жет иметь более широкое и более узкое значение. В широком смысле "пилигримом" называется всякий пребывающий вне своей родины; в узком смысле "пилигримами" называются лишь те, кто идут к дому Святого Иакова или оттуда возвращаются. Следует знать, что существует три названия для тех людей, которые путешествуют для служения Всевышнему: они называются "пальмоносцами", так как они отправляются в заморские пределы и часто приносят оттуда пальмовые ветви; они называются "пилигримами", когда идут в Галисию2, так как гробница Святого Иакова находится дальше от его отечества, чем усыпальницы других апостолов; они называются "ромеями", направляясь в Рим,-- туда и шли те, кого я называю "пилигримами". Этот сонет я не делю, ибо он достаточно ясен из предпосланного ему толкования. Задумчиво идете, пилигримы, И в ваших мыслях чуждые края. Вы миновали дальние моря, 4 В скитаниях своих неутомимы. Не плачете, неведеньем хранимы, Проходите, все чувства затая, А всех людей пленила скорбь моя, 8 Печали их -- увы! -- неутолимы. Но если б захотели вы внимать Тем вздохам сердца, что всечасно внемлю, 11 Оставили б, рыдая, град скорбей. Покинуло блаженство эту землю, Но то, что можем мы о ней сказать, 14 Источник слез исторгнет из очей. XLI Затем две благородные дамы попросили меня послать им мои стихи. Думая об их достоинствах, я решился написать для них нечто новое и послать новые мои стихи вместе с другими произведениями; таким образом я надеялся с большими почестями удовлетворить их просьбу. Тогда я сложил сонет, повествующий о моем состоянии, и послал им его с предыдущим сонетом и тем, что начинается: "Пусть скорбь моя звучит в моем привете..."1 Сонет, мною тогда сочиненный, я начал так: "За сферою..." Он содержит пять частей. В первой части я открываю, куда направляется мой помысел, именовав его одним из его проявлений2. Во второй я говорю, почему поднимается он столь высоко, то есть о том, кто его возносит. Из третьей явствует, что я видел, так как я упомянул о некой даме, которой воздается честь на небесах. И тогда я называю мой помысел "духом-пилигримом", ибо духовно восходит он горй и, как пилигрим, покинув свою родину, остается в горних пределах. В четвертой части я говорю, что он видел ее в таком измененном облике, что я не смог уразуметь его рассказа. Должно понять, что помысел мой вознесся, дабы постичь достоинства благороднейшей дамы, на такую высоту, что разум мой не дерзнул за ним последовать3. Поистине наш разум в сравнении с присноблаженными душами не более как слабое око в сравнении с солнцем; об этом говорит Философ во второй книге своей "Метафизики". В пятой части повествуется, что я не в силах был уразуметь, куда влечет меня мой помысел, а также проникнуть в чудесные свойства моей дамы,-- я понял лишь одно: что этот помысел заключил в себе образ моей дамы, ибо я непрестанно слышу в сердце своем ее имя. В конце пятой части я говорю "дамы дорогие", чтобы понятно было, к кому я обращаюсь. Вторая часть начинается так: "И в сердце..."; третья: "И, достигая область вожделенья..."; четвертая: "Не понял я..."; пятая: "В моей душе скорбящей..." Необходимо еще тщательнее подвергнуть делению этот сонет и утонченнее объяснить его; все же, думается мне, можно удовлетвориться этим истолкованием, поэтому я не буду утруждать себя дальнейшими подразделениями. За сферою предельного движенья Мой вздох летит в сияющий чертог. И в сердце скорбь любви лелеет Бог 4 Для нового Вселенной разуменья, И, достигая область вожделенья, Дух-пилигрим во славе видеть мог Покинувшую плен земных тревог, 8 Достойную похвал и удивленья. Не понял я, что он тогда сказал, Столь утонченны, скрытны были речи 11 В печальном сердце. Помыслы благие В моей душе скорбящей вызывал. Но Беатриче -- в небесах далече -- 14 Я слышал имя, дамы дорогие. XLII После этого сонета явилось мне чудесное видение, в котором я узрел то, что заставило меня принять решение не говорить больше о благословенной, пока я не буду в силах повествовать о ней более достойно1. Чтобы достигнуть этого, я прилагаю все усилия, о чем она поистине знает. Так, если соблаговолит Тот, Кем все живо, чтобы жизнь моя продлилась еще несколько лет, я надеюсь сказать о ней то, что никогда еще не было сказано ни об одной женщине2. И пусть душа моя по воле владыки куртуазии вознесется3 и увидит сияние моей дамы, присноблаженной Беатриче, созерцающей в славе своей лик Того, "qui est per omnia saecula benedictus"*.