ь, Он дал им знак идти я зашагал. Тропинка чуть заметная змеилась Сквозь заросли густые. Негр молчал. Ночная мгла давно уже спустилась, И по такому странному пути Лишь ощупью могли они идти. 42 Для чащи экзотических растении - Жасминов, лавров, пальм et cetera - Я мог бы вам придумать тьму сравнений; Но нынче много этого добра Разводят в парниках своих творении Поставщики базара и двора, - А все затем, что одному поэту Пришла причуда странствовать по свету! 43 И вот в глубокой мгле и тишине Возникла мысль у моего героя (Она могла прийти и вам и мне!): "Старик, наверно, слаб, а нас - то двое! Мы можем безнаказанно вполне Освободиться от его конвоя..." "Пристукнем негра!" - другу он шепнул И даже руку было протянул. 44 "Да, - отвечал британец, - а потом? Подумайте: ведь если вас поймают, Нас освежуют попросту живьем! Варфоломея участь не прельщает Меня ни в коей мере. И притом Я голоден. Желудок мой страдает, И за бифштекс охотно, как Исав, Я откажусь от первородных прав. 45 Мы, верно, очень близко от жилья - Старик идет спокойно и бесстрастно; Он знает, что вокруг - его друзья И что тропинка эта безопасна! Догадка подтверждается моя: Вы видите на небе отблеск красный? Мы повернули вправо наконец. Черт побери! Смотрите-ка - дворец!" 46 И в самом деле - ярко освещенный, Глазам моих друзей предстал дворец, Причудливый, цветистый, золоченый, Безвкусицы турецкой образец. Родник искусств Эллады угнетенной В чужих руках, увы, иссяк вконец: Раскраска вилл на берегу Бесфора Напоминает ширмы или шторы! 47 Подливок и пилава аромат Их оживлял по мере приближенья. Хорошему жаркому всякий рад, И моего героя настроенье Исправилось. Участливый собрат Ему шепнул: "Оставьте все сомненья! Поужинаем плотно, а потом О вылазке подумаем вдвоем!" 48 Тот действует на чувство, тот - на страсти, Порою даже доводы умны, Иному нужен кнут, иному - сласти, Иному даже правила нужны; Но я чужой не подчиняюсь власти: Рассудку рассужденья не страшны! К тому же и ораторы, признаться, Никак не могут кратко выражаться. 49 Но я не собираюсь отрицать, Что сила слова, красоты и лести, Как сила денег, может возбуждать Все чувства - от предательства до чести. Но что способно так объединять Все ощущенья радостные вместе, Как звонкий гонг, который в должный час К принятью пищи приглашает нас? 50 У турок для обеденного часа Ни гонга, ни звонков, понятно, нет, Поклоны слуг по правилам танцкласса Не возвещают, что несут обед, Но, чуя запах жареного мяса, Жуан и друг его узрели свет И сразу огляделись деловито В пророческом экстазе аппетита. 51 Итак, пока решив не бунтовать, Они за негром поспешили смело. Не знал он, что недавно, так сказать, На волоске судьба его висела. Он им велел немного подождать; Большая дверь на петлях заскрипела, И взору их торжественно предстал Во всем восточном блеске пышный зал. 52 Я был когда - то мастер описаний, Но в наши дни - увы! - любой болван Отягощает публики вниманье Красотами природы жарких стран. Ему - восторг, издателю - страданье, Природе ж все равно, в какой роман, Путеводитель, стансы и сонеты Ее вгоняют чахлые поэты. 53 Халатами пестрел огромный зал. Кто занят был беседою с друзьями, Кто собственное платье созерцал, Кто попросту размахивал руками, Кто трубку драгоценную сосал И любовался дыма завитками, Кто в шахматы играл, а кто зевал, А кто стаканчик рома допивал. 54 На евнуха и купленную пару Гяуров поглядели стороной Гулявшие как будто по бульвару Беспечные лентяи. Так иной, Рассеянно блуждая по базару, Увидя жеребца, его ценой Рассеянно займется на мгновенье, Не придавая этому значенья. 55 Они, однако, миновали зал И много комнат маленьких и странных. В одной из них печально бормотал Фонтан, забытый в сумерках туманных И женский взор внимательный блистал Из-за дверей узорно - филигранных, Настойчиво допрашивая тьму: Кого ведут" Куда? И почему? 56 Роскошные, но тусклые лампады Над арками причудливых дверей Неясно освещали анфилады Высоких золоченых галерей В вечерний час для сердца и для взгляда Нет ничего грустней и тяжелей, Чем пышного безлюдного покоя Молчанье неподвижно - роковое. 57 Кому бывать случалось одному В лесу, в толпе, в пустыне, в океане - В великом одиночестве, - тому Понятно все его очарованье. Но кто знавал немую полутьму Пустых, огромных, величавых зданий, Тот знает, что на камне хладных плит Походка смерти явственно звучит. 58 Спокойный час домашнего досуга, Вино, закуска, славный аппетит, Камин и книга, друг или подруга - Вот все, чем англичанин дорожит; В осенний вечер от такого круга И рампы блеск его не отвратит. Но я по вечерам в пустынном зале Брожу один и предаюсь печали! 59 Великое творя, мы подтверждаем Ничтожество свое: огромный храм Стоит века, но зодчих мы не знаем, Бессмертным воскуряя фимиам Гробницы мы и домы воздвигаем Вотще с тех пор, как согрешил Адам, И оставляем все - таки преданье О Вавилонской башне без вниманья! 60 Нас Вавилон пленяет до сих пор: Там роскошь небывалая дарила. Там царь варев Навуходоносор Травой питался, Святость Даниила Там усмиряла львов, умильный взор Там на Пирама Фисба обратила; Там, совершая громкие дела, Семирамида славная жила! 61 Историки царицу упрекали В неблаговидной нежности к коню. Конечно, чудеса всегда бывали, Но все же я историков виню; Не конюха ль они предполагали? Пресечь ошибку надо на корню. А впрочем, прихоти не знают меры Любовь впадает в ереси, как вера! 62 Скептические люди в наши дни Твердят упрямо, но довольно вяло, Что это все побасенки одни, Что Вавилона вовсе не бывало. Евреям верить не хотят они, Но им евреи тоже верят мало. Однако ведь нашел же Клавдий Рич На месте Вавилона свой кирпич! 63 Прекрасными и краткими стихами Гораций хорошо изобразил, Что строящие забывают сами О беспощадной близости могил. Мы все идем различными путями, Но цель одну нам рок определил: Что "at sepulchri immemor struts domos"* - Могила ожидает за углом нас! {* "И, забыв о могиле, строишь дома" (лат.).} 64 Но вот они пришли в покой пустынный, Дивясь его роскошной пестроте. Казалось, ткани, вазы и картины Соперничали в редкой красоте; Все, чем искусство тешит господина, Покорное причуде и мечте, Все было здесь - самой природы сила Здесь ремесла искусству уступила. 65 Здесь было все, что смертному дано: Диваны драгоценные такие, Что сесть на них, казалось бы, грешно; Ковры необычайно дорогие, Сверкавшие, как сказочное дно, Где ярко блещут рыбки золотые; Чтоб чудную их ткань не повредить, По ним бы надо плыть, а не ходить. 66 Сапог ступать не смел и не хотел На эти звезды, луны и растенья, Но равнодушный евнух не глядел На роскошь, причинявшую волненье Моим друзьям. Он молча повертел Какой - то ключик в темном углубленье И, дверцу потянув что было сил, Глубокий шкаф пред ними отворил. 67 И в глубине явилось их очам Роскошное скопленье одеяний, Какие, сообразно должностям И положенью, носят мусульмане. Отличный гардероб, скажу я вам, - Великолепный выбор пестрых тканей: Но негр вопрос заранее решил И перед бриттом платье положил. 68 Тот мог и облачиться и обуться: Он получил роскошные штаны, Которые не лопнут, не протрутся Из-за своей восточной ширины, И туфли, в коих трудно не споткнуться; Кафтан, кинжал значительной цены - Все прелести надменного эфенди, Турецкого изысканного денди! 69 Пока он эти вещи надевал, Его приятель новый, негр Баба, Обоим намекал и пояснял, Что в Турцию их привела судьба; Что тот, кто упираться бы не стал, Мог избежать бы участи раба, Себе открыв дорогу к процветанью При помощи обряда обрезанья! 70 Он намекнул, что был бы очень рад Их видеть правоверными. Понятно, Их не заставят совершить обряд; Но прозелиты, очень вероятно, Высоких удостоятся наград. В ответ британец молвил деликатно, Что чтит он сам, как все мы чтить должны, Обычаи столь праведной страны. 71 "Подобное решенье, - он сказал, - Серьезно, и его обдумать надо. Я, впрочем, никогда не порицал Столь древнего почтенного обряда, И, может быть..." Но тут его прервал Жуан, метавший пламенные взгляды; "Нет, нет! Уж за себя я постою! Скорей отрежут голову мою! 72 Я сам отрежу тысячи голов..." "Позвольте мне, - заметил англичанин, - Хотя бы досказать десяток слов: Сэр, добрый ваш совет немного странен, Однако я принять его готов... Но в данный миг мой разум затуманен; Поужинав, я обещаю вам, Что свой ответ немедля передам!" 73 Затем спокойно негр неторопливый Перед Жуаном платье положил, Достойное принцессы, но строптивый Жуан не склонен к маскараду был. Ногою христианской, горделивой Он сей наряд с презреньем отстранил. Когда же негр велел поторопиться, Он отвечал: "Старик! Я не девица!" 74 "Что ты такое - мне заботы нет! - Сказал Баба. - Ты делай, что велю я!" "Но наконец, - Жуан ему в ответ, - Зачем ломать комедию пустую?" "Вопросы задавать тебе не след, - Заметил негр, - однако намекну я: Все постепенно разъяснится, но Мне попусту болтать запрещено". 75 "Нет! - возразил Жуан. - Для пустяка Одеждою не посрамлю я пола! Я докажу, сильна моя рука!" "Эх, - молвил негр, - вот нрав какой тяжелый! Ну, не дури, послушай старика! А то конец ведь будет невеселый: Таких я кликну молодцов сюда, Что станешь ты бесполым навсегда. 76 Тебе костюм я лучший предложил; Конечно, женский, но тому причина Особая, как я и объяснил". "Но, - возразил Жуан, - ведь я мужчина, И отроду я юбок не носил! Куда мне к черту эта паутина!" (Он молвил эти дерзкие слова Про лучшие на свете кружева.) 77 Он все же взял, ругаясь я вздыхая, Предметы, незнакомые для нас: Шальвары, шали - я всего не знаю; Ну, словом, - всякий бархат и атлас. Но с непривычки, юбку надевая, Запутался или, точней, увяз. (Для рифмы я поставил слово это; Она тиранит каждого поэта!) 78 Увяз он, несомненно, потому, Что с юбками имел он дела мало, И это обстоятельство ему Поспешно одеваться помешало. Но негр помог герою моему: Поправил шаль, одернул покрывало, Потом, шагов на десять отступив, Решил, что сей наряд весьма красив! 79 Еще одно возникло затрудненье - Что волосы Жуана не длинны; Но негр ему принес в одно мгновенье На выбор косы разной толщины, Затем ему велел для соблюденья Ансамбля расчесать их, как должны То делать девы, ниткою жемчужной Их перевить и умастить, как нужно. 80 И, облаченный в женственный наряд, При помощи подстрижки и подкраски Он стал почти что девушкой на взгляд. "Да это превращенье словно в сказке! - Вскричал Баба. - Отличный маскарад! Теперь я проведу вас без опаски!" В ладони он ударил, и пришли Четыре негра как из-под земли. 81 "Отныне, сэр, извольте удалиться; Поужинать вам слуги подадут, А эта христианская девица Последует за мною. Как, и тут Упрямство? Сэр, чего она боится? Не на съеденье львам ее ведут; Мы во дворце, где правоверных око Провидит кущи райские пророка! 82 Они тебе не станут делать зла!.." Жуан ответил: "Радуюсь за них! Моя рука довольно тяжела, Хотя на вид, быть может, я и тих. Куда бы нас игра ни завела, Я не боюсь обидчиков моих, А тех, кто оскорбит мое обличье, Я научу и чести и приличью!" 83 "Молчи, тупица! - негр ему сказал. - Иди за мной скорее, бога ради!" С улыбкой англичанин созерцал Красавицу в причудливом наряде. "Счастливый путь! Я, кажется, попал В магический дворец к Шехеразаде Сей черный повелитель тайных сил Нас в девушку и турка обратил!" 84 "Как следует покушать вам желаю, - Сказал Жуан, - и весело пожить!" "Мне жаль, - британец молвил, - не скрываю, Вас потерять из виду. Может быть, Мы встретимся! Прощайте, дорогая; Желаю вам невинность сохранить!" "Ну, ну, - баском ответила красавица, - Со мною сам султан - и тот не справится!" 85 Итак, они расстались. Мой герой Пошел за негром. Эхо трепетало На мраморных полах в тиши ночной, На темных сводах золото блистало; И вот вдали причудливой стеной Возникла тень гигантского портала, И фимиама сладостный туман Повеял им навстречу, как дурман. 86 Литые двери бронзы золоченой Являли взору множество картин: Там разгорался бой ожесточенный Меж конниками яростных дружин, Там преклонял колена побежденный, Как в дни, когда великий Константин К себе пересадивший славу Рима, Еще держал бразды неоспоримо. 87 Могучее величье пирамид Напоминали взору двери эти, А по бокам - ужасные на вид, Уродливей всего, что есть на свете, - Два карлика сидели. Как гранит, Над ними двери высились. Заметьте, Величье выражается во всем - В гвоздях и петлях; гвоздь вопроса в том! 88 Лишь только подойдя вплотную, вы Испуганно отшатывались. Боже! Какие губы мертвой синевы! Какой оттенок черно - серой кожи! Какая форма страшной головы! Какие злые, мерзостные рожи! Чудовища чудовищной цены; Они владыке каждому нужны! 89 Они еще к тому же были немы, Но совершали грозные дела: Хранить и отворять врата гарема Их страшная обязанность была. Они же разрешали все проблемы Искорененья дерзостного зла - В их длинных пальцах быстрая веревка Виновных успокаивала ловко. 90 Им евнух подал знак без лишних слов, И дверь тяжелую они открыли, Но иглы их безжалостных зрачков И негра и Жуана просверлили, И хоть герой наш был из смельчаков, Но чувства в нем от ужаса застыли, Когда холодный, скользкий, злобный взгляд В него впивался, как змеиный яд. 91 Баба его успел предостеречь: "Сдержи себя, своей же пользы ради. Иди за мной, не расправляя плеч, И не держись, как будто на параде Остерегайся взоры их привлечь, Умей держаться в девичьем наряде - Иди ленивее, гляди нежней, А главное - веди себя скромней! 92 Глаза у них опаснее, чем шило; Не приведи их боже твой наряд Насквозь увидеть; никакие силы Тебя - да и меня! - не защитят! Босфор весьма надежная могила, И до рассвета нас с тобой казнят - Зашьют в мешок, и, с волнами не споря, Отправимся мы в Мраморное море!" 93 Жуана эти бодрые слова Смирили - и покорно, в самом деле, Вошел он в зал, где у него едва От роскоши глаза не заболели: Разбросанные всюду как трава, Несметные сокровища блестели В таком обилье пышной пестроты, Что затмевали сказки и мечты! 94 Богатства блеск и вкуса недостаток Обычны для Востока, но - увы! - Я западных дворцов видал с десяток, И все они, признаться, таковы! На всем какой-то фальши отпечаток: Картины плохи, статуи мертвы Но грубую дешевую работу Обильно искупает позолота. 95 В подушках утопая, как в цветах, Под пологом раскинувшись лениво, С улыбкой самовластья на устах Лежала дама. Евнух торопливо, Не поднимая глаз, повергся в прах И потянул Жуана; терпеливо Ему повиновался мой герой, Забавной озадаченный игрой. 96 Красавица с подушек поднялась, Как из пушистой пены Афродита. Перед огнем ее пафосских глаз Тускнели и сапфир и хризолиты. Поцеловав руки ее атлас И край ее одежды, деловито Ей что-то евнух на ухо сказал И жестом на Жуана указал. 97 Ее движений, голоса и стана, Подобных совершенству божества, Подробно я описывать не стану - Бессильны тут сравненья и слова; Притом у вас из зависти к султану Могла бы закружиться голова, Когда бы описанье вышло живо... А посему молчу красноречиво! 98 Ей было лет, пожалуй, двадцать семь Преклонный возраст для ее народа! Но есть краса, которую совсем Не искажают годы и природа. Мария Стюарт, как известно всем, Блистала красотой такого рода, Нинон Ланкло уже седой была, А подурнеть до смерти не смогла! 99 Девицы в одинаковых нарядах (Так евнух нарядил и Дон Жуана) Ловили волю царственного взгляда, Как нимфы, окружавшие Диану. (Сие сравненье углублять не надо. И я его отстаивать не стану.) Как я уже сказал, Гюльбея, встав, Им знак дала, на двери указав. 100 Прелестный рой покорно удалился. Жуан стоял, дыханье затая, И приключенью странному дивился. В какие - то волшебные края, Ему казалось, он переселился, Где чудеса реальны... (Лично я Никак не вижу смысла в скромном даре Известного нам всем "nil admirari"*). {* "Ничему не удивляться" (лат.)} 101 "Не удивляться ничему на свете - Наука благоденствия для всех!" (Увы, я знаю, Мерри, речи эти; А в текстах Крича сомневаться грех.) Гораций эту истину отметил, А Поп - пересказал ее для всех. Но если б удивляться мы не стали, Ни Попа б мы, ни древних не читали. 102 Баба велел Жуану не зевать, Приблизиться, и преклонить колено, И ножку госпожи поцеловать; Но гордый мой герой вскипел мгновенно, Ужасно заупрямился опять И негру заявил весьма надменно: "Я туфель не целую никому - Пожалуй, только папе одному!" 103 Баба сказал: "Напрасно я учу Тебя добру - с тобою сладу нету Послушай! Я с тобою не шучу!" "Да я самой невесте Магомета Поцеловать туфли не захочу!" (Пойми, читатель, силу этикета: Король и мещанин, мудрец и плут Его законы знают и блюдут!) 104 Он, как Атлант, был тверд и несгибаем, Не слушая потока гневных слов; В его груди бурлила, закипая, Кастильских предков пламенная кровь, И, гордо честь отцов оберегая, Он жизнью был пожертвовать готов. "Ну, - молвил негр, - с тобою просто мука! Не хочешь ногу - поцелуй хоть руку!" 105 На этот благородный компромисс Жуан уже не мог не согласиться. Любые дипломаты бы сдались, Признав, что дольше спорить не годится. Итак, мой несговорчивый Парис Решил совету негра подчиниться, - Тем более что признавал он сам Обычай ручки целовать у дам! 106 Он подошел к руке ее атласной И неохотно губы приложил К душистой коже, тонкой и прекрасной. Он был сердит, рассеян и уныл - И потому тревоги сладострастной От этого ничуть не ощутил, Хотя такой руки прикосновенье Все прошлые стирает увлеченья. 107 Красавица взглянула на него И удалиться евнуху велела Небрежным жестом в сторону его. Баба Жуану, как бы между делом, Успел шепнуть: "Не бойся ничего!" - И вышел бодро, весело и смело, Как будто он во славу высших сил Благое дело честно совершил! 108 Едва Баба исчез - преобразилось Ее доселе гордое чело: Оно тревогой страсти озарилось И трепетным румянцем расцвело. Так в небе - только солнце закатилось - Заря сияет пышно и светло. В ней спорили в немом соревнованье Полутомленье, полуприказанье. 109 В ней было все, чем страшен слабый пол, Все дьявольские чары сатаны, С какими он однажды подошел Смутить покой Адамовой жены. Никто бы в ней изъяна не нашел: В ней был и солнца блеск, и свет луны, Ей только кротости недоставало - Она и полюбив повелевала. 110 Властительно в ней выражалась власть: Она как будто сковывала цепью; Как иго вы испытывали страсть, Взирая на ее великолепье. Конечно, плоть всегда готова пасть Во прах, но, как орел над вольной степью, Душа у нас свободна и горда И не приемлет плена никогда. 111 В ее улыбке нежной и надменной, В самом ее привете был приказ, И своеволье ножки совершенной Ступало не случайно и не раз По шеям и сердцам толпы плененной. За поясом ее, смущая глаз, Блистал кинжал, что подобает сану Избранницы великого султана. 112 "Внемли и повинуйся!" - вот закон, Который бессловесные творенья, Покорно окружающие трон, Усвоили от самого рожденья: Ее капризам не было препон, И не было узды ее "хотенью". А будь она крещеной - спору нет, Она б и больше натворила бед! 113 Когда чего-нибудь хотелось ей, - Желаемое сразу приносили, За исполненье всех ее затей Любые суммы золотом платили. Но даже деспотичностью своей Она была мила; ее любили И женщины и все прощали ей - Все, кроме красоты, сказать точней. 114 Жуан - ее последняя причуда - Замечен ею из окна; тотчас Искать его по городу повсюду, Купить его немедля - был приказ. Баба его нашел (скрывать не буду - Он потакал красавице не раз) И, действуя по тщательному плану, Переодел рабынею Жуана. 115 Но как она, султанова жена, Решилась на такое приключенье? Почем я знаю! Не моя вина, Что не имеют жены уваженья К мужьям венчанным; всем одна цена! Обманывают всех без исключенья Супругов - и монархов и князьков: Уж такова традиция веков. 116 Но ближе к теме! Видя по всему, Что дело приближается к развязке, Она в лицо герою моему Взглянула без особенной опаски Он был "приобретен", а посему Она его спросила - не без ласки, Но несколько надменно, может быть: "Умеешь ли ты, юноша, любить?" 117 В другое время моего Жуана Такой вопрос легко б воспламенил, Но в нем была свежа живая рана: Свою Гайдэ еще он не забыл, И сей вопрос любимицы султана В нем только боль утраты разбудил; И он залился горькими слезами, Что очень глупо, согласитесь сами. 118 Гюльбея удивилась - не слезам: Их женщины охотно проливают, Но юноши прекрасного глазам Их влажный блеск никак не подобает! Лишь тот, кто пытку слез изведал сам, Тот знает - слезы женщин быстро тают, А наши, как расплавленный свинец, Впиваются в расщелины сердец! 119 Она б его утешить постаралась, Но не могла понять, с чего начать. Ведь ей ни разу в жизни не случалось Себе подобных в горе утешать! К ней горе никогда не приближалось, И очень трудно было ей понять, Что кто-нибудь, глаза ее встречая, Способен плакать, их не замечая. 120 Но женщины природа такова, Что зрелище смятенья и страданья Диктует ей участия слова В любой стране, при всяком воспитанье. В ней жалость изначальная жива, Она - самаритянка по призванью. Глаза Гюльбеи, бог весть отчего, Слезой блеснули, глядя на него. 121 Но слезы, как и все на этом свете, Иссякли, - а Жуан не мог забыть, Что он еще султанше не ответил, Умеет ли он подлинно любить. Она была красива, он заметил; Но он не мог досаду подавить: Он был пред этой женщиной надменной В смешном наряде - и к тому же пленный! 122 Гюльбея озадачена была (Впервые, может быть, за двадцать лет!); Она сама ведь всем пренебрегла И дерзостно нарушила запрет, Когда герою нашему дала Столь милый и приятный tete-a-tete*. Меж тем уже минут минуло двадцать, А он не помышлял повиноваться. {* Свидание наедине (франц.).} 123 О джентльмены! Я хотел сказать, Что в случаях подобных промедленье Под солнцем юга принято считать За самое плохое поведенье. Красавицу заставить ожидать - Да это даже хуже преступленья; Здесь несколько мгновений, может быть, Способны репутацию сгубить. 124 Жуан был смел и мог бы быть смелее, Но старая любовь проснулась в нем. Напрасно благородная Гюльбея С ним говорила властно, как с рабом, - Невежливо он обошелся с нею, А все - таки, признаться, поделом! Красавица краснела и бледнела И на него внимательно глядела. 125 Она Жуана за руку взяла С улыбкой благосклонной и усталой, Но искра гнева взор ее зажгла: Любви его лицо не выражало. Она вздохнула, встала, отошла И наконец - последнее, пожалуй, Чем можно гордой женщине рискнуть, - Жуану просто бросилась на грудь. 126 Опасный миг! Но гордость, боль и горе Как сталь его хранили: он вздохнул И с царственной надменностью во взоре Божественные руки разомкнул. В ее глаза, лазурные как море, Он холодно и пристально взглянул. "Красавица! - воскликнул он. - В неволе Не брачутся орлы, - а я тем боле! 127 Спросила ты - умею ль я любить? Умею, но, прости меня, - другую! Мне стыдно платье женское носить! Под крышею твоей едва дышу я! Любовь - удел свободных! Подчинить Султанской власти чувство не могу я! Сгибаются колени, взоры льстят, И руки служат, - но сердца молчат". 128 Для европейца это очень ясно, Она ж привыкла искренне считать, Что прихоти владыки все подвластно, Что даже эта прихоть - благодать! Рабы невозмутимы и безгласны, Не могут и не смеют возражать - Вот бытия простое пониманье В наивном императорском сознанье. 129 К тому ж (как я успел упомянуть) Она была красива несомненно, Ей стоило на смертного взглянуть - И он терял свободу совершенно. Итак, двойное право посягнуть На полное господство над вселенной Давали ей и красота и сан; И вдруг - не покорился Дон-Жуан! 130 Скажите вы, которые хранили В невинности свои младые лета, Как вас напрасно вдовушки ловили И как вас ненавидели за это. Припомните досаду их усилий, Стесненную кольчугой этикета, - Тогда поймете вы всего верней Ужасный гнев красавицы моей. 131 Трагедию мы знаем не одну. Поэты их изображали щедро. Припомните Пентефрия жену, И леди Буби, и царицу Федру: Похожи на морскую глубину Их гневных душ бушующие недра - И это вам поможет, может быть, Моей Гюльбеи лик вообразить! 132 Прекрасный гнев тигрицы разъяренной И львицы, у которой взяли львят, - Сравню ли с гневом женщины влюбленной, Когда ее утешить не хотят! И это гнев, по-моему, законный: Не все ль равно - что потерять ребят, Что потерять желанное мгновенье, Когда возможно их возникновенье. 133 Любовь к потомству всех страстей сильней, Извечный сей инстинкт непобедим, Тигрица, утка, заяц, воробей Не подпускают к отпрыскам своим. Мы сами за вознею малышей То с гордостью, то с нежностью следим. Коль результат могуч, всесилен даже, - То мощь первопричины какова же? 134 Не пламенем зажглись глаза Гюльбеи Они горели пламенем всегда - Ее румянец сделался живее, А ласковость исчезла без следа. Впервые в жизни совладала с нею Упрямой воли дерзкая узда! А взнузданная женщина - о боже! - На что она способна и похожа! 135 Одно мгновенье гнев ее пылал (Не то она погибла бы от жара!), Так ад перед поэтом возникал В жестокой буре дымного пожара; Так разбивались у могучих скал Прибоя озверелые удары! В ней было все - движенья и глаза - Как бурная, мятежная гроза! 136 Да что гроза! Свирепый ураган, Сметающий убогие преграды, Неистово ревущий океан, Стремительная сила водопада, Песчаный смерч, пронзительный буран - Вот гнев ее! Она была бы рада Весь этот непокорный гадкий мир "Убить, убить, убить!" - как старый Лир! 137 Но эта буря, как любые грозы, Промчалась, и за нею, как всегда, Явился ливень - яростные слезы, Плотину прососавшая вода! Ей сердце жгли бессильные угрозы Раскаянья, досады и стыда; Но людям в столь высоком положенье Порой небесполезно униженье. 138 Оно их учит - пусть любой ценой, - Что люди все в известной мере братья, И что из глины сделано одной Все - и горшки и вазы - без изъятья, Что от страданий в жизни сей земной Не защищает никакое платье, - И это все способно, может быть, В них наконец раздумье заронять. 139 Она Жуана думала лишить Сначала головы, потом - вниманья, Потом его хотела пристыдить, Потом - его склонить на состраданье, Хотела негра - евнуха избить, Хотела заколоться в назиданье, - А разрешилась эта тьма угроз, Как водится, ручьями горьких слез. 140 Как я уже сказал, она хотела Немедля заколоться, но кинжал Был тут же, под рукой - и злому делу Такой "удобный случай" помешал! Жуана заколоть она жалела - Он сердце ей по-прежнему смущал; Притом она отлично понимала, Что этим ничего не достигала. 141 Жуан смутился; он уж был готов К жестокой пытке колеса и дыбы, Ему уж представлялся дым костров, И когти льва, и зубы хищной рыбы; Ни плаха, ни смола, ни пасти псов Сломить его упорство не могли бы: Он умер бы - и больше ничего; Но просто слезы - тронули его. 142 Как смелость Боба Эйкра в страшный час, Жуана целомудрие мелело: Он упрекал себя за свой отказ И думал, как поправить это дело, - Так мучится раскаяньем не раз Отшельника мятущееся тело, Так милая вдова во цвете лет Клянет напрасной верности обет. 143 Он лепетать уж начал объясненья, Смущенно повторяя наугад Все лучшие признанья и сравненья, Которые поэты нам твердят. (Так Каслрей в минуты вдохновенья Красноречиво врет - и все молчат!) Жуан уж был не прочь и от объятий, Но тут вошел Баба - весьма некстати! 144 "Подруга солнца и сестра луны! - Сказал он. - Повелительница света! Твоим очам миры подчинены, Твоя улыбка радует планеты! Как первый луч живительной весны, Тебе я возвещаю час рассвета! Внемли, и возликуй, и будь горда: За мною Солнце следует сюда". 145 "Ах, боже мой! - воскликнула Гюльбея. - Оно могло бы утром заглянуть! Ко мне, комета старая! Скорее Бели звездам составить Млечный Путь Да прикажи держаться поскромнее! Ты, христианка, спрячься как-нибудь!" Но тут ее слова прервали клики: "Султан идет! Султан идет великий!" 146 Сперва явился дев прелестный рой, Затем султана евнухи цветные; Как на параде, замыкали строй Их пышные кафтаны расписные. Он обставлял торжественно порой Такие посещения ночные: Гордился он четвертою женой И угождать старался ей одной. 147 Он был мужчина видный и суровый: Чалма до носа, борода до глаз; Он ловко спасся из тюрьмы дворцовой И брата удавил в удобный час. Он был монарх не слишком образцовый, Но плоховаты все они у нас: Один лишь Солиман - могучий воин - Быть славой рода своего достоин. 148 Ходил он честно, как велел алла, В мечеть молиться в дни богослуженья Визирю он доверил все дела, Не проявляя к ним большого рвенья, А жизнь его домашняя текла Легко: он управлял без затрудненья Четверкой жен и нежных дев толпой, Как наш король - супругою одной. 149 И если даже что-нибудь бывало - Никто узнать подробности не мог; Невозмутимо море принимало Таинственно завязанный мешок! Общественное мнение молчало: Ни толков, ни догадок, ни тревог В нем возбудить газеты не могли бы; Мораль цвела - и... процветали рыбы. 150 Он видел лично, что кругла луна, И убедился, что земля - квадратна, Поскольку всюду плоская она (Что каждому мыслителю понятно!). Его весьма обширная страна Ему была покорна, вероятно. Лишь изредка гяуры и паши Тревожили покой его души! 151 Когда же распря грозно разгоралась, Всех дипломатов - даже и пашей - Сажали в башни; подразумевалось, Что эта свора, не нося мечей, Науськиваньем грязным занималась И ложью про врагов и про друзей Депеши начиняла - очень тонкой, - Нимало не рискуя бороденкой. 152 Имел он сорок восемь сыновей, А дочек - пять десятков; их держали, Конечно, взаперти (оно верней!) И в шелковые платья наряжали, Пока от состоятельных пашен С подарками послы не приезжали, Которым разрешалось увезти Невесту лет шести иль девяти! 153 И сыновей держали под замком По правилам восточного закона: Кому придется царствовать - о том Не знали и сановные персоны. Любой, считалось, в случае любом Достоин петли и достоин трона, А потому, в надежде на успех, По-княжески воспитывали всех. 154 Султан свою четвертую жену Порадовал улыбкою привета. Она, желая скрыть свою вину, Была нежна, как солнечное лето. (Историю я знаю не одну, Когда искусство женственное это Супругов оставляло в дураках С оленьим украшеньем на висках!) 155 Глаза султана, черные, как сливы, Взглянули очень пристально вокруг И выбрали весьма красноречиво Жуана из числа его подруг. "Твоя рабыня новая красива!" - Его величество сказало вдруг Встревоженной Гюльбее. - Но напрасно Дочь племени гяуров так прекрасна!" 156 Все взоры обратились на него, Вернее - на прекрасную девицу. Товарки удивлялись: отчего Владыке ею вздумалось прельститься?! Из их толпы еще ни для кого Не снизошли уста его открыться! Но обсуждать подробно сей предмет Им помешали страх и этикет. 157 Я признаю - бесспорно, турки правы: В гаремы жен полезно запирать. На юге слишком ветреные нравы, Чтоб женщине свободу доверять. На севере - и то они лукавы, Но там холодный климат - благодать! Снега, морозы, вьюги завыванья Препятствуют порока процветанью. 158 Закон Востока мрачен и суров: Оковы брака он не отличает От рабских унизительных оков; И все - таки в гаремах возникает Немало преступлений и грешков. Красавиц многоженство развращает; Когда живут кентавром муж с женой, У них на вещи взгляд совсем иной. 159 Но властвуют поэтики законы Над формою и долготою глав - Бросая рифмы якорь золоченый, Сверну я паруса моих октав. Прими мой труд, читатель благосклонный! А я, в поэмах древних прочитав, Что отдыхал и сам Гомер, бывало, Хочу, чтоб муза тоже подремала. ПРЕДИСЛОВИЕ* (к шестой, седьмой и восьмой песням) * Перевод Н. Дьяконовой. Подробности осады Измаила, изложенные в двух из нижеследующих песен (то есть в седьмой и восьмой), заимствованы из французской работы "Histoire de la Nouvelle Russie" {"История России нового времени" (франц.).}. Ряд приключений, приписанных Дон-Жуану, взят из жизни, в частности - спасение им ребенка. На самом деле героем этой истории был покойный герцог Ришелье, в то время доброволец в русской армии, а впоследствии - основатель и благодетель Одессы, где никогда не перестанут чтить его имя и память. Две-три строфы этих песен касаются покойного маркиза Лондондерри; но они были написаны несколько ранее его кончины. Я выбросил бы их, если бы олигархия этого человека умерла вместе с ним. Однако при настоящем положении вещей я не вижу ни в обстоятельствах его смерти, ни в обстоятельствах его жизни ничего такого, что могло бы помешать всем тем людям, к порабощению которых было устремлено все его существование, свободно высказывать свое мнение о нем. Говорят, что в частной жизни он был приятным человеком. Может быть, это и так, но публике до этого дела нет, а для оплакивания его смерти будет достаточно времени тогда, когда Ирландия перестанет сожалеть о его рождении. Вместе с миллионами других я считаю, что как министр он обладал более деспотическими наклонностями и более слабым интеллектом, чем любой правитель, когда-либо угнетавший свою страну. Поистине впервые со времен норманнов Англия оказалась в столь унизительном положении, что ею правит министр, который не умеет говорить по-английски, впервые парламент допустил, чтобы предписания ему давались на языке миссис Малапроп. Об обстоятельствах его смерти не стоит много говорить. Скажем только, что, если бы какой-нибудь несчастный радикал, вроде Уоддингтона или Уотсона, перерезал себе горло, его похоронили бы на перекрестке, со всеми обычными атрибутами в виде кола и деревянного молотка. Но министр был великосветским безумцем - сентиментальным самоубийцей, - он просто перерезал себе "сонную артерию" (да будет благословенна ученость!). И вот уже торжественная церемония, и погребение в Вестминстерском аббатстве, и "вопли скорби, несущиеся" со страниц газет, и хвалебная речь коронера над окровавленным телом усопшего (речь Антония, который достоин такого Цезаря), и тошнотворная лицемерная болтовня гнусной шайки, составившей заговор против всего искреннего и честного. С точки зрения закона {Я разумею закон государственный, ибо законы человеческие более мягки, но, поскольку законники всегда толкуют о законе, пусть они его и соблюдают в полной мере. (Прим. Байрона.)}, его смерть дает основания считать его либо преступником, либо сумасшедшим; и в том и в другом случае он вряд ли подходящий объект для панегирика. Какою была его жизнь - знает весь мир и полмира будет чувствовать еще много лет, если тольк о его смерть не послужит нравственным укором пережившим его Сеянам Европы {Из их числа следует исключить Каннинга. Каннинг - талант почти всеобъемлющий: оратор, острослов, поэт, государственный деятель. Ни один одаренный человек не может долго идти по пути его покойного предшественника лорда К. Если кто-нибудь вообще способен спасти свою страну, то это именно Каннинг. Но захочет ли он? Я, со своей стороны, надеюсь на это. (Прим. Байрона)}. Народы могут, по крайней мере, найти некоторое утешение в том, что их угнетатели несчастливы и в известных случаях так справедливо судят о собственных поступках, что предвосхища ют суд человечества. Не будем больше говорить об этом человеке, и пусть Ирландия вынесет прах своего Граттана из вестминстерского святилища. Неужели борец за все человечество должен покоиться возле политического Вертера!!! Что касается других возражений, которые возникали по поводу ранее опубликованных песен этой поэмы, то я ограничусь двумя цитатами из Вольтера: "La pudeur s'est enfuie des coeurs et s'est refugiee sur les levres..." {"Стыдливость покинула сердца и нашла прибежище на устах" (франц.).} "Plus les moeurs sont depravees, pl us les expressions deviennent mesurees; on croit regagner en langage ce qu'on a perdu en vertu" {"Чем более развращены нравы, тем более сдержанны выражения, чистотой речи пытаются компенсировать утрату добродетели" (франц.).}. Это совершенно точная характеристика развращенной и лицемерной кучки людей, выступающих во главе современного английского общества, и это единственный отв ет, которого они заслуживают. Избитая и часто незаслуженная кличка богохульника, как и другие подобные ей, вроде радикала, либерала, якобинца, реформатора и прочее - таковы обвинения, которыми наемные писаки прожужжали уши всем, кто согласен их слушать. Эти обвинения должны, в сущности, быть очень приятны для тех, кто помнит, против кого они в свое время выдвигались. Сократ и Иисус Христос были преданы публичной казни именно как богохульники. И так бывало и еще может быть со многими, дерзающими противиться самым отвратительным оскорблениям имени бога и разума человеческого. Но преследование не есть опровержение и даже не победа: "жалкий атеист", как его именуют, вероятно, счастливее в своей тюрьме, чем самые надменные из его противников. С его убеждениями у меня нет ничего общего, но независимо от того, правильны они или нет, он пострадал за них, и это страдание во имя совести доставит больше прозелитов деизму, чем прелаты-еретики {Когда лорд Сэндвич сказал, что он не понимает разницы между правоверием и иноверием, епископ Уорбертон ответил: "Милорд, правоверие - это моя вера, а иноверие - это вера другого человека". Один современный нам прелат, видимо окрыл веру третьего рода - которая, однако, не очень высоко стоит в глазах избранных. Бентам называет ее "англиканской церковностью" (Прим. Байрона).} - христианству, чем министры-самоубийцы - тирании, чем щедро награжденные убийцы - тому нечестивому союзу, который оскорбляет мир, называя себя "Священным"! У меня нет никакого желания попирать ногами мертвых или людей обесчещенных, но было бы неплохо, если бы приверженцы тех классов, из которых происходят эти лица, несколько умерили свое ханжество, это вопиющее преступление нашего двуличного и фальшивого века, века эгоистических грабителей и... но пока достаточно. Пиза. Июль 1822г. ПЕСНЬ ШЕСТАЯ 1 Приливы есть во всех делах людских, И те, кто их использует умело, Преуспевают в замыслах своих, - Так говорит Шекспир; но в том и дело, Что вовремя увидеть надо их, - А все-таки я заявляю смело: Все к лучшему! И в самый черный час Вдруг луч удачи озаряет нас. 2 И в жизни женщин тоже есть приливы, Влекущие к неслыханным делам, И дерзок тот моряк нетерпеливый, Который доверяет их волнам! Сам Якоб Беме, маг красноречивый, Чудес подобных не расскажет вам: Мужчина головою рассуждает, А женщин сердце в бездны увлекает. 3 Но смелая и пылкая оке Прекрасна и стремительна бывает, Когда, со всею страстью влюблена, Все узы дерзновенно порывает, Чтоб быть свободной. За любовь она Вселенную и трон свой предлагает. Такая даже дьявола затмит, Любого в манихея превратит! 4 Миры и царства можно погубить Из честолюбия, но извиненья Готовы мы безумствам находить, Когда любовь - причина пораженья. Антония привыкли мы ценить Превыше Цезаря не за сраженья, А лишь за то, что ради женских глаз Он Акциум оставил как-то раз! 5 Ему, однако, было пятьдесят, А Клеопатре - сорок! Цифры эти Не столь уж обольстительно звучат, Как "двадцать" и "пятнадцать"... Все на свете Стареет; да, - увы! - года летят, Мы чувства сердца, пылкие в расцвете, Теряем, и способность полюбить Нам никакой ценой не возвратить. 6 Но все мы эту лепту, как вдова Библейская, внесли, и лепта эта Зачтется нам. Любовь всегда жива, Любовью все живущее согрето. Недаром ореолом божества Чело Любви украсили поэты, Когда морщины низменных страстей Не искажали образа людей. 7 В опасном положенье мой герой И третья героиня. Всякий знает, Чем джентльмен рискует молодой, Который одалиску соблазняет, Притом еще в гареме Грех такой Султаны все безжалостно карают, Не уступая мудро, как Катон, Приятелям своих красивых жен. 8 Я вижу, что прекрасная Гюльбея Была в своем поступке неправа, Я знаю, порицаю, сожалею - Но это все напрасные слова. Сказать по правде, я согласен с нею С тоски порой кружится голова; Хотя султану шесть десятков било, Наложниц у него шесть сотен было. 9 Здесь алгебра, пожалуй, не нужна, Здесь арифметики простои довольно, Чтоб доказать, что юная жена, Которая смела и своевольна, Томиться и скучать обречена И может быть султаном недовольна, Когда на склоне лет он делит с ней Пыл шестисотой нежности своей. 10 К своим правам относятся серьезно Все женщины - в особенности жены, А ежели они религиозны, То обвиненья их неугомонны; За каждую ошибку очень грозно Они нас предают мечу закона, Дабы другая не могла украсть У них хотя бы тысячную часть. 11 Таков обычай христианских стран, Но, кажется, и жены некрещеных Не любят отступать на задний план И не теряют прав своих законных, И ежели какой-нибудь султан Не ублажает жен своих влюбленных, Они - будь их четыре или пять - Все за себя сумеют постоять. 12 Четвертою женой была Гюльбея - Любимой, но четвертой как-никак: Ей-богу, полигамия грустнее, Чем наш простой и моногамный брак! Кто знал одну жену и сладил с нею, Тот сознает, что это не пустяк; Вообразите ж, что за наказанье От четырех выслушивать стенанья! 13 Пресветлый, превеликий падишах (Монархам льстят прекрасными словами, Пока не будет съеден царский прах Слепыми якобинцами-червями) - Великий падишах, гроза и страх, Ласкал Гюльбею нежными глазами, Желая получить за этот взгляд, Чего всегда любовники хотят. 14 Но помните, влюбленные поэты, Что поцелуи, взгляды и слова Для женщин - только части туалета, Как бантики, чепцы и кружева; Их можно, как и прочие предметы, Снимать и надевать; и голова И сердце ни при чем, а выраженья Нежнейшие - всего лишь украшенья. 15 Несмелый взор, румянец на щеках, Прелестного волненья трепетанье, Смущенная улыбка на губах, В которой только чудится признанье, - Вот образ, вызывающий в сердцах Влюбленности счастливое сиянье! Излишний холод и излишний жар Уничтожают силу этих чар! 16 Излишний жар нам кажется притворным, А если непритворен он порой, То зрелым людям, право же, зазорно Столь юношеской тешиться игрой Притом - красотки пылкие покорны Любому, кто случится под рукой; Холодные же дамы и девицы По большей части попросту тупицы. 17 Вполне понятно, возмущает нас Бесчувственно-безвкусное молчанье, Когда своим восторгам в нежный час Мы требуем ответного признанья. Святой Франциск - и тот просил не раз У ледяной возлюбленной вниманья. "Medio tu tutissimus ibis"* - вот Какай завет Гораций нам дает. {* "Идя средним путем, ты идешь самым безопасным путем" (лат.).} 18 Напрасно здесь я "tu"* употребил (Оно мне для размера пригодилось!), Мне латинист такого б не простил, Но с ним считаться уж не приходилось; И без того я выбился из сил - С гекзаметром октава не мирилась! Просодия корит меня, ну что ж? Мой стих правдив - и тем уже хорош. {* "Ты" (лат.)} 19 Как роль сыграла милая Гюльбея, Не знаю я; но знаю, что успех Венчает дело: хитрые Цирцеи Супругами владеют лучше всех, Мужское самолюбие лелея Все в мире лгут. Обман - отец утех! Лишь голод умеряет тяготенье К ужасному пороку размноженья. 20 Прекрасную чету оставил я Спокойно отдыхать на царском ложе, Что снилось им - забота не моя, Но, между прочим, я замечу все же, Что в лучшие минуты бытия Какая-нибудь мелочь нас тревожит. Давно известно - мелочи как раз Сильней всего долбят и точат нас. 21 Сварливая жена с лицом невинным, Оплате подлежащие счета, Покойник, по неведомым причинам Тебе не завещавший ни черта, Болезнь собаки, недовольство сыном И лошади любимой хромота - Все это просто мелочи, быть может, - А нас они и мучат и тревожат. 22 Но я философ: черт их побери - Зверей, людей и деньги, - но не милых, Прелестных женщин. Что ни говори, Их проклинать я все-таки не в силах! Все остальное к черту: воспари Душой и духом - я всегда ценил их, Но в чем их суть и в чем их глубина - Не знаю, разрази их сатана! 23 Как Афанасий, я всему на свете Анафему легко провозгласил. Он на врагов излил проклятья эти И верующих души умилил; На протяженье нескольких столетий Его речей неудержимый пыл, Как радуга цветистая, сияет И требников страницы украшает. 24 Оставил я высокую чету В объятьях сна. Но нет, не спит Гюльбея! Жене порочной спать невмоготу, Когда, греховной страстью пламенея К холостяку, заветную мечту Свиданья предстоящего лелея, Она томится, сердится, горит И на супруга спящего глядит. 25 Увы! И под роскошным балдахином, И под открытым небом жестока, По вышеобозначенным причинам, Терзающая женщину тоска. Ни пышные пушистые перины, Ни золото, ни яркие шелка Не утешали бедную Гюльбею, Обманутую в брачной лотерее. 26 Тем временем "девица" Дон-Жуан И прочие красавицы толпою Пошли в сераль, где их держал султан, Как водится, под стражею двойною. Хариты разных климатов и стран Там предавались лени и покою, Но, словно птички в клетке, грезы их Томились жаждой радостей живых. 27 Люблю я женщин и всегда любил - И до сих пор об этом не жалею. Один тиран когда-то говорил: "Имей весь мир одну большую шею, Я с маху б эту шею разрубил!" Мое желанье проще и нежнее: Поцеловать (наивная мечта!) Весь милый женский род в одни уста. 28 Завидовать я мог бы Бриарею, Творившему великие дела, Когда бы он, десятки рук имея, Имел и прочих членов без числа. Но что нам до титанов? Мы - пигмеи! И даже муза нынче предпочла Великой доле быть женой титана Простые приключенья Дон-Жуана. 29 Итак, в толпе красавиц мой Жуан Подвергся искушению и риску. Весьма жесток закон восточных стран К тому, кто поглядит на одалиску; Не то что у моральных англичан, Где, если подойдешь ты слишком близко К замужней леди, разум потеряв, - Лишь полисмен возьмет за это штраф! 30 Однако роли он не забывал, Лишь исподволь соседок созерцая; За ними хмурый евнух поспешал, А рядом, неусыпно наблюдая, Чтобы никто не пел и не болтал, Шла женщина уже немолодая С довольно странным прозвищем: она Мамашей дев была наречена. 31 Была ль она "мамашей" - кто поймет? И "девами" ли были девы эти? Но ей немало стоило хлопот Следить за ними и не быть в ответе. И Кантемир и, помнится, де Тот Рассказывают нам о сем предмете Пятнадцать сотен дев - легко сказать! - Должна такая "мать" оберегать. 32 Но уходить от строгого надзора У них обычно не было причин, Ей помогали стража и запоры, Но, главное, - отсутствие мужчин Лишь падишах скучающие взоры Их умилял и радовал один, И лишь один исход они, бедняжки, Имели для услады, как монашки... 33 Какой исход? Молитвы и посты! Я вашему вопросу удивляюсь: Известно, как монахини чисты! Но я к Жуану снова возвращаюсь. Как по воде плывущие цветы, Прелестно и задумчиво качаясь, Печальны, величавы и горды, Пленительные двигались ряды. 34 Но чуть они пришли к себе в покой, Они заговорили, зашумели Как ручейки веселою весной, Как птицы или школьники в апреле, Как из Бедлама спасшийся больной, Которому сиделки надоели; Как на ирландской ярмарке, смеясь, Играя, щебеча и веселясь, 35 Они свою подругу разбирали: Судили о глазах, о волосах, Что не к лицу ей платье, толковали, Что нет сережек у нее в ушах, Что рост у ней мужской, и замечали, Что слишком широка она в плечах, И добавляли - о, змея злоречья! - "Жаль, что мужского только рост и плечи..." 36 Никто не сомневался, что она, По платью судя, - дева молодая, Шептались, что грузинка ни одна Сравниться с ней красою не могла, и Решили, что Гюльбея не умна, Таких прелестных пленниц покупая, Которые способны, может быть, Ее высоких почестей лишить... 37 Но, что по-настоящему чудесно. - Он зависти ни в ком не возбудил! Наоборот: с настойчивостью честной Пытливый хор подругу находил Все более и более прелестной. (Здесь вижу я влиянье тайных сил: Несвойственно красавицам, признаться, Восторженно друг другом любоваться!) 38 Таков закон природы, милый друг; Но тут случилось просто исключенье: К Жуанне все почувствовали вдруг Какое-то невольное влеченье, Какой-то странной нежности недуг: Бесовское ль то было наважденье Иль сила магнетизма - все равно: Мне разобраться в этом мудрено. 39 Симпатией невинной и неясной Озарены, как радостной мечтой, Сентиментальной дружбой самой страстной Пылали все к подруге молодой; И лишь иные шуткою опасной Смущали мир невинности святой: Мол, если бы у девушки пригожей Был юный братец, на нее похожий! 40 Особенно отмечу я троих - Дуду, грузинку Катеньку и Лолу. Природа щедро наделила их Всей прелестью прелестнейшего пола. Среди подруг хорошеньких своих Они сияли грацией веселой И отнеслись к герою моему Нежнее всех - не знаю почему. 41 Смуглянка Лола горяча была, Как Индии пылающее лето; А Катенька румяна и бела, Глаза у ней лазоревого цвета, А ножка так изысканно мала, Что еле прикасается к паркету. Но для ленивой грации Дуду Я, кажется, сравнений не найду! 42 Дуду казалась дремлющей Венерой, Способной "сон убить" в любом из нас; Улыбка, стан, ленивые манеры, Властительно прельщающие глаз, - Все было в ней округло свыше меры (Что может очень нравиться подчас!). Не повредив пейзажа, скажем смело, Убрать округлость - не простое дело! 43 В ней проступала жизнь сквозь томный сон, Как майского рассвета дуновенье; Был нежный свет в глазах ее зажжен; Она была - вот новое сравненье! - Как статуя, когда Пигмалион Ее коснулся силой вдохновенья, И мрамор, оживляемый мечтой, Еще устало спорит с теплотой. 44 "Жуанна! Это милое название Для девушки! А где твоя семья?" "В Испании!" - "А это где - Испания?" - Спросила Катя. "Милая моя! - Вскричала Лола. - Глупое создание! Испания! Отлично помню я Прекрасный островок, богатый рисом, Меж Африкой, Марокко и Тунисом!" 45 Дуду ни с кем не спорила. Она С улыбкой вопрошающе-туманной, В безвестные мечты погружена, Играла молча косами Жуанны, А та была немного смущена Своей судьбой причудливой и странной. Под взорами таких пытливых глаз Смущаются пришельцы каждый раз. 46 Но тут Мамаша дев предупредила их, Что спать пора. К Жуанне обратясь, Она сказала: "Я не знаю, милая, - Явилась ты нежданно, в поздний час, И ужином тебя не накормила я, И все постели заняты у нас. Тебе придется нынче спать со мною, А завтра утром я тебя устрою". 47 Но тут вмешалась Лола: "Боже мой! И без того вы слишком чутко спите! Мы все оберегаем ваш покой! Вы лучше мне Жуанну уступите. Ей будет очень хорошо со мной, Мы тоненькие обе, поглядите!" "Как? - возразила Катенька. - А я?! Постель вполне удобна и моя! 48 Притом я ненавижу спать одна: Я вижу привиденья, воля ваша! Мне тишина полночная страшна, И каждый звук, и каждый шорох страшен, Мне снятся черти, призраки, война..." "Все глупости! - нахмурилась Мамаша. - Но ты бояться будешь и дрожать И спать подруге можешь помешать. 49 Чтоб не была ты слишком боязливой, Тебе я средство лучшее найду. Ты, Лола, чересчур нетерпелива: Жуанна будет спать с моей Дуду: Она скромна, спокойна, молчалива, Не мечется в бессмысленном бреду. Иди, мое дитя!" Дуду молчала И только кротким взором отвечала. 50 Поцеловав любезно всех троих - Начальницу, и Катеньку, и Лолу, С поклоном (нету книксенов у них: Они - изобретенье нашей школы) Дуду подруг утешила своих Улыбкою беспечной и веселой, Жуанну нежно за руку взяла И за собою в "оду" повела. 51 А что такое "ода"? Это зал, Пестреющий постелями, шелками (В таких покоях я не раз бывал), Подушками и всеми пустяками, Какими бес от века забавлял Сердца красавиц. (Согласитесь сами. Когда Жуан ступил за сей порог, Бес большего уж выдумать не мог!) 52 Дуду была прелестное творенье; Такие не сжигают, а лелеют, Столь правильную прелесть, к сожаленью, Запечатлеть художник не умеет. Его прельщает сила выраженья, Которую, как водится, имеют Неправильные, резкие черты, Лишенные особой красоты! 53 Она была как светлая равнина, В которой все - покой и тишина, Гармония счастливости невинной И радости цветущая весна... Любезны мне подобные картины! Мне бурная красавица страшна, Как бурный океан; или, вернее, - Красавица, пожалуй, пострашнее! 54 Она была тиха, но не грустна; Задумчива, но, говоря точнее, Серьезна; изнутри озарена Спокойствием; она была светлее Самой весны. Не думала она Гордиться юной прелестью своею, В свои семнадцать лет она была Младенческим неведеньем мила. 55 Как золото в дни века золотого, Когда не знали золота, - она Была не блеском имени пустого, А ей присущей прелестью полна. "Lucus и non lucendo"* нам не ново? Пожалуй, эта формула умна В наш век, когда с проворством небывалым Перемешал сам дьявол все металлы - {* "Лес называется так потому, что там нет света" (лат.).} 56 И получился очень странный сплав, С коринфской медью сходный; посмеется Читатель надо мной и будет прав: Люблю я отвлекаться, где придется, И этим порчу множество октав Пускай мне эта слабость не зачтется; Я знаю, понимаю и винюсь, И все-таки свободным остаюсь. 57 Дуду вела прелестную Жуану (Или Жуана, что одно и то же) Среди невест великого султана, Склоненных на пестреющие ложа, Она молчала - дар весьма желанный И очень редкий в девушке пригожей; Представьте, как бы тешила глаза Роскошная, но тихая гроза! 58 Она, однако, пояснила ей (Сказав ему, я отвлекусь от темы, Хоть это, правда, было бы точней) Все правила и строгости гарема, Все хитрости причудливых затей Великой охранительной системы; Сверхштатных дев столь многих охранять Довольно сложно, что легко понять. 59 Дуду свою подругу молодую Поцеловала ласково: ну что ж? В таком невинном, нежном поцелуе Ты ничего плохого не найдешь. Читатель, дружбу женскую люблю я, И женский поцелуй всегда хорош, Хотя, для полноты переживанья, К "лобзанью" в рифму просится "желанье". 60 Дуду разделась быстро, не тая Своей красы, естественным движеньем; И в зеркало красавица моя Глядела с грациозным небреженьем. Так в ясности прозрачного ручья Любуется прекрасным отраженьем Газель, не понимая, как живет Волшебный этот образ в бездне вод. 61 Дуду раздеть хотела и подругу, Но та была до крайности скромна И, отклонив любезную услугу, Сказала, что управится одна. Но, с непривычки или с перепугу, Несчетными булавками она Все пальцы исколола; в дамском платье Булавки - это кара и проклятье, 62 Прекрасных превращающее дам В ежей, к которым страшно прикасаться. Я в юности изведал это сам, Когда случалось мне преображаться В служанку, помогая госпожам На маскарад поспешно наряжаться; Булавки я втыкал как только мог Не там, где надо, - да простит мне бог! 63 Но эта болтовня предосудительна; Науки как-никак теперь в цене! Потолковать люблю я рассудительно О всем - хоть о тиране, хоть о пне. Но дева Философия действительно Для всех загадка, и неясно мне, Зачем, доколе, как, кому в угоду Живут на свете люди и народы. 64 Итак, в молчанье погружен гарем, Едва мерцают бледные лампады. Замечу кстати здесь, что духам всем, Уж если есть они, избрать бы надо Для вылазок ночных такой эдем, А не руин угрюмых анфилады, И нам, беспечным смертным, доказать, Что духи могут вкусом обладать. 65 Красавицы роскошно отдыхают, Как пестрые прекрасные цветы, Которые томятся и вздыхают В садах волшебной южной красоты. Одна, слегка усталая, являет Прелестное создание мечты, Как нежный плод причудливый и редкий, Свисающий с отяжеленной ветки. 66 Другая разгоревшейся щекой На ручку белоснежную склонилась, На плечи ей кудрявою волной Ее коса густая распустилась; Ее плечо, сверкая белизной, Несмело, но упрямо приоткрылось, И сквозь покровы, трепетно нежны, Ее красы блестят, как свет луны, 67 Когда сквозь волокнистые туманы Прозрачных туч является она. Подальше - третья пленница султана В печальный, смутный сон погружена: Ей снится берег родины желанной, Оплаканная милая страна, И, как роса на кипарисах темных, Мерцают слезы на ресницах томных. 68 Четвертая, как статуя бледна, Покоится в бесчувственном молчанье, Бела, чиста, бесстрастна, холодна, Как снежных Альп высокое сиянье, Как Лота онемевшая жена, Как на могиле девы изваянье. (Сравнений тьма; предоставляю вам Любое выбрать - я не знаю сам.) 69 Вот пятая, богиня средних лет, Что в точном переводе означает- Уже в летах. Увы! Ее портрет Ничем воображенья не прельщает. Я признаю, как истинный поэт, Лишь молодость. Душа моя скучает Среди почтенных, пожилых люден, Вздыхающих о юности своей. 70 Но как Дуду любезная спала? Конечно, это очень интересно, Но муза знать об этом не могла, А лгать она не любит, как известно. Волшебная царила полумгла Над пленницами, спавшими прелестно, Как розы в очарованном саду, - И вдруг ужасно взвизгнула Дуду - 71 На весь гарем. Вся "ода" поднялась, Мамаша дев и девы всполошились, Казалось, буря шумная неслась И волны друг на друга громоздились. Тревожно и испуганно толпясь, Красавицы шептались и дивились, Что, что могло во сне или в бреду Так испугать спокойную Дуду? 72 Огромными, тревожными глазами Дуду глядела в страхе на подруг. Так в час полночный метеора пламя Внезапно озаряет все вокруг; Дрожащие, взволнованные сами, Они стояли, затаив испуг, Не понимая и понять не смея, Что, собственно, в ночи случилось с нею. 73 Но вот, друзья, какое благо сон! Жуанна безмятежно почивала. Так муж, блаженством брачным утомлен, Похрапывает мирно и устало. Красавицы ее со всех сторон Расталкивали, не щадя нимало, И наконец, слегка удивлена, На них, зевая, глянула она. 74 Тут началось великое дознанье, Расспросы без начала и конца; От любопытства, страха, ожиданья Пылали взоры, лица и сердца Догадки, замечанья, восклицанья Смутили б и глупца и мудреца! Дуду искусством речи не владела И не умела объяснить, в чем дело. 75 Она сказала, ей приснился сон, Что будто в лес зашла она дремучий- Как Дантов лес, где каждый обречен, Смиряя сердце, стать умней и лучше, Где исправляет нрав лукавых жен Закон необходимости могучей, - Ну, словом, ей приснился темный лес, Как водится, исполненный чудес. 76 Прекрасное, прозрачно-налитое, На дереве, над самой головой, Слегка блестело яблоко златое, Зеленой окруженное листвой. Но оказалось - дело не простое Его достать; упрямою рукой Дуду напрасно камешки кидала - Все в яблоко она не попадала. 77 Она в досаде было отошла. Вдруг сам собой упал прекрасный плод К ее ногам Дуду его взяла, Но только-только приоткрыла рот, Чтоб надкусить его, как вдруг пчела Откуда ни возьмись! Да как кольнет! От боли сердце в ней остановилось, Она вскричала: "Ай!" - и пробудилась. 78 Дуду была ужасно смущена (Конечно, в результате сновиденья, Которого разгадка неясна), И мне знакомо странное явленье Таинственно-пророческого сна: Быть может, это просто совпаденье; Но совпаденьем люди в наши дни Считают все, что тайному сродни. 79 Красавицы, которые мечтали Услышать про ужасные дела, Наперебой подругу упрекали, Что их она с постелей подняла. Мамаша, оробевшая вначале, Теперь весьма разгневана была; Дуду вздыхала, робко повторяя, Что вскрикнула, сама того не зная. 80 "Я небылицы слышала не раз, Но чтобы сон про яблоко и пчелку Перепугал гарем в полночный час, Как появленье черта или волка, - Такого не бывало и у нас! В твоем рассказе я не вижу толку! Ты вся дрожишь, ты бредишь наяву, - К тебе врача я завтра ж позову. 81 А бедная Жуанна! То-то мило! Она - то как напугана была! Напрасно накануне я решила, Чтобы с тобою спать она легла. Но я всегда особенно ценила, Что ты тиха, разумна и мила... Теперь придется Лоле потесниться, Чтобы с подругой новой поместиться!" 82 Улыбкой счастья Лола расцвела, Но бедная Дуду, глотая слезы (Она еще взволнована была И странным сном, и строгостью угрозы!), Дуду внезапно сделалась смела, И разгорелась ярче майской розы, И стала клясться, что такого сна Уже не испугается она. 83 Она Мамаше нежно обещала Отныне снов не видеть никаких, Жалела, что с испугу закричала И всполошила всех подруг своих; Она, когда проснулась, поначалу Перепугалась, глядя на других, И горячо просила извиненья За слабость или недоразуменье. 84 Но тут Жуанна заступилась вдруг: Она с Дуду прекрасно отдыхала; Когда б не шум взволнованных подруг, Она б и крика вовсе не слыхала; Она прощала маленький испуг И ни за что Дуду не упрекала, - Природа грез туманна и темна, Чего не померещится со сна! 85 Дуду скрывала на груди Жуанны Пылающее личико свое, Как роза пробужденная румяна. И шея и затылок у нее Зарделись от волненья, как ни странно, Но, впрочем, это дело не мое, И мне пора оставить эту тему И доброй ночи пожелать гарему. 86 Или, вернее, доброго утра, Поскольку петухи уже пропели. Уж там и сям, как нити серебра, Мечетей полумесяцы блестели; Росистая, прохладная пора, Когда с холмов, шагая еле-еле, Верблюдов длинный вьется караван От самой Каф-горы, из дальних стран. 87 Но с первыми туманами рассвета Гюльбея, беспокойна и грустна, Была уже умыта и одета, Как страсть неукротимая бледна У соловья, как говорят поэты, Шипом томленья грудь уязвлена - Но эта боль ничто перед страданьем, Рожденным необузданным желаньем. 88 Я вывел бы мораль, но в наши дни Читатели легко подозревают Поэта в злобном умысле; они Какие - то намеки открывают В любой строфе. И не они одни - Свои ж собратья нас одолевают. На свете нынче много нас, писак, И всем польстить я не могу никак. 89 Итак, султанша с ложа поднялась Пухового, как ложе сибарита, - На лепестки нежнейших роз ложась, Стонал он всякий раз весьма сердито. Гюльбея, в зеркала не поглядясь, Не ощущая даже аппетита, Заветной возбужденная мечтой, Горела бледной, гневной красотой. 90 Ее великий муж и покровитель Проснулся тоже - несколько поздней, - Он, тридцати провинций повелитель, Супруге редко нравился своей. Но в Турции отличный исцелитель В подобном деле щедрый Гименей: Эмбарго он на жен не налагает И утешаться мужу помогает. 91 Султан, однако, редко размышлял На эту тему; как любой мужчина, С красотками от дел он отдыхал И их ценил, как дорогие вина Черкешенок в гареме он держал, Как безделушки, вазы и картины Но все - таки гордился он одной Гюльбеей, как любимою женой. 92 Он встал и омовенья совершил, Напился кофе, помолясь пророку, И на совет министров поспешил. Им не давал ни отдыху, ни сроку Несокрушимый натиск русских сил, За что льстецы венчанного порока Доселе не устали прославлять Великую монархиню и б... 93 Не обижайся этой похвалою, О Александр, ее законный внук, Когда над императорской Невою Мои октавы ты услышишь вдруг. Я знаю: в рев балтийского прибоя Уже проник могучий новый звук - Неукротимой вольности дыханье! С меня довольно этого сознанья. 94 Что твой отец - Екатеринин сын, Вельможи все признали дружным хором; Любила государыня мужчин, Но это не считается позором, И адюльтер какой-нибудь один Не может стать наследственным укором, - И в лучшей родословной, господа, Погрешности найду я без труда. 95 Когда б Екатерина и султан Свои же интересы соблюдали, То распре христиан и мусульман Они едва ль потворствовать бы стали, Усвоили б уроки новых стран И расточать казну бы перестали: Он - на гарем в пятнадцать сотен "фей", Она - для пышной гвардии своей. 96 Беспомощный султан просил совета У бородатых и ученых лиц, Как успокоить амазонку эту, Драчливейшую бабу из цариц; Они взамен разумного ответа, Вздыхая, скорбно повергались ниц И, в качестве единственной подмоги, Удваивали сборы и налоги. 97 Гюльбея в свой отдельный будуар Тем временем отправилась устало. Для завтраков и для любовных чар Прелестнее приюта не бывало: Цветы, садов великолепный дар, Карбункулы, бесценные кристаллы, Ковры, шелка, узорный потолок - Все украшало этот уголок. 98 Порфир и мрамор гордой пестротой С бесценными шелками состязались, Цветные стекла умеряли зной, Ручные птицы звонко заливались..." Но описаньем роскоши такой Не раз поэты тщетно занимались Пусть этого покоя блеск и вид Читатель пылкий сам вообразит. 99 Гюльбея строго евнуха спросила: Что делал Дон-Жуан за это время, Какие разговоры возбудило Его явленье странное в гареме, Держался ль он по-прежнему уныло, И как он познакомился со всеми, - И главное - она желала знать, Где, как и с кем он соизволил спать. 100 Баба ей отвечал, слегка робея, Стараясь очень много говорить; Услужливой болтливостью своею Он думал госпожу перехитрить. Но догадалась умная Гюльбея, Что он стремится что - то утаить; Баба держался несколько несмело, Почесывая ухо то и дело. 101 Гюльбея не привыкла ожидать; Не зная добродетели терпенья, Она любила сразу получать Ответы и простые объясненья. Несчастный негр, не смея продолжать, Остановился в страхе и смущенье, Когда растущей ярости гроза Зажгла Гюльбее щеки и глаза. 102 Предвидя, что такие проявленья Сулят неотвратимую беду, Баба повергся ниц, прося прощенья, И рассказал правдиво, что Дуду Достался Дон-Жуан на попеченье; Он в этом обвинял свою звезду, Клянясь Кораном и святым верблюдом, Что это все случилось просто чудом. 103 Он проводил Жуана до дверей, А дальше власть его не простиралась. Мамаша этих сотен дочерей Самодержавно всем распоряжалась; Вся дисциплина держится на ней, И негру ничего не оставалось... Любая необдуманная речь Могла опасность новую навлечь. 104 Баба надежду выразил к тому же, Что Дон Жуан умел себя держать: Неосторожность каждая ему же Могла бы поминутно угрожать Мешком и даже чем-нибудь похуже... Во всем признался негр, но рассказать О сне Дуду он как - то не решался И ловко обойти его пытался. 105 Он говорил бы, верно, до сих пор, Но, сдвинув брови, грозная Гюльбея Смотрела на рассказчика в упор. Она с трудом дышала. Пламенея, Сверкал ее нахмурившийся взор, И, как роса на трепетной лилее, От дурноты, волненья и тоски Холодный пот покрыл ее виски. 106 Она была не слабого десятка И к обморокам вовсе не склонна, Но в то мгновенье нервного припадка Выказывала признаки она; Так ужаса мучительная схватка, Агонии холодная волна Сжимают наше сердце на мгновенье В минуты рокового потрясенья. 107 Как Пифия в пророческом бреду На миг она застыла, вся во власти Агонии отчаянья, в чаду Смятения, неистовства и страсти. Как будто кони, потеряв узду, Ей сердце рвали яростно на части. И, задыхаясь, мертвенно - бледна, Вдруг опустила голову она. 108 Она поникла, странно молчалива, Как будто ослабевшая от ран; Ее власы, как тень плакучей ивы, Рассыпались на шелковый диван, Вздымалась грудь тревожно и тоскливо, Как возмущенный бурей океан; Натешившись, швыряет он устало Одни обломки на песок и скалы. 109 Как я сказал, лицо ее закрыли Распущенные волосы; рука Упала на диван в немом бессилье, Безжизненна, прозрачна и тонка... Эх, трудно мне писать в подобном стиле; Поэт, а не художник я пока; Слова не то что краски: эти строки Лишь контуры да слабые намеки! 110 Баба отлично знал, когда болтать, Когда держать язык свой за зубами. Надеялся он бурю переждать, Не соревнуясь с грозными волнами. Гюльбея встала и прошлась опять По комнате. Следя за ней глазами, Заметил он: гроза проходит, но Утихомирить море мудрено. 111 Она остановилась, помолчала, Прошлась опять; тревожный нервный шаг Ускорила и снова задержала. Известно, что походка - верный знак; Не раз она людей изобличала. Саллюстий нам о Катилине так Писал: у темных демонов во власти И в поступи являл он бури страсти. 112 Гюльбея к негру обратилась: "Раб! Вели их привести, да поскорее!" Султанши голос был немного слаб, Но понял бедный евнух, цепенея, Что никакая сила не могла б Спасти виновных. Он спросил Гюльбею, Кого к ее величеству тащить, Дабы ошибки вновь не совершить. 113 "Ты должен знать! - Гюльбея отвечала. - Грузинку и любовника ее! Чтоб лодка у калитки ожидала... Ты понял приказание мое?" Но тут она невольно зам