рабынь и слуг, чей тонкий стан Напоминал и тополь и платан. Вис, что росла от матери вдали, В дом предков из Хузана привезли. Увидела Шахру, что дочь красива, Лицом прекрасна, сложена на диво, И жемчуга дала ей из ларца, В молениях восславила творца. Взглянув на дочь, она развеселилась: Луна, казалось, в доме поселилась! Украсила Шахру ее ланиты: Фиалки-кудри золотом увиты, А мускус в косах -- словно запах счастья, А на руках -- жемчужные запястья. Одела дочь в сверканье золотое, Окуривала амброй и алоэ, И стала Вис подобьем цветника, Весенним благовоньем ветерка. Нет, лучше эту прелесть ты сравни С твореньями великого Мани! Вис расцвела, как сад Ирем, блистая, Как росписи художников Китая. Шахру так нарядила дочь свою, Что та казалась гурией в раю. Уловок не было в ее красе, Но чистою красой пленялись все. И в золото и в жемчуг убрана, Так хорошела сказочно она, Что падал, -- был таков ее румянец, -- На золото червонное багрянец. ШАXРУ ВЫДАЕТ ВИС ЗА ВИРУ Шахру, увидев эту красоту, Что и цветник затмила бы в цвету, Сказала: "Станом, разумом, лицом Пускай творенья станешь ты венцом! Я -- госпожа, отец твой -- царь и воин. Так кто же здесь в стране тебя достоин? Кого твоим супругом назову? Где в мире для тебя найду главу? Все страны обойдем из града в град, -- Тебя достоин лишь Виру, твой брат. Ты стань ему четою и женою, -- Возрадуемся мы, как мир весною. Ты брату улыбнись, как жениху, -- И в дочери я обрету сноху. Виру красив, как солнце, дня светило, А Вис Венеру прелестью затмила. Награда будет всем моим трудам: Достойному достойную отдам!" Вис покраснела от стыда, едва Шахру произнесла свои слова. Желание в ее душе зажглось, Согласье из молчанья родилось. Ни да, ни нет ответить не посмела: Страсть к брату обожгла и дух и тело. Но было радостным сиянье глаз: Она любовь познала в первый раз. Ланиты заалели, как вино, Что сумраком кудрей осенено. Молчала дочь, но догадалась мать, Что брату Вис женой согласна стать. И опытом и возрастом богата Была Шахру: ведь и она когда-то Впервые вспыхнула во цвете лет, И был молчанием ее ответ. Поняв, что Вис от страсти расцвела, Тотчас же звездочетов созвала, Спросила: "Каково небес веленье? В них противленье иль благоволенье? К добру ли сочетание светил? Что свет Сатурна детям возвестил? Брат и сестра вступить ли в брак должны? Получше нет ли мужа для жены?" И звездочеты, мудрые провидцы, Исследовали звездные таблицы, По знакам на небесных письменах Они избрали месяц Азармах: Вращение светил обозначало, Что месяц Азармах -- весны начало. Вот наступило нужное число. Вот шесть часов от вечера прошло. Шахру явилась, царственно светла, И дочь и сына за руку взяла, У бога попросила благодати, Осыпав дивов тысячью проклятий, -- Да охраняют ангелы и бог Молодоженов от мирских тревог. Затем сказала детям дорогим: "Да будьте счастьем счастливы благим. Излишня роскошь на таком пиру, Когда за брата выдают сестру. Не нужен жрец и не нужна печать, Да и свидетелей не надо звать: Бог засвидетельствует ваш обряд, Луна и солнце вас благословят." Соединила руки молодых, Благословила двух детей своих: "Да будет ваша радость бесконечна, А каждое деянье -- человечно. Любите вы друг друга беспорочно, Пусть бракосочетанье будет прочно, И пусть единство мужа и жены Единством станет солнца и луны." 3АРД ПРИБЫВАЕТ К ШАХРУ КАК ПОСОЛ В том деле, что удач не предвещало, Плохой конец заметен был сначала. О том, что непогода будет днем, С утра по разным признакам поймем. Уже зимою нам ясна примета, Что засухою разразится лето. Нам сразу же являет ствол кривой, Что древо не оденется листвой. Поймем, взглянув на ветвь весной холодной, Что эта ветвь останется бесплодной, А по изгибу лука мы поймем, Что полетит стрела кривым путем. Вот так же этот брак сулил несчастье, И вместе с ним обрушились напасти. Едва Шахру соединила свято Две трепетных руки сестры и брата, Едва, в предвестье неги и услад, Был на айване совершен обряд, -- Со стороны реки на светлый день Упало облако, ночная тень. То облако вдруг стало черной тучей, -- Так среди гор клубится прах летучий. Но то не тучу поднял черный прах, -- То витязь на коне скакал в горах. На скакуне сидел он вороном, -- И так же темен был наряд на нем. Плащ, сапоги, и пояс, и чалма На всаднике чернели, как сурьма, А паланкин с навесом и попоной Синел фиалкою, в реке рожденной. Такой примчался всадник в эту пору. Он звался Зардом, походил на гору, -- Советник шаха, и посол, и брат. Как лилия, синел его наряд. Глаза -- рубины, красные от пыли, Морщины гнева лоб избороздили. Он был похож на льва, что ждет добычи, На волка, что почуял запах дичи. Посланье шаха он держал в руках, Душистой амброй путь его пропах: Ведь начертали за строкой строку На амброю пропитанном шелку. Бежали сладкие слова, блистая, Внизу -- печать и подпись золотая. К дворцу Виру примчавшись поутру, Зард спешился, приблизился к Шахру, Предстал он с извиненьем и поклоном: "Я прибыл за ответом благосклонным. Царь приказал, -- а для меня сегодня Приказ царя, как заповедь господня, -- Царь приказал, чтоб я пустился в путь, Ни разу не помыслив отдохнуть, Чтоб я помчался, вихрь напоминая, Чтоб от меня отстала пыль сквозная, Чтоб ночью был стремителен и днем, Чтоб ни на миг не насладился сном, Чтоб сразу же вернулся в Мерв с дороги, Чтоб не дремал мой конь крылатоногий, -- Пускай седло я ложем изберу, Покуда не предстанет мне Шахру, Чтоб от царицы я ответ доставил, Чтоб тут же в Мерв бразды коня направил." Затем сказал: "Приветы шлет Мубад Тебе, кто озарила райский сад." Шахру он славословит, говоря: "Прими привет от зятя и царя. Да будут счастьем дни твои полны В делах венца, престола и страны." Всем передал он благопожеланье, Вручил Шахру державное посланье. Прочтя письмо, что ей привез посол, Шахру увязла, как в грязи осел. Слова властителя дышали жаром: Напомнил царь о договоре старом! Вначале шаханшах восславил бога, Который судит правильно и строго: "Его законы в двух мирах ясны, Ни в чем он не допустит кривизны. Он правдою украсил мир и спас, Такой же правды требует от нас. Победой награждает он того, Кто борется за правды торжество. Всех прав ценнее в мире право правды, Вовек не потускнеет слава правды! Мне только правда от тебя нужна, И ты сама творить ее должна. Ты помнишь, мы с тобой в союз вступили, Рукопожатьем договор скрепили, Нас дружбы и любви связала связь, Поклялся я, и ты мне поклялась, -- Так вспомни клятву дружбы и любви, Будь справедлива, правду прояви! Ты дочь мне обещала в договоре, Которую и родила ты вскоре. Поскольку я -- твой венценосный зять, Мне дочь твоя -- как божья благодать. Ты родила, когда вступила в старость, Чтоб мне, счастливцу, дочь твоя досталась. Ее рожденью несказанно рад, Я нищим роздал множество наград, Затем, что в боге я нашел опору: Содействовал всевышний договору. Сейчас я не хочу, стремясь к отраде, Чтоб ту луну держали в Махабаде. Там юноши и старики развратны, Им наслажденья похоти приятны. Мужчины -- сластолюбцы, волокиты, Пороками своими знамениты. Они склоняют жен ко лжи, к измене, Они хотят запретных наслаждений. Опасны женщине такие люди: Любая среди них погрязнет в блуде! Ведь женщина слаба, мягкосердечна, Подвержена греху, пуста, беспечна. Она отдаться первому готова, Кто ей нашепчет ласковое слово. Пускай умна, блюдет свой дом и честь, -- А сладко слушать ей мужскую лесть! Попробуй женщине сказать любой: -- Луна и солнце меркнут пред тобой, Люблю тебя, я у тебя во власти, Готов я душу разорвать на части, И днем и ночью я мечусь от боли, Я обезумел, я лишился воли. Погибну, ибо жребий мой тяжел: Живу, пока держусь за твой подол! Приди ко мне и утоли мой голод: Томлюсь я как и ты, как ты, я молод! Будь эта непорочная жена Верна супругу, с разумом дружна, -- А наслаждается такой отравой И сразу расстается с доброй славой. Я знаю: дочь твоя чужда порока, Но за нее волнуюсь я глубоко. От искушений ты избавь ее, Из Махабада в Мерв отправь ее! Не думай о приданом: не казна, А милая супруга мне нужна! Я так богат, что жемчуг мне не нужен: Мне дочь твоя дороже всех жемчужин! Я буду баловать ее всечасно, И станет ей моя казна подвластна. К ее ногам я брошу всю державу, Что ей по нраву -- будет мне по нраву. Тебе я столько ценных дам наград, Что золотом заполнишь целый град. Ты радость обретешь, прогонишь страх, Я за тобой оставлю землю Мах. Виру как сыну я воздам почет: Жену из дома моего возьмет. Я так восславлю весь твой род почтенный, Что не умрет он в памяти вселенной!" Шахру, прочтя послание, сама Свернулась наподобие письма. Царица устыдилась сердцем жестким, И каменное сердце стало воском. Глаза померкли, омрачился разум, Потрясена, оцепенела разом. Казалось, что сломил ее недуг, Не видела, что делалось вокруг. Раздавлена раскаяньем, терзалась, Клятвопреступницей себе казалась. Затрепетала бедная душа, Как бы грехом тягчайшим согреша. Нарушив клятву, от стыда горя, Она боялась бога и царя. Да! Клятвопреступленье кто простит? То страх оно приносит нам, то стыд! Предчувствием беды стеснилась грудь, Не может слово молвить, ни вздохнуть. Тогда на мать, дрожащую от срама, Взглянула Вис и вопросила прямо: "Всю правду мне поведай. Что случилось? Где ум, где разум твой, скажи на милость! Как выдать замуж, совесть отвратя, Могла ты нерожденное дитя? Ты, совершив постыдное деянье, Себя же предала на осмеянье!" ВИС РАССПРАШИВАЕТ ЗАРДА И ВЫСЛУШИВАЕТ ЕГО ОТВЕТ Затем послу она сказала слово: "О, кто ты? Рода, племени какого?" Ответил тот: "Я -- приближенный шаха, Вожатый войск, не ведающий страха. Шах, отправляя воинство в поход, Мне предлагает выступить вперед, И возлагает на меня все время Трудов славнейших и тягчайших бремя, И, ни единой тайны не храня, Советов спрашивает у меня. Я обо всем осведомлен заране, Я соучастник всех его желаний. Я почитаем всей его страной, Зовусь я Зардом, конь мой -- вороной." Красавица, услышав речь посла, С насмешкою в ответ произнесла: "Пусть тот, кому ты служишь, пропадет, А с ним -- его величье и почет! Так, видно, в вашем Мерве поступают: Одну супругу двое выкупают, Чтоб увезти замужнюю жену, Чтоб чахла, непорочная, в плену! Иль наших ты не видишь пирований? Иль музыки не слышишь на айване? Иль не пришли сюда, как в сад пригожий, Красавицы и знатные вельможи? Смотри, -- на них запястья и браслеты, Они в парчу и золото одеты. Правители сидят среди гостей, Воители из разных областей, Красавицы со всех опочивален, -- Цветы садов, чей жребий беспечален. Здесь пьют вино, здесь мускус и алоэ, Здесь праздник, здесь веселье удалое. Ты видишь ли величие дворца? Ты слышишь, как в груди стучат сердца? Сосед встречает радостно соседа, И льется задушевная беседа: "Да будет вечно счастлив этот дом, Где прелесть и богатство мы найдем, Где дочери -- невесты для царей, Где витязи -- мужья для дочерей!" Приехав к нам, увидел ты красавиц, На свадьбе ты услышал много здравиц, Теперь коня ты можешь повернуть, Пуститься, как стрела из лука, в путь. Не верь в удачу смыслу вопреки: У той удачи руки коротки! Нас письмами не запугает шах: Для нас его посланья -- пыль и прах! Помчись назад, чтоб не было заботы! Виру вернется вечером с охоты, Разгневает супруга твой приезд, -- Подальше скройся ты от наших мест! Вернись к царю царей с его письмом, Скажи ему, что беден он умом, Чтоб не питал напрасную надежду, Что в шахе мы увидели невежду. Скажи: "Настал твоей поры предел, От старости твой разум ослабел, А если бы не одряхлел твой разум, Ты б не прислал посла с таким наказом, О девушках не думал бы, постылый, Припасы ты б готовил для могилы! Мой брат и я -- прекрасная чета, А наша мать Шахру -- знатна, чиста. Я мать свою люблю, мне дорог брат, Мне не нужны ни Мерв, ни ты, Мубад! К чему мне Мерв -- чужой, немилый, дальний, Пока Виру -- в моей опочивальне! Здесь кипарис, весь в жемчугах, расцвел, -- К чему же мне бесплодный, дряхлый ствол? Лишь тот уехать хочет в край чужой, Кто дома у себя скорбит душой. Как солнце, для меня сияет мать, Я брату сердце счастлива отдать, Как молоко с вином, слились мы ныне, -- Старик Мубад к чему мне на чужбине? Скажи, зачем мне нужно, чтобы старость С цветущей молодостью сочеталась? МУБАД УЗНАЕТ, ЧТО ВИС ВЫДАНА ЗАМУЖ ЗА ВИРУ, И ОТПРАВЛЯЕТСЯ НА ВОЙНУ Как только Зард привез такой ответ, Лег на лицо Мубада желтый цвет, Лицо, что было, как вино, румяно, Вдруг пожелтело желтизной шафрана. Сказал бы ты, что дух ушел из тела, Душа от гнева плавилась, кипела. Как ива, он дрожал, как солнца луч, Когда, дробясь, он входит в быстрый ключ. Спросил он: "Брат, ты видел это сам? Поверил слухам иль своим глазам? Не то, что ты услышал за беседой, А то, что видел сам, ты мне поведай. Верней услышанного -- лицезренье, Сильней уверенность, чем подозренье. Но подозренье мне грозит позором, -- Скажи, что собственным ты видел взором?" Ответил брат: ты знаешь, что царю О том, что не видал -- не говорю. О том, что видел сам, -- поведал честно, Сокрыв лишь то, что стало мне известно. Как брат мне был Виру, как мать -- Шахру, Не раз обоих славил на пиру, Теперь обоих не хочу я видеть, Я стал из-за тебя их ненавидеть. К чему мне сердце, если хоть частица Любви к тебе из сердца испарится! Потребуешь, -- так перед всем дворцом Сто раз я поклянусь благим творцом: Я видел свадьбу, я тебе не вру, Но я не ел, не пил на том пиру. Тот праздник яркий, радостный, нарядный Казался мне темницей неприглядной. Он полем битвы был, а не весельем, Казался мне колодцем, подземельем. Не мог и песнопениям внимать я, -- Они в ушах звенели как проклятья! О том, что я узнал, пришел с рассказом, И знай: покорен я твоим приказам!" Известьем повторенным опечален, Мубад, казалось, был змеей ужален. Шипел, виясь, как злобная змея, Кипел, как свежего вина струя. Вельможи, что стояли справа, слева, Зубами стали скрежетать от гнева: "Шахру осмелилась нарушить слово, Жену владыки выдать за другого! Звезду, что светит шахскому двору, -- Твою жену как мог отнять Виру?" Затем сказали: "Ты потребуй, шах, Чтоб наказал злодея город Мах, Не то войска в чертог Виру, Карана Ворвутся, как от сглаза, невозбранно. Мир сглазила Шахру, но мир таков, Что сын ей станет злейшим из врагов. Не только брату не дадим сестру, Но отберем и царство у Шахру! Невесты -- женихов тогда лишатся, Владык венчанных -- города лишатся! На землю Мах, всесилен и жесток, Из тучи грянет гибели поток. Все истребится мстительной рукой, То, чем владел один, возьмет другой. Едва в ту землю вступит наша рать, -- Начнем страну громить и разорять. Повсюду будет литься кровь расплаты, Все люди будут ужасом объяты." Когда померкли для царя созвездья, Он в сердце ощутил огонь возмездья. Созвал писцов Мубад, в парчу одетый, Свои слова рассыпал, как монеты: Он жаловался на Шахру царям, Клятвопреступнице -- позор и срам! Ко всем, кто был под ним, во все концы С посланьями отправились гонцы. Оповещал властитель воевод: "Хочу на Махабад пойти в поход..." Одних он звал на помощь, а другим Велел, чтоб вышли с войском боевым -- Табаристан, Гурган и Кухистан, Хорезм, и Хорасан, и Дехистан, Синд, Хиндустан, Китай, Тибет, Туран, И Согд, и земли сопредельных стран. Бессчетные войска сошлись тогда. Скажи: настал день страшного суда. ВИРУ УЗНАЕТ О ТОМ, ЧТО МУБАД ПОШЕЛ НА НЕГО ВОЙНОЙ Когда ушей Виру достигла весть О том, что шах Мубад задумал месть, Что полчища со всех концов земли На славный город Мах войной пошли, -- Случилось так, что в эти дни друзья, Сановники, вельможи и князья Истахра, Хузистана, Исфагана, Азербайгана, Рея и Гиляна, Их дети, жены, чествуя Виру, Там собрались на свадебном пиру, И пребывали гости в Махабаде Полгода, светлой радуясь усладе. Услышав, что великий царь царей На них послал войска богатырей, Они отправили гонцов с приказом, Чтоб их войска сюда явились разом. Пришли бойцы, стоят -- к стене стена, Казалось, что для ратей степь тесна. Такое войско завладело степью, Что степь, сказал бы, стала горной цепью. Пришли стрелки, отважные бойцы, Возмездья справедливого творцы. Была такая сила в них жива, Что затмевала мощь слона и льва. С горы Дейлем пришедшим пешим строем И силу и величье гор присвоим! Здесь были и охотники за львами, И храбрецы с седыми головами. Стоявших впереди и позади Возглавили могучие вожди, А те, кто был на крыльях и в средине, Железной уподобились твердыне. Стоял напротив шаханшах Мубад, Чья рать шумела, как весенний сад. Здесь грозно все: уменье и число, И левое, и правое крыло. Под воинством из Мерва вся земля Ревела, как река Джейхун, бурля. Мир вздрогнул, в темном ужасе отпрянув От рева труб и грома барабанов. Пыль до неба взвилась в тревожный час, Как бы с луной таинственно шепчась. Нет, бесы поднялись на небеса, Чтоб ангелов услышать голоса! Как звезды в тучах -- воины в пыли, Казалось, дни последние пришли, Луна, казалось, вздрогнула: нежданно Низринулся поток из Хорасана. Но то не шел с небесных склонов дождь, -- То был рычащих львов, драконов дождь! Такое воинство пришло с царями, Что степью стали горы, степь -- горами. Казалось, войско сделалось рекой, Вершины гор снесет поток людской! Так, с жаждой мести в душах и в умах, Войска царя вступили в землю Мах. Сошлись две рати в этом бранном споре, Одна -- как вихрь, другая -- словно море. Остра их середина, как булат, Их крылья с двух сторон, как львы, рычат! ОПИСАНИЕ СРАЖЕНИЯ МЕЖДУ МУБАДОМ И ВИРУ Лишь на восток восточный шах пришел, Чей раб -- луна, а небосвод -- престол, Построились войска, гром барабанов Тогда раздался из обоих станов. Не барабаны грянули, а дивы, -- К возмездию послышались призывы. Заговорили трубы боевые, Чтоб мертвые сражались как живые. Был говор труб -- как первый гром весной, Он гнал весну из тишины лесной. Он был настолько страшен, что заране Весна пустилась в бегство с поля брани. Казалось, барабаны укоряли: "Эй вы, идти в сраженье не пора ли?" А голоса литавров неуемных Казались плачем плакальщиц наемных. Стонал сантур, стонал, звонкоголос, Как соловей средь виноградных лоз. Вторгался в это пенье трубный зов, -- Как бы слились стенанья двух певцов. Дух замирал, той музыке покорный, От изумления вопили горны. Казалось, над владельцем хохотал В его руке сверкающий кинжал. Кольчужные ряды па поле брани Напоминали гору в океане. Здесь пешие -- как чудища в пучине, А всадники -- как барсы на вершине. Такой восторг объял их в бранной сече, Что каждый воин был как сумасшедший. Воителей с безумными глазами Не устрашали ни вода, ни пламя, Ни острый меч, ни лук, ни булава, Ни рев слона и ни рычанье льва. Здесь воины вступали в бой кровавый, Готовы умереть во имя славы. Им страх не смерть внушала, а позор, Бесславия суровый приговор. Поля войны лесною стали чащей, Где каждый воин -- словно зверь рычащий. На поле битвы стяги -- словно лес, Парча сверкает, словно свет небес, А на знаменах ратей и дружин -- Симург, орел, и сокол, и павлин. Со львом и соколом трепещет стяг, -- Скажи: то сокол держит льва в когтях. От ног слонов и от копыт коней Выскакивают искры из камней. Взметнулась пыль, крича: "Посторонись!" -- И падает с высот небесных вниз. Для пыли места нет осесть на суше, Она забила рты, глаза и уши И превратила юных -- в седовласых, А вороных коней -- в светло-саврасых. С трусливым храброго не спутать ныне: Отважный -- радостен, а трус -- в унынье. У трусов лица желты, как динар, А лица смельчаков горят, как жар. Два воинства теперь сошлись вплотную И ощутили ярость боевую. Скажи: столкнулись на земле степной Железная гора с горой стальной. У этих войск -- пернатые послы: Ты видишь перья пики и стрелы? Летят послы над полем, блещут, свищут, Они дорогу только к сердцу ищут. Смотри: послы в какой ни вступят дом, -- Живое гибнет сразу в доме том. Так был ужасен этот гул военный, Что мнилось: наступает смерть вселенной. Брат ненавидел брата зло и яро, Лишь веря в силу своего удара, Лишь на свою сноровку уповая, Лишь правоту кинжала признавая. Кто жаждал, чтобы кровь лилась ручьем, Тот правосудье совершал мечом. Да, сеятелем сделалась война, В сердцах посеяв злобы семена. Погасла мысль, умолкло красноречье, Жестоким стало сердце человечье. Никто не слушал мирных голосов, -- Лишь барабана гром и трубный зов. То перед панцирем сверкал кинжал, То грозный меч бойцу глаза смежал, То в грудь копье впивалось, точно страсть, То меч, как мысль, стремился в мозг попасть. Да, твердо знал булат, убить спеша, Где в теле помещается душа! Путем, которым в плоть входила сталь, Душа из плоти улетала вдаль! Расцвел, как роза, каждый меч жестокий, Багряные лились на землю соки. Меч -- ветка мирта над листвой граната, Над зернышками -- лист живой граната! Копье в бою трудилось, как портной, Что прошивал бойцов иглой стальной. Судьба в пылу решила боевом, Чтоб тот онагром стал, а этот -- львом, И становились, по ее желанью, Тот -- смелым барсом, этот -- робкой ланью. На поле, где кровавый бой гремел, Под ливнем копий, ураганом стрел, Сражен врагом, с коня свалившись вниз, Погиб Каран -- отец прекрасной Вис. Воители Виру, добыча мести, Сто тридцать, полегли с Караном вместе. Вздымались трупы -- за скалой скала, А кровь, как реки, между скал текла. Дней колесо, сказал бы, сыплет град, В котором красные цветы горят. И увидал Виру: на поле бранном Легло немало воинов с Караном, Что за него пошли в огонь войны И были сожжены и сражены. "О знатные, -- сказал он, -- укрепитесь, Затем, что не бежит от смерти витязь. Раскаетесь вы в трусости своей: Вопит о мести кровь богатырей. На родичей, поверженных во прах, Взгляните: их убив, ликует враг. Иль вы не отомстите за Карана, Чья борода -- в крови, а в сердце -- рана? Смотрите: царь, наш старый царь убит, -- Что горше может быть таких обид? Погасла имени его заря, Померкло счастье славного царя. Из-за того, что солнце -- на закате, Боюсь, не отомстим враждебной рати. Ужели за царя с единодушьем Возмездье на врагов мы не обрушим? Наступит ночь под пологом небесным, И скоро станет мир для войска тесным. Вы провели немало стычек, схваток, Но день для битвы оказался краток. Еще противник тверд, и, зла сподвижник, Еще Мубад не дрогнул, чернокнижник. Так уподобьтесь вы теперь драконам, Мне помогите гневом непреклонным: От грязи я омою жемчуга, Возмездие обрушу на врага, Очищу мир от злобных дел Мубада, -- Пускай душа Карана будет рада!" Воителям сказав такую речь, Виру сумел отвагу в них зажечь. Мужи знатнорожденные сплотились -- И пешие и конные, -- сплотились. И понеслись, как ветер, над полями, На вражью рать низринулись, как пламя. Стремительный поток ревел, грозя, -- Его ничем остановить нельзя. Заговорили воины, крича, На языке секиры и меча. Здесь растоптали дружбу и родство, Отец вставал на сына своего, Брат бился с братом, -- оказалось вдруг, Что всех врагов враждебней близкий друг. Пусть ночь не наступила на земле, Но вся земля уже была во мгле. Мир заболел куриной слепотой, Источник солнца был в пыли густой. Здесь, ослеплен сверканием булата, Брат обезглавливал родного брата, А сын в бою вылавливал отца, Кинжалом обезглавливал отца. Ты скажешь: копья -- это вертела, И жарятся на них бойцов тела. В глазу богатыря, как ветвь ствола, Росла четырехперая стрела, Но жизни ствол произрастал из тела, И не кора, -- броня на нем блестела, Сталь раскрывала это покрывало И древо жизни с корнем вырывала. Здесь копья -- точно лес, зверьем обильный, Земля в крови -- как виноград в давильне. Мир, из-за пыли и стальных мечей, Стал едким дымом и огнем печей. Ты скажешь: смерть, как ветер столбовой, Воителей, осыпав их листвой, Укладывала на цветы полей, -- Как бы стволы валила тополей. Как только день погас, под небосклоном Земля покрылась золотом червонным, Погасло и Мубада торжество, Утратил мир надежду на него. Опорой шаха став, ночная мгла От гибели его уберегла. Настала ночь -- и помешала зрячим Преследовать его в бою горячем. Над войском вывернулся наизнанку Весь мир, и кинул шах свою стоянку. ПИСЬМО ШАХА МУБАДА И ОТВЕТ ВИС Оправившись после первого поражения, Мубад наносит удар войскам Виру и посылает к Вис посла с письмом: если Вис пойдет замуж за Мубада, он прекратит войну, в противном случае он уничтожит войска Виру. Вис резко разговаривает с послом шаха и выпроваживает его. ВОЗВРАЩЕНИЕ ПОСЛА МУБАДА ОТ ВИС Услышав речь красавицы, посол На страсть намека даже не нашел! Он поспешил, опередив рассвет, И шаху передал ее ответ. Любовь Мубада вспыхнула стократно, -- Как сахар, эта весть была приятна: Тому в особенности был он рад, Что не познал сестру-супругу брат. Сказал он: "Речи девушки правдивы!" -- И рассмеялся шаханшах счастливый... В ту ночь, когда супругом стал жених, Обрадовав и близких и родных, -- Болезнь пришла внезапно к новобрачной, И ночь для мужа оказалась мрачной. Судьбы, как видно, таковы законы, -- Не сблизились в ту ночь молодожены! Раскрылась рана у серебротелой, И кровь на юной розе заблестела. Неделю новобрачная томилась, -- Ты скажешь: из рубина кровь точилась. В такие дни жена зороастрийца Обязана от мужа удалиться, А если скроет, что она больна, -- Отверженной становится жена. Пока у Вис не проходил недуг, Не знал желанной радости супруг. Сколь ни была она чиста, прекрасна, Та свадьба для Виру была злосчастна. Казалось: мир, чтоб их лишить отрады, Поставил меж супругами преграды. От неудачи, происшедшей вдруг, Забыл и о супружестве супруг, От неудачи, что бойцы познали, Стояло войско в смуте и в печали. Ты скажешь: дунул ветер, полный сил, И свадьбу, как светильник, погасил. МУБАД СОВЕЩАЕТСЯ СО СВОИМИ БРАТЬЯМИ Когда Мубад узнал об этом деле, Его душой желанья овладели. Два брата было у него: Рамин И Зард, вожатый доблестный дружин. Их преданность познав уже не раз, Шах вызвал братьев и повел рассказ. Когда Рамин еще ребенком был, Он втайне Вис прекрасную любил. С тех пор как в сердце та любовь зажглась, Ее скрывал от посторонних глаз. Дождя надежды не познав, от боли Увяла страсть, как стебель в знойном поле, Но прибыл к брату он в Гураб, и вновь Истоки жизни обрела любовь. Опять надежда сердцем овладела, -- Любовь, сгорая, только молодела. Опять в душе побег любви возник, И снова резким стал его язык, Срывались речи пламенные с губ, Был разговор его порою груб... В чьем сердце разожжен любви костер, Того язык -- напорист и остер. Он вырывается из пут, он страстен, Влюбленный сам уже над ним не властен. Язык -- страж сердца, но язык любви Бессмысленным и странным назови. Влюбленный, одержим безумьем страстным, Становится коварным и опасным! Рамин, в чьем сердце страсть была жива, Сказал царю учтивые слова: "Оставь заботы, шах, остановись, Не думай о любви к прекрасной Вис. Сокровища ты расточишь без счета, Но тщетною окажется забота. Плодов не обретешь, трудясь упорно: В солончаке свои посеешь зерна. Ты не достигнешь цели, царь царей: Не станет Вис возлюбленной твоей! Как ты ни действуй, делом будет праздным Искать алмаз не в руднике алмазном. Как можешь ты ее любви добиться? Отец ее убит, и ты -- убийца! Любовь не добывается войной, Ни золотом, ни царскою казной. Из-за нее ты в бедствии погибнешь, Добыв ее, -- впоследствии погибнешь! Возлюбленная-враг в твоем жилье Подобна в рукаве твоем змее! При этом, вспомни, шах, свои года: Ты стар, а Вис красива, молода. Ищи другую: могут быть четой Старик -- старухе, юный -- молодой. Тебе нужна лишь юная жена? Ей тоже в муже молодость нужна! Ты -- осень, а она -- весна в цвету, Составить вы не можете чету, А сочетаешься, лишенный силы, -- Не даст ей наслажденья старец хилый. Раскаянье тем будет бесполезней, Что нет лекарства от таких болезней. Порвать с женой трудней, чем сбросить полог, Недуг твой будет и тяжел и долог. От страсти к ней тебя не исцелят, В разлуке с ней измучишься стократ. Любовь как море, чей закон таков: Не сыщешь дна, не видишь берегов. Ловец жемчужин станет жертвой горя, Коль не сумеет вынырнуть из моря. Пойми: любовь найти стремишься ныне, Но завтра захлебнешься ты в пучине. Легко ты прянешь, -- море глубоко, И вынырнуть из моря нелегко. Поверь: пекусь я о твоей судьбе, Одной лишь пользы я хочу тебе. Прими совет и братское участье, Не то к земле тебя пригнет злосчастье." Рамина слушал старый шаханшах: Познал он горечь в сладостных речах. Измученному страстью, острой болью, Казался сладкий сахар горькой солью, Но, если б не был от любви без сил, То шах бы сладость сахара вкусил. Речь брата -- зелье -- не достигло цели: Страсть только крепнет от подобных зелий. Советом не помочь сердечной ране: Сильней кровоточит от назиданий! Нет, не погасят, разожгут упреки Огонь любви жестокий и высокий! Упрек для сердца -- меч: пусть меч остер, -- Любви необходим отпор и спор. Сердца влюбленных тем сильней горят, Чем больше на пути у них преград. Упреки -- это дождь, но дождь камней: Казалось бы, что нет его больней; Но пусть не камни с неба, копья с башен Летят, -- влюбленным дождь такой не страшен! От порицаний страсть горит быстрей, Любовь становится хитрей, острей. Словами, порицая иль грозя, Очистить сердце от любви нельзя. Любовь -- огонь. Упреки -- вихрь. Что станет С огнем, как только грозный вихрь нагрянет? От вихря увеличится любовь: Над всей землей владычица -- любовь! Пойми же, прочь сомнения гоня: Упрек для страсти -- ветер для огня. Для страсти укоризна -- скорпион, Лишь тот не знает страха, кто влюблен... Настолько был Мубад влюблен, что речь Рамина для него была как меч. Другому брату он сказал тайком: "Нужна мне Вис, я сердцем к ней влеком. Ты окажи мне помощь в этом деле, Тебя возвышу, коль достигну цели, Но если не придет ко мне успех, Поднимет вся земля меня на смех." "Ты улести Шахру, -- ответил брат, -- Дары, динары чудо сотворят, Ее сперва казною порази, Потом ей божьим гневом пригрози. Скажи ей: "Этот мир живет, греша, Но есть другой, куда придет душа. Твоя душа предстанет перед богом, -- Но что ты на суде ответишь строгом? У нарушительницы договора, Клятвопреступницы, -- слаба опора! От кары не уйти душе греховной, Когда судить начнет судья верховный." Так устрашай ты карами ее, Так обольщай динарами ее! Две эти вещи для царей -- соблазны, Соблазнам тем и женщины подвластны. Динар и слово -- лучше всех орудий, Чтоб за тобою следовали люди!" ОПИСАНИЕ БОГАТСТВ, КОТОРЫЕ МУБАД ПОСЛАЛ ШАХРУ Сперва посланье шаханшах составил, Затем Шахру сокровища отправил. Мир не запомнил испокон веков, Чтоб столько посылалось жемчугов! На ста верблюдах -- пышные шатры, На пятистах -- роскошные дары, На пятистах -- с поклажей паланкины: Навьючены алмазы и рубины. Под жемчугами, что светлей созвездий, Сто боевых коней и вьючных двести, Еще три сотни пальм живых -- служанок, Фиалкокудрых, томных китаянок, Что серебром, как тополя, блестят, На их груди -- созвездия Плеяд. Их тонкий стан жемчужине сродни, И золотом увенчаны они. Мир из-за них живой весной казался, Цветеньем рая мир земной казался! Коса у каждой -- мускусный аркан, А стан у каждой -- кипарис, платан. У каждой лик луною пламенеет, А солнце, как луна, пред ней бледнеет. Украшена венцами красота, И жемчуга роняют их уста. Дано им триста золотых венцов, А также с жемчугами сто ларцов. И амбра в тех ларцах, и мускус чистый, -- Как кудри девушек черны, душисты. Еще зажглось, как светочи высот, Хрустальных чаш и золотых семьсот. Еще сверкал, как розы в цветниках, Румийский жемчуг в двадцати тюках. Еще такая возвышалась кладь, Что ни измерить и ни описать. Ты скажешь: все, чем только мир богат, Шахру отправил шаханшах Мубад. Не видя меры злату, серебру, Сознание утратила Шахру, Сошла с ума при виде той поклажи, И дочь и сына позабыв тотчас же. Страх перед богом поднял в ней свой голос -- И сердце на две части раскололось. Когда смертельный мрак явила ночь, Решенье матери узнала дочь. Чтоб небо с нею не играло в прятки, Шахру нашла разгадку той загадки. Тогда дворец раскрыла пред владыкой, Тогда прийти велела луноликой. МУБАД НАПРАВЛЯЕТСЯ ВО ДВОРЕЦ И ПОХИЩАЕТ ВИС Такими были время и забота, Когда раскрылись пред царем ворота. Везде искал красавицу Мубад: Сокрылся от него цветущий сад. Но вскоре весть о ней к царю пришла: Та весть была сиянием чела, Та весть дышала мускусом кудрей, -- Приблизился нежданно царь царей, Хрустальнорукую схватил он вдруг, Вручил бойцам, толпившимся вокруг, Чтоб люди унесли в его стоянку Из дома материнского смуглянку, Чтоб унесли скорее в паланкине, -- И паланкин стал цветником отныне. Вокруг нее -- вельможи царской свиты, Богатыри, что всюду знамениты. Когда ударили друг друга бубны И загремел над войском голос трубный, Отряды шаха двинулись назад, Как ветер, был стремителен Мубад! Он гнал коня среди степных просторов, От пленницы не отрывая взоров, Как лев, что увидал стада овец, Как вор, что увидал чужой ларец. Иначе он смотреть не мог: была Как солнце та красавица светла. Он столько приложил трудов недаром: Открылся дивный клад пред шахом старым, -- Душистый и сверкающий жасмин, И жемчуг, и смеющийся рубин. ВИРУ УЗНАЕТ О ПОХИЩЕНИИ ВИС Виру, узнав, что сделал царь царей, Примчался ветра буйного быстрей. Но слишком поздно прибыл во дворец, -- Его жену похитил царь-хитрец: Чтоб раздобыть жемчужину одну, Принес он в жертву целую казну! Так обманула сына мать родная, На огненные муки обрекая. И, полный ярости, он стал пылать, Разгневали его сестра и мать. Ушла из сада верности весна, И чистоты лишилась белизна. Из крепости-ларца рубин исчез, И нет луны в объятиях небес. Был рудником он, полным серебра, Но стал рудник пустым: ушла сестра. Он жемчуга в душе своей пронес, -- Остался он с жемчужинами слез. Виру тоскует, думает о мести, Мубад ликует с луноликой вместе. Смотри: Виру страдает от обид, Без милой Вис душа его скорбит, Его лицо от горя пожелтело, -- Ты скажешь, что душа ушла из тела. Разлуки облака над ним нависли, Из клетки мозга улетели мысли. Он предавал проклятью, поношенью Судьбу -- за то, что стал ее мишенью. Его красавицу похитил шах, Его звезду низринул в черный прах! Смотри: Виру тоскует, но отраду Его тоска доставила Мубаду. Один из-за красавицы в смятенье, Другой познает с нею наслажденье. У одного нет радостного крова, Расцвел цветник блаженства у другого. Один -- в пыли, как нищий, а другой Подругу обнял жадною рукой. РАМИН ВИДИТ ВИС И СНОВА ВЛЮБЛЯЕТСЯ В НЕЕ Предвидя исполнение желаний, Был счастлив тот, кто правил в Хорасане. Была забыта прежняя тоска, И снова стала жизнь его сладка. Был паланкин с красавицей в те дни, Чертогом, разукрашенным Мани! Над ним повеет ветерок, вздыхая, -- Вселенной принесет дыханье рая. Тот паланкин сиял, как небосвод, Где не луна, -- красавица плывет. Тот паланкин был куполом скорей, Пропахшим амброю ее кудрей! Казалось: солнце устремилось вдаль, Закутанное в золотую шаль. То блеск взаймы она дает планетам, То мускус всем она дарит предметам, То розу нам напомнит, то платан, Мяч -- подбородок, кудри -- как човган. Казался паланкин священным раем: К архангелам охрану приравняем! Когда судьба решила, чтоб Рамин Взглянул на несравненный паланкин, В его душе зажглась любовь, и разом Испепелился терпеливый разум. Подул весенний ветер беспричинно, Сорвал он покрывало с паланкина, Ты скажешь: молния блеснула в тучах, Заря взошла из облаков летучих, -- Взглянула Вис, как солнце хороша, И от Рамина унеслась душа! Казалось: появился чародей, Что души похищает у людей. Нет, не могло б с ее сравниться взглядом Копье, напитанное жгучим ядом! Рамин не вынес взгляда этих глаз: В него стрела нежданная впилась, Его с коня свалила та стрела: Так ветер лист срывает со ствола. Он запылал, душа ушла из тела, Из головы сознанье улетело. Взглянула -- и украла чаровница То сердце, где любовь теперь таится, И томным сделалось его чело, А в сердце древо страсти расцвело. Такое семя в сердце взгляд занес, Что на глазах возникли перлы слез. Такая смута зародилась в нем, Как будто был он опьянен вином, Лицо покрыл шафран, и заодно Вдруг посинело красных губ вино. Отметила лицо любви печать, -- И краски жизни стали увядать. Все войско окружило до едина -- И пешие и конные -- Рамина. Их зарыдать заставила беда, Надежда их оставила тогда. Никто не понимал, что с ним случилось, Какой тревогой сердце омрачилось? Он заболел -- и всех объял недуг, Он плачет -- громче плачут все вокруг. Уста дрожат и меркнут их глаза: Так страсти ужаснула их гроза. Две раковины, полные жемчужин, -- Глаза открыл Рамин, как бы разбужен. Он вытер их рукой, объят стыдом, И замолчал, придя в себя с трудом. Разумных опечалил этот случай, Решили: заболел Рамин падучей. Воитель знатный снова сел в седло. На сердце было смутно, тяжело. Казалось, он сознанье потерял Иль верный путь в тумане потерял. Не отрывал от паланкина взгляда, А сердце отдал он исчадьям ада. На паланкин бросал он жадный взор, Как на ларец с жемчужинами -- вор. Подумал он: "Что было бы со мной, Когда бы вновь я стал дружить с луной! Что было б, если б ветер дунул вновь, Помог взглянуть мне на мою любовь! Что было б, если бы она свой лик Открыла, услыхав мой скорбный крик! Что было б, если б стала ей видна Моих ланит поблекших желтизна! Ее душа склонилась бы к участью, Она бы сжалилась над жгучей страстью. Что было б, если б рядом с паланкином Скакал я по горам и по долинам! Что было б, если б я нашел друзей, Чтоб те привет мой передали ей! Что было б, если б я в своем смятенье Явился ей в печальном сновиденье! Она душой смягчилась бы немного, Судила б страсть мою не слишком строго. Что было б, если б все иначе было, -- Назло врагам она б меня любила? Страдания любви, как я, познав, Не изменила б ли суровый нрав?" Так размышлял порой Рамин угрюмый, Порой к терпенью приучал он думы. То страсть была тюрьмой, где сердцу жутко, То прибегал он к помощи рассудка: "Чего ты ждешь, о сердце, от напрасных, Пустых надежд, от разговоров праздных! Вот рвешься ты от страсти к ней на части, Она же о твоей не знает страсти. Как можешь ты мечтать о встрече с Вис? Скорее солнце с неба прянет вниз! Как можешь ты, невежда из невежд, Мечтать о той, что не сулит надежд? Алкало ты найти в пустыне влагу, Но обмануло марево беднягу, Ты так запуталось, что из тенет Лишь милосердный бог тебя спасет!" У страсти оказавшийся в капкане, Рамин лишился светлых упований. На что он мог надеяться? И впредь Ему осталось лишь одно: терпеть, Сопутствовать красавице до срока, Без радости, без цели и без прока, Лишь паланкина видеть колыханье, Вдыхать ее жасминное дыханье. Была довольна скорбная душа, Дыханием красавицы дыша... Кто на земле несчастней, чем влюбленный? Что горестней любви неразделенной? Тому, кто лихорадкой изнемог, Мы соболезнуем, полны тревог, -- В огне горит влюбленный год за годом, Но окружаем ли его уходом? Смотри, мудрец, какому самовластью Подвластен тот, кто угнетаем страстью! Какая боль так человека губит, Как боль того, кто безнадежно любит? Недаром страсть сравнили мы с огнем: Сгорает сердце любящее в нем. Любовь таится в сердце, словно тайна, Боимся тайну разгласить случайно. Был раненый Рамин в ее сетях -- Как голубок у коршуна в когтях. Ни жив, ни мертв, он был на рубеже Где близко смерть, а жизни нет уже. Он был горою, но она распалась, Был кипарисом -- только тень осталась. Он брел, как я сказал, в тоске немой, И путь его стал для него тюрьмой. МУБАД ПРИВОЗИТ ВИС В ЦАРСТВЕННЫЙ МЕРВ Приехал царь царей в свою столицу, Привез с собою красоты царицу. Воссели периликие на крышах, Они виднелись на стенах и в нишах. Разбрасывали всюду для утехи Знать -- жемчуга, а чернь -- плоды, орехи. Пыль на земле -- как жемчуг и алмаз, Была, как мускус, -- пыль, что вверх взвилась. Был признан этот день из лучших лучшим, Песок казался золотом сыпучим. Казалось, этот день расцвел над Мервом, Как райский сад при человеке первом. Красавиц столько собралось на крышах, Что скажешь: сто Венер зажглось на крышах! Такое было множество плясуний И обольстительных певиц-колдуний, Что сердце, восторгаясь, ликовало, Слух наслаждался, зренье пировало! Уж если город чаровал сердца, Представь себе величье, блеск дворца! Раскрылся он, как царская казна, Светился он, как полная луна, Как мирозданье, он блистал народам, Чертоги возвышались небосводом: Ты скажешь, что созвездья без числа Чертогов оседлали купола. Сверкал он росписями стен и башен, Китайскими узорами украшен. Он, как людское благо, был отраден, Как девушка-красавица, наряден. Как власть царя, был сад его велик, Как щеки Вис, был розовым цветник, И сердце шаха, в праздничном жилище, Омытое от горя, стало чище. От воинства, сановников двора Струился, мнилось, ливень серебра. Составили жемчужные дары Подножье, склоны и хребет горы... Даруя, действуй! Воздавай, вкушая, Чтоб радость воздалась тебе большая! Сидит безмолвно Вис в опочивальне: Опочивальня -- как цветник печальный. Шах шахов счастлив, он обрел покой, А Вис объята смутой и тоской. То слезы льет, как облако весны, И этим плачем все огорчены, То вся дрожит, как ветка на ветру, Зовет Шахру, тоскует по Виру. То замолчит в страдании великом, То закричит безумным, скорбным криком. Она сидит, недвижная, немая, Ничьим речам, вопросам не внимая. Ты скажешь: путь свершают неустанный К ее душе -- печали караваны. Как иглы хвои, тонким стало тело, И, как шафран, царица пожелтела. Супруги знатных, женщины из свиты, Увидев, что в слезах ее ланиты, Пытались ей заботливо помочь, Но скорбь ее не уходила прочь. Лишь на Мубада взглянет, -- не одежды, А тело рвет свое, лишась надежды, Не слушает, когда он к ней взывает, Лица перед царем не открывает И, орошая щеки кровью красной, О стену бьется головой злосчастной. Ни дня с ней не был счастлив царь в дороге, Не стал с ней ближе и в своем чертоге. Прекрасна Вис, как сад, цветник услад, Но крепко заперты ворота в сад! КОРМИЛИЦА УЗНАЁТ О СОСТОЯНИИ ВИС И НАПРАВЛЯЕТСЯ В МЕРВ Кормилица узнала, что в неволе Тоскует Вис, исполненная боли, -- И мир земной стал для нее пустым, Душа, ты скажешь, превратилась в дым. Ты скажешь: кроме жалоб, кроме слез, Мир ничего несчастной не принес! Гора от этих жалоб разрушалась, От слез пустыня в реку превращалась: "О ты, луна, чей возраст -- две недели! Как на кумир, мы на тебя смотрели! Зачем ты стала для судьбы -- добычей, Зачем ты стала во языцех -- притчей? Хоть в материнском молоке твой рот, -- Из уст в уста хвала тебе идет. Не стали зрелыми гранаты-груди, Но знают о любви твоей все люди. Еще дитя, чем вправе ты гордиться? Еще ты лань, а страсть твоя -- волчица. Чуть расцвела, ты обольщаешь всех, Невинная, ты размножаешь грех. Похитили тебя в глухую ночь, -- Украли у меня покой и дочь. Ты без родных осталась ночью темной, -- Без дочери я сделалась бездомной. Ты родину покинула, скорбя, А я схожу с ума из-за тебя. Ты в плен взята царем, тобой плененным, А я тебя зову безумным стоном. Ты мне душой была в моей тиши, -- Как дальше проживу я без души? Ты удалишься от меня? Тогда Уйду и не оставлю и следа. Слезами превращу пустыню в реки, В пустыню горы превращу навеки!" Затем верблюдиц тридцать быстроходных Навьючила одеждой благородных, Всем, что потребно знатным дочерям, И всем, что полагается царям. Достигла Мерва за семь дней, спеша, -- С бессильным телом встретилась душа: Хотя страдала Вис, -- была отрада В том, чтоб увидеть пленницу Мубада! Красавица сидела на земле, -- Тюльпан поникший, гиацинт в золе. В разлуке с радостью, в чужом краю, Оплакивала молодость свою. Склонилась, будто с горем повстречалась, К себе самой почувствовала жалость. То осыпала кудри горстью пепла, То плакала, от слез кровавых слепла. Ее лицо -- как ржавчина кинжала, Она себя ногтями истерзала, И тело тоньше сделалось листа, А сердце -- меньше, чем ее уста! Кормилица, почтенная жена, При виде Вис была потрясена. Сказала ей: "Желанное дитя! Зачем себя ты мучаешь, грустя? Зачем ты источаешь кровь из тела? Ужели жить без крови захотела? Ты -- светоч мой и жизни торжество, Наперсница блаженства моего! Не ведай ничего, помимо блага, Не совершай неправильного шага. Со счастьем начинать борьбу не надо. Ты хочешь победить судьбу? Не надо! Ты не сумеешь горе побороть, -- А лик поблекнет и увянет плоть. Мать предала тебя Мубаду в руки, И, значит, с братом будешь ты в разлуке. Отныне шаху стала ты женой, Ты для него -- душа и мир земной. Смирись, не причиняй ему обид: Тот, кто умен, царя не оскорбит! Хотя Виру царевич -- не сравним Его с царем, владыкою земным! Что потеряла ты? Медяк! И разом Господь вознаградил тебя алмазом! От брата получила б ты немного, Зато опору ты нашла у бога. Он связь твою с Виру порвал, связав Тебя с царем -- властителем держав, Серебряного яблочка лишил, Но апельсин из золота вручил. Закрыл он дверь, но распахнул другую, Задул свечу, -- зажег звезду большую. Была судьба к тебе добра, как мать, И ты не вправе на нее роптать. Неблагодарная! Пока не поздно, Покайся и не жалуйся ты слезно! Смотри: не день печали и ненастья, -- Тебе сияет день весны и счастья! Вот мой совет: встань с пепла в этот день И новый царственный наряд надень. Монистом звезд укрась луну лица, Чело -- бесценным золотом венца. Ступай, чтобы дворец, как сад, расцвел И превратился в кипарис престол. От щек твоих пусть расцветут тюльпаны, От уст твоих пусть будут люди пьяны. Улыбкой обольщая и волнуя, Губи сердца отравой поцелуя. Открой лицо, чтоб стала ночь светлей, А день наполни сумраком кудрей. Лицом ты солнце посрами скорее, В цепях кудрей да чахнут чародеи! Открой уста, чтоб дать нам сахар в дар, В твоей косе -- весь мускусный базар! Заставь мужей не знать иных желаний, -- Всех очаруй, львов преврати ты в ланей! Такой, и даже лучше во сто крат, Ты станешь, в царский облачась наряд. Ты жить, как жемчуг, в каждом сердце будешь, Ты прелесть мира прелестью разбудишь. Свою красу укрась красой жемчужин, Для блеска тела блеск нарядов нужен! У той, что ярче жемчуга обличьем, Жемчужинами прелесть увеличим! Ты царственна, красива, молода, -- В чем у тебя сверх этого нужда? Так покорись велению судьбы И любящих тебя услышь мольбы. Не станет бог твоим слезам внимать, Небесный свод не повернет он вспять. А если так, нужны ль твои угрозы, Стенания, и жалобы, и слезы?" Кормилица замолкла, но для Вис Ее слова, как ветер, пронеслись. Ты скажешь: аист чуть задел твердыню Иль кто-либо спустил корабль в пустыню! Красавица ответила тогда: "Мне речь твоя -- как семя без плода. Шелкам, цветам теперь я знаю цену, Венца и украшений не надену. Что мне престол? -- Песок! Парча -- дерюга! Мне спутник -- тяжкий стон, тоска -- подруга! Не стану я утехой для Мубада, Величья от Мубада мне не надо! Как роза, расцвела я для Виру, -- Судьбу ль шипа теперь я изберу? Нам счастье от замужества сулят, -- Теперь любовных не хочу услад. Раз мой Виру не насладился мною, Пускай не буду никому женою!" КОРМИЛИЦА ПРИНАРЯЖАЕТ ВИС После долгих увещеваний Вис дает согласие на то, чтобы кормилица ее принарядила и украсила. КОРМИЛИЦА С ПОМОЩЬЮ КОЛДОВСТВА СКОВЫВАЕТ МУЖСКУЮ СИЛУ МУБАДА Так луноликая была одета, Что солнце у нее просило света, Но слезы на глазах не высыхали, -- Ты скажешь: нет конца ее печали. Кормилице сказала втайне Вис: "Мне от судьбы злосчастной не спастись. Мне кажется, на сердце -- смерти метка, И радости в нем отломилась ветка. Убью себя, прибегну я к мечу, -- От этой раны сердце излечу. И если средства не найдешь иного, То знай, что я свое исполню слово, Себя тотчас же смерти я предам, Чтоб наступил конец моим скорбям. Пойми: когда на шаха я смотрю, Мне кажется, что на огне горю. В его шагах мне смерти слышен шаг, -- Пускай, как я, не знает счастья шах! Он сердце оросил водой терпенья, Еще не ищет он со мной сближенья, Но жду со страхом рокового дня, Когда на ложе позовет меня. Избавь меня от царских домоганий: Пусть эта страсть окажется в капкане! Я не отдамся шаху целый год, -- Хотя бы смерти видела приход! Я круглый год носить не перестану Здесь, в Мерве, траур по отцу, Карану. Но разве низкий шах, в избытке власти, На целый год воздержится от страсти? Ты сделай так, чтоб он пылал впустую, Со мною силу потерял мужскую. Минует год, -- вернешь ее опять, И будет он тебя благословлять. А если не лишишь Мубада силы, То доведешь меня ты до могилы. Живи и радуйся земным отрадам, Пусть будет счастлив шах с тобою рядом, Будь весела, а я -- другой породы, Я не желаю счастья без свободы. Пусть я умру, -- мне будет смерть ко благу, А все-таки с Мубадом я не лягу. Не говори: "Отдайся против воли", -- Мне близость с ним страшнее смертной боли!" Вонзилось в грудь кормилицы, как жало, То слово, что ей Вис тайком сказала. Застыли вдруг зрачки в ее глазах, Почудилось, что мир исчез впотьмах. Воскликнула: "Очей моих зеница! Так с правого пути ты можешь сбиться. Твоя душа теперь черна от горя, А черноту не смоешь, с правдой споря. В тебя вселились мерзостные дивы, Тебя влекут на путь несправедливый. Но если уж настолько ты упряма, Что нет в тебе ни разума, ни срама, То, чтоб тебе помочь, нужны заклятья: Шах изнеможет, взяв тебя в объятья! В тебе недаром злобный див убил Любовное желанье, страстный пыл!" И медь и бронзу взяв, она сначала Красавицу и шаха изваяла, Спаяв, поторопилась их заклясть: Она сковала у обоих страсть. Железные оковы наложила, Чтоб скована была мужская сила. Кто разобьет их, -- тот своей рукой Свободу силе возвратит мужской. Затем, лишив мужскую силу воли, То изваянье понесла на поле, Зарыла от реки невдалеке В сырой земле, в безлюдном тайнике. Вернувшись к Вис, поведав без обмана О местонахожденье талисмана, Сказала ей: "Исполнен твой приказ, Хотя меня расстроил он, потряс. Какого я царя заколдовала Лишь для того, чтоб ты не тосковала! Но уговор: промчится тридцать дней, -- Должна ты стать уступчивей, добрей. Должна смотреть на мир земной светло, Из сердца да исчезнут месть и зло. Но целый год поститься -- слишком трудно, Противно естеству и безрассудно. Когда душой ты обратишься к мужу, Свой талисман я извлеку наружу, Оковку я над пламенем расплавлю, Обоих вас на путь любви направлю. Пока оковка -- средь воды и праха, Закована мужская сила шаха. Вода -- студена: стар супруг иль молод, -- Мужскую силу сковывает холод. Едва лишь пламя талисман расплавит, -- Вновь мужества свечу гореть заставит." С восторгом Вис узнала, что Мубад Бессилен будет тридцать дней подряд. ...Смотри -- и прокляни судьбу по праву: Она смешала сахар и отраву. Прошла над Мервом туча дождевая, Водой луга и степи заливая. На запад устремясь и на восток, Джейхун-рекой стал дождевой поток. Он затопил широкую долину, Разрушил город Мерв наполовину. Вода текла, ревела сквозь туман И унесла оковку-талисман. Навеки землю залила вода, Сковала силу шаха навсегда! Как нищий на чужую золотую Монету, -- шах глядит на Вис впустую. Сидит, как лев голодный, на цепи, А дичь гуляет перед ним в степи. Еще он с виду жив, стремится к цели, -- Увы, погасло пламя жизни в теле. Блуждал он счастью своему вослед, Но руку протянул -- а счастья нет. Ликует враг, узрев царя мученье: Он в коже собственной -- как в заточенье. Хотя с любимой спит, в руке рука, -- Та от него безмерно далека. Она с двумя мужьями сочеталась, Но девственной с обоими осталась. Смотри: судьбой осмеяна, усладу Не принесла ни брату, ни Мубаду! Она росла, не ведая печали, Ее почет и слава ожидали, Росла, как тополь, высока, стройна, Была ее прислужницей луна. Лицо, как два тюльпана, заалело, Как два плода граната, грудь созрела, Но от любви отторгнута судьбой, Она пошла дорогою другой. Рассказ о ней, о шахе, о Рамине И о кормилице услышьте ныне. Когда прочтет влюбленный мой рассказ, Заплачет он -- и хлынет кровь из глаз. Любовное сказание прочтите, -- Чудесных много будет в нем событий. КОРМИЛИЦА ОБЕЩАЕТ РАМИНУ СВОЮ ПОМОЩЬ Рамин тоскует по Вис. Он долго уговаривает кормилицу, чтобы та склонила к нему сердце Вис, но кормилица не соглашается. Ценою близости с кормилицей Рамин наконец добивается от нее обещания помочь ему. КОРМИЛИЦА ОБМАНОМ ПРИВОРАЖИВАЕТ ВИС К РАМИНУ Подобная волшебнице опасной, Кормилица явилась к Вис прекрасной С коварным, ловким, лживым разговором, Что хитрым разрисован был узором. Увидела, что Вис грустна с утра, Подушка от горячих слез мокра, Рассыпалось по сердцу ожерелье, -- Где мать? Где брат? Где прежнее веселье? Сказала ей: "Ты жизни мне дороже! Ты не больна, -- зачем же ты на ложе? Я вижу, что в тебя вселился див, Врата веселья пред тобой закрыв. Согнулся, словно лук, твой стан прямой. Ужели Мерв стал для тебя тюрьмой? Зачем о прошлом плачешь ты все время? Скинь тягостное, давящее бремя! Довольно, хватит боли и печали! Забыть о том, что помнишь, не пора ли? Нет худшей муки, чем тоска, безделье, Нет лучшего лекарства, чем веселье. Услышь меня, стань радостной опять, -- На мир с весельем будешь ты взирать!" От этой речи, сказанной не строго, Царица успокоилась немного, Лицо в цепях кудрей вздымая с ложа, На розу и на солнышко похожа, Благоуханьем воздух наполняя, Мир превращая в росписи Китая. От щек ее, румяных, как восток, Роскошный зарумянился чертог. Вис, как весна, взглянула влажным взглядом, И стал ее чертог весенним садом. Но были жарким ливнем слез облиты Два вешних цветника -- ее ланиты, И стали бледно-синими тогда, Как лилии над зеркалом пруда. Хоть залита слезами, а свежей Нарциссов чистота ее очей. Кормилице ответила с тоской: "Что счастье, если гибнет мой покой? Что для меня круженье небосвода? Мне от него -- лишь горе и невзгода. Но на кого обрушить мне упреки? На город Мерв, на небосвод жестокий? Смотри: я обесславлена теперь, Горой Альбурз раздавлена теперь! Жаровня этот Мерв, а не столица, Не город, а глубокая темница. Расписанный дворец, чертог бесценный Мне огненною кажутся геенной. Смотри же: здесь измучили меня И стало сердце капищем огня. Хоть сердце бьется -- а должно гореть -- Так бьется рыба, что попала в сеть. И я горю, горю, познав утрату, Любовью к матери и страстью к брату. Ночь для меня волос моих темней, А день распахнут, как врата скорбей. Мне утром нет покоя, ночью -- сна, На муки я весь день обречена, Днем -- страхом, ночью -- ужасом объята, И нет к успокоенью мне возврата. Клянусь тебе: лишь на одно мгновенье Я ощутила жизни дуновенье, Один лишь раз была отрада мне, -- Когда Виру увидела во сне. Он прискакал -- с мечом и в гордом шлеме, Горою возвышаясь надо всеми. С охоты возвращался он дубравой, Богатый и добычею и славой. Он радостно ко мне погнал коня И, утешая, приласкал меня. Сказал, наполнив сахаром уста: "Как ты живешь, душа моя, мечта? У недруга в руках, в чужой стране Ты помнишь ли, грустишь ли обо мне?" Я видела, что он со мной лежал, В своей руке он грудь мою держал. Мой соловьиный рот, глаза газели Он целовал, как никогда доселе! Слова, что мне шептал мой муж, мой брат, В моей душе, в моих ушах звенят! Мне кажется, что я вдыхаю снова Тот запах тела сильного, мужского. Но ты пойми: от горя я умру, -- Лишь в сновиденье вижу я Виру! Скажи, зачем душа во мне живет, Когда душе враждебен небосвод? Живу я вместе с горестью большой, Жива лишь телом, но мертва душой. Здесь, в грязном Мерве, в войске, на пиру, Найдешь ли ты такого, как Виру?" Сказала -- и слезами залилась, Посыпались жемчужины из глаз. Кормилица, красавицу лаская, Сказала: "Успокойся, дорогая! Я от тебя все беды отведу, Я на себя приму твою беду! Твои слова, о пери, их печаль На сердце мне легли как медь и сталь. Хотя, я знаю, боль твоя сильна, -- Я более из-за тебя больна. Так не горюй же, с жизнью сладкой споря, Не унижайся до тоски и горя! Дитя, живи, вкушая наслажденье: Мы в мир пришли, чтоб жить одно мгновенье. Сей мир для нас -- стоянка на пути: Едва придя, тотчас должны уйти. В нем с радостью перемешалось горе, Но и оно, как тень, исчезнет вскоре. Огромен мир, но "мир" звучит, как "миг". Смотри: изменчив он и многолик. Скорбишь, превратности судьбы познав, Но мир всегда таков, каков твой нрав. Сегодня, скажем, проиграв, я плачу, А завтра мне судьба пошлет удачу. Ты -- молода, прекрасна, ты -- царица, Перед тобою мир готов склониться, Так не томись, покинуть мир спеша, В оковах не нуждается душа! Есть много в мире молодых и статных, Таких, чья жизнь -- в занятиях приятных. С упорством предаются наслажденьям, И радостно сияет каждый день им. Те -- на охоту скачут со двора, А тем -- на лютне нравится игра, У этих -- рать, у тех -- гарем, богатый Рабынями, чьи груди как гранаты, Тем -- любы целомудренные жены, У каждого -- удел определенный. А ты лишь по Виру грустишь, скучаешь И больше никого не замечаешь. Ты говоришь, что в войске, на пиру, В проклятом Мерве равных нет Виру, Но в Мерве много ты найдешь других Богатырей, красавцев молодых. Их лица -- как весенний сад, а стан Напоминает у ручья платан. Их породили красота и сила, А мужество их славу подтвердило. Их мудрецы единодушно славят И выше, чем Виру, бесспорно, ставят. Один из этих юношей таков, Что нет ему подобных смельчаков. Он -- солнце среди звезд на небосклоне, Он -- мускус среди прочих благовоний. Царей потомок и Адама семя, Он брат Мубада, он украсил время. Зовут его Рамин, он -- бес в седле И светозарный ангел на земле! Виру он равен прелестью лица, А добронравием привлек сердца. От храбрецов он слышит восхваленья, И все пред ним трепещут в день сраженья. В Иране мы подобных не найдем: Тончайший волос он пробьет копьем. Таких не сыщем лучников в Туране, И птица падает пред ним заране. Он всех страшней во дни кровопролитья, Он всех сильней во время винопитья. Он барса разъяренного храбрее, Он дождевого облака щедрее. Хоть он владеет сердцем смельчака, В том сердце, так же как в твоем, -- тоска. Как ты, как ты, он изнемог от страсти: То яблочко распалось на две части. Как ты, он одинок, тайком страдая, То -- камышинки ветка золотая. В тебя он с первого влюбился взгляда, С тех пор ему другой любви не надо! С тех пор и слез потоки полились Из глаз его, прекрасных, как нарцисс. С тех пор лицо, что, как луна, блестело, -- Поблекло, как солома пожелтело. Влюбленный, он в любви познал несчастье, В себе таит он ужас этой страсти. Едва шагнув, попал в силки любви, Он отдал сердце за глаза твои. В тебе и в нем есть пламень беспокойный, И ты и он сочувствия достойны. Я вижу: любишь ты, -- но где любимый? Здесь двое, что одним огнем палимы!" Услышав эти жаркие слова, Смутилась Вис прекрасная сперва, Внимая с плачем скорбному рассказу, Ответила кормилице не сразу. Безмолвная, задумалась тогда, Поникла головою со стыда, И наконец ответила, вздыхая: "Украшена стыдом душа людская. Придворному Хосров сказал отменно: "Бесстыжему и море по колено!" Была бы ты стыдлива и мудра, Так не плела бы всякий вздор с утра, Мне и Виру в тяжелую годину Не изменила бы, служа Рамину! Его тоской нельзя меня растрогать, -- Скорее станет волосатым ноготь! Годами старше ты, а я моложе, Ты мне как мать, а я как дочь. И что же? Мне стать бесстыжей? Но судьба казнит Ту женщину, что потеряла стыд! Ужель внимать должна я лжи презренной? Как я возмущена твоей изменой! Пусть горе и тоска мне давят душу, Пусть я слаба, -- но чести не нарушу, Хоть потеряю счастье и удачу, Хоть навсегда надежду я утрачу! А если твой Рамин красив и строен И в Мерве самый он искусный воин, То пусть он служит брату-господину, А ты не будь служанкою Рамину! Не нужен мне Рамин, хотя пригож, Не муж он мне, хоть на Виру похож. Деньгами -- он, ты -- предложеньем грязным, -- Не обольстите вы меня соблазном. Впредь не внимай любовной болтовне, А выслушав, не приноси ко мне. Тебе б его с негодованьем встретить, Суровой отповедью бы ответить! Сказал мобед Хушангу: "Знай, что прав я, Для женщин похоть -- выше добронравья, Идут, несовершенны от рожденья, Путем позора ради наслажденья. Теряют разум и стремятся пасть, Как только вдруг на них нахлынет страсть." Подумай, посмотри, как похоть губит Ту женщину, что наслажденья любит. Ей посулят, -- она принять готова Посул, и лесть, и вкрадчивое слово. Мужчина что захочет, то возьмет, -- Он расставляет тысячи тенет: Ведь женщина для вожделенья плоти -- Легчайшая добыча на охоте! Орудия мужчин разнообразны: Увещеванья, клятвы и соблазны. То победят мольбой, то песней грустной, То силою, то ласкою искусной. Но стоит женщине в силок попасть, Как сразу в похоть превратится страсть. Тогда, ее погибели виновник, Заносчивым становится любовник. Любовь, ты скажешь, сожжена дотла, Где было пламя, там теперь зола. Она для соблазнителя -- блудница, И он ее с презреньем сторонится. А женщина, несчастна и упряма, Сама запутается в путах срама. Он свысока униженную ранит, Лук издевательства над ней натянет. И он, всего добившись, к ней жесток, И ей уже привычным стал порок. Ей от любви осталось только горе, И гнев любовника, и жизнь в позоре. Надежды и желанье сладких нег Растают, как на жарком солнце снег. Влюбленная, она в цепях желаний Подобна раненной смертельно лани. То мужа и родных она боится, То ей страшна всевышнего десница. Здесь -- горе и позор, а в преисподней -- Огонь вдали от милости господней! Идя туда, где шахов не найдем, Где спросят о хорошем и дурном, Ужели я низринусь в эту грязь, Чтоб жить, стыдясь людей, творца боясь? Ужели поступлю, как хочет бес, Чтоб кара на меня сошла с небес? Узнав, что я такая, все, бесспорно, Моей любви тотчас рассеют зерна. Одни, любовью воспылав земною, Все отдадут, чтоб насладиться мною, Другие грешницу осыплют бранью, Меня подвергнут злому осмеянью. Но где же, если по рукам пойду, В конце концов я окажусь? В аду! Ужели изберу такой удел, Чтоб вечный ужас мною овладел? Нет, лучше в разуме найду приют, Пусть правда и добро меня ведут. Надеюсь я на божью благодать: Лишь на творца нам надо уповать!" Кормилица, поняв, что безуспешна Ее затея, ибо Вис -- безгрешна, Сказала ей, пойдя другим путем: "Не там, где ищем, счастье обретем. Нас движет всех вращение судьбы, Именование людей -- "рабы"! Ты думаешь, что смелые слова Отнимут мощь и мужество у льва? Иль ты таким владеешь ремеслом, Что куропатку сделаешь орлом? Мир не зависит от твоих стараний, Все наверху предписано заране. Наш путь предуготован, предуказан, С своей судьбой навеки смертный связан. Ты от Виру отторгнута судьбой, Судьбой Шахру разлучена с тобой, Судьба тебя унизит и возвысит, -- Твой путь и ныне от судьбы зависит." "Пусть так. Судьба, -- сказала Вис в ответ, Несет нам зло и благо, тьму и свет. Но, сделав зло, мы только зло добудем, Зло возвращается к зловредным людям. Шахру сочтем первопричиной зла: Невесту шаха сыну отдала! Мы неповинны, а на ней вина, Мне и Виру зло принесла она. Я обесславлена, он обесславлен, И я раздавлена, и он раздавлен. Хороший получила я урок И прокляла порочных и порок. Зачем самой себе мне быть врагом И на судьбу свою пенять потом? Ужель тогда судьба пошлет мне счастье, Когда приму в дурных делах участье?" Кормилица ответила: "Не сын, Не родич мне прославленный Рамин, Чтоб я трудилась для него, как мать, Его любви стараясь помогать. Но если он найдет опору в боге, То что плохого будет в той подмоге? Слыхала ль ты, что говорил мудрец? "Во всяком деле всемогущ творец." Бог создал мир, и нас, и нашу веру, Делам, вещам -- всему нашел он меру. Ты посмотри, глаза раскрой пошире, -- Есть много удивительного в мире. Бог превращает злых и лживых -- в честных, Богатых -- в нищих, в странников безвестных, В развалины -- чертоги и твердыни, И в цветники -- бесплодные пустыни. Становятся сановники рабами, Становятся невольники царями. Ты горечи отведала в любви? Так суждено, ты с горечью живи. А станешь ты любимицей судьбы, -- Исполнит небо все твои мольбы. Здесь бесполезны знанье, ум, здоровье, Предосторожность или хладнокровье, Ни мудрость не важна, ни безразличье, Ни золото, ни имя, ни величье, Ни хитрость, ни искусство, ни господство, Ни благочестие, ни благородство, Ни круг друзей, ни смысла ясный свет, Ни родина, ни родичей совет. Приходит страсть, и нет страшнее боли, -- Но покориться надо поневоле. "Она права", -- ты скажешь про меня. Ужели дым взовьется без огня? Когда сильней полюбишь, чем теперь, Мои слова похвалишь ты, поверь. Тогда поймешь, увидишь ясно вдруг, Кто я тебе -- иль враг, иль добрый друг. Увидишь: все, что станется с тобой, Заране предначертано судьбой." КОРМИЛИЦА ПРОДОЛЖАЕТ УГОВАРИВАТЬ СВОЮ ПИТОМИЦУ После долгих уговоров кормилице наконец удается склонить сердце Вис к Рамину. ВИС ВИДИТ РАМИНА И ВЛЮБЛЯЕТСЯ В НЕГО Однажды во дворце у властелина Шел пир -- на счастье юного Рамина. Сверкали звезды, месяц и заря -- Красавицы и воины царя, Все -- знатные, и все -- друг друга краше, Тюльпанами в руках пылали чаши. Как щедрой влагой облако полно, Так щедрым счастьем разлилось вино. Князья, военачальники, вельможи На яркие созвездия похожи, Как солнце среди них -- Рамин высокий, Глаза -- нарциссы, как шиповник -- щеки. Уста -- как виноградная услада, А кудри -- словно гроздья винограда. Он вырос, как цветник растет весной, Он -- кипарис вблизи воды речной. Он узок в поясе, и узок рот, И сердце сузилось из-за невзгод! Он пировал и чанг держал в руке, Но был он -- как утопленник в реке. От страсти и вина он пьян вдвойне, Его тоска -- в разлуке и в вине. Как золото, от пьянства лик расплавлен, Нет, горечью любви Рамин отравлен! Лицо любимой для него -- вино, Ее дыханьем сердце сожжено! Явилась Вис в цветник, сама в цвету, Цветению даруя красоту. Кормилица, не пожалев труда, Обманом привела ее сюда. Сквозь щелку посмотрев с навеса вниз, Она сказала луноликой Вис: "Душа моей души! Скажи, царица, Кто может красотою с ним сравниться? Лишь твой любимый на него похож, Как этот витязь, лишь Виру хорош! Сама весна в его чертах жива, Лицо -- изображенье божества! Тебе такой возлюбленный под стать, Такой тобою вправе обладать." Как только Вис взглянула на Рамина, Слились душа и тело воедино. Внимательнее посмотрела вновь, -- К Виру забыла верность и любовь! Подумала: "Что, если, мной ценим, Он сделался б возлюбленным моим? Покинули меня супруг и мать. Ужели я в огне должна сгорать? К чему мне одиночество в неволе? К чему терпеть? Я из железа, что ли? Найдется ли утешнее услада? Отказываться от него не надо!" Так думала она, душой болея, О времени прошедшем сожалея. Сгорая от любви необычайной, С кормилицей не поделилась тайной. Сказала: "Подтвердился твой рассказ, -- Он в жизни даже лучше во сто раз. Рамин умен, красив и благонравен, Виру судьбой блистательною равен, Но то, что ищет, -- не найдет, не встретит: Я та луна, что для него не светит! Его недугом не хочу болеть, От страсти не хочу терзаться впредь. Не надо мне страданий и стыда. Зачем ему заботы и беда? Красавицу найдет по божьей воле, -- Забудет обо мне, о прежней боли!" С навеса цветника спустилась Вис. Над миром -- ей казалось -- мрак навис. Казалось: близко злого дива запах, Ее душа -- в его когтистых лапах, Он отнял силу тела, краску щек, Из сердца он терпение извлек. Сильна, но и робка была любовь, -- Из сердца начала сочиться кровь. То страсть горит в глазах огнем безумья, То в голову приходят ей раздумья, То говорит: "Зачем дрожать заране? От вражеских избавлюсь посяганий! Зачем отказываться от любви И сдерживать желания свои? О нет, бежать от страсти нет причин, Когда влюбленный честен, как Рамин!" То стыд со страстью расправлялся разом, И ей давал советы ясный разум. Ей было страшно сделаться бесчестной И трепетать пред карою небесной. Боялась в преисподнюю попасть, -- Сильнее были стыд и страх, чем страсть. И каялась она, что полюбила, И господа о помощи молила. Твердило сердце, тверже становясь, Что станет преступленьем эта связь. Ее пугало вожделенья ложе, Ей честь была любимого дороже. Так воцарились в сердце справедливость, И божий страх, и разум, и стыдливость. Не ведала кормилица, что честь Она любви решила предпочесть. Кормилица отправилась к Рамину: "Ветвь радости украсила равнину, И стала Вис уступчивей немного, Ослабло горе, улеглась тревога. Твоею станет Вис, я верю в это, -- На древе счастья жди плода и цвета." Рамин обрадовался, как мертвец, Что оживал -- и ожил наконец. Поцеловал он перед мамкой землю. "О мудрая, -- сказал, -- тебе я внемлю! От смерти ты меня спасла, я чту Венца превыше эту доброту. Достойна чистота твоя наград, Пускай господь воздаст тебе стократ. Я должное воздам твоим трудам, Когда всю душу я тебе отдам. Тебе я сын теперь, а не чужой, Так будь мне матерью и госпожой! Я все твои исполню повеленья, Жизнь за тебя отдам без сожаленья. Отныне ты распоряжайся мной, Моим деяньем, честью и казной." Любезных слов он много произнес, Ей три мешка динаров преподнес И золотой ларец, что шахам нужен, -- Шесть нитей было в том ларце жемчужин, Хранил немало мускуса ларец И золотых, с алмазами, колец. Кормилица даров не приняла. "О ты, -- сказала, -- чья судьба светла! Рамин, люблю тебя не ради злата, Ведь я сама достаточно богата. Для глаз моих ты -- радостней зари, Не деньги, -- нежный взгляд мне подари!" Лишь перстенек дешевый, без рубина, Она взяла на память у Рамина. ВИС И РАМИН ВСТРЕЧАЮТСЯ В САДУ Старый шах Мубад отправляется в Кухистан. Рамин, прикинувшись больным, остается в Мерве. Кормилица пользуется случаем и приводит Рамина к Вис в уединенный сад. Вис в отчаянии, она считает себя опозоренной. Рамин клянется ей в верности. Они проводят время в любовных наслаждениях. ВИС И РАМИН ОТПРАВЛЯЮТСЯ К МУБАДУ В КУХИСТАН Когда к Мубаду вести прилетели О том, что встал уже Рамин с постели, К нему гонца отправил шах: "В печали Мы без тебя томились и скучали. С тоскою начинали мы игру, Грустили на охоте, на пиру... Давай начнем охотиться вдвоем, В забавах с сердца ржавчину сотрем! На землю Мах уже пришла весна, Ее поля сияют, как луна. Гора Арванд, без шапки соболиной, Вся в изумруде, встала над долиной. Окраскою похожи на тюльпаны, Среди тюльпанов прячутся джейраны. Так разлилась вода весною ранней, Что леопард ловить не может ланей. Прочтя письмо, ко мне ты поспеши, Весне возрадуешься от души! Возьми с собою Вис в ее края: По ней скучает мать сильней, чем я." Велел Рамин, чтоб начала греметь Походных труб торжественная медь. Он весело простился со столицей, Пустился в путь, любуясь чаровницей. Как только он вступил на землю Мах, К нему навстречу с войском вышел шах. А Вис приехала к Шахру, объята Смущеньем и стыдом при виде брата. Их встреча радостной была, но вскоре Ее веселье превратилось в горе, Затем, что не было Рамина рядом, Что не ласкал ее любимый взглядом. В пути иль возле шаха-властелина Лишь изредка смотрела на Рамина, Но что ей тайных взглядов красноречье, -- Она с возлюбленным искала встречи! Она такой любовью загорелась, Что без Рамина жить ей не хотелось. Сильней, чем в брата в первый раз, она Была теперь в Рамина влюблена. МУБАД УЗНАЕТ О ТОМ, ЧТО ВИС ИЗМЕНЯЕТ ЕМУ С РАМИНОМ Так месяц пировал Рамин с царем, -- Играли и охотились вдвоем. Однажды, для охоты и забавы, В Мугань решил поехать царь державы. Спал шаханшах, и Вис была с Мубадом, Томился шах по ней, лежащей рядом, Ни разу с нею сблизиться не мог, Затем, что на дверях висел замок. Кормилица прокралась к ним тайком, Шепнула: "Вис, ты спишь со стариком, А твой Рамин, для битвы, для охот, В страну армян готовится в поход. Уже полки, его покорны воле, Походные шатры выносят в поле. Уже небесный потрясают кров Литавров гром и меди трубный рев. И если хочешь увидать скорее Лицо, что шелка нежного нежнее, -- Давай из спальни выберись потише, Ты на желанного посмотришь с крыши, Пройдет он мимо, как твоя судьба, С ним стрелы, сокола и ястреба. Он унесет с собою на охоту Твою любовь и боль, мою заботу." Но шах не спал. Забыв про сон целебный, Внимал он этой речи непотребной. Разгневанный, вскочил и сел на ложе, На разъяренного слона похожий, И на кормилицу обрушил брань: "Ты подлая, ты низкая, ты дрянь, Гнушается тобою, сводней, всякий, Ты хуже, гаже, мерзостней собаки! Схватите эту суку-потаскуху, Зловонную, блудливую старуху! Я накажу преступницу по праву, Я учиню кормилице расправу, Пусть небо на Хузан посмотрит с гневом И только град пошлет его посевам! Хузан -- страна греха, распутства, блуда, Все, что злокозненно, идет оттуда! Хузан из бедных делает развратных, Хузан в зловредных превращает знатных, Лишь подлость и разврат живут в Хузане, Хузанцы рождены для злодеяний. Кому нужна кормилица от них? Все молоко пусть выльется у них! Шахру взяла кормилицу -- и сразу В свое жилище принесла заразу. Кормилица -- хузанка? Право слово, Взяла бы лучше в сторожа слепого! Коль ворона в поводыри возьмем, На кладбище придем прямым путем!" Затем сказал: "О ты, что так красива, О ты, чье имя -- Вис -- есть имя дива! Нет у тебя ни чести, ни стыда, А разума не видно и следа. Ты в срамоте предстала нашим взорам, Меня и нас покрыла ты позором. Ты грязной отплатила мне изменой, В глазах людей ты сделалась презренной. Тебя друзья, родные не простят, И мать, и даже твой любимый брат! Заставила ты близких осрамиться, Свой дом ты запятнала, как блудница. Сошлась ты с дивом, злобным и проклятым, Коль мамку избрала своим вожатым. Ведь начинает танцевать с пеленок Под музыку учителя ребенок!" Затем к Виру отправил он посла, Поведал про нечистые дела. Так повелел он: "Образумь сестру, Ты утюгом пройдись по ней, Виру, А заодно ты накажи как надо Кормилицу, исполненную смрада. Не то, боюсь, я в гневе изувечу, Сверх всякой меры подлых искалечу. Вис ослеплю, распутство вырвав с корнем, А мамку мы на виселице вздернем. Рамина прогоню я на чужбину, Забуду, что я братом был Рамину, От этих трех свою страну очищу, Не подпущу их к своему жилищу!" Но Вис -- гляди! -- сверкая лунным блеском, Ответила владыке словом резким: Хоть устрашилась бесконечным страхом, -- В ней срама не осталось перед шахом. На пышном ложе выпрямилась вдруг, Являя шаху свет хрустальных рук, И молвила: "Зачем, о шах могучий, Меня пугаешь карой неминучей? Во всем ты прав. Я счастлива, поняв, Что ты со мною прям, а не лукав. А ныне -- хочешь -- ослепи меня, Иль звери пусть сожрут в степи меня, Иль пусть в тюрьме твою познаю кару, Иль пусть пойду, босая, по базару, -- Люблю Рамина, плача и греша: Я и моя душа -- его душа! Для глаз моих -- он светоч негасимый, Мой друг, мой царь, мой разум, мой любимый! Душа с любовью к милому слилась, Вовек нерасторжима эта связь. Не кончится моя любов