а мирра, и с перстов моих мирра капала на ручки замка
- хвать, хвать - уже черта, а не узелок на манер банта, а не макаку, не
макаку, не жизнь мою чертову мама вяжет, как Ной над волной - а, например -
нежизнь, нежизнь Христа - иль жизнь, жизнь Христа - не вяжется с
отсебятиной, с отсебятиной никак - как рак в маме моей больной, снизу-вверх
и сверху-вниз.
Отперла я возлюбленному моему, а возлюбленный мой повернулся и ушел.
Души во мне не стало, когда он говорил; я искала его и не находила его;
звала его, и он не отзывался мне.
Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух Святой в глазах Господа Возлюбленного, как в
слезах моей мамы, а Господь глаза захлопывает со злостью - так захлопывается
капкан души, зверю терзая плоть и ломая кости; верю в Бога Отца, которому не
до меня - забрасываю сеть; верю в Бога Сына, которому не до меня - сею хлеб;
верю в Бога Духа Святого, которому не до меня - Он не умеет ни шуметь, ни
плакать, ни смеяться, а птичке разрешает все уметь и человеком притворяться
- и слезы поклевав с Его лица, умела птичка радовать Творца, и притворялась
человеком - отперла она Возлюбленному моему, а Возлюбленный повернулся и
ушел вместе с мамой моей в один год.
Как испугать Бога Отца, чтобы Бог Отец, как человек, бросился в море
(?) как испугать Бога Сына, чтобы Бог Сын, как рыба, выбросился на берег (?)
как испугать Бога Духа Святого, чтобы Бог Дух Святой вернулся вместе с мамой
моей в один год - она искала Его и не находила Его, а когда Он заговорил с
ней - не стало вокруг нее ни души.
Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух Святой маму мою убили, а меня смотреть
пригласили - я в траву лег и смотрел - Бог Отец из травы глазами блестел
первую треть моей жизни, Бог Сын смотрел в упор вторую треть моей жизни, Бог
Дух Святой смотрел, как глаза мои смотрят из нор - две трети моей жизни - и
не отзывался мне, когда я Его звал.
Встретили меня стражи, обходящие город, избили меня, изранили меня;
сняли с меня покрывало стерегущие стены.
Яснеют одинаково ночь и день, белое и черное, громко якает "а", акает
"я", и негромко квакает "о" - круглое и просторное, овальное, орное - хвала
игре души и тела за дребедень ее и двуполость (!) - всякой моей одинокости
припасла душа - ловкости, гулкости, легкости, рукости, локости - телу
вернула голость - каплю жестокости добавила душа моя в кровь мою и подлость
- каплю любви добавила душа моя в кровь мамы моей и гордость - которая
сначала избавила меня от себя - а потом, как цаплю, поставила меня между
землей и Царством небесным - одной ногой на земле, другой ногой в Царстве
небесном - и пошли у нас с мамой дети - встретили меня, как стражи,
обходящие город, избили меня, изранили меня - а маму мою не встретили;
Водоноше-новичку в уши надуло, а голову напекло ночью под дубом, будто
бомбе живой в шелесте голосов несовместных с нашествием местных мер и весов
- асу свего дела, брассу, кролю, басу, плеску, иголке, которая вдела нитку в
леску - всем по довеску раздаст, разделит Господь Свою волю на равные крошки
- на тот свет и на этот свет - а ветр шевелит маме крепкие ручки, ножки - а
душа моя оставляет в теле мамы, как в яме, след свой оставляет на стенах ямы
- сняли с меня покрывало стерегущие стены - а с мамы моей не сняли.
Заклинаю вас, дщери Иерусалимские: если вы встретите возлюбленного
моего,
что скажете вы ему? что я изнемогаю от любви.
Царь Соломон из всех мужей во хлеву свежей - шубы нескользящей под
девицей спящей - спящая, взалкав скользкого - в рукав сунулась - там нож
ледяную крошку - сам по грудь во льду - как волхвам звезду - на себе несет,
лезвием трясет - чересчур нож горяч - плоть ножа горяча днем, как
необрезанный младенец - душа ножа горяча ночью, как необрезанный младенец -
ибо плоть у младенца - как птица небесная - душа у младенца - как рыба
земная;
Вокруг солнца протянуть бельевую веревку - не хватит рук матерей, чтобы
выстирать столько белья - будут на этой веревке вниз головами висеть -
густые ангелов стаи - как рукава пустые пальто.
"Чем возлюбленный твой лучше других возлюбленных, прекраснейшая из
женщин?
Чем возлюбленный твой лучше других, что ты так заклинаешь нас?"
В пустыне на поверхности песка встал Христос - как женщина нагая -
женщина, как город из песка, встала и Христа пугает - сорок дней и ночей
подряд - а между тем - для агнца - тем более - для льва - климат, как голова
- держится за слова - обманчивая наружность в голове, а ея окружность
делится - на разбужность и на сонность - и на едва баобабы - и лишь сова,
когда спит - парит, как У-2 - и жужжалка его ни жива, ни мертва - как
мышь-Назарет - как вода-Вефлием;
В пустыне на поверхности песка встал Иерусалим - как снег на кручах -
стояло солнце в тучах перед ним - как рек материал подручный - и жить Христу
в Иерусалиме стало скучно - долго, как женщина-ангел - коротко, как
птица-девица - а женщина в профиль - отражает поднятие быстротечного света -
как кровь Христа - а девица анфас - преображает принятие вечного лета - как
плоть Христа - как солнце - которое в первый раз село, как младенец,
напротив Христа-не-женщины-не-мужчины - и в первый раз встало, как женщина с
младенцем, напротив Христа-мужчины - как ночь в тени льва - как день в тени
агнца - то же, что Он - теряющий в весе неведомо от потрясений каких - а как
бы не так - так бы и родилось, и умерло солнце - сначала родилось солнце,
как похоть Христа - и родился день - а потом умерло солнце, как хоть Христа
- и умерла ночь - "чем возлюбленный твой лучше других возлюбленных,
прекраснейшая из женщин (?) чем возлюбленный твой лучше других, что ты так
заклинаешь нас Христом тем (?)"
Возлюбленный мой бел и румян,
лучше десяти тысяч других:
Сущую правду в Аду несут сходные по значению слова - "я" пишется через
"я" - "а" из стыда, как ручья, в Райском поет саду - и сливаются в общий гул
- земля и Царство небесное - как растение-мул и Христос-растеньице - и вода
в ручье, как звезда на луче, пенится - и звезда до звезды достает кончиками
пальцев - как Царство небесное до земли достает кончиками волос;
Иисус Христос, Возлюбленный мой, я Тебя, как себя - боюсь - тело мое
спаслось - как ствол дерева в ветвях дерева - а душа моя не спаслась - как
голубка в ветвях дерева - Твоя юбка-колокол шелестит - линий ее простота
разных длин и цветов - одна нитка грустит - другая шерстит - "ов"
оканчивается на "готов" - "тра-та-та" меняют места ног и рук - как будто я -
в Царстве небесном, а Ты - на земле - "ох" падает в "мох" - грех адает в
стук - узок земной наш круг - Возлюбленный мой бел и румян - Он лучше десяти
тысяч других в Царстве небесном, а десять тысяч других на земле Его лучше.
голова его - чистое золото;
кудри его волнистые, черные, как ворон;
Мама - душа Господа моего - душа твоя - мама - плоть Господа моего -
тело твое - ибо плоть Господа моего - скала - а душа твоя - мама - пещера в
скале - и лежит мама в земле - руки на груди не сложила, а раскинула широко
- ком земли под грудью левой - словно справа от костра пастух -легкий, как
пух, развалился - на душу и плоть развалился пастух недалекий, как будто с
неба свалился - и так неправильно солнце правит миром разлуки души и тела -
что то и дело, как пастух, солнце садится на западе и встает на востоке - и
нет праха земного - как нет Царства земного в горах под луной - а есть прах
небесный - как есть Царство небесное в горах под луной - которое, как горы,
то сверху, то снизу пастуха порхает - как страх Господа, в глазах пастуха
полыхает - то слева, то справа, как слезы из глаз пастуха, Царство небесное
порхает - и пока свет не погас, как Рождественская звезда, на глазах пастуха
- чистое золото его голова;
Щипковый вдалеке инструмент поет - и звук, как плуг, на камне плачет -
так время на руке стоит - и бремя времени сбоит - и стук на каблуке маячит -
спина из волокна выходит - жена из мужа выходит, обнажена - из окна выходит
Стена Плача - из этого света, не спеша, выходит тот свет - как душа, белее
мела, из тела еврея - рыбачит островок на суше - и ветер носом, как пастух,
клюет - кивок травы не узнает главы цветка - как ворон, черные, волнистые
его кудри.
глаза его - как голуби при потоках вод,
купающиеся в молоке, сидящие в довольстве;
Лодка моя похожа - на ветку малины - море мое похоже - на землю в твоем
саду - которая дремлет, лежа у моря - словно вода во льду - и гласу
вопиющего в пустыне внемлет - как женщина мужчине - который глаз на нее не
подъемлет - как в небо перелетных птиц, шорох ее ресниц - осенью ветку
малины ты в землю вонзила - верзила - как день в утро - как ночь в вечер - и
преобразила Царство небесное нечистая сила - хорошая - и сжалась, как
жалость, в точку - и осталась в Царстве небесном - как женщина с мужчиной на
одну ночку - а Царство земное преобразила нечистая сила - плохая - и
отлетела, как тело от души - и опустело Царство небесное - как женщина,
которая, не умолкая, шепчет в тиши мужчине - не сей, не паши - что посеешь,
то и пожнешь - посеешь начало жизни - будет смерть в середине жизни от зверя
- посеешь середину жизни - будет смерть в конце жизни от рыбы - посеешь свет
- будет тьма - посеешь тьму - будет свет - посеешь зиму - будет лето -
посеешь весну - будет осень - посеешь точку - будет многоточие ... ибо
осенью ветку малины - как крест - со слезами ты в землю воткнула - и без
слез до весны себя в город воткнула - в котором, как камень на маме, живешь
- первый листочек на ветке весной назовешь - как Христос, Соломоном - и не
оставит Христос камня на камне от Храма города твоего - как голуби при
потоках вод - Его глаза;
Веруют в Бога Отца - дети Бога Сына - веруют в Бога Сына - дети Бога
Отца - веруют в Бога Духа Святого - сыновья детей Бога Отца - отцы детей
Бога Сына - ловцы души птицы - душою человека - ловцы души зверя - душою
человека - ловцы души рыбы - душою человека - ловцы души ангела - душою
человека - мельканием ангельских крыл - Бог Сын был - ангельских крыл
мельканием - Бог Сын был камень - мельканием ангельских тел - Бог Отец был
камень, который в Бога Сына летел - волнами над якорями - камень шумел, как
ветвями - камень шумел, как ветвями - птицами и зверями - рыбами и кораблями
- корабли на якорях - волны на кораблях - волны тяжелые на кораблях - как
полые ангелы на ветвях - сидящие в довольстве, в молоке купающиеся.
щеки его - цветник ароматный, гряды благовонных растений;
губы его - лилии, источают текучую мирру;
Доисторические ракушки превратились в мел - которым рисую
доисторическое море - кто бы завтрашний день нарисовать сумел мелом
сегодняшней нашей истории (?) - пилы, топоры, рубанки, черви дождевые в
банке - ангелы, как белые банты - вот - детские морщинки вижу - зачем
разглядывать их ближе - где грязь и розовые рты (?) - деревня будет - где
был город - душа - мой серп - а тело - молот - три ангела навстречу из избы
- изба дымит через заборы - на крыше, как на палубе "Авроры" три ангела -
как три дымят трубы - еще и еще (!)
Устарели мои привычки - и на дерево рядом с птичкой детскую рукавичку я
уже не кладу - у кого руки голые или в перчатках - те шевелят пальцами у
птиц на виду - а я детскую рукавичку найду - и молча в карман кладу -
пальцами где шевелят - скоро и птичку туда переселят - палец у виска ночует
- как душа, мой взгляд кочует - глазками меня сверлит - щелкнул ножик
перочинный - на войну бежит мужчина - где, мужик болит (?) - спичка будит на
работу - солнце в небе, как болото - крестит Ной свою зевоту - в его теле
душа, как Потоп - тело бродит, как простуда, как немытая посуда - тает, как
сугроб - а Родина - как тело Бога - а Чужбина - как душа Бога - щеки Его -
цветник ароматный, гряды благовонных растений; лилии, источают текучую мирру
- Его губы.
руки его - золотые кругляки, усаженные топазами;
живот его - как изваяние из слоновой кости, обложенное сапфирами;
Это лес (?) - или это больница (?) - или страшно без денег в лесу
очутиться (?) - это кормушка в листве глубокой зеленой (?) - или это рубль
одинокой старушки в кармане врача глубоком зеленом (?) как изваяние из
слоновой кости, обложенное сапфирами - его живот - старушка живет по
больничным законам (?) - или старушка живет по законам лесным (?) - хорошо,
если хватит старушке рублей до весны - старушка живет - умирают соседи - это
у них коченеют лбы - умерли люди или медведи (?) - умерли люди или медведи
(?) - не слыхала старушка стрельбы - золотые кругляки, усаженные топазами -
его руки;
Кто тебя оцарапал, плоть моя дорогая (?) - с какой женщиной ты
подралась (?) - или ветка тебя оцарапала, приревновала к стволу (?) - а ты
ее оцарапала (?) - только не плачь, не сиди, как палач, на холодном полу -
или стена тебя, плоть, оцарапала, приревновала к полу (?) - зачем ты сидишь
на нем, теплая, голая (?) - хочешь, стену сломаем и пол разберем (?) -
ничего, и без них проживем - провалимся вниз, к соседям - а в Египет мы не
уедем (!) - ты стала такая добрая - что из окон моих даже мух выпускаешь -
не убиваешь, не убиваешь - плоть моя - ты, как мой дух - ты - звезда
Рождественская - он - твой пастух - а Господь, как пастух - на овцах своих
не убивает мух - твои окна грязные, как овечьи шкуры - пастух умный - а ты
дура - ты умерла - а он жив.
голени его - мраморные столбы, поставленные на золотых подножиях;
вид его подобен Ливану, величествен, как кедры;
Мужчина на мужчине - и отдельно от них - женщина на женщине - и
отдельно от них - мужчина - потомок мужчины - и отдельно от них - женщина -
потомок женщины - и отдельно от них - небо на небе - и отдельно от них -
земля на земле - и отдельно от них - утро - потомок ночи - и отдельно от них
- день потомок утра - и отдельно от них - вечер - потомок дня - и отдельно
от них - тело - мельник - душа - мельница - и отдельно от них - понедельник
- тело - вторник - душа - и отдельно от них - среда - тело - четверг - душа
- и отдельно от них - пятница - тело - суббота - душа - и отдельно от них -
воскресенье - тело - мраморные столбы, поставленные на золотых подножиях -
его голени;
И как сажусь на землю - с одной ноги - ложусь в землю - с другой ноги -
так и грех мой безногий - он не инвалид - торс греха пологий мышцами бурлит
- эхо греха в стогах моих мышц схоронилось - денно и ночно - душа греха -
точно сердце болит - и в кулаке моем смех - громом в искомом слове гремит -
а слово Бог - как первородный грех - и удлинилась на слово Бог евангельская
строка - изменилась она, пока я его искупал - а успех покупки целиком
зависел - как считать я привык - от смены ночи и дня - и как языка чисел не
произвести иным языком, чем язык смеха над словом - так и вязанка хвороста
исправна - и на своих ушла ногах от мельника - который плавно болеет на
своих ногах - еще болеет он безвольно и слезы в мутную муку - как хворостины
хлебосольно кунает, лежа на боку - на правом лежа или левом - не выдал
камень путевой - вязанку хвороста на древо Адам закинул головой -
величествен, как кедры, подобен Ливану его вид;
уста его - сладость, и весь он - любезность.
Вот кто возлюбленный мой, и вот кто друг мой, дщери Иерусалимские!
Душа в моем теле из - костей состоит - как низ - его жизни до ста лет -
и плюс ночь - если Иисус -
имя - и впереди Христа стоит оно так - что вид из моего рта открывается
на мои уста;
Если вдали на севере на снегу - жгли дрова на каждом на шагу - то на
юге на лугу - смирение моего народа - как старение терпимое природы - водные
обрушивает своды на египетские броды - старик чаевничает в танке - стальное
блюдечко цветет - цветами легкими, как санки - и лошадь соловьем поет - и
соловей поет не хуже - и окружным путем в броню - въезжает внук из
полукружий окопов дедовых - коню он сына, как огню подарит - и деда поцелует
в лоб - и заживо себя состарит - как Ноя мировой потоп - есть площадка -
офицер из бани веником грозил туда, стрелы красные на плане рисовал - свиней
стада в море прыгали с площадки - сердце после пересадки - дольше стада
проживет - гнездышко себе совьет (!)
ЧАСТЬ 6
"Куда пошел возлюбленный твой, прекраснейшая из женщин?
куда обратился возлюбленный твой? мы поищем его с тобою".
Деревья в парке, как младенцы в роддоме - тело и душа одного роста -
лес отличается от парка, как улица от роддома - и когда на улице маленькому
человеку всегда длинны брюки - тогда в лесу маленькому дереву всегда мало
солнца - ибо тело - дверь, а душа - за дверью зверь - которая открывается
через полчаса - привезли живую рыбу, привезли живую рыбу - чтобы мучить ее
на весах - дверь открывается через полчаса - продавец от нечего делать
раздавил комара на часах - чтобы мучить живую рыбу, ему не надо быть сильным
и смелым, он уже спрятал в халат свое загорелое тело, и очередь ласковым
взглядом на него, как на рыбу, с опаской смотрела - дверь открывается через
полчаса - очередь встает на цыпочки, смотрит продавцу на часы - так в
зоопарке те же самые люди заглянуть старались в злые глаза лисы - ибо тело -
рыба, а душа - вода;
Тело и душа друг за друга держатся - и в добре, и в зле - и удержаться
от них на земле тяжелей - чем квадрат тела из круга души - домой выписать -
и вписать обратно - не болей больше, мама - а ты, рама - стекло свое пожалей
чистое - точно ребристое тело Адама тепло - ибо развеянная по ветру - душа
влагу - впитывает, как тело отвагу - аки по суху шагу оно таки не делает к
благу - ай, как поет про Христа вахтер в плавучем учреждении сестер своих на
весь шатер над ними предрассветный - несется голос кругосветный на зов
лисичек безответный - ах, ум на липовой аллее, аллее наливается белее, белее
матроса на рее, на рее - а душа в лучах солнечных сверкает - крылья ее и
хвост - как звезды в ночах горят - дождь серебренников умолкает - и в ладонь
стучит водопад наподобие камнепада - моей жизни и смерти стык - ни мужик, ни
баба, ни сестра, ни брат - да одиночеству иногда он не рад - ибо тело -
рыба, а душа - вода.
Мой возлюбленный пошел в сад свой, в цветники ароматные,
чтобы пасти в садах и собирать лилии.
Грациозный танец бесом исполняется - когда душа из беса изгоняется - я
бос и гол - я защищаю паука - когда играем мы в футбол - и в реку забиваем
гол - как плач, летает мой паук - ему нельзя коснуться рук - когда над
грудой скошенных ботинок - паук травинок наблюдает поединок - а вдруг война
(?) - о ней нельзя издалека - как о защите паука тьмой;
Плохие души хороши - через разверстия любые из вынимателя души - они,
как небо, голубые - вольнее зрения текут - он их не трогает руками - ибо
родители секут его дождем за облаками - ибо слезы в моих глазах - как молоко
в груди отца - ибо слезы в глазах Бога - как молоко в груди матери - ибо
отец мой - душа моя, а мать - утроба.
Я принадлежу возлюбленному моему, а возлюбленный мой - мне;
он пасет между лилиями.
Этот свет - бабочка - тот свет - паук - этот свет - лавочка - тот свет
- на лавочке друг - его глаза - Бог Отец - его нос - Бог Сын - его рот - Бог
Дух Святой - пара его рук - первая рука - отец мой - вторая рука - мама моя;
Йена запотела - в Йемене душа йенина из тела брызнула - суша землю
заяпонскую - Савская царица йену возлетронскую сплюнула, как птица - йена
так заплюнулась в ноговолоса - что икра проклюнулась - и взалкал Исса - он -
Соломон - на муравьиной - на четырех своих - раковины к львиной - своей
главе, как их - вполне окаменелых к выбритой своей - улагает в смелых ихних
позах к ей - муравьи впиваются задницами в мочки - сабли извиваются, как
четыре точки - между лилиями пасет он.
Прекрасна ты, возлюбленная моя, как Фирца, любезна,
как Иерусалим, грозна, как полки со знаменами.
Конечная жизнь - жирней - неба над храмом царя Соломона - прекрасна ты,
возлюбленная моя, как Фирца, любезна - а бесконечная жизнь - бедней - земли
под ногами царя Соломона - как Иерусалим, грозна, как полки со знаменами - и
по ней душа моя живая из темницы - выходит не одна - на голове ее косицы -
седые - и бледна - косица та, что слева свисает с головы - а правая, как Ева
- румянее травы - и как плоть моя переживет душу мою на день вчерашний - так
душа моя переживет плоть мою на день сегодняшний - а Бог Отец, Бог Сын, Бог
Дух Святой - жизнью живут стайной - и на них ложится тайный - свет небесный
- звук случайный - день колючий и могучий - он - стоячий и бегучий - тень
отбрасывает в жгучий - полдень алый и подталый - плещет отзвук запоздалый -
а Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух Святой - тает их стая - на воздух взлетая, как
снег;
Снег летел - похожий на ракету - а мертвый человек был похож на живого
человека - как Бог Отец на Бога Сына - как Бог Сын на Бога Духа Святого -
ибо в начале света уже был конец света - ибо уже не будет конца света - ибо
мертвые - похожи друг на друга, как боги - а живые - похожи друг на друга,
как люди - как Бог Отец на Бога Сына - как Бог Сын на Бога Духа Святого -
который - друг зренья - а - слуха враг.
Уклони очи твои от меня,
потому что они волнуют меня.
Вешали, вешали флаги - на городском небоскребе - и на лесной коряге - и
там - где воздухом грязным дышат чистые дети - и там - где воздухом чистым
дышат грязные дети - выбирали детей победнее - чтобы вешали флаги виднее - и
матерей победнее - флаги в тазах стирать - а больше некого выбирать - царь
Соломон музыку пишет - он не работает милиционером - он сидит в теплой
комнате и гордится собой - что слышит, что слышит, что слышит - как где-то
на шумной улице пьяница, лежа в снегу, на руки замерзшие дышит - царь
Соломон в своем композиторском доме - он не работает милиционером - и Вы,
случайный и добрый прохожий - музыку слушая из его окна - и пьяницу поднимая
из снега - Вы, наверняка, не вспомните - что слеп был Гомер - что глух был
Бетховен - ребенок кулачками глаза трет - ребенок плачет - кулачки слезы
пьют - взрослый подходит - указательным пальцем по детской щеке проводит -
стряхивает на землю слезу - земля пьет слезу - взрослый бежит к карте земли
- уверенно, по-хозяйски подносит землю к хитрым глазам, как к двум огромным
слезам - два ее кулачка - два ее полушария - у нее такие узкие плечики - а
он широко раскрывает руки - на бельевой веревке между его руками десять ее
рубашек - она сама просит шире раскрыть руки - шире - на одни его брюки - на
пару его носков - как птица, которая летит на юг;
Морская пена - плевок верблюда - морская пена в глазах дельфинов - в
глазах дельфинов песок горячий - с веселых пляжей, с веселых пляжей - там
голый мальчик блестит, как море - морская пена - его ладони - в его ладонях
песок горячий - из глаз дельфинов, из глаз дельфинов - это должен знать
каждый - сколько стоит проезд в трамвае - и на сколько проездов в трамвае
хватит квартплаты - если бы царь Соломон жил сегодня в Москве - он платил бы
квартплату - и был бы из всех пассажиров самый злой и богатый - да царь
Соломон этот умер давно - и что Москва ему дань платила - должен знать
каждый - хотя не узнать все равно - на сколько проездов в трамвае той дани
ему бы хватило - цветок себя не кормит криком - жуков и птиц, лягушек и
китов - я наблюдал кормление цветов - молчаливая старуха цветы кормила, как
гусей - и, выкормив, на рынок уносила - и криком деньги за цветы просила -
за молчаливое кормление цветов - за кров, за кровь свою и пот.
Волосы твои - как стадо коз, сходящих с Галаада;
зубы твои - как стадо овец, выходящих из купальни,
из которых у каждой пара ягнят, и бесплодной нет между ними;
Осенью - в зоопарке у орлов перья падали с голов - осенью - орлиные
клювы из клетки торчали - как голые ветки - осенью - в Москве жгут листья -
это клетку от перьев орлиных чистят - к быстрой реке пришел я посуду мыть -
горками разными - чистую и грязную - пришел складывать на берегу - дома из
посуды строить могу - сытый и праздный - дом из чистой посуды - из посуды
грязной отдельный дом - а мой дом, как Вавилонская башня - полная чаша -
вижу этих домов огоньки - самодовольный и глупый - и река моя пахнет супом -
хорошо, что эти дома так от нее далеки - как стадо коз, сходящих с Галаада -
твои волосы;
У меня в квартире волки - я сижу на книжной полке - делать нечего -
читаю - прочитал - волкам бросаю - зря не сдал в макулатуру эту всю
литературу - где-то рубят волчий лес - а я здесь на полку, молча влез - и
неграмотные волки ждут - когда свалюсь я с полки - как стадо овец, выходящих
из купальни - твои зубы;
Деревья, как старые стулья - если возить в квартиру - некуда класть и
ставить - а на помойках стоят - спрашивают друг друга - пылью дворы набиты
или дождями небо (?) - ни слова не говоря - и было в Храме царя Соломона
красиво - там, где деревья стоят - я приезжал из леса - ветки дарил любимой
- она их несла на помойку, дождавшись, когда умрут - ее туда провожая - я
брал из руки красивой мертвые эти ветки - и руку, смеясь, целовал - и было в
храме Храме царя Соломона красиво - и руку смешно целовать - едва измыслил
небылицу - олух досиня ослицу - у пентюха на льдине - накупал в стремнине -
темень-то кругом какая - вихри крутит, нарекая - демона - ежихой - на
моржихе тихой - и бесплодной нет между ними - у каждой пара ягнят - один
ягненок, как земля - другой ягненок, как Царство небесное - один ягненок
глядит на себя снизу вверх - другой ягненок глядит на себя сверху вниз;
как половинки гранатового яблока -
ланиты твои под кудрями твоими.
Всходят семена - точно одна сторона света из четырех - трех у меня нет
глаз - только два - и спина позади - впереди нее столько лет - сколько во
мне на просвет земли - ем ли, сплю ли один - люблю без ответа себя - хлеб я
не жну - гну спину вдали от него - как волну страха за ежа и его жену - а еж
- как нож - режет рожь - а возьмешь в руки ежа - как стрижа за крыло -
больно глазам не будет - лет мне не прибавится - число "три" у них внутри -
как "тридцать три" - дольше зари проживет - дня без меня не начнет оно - но
уколет лучом - мечом за плечом широко качнет - едва два прошло времени года
- я сказал себе - вот - год прошел - дрожь и тепло под землю ушли от меня -
как будто солнце ушло долой из своего захода за край земли - и края земли не
стало - мало былой мне жизни моей - дно ее не мое давно - как две половинки
гранатового яблока - восход солнца и закат;
Завидно молод ранней зимой холод - легла пропасть без дна и угла -
точно игла между холодом, голодом и средой внешней - сказочно красной
черешней бедна природа - Стена плача - ты, пустая внутри - как лицо Бога -
ланиты твои под кудрями твоими - а золотая страна за Стеной плача - крутая -
как яйцо ангела - страшно, пашно и пташно едой она богата - как сестра
красотой брата - и когда кривой вопрос к ней - смелей - прямого вопроса к
ней - тогда, как вода в их перекрестьи - возникает солнце в тесте пустом
врагов солнца - сначала на этом свете - как холод - потом на том свете - как
жара - пора ему из волны моего счастья родиться - и в аду очутиться - и на
треть - умереть - на две трети - сгореть в раю - ни туда солнце - до Суда -
ни сюда солнце - после Суда - не опуститься солнцу на землю мою - не
превратиться в кочку - в тело - оболочку души - в душу - оболочку тела - в
родинку земли - в лань из гранита.
Есть шестьдесят цариц и восемьдесят наложниц,
и девиц без числа;
Перенял, перенял скот на дороге - от племянника идиот - перерыв,
перерыв ночной - наделил ручной голову виной - пополам с водой скотину
молодой - разделил, разделил за грядой мраморных плит - ох, ох голова велит
- выморозить улит - перетащить к огню близко, близко родню - как ночь к дню
- шестьдесят цариц и восемьдесят наложниц, и девиц без числа - есть;
Изюм в избу из льда краля вбу-хивает, уда-ряя по изюму так, что на полу
верстак как стоял, так и стоит у прялки;
но единственная - она, голубица моя, чистая моя; единственная она у
матери своей,
отличенная у родительницы своей.
Увидели ее девицы, и - превознесли ее, царицы и наложницы, и -
восхвалили ее.
На берег выбросились киты - и море в песок зарылось под животами китов
- и люди друг друга в песок зарывали - и море топтали - киты удивительно
умирали - в именительном падеже скота в чреве Кита Отца - в родительном
падеже скота в чреве Кита Сына - в творительном падеже скота в чреве Кита
Духа Святого - в дательном падеже скота в чреве Кита Матери - она, голубица
моя, чистая моя; единственная у матери своей, отличенная у родительницы
своей - единственная - но:
Террасами берег спускается, такой, какой есть на виду он в три, а шесть
вся внутри у времени до двух, и четыре стоит в ряду, и носится пять, как Дух
Святой над водой, и пуста земля в чреве Кита Иисуса Христа - от головы Его
до хвоста - как огород;
А в подмосковной слободе - душа моя, как тетка - полощется в воде ниже
подбородка - голова ее торчит над водой, как запах - сердце под водой стучит
- Кит на задних лапах приседает между ног тетки - увидели ее девицы, и -
превознесли ее, царицы и наложницы, и - восхвалили ее - как языком слизнув.
Кто эта, блистающая, как заря, прекрасная, как луна, светлая, как
солнце,
грозная, как полки со знаменами?
Именно грот изменился к лучшему и не приснился - вот - имярек
сохранился плохо, как не родился - вечер над ним повторился и в ночи
растворился - а дровосек сразился с ламой - загородился дамой - и обрядился
в камень - и погрузился в пламень рубщик сахарного тростника - под оливой
себя ласка-ет между глаз - а по счету "два" - ноги сладкие, как слова -
ископаемым лезвием раздвигает - они вдвоем - словно луковые уста -
размыкаются у Христа - это кто (?)
Душа, как шерсть растет - пересчитав шерстинки - ее смерть-охранница
несет в свои глубинки - Соломон лечил сустав душою шерстяною, когда
охранница, устав, храпела, плача за стеною - кто эта, блистающая, как заря,
прекрасная, как луна, светлая, как солнце, грозная, как полки со знаменами
(?) - абориген царя лечил и учил быть трусом - и жизнь свободную влачил с
Христом Иисусом - который рос - жизнь и смерть - вместе - тело и душа -
врозь.
Я сошла в ореховый сад посмотреть на зелень долины,
поглядеть, распустилась ли виноградная лоза, расцвели ли гранатовые
яблоки?
Ан лед то тронулся - в ольху - на иисусову сноху - у нее желудок чист -
мозговая кость, как лист - на зорьке в сумраке ольхи - неподалеку от снохи -
как вода в кругах - на иорданских берегах - аки по суху, по льду - иисусова
сноха еду - из ольхи выносит - спать с собою просит - а башмак, как мак -
красный стоит на ветру - тру глаза с утра - гам и щебет, блеет гамак, у
деревьев свитера из листьев - быстра туча, точно вращенье земли - солнце
искру высекает из воды - опекает меня помещение пустое - трое в нем - огнем
следы мои - и мечом остатки еды - в ореховый сад посмотреть на зелень долины
сошла я;
Небылица, точно рукавица - нацело на число пальцев-неулыбальцев в руках
делится - "гав" птица на двунадесяти языках говорит в облаках грозовых - зов
их утих - и под кров утих, звонков, воронков селится - и как будто село
намело в городище - в тыще щерится начало второй тысячи лет - "вжик-вжик"
крик живых укачало - ровно миг от его рождества до "два" - и хорошее от
плохого не столько горько, сколько давно - веретено стучало и отличало - кто
- из двух мужчин - женщина - кто из двух женщин - мужчина - кто - из души
мертвой и души живой - Дух Святой - кто крови своей еврейской Бог - кто -
крови своей еврейской Бог на две трети - кто - крови своей еврейской Бог на
треть (?)
Не знаю, как душа моя влекла меня
к колесницам знатных народа моего.
Бог Сын - ребенок утра и вечера - как день, а Бог Отец - ребенок утра и
вечера - как ночь; и день в ночи - как душа отца в сыне, а ночь на дне - как
кровь отца на сыне;
Площадь Храмовая - как лошадь - холку себе набила - хрястнулась о косяк
- и расплескал белила в стойле ее босяк - корчит она гримасы - зубы от них
красней окрыленной душою массы жидкостей и скоростей - у босяка в
предсердном стойле внизу души - а в образе души вредном работы все хороши;
вот - зимуют белые собаки с пуговицей белой шерстяной - нет лица у бледного
рубаки - потерялась пуговица - зной выбирает бледность, как собачку - самая
горячая зимой затевает с пуговицей скачку - а рубака просится домой - он
лицо оставит у порога Храма - и зазимует в Храме с лицом маминым - и
предстанет оно перед Богом - как свет перед своим концом; вот - век-падаль
на ручной повозке мизинцами придерживает доски - верхние части одежды и брюк
разворачиваются у века на юг - а у частей внутри - на поездку петушьих три -
век-падаль себе кладет - у петуха крадет указательными судьбу пальцами за
ходьбу; вот - йодом на передовой из мензурины кривой - кавалеристу-веку на
колтун равнобедренный век-пластун - на локтях вставая - льет, не застревая в
колтуне мензурном - как в плаще пурпурном - идущего за брата на смерть его
Пилата; вот - век-жаровня, как пилюля по ночам жирна - жаркий век-мамуля
по-мужицки на пилюлю наплывает - пилюлин завиток сердце накрывает - с
завитка свисток трижды кукаречит - далее сама век-мамуля себя лечит - у нее
чума; вот - век-калека ходит в ситце - мускул века лице-вой нежнее шелка -
череп ангельский - как челка Гитлера неубиенного на глазах калеки - и
тяжелеют века веки; вот вместо крошечного века-мужа из моря вытекает
век-лужа - бурлит водица питьевая - мельчает рыба ручьевая - веселящим дышит
газом - Тайным ведает приказом на иорданских берегах - и стоит в свинцовых
сапогах; вот - век-Соломон по-бабьи молод - ноготь у него проколот
инструментами насквозь - ногу поднимает лось по-собачьи - и моча из лосиного
плеча бьет фонтаном, пузырясь - Соломон, развеселяясь, пьет ее лосиную,
шапку ломит псиную; вот - черпает остатки век-Соломон из кадки - неведомые
полому телу века голому - пляшет босиком - брызжет молоком из груди на обод
кадочный, как робот - чешется ногой грязной - а другой немужские люди
ласкают веку груди - и, обомлев в березняке - на сквозняке он с догом
говорит неязыке - как еврей с Небогом - которого, как Иисус Назарей -
век-еврей боится.
ЧАСТЬ 7
Оглянись, оглянись, Суламита! оглянись, оглянись, - и мы посмотрим на
тебя".
Что вам смотреть на Суламиту, как на хоровод Манаимский?
Распутица-распутница с дождевиком, который окреп - соусыхаются в хлеб
на каком-ибо месте - либо двое не вместе с местом своим, как дым - фу-ты,
ну-ты - юный козлист-пуделист разрывает, разрывает на себе родительские путы
- он одинок, как перст - он мускулист - вроде бы книзу он расширяется,
расширяется - копытца его унизаны перстнями - джемпер его, как джейран,
нюнями, нюнями его облит - ибо дело бобыля правое - воет, воет дело - как
тело с углем - как дым живьем над жильем - Суламита, оглянись, оглянись (!)
- цыпкою, как искрой - сидючи у огня - первой, а не второй - утешился после
дня трудового уликотес - третья цыпка напротив глаз разгорается не всерьез -
утешиночек в ней запас невелик - словно не чесал междуципие на лице
Триединый - и не тесал Он в Освенциме на крыльце - и мы посмотрим на Тебя -
оглянись, оглянись (!)
Кит во кручине стоячей волен красиво послить на посту в божьем тумане,
а не иначе - тем паче виснуть в саду, словно оса в Аду - собрал волюшку
свою, как перо страусовое в недра - вумница, вумница - шля ядро из греховой,
греховой скорлупы в козлиной стопы россыпи, трубы и кубы - о (!) исказилась
при передаче фраза его - тем паче хрюканье в плаче - о (!) зияет бездна
перед ним - солнышком палим, скользит в позавчера налим - а давеча взвились
соколы - и развились они в громы и молнии - и схоронились они во мхах - и
осовестьлились они в верхах тростников и помыслов в лопухах - а
Господь-малолетка манером, манером живым - матушку свою - Душу Ивановну -
делил, делил на группы учеников своих не двенадцатью пальцами, а двенадцатью
извилинами - а повесился, на сосне - как на хоровод Манаимский, на Суламиту
смотреть вам что (?)
О, как прекрасны ноги твои в сандалиях, дщерь именитая!
Округление бедр твоих, как ожерелье, дело рук искусного художника;
Мое сердце хлеб я зряч он слеп мое сердце песок я низок он высок мое
сердце трава я мертв она жива мое сердце лес я вошел он исчез мое сердце
свет я в нем меня нет мое сердце тьма я сам она сама мое сердце дочь я к ней
она прочь мое сердце любовь я встарь она вновь мое сердце стыд я глаз он
открыт мое сердце ум я голова он шум мое сердце гром я гроза он дом мое
сердце дом я снег он ком мое сердце глухо я старик оно старуха мое сердце
птица мне взлететь ей разбиться
Бог мне говорит я жив ты убит я Богу говорю возьми мою жизнь дарю Бог
мне говорит жизнь у меня своя я жив ты убит я Богу говорю молчи моя жизнь
свет твоя лучи Бог мне говорит оглянись солнце село лучи поднялись я Богу
говорю не так солнце село встал мрак Бог мне говорит ты живой ты мой сын я
отец твой я Богу говорю отец был я его закопал ты добыл Бог мне говорит будь
я твоя мать возьми грудь я Богу говорю мама была ты мою жизнь взял она дала
Бог мне говорит сам ни отца ни матери тебе не дам я Богу говорю их возьми
будут как я детьми
живот твой - круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино;
чрево твое - ворох пшеницы, обставленный лилиями;
Гляжу на себя ты чей ни дней с тобой ни ночей вижу себя насквозь сплю
как с женщиной с собой врозь два глаза как две души ни души в черно белой
тиши только два на лице моем черных глаза живут вдвоем лицо мое как в слезах
в бездонных бездомных глазах лицо мое как цветок земля запад небо восток
лицо мое как без рук вечер север утро юг лицо мое как петух крикнул трижды и
свет потух
Ангел как человек свой доживает век что у него на веку было не знать
мужику как Ангел мужик одинок маменькин был сынок маленький как луна он и
как солнце она Ангел при свете дня на скаку остановит коня мужик при свете
ночном накормит коня зерном по небу несется хруст зубовный как огненный куст
Ангел бежит как вода черная в звезд стада жаждою он томим поднимается в небо
как дым Ангела пальцем не тронь мужик разжигает огонь черный был молодым
Ангел и стал седым застал мужика у огня ночью при свете дня
два сосца твои - как два козленка,
двойни серны;
Кто жизнь за меня отдаст свет белый как снежный наст как прежде на нем
стою мои вежды со мной в строю как в небе весеннем звезда под снегом стоит
вода как вежды надежды нет мой след пропускает свет тень тогда оставляет
следы когда падает как плоды сколько на свете теней столько осталось мне
дней талость души моей весной помогает ей выдержать вес меня как небес на
закате дня и тогда я души своей раб когда с неба я в землю кап столько буду
в земле лежать сколько в женщине и дрожать от страха родиться вновь чтобы
женщиной стала кровь
Cадовник не совсем садовник любовник не совсем любовник Храм царя
Соломона иди домой улица Иерусалимская прочь на улицу дело в груди было
зимой ночь за солнцем закрыла дверь тьмой как будто отца зарыла в постель
дочь а теперь распахнула и щурится все у них впереди мне снова семь лет и
солнце меж звезд не имеет крова между тем с кем я ем они спят еженедельно
дни и ночи отдельно ночь и ночь вместе а дни спят одни как будто семь дней
творения есть повторение ночей и не любовь есть трение дня о ночь а отец
есть сын своей дочери улица не женщина дом не мужчина дом не ляжет улица не
вскочет
шея твоя - как столп из слоновой кости;
глаза твои - озерки Есевонские, что у ворот Батраббима;
нос твой - башня Ливанская, обращенная к Дамаску;
Как ночь на расстоянье дня солнце в небе от меня солнце в небе как
планета с того света как душа на расстоянье тела черный свет от белого
черный просторный белый спелый я себе душу из тела делаю в душе моей тело
мое опустело жилье ее тело в душе как в яме такую душу я делаю маме
Две ночи образуют пару одна молодая другая старая не было дня и
встретились ночи как женщины вечером родился и умер Господь как душу
принявшая плоть не было дня как Бога молодая на старую строго как будто душа
на тело ночь на себя глядела
Как стайка тону в окне ангелы дайте жену мне нет ее предо мной птицу
назвать женой мне Господь не велит открывается сверху вид с птицы летит она
ни Ему ни мне не нужна жизнь моя ищет тень смерти как волка олень олень на
семи ветрах летит как купец в бобрах мне отец говорит подарю осень тебе к
сентябрю я отцу говорю сентябрь то же самое что октябрь птица роняет взгляд
на тебя как листву над тобой и вода на дне моих глаз как дожди в окне
голова твоя на тебе, как Кармил, и волосы на голове твоей, как пурпур;
царь увлечен твоими кудрями.
Смотрю на сосну и вижу весну весна как сосна зелена весна весна в сосне
как я во сне сон мой не долог среди иголок смотрю на сосну и вижу весну
Мой дом ты где плыви по воде лети в облаках держи себя в руках пока не
исчез как держу я души своей вес плоть у меня одна как душа как дочь как
жена ни души ни дочери ни жены только дом как дым до луны
Как ты прекрасна, как привлекательна, возлюбленная,
твоею миловидностью!
День как голос далекий ночь близка он одинокий день глядит на меня как
ночь на начало дня ночь на моем лице как день у нее в конце день как в небе
ночном глаза на лице ручном дня не вижу лица как сын родного отца ночь как
глаза на моем лице я и отец вдвоем
Этот свет истинен тот ложен я из них хорошо сложен в искр сонме вон мы
голова моя воронья как ворона в кроне я ни отца ни матери они меня утратили
жизнь и смерть дети два ребенка я третий ни матери ни сестры ни отца ни
брата четыре ребенка я пятый
Этот стан твой похож на пальму,
и груди твои на виноградные кисти.
Не покладая рук птицы летят на юг стая как две руки на воде стая на
льду как руки в саду Райском их тень длиннее чем день день не пропал птицей
упал выпал из рук как птица на юг севера нет юг это свет запад восток только
поток мертвой воды руки следы этой живой воды на кривой
Дом и подъезд равновелики из гнезда их попробуй выкинь их двух как
будто одного не хватит духа тебе твоего Бог не жилец как сын которого отец
младенцем на земле оставил и местами переставил морозы розы кровь любовь
себя к подобному готовь куда ни глянь везде созвездья созвездья а не весь я
все уходящее ни разу заметно не бывает глазу и было дело как в душе тела не
было уже была и не была натура летящий ветер так же хмуро сидел на розовых
кустах и птицей пах как птах она слетела как душа на землю красотой греша и
не было греха на птахе и требовали птаха страхи ее сидела перед ним Господь
собою не храним
Подумал я: влез бы я на пальму, ухватился бы за ветви ее;
и груди твои были бы вместо кистей винограда, и запах от ноздрей твоих,
как от яблоков;
Дождь в день рождения дождя как первый лист весной он упадет немного
погодя и встанет лес стеной пред каплей отражаясь в ней как в небесах листок
и землю сделает бедней на юг и север запад и восток
Кого люблю я гор не столько чтобы любил я горы только горы выше облаков
морей и прочих мужиков гляжу на женщину звезда горит не ведая труда
бесстыден труд лесов полей себя бездельник пожалей бывает разве одиноко
когда ты весь есть Божье око не любит Бог себя а ты не любишь Бога с ним на
ты люби не тело пустоту в душе своей как этот ту любовь не просто пустота а
день который не настал хотя я тело не люблю свое ее с которой сплю
уста твои - как отличное вино.
Оно течет прямо к другу моему, услаждает уста утомленных.
Мама ты как нерожденный сын мой равноудаленный от меня и от жены были
мы как две княжны она и я как многоточья дней твоих не ставших ночью день
как лавочка в ночи сын мой ножками сучи был младенец стал Христом Богом не
был не о том я веду с тобою речь чтоб жену к себе привлечь мама Бог ты мне
одна Богу мать а мне жена
Одно и две штуки небо чистое как руки руки без цвета и запаха одна мама
другая папа работник и безработная сухая и потная сильная и слабая мужик и
баба спокойный и нервная вторая и первая рук пара молодой и старая как
человеки поднимают друг другу веки рук как две тыщи лет в голове правая и
левая Иосиф и Непорочная Дева
Я принадлежу другу моему,
и ко мне обращено желание его.
Я с того света шагну руки в локтях согну руки встанут с колен на этом
без перемен свете не так на том руки в стороны ноги вниз стой крестом с ног
не вались
Встань как перед братом час перед закатом закат поглядит направо а ты
налево как Непорочная Дева закат от тебя Красна Девица никуда твой младенец
не денется
Приди, возлюбленный мой,
выйдем в поле, побудем в селах;
Сердце как сердце над сердцем как камнепад как тому этот свет говорю
камнепаду нет разве седой был Господь рыжий как белая плоть рыжему рыжая
Мать белую стелет кровать
Ястреб из плаванья возвращается как из полета тайным становится явное
от одного поворота головы как будто ключа в висячем замке воздуха его духа
дальнозоркий дух а незрячий в сердце ястреба вместо уха воздух чист как
Господь из Троицы ни отца у него ни матери затворится слух и откроются глаза
Господа сестры с братьями
поутру пойдем в виноградники, посмотрим, распустилась ли виноградная
лоза,
раскрылись ли почки, расцвели ли гранатовые яблоки;
там я окажу ласки мои тебе.
Господь безымянный скиталец надень мне колечко на палец на плечи накинь
платок и подари цветок жить хорошо не значит хуже души которая снаружи тела
божьего живет пока со света не сживет
Проталина смотрит вдаль она как в оконце в котором солнце ни семьи ни
дома все знакомо только дунь и слетит июнь а июню лет сколько мне нет ни
зимы ни осени ни весны ни лета кроме света свет как снег белый красный
черный человек снег талый как человек шестипалый почти самовлюбленный в
горсти моей вечнозеленой а по снегу птица бежит как водица
Сколько звезд на небосводе столько воздуха в природе вспыхивают разом
звезды как зараза чем звезд больше тем жить хочется дольше складывать
вычитать звезды как дни считать небо черное как озера но небо голубое это мы
Соломон с тобою звезды разносчики тьмы а мы ты мужчина я женщина к утру меня
меньше остается от нас и небосвод погас
Мандрагоры уже пустили благовоние, и у дверей наших всякие превосходные
плоды,
новые и старые: это сберегла я для тебя, мой возлюбленный!
Тьма на небе как корочка на хлебе ветер веет хлеб черствеет дождь на
небо назад как Соломон не сойдет во Ад дождь повсюду как Соломон сюда оттуда
как в ножны нож не вернется на небо дождь дождь везде и Соломон аки по суху
по воде
Чушь что растет поголовье душ где-то от тьмы и от света это точно
ежедневно душа еженощно растет в одиночестве полном как море которое волны
возвращают к земле и уносят как камень который не бросят сами они друг в
друга как тело душа с испуга
ЧАСТЬ 8
О, если бы ты был мне брат, сосавший груди матери моей!
тогда я, встретив тебя на улице, целовала бы тебя, и меня не осуждали
бы.
Море стог земля луг вода поток птиц на юг разгоняет облака птиц река не
повернет назад птиц водопад чик-чирик птиц родник дождь с неба льет птиц без
хлеба пьет птица в чреве дождя как в древе в стволе ветках смола которая
клетка древу она наружу открывается как на мужа вид из кроны женского лона
Тело свое как сено ворошит душа так по венам кровь бежит облака по небу
телом был а душой я не был не люблю себя и не чудо что душой своей я не буду
пусть живет себе без опаски как мужчина без женской ласки
Повела бы я тебя, привела бы тебя в дом матери моей.
Ты учил бы меня, а я поила бы тебя ароматным вином, соком гранатовых
яблоков моих.
Рано кончилась осень начиналась она не очень быстро как жизнь иная
после смерти как будто жена я своей смерти а был ей мужем который не жил с
ней хуже чем сам с собою на свете как тело с душой наши дети
День начался случайно ночь кончилась внезапно и друг друга не различали
среди звезд как восток и запад вся ночь позади у ночи весь день впереди у
дня жизнь души моей стала короче на мою жизнь и не стало меня
Левая рука его у меня под головою,
а правая обнимает меня.
Душа моя везде она в воде в еде чтобы себя убить надо не есть не пить
мертвый цветок еда а был живой как вода мертвое тело душа которая в нем не
дыша ночью и днем живет не спит не ест и не пьет
Дней в облаках как птичек огромных и невеличек как ветки чернеют ночи
одна длиннее другая короче и птицы сидят на тяжелых на зеленых ветвях на
голых и день на месте моем как тень моя днем и неба на самую малость в нем
больше чем птиц осталось
Заклинаю вас, дщери Иерусалимские, -
не будите и не тревожьте возлюбленной, доколе ей угодно.
Ветка за окном одна как дом другая как дым над ним один небосклон а не
два и восход как листва столько домов что над землей только один закат и
разве на слом тот дом
Ночь холодная проснулась день под взглядом ночи стал ее нарядом в
котором она утонула новорожденный лист в лесу пьет как молоко росу золотой
как ночь смолист новорожденный лист он необъятен как солнце без пятен
Кто это восходит от пустыни, опираясь на своего возлюбленного?
Под яблоней разбудила я тебя: там родила тебя мать твоя,
там родила тебя родительница твоя.
Давай познакомим твое тело и душу мою в нашем доме как детей
нерожденных наших Сашу и Глашу Юру и Нюру Соломона и Суламиту пусть душа
влезет в шкуру своего тела тело влезет в шкуру своей души ибо тело свита
души а душа тела свита
Чую что скорость времени как хворость моего племени которую не врачую
только ночую с ним как с одним из многих отнимаются руки ноги у него я всего
не вижу времени оно ниже солнца слезы заката как первый день творения
второго дня творения второй день творения третьего дня творения третий день
творения четвертого дня творения шестого дня творения день пятый предвижу
как воскресенье распятый
Зелень лесная как в теле земная душа а небесная в поле оно телесного
цвета как небо в розовом облаке над березами а ветер в апреле себя в черном
теле держит как весеннюю землю и тенью по ней он с четырех сторон бежит с
того света который белого цвета
Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою:
ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность;
стрелы ее - стрелы огненные; она пламень весьма сильный.
Как два человека люблю себя когда некого любить мне живому как Соломон
Суламиту Господь Иова ты мой спаситель плоть искуситель ты спасительница
душа искусительница
Америка новый Англия ветхий завет к смерти одна не готова другая
родиться на свет Храмовой площади лоно Храм царя Соломона длинная как рог
единорога к Храму ведет дорога январь как солнце на рассвете декабрь солнце
на закате я солнце на улице встретил как мужчину в женском платье единорог
лошадь белая как льдина тела ее площадь равна площади тела мужчины
На рассвете небо открывает глаз правый на закате небо открывает глаз
левый оба глаза открыты двуглава голова солнца где вы глаза мои ночью были
глаза мои были днем правый мой глаз не ты ли не видел левого не помнил о нем
так закат не помнит рассвета осень лета лето зимы и как солнцем душа согрета
моим телом и слепы мы
Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее.
Если бы кто давал все богатство дома своего за любовь,
то он был бы отвергнут с презреньем.
Грибов как яблок мог и я бы сколько выдохов столько вдохов нехорошо и
неплохо один червив как белый налив другой жив ли как штрифель грибов как
листьев один грязный другой чистый язык как воздух сначала вдох выдох после
язык за зубами а я в лес за грибами
Небо на днях как на камнях стоит и полоске неба не жестко и вечер как
ветер на белом свете а вечер вчерашний как Вавилонская башня смерть твердь
жизнь капля их круговерть как упавшая цапля душа ее с кончика тела как с
клюва слетела
Лето растянулось как будто вернулось с того света это лето сверху снизу
оно одинаковое как расстояние от осени до Иосифа от зимы до Марии от весны
до Иисуса от лета до Иакова
Есть у нас сестра, которая еще мала, и сосцов нет у нее;
что нам будет делать с сестрою нашею, когда будут свататься за нее?
Перед тем как упасть с небес душа набирает вес своего тела как солнце
которое сначала встало а потом село душа лед плывет вперед тело хлад плывет
за душой назад как будто зима вернулась а тело с душой разминулось
Чем старше душа тем моложе тело на смертном ложе слышу как не поют
ангелы при мне ночь дыра в сегодня из вчера поет она неугодник прочь во
вчера из сегодня
Если бы она была стена, то мы построили бы на ней палаты из серебра;
если бы она была дверь, то мы обложили бы ее кедровыми досками.
Душа маленькая тело большое в нем ни проталины такое оно чужое тело
душе родня Богу не важно что у меня родни не осталось даже тело с душой не
рассталось
Туча свежесть а луч нежность тело сила а душа яма могила глубока
жестокая как с востока я ни шиша на западе меня нет лапы где мои грубые папа
мама и губы
Я - стена, и сосцы у меня, как башни;
потому я буду в глазах его, как достигшая полноты.
Хочу чтобы не рожали женщины и отражали одинокие чу и многие жизнь от
себя как боги жизни своей господин как женщина я один зачем в жизни моей
душа как женщина чуть дыша с телом моим сближается и перед ним унижается оно
вверх она вниз я между повис
Сукровица к кровице а женщина к мужчине готовится смывает с себя краску
красную как ласку которую не любя любит себя сукровица черная а кровь
просторная вновь уходя от тела как душа темнела
Виноградник был у Соломона в Ваал-Гамоне; он отдал этот виноградник
сторожам;
каждый должен был доставлять за плоды его тысячу сребренников.
Души не жалко она как палка тело бьет в котором живет тело как сердце
бьется с ней живым не сдается телу в котором живет хвалу душа не поет поет
она черная в белом хвалу нежилому телу руки ноги мои душа твои прочь с твоей
дороги мои руки ноги
Как птицу в оконце корни пустило солнце тело его потеплело душа
похолодала на тело села и не взлетала с него ночного как небо в птице а не
дневного как птичьи лица
А мой виноградник у меня при себе.
Тысяча пусть тебе, Соломон, а двести - стерегущим плоды его.
Равенства нет в году дни как деревья в саду столько в твоем суеты теле
душа что ты мимо дня не пройдешь копнешь под ним и найдешь в кроне его
корней ночь в ней земли черней
К старости скушен стал Соломон разрушен грешной своей Суламитой сердце
ее разбито к старости плоть безгрешна настолько она безутешна насколько душа
грешит прошлое ворошит
Жительница садов!
товарищи внимают голосу твоему, дай и мне послушать его.
Жена твоя ребе полна как луна в небе Соломон в храме как Суламита в
маме одна Суламита не три у мамы внутри в четырех стенах чрева ее как в снах
Соломона и четыре стороны света и жена как луна раздета
Небо высоко земля низко небо молоко земля миска в груди Соломон своей
Суламиты он упоен она разлита
Беги, возлюбленный мой;
будь подобен серне или молодому оленю на горах бальзамических!
Где вы мои родители новых детей плодите ли небо птица гнездо земля душа
родится черней угля ни папы ни мамы ни гнезда ни ямы
Храм дым Соломон огонь как конь под ним смерть зверь жизнь птица смерть
мель жизнь водица в траве как в голове птиц поют две Соломон первая Суламита
вторая а нырнем Соломон зверь серый Суламита в нем дверь голубая
1
Наталья Осипова
Что касается твоих поэтических произведений
(жанр определить не берусь), то даже и хорошо
подумав, не знаю, что написать, поскольку
не сильна в религиозной поэзии и даже так: плохо
понимаю, зачем надо перекладывать библейские сюжеты,
если это не вызвано общекультурными задачами,
то есть надобностью не личности поэта, а общества.
И делали это, насколько я знаю, знатоки,
глубоко понимающие суть этих сюжетов.
В противном случае, это лирика с использованием
библейских сюжетов и цель ее - самовыражение
или личный онтологический поиск. Но почему именно
эти сюжеты? Если это определено некими внутренними
причинами, я их понять не могу, не то чтобы считаю
этого быть не может, просто не знаю. В любом случае
мне видится опасность если не кощунства,
то искажения смысла сакральных текстов - а зечем?
То есть определить есть ли это или нет и насколько это оправдано теми
или иными причинами, судить не могу - не знаю.
Писать ты умеешь, стихом владеешь мастерски, форму
задавать тоже умеешь, если бы в этой форме были
привычные темы, можно было бы поговорить о формах,
их сейчас каких только нет. Да и пересказов библейских тем
с той или иной степенью решения личных вопросов - тоже,
я редко их слышала и каждый раз недоумевала - зачем?
Что тебя побудило обратиться к этим темам - ты знаешь,
если нет - подумай, а я рассуждать об этом не могу,
я не батюшка и не психолог.
Читаешь эти твои тексты - стих красивый, но о самих сюжетах
ничего нового нет, право же, лучше Библию почитать,
если ты почему-то хочешь прописать ситуацию "изнутри",
то трактовка слишком расплывчата - и слава Богу,
меньше шансов задеть то, что лучше не задевать.
Если решаешь внутренние задачи - я не могу судить,
насколько оправдан именно такой подход к делу.
Я много лет занимаюсь светской поэзией и более-менее
знакома с той частью религиозной, авторы которой
заняты выражением состояния души, или явлений видимого им мира
через призму своей религиозности, это мне понятно,
хотя и тут хватает вопросов.
Я человек верующий,
правда, мирской, но все равно, некоторые идущие от
авангарда замашки мне кажутся недопустимыми,
в частности - свободное обращение к сакральным темам.
Вроде я и написала, что не перекладываешь,
тут другие проблемы, нежели перекладывать,
насколько я поняла, ты их "раскрываешь личностно",
и это не моя территория.
Могу только добавить, что лучше, по-моему,
не говорить и не писать слово "стишки",
ты занижаешь свои тексты, сразу, конечно, можно говорить
о скромности, смирении и так далее, но мое ухо
чувствует тут некую недопустимость по многим параметрам.
Л.Вязмятинова
2.
"Генрих Сапгир и Олег Асиновский: тупики и прозрения"
Перед современным стихом достаточно остро стоит проблема органики речи.
"Лианозовская школа" дала нам несколько направлений решения этого вопроса.
Одно из них связано с творчеством Игоря Холина и Всеволода Некрасова,
которые очень чувствительны к речевым возможностям поэзии.
Сапгир в отличие от своих собратьев по перу пишет на более
"поэтическом" и, стало быть, более подверженном автоматизму стихе. Чтобы
избежать превращения стихотворной речи в словесную кашу поэт использовал
целый ряд концептов и приемов. Самые очевидные из них - это опрокидывание
стиха в социум и активное использование игры. Сапгир, бесспорно, был
предтечей постмодернизма, всевозможные брэнды и маски неотделимы от его
творчества. Ко многим его текстам можно подойти с типичным постмодернистским
вопросом "смешно или не смешно"?
Но постмодернистский тренд едва ли маркирует все творчество Сапгира.
Поэт, как известно, "писал книгами". И многие ходы, используемые в них,
решительно не совпадали с поворотами нового изма. Скажем, в книге "Псалмы"
(1965 - 1966) автор добился оживления речи благодаря опрокидыванию ее в
метафизику.
Да, мы встречаем в "Псалмах" и соцартовские жесты, и словесную игру. Но
мы видим в них духовные перспективы, возникающие вопреки шутовскому безбожию
60-х. И даже доказательство бытия Божия:
Это все глубоко наболевшее
И простое как доктор Живаго
Листья есть
птицы есть -
небо есть -
и воистину есть
Судия всего живаго.
Конечно, такого рода стихов, кусков, строчек в "Псалмах" немного. И
только приходится пожалеть, что из всего этого не родилась отдельная книга,
где прозвучали бы простые и ясные слова о трагедии Любви в этом мире.
Возможно, что рождению такой книги помешала общая установка поэта на
стеб. Метафизика вперемежку с игрой быстро выработала стихотворный ресурс, и
появился тупик, преодолеть который в той манере, которую исповедовал Сапгир,
было уже невозможно.
Традицию "Псалмов" в современной русской поэзии продолжил Олег
Асиновский. Его стихотворная походка тоже стремится к "поэтичности". Его
речь, чтобы избежать выхолащивания, тоже активно использует игру,
неожиданные смысловые повороты. И, как и Сапгир в "Псалмах", Асиновский
активно использует ресурс метафизики для создания органического письма.
Собственно, все последние произведения поэта связаны с книгой книг - с
Библией. Он не только пишет на библейские мотивы, но и создает своеобразный
комментарий на отдельные библейские книги.
Однако "полотна" Асиновского никак не назовешь духовной поэзией, потому
что связь человека с Богом его волнует едва ли больше, чем Сапгира. Что,
однако, не исключает и каких-то находок, и красоты открывающихся ландшафтов,
и богатства библейской образности.
В этом смысле очень показателен "Иов" - многостраничное повествование,
где известный библейский текст перемежается комментариями. Комментарии эти
весьма необычны, и их можно было бы поставить в ряд еретических сочинений,
если бы в рассуждениях Асиновского была хоть какая-то система. Но никаких
метафизических построений здесь нет. Поэт просто плавает по волнам метафор и
ассоциативных рядов. Для примера приведу первый попавшийся на глаза
фрагмент:
"Многоречивые друзья мои! К Богу слезит око мое. О, если бы человек мог
иметь состязание с Богом, как сын человеческий с ближним своим! Ибо летам
моим приходит конец, и я отхожу в путь невозвратный.
Тот свет уже здесь, он Бога спасет и в дорогу, там ребенка рожу и
обратно, как плоть ребенка к душе ребенка в путь невозвратный, пусть Господь
сосет мою грудь, брат сосет грудь сестры, сестра сосет грудь брата".
Библейские слова растворены в кислоте сюрреализма. И благодаря такому
заходу стих не скатывается в автоматизм. Заметим, что здесь идет
исключительно смысловая игра, и словесных ходов, связанных с вслушиванием в
речь, с разложением и пересобиранием фразы в полотне нет. Поэтому стих
Асиновского можно назвать "смысловиком" в противовес тому, который
демонстрирует, скажем, Сергей Бирюков.
К сожалению, подряд "Иова" читать очень сложно. Повествовательная линия
Библии совершенно размыта "поэтизмами", которые порой воспринимаются на
уровне бреда. Но эти поэтизмы можно потреблять, как дорогое вино, маленькими
глоточками. И тот факт, что их очень много, дело не меняет. Поэт создал
некий бренд "религиозная поэзия" (не путать со словосочетанием "духовная
поэзия"!). И, покупая продукт с этим брендом, читатель может быть уверен,
что найдет здесь чистую, беспримисную поэзию. Как ее потреблять в
современном контексте - это уже другой вопрос. Вероятно, только так, малыми
порциями, раскрыв полотно на случайной странице.
Однако "метафизический ресурс" Асиновского, как и в случае Сапгиром,
тоже весьма ограничен. И органичная речь существует у него в очень сжатом
пространстве.
Поэт еще может долго множить сущности, плодить похожие по заходу
тексты. Но это не меняет конфигурацию самой поэтической ситуации, завязанной
на органику речи. Чтобы выйти из тупика, замаячевшего еще перед Сапгиром,
Асиновскому необходимо открыться "миру как есть". Тому миру, который дарит
человеку красоту. Ставит перед человеком вопросы о добре и зле, о невинных
страданиях, о внутренней свободе и выборе пути. Словом, выбраться из клетки
сюрреализма и войти в то пространство, где возможно откровение и прозрение,
и где несение креста является не красивой метафорой, а главным вектором
существования. Метафизическая традиция Сапгира, продолженная в творчестве
Асиновского, нуждается в опорах на объективные, духовные основания жизни. И
если она этого достигнет, значение ее для современной русской поэзии,
несомненно, возрастет.
Борис Колымагин
3.
Современное восприятие
современного поэтического творчества
"Не со стихом, а на стихе приду к тебе..."
Тезис Г-на Колымагина, включенный в заметку о поэзии Асиновского в
сравнении с поэзией Г. Сапгира (последнего знаю плохо): "Сапгир в отличие от
своих собратьев по перу пишет на более "поэтическом" и, стало быть, более
подверженном автоматизму стихе", послужил как бы отправной точкой для
дальнейшего краткого теоретизирования на тему "Современное восприятие
современного поэтического творчества". Калымагин как первая ласточка или
своеобразный "страж порядка", приоткрыл дверь в которую мы так долго
старались войти, царапали ее, бились (уже в припадке) об нее головой, все
отвечая на вопрос: "Что есть поэзия, какая она, зачем и откуда берется на
этом свете"?. И вот, в незатейливой опечатке "Сапгир, пишущий НА стихе", как
Бах на фуге, открылся долгожданный смысл, ответ настолько неожиданный, что
может, к сожалению, многим показаться притянутым за уши. Не исключаю, что
так и есть.
Начнем с простого опровержения. Нет, ни Асиновский, ни Сапгир не писали
"на стихе", Бах не писал на фугах, а Пискассо на картинах. И Александр
Александрович писал стихи, он просто писал их, сочинял, и ничего больше на
них не делал. И, на хрена бы ему, спрашивается, писать на каком-то
исчадьеадовском стихе? Но, это ОН - А.А., а вот Асиновскому с Сапгиром
повезло меньше. Тут вот мы подходим к сути нашего контр-тезиса, нашего мини
опровержения, но, не заметки, а подхода Г-на Калымагина (господ калымагиных)
и нас самих, пожалуй, к восприятию современного нам поэтического творчества.
Мало того, что инструмент, на котором пишут поэты, пишущие, не как
Александр Александрович, а "на стихе" придуман, как нечто, имеющее
определенную форму и размер ("скрипка"), имеющее определенную конструкцию, а
что самое главное - цель, так ведь и чертеж уже давно в производстве, умелый
мастер, учел всякую, даже не всем сразу очевидную деталь... Перед нами
предмет, он есть, выдуман, сделан. Все что остается Акакиям Акакиевичам (не
Александрам Александровичам), нашим современникам - пользоваться, кто как
умеет, этой скрипочкой, дирижерской палочкой, кистью, чем угодно... И писать
на нем, этом готовом стихе. Главное табу - не заниматься творчеством,
избегать этого, и тогда... нас оценят по достоинству, дадут нам определения,
проведут параллели, и прочее, прочее, прочее. Любое проявление творчества мы
воспринимаем как надругательство над нашим предметом, как уход от реального
своего предназначения (поэтизировать на стихе глубоко уважаемом), вкладывать
в этот "СТИХ", к производству (ну, уж не побоимся этого слова) которого мы
не имеем отношения в принципе: наши истерики, духовные поиски, душевные
переживания, философские рассуждения, силу нашего духа и мощь нашей
внутренней трагедии, осознание мира в целом и его частей (как частностей),
вообще всю нашу жизнь - большую или малую, нашу любовь и нашу нелюбовь,
вкладывать, запаковывать, утрамбовывать в СТИХ это - безотходно. Вот, по
Калымагину, и по-нашему, удел современного автора.
И все таки... Если Асиновский пишет стихи, как по-моему, и есть, именно
пишет их, а не на них, создает свои ПОЛОТНА из пустоты, глухоты, слепоты,
"страха и ужаса" человеческого бытия, то, возможно ли, что наш основной
тезис - ошибка? Может ли быть, что, сделав обрезание современному
поэтическому творчеству, разлучив собратьев наших с лирою их сокровенной,
нерукотворной, и дав им весло гребанное, сделанное, давно испытанное, к
примеру, Бродским за бугром или Александром Александровичем тут у нас в
России до и после Великой Октябрьской... Может, мы тут воду в ступе толчем,
или право имеем, или мнение наше о предмете, собственно, важнее всего на
свете, да и предмета самого... (вопрос: Мандельштам писал стих или на стихе,
со щитом иль на щите, к ебеной матери, он - Мандельштам приходит к нам из ХХ
века, с разбитой мордой, может?).
И еще: Асиновский Олег пишет стихи? Думаю, да! Даже уверен в этом, но
его предмет отсутствует на витринах, ему никто предмет готовый не оставлял в
наследство, и не передавал по договору, и никто ЕГО язык не выдумал, не
вылепил форму под названием... Он пишет стихи потому, что их пишет он - мой
старых друг Олег Асиновский, он их еще давно писал, и хорошо...
И если, вдруг, стихи начнут писать Асиновского, соберутся вот так, и
начнут писать его как Малевич свой черный квадрат, или вкривь и вкось
по-разному, или бить его в морду, вот будет метафизическая традиция в
развитии... "И если (по Г-ну Калымагину опять же) она этого достигнет,
значение ее для современной русской поэзии, несомненно, возрастет". А вы
думали!...
Фарай Леонидов (К.С. Фарай)
4.
ИОВ настоящий... (так, что хочется его по праву называть сразу "Книгой
Иова")
позавчера на даче я дом поливал от гнили (ядом, наверно, без цвета и
запаха) -
он стоит еще без окон-дверей, сруб-на-ногах бетонных с костьми
железными,
так что я подо-дном его и по-над-крышей облазил,
со всеми пауками и осиными гнездами перезнакомился
- оказалось, те и другие - очень полезные боговы для человека придумки!
-
а хозблок у нас там уже лет десять стоит туйкам по пояс, в нем и
обитаем:
перед зимою красный угол убираю, там икона всех святых - простенькая
наклейка на картонке - софринская, формата А3 - а полотно - не реже
Гомера
http://www.st-nikolas.orthodoxy.ru/ikons/all_saint.jpg
и среди всех составивших святцы преподобных, архиереев, мучеников -
Иов,
едва только в лоскутком сокрытый (кажется в таком масштабе,
что кисть ошиблась и наготу замазала) среди золота, охры, желтков,
киноварных
синих сполохов - точно газ в плите - очерченные морщины на нем. А он -
с богом.
Спасибо тебе за полотно новое (без-числовое). Очень оно, знаешь, словно
ритме
шагов (бога ?). Я Чжуан-цзы недавно перечитал - тоже будто бы
повествование, а
чувство такое, что шагаешь в-ногу с кем-то - как у тебя... Мне притча
вспомнилась
когда прочел (кстати, очень четкие при чтении твои интонации
сохраняются): когда
человек шел рядом с богом по берегу, потом оглянулся и увидел, что две
цепочки
следов иногда становились одной. Возроптал, де-мол, бог оставлял его в
тяготах,
на что бог ответил: "я только брал тебя на руки".
И то, что Даниле Давыдову - это интересно. Он как принял?
12 предыдущих полотен ты оставишь без изменений или дорабатываешь? -
честно,
с одной стороны хочется, чтобы они блистали нууувааааааащеее! а с
другой - чтоб
оставил без изменений, потому что возлюбленными стали звуки, знаки и
слова...
(в какой-то пафос меня несет, ты уж потерпи - нечасто ведь случается)))
Дмитрий Депера
5.
На этот раз ты прислал вещь неожиданную, которую мне просто не с чем
сопоставить.
Несмотря на то, что последний месяц я только и читал разные дзэнские
опусы, коаны, где ответ всегда жест и выходка, твои выходки кажутся еще
мистичнее. Я читал и Мейстера Экхарта, он тоже, порой бог знает что о боге
говорит. Но у него за всем этим есть некая особая логика, а у тебя она
совершает какие-то удивительные хореографические штуки. По большому счету,
это та вся наискось (будто бы вывихнутая) правда юродивого, темная с
коленцами речь, которая уже триста лет отнимается от русского православия
русской поэзией, только так и обретающей сакральность, - не только авангард
решился тут на абсурд, но, думаю, есть он и в безымянных духовных виршах, в
колядках, в заговорах и даже в "голубиной книге".
Другое - то, что на боль (самую-самую) ты ответил как бы выпадением из
разума. Это можно понять, потому что дальше Иова все равно не пойдешь, а при
таких пытках психотехника советует спасаться помешательством. На вопль как
ответить? Только выходкой. Теодицея, оправдание бога, тут невозможна, потому
что и осуждение было бы дикостью: муравей не может судить ботинок человека,
раздавившего сотню его соплеменников: масштабы разные, и даже любящий бог не
может с этим ничего поделать, - бог Ветхого Завета не может. Тут лишь
Страстями господними, примером Иисуса можно что-то пытаться понять, недаром
у тебя возникает Бог-сын - в сущности, абсурдно, он в этой пьесе не должен
был бы появляться. Кажется, эта не-включенность Иисуса в число действующих
лиц и есть тот исходный момент, та заноза, с которой ты не можешь
примириться! Это очень точно, и это и есть оправдание самого юродства как
замысла и интонации.
Конечно, это все-таки не юродство в смысле жанра (прагматики), но это
близко к нему в смысле поэтики, которая то "передразнивает" библейский
текст, то что-то свое бормочет косноязычно, беря от текста иногда только
форму, - и притом, в отличие от повествования и спора, не является ни
повествованием, ни спором, вообще не выстраивает сюжета.
Олег, сказанное верно только на фоне библейской трагедии-теории (ибо
"Иов" -некое теоретически-экспериментальное исследование, испытание
антропологического образца: "что такое человек?"; "Иов" - книга в сфере
аргументации (даже в большей мере, чем Эклесиаст)) . Конечно, ты весьма
далек от научно-трагического дискурса. Никаких научно-испытательных или
доказательных задач ты перед собой не ставишь.
Но если несколько отодвинуться, то думаю, что эта не-связность твоих
реплик кажущаяся, там, как всегда у тебя, вдруг звучат поразительные
формулы, яркие, сильные. Они - как вершины айсберга, значит, эта подводная
часть у тебя выстраивается. Но так прочитать твое сочинение мне сейчас не
под-силу.
(эта вещь вообще требует чтения, согласованного с какими-то ментальными
паузами, просветами; они теперь редкость)
А мое восприятие "Иова" должно преодолеть один вопрос, связанный с
общекультурной инерцией. Вот "Фауст" Гете, скажем. Как быть писателю ( и
быть писателем) рядом с такой вещью? Японец не лезет на Фудзи, а помещает ее
сбоку - пейзаж не хочет быть чем-то конгениальным; он не принимает вызов
Горы! А Томас Манн пишет "доктор Фаустус", состязаясь с Гете в МАСШТАБНОСТИ.
И Булгаков туда же с "Мастером и Маргаритой". Европейский писатель слышит
экстремальный масштаб как вызов. Вот мне и хотелось понять твою позицию в
похожей ситуации. И мне кажется , что ты нашел совсем иной ход, тоже не
принял вызов, но не как японец. Умный в гору не пойдет. Но и безумный тоже
не пойдет. Ты, Олег, везде остаешься верен самому себе, а "масштаб" (пишу в
кавычках) тебе до фонаря. Это очень трудно, а у тебя выходит естественно.
Это и значит быть живым и только, как хотел Пастернак.
Твой друг именно в лоб рассмотрел вопрос. Как правоверный.
У меня тоже ведь был и этот слой впечатления! Ведь когда-то и я
воспринимал Иова
сакрально. Но я слышу, что эта позиция не моя, мне ближе практика
чаньских монахов, они бросали в костер статуэтку будды, чтобы согреться. Их
лозунг: "встретишь будду- убей будду". Все что мы собираем в нашу котомку
здесь - только фигуры из папье-маше, никакого отношения к Богу это не имеет,
такова мистическая интуиция, см.Мейстер Экхарт, "О нищете духом". Это есть в
Интернете - незабываемо. Экхарт даже от мысле-образов Бога предлагал
освободиться: это лишь наш грешный скарб. У такого хоть всю плоть язвою
покрой - только спасибо скажет, все равно не мое это было, скажет.
Твой приятель потребовал СЕРЬЕЗНОСТИ. Я с ним совпадаю во многом, я
тоже сказал, что ты только вблизи горы, и по своему что-то бормочешь,
делаешь телодвижения, в гору не идешь.
Но он осудил тебя, что ты ее не поднял или себя не вознес. А по-моему,
художник двигается как угодно, Бог дал ему свободу, и это и есть его
единственное служение- слышать эту свободу. Он вовсе не предназначил таких
как ты к трепету. Верно, в других твоих библейских вещах этот накал и трепет
был. Но это вольная твоя воля. Вот Брегель, средневековый Мастер, а что он с
ангельской темой делает: какие-то сбоку зверушки-монстрики невиданные
запрыгали.
1) Тебе написали (написала): библейская тема, взятая вплоть до языка -
в русской культуре требует мотивации, обоснования. Культура эта светская, но
не слишком игровая, склонна к сакральному, и даже взяла на себя функции
культа (чуть что- "ересь!", "кощунство!").
Будто бывает культура из первых рук! Люди делают серьезные лица. Это
тоже лицедейство, но оно не порицается, а прочее (артистическое) берется под
подозрение. Но ведь других-то читателей у тебя по-соседству нет (если не
смотреть Ввысь или слушать, вернее, слушаться, только себя самого, как
Пушкин советует. Начнем с этого совета?Он всего лишь профессионален).
2) Я думаю... Есть такие одиночки, которые могут осмыслять главные
вопросы только способом поэтической работы (не комментарием, не переложением
бесед Сократа, не философскими трактатами. Они не делают докладов...***). Но
текст не только вопрос доверия к мистическому опыту автора (тебе я доверяю,
хотя и в ином смысле, - в смысле одиночества. Поэтому мне трудно судить о
тексте). Текст еще и ткань, изделие. В нем есть нарочитость. Вот тут
заминка.
3) Запинки, спотыкания -это реально, это - "на здоровье" (так и
обсуждаемый отзыв о твоей работе. Он заслуживает внимания). Можно читать
отзывы. Можно нет. Кризис -не в них, но только в реакции растерянности (жук
на спине лежит, перевернуться не может).
Олег, ты ведь не просишь помочь, когда мучаешься с эпитетом, рифмой и
пр. (ну, как настройщик рояля -сам вслушивается). Сколько раз хотелось
спросить - но не могу в таких случаях. Тем более - о пути. Глупо было бы
давать наставления (я три часа кропал их, ночью, просто осел!)
Давай убережемся от шум-а-слов, дождя за окном хватает. Это твой путь,
ну и так далее.
________________
*** Не просвещают учеников, как рабби, - жена в другой комнате,- "мой
Исаак и гвоздя в стенку не вбил"
Дорогой Олег.
Совсем второпях. Вот.
1) Боря написал как мог, но эта позиция критика вообще не есть позиция
понимания.
Ведь она исходит из того, что есть некая готовая дорога для русской
поэзии, а хлопцы бродят сбоку, все как-то вдоль обочины (он даже про тупик
сказал, это уж слишком, хотя я встретил однажды и такое выражение
публициста: "тупиковая обочина").
Конечно, земные дороги и впрямь есть, но он-то хочет говорить о пути
(духовном пути). А вот это неисповедимо. Это не то же, что собрать антологию
библейских мотивов в поэзии.
Нет, когда человек просит указать путь, надо честно сказать - не знаю.
Кришнамурти сказал," они наставляют вас на путь. Но нет никакого пути к
истине" (речь идет о ситуации общения людей, для нее возможны выходы на
тропу, но не на путь истинный).
Более того, Боря как бы озирает с вершины, он, мол, знает, куда надо
идти. Но это не он лично, это исходная интонация критики такова. Это и не
критика в кантовском смысле, это все та же белинщина. Большие были мастера
дорог к всеобщему счастью.
Во вторых, Боря не хочет заметить, что поэт работает игровыми,
условными техниками своего ремесла, но не на публику работает, а пытается
обнаружить духовные смыслы, как горнопроходчик. Поэт полагает, что
поэтический язык имеет тут ряд преимуществ перед обиходным, таков символ
веры поэта. Опыт непосредственного общения с Духом у него не мистический и
не пророческий, а поэтический, называется - вдохновение. Обо всем этом
Бродский писал.
2) Короче, выбирать-выискивать у Сапгира (или у тебя) боговдохновенные
строки может только непонимающий, что человек ищет смысла, взывает к нему в
каждом своем движении, каждым своим вдохом и выдохом . Нельзя препарировать
Сапгира, мол составлю из него действительно библейскую подборку. А прочее
мусор.
3) Почему я прислал тебе странный текст? мне казалось, что ты тоже
пишешь апокриф. И что у тебя тоже некий танец, танец слов и своеобразных
мотивов, жестов,"заплачек",- на площадке древнего события.
А есть в тексте еще одно поразительное место: "Вам нельзя спрашивать у
меня!"
Подумай, ведь задающий вопрос - он всегда хочет власти ("вопросы тут
задаю я"). Пусть, мол, мудрец выворачивается. А мудрец прервал: У вас
путаница в мозгах, фрагментарное сознание. Вы не готовы к ответу, это видно
по тому, как вы не в силах правильно поставить вопрос. Вам нельзя спрашивать
у меня! - какая мощь яснения у этого дервиша! Вот Боре нехудо было бы
прислушаться. Да и нам всем. Можем ли мы спрашивать Библию?
(или надо хоть как-то очиститься сначала). У нас у всех фрагментарное
сознание, а французы говорят - это продуктивно для поэзии, это
постмодернизм. Так вот, пускай будет кружение мыслей, но не распад мышления.
Вот о кружении и повествует тот отрывок, который я прислал тебе.
У сектантов оно называлось радением. Поэтическая работа, поскольку не
есть работа с понятиями, есть радение. О чем ты радеешь?- вот что важно.
Борис Шифрин
6.
я считаю, что твой текст в теле библейского -
это повод для понимания и переосмысления текста
библии, иногда кажется, проносишься по нему, чувствуешь, что
мощная вещь, но не цепляет (далеко очень),
а в сочетании с твоим - все по-другому (как по мостику идешь).
Ольга Белова
7.
Извини, что не сразу ответил, думал сначала прочесть все, но это
надолго
Так что пока по отрывкам. То, что ты делаешь, выглядит совершенно
грандиозно, интересно и необычно. Читается легко, как выразилась Ира:
непонятно, но захватывает, поток бессознательного и не только. Все это
прочесть - надо много времени, поэтому подробного отчета у меня нет, да
я и
не литературовед. Однако, думаю, что литературоведы в будущем напишут
об
этом тома (хотя и ничего общего, но на ум приходит имя Джойс) В общем,
можно тебя поздравить, это похоже на золотую жилу, Ира просит передать,
что
тоже благодарна тебе за эти тексты.
Что же касается Сапгира, то мне так и не удалось проникнуться его
творчеством, то же касается Холина и Некрасова (хотя последний подавал
большие надежды, но застрял в наборе технических приемов). Разумеется,
я
субъективен, но другого способа оценки не вижу. Из барачников любдю
троих:
Е.Кропивницкого, Сатуновского и Ахметьева, дедов и внука
Владимир Герцик
8.
САПГИР И АСИНОВСКИЙ: ?
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
САПГИР: ЯВЛЕНИЕ vs РЕМЕСЛО
История Сапгира: это история о всепобеждающести еврейского гения, или о
том, как мальчик из Бийска стал знаменитостью в Москве.
Среди моих приятелей как-то ходил такой анекдот (возможно, придуманный
кем-то из них). В лифте - Хаймович, Рабинович и жена Рабиновича. Лифт
обрывается и повисает между этажами. Хаймович Рабиновичу: Ты отпустишь,
наконец-то, мою жопу? Рабинович: Я думал, что это Сара. Сара: Ах, ты, старый
блядун! Вот чем ты занимаешься, когда я не вижу! Рабинович: Так держаться же
за что-то надо!
Тут попадание в самую точку. Еврею обязательно надо за что-то
держаться. За что-то существенное, как попочка Сары. За нечто осязательное.
Объемистое. Пластическое.
Поэтому у Сапгира стихи скульптурные, мускулистые, связанные с ремеслом
ваятеля или художника.
"В "Икаре" представление о скульптуре возникает из обрывков расхожих
фраз и реплик персонажей: натурщика, простого человека, требующего прежде
всего жизнеподобия ("Халтурщик! / У меня мускулатура, / А не части от
мотора"); приятелей ("Банально"); женщин ("Гениально"). Затем автор сам
озвучивает этот гротеск ("гротески" -- подзаголовок сборника "Голоса"), то
наивно-трогательно, то иронически. В "Поэте и музах" музы -- одновременно
"античный хор" и "Литобъединение". Этой "компании" герой читает
стихотворение "Завихрение", вполне законченное и самостоятельное, в котором
оригинально подается актуальная для конца 50-х -- начала 60-х тема
"людей-винтиков", "завинчивания гаек": "Моя голова! / Не крутите слева
направо! / Крац. / Крец. / Свинтил ее подлец! / Зараза! / Конец...". (О. Г.
Филатова, "Г. САПГИР: "САМОКРИТИКА" ТЕКСТА").
И "скульптурная поддержка" у него была из "еврейского" теста: кружок,
куда входили скульпторы Лемпорт, Сидур и Неизвестный, одно время его близкий
круг общения.
Сапгиру можно противопоставить Бродского, у которого это "за что-то же
надо держаться" материализовалось во второй половине творческого пути, и он
мог вполне стать выкрестом (сложись обстоятельства по-иному; жил бы он, к
примеру, в другую эпоху). То, что Бродский кончил свои дни сионистом, в
затхлой атмосфере Брайтон Бич, с ее жмеринско-коростеньским колоритом, и в
поздних стихах совсем обмельчал и растерял свой гений: это, опять-таки,
выверты "альтернативной реальности". С Сапгиром все не так. Был ли он
патриотом государства Израиль или не был, это в ЕГО случае к делу не
относится. Главное: он никогда не был идеологическим сионистом, держался за
идиш ("антиизраильская позиция"), был близок тем, кто группировался вокруг
журнала "Советишер Геймланд" (с точки зрения израильских сионистов: страшное
преступление), и не спешил пропагандировать расистскую израильскую доктрину
и культ убийства, как это делают сегодня Елена Боннэр, Наум Коржавин, Юнна
Мориц, и другие, обосновавшиеся в заокеанских брайтон бичах, "русские" поэты
и деятели культуры.
И, тем не менее, он именно еврейский поэт на русском языке, в отличие
от, скажем, русских поэтов Давида Самойлова или Александра Кушнера.
Генрих Сапгир: это не только еврейская ментальность в ее расплывчатом
присутствии, но еврейские интонации (Крац. Крец.), близкий круг общения или
критики (Е. Л. Кропивницкий, Борис Слуцкий, Рубинштейн, Айзенберг, А.
Паустовский, Оскар Рабин ("мой друг с детства" - Г. С.), А. Аронов, Яков
Сатуновский, Иг. Холин, Евг. Рейн, Бакштейн, Друк, Гр. Левин, Семен
Гринберг, Найман, Вл. Вейсберг, и т.д.), переводы с еврейского языка идиш
(стихи Овсея Дриза), и т.д. Своим учителем он всегда называл Альвинга,
человека с по-еврейски звучащей фамилией. Не случайно и то, что он заявил:
"после Пастернака советская поэзия взяла паузу". Он обожал Слуцкого, еще
одного еврейского поэта на русском языке, и не воспринимал того же Давида
Самойлова. И даже Бродский, с его еврейской активностью, для Сапгира - не
нарушил паузу, "взятую после Пастернака" (и это несмотря на личные
взаимоотношения). На словах, он относился к коллеге далеко не с антипатией
(чего не скажешь об "обратном": Бродский Сапгира "не понимал"), однако, и
реальным энтузиазмом не разражался. Пожалуй, с чуть большей теплотой он
относился к Вознесенскому, и вполне справедливо, хотя нонешнее поколение
этого поэта ниспровергло. Кого Сапгир действительно не переваривал, так это
Евтушенко, и даже "Бабий Яр" не в счет. Однако, приятие приятию рознь. На
уровень Пастернака он не ставил никого. Единственный из не евреев, который
"его" поэт: это Хлебников (не потому ли, что русская поэзия Хлебникова не
признала, отвергла?).
Эти скрытые националистические предпочтения и пристрастия выдают пласт
конкретно-специфической ментальности. Соответственно, и полет воображения, и
высокие "мечтательные" сферы, и какая бы то ни было изощренность
художественного языка обязательно служит в итоге какой-нибудь приземленной,
мелкой "утилите". В иудейской Торе (Библии; см. "Ветхий Завет") еврейские
патриархи молят Бога не о бессмертии, вечном мире на Земле, избавлении от
болезней, рабства, и т.д. Они просят они у всевышнего тучные стада, баранов
и коз, рабов, потомства, многочисленного, как песок речной...
Тучков верно заметил, что "авангардизм" может быть люб и дорог
читателю, а не только лишь филологическому люду да завсегдатаям столичных
поэтических салонов. В этом отношении с Сапгиром сравниться не может никто".
Аннинский не случайно пытается затушевать эту особенность Саргира, увести от
нее.
Не случайно конкретно-цифровое мышление, смыкающееся с машинным,
кибернетическим, языком, способ изложения, совершенно не отделимый от
излагаемого (Л. Рубинштейн), и образование новых смыслов из второстепенных
слов приобретает у Сапфира особое значение: "1. Текст: навык тексты работать
приобретать / вы быстро необходимый персональный (см.) / 2. Работая с
текстами на персональном компьютере вы быстро / приобретаете необходимый
навык (см. No 1) / 3. Работая с вами персональный компьютер быстро
приобретает / необходимый навык (см. Текст) / 4. Вас быстро
приобретает персональный компьютер..." ("Форма голоса", 1990). Такие
вот у Сапгира стишки....
ВИдение Сапгиром Москвы: это видЕние (особенно в "Московских мифах")
провинциального городка, такого, как Жмеринка, с южным (тифлисским,
сочинским) колоритом и архетипами-типажами (смуглый юноша в венке из
виноградных листьев).
Не случайно также и "выход" Сапгира на визуальную ("полифоническую")
поэзию, в его "Псалмах", где озвучиваются опосредствованно-талмудистские
(хоть он и приходит к ним через "христианскую" образность) мотивы. Компьютер
у Сапгира начинает отрицать логику и признает существование Бога. На личном
уровне его устойчивая, почти открытая, полигамия дополняет
традиционно-"еврейский" тип. Таким образом, последовательное
культово-иудейское мировоззрение раскрывает себя как неотъемлемая часть
личности поэта.
Сегодня мы натужно рассуждаем о том, до какой степени диссидентское
движение в СССР в 1960-1980-е годы было продуктом естественного
"внутреннего" развития - и до какой степени: продуктом зарубежных
политико-идеологических сценаристов из Израиля, из еврейских организации (в
Великобритании и США), и контролируемых еврейскими экстремистами
американских государственных организаций (включая ЦРУ).
Интересно, что ироничное отношение Сапгира к "строительному материалу"
многих своих текстов (как и у Пригова), к этим кирпичикам советских агиток и
маразматического официоза, а также тема еврейства и диссидентства жирной
стрелкой прямо-таки указывают на этот любопытный вопрос: "ЕВРЕЮ - от
Советского Союза" / "ЗАЧЕМ ТЫ
НЕ УЕХАЛ? - диссиденты" ("Сонет-венок").
В последней из наших с Михаилом Гуниным бесед о диссидентском движении
в СССР есть такие строки:
"МИХАИЛ: - Отвлечемся немного от политического аспекта в сторону
культурного.
Конечно, суждения о литературном и художественном наследии
диссидентского движения всегда субъективны, ведь речь об эстетике, а не о
политике. И все же - эта среда имела прочную связь с искусством,
оппозиционным официальной идеологии. Отразилась ли, в свою очередь,
идеология в эстетике? Как повлияло использование искусства как
идеологического инструмента (пусть часто тонкого, острого) на уровень
поэтов, прозаиков и публицистов? Что стало результатом подобной корреляции?
ЛЕВ: - Как раз этот аспект раскрыт в моих литературно-критических
работах ("Письма с Понта", "Литературная иммиграция", и другие), где
проводится мысль о движущей силе идеологии, социально-политического элемента
в мировой литературе.
"Три мушкетера", "Черный тюльпан", "Граф де (монте) Кристо", "Красное и
черное" - эти и другие наиболее издаваемые, самые кассовые романы: это же
чистой воды политика; они идеологически мотивированы. И самый выдающийся
бестселлер всех времен и народов, побивший все рекорды популярности, тиражей
и, главное, интерпретаций - "Униженные и оскобленные" ("Ле мизерабль"):
целиком замешан на теме социального протеста, на идеологии и политике.
Именно поэтому, как мне видится, французский роман очень долгое время
доминировал в Европе в смысле известности и читаемости. Если мы возьмем
немецкую литературу: там то же самое. Эрих Мария Ремарк, Томас и Генрих Ман,
Гюнтер Грасс, Фридрих Дюренмат, Генрих Гессе, и другие, самые известные в
России и в Европе имена: это откровенная или слегка завуалированная
политика, идеология, философские концепции, где-то пересекающиеся с
политикой или (и) идеологией.
Что это все значит в контексте нашей темы?
Что тут мы вышли отнюдь не на феномен советской эпохи. И, что так же
немаловажно, отнюдь не феномен по одну сторону идеологической борьбы. Ведь
вся советская официальная (и официозная) литература, все советское искусство
было крайне заидеологизировано. И вот какой парадокс: вся
"анти-официальная", "антикоммунистическая" литература была так же весьма
заидеологизирована. Только доказывала она как бы "обратные" истины, вернее,
те, какие в то время виделись как противопоставленные советским казенным
истинам.
В это противостояние включалась и вся ретроспектива. Достоевский,
которого вначале не очень-то жаловал официальный Кремль, диссидентами
противопоставлялся Толстому, далеко не однозначному писателю, и, еще резче -
Чехову, писателю в равной степени не однозначному, и уж ни в коем случае не
примитивному. Идеология диссидентов, точно так же, как идеология
официального образца, стояла над пониманием того, что три упомянутых великих
автора - это разное лицо России, золотой фонд ее литературы, и
противопоставление их друг другу равнозначно измене Родине. Национальная
самобытность, самость - невозможна без целого ряда явлений, которые
подверглись (и нередко все еще подвергаются) маргинализации с одной, или с
другой стороны.
Так же, как в области чисто идеологической, где произошла полная
подмена целей и мотивов диссидентской борьбы, в области эстетики произошла
подмена стремления увести, или, вернее, победить статичную, мертвящую
официозную эстетическую доктрину живым и гибким отражением национальной
самости: сначала слепым, а иногда и карикатурным подражанием Западу, а потом
(что еще хуже) - тем фетишем, который придумали идеологи НАТО для России.
В этом плане едва ли не самое мертворожденное дитя: так называемый
"московский концептуализм", из которого вышли всего лишь 2 более ни менее
интересных явления - Пригов и Сорокин. Первый - парадоксально выдающийся
литератор без выдающихся произведений; второй как бы выпадает из всего этого
движения, и лишь формально - в его тенетах.".
Московские концептуалисты, как и московские пост-концептуалисты (к ним
отнесем и Сапгира), были мертвящим, "античеловеческим", антигуманистическим,
антинародным и антинациональным ответом на мертвящую и антинародную сущность
советского официоза. Ученик Е. Л. Кропивницкого, Сапгир перенял от
последнего полное затушевывание "визуалистикой" нарратива ("в поэзии надо не
рассказывать, а показывать"), а также весьма своеобразные, но все же
настойчивые жанровые обозначения, несмотря на весь свой "постмодернизм". И
вот что интересно: именно в такой, сапгировской, версии московский (пост)
концептуализм приобретает свою наиболее последовательную, наиболее
сконцентрированную форму, имеющую очень мало общего с чешским, и с любым
другим европейским концептуализмом.
Жуткий феномен Москвы, как города, "зацикливающего" на себя и
подрывающего всю огромную державу, очень хорошо проявился в этом явлении. В
начале своей фузии второй ("Как стать ВРП (Великим Русским писателем)";
текст начат - и, в отрывках, - появился в Сети - в 1999), основные идеи
которой и некоторые ее термины использовал Вл. Сорокин в "Голубом сале" (в
своем романе "Опричник" Сорокин использовал идеи моей Трилогии "Назад, к
светлому будущему"), я даю развернутую характеристику этой темы. Если ты не
родился в Москве, или (и) не живешь там (в крайнем случае - в Питере), и не
связан с этим градом каким-либо иным образом, тебя никто не станет издавать,
и никто о тебе никогда не узнает. Это чудовищно. Примерно половина русских
относятся к Москве очень отрицательно, как будто это не один из городов
страны, не ее столица, а какой-то басурманский центр, враждебный
матушке-России. (В талантливом проекте Дмитрия Путченкова "101 км русской
литературы", где мы с Михаилом играли важную роль, Россия
противопоставлялась Москве "по определению").
Это явление я рассматриваю и классифицирую в рамках неофеодализма,
доктрины, изобличению которой я посвятил много сил и времени. Пожалуй, я
первый ввел и использовал этот термин, который сегодня широко применяется
Наумом Хомским (он же Ноам Чомски; с ним я в свое время дискутировал на эту
тему), Дэйвидом Айком, или Антоном Баумгартеном. Мотив наступления
неофеодализма и нового Средневековья на всех фронтах я развиваю почти во
всех своих литературных и не литературных произведениях (в частности, весьма
развернуто - в громадной работе "ГУЛАГ Палестины" (начало 1990-х).
3 основных проекта ввели в жизнь в XX веке и разрабатывали одни и те же
силы, пытаясь внедрить в жизнь неофеодализм: революция 1917 года в России,
гитлеровский переворот в Германии, и образование государства Израиль в
Палестине. Два первых проекта в больших странах (России и Германии)
провалились, и обкатку третьего начали уже после этих грандиозных провалов,
чтобы в крошечном "городе"-государстве, в изолированной среде, "довести его
до ума" - и оттуда, из этой тайной лаборатории, распространить по всему
свету. С экспансией этой доктрины связано убийство Президента Кеннеди,
импичмент Никсона и Клинтона, развал СССР. Основные агенты неофеодализма в
сегодняшнем мире: британский режим, и администрации Буша и Ольмерта.
В культурологическом плане главное направление идеологов неофеодализма
сконцентрировалось на разрушении европейской культуры, обрыве ее связей с
традицией, а традиции - с живым новаторством, на бесповоротной дискредитации
авангардного искусства путем доведения его до полного абсурда, т.е. до своей
противоположности. Именно это и попытались (вместе с бесчисленным множеством
других предприятий) осуществить в рамках московского концептуализма.
Конечно, не следует это понимать так, что какой-то сотрудник ЦРУ лично
встречался с Рубинштейном или Сапгиром, и дал каждому задание писать то-то и
то-то. Просто личности, которые могли по своим внутренним наклонностям и
особенностям развиваться в "нужную" сторону, были вычислены, и в дальнейшем,
через какие-то закулисные манипуляции, им тайно помогали, с помощью тех или
иных пружин выталкивая наверх.
Если в сталинские времена разведки Запада толкали своих людей наверх -
в советский истэблишмент, то с начала 1960-х они приняли гениальное решение
проводить свои кандидатуры в той же мере и в среду неформальных групп и
объединений, представляющих нарождавшийся андерграунд.
Именно потому, что хозяев доктрины неофеодализма следует искать среди
богатейших финансовых баронов мира из еврейских династий, возможности
которых просто сказочные, наверх оказались вытолкнуты те, имена которых
красуются на обложках и страницах в Интернет израильских издательств, на
русском языке выпускающих серию "наши, еврейские писатели". В этой серии
Бродский, Самойлов, Коржавин, Кушнер, Мориц, Сапгир, и даже не евреи Гейне,
Мандельш