- Зачем, Танюша? - Да уж поздно. Вечер. В других домах уже давно огни. - Под легкой кофтой так округлы плечи... А губы близко, рядом... Вот они!.. Он как в чаду. Он все забыл отныне. И, как бы вечер ни синел сейчас, В душе Андрея цвет небесной синий Закрыли тучи темно-серых глаз. Все мутит разум: и слова хмельные, И тонкий запах девичьих волос, И губы... губы влажные, тугие, Слегка солоноватые от слез. Татьяна Бойко, статно-горделивая, Краса и гордость институтских стен, Твоя теперь - покорная, счастливая И ничего не ждущая взамен. 3 Ночь сползла в овраги. Рассвело. Во дворах дымятся самовары. А с плетней гремят на все село Петухов победные фанфары. Щелкнул за околицей пастух, Разошлась туманная завеса, И громадный огненный петух Медленно взлетел над спящим лесом. Все пока истомою объято... Но уже, проворны и легки, Солнечные желтые цыплята Понеслись к селу вперегонки. Через стекла яркою лавиной В дом, в уют, в жилую теплоту! Вот уж двое прыгнули на спину Серому ленивому коту, Эти трое бродят по буфету, Те рядком уселись на окне, А вон тот забрался на газету И полез беспечно по стене... * Дверь открыв, вошла хозяйка в хату, Полушалок скинула на стол. - Здравствуйте-ка, с солнышком, ребята! А "баромет" мой-то не подвел! И, повесив ватник возле печи, Гулко пробасила: - Ну, дела, Я всю ночь сегодня не спала. Бык-то крепко лошадь покалечил. Только что ж вы, милые, молчите? Может, я не то все говорю? Или просто вы так крепко спите? Ну-ка, ну-ка, дай-ка посмотрю!.. Так и есть: ладони разметав. Парень спал, плечистый, смуглолицый, А она, к плечу его припав, Крепко сжав пушистые ресницы. Все во сне губами шевелила. Что шептал с улыбкой этот рот? Может статься, говорил он: "Милый!.." Может... Впрочем, кто их разберет! Бабка вдаль задумчиво взглянула, Видно, что-то вспомнила, вздохнула. Что ж, и ей когда-то, может быть, Довелось такое ж пережить. Ласково гостей перекрестила, Что-то прошептала горячо И полой тулупчика прикрыла Девичье открытое плечо. Глава V. ПИСЬМО - Андрей! Татьяна! Филины лесные! Как можно трое суток пропадать? "Колумб" велел уж нынче вас искать, Ан вот и "выплывают расписные"! И Лешка, сдвинув кепку набекрень, Весь просиял веснушками своими. Потом со вздохом Тане: - Каждый день Я повторял в молитвах ваше имя! Умолк и вдруг воскликнул: - Ну дела! Да кто ж из вас сегодня именинник?! Одна, как вишня в поле, расцвела, Другой блестит, как новенький полтинник?! А впрочем, хватит, прежде о делах: Иди, Андрей, на взбучку к Христофору, Потом склонись передо мной во прах, Или спляши, иль влезь на ту вон гору. Что, догадался? Правильно, герой! Сегодня почту привезли верхами. "Вас, - говорят, - в чащобине такой Не сыщут даже черти с фонарями". Без мала месяц письма пролежали. - Отдай, Алешка, ну? Не то сейчас... - Пусти, дракон! Да, вот письмо от Гали. От той, что ждет и не смыкает глаз. Держи еще, вот третье... Тут, брат, впору С тебя сто грамм... Да шут с тобою, пусть! Ну, вы ступайте, братцы, к Христофору, А я пойду в речушке окунусь. 2 Нынче жарко. Сонная река, Кажется, застыла... Не течет... Впрочем, нет: вон там, издалека Движется огромный длинный плот. Проплывает чуть зеленоватый, Будто щука. А за ним вразброд Бревна, как веселые щурята, Крутятся, носами тычась в плот. Таня с Лешкой брызжутся, хохочут, То ныряют, то плывут к плоту. Теплый ветер лица им щекочет, Осушая кожу на лету. - Таня, брось меж бревнами крутиться! С лесосплавом, знаешь, не шути! - Ничего, Алешка, не случится, Я ж как рыба плаваю, учти! * У палатки на мохнатой кочке Он сидит недвижный и немой. Только писем легкие листочки Чуть шуршат в руке его порой. Взгляд скользит бесцельно по травинкам, Мчит сквозь лес в далекие края. "Галя, Галя, милая Галинка, Звездочка весенняя моя! Значит, в час, когда, в толкучке стоя, Ждал тебя я, пасмурный и злой, Тихо дверь больничного покоя Где-то затворялась за тобой... А сейчас ты ждешь меня, вздыхаешь И уж вновь заботами полна (Нет, так можешь только ты одна), На сюрприз какой-то намекаешь. Что там: шляпа? Трубка? Эх, Галинка! Все сюрпризы мелочь. В них ли суть?! Да за взгляд твой, за одну слезинку Я весь мир готов перевернуть! Впрочем, стоп! Восторги эти прочь! Ведь и впрямь те слезы недалече..." Он вдруг вспомнил дождик, хату, ночь... Вспомнил Танин шепот, губы, плечи... "К черту ночь. Ночь позади осталась! Знаю. Пусть все это не пустяк. Но ведь и с другими так случалось?! Ах, да что мне - так или не так?! Вон глаза: они такие чистые! В них моря, сады и соловьи... Галка, Галка, волосы пушистые И ресницы черные твои... Ты слаба. Так этого ль стыдиться? Пишешь "подурнела" - ерунда! Раз мы вместе - все нам не беда. Вот вернусь, и съездим подлечиться. Трудно мне. Ведь я в глуши лесной. Ах, не то! Не в этом вся причина! Да, я виноват перед тобой! Но ведь ты простишь меня, Галина? Только что я? У нее беда, Я ж примчусь кудахтать, словно квочка: "Ах, ошибся..." Глупость! Ерунда! Ничего тут не было - и точка!" - Ну, геолог, что сидишь в печали? - Танин голос будто в сердце нож! - Отчего купаться не идешь? Письма, что ли, душу истерзали? Громов вспыхнул, встал и, помолчав, Произнес, не подымая взгляда: - Я не знаю, кто и в чем был прав, Только больше нам нельзя... Не надо... Вышло так... Нет, ты не думай, Таня, Что я трус... Что я не дорожу... Я не знал... Я не хотел заране, Погоди... Ты сядь. Я расскажу. С Галей плохо. - И пока, сбиваясь, Говорил он о своей беде, Танин взор скользил, не отрываясь, По кустам, по бревнам и воде... Вон пришла к реке купаться ива. Подошла, склонилась над водой И струю прохладную пугливо Трогает зеленою рукой. Что у ивы, например, за боли? Веточку сломаешь - отрастет... Громов все рассказывал о школе И о письмах Галиных на фронт. Руку взял - руки не отняла. - Таня, ты ведь добрая, я знаю... - Да, Андрей, ты прав... Я понимаю. Ну, довольно! - Встала и пошла. Обернулась. Посмотрела твердо. Нет, прощаясь, взгляд не упрекал, А, как встарь, насмешливо и гордо Словно бы два пальца подавал. Вряд ли Громов сам себе признался, Что, стремясь к Галине всей душой, Он тогда почти залюбовался Горделивой этой красотой. 3 Ночь идет, планету убирая, Звездный ковш наполнила водой, Отпила и, щеки надувая, Целый мир обрызгала росой. Из тумана сшила занавеску, Чтобы рыбам крепче спать в пруду, Лунный таз начистила до блеска И, подняв, надела на звезду. И повсюду тишина такая, Будто звуков в мире больше нет. Ходит ночь, планету убирая, Звезды льют свой золотистый свет... Сон, как потревоженная птица, Что в испуге вьется над гнездом, Над Андреем мечется, кружится, То вдруг тихо сядет на ресницы, То умчится с легким ветерком. "На душе небось у Гали скверно... Что вдохнет ей в сердце теплоту? Мой приезд! Ведь у нее, наверно, Каждая минута на счету. Я вернусь - и вмиг отставка горю. "Галка, все печальное забудь! Улыбайся, собирайся в путь. Прямо завтра и поедем к морю!" - Извини, Андрей, не помешала? - Вновь Татьяна! Что за тяжкий рок?! - Вижу, папироска замерцала, Я и забрела на огонек. Ты небось подумал: "Вот дурная! Как сказать ей, что в конце концов..." Нет, геолог, не стонать пришла я И не штопать рваных парусов. Было б слишком глупо унижаться, Да и чувств слезами не вернуть. Просто я пришла, чтоб попрощаться, Просто, чтоб сказать: "Счастливый путь!" В двадцать пять уже не верят в чудо. Вот и все, геолог... Поезжай... Ну а если в жизни станет худо, Помни: я люблю тебя. Прощай!  * ЧАСТЬ 3 *  Глада VI. В МОСКВЕ 1 Сквозь стайку дач, спеша в Москву, Состав промчался с грузом хлеба И, растревожив тишину, Швырнул гудок, как камень, в небо. А вот курьерский. Он летит, Он товарняк перегоняет, Ведь там Галинка ждет, не спит, Он это знае-ет, знае-ет, знае-ет... Вокзальный свод в лучах сверкает, Как сказочная стрекоза... Дома, зевая, протирают Свои квадратные глаза. Ночь темный спрятала покров В кусты газона, за скамейку. Светает... Радугой цветов Блеснула клумба-тюбетейка. Тюльпан расправил лепестки, Пион с плеча стряхнул росинку. Заря в струе Москвы-реки Полощет алую косынку. И от улыбки той зари В проулок удирает тень. Смущенно гаснут фонари - Приходит день. * - Шофер! Такси свободно? - Да, прошу! - Мне нужно в Теплый. Знаете дорогу? - Еще б не знать! Живу там, слава богу. - Вот и отлично. Едем. Я спешу! Шофер машину ловко развернул, Потом спросил: - А дом у вас который? - Дом двадцать шесть. - Тот весело кивнул: - А знаете, есть странные шоферы. Волшебники! Вот хоть бы я сейчас: Хотите, ваше имя угадаю? Вы муж Галины Громовой. И вас Зовут Андреем. Так я понимаю? Андрей воскликнул: - Так! Но кто же вы? Как вас-то звать? - Максимом Рыбаковым. - Теперь понятно. Галя из Москвы Вас часто теплым поминала словом. А Варя ваша просто сущий клад. Сердечный, настоящий человек! Спасибо вам... Я очень, очень рад... Такое не забудется вовек! Максим нахмурил брови: - Ерунда. С людьми живем, а не в глухом болоте. Случись с другим такая же беда, И вы небось ведь мимо не пройдете?! Андрей сказал: - Я, кстати, вот о чем: У вас нога, а вы.... Я извиняюсь... - Максим кивнул: - Маресьев за рулем! - И улыбнулся: - Ничего, справляюсь. Ну вот мы и приехали! Пока! Галина ждет. В глазах небось огонь. Счастливо вам! - И сильная рука Андрею крепко стиснула ладонь. 2 Как странно все: не вышла на звонок... Открыла дверь соседка - тетя Шура. - Андрей? Входи! Ну как дела, сынок? Ой, что же это я стою, как дура?! Иди, иди, совсем ведь заждалась. Волнуется, поди-ка, ретивое?! Все на вокзал звонила... Извелась... Ах, господи, вот горе-то какое! - Да будет вам! - Но все-таки в тревоге Рванул он дверь, шутливо прогудев: - Встречай, жена! Домой вернулся лев! - И замер, удивленный, на пороге... Она сидела боком у стола, Лица не поворачивая к свету. Вся жизнь в тот миг, казалось, перешла Лишь в пальцы, теребящие газету. Пред ним была она и не она. И близкая, и словно бы чужая: Куда девалась нежно-золотая Ее волос пушистая волна? Уже не пряди, вешним солнцем сотканы, Теперь, как странно глазу, у жены, Как после тифа, крохотные локоны Из-под косынки были чуть видны. Вдруг обернулась, ко всему готовая, И тотчас в сердце, как заряд свинца, - Полоска шрама, тонкая, пунцовая, От уха к носу поперек лица... Хотела встать, но отказали ноги. Он подскочил к ней, обнял, зашептал: - Сиди, сиди... И к черту все тревоги, Вот я и дома... Ехал... Тосковал... Она к нему прижалась головой. И он умолк. Какие тут уж речи! И тотчас ощутил, как под рукой Вдруг задрожали тоненькие плечи. - Ну, будет, будет!.. Это ни к чему... Не так все плохо... Нет, ты не права. - Ах, что он говорит ей! Почему? Куда вдруг делись главные слова? Те самые, что, сидя у реки, С любимой разлученный дальней далью, Под шум тайги, в минуту злой тоски Он повторял ей с тихою печалью? Так что ж, он позабыл их? Растерял? Иль чем-то, может, вдруг разочарован? Да нет же, нет! Он попросту устал И этой встречей горькою взволнован! Она, вдруг смолкнув, тихо руку мужа Сняла с плеча и опустила вниз, Туда, где пояс с каждым днем все туже: - Ну вот тебе, Андрей, и мой "сюрприз".. Рука его как будто испугалась, Едва заметно дернулась назад... Но нет, ей это только показалось! Он крикнул: - Галка, я ужасно рад! Нас будет трое! Превосходно! Славно! А я-то там никак не мог понять... Теперь уж вам, Галина Николавна, Нельзя слезинки даже проливать! Ну, я побреюсь, подзарос в дороге! - Что рассказал, что скрыл любимый взгляд? И сердце билось в страхе и тревоге: Рад или нет он? Рад или не рад?.. 3 Неделя прошла, а за нею другая, Жизнь словно бы гладко и мирно течет. Ни горя, ни песен, ни ада, ни рая... Пусть так. Но чего же еще она ждет? Веселья? Да нет же! Она не про это. С весельем успеем. Веселье - потом. Иной холодок тут средь теплого лета: Андрей... Что-то новое прячется в нем. Нет, внешне он тот же: приветливый, ровный, С рассветом он в главке, к закату - домой. Порою обнимет, погладит любовно И слово сердечное скажет порой. А то вдруг пошутит: - А ну-ка, Галина! Ты знаешь: ведь лжи я терпеть не могу. Ты в самом ли деле подаришь мне сына? Смотри, коль девчонку, на полюс сбегу. И все-таки сердце все чаще сжималось: Порою украдкой он глянет, вздохнет, И вдруг точно грусть или легкая жалость, Как тень, в его темных зрачках промелькнет. Мелькнет, будто птица помашет крылом, И снова все ровно, спокойно и складно. Но женским, но тайным каким-то чутьем Она понимала: "Нет, что-то неладно!" Готовилась к школе, над планом сидела. "Все думы тревожные - глупость, пустяк!" Но сердце как будто иглой то и дело Кололо: "Нет, Галка, здесь что-то не так!" Но что же не так? Может, чувства остыли? Нет, это неправда! Андрей не такой. А может быть, недруг преследует? Или Гнетет его скука бумаги и пыли И сердцем он рвется к работе живой? Что ж, может быть, пусть он встряхнется немножко! Пускай! Ведь живая работа нужна. Но я тогда как же? А как же Сережка? Ведь это уж скоро... А я здесь одна... Но что, если он и не мрачен нисколько И это лишь глупые нервы шалят? Что, если все это мне кажется только? Ах, вздох его грустный! Ах, горестный взгляд! Он сам засмеялся бы: "Сгинь, ураган! Куда я поеду? Нашла же заботу! Итак, педагог, доставай-ка свой план. Поныла - и хватит! Теперь за работу!" 4 Лунный свет лежит на одеяле... - Спишь, Галина? - Он слегка привстал. - Знаешь, мне сегодня приказали Возвращаться к нашим, на Урал. Только не волнуйся. Я ведь скоро! Ровно через месяц и назад. Еду по запросу Христофора. Что же, он начальство, я солдат. "Так и есть!" Она тоскливо сжалась. "Вот он, вздох, и вот он, грустный взгляд! Значит, ничего не показалось... Но ведь он не сам, ему велят!" Прошептала: - Ну, а как же я-то? Ведь теперь уж скоро я должна... Знаешь, мне немножко страшновато: Вдруг случится что, а я одна... - Как одна? Да тут кругом друзья! Вспомни хоть про Варю Рыбакову. - Не сердись, Андрей, я просто к слову. Раз нельзя, ну значит, и нельзя. И, обняв порывисто его, Прошептала ласково и тихо: - Ничего, конечно, ничего... Просто я ужасная трусиха. Он погладил худенькую шею И сказал с улыбкою: - Не трусь! Я же через месяц возвращусь И ко всем событиям успею. С первым снегом, утренней порошею Прикачу я. Все сомненья прочь! Спи, Галинка, спи, моя хорошая... Спи спокойно... За окном уж ночь... Тьма вокруг все гуще, все плотнее. Бьют часы - рассвет еще далек. Скверно нынче на душе Андрея, Он лежит и смотрит в потолок. Что ж он, сердцем, что ли, измельчился? Почему он Гале не сказал, Что "Колумб" ни строчки не писал И что ехать сам он напросился? Испугался честных глаз Галины? Да, пожалуй. Видно, в чем-то слаб. Но зачем же ехать? Где причины? Сам себе-то объяснил хотя б? Объяснять? Но тут бессильны речи! Погоди, когда ж все началось? В день приезда. Да, тогда при встрече Словно б что-то в нем оборвалось. Галка та и больше уж не та! Что ж, выходит, и любовь пропала? Что ж, выходит, только красота В ней всегда Андрея привлекала? Нет, конечно, глупость, ерунда! Тут не это, тут совсем иное. Ну, а что, Андрюша? Что такое? Разлюбил? "Да нет же, никогда! Шрам? Неужто этакая малость... Впрочем, нет, пусть это не пустяк, Только я не поступил бы так. Просто мне сейчас мешает жалость. Я еще привыкнуть не могу. Ну, да это, право, и понятно. А отъезд? Но я же не бегу! Я ведь через месяц и обратно. Съезжу, поработаю, встряхнусь. Дело там горячее, живое. Шум таежный вмиг развеет грусть. И домой! И снова я с тобою. Надо спать. Часы пробили три. Скоро ночь огни свои потушит. И зажгутся факелы зари. Надо спать... И вдруг чуть слышно в душу - Тихий голос... Но зачем? Откуда? "Да, ты прав, геолог, поезжай. Ну а коли станет в жизни худо, Помни: я люблю тебя. Прощай!" К черту! Хватит! Мне не так уж плохо. Грусть пройдет, развеется, как дым. Он затих и с еле слышным вздохом Прошептал: - Ну ладно, поглядим... Лунный свет лежит на одеяле, По ночному столику скользит... Нет, сегодня он уснет едва ли. А Галина спит или не спит? Только нет, видать, и ей не спится. И хоть мрак еще висит ночной, Но он ясно чувствует щекой, Как дрожат Галинины ресницы. Глава VII. НЕСЧАСТЬЕ 1 - Ты что же это, друг, лежишь с газетой? Жена с работы - прямо в магазины, Тащи, как лошадь, свертки да пакеты, А он пришел, и нет ему кручины! Ну, хоть бы ужин разогрел, солдат! Ведь знаешь, что жена вернется злая. Возьму-ка я сейчас вон тот домкрат Да косточки твои пересчитаю! Максим накрылся в ужасе газетой: - Постой, не бей младенца, пощади! Все разогрел: и кашу и котлеты. Вон там снимай подушку и гляди. - Ах, господи! - Варвара застонала. - Ну как тебе хозяйство доверять? Кастрюлю прямо дном на покрывало... Помог. Спасибо. Нечего сказать! Потом, надев домашний сарафан И доставая свертки из корзины, Частила: - Вот сосиски, вот сазан, А это вот севрюга для Галины. Смотри какая, правда, хороша?! А то ведь Галка, ну буквально тает. В чем, право, только держится душа? Не спит, не ест, все мужа поджидает... А муж хорош: не пишет и не едет. Копает где-то камни у ручья. Эх вы, мужчины! Нет у вас, медведи, Где надо, настоящего чутья! - Но-но! - Максим с улыбкою сказал. - Давай за стол! К чему шуметь без толку? А я таких огурчиков достал... Мечта! Ты любишь пряную засолку? У нас суббота нынче, не страдай... Ведь тут пустяк... Совсем пустяк в графине... - Огурчики? Постой, не открывай! Огурчики я отнесу Галине. - Ну что ж, отлично! - молвил Рыбаков. - Рюмашка есть - закуска не кручина. - Для рюмки, милый, кстати, есть причина: Перехожу теперь на шесть станков! У нас на "Красной Розе" порешили Такие вскоре выпустить шелка, Что все другие смежные текстили От зависти сгорят наверняка! Представь: на синем поле без узора... Ах, нет! Чтоб ты наглядней представлял, Дай карандаш! - Но тут из коридора В дверь кто-то еле слышно постучал. Она вошла, шагнув тяжеловато, Осыпанная снегом и дождем, И, улыбнувшись как-то виновато, Вдруг прислонилась к косяку плечом. - Галина! - Варя бросилась к порогу, Порывисто подругу обняла. - У нас испорчен лифт, а ты, ей-богу, Одна на пятый... Ведь с ума сошла! - Постой, Варюша! Я же вся в снегу. Где вешалка? Мне помнится, в передней? - Максим шагнул: - Позвольте, помогу, Я кавалер как будто не последний! Галина взгляд на Варю подняла. А в нем тоска... Безжизненное море... - Что, Галка? Что? Неважные дела? Беда случилась? - Нет, Варюша, горе! Прошла... Безмолвно села на диван, Смотрела в сумрак строго и печально. Взяла зачем-то поданный стакан И все крутила ложкой машинально. Потом взглянула в круглое трюмо: - Что ж, тут любой, наверно, отшатнется... Мне, Варя, нынче принесли письмо. Андрей... Он не приедет... Не вернется... Слова звенели холодно, как льдинки. Казалось, что душе ее сейчас Чужды все чувства. Ни одной слезинки Не пролилось из потемневших глаз. - Oн пишет мне... постой-ка, что ж он пишет? Ах да!.. О том, что он не может лгать, Что мой привет в таежном ветре слышит, А сам в душе не в силах отыскать Ни ласки, ни ответного огня, В нем, как он пишет, что-то вдруг сломалось. Нет, он не то чтоб разлюбил меня, Но "жалость, Галка, понимаешь, жалость! Она, как спрут, мне сердце оплела. Прости, я знаю: жалость унижает. Но если сердце с ней не совладает, Любовь уйдет. И вот она ушла... Нет, даже не ушла, но рядом с нею Живет вот этот леденящий спрут. Суди сама: ну разве так живут? Живут - любя и вместе с тем жалея? Нет, ты ни в чем, ни в чем не виновата! Но я никак привыкнуть не могу... И, все былое сохраняя свято, Я честно ухожу, а не бегу. Прости, Галина, мне ужасно больно. Ведь я сижу, как Каин, над письмом..." А дальше он... Но, кажется, довольно! Хотя постой. Тут вот еще о чем. Еще одна томит его кручина: Мне будет трудно. Я же скоро мать! А он отец. Он не забудет сына. Он нам обоим станет помогать. Вся эта многослойная постройка Имеет и довольно прочный гвоздь: В конце он пишет про Татьяну Бойко... Да, без того, видать, не обошлось. Нет, Варя, мне не надо состраданья. Я думала. А впрочем, что слова?! Прочти сама "сердечное" посланье. А вдруг и я тут где-то не права. Прочтя письмо, Варвара помолчала. - Нет, не на том стоит, Галинка, мир! - И вдруг со злобой тихо прошептала Презрительно и твердо: - Дезертир! 2 - Вот я и дома! Ничего, Варюша, Теперь, спасибо, я дойду одна. А час теперь который? Ты послушай, Какая вдруг повисла тишина! Свежо. Морозит. Ну, Максим, давайте Увесистую вашу пятерню. Нет, нет, благодарю, не провожайте! Да, завтра непременно позвоню. Они ушли. И слабую улыбку Вмиг будто ветром сдунуло, смело. "Что ж, может, вправду сделала ошибку, Иль мне, как говорят, не повезло?" По лестнице взошла, не отдохнула. Ну что усталость? Это ли печаль? Дверь комнаты привычно распахнула И долго, опершись о спинку стула, Смотрела в ночь, в заснеженную даль. Потом, раздевшись, села, оглянулась. Все пусто, странно, как нелепый сон. Такое чувство, будто бы вернулась Сейчас она с тяжелых похорон. Как будто бы из комнаты недавно, Ну, может статься, с час назад всего... Брось! Перестань, Галина Николавна! Ты не одна! Не забывай о главном: Не забывай про сына своего! Но он еще для жизни не разбужен, А от него уже и отреклись... "Теперь ты, видно, только мие и нужен, Мой несмышленый маленький "сюрприз!" Кто б ей на все вопросы мог ответить? Кто мог бы самый мудрый дать совет? Скажи: есть человек такой на свете? - Да, есть! А впрочем, может быть, и нет. К нему прийти б с любой бедой-кручиной, К щеке припасть, заплакать наконец. Но кто же этот человек, Галина? - Кто? Николай Васильич - мой отец. Вот он на фотографии альбомной В буденовке и с шашкой на ремне, Плечистый, загорелый, запыленный, Сидит на сером в яблоках коне. А здесь он на субботнике копает Для домны котлован на пустыре, По пояс голый в гуле и жаре... Устал, наверно, а глаза сияют. А вот он с милой синеглазой Маней Сидит у речки, робок и суров. Она - в цветистом легком сарафане, С большим букетом полевых цветов. Тут ряд цехов, дымы до небосвода, Кружатся листья, будто мотыльки... И он, директор, во дворе завода Осматривает новые станки. А это школьный лагерь под Красковом. Веселая, живая детвора, А в центре папа в галстуке пунцовом Сидит у пионерского костра. Ей вспомнилось, как слушали ребята Буденновского славного бойца О сабельных атаках, и охватах, И выходе из вражьего кольца. Он с ними пел о красных эскадронах. Потом фанфарный прозвенел сигнал, И лучший звеньевой Аидрюша Громов Ему на шею галстук повязал. Мать - ласковая, добрая... И все же Галина, неизвестно почему, Бывало, с тем, чего понять не может, Не к маме шла, а к строгому - к нему. И что бы дочь порой ни натворила, Все разберет по совести отец. Нахмурит брови - значит, заслужила, Похвалит - значит, вправду молодец! Но как-то зимней сумрачной порою, Когда в домах укладывались спать, Случилось вдруг нелепое, такое, Чего ни объяснить и ни понять... * По большому ледяному кругу С каждою секундой все быстрей Галя с Зиной - школьные подруги - Мчались мимо лунных фонарей. Толстенькая Зина отставала И пищала где-то позади: - Галка! Галка! Ты же обещала... Так нечестно... Слышишь, подожди! Ветер бил в лицо упруго, колко, Грохотал оркестр издалека. И большая огненная елка Отражалась в зеркале катка. А потом, держа коньки под мышкой, Шли подруги весело домой. Вдруг какой-то озорной парнишка Их нагнав, шутливо крикнул: - Стой! Обернулись. Громов! Вот так встреча! - Вы куда, девчонки? Я в кино. В "Арсе" - "Цирк", причем последний вечер. И билетов, я звонил, полно! Вы домой идете? Подождите! До кино всего кварталов шесть. Двинемся все вместе! Ну, хотите? У меня и деньги, кстати, есть. Зина понимающе вздохнула: - Нет уж, извините, я пойду, - И в толкучку с хохотом нырнула. Подмигнув подруге на ходу. Возвращались поздно. Падал снег, Будто с елки, пышный и блестящий. Галя вдруг сказала: - А ведь негр, Ну, малыш тот, он ведь настоящий. - Вот еще! - Андрей захохотал. - Где в Москве достанешь негритенка? Попросту гример замалевал Самого обычного ребенка. - Ну, а губы? Губы? Никогда Губ таких у наших не бывает! - Что там губы? Губы - ерунда! Губы тоже клеем прилепляют. Галя стала спорить: - Вот и нет! - А потом подумала: "К чему? Дома папа. Расскажу ему, Он-то сыщет правильный ответ". Все ж у дома робко повздыхала. Папа скажет: "На дворе уж ночь. Это где ж ты столько пропадала? Ну, вконец избаловалась дочь!" Подымаясь лестницей, храбрилась: "Папа, но ведь я же в первый раз... Папа, - я скажу, - у нас сейчас Вышел спор..." И вдруг остановилась: Свет в прихожей... Дверь полуоткрыта... Это в час-то ночи! Ну, дела! Видно, мама тоже так сердита, Что в расстройстве дверь не заперла. В кабинете за портьерой свет. Папа ждет. Сейчас он глянет строго... Ну, да будь что будет! И с порога Девочка шагнула в кабинет. Дальше было все как в лихорадке... Нелегко об этом вспоминать! Папы нет... Все вещи в беспорядке, Бледная, встревоженная мать. - Что случилось? - А уж сердце бьется. Тихий мамин голос: - Ничего... Тут ошибка, Галя. Он вернется, Просто с кем-то спутали его. Сам сказал мне: "Завтра же приеду. Погоди, заране не тужи! Значит, завтра, ровно в три, к обеду. И Галинке это же скажи!" Да ошибся, видно, просчитался! Мчались дни, тянулась цепь годов, Но домой не шел, не возвращался Николай Васильевич Ершов, * Эх, Андрюшка! В трудные года Ты не трусил косности людской. Почему ж ты храбрым был тогда, А теперь сробел перед бедой? Что с тобой случилось в самом деле? Красота... Да в ней ли только суть? Шрам! Скажи, Андрюша, неужели Он любовь способен зачеркнуть? Если б вдруг тебе пришлось вернуться С фронта без руки или без глаза, То, клянусь, мне не пришла б ни разу Мысль, чтобы уйти иль отвернуться. Говорят: "То женская любовь!" А мужская разве не такая? Что за глупость: женская... мужская... Ведь у нас одни душа и кровь! Впрочем, дело даже не в крови. Остывает ведь и сталь кипящая. Просто есть подобие любви И любовь - большая, настоящая!  * ЧАСТЬ 4 *  Глава VIII. СЫН 1 И вот он - сын! Ножонками суча, Глядит на мир спокойно и открыто И клюв у целлулоидного грача Беззубым ртом сжимает деловито. Ему всего три месяца, и он Еще ни дум не знает, ни забот. Без туч над ним синеет небосвод, А мир его - еда да крепкий сон... Но мать уже до острой боли любит И то, как сын смешные бровки супит, И золотой пушистый хохолок, И жилку, что бежит через висок. Ей иногда не верится, что он, Вот этот сверток чуть побольше книжки, Не выдумка, не сказка и не сон, А настоящий маленький сынишка! И смех и грех смотреть, как он порой, Барахтаясь в короткой рубашонке, Через себя фонтанчик пустит тонкий, Подушку всю облив за головой. Подобных "дел", нескромных и сумбурных, Немало доведется наблюдать. В три месяца всех "навыков культурных" Не в силах человек еще понять. Да не беда! Вот станет повзрослее И все постигнет. А пока что сын Глядит на мать... И нет его роднее! Ведь он такой для матери один! 2 - Можно к вам, Галина Николавна? - В дверь пролез заснеженный букет. За букетом девочка вослед. - Вы, ребята? Вот как это славно! Как я рада! Ну, прошу, входите. Да смелее. Сколько же там вас? Нина, Лена, два Алеши, Митя... О, да тут почти что целый класс! В платьях, отутюженных заране, В галстуках, что зорь любых алей, Вот они уселись на диване Стайкой красногрудых снегирей. Староста Петров, как самый главный, Произнес с торжественным лицом: - Мы пришли, Галина Николавна, Рассказать, что мы вас очень ждем. Двойки есть... Ослабла дисциплина... - И, смутившись, отошел к окошку. - Брось! - вскочила черненькая Нина. - Можно, мы посмотрим на Сережку? - Он не спит, Галина Николавна? - Нет, не спит, поближе подойдите. Только чур: спокойно, не галдите! - Нет, мы тихо... Ой, какой забавный! - А глаза большущие какие! - Карие, совсем не как у вас... - Ким утешил: - Это так сейчас. Подрастет - и станут голубые. - Вот как все предугадали славно! До чего же, право, мы мудры! - И, смеясь, Галина Николавна Потрепала детские вихры. Нина, розовея смуглой кожей, Подошла к ней: - Я хочу спросить: Можно иногда нам приходить Посидеть и поиграть с Сережей? Через час - в квартире тишина... Щебеча, умчались снегирята... А она стояла у окна, Вслед им улыбаясь виновато. Любят, ждут... Нет, эти но солгут! Взгляд ребячий не привык лукавить. А она? Давно ль хотела тут Все забыть, все бросить и оставить... Думалось: районный городок... Школа, дом, за окнами картошка, Из трубы клубящийся дымок, Книги, труд и маленький Сережка... Школа, труд... А разве здесь не труд? Разве нет и тут друзей горячих? А ребята? Разве же бегут От таких вот чистых глаз ребячьих? Струсила? Обида сердце гложет? Пусть! Тут важно только не сломаться. Трус не тот, кто может испугаться. Трус - кто страха одолеть не сможет! Сын промолвил с важностью: - Агу! - Да, малыш, уйдет, затихнет гром. Никуда-то я не побегу, Мы и здесь с тобою заживем. 3 - Галина, можно? - Распахнулась дверь, И появилась Эльза Вячеславна. - Не спит малыш? - Не спит. - Ну вот и славно! На, детка, зебру - презанятный зверь. Одета гостья ярко и нарядно: Шелка, сережки, кольца, кринолин... Все бьет в глаза, все пестро, все нескладно. Сама точь-в-точь как зебра иль павлин! - Мы, Галочка, квартиру получаем. Хлопот по горло: с мебелью беда! То купим шкаф, то кресло прозеваем... Вот все обставлю, приходи тогда. - Что ж, как-нибудь визит такой устроим. Сейчас же попрошу я вот о чем: С полчасика побудь с моим героем, Пока я отлучусь за молоком. - Ах, я не прочь! Но тут меня тревожит Боязнь: а вдруг чего недогляжу? К тому же платье... Подызмяться может... А впрочем, ладно, мчись, я посижу. Она с надрывом что-то стала петь, Потом младенцу показала рожки. Но край пеленки, там, где были ножки, Вдруг начал подозрительно влажнеть. Авария! Что делать новой "маме"? Она к кровати робко подошла И пальцами с блестящими перстнями Пеленки край брезгливо подняла. Увидев незнакомое лицо, А может статься, ощутив на теле Чужой руки холодное кольцо, Малыш заплакал горько в колыбели. Он так сучил озябшими ногами, Так громко плакал, стиснув кулачки, Что временной и неумелой "маме" Осталось лишь схватиться за виски. Нет, где уж этой барыньке столичной, Чья лишь в нарядах и живет душа, Управиться с хозяйством непривычным - Одеть и успокоить малыша?! Но что это: мираж? Метаморфоза? Сняв быстро брошь и положив в карман, Она накидку цвета чайной розы Швырнула вдруг, как тряпку, на диван. Откуда эта быстрая сноровка? Галина поразилась бы донельзя, Увидев, как уверенно и ловко Ее Сережку пеленает Эльза. Но Эльзы нет здесь. Нету, право слово! Нет дамы в ярких кольцах и наколках. Есть просто Лиза - дочка горнового, Девчонка из рабочего поселка. Отец - в цеху, мать целый день стирала, А старшая, вскочив еще спросонок, Уже кормила, мыла, пеленала Своих чумазых братьев и сестренок. Но годы шли, и прошлое забылось. Богатый муж... Безделье и шелка... Когда она душою опустилась, Теперь нельзя сказать наверняка. Не в тот ли день и час, когда решила, Что труд придуман только для мужей, И весь свой пыл душевный посвятила Кокетствам да наружности своей? Ответить трудно. Только мир стал тесен. Вся жизнь: прилавки, моды и кино. Мурлыканье пустых, пошлейших песен... И грустно, и противно, и смешно... Но нынче звонкий, горький плач ребячий На миг какой-то всю ее встряхнул, Как будто в омут плесени стоячей С размаху кто-то камень зашвырнул. И разом точно встала тень былого: Нет Эльзы в брошах, кольцах и наколках. Есть просто Лиза - дочка горнового, Девчонка из рабочего поселка. Надолго ль это сердце встрепенется? Ворвется ль в омут свежая струя? Иль плесень снова медленно сомкнется?.. О том пока и сам не знаю я. Глава IX. НОЧЬ Вешняя безоблачная ночь, Ветер клейко пахнет тополями... Сколько губ в такой вот час не прочь Говорить сердечными стихами? Хмелем бьет зеленое вино От корней травы до небосвода. Все сегодня лирики полно: И дома, и люди, и природа... Любит ветер вот такую ночь: Зашумел вдруг, точно стая галок, И, сорвав, умчал со смехом прочь Белый тополиный полушалок. Вон, покинув пестрый хоровод, На трубе сидит звезда-красавица, А гуляка-месяц, будто кот, К ней по гребню крыши пробирается. Мерно плещет спящая река... А над нею песнь и звон гитары. Песнь любви... В ней радость, и тоска, И покой, и вьюги, и пожары... Петь ее с подругою вдвоем Хорошо! И все же, скажем честно, Не под каждой дверью и окном Песне этой прозвучать уместно. Не всегда. Да вот хотя б сейчас В комнате, за этой вот гардиной, Мать сидит и не смыкает глаз У кровати маленького сына. На диване в пестром беспорядке Кубики, жирафы и слоны, Зайцы, носороги и лошадки Дремлют в блеске матовой луны. Спит "зверье" беспечно, тихо, мирно... Лишь солдатик - честная душа, Сжав приклад и став по стойке "смирно", Верно охраняет малыша. Что мальчишке этой ночью снится? Впрочем, может быть, и ничего. Он уснул. А матери не спится. Мать сидит и смотрит на него. Вот он спит, не знающий тревоги, Тот, кому в большую жизнь идти. Перед ним открытые дороги, Но уже с ухабами в пути. Он шагнет, он солнцу улыбнется, Но, хоть трижды будь он молодец, Сколько раз он больно ушибется, Встретясь со словами: "Твой отец". Да, отец... Он не войдет открыто, Не посадит сына на плечо, Не подбросит к синему зениту, Не сожмет в объятьях горячо; Не притащит ежика в газете, Не набьет за пазуху конфет. "Твой отец..." Он хоть и есть на свете, Но считай, что все равно, что нет! Он придет, но не путем победным. Нет, не старшим другом, не отцом, А всего лишь сереньким, судебным, Жалким "исполнительным листом". За окошком дальний звон гитары... Сыплет с неба звездный листопад... Под луною всюду нынче пары, И везде о чувствах говорят. "Я люблю!" - взволнованная фраза. Сколько тут заманчивых огней! Все ж прошу, товарищи, не сразу, Повстречавшись, обращайтесь к ней. Не ханжа я. И нравоученья Мне смешны. А тут вот не смешно. Слишком уж огромное значенье В этих двух словах заключено. Мы ль суровы, или жизнь сурова, Я не знаю. Только ты пропал, Если вдруг, сказав большое слово, Чувств больших при том не испытал. И когда придет к тебе иное И объявит радостно: "Ты мой!", Как ломать все то, что ты построил, Как с другою поступить судьбой? Все долой? Ведь тут пришло большое! Но постой! Проверим, поглядим. Может быть, и это все пустое? Может быть, и это только дым?! Кто б ты ни был: женщина ль, мужчина, Все продумай, прежде чем решать, Чтоб кому-то у кровати сына Горьких слез потом не проливать. Сон смежил мальчишечьи ресницы. Тихо ночь над крышами плывет... Спит малыш, а матери не спится, Мать ему вполголоса поет. КОЛЫБЕЛЬНАЯ ПЕСНЯ Бьется в стекла звездная метель Вместе с тополиною порошею. Пусть, малыш, летят к тебе в постель Бабочками сны твои хорошие. Нам пока тревоги не видны, Что ж, на то и сетовать не станем. Спи, мальчишка, - голубые сны Снятся людям только в детстве раннем. Хорошо о подвигах мечтать, Мчаться к звездам, плыть по бурным рекам, Только, прежде чем героем стать, Стань сначала честным человеком. Будь таким во всем и до конца, А преграды - пусть они встречаются! Знай, что горы, звезды и сердца Только честным в жизни открываются. Млечный Путь, мерцая, смотрит вниз, Дремлет ива с вербою-подружкой... А вверху торжественно повис Месяц золоченой погремушкой. Речка чуть дрожит под ветерком... Полночь уж сменилась с караула... Где-то нынче, чмокая рожком, Гордая любовь твоя уснула... Встреча ваша, милый, впереди. С крепкой дружбой, с песней, с соловьями... Только не обидь ее, гляди, Злыми и ненужными словами. Скоро день, фанфарами трубя, Брызнет светом ярко-золотистым. Пусть же будет счастье у тебя Вот таким же солнечным и чистым! Бьется в стекла звездная метель Вместе с тополиною порошею. И летят, летят в твою постель Бабочками сны твои хорошие. Глава Х. НЕГАДАННЫЙ ПРИЕЗД 1 С портфелем и тетрадками под мышкой Галина быстро шла по переулку. Она спешила: как-то там сынишка? Ходил ли с тетей Шурой на прогулку? Надет ли шарф? Накормлен ли малыш? Вот так всегда: уходишь на работу, А в сердце бесконечная забота, И целый день торопишься, спешишь. Но скоро, видно, кончится тревога. И мама рада, и Сережка рад. Через неделю - первая дорога: Малыш пойдет к ребятам в детский сад. Пока же мать, по сторонам не глядя, Спешит, земли не чуя под собой. В руке - портфель, под мышкою - тетради И детский синий шар над головой. В прихожую вошла, заторопилась, Поспешно пробежала коридор, Но возле двери вдруг остановилась, Услышав непривычный разговор. Мгновенно сердце сжалось и упало, Охвачено волненьем и тоской. Два голоса Галина услыхала, Два голоса: Сережкин и мужской. Андрей пришел? Ах, нет... Ошибка. Где там? Но чей же это голос? Чей же? Чей? И вдруг мгновенно нестерпимым светом Пронзили душу тысячи лучей! Рванула дверь, и вдруг ослабли ноги, Как будто кто-то налил в них свинец, И, тихо покачнувшись на пороге, Она чуть слышно крикнула: - Отец! Все закружилось в странной карусели... Шагнуть хотела - не хватило сил. Померкло солнце... Окна почернели... И пол куда-то медленно поплыл... Упал портфель, рассыпались тетради... Цветистый шар взлетел под потолок, И видел сын, как незнакомый дядя Мать, подхватив, к груди своей привлек. 2 Значит, жив он! Жив и снова дома! Это все действительность, не сон! Здесь вот, рядом... Настоящий он! Как же все до боли в нем знакомо! Все такой же рослый и плечистый, Та ж привычка гладить жесткий волос. Тот же взгляд, внимательный и быстрый, И все тот же басовитый голос. Только стал сутулиться сильнее, И морщин прибавилось у рта. Стал весь как-то строже и белее, Молчаливей (новая черта). - Говоришь, надеялись и ждали? Что ж, как видишь, буря улеглась. Вновь мы вместе. И долой печали! Жаль, вот только мать не дождалась... Слышал... Знаю... Помолчи, не надо... Это после... Расскажи-ка вот, Что за внук здесь у меня растет И дорос уж даже до детсада? Он, брат, мне тут все порассказал, Дал понять, что он в душе пилот. - Николай Васильевич привстал И легонько внука ткнул в живот. Внук смущенно к матери прижался И сказал: - А я и не боюсь. - Не боишься? Ну, коли не трус, Мы друзья. - И дед заулыбался. От улыбки и веселой фразы, Оттеснивших хмарь минувших дней, В комнате Галины как-то сразу И уютней стало и теплей. Льется мягкий свет от абажура, Внук уснул, сказав: - Спокойной ночи! - На стене колышутся фигуры, Тихо чайник на столе бормочет... Галю нынче просто не узнать: Щеки пышут, голос стал звенящим. Как ей много надо рассказать О плохом и светлом, настоящем. Было все: хорошая любовь И обида, острая, как жало. Но хоть вся любовь и не пропала, Да былому не вернуться вновь. Что ж, права пословица о том, Что друзей познаешь лишь в беде, И они находятся везде, Там, где мы их даже и не ждем. У отца завороженный взгляд: Как в кино, проходят перед ним Педагоги, шумный класс ребят, Тетя Шура, Варя и Максим. - Знаешь, папа, в день, когда Сережа Должен появиться был на свет, У меня вдруг холодок по коже - Вдруг беда, а близких рядом нет?! Вдруг беда... Но, честное же слово, Дня того мне в жизни не забыть. Нам с тобой Максима Рыбакова Нужно, право, век благодарить. Так и вышло: в трудную минуту Не случилось рядом никого, Только вдруг как ветром почему-то Занесло мне именно его. Знаешь, как мы мчались на "Победе"?! В нитку - светофоров огоньки... Красный свет! А мы несемся... Едем! В стекла - ветер... Позади - свистки... По когда мы вышли из машины, Мне вдруг стало худо... Мир качался... А шофер... - И тут, смеясь, Галина Показала, как он растерялся. - Знаешь, он большой такой, забавный, Топчется, а щеки побурели. "Можно мне, Галина Николавна, Вам помочь?.. Мы вот уже... У цели..." Я шепчу: "Спасибо... Где же вам?.." Но уж он меня, как нянька, обнял, Мягко, будто перышко, приподнял И понес к распахнутым дверям. А ведь у него, я говорила, Нет ноги. Ты умный, ну скажи: Разве тут физическая сила? Тут не то. Тут красота души. И вот так всегда, я убедилась: В трудный час повсюду есть друзья. Впрочем, я совсем заговорилась, Только о себе все: я да я! Главное - ты дома! Ты вернулся! И отныне вместе мы навек!.. - Николай Васильевич улыбнулся: - Верно, мой хороший человек! Я же обещал вам, что приеду. Даже время указал: в обед. - Дочь вздохнула: - И пришел к обеду С опозданьем на семнадцать лет... Он собрал морщины возле глаз И сказал: - Мы шли к огромной цели, Но не все в дороге разглядели. Что ж, не раскисать же нам сейчас! Что скрывать: куда как горько было Знать, что зря нагрянула беда... Только верь мне: ленинская сила Нас не покидала никогда! Завтра точно жди меня к обеду. Утром мне вручают партбилет. Что глядишь? Теперь-то уж приеду. Ни на миг не опоздаю. Нет! Дел у нас теперь невпроворот. Даром, что ли, мы с тобой Ершовы? Завтра ж из райкома на завод. Отдыхать? Забудь ты это слово! Кстати, вот что я хотел спросить: Ты теперь ведь не Ершова, знаю. Ну а он? Как он-то хочет жить? Ты прости, коль что не понимаю. Про него ты только намекнула. Мой характер - все сносить молчком. Что ж, вы разошлись или подуло Просто в сердце зимним холодком? Дочь качнула тихо головой И оказала, отстранись от света: - Он для нас совсем теперь чужой. Был и нет... И кончено про это. - Ну, а вдруг (ты потерпи немного), Вдруг потом развеется гроза? - И, как в детстве, ласково и строго Посмотрел ей пристально в глаза. - Жизнь сложна: порой одно лишь слово - И от всех барьеров только след... Вдруг, представь, увидитесь вы снова. Сердце дрогнет? Дрогнет или нет? И отметил с гордостью невольной В синем взгляде легкий блеск свинца. Да, такая, пусть ей очень больно, Твердой быть сумеет до конца! - Знаешь, папа, да, меня тревожит Мысль о встрече где-нибудь в пути... Ну а сердце... Кто ж предвидеть может, Как оно начнет себя вести? Только нет, не жду я перемены. Наша встреча? Есть ли в ней нужда? Впрочем, он и сам-то в эти стены Не придет, пожалуй, никогда. Глава XI. ТРУДНЫЙ РАЗГОВОР Но он пришел. Негаданно, нежданно... Войдя, смутился, робко помолчал... Потом спросил Галину Николавну И в дверь жены чуть слышно постучал. Она сидела с кипою тетрадей Перед столом, не поднимая глаз. И шум услышав, молвила не глядя: - Вам перцу, тетя Шура? Я сейчас! А возле шкафа над солдатским строем Пыхтел малыш. Его малыш. Его! И так вдруг захотелось взять героя, Прижать к себе, и больше ничего... Как все нелепо! Мирная картина - Жена и сын! И не его семья... И, вновь взглянув на тоненькую спину, Он тихо молвил: - Галя, это я... Она не ожидала этой встречи. И точно от внезапного толчка, Он видел, как спина ее и плечи Вдруг, покачнувшись, дрогнули слегка. И все же, если честно говорить, Об этом часе думала Галина. Пусть с ней расстался. Но не может быть, Чтоб не пришел он посмотреть на сына! Ведь сколько раз бессонными ночами Она решала, как себя держать, Во что одеться? Что ему сказать? И долго воспаленными глазами Смотрела в ночь, в заснеженную даль, Боря в душе обиду и печаль. На все: на труд и на улыбки даже У хрупкой у нее хватало сил. Все было ясно, как кивнет, что скажет, Но время шло, а он не приходил. А жизнь вокруг бурлила, клокотала, Сережка рос веселый, озорной, И боль ее сдавалась, отступала, Сменяясь на спасительный покой. И вот сегодня точно выстрел грома Былое вдруг плеснул через края - Раздался голос близкий и знакомый, Сказавший тихо: - Галя, это я... Взглянув назад, Галина быстро встала. Пошла... Остановилась перед ним. И тут слова, что прежде подбирала, Вдруг разом улетучились как дым. Решала встретить сухо, деловито. А с губ слова иные сорвались. И вместо: - Здравствуй, тронута визитом! - Она сказала: - Ну входи, садись... Нет, он почти совсем не изменился, Вот разве только малость похудел. Немного подбородок заострился, Да волос чуть, пожалуй, поредел. А так все тот же: статный, кареглазый, Все с тем же взлетом смоляных бровей, Все так же мягко произносит фразы, Да, перед нею он - ее Андрей! Ее? Да нет же, не ее, понятно! А все-таки зачем же он пришел? Ну, посмотреть на сына, вероятно, А сын за мамин спрятался подол. И, распахнув глазенки удивленно, Из-под бровей насупленных глядит, Как незнакомец, словно бы смущенно, О чем-то тихо маме говорит. - За то, что я... Ты извини, Галина... Впервые за такой солидный срок Решил вдруг навестить тебя и сына... Но ты поверь: иначе я не мог! Прийти - ведь это значит объясняться, А что я мог сказать тебе тогда? Двоим, я знал, бессмысленно встречаться, Коль между ними выросла беда. И я не мог... Ты понимаешь, Галя? Придя, услышать горький твой упрек. И там, в тайге, и после, на вокзале, Я думал, собирался... И не мог... Она молчала, у окошка стоя, Подставив щеки струям ветерка, И только пальцы быстрые порою По раме барабанили слегка. Все тот же профиль, та же нежность кожи И та же синь больших спокойных глаз. Знакомо все до мелочей, и все же В ней было что-то новое сейчас. Быть может, в том и пряталась причина, Что вместо пышных золотых волос Венок из двух тугих, тяжелых кос Кольцом лежал на голове Галины. От этого казалось, что она Чуть выше стала ростом и моложе. Той и не той была теперь жена, То мягче вроде б, то как будто строже... Одно мешало в этот час Андрею Назвать ее красивой до конца - Шрам, что, полоской тонкою белея, Бежал под глазом поперек лица. Но при любви что значит эта малость? Любовь? А разве он ее хотел? Ведь он же сам писал тогда про жалость... И гость, смутясь, неловко покраснел. - Я часто думал про тебя, про сына... Чего искал я? И куда забрел? Нашел я привлекательность, Галина, А красоты душевной не нашел. Нет, ты не думай, я ее не хаю, Какой мне смысл туманить ясный свет? Она, быть может, вовсе не плохая, Да вот тепла в ней подлинного нет. Она красива, в этом нет секрета. Улыбка, голос, горделивый взгляд... А мне порою красота вся эта - Как будто в будни праздничный наряд. И не глупа, и инженер хороший, А вот понять ни разу не могла, Что жизнь без дружбы, ласки и тепла Становится нередко скучной ношей. И сам не понимаю: в чем причина? Последний год все думаю, брожу... Все так нескладно... Но прости, Галина, Что я сейчас былое бережу... - Нет, ничего... - Галина усмехнулась. - О том забудь. Раз хочешь, говори. Но грусть твоя не поздно ли проснулась? Ведь тут не год, а вроде б целых три... И чуть в сердцах не обронила фразу: "Ты все о ней... О трудном, о своем... А вот не вспомнил, не спросил ни разу: А что же я? Как мы-то здесь живем?" И, будто в мысли заглянув Галины, Понуря взгляд, Андрей проговорил: - Небось считаешь, что тебя и сына Я позабыл? А я не позабыл. Я вижу вас. Но ты о том не знаешь. Ну хочешь, вот скажу тебе сейчас, Где ты с Сережкой вечером гуляешь? В том сквере, где палатка "Хлебный квас". Сказать по правде, мне ужасно стыдно, Таясь, вот так за вами наблюдать. Молчи. Я знаю, как тебе обидно, И знаю все, что можешь ты оказать! Я много думал... Трудно нам, не спорю. И все же я решил тебя спросить: Скажи, могла б ты, пересилив горе, Вдруг разом все мне тяжкое простить? Нет, я совсем не тороплю решенья. Но помни: та не новая жена! Что было там? Ошибка... Увлеченье... - Предательство! - отрезала она. Негромкий голос будто слит из стали. Андрей в глаза ей быстро посмотрел, А в них такие молнии сверкали, Что он, смутясь, на миг оторопел. - Ты был на фронте, шел сквозь пламя боя. Ответь же: кем считался там у вас Боец, который, оробев душою, Мог бросить друга в самый трудный час? А разве час мой легче был в ту пору? Недели две, как сняли бинт с лица, И... будем откровенны до конца... Мой "стан чудесный" превращался в гору... С таким лицом куда мне было деться? Но верилось: он любит... Ничего! И чтоб в трюмо напрасно не смотреться, Я закрывала попросту его. И дождалась... Но говорить про это Нет, право, ни желания, ни сил. Припомни сам то "радостное" лето! И вспомни только, как ты поступил... Нет, я тебя, Андрей, не упрекаю. Зачем упрек? Да в нем ли суть сейчас?! Ошибка? Я ошибки понимаю, Но тут все было хуже во сто раз! Речь шла не просто про меня с тобою И не про то, кто жестче, кто нежней Нас было трое, слышишь, Громов, трое! И третьему ты был всего нужней! Не ты встречал тогда его с цветами, А Варя, друг... сердечная душа! Не ты сидел бессонными ночами, Склонившись над кроваткой малыша. Порой хворал он... Тронешь ночью темя, Оно огонь... Губешки шепчут: "Пить!" А ты, быть может, с кем-то в это время... Да нет, чего уж... Хватит говорить! И что за толк, что ты на нас порою Глядишь, былое вспоминая вновь? Без громких фраз, пойми хоть раз душою, Ты сам все предал: сына и любовь! Такому трудно отыскать забвенье, Вчера ли то случилось иль давно. Любовь хрупка. И после оскорбленья - Пусть и жива - не та уж все равно! Тебе сегодня худо. Понимаю. Не потому ль ты и пришел сюда? А если бы, скажи мне, та, другая, Была б добрей и лучше, что тогда? Постой, не спорь! Резка я, может статься, Могу же я хоть раз такою быть! Ведь ты пришел в нелегком разобраться, Пришел узнать, смогу ли я простить?! У женщин не всегда хватает силы Быть твердыми. Поверь мне, я не лгу. Что ж, за себя б я, может, и простила, Но за него не в силах, не могу! К чему смягчать? Не хмурься и послушай. Пойми хотя бы сердцем наконец: Предатель-муж почти не муж, Андрюша! Отец-предатель вовсе не отец! Глава XII. РЕШАЙ, ГАЛИНА! Пять лет недавно минуло Сережке. Он в той счастливой, боевой поре, Когда любая палка во дворе Легко летит то в птицу, то в окошко. Над ним шумят седые тополя, Сияет солнце что ни день щедрее, По-майски улыбается земля, Задорною травою зеленея. В углу двора, где тает бурый снег И прячется последняя прохлада, Большой ручей, звеня, берет разбег И мчит к воротам пенистым каскадом. И здесь с Алешкой, лучшим из друзей, Борясь с волной и свистом урагана, На время превращается Сергей Из пацана в лихого капитана. Пусть не фуражку носит голова, Не бескозырку с надписью "Грозящий", А просто шлем, и то не настоящий, С полоской букв: "Вечерняя Москва". Не в этом суть, а в том, что "храбрый флот", Не раз бывавший в гибельных сраженьях, Идет сейчас отважно на сближенье С "врагом", что в страхе замер у ворот. Но в миг, когда раздался первый выстрел И в воду рухнул "вражеский матрос", Алешка вдруг задумчиво присвистнул И, посмотрев направо, произнес: - Гляди, Сережка, за соседним домом, Там, где забор... Да вон же, позади, Опять стоит тот дядька незнакомый. К тебе небось. Поди же, посмотри. Через плечо приятельское глядя, Сергей сказал с суровым холодком: - То папа мой, а никакой не дядя, И я уж с ним давным-давно знаком. Потом медаль потрогал на груди, Поправил на нос сползшую газету И звонко крикнул: - Папа, заходи! Иди, не бойся! Мамы дома нету! Отец взглянул на сына, улыбнувшись, На миг, примерясь, посмотрел во двор, Потом, вдруг по-мальчишески пригнувшись, Одним прыжком преодолел забор. И, сидя на скамейке возле сына, Он жадно гладил плечи малыша И повторял: - Да ты совсем мужчина! Орел! Герой! Матросская душа! Потом умолк. И, с тона разом сбившись, Притиснул к сердцу: - Ах ты, мой матрос! - "Матрос" же вдруг спросил, освободившись: - А ты принес? - Ну как же... вот... принес! И развернул упрятанный в бумагу Большой зеленый парусный фрегат. Он лихо мчался под пунцовым флагом. - Ну как, ты рад? - И сын ответил: - Рад! Затем, спросив о мощи урагана, Сережка вдруг, смутившись, замолчал. И, проследив за взором мальчугана, Взглянув назад, Андрей поспешно встал. Войдя, как видно, только что во двор, Стояла Галя, строгая, немая, Портфель тяжелый к боку прижимая И глядя прямо на него в упор. И он, как школьник, разом растерявшись, Как будто что-то удержать спеша, В одно мгновенье, вдруг вперед подавшись, Схватил и крепко стиснул малыша. Он, как птенца, прикрыл его собою И всей спиною чувствовал сейчас - Да, именно затылком и спиною! - Укор и холод темно-синих глаз. Укор и холод... Острые, как жало. Но что оказать, когда она права?! На миг вдруг в горле странно защипало... Слова? Да нет! Нужны ли тут слова?! Укор и холод... Нет, не в этом дело! Все было здесь и больше и сложней. Укор... Но разве так она смотрела? И разве это подымалось в ней?! Сияло солнце, вешнее, большое, Бежал ручей во всю лихую прыть... А у скамьи стояли молча трое, Еще не зная, как им поступить. Да, Галя, это трудная минута. Но стать иной, скажи, смогла бы ты? Ведь после стужи даже самой лютой Цветут же снова рощи и цветы! Хоть, правда, после зимней непогоды Не все деревья расцветают вновь. Однако то не люди, а природа. Природе же неведома любовь! Молчит Галина... Может быть, впервые За много лет так трудно ей сейчас. И только слезы, светлые, большие, Бегут, бегут из потемневших глаз... 1958 г. ПОЭМА О ПЕРВОЙ НЕЖНОСТИ 1 Когда мне имя твое назвали, Я даже подумал, что это шутка. Но вскоре мы все уже в классе знали, Что имя твое и впрямь -- Незабудка. Войдя в наш бурный, грохочущий класс, Ты даже застыла в дверях удивленно, -- Такой я тебя и увидел в тот раз, Светлою, тоненькой и смущенной. Была ль ты красивою? Я не знаю. Глаза -- голубых цветов голубей... Теперь я, кажется, понимаю Причину фантазии мамы твоей. О, время - далекий розовый дым, - Когда ты мечтаешь, дерзишь, смеешься! И что там по жилам течет твоим - Детство ли, юность? Не разберешься! Ну много ль, пятнадцать--шестнадцать лет? Прилично и все же ужасно мало: У сердца уже комсомольский билет, А сердце взрослым еще не стало. И нету бури еще в крови, А есть только жест напускной небрежности. И это не строки о первой любви, А это строки о первой нежности. Мне вспоминаются снова и снова Записки -- голуби первых тревог. Сначала в них ничего "такого", Просто рисунок, просто смешок. На физике шарик летит от окошка, В записке -- согнувшийся от тоски Какой-то уродец на тонких ножках. И подпись: "Вот это ты у доски!" Потом другие, коротких короче, Но глубже глубоких. И я не шучу! К примеру, такая: "Конфету хочешь?" "Спасибо. Не маленький. Не хочу!" А вот и "те самые"... Рано иль поздно, Но гордость должна же плеснуть через край! "Ты хочешь дружить? Но подумай серьезно!" "Сто раз уже думал. Хочу. Давай!" Ах, как все вдруг вспыхнуло, засверкало! Ты так хороша с прямотой своей! Ведь если б ты мне не написала, То я б не отважился, хоть убей! Мальчишки намного девчат озорнее, Так почему ж они тут робки? Девчонки, наверно, чуть-чуть взрослее И, может быть, капельку посмелее, Чем мы -- герои и смельчаки. И все же, наверно, гордился по праву я, Ведь лишь для меня, для меня зажжены Твои, по-польски чуть-чуть лукавые, Глаза редчайшей голубизны! 2 Был вечер. Большой новогодний вечер. В толпе не пройти! Никого не найти! Музыка, хохот, взрывы картечи, Серпантина и конфетти. И мы кружились, как опьяненные, Всех жарче, всех радостней, всех быстрей! Глаза твои были почти зеленые - От елки, от смеха ли, от огней? Когда же, оттертые в угол зала, На миг мы остались с тобой вдвоем, Ты вдруг, посмотрев озорно, сказала: - Давай удерем? - Давай удерем! На улице ветер, буран, темно... Гремит позади новогодний вечер... И пусть мы знакомы с тобой давно, Вот она первая наша встреча! От вальса морозные стекла гудели, Били снежинки в щеки и лоб, А мы закружились под свист метели И с хохотом грохнулись в сугроб. Потом мы дурачились. А потом Ты подошла ко мне, замолчала И вдруг, зажмурясь, поцеловала. Как будто на миг обожгла огнем! Метель пораженно остановилась. Смущенной волной залилась душа. Школьное здание закружилось И встало на место, едва дыша. Ни в чем мы друг другу не признавались, Да мы бы и слов-то таких не нашли. Мы просто стояли и целовались, Как умели и как могли!.. Химичка прошла! Хорошо, не видала! Не то бы, сощурившись сквозь очки, Она бы раздельно и сухо сказала: - Давайте немедленно дневники! Она скрывается в дальней улице, Ей даже мысль не придет о том, Что два старшеклассника за углом Стоят и крамольно во всю целуются... А так все и было: твоя рука, Фигурка, во тьме различимая еле, И два голубых-голубых огонька В клубящейся белой стене метели... Что нас поссорило? И почему? Какая глупая ерунда? Сейчас я и сам уде не пойму. Но это сейчас не пойму. А тогда?.. Тогда мне были почти ненавистны Сомнения старших, страданья от бед. Молодость в чувствах бескомпромиссна: За или против -- среднего нет. И для меня тоже среднего не было. Обида горела, терзала, жгла: Куда-то на вечер с ребятами бегала, Меня же, видишь ли, не нашла! Простить? Никогда! Я не пал так низко. И я тебе это сейчас докажу! И вот на уроке летит записка: "Запомни! Больше я не дружу!" И все. И уже ни шагу навстречу! Бессмысленны всякие оправданья. Тогда была наша первая встреча, И вот наше первое расставанье... 3 Дворец переполнен. Куда б провалиться? Да я же и рта не сумею разжать! И как только мог я, несчастный, решиться В спектакле заглавную роль играть?! Смотрю на ребят, чтоб набраться мужества. Увы, ненамного-то легче им: Физиономии, полные ужаса, Да пот, проступающий через грим... Но мы играли. И как играли! И вдруг, на радость иль на беду, В антракте сквозь щелку -- в гудящем зале Увидел тебя я в шестом ряду. Холодными стали на миг ладони, И я сразу словно теряться стал. Но тут вдруг обиду свою припомнил И обозлился... и заиграл! Конечно, хвалиться не очень пристало, Играл я не то чтобы там ничего, Не так, как Мочалов, не так, как Качалов, Но, думаю, что-нибудь вроде того... Пускай это шутка. А все же, а все же Такой был в спектакле у нас накал, Что, честное слово же, целый зал До боли отбил на ладонях кожу! А после, среди веселого гула, В густой и радостной толкотне, Ты пробралась, подошла ко мне: - Ну, здравствуй! - и руку мне протянула. И были глаза твои просветленные, Словно бы горных озер вода: Чуть голубые и чуть зеленые, Такие красивые, как никогда! Как словно, забыв обо всем о прочем, Смеяться и чувствовать без конца, Как что-то хорошее, нежное очень Морозцем покалывает сердца. Вот так бы идти нам, вот так улыбаться, Шагать сквозь февральскую звездную тьму И к ссоре той глупой не возвращаться, А мы возвратились. Зачем, не пойму? Я сам точно рану себе бередил, Как будто размолвки нам было мало. Я снова о вечер том спросил, Я сам же спросил. И ты рассказала. - Я там танцевала всего только раз, Хотя совершенно и не хотела... - А сердце мое уже снова горело, Горело, кипело до боли из глаз! И вот ты сказала почти с укоризной: - Пустяк ведь. Ты больше не сердишься? Да? -- И мне бы ответить, что все ерунда. Но юность страдает бескомпромиссно! И, пряча дрожащие губы от света, Я в переулке сурово сказал: - Прости. Мне до этого дела нету. Я занят. Мне некогда! -- И удрал... Но сердце есть сердце. Пусть время проходит, Но кто и когда его мог обмануть? И как там рассудок не колобродит, Сердце вернется на главный путь! Ты здесь. Хоть дотронься рукой! Так близко... Обида? Ведь это и впрямь смешно! И вот "примирительная" записка: "Давай, если хочешь, пойдем в кино?" Ответ прилетает без промедленья. Слова будто гвоздики. Вот они: "Безумно растрогана приглашеньем. Но очень некогда. Извини!" 4 Бьет ветер дорожный в лицо и ворот. Иная судьба. Иные края. Прощай, мой красивый уральский город, Детство мое и песня моя! Снежинки, как в медленном танце, кружатся, Горит светофора зеленый глаз. И вот мы идем по знакомой улице Уже, вероятно, в последний раз... Сегодня не надо безумных слов, Сегодня каждая фраза значительна. С гранита чугунный товарищ Свердлов Глядит на нас строго, но одобрительно. Сегодня хочется нам с тобой Сказать что-то главное, нужное самое! Но как-то выходит само собой, Как будто назло, не про то, не про главное. А впрочем, зачем нам сейчас слова?! Ты видишь, как город нам улыбается, И первая встреча у нас жива, И все хорошее продолжается... Ну вот перекресток и твой поворот. Снежинки печально летят навстречу... Конечно, хорошее все живет, И все-таки это последний вечер. Небо от снега белым-бело... Кружится в воздухе канитель... Что это мимо сейчас прошло: Детство ли? Юность? Или метель? Помню проулок с тремя фонарями И фразу: - Прощай же... Пора... Пойду... - Припала дрогнувшими губами И бросилась в снежную темноту. Потом задержалась вдруг на минутку: - Прощай же еще раз. Счастливый путь! Не зря же имя мое - Незабудка. Смотри, уедешь -- не позабудь! Все помню: в прощальном жесте рука, Фигурка твоя, различимая еле, И два голубых-голубых огонька, Горящих сквозь белую мглу метели... И разве беда, что пожар крови Не жег нас средь белой, пушистой снежности! Ведь это не строки о первой любви, А строки о первой мальчишьей нежности... 5 Катится время! Недели, недели... То снегом, то градом стучат в окно. Первая встреча... Наши метели... Когда это было: вчера? Давно? Тут словно бы настежь раскрыты шторы, От впечатлений гудит голова: Новые встречи, друзья и споры, Вечерняя, в пестрых огнях, Москва. Но разве первая нежность сгорает? Недаром же сердце иглой кольнет, Коль где-то в метро иль в давке трамвая Вдруг глаз голубой огонек мелькнет... А что я как память привез оттуда? Запас сувениров не сверхбольшой: Пара записок, оставшихся чудом, Да фото, любительский опыт мой. Записки... Быть может, смешно немножко, Но мне, будто люди, они близки. Даже вон та: уродец на ножках И подпись: "Вот это ты у доски!" Где ты сейчас? Велики расстоянья, Три тысяч верст между мной и тобой. И все же не знал я при расставанье, Что снова встретимся мы с тобой! Но так и случилось, сбылись чудеса. Хоть времени было - всего ничего... Проездом на сутки. На сутки всего! А впрочем, и сутки не полчаса! И вот я иду по местам знакомым: Улица Ленина, мединститут, Здравствуй, мой город, я снова дома! Пускай хоть сутки, а снова тут! Сегодня я вновь по-мальчишьи нежный. Все то же, все так же, как той зимой. И только вместо метели снежной -- Снег тополей да июльский зной. Трамвай, прозвенев, завернул полукругом, А вон, у подъезда, худа, как лоза, Твоя закадычнейшая подруга Стоит, изумленно раскрыв глаза. - Приехал? -- Приехал. -- Постой, когда? Ну рад, конечно? -- Само собой. - Вот это встреча! А ты куда? А впрочем, знаю... И я с тобой! Пойми, дружище, по-человечьи: У как этот миг без меня пройдет? Такая встреча, такая встреча! Да тут рассказов на целый год. Постой-ка, постой-ка, а как это было?.. Что-то мурлыча перед окном, Ты мыла не стекла, а солнце мыла, В ситцевом платье и босиком. А я, прикрывая смущенье шуткой, С порогом басом проговорил: - Здравствуй, садовая Незабудка! Вот видишь, приехал, не позабыл. Ты обернулась... На миг застыла, Радостной синью плеснув из глаз. Застенчиво ворот рукой прикрыла И кинулась в дверь: - Я сейчас, сейчас! И вот, нарядная, чуть загорелая, Стоишь ты, смешинки тая в глазах, В цветистой юбочке, кофте белой И белых туфельках на каблучках... - Ты знаешь, - сказал я, - когда-то в школе... Ах нет... Даже, видишь, слова растерял... Такой повзрослевшей, красивой, что ли, Тебя я ну просто не представлял. Ты просто опасная! Я серьезно. Честное слово, искры из глаз. - Ну что ж, - рассмеялась ты, - в добрый час! Тогда влюбляйся, пока не поздно... Внизу, за бульваром, в трамвайном звоне Знойного марева сизый дым, А мы стоим на твоем балконе И все друг на друга глядим... глядим... Кто знает, возможно, что ты или я Решились бы что-то поведать вдруг, Но тут подруга вошла твоя. Зачем только бог создает подруг?! Как часто бывает, что двое порой Вот-вот что-то скажут сейчас друг другу, Но тут будто черт принесет подругу -- И все! И конец! Хоть ступай домой! А впрочем, я, кажется, не про то. Как странно: мы взрослые, нам по семнадцать! Теперь мы, наверное, ни за что, Как встарь, не решились бы поцеловаться. Пух тополиный летит за плечи... Темнеет. Бежит в огоньках трамвай. Вот она, наша вторая встреча... А будет ли третья? Поди узнай. Не то чтоб друзья и не то чтоб влюбленные, Так что же, по сути-то, мы с тобой? Глаза твои снова почти зеленые С какою-то новою глубиной. Глаза эти смотрят чуть-чуть пытливо С веселой нежностью на меня. Ты вправду ужасно сейчас красива В багровых, тающих бликах дня. А где-то о рельсы колеса стучатся, Гудят беспокойные поезда... Ну вот и настало время прощаться... Кто знает, увидимся ли когда? Знакомая, милая остановка! Давно ли все сложности были -- пустяк! А тут вот вздыхаю, смотрю неловко: Прощаться за руку или как? Неужто вот эти светлые волосы, И та вон мигнувшая нам звезда, И мягкие нотки грудного голоса Уйдут и забудутся навсегда? Помню, как были глаза грустны, Хоть губы приветливо улыбались. Эх, как бы те губы поцеловались, Не будь их хозяева так умны!.. Споют ли когда-нибудь нам соловьи? Не знаю. Не ставлю заранее точек. Без нежности нет на земле любви, Как нет и листвы без весенних почек. Пусть все будет мериться новой мерой, Новые встречи, любовь, друзья... Но радости этой, наивной, первой, Не встретим уж больше ни ты, ни я... - Прощай! -- и вот уже ты далека, Фигурка твоя различима еле, И только два голубых огонька В густой тополиной ночной метели. Они все дальше, во мраке тая... Эх, знать бы тогда о твоей судьбе! Я, верно бы, выпрыгнул из трамвая, Я б кинулся снова назад, к тебе!.. Но старый вагон поскрипывал тяжко, Мирно позванивал и бежал, А я все стоял и махал фуражкой И ничего, ничего не знал. 6 Столько уже пробежало лет, Что, право же, даже считать не хочется. Больше побед или больше бед? Пусть лучше другими итог подводится. Юность. Какою была она? Ей мало, признаться, беспечно пелось. Военным громом опалена, Она, переплавясь, шагнула в зрелость. Не ведаю, так ли, не так я жил, Где худо, где правильно поступая? Но то, что билет комсомольский носил Недаром, вот это я твердо знаю! Так и не встретились мы с тобой! Я знал: ты шагаешь с наукой в ногу, С любовью, с друзьями, иной судьбой. А я, возвратившись с войны домой, Едва начинал лишь свою дорогу. Но нет за тобой никакой вины, И сам ведь когда-то не все приметил: Письмо от тебя получил до войны, Собрался ответить и... не ответил... Успею! Мелькали тысячи дел, Потом сирены надрыв протяжный. И не успел, ничего не успел. А впрочем, теперь уже все не важно! Рассвет надо мной полыхал огнем, И мне улыбнулись глаза иные, Совсем непохожие, не такие... Но песня сейчас о детстве моем! Не знаю, найдутся ли в мире средства, Чтоб выразить бьющий из сердца свет, Когда ты идешь по улицам детства, Где не жил и не был ты столько лет! Под солнцем витрины новые щурятся, Мой город, ну кто бы тебя узнал?! Новые площади, новые улицы, Новый, горящий стеклом, вокзал. Душа -- как шумливая именинница, Ей тесно сегодня в груди моей. Сейчас только лоск наведу в гостинице И буду обзванивать всех друзей. А впрочем, не надо, не так... не сразу... Сначала -- к тебе. Это первый путь. Вот только придумать какую фразу, Чтоб скованность разом как ветром сдуть. Но вести, как видно, летят стрелой, И вот уже в полдень, почти без стука, Врывается радостно в номер мой Твоя закадычнейшая подруга. - Приехал? -- Приехал. -- Постой, когда? - Вопросы сыплются вперебой. Но не спросила: - Сейчас куда? - И не добавила: -Я с тобой! - Сколько же, сколько промчалось лет! Я слушаю, слушаю напряженно: Тот -- техник, а этот уже ученый, Кто ранен, кого уж и вовсе нет... Голос звучит то светло, то печально, Но отчего, отчего, отчего В этом рассказе, таком пространном, Нету имени твоего?! Случайность ли? Женское ли предательство? Иль попросту ссора меж двух подруг? Я так напрямик и спросил. И вдруг Какое-то странное замешательство... Сунулась в сумочку за платком, Спрятала снова и снова вынула... - Эх, знаешь, беда-то какая! -- и всхлипнула. - Постой, ты про что это? Ты о ком?! Фразы то рвутся, то бьют как копыта: - Сначала шутила все сгоряча... Нелепо! От глупого аппендицита... Сама ведь доктор... И дочь врача... Слетая с деревьев, остатки лета Кружатся, кружатся в безутешности... Ну вот и окончилась повесть эта О детстве моем и о первой нежности. Все будет: и песня, и новые люди, И солнце, и мартовская вода, Но третьей встречи уже не будет, Ни нынче, ни завтра и никогда... Дома, как гигантские корабли, Плывут за окошком, горя неярко, Да ветер чуть слышно из дальней дали Доносит оркестр из летнего парка... Промчалось детство, ручьем прозвенев... Но из ручьев рождаются реки. И первая нежность -- это запев Всего хорошего в человеке. И памятью долго еще сберегаются: Улыбки, обрывки наивных фраз. Ведь если песня не продолжается -- Она все равно остается в нас! Нет, не гремели для нас соловьи. Никто не познал и уколов ревности. Ведь это не строки о первой любви, А строки о первой и робкой нежности. Лишь где-то плывут, различимые еле: В далеком, прощальном жесте рука Да два голубых-голубых огонька В белесой, клубящейся мгле метели... 1967 г.