ь к Рамину, Пока сама сей мир я не покину. Дороже мне, чем Мерв и Махабад, Его высокий стан и нежный взгляд. Мне солнце и луна -- его ланиты, В его глазах мои надежды слиты. Он мне милее, чем Виру, мой брат, Он матери дороже мне стократ! Призналась я во всем, тебе открылась, Теперь яви мне кару или милость. Ударь меня, повесь или убей -- Не отступлюсь я от любви моей! Ты и Виру -- мои владельцы оба, Я знаю, смертоносна ваша злоба, Сожжет меня Виру иль цепью свяжет, -- Все будет правильно, что он прикажет. А ты меня на всей земле прославишь, Когда меня кинжалом обезглавишь: Мол, душу отдала за друга смело... Да я бы сотни душ не пожалела! Но до тех пор, пока, вселяя страх, Свою добычу лев когтит в лесах, Кто в логово ворвется, в эту пасть, Чтоб у него детенышей украсть? Кто посягнет на жизнь мою, пока Живет Рамин, чья участь высока? Есть океан безмерный у меня, -- К чему ж страшиться грозного огня? Ты с милым разлучить меня бы смог, Когда бы ты людей творил, как бог. Ты предо мной бессилен. Знай заране: Я не боюсь ни смерти, ни страданий!" Разгневан был и потрясен Виру, Когда свою он выслушал сестру. Он потащил ее скорее в дом, Сказал: "Наш род покрыла ты стыдом! Смотри, с царем царей ты дерзко споришь, Себя позоришь и меня позоришь, При мне и при царе, не зная срама, В любви к Рамину признаешься прямо! Но чем тебе понравился, однако, Рамин -- пустой повеса и гуляка? Чем он гордится? Сладкозвучной лютней Да песенкой, которой нет распутней! Игрой он тешит пьяниц всей столицы Да сказывает сказки, небылицы. Он вечно пьян, криклив, его занятье -- Закладывать виноторговцам платье. Его друзья -- ростовщики-евреи: Они для забулдыги всех милее! Мне странно, что влюбилась ты в такого, Что ты страдаешь ради пустослова. Теперь ты вспомни стыд, побойся бога, Не то судьба тебя накажет строго. Есть у тебя -- ты вспомни -- брат и мать. Ты хочешь их позором запятнать? Ты горе принесла родным и близким, Не оскорбляй их поведеньем низким. Не поддавайся дивов наважденью, Из-за Рамина не стремись к паденью. Рамин -- твой сахар, сладкий мед манящий, Но все же вечный рай гораздо слаще. Я все сказал. Тебя предостерег. Подумай. Над тобой -- супруг и бог." Так говорил Виру своей сестре, Что плакала на утренней заре. "О брат, -- сказала Вис, -- ты прав, ты прав, Одно лишь древо истины избрав, Но я повержена в такое пламя, Что не помочь мне добрыми словами. Смертелен так любви моей недуг, Что не спасет меня ни брат, ни друг. Что было -- было. Вот судьбы приказ. Что пользы мне от слов твоих сейчас? Пусть буду заперта я на замок, Но вор уже похитил все, что мог! Рамин меня сковал своею страстью, Мне из оков не вырваться, к несчастью! И если ты мне скажешь: "Выбирай, Что дать тебе, -- Рамина или рай", -- Рамина изберу, клянусь я ныне, Рай для меня -- в возлюбленном Рамине!" Решил Виру, что надо перестать Пред нею бисер без толку метать. Сестру покинул, чувствуя тревогу, Дела обоих поручая богу. Лишь солнце покатилось в нужный срок, Как будто мяч рукой толкнул игрок, Шах самых знатных кликнул поутру, Чтоб на ристалище начать игру. На левой стороне был царь царей, Он двадцать возглавлял богатырей, И у Виру на правой стороне Отважных -- двадцать, каждый -- на коне. На стороне царя -- Рафед, Рамин, На стороне Виру -- Аргуш, Шарвин. Средь игроков немало ты найдешь Сановников, воителей, вельмож. Взметнулся мяч, -- игра кипела бурно, Его подбрасывали до Сатурна! В тот день за превосходную игру Хвалили все Рамина и Виру. Они средь игроков искусных, славных В игре с мячом себе не знали равных. С дворцовой крыши, засверкав зарей, Вис любовалась ловкою игрой, -- Рамина, брата видела успех: Они понравились ей больше всех. И на душе ей стало тяжело, Лик побледнел, нахмурилось чело. Как в лихорадке задрожала Вис, -- Так на ветру трепещет кипарис. Как бисер, на глазах блеснули слезы, Ланит прелестных увлажнились розы. Сказала ей кормилица умильно: "Ужели ты пред сатаной бессильна? Зачем с душой своей ведешь борьбу? Зачем ты жалуешься на судьбу? Иль ты не дочь Шахру, дитя Карана? Твой муж -- Мубад, Виру -- твоя охрана! Иль ты -- не наша Вис, мечта великих? Иль ты не солнце средь месяцеликих? Иль ты не стала госпожой Ирана? Хозяйкой, славой и душой Турана? Вступаешь, как владелица, в Иран, Твоим подножьем стелется Туран! Тебя ревнует солнце, а луна К тебе, красивой, зависти полна. Твоей самодержавной красотой Пленен Рамин, красавец молодой. Пройдет любая боль твоя, кручина, Как только ты посмотришь на Рамина! Ему земля желает покориться, А ты -- луна, ты для небес царица. Зачем же плачешь, бога упрекая, Что дал тебе, живой, -- блаженство рая? Не смей роптать на бога. Учит опыт, Что до беды доводит этот ропот. Чего ж еще желаешь ты от бога? И так ты получила слишком много: Богатство, прелесть, молодость и власть, И юноши пленительного страсть! Чего ж еще ты хочешь, с сердцем споря? Желать сверх меры -- значит жаждать горя! Опомнись. Жребий свой благослови И наслаждайся радостью любви. Бесчувствием не огорчай Мубада, Равно и брата обижать не надо. Обиды -- капли влаги -- хлынут скопом, И дождь обид окажется потопом!" Сказала Вис, душиста, как весна, Светла, как солнце, как платан, стройна: "К чему твоя пустая болтовня? Кто ж добывает воду из огня? Давно известно знатокам войны: Легко на бой смотреть со стороны! Давно известно слово золотое: "Нам горе не дано понять чужое." Я -- пешая, ты -- скачешь на коне. Так можешь ли понять, как трудно мне? Смертельно я больна, а ты здорова, -- Здоровый может ли понять больного? Мой муж -- владыка всех земных держав, Но у него дурной и злобный нрав. Такие свойства нам противны в муже, Но горе, если он и стар к тому же! А если будет мать со мной грозна, Тот гнев -- чужая для меня казна. А если брат -- как месяц в вышине, То от него какая польза мне? А если мой Рамин красив и строен, То он любви, обманщик, недостоин: Сама ты знаешь, он сладкоязык, Но верным быть любимой не привык. Послушаешь его, -- уста, как мед, Распробуешь его, -- он горький плод! Сто обо мне грустят, сто влюблено, А друга одного мне не дано! Есть у меня любовник, брат, супруг, Но я в огне -- и никого вокруг! Мужья у прочих женщин не такие, И у других -- любовники другие. Что мне такой любовник иль супруг? От них в душе лишь горе и недуг. К чему мне таз от вражеских щедрот? В него мою же кровь мой враг сольет. Не будь судьба так жестока со мной, Виру была б я верною женой. Не зналась бы с Рамином и Мубадом, С друзьями, что стоят с врагами рядом! Один со мной -- как язва в сердце хрупком, Другой со мной -- как молот с тонким кубком. У одного язык и сердце -- розны, А у другого то и это -- грозны." МУБАД ВОЗВРАЩАЕТСЯ ИЗ КУХИСТАНА В ХОРАСАН Прекрасен Хорасан -- цветущий край. В нем, счастьем наслаждаясь, пребывай! Кто знает пехлеви, тот переводит "Хор" и "асан" словами: "Солнце всходит". Ведь "Хорасан" есть "Солнечный восход": В Иран и Парс оттуда свет идет. Названье значит: "Солнцевосхожденье", В том крае -- солнца нашего рожденье. Его названью, славе сопричастны, В нем реки, нивы и сады прекрасны! А город Мерв особенно хорош: Он, как весна душистая, пригож. Здесь воздух свеж, природа так нарядна, Здесь человеку дышится отрадно. Река чудесна, как источник рая. О, здесь обитель райская вторая! Как только шах державный утром рано Вернулся в город Мерв из Кухистана, На крышу он взошел с прекрасной Вис, С ней восседал, как Сулейман с Балкис. Он озирал цветущие поля, -- Казалось: точно Вис, цвела земля! Он ласково сказал жене: "Взгляни ты На мир, что рдеет, как твои ланиты. Взгляни на Мерв, на родники его, На дом, на нивы, цветники его! Подобно злату в золотой оправе, Как сад среди садов расцвел он в славе. Найдется ль на земле чудесней сад? Скажи, что лучше: Мерв иль Махабад? Что до меня, -- так Мерв пышней, красивей, Здесь даже звезды светятся счастливей. Моя земля пленительна, как рай, Во славу божью создан этот край. Мах перед Мервом никнет на ветру, Как никнет предо мною твой Виру, Подобными богат я городами, Такими, как Виру, богат рабами!" Но Вис от страсти так изнемогла, Что стала и бесстрашна и нагла: "Сочту ли Мерв хорошим иль плохим, О шах, вовек да будет он твоим. А я к нему неволей привязалась, Я, как онагр, в капкане оказалась. Не будь Рамина у тебя в стране, Ты б не услышал больше обо мне. Что Мерв, что Мах -- все для меня едино, Хочу лишь видеть изредка Рамина! В моем саду без друга -- как в пустыне, Как сад, цветет пустыня при Рамине! Тепло мне только от его тепла, Лишь потому еще не умерла! Я лишь его, жестокого, люблю, Из-за него я и тебя терплю! Я, как садовник, развожу, сквозь слезы, Шипы желанной розы -- ради розы." Глаза у шаха кровью налились, Когда ответ услышал дерзкой Вис. От гнева запылал властитель стран, А щеки были желты, как шафран. От ярости душа его горела И, словно ива, трепетало тело. Разгневался Мубад, воспламенев, Но разум шаха был сильней, чем гнев. Гнев, как пожар, уже грозил бедой, Но разум залил тот пожар водой. Поскольку был всевышний с нею вместе, Красавица спаслась от царской мести. Стрела и меч разят, как бог прикажет, Тот, кто храним творцом, в крови не ляжет, Не будет он разбит в бою со злом, Слоном растоптан и разодран львом. Когда судьба беде связала руки, Красавица спаслась от смертной муки. Она сокрылась, точно клад, в тайник, И лишь один Рамин туда проник! Хоть гневался Мубад, бранился шумно, Он даже в гневе действовал разумно. Никак ее не наказал владыка, Раскрыл уста для брани и для крика: "Отродье суки, мерзкая блудница, Ты -- вавилонских дивов ученица! Пусть надорвет Шахру свою утробу И пусть Виру судьбы узнает злобу! Такую мать весь мир возненавидит, -- Из чрева у нее лишь ведьма выйдет! От змей змеиное родится племя, Гнилая ветвь дает гнилое семя! Шахру ублюдков тридцать родила, -- От мужа и двоих не прижила! Таких, как Ираншах, Руин, Абназ, Как Изадьяр и Вис -- отрада глаз, От низкого отца она взрастила И молоком развратниц их вскормила! Пусть ты -- Джемшида семя и потомство, Но рождена и ты для вероломства. Теперь на три дороги посмотри ты. Перед тобою все они открыты: Одна -- в Гурган, другая -- в Демавенд, А третья -- в Хамадан и в Нахавенд. Какой захочешь, убирайся прочь, Да будет горе над тобой, как ночь, И ветер впереди, и сзади -- пропасть, А в сердце -- нищенки позор и робость. Да не найдешь пристанища нигде -- На суше, на мосту и на воде!" ВИС ПОКИДАЕТ МЕРВ И ОТПРАВЛЯЕТСЯ В КУХИСТАН Пришла в восторг душа периподобной, Обрадовалась этой речи злобной. Вис расцвела, как дерево граната. Пошла сказала мамке: "К дому брата, Ступай к Виру и вестью всех обрадуй, Пускай Шахру тебе воздаст наградой. Скажи: "Любя, чаруя, обольщая, К тебе вернулась дочь твоя родная. Взошла заря, желанна и светла, С той стороны, откуда не ждала, Возникло там твоих надежд начало, Где ничего судьба не обещала. Теперь ты не грусти: пришли нежданно Два солнца для тебя из Хорасана!" Ты будешь матерью награждена: Из лап дракона вырвалась луна, Весна ликует, сбросив гнет мороза, И от шипов освободилась роза. С себя стряхнуло счастье долгий сон, И новый жемчуг из воды рожден. Господь меня с Мубадом разлучил, А это значит -- с адом разлучил!" Затем сказала: "Вечно, шах, живи Вдали от злобы и вблизи любви. Молюсь, чтоб ты повсюду радость встретил, Чтоб для людей ты был, как солнце, светел. На любящей жене, о шах, женись, Ей сто служанок дай таких, как Вис. В замену мне красавицу возьми, Чья красота владела бы людьми, -- Зарю над миром, светоч молодой, Сияющий прелестной чистотой, Луну, чьей прелести гремит хвала, Что сердцу каждому, как жизнь, мила! Будь без меня велик и щедр повсюду, А без тебя и я счастливей буду. Но и тебе пускай заблещет счастье, -- Да одолеем оба наши страсти. Так, без тревог, свой путь земной пройдем, И пусть один забудет о другом." Затем своих рабынь освободила, Сокровища Мубаду возвратила, Сказала: "Новой подари жене, С ней в спальне будь счастливей, чем при мне, Пусть без меня пройдет твоя тоска, Пусть без тебя мне будет жизнь сладка." И повернулась, помянув творца. Казалось: стены дрогнули дворца. Со всех сторон вздымались плач и стон, Потоки слез текли со всех сторон. Сгорали души слуг, рабов, придворных От жгучих слез и жалоб непритворных. С прекрасной Вис они прощались в горе, В слезах кровавых и с тоской во взоре. У всех глаза полны живою мукой, У всех сердца опалены разлукой. Разлука разлилась потоком слез, -- Поток, ты скажешь, все сердца унес. Страдали все вокруг, но ни один Так не рыдал, как страждущий Рамин. Он тосковал тоскою бесконечной, Вновь поразил его недуг сердечный. Хоть ничего слезами не достиг, Не прекращал он плача ни на миг. То плакал о себе, то о подруге. Сказал он сердцу: "Ты скорбишь в недуге, -- Чего ты хочешь от моей души? О, лучше боль ее ты утиши! Но ты пылаешь от любовных ран, Согнуло вдвое ты мой крепкий стан. Такой тоски не знало ты доселе: Жить без любимой -- значит жить без цели. День без нее был днем твоей невзгоды, А как теперь твои продлятся годы? То будут годы горести глубокой, То будут годы жизни одинокой. Ты выпьешь чашу горькую кручины, Испробуешь разлуки яд змеиный. Теперь, когда разлуки день встает, Нет розы, и шипов пришел черед, -- Томись, о сердце: ты взрастило зло, Оно теперь плоды мне принесло. Глаза, заплачьте кровью в этот час: Любимая отторгнута от вас! Вам только плакать ныне остается: На рынке лишь разлука продается! Нагрянула беда, любовь губя. Всю кровь исторгни, сердце, из себя! Не ты ли к ней, красавице, спешило? Не ты ли страсть к любимой мне внушило? Как ныне мне из сердца вырвать страсть? Как ныне мне разлуку не проклясть? Так плачьте же, глаза мои, в несчастье И кровью черноту свою покрасьте! Не нужно вам теперь на мир смотреть, Такой, как Вис, вы не найдете впредь. Да и глаза к чему мне в мире этом? Кто, кроме Вис, для них сияет светом? К чему мне видеть солнце и луну, Когда на Вис я больше не взгляну? Да, из глазниц глаза я вырву с плачем, Мне хочется в разлуке стать незрячим! К чему мне видеть мир необозримый, Когда не вижу я своей любимой? Судьба моя! Зачем, рассвирепев, Меня, онагра, ты когтишь, как лев? Владел я садом в мире и отраде, Жила подруга в этом вертограде. Но ты подругу захватила силой, И сад исчез, и я теперь без милой. Возьми скорее душу у Рамина, -- Моей души к чему мне половина? О небосвод, скорее б ты погас! Жестокий, ты возненавидел нас. Ты все мои желанья предвосхитил, Сперва исполнил их, потом похитил. Ты счастлив, что твоим я сломлен злом. Ужели гнет избрал ты ремеслом?" Отчаянье Рамином овладело, Не знал покоя дух и ложа -- тело. Искал он в одиночестве пути, Он долго думал, как себя спасти. Надумал он уловку похитрей, Посланье написал царю царей: "Шесть месяцев минуло, как я болен, К постели я недугом приневолен. Теперь узнал я исцеленья счастье, Здоровье восстановлено отчасти. Шесть месяцев мой конь, мои доспехи, Бездействуя, не ведали утехи. Скучал мой конь -- мой Рахш, мои борзые И леопарды ловчие, ручные. Не шел за ланью леопард украдкой, Мой сокол не взлетал за куропаткой. Увы, устало сердце от безделья: В недвижности нет счастья и веселья! Пусть царь позволит мне прогнать заботу, Пусть разрешит поехать на охоту. В Гурган, в Сари помчусь горой, долиной И вновь займусь охотой соколиной. Вновь обучу я соколов лихих, На кабанов я натравлю борзых, Для вепрей станут западней леса, Силками для пернатых -- небеса. Оттуда в Кухистан помчусь, наверно, А там добыча -- то онагр, то серна, А то себя иначе позабавлю, И леопарда я на лань направлю. Я прозябал в бездействии полгода, -- Теперь полгода мне нужна свобода! Хочу охотой насладиться впрок, Вернусь обратно к шаху в точный срок!" Шах распознал обманщика личину И тут же грубо дал ответ Рамину. К его словам утратил он доверье И разгадал Рамина лицемерье: Томился тот не скукой, а желаньем, К любовнице стремился, а не к ланям! Обрушил шах на брата злую брань: "Заройся в прах и больше не восстань! Отправься в путь и не вернись обратно, -- Мне смерть твоя любезнее стократно! Куда ты хочешь, уходи, распутник, Беды и горя постоянный спутник. Ступай в песках среди фаланг и змей, А травы кровью обагри своей! Ты любишь Вис. Она моя жена. Пусть на твоих глазах умрет она! Исчезнут лишь тогда твои пороки, Когда сойдешь ты, мертвый, в ад глубокий. Подумай о моих словах: вино Полезно, хоть и горечи полно. К моим словам приникни жадным ухом, И скоро ты от них воспрянешь духом. Стань в Кухистане мужем добронравной Супруги, величавой, умной, славной, Да станет под счастливою звездой Она твоей желанною четой. Но Вис не трогать больше ты обязан, Не то умрешь, с ее подолом связан. Из-за жены, сверкнув огнем булата, Сожгу я наконец родного брата. Его дела меня стыдом покрыли, Так пусть же этот брат гниет в могиле! С улыбкой не встречай мои слова: Дразнить опасно яростного льва. Беги, коль туча над тобой нависла: Бороться с бурей грозною нет смысла." Рамин спокойно эту ругань встретил И грубостью на грубость не ответил. Поклялся вечным солнцем и луной, Своею жизнью, шахом и страной, Что никогда не вступит в Махабад, Что он владыке подчиниться рад, Что больше никогда на Вис не взглянет, С ее родными восседать не станет. Затем сказал: "Властитель государства, Ты мне поверь, что нет во мне коварства. Для нас ты царь царей, что правит строго, И в то же время чтим тебя, как бога. А если я нарушу твой приказ, Да буду обезглавлен я тотчас. Как бога, я страшусь тебя сегодня, Мне твой приказ -- как заповедь господня." Излив слова на сахарном настое, Он затаил в душе совсем другое, Пустился в путь в предутреннюю рань, Охотиться -- но на какую лань? РАМИН ОТПРАВЛЯЕТСЯ В ХАМАДАН И ПРИЕЗЖАЕТ К ВИС Едва раздолье увидал степное, Как боль разлуки стала меньше вдвое. Из Кухистана ветерок принес Ему благоуханье райских роз. Скакал благословенною тропой: Любовь находит всюду путь прямой, И для нее все трудности дороги Как для других -- сады или чертоги. Чем путь длинней, опасней, тяжелее, Тем для влюбленных лучше и милее. Влюбленный, чтоб с дороги не свернуть, Преобразит в нетрудный -- трудный путь. Рамин, сперва страдая, понемногу На сладостную выбрался дорогу. А сердце Вис терзалось от мучений И увядало, как листок осенний. Как в подземелье, тосковала дома, Ланиты стали желты, как солома. Ей пышные наряды надоели, Избавилась от перстней, ожерелий. Не знала сна, ни пищи, ни надежды, В ней страсть жила, сорвав свои одежды. Душа для всех желаний заперта, -- Как для улыбки заперты уста. Змеей казалась ей родная мать, Стремилась от себя Виру прогнать. На солнце светлое посмотрит днем, -- Черты Рамина различает в нем, И, кудри милого напоминая, Казалась ей печальней тьма ночная. Сидела на айване постоянно И в сторону смотрела Хорасана И думала: "О, если б ветерок Оттуда прилетел на мой порог! Он прилетел бы утром с тех равнин, А вечером приехал бы Рамин. На Рахше восседал бы, на коне, Спиною к Мерву и лицом ко мне. Конь разукрашен, пестрый, как павлин, Как лист "Аржанга" -- на коне Рамин!" Вис погружалась часто в эти думы, Томилась плоть, на сердце -- гнет угрюмый. Однажды находилась Вис на крыше, А солнце поднималось выше, выше. Два солнца с хорасанской стороны Пришли, двоякой силою полны: Земле явило свет одно светило, Другое -- сердцу счастье возвестило! Он, как больной к целительному зелью, Явился к Вис, влекомый дивной целью. Самшит и мирт соединились вновь. Заплакать их заставила любовь. Сперва ланит коснулись их уста, Потом слились, сомкнулись их уста! Вот за руки влюбленные взялись, Рамин вступил в опочивальню Вис. Она сказала: "Ты всего достиг, Ты отыскал с алмазами рудник, А ныне в этом царственном чертоге Ты восседай, не ведая тревоги, То мною наслаждайся и вином, То ловлей на раздолии степном. Ты на охоту прибыл к нам сюда, Но дичь тебе досталась без труда. Я для тебя -- газель и серна в чаще, Ты для меня -- самшит, всегда манящий. То восседай спокойно под платаном, То сделай сердце для меня капканом. С тобою все печали позабудем, О дне грядущем думать мы не будем. К чему заботы -- кроме пированья? Что нам осталось -- кроме ликованья? Днем -- пиршество, нет лучшего занятья, А ночью -- сладострастные объятья. Мы предадимся вечному веселью, И наслажденье будет нашей целью. Пойдем счастливой юности путем, Свою любовь к победе приведем." Любовники, в тиши, в объятьях страстных, Семь наслаждались месяцев прекрасных. Ударили морозы, выпал снег, А им тепло на ложе сладких нег. Познали исполнение желаний, Блаженствуя зимою в Кухистане. Как никогда, любовь была сильна, Все радости земли вкусив сполна. ВИС ВОЗВРАЩАЕТСЯ В МЕРВ Слух о любовниках доходит до Мубада. Он идет к своей престарелой матери и бранит ее: "Что за брата ты мне родила, я убью Рамина!" Мать внушает Мубаду, что Вис находится у Виру. Мубад пишет Виру угрожающее письмо. Виру убеждает Мубада в своей невиновности. Мубад увозит жену обратно в Мерв. МУБАД УКОРЯЕТ ВИС Обрадовался царь в своей столице Прелестной, луноликой чаровнице. Как солнцу, ей молился царь царей, Он мускусом дышал ее кудрей. Однажды, восседая с недоступной, Он укорял ее в любви преступной: "Так долго в Махабаде прожила ты Затем, что рядом был Рамин проклятый, Но, если б не стремилась ты к Рамину, Там дня не провела б и половину!" Ответила подобная луне: "Так плохо ты не думай обо мне. То говоришь, что я была с Виру, Что он смотрел блудливо на сестру, То на меня напраслину возводишь, -- Из-за Рамина ты меня изводишь! Не так, как думают, ужасен ад, Не так уродлив бес, как говорят, Хоть в воровстве всегда виновны воры, Но и на них бывают наговоры. Смотри: Виру еще так молод, право, Его влечет охотничья забава, Вельможа-собутыльник на пиру Да дичь в степи -- вот радость для Виру! Но так же время и Рамин проводит, -- Один другому хорошо подходит. Все дни, все ночи лютней и вином Они, как братья, тешились вдвоем. Знай: молодого молодое манит, Прекрасна молодость, пока не вянет, Знай: молодость, ее расцвет весенний, Господь из лучших сотворил творений. Когда Рамин вступил на землю Мах, Он стал с Виру охотиться в степях: В саду и на ристалище -- вдвоем, Полгода, как товарищи, -- вдвоем! Виру он мог бы братом называть, Шахру была к ним ласкова, как мать. Подвластны мы любви, но не у всех Под маскою любви таится грех. Не каждый, кто любовью одержим, Владеет сердцем грязным и дурным. Не каждый подозрителен и злобен, Не каждый, шаханшах, тебе подобен!" "Коль ты не врешь, -- ей шаханшах сказал, То заслужил Рамин больших похвал. Но можешь клятву дать без промедленья, Что с ним не знала ты совокупленья? Дашь клятву, -- будут все убеждены, Что лучше Вис на свете нет жены." Красавица, чья грудь белей жасмина, Ответила на слово господина: "Того, что не было, я не страшусь, Я невиновностью своей горжусь. Кто не грешил, тот от грехов не чахнет, Кто чесноку не съел, тот им не пахнет, И никакие клятвы не страшны Тому, на ком нет никакой вины. Считают все с душою непорочной: Дать клятву -- что испить воды проточной!" "Так поклянись! -- воскликнул царь царей. -- Свою невинность докажи скорей. Освободись, во имя правоты, От сплетен, наговоров, клеветы. Сейчас я пламя разведу большое, Сожгу я много амбры и алоэ. Дашь клятву и взойдешь ты на костер, -- Тогда жрецов услышишь приговор. Когда сквозь пламя ты пройдешь неспешно, Когда докажешь всем, что ты безгрешна, Тебя вовеки больше не унижу, Не оскорблю попреком, не обижу, Меж нас не будет места укоризне, Ты станешь для меня милее жизни. Свою невинность докажи царю, -- Тебе я всю державу подарю: Она твоя, красавица, твоя, -- Пусть добродетель славится твоя!" Царю сказала Вис: "Пусть так и будет, Пусть божий суд обоих нас рассудит. Себе же ты наносишь вред, когда Во мне источник видишь ты вреда. Свой грех сокрыть нам легче ото всех, Чем приписать другому этот грех." Немедленно Мубад созвал жрецов, Военачальников и мудрецов. МУБАД НАПРАВЛЯЕТСЯ К ХРАМУ ОГНЯ, А ВИС И РАМИН УБЕГАЮТ В РЕЙ Обогатил властитель древний храм. Дивился мир бесчисленным дарам: То были мельницы, сады, амбары, Поместья, драгоценности, динары, Коровы, овцы, кони, кобылицы, -- Им не было ни счета, ни границы! Из храма вынес пламя царь вселенной, На площади развел огонь священный. Его он камфарою разжигал, Горели амбра, мускус и сандал. Когда костер разросся, как гора, Достигли неба языки костра, -- Возник над миром небосвод второй, Сверкавший золотых огней игрой. Иль то красавица в веселье пьяном Металась и сияла горожанам? Как в пору встреч, пылал огонь сторукий, -- То был огонь, что гаснет в дни разлуки. Всю землю озарял он без запрета, И устрашенный мрак бежал от света. Никто не ведал, ни мужи, ни жены, Зачем горит костер, царем зажженный. Когда костер взметнулся, как живой, Когда луны коснулся головой, Вис и Рамин, в тревожащем затишье, Увидели его с дворцовой крыши. Смотрел с недоуменьем царский двор -- Сановники, вельможи -- на костер. Никто не знал из тех, кто носит меч, Кого властитель мира хочет сжечь. Сказала Вис Рамину: "Нежный друг, Ты видишь, что задумал мой супруг? Такой большой костер для нас развел он И сжечь нас хочет, ненависти полон! Давай отсюда убежим скорей, -- Пусть сам сгорит от злобы царь царей! Он уговаривал меня вчера Ему поклясться пред лицом костра, Но я себя от смерти охраню, Сама ему устрою западню! Я злобному ревнивцу поклялась, Что я любимому не отдалась, Еще я сотни слов наговорила, То изворачивалась, то хитрила. Теперь он хочет с помощью огня Пред всей столицей испытать меня. Он приказал мне: "Сквозь огонь пройди, Всех в чистоте своей ты убеди. Пускай узнает мир, что ты невинна, Что Вис оклеветали и Рамина". Так убежим, пока нас не позвали: Дождется клятвы шаханшах едва ли!" Кормилице сказала: "Что ты можешь? Как от огня спастись ты нам поможешь? Не праздной болтовни пришла пора, -- Пришла пора для бегства от костра. Все каверзы и плутни в ход пусти, Чтоб нам помочь и от огня спасти." Кормилица, что хитростью владела, Сказала: "Это не простое дело! Ей-богу, я ума не приложу, Как этот узел трудный развяжу. Но будем все ж надеяться на бога, И нас к удаче приведет дорога. Что ж вы у всех стоите на виду? Последуйте за мной, куда пойду!" Обоих в спальню повела тайком, -- Кто с ней сравнится в плутовстве таком! Взяв золото и жемчуг из ларцов, Спустились к бане трое беглецов. Никто не знал о потаенной тропке, Что прямо в сад вела из банной топки. Они втроем проникли в сад из бани, Ушли, оставив шаха для страданий. Тут на стену вскочил Рамин-смельчак, Он распустил и сбросил вниз кушак, Обеих поднял с этой стороны И опустил с той стороны стены, Затем и сам расстался с царским садом И, спрыгнув, оказался с ними рядом. Как див, что прячется дневной порой, Как женщина, он скрылся под чадрой. Ушли и Вис, и мамка, и любовник. Рамину был знаком один садовник. Пришли к тому садовнику втроем, Прибежище нашли в саду чужом. Затем садовника к себе домой Рамин послал за преданным слугой. Сказал слуге: "Ты снаряди коней, Что всех быстрей, проворней и сильней, Оружье для охоты принеси И на дорогу пищу припаси". Слуга приказ исполнил слово в слово. Все было к вечеру уже готово. Они в пустыню понеслись, как ветер, Никто не видел их, никто не встретил. Пустыня, где гнездились все напасти, Где было смрадно, как в драконьей пасти, -- Запахла, Вис увидев и Рамина, Как с травами душистыми корзина! Протяжный рев зверей, солончаки, Овраги, вихри, знойные пески Казались двум влюбленным дивным садом, Когда встречался взгляд с веселым взглядом. Не замечали: есть ли мрак ночной? Шумит ли ветер и палит ли зной? В Китае мы на камне прочитаем: "Влюбленным даже ад сверкает раем". Когда подругу обнимает друг, Весь мир преображается вокруг, Болота и пески цветут, как розы, Дыханьем вешним кажутся морозы. Влюбленный -- словно пьяный, а для пьяниц Весь мир как бы веселый пляшет танец... В пустыне скрылись от царя царей И через десять дней вступили в Рей. Был у Рамина в Рее друг надежный, Такой, чьи чувства были непреложны, Придет ли радость, грянет ли беда, -- Бехруз Рамину верен был всегда. Он счастьем обладал -- желанным даром: Шеру, Счастливым, прозван был недаром! Жилье его казалось райской кущей, И радостью и дружбою цветущей. ...Легла на землю ночи пелена, Сокрылись звезды, спряталась луна, Мир погрузился в мрак, забыв о звездах, Слились в колодце мира мрак и воздух. Рамин, любовью сладостной ведом, К Счастливому, к Шеру, примчался в дом. Бехруз, открыв гостеприимно двери, На друга посмотрел, глазам не веря. Сказал: "Не ждал я, что в ночную пору, Как день, придет Рамин, предстанет взору". Сказал Рамин: "О братец! Под чадрой, Под покрывалом нашу тайну скрой!" Ответил тот: "Живи в моем дому, -- Об этом не скажу я никому. Ты господином будешь, я -- слугой, Нет, раб не служит службою такой! Тебе я буду и рабом и другом, О нет, слугой твоим я стану слугам! А если ты прикажешь в эту ночь Мне и рабам уйти из дома прочь, То ты себе оставь и дом и службы, А мне оставь блаженство чистой дружбы!" Сто дней Рамин и Вис, в саду Шеру, Играли, пели, пили на пиру. Дверь на засове, а сердца раскрыты, Как жаркое вино, горят ланиты. Днем -- празднество, игра, увеселенье, А ночью -- поцелуев упоенье. В руках -- то кубок с хмелем, то упругий И стройный стан возлюбленной подруги. Вис для Рамина -- радости светильник, Услада и прелестный собутыльник. Сверкает, как Венера, чаровница, При звуках чанга спать она ложится. Еще играет в ней вчерашний хмель, А ей уж кубок подают в постель. Пред ней Рамин, пленительный и юный, И лютни он перебирает струны. Поет ей о любви, поет, влюбленный, Напев, дыханьем страсти опаленный: "Мы влюблены, мы счастливы вдвоем, Подруга, друг для друга мы живем! Мы -- верности опора в трудный час, Мы -- стрелы смерти для жестоких глаз. Чем больше ликованье в нашем взоре, Тем больше у врагов тоска и горе. Пусть ласки станут нашим достояньем, Мы от утех любовных не устанем! Мы в ласках -- две негаснущих свечи, Два лепестка, раскрывшихся в ночи! Нам счастье жизни подарила страсть, Любовь не может побежденной пасть! Вис и Рамин в союз вступили сладкий, Как белый сокол с горной куропаткой. Вис, что вина пьяней и краше, -- слава! И Вис, и красоте, и чаше -- слава! Вис -- любящей, любимой страстно, -- слава! Вис, что Мубаду не подвластна, -- слава! Мы славим Вис уста -- алей рубина, Что радость принесли устам Рамина. Мы славим Вис, подругу с нежным сердцем, Ей стал Рамин в любви единоверцем! Ликуй, Рамин, -- удачная охота: Не дичь, а Вис поймал в свои тенета! Ликуй, Рамин, ты счастлив наконец: Твои желанья обрели венец! Ликуй, Рамин, в приюте наслаждений: В раю ты слился с розою весенней! Ликуй, Рамин, ты солнцу стал четой -- Владей землею, солнцем залитой! Хвала Шахру, -- той матери дивись, Что родила на свет Виру и Вис! Хвала стране, где светится луна, Державе, где подруга рождена! Карану незабвенному хвала: Не от него ли Вис произошла? Хвала улыбке Вис: в покорных слуг Улыбка превратила всех вокруг! О Вис, бесценный кубок подними ты: Вино алеет, как твои ланиты! Возьму я кубок из руки твоей -- И сделаюсь хмельней, но не слабей! А что меня пьянит, -- не все ль равно: Твое лицо, иль кубок, иль вино? Из рук твоих взяв чашу на пиру, Я чашу наслаждения беру. Все радости мои ты умножаешь, Все горести мои уничтожаешь. В ларце моей души, как жемчуг, блещешь, В созвездье рук моих звездой трепещешь. Пусть жемчуг в том ларце блестит всегда, В созвездье том -- всегда горит звезда! Пусть, словно сад, лицо твое цветет, -- Сад, где мои ладони -- садовод! Потомки будут восхищаться нами И нашими гордиться именами. Такому счастью будет мудрость рада, Такую страсть увековечить надо! О сердце, обливавшееся кровью, Ты наконец исцелено любовью! Чье сердце сердца любящих светлей И чье лицо -- лица любви милей? Но, чтоб взглянуть на то лицо, смети Всех недругов со своего пути. Шипами роза страсти снабжена, Хотя любовь сладка, она страшна. От жизни откажись во имя страсти, Тогда лишь ты в любви узнаешь счастье. Все прочие желанья подави, Пожертвуй миром, чтоб достичь любви! А ныне пей, доверься божьей воле, О дне грядущем ты не думай боле. Не беспокойся ни о чем, живи Лишь для любви, лишь для одной любви!" Рамин вино все время распивал, Все дни такие песни распевал. Здесь, рядом, -- Вис, отрада и услада, А где-то там -- тоска и злость Мубада. Здесь -- наслажденье, пенье и цветенье, А у царя -- унынье и смятенье. Терзали шаханшаха злые думы, И клятвы он потребовал, угрюмый, Но полог злой судьбы над ним навис, Как только испытать задумал Вис. Ее искали ночью, утром, днем, И шах стонал, охваченный огнем. ВИС И РАМИН ВОЗВРАЩАЮТСЯ В МЕРВ Поручив царство своему брату Зарду, Мубад отправляется на поиски Вис. Он скитается в пустынях, лесах и горах, оплакивая свою судьбу, раскаиваясь в том, что обрек Вис на тяжкое испытание огнем и поэтому она от него убежала. Он клянется, что, если Вис возвратится к нему, он ее простит, будет рабом ее желаний. Боясь умереть на чужбине, Мубад возвращается в свою столицу. Между тем Рамин тайно посылает матери письмо. Он жалуется на притеснения со стороны Мубада, сообщает, что ему и Вис живется прекрасно, а когда Мубад умрет, он, Рамин, станет законным шахом, или же, не дождавшись смерти Мубада, сам свергнет его с престола. Мубад приходит к матери, и та говорит шаху, что она сумеет вернуть Вис и Рамина в Мерв, если Мубад их простит и будет творить Вис и Рамину только добро. Мубад дает клятву, мать пишет об этом Рамину и вызывает его и Вис в Мерв. Они возвращаются, к большой радости Мубада, который все забыл и простил. МУБАД, ВИС И РАМИН ВОССЕДАЮТ НА ПИРУ, И РАМИН ПОЕТ ПЕСНЮ О САМОМ СЕБЕ Когда Мубад, Рамин и Вис, все трое, Соединились, позабыв былое, Простили прежнее, собравшись вместе, Очистили свои сердца от мести, Воссел однажды шаханшах седой, А Вис блистала властной красотой. Он чашу взял, и перед властелином, Как щеки Вис, вино зажглось рубином. Рамина шах позвал: исчезла злоба, И радость шаху доставляли оба. Супруги прелесть -- упоенье взгляда, А чанг Рамина -- для ушей отрада. Когда Рамин рукою струн касался, То и гранит расплавленным казался. Он песню о себе самом повел, -- У нежной Вис, как роза, лик расцвел. "О сердце, -- пел он, -- боль твоя тяжка мне. Ты, сердце, не из меди, не из камня! Не огорчайся, позабудь печаль. Ужель тебе меня совсем не жаль? Ты насладись вином и пеньем сладким, Да станет в чаше боль моя осадком! С тобою жить осталось нам немного, Так пусть мучений кончится дорога! Поверь: судьба за прежние мученья Еще попросит у тебя прощенья! Ты будешь биться радостно, победно, А то, что было, то пройдет бесследно. Пусть много зла для нас таится в небе, Но не всегда печальным будет жребий!" У шаха в голове уже давно Перемешалось с разумом вино. Любовной песни, более прекрасной, Потребовал от брата шах всевластный. Рамин запел другую песню, -- пусть Она развеет в старом сердце грусть! "Увидел я цветущий сад весенний, Он создан для любви, для наслаждений. Там -- движущийся кипарис прелестный, Там у луны чудесной -- дар словесный. Там роза райская, дыша весной, Нежданно расцвела передо мной. Она утешит сердце в дни ненастья, Она умножит счастье в пору счастья. Хотел ее любовником я стать, А должен был садовником я стать! Теперь, когда на розы ни взгляну, Я вижу их расцветшую весну, Чтоб не пробрался к розам дерзкий вор, Ворота сада запер на запор. Завистник, ревностью себя не мучай: Дождешься ты от бога доли лучшей. Тебе на небе нравится луна? Она от бога небесам дана!" От этой песни, что свободно пелась, Душа у шаха страстью загорелась. В нем ожила тоска по Вис, и вдруг Он кубок попросил из нежных рук. Он захмелел тотчас же от питья -- И ржавчина исчезла бытия. Сказала Вис: "О царь, над миром властвуй, На благо всех друзей живи и здравствуй! Пройди свой путь в содружестве с победой, Во всех деяньях славу ты изведай. Как хорошо, что можем пить вино, Что славить государя нам дано! Кормилицу давай-ка позовем, -- Посмотрит, как мы счастливы втроем! А если соизволит царь страны, Расскажем ей, как мы теперь дружны. Пускай часок побудет с нами ныне, -- Нет у владыки преданней рабыни". Позвали мамку, оказав ей честь, С красавицей велели рядом сесть. Шах приказал: "Вина мне, брат, налей, Вино из рук друзей -- всего милей!" Рамин обрадовался тем словам, Налил вина царю и выпил сам. Вино, исполненное самовластья, Его зажгло пыланьем сладострастья. Он с кубком к Вис приблизился, горя, Сказал ей потихоньку от царя: "Пей, наслаждайся на пиру хмельном, Посев любви мы оросим вином!" То слово слух ласкало розоцветной, -- Ответила улыбкой чуть заметной И молвила: "Пускай в твоем угодье Посев любви познает плодородье! В сердцах у нас на длительные годы Пускай любви произрастают всходы. Будь верен мне, одну меня любя, -- Ведь я люблю лишь одного тебя! Ты наслаждайся мной, а я -- тобою, Ты будь моей, а я -- твоей судьбою. Друг в друге обретем рудник щедрот, А шах пускай от зависти умрет!" Царь слышал все, о чем они шептались: Со стариком, как видно, не считались... Но гнев сокрыл он, из себя не вышел, -- Казалось, будто ничего не слышал. Кормилице сказал: "Наполни чаши". Рамину: "Сердце ты обрадуй наше, Твой голос будем слушать до зари, Побольше пой, поменьше говори!" Кормилица им разлила вино. Рамин, чье сердце было влюблено, Запел, а в песне были грусть и сладость... Вот так ты пей и пой, лишь в этом радость! "Приди, -- я пожелтел, я стал шафраном, Смой желтизну мою вином багряным. Пусть щеки расцветут, как лепестки, Не станет в сердце ржавчины тоски. Пусть мой цветущий лик врагов обманет, Пусть не поймут, что сердце втайне вянет. Нет, не доставлю радости врагу, Я буду боль терпеть, пока смогу! Зачем погряз я в пьянстве и в распутстве? Затем, что есть забвенье в безрассудстве! Вино прекрасно, если есть возможность В нем потопить печаль и безнадежность. Хочу я, чтобы в пьянстве и в разгуле Моя тоска и горе потонули. А ты поймешь, из-за кого я пью. Красавица, ты боль поймешь мою. Льва сокрушить моя сумела б сила, Когда б меня любовь не сокрушила! Господь, к твоей взываю благостыне: Лишь ты подашь совет, что делать ныне, Чтоб ночь моя сменилась ярким днем, Чтоб я тоску не заливал вином!" Услышав грустный звон и эти стоны, Расплавился б и камень, потрясенный. Рамин смотрел на среброгрудый идол И страсть свою невольно песней выдал. Ужели тот, кто сердце в пламя бросит, От пламени успокоенья просит? Где вступят хмель и страсть в союз ночной, Там вспыхнет юности огонь двойной. Хотя Рамин снаружи был спокоен, Он обезумел, жалости достоин, В руках держал он лютню и пылал, И был высок его любви накал. Но странно ль, что душа рвалась на части, Что не сумел он спрятать пламя страсти? Нежданно не затопит ли запруду, Когда вода нахлынет отовсюду? Как полая вода, любовь нахлынет, -- Запруду назиданий опрокинет! В опочивальню шах, счастливый, пьяный, Пошел с женой неверной, но желанной. Ушел и брат его, и для Рамина Булыжником была в ту ночь перина! В ту ночь и шах не склонен был ко сну, Он, опьяненный, укорял жену: "К чему все эти прелести твои, Когда в тебе и капли нет любви? С весной твою сравню я красоту, Похожа ты на дерево в цвету, Чьи листья и плоды глаза чаруют, Но тех, кто ест их, -- горечью даруют. Лицом ты стала сахару подобной, А нравом -- дикой тыкве несъедобной. Я многих знал прелестниц без стыда. Таких, как ты -- не видел никогда. Любовниц страстных видел я немало, По-разному ласкали их, бывало, Но я такой не видел срамоты, -- Таких, как твой любовник и как ты. Нередко так сидите вы при мне, Как будто вы сошлись наедине, От страсти обезумели горячей! В безумье страсть становится незрячей, И то, что видно всем, лишь вам не видно, При всех ведете вы себя бесстыдно. Любовникам покажется порой И глиняный комок -- Альбурз-горой. Вам кажется, что ваша страсть безмерна, На деле -- только стыд, и срам, и скверна. Не будь со мной, мой идол, так сурова, Не то твоим врагом я стану снова. Пусть даже станет падишах ослом, -- Ты на него не вздумай сесть верхом. Я падишаха с пламенем сравню, В свирепости подобен он огню. Будь львом бесстрашным, сильным будь слоном, Но берегись вступать в борьбу с огнем. Не доверяйся ты морской лазури: Спокойно море накануне бури, Вода тиха, но помни наперед, Что гибелью грозит водоворот. Не издевайся, не терзай мне душу, Не то свой гнев я на тебя обрушу. Кто стену шаткую возьмет в опору? Под ней погибнешь ты в лихую пору! С тобою рядом испытал я муку, Измучился, познав с тобой разлуку, В твоих тенетах буду я доколе, Доколе буду я страдать от боли? Мне хоть немного ласки подари, Не то -- запомни! -- мстительны цари. Мои оковы хоть на миг разбей, Яви мне страсть с покорностью своей. В твоих лобзаньях душу обрету, Вознагражу тебя за доброту. Получишь Кухистан и Хорасан, Тобой, как солнцем, буду осиян! Весь мир я вижу лишь в твоих очах, Ты -- суть венца, который носит шах. Владей моей страной по воле неба, А мне оставь халат и корку хлеба!" Красавица пылала и смущалась, И вспыхнула в упрямом сердце жалость. Ее растрогал старец сумасшедший, Она сказала сладостные речи: "О самодержец, правящий страной, Ни дня разлуки ты не знай со мной. Соитие с тобой мне так приятно, А всякая другая связь -- отвратна. Я жизнь к ногам повергну господина: Мне прах у ног твоих милей Рамина! Мне опостылел этот ловкий плут, Чья радость -- в пьянстве, чье занятье -- блуд! В тебе я вижу солнца свет победный, Так для чего луны мне отблеск бледный? Ты -- океан в сиянии зари, Как ручейки -- все прочие цари. И если я тебе еще по нраву, То будь моим, а я -- твоя по праву! Смотри же, не считай меня дурной, Неверной и развратною женой. Моя душа -- в твоей любви всецело, А если нет души, то гибнет тело. Очей Рамина кажется милей Мне волосок на голове твоей! Что было -- было, не вернется снова, Тебя любить отныне я готова!" Красавица Мубада потрясла, Когда такую речь произнесла. В его душе от этих уверений Расцвел душистый сад, цветник весенний. Он был надеждой свежей опьянен, Он погрузился в дивный, сладкий сон... Он спит, а Вис не спит, в глазах -- досада. Ну, как равнять Рамина и Мубада! Один хорош одним, другой -- другим, -- Рамин ни с кем на свете не сравним! Вдруг слышит шум: то громче он, то тише... Рамин, как видно, двигался по крыше! Страсть подняла влюбленного с постели, Сон и терпенье разом улетели. Как мысль безумца, ночь была темна, И лился дождь, и спряталась луна, Да, скрылась, как лицо прекрасной Вис, -- Шатер из черных туч над ней навис. Увидел небосвод: луна -- в плену, -- И, как Рамин, оплакал он луну. Луна за тучей -- все бледней, печальней: Так Вис грустит в своей опочивальне. Рамин сидит на крыше, на краю, А в сердце страсть подобна острию. Влюбленному и ночь сияет светом, А снег на крыше -- белым, вешним цветом. На крыше для него -- дворец прекрасный, Прах для него цветист, как шелк атласный. Не видит он любимой, но душа Живет, ее дыханием дыша. Что радостней такой высокой страсти, Когда ему и ей грозят напасти, Когда им страшно: день придет однажды, -- О тайной их любви узнает каждый. Беда любимой -- для него беда, День для него -- день Страшного суда! Рамин сидел на крыше. Было поздно, А ночь текла -- дождлива и беззвездна. Но что ему и дождь, и снег, и холод, Когда в душе огонь, который молод! Будь в каждой капле -- ста потоков сила, Она б ни искорки не погасила! С дождем, шумевшим в мире, как стремнина, Смешались слезы горькие Рамина. Попало сердце бедное в тиски. Он говорил, исполненный тоски: "Любимая, взгляни же со стыдом: Ты -- дома, я -- под снегом и дождем. Ты возлежишь, другого обнимая, На мягких, белых шкурках горностая, А я в снегу, я мерзну без подруги, Как в глине, я увяз в своем недуге. Ты спишь, не зная -- болен ли, здоров ли Любимый твой, рыдающий на кровле. О снег, на сердце огненное падай! Тоска любви, безумного обрадуй! Вздохну -- и снегу боль я причиню, Весь мир предам я своему огню! Подуй, холодный ветер, в эти дни, Своим дыханьем мир оледени! Заставь ее на миг проснуться краткий, А косы -- разметаться в беспорядке! Ей принеси мою мольбу и стон, Ей расскажи, что горем я сражен, Что, одинокий, мерзну я в снегу, Что радость доставляю лишь врагу. Но и врага мой жребий растревожит, -- Любимой жалость я внушу, быть может? Ужели не заплачет вместе с тучей, Когда погаснет свет звезды падучей?" Звучали стоны то сильней, то тише, До слуха Вис дошли шаги на крыше, Любовь проснулась в сердце опаленном, Кормилицу послала за влюбленным. Душа ее страдала и томилась, Пока наперсница не воротилась. Кормилица спустилась быстро вниз С посланьем от Рамина милой Вис: "Я надоел тебе, моя любовь, Иль пить мою ты продолжаешь кровь? Какому же обязан я злосчастью, Что ты пресытилась моею страстью? Все той же верен я любви, надежде, Но ты-то стала не такой, как прежде. Ты беззаботно кутаешься в мех, А я в смятенье падаю на снег. Мне -- боль и горе, а тебе -- шелка, Тебе -- веселый праздник, мне -- тоска. Ужели бог такой желал судьбы: Тебе -- пиры, мне -- слезы и мольбы? Ужели ты сотворена для нег, А я в унынье проживу свой век? Будь счастлива всегда, из года в год: Ты нежная, ты не снесешь невзгод! Но почему же я страдать обязан? Ужели с горем навсегда я связан? Будь радостна -- ты радости достойна, Ты мной, твоим рабом, владей спокойно. Но ты поймешь ли, что я тяжко болен, Что я в цепях твоих кудрей безволен, Что ночь темна, а светоч мой погас, Ушел покой из сердца, сон -- из глаз. Я, как безумец, бегаю по крыше, Вокруг -- лишь мрак, над городом нависший. Стремлюсь к тебе, но ты всегда вдали. Мою надежду не испепели! Ночную тьму развей сияньем дня, В свои объятья заключи меня. О, лишь объятий жаркое тепло Меня б теперь от холода спасло! Свой дивный лик открой мне поскорей, Дай мускус мне вдохнуть твоих кудрей. Я пожелтел, как золото, гляди, -- Прижми меня к серебряной груди! Иду к тебе, блуждая, в сердце робость, Разлука наша для меня -- как пропасть! О, не гордись моими ты скорбями, Не радуйся, что твой любимый -- в яме. Не отнимай надежду на свиданье, Иначе прокляну я мирозданье. Не гневайся, убийства не готовь, Не отнимай надежду на любовь. Пока я жив, я не уйду к другой, Твоим рабам пребуду я слугой". Душа у Вис вскипела, как вино, Когда оно с огнем сопряжено. Сказала мамке: "Пораскинь умом, Как от Мубада мне уйти тайком. Он спит, но, если он проснется, -- горе: Несдобровать мне, я умру в позоре, А он, старик, проснется в самом деле, Когда поймет, что нет меня в постели. Одно поможет: с ним ты лечь должна, Как с милым мужем -- добрая жена. Ты спрячь лицо, ложись к нему спиною, Он пьян, тебя он спутает со мною. Ты пышным телом, как и я, мягка, Обнимет он -- обманется рука. В беспамятстве, хмельной, на сонном ложе, Ужели кожу отличит от кожи?" Сказала и светильник погасила, Кормилицу супругу подложила, Сама пошла к Рамину, весела, В лобзаньях исцеленье принесла. Сняла с себя покров из горностая И разостлала, юностью блистая, Рубаху мокрую сняла со смехом С Рамина -- и укрылись лисьим мехом, Друг с другом, радуя сердца, слились, Как с дивной розой зимнею нарцисс. Иль то слились Юпитер и Луна? Иль то огнем охвачена сосна? От их любви раскрылись вдруг тюльпаны, Повеял амброй мир благоуханный, И толпы звезд сквозь тучи пробивались -- Утехами влюбленных любовались. Жемчужный дождь природе стал не нужен, -- Ее смутила прелесть двух жемчужин. О, что самозабвенней соучастья Души и плоти, ласк и сладострастья! То на руке Рамина спит подружка, То для него ее рука -- подушка. Вино смешалось, скажешь, с молоком, Атлас, воскликнешь, к бархату влеком! Они сплелись, перевились, как змеи. О, что сплетенья этого милее! Уста в уста, лежат, забыв тоску, Меж ними места нет и волоску! Всю ночь они делились тайной сладкой, И ласка следовала за разгадкой. Как много в поцелуях было меда, Как восхищалась ими вся природа! ...Проснулся шах, что был сражен вином, Но с луноликой не был он вдвоем. Он руку протянул, -- обрел старик Не тополь свежий, а сухой тростник! Сравнить ли со стрелою лук кривой, Красавицу -- со старою вдовой? Где шип, где шелк, -- рука понять сумела, Где старое, где молодое тело! Свиреп, как тигр, вскочил властитель с ложа. Душа вскипела, с грозной тучей схожа. Спросил, старуху за руку схватив: "Откуда взялся ты, отвратный див? На ведьме я женат, -- хотел бы знать я? Кем брошен сатана в мои объятья?" Он домочадцев долго звал, крича: "Мне надобны светильник иль свеча!" Он долго спрашивал старуху: "Кто ты? Что ты за вещь, ответствуй, чьей работы?" Но мамка не ответила владыке, И слуг не разбудили эти крики. Любимая спала, не спал Рамин, И вопли шаха слышал он один. То губы целовал ее, то слезы На две ланиты он ронял, на розы. Боялся он, что утро вспыхнет вскоре: Настанет день, -- к нему вернется горе. Тогда запел он песню о разлуке, Излил печали жалобные звуки: "О ночь! Ты ночь для всех, а для меня Была светлей безоблачного дня! Когда же день придет, для всех сияя, Наступит для меня пора ночная. О сердце, знай: заря взойдет, светла, -- Тебя разлуки поразит стрела! Зачем же вслед за радостью свиданья Разлука к нам спешит без опозданья! О мир, ты зло творишь, ожесточась: Даешь блаженство, чтоб отнять тотчас! Чуть-чуть нальешь вина, сладка отрада, -- Подносишь тут же кубок, полный яда! О первый день любви моей злосчастной, Когда испил я муки сладострастной! С тех пор несусь я в море, как ладья, И жаждет гибели душа моя. Плыву в объятьях волн, а мощь объятий Сильней, чем страсть к деньгам, любовь к дитяти! Как боль тяжка! Она стократ больней, Когда молчать я вынужден о ней. Во время встречи я боюсь разлуки, Но как разлуки тягостны мне муки! Не знаю, кто страдал, как я, в плену, Не знаю, как покой себе верну. Услышь, господь, печаль моей любви, Спаси страдальца, милость мне яви!" Так плакал, так стонал Рамин влюбленный, И горе умножали эти стоны. Его подруге хорошо спалось, И разметался шелк ее волос. Но вдруг Рамин услышал крики шаха, И сердце сжалось у него от страха. Опасность стала для него ясна. Красавицу он разбудил от сна: "Любимая, проснись! Беда случилась! Все то, чего боялись мы, свершилось! Ты погрузилась в беззаботный сон, А я не спал, печалью напоен. Я плакал, что разлука так близка, Что следует за радостью тоска. Пока от горя сердце трепетало, Другая, худшая беда настала. Я услыхал Мубада вопли, крики -- И вспыхнул, гнев объял меня великий. Твердит мне сердце: "В глине ты увяз, Вставай же, ноги вытащи сейчас. Ступай и шаханшаха обезглавь, Державу от злонравного избавь!" Клянусь, пора мне за оружье браться: Кровь комара ценнее крови братца!" Сказала Вис: "Остынь ты поскорей, Водой рассудка свой огонь залей. Судьба вознаградит тебя сторицей, Ты счастье обретешь, не став убийцей". Спустилась вниз, сказав свои слова, -- Так лань спешит, удрав из пасти льва. Смотри, как удалась ей та уловка, Как женщины обманывают ловко! Она присела в спальне с мамкой рядом, Склонясь над обезумевшим Мубадом. Сказала: "Так мою сдавил ты руку, Что я испытываю боль и муку. Возьми меня, на время, за другую, Твою исполню волю я любую". Услышал шах прелестный голосок, -- Сам не заметил, как попал в силок! Он руку мамки выпустил из рук, -- Освободилась каверзница вдруг! Сказал он Вис: "Моя душа и тело, Зачем ты мне ответить не хотела? Я звал тебя, но ты не отзывалась, Из-за тебя душа моя терзалась". Но мамка тут покинула дворец, И Вис приободрилась наконец. Воскликнула притворщица в ответ: "Увы, живу в тюрьме я столько лет! Иду я прямо, правды не тая, Но лгут, что извиваюсь, как змея! О, что для нас ревнивца-мужа хуже? Источник наших бед -- в ревнивце-муже! Всю ночь я с ним в постели провела, -- И что ж? Меня поносит он со зла!" Ответил шах Мубад своей жене: "Не надо плохо думать обо мне. Душа моя, ты мне души милее, С тобою день мне кажется светлее. То, что я сделал, -- спьяну сделал, право. Мне жаль, что в кубке не была отрава! Но в той беде есть и твоя вина: Ты слишком много мне дала вина. Тебя не буду ревновать, -- иначе Да никогда не видеть мне удачи! Прости меня, коль пред тобою грешен, Прости, не то я буду безутешен. Поверь, свершил я спьяну прегрешенье, А тем, кто пьян, даруется прощенье. Кто спит, во сне становится безглазым, А тот, кто пьян, утрачивает разум. Знай: как водой -- одежда, что грязна, Раскаяньем смывается вина!" Мубад просил прощенья многословно, -- Простила Вис, хотя была виновна!.. С тем, кто влюблен, всегда бывает так: Обманут, попадает он впросак, Раздавленный своей виною мнимой, Прощенья, жалкий, просит у любимой. Я видел, как, предавшийся пыланью, Трепещет ловчий лев пред робкой ланью. Я видел, как ярмо любви гнетет Могучих, независимых господ. Я видел: лисью обретал природу Влюбленный лев, возлюбленной в угоду. От страсти острие любви тупеет. Кто с милой остро говорить посмеет? Лишь тот, кто страсти не знавал тенет, Влюбленного безумцем назовет. В своей душе не сей любви семян: Плоды любви -- отрава и обман! МУБАД ЗАКЛЮЧАЕТ ВИС И КОРМИЛИЦУ В КРЕПОСТЬ ИШКАФТИ ДИВАН В это время кайсар -- властитель Рума -- идет войной на Мубада. Старый шах вынужден отправиться в поход. По совету своего брата Зарда, он заключает Вис и кормилицу в крепость Ишкафти Диван, находящуюся высоко в горах. Мубад запирает красавицу за пятью воротами, на воротах -- печати, а ключ и печатку уносит с собой. В крепость доставляются обильные припасы. Рамин в отчаянии. Он заболевает, -- по-видимому, притворно. С разрешения шаха, его уносят на носилках из Мерва в Гурган. Как только шах уходит с войском, Рамин быстро выздоравливает и отправляется в Мерв на поиски Вис. Между тем Вис, полагая, что Рамин уехал на поле брани, горько оплакивает разлуку с возлюбленным, не слушая утешений кормилицы. РАМИН ПРОНИКАЕТ В КРЕПОСТЬ ИШКАФТИ ДИВАН Вернувшись из Гургана в Мерв назад, Узрел Рамин опустошенный сад. Исчезла Вис -- и сразу понял всадник, Что разорен желанный виноградник. Не украшал чертоги дивный лик, Ее дыханьем не дышал цветник, Дворец, блиставший роскошью, весельем, Казался без любимой подземельем. Цветы как бы вздыхали о потере И, как Рамин, оплакивали пери. Рамин -- в крови, как лопнувший гранат, Который косточками слез богат. Нет, как вино из горлышка кувшина, Струились слезы из очей Рамина! Он плакал на айване, в цветнике, Внимала вся земля его тоске: "Увы, дворец, все так же ты роскошен, Но только горлинкой певучей брошен. Для нас блистал красавиц звездный круг, А Вис -- как солнце среди звезд-подруг. Река журчала, восхищая сад, И девушки ей подпевали в лад. Львы -- юноши -- сидели на айване, Красавицы резвились, точно лани. Теперь ни звезд не вижу, ни луны, Теперь не светит солнце с вышины. Где львы твои, где радостные лани, Где кони, сотворенные для брани? Где трепет листьев, лепет родников? Ты не таков, как прежде, не таков! Дворец, и ты, как я, познал несчастье, И ты увидел мира самовластье! Лукав, тебя расцвета он лишил, Меня -- любви и света он лишил! Что радость прежняя твоя? Тщета! Да и моя отрада отнята. Вернутся ль дни, когда сюда приду, Чтоб наслаждаться у тебя в саду?" Так плакал он, утратив солнце мира, Так причитал, не находя кумира. Изнемогая от сердечных ран, Пошел он в крепость Ишкафти Диван. Он шел путем нагорным и пустынным, Но для него тот путь дышал жасмином. К той крепости, что увенчала гору, Он прибыл в темную, ночную пору. Он был хитер -- и понял: чаровница, Бесспорно, в этой крепости томится. Решил: пора желанная пришла, О нем подругу известит стрела. Он бесподобным был стрелком из лука: Далась ему военная наука! Метнул четырехперую стрелу: Как молния, она пронзила мглу! "Лети! -- стреле сказал он быстрокрылой. -- Лети, ты -- мой посол к подруге милой. Всегда летишь, как гибели гонец, -- Посланцем жизни стань же наконец!" Стрела взвилась, прорезав мрак ночной, До крыши долетела крепостной, Свалилась неожиданно в ночи К возлюбленной, у ложа из парчи. Кормилица узнала ту стрелу, Что в спальне оказалась на полу. Вскочила, подняла стрелу мгновенно, -- Казалось, вспыхнул день во мраке плена! Красавице стрелу преподнесла: "Смотри, какая славная стрела! Рамин прекрасный, чей удел -- разлука, Ее метнул из бронзового лука. Ее сиянье озарило мрак: То подал нам Рамин свой жаркий знак. Он в крепость прискакал как вестник блага, К подруге привела его отвага". Для Вис настало счастье на земле: Прочла Рамина имя на стреле! Она стрелу сто раз облобызала, Прижав ее к своей груди, сказала: "Стрела Рамина, радостный привет, Ты мне милей, чем тот и этот свет! Ты прилетела с лаской и весельем, Моим отныне станешь ожерельем. Я сделаю тебе, стрела Рамина, Чудесный наконечник из рубина! Разлука сердце ранила насквозь, Сто стрел таких, как ты, в него впилось, Но лишь тебя метнул охотник смелый, -- Из сердца выбил остальные стрелы! Я стрел таких, как ты, не знала ране, Таких, как ты, не видела посланий!.." В душе Рамина бушевали мысли, -- Казалось, дивов полчища нависли: "Куда моя стрела взвилась отселе? Достигла или не достигла цели? О, если б знала Вис, что в эту ночь Я здесь, -- она б сумела мне помочь! О сердце, бейся у меня в груди, Не бойся никого -- и победи! Я уповаю, -- мне поможет бог, Что создал мироздания чертог. Пусть даже мне судьбы грозит свирепость, -- Чтоб радость обрести, вступлю я в крепость! Пусть даже будут из железа стены, -- Их уничтожит сердца жар нетленный! Пусть даже змеи злобною оравой Нагрянут со смертельною отравой, -- Я проложу сквозь них стезю свою, С отвагой в сердце стены я пробью. О сердце, если мы не оробеем, То змеям страх внушим и чародеям, Тогда своей рукой, своим мечом Из крепости подругу извлечем! Пускай мне руки поцелует смелость: Разбить свою судьбу мне захотелось! Стремленье к Вис в душе моей живет, Иных вовек не буду знать забот. Пусть мне враги жестокие грозят, Пусть их возглавят Зард или Мубад, -- Я, как Сатурн, с упрямыми поспорю. Они огонь? Я уподоблюсь морю! У нас троих -- единый род и семя, Кто лучше, кто сильней, -- покажет время". Гляди: Рамин терзается, томится, А Вис в сетях любви дрожит, как птица. В его словах -- любовное пыланье, В ее душе -- смятенье и желанье. Кормилица ей подала совет: "В счастливый час ты родилась на свет! Упрятались, от холода дрожа, В покои внутренние сторожа, Ни одного на крыше часового, Для ваших встреч пора настала снова. В такой мороз на крыше нет охраны, Придет к тебе любовник долгожданный. Твой милый здесь, недалеко, однако Не виден он из-за густого мрака. Он знает, где нас держат взаперти, Он в крепости сумеет нас найти. Он здесь бывал с царем в былые годы, Он изучил все выходы и входы. А как в покой высокий наш попасть, -- Ему подскажет истинная страсть. Открой окно, зажги огонь свечи, Тогда Рамин отыщет нас в ночи. Ему, который сам горит в огне, Поможет огонек в твоем окне. Он подойдет, а я умом раскину, Сюда взобраться помогу Рамину". Так поступила мамка, что хитрее Была, чем дивы или чародеи. Огонь сверкнул Рамину из окна, -- Он понял, где находится луна, Где пленница скорбит, в каком покое, Где пламя страсти светится живое. Огня увидев купу золотую, Он к крепости приблизился вплотную. Не одолеть и серне той дороги, -- Крылатыми, ты скажешь, стали ноги! Всесильно сердце, если влюблено, Ни в чем преград не ведает оно. Все беды мира на себя берет Тот, кто к любимой движется вперед. Пред ним и лев поникнет, как лисица, А долгий путь в короткий превратится. Дворцом пустыня сделается вдруг, Дворец предстанет перед ним, как луг, Львы в камышах предстанут, как павлины, Гуляющие в цветниках долины, Река предстанет малым ручейком, Гора предстанет тонким волоском. Тот, кто влюблен, такой отваги полон, Как будто смерть в сраженье поборол он. Венец творенья видит он в любимой: Любовь -- его судья непогрешимый! Любовь так укрепляет дух и тело, Как будто счастья ты достиг предела. Что для любви уродство, красота? Безумную постигла слепота... Взглянула Вис -- и видит с вышины: Стоит любимый около стены! Китайских сорок отобрав шелков, Скрутила вдвое сорок тех кусков, Скрутила крепко, сбросила их вниз. Рамин взлетел по ним, как сокол, к Вис! Пошел, облитый светом из окна, -- Соединились солнце и луна. Как молоко с вином, они слились, Они срослись, как роза и нарцисс, Смешались, точно амбра и алоэ, Как с жемчугом -- блистанье золотое. Любовь слилась, ты скажешь, с красотой, Сок винограда -- с розовой водой. Как утро, стала ночь для них ясна, Для них зимою расцвела весна. Уста соединив для поцелуя, Забыли, как измучились, тоскуя. Скажи: с Фархаром встретился Навшад, Самшит и тополь сблизиться спешат. В покой трапезный двинулись вдвоем, Чтоб оросить посев любви вином. Взяв злато чаш в серебряные руки, Освободились от ярма разлуки. То жарко обнимались, целовались, А то воспоминаньям предавались. То страстный друг рассказывал подруге О прежних муках, о своем недуге, А то в рассказе Вис была досада На грубый нрав ревнивого Мубада. Вокруг была студеная зима, Весь мир бесовская сокрыла тьма, Но три огня в их комнате горели, Цвели, казалось, розы средь метели! Один огонь в их очаге пылал, Как тополь рос, краснел он, как коралл. Другой огонь был пурпурным огнем, Он в кубках жил, наполненных вином. Вис и Рамин, сердца свои пьяня, Истоком были третьего огня! Влюбленные за каменной оградой Сидели с наслажденьем и отрадой, Не думая о том, что их покой Разрушится враждебною рукой, Не думая, что ночь тоску таит, Что скоро им разлука предстоит: Одна такая ночь была ценней, Чем сотни тысяч долгих, скучных дней! Рамин смотрел на Вис, и в этот миг Почувствовал, что счастья он достиг. Запел он песнь, играя на тамбуре, -- Он мог сердца растрогать гордых гурий: "Влюбленный, много ль ты познал невзгод? Ты долго ль ждал, пока любовь придет? Но славы не достигнешь без труда, Без горя нет блаженства никогда. В разлуке с милой -- ты на дно пойдешь, В свиданье с милой -- жемчуга найдешь. Ты, сердце, в одиночестве томилось, Теперь с возлюбленной соединилось. Терпи, сказал я. Кончится страданье, Настанет долгожданное свиданье! Пройдет зима, взойдет весенний цвет, Минует ночь, и утра вспыхнет свет. Чем дольше будешь у разлуки в пасти, Тем больше вырастет свиданья счастье. Чем больше будет у тебя забот, Тем ярче наслажденье расцветет. Я был в аду, я проклял жизнь мою, Теперь сижу я с гурией в раю. Из-за нее и крепость -- как цветник, И день весны среди зимы возник! Я преданность посеял в дни беды И пожинаю радости плоды. Я верности посеял семена, И вышло так, что мне судьба верна!" Привстала Вис, как вешний день мила, В честь друга полный кубок налила. Скажи: то с кубком движется самшит, В руках нарцисса золото блестит! Сказала: "Пью за смелого Рамина. Он -- преданности, верности вершина! Моя надежда яркая сбылась, Она светлей моих горящих глаз. В любовь Рамина верю, твердо зная, Что так же верит в солнце жизнь земная! Моя душа -- в возлюбленном Рамине, Готова я пойти к нему в рабыни! О, если в честь него я выпью яду, Я обрету бессмертия усладу!" Свой кубок осушила в добрый час, Его расцеловала сорок раз. Они -- вдвоем, они друг друга любят, За поцелуем и вино пригубят. Приятно пить вино и целовать Своей любимой мускусную прядь! Ее в уста целуя, пьешь вино, В вине -- ее уста познать дано! Он был в ее объятьях до рассвета Средь амбры и гранатового цвета. Так девять месяцев прошло, даруя Рубин вина с агатом поцелуя. В рубине был источник опьяненья, Но прекращал агат его томленья. Рубин искрился в чаше золотой, Агат сверкал в улыбке молодой. Из роз душистых ложе состояло, Прекрасная луна на нем сияла. Едва они проснутся утром рано, -- Уже хмельная чаша им желанна. Поднимет чашу в честь любви она, А он затянет песню в честь вина: "Вино смывает ржавчину с души, И от вина ланиты хороши. Любовь -- болезнь, зато вино целебно, Несчастье -- пыль, вино, как дождь, потребно! Вино -- огонь: все муки в нем сгорят, А радость увеличится стократ. Я счастлив: я подругой исцелен, Я, как в подругу, в жизнь мою влюблен! То возлежу я среди роз и лилий, То мнится: с амброй мускус томный слили. Для уст моих ее уста как дичь, Чей сладкий вкус пытаюсь я постичь. Мой конь гнедой от счастья стал крылат, Он пронесется по стезе услад. Я -- сокол: в поднебесье я парю, Затем, что я охочусь на зарю! Отверг я куропатки душу птичью, -- Луна моей отныне стала дичью! Мое блаженство -- лев золотогривый: В его когтях дрожит онагр красивый! Венец рассудка с головы я скину: Базар веселья надобен Рамину! К чему мне кубок без хмельного зелья? К чему мне жизнь без ласки и веселья? Любимой кудри, и уста, и лик Дадут мне амбру, сахар и цветник. При ней, блестящей, не нужна луна, При ней, душистой, амбра не нужна! Здесь для меня -- весна, блаженство рая: Я веселюсь, на гурию взирая. Луна -- мой кравчий, гурия -- любовь, Могу ли не хмелеть я вновь и вновь?" Затем сказал он Вис жасминотелой, И речь сладка была, как сахар белый: "Подай вина, оно меня пьянит, -- В нем заключен огонь твоих ланит. Ты мне приятней этого вина, Твой лик отрадней, чем сама весна. К чему страдать, -- ужель судьба злосчастна? Зачем не радоваться ежечасно? Давай же время проводить в веселье, Не думая о завтрашнем похмелье. Сегодняшнего счастья не вернем, -- Так будем наслаждаться этим днем! Со мною не захочешь ты расстаться, Я без любви не захочу остаться, -- Ты видишь нашей страсти неизбежность? Так изберем веселье, верность, нежность! Ты видишь, -- бог избрал для нас дорогу, Так поневоле покоримся богу. Ты в крепости была в силках страданий, Меня, больного, бросили в Гургане, Но бог услышал наши голоса, Меня привел к тебе -- на небеса. О, кто бы, кроме бога, нам помог? Кто милостив и всемогущ, как бог?" Так девять месяцев сверкало счастье, Сменялось наслажденьем сладострастье. То кубков золотых, то песен звон, То пламя ласки, то блаженный сон. Всего в достатке было в их жилище, Хватило б на сто лет питья и пищи. Их упоенью не было конца, Избавились от горечи сердца. Вис наслаждалась близостью с Рамином, Он с ней пылал пыланием единым. В объятиях слились в одно два тела, Лишь есть и спать, -- иного нет им дела. В руке то грудь любимой, то вино, То сердце хмелем радости полно. То в поле страсти гонят мяч с весельем, То поле жизни орошают хмелем. Закрыты горной крепости врата, И радостная тайна заперта. Не знала ни одна душа людская, Что за вратами тайна есть такая. Никто не знал, что двое заперлись, Но в тайну их проникла Зарингис. Из Мерва родом, рождена хаканом, Она затмила всех прелестным станом. Она красой блистала полнолунья И славилась как первая колдунья. Сталь превращала в розы иль чинары, Такие были ей подвластны чары. Когда Рамин приехал в Мерв, когда В чертог царя гнала его беда, Когда он всех расспрашивал о Вис, А слезы из печальных глаз лились, Когда он потерял следы любимой, Когда страдал в тоске невыразимой, Когда рыдал он, думая о встрече, Как думает о кладе сумасшедший, Когда покинул Мерв, пленен любовью, Как раненый, свой путь отметив кровью, В пустыню направляя удила, К той крепости, где Вис в плену жила, Когда, как тигр свирепый, он скакал Среди уступов неприступных скал, То падал в бездну, где Карун исчез, То поднимался к синеве небес, Когда в таких песках блуждал, что садом Казалась бы пустыня с ними рядом, В таких горах плутал, что и Синай В сравненье с ними холмиком считай, Когда он, как Юсуф, томился в яме Иль, как Иса, парил над облаками, -- Узнала Зарингис, полна коварства, Что для Рамина только Вис -- лекарство, Что для нее, безумен и упрям, Блуждал он по равнинам и горам, Что не вернется он с дороги трудной, Не обретя целительницы чудной. ШАХ МУБАД ВОЗВРАЩАЕТСЯ ИЗ РУМА И НАПРАВЛЯЕТСЯ В КРЕПОСТЬ ИШКАФТИ ДИВАН Добычею и радостью богат, С победой возвратился шах Мубад. Он отнял у кайсара много стран, Он отобрал Армению, Арран. От власти пьян, скакал он по долинам, Рабам-владыкам был он властелином. Земля под ним -- престол и стан военный, А высь над ним -- венец и стяг вселенной. Он длань свою над всей землей простер, Сокровищ груды были выше гор. Он видел: счастье -- с каждым днем светлей, Он отнял мяч господства у царей. Со всех сторон, от всех владык земли К нему богатства и войска текли. Он говорил: "Всем шахам стал я шахом, Весь мир я покорил, наполнил страхом!" Воссел он в Мерве снова на престол, Но горе вместо радости обрел: Чуть Зарингис услышал он слова, -- Надменная поникла голова. Вскочил он, потрясенный этой вестью, Душа и сердце закипели местью. Послал к военачальникам гонцов, Чтоб двинулись войска со всех концов. Немедленно забили в барабаны, Бойцов сзывал на битву голос бранный. "О шах! -- у стен дворца роптал народ. -- Как выдержать еще один поход!" Запели трубы пеньем непреклонным, Грозя сокрытым в крепости влюбленным. Рамин как бы почувствовал, что вскоре Его блаженство превратится в горе. Был мщением охвачен царь царей, Рамина он хотел убить скорей. Еще с войны, царю служить повинна, Не возвратилась войска половина, Не распустила поясов другая, Повинность годовую отбывая, Бойцы, не отдохнув на ратном поле, Вновь двинулись походом поневоле. Одни твердят: "Мы проливали кровь, Чего же ради нам сражаться вновь?" Другие: "Ляжет не одна дружина, Покуда Вис избавим от Рамина!" А третьи: "Для Мубада Вис грозней, Чем сто кайсаров, ханов и князей!" Но торопил Мубад свои войска, -- Скажи: так ветер гонит облака. Взметнулась пыль, как будто див проклятый Уперся в небо головой кудлатой. Лишь глянул на дорогу часовой, -- Увидел войско с башни крепостной. Тотчас же Зард услышал от охраны: "Явился шах, свой стяг вздымая бранный". Все задрожали в крепости, как ивы, Когда им ветра слышатся порывы. Зард не успел, смятением объят, Спуститься вниз, когда пришел Мубад. Стрелы Араша мчался он быстрей, Сверкал огнем возмездья царь царей! Так посмотрел на Зарда шах владык, Как будто вихрь нагрянул на цветник. Сказал, от гнева став желтей шафрана: "Ты для меня -- ужаснейшая рана! Бог видит: я горю, покой утратив, -- Пусть я избавлюсь от обоих братьев! Вы мне верны? Но пес вернее вас: Мой честный хлеб он вспомнит в трудный час! Вы оба -- рода знатного сыны, Но под какой звездою рождены? Один из вас, как бес, исполнен зла, Другой наполнен дуростью осла. Тебе с быками б на лугу пастись! Как от Рамина ты не спрятал Вис? Достоин я тягчайшего позора: Быка я сделал сторожем от вора! Сидишь снаружи, у закрытых врат, А там, внутри, -- Рамин, внутри -- разврат! Не думай, что ты верный мне слуга: Ты для меня опаснее врага! Смотри, ты оказался дураком, Рамин смеется над тобой тайком. Снаружи ты мычишь, как вол, -- смотри, Как потешается Рамин внутри! Смотри, ты стал посмешищем везде, И только ты не знаешь о беде!" Ответил Зард: "О властелин страны! Победоносно прибыл ты с войны, Зачем же в сердце растравляешь рану, Зачем же ныне внемлешь Ахриману? Ты -- государь: поняв иль не поняв, -- Ты рассуждаешь, и всегда ты прав. Ведь говорят: "Коль шаханшах присудит, -- То сокол самкой иль самцом пребудет". Все потому, что власть у шаханшаха: Что пожелает, скажет он без страха. Хотя б ты был от истины далек, Кто речь произнесет тебе в упрек? Зачем же в том, в чем я не виноват, Меня винишь ты, венценосный брат? Рамина ты изгнал, -- как мог узнать я, Где он и каковы его занятья? Он в сокола не мог же превратиться И в эту крепость пролететь, как птица! Не стал же он стрелой, что для полета Пробила эти крепкие ворота? Твоя печать на тех воротах есть, Успела за год пыль на ней осесть. Врата из меди, стены словно горы, Цела печать, железные затворы. Куда ни глянешь, -- отдыха не зная, Стоит ночная стража и дневная. Не то что твой Рамин, а чаровник -- И то бы в эту крепость не проник! Поверю ли в такие разговоры, Что он сломал железные затворы? Пускай затворы он сумел сломать, -- Но как же вновь поставил он печать? О шах, не верь бессмысленным рассказам, Несовместим с подобным делом разум. От этой лжи рассудку не дано Хоть на одно прибавиться зерно!" Ответил шах: "О Зард, ты мелешь вздор! Доколь ссылаться будешь на затвор? К чему замки, ворота и печать, Коль сторож не способен охранять? Надежней бдительные часовые, Чем все печати и замки большие. Хоть небеса высоко бог взметнул, Он к ним приставил звездный караул. Врата снаружи запер ты, глупец, А супостат пробрался во дворец. К чему замки, когда любовь крепка? Коль нет штанов, не надо кушака! Твои замки что твой кушак: смотри же, Как без штанов остался ты, бесстыжий?! Что пользы в том, что на вратах замок, Когда ты крепость устеречь не смог. Из-за тебя расстанусь я со славой, Что добывал я год в борьбе кровавой. Мое сияло имя, как чертог, -- Ты осквернил и стены и порог!" Слегка остыв, от грозного жилища Ключи он вынул из-за голенища И бросил Зарду, крикнув: "Отопри, Хоть мой позор сокрылся там внутри!" Кормилица, услышав скрип затворов, Обрывки этих громких разговоров, Как ветер, к Вис взлетела поскорей, Сказала ей, что прибыл царь царей: Явился шах, карающий жестоко, -- Взошла звезда погибели с востока. Погасли в мире добрые созвездья, Поток злодейств бежит с горы возмездья. Сейчас увидишь ты, какие кары На нас обрушит повелитель старый. Весь мир сгорит в огне, и солнце дня Умрет в дыму от этого огня!" Тогда, иной не находя уловки, Рамина вниз спустили по веревке. Рамин помчался по уступам скал. Он, словно лань, от страха трепетал. Лишился он подруги дорогой, Стонал, утратив разум и покой: "Что хочешь ты, судьба? Скажи, что хочешь? Чтоб умертвить меня, кинжал ты точишь. То не даешь свободно мне вздохнуть, То меч разлуки мне вонзаешь в грудь, То губишь ты мой дух, то с телом споришь, То к радости подмешиваешь горечь. Судьба -- безжалостный стрелок из лука! Моя душа -- мишень, стрела -- разлука. Я -- караван, чей жребий -- жажда, голод, Моя душа -- как разоренный город. Еще вчера я жил, как властный шах, Теперь, как лань, скитаюсь я в горах. Слезой кровавой раздроблю я скалы. Снег превращу в ковер багряный, алый! Заплачу я, -- с сочувствием горячим Мне утром горлинка ответит плачем. Сравнится ль гром с моим протяжным стоном, Не тучею, а пламенем рожденным? Мои глаза кто сравнивает с тучей? Из тучи -- дождь, из глаз -- потоп могучий! Была ты, радость, как весна беспечна, Но на земле весна недолговечна!" Нагорьям он печаль свою принес, Глаза -- как облака: в них столько слез. От горечи разлуки и тревоги, Ты скажешь, у него разбиты ноги. Присесть его заставила усталость, И только слезы лить ему осталось. Но где б ни лил он слезы из очей, Где б ни сидел, -- там возникал ручей. Своим отчаяньем испепеленный, Он причитал, как истинный влюбленный: "Любимая! Не знаешь ты, бедняжка, Как без тебя мне горестно и тяжко. Внушил я даже куропатке жалость, Хотя она сама в силки попалась. Блуждаю одинокою тропою И мучаюсь, не зная, что с тобою, Тебя постигло ль новое несчастье, -- А сердце разрывается на части! О, пусть всегда моя душа скорбит, Но лишь бы ты не ведала обид! Из-за тебя пожертвую собой, Из-за тебя вступлю с врагами в бой. Не хватит жизни мне и не способно Перо живописать тебя подробно! Тоскую, -- но по праву я тоскую: Я потерял красавицу такую! Я жить хочу лишь для того, чтоб снова Тебя увидеть, цвет всего живого, Но, если жить я должен без тебя, -- Пусть я умру сейчас, умру любя!" Когда Рамин так плакал исступленно, Попала Вис, ты скажешь, в пасть дракона. Царапала свое лицо, кружилась По спальне, будто разума лишилась. То красные цветы с ланит срывала, То кудри лютой казни предавала. Мир задохнулся в мускусе волос, От вздохов тяжких все вокруг зажглось. Казалось, что ее жилье глухое -- Курильница, в которой жгут алоэ. Слезами орошала замок старый И наносила в грудь себе удары, И, так как жарче раскаленной стали Пылало сердце, -- искры возникали. Из глаз текли жемчужины несчастья. Все ожерелья сорвала, запястья. Земля -- как небо из-за ожерелий: Как звезды, жемчуга на ней горели! Сорвав наряд золототканый с тела, Одежду черной скорби Вис надела. Тоска в ее душе, в ее очах: Не Зард ее страшит, не шаханшах, В ее душе -- иной источник боли: С возлюбленным рассталась против воли! Поднявшись к ней, увидел шах Мубад: Ее лицо -- как разоренный сад, Одежды, украшения кругом Разбросаны иль связаны узлом: Их развязать, одной любви служа, Забыла, не успела госпожа... Кормилица была во всем повинна, И спряталась она от властелина. Вис на земле, безмолвная, сидела. В крови, в крови серебряное тело, Изодрана одежда, рдеют раны, А мускусные косы -- как арканы. Густая пыль -- на голове кудрявой, Нарциссы темных глаз -- в росе кровавой. "Исчадье сатаны! -- воскликнул шах. -- Будь проклята навеки в двух мирах! Ты не боишься ни людей, ни бога, Ни кандалов, ни мрачного острога, Не внемлешь наставленью моему И стражу презираешь и тюрьму. Не скажешь ли, как мне с тобою быть? Что делать мне с тобой, как не убить? Тебе, коварной, лживой, -- все едино, Что крепость, что пустынная равнина, Пожалуй, неба не страшась святого, На землю сбросить звезды ты готова! Тебя не остановят ни затворы, Ни клятвы, ни мольбы, ни договоры. Тебя испытывал я каждодневно, Наказывал, советовал душевно, Но ты моим советам не внимала, А кары не боялась ты нимало. Ужели ты -- зловредная волчица? Ужели сатана в тебе таится? Как жемчуг, совершенна ты снаружи, А изнутри ты всех уродов хуже! Прекрасна ты, как светлый дух, но, словно Сей мир непостоянный, ты греховна. Красив твой лик, но эта красота С бесстыдством поразительным слита! Я столько раз прощал твои измены, Вел разговор с тобою откровенный: "Не оскорбляй меня, остановись, Не то в конце концов погибнешь, Вис!" Увы, ты посадила семя зла И пожинать плоды пора пришла. Пусть красотой затмила ты звезду, -- В любви к тебе я света не найду. От нас ты больше не увидишь ласки, Твое коварство я предам огласке. Луною ты казалась мне, змея, Отравою полна душа твоя! Мои моленья были бесполезны, Но я не каменный и не железный: Искать с тобой покой и благодать -- Что красками по ручейку писать! Тебя учить поступкам благородным -- Что сеять на солончаке бесплодном! Скорее волка я приставлю к стаду, Чем буду ждать, что ты мне дашь отраду! Я пил тебя, но ядом я пресыщен. Да буду я от мерзости очищен! Увы, ты мне любви не принесла, В тебе познал я лишь источник зла. Но, как и ты, вражду я обнаружу, Но, как и ты, все клятвы я нарушу. Так буду мучить я тебя отныне, Что ты не вспомнишь даже о Рамине! О низком и твоя душа забудет, И он с тобою счастья знать не будет. Ты с ним не сядешь, от любви хмельная, И лютне, и словам его внимая. Он петь не будет пред твоим лицом, И ты близка не будешь с тем певцом. Я на тебя обрушу гнев, который Заставит вздрогнуть вековые горы! Покуда вы находитесь вдвоем, -- Два недруга в жилище есть моем, Покуда вас, бесстыжих, вижу вместе, Я ничего не знаю, кроме мести! Но помни: гнев царя теперь таков, Что сразу я избавлюсь от врагов. Не думай, что прощу тебя опять, -- К чему мне в доме двух врагов держать? Кто ввел врага в свой дом, -- как бы лежит У логова, в котором лев рычит. Тот, кто врага впустил в свой дом, глупее Безумца, что змею несет на шее!" Так, негодуя, шах громкоголосый Схватил жену за мускусные косы, С тахты на львиных ножках сбросил вниз, В пыли и прахе поволок он Вис. Как вору, за спиной, умножив муки, Ее хрустальные связал он руки, Стал плетью бить, безжалостный, как в сече, Рассек ей грудь, и голову, и плечи. Расколотым гранатом стало тело, А кровь, как сок, струилась, пламенела. Да, кровь сочилась, как вино бурля, Из тела, как из кубка-хрусталя. Все тело в пятнах, -- мнилось: из глубин То возникал янтарь, а то -- рубин. Изранено, оно горело, ныло, И кровь текла из ран струею Нила, -- Из красных, желтых и лиловых ран. То скажешь: слился с камфарой шафран! За то, что мамка помогла Рамину, Он изувечил ей лицо и спину, Старуху плетью он избил жестоко, Чтоб наконец сошла с пути порока. Их, полумертвых, царь покинул в злобе. В крови, как в розах, утопали обе. Иль яхонты зажглись на серебре? Иль мальвы запылали на заре? К ним снова ль жизнь, к несчастным, возвратится? Иль завтрашнего дня темна страница? Велел обеих бросить в подземелье: Их гибель принесла б царю веселье! Когда страдалиц он в темнице спрятал, Дверь накрепко закрыл и запечатал. От службы Зарда отстранил сурово, Назначил стражем крепости другого. Затем вернулся в Мерв в конце недели. Душа и сердце у царя болели. Но злоба в нем с раскаяньем смешалась, Шло время, -- и в душе проснулась жалость: "Моя душа растаяла, как дым, Как бы простился с миром я земным. Зачем обрушил месть и гнев палящий На ту, что жизни мне милей и слаще? Хотя я царь царей, -- мой гнев, мой срам Доставят наслажденье лишь врагам. Я слишком строго поступил с женой, Из-за которой стражду, как больной. О сердце глупое, ответ мне дай, -- Зачем же сам я сжег свой урожай? Сегодня завтрашнего дня не видишь, Когда любимую ты ненавидишь! Творя сегодня зло, пойми сначала, Что завтра от его умрешь ты жала. Ты страсть свою не подавляй, влюбленный, Не то погибнешь, ею опаленный. Когда в любви ты хочешь быть счастливым, Мягкосердечным стань и терпеливым. Без милой ты не проживешь и дня, Зачем же злобен с ней, любовь гоня? Подруги наши и грешны и хрупки, -- Всегда прощай возлюбленной проступки!" ШАХРУ ОПЛАКИВАЕТ ВИС ПЕРЕД МУБАДОМ Вернулся шах из крепости в столицу, Но не привез с собою чаровницу. В крови, в слезах, с взволнованною речью, Шахру к владыке бросилась навстречу: "О дочь моя, душа моя, давно ли Ты мне была -- как снадобье от боли? Зачем с Мубадом нет тебя теперь? Что сделал он с тобою, этот зверь? Из-за него, жестокого, дурного, Какое горе ты познала снова?" Затем царю сказала: "Повинись, -- Зачем не прибыл ты с прекрасной Вис? Зачем у мира отнял ты весну? Зачем у неба отнял ты луну? Прекрасно было с ней твое жилье, -- Оно пустыней стало без нее! В твоем дворце мы света не найдем, Нет больше гурии в раю твоем! Верни мне дочь, не то в твоем краю Из глаз потоки крови я пролью! Я буду так стенать, что даже скалы Со мною стон поднимут небывалый. Я буду так рыдать, что мир заплачет, Свою вражду к тебе он обозначит. Сейчас же покажи мне дочь живую, Не то поймешь, что царствовал впустую, Что жалок и ничтожен твой удел, Что цепи на себя ты сам надел". Когда заплакала Шахру седая, Заплакал и Мубад, сказал, рыдая: "Плачь иль не плачь, -- ничем нельзя помочь. Теперь мне все равно, -- что день, что ночь. Я сделал то, чего не делал прежде: Конец моей любви, твоей надежде! О, если б ты узрела дивный лик! Китайский твой кумир в земле поник! Он вырван с корнем, стройный кипарис, -- Лежит в крови и прахе наша Вис! Ее оплакивают красота И молодость земли, что так чиста! В запекшейся крови ее ланиты, А цепи-косы ржавчиной покрыты!" Как тонкий ствол, упавший на ветру, На землю повалилась вдруг Шахру. Земля под ней от крови стала краше, А весь чертог -- подобным красной чаше. Стрела тоски сумела в грудь вонзиться, Чтоб извивалась, как змея, царица: "Зачем, судьба, меня ты покарала? Ты жемчуг мой единственный украла! Как видно, ты -- большой знаток жемчужин, Когда тебе подобный жемчуг нужен! Ужель, как я, жемчужине ты рада? Так в землю зарывать ее не надо! Иль ты, увидев кипарис подобный, Его пересадила в сад загробный? Зачем ты в прах повергла древо рая, Зачем свалила ствол, плоды срывая? Вновь может ли созреть опавший лист? Умерший мускус будет ли душист? Земля, ты многих, многих поглотила, Но в первый раз похитила светило! Людей в свою ты ввергла глубину, А ныне поглотила ты луну. Ты серебро чернишь -- и ныне тело Серебряное чернотой одела. Моя жемчужина зарыта в прах, -- И ясный день померк в моих глазах. Зачем вы, кипарисы, разрослись, -- Ведь вырван в Мерве лучший кипарис! Луна, теперь начнешь тусклей светиться: Мою луну упрятала темница! Я знаю, почему все звезды в сборе: Явились, чтоб мое увидеть горе! О кипарис! О мускус! О кумир! О солнце, озаряющее мир! Ты разгоняла мглу красой своею, А чем я горе по тебе развею? Где путь найду я к правому суду? Где светлое возмездие найду? Убив тебя, весь мир убил злодей, -- И нет меня среди живых людей! Врачи из Рума, Хинда, из Ирана! О неужель моя смертельна рана? О дочь моя, здесь, в этом мире, ты Достойной не нашла себе четы; Быть может, мир загробный озаряя, Найдешь чету другую в кущах рая? Ты умерла, раздавлена судьбой, -- Мои надежды умерли с тобой. Кто сможет в жемчугах твоих блистать? Твоею тенью кто достоин стать? Кому отдам венцы, браслеты, шали, -- Те, что тебя недавно украшали? Кто, осмелев, доставит весть Виру, Что смерть похитила его сестру? О Вис, куда ушла ты? Отзовись! Доколе мне взывать: "О Вис! О Вис!" Ушла, -- померкли солнце и луна: Их жизнь была в тебе заключена. Луна убита в крепости, -- отныне Пусть месяц в небе светит той твердыне. Луна убита, спрятана в могиле, -- Мою судьбу там злобно ослепили. Лишь дивам Ишкафти Диван по нраву: Их радостную слышу я ораву, -- Ведь знают: будет Вис отомщена, Начнется смертоносная война. Но если даже кровь моих врагов Вдруг хлынет, как Джейхун, из берегов, Мне не заменит кровь богатырей И каплю крови дочери моей! О Мерв, о хорасанская столица, Не думай, что возмездье не свершится! Вода текла с горы до сей поры, -- Кровь потечет теперь с твоей горы! Пусть на тебя и горе и беду Обрушат реки в нынешнем году! Пусть, больше чем в лесу дерев зеленых, Увидишь пеших воинов и конных! Не будет счастлив грешник, царь державы, Пока не смоет грех поток кровавый. Восток и Запад опояшут чресла, Чтоб имя Вис в огне войны воскресло! Нагрянут всадники со всех сторон, И в прах, о Мерв, ты будешь превращен. Мубадом дочь моя умерщвлена, -- Из-за царя разрушится страна! Легко вздохнули тополя, платаны: Поникла Вис, мой тополь тонкостанный! Ее, чьи косы больше не струятся, Ни амбра и ни мускус не боятся! Нельзя ее устами насладиться, -- И сахар начал сладостью гордиться! Вновь прелесть розы сделалась великой, С тех пор как нет в живых розоволикой! Без зависти пусть светит солнце дня: Не стало солнцеликой у меня. Пусть, не смущаясь, расцветут цветы: Не стало в мире свежей красоты. С кем состязаться будешь ты, весна? Твоя соперница погребена! О где ты, Вис, -- престол, венец Турана? О где ты, Вис, -- мечта сердец Ирана? О где ты, Хорасана яркий цвет? О где ты, Кухистана горный свет? О где ты, чтоб цари могли плениться? О где ты, женской прелести царица? О где ты, сладкогласная луна? О где ты, среброгрудая волна? О где ты, бедной матери мечтанье? О где ты, первой зорьки трепетанье? О где ты, солнце радости земной? Зачем не хочешь встретиться со мной? Где я найду тебя, мою звезду, -- В покоях, на айване иль в саду? Когда сидела ты в моем чертоге, То розы возникали на пороге. Когда ты восседала в цветнике, Луна, стыдясь, скрывалась в тайнике. Когда ты появлялась на айване, Бежал Сатурн, чтоб спрятаться в тумане. О где ты? Вижу розу поутру И думаю: от раны я умру. О где ты? Вижу я цветок на поле И думаю: увяну я от боли. О где ты? Лишь на небо я взгляну, -- Хочу я со змеей сравнить луну! Как жить мне, чаровница, без тебя? Кровь из очей струится без тебя! Ты умерла, тяжка моя утрата, -- Мне, старой, поделом, я виновата! Когда б узнали горы эту быль, Они б от боли превратились в пыль, А если бы о ней узнали реки, Они тотчас бы высохли навеки! Зачем на старости я родила? Зачем я дочь убийце отдала? Зачем дитя я обрекла на муки, Вручила диву мерзостному в руки? Отныне плакать буду я навзрыд У крепости, где дочь в крови лежит. Хочу отныне выплакать всю душу, Слезами крепость дивов я разрушу. Зачем в стенах бесовского жилья В плену томилась гурия моя? Пойду и с той вершины брошусь в бездну, Я стану счастлива, когда исчезну. Разлуку не смогу я превозмочь, К чему мне жизнь, когда погибла дочь? Пойду, взберусь на гору, брошусь вниз, Пускай мой прах смешают с прахом Вис, Но пусть огонь поднимется из праха, Но пусть дотла сожжет он шаханшаха. Не быть тому, чтоб кости Вис истлели, А шах с другою нежился в постели! Не быть тому, чтоб Вис легла в пыли, А шах вдыхал душистый хмель земли! Пойду, посею в мире смуты семя, И поделюсь я тайною со всеми. Скажу я ветру: "Вспомни, как украдкой С кудрями Вис играл ты, с каждой прядкой. Ты запах похищал ее душистый, Поэтому помочь не откажись ты: Я отомщу, а ты мне помоги, Да гибель обретут ее враги!" Скажу луне, царице всех красавиц: "Ты втайне к Вис испытывала зависть. Во имя этой прелести земной, Что величалась, как и ты, луной, Луна, ты мне обязана помочь, Когда злодею буду мстить за дочь". Скажу я солнцу: "Светишь ты со славой, Так помоги мне, солнце, в мести правой! Не ты ли сходно было с ней лицом, -- Иль было ты для Вис моей венцом? Как дочь моя, светло ты и прекрасно, -- Так пусть не будет речь моя напрасна: В стране ее друзей гори светлей И мглой страну ее врагов залей!" Я облаку скажу: "Как Вис когда-то, Не ты ли влажным жемчугом богато? Не ты ли нам, плывя и ввысь и вдаль, Напоминаешь рук ее хрусталь? Она была щедра, как облака, Как молния, блестяща и ярка, -- Пусть гибнут от тебя ее враги: Потопом хлынь и молнией сожги!" Главу осыплю прахом наконец, Отправлюсь к богу и скажу: "Творец! Ты правый судия, -- к чему ж пощада? Ты почему не покарал Мубада? Царем вселенной сделал ты злодея, Он сеет смерть, на троне свирепея. Ты -- на небе, он -- правит на земле, Весь мир в своем он уничтожит зле. Он рассечет, как меч, твои даренья, Он истребит, как волк, твои творенья! За кровь мою взыщи с него, творец! Пусть без него останется дворец! Огнем, которым я горю в пыли, И плоть и дух его испепели!" МУБАД ПРИКАЗЫВАЕТ ОСВОБОДИТЬ ВИС И КОРМИЛИЦУ От этих слов Мубад почуял страх, К тому же и Виру боялся шах. Сказал он: "Да, я действовал жестоко, А ты дороже мне зеницы ока! Ты мне