а, а в будущем сильней Мощь кубов перегонных возрастет, Реторт, машин, пославших вызов небу, Что внуки Сима, Хама и Яфета Уже сейчас летают так свободно И будут все свободнее летать. Нет, желудей никто не будет есть, Коль голод не понудит; но оружье Не будет праздным. И земля с презреньем И золото, и серебро отвергнет, Прельстившись векселями. И, как прежде, Счастливое людское племя будет Кровь ближних проливать своих: Европа И дальний брег Атлантики - приют Цивилизации последний - будут Являть собой кровавые поля Сражений всякий раз, как роковая Причина - в виде перца, иль корицы, Иль сахарного тростника, иль вещи Любой другой, стать золотом способной,- Устроит столкновенье мирных толп, И при любом общественном устройстве Всегда пребудут истинная ценность И добродетель, вера, справедливость Общественным удачам чужды, вечно Посрамлены, побеждены пребудут - Уж такова природа их: всегда На заднем плане прятаться. А наглость, Посредственность, мошенничество будут Господствовать, всплывая на поверхность. Могущество и власть (сосредоточить Или рассеять их) - всегда во зло Владеющий распорядится ими, Любое дав тому названье. Этот Закон первейший выведен природой И роком на алмазе, и его Своими молниями не сотрут Ни Вольта, ни Британия с ее Машинами, ни Дэви, ни наш век, Струящий Ганг из новых манифестов. Вовеки добрым людям будет плохо, А негодяям - хорошо; и будет Мир ополчаться против благородных Людей; вовеки клевета и зависть Тиранить будут истинную честь. И будет сильный слабыми питаться, Голодный нищий будет у богатых Слугою и работником; в любой Общественной формации, везде - Где полюс иль экватор - вечно будет Так до поры, пока земли приюта И света солнца люди не лишатся. И зарождающийся золотой Век должен на себе нести печать Веков прошедших, потому что сотни Начал враждебных, несогласий прячет Сама природа общества людского, И примирить их было не дано Ни мощи человека, ни уму, С тех пор как славный род наш появился На свет; и будут перед ними так же Бессильны все умы, все начинанья И все газеты наших дней. А что Касается важнейшего, то счастье Живущих будет полным и доселе Невиданным. Одежда - шерстяная Иль шелковая - с каждым днем все мягче И мягче будет. Сбросив мешковину, Свое обветренное тело в хлопок И фетр крестьяне облекут. И лучше По качествам, изящнее на вид Ковры и покрывала станут, стулья, Столы, кровати, скамьи и диваны, Своей недолговечной красотой Людские радуя жилища. Кухню Займет посуда небывалых форм. Проезд, верней, полет Париж - Кале, Оттуда - в Лондон, Лондон - Ливерпуль Так будет скор, что нам и не представить; А под широким ложем Темзы будет Прорыт тоннель - проект бессмертный, дерзкий, Волнующий умы уж столько лет. Зажгутся фонари, но безопасность Останется такою же, как нынче, На улицах безлюдных и на главных Проспектах городов больших. И эта Блаженная судьба, и эта радость- Дар неба поколениям грядущим. Тот счастлив, кто, покуда я пишу, Кричит в руках у бабки повивальной! Они застанут долгожданный день, Когда определит научный опыт - И каждая малютка с молоком Кормилицы узнает это,- сколько Круп, мяса, соли поглощает город За месяц; сколько умерших и сколько Родившихся записывает старый Священник; и когда газеты - жизнь Вселенной и душа ее, источник Единственный познанья всех эпох,- Размножившись при помощи машин Мильонным тиражом, собой покроют Долины, горы и простор безбрежный Морей, подобно стаям журавлиным, Летящим над широкими полями. Как мальчик, мастерящий со стараньем Дворец, и храм, и башню из листочков И щепок, завершив едва постройку, Все тотчас рушит, потому что эти Листочки, щепки для работы новой Нужны, так и природа, доведя До совершенства всякое свое, Искусное подчас, сооруженье, Вмиг начинает разрушать его, Швыряя вкруг разрозненные части, И тщетно было бы оберегать Себя или другого от игры Ужасной этой, смысл которой скрыт От нас навеки; люди, изощряясь На тысячи ладов, рукой умелой Деянья доблестные совершают; Но всяческим усильям вопреки Жестокая природа, сей ребенок Непобедимый, следует капризу Любому своему и разрушенье Все время чередует с созиданьем. И сонм разнообразных, бесконечных, Мучительных недугов и несчастий Над смертным тяготеет, ждущим тупо Неотвратимой гибели. Внутри, Снаружи злая сила разрушенья Настойчиво преследует его И, будучи сама неутомимой, Его терзает до поры, пока Не упадет он бездыханный наземь, Сраженный матерью своей жестокой. А худшие несчастья человека, О благородный друг мой,- смерть и старость, Которые рождаются в тот миг, Когда губами нежного соска, Питающего жизнь, дитя коснется. Мне кажется, что это изменить Век девятнадцатый (и те, что следом Идут) едва ли более способны, Чем век десятый иль девятый. Если Возможно именем своим назвать Мне истину хоть иногда,- скажу, Что человек несчастен был и будет Во все века, и не из-за формаций Общественных и установок, но По непреодолимой сути жизни, В согласье с мировым законом, общим Земле и небу. Лучшие умы Столетья моего нашли иное, Почти что совершенное решенье: Сил не имея сделать одного Счастливым, им они пренебрегли И стали счастия искать для всех; И, обретя его легко, они Хотят из множества несчастных, злых Людей - довольный и счастливый сделать Народ: и это чудо, до сих пор Газетой, и журналом, и памфлетом Не объясненное никак, приводит В восторг цивилизованное стадо. О, разум, о, умы, о, выше сил Дар нынешнего века проницать! Какой урок познанья, как обширны Исследованья в областях высоких И в областях интимных, нашим веком Разведанные для веков грядущих, О Джино! С верностью какой во прах Он в обожанье падает пред теми, Кого вчера осмеивал, а завтра Растопчет, чтоб еще чрез день собрать Осколки, окурив их фимиамом! Какое уваженье и доверье Должно внушать единодушье чувств Столетья этого, вернее, года! Как тщательно нам надобно следить, Чтоб наша мысль ни в чем не отклонилась От моды года этого, которой Придет пора смениться через год! Какой рывок свершила наша мысль В самопознанье, если современность Античности в пример готовы ставить! Один твой друг, о досточтимый Джино, Маэстро опытный стихосложенья, Знаток наук, искусства критик тонкий, Талант, да и мыслитель из таких, Что были, есть и будут, мне сказал: "Забудь о чувстве. Никому в наш век, Который интерес нашел лишь в том, Что обществу полезно, и который Лишь экономикой серьезно занят, До чувства нету дела. Так зачем Исследовать сердца свои? Не надо В себе самом искать для песен тему! Пой о заботах века своего И о надежде зрелой!" Наставленье, Столь памятное мне! Я засмеялся, Когда комичный чем-то голос этот Сказал мне слово странное "надежда"- Похожее на звуки языка, Забытого в младенчестве. Сейчас Я возвращаюсь вспять, иду к былому Иным путем - согласен я с сужденьем, Что, если хочешь заслужить у века Хвалу и славу - не противоречь Ему, с ним не борись, а повинуйся, Заискивая: так легко и просто Окажешься средь звезд. И все же я, Стремящийся со страстью к звездам, делать Предметом песнопений нужды века Не стану - ведь о них и так все больше Заботятся заводы. Но сказать Хочу я о надежде, той надежде, Залог которой очевидный боги Уже нам даровали: новым счастьем Сияют губы юношей и щеки, Покрытые густыми волосами. Привет тебе, привет, о первый луч Грядущего во славе века. Видишь, Как радуются небо и земля, Сверкают взоры женские, летает По балам и пирам героев слава. Расти, расти для родины, о племя Могучее. В тени твоих бород Италия заблещет и Европа И наконец весь мир вздохнет спокойно, И вы, смеясь, привет пошлете, дети, Родителям колючим, и не бойтесь Слегка при этом поцарапать щеки. Ликуйте, милые потомки,- вам Заветный уготован плод - о нем Давно мечтали: суждено увидеть Вам, как повсюду воцарится радость, Как старость будет юности счастливей, Как в локоны завьется борода, Которая сейчас короче ногтя. XXXIII ЗАКАТ ЛУНЫ Пустынной, тихой ночью Над спящими полями И серебром волны Блуждает легкий ветер; И тысячи видений Обманчиво волшебных Колышутся вдали: Деревья и озера, Руины и холмы... Но вот - луна заходит За Альпы, Апеннины Иль, исчезая, тонет В Тирренском море сонном,- И обесцвечен мир! С него сбегают тени; Долины и холмы Окутывает сумрак; Осиротела ночь! Один, унылой песней Погонщик провожает Последний отблеск лунный, Ему сиявший нежно И озарявший путь. Так исчезает грустно Мечтательная юность! С ней исчезают тени, Волшебные обманы, Скрывается надежда - И сиротеет жизнь! Темна и одинока, Она пустеет мрачно. Напрасно путник ищет Во мраке непроглядном Конца пути глухому, Сверкающих огней... Одно он видит: стали Ему чужими - люди, И он - чужим земле! Была бы слишком светлой Людская наша доля, Когда бы длилась юность Всю жизнь... хотя и юность Дарит крупицы счастья Ценой больших страданий! Но слишком был бы мягок Закон судьбы и смерти, Не будь поры унылой - Пустой "средины жизни". А там готовят боги Венец мучений - старость, Когда желанья живы, А цели - безнадежны, Страданья неизбежны И впереди темно... О, горы и долины! Когда луна исчезнет И ночи темный полог Не серебрится больше Мерцаньем голубым,- Недолго остаетесь Во тьме вы сиротами: Заря блеснет с востока, И просветлеет небо! Блистающее солнце Зажжет его лучами - И все зальет сияньем! Но жизнь, когда покинет Ее богиня-юность, Не загорится больше Иным и ярким светом. Она - вдова навеки. Ночь старости уныла, И небом ей положен Предел один: могила. XXXIV ДРОК, ИЛИ ЦВЕТОК ПУСТЫНИ Но люди более возлюбили тьму, нежели свет. Евангелие от Иоанна, III, 19 Здесь, на хребте иссохшем Немыслимой горы, Везувия-злодея, Где ни деревьев, ни цветов не видно, Разбрасываешь редкие кусты Лишь ты, душистый дрок. Я видел: стебель твой, пустыни друг, Был украшеньем диких мест вокруг Стен города, когда-то Цветущего, как женщина; казалось, Великолепья прежнего утрата Была ясней из-за цветов твоих. И вот тебя я вижу вновь окрест, Любитель мрачных мест, Покинутых всем миром, Несчастья спутник верный. На этой почве, пеплом Засыпанной бесплодным, Окаменевшей лавою покрытой, Звенящей под ногой скитальца; здесь, Где, извиваясь в солнечных лучах, Змея ютится, здесь, Где кролик убегает В знакомую извилистую норку, Когда-то были пашни и усадьбы Богатые, колосья золотились, Стада мычали; тут Владык дворцы стояли; Цвели сады - приют Досугов их, и в славе города; Но их и всех, кто жил в них, затопил Поток, извергнут бешеной горой, Из огненного зева изрыгавшей Фонтаны молний. Нынче все вокруг Развалинами стало, Где ты растешь, цветок прекрасный; как бы Сочувствуя чужому горю, ты Шлешь в небо утешающий пустыню Свой запах нежный. Пусть на эти склоны Придет привыкший славить наш удел, И пусть увидит он Смысл истинный забот О человеке любящей природы. И как могуч наш род, О том узнать здесь истину он сможет: Захочет - половину уничтожит Кормилица-природа, смертных, нас Одним движеньем легким В любой нежданный час, А чуть сильнее вздрогнет - И вмиг исчезнут все. Тут, на земле, осталось следом дивным То самое, что нынче Зовут "грядущим светлым, прогрессивным". Гляди на отражение свое, Век глупый и надменный, Покинувший стезю, Намеченную возрожденной мыслью, Вспять повернув, гордишься тем, что прав, Попятный путь назвав Движением вперед. И все умы, которым Тебя в отцы дала судьбина злая, Твоим капризам потакают льстиво, А за спиной глумливо Кривляются, но я В могилу столь постыдно не сойду - Пусть будет на виду Все, что душа моя Скопила,- я откроюсь, Хоть знаю участь, ждущую того, Кто досаждает веку своему. Над нашим общим злом Смеюсь я до сих пор. Мечтаешь о свободе, но опять Мысль хочешь в слуги времени отдать, Ту мысль, благодаря которой мы Из варварства едва лишь Восстали, мысль во славу Гражданственности, к высям Повсюду судьбы общества ведущей. Тебе же не по нраву Прямая правда о ничтожном месте, Природою нам данном на земле. Поэтому ты стал спиною к свету, И - жалкий трус - ты называешь трусом Стремящегося к свету смельчака, Достойным же - глупца иль хитреца, Кто, над собой глумясь иль надо всеми, Наш бедный жребий славит без конца. И если бедный, слабый человек Быть честным, благородным Желает - он ни называть не должен И не считать себя богатым, сильным, Ни выставлять для нас И доблесть и богатство напоказ; Не должен и того стыдиться он, Что золотом и силой обделен. Он это признает Открыто, заставляя Ценить лишь то, что в нем и вправду есть. И благородным я не в силах счесть Рожденного на гибель, Возросшего в лишеньях И говорящего: "Для наслаждений Я создан!" Изливает Он смрадную гордыню на бумагу И соблазняет будущим блаженством И полнотою счастья (Которые и небу неизвестны, Не только что земле) Всех обитателей планеты нашей, В то время как довольно Морской обычной бури, Землетрясенья или Тлетворных ветров, чтобы навсегда Несчастный смертный сгинул без следа. А благороден тот, Кто может без боязни Очами смертными взглянуть в лицо Уделу общему и откровенно, Ни слова не скрывая, Поведать о несчастной доле нашей, О жизни беззащитной и ничтожной; Тот благороден - сильный и великий В страданьях,- кто несчастья Не углубляет тем, Что зло таит на брата (всяких бед Опасней это), в горе Своем не человека обвиняя, Но истинно виновную, для смертных Мать - по рожденью, мачеху - по жизни. Ее-то благородный человек Врагом и называет, И, полагая, что в боренье с ней Сплоченней и сильней Все общество людское стать должно,- Считает он людей Одним союзом, предлагая всем Свою любовь сердечную, всегда Спеша на помощь или прося о ней В опасностях бесчисленных, в тревогах Борьбы всеобщей. Он Считает глупым брать оружье, ставить На ближних западни В ответ на оскорбленья их; они - Друзья на поле битвы; разве можно Лицом к лицу с врагом, в разгар сраженья, Противника забыть И учинить жестокий спор с друзьями И собственные рати, Мечом сверкая, в бегство обращать? Когда народ опять Узнает эти мысли, как когда-то, И страх перед природой, Всех издавна связавший В общественную цепь, чуть-чуть ослабнет Благодаря познанию - тогда Содружество людей, Добро и справедливость Взойдут не из чванливого безумства, На коем честность зиждется толпы, Хоть неизбежное грозит паденье Всему, что зиждется на заблужденье. Сижу я часто ночью Здесь, в безотрадном месте, Одетом в траур замершим потоком, Хранящим вид движенья; здесь, в степи Унылой, вижу я, Как в чистом синем небе блещут звезды, Там, в море, отражаясь; Как в ясной пустоте весь мир сверкает И вспыхивают искры. Когда на них я устремляю взгляд, Мне кажется, горят Лишь точки в вышине, а в самом деле Земля с ее морями В сравненье с ними точка - так они Огромны, и не только человек - Им не видна планета, Где человек затерян; и когда Я вижу те далекие созвездья, Что кажутся туманом, Откуда уж ни люди, ни земля Неразличимы, ни все наши звезды Бесчисленные вместе с ярким солнцем, Иль выглядят такими, как они Нам видятся - в туманном свете точкой,- Когда я вижу это,- Каким в моих глазах Ты выглядишь, о род людской! И вспомнив Об участи твоей, которой символ - Земля вот эта под моей ступней, И вспомнив также то, Что видишь ты в себе и господина, И цель всего, и вспомнив, как ты любишь Пустую болтовню; и как поэты, Из-за тебя вселенную забыв И обратясь к неведомой песчинке По имени Земля, тебя развлечь Стараются; и как ты до сих пор, Когда мы превзошли расцветом знаний Все времена другие, Ум оскорбляешь истинный, чтоб только Мечтанья смехотворные воскресли,- Тогда не знаю я: в душе моей Насмешка или жалость - что сильней? Как маленькое яблоко, созрев, В осенний день летит На землю и уничтожает, давит И сокрушает тяжестью паденья Построенные в мягкой Земле, с большим трудом, Жилища муравьев, все их богатства, Накопленные летом терпеливо, Так ночь и разрушенье, Швыряя сверху пемзу, Куски горы и пепел, Гремящим лоном в вышину небес Извергнутые, вместе С бегущим по траве Взбесившимся потоком Расплавленных камней, Металла и песка, За несколько мгновений искрошили, Засыпали и смяли Обласканные морем города На дальнем берегу; теперь пасутся Здесь козы; города Другие поднимаются, подножьем Им служат погребенные, а стены Повергнутые злобная гора Как будто попирает. Природе эта нравится игра: Ей род людской - что племя муравьев. Различье только в том, Что муравьи, конечно, плодовитей И числят меньше бедственных событий. Уж восемнадцать минуло столетий С тех пор, как в диком пламени исчезли Людские поселенья - Крестьянин же, возделавший вот эти Пустые обессиленные земли Под жалкий виноградник, Еще бросает трепетные взгляды На роковую гору, Хоть присмиревшую, но все еще Внушающую ужас И все еще грозящую ему, Его семье и скарбу Уничтоженьем. Часто Несчастный ночь без сна Лежит на крыше хижины своей Под свежим ветерком, и то и дело Он вскакивает, глядя На изверженье страшного огня Через хребет песчаный Из лона дикого, и отражают Все это вод глубины Вблизи Неаполя и Мерджеллины. И если он заметит, что огонь Придвинулся, или услышит звуки Клокочущей внутри его колодца Воды кипящей, он поспешно будит Детей, жену и, захватив с собой Все, что успел, бежит И издали глядит, Как милое гнездо с клочком земли - От голода защитой - Становится добычей Потока разрушительного, с треском Ползущего, чтоб затопить его. Прошли века забвенья, Погибшая Помпея вновь открылась Для солнечных лучей, Как бы скелет, землею Из скупости иль жалости наверх Отныне возвращенный; И странник созерцает На площади пустынной Средь колоннад разрушенных, двойной Хребет, в дыму вершину, Еще грозящую руинам древним. Средь ужасов, таинственною ночью, Как будто мрачный факел, В пустом дворце, вдруг видит он воочью: В театре опустевшем, В домах разрушенных, в руинах храма,- Нетопырей приюте,- Мелькает отблеск смертоносной лавы, Пылающей вдали, Окрашивая местность в красный цвет. Вот так природа, ни о человеке Не ведая, ни о веках, которым Он дал названье древних, И ни о том, что внуки дедам вслед Приходят, остается вечно юной. И путь ее столь длинен, Что кажется она недвижной. Гибнут Народы. И погибель все пророчит. Природе дела нет. А человек о вечности бормочет. И ты, о слабый дрок, Душистыми кустами Украсивший пустыню, скоро ты Отступишь перед силою жестокой Подземного огня, когда ползком, Не зная, не жалея ни о ком, Он будет возвращаться И к зарослям твоим бессильным жадно Язык протянет свой. И ты, склонясь безвинной головой, В потоке тотчас сгинешь: Но до того мгновенья унижаться Не станешь ты, моля о снисхожденье У будущего палача; но также Не воззовешь в безумии гордыни Ни к звездам, ни к пустыне, Где от рожденья ты играешь роль Не властелина рока, но раба. Глупа людей природа и слаба, Ты ж мудр и мощен столь, Что знаешь истину: в твоем бессмертье Ни ты не властен, ни твоя судьба. XXXV ПОДРАЖАНИЕ От родимой ветки Листик оторвался И расстался с буком. - Ты куда летишь? - Ветр меня на крыльях Вынес на просторы Чрез моря и горы. Но, познав паренье, Я грущу о том, Что нагрянут грозы - Кану я в забвенье С лепестками розы, С лавровым листом. XXXVI ШУТКА Когда юнцом попал я в мастерскую И к Музам поступил на обученье, Одна из них, взяв за руку меня, Весь день со мной ходила И ремеслу учила, А я был весь - терпенье. Зато ее урок Пошел мне явно впрок. Увлекся я словами, И собственные чувства По правилам искусства Мог выразить и прозой, и стихами. Однажды я спросил: "Напильник, Муза, где?" Она в ответ: "Он истесался после стольких лет".- "Так замени его,- Не унимался я.- Ведь все ветшает".- "Согласна. Времени мне не хватает". ФРАГМЕНТЫ XXXVII Альцет Мелисс, послушай, мне приснился сон Сегодня ночью, и о нем я вспомнил, Когда луну увидел из окна, Которое у нас на луг выходит. Взглянув наверх, я удивился вдруг: Луна от неба стала отрываться. Казалось мне, что, падая на землю, Она росла ну прямо на глазах И вскоре наконец на луг упала. Она была с бадью, и из нее С шипеньем сыпались на траву искры. А пар валил такой, какой бывает, Когда горящий уголь в воду бросим. Вот так же и луна, как я сказал, Чернела, постепенно угасая, И вся земля вокруг нее дымилась. На небо посмотрев, узрел я там След от сиянья, а верней, дыру, В которой ранее была луна. Я до сих пор не отрешусь от страха. Мелисс Немудрено, что ты так испугался. Луна могла б в твой огород свалиться. Альцет Не правда ль? Мы частенько видим летом Паденье звезд? Мелисс У неба их немало. Невелика потеря, коль одна Из них на землю упадет,- звезд тыщи, А вот луна одна. Ее паденье Никто не видел, разве что во сне. XXXVIII Напрасно уповал я на подмогу И дождь с грозою слезно умолял Не отпускать любимую в дорогу. Всю ночь в лесу так ветер завывал, Что грома в небе заглушал ворчанье. Но час предутренней зари настал. О тучи, небо и земли дыханье, Она отправиться готова в путь, Забыв о жалости и состраданье! О буря, вой и сделай что-нибудь, Чтоб небо сплошь покрылось облаками, А солнце не смогло бы день вернуть! Но тщетно. Ветер стих, и над полями Вновь разнотравья пряный аромат. Жестоко солнце поступает с нами. XXXIX Последний луч на западе угас. Дымок из труб над крышами струится, И громче лай собак в вечерний час. Когда от дум заветных ей не спится, Она уходит, чтоб побыть одной И красотой ночною насладиться. Округа сплошь посребрена луной - Родной сестрою нашего светила. Гирлянда леса в темени ночной. Вот роща шепотом заговорила. В густых кустах защелкал соловей, Но песнь его безрадостна, уныла. Вдали спит гладь морская; вместе с ней Уснули и окрестные селенья. В горах блужданье сумрачных теней. Лесистые холмы, как привиденья; Царит в долине мрачной тишина - Ничто ночного не нарушит бденья. Едва всплывет росистая луна, Приходит дева к ночи на свиданье. Ты мог спросить бы: счастлива ль она? Слова напрасны - дева в ожиданье И слушает, но голос сердца сник. О, как ей сладостны воспоминанья О прежних днях, промчавшихся как миг, Когда она была полна надежды! Но нынче в душу девы страх проник. Хоть ночь, надев привычные одежды, Окутала лазурь сплошною мглою, Но нет успокоения, как прежде. Уж тучи дождевые пред грозою Надвинулись стеной из-за холмов, Сокрывши звезды с бледною луною. И дева видит, стая облаков Теснит просветы в небе, прочь их гонит - Вконец небесный потемнел покров. Свет угасает, лес не спит и стонет, Гуляет буйный ветер средь ветвей, К земле деревья в озлобленье клонит. Он завывает, дует все сильней, Своей натуре неуемной вторя, И будит чутких птиц, лесных зверей. А грозовые тучи, с ветром споря, Растут, нависнув низко над землей, И простираются от гор до моря. Земля ослепла - тьма стоит стеной, И слышно, как сперва заморосило, И вскоре дождь нагрянул проливной. А небо тучами сплошь обложило, И вспышки ярких молний взор слепят. Буреет почва, мокнет, как могила. Колени девы под дождем дрожат. А сверху гром раскатисто грохочет, Как ниспадающий с гор водопад. Пред нею дикое разгулье ночи, Власы и платье ветер растрепал - Она бежать пустилась что есть мочи. Беглянку ветер тотчас обогнал, Пахнув в лицо ей брызгами и хладом, Свистел ей в уши, злобно завывал. Разверзлись хляби - мир стал сущим адом. Гроза в пути крушила все подряд, Как будто звери выли где-то рядом, А сверху сыплется каменьев град. От страха дева сжалась, онемела И в сторону отводит робкий взгляд. Одежда мокрая сковала тело, Почти не видя ничего вокруг От ярких вспышек молний то и дело, Она пошла и обернулась вдруг, И тотчас туча в небе растворилась, А вместе с ней угаснул сердца стук. Все смолкло - дева в камень превратилась. XL С ГРЕЧЕСКОГО ИЗ СИМОНИДА Любая суета мирская Во власти Зевса или чад его. И наша жизнь земная Зависит, как всегда, От прихоти суда, Чинимого вслепую злой судьбой. Но в сущности своей Идем мы все проторенною тропой, А дни бегут чредой. Душа надеждами себя питает, Чтоб жизнь была милей. Аврора нас порою привечает И дух наш укрепляет. Всем естеством своим Мы отвергаем старость. Хоть Плутос и другие божества Щедры на обещанья и слова, Посулы их, как дым, Рассеиваются, вызывая жалость. А подойдя к порогу, Где Марс сложил истлевшие скелеты И где зловеще плещут воды Леты, Мы никого не кликнем на подмогу, И нас поглотит роковая бездна. Чтоб положить конец несчастной доле С обидами, слезами И нашими грехами, Порой мы лезем в петлю поневоле. Мое, однако, мненье, Что умный человек не станет вновь Испытывать терпенье Своей судьбы. Коль не остыла кровь, Он будет болью поверять любовь. XLI ИЗ НЕГО ЖЕ У жизни быстротечен оборот, И нет иного мненья - Так порешил вершитель судеб Зевс. В согласии живет С природой наше семя, Хотя порой сомненья В сознанье многих порождает время. Наивные надежды Почти со дня рожденья Соблазнами смущают наши вежды. Пора весны и радости Уступит место старости - Мольбы напрасны. Не вернуть былого. Тот немощи и смерти не страшится, В ком дух здоров, да и крепка основа. Кто ж из последних пыжится силенок, Чтоб отвратить конец фатальный, Как все, в прах обратится. Душа всегда готова С младенческих пеленок Отправиться в путь дальний, Подлец ты иль невинен, как ребенок. Одно не забывай: Желанья с возрастом соразмеряй.  * ПРИМЕЧАНИЯ *  Сборник своих канцон, од, идиллий и элегий Джакомо Лео- парди назвал Canti, то есть песни. При жизни поэта вышло три издания его "Песен", помимо отдельных публикаций в различных журналах. Последнее издание, исправленное и дополненное ав- тором, увидело свет после смерти Леопарди. Во второй половине XIX века его стихотворения стали по- являться в российской периодике в переводах А. Барыковой, В. Буренина, М. Ватсон, В. Вольтке, Л. Граве, П. Ковалевского, В. Костомарова, Л. Кобылинского, Н. Курочкина, Д. Минаева, Д. Михайловского, В. Павловской, А, Плещеева, А. Орлова, Н. Сазонова, С. Саянова, Н. Соколова, М. Шелгунова и др. Уже по этому перечню переводчиков можно судить, какой интерес вызы- вала поэзия Леопарди в России, где в разное время вышли че- тыре его поэтических сборника: в переводах Д. Симоновского, Киев, 1888; В. Помяна, СПб., 1893; И. Тхоржевского, СПб., 1908; и, наконец, после более чем полувекового промежутка в переводах А. Ахматовой и А. Наймана, М" 1967, 1989. Предлагаемый ныне пятый сборник, подготовленный к двух- сотлетию со дня рождения Леопарди, является наиболее полным и впервые включает все тридцать шесть стихотворений и пять фрагментов. Расположение и нумерация стихов, указанная при жизни автором, соответствует итальянскому каноническому из- данию (Leopardi Giacomo. Canti. Rizzoli, 1981). К Италии. Канцона из семи двадцатистрочных строф с чере- дованием одиннадцатисложных и семисложных стихов. Схема риф- мовки нечетных строф: ABcdABCeFGeFHGIhIMiM (свободны четвер- тая и семнадцатая строки). Схема четных строф иная: AbCDaBDEFg EfHglHLMiM (здесь свободны третья и семнадцатая строки). Написана в Реканати в 1818 году с посвящением поэту Вин- ченцо Монти, снятым автором в последующих изданиях. Ис- пользуя язык поэзии, Леопарди предвосхищает мысли, изложен- ные им в известной работе "Рассуждения итальянца о романти- ческой поэзии". Начиная с 1859 года канцона неоднократно публиковалась в России (существует десять ее переводов на русский язык). Гермы - четырехгранные столбы, увенчанные скульптурной головой первоначально Гермеса (отсюда название), затем дру- гих богов, а позднее полководцев, философов и др. Служили важным элементом дворцово-паркового убранства, а также меже- выми знаками и дорожными указателями. Где сыновья твои?..//В чужих краях сражаются.- Речь идет об итальянских солдатах в составе наполеоновских войск в России. Ксеркс - персидский царь (V век до н. э.). Симонид- греческий поэт (VI-V вв. до н. э.). К памятнику Данте, который сооружается во Флоренции. Канцона. Написана в Реканати в сентябре-октябре 1818 года. Поводом к ее написанию послужило обращение видных обществен- ных деятелей о намерении увековечить память Данте. Памятник работы скульптора Стефано Риччи был открыт во Флоренции в 1830 году на площади перед церковью Санта Кроче. Канцона со- держит двенадцать строф, из которых первые одиннадцать имеют семнадцать, а последняя тринадцать строк. Схема рифмовки нечетных строф: aBcADBeFDGEFGHI hi; чет- ных строф: ABcADbEfDGEfGHlhi; последней строфы: AbACbDEDeFGfG. Хоть ныне наш народ // Обрел покой под белыми крылами - то есть после установленного мира Венским конгрессом в 1814-1815 гг. Но он поныне гость,//Где вечное обрел успокоенье. Изг- нанный из родной Флоренции Данте умер и похоронен в Равенне. С певцом Меонии стал вровень он.- Имеется в виду Гомер, родившийся в Меонии (Лидия) на Ближнем Востоке. А итальянцы гибли.- Речь идет об Итальянском корпусе, участвовавшем в походе Наполеона против России в 1812 году. К Анджело Май, когда он нашел рукопись Цицерона "О Рес- публике". Канцона написана в Реканати в январе 1820 года, когда, по признанию самого автора, "стихи чудодейственным образом слетали с кончика пера". Посвящена графу Леонардо Триссино из Виченцы, с которым автор переписывался. Канцона содержит двенадцать строф по пятнадцати строк в каждой. Схе- ма рифмовки единая: AbCBCDeFGDeFGHH. Анджело Май - главный хранитель миланской библиотеки Амброзиана, обнаруживший рукопись Цицерона в Ватикане, что и послужило поводом к написанию канцоны. В письме к болонскому журналисту П. Бригенте 20 апреля 1820 года Леопарди пишет: "Отец мой не подозревает, что под данным названием сокрыта канцона, полная ужасающего фанатизма" (фанатизмом он называ- ет свои патриотические настроения, с которыми его отец, от- личавшийся консервативными взглядами, вряд ли смог согла- ситься). Бесстрашный итальянец.- Анджело Май. Еще твой прах священный не остыл.- О Данте Алигьери. Другой певец, умелыми руками.- Подразумевается Франческо Петрарка. Со звездами и морем, лигуриец.- Христофор Колумб, уроже- нец Генуи в итальянской области Лигурия. Столпы Геракла за кормой оставил - то есть пройдя Гиб- ралтарский пролив. Его рожденье озарил луч солнца.- Речь идет о Лодоцико Ариосто, авторе рыцарской поэмы "Неистовый Роланд". Возвышенный твой ум, Торквато.- Торквато Тассо, как и Ариосто, выдающийся поэт эпохи Возрождения, автор рыцарской поэмы "Освобожденный Иерусалим". Пользовался у романтиков славой поэта-страдальца. Их месть была жестока.- Тассо был заточен правителем Феррары в лечебницу для умалишенных. Любовь - последнее земное оболыценье.- Считается, что последней любовью Тассо была герцогиня Элеонора д'Эсте. К нам запоздалое пришло прозренье.- Тассо был увенчан лавровым венцом на смертном одре на Капитолии в Риме. Пока аллоброг гордый не явился.- Поэт и драматург Витто- рио Альфьери, уроженец области Пьемонт, чьих обитателей в старину называли аллоброгами. О мой Витторио...- Витторио Альфьери. На свадьбу сестры Паолины. Канцона из семи строф по пят- надцати строк с единой схемой рифмовки: aBCABCDefGPEghH. Написана в Реканати в октябре-ноябре 1821 года. Поводом послужила объявленная помолвка сестры Паолины с неким А. Пе- роли. В одном из писем от 1 февраля 1821 года Леопарди пи- шет: "Паолина больше не невеста. Она хотела, по моему совету и совету брата Карла, чтобы женитьба была по нынешней моде, т. е. по расчету, и согласилась на брак с этим синьором, редкостным уродом и очень недалеким, но с покладистым харак- тером и богатым. А вот последнее его качество оказалось пре- увеличенным, и готовый брачный контракт не был подписан". Виргиния, ты всех подруг затмила.- Римлянка из простона- родья, которую убил ее отец Луций Виргиний, чтобы избавить дочь от грязных домогательств децемвира Аппия Клавдия. После смерти девушки восставший народ свергнул диктатора (449 г. до н. э.). И ты в Эреб сошла...- то есть в царство мертвых. Победителю игры в мяч. Канцона из пяти строф по тринад- цати строк с единой системой рифмовки: ABCBACDEFDFgG. Напи- сана в ноябре 1821 года с посвящением Карлу Дидими, чемпиону игры в мяч (разновидность русской лапты или испанской пело- ты), ставшему затем видным карбонарием. Канцона по форме на- поминает оды поэта XVII века Г. Кьябрера, воспевшего турниры при княжеском дворе во Флоренции. Кто кровью меч омыл на Марафоне.- Имеется в виду мара- фонская битва афинян с персами в 490 году до н. э. И кто не раз купал коней в Алфее.- Река в Олимпии. К чему, ты скажешь, разжигать напрасно.- По этому поводу автор еще раньше высказывался на страницах своего дневника: "Упражнения, которыми в античные времена люди закаляли тело, были полезны не только для цели войны или жажды славы. Они поддерживали, а вернее, укрепляли воинский дух, смелость, энтузиазм, т. е. качества, которые не могли бы быть в слабом теле. Словом, речь идет о вещах, которые способствуют вели- чию и героизму нации" (Zibaldone, 115, 7 июня 1820 г.) <Здесь и далее цитируются отрывки из "Дневника размышле- ний"Zibaldone di pension. Milano, Garzanti, 1991, 3 Vol. Вы- держки из дневника, писем и "Нравственных очерков" даются в моем переводе.- А. М.>. Наступят годы...- Здесь и далее автор развивает мысль, высказанную им в заметках "О воспитании итальянской молоде- жи": "Не исключено, что наступит время, когда стада будут осквернять руины наших античных святынь". Но близ летейских вод - то есть близ Леты, реки забвения Брут Младший. Канцона из восьми строф по пятнадцати строк в каждой с чередованием одиннадцатисложных и семислож- ных строк. Система рифмовки единая: AbCDCEfGhIKHLrnM. Напи- сана в декабре 1821 года в Реканати, возможно, под влиянием трагедии Альфьери "Брут Второй". Брут Младший - Брут Марк Юний, возглавивший заговор про- тив Юлия Цезаря, своего приемного отца, и покончивший жизнь самоубийством в 42 году до н.э. В отличие от тираноборца Брута Люция Юния (старшего), одного из героев эпохи респуб- ликанского Рима (VI в, до н. э.), у Брута младшего, который причислял себя к "сынам Прометея", сильны богоборческие на- чала. Но у Леопарди богоборчество проявляется лишь в сфере античной мифологии. Брут выступает против фатума, против власти богов, в основе своей тиранической. Поэт никогда не ропщет на христианского Бога, ибо не верит в его существова- ние, но и не богохульствует. В письме к другу Джордани (26 апреля 1819 г.) Леопарди пишет о своем состоянии духа, сход- ном с настроением римского героя: "Не раз я был вынужден слать проклятья, как и умирающий Брут". И на поля Гесперии зеленой - то есть на поля Италии. Коль все ж царите вы на Флегетоне - то есть в преиспод- ней, где течет огненная река Флегетон; у Данте - река кипя- щей крови. ...и в грудь вонзает//Мучительную сталь.- Имеется в виду самоубийство, тему которого автор также развивает и в своем дневнике: "Самоубийство противоречит природе. Но разве все мы живем по законам природы?" (Zibaldone, 23 октября 1821 г.) Лавиния - жена Энея, одного из защитников Трои и леген- дарного родоначальника римлян. ...владыкам Стикса и Олимпа - то есть Ада и Неба. К Весне, или О древних Сказаниях, Канцона из пяти строф по девятнадцати строк в каждой с единой системой расположе- ния рифм: aBCDbEFGHGKLMNoMPP. Написана в Реканати в январе 1822 года. При публикации этой канцоны Леопарди настаивал на том, чтобы слова весна и сказания (а не мифы) печатались с прописной буквы, подчерки- вая этим символическую и мифическую роль обоих слов. Автор перевода Н. Гумилев, готовя в начале 20-х годов для задуман- ной А. М. Горьким "Всемирной литературы" издание нового сборника стихов Леопарди (которое так и не было осуществле- но), сохранил в названии слово миф. Гимн праотцам, или О началах рода человеческого. Стихот- ворение написано в Реканати в июле 1822 года размером гре- ческого гимна. Вместе с предыдущей канцоной образует своеоб- разный диптих - причина, по которой автор поместил их друг за другом. Из задуманного цикла религиозных гимнов автору удалось написать лишь это стихотворение. Эта тема волновала Леопарди с юношеских лет, когда он занимался переводами и вольными переложениями с греческого. Тогда же был создан "Гимн Нептуну", не включенный им в сборник. ...племя//среди лесов калифорнийских.- В дневнике автор часто упоминает племя калифорнийцев, считая его наиболее тесно и органично связанным с природой (Zibaldone, 3180, 3304 ect.). Последняя песнь Сафо. Канцона из четырех строф по восем- надцать одиннадцатисложных и семисложных строк, где рифмуют- ся две последние строки. Написана за семь дней в мае 1822 года в Реканати. В пре- дисловии к канцоне автор пишет: "Основой послужили стихи Овидия о Сафо (эпистола 15, стих 31 и далее). Самая трудная вещь в мире, и почти невозможная,- это вызвать интерес к бе- зобразной персоне; я бы никогда не задался целью задеть чувства читателя рассказом о перипетиях уродства, если бы не некоторые обстоятельства, оказавшие мне огромную услугу: 1) молодость Сафо и ее женственность; 2) ее высочайший дух, ге- ний, чувственность, известность, вернее, бессмертная слава и ее несчастья - все это, полагаю, делало ее более привлека- тельной, грациозной, и если не ее саму, то, по крайней мере, память о ней; 3) и, наконец, ее античность. Нас от Сафо от- деляет огромное временное пространство, искажающее образ и дающее место неопределенности и расплывчатости, что в высшей степени благоприятствует поэзии. И что бы ни говорили об уродливости Сафо, а она вряд ли такой являлась, дух антич- ности, мрак веков и т. д. порождают иллюзии, скрашивающие любой недостаток". Как и "Брут младший", "Последняя песнь Сафо" - это алле- гория человеческого несчастья, протест против фатума и враж- дебных сил природы. Эринии - богини мщения, мифические фурии. Я безответно страсть к тебе питала.- Речь идет о кора- бельщике Фаоне, который получил от Афродиты дар влюблять, в себя всех женщин. По преданию, неразделенная любовь к нему и явилась причиной самоубийства Сафо. Персефона - богиня царства мертвых. Первая любовь. Элегия написана терцинами в Реканати в ночь на 14 декабря 1817 года, о чем поэт уже на следующий день сообщает в письме другу Джордани. Поводом к написанию послужил отъезд молодой дамы, родственницы по отцовской ли- нии, Гертруды Касси Ладзари из Пезаро, гостившей с престаре- лым мужем четыре дня в доме Леопарди и вызвавшей смятение чувств в душе юноши. Это одно из первых самостоятельных поэ- тических творений Леопарди, в котором сильны реминисценции из Петрарки. Одинокий дрозд. Древнейшим архетипом одинокого дрозда является библейский дрозд из псалмов Давида (С1, 8). Канцона состоит из трех разновеликих строф одиннадцати- и семислож- ных строк. В первой строфе рифмуются строки: 1-3, 7-8, 13-15, 16-20 и 17-22. Во второй строфе: 1-3, 7-8, 10-11, 13-15, 16-20, 17-22, 24-27 и 26-28. В третьей строфе: 5-6, 7-12, 8-11-15 и 13-14. Дата и место написания до сих пор вы- зывают споры. Но известно, что задумано стихотворение в 1819 году, а впервые опубликовано в неаполитанском издании 1834 года. С макушки обветшалой колокольни.- Речь идет о колокольне церкви св. Августина XIII века в Реканати, одной из достоп- римечательностей городка, у которой в конце прошлого столе- тия ураганом была снесена остроконечная вершина. Бесконечность. Стихотворение открывает цикл так называе- мых малых идиллий, в который вошли "Вечер праздничного дня", "К луне", "Сон" и "Одинокая жизнь". Написано свободным один- надцатисложным стихом в Реканати весной 1819 года. В отличие от канцон с их многоплановостью и высокой тональностью зву- чания, идиллия "Бесконечность" среди произведений начального периода отличается скупостью выразительных средств и пре- дельно точным отображением действительности. Она наиболее полно соотносится с внутренним миром Леопарди. В своих за- метках поэт отмечает: "Душа видит посредством воображения то, что сокрыто от взора за данными деревьями, изгородью, башней, и ищет в воображаемом пространстве. Она находит там то, что не смогла бы увидеть, не будь ее зрение всеобъемлю- щим" (Zibaldone, 171). Этот холм пустынный.- Холм находится неподалеку от фа- мильного дворца Леопарди. Поэт любил совершать туда одиноч- ные прогулки. Официально холм носит название горы Фавор, но почитатели Леопарди называют его халм Бесконечность. Это стихотворение часто переводилось в России, дважды к нему обращался Вячеслав Иванов. В старых переводах оно носит название "Бесконечное". Для сравнения с современным прочте- нием приводим некоторые из них: Мне дорог был всегда пустынный этот холм, И этот ряд кустов, которые скрывают От взора моего далекий горизонт, Когда я, сидя здесь, смотрю на этот вид, Мне грезятся за ним далекие пространства, Молчанье мертвое и сладостный покой. Где сердце отдохнет и знать не будет больше Ни страха, ни тоски. Когда ж услышу я, Как ветер шелестит кустарником, невольно Я сравниваю шум с той вечной тишиной! О вечности тогда я думаю, о прошлых Веках, давно минувших, и о тех, Которые живут теперь на свете шумно. И в бесконечности тогда мой тонет дух, И сладко гибнуть мне в безбрежном этом море. С. Саянов (1889) Всегда любил я холм пустынный этот И изгороди терен, оттеснивший Пред взором край последних отдалений. Я там сижу, гляжу - и беспредельность Пространств за терном тесным, и безмолвий Нечеловеческих покой сверхмирный Впечатлеваю в дух,- и к сердцу близко Приступит ужас... Слышу: ветр шуршащий Отронул заросль - и сличаю в мыслях Ту тишину глубокого покоя И этот голос,- и воспомню вечность, И мертвые века, и время наше, Живущий век, и звук его... Так помысл В неизмеримости плывет - и тонет, И сладко мне крушенье в этом море. Вяч. Иванов (1904) Вечер праздничного дня. Стихотворение написано свободным одиннадцатисложным стихом, по всей видимости, весной 1820 года. Для понимания душевного настроя, который подвигнул по- эта на написание идиллии, приведем некоторые его откровения: "Я падаю ниц и катаюсь по земле, вопрошая, сколько мне еще осталось прожить? Мои несчастья мне обеспечены навсегда, так сколько же мне придется их сносить? Я еле сдерживаюсь, чтобы не слать проклятья небу и природе, осудивших меня на страда- ния в этой жизни" (Из письма другу Джордани 24 апреля 1820 г.). К луне. Идиллия написана свободным одиннадцатисложным стихом в Реканати. Вероятная дата ее появления - 29 июня 1820 года, то есть день рождения поэта, на что есть намеки в самом тексте. Примечательна такая дневниковая запись: "Воспоминания, связанные с впечатлениями детства, сильнее всех других. При- ятно даже вспомнить некоторые вещи, с которыми были связаны болезненные ощущения или страх. По тем же соображениям нам приятны бывают и печальные воспоминания, если породившая их причина живет в нашей памяти" (Zibaldone, 1987). А вот еще одна: "Проанализируйте свои ощущения и наиболее поэтичные плоды вашего воображения. Они вас отрешат от самого себя и от реального мира" (Zibaldone, 4513). Сон. Идиллия написана одиннадцатисложным свободным сти- хом в Реканати в январе 1821 года. По всей видимости, явившаяся во сне девушка - это или Тереза Фатторини, дочь служившего в доме Леопарди кучера, умершая от туберкулеза в 1818 года, или Мария Белардинелли, жившая по соседству, о которой Леопарди говорит в своих "Воспоминаниях". Литературным источником, вдохновившим авто- ра, можно считать канцону Петрарки "Когда мой нежный, верный мой оплот" (CCCLIX) и его "Триумф смерти". Одинокая жизнь. Стихотворение написано одиннадцатислож- ным свободным стихом в Реканати летом - осенью 1821 года. Его идея выражена поэтом в дневниковой записи: "Ненависть или скука - это не созидательные чувства и мало способствуют красноречию, ничего не давая поэзии. Природа и неодушевлен- ные предметы неизменны, но они не разговаривают с человеком, как прежде. Наука и опыт заглушили их голос. Но когда, устав от суетного мира, человек захочет остаться один на один с красотами природы, то после некоторых усилий он сможет уста- новить с природой контакт, пусть не столь тесный и постоян- ный, как в детстве, когда ребенок легко завязывает дружбу с существами и неодушевленными предметами, не причинявшими ему зла" (Zibaldone, 1550). Консальво. Канцона написана одиннадцатисложным свободным стихом во Флоренции осенью 1832 или весной 1833 года и пользовалась особой известностью среди критиков и читателей в эпоху романтизма. Эта "новелла в стихах", как ее называют, входит в цикл любовной лирики, связанный с именем Фанни Тарджони Тодзетти. Сюда же относятся "Аспазия", "Неотвязная мысль", "К себе самому", "Любовь и Смерть". Для понимания стихотворения примечательно признание Леопарди в его "Воспо- минаниях" детства и отрочества: "Познал я тогда, насколько справедливо, что душа может целиком раствориться в поцелуе и забыть обо всем на свете". Среди литературных источников, помимо поэмы Боккаччо "Тесеида" (смерть влюбленного героя), следует назвать подра- жательную в духе Тассо поэму "Завоевание Гренады" Грациани. Леопарди заимствовал у своего земляка, малоизвестного поэта XVII века, как имена героев Консальво и Эльвира, так и цент- ральную сцену прощального поцелуя. Имя Грациани он упомянул в своей "Хрестоматии итальянской поэзии". К своей Донне. В канцоне пять равновеликих строф из одиннадцатисложных и семисложных строк. В каждой строфе своя схема расположения перекрестных рифм; смежные рифмы в конце строфы, неизменно свободны восьмая и еще две любые строки. По признанию автора, канцона сочинена за шесть дней в Реканати в сентябре 1823 года. При ее издании Леопарди нас- тоял, чтобы обращение Донна писалось с прописной буквы, и уведомил читателей не усматривать в героине реальную лич- ность, а, поставив местоимение в третьем лице, он как бы устранился от лирического героя. Мысль о пропасти, существующей между воображаемым обра- зом и реальной женщиной, поэт высказал также в одном из пи- сем: "Часто на несколько дней я избегал встреч с предметом моих воздыханий, который являлся мне в сладких сновидениях, ибо был уверен, что очарование рассеется при встрече наяву. Но я продолжал постоянно о нем думать и лелеять в моем вооб- ражении, каким он предстал мне во сне. Что это, безумие? Или я мечтатель?" (23 июня 1823). Канцона, как и следующая за ней эпистола, отражает душевную растерянность поэта, когда после взлета вдохновения и написания цикла малых идиллий наступил временный застой, на что он часто сетует в своих письмах. ...вечная идея - идея Платона, о чем автор пишет в своем дневнике: "Платонова система идей, существующих в себе вне материальных вещей, вечна, неизменна и независима от матери- ального мира и от Бога. Это вовсе не химера, прихоть, кап- риз, произвол или фантазия, а то, что вызывает восхищение человеком античности, который смог дойти до самой крайней степени отвлеченности, распознать сущность вещей и подвести наше сознание к восприятию абстрактной сущности красоты и уродства, добра и зла, истины и лжи... И теперь, когда идеи Платона считаются ложными, ясно одно, что любое абсолютное отрицание и утверждение само себя перечеркивает" (Zibaldone, 1712-14). Графу Карло Пеполи. Эпистола написана одиннадцатисложным свободным стихом. Сочинена в Болонье в марте 1826 года, про- читана автором на заседании Этрусской академии в присутствии болонской знати и интеллигенции, о чем Леопарди с гордостью поведал в письме домашним 4 апреля 1826 года. В последнем издании "Песен" Леопарди изъял указание на жанр стихотворе- ния. Как и в канцоне "К своей Донне", автор выражает то сос- тояние духа, которое ему было свойственно в годы работы над "Нравственными очерками". "Я начал утрачивать надежду,- пи- шет он,- глубоко задумываясь над положением вещей. Из попа (каким был) я все больше становлюсь философом, переживая все несчастья нашего мира, вместо того чтобы познавать его". (Zibaldone, 144). Он даже подумывал навсегда забросить поэ- зию. Карло Пеполи - граф, литератор (автор либретто оперы Беллини "Пуритане") и общественный деятель. Пробуждение. Стихотворение иэ двадцати строф по два кат- рена в каждой со сложной схемой внутренней рифмовки. Написа- но 7-13 апреля 1828 года в Пизе. С его появлением начинается новый всплеск - пробуждение поэтического вдохновения Леопар- ди, которое, как он считал, окончательно его покинуло. В письме сестре Паалине он пишет 25 февраля 1828 года: "Здесь у меня в Пизе есть любимая улочка, которую я зову улицей Воспоминаний. Я брожу по ней, мечтая с открытыми глазами. Заверяю, что вдохновение ко мне вновь вернулось". К Сильвии. Канцона из шести разновеликих одиннадцати- и семисложных строк со сложной системой смежных и перекрестных рифм. Написана в Пизе 19-20 апреля 1828 года. Имя Сильвия заимствовано из "Аминты" Тассо. По всей ви- димости, автор изобразил под этим именем Терезу Фатторини (см. прим. к с. 62). Тема невинной молодости, не омраченной житейскими невзгодами, не случайна, что признает сам Леопар- ди: "Если к тому, что я уже сказал, любуясь шестнадцатилет- ней или восемнадцатилетней девушкой, добавить мысль о ждущих ее страданиях, которые вскоре омрачат эту чистую вешнюю по- ру, вскрыв тщетность радужных надежд и показав, сколь быст- ротечна жизнь самого цветка, то во мне рождается самое высо- кое чувство любви, и его невозможно даже вообразить" (Zibal- done, 4311). Приводим не включенное автором в свой сборник стихотво- рение, написанное в Пизе в апреле 1828 года и послужившее прелюдией к написанию канцоны "К Сильвии" "Здесь и далее, кроме особо оговоренных, стихи даются в моем переводе.- А. М.": Песнь девушки. Нехитрая мелодия Из-за высокого забора льется По тихой улочке. Но отчего Так грустно стало, сердце сильно сжалось И слезы навернулись на глаза? Ведь только что я был беспечно весел, И голосок божественно звучал, Напомнив живо о былых надеждах. Как мне ни сладостны воспоминанья, Душа полна печали и скорбит. В самих надеждах кроется причина - Их тщетность я на опыте познал. Воспоминания. Стихотворение из так называемого цикла больших идиллий. Написано одиннадцатисложным свободным сти- хом в Реканати в августе - сентябре 1829 года. Леопарди замечает в дневнике: "Несомненно, что столь да- лекие воспоминания, сколь сладостны они ни были бы, слишком отдалены от нашей сегодняшней жизни и не сходны с нашими привычными ощущениями. Они могут вызвать лишь меланхолию, что вполне естественно, поскольку говорят о безвозвратно утерянном" (Zibaldone, 1860-61). Просторы моря, горы голубые! - Из стоящего на высоком холме Реканати видны Адриатическое море и отроги Апеннинских гор. Нерима - как и Сильвия, имя вымышленное, но увековечен- ное в названии одной из улочек в Реканати. Ночная песнь пастуха, кочующего в Азии. Канцона из шести разновеликих строф, содержащих семи- и одиннадцатисложные строки; кроме смежных и перекрестных рифм, насквозь рифмуют- ся последние строки каждой строфы. Написана в Реканати между октябрем 1829 и апрелем 1830 года под впечатлением книги русского аристократа М. Мейндор- фа "Путешествие из Оренбурга в Бухару в 1820 году". Основная тема канцоны связана с заключительным вопросом в "Диалоге Природы с Исландцем" из "Нравственных очерков": "Так скажи мне, что не смог сказать ни один философ: кому по душе и ко- му выгодна эта разнесчастная жизнь в мире с сохранением бед и смерти для всех тех, кто его составляет?" Покой после бури. Большая идиллия из трех разновеликих строф, в которых последняя строка рифмуется с одной из внут- ренних строк. Написана в Реканати 17-20 сентября 1829 года. Вместе с сочиненной почти одновременно идиллией "Суббота в деревне" рассматривалась последователями Б. Кроче и глашатаями теории "чистой поэзии" как абсолютный шедевр, как кульминация всей идиллической поэзии Леопарди, после которой она пошла на спад. В России это стихотворение было также высоко оценено. Появилось несколько его переводов, среди которых наибольшей известностью пользовался перевод, выполненный А. Плещеевым (1875 г.): Гроза прошла... По улице опять, Кудахтая, расхаживают куры, И в воздухе щебечет птичек хор. Смотрите! там, на западе, в горах Как просветлело все... Озарены Луга сияньем солнца, и сверкая Бежит ручей извилистый в долине. Движенье, шум повсюду. Всем легко, И все за труд поденный свой спешат Приняться вновь с душой повеселевшей. Ремесленник в дверях своей лачужки С работою уселся и поет. Несет ведро бабенка молодая, Его водой наполнив дождевой. Опять снует с своим обычным криком По улице разносчик-зеленщик. Вернулось солнце!.. весело играет На высотах и крыше луч его. Все отворять спешат балконы, окна, А с улиц шум несется... В отдаленье На стаде колокольчики звенят... Вот стук колес: то продолжают путь Проезжие, задержанные бурей... Да! все сердца ликуют. И скажите, Была ль когда нам наша жизнь милей И было ль нам дороже наше дело? Кончали ль мы когда свой старый труд, Брались ли мы за новый - так охотно? И о нуждах, о горестях своих Нам помышлять случалось ли так мало, Как в этот миг? Увы. Веселье наше Всегда - дитя страданья. И теперь Проснулась в нас обманчивая радость, Едва успел исчезнуть страх за жизнь, Томящий нас тоской невыразимой, Хотя бы жизнь была противна нам; - Страх, что бледнеть и трепетать во мраке Нас заставлял, покамест бури рев И молний блеск нам гибелью грозили! Как ты добра, как милостива ты, Природа, к нам! Вот блага, вот дары, Которыми людей ты наделяешь! Освободись от горести и бед, Уж рады мы! Ты полной горстью сеешь Страдания по нашему пути! Нежданное, непрошеное горе Приходит к нам, и если из него Порой каким-то чудом вырастает Ничтожнейшая радости былинка, Нам кажется завидным наш удел. Как Божеству ты дорог, человек, Довольный тем, что отдохнуть or горя На миг один дано тебе порой, И счастливый вполне, когда всем мукам Положит смерть желаемый конец. Суббота в деревне. Стихотворение из четырех разновеликих строф с чередованием одиннадцати- и семисложных строк и на- личием смежных и перекрестных рифм. Для понимания мировосприятия Леопарди очень характерно такое высказывание: "Человеку чувственному, наделенному фан- тазией и постоянно живущему, как прожил я большую часть вре- мени, во власти воображения, окружающий мир и предметы предстают в двойственном свете. Глазами он видит деревенскую колокольню, а ушами слышит колокольный звон. Но в то же вре- мя, благодаря своему воображению, он видит другую колокольню и слышит другой перезвон колоколов. И в этой второй ипостаси заключена прелесть и красота вещей. Уныла жизнь (а таковой она обычно является), если не видит, не слышит и не чувству- ет ничего, кроме привычных вещей" (Zibaldone, 4418). Неотвязная мысль. Канцона из четырнадцати разновеликих строф со сложной системой смежных и перекрестных рифм. По-видимому, сочинена во Флоренции летом 1832 года. Как три следующих стихотворения и канцона "Консальво", входит в так называемый цикл "Аспазия", на создание которого поэта вдохновила любовь к красавице Фанни Тарджони Тодзетти, жене известного флорентийского врача. В дневнике автор признает: "Я никогда не чувствовал, что живу, пока не влюбился... Лю- бовь - это жизнь и жизнетворное начало природы, а вот нена- висть - это начало разрушительное и смертоносное. Все созда- ны для взаимной любви, порождающей жизнь. Ненависть, хотя и может быть естественным чувством, дает обратный эффект, т. е. приводит к взаимоуничтожению, ибо ненавидящий сам себя подтачивает изнутри и разрушает" (Zibaldone, 59). Любовь и Смерть. Стихотворение из че- тырех разновеликих строф со смежными и перекрестными рифмами. Видимо, написано во Флоренции в середине 1833 года. Стержневая мысль идиллии выражена поэтом в письме к возлюбленной Фанни Тарджони Тодзетти (см. прим. к с. 106) 16 августа 1833 года: "Любовь и смерть - это две прекрасные вещи, существующие в мире, и только они достойны быть желанными". Посетив летом 1832 года под Пистойей имение одного флорентийского знакомого, Лео- парди продиктовал хозяину эпитафию к бюсту Рафаэля Санти, установленному в саду: Рафаэль Урбанский - Князь среди живописцев, Гений чудодейства И красот творец, Счастлив был во славе, Но в любви счастливей. И сгорел м страсти Он в расцвете лет - Счастлив был и в смерти. Эту же мысль Леопарди отразил в эпиграфе к стихотворени- ю, взятому из Менандра, греческого комедиографа IV века до н. э. К себе самому. Элегия из семисложных и одиннадцатислож- ных строк с четырьмя перекрестными рифмами внутри. Стихотворение написано в июне 1833 года одновременно с отрывком "К Ариману" (божество зла в доисламском Иране), с которым оно перекликается по духу. Сильны реминисценции и с отчаянным возгласом Екклезиаста: "Суета сует,- все суета!" Входит в цикл стихов, навеянных безответной любовью к краса- вице Фанни. В России эта алегия пользовалась особой известностью и неоднократно переводилась. Приводим некоторые из этих пере- водов, хотя они неравнострочны оригиналу: Теперь ты успокоишься навеки, Измученное сердце. Исчез обман последний, Который вечным мне казался,- он исчез, И чувствую глубоко, что во мне, Не только все надежды Обманов дорогих, Но и желанья самые потухли. Навеки успокойся: слишком сильно Ты трепетало. Здесь никто не стоит Биенья твоего. Земля Страданий наших недостойна. Жизнь - горечь или скука. Ничего В ней больше нет. Мир - грязь. В отчаянье навеки успокойся. Нам ничего судьбою, кроме смерти, Не суждено. Отныне презираю Я сокровенное могущество Природы, Бессмысленное, правящее веком, Чтоб уничтожить все,- И беспредельную тщету Вселенной. Д. Мережковский (1893) Итак, теперь ты навсегда утихнешь, О сердце утомленное мое. Погиб обман последний, крайний, тот, Который я считал в себе бессмертным. Я чувствую, что умерла не только Надежда на обманы дорогие, Погасло их желанье. Успокойся Навеки. Ты довольно трепетало. Нет ничего, чтоб стоило твоих Движений, и земля не стоит вздохов. Тоска и горечь - наша жизнь, не больше; Мир - грязь. Теперь притихни и замри. В последний раз отчайся. Рок нам не дал Иного дара, кроме умиранья. Отныне презри самого себя, Природу, оскорбительную силу, Которая, скрываясь, заправляет Ущербом общим, презри бесконечность Тщеты всего. К. Бальмонт (1920) Аспазия. Стихотворение, почти эпистола из одиннадцатис- ложных свободных стихов, завершающее цикл, связанный с име- нем Фанни Тарджони Тодзетти. Написано в Неаполе весной 1834 или 1835 года. На сей раз для возлюбленной поэт избрал имя Аспазия (так звалась афинская гетера, которую любил Перикл). Любил я не тебя, а Божество.- Эту же мысль автор выразил в "Диалоге между Торквато Тассо и его домашним Гением": Гений. Что из двух ты ценишь и больше любишь: видеть лю- бимую или мечтать о ней? Тассо. Не знаю, но в одном уверен: когда она рядом, я вижу женщину, а вдали - богиню. К древнему надгробью, на котором усопшая девушка изобра- жена уходящей в окружении близких. Канцона из семи строф свободных стихов с множеством консонансов и рифм внутри. На- писана в Неаполе между 1831 и 1835 годами. Возможно, Леопар- ди вдохновил на написание канцоны барельеф работы скульптора Пьетро Тенерани для надгробия красавицы Клелии Северины, ко- торый поэт мог видеть в Риме в октябре 1831 года. Сама же тема подсказана некоторыми положениями из "Диалога между Плотином и Порфирием", написанного в 1827 году, и следующей заметкой в дневнике: "Всем свойственно горевать по умершим близким. Оплакивая их, мы думаем не о себе, а о покойном, и в таких рыданиях меньше всего эгоизма" (Zibaldone, 4277) Рождаешь ты и кормишь, чтоб убить.- Автор развивает здесь мысль, высказанную им в дневнике: "Природа в силу за- кона разрушения и воспроизводства, дабы сохранить существую- щее положение на земле, постоянно преследует и выступает как смертельный враг всего живого и сущего, что ею на свет про- изведено" (Zibaldone, 11 апреля 1829 г.). К портрету красавицы, изваянному на ее надгробии. Канцона из четырех разновеликих строф с консонансами и рифмами внутри и в клаузуле. Как и предыдущая, написана в Неаполе после 1831 года. Считается, что на сей раз автора вдохновили эскизы Тенерани (см. прим. к с. 121) для надгробия Маргариты Кантон. Извест- но, как Леопарди почитал Тассо, поэтому не исключено, что при написании канцоны он исходил также из мадригала LXIX Тассо на смерть Маргариты Бентивольо Турки: О Маргарита, то была не смерть, И ты отныне вечность обрела - В иную жизнь вошла, И пред тобой открылся новый путь, А наш удел - рыданья. Все страхи от незнанья, И ты о них забудь. Но ангельской душой Нас, здесь живущих, поминай порой. Палинодия. Сатирическое стихотворение в форме эпистолы, написанное одиннадцатисложным свободным стихом в Неаполе между весной и осенью 1835 года. Греческое слово палинодия (т. е. двойное отречение) здесь используется с иронией - Ле- опарди якобы отрешается от своих пессимистических воззрений на современный мир. Сатирические мотивы появились еще в "Ди- алоге Тристана и друга", написанном в 1832 году, и на стра- ницах дневника. Но прямая полемика поэта с прекраснодушным оптимизмом "тосканских друзей", которые уверовали в прогресс и которым ранее было посвящено издание "Песен" 1831 года, ярко выражена в письме Леопарди к другу Джордани от 24 июля 1828 года: "Для меня тошнотворны как высокомерие, так и пре- небрежительное отношение ко всему прекрасному и к литерату- ре. У меня никак не укладывается в голове, что политика и статистика являются якобы верхом проявлений человеческих знаний... Как смехотворна вся эта политическая возня и вык- рутасы со статистикой и юриспруденцией". Среди "тосканских друзей" и маркиз Джино Капони, тот "добрый Джино", которому направлено послание. Историк и пуб- лицист умеренно-либерального толка, он был одним из основа- телей журналов "Новая антология" и "Итальянский исторический архив", в которых печатался Леопарди. Этот "досточтимый Джи- но" в одном из писем называет Леопарди "проклятым горбуном", досаждающим ему рассуждениями о "нашем веке". Ни Вольта... ни Дэви.- Александра Вольта - итальянский физиолог и физик. Гемфри Дэви - английский физик и химик, описавший явление дугового разряда. А под широким ложем Темзы...- Речь идет о лондонском тоннеле, проект которого был разработан еще в 1790 году, но осуществлен позднее, о чем уже не мог знать Леопарди. Маэстро опытный стихосложенья.- Известный поэт Никколо Томмазео, питавший неприязнь сальериевского толка к Леопар- ди. ...В тени твоих бород.- В ту пору ношение бороды явля- лось непременным признаком прогрессивности, в том числе и среди членов тайных обществ карбонариев. Закат луны. Канцона, состоящая из четырех разновеликих строф с множеством смежных и перекрестных рифм и консонан- сов. Сочинена весной 1836 года в окрестностях Неаполя, где поэт был вынужден обосноваться, опасаясь надвигающейся эпи- демии холеры. В рукописи последние шесть строк написаны ру- кой друга Раньери, что дало повод считать канцону незавер- шенной или дописанной после смерти автора тем же Раньери, Известно, однако, что из-за болезни глаз, обострившейся в последние годы, Леопарди был вынужден диктовать, прибегая к помощи друга. Стихотворение опубликовано посмертно. Это последнее произведение поэта, в котором отражены его раздумья перед концом. Незадолго до смерти в письме к отцу 27 мая 1837 года он пишет: "Если не схвачу холеру и позволит здоровье, сделаю все возможное, чтобы вновь свидеться с ва- ми, какая бы ни была погода. Я тороплюсь еще и пмому, что многое окончательно убедило меня в том, что конец моей жиз- ни, предписанный Богом, уже близок". Почти одновременно он делает такую запись; "Смерть - это не зло, поскольку осво- бождает человека от бед и гасит в нем желания. Наибольшее зло есть старость. Лишая человека удовольствий, она оставля- ет в нем желания испытывать их и приносит с собой боль" ("Мысли", VI). Дрок, или Цветок пустыни. Канцона из семи разновеликих строф с множеством смежных и перекрестных рифм. Написана под Неаполем весной 1836 года, несколько ранее "Заката луны". Опубликована также посмертно. По тону полемики с "веком шалым и надменным", уверовав- шим в "светлое будущее и прогресс", канцона созвучна "Пали- нодии", но в концептуальном плане исходит из высказанного однажды автором кредо: "Моя философия не только не приводит к мизантропии, как это может показаться поверхностному наб- людателю и в чем многие ее обвиняют, но по самой своей при- роде она исключает мизантропию" (Zibaldone, 4428). Заметим, что описания окрестностей Везувия перекликаются с юношеским стихотворением Леопарди, сохранившимся в рукописи и предс- тавляющим собой вольную интерпретацию эпиграммы римского по- эта Марциала (I в. н. э.): Вот предо мной Везувий - злой проказник Со склонами, увитыми лозой, Где Вакх сзывает в честь богов на праздник, И льется из мехов вино рекой. Венера привечает здесь немногих, Кого Амуры завлекают в сети. Вот слышен хор Сатиров козлоногих, Резвящихся в дубраве, словно дети. Стряслось однажды лавы изверженье - Очнулась грозная вулкана сила, Повсюду сея смерть и разрушенье. Богов такая дерзость возмутила. Стихотворение "Дрок" является основополагающим для пони- мания философско-эстетического кредо Леопарди. Приводим пе- ревод, опубликованный в 1871 году А. Орловым, правнуком гра- фа Орлова, который общался с итальянским поэтом. Здесь, на хребте Везувия бесплодном, В сухой степи, где взор не веселят Ни блеск цветов, ни бархат трав зеленых, Где песни птиц веселых не звучат,- Душистый дрок, один ты льнешь порою К нагой земле невзрачною листвою... О, верный друг покинутых полей, Ты мне знаком: тобой я любовался Среди равнин забытых и пустых, Близ города, что некогда считался Владыкою земли. О, сколько раз Вид этих мест печальных в поздний час В душе моей будил воспоминанья О днях былых, о невозвратных днях Погибшего могущества и славы.' И вот опять в безжизненных песках, Средь звонких плит окаменевшей лавы, Где ползает в полдневный зной змея И кролик от нее спасается пугливый, Тебя я вижу вновь, и снова чую я Твой аромат над степью молчаливой. И будишь ты опять в душе моей Забытую печаль минувших дней. Увы, здесь был когда-то край счастливый: Колосья сочные качались на полях, Паслись стада на пастбищах привольных, В тени садов, во мраморных дворцах Богач имел приют гостеприимный; Здесь на ковре невянущих лугов, В венке из роз и гроздий винограда Покоились жилища городов, Что сожжены со всем живым созданьем Везувия расплавленным дыханьем. Приди сюда, взгляни на этот прах, Величия людей певец неутомимый, И на седых безжизненных камнях Пропой свой гимн обычный и любимый. Приди сюда,- здесь рок запечатлел Величие и славу наших дел! Да, пусть идет сюда, кто любит восхищаться Тобой, о век кичливый и пустой! Оставив путь великий и прямой, Что мысль воскресшая тебе предначертала. Ты воротился вспять, слепец, назад глядишь, Но жалкой спеси полн, "вперед иду" кричишь! О, пусть твои сыны, покорствуя судьбе И над тобой смеясь, бесстыдно льстят тебе. Но знаю я, что скорое забвенье Удел того, кто, сердца не щадя, Клеймит свой век заслуженным укором. О, нет, я не мирюсь с тем, что зовут позором, И прямо говорю: глубокое презренье К тебе, мой век, в душе питаю я! Что сделал ты? Мечтая о свободе, Ты мысль поработил,- залог ее святой! Ты цель сковал тому, что вопреки природе Одно могло спасти мой край родной Из мрака варварства и рабского косненья, Одно могло поспорить с этой тьмой И нам блеснуть зарею обновленья! Суровой истины, что жребий твой убог, Как жалкий трус, ты вынести не мог. От веры ты бежал и трусом называешь Того, кто служит ей, не слушая тебя, И только одного великим почитаешь Того, кто, не щадя ни близких, ни себя, Всех остальных насмешливо поносит И жалкий жребий свой до неба превозносит! Больной бедняк, но с честною душой! Себя ты не зовешь ни сильным, ни богатым. Но нищий силою и доблестью святой Открыто кажет нам убогий образ свой И срама своего не только не стыдится, Но даже им кичится... Нет, не велик, а глуп в моих глазах, Кто жизнь свою ходя на помочах, Рожденный в немощи и вскормленный бедою, Кричит, что избран он для счастия судьбою, И счастье то сулит таким же, как и сам, Униженным бессильным беднякам, Которых бурный вздох разгневанного моря, Ток воздуха, травленный чумой, Иль глубины подземной содроганье Могли б стереть, как прах, с коры земной, Не сохранив о них воспоминанья! О, нет, в ничтожестве земного бытия Великого иным воображаю я. В лицо судьбы вперив бестрепетное око И презирая ложь, он правды не таит. Открыто признает он смысл ее жестокий, О мире зла свободно говорит. В страданьи тверд, взаимною враждою С людьми не множит он своих скорбей. Он не винит людей В страданиях своих, как братьев по страданью, Но верный своему высокому призванью И полн любви, на помощь к ним идет В борьбе за бытие, в борьбе с природой дикой. Когда же ты придешь, воистину великий? Я иногда брожу по этим берегам Ночной порой, печальной думы полный, И вдаль гляжу, как черной пеленой Последней и широкою волной Прилив их окаймил, и спят и дышат волны... А надо мной, в прозрачной глубине Мирьяды звезд горят, и свет их льется в море. Как в зеркале живом, в его просторе Своей красой любуются оне. Горят... горят, и нет конца их свету, И силы нет их взорами обнять, И нет ума их таинства понять! И выше, выше все, от ярких и блестящих До светочей едва-едва светящих; От них - туда, в мерцающий простор, В надзвездный мир спешит мой жадный взор, Но тонет в облаках лучистого тумана, Как утлый челн в пучине океана! И мнится мне, что знаешь ты. Земля, И ты, наш мир, что мы зовем Вселенной, С твоей луной, со звездами, с твоим Блистающим светилом золотым Пред каплею единой океана - Пред искрою лучистого тумана! А ты, мой брат? Где гордый гений твой? Твои мечты бессмертья и свободы? Твои дела? о, бедный царь природы, Смеяться мне иль плакать над тобой? Как с яблони осеннею порою, Под тяжестию собственных соков Созрелый плод, сорвавшись сам собою, Случайно падает на гнезда муравьев И губит их, мгновенно сокрушая Их жизнь, добро, спокойный их приют И все, что дал им неусыпный труд,- Так из жерла гремящего волкана, Взрывая прах к далеким небесам, Ночь ужаса со стоном урагана, Как фурия, внезапно поднялась И, страшная, на землю пролилась Кипящими и мутными ручьями, Потоками огня, горячими песками И погребла под тяжестью своей Сады и города, и пашни, и людей! Века прошли с тех пор, как бедные селенья, Погибшие в ту ночь, и города, И тысячи людей исчезли без следа И преданы, как старый сон, забвенью. Забытые могилы их давно Убежищем для новой жизни стали, И новые селенья возникали, Как гнезда муравьев, у моря, под горой. Прошли века, но все еще порой Бледнеет и дрожит крестьянин бедный, Подняв глаза к вершине роковой... Как часто по ночам, сон чуткий прерывая, Испуганный, с постели он встает И слушает, сдержав свое дыханье. И если ветерок до слуха донесет Зловещее глухое клокотанье Иль вдруг вода в колодце закипит, Он вне себя от ужаса кричит, Зовет жену и, захватив с собою Пожитки бедные, испуганных детей, Бежит, как тать, с своих родных полей! И часто обратись с тоской неизъяснимой, Несчастный, он следит издалека, Как, медленно катясь, горящая река И топит, и палит волной неукротимой И сад его, и кров его родимый! Прошли века. Из недр земли на свет Вернулась вновь усопшая Помпея, Как бы землей извергнутый скелет... На улицах ее народ, теснясь толпою, Пленяется ее могильною красою, Безмолвьем гробовым широких площадей, Колоннами дворцов, резьбою галерей, Театров и домов безжизненной громадой И форума разрушенной аркадой... Но отчего ж порой, как будто чем смущен, Стоит турист под этой колоннадой, Взор устремив на дальний небосклон? Там на него сквозь длинный ряд колонн, Дымясь, глядит, как призрак исполина, Везувия двурогая вершина. Ужасный зев по-прежнему раскрыт, Еще кипят в жерле потоки лавы. Безжизненным обломком древней славы Чудовище по-прежнему грозит! И в поздний час, когда его дыханье Во тьме ночной запышет вдруг огнем И отблески его разносятся кругом, Как факелов зловещее мерцанье, В извилинах аркад и галерей Змеится свет блуждающих огней. Таков закон таинственной природы: Медлительной суровой чередой Идут века, за ними вслед толпой Изменчивых теней и царства, и народы. Но перемен не знает лишь она, Бесстрастная, всегда себе верна! И ты, мой дрок, пустыни гость отрадный, Придет пора, погибнешь здесь и ты. Подземный жар спалит твои листы, И огненный поток поглотит жадно Последнюю красу нагих степей. И все же ты счастливее людей. Униженный, с трусливою судьбою Пред будущим, как раз, ты не стоял; Ты с гордостью безумной не мечтал Парить орлом под небом над землею И о бессмертии своем не помышлял. Подражание. Стихотворение со смежной и перекрестными рифмами в строках 7-8, 9-12, 11-13, 10-14. Считается, что написано оно весной 1827 года во время одного из приездов Леопарди в Реканати. Это вольный перевод известного стихотворения "Листья" французского драматурга и поэта А. Арно, переведенного на многие языки, в том числе и на русский В. Жуковским, Д. Давыдовым, В. Брюсовым и др. Шутка. Стихотворение из семисложных и одиннадцатисложных строк, из которых рифмуются: 2-6, 4-5, 7-8, 9-12, 10-II, 14-15, 17-18. Стихотворение написано в Пизе 15 февраля 1828 года, ког- да после затяжной паузы поэта вновь посетила муза. В дневни- ке Леопарди заметил: "За всю жизнь я написал несколько не- больших стихотворений. При их создании я следовал лишь вдох- новению (или наваждению). Когда оно меня посещало, за две минуты я делал набросок и распределял строки, а затем уже ждал, когда меня вновь озарит (что случалось иногда по про- шествии нескольких месяцев), и принимался за написание. Ра- ботаю очень медленно. Если вдохновение обходит меня сторо- ной, скорее из древесного ствола выйдет влага, чем хотя бы одна строка из моей головы". "Мелисс, послушай, мне приснился сон...". Стихотворение в форме диалога из одиннадцатисложных свободных строк. Написано в Реканати в 1819 году и дважды публиковалось под названием "Ночные страхи", входя в цикл так называемых малых идиллий. Позднее автор поместил его в раздел "Фрагмен- ты". Мелисс и Альцет - имена, которые, скорее всего, были за- имствованы у Мосха, одного из мастеров пастушеской идиллии, которого Леопарди переводил в 1815 году, да и тема "падения луны", то есть конца света, также почерпнута из древнегре- ческой поэзии. "Напрасно уповал я на подмогу...". Фрагмент, написанный в конце 1818 года в Реканати, развивает тему элегии "Первая любовь". См. прим. к с. 50, "Последний луч на западе угас...". Фрагмент, являющийся переработкой первой песни юношеской поэмы "Приближение смер- ти", в котором лирический герой заменен некой девушкой. С греческого из Симонида. Стихотворение с одиннадцати- и семисложными строками, из которых рифмуются: 1-3, 4-5, 6-8-9, 7-11, 10-1213, 14-18, 15-19, 16-17, 20-23, 21-22, 25-28, 29-31, 30-32-33 (свободны вторая и двадцать четвертая строки). Написано в Реканати в 1823-1824 годах и представляет со- бой свободную интерпретацию фрагмента Симонида (у нас приня- то написание Семонид) Аморгосского, ямбического поэта VII века до н. э. По поводу своих вольных переложений Леопарди как-то заметил: "Там, где переводчики стараются показать, насколько они верны оригиналу, я, сохраняя эту верность, стараюсь выглядеть переводчиком". В последнее издание поэт поместил этот и следующий фрагмент как оригинальные произве- дения, указав лишь вдохновивший его источник. Из него же. Стихотворение из семи- и одиннадцатисложных строк со следующим порядком рифм: 1-4, 2-6-9, 5-7, 8-10, II-12, 13-15-19, 14-18, 16-20-22, 17-21, 23-24 (свободна третья строка). Написано в Реканати в 1823-1824 годах. Некоторые исследователи склонны полагать, что на сей раз отрывок взят не из Симонида Аморгосского (см. прим. к с. 160), а из Симонида Кеосского (VI-V вв. до н. э.), более из- вестного поэта, прославившегося своими дифирамбами, "плача- ми" и эпиграммами. Александр Махов СТИХОТВОРЕНИЯ I. К Италии. Перевод А. Ахматовой II. К памятнику Данте, который сооружается во Флоренции. Перевод А. Махова III. К Анджело Май, когда он нашел рукопись Цицерона "О Республике". Перевод А. Махова IV. На свадьбу сестры Паолины. Перевод А. Махова V. Победителю игры в мяч. Перевод А. Махова VI. Брут Младший. Перевод А. Наймана VII. К Весне, или О древних Сказаниях. Перевод Н. Гуми- лева VIII. Гимн Праотцам, или О началах рода человеческого. Перевод В. Помяна IX. Последняя песнь Сафо. Перевод А. Махова X. Первая любовь. Перевод А. Наймана XI. Одинокий дрозд. Перевод А. Махова XII. Бесконечность. Перевод А. Ахматовой XIII. Вечер праздничного дня. Перевод А. Ахматовой XIV. К луне. Перевод А. Махова XV. Сон. Перевод А. Ахматовой XVI. Одинокая жизнь. Перевод А. Плещеева XVII. Консальво. Перевод И. Тхоржевского XVIII. К своей Донне. Перевод А. Махова XIX. Графу Карло Пеполи. Перевод А. Наймана XX. Пробуждение. Перевод А. Наймана XXI. К Сильвии. Перевод Н. Гумилева XXII. Воспоминания. Перевод А. Махова XXIII. Ночная песнь пастуха, кочующего в Азии. Перевод А. Ахматовой XXIV. Покой после бури. Перевод А. Ахматовой XXV. Суббота в деревне. Перевод А. Ахматовой XXVI. Неотвязная мысль. Перевод А. Ахматовой XXVII. Любовь и Смерть. Перевод А. Наймана XXVIII. К себе самому. Перевод А. Ахматовой XXIX. Аспазия. Перевод А. Ахматовой XXX. К древнему надгробью, на котором усопшая девушка изображена уходящей в окружении близких. Перевод А. Ахмато- вой XXXI. К портрету красавицы, изваянному на ее надгробии. Перевод В. Помяна XXXII. Палинодия. Перевод А. Ахматовой XXXIII. Закат луны. Перевод И. Тхоржевского XXXIV. Дрок, или Цветок пустыни. Перевод А. Наймана XXXV. Подражание. Перевод А. Махова XXXVI. Шутка. Перевод А. Махова ФРАГМЕНТЫ XXXVII. "Мелисс, послушай, мне приснился сон...". Пере- вод А. Махова XXXVIII. "Напрасно уповал я на подмогу...". Перевод А. Махова XXXIX. "Последний луч на западе угас...". Перевод А. Ма- хова XL. С греческого из Симонида. Перевод А. Махова XLI. Из него же. Перевод А. Махова