Ян Гибсон. Гранада 1936 г.: Убийство Федерико Гарсиа Лорки

 
  • Ян Гибсон. Гранада 1936 г.: Убийство Федерико Гарсиа Лорки
  • КАК ПОЭТА НЕ ДАЛИ УБИТЬ ДВАЖДЫ
  • ГЛАВА ПЕРВАЯ
  • ГЛАВА ВТОРАЯ
  • ГЛАВА ТРЕТЬЯ
  • ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
  • ГЛАВА ПЯТАЯ
  • ГЛАВА ШЕСТАЯ
  • ГЛАВА СЕДЬМАЯ
  • ГЛАВА ВОСЬМАЯ
  • ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
  • ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
  • ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
  • ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
  • КОММЕНТАРИИ
  • С. 30
  • С. 112


    •      

          Jan Gibson. Granada en 1936 y el asesinato de Federico Garcia Lorca
          Перевод с испанского Н. В. Малыхиной и Л. С. Осповат
          Редакция и предисловие к русскому изданию Хуана Кобо
          М.: Прогресс, 1986.
          OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru

         

    КАК ПОЭТА НЕ ДАЛИ УБИТЬ ДВАЖДЫ


         
          Удивительное свойство человеческой памяти: проходит некоторое время с момента какого-то события, и оно - особенно если сразу же не было объяснено полно и досконально - начинает видеться в ином свете, легко поддается искажению, обрастает мифами и легендами.
          Так и со смертью Федерико Гарсиа Лорки. Теперь кажется, будто с самого начала было совершенно очевидно, где, как, кем и почему он был убит. На самом же деле все было много сложней и запутанней - настолько, что "делом Лорки" вот уже без малого полстолетия занимались и занимаются многие исследователи. Среди них ирландский ученый и журналист Ян Гибсон, с книгой которого сейчас знакомится советский читатель...
         
          * * *
         
          Но обратимся к началу этой трагической истории...
          Когда весть о смерти Лорки дошла из Гранады до остальной Испании и всего мира, она произвела ошеломляющее впечатление. Напомним, что дело происходило летом 1936 г. Тогда мало кто осознавал, что на испанской земле фашизм устроил генеральную репетицию кровавой бойни, которую он скоро развяжет во многих странах Европы. В тот момент мало кто мог представить себе мысленно грядущие ужасы Освенцима и Дахау, Ковентри и Лидице, Хатыни и Бабьего Яра. Когда убили Лорку, даже слово "Герника" - название баскского города, зверски разбомбленного германской авиацией, - почти никому за пределами Испании ничего не говорило. Лишь несколько месяцев спустя правда об этом событии разнесется по свету, породит гениальную картину Пабло Пикассо, превратится в синоним тотальной войны с нарушением всех элементарных норм человеческой совести и международного права, в которой не делается различия между воющими и невоюющими.
          А тогда, в августе 1936 г., просто невозможно было вместить в сознание тот чудовищный факт, что одного из лучших поэтов XX века просто хладнокровно и расчетливо пристрелили в придорожной канаве! Но было еще одно обстоятельство, удесятерявшее чувство гнева, которое переплеталось с ощущением ошеломления. Лорка не только был поэтом, на долю которого, а это редко случается, выпало всеобщее признание в самом дебюте его творчества: в Испании и в других странах с первых же стихотворных сборников поэта с восхищением следили, как стремительно, словно диковинный цветок, распускался его талант. Он вобрал своими корнями лучшее, что сотворено чистейшим родником народного творчества, и в то же время взял все лучшее от классической традиции. Однако, кроме того, в Лорке был поразительный, чисто человеческий талант, огромнейшее человеческое обаяние. К нему удивительно точно подходят слова Александра Блока: "Он весь дитя добра и света, он весь - свободы торжество". Именно таким его знали уже тогда не только в Гранаде и Мадриде, знали его таким в Буэнос-Айресе, Гаване, Монтевидео, Нью-Йорке...
          Чувства, охватившие в момент его гибели многих, с удивительной силой передал Пабло Неруда, живший в Мадриде (он был консулом Чили). Позже Неруда писал:
          "Война в Испании, изменившая мою поэзию, началась для меня тем, что сгинул поэт. И какой поэт! Я не встречал больше ни в ком такого сочетания блистательного остроумия и таланта, крылатого сердца и блеска под стать хрустальному водопаду. Федерико Гарсиа Лорка был подобен щедрому, доброму волшебнику, он впитывал и дарил людям радость мира, он был планетою счастья, радости жизни. Простодушный и артистичный, одинаково не чуждый и космическому и провинциальному, необыкновенно музыкальный, великолепный мим, робкий и суеверный, лучащийся и веселый, он словно вобрал в себя все возрасты Испании, весь цвет народного таланта, все то, что дала арабско-андалусская культура: он освещал и обдавал благоуханием, словно цветущий жасминовый куст, всю панораму той Испании, какой - боже мой! - теперь уже нет... Все на свете дарования все таланты были у него, а он, как золотых дел мастер, как трудовая пчела на пасеке великой поэзии, отдавал людям свой гений... Федерико Гарсиа Лорку не расстреляли: Федерико Гарсиа Лорку убили. Само собою, никому в голову не могло прийти, что его когда-нибудь убьют... Он был самым любимым поэтом в Испании, его любили больше всех, а его чудесное умение радоваться делало его - как никого другого - похожим на ребенка. Кто бы поверил, что на его земле сыщутся чудовища, способные на такое невероятное преступление?" {Пабло Неруда. Признаюсь, я жил. Воспоминания. М., 1978. Перевод Э. Брагинской и Л. Синянской, с. 177, 179-180. Следует отметить, что франкистские пропагандисты пытались исказить правду о Лорке и тем, что заявляли, будто П. Неруда оказывал на него "тлетворное" воздействие, "втягивая" его в политику, пытаясь сделать "инструментом" в руках коммунистов. Эта ложь, как и попытки очернить отношения между Лоркой и Нерудой, также встречает отповедь в книге Я. Гибсона. К сказанному им следует добавить, что до июля 1936 г Пабло Неруда, по его собственному признанию, мало занимался социальными вопросами. Коммунистом он стал много позже. Именно смерть его друга ("Война в Испании, изменившая мою поэзию. началась для меня тем, что сгинул поэт...") привела к резкому сдвигу в политической позиции П. Неруды, придав ей мощный заряд гражданственности, который был свойствен ему до конца его дней.}
          Необычайно мощная эмоциональная реакция на первые сообщения об убийстве поэта, надо думать, вынудила франкистов быстро осознать, что эта акция срабатывает против них с большей силой, чем они ожидали. А мятежники не были заинтересованы в том, чтобы мировое общественное мнение окончательно отвернулось от них. Поэтому они принялись беззастенчиво лгать, пытаясь ослабить потрясение, вызванное расправой над человеком, которого знали и любили во всем мире.
          Надо учитывать, что в тот момент через всю Испанию пролегала чересполосица неустоявшихся линий фронтов, а в Андалусии Гранада, как и Севилья, выглядела крохотным "островом", окруженным районами, где контроль находился в руках республиканцев.
          В тот момент сообщения были смутными, туманными, порою противоречивыми. Первое сообщение о гибели поэта было опубликовано лишь 30 августа 1936 г. в провинциальной газете "Диарио де Альбасете", причем в форме вопроса: "Гарсиа Лорка убит?" Многое было неясно, и газета считала, что Лорка перед смертью был арестован в Кордове и расстреляли его по приказу полковника Каскахо. Через два дня страшная новость дошла до Мадрида: вечерняя газета "Вос" 1 сентября воспроизвела сообщение, опубликованное в Альбасете.
          За этим последовала лавина сообщений, уточнений, комментариев. Вызванные этим чувства и тон самих публикаций передает следующая заметка в мадридской газете "Либераль" от 2 сентября: "Неужели возможно, что свершилось немыслимое: убит величайший испанский поэт наших дней?.. Мы знаем, насколько коварны и хладнокровно жестоки предатели. Но что-то в глубине души заставляет нас до сих пор сомневаться в достоверности столь чудовищной новости. Федерико Гарсиа Лорка расстрелян фашиствующими дегенератами? Неужто это может быть! И хотя мы боимся, что да, что эти люди способны на все, мы цепляемся за последнюю надежду, повторяем, хотим верить, что всему, даже тому, на что способны фашисты, есть предел".
          Но скоро в Мадрид стали прибывать беженцы из Гранады. 8 сентября "Эральдо де Мадрид" опубликовал свидетельства одного гранадца, не оставлявшие уже сомнений в убийстве Лорки фашистами. Они были перепечатаны во многих газетах республиканской зоны рядом с заявлениями протеста, подписанными общественными и творческими организациями, виднейшими представителями испанской культуры.
          Только после того, как стало ясно, что факт убийства поэта не удастся скрыть, заговорила и пресса во франкистской зоне. Но как! 10 сентября местная газета в Уэльве следующим образом подавала эту новость: "Мадрид, 9 сентября. Имеются основания считать, что среди множества трупов, которые ежедневно и ежечасно подбирают на мадридских улицах, найдено и тело Федерико Гарсиа Лорки. Разложение в марксистском стане так велико, что они начали уничтожать даже своих". Несколькими днями позже та же газета "уточнила" свое сообщение: согласно ее данным, Лорка якобы был расстрелян не в Мадриде, а в Барселоне, которая находилась в руках республиканцев. Другая провинциальная газета, выходившая в Бургосе, где находилась ставка мятежников, информировала своих читателей, что поэт расстрелян в Мадриде "марксистскими элементами". Для вящей убедительности "Диарио де Бургос" ссылался на мифические источники в Париже и добавлял: "Эта новость произвела большое впечатление на французские литературные круги, так как поэт был известен своими левыми взглядами".
          Итак, по первому кругу франкисты решили пустить в ход заведомую ложь. В одном, правда, бургосская газета была права. Сообщение о смерти Лорки вызвало бурю негодования за пределами Испании. В середине октября английский писатель Герберт Уэллс, бывший тогда президентом "Пэн-клуба", направил в Гранаду телеграмму, в которой в корректной и дипломатической форме писал, что с "нетерпением ждет новостей о судьбе выдающегося коллеги Федерико Гарсиа Лорки и заранее благодарен за любезный ответ". Ответ от военного губернатора Гранады генерала Эспиносы, датированный 13 октября, был до грубости краток и совсем не любезен: "Мне неизвестно, где находится дон Федерико Гарсиа Лорка". Очередная ложь: военный губернатор никак не мог не знать, где покоится тело убитого Лорки.
          Мировая общественность продолжала требовать объяснений. И тогда франкистская пропаганда решила пустить в ход самую "тяжелую артиллерию". По поводу происшедшего в Гранаде выступил сам Франко. Каудильо дал интервью корреспонденту мексиканской газеты "Пренса", опубликованное 26 ноября 1937 г. Франко заявил: "За границей очень много говорят об одном писателе из Гранады, подлинный талант которого мне не дано оценить, как невозможно судить, насколько широко распространилась бы за пределами Испании слава о нем, останься он в живых, - о нем говорят так много потому, что красные использовали его имя для своей пропаганды. Однако факт остается фактом: в первые моменты восстания в Гранаде этот писатель погиб, так как связался с бунтовщиками. Это естественные случайности, неизбежные в ходе военных действий. Гранада в течение долгого времени была в осаде, безумные действия республиканских властей, раздавших людям оружие, привели к ряду стычек в этом городе, в одной из которых и погиб этот гранадский поэт... Так что запомните раз и навсегда: мы не расстреливали никакого поэта".
          Тут что ни слово - то ложь. Франко не мог не знать, что слава Лорки была огромной еще до его смерти, а вовсе не раздута "красной" пропагандой; что поэт не имел никаких контактов в Гранаде с теми, кто оказал сопротивление мятежникам; что смерть Лорки не была случайностью в "ходе военных действий" и что он не участвовал в вооруженных стычках; что республиканские власти Гранады не раздали оружия населению - быть может, в таком случае мятежники (а именно они и были бунтовщиками!) были бы разгромлены, а Лорка остался в живых.
          Такое интервью, как и следовало ожидать, не произвело за границей нужного франкистам эффекта, и его постарались поскорее предать забвению. Примечательно, что, когда в 1943 г. в Мадриде был издан полный сборник речей и заявлений Франко, интервью это было напечатано, но в нем были сделаны весьма многозначительные купюры (в частности, последняя фраза: "Так что запомните раз и навсегда; мы не расстреливали никакого поэта" - в нем была изъята). И все же внутри Испании некоторое время этими высказываниями каудильо вдохновлялись не только его пропагандисты, но и юристы. Так, 21 апреля 1940 г. в Гранаде в присутствии двух никому не известных "свидетелей" была состряпана запись о кончине Лорки под Э 441094, серия АВ. В этом "документе" указывалось, что Лорка "скончался в августе 1936 г. вследствие ранений, полученных в ходе военных действий, причем его труп был обнаружен двадцатого дня... того же месяца на дороге между Виснаром и Альфакаром...".
          Но время шло, попытки франкистов замолчать свое преступление, стереть память о поэте и вообще закрыть "дело Лорки" ни к чему не приводили. Слава поэта за пределами страны росла, его стихи издавались растущими тиражами, пьесы ставились во многих странах. И тогда фашисты решили сменить тактику. Они перестали отрицать убийство поэта мятежниками, объясняя это действиями "безответственных" групп в Гранаде. Эта версия стала особенно упорно распространяться после того, как один из виднейших фалангистов, Серрано Суньер, стал зятем каудильо и его правой рукой. Фаланга - впрочем, как и никакая другая группа среди правящих кругов франкистской Испании - не была монопольной обладательницей власти: власть принадлежала только самому каудильо. Но в борьбе за большее влияние на него фалангисты не упускали случая потеснить соперников. Ими, в частности, были правые клерикалы из бывшей партии СЭДА Хиля Роблеса. Именно с этой партией были связаны некоторые из непосредственных участников убийства Лорки в Гранаде (прежде всего бывший депутат СЭДА Руис Алонсо), в то время как фалангистская семья Росалес (руководствуясь, впрочем, чисто личными, а не политическими мотивами) пыталась спасти поэта от расправы. На этом долгое время спекулировала Фаланга, когда в 50-х годах имела наибольшее влияние на Франко и заправляла пропагандой. В своем рвении она доходила даже до тдго, что, оскорбляя память Лорки, пыталась объявить поэта "своим"; сочинила миф о том, что он якобы в душе симпатизировал "голуборубашечникам"; что перед смертью собирался написать гимн в честь фалангистов.
          Примерно в то же время стала усиленно распространяться и другая версия: Лорку якобы убили жандармы, которые не могли простить ему оскорблявшую честь их мундира "Балладу об испанской жандармерии", ставшую известной во всем мире:
         
          Их кони черным-черны,
          И черен их шаг печатный.
          На крыльях плащей чернильных
          блестят восковые пятна.
          Надежен череп свинцовый -
          заплакать жандарм не может;
          въезжают, стянув ремнями
          сердца из лаковой кожи.
          Полуночны и горбаты,
          несут они за плечами
          песчаные смерчи страха,
          клейкую мглу молчанья.
          От них никуда не деться -
          скачут, тая в глубинах
          тусклые зодиаки
          призрачных карабинов {*}.
         
          {* Федерико Гарсиа Лорка. Избранные произведения, т. I. M., 1975, с. 215 (перевод А. Гелескула).}
         
          Нашлись даже жандармы, которые рассказали журналистам, что "своими глазами" видели, как расстреливали Гарсиа Лорку. Их интервью были опубликованы не только в Испании, но и в странах Латинской Америки и в США и запомнились многим в те времена. Эта версия быстро была развеяна документальными свидетельствами, но легенды умирают медленно, особенно когда их искусственно раздувают те, кто заинтересован в их живучести. А франкисты, какие бы внутренние распри их ни раздирали, были заинтересованы в том, чтобы любые домыслы как можно дольше затемняли истинную правду об убийстве Лорки.
          Тем не менее дезинформация, лихорадочно распространявшаяся из Мадрида, не давала ожидаемых плодов. Желание прояснить обстоятельства гибели Лорки с годами не пропадало - напротив, оно усиливалось. В конце 50-х годов франкистский режим в поисках валюты широко открыл двери перед иностранными туристами, и в страну стали прибывать заграничные журналисты и литературоведы, которых мучила "загадка Лорки". Книги, статьи, исследования на эту тему стали появляться одни за другими. Первым был англичанин Джеральд Бренан, в книге которого "Лицо Испании" (1950) несколько страниц были посвящены Гранаде и трагическому концу Лорки. Затем последовала работа француза Клода Куффона "Так погиб Федерико Гарсиа Лорка" (1951), итальянца Энцо Кобелли "Гарсиа Лорка" (1959), француженки Марсель Склер "Жизнь и смерть Гарсиа Лорки" (1968). Это - названия лишь наиболее серьезных и известных работ, перепечатки из которых к тому же публиковались во множестве газет и журналов. Полная же библиография написанного по этому поводу заняла бы много страниц.
          Постепенно режим Франко вынужден был пойти на многие уступки - вплоть до того, что в Испании стали издаваться некоторые произведения поэта, а на сценах отдельных театров ставиться его пьесы (хотя каждое представление превращалось в своего рода манифестацию со стороны антифранкистской оппозиции). В одном только режим не мог пойти на уступки - сказать правду о том, что же произошло с Лоркой в августе 1936 г. в Гранаде. Желание скрыть это было настолько большим, что франкизм, как бы ни рядился в тогу "либерализации", был готов на любую подлость и гнусность. Ярким примером тому служит эпизод, происшедший в 1956 г. и без описания которого "дело Лорки" было бы неполным.
          В том году на страницах литературного приложения парижской "Фигаро" появилась статья некоего барона Шонберга под длинным названием: "Наконец-то вся правда о смерти Лорки! Да - убийство: но побудительный мотив - вовсе не политика". Барон описал придуманную им картину соперничества в Гранаде в 1936 г. нескольких групп, в которые входили люди (в том числе и Лорка) с отклонениями в эмоционально-сексуальной сфере. Шонберг делал вывод, что смерть поэта была вызвана якобы своего рода "вендеттой", развязанной среди этих групп в начале гражданской войны, когда воцарилась анархия.
          Не прошло и двух недель после выхода этого пасквиля, как в официозном журнале "Эстафета литерариа" в Мадриде появилась большая публикация, пересказывающая работу барона.
          "Наконец-то настал и наш черед сказать свое слово, так как разразился настоящий скандал! - ликовала "Эстафета литерариа". - Ведь двадцать лет смерть Гарсиа Лорки использовалась в политических целях... Вспомните все эти шумные митинги, публичное чтение стихов перед огромными аудиториями, образ поэта-мученика, превращенный в знамя, все эти крокодиловы слезы... Кто об этом не помнит? Между тем здесь, в Испании, в Испании, верной правде, давно имелись все доказательства, которые показали бы настоящую истину об этом деле, - истину, способную развеять все сомнения и покончить с антииспанским заговором; но она мешала многим... За границей в этой истине никто не был заинтересован. Как же им теперь поступить с разбитой посудой? Как быть с политическим делячеством?"
          Написанная в таком развязно-скабрезном стиле публикация принадлежала перу шефа франкистской пропаганды Хуана Апарисио. Он подчеркивал, что Шонберг побывал в Испании несколько раз между 1953 и 1956 гг., посещал Гранаду, встречался с очевидцами и получил доступ к архивам (!). То, что барон был допущен к архивам (хотя для его вымысла они не требовались), с головой выдает организаторов грязной акции: ведь в те годы, да и много позже, иностранных исследователей франкистские власти к архивам не допускали. Короче говоря, имеются все основания счесть Шонберга своего рода литературным ландскнехтом, нанятым франкистскими пропагандистами.
          Хуан Апарисио следующим образом формулировал выводы, сделанные бароном: "Ясно, что ему (Ф. Г. Лорке. - Прим. авт.) с политической точки зрения нечего было опасаться. Он знал, что город ему зла не сделает. Мятежные власти и Фаланга также относились к нему дружественно. А также социалисты и республиканцы. Однако было бы ошибкой считать, что Лорка, у которого кругом были друзья, не имел врагов". Автор публикации утверждал, что враги поэта таились на "дне" Гранады, в притонах близ Альгамбры, где собиралась богема и цыгане, пышным цветом расцветали всякие "темные" страсти и извращения, что Лорка был тесно связан с этим миром, черпал в нем сюжеты и темы своих произведений, жил одной жизнью с ними и... за это поплатился жизнью. "Такова правда, установленная спустя двадцать лет. Вуаля!" - торжествующе заключил Хуан Апарисио.
          Публикация в "Эстафета литерариа" была встречена испанской интеллигенцией с нескрываемым отвращением и презрением. Так, тесно связанный в прошлом с режимом поэт Дионисио Ридруэхо, в свое время написавший слова к фалангисгскому гимну "Лицом к солнцу" (это был один из редких в Фаланге честных людей, который, побывав с "Голубой дивизией" на Восточном фронте, разочаровался в фалангисгских идеалах, резко порвал с прошлым, отказался от всех почестей и привилегий и перешел в открытую и активную оппозицию франкизму), направил в этой связи гневное письмо протеста министру информации Ариасу Сальгадо. "По моему глубокому убеждению, - писал он, - эта акция выходит за всякие пределы допустимого, это просто гнусность, оскорбляющая элементарные нормы чести, совести и сострадания к мертвым. Я задаю себе вопрос - и тебе тоже: могут ли люди, способные на такую мерзость, направлять общественное мнение в нашей стране, навязывать испанцам свои взгляды? Если это так, то мы все очень низко пали. И я не согласен с этим мириться". Письмо Ридруэхо было напечатано во многих газетах за границей, но в Испании не было опубликовано, а его автора в очередной раз послали в ссылку.
          Позже испанский исследователь Хосе Луис Вила-Сан-Хуан (к его книге о Лорке мы еще не раз вернемся) очень зло расценил публикацию шефа франкистской пропаганды как "стряпню, которая в зависимости от личных наклонностей читающего может вызвать либо иронически-презрительную усмешку, либо позыв к рвоте" {Jose Luis Vila-San-Juan. Garcia Lorca; asesinado: toda verdad. Barcelona, "Planeta", 1975, p. 30.}. И тем не менее чисто геббельсовские "аргументы" Хуана Апарисио имели свой адресат: это испанский обыватель, в течение многих лет лишенных всякой информации об обстоятельствах убийства Лорки, знавший лишь, что тот был "красный", обыватель, склонный по своему складу ума поддаться на грязную "клубничку". Нельзя забывать также, что еще при жизни поэта его утонченность и рафинированность, так пленявшие близких ему по духу людей, его одухотворенность и сострадание ко всем угнетенным, в частности к женщинам, про которых поэт много писал, проявляя глубокое понимание их сложной внутренней жизни, вызывали подозрительность и своего рода "брезгливость" у так называемых испанских "крепких мужиков" из числа бескультурных и агрессивных мещан с провинциальным мышлением. Клеветнические измышления Шонберга, раздутые Хуаном Апарисио, были сразу же отвергнуты за пределами Испании, но в самой стране - в определенных кругах ее общества - пали на благодатную почву и дали свои плоды.
          Итак, одна ложь за другой, одна вводящая в заблуждение версия за другой. Все, кроме правды. И так - год за годом. Можно представить себе, с какими "авгиевыми конюшнями" столкнулись те честные и объективные исследователи, которые пытались обнаружить истину. Они не могли по примеру Геракла одним махом смыть все эти нечистоты: им выпала неблагодарная работа перебирать один комок грязи за другим в поисках крупиц правды. Это была труднейшая работа, в какой-то мере коллективная, хотя каждый действовал в одиночку. Однако каждый исследователь брал у своего предшественника то, что тому удалось обнаружить истинного.
          И среди этих людей, вставших на защиту памяти Лорки, особое место занимает Ян Гибсон.
         
          * * *
         
          У каждой книги - своя история. У книги Гибсона история такая сложная, насыщенная драматическими моментами, многочисленными продолжениями, что она заслуживает особого рассказа...
          Все началось с того, что в 1965 г. в Испанию приехал молодой ирландский литературовед, решивший специализироваться на Лорке и выбравший темой своей докторской диссертации ранний период творчества поэта. Период этот неотделим от родного города поэта, в необычной атмосфере которого он вырос (впрочем, и позже Лорке лучше всего работалось именно в Гранаде - когда он находился в Мадриде и других местах, писал он мало). Поэтому Гибсон, побыв некоторое время в Мадриде, направился в андалусский город. Он попал туда в тот переломный момент, когда репрессии в Испании по многим причинам пошли на убыль и люди, помнившие о событиях августа 1936 г. и до того молчавшие, стали осмеливаться что-то говорить: память о прошлом, и особенно о расправе над великим гранадским поэтом, кровоточила, как незарубцевавшаяся рана. Видимо, было что-то такое в молодом иностранце - сдержанная, но глубокая любовь к Лорке и в то же время основательность и немногословность ("такой не станет зря болтать"), - что побуждало многих сказать ему больше, чем несерьезным, суетливым и ненадежным журналистам из других стран. Так Гибсон, сам того не ожидая, из академического исследователя ранней поэзии Лорки превратился в своего рода следователя, начавшего расследование обстоятельств последних дней поэта.
          Диссертация о первом периоде творчества Лорки Гибсоном так и не была написана. Труд своей жизни - книгу "Гранада 1936 г. Убийство Федерико Гарсиа Лорки" - он посвятил Джеральду Бренану, отметив, что без его примера книга, возможно, не была бы написана. Тем самым Гибсон скромно подчеркивал, что он был лишь продолжателем дела других своих предшественников (хотя на самом деле он сделал неизмеримо больше, чем они). На наш взгляд, статьям и книгам, которые он написал, можно было бы предпослать и другой эпиграф: слова самого Лорки, сказанные им за два месяца до гибели, летом 1936 г.: "Надо отбросить в сторону букет водяных лилий и погрузиться по пояс в грязь, чтобы помочь другим собирать цветы и любоваться ими".
          И Гибсон действительно не гнушался и "грязью", стремясь добиться главного - найти истину и восстановить светлый образ поэта. Он действовал порою как частный детектив, идя по следу, опрашивая одного за другим всех, кто мог сказать хоть что-либо для истории ценное. Иногда он становился чем-то вроде разведчика. Так, Вила-Сан-Хуан пишет, что Гибсон пытался устроиться преподавателем игры на фортепьяно к одной из дочерей капитана Нестареса (одного из главных фалангистов Гранады, принимавшего наиболее активное участие в репрессиях и прямо причастного к гибели Лорки), чтобы выведать что-нибудь у этого палача. Беря показания у Руиса Алонсо (об этом Гибсон сам говорит), он записывал его слова на спрятанном от собеседника магнитофоне. Не раз Гибсон посещал то место между Виснаром и Алькафа-ром, где был убит и похоронен Лорка, разыскал людей, погребавших поэта (они доверились Гибсону, но разрешили назвать только свои инициалы), которые рассказали ему обо всем, что знали.
          Все это было не просто рискованно, это было опасно в самом буквальном смысле слова. Гибсон об этом не говорит, но отметить это - наша обязанность...
          Автору этих строк много лет спустя, в июле 1977 г. (когда, особо подчеркиваем, уже не было ни того риска, ни той опасности), привелось пройти по всем тем местам в Гранаде и ее окрестностях, где за 12 лет до этого ходил ирландский исследователь, собирая материал для своей книги.
          В книге Гибсона дважды упоминается имя коммуниста-депутата в кортесы от Гранады в 1936 г. Антонио Претеля (про него автор пишет, что он был одним из немногих, оставшихся в городе после бурных июньских событий, когда большинство депутатов-республиканцев под предлогом летних отпусков покинули Гранаду). Старший из сыновей коммуниста-депутата, Дамиан, был на выборах весной 1977 г. депутатом компартии в кортесы от Гранады и не добрал лишь небольшого количества голосов, чтобы стать членом парламента. Сейчас он, в прошлом выпускник философского факультета Московского университета, - член руководства КПИ, директор Высшей партийной школы в Мадриде. Младший его брат, Антонио, - человек исключительного и мягкого, под стать Лорке, обаяния - закончил в свое время биофак Московского университета, в 1957 г. репатриировался в Испанию, поселился в родной Гранаде. Здесь сначала ему пришлось туго: он перебивался случайными заработками, работал гидом в Альгамбре, историю которой, как и всего города, он прекрасно знает и любит. Со временем Антонио стал работать по специальности, получил лабораторию на биологическом факультете Гранадского университета.
          Антонио Претель, с которым автора этих строк связывает знакомство с университетских времен, вхож к потомкам Лорки. Поэтому передо мной открылись двери в усадьбе "Сан-Висенте", где первое время после мятежа скрывался поэт: здесь все осталось нетронутым, как в августе 1936г., но не потому, что так все специально сохранили для музея - всей семье Лорки пришлось покинуть Гранаду после убийства Федерико. Побывали мы с Антонио и в Фуэнте-Вакерос, где на улице Тринидад в доме Э 4 родился Лорка. В этом селении по традиции сильны левые партии - социалисты побеждают на всех выборах; на стене дома Э 4 уже висела мемориальная доска, посвященная Лорке, люди были открыты и приветливы. Долго стояли мы на улице Ангуло в Гранаде возле бывшего дома Росалесов, где скрывался и был арестован поэт. Целый вечер и часть ночи толкались в забитых до отказа тавернах и барах Сакро-Монте, где по-прежнему цыгане поют и танцуют "фламенко" и царит настоящий культ Лорки: портреты его, словно иконы, висят повсюду в обрамлении горящих свечей.
          Но самым сильным впечатлением тех дней была поездка в Виснар. Это селение было полной противоположностью Фуэнте-Вакерос: пустынные улочки, пугливо и быстро проходящие мимо прохожие (это в Андалусии, где, особенно в провинции, приезжего доброжелательно приветствуют, охотно вступают с ним в разговор!), мемориальная доска в честь Фаланги на дворце архиепископа Москосо. Поистине зловещее место - таким оно было и таким осталось. Но особенно гнетущее ощущение испытываешь на дороге из Виснара в Альфакар, на том ее изгибе, где овражек и два оливковых дерева, где безымянная могила Лорки. Солнце стояло почти в зените, стрекотали цикады, трава кругом была выжженная, и было какое-то непонятное, необъяснимое чувство страха, пробегающего ознобом по спине, будто кто-то целится в тебя. Наверное, это была мнительность, повышенное воображение. А возможно, сказывалось то, что я знал по рассказам моих собеседников: в Гранаде еще живы некоторые из тех, кто в свое время убивал Лорку, они уже немолоды, но богаты и влиятельны и не признают новых властей; это своего рода местная мафия, которой не по душе визиты иностранцев на место былого преступления. Эти люди и тогда еще не потеряли надежды вернуться к власти, они оплачивали наемных убийц, то и дело стрелявших из-за угла, и, конечно же, позже воспряли духом - во время путча жандармского подполковника Техеро 23 марта 1981 г. Страх ощущался особенно сильно здесь, у двух оливковых деревьев между Виснаром и Альфакаром, но он пронизывал тогда и всю Гранаду - люди никак не могли забыть зверских расправ, так ярко описанных Гибсоном в его книге. Они знали: гарантий от повторения тех ужасов нет.
          Если еще в 1977 г., хотя прошло два года, как умер Франко, была ликвидирована Фаланга, состоялись первые демократические выборы, в Гранаде ощущалась такая атмосфера, какой же она была тогда, когда в 1965 г. Гибсон собирал улики против убийц Лорки и тех, кто развязал массовые беспощадные репрессии в Гранаде? Что испытывал тогда молодой исследователь на дороге между Виснаром и Альфакаром? Ведь это место до смерти каудильо было своего рода "запретной зоной", здесь днем и ночью патрулировали по двое жандармы, задерживавшие всех чужаков. В начале 60-х годов они схватили здесь английского ученого-арабиста Джеймса Дикки, который занимался историей расположенного рядом памятника мавританской культуры Айнадамара ("Источника слез"). Ученый провел под арестом всю ночь в жандармской казарме, и только наутро, после вмешательства английского консула, его отпустили, предупредив, чтобы он больше тут не появлялся. И это притом, что уже тогда тысячи и тысячи иностранных туристов хлынули в Испанию, и к чужеземцам относились с повышенным пиететом - это стало правительственной политикой...
          Первую свою книгу - "Националистические репрессии в Гранаде в 1936 г. и смерть Гарсиа Лорки" - Гибсон опубликовал в 1971 г. в парижском издательстве "Руэдо Иберико". Ценность ее заключалась не только в том, что в ней были приведены исчерпывающие на тот момент документальные свидетельства по "делу Лорки", что само по себе было важнейшим шагом вперед. Были у книги и другие принципиальные особенности, сразу же выделявшие ее среди огромной литературы на эту тему. Гибсон убедительно показал, что убийство Лорки - не единичный акт вандализма, а один из эпизодов - хотя и ставший известным во всем мире - на фоне массовых и зверских репрессий в Гранаде. Кроме того, автор с неумолимой последовательностью приводил читателя к логическому выводу о том, что решение об убийстве поэта было принято не в Гранаде, а на более высоком уровне - в Севилье, где располагалась штаб-квартира генерала Кейпо де Льяно (и, как считает Гибсон, по прямому указанию последнего). Наконец, в книге содержался подробный аналитический разбор всех предшествующих версий, которые либо были созданы и вдохновлены франкистской пропагандой, либо порождены стремлением к дешевой сенсации, либо по меньшей мере возникли по наивности и незнанию истинных обстоятельств дела. Одним словом, вывод Гибсона был четким: убийство Лорки было делом рук мятежников-фашистов независимо от того, какие именно группы и в какой точно мере были причастны к этому преступлению.
          Книга Гибсона, естественно, была запрещена к продаже и распространению в Испании (как и другие издания "Руэдо Иберико", отличавшиеся антифранкистским духом).
          Но на следующий год книга Гибсона получила Международную премию прессы, присуждаемую авторитетным жюри с участием представителей таких журналов, как "Ньюсуик", "Шпигель", "Нувель обсерватер", "Эспрессо", "Обсервер". Эти и многие другие западные журналы опубликовали подробные пересказы или наиболее важные фрагменты книги. А все эти журналы имели широкое хождение в Испании - запретить распространение их соответствующих номеров франкистская цензура не решилась. К тому же многие экземпляры книги Гибсона попали за Пиренеи и стали ходить по рукам {Книга Гибсона получила высокую оценку и в нашей стране.
          Так, в частности, в печати отмечалось, что в "деле Лорки" "весомую лепту в битве за правду внес Ян Гибсон, опубликовавший в 1971 г. книгу об обстоятельствах гибели поэта" (см. статью X. Кобо "Как был убит Федерико Гарсиа Лорка". - "Литературная газета", 18 августа 1976 г.). Этой теме были посвящены и многие другие работы в советской прессе, касаются ее в своих книгах или предисловиях к изданиям Ф. Г. Лорки Л. Осповат ("Гарсиа Лорка" - "Молодая гвардия". М., 1965), И. Тертерян ("Испытание историей. Очерки испанской литературы XX века". - "Наука". М., 1973), А. Гелескул, Н. Малиновская и др.}.
          Впрочем, к этому моменту франкистские власти все больше теряли контроль над положением, были вынуждены идти на частичные уступки демократическим силам. Они уже смотрели сквозь пальцы на распространение в стране книги Гибсона.
          В самой Испании именно в это время стали появляться, сначала в газетах и журналах, затем в виде глав в книгах и, наконец, в виде отдельных изданий, работы, все более смело показывавшие правду о "деле Лорки". Наиболее известной, безусловно, является уже упоминавшаяся книга журналиста Хосе Луиса Вила-Сан-Хуана "Убийство Гарсиа Лорки: вся правда". Она была опубликована еще при жизни Франко и даже получила премию издательства "Планета" - "Эспехо де Эспанья" - за 1975 г. Это последнее обстоятельство обеспечило ей широкую популярность.
          Книга не изобиловала крупными открытиями (после Гибсона трудно было что-либо добавить), однако сыграла в стране большую положительную роль. В ней автор подтверждал версию о преднамеренной расправе над поэтом, санкционированной в Севилье генералом Кейпо де Льяно. Книга эта впервые знакомила миллионы испанцев со многими истинными фактами об обстоятельстве гибели Лорки. В то же время в книге Вила-Сан-Хуана был ряд концептуальных установок - то ли сделанных в уступку цензуре, то ли вытекающих из довольно путаных и эклектических взглядов автора, - которые не выдерживали критики. Так, в ней повторялась мысль о "симпатиях" Лорки к Фаланге, а главное - поэт объявлялся абсолютно "аполитичным" человеком, ставшим жертвой слепого фанатизма его убийц.
          После смерти Франко открылись новые возможности для продолжения расследования Гибсона. Но ученый не спешил, верный своей манере скрупулезно и тщательно собирать и анализировать факты {Следует отметить, что Гибсон много времени уделяет вообще изучению творчества Лорки, особенно поискам и подготовке к публикации произведений поэта, которые находились в его архиве, когда он был арестован.}. В течение нескольких лет Гибсон уточнял свои данные, снова и снова записывал - в Гранаде, Мадриде, Барселоне, других городах - всех, кто был причастен к этим событиям или что-либо знал о гибели Лорки. На этот раз большинство его записанных на магнитофон бесед датированы уже 1978 г. В 1979 г. писатель опубликовал обновленный и дополненный вариант своей книги. Он вышел в свет в издательстве "Грихальбо" под несколько измененным названием - "Гранада в 1936 г. Убийство Федерико Гарсиа Лорки".
          Не зная всех версий по поводу гибели Лорки, книгу Гибсона читать трудно. И начинается она полемически - с вопроса о том, был ли поэт "аполитичным" или нет (здесь Гибсон спорит с Вила-Сан-Хуаном). Такие уточнения дискуссионного порядка рассыпаны по всему тексту: Гибсон подтверждает или оспаривает утверждения и выводы не только этого испанского исследователя, но и других авторов. А поэтому подробное описание борьбы вокруг вопроса о смерти Лорки - это в то же время своего рода библиография написанного на эту тему, без которой трудно понять последнюю книгу Гибсона, безусловно представляющую собой наиболее полное и глубокое на данный момент исследование о последних днях жизни поэта.
          На данный момент... Почему?
         
          * * *
         
          Закрывая последнюю страницу книги Гибсона, невольно спрашиваешь себя, до конца ли выяснены все обстоятельства, при которых был убит Федерико Гарсиа Лорка?
          По нашему глубокому убеждению, окончательно ставить точку еще рано.
          После опубликования этой книги в Испании не было сделано каких-либо серьезных открытий в этом плане. В январе 1983 г., когда это издание уже находилось в типографии, в Барселоне был напечатан труд Эдуарде Молины Фахардо "Последние дни Гарсиа Лорки", появления которого давно ждали специалисты. Фахардо был коренным гранадцем, журналистом и фалангистом, а потому перед ним раскрылись многие непосредственные участники и свидетели расправы над Лоркой (в том числе капитан Нестарес), которые не пожелали говорить с Гибсоном.
          Однако написанное журналистом разочаровывает: он слишком тенденциозен, стремится обелить своих единомышленников. А вот собранные материалы к книге (они составляют подавляющую часть издания) представляют интерес при внимательном и критическом чтении. В частности, среди них - документы, которые тщетно искал Гибсон, а также следы документов по "делу Лорки", которые, видимо, навсегда утеряны {Подробнее см.: "Литературная газета", 23 и 30 марта 1983 г. (X. Кобо "Кто же отдал приказ об убийстве Лорки?").}.
          Итак, обстоятельное, скрупулезное и объективное исследование Гибсона представляется наиболее исчерпывающим.
          Нам видится у Гибсона лишь одно малоисследованное направление. Это связано с тем, что поиски, относящиеся к последним дням и неделям жизни Гарсиа Лорки, ограничены Гранадой: здесь, в ее пределах, все исследовано досконально. Но напомним, что сам Гибсон (как и другие объективные исследователи) с полным основанием утверждает, что в конечном счете судьба поэта решалась не в этом городе, а в столице Андалусии, которой Гранада административно-политически тогда подчинялась. Так, ирландский ученый подтверждает - и это очень важный вывод, - что гражданский губернатор и шеф вооруженных отрядов Гранады майор Вальдес не мог решить столь важный вопрос, не проконсультировавшись со своим прямым начальством, конкретнее - с генералом Кейпо де Льяно, командовавшим, войсками в Севилье. Такого же мнения придерживается Вила-Сан-Хуан. Это предположение подтверждается обоими авторами главным образом чисто логическими доводами.
          И еще важное обстоятельство: Гибсон считает, что, "по всей вероятности", разговор Вальдеса с Кейпо состоялся вечером 18 августа. Он ссылается при этом на заметку в газете "Эль Идеаль" от 17 августа, где говорится о восстановлении телефонной связи между всеми городами Андалусии, находившимися под контролем мятежников. Однако сам же Гибсон со слов свидетелей сообщает: еще ранее, в конце июля, Вальдес ежедневно поддерживал контакт с Севильей по радиопередатчику, установленному у него в управлении гражданского губернатора. Вила-Сан-Хуан также считает, что разговор у Вальдеса с Кейпо был и он имел решающее значение, но происходил 17 августа.
          Как мы уже отмечали, подтверждение того факта, что Вальдес решил вопрос о Лорке после прямого указания сверху - а это нам также представляется абсолютно несомненным, - в свое время было принципиальным шагом вперед в деле расследования "дела Лорки": он решительно выводил вопрос из сферы сведения личных счетов, борьбы соперничающих групп или простой случайности в сферу чисто политическую. Но, как нам кажется, напрашивается и следующий шаг в этом направлении.
          Что мы конкретно имеем в виду, почему так основательно остановились на датах гипотетического разговора Вальдеса с Севильей?
          Дело в том - Гибсон об этом не упоминает, а Вила-Сан-Хуан говорит вскользь, - что с 6 по 16 августа в Севилье находился генерал Франко, прибывший из испанских территорий в Африке и разместивший здесь свою штаб-квартиру {М. Tunon de Lara. La Espana del siglo XX, t. 3. Barcelona, "Laia", 1978, p. 575, 578.}. И трудно допустить, что Кейпо мог самолично решить вопрос о судьбе Лорки, чреватый тяжелым моральным уроном в международном масштабе для мятежников, не поставив в известность об этом Франко. Более того: на наш взгляд, можно утверждать, что Кейпо, пока Франко был в Севилье, не стал бы брать на себя подобную ответственность.
          Почему Гибсон и другие исследователи отказались от поисков в этом направлении? Может быть, дойдя до Кейпо, они остановились, решив, что этого достаточно, и вернулись к поискам в пределах Гранады? Или гипотеза о Франко, если она возникла, казалась им чрезмерно пропагандистски смелой, а потому неубедительной? Наверняка в этом сыграло роль твердо устоявшееся мнение о том, что судьба поэта решалась после отбытия Франко в Бургое. И наконец, исследователи могли попасть под гипноз того факта, что Кейпо был знаменит своим своенравием и "автономностью", а к тому времени, как утверждает западная историография, старшинство среди генералов, бывших инициаторами мятежа, якобы формально не определилось окончательно.
          Начнем с рассмотрения второго обстоятельства. Действительно, к моменту начала мятежа 44-летний Франко был самым молодым из генералов-заговорщиков в испанской армии. Официально он был провозглашен руководителем всех войск мятежников лишь 1 октября 1936 г., после целого ряда совещаний генеральской хунты в Бургосе.
          Это так. Однако к концу первой декады августа реальное соотношение сил между соперничавшими за власть генералами вполне прояснилось. Стало ясно, что главными среди них являются Мола, командовавший войсками на севере страны, и - в еще большей степени - Франко, которому были подчинены войска на юге. К этому моменту не было секретом, что поддержка Гитлера и Муссолини направляется именно Франко - а она имела решающее значение для судьбы мятежников, успех дела которых в те дни висел на волоске. И пресса в мятежной зоне уже отражала эту реальность на своих страницах. Так, 16 августа та же гранадская "Эль Идеаль", сообщая о прибытии в Севилью итальянских военных кораблей, отмечала, что офицеры дуче "нанесли визит генералам Франко и Кейпо" (хотя по испанскому алфавиту тут все верно, протокол обязывал называть старшего по стажу - Кейпо - первым). На следующий день та же газета, передавая, что гарнизон Ифни примкнул к мятежу, формулировала эту новость так: "войска поставили себя в распоряжение Франко". Теперь не секрет и то, что уже тогда Франко, добиваясь единоначалия, достаточно резко одергивал Кейпо в Севилье. 9 ноября 1961 г. он говорил своему адъютанту (надо учесть, что каудильо не знал о том, что его записывают, и дневник адъютанта вышел в свет лишь после его смерти): "Кейпо вмешивался... во все дела в этой провинции. Мне пришлось сказать ему, чтобы он в таком случае оставил свой пост в армии и занялся административным управлением, а то он, влезая во все, выглядит, как севильский вице-король. Кейпо ответил, что он предпочитает оставаться только военным" {Francisco Franco Salgado-Araujo. Mis conversaciones privadas con Franco. Barcelona, "Planeta", 1976, p. 327. Запись принадлежит адъютанту каудильо, его двоюродному брату, который много лет был наиболее приближенным к нему человеком. Адъютант преклонялся перед шефом и записывал тайком "для истории" его высказывания. Но в конечном итоге из записей адъютанта, не блиставшего умом, впоследствии стало известно о всевозможных интригах и аферах при дворе каудильо, а сам диктатор предстает в весьма неблаговидном свете и как личность, и как государственный деятель.}. Трудно найти более яркий пример отношений, сложившихся между генералами.
          Итак, если исходить из того, что Вальдес звонил в Севилью начальству по поводу Лорки, то, безусловно, главным лицом там до 16 августа был Франко.
          Что касается даты этого разговора (или разговоров), то приведем следующие доводы. Из исследования Гибсона (и Вила-Сан-Хуана) мы знаем, что примерно до 8-10 августа фашиствующие молодчики, не раз врывавшиеся в дом родителей Федерико - усадьбу "Сан-Висенте", - не трогали поэта, хотя узнали его в лицо и не скрывали свою неприязнь к нему. Именно поэтому Лорка и скрылся в доме Росалесов - никто не опасался чего-то серьезного, просто пытались уберечь поэта от оскорблении. Но уже после 10 августа люди Вальдеса пришли и лом его родителей с четкой целью - арестовать Федерико. Не застав его, они приходили снова и снова, обыскивали дом, избивали его жителей, допытывались о месте, где прячется поэт. И когда они узнали это место, Лорка тут же был арестован.
          Из этих фактов можно сделать и такой вполне логичный вывод: приказ об аресте Федерико - причем из Севильи, более того, данный на самом высоком уровне - был отдан не 17 или 18 августа, когда Франко отбыл в Бургос, а где-то в десятых числах, когда Франко освоился с обстановкой в Севилье, получил полную информацию о происходящем по всей провинции.
          Если это было так, то многое, что Гибсон считает противоречивым, загадочным и необъяснимым в поведении Руиса Алонсо, непосредственно задержавшего Федерико, и особенно Вальдеса, обретает железную логику. Первый всегда стоял на том, что он "только выполнял приказ". Но столь важный приказ был дан ему не Вальдесом, а подполковником жандармерии Веласко, временно исполнявшим в этот день обязанности губернатора. Сам же Вальдес почему-то как раз в этот день исчезает до позднего вечера из Гранады по маловажным делам, хотя в городе организуется самая крупная за эти дни операция по поимке Лорки. Вечером того же дня Вальдес отказывается принимать братьев Росалесов, оскорбленных тем, что посягнули на их дом и их гостя. На другой день майор, с одной стороны, лжет, будто Федерико отправлен в Виснар и уже расстрелян; после этого цинично предлагает Хосе Росалесу "отдать" ему Руиса Алонсо, чтобы Росалес "пристрелил его у любой канавы", и тут же запугивает Хосе, заявляя: "А теперь займемся твоим братцем".
          Все эти как будто непоследовательные поступки легко объясняются, если исходить из того, что еще до 16 августа- дня задержания Гарсиа Лорки и отъезда Франко в Бургос - Вальдес получил твердое указание: изловить и ликвидировать "красного" поэта во что бы то ни стало, кто бы за него ни вступался, но при этом не ссылаться на приказы свыше, "брать все на себя". И вот Вальдес, представляя, какие сложности встанут перед ним при выполнении этой грязной миссии (а может быть, и понимая, как он будет выглядеть в глазах потомков в будущем), всячески ловчит, лжет, изворачивается, шантажирует.
          Майор Вальдес - главный свидетель в истории с убийством Лорки. Только он мог бы сообщить, действовал ли по своей воле (что исключается), получил ли приказ от Кейпо или же последний передал ему чье-то указание свыше. Но Вальдеса в апреле 1937 г. сняли с поста губернатора и послали на фронт, а всего два года спустя это главное действующее лицо в расправе над Лоркой отошло в мир иной. Случилось это еще до окончания гражданской войны - в начале марта 1939 г. Случайность? "Его фактически убили", - утверждал в 1976 г. сын Вальдеса {Manuel Molina Fajardo. Los ultimos di'as de Garcia Lorca. Barcelona, 1983, p. 131.}.
          И последнее соображение. Вписывается ли приказ об убийстве Лорки, если он исходил от Франко, в общий психологический портрет генерала? Безусловно и полностью. Своей стремительной карьерой будущий каудильо, в свое время самый молодой генерал в Европе, обязан не стратегическим талантам - его многократно бивали на полях сражений. Его "сила" и главная причина быстрого продвижения состояла в том, что, воспитанный на грязной колониальной войне в Африке, он, как никто другой из его коллег, был лишен эмоций, сознательно культивировал крайнюю, холодную и бесстрастную жестокость как инструмент устрашения противника, против которого вел "тотальную" войну, не делая различий между войсками противника и мирным населением. Эти качества он Проявил во время подавления восстания горняков в Астурии в 1934 г. За эти же качества более старые генералы, на которых оказали давление эмиссары Гитлера и Муссолини, сделали его 1 октября 1936 г. в Бургосе руководителем мятежников. Гражданская война, где брат убивает брата, а отец сына, требовала именно таких холодных убийц, а не генералов типа Варелы и некоторых других, которые все еще пытались играть в "рыцарство".
          Казалось бы, какое значение имеет теперь, почти через полстолетия после убийства Лорки, тот факт, кто именно распорядился убить поэта: Кейпо де Льяно или Франко? Что с того, что на совесть каудильо, отягощенную гибелью сотен тысяч испанцев, сейчас, когда его уже нет самого в живых, ляжет еще одна смерть - Лорки?
          По нашему твердому убеждению, очень важно истину раскрыть до конца, ибо любая неясность приводит к двумысленностям в этом вопросе. Этим страдает также труд Гибсона, при огромном и искреннем нашем уважении к нему. Так, он заключает: "Как бы то ни было, лежит или нет на Кейпо де Льяно ответственность за решение об убийстве Гарсиа Лорки (мы уверены, что лежит, хотя до сих пор не располагаем неопровержимыми уликами), главным прямым виновником смерти поэта следует считать Хосе Вальдеса Гусмана. Очевидно, что, несмотря на донос или доносы на Лорку, Вальдес мог бы сохранить ему жизнь, если бы захотел. Но Вальдес был не из тех людей, которые способны помиловать кого-либо, а "красного" поэта - и подавно".
          По нашему же твердому мнению, Вальдес был "передаточной инстанцией". Он выполнял приказ более высокого начальства, повелев арестовать и расстрелять Лорку. Это важно. В подкрепление нашей версии напомним, что много позже Франко вновь вернулся в доверительной беседе со своим адъютантом к вопросу о Лорке. Сказанное им, на наш взгляд, согласуется с начертанным выше психологическим портретом. На этот раз - а было это 5 февраля 1955 г. - каудильо так откровенничал со своим двоюродным братом: "Действительно, это был великий поэт, и он был расстрелян в первые дни нашего движения, когда Гранада находилась фактически в осаде и в очень тяжелом положении. В тот момент нужно было... предвидеть любые ответные действия со стороны левых. Поэтому приходилось расстреливать самых видных среди них, а именно таким был Гарсиа Лорка... Судить об этом расстреле можно, лишь вжившись снова в те времена, когда это произошло, вспомнив, какой опасности подвергался гарнизон Гранады, на который совершались нападения, отрезанный от остальной националистической Испании" {Francisco Franco Salgado-Araujo..., p. 78.}.
          Слова эти говорят сами за себя - достаточно их сравнить с интервью Франко, данным в 1937 г. Но чтобы оценить их в полной мере, следует и нам "вжиться" в те дни, когда эти слова сказаны генералом Франко. Его пропаганда в тот момент трубила на весь мир, что поэт был второразрядным литератором, слава которого раздута "красными", якобы спекулировавшими на его смерти; одна за другой пускались дезинформирующие версии о "случайном" убийстве, о гибели в результате "сведения личных счетов", об "издержках" соперничества между разными группами и т. д. Наконец, Франко мог бы свалить ответственность на Кейпо, которого он не любил и вскоре после победы отправил в почетную ссылку, или на Вальдеса, столь своевременно почившего в бозе. Но нет, Франко констатирует: смерть Лорки - результат политической и военной "необходимости", как понимал ее каудильо, следствие необходимой системы репрессий. А репрессии эти вдохновлял в первую очередь сам Франко.
         
          * * *
         
          - Чтобы убить поэта, его надо убить дважды: сначала - физически, затем - уничтожив память о нем. Убийцам Федерико последнее не удалось, память о поэте жива. Иначе мы не собрались бы на это первое открытое чествование Лорки здесь, на земле Испании...
          Слова эти прозвучали в Фуэнте-Вакерос июньским днем 1976 г., когда под палящим андалусским небом тысячи испанцев, среди которых находились самые видные поэты, прозаики, драматурги, деятели театра и кино, впервые публично отметили память великого поэта.
          Справедливость по отношению к Федерико Гарсиа Лорке ныне в Испании восстановлена. Память о нем заняла подобающее место.
          Фашистам не удалось ни уничтожить память о поэте, ни запятнать эту память. Второй раз убить Лорку им не удалось, хотя франкисты всячески пытались добиться этого, нагромождая клеветнические домыслы. Не состоялось второе убийство не только потому, что после 1975 г. по воле народа в стране начался процесс демократизации и были разоблачены многие лживые мифы эпохи франкизма. Борьба за Лорку, борьба против его очернителей велась в Испании и за ее пределами задолго до этого, даже когда франкизм еще был в расцвете сил. И книги Яна Гибсона об убийстве Гарсиа Лорки стали важнейшим вкладом в эту благородную борьбу.
         
          Хуан Кобо
         
         
          Джеральду Бренану,
          чей пример вдохновил меня
          на создание этой книги
         

    ГЛАВА ПЕРВАЯ


          О ТАК НАЗЫВАЕМОЙ "АПОЛИТИЧНОСТИ" ГАРСИА ЛОРКИ
         
          В течение сорока лет франкистские пропагандисты утверждали, будто Федерико Гарсиа Лорка был человеком аполитичным и гибель его вызвана несчастным стечением обстоятельств или стала результатом сведения личных счетов.
          В последней книге о смерти великого поэта, опубликованной еще при жизни Франко, Хосе Луис Вила-Сан-Хуан* также продолжает утверждать, что Лорка стоял в стороне от политики {Jose Luis Vila-San-Juan. Garcia Lorca, asesinado: toda la verdad, Planeta, Barcelona, 1975, p. 234 (далее: Vila-San-Juan. Op. cit.....).}. Но сам Вила-Сан-Хуан не занимался исследованиями политических взглядов Лорки и не изучал республиканскую прессу в поисках новых фактов. Он ограничился цитированием весьма путаных высказываний Эдгара Невиля*, Игнасио АугустИ, Гильермо де Торре, Рафаэля Мартинеса Надаля и Дамасо Алонсо*, которые поверхностно изучали взгляды Гарсиа Лорки. В заключение Вила-Сан-Хуан пишет, что можно было бы привести и еще много свидетельств в доказательство полной аполитичности Лорки.
          Если судить о взглядах Гарсиа Лорки только по книге Вила-Сан-Хуана, можно прийти к выводу, что поэт не только не определил своего отношения к фашизму и Народному Фронту, но и не был даже республиканцем. А такое мнение было бы глубоко ошибочным, потому что в действительности Лорка был республиканцем, явным и открытым антифашистом. Он отвергал католическую традиционную Испанию, имперскую Испанию Фердинанда и Изабеллы*, а также их наследников, по которой тогда многие правые испытывали ностальгию; он публично выступал против политических репрессий "черного двухлетия" 1933-1936 гг.*, открыто поддержал Народный Фронт во время избирательной кампании 1936 г. и назвал его победу "республиканской Реконкистой", и, хотя Лорка не был членом ни одной левой партии и политическим деятелем, он придерживался либерально-социалистических взглядов и, с точки зрения правых тех лет, определенно был "красным".
          В наше время представление о "полной аполитичности Лорки" может быть основано только на совершенном незнании (или намеренном замалчивании) деятельности поэта в годы Республики, и в особенности во время Народного Фронта. Необходимо иметь в виду также, что Республика существовала в то время, когда фашизм угрожал основам европейской демократии, и трудно, если вообще возможно, представить себе либерально настроенного испанца, взгляды которого не стали бы более радикальными в такой обстановке. Именно так было и с Лоркой.
          В доказательство нашей точки зрения можно привести ряд документов, опубликованных в республиканской прессе, о которых никто не вспоминал уже четыре десятилетия. Без них нельзя понять политическую позицию поэта из Гранады, обусловленную его социальным окружением.
          Прежде всего отметим, что еще за два года до установления Республики Федерико и несколько других молодых писателей его поколения явно опровергли мнение об их "аполитичности", опубликовав документ, свидетельствовавший об их недовольстве политикой Примо де Риверы*, об их желании искать новые политические пути, об их надеждах на рождение новой Испании, внушающей надежду на будущее. Этот документ, забытый вплоть до его переиздания в 1969 г. в Полном собрании сочинений Ортеги-и-Гассета*, в 1978 г. может нам показаться наивным. Но в то время (документ подписан в апреле 1929 г.) он означал важный скачок в политическом сознании части молодежи, которая считала, что без серьезных политических изменений Испания зайдет в тупик.
          Спустя два месяца после подписания этого документа Гарсиа Лорка отправился в Нью-Йорк и впервые в жизни увидел огромный город (Мадрид тогда был деревней по сравнению с "этим необъятным миром") {Federico Garcia Lorca. Lectura titulada "Un poeta en Nueva York", pronunciada en Madrid el 16 de marzo 1932, en "Obras completes", 2 vols., Aguilar, Madrid, 1977, I, p. 1124-1134; la cita eu p. 1126.}, что значительно углубило его представления о современном обществе и человеке. Лорка всегда сочувствовал бедным и отверженным, но в Нью-Йорке - городе угнетения - он увидел страдания людей в таких масштабах, о которых ранее и не подозревал. Все, писавшие о поэте, согласны, что пребывание в Нью-Йорке было основополагающим для его мировоззрения: там утвердилась вера Лорки в гуманистическую миссию искусства и углубилось неприятие им социальной несправедливости. Доказательством этому служит его книга "Поэт в Нью-Йорке", производящая огромное впечатление.
          Когда после пребывания в Нью-Йорке Лорка приехал на Кубу, один журналист так отзывался о его интересе к общественным и политическим вопросам:
          "Гарсиа Лорка не только большой поэт, но и, по словам Хосе Марии {Кубинский поэт и критик Хосе Мария Чакон-и-Кальво *.}, "обаятельный молодой человек", совершенно непохожий на тех, кто помешался на искусстве для искусства. Он интересуется всем, что происходит вокруг, и увлечен, я бы сказал, страстно политическими и социальными проблемами Кубы, Испании, всего мира... Его интерес к социально-политическим проблемам проявился в том, что он посетил доктора Косме де ла Торриенте, хотя был с ним незнаком, и поздравил его с выигранным делом, в котором тот защищал личные и политические права" {El Curioso Pareanchin (псевдоним Эмилио Роига де Леучсен-ринга*. Habladurias. Federico Garcia Lorca, poeta ipotrocasmo. Carteles. La Habana, XV, Э 17 (27 abril 1930), p. 30 у 46-47; la cita en p. 30. Выражаю благодарность моему другу Эутимио Мартину, предоставившему мне копию этой труднодоступной статьи.}.
          У Лорки, часто выражавшего свою солидарность с революционерами, никогда не пропадал интерес к проблемам Латинской Америки.
          Поэт вернулся в Испанию в 1930 г., а спустя некоторое время была установлена Республика. Для Федерико, как и для остальных подписавших апрельский документ 1929 г., это означало рождение столь страстно ими ожидаемой новой Испании.
          В 1932 г. Фернандо де лос Риос*, министр просвещения в правительстве Асаньи, назначил Федерико (с которым он познакомился в 1915 г. в Гранаде) директором университетского театра "Ла Баррака". Как известно, одной из целей театра было познакомить деревню и провинцию с классической драмой. Созданный и руководимый Лоркой театр имел огромный успех, он стал выразителем, как говорил сам поэт, "духа молодежи новой Испании" {Интервью Гарсиа Лорки, данное им Хосе Марии Салаверрии: "El carro de la farandula". La Vanguardia Barcelona. (1 diciembre 1932), en "Obras Completes", II, p. 945-948; la cita en la p. 947.}. "Нашу скромную работу, - объяснял он в другом случае, - мы делаем с полным бескорыстием, радуясь, что в меру своих сил помогаем новой Испании в эту прекрасную пору" {Luis Saenz de la Calzada. La Barraca. Teatro universitario. Revista de Occidente. Madrid, 1976, p. 125.}. Но с самого момента создания театра, программа которого была республиканской, у него появилось немало врагов среди тех, кто представлял новую Испанию иной, чем представляли ее Асанья, Фернандо де лос Риос и Гарсиа Лорка. Они стали утверждать, что на театр расходуется слишком много общественных средств (это обвинение Фернандо де лос Риос отверг в своей страстной речи, произнесенной в кортесах 23 марта 1932 г. {Ibid., p. 43.}), и, когда в 1933 г. правые пришли к власти, смета театра была значительно урезана {Ibid.}. Позже в адрес "Ла Барраки", как мы увидим, прозвучат и более злобные обвинения.
          30 апреля 1933 г. Гитлер стал канцлером Германии, а в июле немецкая католическая партия согласилась передать всю полноту полномочий лидеру нацистской партии, сразу же подписавшему конкордат с Ватиканом. В этой связи Габриэль Джексон пишет:
          "Приход Гитлера к власти в Германии при явной поддержке традиционных правых кругов продемонстрировал [испанским] консерваторам, как можно свергнуть Республику, текст конституции которой был навеян главным образом положениями конституции Германской республики" {Gabriel Jackson. La Republica espanola у la guerra civil, 1976, p. 125.}.
          Республиканская пресса пристально следила за развитием событий в Германии и передавала подробности о все возраставших преследованиях, направленных против евреев. Скоро в Испанию стали прибывать евреи-беженцы, и испанцы от очевидцев узнали о зверствах нацистов. В Испании, как и в других странах, либерально настроенные люди, прежде не имевшие четких политических убеждений, были встревожены событиями в Германии, стали склоняться влево.
          Показательной иллюстрацией нового этапа в осознании опасности тоталитаризма явилось опубликование в Мадриде 1 мая 1933 г. информационного выпуска, анонсировавшего издание коммунистами нового журнала "Октубре" ("Октябрь"), первый номер которого вышел вскоре. Выраженное (Хавьером Абрилем*, Андре Жидом*, Уолдо Фрэнком*, Марией Тересой Леон* и другими) на его четырех страницах восхищение Советской Россией было безграничным; в стихотворении Рафаэля Альберти* "SOS" звучал тот же протест против жестокости капитализма, что и у Лорки в "Поэте в Нью-Йорке":
         
          Половина полей на планете лежат невозделанными,
          и крестьяне изголодались по труду сообща на земле,
          и столько есть рек, на которых можно поставить плотины,
          чтобы вода напоила посевы.
          И столько незанятых рук.
          Но нет работы.
          Капиталисты предпочитают уничтожать излишки.
          Кофе в Бразилии топят, сжигают,
          кубинским сахаром сластят соленую воду Карибского моря,
          в Штатах тюки хлопка
          и вагоны муки сбрасывают в мутные реки {*}.
          {* Перевод Л. Цывьяна.}
         
          На второй полосе выпуска был опубликован подписанный группой левых испанских интеллигентов манифест против нацистских преследований, которым подвергались немецкие писатели. Список подписавших возглавлял Лорка. Как мы увидим далее, между 1933 и 1936 гг. он поставит свое имя под многими подобными антифашистскими манифестами. При этом необходимо отметить, что ненависть поэта к фашизму вовсе не означала приятия им марксизма. Он никогда не вступал в Коммунистическую партию, не публиковался ни в одном из семи номеров "Октубре", вышедших между июнем 1933 г. и апрелем 1934 г., в отличие от Эмилио Прадоса* и Луиса Сернуды*, которые именно на страницах этого журнала заявили о своем вступлении в партию. Тем не менее подпись Федерико под антифашистским воззванием в информационном выпуске, анонсировавшем выход журнала, не оставляет места для сомнений: Гарсиа Лорка, с точки зрения правых, был "левым писателем", "революционером".
          С октября 1933 по апрель 1934 г. Федерико находился в Буэнос-Айресе. Его пьесы шли там с огромным успехом, за которым с гордостью следили друзья и поклонники Лорки в Испании (и, разумеется, с завистью - его враги, а их тоже было немало). В середине апреля 1934 г., когда он вернулся в Испанию, Лорка, без сомнения, был самым знаменитым в Америке испанским поэтом и драматургом.
          За шесть месяцев его отсутствия в Испании политическая напряженность в стране усугубилась. Ноябрьские выборы 1933 г. в Гранаде принесли победу правым, положение рабочих и крестьян заметно ухудшилось (в одной из последующих глав будет детально проанализирована политическая ситуация в Гранаде в канун франкистского мятежа). Федерико имел возможность оценить перемены в Гранаде за те дни, которые он провел там после возвращения из Буэнос-Айреса {"Еl Defensor de Granada" (далее: "Defensor"), 23 abril 1934, p. 3. Эта газета опубликовала заметку "Гарсиа Лорка в Гранаде": "Из Америки в Гранаду вернулся гражданин нашего города, великий поэт Гарсиа Лорка. Автор "Кровавой свадьбы" совершил триумфальное путешествие. В Буэнос-Айресе, где с громким успехом шли все его пьесы, он изнемогал от многочисленных чествований, которые устраивали в его честь публика и критика. Гарсиа Лорка теперь признан в Америке самым выдающимся современным испанским лириком. Вернулся он полный впечатлений и признательности. Добро пожаловать в родной город!"}. Партия Хиля Роблеса* пыталась насадить в Испании фашизм. Так, почти одновременно с прибытием поэта в Гранаду там состоялся митинг молодежных организаций СЭДА* и "Аксьон Популар"*, на котором ораторы открыто восхищались Гитлером и Муссолини {"Un mitin de la Juventud de Acciun Popular". - "Defensor", 17 abril 1934, p. 1.}.
          Мы уже говорили раньше, что у театра "Ла Баррака" с первых дней его существования было много врагов. Вернувшись в Испанию, Федерико столкнулся с тем, что критика, поощряемая пришедшими к власти правыми, усилилась, особенно со стороны Фаланги, образованной в октябре 1933 г. и слившейся с ХОНС* в феврале 1934 г. 5 июля мадридская "Ф. Е.", основной орган Фаланги, обвинила сотрудников театра "Ла Баррака" не только в растрате, но и в том, что они якобы ведут аморальный образ жизни, растлевают крестьян и внедряют "еврейский коммунизм". В этом документе явно отразились ненависть и зависть, нетерпимость и невежество, которые царили в то время в фалангисгской среде.
          Хотя в этой статье имя Гарсиа Лорки не было упомянуто, его она касалась больше, чем кого-либо другого, поскольку он был руководителем "Ла Барраки" и ему оказывал всяческое содействие лидер социалистов Фернандо де лос Риос, еврей по происхождению.
          1 октября 1934 г. пал кабинет радикалов, лишенный поддержки СЭДА, которую она ему оказывала в течение десяти месяцев. Хиль Раблес, хотя он всегда настаивал на "сомнительности" парламентской формы правления, потребовал участия СЭДА в новом правительстве. Президент республики Алькала Самора вынужден был уступить и поручил Алехандро Леррусу формирование нового коалиционного правительства. СЭДА получила министерства сельского хозяйства, труда и юстиции. Легко было предвидеть враждебное отношение рабочего класса к этим переменам, тем более что, согласно замечанию Джексона, присутствие этой партии в правительстве "воспринималось и либералами из среднего класса, и революционной левой как насаждение фашизма в Испании" {G. Jackson. Op. cit., p. 142-144; la cita en p. 144.}.
          Восстание астурийских горняков, разразившееся всего четыре дня спустя, 4 октября 1934 г., было прямым ответом на участие СЭДА в правительстве. Как известно, астурийское восстание было жестоко подавлено, многих его участников казнили, пытали, бросили в тюрьмы. Однако, так как правительство навязало прессе строгую цензуру, широкая публика подробностей о репрессиях не знала; они стали известны только в 1936 г., когда на выборах победил Народный Фронт. Но Гарсиа Лорка не мог не быть в курсе астурийских событий, так как его друг и "дорогой учитель" (согласно выражению самого поэта) Фернандо де лос Риос входил в состав парламентской комиссии, расследовавшей это дело.
          Астурийское восстание совпало по времени с провозглашением "Эстат Катала"*, просуществовавшего всего десять часов. Мануэль Асанья*, прибывший в каталонскую столицу в конце сентября и собиравшийся вернуться в Мадрид 4 октября, стал невинной жертвой этого события. 7 октября он был арестован, так как власти исходили из того, что бывший премьер-министр замешан в провозглашении "Эстат Катала". Невиновность Асаньи была установлена Верховным судом лишь в апреле 1935 г.; со дня ареста и вплоть до этой даты правые не переставали клеветать на него. 14 ноября 1934 г. большая группа либерально настроенной и левой интеллигенции направила правительству протест против нетерпимого обращения, которому подвергался Асанья. Письмо это, которое не появилось тогда в прессе из-за цензуры и впервые было опубликовано в книге Асаньи "Мое восстание в Барселоне" (1935 г.), подписал и Гарсиа Лорка.
          15 декабря 1934 г. газета "Эль Соль" напечатала очень важное интервью с Гарсиа Лоркой, в котором он прямо и открыто выражал свою солидарность с бедняками всего мира. Если принять во внимание царившую тогда в Испании напряженность, развитие фашизма внутри страны и за рубежом, репрессии, которым за несколько месяцев до того подверглись астурийские горняки, события в Барселоне, то слова поэта наполняются явным политическим значением, обретают характер определенной социальной ангажированности. Это громко прозвучавшее интервью было перепечатано в газете "Эль Дефенсор де Гранада" 21 числа того же месяца, а потому мы можем быть уверены, что мысли Гарсиа Лорки о социальной несправедливости стали известны и в его родном городе:
          "Я так мало знаю, я почти ничего не знаю", - вспоминаются мне сейчас эти строки Пабло Неруды. И осе же в этом мире я всегда буду на стороне тех, кто не имеет ничего и кому отказано даже в спокойствии, хотя они ничем не владеют. Мы, я говорю об интеллигентах, воспитанных в среде обеспеченных средних классов, призваны принести жертву. Давайте же решимся на нее. В мире схватились уже не человеческие, а космические силы. Передо мной кладут на весы исход этой борьбы: вот здесь - твое страдание и твоя жертва, а вот здесь - справедливость для всех, хотя она связана с тревогой перехода к будущему, которое мы предчувствуем, но не можем четко определить, - и я со всей силой опускаю свой кулак на вторую чашу весов" {Entrevista de Garcia Lorca con Alardo Prats, titulada "Los ariistas en el ambiente de nuestro tiempo. El poeta Federico Garcia Lorca espera para el teatro la llegada de luz de arriba, del paraiso...". "El Sol", Madrid (15 diciembre 1934) en "Obras Completes", II, p. 1032-1037; la cita en p. 1036.}.
          29 декабря 1934 г. в мадридском театре "Эспаньол" состоялась премьера пьесы "Иерма", которую задолго до этого с нетерпением ожидала публика и критика. Зрительный зал был битком набит, в нем находились многие республиканские деятели. Перед поднятием занавеса в зале произошли беспорядки (правонастроенные молодчики выкрикивали оскорбления в адрес Асаньи и его подруги, замечательной актрисы Маргариты Ксиргу*, исполнявшей роль Йермы), но сами зрители установили спокойствие.
          Премьера прошла с огромным успехом {В Гранаде друзья и почитатели поэта встретили весть о его триумфе с радостью. См. "Defensor", 30 diciembre 1934: "Премьера нового произведения Гарсиа Лорки прошла с небывалым успехом".}, однако правые критики почти единодушно заклеймили пьесу как аморальную, богохульную, антикатолическую и мало реалистичную. В этом отношении показательна рецензия Хорхе де ла Куэвы, напечатанная в "Эль Дебате", самой влиятельной католической газете в стране, органе СЭДА, которая в тот период восхваляла режимы Гитлера н Муссолини. Некоторые фразы из статьи Хорхе де ла Куэвы были опущены из-за недостатка места, и потому его нападки оказались менее ожесточенными, чем того хотел критик. 3 января "Эль Дебате" уточняла:
          "В рецензии на "Йерму" были опущены строки, в которых наш критик выражал свое возмущение пьесой, ее неприемлемым содержанием, аморальностью, безбожием, ложной пародией на легкое искусство и фальшивыми штампами, свойственными легкомысленным ремесленникам, и безответственностью, присущей любому бездельнику. Таковы отличительные черты этой жалкой поделки".
          При чтении рецензий на "Йерму" становится ясным, что, с точки зрения правых, пьеса представляла собой резкую критику традиционной католической Испании, ее социального и семейного уклада. И можно не сомневаться в том, что успех спектакля (он оставался в репертуаре театра до 2 апреля 1935 г., выдержав более ста представлений {О премьере "Йермы" и отзывах на нее критиков см.: Мarcelle Auclair. Vida у muerte de Garcia Lorca. Era, Mexico, 1968, p. 284-293; Francisco Olmos Garcia. Yerma у la lucha de la mujer espanola; Tiempo de Historia, Madrid, Э 29 (abril 1977), p. 80-89.}) лишь увеличил ненависть правых к Лорке.
          С первых дней октября 1935 г. и в течение последующих месяцев испанская пресса постоянно публиковала подробные материалы о вторжении фашистской Италии в Абиссинию и о бесплодных попытках Великобритании и Лиги наций вступиться за эту страну, ставшую жертвой агрессии. Это был еще один пример империалистического наступления фашизма, и он подтвердил убеждение левых в том, что и Гитлер полон решимости приступить к подобной экспансии.
          Само собой разумеется, что правое испанское правительство не собиралось выступать с критикой ни в адрес Италии, ни в адрес Германии. Более того, в октябре 1935 г. государственный прокурор Испании предъявил иск писателю Антонио Эспине за то, что он осмелился напечатать статью, в которой критиковал немецкого фюрера. Эспина был заключен в тюрьму на месяц и один день, и Гарсиа Лорка (в то время находившийся в Барселоне с Маргаритой Ксиргу) вместе с актрисой послал ему приглашение на банкет, устроенный коллегами и друзьями Эспины по случаю его выхода на свободу.
          Незадолго до этих событий Гарсиа Лорка не раз заговаривал о путешествии в Италию, которое он собирался предпринять вместе с Маргаритой Ксиргу. Но 12 октября актриса публично заявила о том, что отменяет свою поездку в знак протеста против вторжения итальянцев в Абиссинию {Marie Laffranque. Bases cronologicas para el estudio de Federico Garcia Lorca en: Federico Garcia Lorca, edition de Ildefonso-Manuel Gil, Taurus, Madrid, 1973, p. 411-459; la referencia en p. 452.}. Гарсиа Лорка разделял ее точку зрения. 6 ноября 1935 г., во время своего недолгого наезда в Мадрид, он подписал второй антифашистский документ вместе с Антонио Мачадо, Фернандо де лос Риосом и другими выдающимися деятелями культуры. Кажется, "Диарио де Мадрид" оказалась единственной газетой, которая осмелилась сразу же, 9 ноября, опубликовать этот манифест.
          До победы Народного Фронта в Испании оставалось немного времени. В декабре 1935 г. на родину после длительного путешествия по Америке и пребывания в Москве вернулись Рафаэль Альберти и Мария Тереса Леон. В течение двух месяцев, остававшихся до выборов, они оба развернули неустанную деятельность в пользу Народного Фронта. В конце избирательной кампании друзья решили устроить банкет в их честь.
          9 февраля 1936 г. (последнее воскресенье перед выборами) было днем бурной политической активности. Трудно было бы выбрать более подходящий день для чествования Рафаэля Альберти и Марии Тересы Леон. Банкет превратился в очередной акт поддержки Народного Фронта. Подробное описание банкета было опубликовано в "Мундо Обреро" 11 февраля. Федерико, как явствует из репортажа в газете, не ограничился молчаливым присутствием {Лорка выступил с трибуны собрания с приветствием в адрес Р. Альберти и М. Т. Леон, а также зачитал текст манифеста испанской интеллигенции. - Прим. ред.}.
          14 февраля, за два дня до выборов, Рафаэль Альберти и Мария Тереса Леон организовали в театре "Сарсуэла" вечер памяти выдающегося писателя Рамона дель Валье Инклана*, уроженца Галисии, который скончался в Сантьяго-де-Кампостела за сорок дней до этого. Это мероприятие, которое проходило под эгидой мадридского "Атенеума"* и имело несомненно республиканский характер, освещалось большинством мадридских газет. Программа делилась на две части. В первой Гарсиа Лорка после речи Марии Тересы Леон прочитал ("с замечательной выразительностью", как писала "Ла Вос") пролог Рубена Дарио* к книге Валье Инклана "Голоса подвига" ("Из страны мечтаний, сумерек и света...") и два сонета этого никарагуанского поэта, посвященных покойному писателю и его творчеству. Затем Луис Сернуда прочел "Пылающую Кастилию" Хуана Рамона Хименеса*, Франсиско Виги вспомнил несколько красочных случаев из жизни Валье Инклана, Элиса Риско выступила с речью (как и на банкете в честь Альберти и Марии Тересы Леон), призвав присутствовавших дарить народным библиотекам Мадрида книги, которые "насытят острый культурный голод пролетарской молодежи, после восьми - десяти часов работы ищущей в библиотеках отдыха телу и труда духу". В заключение первой части вечера Альберти прочитал несколько стихотворений Антонио Мачадо, который не смог присутствовать на этой встрече.
          Во второй части публике впервые был показан фарс Валье Инклана "Рога Дона Фриолеро", поставленный труппой "Нуэва Эссена" под руководством Мануэля Фон-танальса. Если учесть, что эта пьеса до сих пор приводит в ярость военных, можно представить, каково было тогда ее воздействие на собравшихся в обстановке предвыборной горячки.
          В отчете о банкете в честь Альберти и Марии Тересы Леон говорилось, что, как только манифест, зачитанный Гарсиа Лоркой, будет подписан, "Мундо Обреро"* опубликует его. Видимо, поэт прочитал текст, который появился в том же "Мундо Обреро" 15 февраля 1936 г., накануне выборов. Тот факт, что Федерико Гарсиа Лорка первым подписал этот манифест, служит еще одним бесспорным доказательством того, что он поддерживал Народный Фронт, выступал против правых кругов, которые на протяжении двух лет контролировали политические судьбы страны.
         
          "Интеллигенция - с Народным Фронтом
         
          Партии, разделяемые существенными принципиальными расхождениями, но объединенные делом защиты свободы и Республики, сумели сплотить свои благородные усилия в широком Народном Фронте. Мы, интеллектуалы, художники, представители свободных профессий, уклонились бы от своего долга в такой серьезной политической обстановке, если бы не выразили своего отношения к столь важному событию. Мы все чувствуем себя обязанными открыто высказать, что наши симпатии и надежды на стороне тех, кто, несомненно выражая устремления большинства испанского народа, выступает за свободный и демократический режим, отсутствие которого так плачевно отразилось на жизни Испании в последние два года.
          Не каждый в отдельности, а как коллективные выразители воли испанской интеллигенции мы подтверждаем нашу приверженность Народному Фронту, ибо считаем, что свободу следует уважать, что уровень жизни наших граждан должен стать более высоким, а культуре надлежит проникнуть в самые широкие слои народа.
          Федерико Гарсиа Лорка, поэт; Рафаэль Альберти, поэт; Луис Аламинос, инспектор школ первой ступени; Хосе Навас Гарсиа, музыкант; Хосе Домингос Лукас, врач; Серафин Ленарес, учитель начальной школы; Кайэтано Л. Трескастро, журналист; Луис Торребланка, художник; Антонио Рамос Акоста, врач; Энрике Ребольедо, врач; Антонио Мартинес Вирель, художник; Доминго Фернандес Баррейро, журналист; Рафаэль Вердьер, директор школы второй ступени; Луис Санчес Асенсио, врач; Э. Баэса Медина, адвокат; Висенте Сармиенто, врач; Франсиско Мартин Лоди, учитель; Франсиско Салас, учитель; Эмилио Прадос, писатель; Гонсало Санчес Васкес, студент; Франсиско Саваль, фармацевт; Энрике Санин, график; Мария Тереса Леон, писательница..." (И далее до трехсот подписей.)
         
          Семья поэта тоже поддерживала Народный Фронт. Незадолго до выборов аргентинский журналист Пабло Суэро, с которым Федерико познакомился в Буэнос-Айресе, посетил родителей поэта в их мадридской квартире на улице Алькала (дом Э 96, ныне-Э 102). По возвращении на родину Суэро вспоминал, что атмосфера в их доме была проникнута "христианским социализмом":
          "В доме Федерико все были сторонниками Асаньи, а Фернандо де лос Риос, живший по соседству {Это неточность. По словам Лауры де лос Риос, дочери Фернандо де лос Риоса, он жил тогда на улице Диего-де-Леон, дом Э 25.}, был одним из самых почитаемых друзей семьи Гарсиа Лорки. Родители Федерико - люди зажиточные, они владеют небольшой усадьбой под Гранадой. Тем не менее они были на стороне испанского народа, угнетены его бедностью, жаждут прихода "христианского социализма". В окрестностях Гранады их обожают за доброту и милосердие. На Федерико они смотрят с трогательной нежностью, а он отвечает им большой любовью. О своих братьях и сестрах, о родителях и племянниках он говорит с глубокой проникновенностью. Я был у них накануне выборов, и мать Федерико, женщина с сильным характером, говорила мне:
          - Если мы не победим, нам придется распрощаться с Испанией! Нас вышвырнут из страны, если только не убьют!" {Pablo Suero. Los ultimos dias con Federico Garcia Lorca. El hogar del poeta. Espana levanta el puno, Noticias Graficas, Buenos Aires, 1936. Citamos del artfculo de Eutimio Martin. Un testimomo olvidado sobre Garcfa Lorca en el libro Espana levanta el puno, de Pablo Suero. Frece de Nieve, Madrid, 2a epoca. Э3 (mayo 1977), p. 74-88; la cita en p. 88.}
          Вскоре после победы Народного Фронта в прессе был опубликован манифест Всемирного союза мира, который был подписан в Мадриде в начале февраля. Манифест был напечатан в "Эль Соль" 23 февраля. В длинном перечне подписавшихся мы вновь встречаем имя Гарсиа Лорки.
          В конце марта 1936 г. в Испанию пришло известие о том, что диктатор Жетулио Варгас * бросил в тюрьму вместе с тысячами трудящихся Луиса Карлоса Престеса*, лидера бразильских коммунистов, которому угрожал расстрел.
          МОПР*, испанская секция которого подвергалась жестоким преследованиям с 1934 г. до прихода к власти Народного Фронта, тут же решила организовать митинг солидарности с Престесом в мадридском Народном доме*. Федерико (напоминаем, что он был самым известным в Латинской Америке испанским поэтом и драматургом) попросили участвовать в митинге и в течение нескольких дней объявляли о его предстоящем выступлении. Митинг состоялся в субботу 28 марта, а на следующий день газета "Эль Сосиалиста" поместила подробный отчет о нем.
          Хотя Мария Тереса Леон {Maria Teresa Leon. Dona Vicenta у su hijo. "El Nacional", Caracas, (14 mayo 1959) у Memoria de la melancolia. Losada, Buenos Aires 1970, p. 198-200.} и Эстебан Вега много лет спустя вспоминали, что на этом волнующем политическом собрании Федерико читал стихотворения из "Поэта в Нью-Йорке", к сожалению, мы не знаем, какие именно. По словам Беги, гранадский поэт прочитал также свой знаменитый "Романс об испанской жандармерии", который в тех обстоятельствах собравшиеся на митинге должны были принять с восторгом. Вспоминая о том, как Федерико читал свои стихи в тот вечер, Вега цитирует слова Альберти о декламаторском даре поэта ("подобный электрическому разряду ток симпатии, колдовство, магия, против которой невозможно устоять, окутывающая и пленяющая слушателей" {Rafael Alberti. Imagen primera de ..., Losada, Buenos Aires, 1945, p. 15-31.}), а затем продолжает:
          "Митинг завершился принятием следующей телеграммы президенту Кубы Мигелю Мариано Гомесу: "От имени общества "Друзья Латинской Америки" просим предоставить, как обещали, свободу трем тысячам борцов против империализма, независимо от их партийной или классовой принадлежности". Во второй телеграмме, направленной Жетулио Варгасу в Бразилию, содержалась просьба освободить Луиса Карлоса Престеса, который был болен и чья жизнь находилась под серьезной угрозой. Под обеими телеграммами среди других подписей была и подпись Федерико". {Esteban Vega. Federico Garcia Lorca en el XX aniversario de su muerte. "Novedades", Mexico (16 septiembre 1956).}
          Через три дня после митинга, антифашистский и антиимпериалистический характер которого очевиден (Сохранилась интересная, хотя и плохого качества фотография, опубликованная в "Мундо Обреро", на которой запечатлен декламирующий Федерико с выразительно воздетыми руками), появился новый манифест, под которым среди других подписался и Лорка. Он был напечатан 31 марта 1936 г. в "Мундо Обреро".
          1 апреля 1936 г. мадридская "Ла Вос" опубликовала этот манифест левой интеллигенции в несколько сокращенном виде {"Los escritores у artistas espanoles piden la libertad de Luis Carlos Prestes". "La Voz", 1 abril 1936, p. 2.}, а 5 апреля та же газета поместила большое и обстоятельное интервью, которое Федерико дал Фелипе Моралесу. Эволюция общественного сознания поэта и его понимания ответственности художника в тот драматический для страны момент особенно наглядно прослеживается в этом интервью, особенно в приводимом ниже отрывке, который часто цитируют в работах о Лорке:
          "Сейчас я работаю над новой пьесой. Она будет не похожа на предыдущие. Это произведение, в котором я ничего не придумываю, ни единой строчки, потому что сейчас на волю вырвались и носятся повсюду правда и ложь, голод и поэзия. Образы эти сами собой вырастают и на моих страницах. В центре пьесы - важная религиозная и социально-экономическая проблема. Мир как бы остановился перед голодом, от которого страда ют народы. Пока сохраняется экономическое неравенство, мир не способен мыслить. Вот что я вижу. По берегу реки идут два человека. Один - богач, другой - бедняк. У одного полное брюхо, а другой зевает от голода... Богач говорит: "О, какая красивая лодочка на воде! Смотрите, смотрите, какая лилия цветет на берегу!" А бедняк твердит: "Я голоден, я ничего не вижу. Я голоден, я очень голоден". Это естественно. В тот день, когда исчезнет голод, в мире произойдет такой взрыв духовной энергии, какого не знало Человечество. Люди далее представить не могут, какую радость принесет Великая Революция, когда она свершится. Не правда ли, я говорю, как настоящий социалист?" {Интервью, данное Гарсиа Лоркой Фелипе Моралесу - "Conversaciones literarias. Al habla con Federico Garcia Lorca", "La Voz" Madrid, 7 abril 1936, en "Obras Completas" v II, p. 1076-1081; la cita en p. 1079-1080.}
          Хотя общество "Друзья Латинской Америки" возникло сразу же после одного из собраний в мадридском Народном доме в конце марта, до последних чисел следующего месяца его деятельность, судя по всему, не получала отражения в прессе. 30 апреля "Ла Вос" опубликовала письмо, под которым мы снова среди подписей левонастроенных друзей поэта видим и имя Лорки, "аполитичного поэта".
          Многие друзья Федерико - среди них Эстебан Вега, Альберти, Мария Тереса Леон - были активистами МОПР. Мария Тереса Леон руководила журналом этой организации "Айуда!" ("Помоги!"). Вполне вероятно, именно она попросила Федерико написать что-нибудь в номер, посвященный Первому мая 1936 г., Дню трудящихся. Как бы то ни было, на одной из его страниц были опубликованы приветствия испанским рабочим от Альберти, Эдуарде Ортеги-и-Гассета, Хулио Альвареса дель Вайо*, Хосе Диаса* и Гарсиа Лорки. Поэт писал: "Тепло и с воодушевлением приветствую трудящихся Испании, которых Первое мая сплотило стремлением к более справедливому и более сплоченному обществу" {!Ayuda! Madrid, 1 mayo 1936, p. 5.}.
          Федерико, выступавший против репрессий, которым рабочие подвергались в странах Латинской Америки, не мог оставаться равнодушным к тому, что происходило в соседней Португалии, где правил фашистский режим. И потому нас не может удивить его подпись под документом, опубликованным в "Эль Сосиалиста" 6 мая 1936 г.
          Несколько дней спустя после появления в печати этого письма, в котором Лорка снова выступает в защиту жертв фашизма, в Испанию приехали мать и сестра Луиса Карлоса Престеса. В мае были организованы многочисленные митинги в поддержку Престеса и других жертв американских диктаторов. Федерико, который с самого начала, как мы видели, объявил о своей солидарности с Престесом, не колеблясь подписывал все новые манифесты и письма, требуя освобождения лидера бразильских коммунистов и его товарищей.
          21 мая в "Эральдо де Мадрид" появилось другое письмо "Друзей Латинской Америки", в котором они выражали свое неприятие фашизма и безусловную поддержку Республике, "вновь завоеванной самопожертвованием народа", то есть безусловную поддержку Народному Фронту. Первым под этим текстом снова подписался "аполитичный" Лорка.
          В мае 1936 г., столь насыщенном политическими событиями, когда республиканские газеты ежедневно сообщали о зверствах итальянских агрессоров в Абиссинии, о преследованиях немецких евреев нацистами и о росте рядов испанских фашистов, в Мадрид в качестве представителей французского Народного Фронта приехали три известных писателя из соседней страны. Это были Андре Мальро*, драматург Анри-Рене Ленорман*, испанист (и друг Федерико) Жан Кассу*. Это была неделя бурной политической и интеллектуальной деятельности (лекции Мальро и Кассу в "Атенеуме", постановка пьесы "Азия" Ленормана в театре "Эспаньол", многочисленные кнтер-вью в прессе), которая завершилась 22 мая большим банкетом в ресторане "Лукис" в здании "Мадрид-Париж". Приглашение на банкет, подписанное представительной группой испанских интеллигентов, в том числе и Лоркой, было опубликовано 20 мая в "Эль Соль".
          Эта встреча, на которой присутствовало более двухсот человек, в том числе и несколько министров, носила ярко выраженный левый характер, хотя многие из участников банкета не были политическими деятелями. Более того, Америко Кастро* прочел по-французски несколько страниц специально для того, чтобы объяснить, почему многие "интеллектуалы, не принадлежащие ни к одной политической партии, присутствуют на этом чествовании". Все они, как члены партий, так и независимые, были, однако, едины во мнении, что фашизм представляет угрозу для всего мира. Жан Кассу заявил, что "Испания и Франция - две западные цивилизации, которые должны противостоять наступлению фашистского варварства". В начале и в конце банкета оркестр играл "Марсельезу", "Гимн Риего"* и "Интернационал". Во время исполнения последнего гимна, как отмечала печать, "многие поднимали руку со сжатым кулаком" {"La Libertad", 23 mayo 1936, p. 9; "Claridad", 23 mayo 1936, p. 5.}.
          Гарсиа Лорка, присутствовавший на банкете, не выступал - возможно, потому, что, как он полагал, Америко Кастро высказался исчерпывающе. Иначе, однако, расценил его молчание Гильермо де Торре в книге "Триптих о самопожертвовании" (отрывок из которой приведен Хосе Луисом Вила-Сан-Хуаном не полностью и содержит неточности) {Vila-San-Juan. Op. cit., p. 233.}:
          "Федерико никогда и ни в малейшей степени не занимался политикой. Более того, и мы утверждаем это, он не имел отношения к тому, что порою его имя и творчество использовались как политическое знамя, как это было, например, в случае с премьерой "Йермы". Он также избегал участвовать в политических мероприятиях, даже если они носили литературный характер. Так, я сам был свидетелем тому, что он наотрез отказался говорить или читать что-нибудь на банкете, устроенном в честь парижских писателей, проездом посетивших Мадрид, которых чествовали не столько как писателей, сколько как представителей французского Народного Фронта. Если его друзья были либералами, если среда, в которой он вращался, была республиканской и даже левореспубликанской, это происходило потому, что в этом лагере оказались его давние товарищи и к нему же принадлежали почитатели его таланта. И все же он никогда не помышлял о вступлении в какую бы то ни было партию или о том, чтобы подписаться под какой-нибудь политической программой" {Guillermo de Torre. Triptico de sacrificio. Losada, Buenos Aires, 1960, p. 69-71. Как утверждается на с. 77 книги, эта статья де Торре относится к 1938 г.}.
          С учетом приведенных выше фактов и текстов, подписанных Гарсиа Лоркой - а никто его к этому не принуждал (в том числе и приглашение на банкет в честь "нескольких парижских писателей", якобы "проездом посетивших Мадрид"!), - к утверждениям Гильермо де Торре следует относиться весьма скептически. Тесная связь поэта с Народным Фронтом выше показана с обилием доказательств (которых нет у Гильермо де Торре), хотя это и не означает, что Лорка каждый день выступал с публичными протестами против фашизма или непрестанно читал свои стихи на политических митингах.
          И более того, создается впечатление, что примерно к концу мая 1936 г. Лорка начал уставать от давления, которое на него оказывали или пытались оказать некоторые его друзья, с тем чтобы он вступил в какую-нибудь левую партию или заявил о своем согласии с марксизмом.
          Во-первых, у нас есть необычное свидетельство Хуана Рамона Хименеса. 28 мая он сообщил Хуану Герреро ("консулу поэзии@, по словам Федерико), что Исабель Гарсиа Лорка сказала ему, будто "Федерико надоела группа, возглавляемая Пабло Нерудой, он не хочет иметь с ними ничего общего и собирается уехать в Гранаду, чтобы его оставили в покое" {Juan Guerrero Ruiz. Juan Ramon de viva voz. Insula, Madrid, 1961, p. 466. Но Исабель Гарсиа Лорка в разговоре с нами утверждала, что ничего подобного не говорила. Она сказала, что "Федерико всегда был в наилучших отношениях с Нерудой" (магнитофонная запись беседы, сделанная 14 ноября 1978 г.).}.
          Кроме того, недавно стали известны некоторые обстоятельства, связанные с интервью, которое Лорка дал карикатуристу Багарии. В этом интервью, опубликованном в мадридской "Эль Соль" 10 июня 1936 г., поэт отвергал идею искусства для искусства, снова заявил о своей солидарности с рабочим классом, испытывающим гнет и страдания, выступил в защиту искусства, пронизанного социальным пафосом.
          "Ни один настоящий человек уже не верит в эту чепуху о чистом искусстве, об искусстве для искусства.
          В эти драматические для мира дни художник должен плакать и смеяться вместе со своим народом. Надо отбросить в сторону букет водяных лилий и погрузиться по пояс в грязь, чтобы помочь другим собирать цветы и любоваться ими. Я, например, испытываю настоящую жажду общения с другими. Именно поэтому я постучался в двери театра и театру отдаю вес свои силы и способности".
          Потом в ответ на вопрос Багарии, как он расценивает взятие Гранады в 1491 г. Фердинандом и Изабеллой, поэт уверенно сказал:
          "Это было ужасно, хотя в школах и утверждают обратное. Погибли изумительные цивилизация, поэзия, астрономия, архитектура, тонкость чувств, единственные в своем роде в то время. А Гранада превратилась в бедный и запуганный город, в котором сейчас копошится и поднимает голову самая бездарная и злобная в Испании буржуазия" {Entrevista de Garcia Lorca con Bagaria, titulada "Dialogos de un caricaturista salvaje. Federico Garcia Lorca habla sobre la riqueza poetica у vital mayor de Espana. Reivindicacion intelectual del toreo. Las diferencias del cante gitano у del flamenco. El arte por el arte у el arie por el pueblo"; "El Sol.", 10 junio 1936, jn "Obras Completes", v. II, p. 1082-1087; las citas en p. 1083, 1085.}.
          Произнося эти слова, поэт бросал вызов не только расхожим мифам почитателей "старины" консервативного толка, но и тому социальному классу Гранады, который вскоре его убьет. Конечно же, "Эль Соль" читали в Гранаде, и интервью Лорки должно было тотчас стать известным в этом городе, как и антифашистские манифесты, которые Лорка подписывал до этого. Гранада поэта в отличие от Гранады дворца Карла Пятого (или особняков крупных банкиров) была скрытой, потаенной, не существующей уже Гранадой, которую разрушили католические Фердинанд и Изабелла. "Я думаю, - говорил Лорка, - что поскольку я из Гранады, то не могу не сострадать преследуемым: цыганам, неграм, евреям... морискам* - ведь в жилах каждого из нас течет и их кровь" {Entrevista del poeta con Rodolfo Gil Benumeya, titulada "Estampa de Garci'a Lorca", "La Gaceta Literaria", Madrid, 15 enero 1931, en "Obras Completas", v. II, p. 933-941; la cita en p. 939.}.
          После вопроса о крушении арабской культуры в Гранаде Багария перевел разговор на более современные темы.
          Недавно опубликованное письмо Федерико к его другу Адольфо Саласару по поводу этого интервью показывает, что, хотя поэт полностью поддержал цели Народного Фронта и отверг ложный патриотизм испанских националистов, он отдавал себе полный отчет в том, что о своих политических взглядах следует высказываться с большой осторожностью. Из письма к Саласару следует, что Багария задал Лорке также прямой вопрос о фашизме и коммунизме и поэт, ответивший на вопрос письменно, стал беспокоиться о том, к каким последствиям это может привести. Саласара, который, как и Багария, был постоянным сотрудником "Эль Соль", он просил оказать такую услугу:
          "Мне бы хотелось, чтобы ты, если сможешь, причем так, чтобы Багария этого не заметил, изъял бы вопрос и ответ, которые написаны от руки на отдельной странице, страница 7 (bis), потому что это дополнение к интервью; это вопрос о фашизме и коммунизме, опубликование которого в настоящий момент мне кажется лишним, тем более что ответ на вопрос вытекает из всего сказанного выше" {Письмо поэта Адольфо Саласару воспроизведено Марио Эрнандесом в специальном, посвященном Гарсиа Лорке, номере журнала "Тгесе de Nieve", Madrid. 2а eroca, Э 1-2 (diciembre 1976), p. 51 en "Obras Completas", v. II, p. 1187.}.
          Мы полагаем, Марио Эрнандес совершенно справедливо утверждает, что, изымая из интервью ответ на вопрос Багарии (в котором он, несомненно, высказался в пользу левых), Гарсиа Лорка, верный своему принципу полной независимости, хотел избежать впечатления, будто он придерживается конкретной политической программы. А отмечая, что "ответ на вопрос вытекает из всего сказанного выше", поэт, вероятно, имел в виду свои высказывания по поводу искусства для искусства и испанского национализма, которые достаточно ясно выражали его политические и общественные симпатии.
          Заключая эту главу, хотим подчеркнуть, что, по нашему мнению, политическая позиция Лорки была близка к социализму либерального толка. Происходя из состоятельной семьи и сознавая те большие преимущества, которые давало ему материальное благополучие, Федерико, уже в первых своих произведениях (Impresiones у paisajes, El maleficio de la mariposa, Libro de poemas) выступавший на стороне жертв социальной несправедливости, по меньшей мере не мог не быть человеком левых взглядов, врагом фашизма и, конечно, убежденным сторонником Народного Фронта. Однако все это вполне согласуется с тем, что он не вступил ни в одну политическую партию и выказывал полнейшее равнодушие к механизму политической жизни (трудно было бы, например, представить себе Лорку членом какой-нибудь парламентской комиссии) {Об отражении социальных взглядов Лорки см. несомненно лучшую работу на эту тему, глубокое и лаконичное исследование замечательной испанистки: Marie Laffranque. Puertas abiertas у cerradas en la poesfa у el teatro de Garcia Lorca, en Federico Garcia Lorca, edicion Ildefonso-Manuel Gil, p. 249-269. См. также статью: J. Lechner. El compromise en la poesia espanola del siglo XX, Universidad de Leyden, 1968, v. I, p. 77-79.}. Мы считаем, одним словом, что Федерико Гарсиа Лорка мог бы поставить свою подпись под следующими словами Антонио Мачадо, вместе с которым он подписал несколько манифестов:
          "Если говорить о теориях, я не марксист, никогда им не был и, вероятно, никогда не буду. Мое мировоззрение развивалось не по пути, идущему от Гегеля к Карлу Марксу. Может быть, потому, что я слишком романтичен, или же потому, что на меня оказало чрезмерное влияние мое идеалистическое образование, но у меня не вызывает особых симпатий главная идея марксизма: я не могу поверить, что экономический фактор, важность которого я признаю, является самым существенным в человеческой жизни, бытии и главным движителем истории. Я, однако, ясно вижу, что Социализм, поскольку он представляет форму сосуществования людей, основанную на труде, на предоставлении всем равных возможностей, чтобы трудиться, и на ликвидации классовых привилегий, является необходимым этапом на пути к справедливости; я ясно вижу, что это великая задача человечества в нашу эпоху, и все мы тем или иным образом должны внести свой вклад в ее решение" {Цит. по: Jose Marfa Valverde. Antonio Machado, S glo XXI. Madrid, 1975, p. 291-292.}.
         

    ГЛАВА ВТОРАЯ


          ПОЭТ ВОЗВРАЩАЕТСЯ В ГРАНАДУ
         
          В письме, которое Гарсиа Лорка написал Адольфу Саласару в начале июня 1936 г. по поводу интервью, данного Багарии, он упоминал о своем намерении ненадолго съездить к себе на родину:
          "Я еду на два дня в Гранаду, чтобы попрощаться с родными. Я поеду в автомобиле, а поскольку решение было внезапным, я не успел тебе о нем сказать".
          Родители Федерико в это время были в Мадриде, поэтому можно предположить, что поэт имел в виду свою сестру Кончу, которая была замужем за Мануэлем Фернандесом-Монтесиносом*, и троих ее детей. Но почему Федерико надо было "прощаться" с ними? Вероятнее всего, потому что он в те дни еще собирался поехать в Мексику, где Маргарита Ксиргу играла в его пьесах, а Саласару было известно о его планах.
          Действительно, в апреле 1936 г. Лорка заявлял представителям прессы о предполагаемом путешествии в Мексику с заездом в Нью-Йорк. В Мексике он должен был встретиться с Маргаритой Ксиргу и выступить с лекцией о поэзии Кеведо ("Я буду говорить о Кеведо, потому что Кеведо - это Испания") {Интервью, данное Гарсиа Лоркой Филипе Моралесу: "Conversaciones literarias. Al habla con Federico Garcfa Lorca" "La Voz", 7 abril 1936, en "Obras Completes", v. II, p. 1076-1081; la cita en p. 1081.}. Нам неизвестно, состоялась ли поездка в Гранаду в начале июня (скорее всего, нет), но нам представляется совершенно несомненным, что в течение всего этого месяца он колебался, ехать или не ехать в Мексику. Брат поэта Франсиско Гарсиа Лорка говорил Хуану Ларреа в 1951г., что в июле 1936г. Федерико "носил билет в кармане и в Гранаду он поехал, чтобы попрощаться с родителями" {Неизданное письмо Хуана Ларреа Марио Эрнандесу от 10 февраля 1978 г.}.
          Две последние недели в Мадриде Федерико прожил очень напряженно и, без сомнения, охваченный растущей тревогой.
          3 июля журналист Антонио Отеро Секо провожал его в суд в Буэнависту, что в мадридском районе Саламанка, где поэт должен был уладить последние формальности, связанные с неожиданно поданным на него иском. По дороге в суд Федерико рассказал Отеро:
          "Ты просто не поверишь, настолько это нелепо, но тем не менее это правда. Недавно, к моему удивлению, мне пришла судебная повестка. Я ничего не мог понять, и, сколько ни старался вспомнить, я никак не мог понять причины вызова в суд. Я пошел туда, и знаешь, что мне там сказали? Так вот, всего-навсего что некий сеньор из Таррагоны, которого я, кстати говоря, совершенно не знаю, выдвинул против меня обвинение из-за моего "Романса об испанской жандармерии", опубликованного восемь лет назад в "Цыганском романсеро". У этого сеньора, видно, внезапно взыграло чувство возмездия, мирно спавшее столько времени, и он потребовал моей крови. Я, естественно, подробно объяснил прокурору, зачем и почему я написал стихотворение, рассказал, что я думаю о жандармерии, о поэзии, о поэтических образах, о сюрреализме, о литературе и еще бог знает о чем.
          - И что же прокурор?
          - Он оказался человеком умным и, само собой, был удовлетворен моими объяснениями" {Antonio Otero Secо. Una conversacion inedita con Feclerico Garcia Lorca. Indice de las obras ineditas que ha dejado el gran poeta. "Mundo Grafico", Madrid, 24 febrero 1937, en "Obras Completas", v. II, p. 10S8-1090; la cila en p. 1088-1089.}.
          Два дня спустя родители Федерико возвратились в Гранаду. Федерико провожал их вместе с бывшим своим школьным учителем Антонио Родригесом Эспиносой, который впоследствии писал:
          "5 июля 1936 г. родители Федерико Гарсиа Лорки уехали в Гранаду, чтобы, как обычно, провести лето в своей усадьбе... Проводить их на вокзал пришли друзья, был там и Федерико - он тоже провожал родителей. Я спросил его, почему он не едет с ними, он ответил: "Я договорился прочитать друзьям свою пьесу "Дом Бернарды", которую сейчас заканчиваю; я привык выслушивать их мнение о моих новых вещах"" {Отрывок из неизданных воспоминаний Антонио Родригеса Эспиносы, приведенный во французском переводе: Marie Laffranque Federico Garcia Lorca, Seghers, Paris, 1966, p. 110. Мари Лафранк любезно предоставила нам испанский текст этой цитаты.}.
          Через несколько дней Федерико ужинал у своего друга Карлоса Морла Линча. Там же был Фернандо де лос Риос, который был "явно обеспокоен" политической обстановкой. "Народный Фронт разваливается, - говорил он, - а фашизм набирает силу. Не стоит обманывать себя. Положение крайне серьезное, нас ожидают тяжелые времена". Карлос Морла записал в своем дневнике, что в тот вечер Федерико изменила его обычная жизнерадостность.
          "Но сегодня Федерико говорит мало, вид у него отсутствующий, мысли витают где-то далеко. Он не такой, как всегда: сияющий, блестящий, остроумный, полный веры в жизнь и бурлящего оптимизма.
          Под конец он тихо говорит слова, давно ставшие его кредо: "Я член партии бедняков". Но в этот вечер он - словно думая вслух - добавляет: "Я член партии бедняков, но... добрых бедняков".
          И не знаю почему, но я не узнаю его голоса, словно, произнося эти слова, он говорит издалека" {Carlos Morla Lynch. En Espana con Federico Garcia Lorca. Aguilar, Madrid, 1958, p. 491-492.}.
          Марсель Оклер в книге о Гарсиа Лорке описала тревожные дни, предшествовавшие гражданской войне; дни эти были полны дурных предзнаменований. Хосе Кабальеро рассказал французской писательнице, как однажды, беспокоясь о Федерико, которого давно не видел, он пришел к нему на улицу Алькала:
          "Еще немного, и ты нашел бы меня мертвым, - сказал ему поэт, увлекая его в темную часть комнаты (жалюзи были опущены, несмотря на то что был полдень) и показывая ему над притолокой след от пули.
          - Ты был в этой комнате?
          - Нет, но если бы я здесь был?
          И он рассказал Пепе, что запретил своей служанке выходить на улицу, она пекла хлеб дома... Он прятался, скрывался от друзей, не подходил к телефону и только изредка навещал семью Морла" {M. Auclair. Vida у muerte de Garcia Lorca. Ediciones Era, Mexico, 1972, p. 322-323.}.
          На другой день Федерико сидел в баре с Сантьяго Онтаньоном, Пако Иглесиасом, Рафаэлем Родригесом Рапуном и Хасинто Игерасом, когда пронесся слух, что горит театр "Эспаньол".
          "Федерико отказался пойти туда, объясняя это привычной фразой: "Не хочу я этого видеть!" А потом добавил: "На мне голубая рубашка. Еще за фашиста примут!" Вцепившись в руку Онтаньона, он твердил дрожащим голосом: "Бедные рабочие, бедные рабочие!"
          Онтаньон проводил его на улицу Алькала. Больше он его никогда не видел" {Ibid., p. 326-327.}.
          В субботу 11 июля Лорка с несколькими друзьями, среди которых был и депутат социалистической партии от Эстремадуры Фульхенсио Диес Пастор, ужинал у Пабло Неруды. Диес Пастор был крайне озабочен политической ситуацией, и Федерико беспрестанно задавал ему вопросы. "Я еду в Гранаду!" - воскликнул поэт. "Оставайся лучше здесь, - ответил Диес Пастор. - Нигде тебе не будет спокойнее, чем в Мадриде". Позже Агустин де Фокса, писатель-фалангист, давал поэту тот же совет: "Если хочешь уехать, езжай в Биарриц, а не в Гранаду". На что Федерико ответил: "А что я буду делать в Биаррице? В Гранаде я работаю" {М. Auclair. Op. cit., p. 324-325.}.
          В воскресенье 12 июля в девять часов утра четверо фалангистов убили лейтенанта штурмовой гвардии Хосе Кастильо* в ответ на убийство одного из своих товарищей. Положение становилось взрывоопасным {Hugh Thomas. La guerra civil espanola. 2 vols., Grijalbo, Barcelona, 1978, I, p. 230-231.}.
          Вероятно, именно в этот вечер Федерико читал "Дом Бернарды Альбы" у доктора Эусебио Оливера. Среди слушателей были также друзья поэта Хорхе Гильен, Гильермо де Торре, Педро Салинас и Дамасо Алонсо. Последний будет потом вспоминать, что, когда гости выходили из дому, разговор шел "об одном из многих писателей, посвятивших себя политической деятельности", и Федерико воскликнул: "Как это обидно, Дамасо! Теперь он больше уже ничего не напишет! (Здесь, по словам Дамасо Алонсо, пропущена одна фраза.) Я никогда не стану политиком. Я революционер, потому что все настоящие поэты - революционеры. Ты согласен со мной? Но политиком я никогда не буду, никогда!" {Damaso Alonso. Poetas espanoles contemporaneos. Credos, Madrid, 1978, p. 160-161.} Следует предположить, что эти слова, назойливо повторяемые теми, кто утверждает, будто Лорка был аполитичен, говорят только о решении поэта не вступать в какую бы то ни было из существовавших тогда в стране политических партий {Мы согласны с тем, как комментирует эти слова поэт Хосе Луис Кано: "Несомненно, он хотел сказать, что у него не было призвания политика, профессионального политика, и что он решил не принуждать себя к политической деятельности. Должности и общественная деятельность его не интересовали". - "Desde Madrid. Jose Luis Cano nos en via este articulo en que recuerda los 25 anos de la muerte de Federico Garcia Lorca...", Gaceta del Fondo de Cultira Econdmica, Mexico, # 84 (agosto 1961).}.
          Через несколько часов, в три часа ночи 13 июля, был схвачен и убит Кальво Сотело*. "Зловещая дата", - записывал в своем дневнике в тот день Морла Линч.
          "Федерико не приходил, и нас удивляет его отсутствие. Мы его не видели уже несколько дней, но вряд ли он уехал в Гранаду" {Morla Lynch. Op. cit., p. 493-494.}.
          Однако в то самое время, когда Морла Линч делал эту запись в дневнике, Федерико был уже на пути в Гранаду.
          В сведениях о последнем дне, проведенном поэтом в Мадриде, много пробелов и противоречий. Не оставляет сомнений то, что большую часть этого дня Федерико провел со своим другом Рафаэлем Мартинесом Надалем. Он зашел за Федерико около двух часов и повел обедать к себе домой. После обеда они на такси поехали в Пуэрта-де-Йерро, в пригород, и там внезапно Федерико решил в тот же вечер уехать в Гранаду. Он воскликнул: "Рафаэль, эти поля скоро покроются трупами. Решено. Я еду в Гранаду, и будь что будет". Мартинес Надаль рассказывает, что они тут же поехали в агентство Кука за билетами на поезд, а потом вернулись на улицу Алькала собирать вещи Федерико {Rafael Marlines Nadal. El ultimo dia de Federico Garcia Lorca en Madrid. Residencia. Revista de la Residencia de Estudiantes, numero commemorative pub'licado en Mexico, D. F. (diciembre 1963), p. 58-61. Мартинес Надаль воспроизвел свою статью в качестве предисловия к книге "El publico de Garcia Lorca", Seix Barral, Barcelona, 1978, p. 13-21.}.
          Мартинес Надаль не упоминает о том, что в тот вечер поэт посетил своего любимого учителя из Фуэнте-Вакерос Антонио Родригеса Эспиносу, который в своих воспоминаниях писал:
          "Вечером 13 числа того же месяца (то есть июля. - Авт.) он пришел в девять часов, позвонил и, когда служанка открыла ему, спросил: "Дон Антонио дома?" - "Да, сеньор". - "Скажите ему, что пришел дон Омобоно Пикадильо"*. Так как я уже привык к его розыгрышам да к тому же узнал его по голосу, я вышел и сказал: "Что тут делает этот бессовестный дон Омобоно?" - "Он желает всего-навсего на время облегчить ваш кошелек на двести песет... В половине одиннадцатого я уезжаю в Гранаду; приближается буря, и я еду домой, где в меня не ударит молния".
          Не ошибся ли Антонио Родригес Эспиноса в том, что разговор этот происходил вечером 13 июля? Этого утверждать мы не можем, но, поскольку приведенные им детали точны, склоняемся к тому, чтобы поверить в истинность его рассказа.
          Мартинес Надаль не упоминает еще об одном прощальном визите, который - на этот счет не может быть сомнений - Лорка нанес в тот вечер: Федерико заходил в Ресиденсия-де-Сеньоритас на улице Мигель Анхель, дом Э 8, где жили его сестра Исабель и дочь Фернандо де лос Риоса Лаура. Мартинес Надаль ждал в такси, пока он прощался с ними {Свидетельство Лауры де лос Риос и Исабель Гарсиа Лорки (Мадрид, сентябрь 1978).}.
          Потом Мартинес Надаль проводил его на вокзал и помог ему устроиться в спальном вагоне. Тогда и произошла следующая сцена:
          "Кто-то прошел по коридору вагона. Федерико резко повернулся спиной к двери и вытянул обе руки, выставив рожками мизинец и указательный пальцы.
          - Чур меня! Чур меня! Чур меня!
          Я спросил его, кто это.
          - Депутат из Гранады. Скверный человек, он приносит несчастье.
          Явно взволнованный и огорченный, Федерико вскочил.
          - Знаешь, Рафаэль, ты иди и не стой на перроне. Я закрою занавески и лягу, чтобы этот мерзавец не видел меня и не приставал с разговорами.
          Мы быстро обнялись, и я впервые ушел с вокзала, не дождавшись отхода поезда Федерико, не слушая, как бывало всегда, до самого отъезда его смеха и шуток".
          Уже в семидесятые годы Рафаэль Мартинес Надаль и Марсель Оклер уверяли нас, что этот скверный человек, "который приносит несчастье", был не кто иной, как Рамон Руис Алонсо, "дрессированный рабочий" из СЭДА. Но недавно Мартинес Надаль любезно уточнил, что твердой уверенности в этом у него нет.
          "Я не видел лица этого человека, да если бы и видел, это ничего бы не изменило. Я не был знаком с этой впоследствии столь печально знаменитой личностью, а Федерико его имя не упоминал. Он только сказал: "Депутат СЭДА от Гранады..." Дело в том, что в качестве предисловия к своей книге "Читатели Гарсиа Лорки" я взял статью, которую опубликовал в юбилейном номере "Ресиденсия" (Мехико, 1963). По просьбе дона Альберта Хименеса я опустил в фразе Лорки слово "СЭДА". Дон Альберта опасался, что это слово еще более затруднит распространение этого номера "Ресиденсия" в Испании. (Однако дважды два - четыре... а потому, сложив все факты, получаешь, что речь идет о Рамоне Руисе Алонсо; во всяком случае, у меня именно так получается.)" {Письмо Рафаэля Мартинеса Надаля автору, 19 декабря 1977 г.}
          Дважды два действительно четыре, и все же таинственный человек, который ехал в поезде с Лоркой, никак не мог быть Районом Руисом Алонсо, так как он в это время, пострадав в автомобильной катастрофе, находился в Гранаде. Подробности этого происшествия, случившегося тремя днями раньше, изложены в конце главы, посвященной этому персонажу {См. главу 7.}.
          Мы не знаем, кто был тот "депутат СЭДА", который возвращался в Гранаду ночью 13 июля. Во всяком случае, это был бывший депутат, так как за несколько месяцев до того все члены СЭДА из Гранады потеряли свои места в кортесах {См. главу 3.}.
          Мартинес Надаль всегда утверждал, хотя это и не так, что Федерико выехал из Мадрида в ночь на 16 июля 1946 г. Между тем гранадская пресса сообщила о приезде Гарсна Лорки утром четырнадцатого, из чего вытекает, что он должен был выехать из Мадрида ночью тринадцатого.
          15 июля "Эль Дефенсор де Гранада" опубликовала в центре первой страницы сообщение о приезде поэта:
         
          "Гарсии Лорка в Гранаде
         
          Со вчерашнего дня в Гранаде находится поэт дон Федерико Гарсиа Лорка.
          Знаменитый автор "Кровавой свадьбы" предполагает пробыть недолгое время в своей семье".
         
          Редактор "Эль Дефенсор де Гранада" Константине Руис Карнеро (он тоже пал жертвой репрессий) был большим другом Федерико. Вполне можно предположить, что Руис Карнеро сам написал эту заметку, повидавшись с поэтом. Поезд из Мадрида обычно прибывал в Гранаду в 8.20 (по сведениям местных газет), и потому 14 числа у друзей было достаточно времени, чтобы повидаться. Кроме того, привлекает внимание одна маленькая, но важная подробность: по словам газеты, поэт предполагал провести в Гранаде "недолгое время", а не все лето. От кого могла бы газета получить такие сведения, как не от самого Федерико? Ясно, что поэт по-прежнему собирался встретиться с Маргаритой Ксиргу в Мексике, после того как проживет несколько дней или недель с близкими в Гранаде, и об этом он сказал Руису Карнеро.
          Исходя из этих фактов, мы уверены, что 14 июля Лорка уже был в Гранаде. 16 июля католическая газета "Эль Идеаль" поместила в своей "Светской хронике" - разумеется, с меньшим воодушевлением, чем "Эль Дефенсор", - заметку о прибытии поэта: "В Гранаде находится гранадский поэт Федерико Гарсиа Лорка" {"El Ideal", Granada, 16 Julio 1936, p. 6.}.
          А 17 июля либеральная газета "Нотисиеро Гранадино" известила на первой странице: "В Гранаде вместе со своими родными находится знаменитый поэт, наш дорогой земляк Федерико Гарсиа Лорка" {Об отъезде поэта из Мадрида см.: "Lorca у el tren de Granada", "Triunfo", Madrid, 8 abril 1978, p. 26-27.}.
          Итак, всем было известно, что поэт вернулся в Гранаду. В ту Гранаду, где очень скоро он окажется под дулами винтовок.
         

    ГЛАВА ТРЕТЬЯ


          ГРАНАДА ВО ВРЕМЯ ПРАВЛЕНИЯ НАРОДНОГО ФРОНТА. ЗАГОВОР
         
          В провинции Гранада, как и в других аграрных районах Испании, правые в течение нескольких недель, предшествовавших февральским выборам 1936 г., приложили много стараний, чтобы воспрепятствовать Народному Фронту - иногда с помощью силы - проводить свою избирательную кампанию. Они раздали оружие своим приверженцам, и многие алькальды не дали открыть Народные дома. В телеграмме от гранадского парламентского меньшинства в адрес председателя Совета, опубликованной в "Эральдо де Мадрид" 7 февраля, излагаются некоторые из этих фактов:
         
          "Считаем своим долгом довести до сведения Вашего Превосходительства следующие факты, которые свидетельствуют о незаконных действиях властей: по-прежнему закрыты Народные дома в Гуэхар-Сьерре, Монтехикаре, Виснаре, Ланхароне, Салобренье, Берчулесе, Кортесе, Граэне, Пиносе-дель-Вальг, Пиносе Хениле, Беналуа-де-Куадиксе, Торре Карделе, Касшаресе, Куаль-аре-де-Баса и во многих других местах нашей провинции.
          В Пуэбле-де-Дон-Фадрике, Альбандоне и Гуэхаре запрещаются любые собрания и митинги левых, а наши комитеты пропаганды становятся объектом преследований.
          Прибегаем к помощи Вашего Превосходительства, уверенные в Вашем чувстве справедливости.
         
          Фернандо де лос Риос, Хосе Поланко, Эмилио Мартинес Херес".
         
          В воскресенье 16 февраля 1936 г. Испания направилась к избирательным урнам.
          В Гранаде, как и в других городах страны, выборы прошли довольно спокойно, если не считать минутного замешательства в одном из десяти избирательных муниципальных округов, когда некий Сабаньон, сторонник правых, разбил урну {"Defensor", 17 febrero 1936, p. 4.}.
          Провинциальные выборы в Гранаде в отличие от муниципальных сопровождались постоянными столкновениями, и "Эль Дефенсор де Гранада" подробно описывает махинации некоторых касиков во время выборов. Так, например, в деревушке Гуэвехар многих избирателей заставили пойти к избирательным урнам под угрозой оружия {"Defensor", 19 febrero 1936, p. 4.}; подобные же случаи использования силы были отмечены в Мотриле, Альпухаррасе и в других местах, где население экономически полностью зависело от крупных землевладельцев {"Defensor", 17, 18, 19 febrero 1936.}. Когда собрались кортесы нового созыва, депутаты гранадского меньшинства изложили в палате много других аналогичных фактов {О дебатах в кортесах по поводу выборов в Гранаде см.: Javier Tusell. Las elecciones del Frente Popular. Cuadernos para el Dialogo, Madrid, 1971, II, p. 143-151.}.
          Окончательные результаты выборов дали Народному Фронту во всей стране незначительное численное преимущество. Наиболее достоверными считаются следующие цифры:
         
          Народный Фронт 4 700 000
          Национальный фронт 3 997 000
          Центр 449 000
          Баскские националисты 130 000 {*}.
         
          {* Gerald Brenan. El laberinto espanol. Ruedo Iberico, Paris, 1962, p. 225.}
         
          Оценивая результаты выборов, надо иметь в виду, что в соответствии с избирательным законом 1932 г. количество мест в кортесах не зависело прямо пропорционально от количества голосов, поданных за большинство, так как победившая партия автоматически получала некоторое преимущество. И потому в феврале 1936 г. Народный Фронт получил 267 мест в новых кортесах, а правые только 132 места, как и в ноябре 1933 г. правые получили намного больше мест, хотя за них было подано меньше голосов, чем за все левые партии, вместе взятые {G. Brenan. Op. cit., p. 225-226.}.
          21 февраля 1936 г. "Эль Дефенсор" и "Эль Идеаль" опубликовали окончательные результаты выборов. Правые победили, получив десять мест, что обеспечивало им большинство от Гранады.
         
          Количество избирателей в провинции Гранада 333 263
          Количество поданных голосов 248 598
          Франсиско Гонсалес Карраскоса (Аграрная партия) 148 649
          Мануэль Торрес Лопес (СЭДА) 148 304
          Хосе Фернандес Арройо (СЭДА) 148 196
          Наталио Ривас Саньяго (независимый) 148 171
          Хулио Морено Давила (СЭДА) 148 168
          Рамон Руис Алонсо (СЭДА) 148 074
          Гонсало Муньос Руис (прогрессист) 147 889
          Франсиско Эррера Ориа (СЭДА) 147 792
          Мельчор Альмагро Санмартин (прогрессист) 147 291
          Хосе Мария Араусо де Роблес (традиционалист) 145 934
          Эмилио Мартинес Херес (Народный Фронт) 100 013
          Фернандо де лос Риос (Народный Фронт) 99 749
          Хосе Поланко Ромеро (Народный Фронт) 99 005
         
          Ссылаясь на то, что эти результаты не отражают истинные настроения населения Гранады, которое подвергалось непрерывному давлению со стороны правых, депутаты Народного Фронта вскоре (как только соберутся кортесы нового созыва) потребуют аннулировать результаты этих выборов (то же самое произойдет и в Куэнке).
          Хотя результаты парламентских выборов оказались неудовлетворительными для левых сил в Гранаде, Народный Фронт тем не менее уже имел контроль над муниципальными советами. 20 февраля 1936 г., сразу же после смены правительства, губернатор Торрес Ромеро был смещен со своей должности. Этот пост на следующий день был занят Аурелио Мартильей Гарсиа дель Кампо {"Ideal", 21 febrero 1936; "Defensor", 22 febrero 1936.} - подполковником инженерной службы, адвокатом, журналистом и членом партии Мартинеса Баррио* Республиканский союз*. Аналогичным образом муниципальный совет вынужден был в полном составе подать в отставку, и в тот же день 20 февраля в его состав вошли депутаты-республиканцы, смещенные со своих должностей правительственным указом в 1934 г. Их возвращение к власти в 1936 г. было воспринято народом Гранады с большим энтузиазмом, хотя средние классы отнеслись к этому настороженно.
          В кратком выступлении на церемонии открытия возрожденного муниципального совета временно исполнявший обязанности алькальда Константине Руис Карнеро (редактор газеты "Эль Дефенсор де Гранада", блестящий и полный иронии политический журналист, близкий друг Гарсиа Лорки, которого гранадские правые считали "нежелательным элементом" и расстреляли после начала мятежа) так выразил радость, царившую в тот момент в городе:
          "Сеньоры советники! Граждане Гранады! Я только временно занимаю этот пост, но хочу послать взволнованный привет всей Гранаде. Мы снова вернулись после отсутствия, к которому нас вынудили. Это не инаугурация новой власти - это возвращение к ней. Мы просто снова приступаем к исполнению наших обязанностей. Народ победил, и республиканская законность восстановлена. Шестнадцать месяцев тому назад мы, избранные народом советники, были произвольно смещены со своих должностей вовсе не потому, что якобы растратили общественные фонды, а потому, что мы - республиканцы. Поэтому нас изгнали, и в этом зале стали заседать советники-"штрейкбрехеры", которые до этого пренебрегали своими обязанностями. Они стали здесь играть насущными интересами города в своих целях.
          Но сейчас я хочу призвать всех к миру и порядку. Я прошу всех сохранять спокойствие, быть крайне ответственными, потому что Республика должна стать символом спокойствия и ответственности.
          В этот торжественный момент мы заявляем всему городу, что будем блюсти его интересы, разрешать его проблемы и добиваться его процветания.
          И мы хотим сказать народу Гранады, что мы вернулись в этот зал еще более убежденными республиканцами, чем были раньше, и всегда готовы защищать Республику.
          Народ Гранады! Будем трудиться во имя Гранады и Республики!" {"Defensor", 21 febrero 1936.}
          Но при ситуации, сложившейся тогда в Гранаде, искренний идеализм Руиса Карнеро и его коллег был неминуемо обречен.
          Крайнее возмущение сторонников Народного Фронта поведением правых в ходе избирательной кампании и выборов в Гранаде достигло высшей точки 8 марта 1936 г., когда на стадионе "Лос Карменес" состоялся грандиозный политический митинг. По данным "Эль Дефенсор", возможно, преувеличенным, там собралось 100 тысяч человек. На митинге выступали Фернандо де лос Риос, снова ставший министром, руководитель ВСТ* Район Гонсалес Пенья, гранадский адвокат коммунист Хосе Вильослада и гранадский профсоюзный деятель Хосе Алькантара Гарсиа. После окончания митинга его участники устроили демонстрацию. Пройдя по главным улицам города - по Авенида де-ла-Република (ныне Авенида Кальво Сотело), Гран Виа, Пуэрта Реаль и улице Рейсе Католикос, - они направились к резиденции губернатора, где вручили петицию, в которой среди других пунктов требовали аннулирования результатов выборов в Гранаде. После этого демонстранты разошлись {"Defensor", 9 marzo 1936.}.
          В Гранаде такой большой демонстрации левых еще никогда не бывало, и нетрудно представить себе, какое впечатление она произвела на католически настроенные средние слои города.
          На следующий день после митинга на стадионе "Лос Карменес", в понедельник 9 марта, в Гранаде произошло несколько столкновений между фалангистами и сторонниками Народного Фронта. Вечером группа вооруженных фалангистов открыла огонь по многочисленному собранию трудящихся и их семей на площади Кампильо, в результате несколько женщин и детей было ранено. Профсоюзы решили действовать немедля, и с полуночи того же дня в Гранаде была объявлена двадцатичетырехчасовая забастовка {"Defensor", 10 marzo 1936.}.
          В вышедшем на следующий день, утром 10 марта, номере "Эль Дефенсор" было опубликовано воззвание к рабочим Гранады от руководителей НКТ* (15 тыс. членов), ВСТ (10 тыс. членов), Коммунистической партии (1500 членов) и от партии синдикалистов {Цифры взяты из "Historia de la cruzada espanola", director literario Joaquin Arraras. Ediciones Espanolas, Madrid, 1941, vol. Ill, tomo XI, p. 272 (в дальнейшем: "Cruzada").}. В документе излагались причины забастовки, а также содержалось требование распустить правые организации, сместить с занимаемых должностей все "подрывные" элементы в армии.
          Забастовка усугубила и без того напряженное положение, и в тот день произошли беспорядки, до сих пор невиданные в этом городе.
          11 марта "Эль Дефенсор", опубликовавшая подробную информацию о событиях прошедшего дня, сообщала, что рабочие начали с того, что сожгли здание комитета фаланги на Куэста-дель-Соль, дом Э 3.
          Это было в половине десятого утра. Некоторое время спустя другая группа подожгла театр "Исабель Ла Католика", который долгие годы играл значительную роль в культурной жизни города. В четверть одиннадцатого было разгромлено кафе "Колон", пользовавшееся репутацией "буржуазного". Из стульев и столов сложили костер, а потом подожгли и само здание. Другое кафе, "Ройаль", постигла та же судьба и, несомненно, по той же причине. Вероятно, именно в это время правые, воспользовавшись беспорядками, начали стрелять с балконов и крыш. Как писала "Эль Дефенсор", вооруженные противники республиканцев целый день стреляли по рабочим и полицейским.
          Затем было сожжено здание католической газеты "Эль Идеаль", которую сторонники Народного Фронта в Гранаде ненавидели. Типографские машины были разбиты, здание было облито бензином и подожжено, а наряд штурмовой гвардии в количестве двадцати человек во главе с сержантом не вмешался в происходящее. "Эль Дефенсор" писала, что им "помешали действовать" окружившие их женщины, но это утверждение не кажется слишком убедительным. Более вероятно, что стражи порядка строго придерживались указания губернатора любыми средствами избежать жертв среди рабочих.
          Пока горела "Эль Идеаль", ярость толпы испытали на себе другие дома. Скоро огонь охватил здания "Аксьон Популар" и "Аксьон Обрериста" - рабочей организации СЭДА, шоколадную фабрику "Сан Антонио", принадлежавшую одному из руководителей "Аксьон Популар" Франсиско Родригесу Гомесу {5 июля 1935 г. Родригес Гомес, возмущенный статьей, опубликованной в "Эль Дефенсор де Гранада", ворвался в дом редактора этой газеты, Константине Руиса Карнеро, оскорбил и ударил его. См. "Defensor", 6 Julio 1935, p. 1.}, а также несколько магазинов, хозяева которых придерживались правых взглядов. Не избежал той же участи и павильон "Теннисного клуба" Гранады, ставший в глазах рабочих символом богатой буржуазии города.
          Понятно, что такое уничтожение собственности пробудило ненависть в определенных кругах гранадской буржуазии. И она проявилась после мятежа: не случайно в действиях "эскадронов смерти" часто принимали участие сыновья самых состоятельных семей города.
          В конце дня были подожжены две церкви в Альбайсине: монастырь Сан-Грегорио-эль-Бахо и церковь Эль-Сальвадор, от которой остались одни стены. Кто несет ответственность за эти акты вандализма? Этого мы не знаем, но не исключено, что это было делом рук провокаторов. "Эль Дефенсор" отмечала, что пожарные не смогли подъехать к церкви, так как их обстреливали на узких и крутых улочках Альбайсина. Поджоги могли принести немедленную политическую выгоду правым, поскольку ответственность за это возлагалась на Народный Фронт и вызывала к нему ненависть средних слоев. Добавим, что на следующий день "Эль Дефенсор" опубликовала призыв комитета Народного Фронта к трудящимся Гранады, предостерегая левые партии от проникновения в них "провокаторов, находящихся на службе реакции". Во всяком случае, точно известно, что, когда в июле 1936 г. мятежники захватили город, некоторые из прежде наиболее громкоголосых "красных" выступали уже одетые в свой истинный цвет - в фалангистский голубой.
          В связи со стрельбой, происшедшей 10 марта, было арестовано более 300 человек, а при домашних обысках, предпринятых полицией, было найдено много огнестрельного оружия {"Defensor", 12 marzo 1936.}. Кроме того, власти по всей провинции Гранада в связи с мартовскими событиями реквизировали около четырнадцати тысяч единиц оружия, преимущественно винтовок, и отдали их на хранение в артиллерийские казармы - впоследствии ими воспользовались мятежники {"Cruzada", p. 280.}.
          Тот факт, что многие почувствовали необходимость вооружаться, красноречиво говорит о том, насколько обострилась ситуация в Гранаде.
          Гранадский гарнизон не вмешался в события 10 марта, но доподлинно известно, что военный губернатор Элисео Альварес Аренас в течение дня посетил гражданского губернатора и заявил, что выведет войска на улицу, если забастовка не кончится, как было объявлено в тот же вечер {A. Gollonet Megias у J. Morales Lopez. Rojo у azul en Granada. Granada. Prieto, 1937, p. 41-43 (далее: Gollonet у Morales Op cit.).}. Вскоре после 10 марта Альварес Аренас был смещен со своей должности, возможно, из-за этого демарша. Он вернулся в Гранаду 22 января 1937 г., то есть через пять месяцев после начала мятежа, и был принят как почетный гость города. Как писал автор официальной хроники Гранады, "его достойное поведение во время постыдных событий в марте 1936 г. помогло избежать разрушения города ордами красных" {Candido G., Ortiz de Villajos. Crdnica de Granada en 1937. Il Ano Triunfal. Granada, 1937, p. 116.}.
          Преемником Альвареса Аренаса стал генерал Льянос Медина, сторонник правых, "готовый поддержать во главе гранадского гарнизона любую попытку спасти Испанию" {Gollonet у Morales. Op cit. 47.}.
          В связи с событиями 10 марта был также смещен со своей должности гражданский губернатор Аурелио Матилья. Его пост занял Эрнесто Вега, тоже член Республиканского союза. Гольонет и Моралес описывают его как "верного последователя масонских и еврейских руководителей, которых в Гранаде представлял Алехандро Отеро, и губернатору было приказано слепо повиноваться ему" {Ibid., p. 47-48.}.
          Всем было ясно, что после 10 марта примирение правых и левых в Гранаде будет трудно достижимым, чтобы не сказать невозможным. Ультраправые Гольонет и Моралес так оценивают последствия того дня:
          "Революционная борьба в марте оставила на городе глубокий след. Улицы в течение многих дней казались вымершими. На них появлялись только наряды органов общественного порядка и группы рабочих, которые преследовали тех, кто носил воротничок и галстук. Видимо, этот признак мужества и достоинства был несовместим с распущенностью марксистов" {Ibid., p. 37.}.
          Через четыре дня после событий в Гранаде правительство распустило Фалангу и взяло под стражу ее руководителей {Stanley G. Payne. Falange. A History of Spanish Fascism. Oxford, University Press, Londres, 1961, p. 100.}, в том числе и Хосе Антонио Примо де Риверу*.
          До выборов 1936 г. Фаланга была малочисленна, а ее насильственные методы борьбы вызывали неприязнь католической буржуазии. Но после победы на выборах Народного Фронта средние слои, разочарованные неспособностью СЭДА защитить их интересы, стали придерживаться более радикальных взглядов. Ряды фалангистов и средства, предоставляемые правыми этой партии, соответственно быстро выросли. Герберт Р. Саутворт пишет:
          "Для испанских фашистов настал момент перелома. В Испании впервые сложилась благоприятная обстановка для развития фашизма. Консервативные элементы были напуганы успехом Народного Фронта и в сорок восемь часов лишились веры в эффективность тех политических группировок, которые прежде защищали их интересы. Католическая молодежь, еще несколько дней назад встречавшая каждое появление Хиля Роблеса на людях криками: "Вождь! Вождь! Вождь!", теперь покидала католические молодежные организации, молодежную организацию "Аксьон Популар" и впервые с интересом и восхищением стала прислушиваться к фашистской "диалектике кулаков и пистолетов", потому что их "родина" и "чувство справедливости" были попраны победой левых" {Herbert Rutledge Southworth. The Falange: An Analysis of Spain's Fascist Heritage, en Spain in Crisis, ediciun de Paul Preston, The Harvester Press, Hassocks, Sussex, Inglaterra, 1976, p. 1-22; la cita en p. 9.}.
          Другой историк испанского фашизма, Стенли Пейн, приводит свидетельство бывшего руководителя Фаланги в Севилье Патрисио Гонсалеса де Каналеса:
          "После февральских выборов я уже был твердо уверен в победе Фаланги, потому что мы увидели, как традиционные правые, до этого наш самый сильный противник, были разбиты и ошеломлены. Поражение правых сослужило нам великую службу - к нам перешла их самая боевая молодежь. Кроме того, мы были абсолютно уверены в провале Народного Фронта из-за отсутствия в Нем организованности и явно антинациональной позиции, противоречившей чувствам большинства испанцев" {S. Payne. Op. cit., p. 95.}.
          Нельзя сомневаться в том, что беспорядки 10 марта 1936 г. в Гранаде сблизили Фалангу с гранадским средним классом.
          В этом процессе сыграло роль еще одно важное событие: 3 марта 1936 г. кортесы аннулировали результаты февральских выборов. 1 апреля 1936 г. "Эль Дефенсор" опубликовала подробное сообщение о прениях в кортесах, инициатором которых стал Фернандо де лос Риос. В итоге результаты выборов были аннулированы, и за это проголосовало большинство в кортесах. Газета подчеркивала, насколько взбешены были этим правые депутаты, многие из которых покинули зал заседания еще до голосования, а также сообщала своим читателям о том, что новые выборы назначены на 3 мая.
          15 апреля гранадские республиканцы, воодушевленные отменой результатов выборов, устроили банкет в честь "Эль Дефенсор", на котором выступали советник от Левой республиканской* Франсиско Рубио Кальехон, преподаватель Гранадского университета Хоакин Гарсия Лабелья и редактор "Эль Дефенсор" Константине Руис Карнеро. Правые, ненавидевшие эту газету, не забыли этот банкет: впоследствии многие из присутствовавших на нем, в том числе и трое выступавших, были расстреляны.
          В апреле Национальный фронт - коалиция правых обнародовала свой избирательный список: один "независимый националист" (генерал Хосе Энрике Варела), пять членов СЭДА (Хосе Мария Перес де Лаборда, Авелино Паррондо, Франсиско Эррера Ориа, Хулио Морено Давила и Рамон Руис Алонсо) и четверо фалангистов (Хулио Руис де Альда, Мануэль Вальдес Ларраньяга, Аугусто Баррадо Эрреро и Раймундо Фернандес Куэста). Четверо последних в то время находились в тюрьме, откуда они могли выйти в случае избрания вследствие закона о парламентской неприкосновенности {"Эти четверо находятся в тюремном заключении, и Примо де Ривера желает им обрести свободу в результате победы на выборах" ("Crazada", p. 272).}. Объединившись в избирательном списке с фалангистами, СЭДА потеряла те жалкие остатки респектабельности, которые она еще сохраняла до этого в глазах некоторых республиканцев.
          Как и следовало ожидать, проведение избирательной кампании Национального фронта наталкивалось на постоянные трудности. Его кандидаты получали письма с угрозами, а иногда подвергались прямым нападениям. Их пропаганда подвергалась цензуре по приказу властей Народного Фронта. Хиль Роблес утверждал, будто бы губернатор оказывал давление на кандидатов Национального фронта, вынуждая их снять свои кандидатуры на том основании, что их участие в выборах вызовет серьезные беспорядки {Jose Maria Gil Robles. No fue posible la paz, Ariel, Barcelona, 1968, p. 558.}.
          Как бы то ни было, члены Национального Фронта понимали, что у них нет никакой возможности победить на выборах. Когда были опубликованы результаты выборов, стало ясно: почти все, кто голосовал за правых, воздержались от участия в них; как писала "Нотисиеро Гранадино" 8 мая, ни один из кандидатов Национального фронта не получил больше 700 голосов. Таким образом, сложилась совершенно неестественная ситуация: Народный Фронт получил не только десять мандатов в кортесах, обеспечивающих большинство, но и три места, принадлежавшие меньшинству {"Noticiero Granadino", 5 mayo 1936, p. 1. "Борьба свелась... к тому, что три места меньшинства оспаривали два социалиста, один коммунист, один член Левой республиканской, два члена Республиканского союза и сеньоры Барриоберо, Ортега-и-Гассет и Санчес Рока". Избраны были Рикардо Корро Мончо (Левая республиканская), Антонио Претель (коммунист) и Франсиско дель Торо (социалист).}. Несколько лет спустя в официозной "Истории испанского крестового похода" отмечалось:
          "Последняя попытка сопротивления в легальных рамках провалилась. Враг хочет только войны - войны со всеми ее последствиями" {"Cruzada", p. 272.}.
          Было бы ошибкой, однако, приписывать провал Национального фронта на выборах в Гранаде только давлению со стороны левых. Народный Фронт находился у власти, и вполне естественно, что майские выборы оказались для левых более благоприятными, чем для правых, особенно в сельских районах, где касики уже не могли по-прежнему запугивать крестьян и принуждать их голосовать за список правых.
          Нет сомнения в том, что сразу же после провала на выборах некоторые бывшие гранадские депутаты начали плести заговоры против Республики. Среди них был, по его собственному признанию, Рамон Руис Алонсо {Ramon Ruiz Alonso. Corporativismo. Salamanca, 1937, p. 249-250.}.
          Политическое и общественное положение в Гранаде стало очень неустойчивым, отношения между гражданскими и военными властями ухудшались с каждым днем. Судя по всему, правительство, зная об антиреспубликанских настроениях некоторых офицеров гранадского гарнизона, поручило губернатору Эрнесто Веге следить за действиями военных, вызывавших подозрение. Они быстро почувствовали, что за ними ведется правительственная слежка. Бега был смещен со своего поста 25 июня 1936 г. {Gollonet у Morales. Op. cit., p. 47-53; "Cruzada", p. 274.}
          На следующий день из Хаэна прибыл новый губернатор Сесар Торрес Мартинес. Он родился в 1905 г. и был одним из самых молодых губернаторов в Испании. В первые два года существования Республики он был направлен в Альмерию и Авилу. Торрес Мартинес - галисиец, адвокат без практики, искренний католик, член Левой республиканской и близкий друг Касареса Кироги - был гражданским губернатором Хаэна с апреля 1936 г. За день до прибытия в Гранаду ему из Мадрида позвонил помощник секретаря Касареса Кироги Оссорио Тафаль. "Послушай, Сесар, - сказал он, - мы посылаем тебя в Гранаду. Вега уходит в отставку, там творится бог знает что, и тебе придется распутывать это дело" {Свидетельство Сесара Торреса Мартянсса, 15 октября 1978 г.}.
          Приехав в Гранаду, Торрес Мартинес, естественно, обнаружил, что в городе царит беспорядок. Даже в муниципальном совете не было согласия: в течение нескольких месяцев левые советники никак не могли прийти к решению, кто же возглавит совет и станет алькальдом. Они сумели договориться лишь 10 июля 1936 г., когда в конце концов алькальдом был избран социалист Мануэль Фернандес Монтесинос, муж Кончи Гарсиа Лорки, сестры поэта {"Ideal", 11 julio 1936; "Defensor", 11 julio 1936.}. Монтесинос занимал этот пост всего лишь десять дней. Он был арестован в своем кабинете сразу же после начала мятежа, а четыре недели спустя его расстреляли.
          Из-за отсутствия единства в муниципальном совете Торрес Мартинес (у которого в Гранаде было очень мало знакомых {Торрес Мартинес нам сообщил, как, прибыв в Гранаду, он обнаружил, что почти все депутаты не находятся в городе, за исключением его друга Хосе Поланко Ромеро, также члена Левой республиканской, и депутата-коммуниста Претеля.}) вынужден был бороться почти в одиночку, при том что в городе уже несколько недель бастовали трамвайщики и мусорщики, а это весьма затрудняло жизнь города {17 июня 1936 г. мадридская "Ла Вос" сообщала о забастовке мусорщиков в Гранаде под заголовком: "НКТ обвиняет социалистов в тирании". В газете говорится о "серьезной опасности для населения, так как на улицах образовались огромные кучи мусора, распространяющие невыносимое зловоние".}. Он сумел с этим справиться. Затем, узнав, что в некоторых деревнях провинции левые препятствуют священникам служить мессу и звонить в колокола, он снова вмешался и разрешил этот вопрос. Торрес, рассказ которого о том, как Гранада попала в руки мятежников, мы приведем далее, пробыл в городе до начала мятежа всего двадцать пять дней. Разумеется, этого времени было мало, чтобы понять, что в действительности происходило вокруг.
          1 июля 1936 г., после трех с половиной месяцев вынужденного молчания, снова начала выходить "Эль Идеаль". В рамках, установленных цензурой и диктуемых осторожностью, газета с достаточной ясностью выразила свои политические цели, заявив среди прочего:
          "Снова наступил момент, когда еще не поздно присоединиться к тем, кто взял на себя почетную задачу вызволить страну из нынешнего трагического положения. Есть еще время поддержать тех, кто борется за традиционные испанские принципы, за порядок, при котором дух поставлен на высшую ступень иерархии" {"Ideal", 1 julio 1936, p. 1.}.
          Редакторы "Эль Идеаль" прекрасно знали, что заговор против Республики уже очень окреп.
          Какую роль играла в нем гранадская Фаланга?
          Поскольку Хосе Антонио Примо де Ривера находился в тюрьме, гранадским фалангистам было трудно поддерживать связь с центральной организацией своей партии. Однако к концу апреля 1936 г. некоторым из них удалось побывать в мадридской тюрьме "Модело" и получить там инструкции. Хосе Росалес рассказал нам:
          "Наш центр сожгли, и Фаланга полностью распалась. Тогда гранадский руководитель Фаланги поручил это дело мне. Мы, Хосе Диас Пла и я, Рамон Руис Алонсо, Энрике де Итурриага и кое-кто еще, поехали в Мадрид за новыми инструкциями, так как Фаланга совсем развалилась. Мы повидали Хосе Антонио в тюрьме, и он приказал мне, нам приказал идти к нему домой. Тогда в Фаланге главным был некий Андрее де ла Куэрда - его убили, или не знаю, что с ним произошло, но больше я о нем никогда не слышал, - и этот Андрее де ла Куэрда сказал: "Не беспокойтесь, мы пошлем вам в Гранаду уполномоченного", и прислал нам Хосе Луиса де Арресе" {Свидетельство Хосе Росалеса, записанное на магнитофон в Гранаде 26 августа 1978 г.}.
          Арресе приехал в Гранаду в конце мая и с помощью Хосе Росалеса следующим образом распределил посты в местной организации {"Crucada", p. 275.}:
         
          "Руководитель провинциальной организации - Антонио Роблес Хименес,
          Руководитель вооруженных отрядов - Хосе Вальдес Гусман,
          Секретарь провинциальной организации - Луис Херардо Афон де Рибера,
          Казначей провинциальной организации - Антонио Росалес Камачо,
          Руководитель городской организации - Хосе Диас Пла,
          Секретарь городской организации - Хулио Альгуасиль Гонсалес".
          Арресе снова приехал в Гранаду 25 июня, чтобы принять окончательные меры в связи с участием Фаланги в военном мятеже, который, как ему было известно должен был скоро начаться {Ibid.}. Хосе Вальдес Гусман взял на себя задачу организовать людей, отвечающих за "порядок", то есть создать отряды из гражданских лиц, которые выступят в поддержку военного мятежа против Республики. Как пишут Гольонет и Моралес, "благодаря своим обширным связям ему нетрудно было за несколько дней найти желающих помочь в благородном деле". Те же авторы продолжают:
          "Сначала были назначены руководители по районам, которым вменялось в обязанность вербовать новых членов Фаланги. Каждый руководитель такой группы поддерживал связь только с подчиненными ему фалангистами и с сеньором Вальдесом. С этого дня начались почти ежедневные собрания групп, на которых руководители обменивались впечатлениями и организовывали гражданскую поддержку мятежу. Через несколько дней уже насчитывалось около четырехсот бойцов первого эшелона, готовых пойти в бой" {Gollonet у Morales. Op. cit., p. 99.}.
          "История испанского крестового похода" утверждает, что в Гранаде Фаланга насчитывала тогда 575 членов, из них 300 бойцов первого эшелона {"Cruzada", p. 275.}. С уверенностью можно сказать, что это - количество членов Фаланги по всей провинции, так как маловероятно, чтобы в столице было более 400 членов до начала гражданской войны.
          Руководителями районных или секторных организаций, назначенными во время второго визита Арресе в Гранаду, были Энрике де Иттуриага, Сесилио Сирре и Хосе Росалес.
          Из названных выше руководителей Фаланги особо следует отметить Хосе Вальдеса Гусмана, потому что именно он возглавил управление гражданского губернатора в Гранаде 20 июля 1936 г., когда мятежники овладели городом.
          Вальдес родился в Логроньо в 1881 г. Его отец был генералом жандармерии, и сын тоже выбрал военную карьеру: он участвовал в войне в Марокко 1918-1923 гг. Серьезно раненный, Вальдес вынужден был провести семь месяцев в госпитале в Севилье. В 1929 г. он оперировался по поводу язвы двенадцатиперстной кишки и до смерти, последовавшей в 1939 г., страдал болями в желудке или кишечнике.
          С установлением Республики в 1931 г. Вальдес был назначен в Гранаду военным комиссаром - то есть начальником администрации гранадского гарнизона - и занимал эту должность до мятежа. В то время как между 1931 и 1936 гг. гражданские и военные губернаторы постоянно менялись в Гранаде, Вальдес оставался в этом городе в течение пяти лет. Это позволило ему не только хорошо познакомиться с офицерами гарнизона, но и со многими гражданскими, в основном среди правых. Можно быть уверенными, что Вальдес знал город и политическое положение в нем досконально {Эти подробности взяты из краткой биографии Вальдеса, опубликованной "Эль Идеаль" 25 июля 1936 г.}.
          Как мы видим, Вальдес был одновременно "старорубашечником" (ветераном) Фаланги и офицером, имевшим большой опыт административной деятельности, что позволяло ему служить эффективным связующим звеном между двумя группами, участвующими в заговоре, - военной и гражданской. И это в значительной степени делает понятной ту важную роль, которую он играл во время подготовки мятежа, объясняет, почему он после 20 июля 1936 г. занял столь ключевой пост в городе.
          Позволим себе маленькое уточнение. Можно с уверенностью сказать, что Вальдес, хотя он и состоял в Фаланге с момента ее основания и Хосе Луис де Арресе назначил его руководителем фалангисгских вооруженных отрядов, в глубине души не был безоговорочным приверженцем идей Хосе Антонио Примо де Риверы. Марсель Оклер, а затем Хосе Луис Вила-Сан-Хуан пришли к этому выводу после разговора с одним из высокопоставленных руководителей Фаланги Нарсисо Пералесом, находившимся в Гранаде, когда начался мятеж {М. Auclair. Op. cit., p. 341; Vila-San-Juan, Op. cit., p. 258.}. Мы тоже встречались с Пералесом, который рассказал нам о своей первой встрече с Вальдесом за день или два до мятежа:
          "Я познакомился с Вальдесом в баре на Гран Виа де-лос-Рейес-Католикос. Кажется, бар назывался "Хан-дилья", но точно не помню. Человек он был очень сухой, неприятный. Дело Фаланги было для него чуждым, хотя он и принадлежал к руководству Фаланги - Арресе назначил его руководителем вооруженных отрядов. Я ему говорю: "Я здесь по целому ряду семейных обстоятельств, - объясняю ему, - но вообще-то я должен быть в курсе событий, я, мол, такой-то", - и называю себя. И тогда он мне говорит: "Да, да", но недоверчиво. А потом: "Вы поддерживайте связь, - представляете, говорит мне на "вы", это у нас было делом неслыханным. - Поддерживайте связь с Аурелио Кастильо, он вам передаст мои указания". Это значит, что он меня - основателя Фаланги, обладателя серебряной пальмовой ветви Хосе Антонио (а их, знаете ли, было очень немного), человека, который занимал значительные посты в Фаланге, в том числе даже был, хотя и недолго, руководителем организации в провинции Вальядолид, в общем, вы понимаете, - меня он отдает под начало чужаку, причем из традиционных правых.
          Тогда я решил пощупать, как он в смысле идеологии. Я заговорил о национал-синдикализме, о революции и т. д. А он обрезал меня: "Послушайте, мне этот ваш национал-синдикализм до тошноты надоел, а у меня и так желудок больной, да будет вам известно". Показательно, верно? И я сказал себе: "Что же это за человек? И как только фалангист может говорить такое? Но к кому обратиться, как сказать, что он не имеет права быть фалангистом?" {Свидетельство Нарсисо Пералеса, записанное на магнитофон в Мадриде 23 сентября 1978 г.}
          У молодого гранадского поэта Луиса Росалеса тоже было столкновение с Вальдесом незадолго до мятежа. Луис тогда приехал из Мадрида, и его брат Хосе попросил его отнести пакет с секретными бумагами Вальдесу, который жил на улице Сан-Антон. Члены Народного Фронта в Гранаде не знали Луиса - он несколько лет учился в Мадриде и приезжал в Гранаду только на каникулы. Поэтому было меньше риска, что его задержат с опасными бумагами, чем если бы речь шла о его братьях. Но когда он пришел к Вальдесу, тот принял его очень холодно, ясно показывая, что не доверяет ему, делая вид, что не понимает его. Луис, взбешенный, швырнул пакет на стол и ушел.
          "Моя несообразительность, столь не подобающая подпольщику, вызвала у Вальдеса презрение ко мне, а резкость моих выражений - его вражду" {Эти подробности и цитата взяты из Marcelle Auclair. Op. cit., p. 386-390.}.
          Как мы увидим впоследствии, этот случай, которого Вальдес не забыл, сказался, возможно, на аресте и казни Федерико Гарсиа Лорки.
          Хосе Росалес рассказывал нам о встречах с Вальдесом и другими заговорщиками в последние недели перед мятяжом. Они проходили иногда в квартире Вальдеса, иногда в кафе и барах, а бывало, и за городом или в близлежащих селениях. Группа один раз собиралась также в пустой квартире в доме Э 29 по улице Сан-Исидро, принадлежащей Антонио Росалесу {Свидетельство Хосе Росалеса, Гранада, 1967 Антонио Росалес предложил Хосе квартиру в своем доме.}.
          Несколько раз заговорщики едва не попали в руки полиции, имея при себе документы, пистолеты и другие улики. Видимо, республиканцы довольно быстро заподозрили Вальдеса.
          "У нас были трудности с оружием. Только у Вальдеса было тридцать пистолетов, которые он хранил у себя дома. Незадолго до восстания Народный Фронт установил постоянное наблюдение за его домом на улице Сан-Антон. Однажды этих ищеек заметили, как раз когда у сеньора Вальдеса собрались несколько его друзей-заговорщиков. Другого выхода, как выйти на улицу, не было, выходить все равно было надо. Но до этого двое или трое из собравшихся разогнали ищеек...
          Мы предполагали, что у Вальдеса могут произвести обыск, и потому всю важную документацию спрятали в надежном месте. А чтобы спрятать оружие, пришлось вместе с соседом по дому выдумать одну штуку. Сеньор Медина, который жил на третьем этаже, забрал все пистолеты и сложил в корзину. Если бы обыск начали с него, он спустил бы корзину на веревке из окна, выходящего во двор, ее приняли бы на втором этаже, и таким образом правительственные агенты были бы обведены вокруг пальца" {Gollonet у Morales. Op. cit., p. 102-103.}.
          Из всего сказанного можно сделать вывод, что, несмотря на тесную связь Вальдеса с братьями Хосе и Антонио Росалесами, первый занимал гораздо более важный пост среди гранадских заговорщиков. Говорить, будто братья Росалесы были "всемогущими" руководителями гранадской Фаланги или что Хосе Росалес был ее "верховным главой", как это иногда утверждается {Claude Couffon. Le crime a eu lieu a Grenade..., en A Grenade, sur les pas de Garcia Lorca. Seghers, Paris, 1962, p. 70 у 98; Jean-Louis Schonberg. Federico Garcia Lorca. L'homme-L'oeuvre. Plon, Paris, 1956, p. 111, nota.}, может только тот, кто плохо понимает тогдашнее распределение ролей среди мятежников в Гранаде. Действительно, Хосе Росалес был руководителем сектора (как Сесилио Сирре и Энрике де Итурриага), а его брат Антонио - казначеем провинциальной организации, однако эти посты не могут идти ни в какое сравнение с должностями Вальдеса, который одновременно был руководителем вооруженных фалангистских отрядов Гранады, военным комиссаром, а впоследствии и гражданским губернатором. Братья Росалесы в отличие от Вальдеса были гражданскими лицами, а Фаланга, и этого не следует забывать, никогда не могла бы добиться успеха без мятежа военных. Мы настаиваем на этих оттенках потому, что, как мы увидим, семья Росалес окажется глубоко втянутой в перипетии ареста и убийства Гарсиа Лорки.
          Роль Вальдеса в гранадском заговоре стала еще более значительной после того, как 10 июля 1936 г. правительством был смещен начальник гарнизона генерал Льянос Медина. Льянос с момента своего прибытия в город активно участвовал в заговоре против Республики. В начале июля его посетил Кейпо де Льяно*, который информировал его о "ходе заговора" {"Cruzada" p 276.}. Правительство, видимо, узнав об этом совещании, приняло решение немедленно перевести на другое место Льяноса, нанеся таким образом заговорщикам неожиданный удар. "Гранада, - говорится в "Истории испанского крестового похода", - потеряла главу восстания" {Ibid.}.
          Новый начальник гарнизона генерал Кампиис Аура вступил в должность 11 июля {Ibid.}. У Кампинса был блестящий послужной список {Подробности о карьере Кампинса взяты из "Noticiero Granadino", 11 julio 1936, p. 1.}, и, как быстро поняли офицеры-заговорщики, он оказался убежденным республиканцем. Сети заговора плелись за его спиной, и впоследствии мы увидим, что он не отдавал себе отчета в этом до тех пор, пока не стало слишком поздно.
          Среди других мятежных офицеров Гранады необходимо упомянуть полковника Басилио Леона Маэстре, который командовал пехотным полком Лепанто (300 человек), пехотного майора Родригеса Боуса и в особенности полковника Антонио Муньоса Хименеса, командовавшего 4-м артиллерийским полком (180 человек) {Сведения о численности гранадских полков взяты из "Cruzada", р. 276.}.
          Леон Маэстре, Родригес Боусо и Муньос Хименес опирались на других офицеров-антиреспубликанцев, среди которых надо особо выделить молодого пехотного капитана Хосе Мария Нестареса Куэльяра. Нестарес был другом Хосе и Антонио Росалесов и, так же как эти двое и Вальдес, был фалангистом-"старорубашечником". Когда в феврале 1936 г. Народный Фронт пришел к власти, Нестарес был капитаном штурмовой гвардии* в Гранаде {Gollonet у Morales. Op. cit., p. 37.}, и, кажется, поначалу новые власти не сомневались в его лояльности. Однако во время беспорядков 10 марта 1936 г. Нестарес во главе подразделения штурмовых гвардейцев был послан сдерживать фалангистов {"Defensor", 11 marzo 1936.} и повел себя так, что его отстранили от должности {Gollonet у Morales. Op. cit., p. 37.}.
          Опыт, накопленный Нестаресом на командных постах в штурмовой гвардии, очень пригодился ему, когда спустя несколько месяцев начался мятеж. Как же бывший начальник полиции мог не знать, кто в Гранаде враг фашизма, враг Испании Фердинанда и Изабеллы? Тем более если учесть, что тогда в Гранаде, как в большой деревне, все друг друга знали. В первый же день мятежа в городе, 20 июля 1936 г., Нестарес возглавил управление общественного порядка и стал, безусловно, одним из тех, кто несет наибольшую ответственность за репрессии в Гранаде.
          Вот что пишут о его деятельности Гольонет и Моралес:
          "Активное содействие первым гражданским властям оказал уполномоченный по общественному порядку капитан Хосе Нестарес Куэльяр. Хорошо зная подрывные элементы среди населения и будучи очень энергичным человеком, он в первые же дни провел необходимые мероприятия для задержания экстремистов, замешанных в революционном заговоре" {Gollonet у Morales. Op. cit., p. 208.}.
          В конце июля 1936 г. Нестарес принял командование фалангисгским отрядом в Виснаре, деревне, расположенной в девяти километрах на северо-восток от Гранады у подножия Сьерры-де-Альфакар. Мы еще вернемся к Не-старесу и Виснару.
          Чтобы закончить список основных заговорщиков в Гранаде, упомянем еще Мариана Пелайо из жандармерии. Начальник гранадской жандармерии подполковник Фернандо Видаль Паган был верен республике, и Пелайо плел заговор за его спиной. Он был человеком суровым, решительным и энергичным и внес значительный вклад в подготовку мятежа.
          Мы перечислили главных участников заговора в Гранаде. Когда город будет захвачен мятежниками, они покажут себя беспощадными ко всем, кого они считали врагами традиционной и католической Испании.
         

    ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ


          ГРАНАДА ПОД ВЛАСТЬЮ МЯТЕЖНИКОВ
         
          Военный мятеж начался в пятницу 17 июля 1936 г. выступлением небольшой группы офицеров гарнизона Мелильи, которые при поддержке войск Испанского легиона* быстро овладели городом. То же самое произошло в гарнизонах Сеуты и Тетуана, и к полуночи мятежники контролировали всю территорию протектората*. Они тут же стали готовиться к высадке на полуостров {Hugh Thomas. Op. cit., I, p. 229-243.}. Рассмотрим теперь развитие мятежа, имея в виду главным образом Гранаду.
         
          Суббота, 18 июля 1936 г.
         
          В первые же часы 18 июля генералы Франко и Оргас овладели главным городом на Канарских островах - Лас-Пальмас*. В 5 часов 15 минут утра по радиостанциям, расположенным на Канарских островах и Марокко, было передано известное обращение Франко, в котором он возвестил о начале национального движения и предложил примкнуть к нему всем испанцам-"патриотам" {Ibid., p. 243.}.
          Несколько часов спустя правительство сообщило по радио испанскому народу, что в Марокко начался антиреспубликанский мятеж, но на материке все спокойно {Ibid., p. 244.}. Заявление это было передано так поздно, что гранадские газеты не смогли опубликовать его. К тому же журналисты не имели возможности связаться с Мадридом по телефону, так как по приказу правительства телефонная связь была прервана. Единственным признаком того, что происходит нечто необычайное, была заметка, помещенная в "Эль Идеаль" на первой странице: "По не зависящим от нас причинам мы не смогли получить обычную информацию. Поэтому настоящий номер состоит только из восьми страниц". На четвертой полосе газета писала, что накануне в городе усилены меры безопасности.
          "Чрезвычайные меры по охране порядка, предпринятые в городе за последнее время, вчера были еще усилены в некоторых официальных учреждениях. На улицах патрулирует штурмовая гвардия.
          Один из наших редакторов посетил утром гражданского губернатора, чтобы выяснить, насколько циркулирующие слухи соответствуют правде, однако сеньор Торрес Мартинес ограничился заявлением о том, что в городе царит абсолютное спокойствие".
          Несмотря на заверения правительства, далеко не все было спокойно на полуострове. Более того, в то самое утро генерал Кейпо де Льяно захватил севильский гарнизон. Кейпо, оказавшийся в столице Андалусии в качестве генерал-директора корпуса карабинеров, практически без всякой помощи арестовал командующего военным округом генерала Вилья Абрилье и командира полка и, имея в своем распоряжении всего лишь сотню солдат и пятнадцать фалангистов, к вечеру того же дня контролировал центр города. К тому времени к нему присоединились жандармерия и артиллерийская батарея, обеспечившие ему полный успех. Захваченным врасплох безоружным рабочим не оставалось ничего иного, кроме как отойти в бедные кварталы и возвести баррикады в ожидании помощи от правительства {Hugh Thomas. Op. cit., p. 245-247.}.
          В течение всего 18 июля Мадрид продолжал передавать по радио туманные сводки новостей, в которых, по сути дела, не признавалось, что в стране начался настоящий военный мятеж.
          В правительственных кругах столицы, хотя там республиканцы контролировали положение, царило замешательство. Правительство, казалось, не могло решить, к каким мерам прибегнуть, и вообще не осознавало всю серьезность сложившейся ситуации. Много времени было потеряно в результате нерешительности, и вплоть до 19 июля власти упорно отказывались вооружить народ. Более того, председатель совета министров Сантьяго Касарес Кирога объявил, что любой руководитель, который посмеет это сделать, будет расстрелян. Этот приказ, выполненный большинством гражданских губернаторов, в том числе и в Гранаде, во многом обеспечил успех мятежников в первые дни после их выступления {Hugh Thomas. Op. cit., p 243-244.}.
          В конце концов в 7.20 вечера 18 июля правительство вынуждено было признать, что Кейпо де Льяно объявил военное положение в Севилье, но при этом настаивало на том, что ситуация уже нормализовалась:
          "Отдельные военнослужащие оказали неповиновение властям, но правительственные войска подавили мятежные выступления. К настоящему времени в столицу (Севилью, - Авт.) в качестве подкрепления с возгласами "Да здравствует Республика!" вошел кавалерийский полк. Остальные провинции Испании по-прежнему верны правительству, которое полностью контролирует положение" {"Ideal", 19 julio 1936, p. 2.}.
          Ровно полтора часа спустя радио Севильи передало первую из многочисленных речей Кейпо де Льяно, которые впоследствии стали постоянными, поражая бездарным риторическим пафосом, кровожадным фанатизмом и нагромождениями пропагандистской лжи. В первом радиовыступлении Кейпо де Льяно утверждал, будто военный переворот победил во всей Испании, кроме Мадрида и Барселоны, что в этот самый момент расквартированные в Африке войска высаживаются на полуостров, военные колонны наступают на Гранаду, Кордову, Хаэн, Эстремадуру, Толедо и Мадрид и что "сволочь" - это слово стало у него излюбленным при обозначении тех, кто не поддерживал мятежников, - "будет переловлена, как крысы" {"Cruzada", p. 183.}.
          В своем радиодебюте Кейпо намеренно исказил истинное положение вещей. В тот момент мятеж, если говорить о материке, имел в Андалусии лишь частичный успех, в Севилье, Кордове и Кадисе сопротивление республиканцев было подавлено, Малага по-прежнему оставалась в руках Народного Фронта, а в Гранаде еще не произошло никаких изменений {Hugh Thomas. Op. cit., p. 247-248.}.
          Первая речь Кейпо вызвала замешательство среди гранадского гражданского населения и в гарнизоне. В 1936 г. Гранада не была еще центром военного округа и согласно воинской административной иерархии подчинялась Севилье. Естественно поэтому, что военный мятеж в этом городе не мог не вызвать конфликтной ситуации среди гранадских офицеров. Именно это и произошло.
          Генерал Кампинс, который к 17 июля находился в Гранаде всего шесть дней, был верен Республике. Но он, судя по всему, был человеком политически наивным, не отдавал себе отчета в том, что происходит вокруг него, твердо веря в лояльность своих офицеров, хотя едва их знал. Как пишут Гольонет и Моралес, утром 18 июля генерал Кампинс собрал офицеров гранадского гарнизона, чтобы сообщить им, что:
          "Министр разрешил ему принять меры, которые он сочтет нужными, чтобы "помешать офицерам, сочувствующим бунтовщикам, присоединиться к мятежникам". Он же со своей стороны будет непреклонен с теми, кто попытается выступить "против законно установленной власти". Но он "уверен", что ни один начальник или офицер гранадского гарнизона не будет помогать восставшим и каждый "сумеет выполнить свой долг" {Gollonet у Morales. Op. cit., p. 80.}.
          Те же авторы отмечают, что в течение всего 18 июля в управлении гражданского губернатора царила лихорадочная деятельность. Торрес Мартинес несколько раз совещался с руководителями профсоюзов и левых партий.
          Кроме того, Торрес Мартинес постоянно поддерживал связь с генералом Кампинсом. Сам Торрес рассказывал нам:
          "С момента смерти Кальво Сотело, когда обстановка начала накаляться, мы постоянно поддерживали связь, то есть в некоторые дни мы разговаривали по телефону по три-четыре раза. Он и сам приходил в управление гражданского губернатора три или четыре раза за эти дни, может быть, два или три, но по телефону мы говорили с ним постоянно" {Свидетельство Сесара Торреса Мартинеса, записанное на магнитофон 15 октября 1977 г. Все последующие высказывания Торреса Мартинеса взяты из этой же магнитофонной записи.}.
          Торрес Мартинес вспоминает, что Кампинс (с которым он не был знаком до приезда того в Гранаду) слепо доверял лояльности своих офицеров по отношению к Республике:
          "Не знаю, какие заверения получил Кампинс от своих полковников, потому что этого он мне не сообщал. Однако было ясно, что генерал Кампинс убежден: гарнизон не восстанет, если только не начнутся беспорядки, народ не выйдет на улицы, в Гранаде не начнется серьезная заваруха. И так он думал до самого конца. Мне он говорил, что отвечает за свои войска, если только мы гарантируем, что народ не нарушит пределы предписанного законом порядка".
          Мы уже говорили, что, выполняя приказ Касареса Кироги, Торрес Мартинес, как и другие гражданские губернаторы, не пошел навстречу требованиям раздать народу оружие, чтобы он мог подавить военный мятеж. Факт этот совершенно достоверен. Его следует подчеркнуть особо, чтобы противопоставить истину лживым измышлениям мятежников, стремившихся тем самым оправдать свои репрессии в Гранаде - чуть ли не самые варварские во всей Испании. Мы не только не нашли ни одного доказательства того, что гранадские власти раздавали народу оружие; напротив, все очевидцы, с которыми мы беседовали, - а их много - порицают гражданского губернатора за то, что он повиновался приказам Касареса Кироги. Но самым убедительным доказательством отсутствия оружия у рабочих служит то, что они не смогли оказать настоящего сопротивления военным, когда в городе вспыхнул мятеж. Говорит Торрес Мартинес:
          "Да, я несколько раз говорил по телефону с Касаресом. Он мне заявил, что ни в коем случае нельзя раздавать оружие, что мятеж будет подавлен дней за восемь и вооружать народ при таких обстоятельствах - безумие. Кроме того, все руководители республиканских и левых партий, с которыми я совещался, были с этим согласны. Кампинс убедил нас в том, что мы можем положиться на него в отношении гарнизона и что нет никаких оснований вооружать народ. Все были удовлетворены, так как считали, что все идет хорошо, и никто не просил меня вооружать народ. Да и кроме того, мог ли я отобрать оружие у военных и передать его народу, если, как генерал Кампинс уверил меня, офицеры подтвердили свою верность правительству? И еще. Если бы оружие было роздано, кто среди гражданского населения сумел бы применить его со знанием дела в случае мятежа?"
          Торрес Мартинес и руководители Народного Фронта были убеждены и в том, что гранадская штурмовая гвардия под командованием капитана Альвареса, насчитывавшая сто пятьдесят хорошо вооруженных и обученных человек, выполнит свою задачу по охране законно установленной власти. Торрес Мартинес продолжает:
          "Когда теперь, a posteriori, я размышляю, как мы могли быть уверены в штурмовой гвардии, я говорю себе: как же мы могли не быть в ней уверены, если это была единственная сила, сформированная Республикой и абсолютно верная ей? Это был корпус, созданный Республикой. А значит, не было ни малейшего сомнения в том, что у нас там были друзья, как и в том, что командиры гвардии должны быть нашими сторонниками, иначе их не назначили бы на эти должности. К тому же капитан, командовавший штурмовой гвардией, капитан Альварес, прибыл в Гранаду после того, как Нестареса отстранили от командования; ведь останься Нестарес во главе гвардии, нам и в голову не пришло бы поручать охрану законной власти в городе силам штурмовой гвардии. Это наверняка, потому что Народный Фронт предупредил бы нас: "Осторожнее, это враг, это фалангист, он связан с национальным движением, он поднимет мятеж". Но об Альваресе никто из Народного Фронта не сказал мне, что он не вызывает доверия, никто мне о нем такого не говорил".
          Губернатор Гранады твердо верил также в лояльность жандармерии. Этот корпус, как и штурмовая гвардия, подчинялся гражданским властям, а не военным, и Торрес Мартинес, бывший до этого гражданским губернатором в нескольких провинциях, никогда не имел с ним каких-либо затруднений. К тому же разве подполковник Фернандо Видаль Патан, командовавший жандармерией, не заявлял ему о своей лояльности?
          "Никто из Народного Фронта не говорил мне, что я не должен доверять штурмовой гвардии. Правда, Народный Фронт с подозрением относился к жандармерии. Я же думал иначе, я думал, что именно жандармерия окажется верной правительству. У них ведь такая строгая дисциплина, они так привыкли повиноваться приказам, и я никогда не поверил бы, что они восстанут против Республики. И действительно, почти нигде в Испании они не примкнули к мятежу".
          Но горькая правда заключалась в том, что в Гранаде в обоих этих корпусах были офицеры-фашисты, участвовавшие в заговоре против Республики. Капитан Альварес оказался предателем. А за спиной Видаля Патана его подчиненный лейтенант Мариано Пелайо готовил мятеж среди своих коллег.
          В ночь с 18 на 19 июля мало кто из гранадцев спал спокойно. Радио Гранады передавало правительственные сводки новостей и речи местных представителей Народного Фронта, в то время как радио Севильи уверяло, будто восставшие военные одерживают одну победу за другой по всей стране. Что произойдет в Гранаде? Поднимется ли гарнизон против Республики? С такими беспокойными мыслями ожидали гранадцы наступления следующего дня.
         
          Воскресенье, 19 июля 1936 г.
         
          На следующий день в Гранаде было получено официальное подтверждение, что Севилья находится в руках Кейпо де Льяно. Заголовки первой страницы "Эль Идеаль" оповещали: "Правительство предупреждает, что военный мятеж начался", и ниже: "Оно утверждает, что мятежом охвачены только Марокко и Севилья". Практически это означало, что положение гораздо серьезнее, чем признавалось правительством. "Эль Идеаль" не могла получить какой-либо информации по телефону или по телетайпу, а потому, чтобы держать в курсе своих читателей о происходящем в стране, газете приходилось пользоваться бюллетенями новостей, которые правительство передавало по радио. К тому же "Эль Идеаль" проходила через цензуру. Но несмотря на скудость достоверной информации, никто уже не мог сомневаться, что в Испании началась гражданская война.
          Ранним утром "Эль Идеаль" взяла интервью у губернатора. Он утверждал, что, по имеющимся у него сведениям, в Гранаде все абсолютно спокойно. "В Гранаде царит полный порядок... приняты все меры, чтобы избежать его нарушения", - заявил Торрес Мартинес {"Ideal", 19 julio 1936, p. 2.}.
          Однако в это время мятежники уже завершали свои приготовления. Как сообщает "История испанского крестового похода", в 4 часа утра полковник Антонио Муньос из артиллерийского полка посетил полковника пехотного полка Басилио Леона Маэстре, чтобы уточнить тактику восстания. Но у них возникли разногласия относительно некоторых деталей, и переговоры между офицерами-мятежниками продолжались весь день 19 числа и часть 20-го {"Cruzada", p. 284.}.
          Так же, в "Истории...", указывается, что в 11 часов утра у генерала Кампинса состоялся срочный телефонный разговор с правительством. Ему надлежало направить колонну, чтобы овладеть Кордовой, которая находилась под контролем мятежников во главе с полковником Каскахо. Кампинс вызвал обоих полковников и приказал им готовиться к выступлению. Перед Муньосом и Леоном Маэстре встала непредвиденная трудность. Если бы они последовали распоряжениям правительства, то сил гарнизона, и так уже сократившихся из-за большого количества летних отпусков, могло не хватить, чтобы обеспечить победу мятежников в Гранаде. Муньос и Леон Маэстре решили прибегнуть к уловкам, и в течение всего дня обманывали Кампинса с помощью различных предлогов: то офицеры упорствуют и не хотят покидать Гранаду, то требуется время для проверки материальной части... {Ibid., p. 279.}
          Как раз в 11 утра в помещении Левой республиканской состоялось собрание, о котором нам рассказал один из присутствовавших там, доктор Хосе Родригес Контрерас:
          "Было воскресенье. Я узнал об этом, а может быть, мне специально сообщили, хотя я и не был членом Левой республиканской, потому что с тех пор, как распалась старая радикально-социалистическая партия, я не входил ни в какую партию. Я сидел дома, оказывал посильную помощь, выступал как советник, но не был членом никакой партии. Так вот, мне сообщили о собрании, возможно, это был Пако Эскрибано, местный секретарь Левой республиканской, мой клиент и близкий друг. Кажется, это он сказал мне, чтобы я приходил.
          И я пошел. Было 11 часов утра. Собралось все руководство Левой республиканской. Присутствовал алькальд, Фернандес Монтесинос, был также Вирхилио Кастилья, председатель провинциального совета. Торреса Мартинеса, губернатора, не было, нет, его точно не было. И вот я обратился к Монтесинвсу и говорю ему: "Знаешь, пора принять меры немедленно, вы сидите сложа руки, ведете себя как глупцы, как безвольные и бессильные люди, а все это очень серьезно". Он отвечает: "Да погоди, посмотрим..." "Нет, - говорю я, - нет, обязательно надо принимать меры, потому что и я и вы, и вы и я, все мы знаем (да и все в Гранаде знают), кто возглавит мятеж, если он начнется: это Мариано Пелайо (он тогда был лейтенантом жандармерии), капитан Фернандес, капитан Нестарес и кое-кто еще". "Да вот, понимаешь..." - отвечает. И все сомневаются, сомневаются, сомневаются, а я говорю: "Послушайте, этой ночью мы еще можем всех их арестовать, и дело с концом, и никакого мятежа не будет, хотя Севилья в руках мятежников". Но они меня не послушались" {Свидетельство доктора Хосе Родригеса Контрераса, записанное на магнитофон в Гранаде 23 августа 1978 г.}.
          После полудня капитан Нестарес посетил пехотные и артиллерийские казармы, стараясь убедить обоих командиров и офицеров-заговорщиков, что надо немедленно брать инициативу в свои руки. Его визиты были замечены и доведены до сведения Торреса Мартинеса, который сразу же позвонил Кампинсу, чтобы спросить, почему Нестарес зачастил в казармы. Торрес, измученный противоречивыми указаниями из Мадрида, поступавшими в течение всего дня, получил от не менее усталого Кампинса ответ, что он постарается узнать, в чем тут дело. Кампинс позвонил в артиллерийские казармы, но снова получил весьма расплывчатые объяснения {"Cruzada", p. 279-280.}.
          Тем временем, как и следовало ожидать, среди рабочих нарастало беспокойство. Из сообщений по радио стало ясно, что борьба идет уже по всей стране. Но, вероятно, рабочие еще верили в лояльность гранадского гарнизона, потому что приняли решение сформировать свою колонну, чтобы освободить Кордову, и попросили Мадрид оказать им в этом помощь. Через некоторое время подполковник жандармерии Фернандо Видаль Паган, который, как мы уже говорили, был лоялен к Республике, получил телеграмму из Мадрида, в которой ему предписывалось вооружить эту колонну оружием, хранившимся в арсенале артиллерийского полка. Но Муньос, командир артиллерии, решил не выпускать из своих рук ни одной винтовки. Снова последовали звонки из Гранады в Мадрид, и наоборот. Наконец в 9 часов вечера Кампинс решил лично направиться в казармы.
          Там он собрал офицеров и приказал им, чтобы они передали оружие жандармерии. Затем он вернулся в комендатуру, так и не узнав - до сих пор! - о том, что полковники предали его.
          Вечером Видаль Паган получил от правительства новые инструкции, которые подтверждали приказ изъять оружие из артиллерийского арсенала. Видаль Паган возложил исполнение этого поручения на лейтенанта Мариано Пелайо, которого он явно ни в чем не подозревал {Ibid., p. 280-281.}.
          С этого момента положение республиканцев в Гранаде начало резко ухудшаться.
         
          Понедельник, 20 июля 1936 г.
         
          В 1.30 ночи 20 июля Пелайо явился в артиллерийскую казарму с правительственным приказом на выдачу 3 тысяч винтовок для колонны, готовившейся выступить на Кордову. Военные-заговорщики, решив не выполнять этот приказ, снова сообщили Кампинсу, что оружие до сих пор не готово {Ibid., p. 281-282.}.
          Эту ночь майор Вальдес провел в военной комендатуре:
          "Эта ночь не прошла бесплодно для сеньора Вальдеса и других командиров и офицеров, которые участвовали в разговоре. Речь шла о ситуации, которая сложилась в Испании, а также о том, как следует объявить военное положение в Гранаде.
          Все согласились, что действия гражданских отрядов будут более эффективными, если они будут действовать согласованно с войсковыми частями... В понедельник в 7 часов утра сеньор Вальдес отправился в автомобиле в артиллерийские казармы" {Gollonet у Morales. Op. cit., p. 105-106.}.
          Там были уточнены детали восстания. Несколько минут спустя майор Родригес Боусо из артиллерийского полка был послан полковником Муньосом узнать, каковы планы капитана Альвареса из штурмовой гвардии. Хотя мы не знаем, что именно говорилось на этой встрече, однако точно известно, что Альварес сразу же пообещал свое содействие {"Cinzada", p. 280-282.}. Это был переломный момент, потому что поддержка штурмовой гвардии означала, что победа мятежников практически гарантирована. Торрес Мартинес нам заявил:
          "Я говорю, что если бы штурмовая гвардия воспротивилась мятежу, если бы она не примкнула к мятежникам, то, по-моему, мятеж в Гранаде не увенчался бы успехом. И далее более того. Я думаю, что, если бы штурмовая гвардия, ее командиры не связали бы свою судьбу с людьми, о которых мы говорили (а тогда об их встречах и договоренности мы, само собой, не знали), если бы военные не были уверены, что штурмовая гвардия поддержит их, они бы не вышли на улицы. Они не вышли бы из казарм потому, что у них ведь было мало сил: кажется, их было не более 200 человек".
          Но штурмовая гвардия присоединилась к мятежникам, и те уже в первые часы 20 июля знали, что могут без труда овладеть городом. Было очевидно, однако, что действовать надо быстро, так как существовала и другая вероятность: рабочие, пусть даже без оружия, выйдут на улицы и просто благодаря своему численному превосходству сметут мятежников. Поэтому и было решено, что войска выйдут из казарм около 5 часов вечера.
          В тот вечер с гражданским губернатором Торресом Мартинесом собрались некоторые из республиканских руководителей, среди них Вирхилио Кастилья, председатель провинциального совета, и Антонио Рус Ромеро, секретарь комитета Народного Фронта. Там же был и полковник жандармерии Фернандо Видаль Паган, который дал Торресу слово быть верным Республике.
          Около 4.30 вечера кто-то позвонил Русу Ромеро.
          "Войска построены во дворе артиллерийских казарм, - сообщили ему. - Скоро они выступят, надо что-то предпринять" {Свидетельство Торреса Мартинеса.}.
          Торрес Мартинес, который тут же соединился по телефону с Кампинсом, прекрасно помнит эти мгновения:
          "Когда 20-го числа мы сказали ему, что, как нам сообщили, войска готовы выступить из артиллерийских казарм, он мне лично ответил по телефону, что это невозможно, что ничего подобного быть не может, что он об этом не оповещен, а военные дали ему слово не выступать, что он выезжает в артиллерийские казармы и не позже чем через полчаса позвонит мне и опровергнет наши сведения".
          Кампинс не позвонил, и Торрес Мартинес никогда больше его не видел.
          Когда Кампинс прибыл в артиллерийские казармы, он был поражен, увидев, что полк действительно построен во дворе и готов выйти на улицы. Вместе с военными было около 60 гражданских лиц, в большинстве своем фалангисты под командой Хосе Вальдеса. Тут же возникла неизбежная стычка между Кампинсом и полковником Муньосом. Надо думать, что Кампинс, узнав, что его подчиненный, которому он верил, плел заговор у него за спиной, был совершенно ошеломлен. Кампинса, все еще не верящего своим глазам и пришедшего в отчаяние от того, что пехотный полк, жандармерия и штурмовая гвардия тоже присоединились к мятежникам, арестовали, а затем отвели в пехотные казармы. Там он тоже увидел выстроенный во дворе полк. Затем несчастного генерала под конвоем доставили в военную комендатуру, где принудили подписать подготовленный мятежными офицерами приказ, которым в Гранаде объявлялось военное положение.
          "ПРИКАЗ. Я, дон Мигель Кампинс Аура, бригадный генерал и военный комендант города, довожу до сведения:
          Параграф 1. В связи с воцарившимся вот уже три дня на всей территории страны беспорядком, бездействием центрального правительства и с тем, чтобы спасти Испанию и Республику* от нынешнего хаоса, объявляю с этой минуты военное положение на всей территории провинции Гранада.
          Параграф 2. Все представители власти, которые не предпримут все возможные меры по сохранению общественного порядка, будут отстранены от занимаемых должностей и понесут личную ответственность.
          Параграф 3. Те, кто с целью возмущения общественного порядка, устрашения жителей какого-либо населенного пункта или осуществления возмездия социального характера употребит взрывчатые или горючие вещества или же использует любые другие средства или орудия, достаточные для причинения серьезного ущерба, организации аварий на железных дорогах или на средствах наземного или воздушного сообщения, будут наказаны по всей строгости действующих законов.
          Параграф 4. Те, кто без соответствующего разрешения будут производить, хранить или перевозить горючие или взрывчатые вещества, а также те, кто хранят их в законном порядке, выдадут их или обеспечат ими без достаточных гарантий лиц, которые впоследствии употребят их для совершения преступлений, поименованных в предыдущем параграфе, будут арестованы и приговорены к тюремному заключению на максимально установленный законом срок {От 4 до 12 лет тюремного заключения.}.
          Параграф 5. Те, которые не будут подстрекать к нарушению военного положения, объявленного согласно параграфу 1, а спровоцируют нарушение этого приказа или будут поощрять сделать это, будут арестованы и приговорены к тюремному заключению на максимально установленный законом срок {От 4 месяцев до 6 лет тюремного заключения.}.
          Параграф 6. Ограбление с применением силы, запугивание граждан, осуществленное двумя или более правонарушителями в случае, когда кто-либо из них вооружен и если в результате нападения пострадавший будет убит или ему будут причинены увечья, карается смертной казнью.
          Параграф 7. Все, кто располагает оружием или взрывчатыми веществами, должны передать их в ближайший жандармский участок или военный пост до 20 часов сегодняшнего дня.
          Параграф 8. Группы более трех человек будут рассеиваться с применением силы самым непререкаемым и решительным образом.
          ЖИТЕЛИ ГРАНАДЫ, во имя мира, который ныне нарушен, во имя порядка, во имя любви к Испании и Республике, во имя восстановления законов призываю вас сотрудничать в деле сохранения порядка.
          Да здравствует Испания! Да здравствует Республика!" {"Ideal", 21 julio 1936, p. 1.}
          Рассказывая о том, как готовился приказ, Гольонет и Моралес утверждают, будто Кампинс возражал по многим пунктам и внес в документ многочисленные поправки, которые в основном относились к мерам наказания, в результате чего они получились до нелепого умеренными {Gollonet у Morales. Op. cit., p. 91.}.
          Но поскольку Кампинс был фактически пленником мятежных офицеров, нам представляется невероятным, чтобы он смог вносить какие бы то ни было поправки в текст, явно составленный задолго до ареста генерала. Согласно "Истории испанского крестового похода", опубликованной через два года после окончания войны и через пять лет после появления книги Гольонета и Моралеса, приказ с патриотическим лозунгом "Да здравствует Республика!" отражал замешательство генерала Кампинса {"Cruzada", p. 286.}. Более вероятно, что он отражал стремление военных-фашистов ввести в заблуждение народ Гранады, заставив его поверить в первые критические часы мятежа, что армия поднялась на защиту Республики, а не для того, чтобы разрушить ее.
          И действительно, когда в 5 часов вечера войска вышли на улицы, население не сразу смогло разобраться в происходящем. Многие верили, что солдаты покинули казармы для защиты Республики и сохранения общественного порядка. Гольонет и Моралес пишут:
          "Несколько экстремистов стоят на углу и наблюдают, как проходят войска. Они растерянны. Ничего подобного они не ожидали. Кто-то говорит, будто войска выведены из казарм генералом, чтобы они разгромили фашистов. И группа революционеров приветствует солдат, подняв левую руку со сжатым кулаком" {Gollonet у Morales. Op. cit., p. 112-113}.
          В "Истории испанского крестового похода" с сарказмом, который прорывается каждый раз, когда речь заходит о республиканцах, описывается следующая сцена:
          "Далее красные, вообразившие, что армия вышла "брататься с народом", приветствуют проходящие войска. Но скоро они поймут свою ошибку. Войска атакуют толпу и полчища красных, ошеломленных и ничего не понимающих. Они в панике кидаются вверх по Каррера-дель-Дарро к Пасео-де-лос-Тристес, стараясь спастись. Одни взбираются по крутым переулкам и ищут прибежища на Пласа Ларга, другие в страхе прячутся под сводами Арко-де-лас-Пегас или под благородными стенами Санта-Исабель-ла-Реаль" {"Gruzada", p. 284.}.
          Покинув двор артиллерийских казарм, одна батарея направилась к центру города и установила орудия на площади Кармен перед главным входом в муниципальный совет, а также на Пуэрта Реаль - основной магистрали Гранады - и на площади Тринидад позади здания гражданского губернатора {"Ideal", 21 julio 1936, p. 2.}.
          Другая батарея поднялась по шоссе к Эль-Фарге с тыльной части города с тем, чтобы "занять стратегическую позицию, обеспечивающую господство над городом" {Gollonet y Morales. Op. cit., p. 112.}.
          Перед казармой штурмовой гвардии на Гран Виа остановился грузовик с солдатами, и "гвардейцы встретили их с распростертыми объятиями и криками "Да здравствует Испания!" {Ibid., p. 112.}. Как видно, капитан Альварес, который в то утро дал слово майору Родригесу Боусо выступить вместе, успел уговорить большинство своих офицеров поддержать мятежников.
          Тем временем другое артиллерийское подразделение направилось на аэродром Армилья, расположенный в нескольких километрах от Гранады на шоссе Мотриль. Мятежники овладели аэродромом, не встретив сопротивления, так как почти все расквартированные там офицеры бежали {Ibid., p. 120-121, "Gruzada", p. 285.}. Великолепная взлетная полоса Армильи сыграет важнейшую роль в гражданской войне, позволив мятежникам поддерживать связь с Севильей и остальной мятежной Испанией. В то же время аэродром послужит базой для самолетов, бомбивших позиции республиканцев.
          Другая группа захватила завод взрывчатых веществ в Эль Фарге, расположенный в 4 километрах от Гранады на Мурсийском шоссе. Эль Фарге был крупнейшим в Андалусии заводом взрывчатых веществ, и для мятежников было очень важно овладеть им как можно быстрее. Сопротивление, которое встретили мятежники, было быстро подавлено, а о "чистке", проведенной там, до сих пор вспоминают в Гранаде. Во время войны Эль Фарге будет производить большое количество взрывчатых веществ для мятежников, и он сыграет решающую роль в развитии событий.
          Весть о том, что войска вышли на улицы, немедленно достигла гражданского губернатора, вместе с которым в то время были Вирхилио Кастилья, Рус Ромеро, подполковник жандармерии Видаль Паган. Торрес Мартинес вспоминает:
          "Мы ждали звонка Кампинса, но он, само собой, не позвонил. Пока мы ждали, нам стало известно, что войска вышли на улицы. В тот момент мы не знали, присоединился к ним Кампинс или нет".
          Здание управления гражданского губернатора охранял наряд штурмовой гвардии из 20-25 человек под командой лейтенанта Мартинеса Фахардо, с которым Торрес Мартинес поговорил сразу же после того, как узнал, что артиллеристы выстроены во дворе казарм:
          "Мы дали приказ гвардейцам, находившимся внизу, чтобы они нас защищали и стреляли. Даже если войска окажутся у самых дверей здания, было сказано им, они все равно должны стрелять".
          Незадолго до 6 часов в полицейский комиссариат, расположенный на улице Дукеса в двух шагах от здания управления гражданского губернатора, прибыл капитан Нестарес. Полиция немедленно примкнула к мятежникам {Gollonet у Morales. Op. cit., p. 113.}.
          Когда Нестарес приехал в комиссариат, шестеро республиканцев из Хаэна, которые в то утро находились в Гранаде с официальным приказом на выдачу им динамита, загружали свою машину взрывчаткой. Поняв, что полицейские примкнули к мятежникам, "экстремисты" открыли по ним огонь, в ходе перестрелки они были ранены, а затем арестованы {Ibid., p. 113-114.}. Они станут первыми жертвами гранадских репрессий: их расстреляли у стены кладбища 26 июля 1936 г.
          Через несколько минут после стычки в комиссариате у дверей здания управления гражданского губернатора появилось отделение артиллеристов, возглавляемых капитаном Гарсиа Морено и лейтенантом Лаинесом и поддерживаемых Вальдесом с его фалангистами. К ним присоединился Нестарес, ожидавший их прибытия в комиссариате. Через несколько минут подошло еще отделение пехотинцев с пулеметами {Ibid., р. 114.}.
          Штурмовые гвардейцы, которым во главе с лейтенантом Мартинесом Фахардо было поручено охранять гражданского губернатора, увидев такое количество вооруженных людей, поняли, что всякое сопротивление бесполезно. Или, может быть, Фахардо тоже был участником заговора? Как бы то ни было, гвардейцы, наверняка знавшие, что их начальник капитан Альварес, а также и другие подразделения присоединились к мятежникам, не выполнили приказов Торреса Мартинеса. Они не стали стрелять, и мятежники прошли в здание, не встретив ни малейшего сопротивления.
          Тут же они вошли в кабинет губернатора на втором этаже. "Больше всего мы были поражены, - вспоминает Торрес Мартинес, - когда увидели, что наши солдаты, штурмовые гвардейцы, которые должны были нас защищать, первыми навели на нас винтовки, а затем арестовали". Единственным, кто оказал сопротивление мятежникам, был Вирхилио Кастильяон вынул пистолет, но тут же был обезоружен. Подполковник жандармерии Видаль Паган проявил такое благородство, которого Торрес Мартинес не может забыть:
          "Когда гвардейцы навели на нас винтовки, а затем в кабинет вошли военные, по-моему, среди них был Вальдес, да, Вальдес, и еще другие, подполковник Видаль сказал: "Я разделю судьбу гражданского губернатора, я хочу разделить с ним его судьбу". Дело не в том, что он лично был привязан ко мне: он хотел показать, что остался верен своему слову защищать Республику".
          Видаля Нагана, Кастилью и Руса Ромеро отвели в полицейский комиссариат, а Торреса заперли в его личных апартаментах в том же здании.
          Между тем На площадь Кармен, где мятежники установили пушку, из здания городского совета вышли городские полицейские и заявили о готовности выполнять приказы командира артиллеристов. Несколько служащих, находившихся в здании, сумели бежать через задний ход, но сам алькальд Мануэль Фернандес Монтесинос был арестован в своем кабинете, а его полномочия сразу же взял на себя подполковник пехоты Мигель дель Кампо {Gollonet у Morales. Op. cit., p. 115-116.}.
          Одновременно с этим другое подразделение под командованием майора Росалени и капитанов Миранда и Сальватьерра заняли здание гранадского радио, находившееся на Гран Виа напротив казарм штурмовой гвардии {Ibid., p. 116.}. В 6.30 вечера Росалени прочитал перед микрофоном приказ, подписанный Кампинсом. Затем чтение этого документа повторялось каждые полчаса {"Ideal", 21 julio 1936, p. 1.}.
          К наступлению ночи 20 июля весь центр Гранады был в руках мятежников. Сотни "революционеров", "марксистов" и прочих "нежелательных элементов" оказались в тюрьме или в полицейском комиссариате. В Гранаде сгущалась атмосфера ужаса.
          Никакого сопротивления мятежникам оказано не было, а на следующий день "Эль Идеаль", отмечая, что большое количество гражданских лиц сразу же предоставило себя в распоряжение военной комендатуры, сообщала, что "все убедились в абсолютном спокойствии, с которым были заняты официальные учреждения, а также полном отсутствии сопротивления, что исключило необходимость насилия". Она же писала:
          "В медицинские учреждения не поступило ни одного раненого, несмотря на то что кое-где в городе раздавались выстрелы. В некоторых случаях они были вызваны мерами против тех, кто отказывался подчиняться требованию поднять руки, проходя по улицам, в других - в ответ на отдельные, очень немногочисленные попытки вооруженного сопротивления" {Ibid., p. 2.}.
          Эти подробности звучат убедительно и подтверждаются рассказом Гольонета и Моралеса:
          "Ночь проходит спокойно. Только изредка слышатся отдельные выстрелы. За весь этот славный день не было ни одной жертвы, исключая сотрудника управления безопасности, убитого пулей, когда он с капитаном Местаресом и другими товарищами ехал в автомобиле" {Gollonet у Morales. Op. cit., p. 117.}.
          Только в старом пригороде Альбайсине, где жил бедный люд, войска встретили сопротивление на узких крутых улочках, запутанных, как лабиринт Рабочие Альбайсина ясно понимали смысл происходящего и вместе с теми, кому удалось бежать из центра города, стали лихорадочно готовиться к встрече мятежников. Повсюду были построены баррикады, а главное, было сделано все возможное, чтобы помешать врагу подняться по главной улице, ведущей к Альбайсину - Каррера-дель-Дарро, а также по очень крутой Куэста-дель-Чапис. В начале этой улицы был вырыт глубокий ров, чтобы воспрепятствовать проезду транспорта.
          Увидев приготовления, мятежники поняли, что Альбайсин намерен сопротивляться всерьез. Они разместили на Мурсийском шоссе, на высоте, господствующей над этим районом, у церкви Сан-Кристобаль батарею, а другую - на одной из круглых башен Альгамбры напротив Альбайсина. на противоположной стороне речушки Дарро. Поскольку уже спускалась ночь, мятежники решили отложить наступление на Альбайсин до утра. Они только обменялись несколькими выстрелами с республиканцами, в результате чего потеряли двух человек убитыми. Их противники, возможно, понесли большие потери {"Cruzada", p. 288.}.
          В эту ночь по гранадскому радио было прочитано заявление, якобы подписанное генералом Кампинсом, в котором граждан заверяли, что гарнизон города "готов в любой момент защищать интересы Испании и Республики, выражающей волю народа". Снова грубый обман. Затем Кампинс якобы угрожал суровыми карами тем, кто откажется повиноваться военным властям:
          "Тот, кто будет упорствовать, отказываясь внести свой вклад в дело сохранения спокойствия в городе, понесет самое строгое наказание по законам военного времени. Я также требую, чтобы любая попытка нарушения порядка доводилась до моего сведения, и заверяю, что мною приняты все меры к тому, чтобы объявление военного положения не отразилось на нормальной жизни города, и потому следует беспощадно карать нарушителей моих приказов" {"Ideal". 21 julio 1936, p. 4}.
          Теперь "упорствующие" Альбайсина знали, что их ожидает.
         
          Вторник, 21 июля 1936 г.
         
          На следующее утро обе батареи открыли огонь по Альбайсину. В то же время началась ожесточенная перестрелка между хорошо вооруженными мятежниками-военными, штурмовой гвардией и фалангистами - с одной стороны, и рабочими, которые с крыш и балконов открыли отчаянный огонь из немногочисленных пистолетов и ружей, которыми они располагали. Но, несмотря на упорное сопротивление, мятежникам удалось в нескольких местах прорвать наспех возведенные оборонительные укрепления и схватить многих защитников этого района. Газеты не сообщают данные о потерях, но можно предположить, что они оказались значительными.
          К наступлению ночи 21 июля Альбайсин еще не сдался {Gollonet у Morales. Op. cit., p. 123; "Ideal", 22 Julio 1936; "Cruzada", p. 288.}.
          Тем временем полковник Басилио Леон Маэстре занял пост военного коменданта Гранады, заменив таким образом генерала Кампинса. Три дня спустя генерала на самолете доставили в Севилью, судили военно-полевым судом и утром 16 августа расстреляли. Как писала севильская "ABC" 18 августа, Кампинс был казнен потому, что "пытался помешать спасению Испании". На самом деле потому, что он остался верен конституционному правительству. Нам также говорили, что Кейпо де Льяно приказал выставить на один день тело расстрелянного генерала в центре Севильи для всеобщего обозрения {Утверждают, что сын Кампинса, армейский офицер, пытался отомстить за смерть отца, когда узнал о его казни. Один из севильских беженцев рассказывал, что сын генерала пришел в кабинет Кейпо де Льяно. Этот фанфарон-садист сказал: "Ты - достойный офицер, но твой отец пошел на службу к марксистской сволочи". В ответ на эти слова офицер выстрелил из пистолета, но, к несчастью, промахнулся - и Кейпо был лишь легко ранен в руку. Тогда сын генерала Кампинса застрелился. Это держалось в тайне, разгласившему грозила смертная казнь. - "Heraldo de Madrid", 20 octubre, p. 7.}.
          Леон Маэстре сразу же опубликовал новый приказ, намного более жесткий, чем предыдущий:
          "Я, полковник дон Басилио Леон Маэстре, военный комендант и в настоящий момент единственный представитель власти в городе и провинции Гранада, призываю всех гранадских патриотов, которые желают видеть Испанию единой, благородной и покрытой славой, выполнять с полной искренностью и серьезной дисциплинированностью все, что я ниже приказываю:
          1. Город и провинция будут управляться по законам военного времени, любое преступное деяние подлежит суду военного трибунала.
          2. Все, кто позволит себе враждебные действия по отношению к армии или силам общественного порядка, будут судимы военно-полевым судом и расстреляны.
          3. Те, кого захватят с оружием в руках или же в течение трех часов не сдадут любое оружие в жандармерию, штурмовую гвардию или полицию, будут судимы военно-полевым судом и расстреляны.
          4. Категорически запрещается собираться группами более трех человек, они будут рассеиваться силами общественного порядка без предварительного предупреждения.
          5. С момента опубликования этого приказа категорически запрещается движение любого транспорта, за исключением принадлежащего силам общественного порядка.
          6. Отменяется право на забастовку, члены стачечных комитетов будут расстреляны.
          7. Те, кто совершит акты саботажа любого рода, в особенности направленные против средств транспорта и связи, будут судимы военно-полевым судом и немедленно расстреляны.
          Подписано в Гранаде 21 июля 1936 года, требует точного и строгого исполнения.
          Да здравствует Испания! Да здравствует Республика! Да здравствует Гранада!" {"Ideal", 22 julio 1936, p. 1.}.
          Радио Гранады передало этот приказ, а в дополнение к нему - многочисленные призывы к "лояльности" и "благоразумию" гранадцев. Те, кто в Альбайсине оказывали сопротивление, были недвусмысленно предупреждены, что если они не сдадутся, то будут уничтожены:
          "Действиям нескольких закоренелых преступников, которые засели в Альбайсине и мешают нормальному течению жизни в Гранаде, будет положен конец. В предсмертной агонии они продолжают безнадежные попытки погубить нашу Испанию. В соответствии с последним законом наши доблестные вооруженные силы и штурмовая гвардия вступили в действие и обложили хрипящего зверя в его логове. Надеюсь, что гранадцы сохранят спокойствие и не воспротивятся нашему намерению вернуть Гранаде тишину ее несравненных ночей.
          Ваш военный комендант восклицает вместе с вами: Да здравствует Испания! Да здравствует Республика! Да здравствует Гранада!" {Ibid., p. 4.}
         
          Среда, 22 июля 1936 г.
         
          Ночью 22 июля радио Гранады передало жителям Альбайсина ультиматум: "В течение трех часов женщины и дети должны покинуть свои дома и собраться в установленных местах, мужчины должны стоять в дверях своих жилищ, предварительно сложив оружие на середине улицы и подняв руки, на балконах домов, готовых сдаться, должны быть вывешены белые флаги. В случае неповиновения артиллерия начнет массированный обстрел района после 14.30. Вступит в действие и авиация" {Ibid.}.
          Вскоре после объявления ультиматума длинные шеренги испуганных женщин и детей начали спускаться по узким улицам Альбайсина к указанным местам сбора. Там женщин обыскивали члены женской организации Фаланги, их допрашивали и отправляли во временный концентрационный лагерь за городом.
          Мужчины Альбайсина отказались сдаться, видимо, решив, что лучше умереть сражаясь, нежели быть расстрелянными. Скоро перестрелка возобновилась. Пехота и остальные вооруженные отряды мятежников отступили, чтобы дать возможность артиллерии обстреливать район. С воздуха ее поддержали три истребителя, захваченных в то же самое утро, - они приземлились в Армилье, предполагая, что аэродром по-прежнему находится в руках республиканцев {"Ideal", 23 julio 1936, p. 4.}. Истребители кружили над Альбайсином, обстреливая из пулеметов места, где оказывалось особенно упорное сопротивление. Они сбрасывали также ручные гранаты {Ibid.}. Хотя некоторые дома были полностью разрушены артобстрелом и защитники Альбайсина понесли большие потери, "закоренелые преступники" оставались в своих "логовах" до наступления ночи. Но их героическая оборона подходила к концу.
         
          Четверг, 23 июля 1936 г.
         
          Утром 23 июля снова начался массированный артобстрел, и через некоторое время на балконах и в окнах стали появляться импровизированные белые флаги. Очевидно, что боеприпасы у республиканцев подходили к концу.
          Солдаты и фалангисты, ожидавшие этого момента, ворвались в Альбайсин. Скоро все было кончено {"Ideal", 24 julio 1936, p. 3.}. Некоторым защитникам посчастливилось выбраться за город, а потом присоединиться к республиканцам возле Гуадикса. Менее удачливых захватили при попытке к бегству, а остальных забрали в их собственных домах. Сотни людей были отправлены в тюрьму, в полицейский комиссариат и другие места заключения, где их подвергли допросам и пыткам. Многие из них вскоре были расстреляны.
          На следующее утро "Эль Идеаль" сообщила, что сопротивление в Альбайсине подавлено, опубликовала подробный рассказ о том, как выглядел этот район после капитуляции защитников. "Современное оружие оставило в Альбайсине следы своей разрушительной мощи, - писал журналист, - фасады многих домов носят на себе следы прямых попаданий пуль из пулеметов, винтовок, пистолетов, артиллерийских снарядов". Некоторые дома были полностью разрушены. Журналист издевался над героическими усилиями плохо вооруженных рабочих, которые пытались оказать сопротивление хорошо вооруженным войскам. Так "Эль Идеаль" показала свое истинное лицо.
          Сопротивлению был положен конец. Другие небольшие его очаги были подавлены еще раньше, и к ночи 23 июля мятежники уже могли поздравить себя с тем, что овладели городом с минимальными потерями.
          Как уже отмечалось, у гранадских республиканцев практически не было оружия. А к тому немногому вооружению, что они имели, не хватало боеприпасов, как явствует из документов мятежников {Упоминая о легкости, с которой мятежники овладели Гранадой 20 июля, Гольонет и Моралес пишут: "Сразу же начали закрывать учреждения экстремистов, Народный дом, редакцию "Эль Дефенсор де Гранада", помещения профсоюза. Нигде никого нет. Только сторожа и привратники. Те, кто строили из себя героев, скрылись. Все оружие, выданное марксистам в предшествующие дни, собрано и большими кучами сложено в официальных учреждениях". "Эль Идеаль" утверждает, что, хотя у рабочих было несколько пистолетов, к ним не было боеприпасов. "Так как существовало подозрение, что в некоторых отделах аюнтамьенто находится оружие из выданного ранее марксистским элементам, сам алькальд (Мигель дель Кампо) в сопровождении нескольких солдат обошел здание. В кабинете юриста в ящике шкафа было найдено большое количество короткоствольного оружия и немного боеприпасов". Трудно поверить, что в ящике шкафа может храниться "большое количество короткоствольного оружия"; к тому же ясно, что найденное оружие (если только оно действительно было найдено) было почти без боеприпасов. Истина - в том, что у рабочих было очень мало оружия и еще меньше боеприпасов. Будь иначе, мятежники понесли бы большие потери.}. Имея лишь несколько винтовок и пистолетов, нельзя было противостоять пулеметам, пушкам, гранатам и прочему военному снаряжению. Гранада попала в руки мятежников потому, что у них было оружие и они умели с ним обращаться. "Сопротивление", подавленное с такой легкостью, не может быть, строго говоря, названо сопротивлением. Это факт неоспоримый, и он подтверждается высказываниями мятежников ("Эль Идеаль" и Гольонет и Моралес). Поэтому мы утверждаем, что последовавшие за этим репрессии были одним из самых жестоких преступлений, совершенных во время гражданской войны.
         

    ГЛАВА ПЯТАЯ


          РЕПРЕССИИ В ГРАНАДЕ
         
          Хотя националисты овладели Гранадой без препятствий и почти без потерь, они понимали необходимость действовать быстро и решительно, чтобы упрочить свои позиции. В Малаге мятеж потерпел неудачу, Гранада была окружена республиканскими территориями. Граница между обеими зонами в первые дни войны проходила примерно так: Гуэхар-Сьерра, Сьерра-Невада, Орхива, Вента-де-лас-Ангустиас, Ла-Мала, Санта-Фе, Лачар, Ильора, Когольос Бега, Уэтор-Сантильян, Беас, Дудар и Кентар. В некоторых местах "красные" находились менее чем в двадцати километрах от города {Gollonet у Moraies. Op. cit., p. 138.}. Следовательно, мятежники в любой момент могли подвергнуться контратаке. Кроме того, было очевидно, что, с точки зрения фашистов, город был полон врагов.
          Учитывая такое положение, мятежники решили создать новые вооруженные отряды и усилить уже существовавшие, немедленно предпринять "умиротворение" в провинции, арестовать и расстрелять столько противников мятежа, сколько удастся обнаружить или придумать.
          В связи с созданием новых вооруженных отрядов из Тетуана в Гранаду 25 июля 1936 г. - день Сантьяго - прибыл генерал Луис Оргас Йольди, приземлившийся в аэропорту Армилья на немецком "юнкерсе" {"Ideal", 26 Julio 1936, p. 1; "Cruzada", p, 289.}.
          29 июля республиканские самолеты впервые бомбили Гранаду, но бомбежка оказалась неудачной, как и последующие: не был поврежден ни один военный объект {"Ideal", 30 julio 1936; P; 3; Gollonet y Morales. Op. cit., 138-139. p. 138.}. Эти бомбежки фактически сыграли на руку мятежникам, вызвав жертвы среди гражданского населения и разрушения Альгамбры, из чего пропаганда националистов извлекла немало пользы для себя. Кроме того, каждый раз после бомбежки расстреливали несколько заключенных-республиканцев. Поражает неумелость республиканских летчиков, которые не смогли - и, видимо, не пытались - разбомбить такой важнейший объект, каким был завод в Эль-Фарге, производивший порох и боеприпасы.
          На следующий день после первой бомбардировки, 30 июля 1936 г., крупное подразделение республиканцев-"милисианос" попыталось войти в город через Уэтор-Сантильян. Мятежные войска при поддержке жандармерии, которой командовал лейтенант Мариано Пелайо, отбросили их. При отступлении республиканцы потеряли большое количество убитыми, а также немало вооружения {Gollonet у Morales. Op. cit., p. 138-140.}. Это была единственная серьезная попытка отвоевать город. Если бы Республика провела серьезную военную операцию против Гранады в первые же недели войны, город вряд ли устоял бы. Но после 18 августа 1936 г., когда генерал Варела вместе с гранадским гарнизоном взял Лоху и таким образом восстановил коммуникации между Гранадой и Севильей, эта возможность стала весьма проблематичной. Гольонет и Моралес пишут:
          "Гранада была в окружении месяц. Его прорвала колонна доблестного генерала Варелы при взаимодействии с гранадским гарнизоном. Генерал, дважды награжденный крестом с лаврами, победоносно прошел через провинции Кадис, Севилью и Малангу. Под его натиском сдавался один населенный пункт за другим, пока он не прибыл в Лоху. Жарким вечером 18 августа в Вента-дель-Пульгар он пожал руку полковнику Леону Маэстре, начальнику гранадской колонны. С тех пор Гранада оказалась связанной со всей остальной освобожденной Испанией... Сразу же было восстановлено железнодорожное сообщение с Севильей, и военный поезд повез в столицу Андалусии образцы боеприпасов, производимых в Гранаде" {Ibid., p. 140-141.}.
          Рассмотрим теперь положение в военных и гражданских учреждениях, существовавших в Гранаде во время войны, имея в виду, что на практике их функции часто смешивались среди прочего и потому, что многие должности, обычно занимаемые гражданскими лицами, в то время заняли военные.
          1. Военная комендатура. Как уже отмечалось, гранадский гарнизон состоял из двух полков, одного артиллерийского и одного пехотного, личный состав которых во время восстания был немногочисленным из-за большого количества отпускников. Когда 20 июля генерал Кампинс был арестован, его должность временно исполнял полковник Басилио Леон Маэстре. 29 июля его место по приказу Кейпо де Льяно занял генерал Антонио Гонсалес Эспиноса, который прибыл на самолете из Севильи {"Cruzada", p. 287-288.}. Напомним, что военная комендатура Гранады подчинялась начальнику военного округа в Севилье, а поэтому после 20 июля настоящим хозяином мятежной Гранады стал Кейпо - "вице-король Андалусии".
          Естественно, военная комендатура занималась военными операциями, возложив основную ответственность за организацию репрессий на гражданские власти. Это, впрочем, не мешало тому, что военная комендатура, как и другие учреждения, составляла свои списки тех, кого надлежало арестовать и расстрелять. Этим руководил судья Франсиско Ангуло Монтес с помощью сержанта жандармерии Ромачо. Впоследствии Ангуло станет директором гранадской тюрьмы. До сих пор в Гранаде вспоминают, какой жестокостью отличались эти два человека.
          В первые дни репрессий в военной комендатуре состоялось несколько заседаний военно-полевого суда, на которых были приговорены к смерти десятки республиканцев, в том числе и офицеры гарнизона Феноль и Отерино, которые отказались участвовать в мятеже {Ibid., p. 284.}. Одним из офицеров, не поддержавших мятежников и тем не менее имевший счастье избежать смертного приговора, был Бонифасио Хименес Каррильо. Хименес, который умер в своей родной Галисии четыре-пять лет назад, был другом майора Вальдеса, который - случай почти небывалый - заступился за него. Тем не менее Хименес был приговорен к пожизненному заключению в военной тюрьме {Свидетельство Сесара Торреса Мортинеса, 14 октября 1977 г.}.
          В ночь с 31 июля на 1 августа перед военно-полевым судом предстал Сесар Торрес Мартинес. Вместе с ним судили двух членов Народного Фронта, которые находились в его кабинете, когда туда ворвались мятежники: Вирхилио Кастилья Кармону, председателя провинциального совета Гранады, и Антонио Руса Ромеро, секретаря комитета Народного Фронта. Вместе с ними судили и профсоюзного деятеля Хосе Алькантару Гарсиа, одного из выступавших на грандиозном митинге 10 июля 1936 г. на стадионе "Лос Карменес", а также адвоката Энрике Марина Форреро и инженера Хуана Хосе де Санта-Крус.
          Приговор, вынесенный Торресу Мартинесу, вызывает в памяти фарсы Валье Инклана, особенно насыщенную резкой антимилитаристской сатирой пьесу "Рога дона Фриолера". Торреса обвиняли в том, что он, злоупотребляя своей должностью и общественным положением, вместе с другими людьми "участвовал в проходивших по всей Испании приготовлениях к широкому подрывному движению, с тем чтобы при помощи террора насадить в городе новейшие русско-марксистские доктрины; в том, что он распределил оружие среди марксистов; приказывал стрелять в восставшие войска; организовывал колонну, которая должна была отправиться в Кордову, а также в других преступлениях, подсудных военному трибуналу".
          Показательно, что весь этот нелепый набор обвинений сыграл позже важную роль, когда правые стали выдавать властям неугодных им людей - в их доносах повторялись все те же избитые выражения.
          Судьи, зная, что почти все обвинения против Торреса Мартинеса ложны, и молчаливо признавая, что губернатор-республиканец не мог действовать иначе, решили не приговаривать его к расстрелу. К тому же в пользу Торреса, как утверждалось, выступил архиепископ Гранады монсеньор Паррадо-и-Гарсиа. И, учитывая в качестве "смягчающего обстоятельства" необходимость "выполнения чужой воли", судьи приговорили бывшего губернатора к пожизненному заключению в военной тюрьме. Торрес Мартинес проведет в заключении восемь лет.
          Ему повезло больше, чем Кастилье, Русу, Алькантаре, Марину Форреро и Санта-Крусу, которых приговорили к смерти и расстреляли на рассвете 2 августа 1936 г.
          Согласно свидетельству многих очевидцев, с которыми мы беседовали, военно-полевые суды в Гранаде функционировали только в первые недели войны. Затем они собирались только в исключительных случаях. Арестованных просто стали расстреливать, не затрудняясь созданием даже подобия суда. Проще было отказаться от таких ненужных формальностей. Можно сказать с полной уверенностью, что при этом гранадские мятежники следовали указаниям Кейпо де Льяно, который к тому моменту успел уже расстрелять без суда и следствия сотни рабочих и республиканцев в Севилье {Насколько нам известно, до сих пор не существует подробного исследования репрессий в Севилье. В документе, опубликованном мадридской коллегией адвокатов в конце сентября: 1936 г., говорится, что к тому времени в андалусской столице было убито более 9 тыс. рабочих. См.: "Un importance documento sobre la insurreccion. El Colegio de Abogados de Madrid expone los casos de barbaric fascista que se ban registrado en las poblaciones ocupadas por los facciosos". "Heraldo de Madrid", 30 septiembre 1936, p. 5; Vila-San-Juan. Op. cit., p. 214-215. Автор приводит фотокопию этого документа, опубликованного в "Solida-ridad Obrera", 2 octubre 1936.}.
          2. Управление гражданского губернатора. Майор Вальдес был окружен пестрой толпой фалангистов, армейских офицеров, личных друзей, палачей по призванию и их помощников, которые дружно вершили расправу в Гранаде. Среди них был начальник полиции Хулио Ромеро Фунес, ответственный за сотни смертей, которого впоследствии убили знаменитые гранадские партизаны - братья Керо; некий Италобальбо, получивший свою кличку из-за сходства со сподвижником Муссолини; бывший депутат от СЭДА Рамон Руис Алонсо и другие члены "Аксьон Популар", братья Мануэль и Хосе Хименес де Парга; капитан Фернандес, организатор карательных акций в Сьерра-Неваде; Антонио Годой Абельян, богатый гранадский землевладелец и фалангист-"старорубашечник", а также убийцы, известные по кличкам Курносый с Новой площади и Булочник.
          Некоторые помещения в управлении гражданского губернатора использовались как временные камеры, куда сотрудники Вальдеса запирали "нежелательных лиц", когда их привозили из города. Там происходили ужасные сцены. На допросах часто применялись пытки. В одной из комнат находилось приспособление, называемое "аэропланом": жертвам связывали руки за спиной и за кисти поднимали к потолку так, что плечи выходили из суставов. Привратники здания, с которыми мы разговаривали, постоянно слышали крики пытаемых; некоторые из них стремились покончить с собой, выбросившись из окна в прилегающий к дому Ботанический сад.
          У Вальдеса в здании был радиоаппарат, установленный там в первые же дни после мятежа, и он постоянно поддерживал связь с Кейпо де Льяно в Севилье. Можно быть уверенным поэтому, что Вальдес, как и военный комендант, постоянно получал приказы непосредственно от "радиогенерала".
          Когда у Вальдеса "обрабатывали" до конца очередного пленника, его передавали специалистам по "прогулкам". Обычно узники так и не попадали в тюрьму, их отвозили в разные места за городом и там приканчивали или же убивали прямо у кладбищенской стены. Позже мы расскажем об этой группе убийц, которую называли "черным эскадроном".
          3. Жандармерия. По сведениям "Истории испанского крестового похода", в Гранаде к моменту мятежа было не более сорока жандармов {"Cruzada", p. 276.}. Подполковник жандармерии Фернандо Видаль Паган, как уже говорилось, остался верен Республике. Главным заговорщиком был лейтенант Мариано Пелайо, спустя некоторое время после мятежа назначенный уполномоченным по охране общественного порядка. Пелайо был человеком смелым, суровым и по-своему придерживающимся определенных правил. К друзьям он относился как друг, с врагами был неумолим, но главным в нем было то, что он был ярым антиреспубликанцем.
          Жандармы, пользовавшиеся славой отличных стрелков, часто принимали участие в расстрелах на кладбище.
          4. Штурмовая гвардия. Этот род вооруженной полиции считали особо преданным Республике, что не помешало, как мы уже видели, местному начальнику штурмовой гвардии капитану Альваресу присоединиться к мятежникам. Многих гвардейцев мятежники в Гранаде расстреляли. Те же, кому удалось избежать гибели, естественно, делали все, что им прикажут, и, возможно в наказание, их часто заставляли участвовать в расстрелах в Гранаде и близлежащих деревнях.
          5. Муниципальная полиция. Полицейский комиссариат находился на улице Дукеса (как и в настоящее время), напротив управления гражданского губернатора. Во время репрессий между этими зданиями постоянно сновали люди. В камерах комиссариата заключенные подвергались неслыханным пыткам, о которых нам рассказывали несколько свидетелей, в том числе один масон, до сих пор живущий в Гранаде.
          Мы уже упоминали Хулио Ромеро Фунеса, начальника полиции, доверенное лицо Вальдеса, одного из наиболее ответственных за репрессии в Гранаде.
          6. Фаланга. Перед мятежом в Фаланге насчитывалось немного членов. Но после падения города положение круто изменилось. 22 июля "Эль Идеаль" опубликовала заметку о том, что в Фалангу принимают всех, у кого есть поручительство от ветеранов. Контору по вербовке, расположенную в управлении гражданского губернатора, засыпали заявлениями. "История испанского крестового похода" утверждает, что за несколько дней в Фалангу было принято 900 человек, а Гольонет и Моралес приводят значительно большее число; по их сведениям, всего за 24. часа было принято 2 тысячи новых членов {"Cruzada", р, 289; Gollonet у Morales. Op. cit., p. 165.}.
          Вновь принятых в партию, согласно существовавшей у фалангистов системе, распределяли в два "эшелона" - члены первого должны были сражаться вместе с военными на фронте, членам второго поручалось осуществлять в тылу деятельность, связанную с материальным обеспечением.
          Но второй "эшелон" Фаланги занимался и не столь невинными делами. В статье о фаланге, опубликованной 1 сентября 1936 г., "Эль Идеаль" писала: "Второй "эшелон" должен доводить до сведения своей организации все известные им случаи, когда наносится урон Родине и Фаланге". Гранадская Фаланга, что бы ни говорили ее "старорубашечники", несет прямую ответственность за смерть сотен жителей города. В своих преступных действиях она пользовалась помощью капитана Мануэля Рохаса*, печально известного кровавой расправой над андалусскими рабочими в Касас-Вьехас тремя годами раньше, а теперь назначенного начальником фалангист-ских вооруженных отрядов в Гранаде {Когда вспыхнул военный мятеж, Рохас находился в гражданской тюрьме. Его сразу же выпустили на свободу. 17 сентября он вместе с Другими фалангистами посетил Кадис. 18 числа этого месяца севильская "ABC" писала: "Приятной неожиданностью стала для нас встреча с начальником провинциальной организации испанской фаланги в Гранаде, который оказался ни более ни менее как нашим старым добрым другом, капитаном артиллерии доном Мануэлем Рохасом. Он приехал в сопровождении нескольких человек, среди которых находится начальник местной организации Антекеры дон Карлос Морено Луна". Но Рохас не был начальником гранадской Фаланги, он был начальником ее вооруженных отрядов.}.
          Не подлежит сомнению, что многие в Гранаде вступили в Фалангу после мятежа, чтобы спасти свою жизнь или не имея другого выхода. Но и с этой оговоркой ответственность Фаланги за репрессии отрицать невозможно.
          7. Вооруженные отряды "Аксьон Популар". Как уже говорилось, в связи с победой Народного Фронта на выборах в феврале 1936 г. многие (хотя и не все) члены молодежной организации "Аксьон Популар" перешли в Фалангу. В Гранаде, как и в других местах, были предприняты попытки организовать самостоятельные вооруженные отряды "Аксьон Популар", которыми должен был руководить бывший депутат от СЭДА Рамон Руис Алонсо. Но его затея провалилась, так как активисты "Аксьон Популар" влились в Фалангу или другие организации {Свидетельство Нарсисо Пералеса. Мадрид, 23 сентября 1978 г.}.
          8. Рекете (вооруженные отряды традиционалистов)*. Им повезло больше, чем "Аксьон Популар". 22 июля 1936 г. в "Эль Идеаль" появилось их заявление о том, что они всячески поддерживают спасительное "движение": "Мы отдаем свои силы на службу армии, то есть на службу Испании, и молим господа и святую богоматерь благословить наши знамена". Всем членам организации было приказано немедленно связаться с главным штабом рекете, "чтобы составить списки и как можно лучше организовать работу". Хотя в Гранаде было немного "красных беретов", они быстро сформировали свой отряд {Gollonet у Morales. Op. cit., p. 166.}.
          9. Батальон имени Переса дель Пульгара. Когда в 1491 г. Фердинанд и Изабелла осадили Гранаду, испанский рыцарь Перес дель Пульгар прославился тем, что однажды ночью перебрался через стены крепости и установил надпись "Аве Мария" над главным входом Большой мечети Гранады. Батальон его имени был создан в конце августа 1936 г. Одним из его организаторов был Рамон Руис Алонсо, который в 1967 г. заявил нам: "Батальон был сформирован с тем, чтобы дать политическим заключенным, которым грозил расстрел, возможность искупить свою вину на поле боя или с честью погибнуть под огнем противника. Таким образом, детям этих людей не пришлось бы стыдиться, что их отец - красный". Однако нам представляется более вероятным, что батальон был сформирован потому, что нужны были новые силы, а не потому, что кому-то хотелось "спасти души" "красных".
          Батальон состоял примерно из 500 человек. Руис Алонсо показал нам фотографию, на которой он запечатлен марширующим перед своими людьми в центре Гранады, когда батальон направлялся на фронт в Алькала-ла-Реаль в провинции Хаэн.
          Подчиненные Руиса Алонсо не проявляли особого энтузиазма, и однажды ночью большая их часть - возможно, подражая знаменитому герою, имя которого получил батальон, - перешла линию фронта, присоединившись к своим братьям-республиканцам. Вскоре батальон был распущен.
          10. "Испанские патриоты". Этот отряд был сформирован генералом Оргасом в конце июля 1936 г. Через несколько дней в нем насчитывалось уже 5175 человек, которыми командовали 29 офицеров и 150 сержантов. Лагерь их расположился на площади для боя быков {"Cruzada", p. 289.}. Поначалу "Испанские патриоты" осуществляли функции муниципальной полиции, принимая, таким образом, участие в гранадских репрессиях, но затем некоторые их подразделения отправились на фронт сражаться вместе с армией. Позже, 29 декабря 1936 г., "Эль Идеаль" объявила, что "Испанские патриоты" присоединились к Фаланге.
          11. "Вооруженная оборона Гранады". Эта организация была создана в начале сентября 1936г. В нее входили гражданские лица, непригодные к военной службе по возрасту, состоянию здоровья и другим причинам. Их часто называли "зелеными рукавами" - по цвету нарукавных повязок. Они были должны следить за соседями и доносить о всех действиях левых. "Вооруженная оборона" по примеру Фаланги разделила город на три сектора, в каждом из которых был свой начальник. Он назначал "начальников улиц" и "начальников зон" в своем секторе. В каждом доме Гранады должен был жить хотя бы один член "Вооруженной обороны". Предполагалось, что эта организация возьмет на себя полицейские функции "Испанских патриотов", которые прежде этим занимались, с тем чтобы последние могли уйти на фронт.
          6 сентября 1936 г., через несколько дней после образования "Вооруженной обороны", в ней насчитывалось 2086 членов. Кроме того, были поданы 4 тысячи прошений о приеме. Их тщательно проверяли, и всем просителям, которые были замечены до мятежа в малейших симпатиях к левым, отказывали {"Ideal", 6 septiembre 1936, p. 5; Gollonet y Morales. Op. cit., p. 167-168.}. "Вооруженная оборона" несет ответственность за гибель сотен ни в чем не повинных гранадцев, которых нередко убивали из-за личной вражды, зависти, ревности, нежелания платить долги и по другим подобным причинам.
          12. Испанский легион. Во время своего короткого визита в Гранаду генерал Оргас понял, что гарнизон, несмотря на усиление его новыми пополнениями Фаланги и других гражданских формирований, не сможет противостоять хорошо организованному нападению республиканцев. Поэтому он решил усилить гарнизон частями профессиональных военных.
          И снова гранадский аэродром сыграл в этом решающую роль. 3 августа 1936 г. в 10 часов 30 минут в Армилье приземлился трехмоторный "юнкере", который за полтора часа до этого вылетел из Тетуана. На нем прибыли первые 20 человек из 6-го батальона Испанского легиона. Затем последовали другие "юнкерсы", и в тот же вечер по гранадским улицам промаршировала полностью укомплектованная рота, радостно приветствуемая мятежниками и сочувствующими им, которые вздохнули с облегчением, так как присутствие этих войск в городе означало: республиканцам будет теперь гораздо труднее отвоевать его.
          Легионеры продолжали прибывать и в последующие дни - до тех пор, пока в городе не оказался весь батальон {"Cruzada", p. 289; "Ideal", 4 agosto 1936, p. 1, 3, 4.}.
          Легионеры принимали участие в боевых действиях против районов в провинции, занятых республиканцами. Особенно важную роль они сыграли во взятии Лохи - важного стратегического пункта на шоссе в Малагу. Это произошло 18 августа 1936 г., когда гранадские войска соединились с частями генерала Варелы.
          13. "Регуларес" (туземные войска)*. В результате взятия Лохи была восстановлена автомобильная и железнодорожная связь между Гранадой и Севильей. Через несколько дней Кейпо де Льяно послал в Гранаду солдат-мавров из Марокко. Они сражались на фронте вместе с солдатами гранадского гарнизона и легионерами и, как говорят, отличались особой жестокостью в деревнях провинции. Их присутствие в Гранаде наряду с 6-м батальоном Иностранного легиона значительно усилило позиции мятежников {Gollonet у Morales, Op. cit., p. 141.}.
          14. "Черный эскадрон". Мы оставили на конец пресловутый "черный эскадрон", о котором столько писалось в книгах о смерти Гарсиа Лорки и о котором так много вспоминают в Гранаде до сих пор.
          Следует сразу же уточнить, что это была не какая-то четко оформленная организация, как, например, Фаланга. "Эскадрон" состоял из 15-20 человек, действовавших по своему усмотрению. Как правило, это были очень молодые люди, убивавшие ради удовольствия, и Вальдес предоставлял им широкую свободу действий, стараясь посеять еще больший страх среди гражданского населения.
          Большинство этих прирожденных убийц были сами из весьма состоятельных семей. Свидетельскими показаниями доказано участие в "черном эскадроне" следующих лиц: Франсиско Хименес Кальехас по прозвищу Пахареро, которому тогда было двадцать лет, - он умер 24 мая 1977 г. в Гранаде, став богатым владельцем деревообделочной фабрики; Хосе Вико Эскамилья, который также умер недавно и владел жестяной мастерской на улице Сан-Хуан-де-Диос {Она была сожжена во время событий 10 марта 1936 г., что еще больше усилило ненависть ее владельца к Народному Фронту. Гольонет и Моралес пишут: "Также была разрушена маленькая жестяная мастерская на улице Сан-Хуан-де-Диос, потому что ее хозяин, сеньор Вико, был фашистом" (с. 36).}; Перикос Моралес, ночной сторож, до мятежа бывший член ВКТ; братья Педро и Антонио Эмбис; братья Лопес Перальта, один из них, Фернандо, покончил с собой после войны; Кристобаль Фернандес Амиго; Мигель Каньядас; Мануэль Гарсия Руис; Мануэль Лопес Барахас; Мигель Оркес, очень молодой человек, которому не было и 20 лет; Карлос Хименес Вильчес (в 1966 г. он служил в гранадском аюнтамьенто); а также лица по кличам Курносый с Новой площади, Ножовщик с Пье де ла Торре, Точильщик, ГГако из Эль-Мотрилья и Булочник. Большинство из них уже умерли, а остальные окружены глубоким презрением, ощутимым в Гранаде до сих пор.
          "Черный эскадрон" - в частности, именно поэтому он был назван "черным" - действовал по ночам, используя реквизированные автомобили, которые иногда украшались флагом с черепом и скрещенными костями. Клод Куффон очень выразительно описал его методы:
          "Свои карательные операции "черный эскадрон" называл словом "прогулки". Они действовали настолько шаблонно, что можно говорить о методе. Для человека, взятого палачами на прицел, все начиналось со скрежета тормозов перед дверью его дома, обычно это' бывало глубокой ночью. Потом раздавались крики, хохот, ругательства, топот на лестнице, слышные многим, так как все это происходило в бедных кварталах, где люди живут скученно. Затем кулаки с грохотом обрушивались на дверь. И потом самое ужасное: мать, которая обнимает сына и умоляет мучителей не трогать его, а те отгоняют ее ударами прикладов; жена и дети, плачущие на груди приговоренного, на которую наставлены винтовки. Мужчину, едва одетого, грубо сталкивают по лестнице. Мотор заводится, машина отъезжает. За спущенными жалюзи притаились соседи и соседки, они думают о том, что завтра может настать их очередь. Иногда выстрел раздается за ближайшим углом или прямо на тротуаре перед домом. Мать или жена спускаются, они знают, что найдут мертвое тело. Но если они выйдут слишком быстро, может случиться, что снова прозвучат выстрелы и новые тела упадут на убитого, которого хотели подобрать" {С. Couffon. Op. cit., p. 89.}.
          Каждое утро на грузовики подбирали тела мертвых или умирающих, которых чаще всего отвозили в больницу Сан-Хуан-де-Диос. Палатой "арестованных раненых" занимался доктор Рафаэль Хофре Гарсиа. Хофре, который умер в 1971 г., рассказывал нам о том, что происходило в больнице в те дни. Часто туда являлись члены "черного эскадрона", силой кого-нибудь уводили, не обращая внимания на протесты медицинского персонала, и убивали свою жертву тут же на улице. Больше всего Хофре запомнилось появление одного жандармского сержанта с явно садистскими наклонностями. Так, однажды он убил отца и сына, помещенных в больницу за несколько месяцев до мятежа. Доктор вспоминает также, как в больницу были доставлены пленные иностранцы, раненные во время известного сражения у оврага Буко, - всех их забрали и сразу же расстреляли, как и четырнадцатилетнего мальчика, раненного и задержанного во время разгрома Альбайсина.
          Таковы были основные группы и организации, отвечавшие за соблюдение положений военного времени и проведение репрессий против гражданского населения.
          Учитывая ярость, с которой преследовали всех врагов мятежников, как действительных, так и воображаемых, вполне понятно, что уже через несколько дней после начала событий гранадская тюрьма, расположенная за городом, на Хаэнском шоссе, была переполнена. Сюда, в здание, рассчитанное максимум на 400 заключенных, согнали 2 тысячи человек, которые находились в поистине ужасных условиях. Каждый вечер вслух зачитывались списки заключенных, которых приговорили к смертной казни. Приговоренные проводили свои последние часы в часовне - для этой цели было специально приспособлено помещение в тюрьме - и там могли исповедаться, если изъявляли такое желание. Потом перед рассветом их отвозили в грузовиках на кладбище и расстреливали у стены. Можно представить себе состояние духа заключенных, которые жили в страшной тесноте, скудно питались, спали еще хуже, находились в постоянном страхе перед возможной казнью. Послушаем свидетельство того, кто до мятежа был гражданским губернатором, - Сесара Торреса Мартинеса:
          "Все это было так страшно, кошмарно, непостижимо, что забыть это невозможно. Морально нас растоптали. Конечно, были там люди особой закалки - такие всегда бывают, конечно, - но в основном все мы пали духом, находились в постоянном страхе, непрекращающейся тревоге. Почти невозможно было сохранить достоинство. Все это было словно в сумасшедшем доме, все полностью перевернулось с ног на голову.
          Правда, было несколько исключительных случаев. Рассказывали об одном юноше лет двадцати, которого расстреляли. Как раз в тот день мать передала ему дыню. Это правда. Похоже на выдуманную историю, но это истинная правда. И вот, значит, в часовне этот мужчина - хотя он был молод, но уже был настоящим мужчиной - говорит: "Не окажете ли вы мне любезность сходить ко мне в камеру за дыней? Эту дыню послала мне мать, и я хочу съесть ее до того, как меня убьют". Это правда, чистая правда. И он съел дыню в часовне.
          Я совершенно уверен, что 99 процентов из нас пали духом, абсолютно пали духом. Иначе я не могу объяснить себе, почему мы, тысячи людей, знавшие, что всех нас должны убить, не сделали никакой попытки вырваться оттуда. Даже если бы большая часть нас погибла - ведь все равно умирать! Но на деле в каждом теплилась надежда: а вдруг я не погибну? И страх. Люди были смертельно запуганы. Это для меня совершенно ясно" {Свидетельство Сесара Торреса Мартинеса, записанное на магнитофон 15 октября 1977 г.}.
          По словам Торреса Мартинеса - и их подтверждает адвокат Антонио Перес Фунес, который был вместе с ним в тюрьме, - большинство служащих в тюрьме были добрыми людьми, они старались сделать все возможное, чтобы с заключенными обращались прилично. Но и эти люди должны были действовать с максимальной осторожностью, так как они сами могли в любой момент стать жертвами мятежников. Торрес Мартинес продолжает:
          "Сами служащие тюрьмы в большинстве своем были ошеломлены, действительно ошеломлены происходящим. Я говорю за себя и за своих друзей, но в целом тюремные служащие вели себя очень человечно и понимали - может, были исключения, не знаю, - что все ужасно, все это-варварство. Они были потрясены. Они служащие и не могли поступать иначе, если бы они отказались, их бы тоже посадили и расстреляли, но они - во всяком случае, те, кого я знал, - делали все, испытывая настоящую боль. Вообще они все были добры. Да и. нельзя было не сочувствовать: все было так бессмысленно, так чудовищно, так жестоко, что невозможно было, если ты человек, не сострадать".
          Помимо обычных ночных выводов на расстрел, в тюрьму иногда являлись молодчики из "черного эскадрона" в поисках своей личной жертвы, которую они либо уводили с собой, либо избивали до потери сознания тут же, в камере. Некоторые пытались покончить с собой, как адвокат Вильослада, выступавший в марте 1936 г. на большом политическом митинге на стадионе "Лос Карменес". Он вскрыл себе вены проволокой, но не умер и вскоре был расстрелян.
          Узники гранадской тюрьмы почти не имели связи с внешним миром, особенно в первые дни репрессий. И потому особенно трагично звучит помещенное в "Эль Идеаль" 8 августа 1936 г. письмо, подписанное группой выдающихся республиканцев, находившихся в тюрьме. В этом послании они протестовали против воздушных бомбежек, в результате которых страдало гражданское население и заложники:
          "Радио Гранады передало вчера среди других новостей следующее письмо:
          "Ваше превосходительство сеньор военный комендант Гранады! Мы, нижеподписавшиеся, лично и от имени всех политических заключенных, находящихся в провинциальной тюрьме, сообщаем, что категорически протестуем против воздушных бомбардировок Гранады.
          Мы выразили наш протест сразу же после первых бомбежек, от которых страдают ни в чем не повинные гражданские лица, непричастные к войне, искалечившей и наши судьбы. Наше возмущение по этому поводу может подтвердить директор этой тюрьмы - мы выражали его неоднократно.
          Наша боль достигла предела, когда из утренних газет мы узнали о варварском покушении на бесценное сокровище Гранады - Альгамбру - и о новых жертвах.
          Мы, враги любого насилия и жестокости, выражаем свой протест против убийств и разрушения и посредством этого письма хотим довести это до сведения общественности из тюрьмы, где переживаем тягостные дни, хотя уверенно полагаемся на рыцарские чувства испанских военных. В связи со всем вышеизложенным направляем Вашему превосходительству этот документ, заверенный нашими подписями, доверяя Вашему превосходительству использовать его, как Вы сочтете нужным, в том числе и передать его по радио, чтобы весь мир знал: мы осуждаем подобные действия.
          Если бы все испанцы прониклись нашими чувствами и на благо Испании прекратилось бы пролитие крови невинных людей! Желаем Вашему превосходительству долгих лет жизни.
          Гранада, 7 августа 1936 года.
          Подписи: Франсиско Торрес Монарео, Пабло Касирай Ньева, Хосе Вильослада, Фернандес Монтесинос, Хоакин Гарсия Лабелья, Хосе Мехиас, Луис Фахардо, Мельчор Рубио, Энрике Марин Фореро, Мигель Лосано, Хосе Валенсуэла, Рафаэль Вакеро, Максимилиана Эрнандес, Пласидо Э. Варгас Корпас (и другие - неразборчиво)".
          Три дня спустя, когда некоторые из подписавших письмо уже были расстреляны, несмотря на их протест против бомбардировок и веру "в рыцарские чувства испанских военных", Мануэль Фернандес Монтесинос, в ужасе от того, что происходило в тюрьме, срочно написал своему брату Грегорио, тоже врачу. Читая эти строки, понимаешь, в каком страшном состоянии находились невинные узники:
          "Дорогой Грегорио! Пишу тебе под кошмарным впечатлением от того, что здесь происходит уже несколько дней и сегодня ночью опять повторилось: заключенных расстреливают из-за бомбежек как заложников. С теми, кого уведи сегодня, казнили уже 60 человек {Судя по цифрам, приведенным в регистрационной книге гранадского кладбища, между 26 июля и 11 августа на кладбище было расстреляно 180 человек.}. Почему выбор падает на тех или иных - непонятно, но среди расстрелянных есть и находившиеся под предварительным следствием, и не представшие перед судом. Переписка нам запрещена, потому передаю тебе через верного человека этот горестный призыв. Первые казни были столь чудовищны, что мы думали это больше не повторится, но сегодня все повторилось снова {12 августа 1936 г. на кладбище было похоронено по меньшей мере 12 человек.}. Не знаю, о чем просить тебя. Только сообщаю: если так будет продолжаться, мы все скоро один за одним погибнем, и неизвестно, что лучше - умереть сразу же или мучиться этим трагическим ожиданием: чья очередь наступит этой ночью? Сделай что-нибудь, узнай, скоро ли кончится эта мука. Договорись с Диего {Мануэль Гарсиа Монтесинос сообщил нам, что не смог установить, о ком идет речь.}, отыщи дядю Фраскито {Франсиско Гарсиа Родригес, брат отца Федерико и Кончи Гарсиа Лорки.}, пусть они поговорят с Росалесом, ведь он один из руководителей Фаланги. Если будешь говорить с дель Кампо {Мы полагаем, что Фернандес Монтееинос пишет о подполковнике Мигеле дель Кампо, который был алькальдом Гранады после ареста Монтесиноса.}, не давай понять, что я тебе написал. Здесь степень важности заключенного не играет роли, те, чей черед уже настал, ничем особенным не выделялись среди остальных. Достаточно сказать, что среди последних расстрелянных был Луис Фахардо {Советник от Левой республиканской.}.
          Маме и Конче ничего не говори обо всем этом. Я бы не хотел, чтобы они узнали, в каком ужасном положении мы находимся. Я уже смирился с тем, что никогда больше вас не увижу, и только желал бы, чтобы вы поменьше страдали.
          Прощай. Крепко обнимаю тебя. Твой брат Маноло.
          11.VIII.36
          Провинциальная тюрьма" {Сердечно благодарим Мануэля Фернандеса Монтесиноса Гарсиа за то, что он любезно предоставил нам это письмо для опубликования в книге.}.
          Через пять дней, на рассвете 16 августа, Фернандес Монтесинос был расстрелян.
          В тюрьме много говорили об одной осведомительнице, известной как Дама (или Тетушка) с веером. Эту женщину, о гнусной роли которой пленники в первые недели не знали, звали Алисия Эрреро Вакеро. Республиканцы направили ее вместе с мужем, Луисом Тельо, из Хаэна в Гранаду как разведчицу, видимо, готовясь организовать народное восстание против националистов. Но Мариано Пелайо из жандармерии, теперь ставший уполномоченным по охране общественного порядка, разоблачил ее и обещал не казнить при том условии, что она будет работать на контрразведку и выдавать левых.
          С этой целью Пелайо помог ей оборудовать бар на улице Пуэнтесуэлас, Э 11, где скоро начали собираться левые. Они еще не успели понять, в какую ловушку их заманили, как многие из них были арестованы и расстреляны. Адвокат Антонио Перес Фунес, социалист, проведший много лет в заключении, говорил нам, что Тетушка с веером много народу отправила в тюрьму {Свидетельство Антонио Переса Фунеса. Гранада, 1965.}.
          Среди жертв этой женщины были две девушки по прозвищу "девочки с источника" - дочери дона Хесуса Пейнадо, владельца особняка, находившегося у Фуэнте-де-Авельяно. "Девочки" поддерживали связь с республиканцами, бежавшими в Сьерра-Неваду и часто по ночам спускавшимися к дому Пейнадо и даже заходившими в бар на улице Пуэнтесуэлас. "Девочек" выдала Тетушка с веером, мятежники тут же расстреляли их.
          В начале октября 1938 г. на имя Тетушки с веером пришел пакет со взрывным устройством. Пелайо, тщательно следивший за ней, перехватил пакет и вскрыл его. Устройство взорвалось, и жандарм лишился руки. 4 октября была проведена акция возмездия - на кладбище расстреляли 60 заключенных.
          Разумеется, в Гранаде было много предателей, которые старались спасти свою шкуру, занимаясь тем же грязным делом, что и Тетушка с веером. Кроме них, существовали и другие, которых ничто не вынуждало заниматься доносительством, но они получали удовольствие от того, что обрекали на гибель "красных"
          Однажды к Торресу Мартинесу явился неожиданный гость.
          "Мне сказали, что Нестарес желает поговорить со мной в зале свиданий. Отказать ему я не мог, не мог сделать то, что сделал Осорио-и-Гальярдо* в тюрьме во время диктатуры - к нему явился некий сеньор, которого он не желал видеть, и тогда он велел тюремщику: "Скажите ему, что меня нет дома; не знаю, как это принято говорить у вас в тюрьме". В общем, я должен был выйти и разговаривать с ним. Он был низкого роста и, как мне показалось, довольно крепкого сложения. Он поздоровался. Зачем он пришел, я не знаю, у него не было никаких причин посещать меня. Может быть, он просто хотел увидеть человека, который был гражданским губернатором до мятежа. Не знаю. Он поздоровался, мы немного поговорили, а потом он завел речь о либерализме, об интеллигенции и об ее ошибках, которые нанесли вред родине. Он сказал, что мы ошибаемся, что служение родине требует полной отдачи и не терпит заблуждений, подобных тому, которые допустил дон Антонио Маура*, сказав однажды, будто бы мыслить - не преступление. "Конечно, это преступление", - заявил Нестарес. Он сказал, что, по его мнению, мозги интеллигенции должны служить родине, то есть родине в его понимании, разумеется. А я, естественно, не мог ему сказать, что мы такие же патриоты, как и он!"
          Несмотря на суровость по отношению к врагам, капитан Нестарес (тогда ему было около 25 лет) попытался спасти нескольких выдающихся гранадских республиканцев, в частности Хоакина Гарсиа Лабелью, преподавателя административного права в Гранадском университете и руководителя Левой республиканской; советника Фран-сиско Рубио Кальехона, который был гражданским губернатором Хаэна до Торреса Мартинеса; Хесуса Йольде Беро, преподавателя фармакологии в университете; советника Мануэля Салинаса. Все четверо были арестованы в самом начале репрессий, но в середине августа Нестарес вызволил их из тюрьмы, переодел в голубые рубашки и отвез в Виснар, где командовал отрядом фалангистов. Но его усилия оказались напрасными. Торрес Мартинес вспоминает:
          "15 августа, в день святого Хоакина, Гарсиа Лабелья попрощался со мной, сказав, что благодаря Нестаресу проведет именины дома, а потом поедет в Виснар. Но через несколько месяцев он вернулся в тюрьму. Увидев меня, Лабелья сказал: "Не знаю, не знаю, зачем меня привезли сюда и почему". Естественно, он был встревожен. Он ушел в свою камеру, а через два часа, в восемь или в половине девятого вечера, двери в мою Камеру открыли, и Лабелья пришел прощаться. В ту же ночь его расстреляли.
          Прощание наше было очень трогательным, нежным. Мы обнимались, оба плакали. У меня к Хоакину Гарсиа Лабелье особое отношение - я ведь был одним из первых его студентов, когда он, совсем еще молодой, начал преподавать в Сантьяго. И с того дня, как он стал моим учителем, нас всегда связывала глубокая, искренняя дружба. Он всегда относился ко мне очень тепло и ласково, а я видел в нем обаятельного, доброго, уравновешенного человека. И вот такой ужасный удар. В ту ночь его расстреляли".
          В тот же день из Виснара привезли Франсиско Рубио Кальехона. Торрес Мартинес его не видел, но ему сказал об этом Лабелья. Рубио расстреляли на следующее утро.
          Стоит остановиться на этом эпизоде, так как он показывает, что даже Нестарес, несмотря на высокое положение, которое он занимал среди гранадских мятежников, не мог спасти жизнь тем, кому хотел помочь, особенно если они были республиканцами, занимавшими видные посты в политике или образовании. Кто же не хотел, чтобы Нестарес спас их? Утверждать мы ничего не можем, но в Гранаде называют несколько человек, которые обращались к Вальдесу, выражая недовольство тем, что Нестаресу дозволено покровительствовать врагам, в то время как значительно менее опасных расстреливают у стен кладбища. Поэтому можно быть полностью уверенным в том, что люди Вальдеса подождали момента, когда Нестарес уедет из Виснара, чтобы явиться туда за своими жертвами.
          Так и иначе, но совершенно точно подсчитано, что из гранадской тюрьмы мятежники вывезли на расстрел более двух тысяч "красных".
         

    ГЛАВА ШЕСТАЯ


          КЛАДБИЩЕ В ГРАНАДЕ
         
          Большинство своих жертв, а также приговоренных к смертной казни мятежники в Гранаде расстреливали у стены муниципального кладбища. Вся прилегающая к нему зона была объявлена запретной с первых же дней мятежа. На дороге к кладбищу был выставлен жандармский пост. Тех гранадцев, которые умерли естественной смертью, провожали в последний путь лишь двое-трое наиболее близких.
          Гранадское кладбище лежит на отшибе, позади дворца Альгамбра. Грузовики с обреченными на смерть должны были добираться до него, минуя центр города по Гран Виа, а затем проезжая по крутой улице Куэста-де-Гомерес.
          На вершине холма, где дорога сворачивает влево, в красивом доме жил британский вице-консул Уильям Давенхилл с сестрой Маравильяс. Каждое утро они слышали, как грузовики взбирались на холм, как с шумом переключали сцепление на повороте. Однажды Маравильяс решилась осторожно выглянуть в окно. "Это было ужасно, - говорила она нам в 1966 г. - В каждом грузовике было по 26-30 мужчин и женщин, тесно прижатых друг к другу, связанных, словно свиньи, которых везут на продажу. Через десять минут мы услышали выстрелы и поняли, что все кончено".
          Есть свидетельства и других иностранцев, живших тогда рядом с Альгамброй. Случайно в момент начала мятежа в Гранаде оказалась группа американских туристов, и среди них Роберт Невиль, хроникер рубрики о бридже в известной газете "Нью-Йорк геральд трибюн". Человек либеральный и сторонник республиканцев, Невиль ежедневно и подробно описывал в своем дневнике впечатления тех дней, с 18 июля, когда он прибыл в Гранаду, и до 12 августа, когда его вместе с остальными американцами самолетом отправили в Севилью.
          В конце августа 1936 г. Невиль уже прибыл в Нью-Йорк, и тридцатого числа его дневник был полностью опубликован в "Геральд трибюн".
          Невиль остановился неподалеку от Альгамбры в пансионе "Американа" и каждый вечер виделся со своими соотечественниками из знаменитой гостиницы "Вашингтон Ирвинг", расположенной как раз там, где дорога поворачивает к кладбищу. 29 августа Невиль записывал в дневнике:
          "Теперь мы уже понимаем значение того всплеска выстрелов, который раздается каждый день утром и поздно вечером. Ясно также, почему мимо "Вашингтон Ирвинг" за несколько минут до начала стрельбы и через несколько минут после нее проезжает грузовик с солдатами. Сегодня мы вчетвером играли в бридж на третьем этаже отеля. Мимо проехало два грузовика. Если смотреть снизу, то кажется, будто грузовики везут солдат. Но сегодня мы смотрели сверху и увидели, что окруженные солдатами люди, сидевшие в глубине каждого грузовика, - гражданские.
          Дорога, проходящая возле "Вашингтон Ирвинг", ведет на кладбище. Больше она никуда не ведет. Сегодня вновь проехали грузовики с гражданскими. Через пять минут мы услышали выстрелы. Пять минут спустя грузовики вернулись, но гражданских в них не было. Мы поняли: солдаты расстреливали, гражданские были приговоренными к расстрелу".
          30 июля Невилю, неизвестно каким образом, удалось побывать на кладбище. Утром того дня республиканцы сбросили несколько бомб, и мятежники объявили, что отныне за каждую бомбу они будут расстреливать пять членов Народного Фронта. Невиль видел на кладбище могильщиков, которые, по его словам, "работали вовсю".
          Грузовики, приезжавшие на кладбище и уезжавшие с него, видел и другой свидетель - американская писательница Элен Николсон. Она проводила июль у своего зятя Альфонсо Гамира Сандоваля (известного гранадского историка и англофила) на его вилле "Паулина" недалеко от Альгамбры. Гамир был женат на дочери писательницы Асте Николсон. В своей книге, опубликованной в Лондоне в 1937 г. под красноречивым названием "Смерть на рассвете" {Н. Nicolson: Death in the Morning. Loval Dickson, London, 1937.} - она мало известна исследователям гражданской войны, - Элен Николсон описывала свои впечатления в первые полтора месяца гражданской войны. Свидетельство Николсон тем более важно, что, хотя она была открытой сторонницей мятежников, она все же пишет о казнях на кладбище:
          "В воскресенье 2 августа нас впервые бомбили в 4.30, а затем в 8. Потом мы спустились в халатах на первый этаж завтракать. Помню, что все мы были в плохом настроении, ведь четыре с половиной часа сна - это очень мало во время войны, когда нервы постоянно напряжены. После завтрака мы медленно пошли наверх, и дочь с мужем сказали, что они пойдут к мессе. Я не католичка, и потому отправилась в свою комнату, надеясь поспать часок, но, казалось, в тот день мимо нашего дома проезжало больше военных грузовиков, чем обычно. Они все время гудели и скрежетали, а прислуга во дворе подняла такой шум, что мне не удалось подремать и десяти минут. Кроме того, меня беспокоило засевшее во мне ночью смутное ощущение. Оно было связано с тем, что часа в 2 ночи меня разбудил шум грузовика и нескольких машин, которые поднимались по холму к кладбищу, а спустя немного я услышала выстрелы и автомобили проехали обратно. Потом, со временем, я привыкла к этому шуму - даже слишком привыкла - и стала опасаться только наступления рассвета не только потому, что в это время обычно начинались бомбежки, но и потому, что это было время расстрелов" {Ibid., p. 33.}.
          В регистрационной книге кладбища, о которой мы еще расскажем, за время с 20 июля по конец сентября, когда Элен Николсон уехала из Гранады, лишь три дня не отмечены похороны расстрелянных. Понятно, какое впечатление произвело на Элен Николсон пребывание в прекрасной Гранаде. Процитируем еще один абзац из ее книги, который ясно дает понять, какие жестокости совершали мятежники на кладбище:
          "Постепенно казни стали настолько частыми, что это не могло не тревожить и не вызывать отвращения у благоразумных людей. Кладбищенский сторож, у которого было всего-навсего двадцать три сына и дочери, попросил моего зятя, чтобы тот нашел ему какое-нибудь место, куда его жена и двенадцать младших детей, пока еще живших с ними, могли бы переехать. В его сторожке, расположенной у ворот кладбища, стало невозможно жить. Они все время слышали не только выстрелы, но и стоны и жалобы умирающих. Из-за этого их жизнь превратилась в кошмар, и он боялся, как бы это не отразилось на младших детях" {Н. Nicolson. Op. cit., p. 82.}.
          Роберт Невиль тоже упоминает о кладбищенском стороже. 4 августа он записал в дневнике:
          "Сегодня сошел с ума кладбищенский сторож, и его пришлось отвезти в сумасшедший дом. Его семья переехала в пансион "Альгамбра" неподалеку от нас. Вчера вечером мы видели тридцать семь человек в гражданской одежде, которых везли на кладбище. Утренняя газета сообщает, что вчера было казнено тридцать человек, пятнадцать из которых были заложниками".
          Подъехав к кладбищу, грузовики сворачивали налево от входа и останавливались. Официальные казни, то есть казни заключенных, доставленных из тюрьмы, производились у наружной стены кладбища. Отделение, производившее расстрелы, обычно состояло из жандармов, солдат, фалангистов и добровольцев под командованием офицера. Приговоренных строили в две шеренги, первую ставили на колени, и офицер саблей подавал сигнал. Известно, что по крайней мере один раз этим офицером был капитан Нестарес. Хотя в соответствии с законами испанского военно-полевого суда приговоренные к казни должны были стоять лицом к стреляющим, их ставили лицом к стене и убивали выстрелами в спину, даже перед смертью нанося им таким образом еще одно оскорбление {Эту подробность мы узнали в 1966 г. от одного из членов "Испанских патриотов". Его заставили принять участие в одной казни.}.
          Нам удалось выслушать свидетельство Хосе Гарсиа Аркельядаса, бывшего сторожем на кладбище в первые месяцы репрессий. Он уверил нас, что, хотя официальные казни проводились два раза в день, утром и вечером (это подтверждает точность записей в дневнике Роберта Невиля), к кладбищу в любое время суток подъезжали легковые машины с жертвами, которых привозила "черная эскадра". Поскольку они прибывали не из тюрьмы, у них не было удостоверений личности, обычно лежавших в кармане приговоренных (руки у них были связаны): могильщики потом вынимали удостоверения и передавали в контору, где в регистрационную книгу вносились записи о смерти. Этим объясняется то обстоятельство, что на кладбище в Гранаде похоронено намного больше жертв репрессий, чем официально было зарегистрировано. Послушаем Аркельядаса; когда он вспоминает о тех днях, голос у него дрожит:
          "Могильщики приходили только в 9 утра, и до этого времени трупы лежали просто так - ведь расстрелы начинались с 6 или даже раньше. Они лежали брошенные, никем не охраняемые. Ворота кладбища были закрыты, их не открывали до 9. Это было ужасно. И так все время. И весь день легковые машины сновали туда-сюда. Они привозили все новых людей, некоторых хватали прямо по дороге на работу, вы этого не знаете, а я-то знаю, я это видел: у кого сверток, у кого узелок с завтраком, так их и хватали. Их ловили на дорогах и запихивали в эти грузовики.
          Сначала я был там, затем меня призвали в армию. Но при мне все это продолжалось и днем и ночью, это было как поток. Одна машина сюда, другая назад. И так днем и ночью. Женщины, дети на коленях ползают, но они никого не щадили: трах-тах-тах - и конец. Одни говорили: "Да здравствует Республика!", другие говорили: "Да здравствует коммунизм!" Всякое было, не у всех мужества хватало, некоторые на коленях ползали и просили пощады.
          В первые месяцы их привозили только гражданские, потом и в военной форме, о господи, убивали и все, привозили в машинах и сразу же убивали. Днем и ночью. Это было как поток. Ночью зажигали фары, ставили к стенке, и конец. Вы только представьте, и днем и ночью их привозили то по восемь человек, то по девять, четырнадцать, пятнадцать человек, не сосчитаешь всех, в первое время больше пятидесяти за сутки. Это же был поток. Поток - и днем и ночью, и днем и ночью, и тут же с ними кончали, и крик стоял - особенно страшно кричали женщины, - а мы умираем от ужаса, господи боже мой..." {Свидетельство Хосе Гарсиа Аркельядаса, записанное на магнитофон в Гранаде, 25 августа 1978 г. Другими свидетелями этой беседы были Кайэтано Анибаль, гранадский скульптор (родился в Севилье) и Хосе Кастилья Гонсало, судебно-медицинский эксперт и проректор университета в Малаге, сын Вирхилио Кастильи, председателя муниципального совета Гранады, расстрелянного 2 августа 1936 г.}.
          Сколько человек погибло у стен гранадского кладбища? Один из могильщиков сказал Джеральду Бренану в 1949 г., что в "официальном списке значилось 8 тысяч расстрелянных" {G. Вrenan. The Face of Spain. Turnstile Press, Londres, 1950, p. 130.}. Но мы полагаем, что такого списка никогда не существовало.
          В 1966 г. нам удалось посмотреть регистрационную книгу кладбища за 1936-1939 гг., в которую вместе с именами людей, умерших своей смертью, вносились и имена казненных. К сожалению, сделать фотокопию регистрационной книги было невозможно, и потому интересующие нас подробности мы переписали от руки. Цифра, которую мы получили, может слегка отклоняться от истинной из-за естественных при переписке ошибок, но мы думаем, что она близка к правильной.
          Регистрационная книга, которую мы видели в 1966 г. в конторе кладбища в присутствии одного свидетеля, пропала. Несколько лет назад в контору пришли полицейские и забрали ее. По словам нескольких человек, работавших в гранадском аюнтамьенто, тогдашний алькальд дон Мануэль Перес Серрабона приказал уничтожить ее.
          В регистрационную книгу, которую мы видели, были внесены записи о смерти 2102 женщин и мужчин, расстрелянных между 26 июля 1936 г. и 1 марта 1939 г. Рядом с именами первых жертв репрессий в Гранаде в графе "причина смерти" стояло "огнестрельная рана" (словно речь шла о несчастном случае), затем эта формулировка сменилась другой - "по приказу военного трибунала". Надо подчеркнуть, что это число было почерпнуто из официального источника, и потому мы вправе утверждать, что на гранадском кладбище было расстреляно по меньшей мере 2102 человека.
          Из только что приведенного свидетельства Хосе Гарсиа Аркельядаса следует, что на кладбище хоронили также жертв "черного эскадрона", имена которых не вносили в книгу. К этим неизвестным следует прибавить трупы, которые подбирали прямо на улицах Гранады, а затем доставляли на кладбище (иногда, как мы уже говорили, их сначала привозили в больницу Сан-Хуан-де-Диос). Кроме того, надо учитывать, что цифра 2102, извлеченная из регистрационной книги кладбища, не включает расстрелянных и убитых в Виснаре и других селениях, расположенных в окрестностях Гранады. По нашему мнению, число расстрелянных в Гранаде и близлежащих деревнях не может быть меньше 5-6 тысяч. Если же брать в расчет провинцию в целом, учитывая населенные пункты, не сдавшиеся до конца войны, как, например, Баса и Гуадикс, то без сомнения, число это еще намного вырастет.
          Итак, минимум 2102 расстрела на гранадском кладбище. Судя по регистрационной книге, наибольшее количество казней происходило в августе 1936 г., то есть в первые недели репрессий. За это время в книгу внесено 567 расстрелянных.
          Из-за казней у могильщиков было много работы, им приходилось не только рыть сотни могил, но еще перетаскивать сваленные у стены трупы в патио Сан-Хосе, в дальнюю часть кладбища, где по распоряжению властей хоронили расстрелянных. Тела хоронили в спешке - по два, по три, без гробов, без крестов, без надгробных надписей. Тем не менее скоро пришлось расширить участок, а по некоторым свидетельствам, это делалось несколько раз. Многие жители Гранады не знали, где находится тело их отца, брата, жениха, похороненных без гробов где-то в углу патио Сан-Хосе. Им было запрещено ходить на кладбище, открыто выражать скорбь и даже официально предписано не носить траур.
          Сочувствовавших мятежникам иногда приглашали посмотреть на казнь. В 1966 г. в доме британского вице-консула Уильяма Давенхилла я говорил с одним гранадцем, который как о чем-то совершенно естественном сказал мне, что не раз поднимался на кладбище со своими маленькими сыновьями, чтобы те увидели, как "враги Испании расплачиваются за свои преступления".
          Немногие представители гранадской интеллигенции избежали участи политических руководителей левых, обыкновенных республиканцев, многих сотен рядовых членов различных рабочих организаций, пятнадцатилетних юношей, беременных женщин, целых семей. Те, кому удалось вырваться из гранадского ада, рассказали журналистам в республиканской зоне о том, что они видели и слышали, и скоро в Мадриде узнали о событиях в Гранаде. Так, например, в "Ла Либертад" читаем:
          "Фашистский террор. Массовые расстрелы в Гранаде.
          На Гуадикский фронт прибывают многочисленные семьи из Гранады, бежавшие от фашистского террора, который господствует и в андалусской столице.
          Расстреливают в основном рабочих, но к смерти были приговорены и школьные учителя, один инспектор начального образования и другие представители свободных профессий. Приказы исходят от главы Фаланги, который в своей неуемной жажде крови не останавливается даже перед тем, чтобы расстреливать детей и подростков до пятнадцати лет, дабы - по его собственным словам - "уничтожить красное семя".
          Фашиствующие молодчики выезжают за город в грузовиках и привозят в город свои будущие жертвы. Выдающихся представителей левых убивают, а потом тащат их тела к церкви и молят бога, чтобы он истребил "красную" заразу" {"La Libertad", 26 octubre 1936, p. 2.}.
          Казненные, занимавшие высокое общественное положение, пользовались своего рода "привилегиями": родственникам разрешалось хоронить их в семейных могилах. Но сейчас относительно легко можно найти только могилу доктора Мануэля Фернандеса Монтесиноса, алькальда Гранады и шурина Федерико Гарсиа Лорки.
          Мы уже упоминали Константине Руиса Карнеро, советника от Левой республиканской, главного редактора "Эль Дефенсор де Гранада" и друга Гарсиа Лорки. Руиса Карнеро, республиканца и антифашиста, давно уже взяли на заметку те, кто подготавливал мятеж в Гранаде. Его арестовали в первые часы переворота. Руис был близорук и носил очки с толстыми стеклами - без них он практически ничего не видел. Накануне расстрела его били прикладами и разбили очки, в глаза ему вонзились осколки стекла. Он долго мучился в агонии. На рассвете его втолкнули в грузовик вместе с другими приговоренными, но на кладбище Руис Карнеро был доставлен уже мертвым {Свидетельство Хосе Гарсиа Каррильо, Гранада, 1966 г. Гарсиа Каррильо, большой друг Гарсиа Лорки и Руиса Карнеро, находился вместе с ним в тюрьме. Он чудом избежал гибели. Гарсиа Каррильо, умерший в начале семидесятых годов, предоставил нам фотографию Гарсиа Лорки, которую мы публикуем в книге.}.
          Блестящего инженера Хуана Хосе де Сайта Крус, тоже уже упоминавшегося нами, обвинили в том, что он заминировал реку Дарро там, где она проходит под улицами Гранады {Н. Nicolson. Op. cit., p. 34: "Аста все повторяла: "Сайта Крус хотел взорвать город, он заминировал русло реки Дарро под улицей Рейес Католикос, главной улицей города. У него нашли бумаги, которые его полностью выдали. У него были очень влиятельные друзья, но его виновность не оставляла сомнений и спасти его не смогли. Для нас, его знакомых, это был ужасный удар". Очевидно, Элен Николсон по политической наивности могла сравниться только со своей дочерью.}. Сайта Крус был создателем великолепного шоссе, которое поднимается на вершину Сьерра-Невады - знаменитый пик Велета. После войны это высокогорное шоссе стало гордостью министерства информации и туризма, приманкой для иностранных туристов. Накануне расстрела он обвенчался в тюрьме со своей давней подругой - цыганкой. Говорят, что он умер "как мужчина".
          Как мужчина умер и председатель провинциального совета Гранады Вирхилио Кастилья Кармона. Хосе Гарсиа Аркельядас, кладбищенский сторож, свидетельство которого мы приводили выше, говорил с Кастильей за несколько минут до его смерти. На кладбище работал некий Пако Муньос, который раньше ухаживал за садом Кастильи при его доме на Камино-Бахо-дель-Уэтор. "Муньос здесь?" - спросил Кастилья Аркельядаса. "Нет, сеньор, он приходит в девять". "Передай ему братский привет от Вирхилио Кастильи", - и добавил, что идет на смерть. В свидетельстве о смерти, датированном 16 августа 1936 г., написано, что Вирхилио Кастилья "погиб в этом районе 2 числа этого месяца в шесть часов утра от огнестрельной раны".
          В 1949 г. Джеральд Бренан видел могилу "знаменитого специалиста по детским болезням" {G. Brenan. Op. cit., p. 132.}. Имеется в виду Рафаэль Гарсиа Дуарте, преподаватель кафедры педиатрии в Гранадском университете, президент Академии медицинских наук, очень уважаемый врач, особым почтением он пользовался среди бедняков, которых лечил бесплатно. Вероятно, он был приговорен к смерти за то, что был масоном* (это "преступление" стоило жизни многим гранадцам) {"La Voz", 22 septiembre 1936, p. 2: "Мятежники расстреляли гранадских масонов, предварительно заставив их вырыть себе могилы". В статье, несмотря на большое количество ошибок, утверждается следующее: "В Гранаде были две ложи. Их разгромили, нашли списки членов и всех арестовали. Среди них многие уже отошли от активной деятельности, и почти все они принадлежали к среднему классу".}. Среди других казненных врачей были Хосе Мехиас Мансано, ассистент медицинского факультета университета, и Сатурнино Рейсе Варгас. У Рейеса было одиннадцать или двенадцать детей, он состоял членом социалистической партии и МОПР.
          Были расстреляны и другие известные профессора. О Хоакине Гарсиа Лабелье, преподавателе кафедры административного права, которого Нестарес не смог спасти, уже говорилось. Не смог Нестарес помочь и Хесусу Йольди Беро, преподавателю фармакологии. Погиб и Сальвадор Вила Эрнандес, преподаватель арабского языка и ректор университета с апреля 1936 г., - мятежники арестовали его в Саламанке, а расстреляли в Гранаде; был расстрелян и Хосе Поланко Ромеро, преподаватель истории Испании, проректор университета, советник, депутат в кортесах от Левой республиканской, а также Пласидо Варгас Корпас, преподаватель педагогического института, и учитель Хосе Ревельес.
          Были казнены многие адвокаты, лишь немногие спаслись по чистой случайности. Среди расстрелянных - Энрике Марин Фореро, советник от Левой республиканской; Хосе Вильослада, который пытался покончить с собой в тюрьме; Антонио Бласко Диас; Анхель Хименес де ла-Плата; Эдуарде Руис Чена.
          Упомянем также Мануэля Лупанеса, председателя Народного дома в Гранаде, и потому, естественно, подозрительного для мятежников человека; Хосе Гарсиа Фернандеса, протестантского пастора, и его супругу; Хосе Райю, расстрелянного, как писала газета "Эль Соль" 20 октября 1936 г., "за то, что он был теософом"; Эуфрасио Мартина, журналиста из "Эль Дефенсор де Гранада", и его супругу; муниципального судью Антонио Лафуэнте, человека правых взглядов, но не согласного с фашистскими идеями мятежников; братьев Мануэля, Артуро и Хулио Л орсель; Карлоса и Эваристо Сервилья и их отца, коммерсанта Луиса Арису.
          Думается, сказанного достаточно, чтобы показать: в Гранаде, как и в остальной "национальной" Испании, интеллигентов, которых причислили к "красным", преследовали с методическим упорством. В разгаре яростных репрессий перепутались все оттенки, мятежники уже не способны были отличить "коммуниста", "анархиста", "социалиста", "синдикалиста" от просто "республиканцев". Все они были "красные", всех надо было уничтожить, они все были врагами славного национального католического крестового похода, который спасет Испанию.
          Теперь, сорок лет спустя, трудно найти следы тысяч людей, погибших на гранадском кладбище. Через пять лет после расстрелов останки большинства погибших были эксгумированы из безымянных могил, перенесены и захоронены в западной стороне кладбища. Во времена мавров недалеко отсюда высился дворец Алихарес.
          Когда в 1949 г. Бренан посетил кладбище, один из могильщиков показал ему черепа казненных, пробитые пулями, которыми их добивали. Но в 1965 г., когда мы, перебравшись через ограду, побывали в этом мрачном месте, останки расстрелянных уже были покрыты новыми слоями костей и праха.
          Бренану тогда сообщили - и это было правдой, - что Федерико Гарсиа Лорку расстреляли не на гранадском кладбище, а в селении Виснар, находящемся в девяти километрах от города.
          Но прежде, чем проследить путь поэта к гибели, мы должны познакомиться с человеком, который сыграл в этой трагедии главную роль, - с бывшим депутатом СЭДА Районом Руисом Алонсо.
         

    ГЛАВА СЕДЬМАЯ


          РАМОН РУИС АЛОНСО
         
          В самый разгар избирательной кампании 1933 г. в газете "Эль Дефенсор де Гранада" 4 ноября появилась следующая заметка:
          "Вчера вечером стало известно, что координационный Комитет Союза правых сил произвел замену среди своих кандидатов праворадикальной коалиции: снята кандидатура Альфонсо Гарсиа Вальдекасаса и вместо него выдвинут типографский рабочий Рамон Руис Алонсо. Как сообщают, сеньор Вальдекасас исключен из выборного списка за свои фашистские высказывания на митинге в мадридском театре "Ла Комедиа"" {"Defensor", 4 noviembre 1933, p. 1.}.
          Кто же он такой - этот типографский рабочий, заменивший Альфонсо Гарсиа Вальдекасаса, одного из тех, кто вместе с Хосе Антонио Примо де Ривера провозгласил основание Испанской фаланги на торжественном акте 29 октября 1933 г.? Кто этот человек, арестовавший в августе 1936 г. Федерико Гарсиа Лорку?
          Рамон Руис Алонсо родился в начале века в селенье Вильяфлорес, расположенном километрах в сорока от города Саламанка. Его родители, Рикардо и Франсиска, были состоятельными людьми и, судя по рассказам, заядлыми любителями азартных игр {Автор посетил Вильяфлорес в октябре 1977 г.}.
          Руис Алонсо учился в Саламанке в школе "Мария Ауксилиадора", учрежденной монахами-салезианцами. Даже в 1967 г. он с большой теплотой вспоминал своих наставников. В течение многих лет, по его словам, он возглавлял Ассоциацию выпускников этой школы {Свидетельство Района Руиса Алонсо. Мадрид, весна 1967 г.}. Именно в этой школе он познакомился с Хосе Мария Хилем Роблесом, будущим лидером СЭДА, который впоследствии стал для Руиса Алонсо наставником в его политической деятельности, а позднее даже написал предисловие к его книге "Корпоративизм" {R. Ruiz Alonso. Corporativismo. Salamanca, 1937.}.
          До самой победы Республики в 1931 г. Руис Алонсо работал чертежником в Мадриде. Жизнь тогда складывалась для него удачно.
          Положение изменилось при новом, республиканском строе, как он пишет в своей книге "Корпоративизм" (книга насыщена автобиографическими сведениями): поскольку Руис Алонсо не вступил в социалистический профсоюз Ассоциации типографских рабочих, который в ту пору возглавлял Район Ламонеда, он в течение девятнадцати месяцев не мог найти работы по своей специальности. Этой обиды Руис Алонсо не мог забыть и с той поры питал ненависть к социалистам из Народного дома в Мадриде. Он вспоминал этот эпизод несколько раз, выступая в кортесах между 1933 и 1936 гг. {Например, "Diario de Sesiones", 10 mayo 1934, p. 2758-2759; 2261-2262. "Полтора года в Мадриде я не работал. Об этом хорошо знает сеньор Ламонеда, председатель профсоюза печатников. Девятнадцать месяцев без работы по вашей вине" (р. 2752).}, а также отметил в своей книге:
          "Шесть предприятий... консервативных (?)... католических (?)... правых (?) выбросили меня на улицу, потому что этого требовали главари Народного дома в Мадриде.
          Какая низость!
          Я голодал, здорово голодал... и я, и моя семья!" {Ruiz Alonso. Op. cit., p. 132-133.}
          Поскольку он испытывал ненависть к социализму и коммунизму (в книге он едва ли их различает), ненавидел левые профсоюзы и обладал агрессивным характером, вполне естественно, что его привлек фашизм. Из панегирического исследования, которое Томас Боррас посвятил личности Рамиро Ледесмы {Т. Borras. Ramiro Ledesma Ramos. Editora Nacional, Madrid, 1971.}, мы узнаем, что Руис Алонсо уже в 1933 г. входил в ХОНС - хунту национал-синдикалистского наступления, основанную в 1931 г. Ледесмой Рамиро*. Томас Боррас пишет:
          "ХОНС располагала собственной "пехотой". Рамиро повезло: один из его сторонников, Рамон Руис, властный, преисполненный боевого духа, оказался весьма подходящим для наступательных действий. Он тщательно отобрал 100 членов ХОНС, разбил их на пятерки и добился от них беспрекословного подчинения.
          Боевики ХОНС старались отвоевать улицы у вооруженных социалистов. Ударная сила была необходима тогда, когда сторонники марксистского деспотизма (а в Барселоне - марксистско-сепаратистского толка) пытались развязать террор, чтобы парализовать все виды сопротивления и обеспечить легкую победу террористам. Нужно было дать им отпор и победить. Именно Рамиро и Рамон Руис, возглавивший парней, "способных на все", организовали сопротивление разным террористическим группам; они выковали отряды "ударной обороны". Так возникли первые вооруженные отряды молодой возрождающейся Испании. Когда в конце того же года сформировалась Фаланга, Руис де Альда организовал фалангистских боевиков. Руис де Альда и Рамиро, которые оба исповедовали "воинствующий дух жизни", быстро сошлись и договорились о совместных действиях боевых? групп. Рамон Руис и его парни научились ловко набрасывать одеяло на голову жертвы, так что и криков избиваемого почти не было слышно" {Ibid., p. 428.}.
          Среди самых громких "подвигов" ХОНС в те дни были нападение и грабеж, учиненный в помещении Ассоциации друзей Советского Союза, улица Эдуардо Дато, дом Э 9. Это было утром 14 июля 1933 г. Связав двух руководителей Ассоциации, находившихся в помещении, Венсеслао Росеса Суареса* и Франсиско Сарагосу Гарридо, трое боевиков ХОНС принялись изучать бумаги, а затем уничтожили большинство документов. После этого с прицелом на будущее они захватили картотеку, в которой были сведения о провинциальных и городских объединениях, примыкавших к Ассоциации {"Подвиг" нацистов в мадридском варианте. Три члена ХОНС напали на помещение Ассоциации друзей Советского Союза". - "Heraldo de Madrid", 14 Julio 1933, p. 13.}. Через несколько лет Гильен Салайя описал этот эпизод в присущем ему "бодром" духе:
          "- Давай сюда картотеку Ассоциации, - потребовал один из парней.
          Секретарь отдал картотеку (во время этой сцены Росес дрожал как осиновый лист).
          Трое парней вышли в коридор третьего этажа, где располагалась контора Ассоциации, а затем спокойно и быстро спустились вниз по лестнице; через несколько минут они передали ХОНС картотеку явных и скрытых врагов Испании" {Гильен Салайя. "Эти парни из ХОНС". - "Arriba Madrid", 21 octubre 1933, p. 3.}.
          Гильен Салайя засвидетельствовал, что главой боевиков был Эухенио де ла Ронда. Хосе Мария Санчес Диана в книге о Рамиро Ледесме {J. M. Sanchez Diana. Ramiro Ledesma Ramos. Biografia politica. Editora Nacional, Madrid, 1975.} назвал имя второго боевика - Хосе Герреро. Из его рассказа можно заключить, что третьим участником налета был Рамон Руис Алонсо:
          "В Мадриде существовало общество "Друзья России", среди сторонников которого фигурировали наиболее влиятельные представители политических и интеллектуальных кругов Испании. Помещение Ассоциации соседствовало с местом, где встречались члены ХОНС. Это особенно подмывало их разузнать поподробнее о ее деятельности. Ударная группа организации делилась на отряды, которые были разбиты на пятерки. Одним из таких отрядов руководил Рамон Руис {Нет сомнения, что речь идет о Руисе Алонсо. Согласно Санчесу Диана, "Руис Алонсо дезертировал из ХОНС и кончил тем, что стал, как его называли, "дрессированным рабочим" СЭДА, замешанным в грязном убийстве Гарсиа Лорки" (J. M. Sanchez Diana. Op. cit., p. 161, cita 19). Я благодарю Герберта Саусворта за указание на книги Санчеса Дианы и Томаса Борраса, где говорится о деятельности Руиса Алонсо.}. В его задачу входило наблюдение за безопасностью во время манифестаций на площади Испании; в случае нужды этот отряд бросали на помощь членам ХОНС. Но боевиков куда больше интересовали мгновенные и эффектные операции, которые имели бы резонанс" {Sanchez Diana. Op. cit., p. 160-161.}.
          Участвовал ли Руис Алонсо в нападении на Ассоциацию друзей Советского Союза или нет - в любом случае очевидно, что он ранее большинства других членов ХОНС узнал имена и фамилии "явных и скрытых врагов Испании", обнаруженные в украденной картотеке. Возможно, в ней значился и Федерико Гарсиа Лорка, состоявший членом этой Ассоциации уже в 1936 г.? Мы не можем этого утверждать, однако склоняемся именно к такому мнению.
          Выше уже отмечалось, что Руис Алонсо и Хиль Роблес быстро завязали знакомство в школе салезианцев в Саламанке. Хиль Роблес входил в состав редакции "Эль Дебате", самой влиятельной католической газеты того времени, которой руководил Анхель Эррера Ориа, один из основателей "Аксьон Популар". Видимо, по его рекомендации Руис Алонсо и получил место в типографии "Эль Дебате".
          Хиль Роблес угадал в Руисе Алонсо будущего активного члена "Аксьон Популар". Типографский рабочий Руис Алонсо вышел из рядов ХОНС, и осенью 1933 г. его отправили в Гранаду - для работы в типографии газеты "Эль Идеаль". Эта газета (она существует и поныне) была основана в 1931 г. Подобно "Эль Дебате", она находилась под контролем католического издательства, точнее, газетного треста Национальной католической ассоциации пропагандистов, во главе которой был Эррера Ориа.
          Итак, Рамон Руис Алонсо оказался в андалусском городе. Вскоре он поступил на факультет социальных наук Гранадского университета, окончил его и получил диплом, чем впоследствии похвалялся на заглавной странице своей книги "Корпоративизм". Его "любимым преподавателем", судя по книге, был Антонио Меса Молес, адвокат правых убеждений, широко известный в Гранаде. В университете Руис Алонсо начал изучение корпоративизма политической системы, близкой сердцу Хиля Роблеса, перед которым преклонялся Руис Алонсо. По этой теме он написал дипломную работу, впоследствии переработанную в книгу.
          В ноябре 3933 г. Руис Алонсо стал кандидатом в депутаты кортесов от СЭДА, чему он был обязан, помимо иных причин, влиянию редактора "Эль Идеаль" и дружбе, которая их связывала {Ruiz Alonso. Op. cit., p. 133.}.
          В течение двух недель, предшествовавших выборам, кандидат Руис Алонсо выступал на многих митингах СЭДА. Вне всякого сомнения, уже с начала своей политической деятельности Руис Алонсо вызвал враждебность у рабочих, сопровождавшуюся даже угрозами в его адрес. Так, например, в "Эль Дефенсор де Гранада" мы читаем:
         
          "Прерванный митинг правых в Альмуньекаре
         
          В прошлую субботу вечером Альмуньекар посетили кандидаты правых Ла Чика Дамас и Руис Алонсо с намерением провести митинг. Во время выступления Руиса Алонсо произошли многочисленные инциденты, вызванные тем, что рабочие пытались прервать оратора. Поскольку дело принимало опасный оборот, местные власти решили прервать митинг; более инциденты не возобновлялись" {"Defensor", 14 noviembre 1933, p. 5.}.
          Несколько дней спустя нечто похожее повторилось в Ланхароне, где выступление Руиса Алонсо на одном из митингов также было прервано {"Defensor", 15 noviembre 1933.}.
          Благодаря победе правой коалиции в Гранаде Руис Алонсо неожиданно прошел депутатом в кортесы от "Аксьон обрериста", партии рабочих-католиков, принадлежавших к СЭДА. Гордость его не знала границ. Судьба ему улыбнулась, и, оказавшись на вершине успеха, он упивался победой. Вновь избранный депутат приехал в родное селение Вильяфлорес, где в его честь был устроен большой банкет, о котором до сих пор вспоминают его односельчане. Одна улица селения была названа именем Руиса Алонсо и сохранила это название по сей день. Польщенный всем этим, Руис Алонсо во вступлении к книге так описывает свой триумф:
          "Я не могу забыть... что из типографского цеха Гранады я попал в парламент и что Гранада неистово аплодировала мне, увидев, что благодаря ей я стал одерживать победы".
          Когда в 1937 г. Хиль Роблес писал предисловие к "Корпоративизму", он в весьма напыщенных выражениях постарался раздуть страдания и заслуги рабочего, поднявшегося до уровня депутата Гранады:
          "Руис Алонсо вышел из рабочего цеха, из самой гущи народа, страданиями и чаяниями которого он живет.
          Вынужденный превратностями жизни находиться в среде, значительно более низкой, чем та, которой он заслуживал с рождения, Рамон Руис Алонсо олицетворяет гармонию различных социальных групп, исповедующих христианство. Он не предавался горьким разочарованиям, как некоторые, видя крушение своих замыслов под жестокими ударами судьбы. Руис Алонсо сумел превозмочь личные неудачи, а его душевная боль и переживания принесли щедрые плоды в его апостольском служении обществу" {Ruiz Alonso. Op. cit., p. 15.}.
          Такие слова мог бы написать и сам Руис Алонсо. Думаю, мы не ошибемся, сказав, что тщеславие, неумеренные претензии и страсть к преувеличениям всегда были основными чертами личности того, кто в августе 1936 г. принимал прямое участие в аресте Гарсиа Лорки.
          В своей книге Руис Алонсо рассказывает об одном эпизоде, после которого рабочие левых убеждений возненавидели его еще больше. В начале марта 1934 г. в типографию газеты "ABC" приняли одного печатника, не состоявшего в левых профсоюзах. Поскольку речь шла о нарушении коллективного договора, Народный дом, как сказано у Руиса Алонсо, объявил "всеобщую забастовку на неопределенный срок типографских рабочих Мадрида в знак солидарности с товарищами из "ABC", чьи права незаконно ущемлены". Тут-то Руис Алонсо и вспомнил свои собственные раздоры с Народным домом за несколько лет до этого и решил противиться забастовке ("Я был штрейкбрехером!.. Я боролся с забастовщиками!"): он стал работать в типографиях "ABC" и "Эль Дебате".
          "Началась яростная уличная борьба, доходившая иногда до крайней жестокости. На Гран Виа в грузовик, нагруженный экземплярами "ABC" и "Эль Дебате", бросили три бутылки с зажигательной смесью, которые нам удалось тут же загасить.
          В одном частном доме мы забрали огнетушители и теперь были готовы ко всему!
          Через три дня забастовка была подавлена. Народный дом сопротивлялся долго. Очень долго. Забастовочная касса печатников была полна... но и она истощилась. Другие профсоюзы пришли к ним на помощь. Усилия были огромными. Но столь же огромными, нечеловеческими были усилия наших антимарксистских профсоюзов.
          Я был одним из многих! Так же, как я, поступали многие, оставшиеся неизвестными. Уже тогда речь шла о баррикадах, сиренах, пистолетах, нападениях. Все это мне было по душе" {Ibid., p. 133-134.}.
          Весьма характерно, что автор этих строк, хотя и представляется "одним из многих", старается при этом создать впечатление, будто он был главным героем событий. Однако это весьма далеко от истины. Как уточнил недавно английский историк П. Престон {P. Preston. La destruction de la democracia en Espana, Turner. Madrid, 1978.}, 7 марта 1934 г. новый министр внутренних дел Саласар Алонсо принял чрезвычайные меры, обещав от имени правительства владельцу "ABC" Хуану Игнасио Лука де Тена поддержать его решение противостоять забастовке. Когда после неудачи, постигшей забастовку, печатники выразили желание вернуться на работу, Лука де Тена отказался их принять. Согласно Престону, конфликт с "профсоюзом печатников показал, до какой степени недавние перестановки в правительстве свидетельствовали о резком сдвиге вправо... Правые были в восхищении от Саласара Алонсо" {P. Preston. Op. cit., p. 183.}. Ясно, таким образом, что и без личной поддержки Руиса Алонсо успех предпринимателям был обеспечен. Однако депутат от СЭДА, опьяненный своим личным вкладом в разгром забастовки, 15 марта в кортесах обрушился на Хулиана Бестейро*, вновь заявив, что профсоюзы только развращают души рабочих. Руис Алонсо был столь преисполнен тщеславием по поводу собственных идеологических открытий и самого факта выступления против Бестейро и социалистов из Народного дома, что он полностью включил свою речь в свою книгу {Ruiz Alonzo. Op. cit., p. 139-142. Речь Алонсо можно прочитать в "Diario de Sesiones", 15 marzo 1934, p. 28.}.
          Вместе с другим депутатом от СЭДА, Димасом Мадариага, Рамон Руис Алонсо играл заметную роль в дискуссии, которая несколько месяцев спустя привела к отмене в угоду помещикам Закона о муниципальных границах. П. Престон пишет по этому поводу:
          "Отмена этого закона 23 мая, незадолго до уборки урожая, позволила землевладельцам нанимать португальских и галисийских рабочих в ущерб местным батракам. Сельский пролетариат вынужден был сдать свои позиции под яростным напором правых" {P. Preston. Op. cit., p. 188.}.
          Немного времени спустя после кровавой расправы с астурийскими шахтерами "дрессированный рабочий" (кажется, это прозвище дал ему Хосе Антонио Примо де Ривера) опубликовал в "ABC" открытое письмо к собственной партии "Аксьон Обрериста". Письмо вызывающее и громогласное, источавшее презрение к политическим методам решения конфликтов и показавшее лишний раз, какое преувеличенное мнение сложилось у Руиса Алонсо о роли собственной персоны как спасителя угнетенных масс.
          "Открытое письмо к политической партии "Аксьон Обрериста"
          Депутат кортесов от Гранады дон Рамон Руис Алонсо попросил нас опубликовать следующее письмо:
          "Ко всем вам, дорогие и мужественные трудящиеся, бывшие до сей минуты моими единомышленниками, обращаюсь я сегодня с открытым письмом, постоянно думая о любви, которой вы меня почтили. Перед вами я был прям и честен, а особенно теперь, когда пришел час выполнить свой долг. Для меня этот час настал сегодня.
          Было бы преступлением взирать спокойно на революционное движение недавних дней, в котором испанский пролетариат, отравленный политикой, сыграл, к сожалению, весьма примечательную роль.
          Обращаясь к вам на присущем мне, как всегда, ясном, твердом, искреннем языке, я сегодня со всей откровенностью хочу сказать: политика отравляет рабочего. Она жестока, бездушна, она несет с собой ложь, подсиживание, поножовщину, предательство. Как жаль мне тех рабочих, которые видят в ней свое спасение, при помощи политики жаждут претворить в жизнь священные принципы социальной справедливости!
          Чем больше страдает наша Испания, тем больше мы ее любим; и она с тоской взывает к нам, - к кому же, как не к нам! - чтобы мы решительно переменили курс и покончили с иллюзиями! Этого просят Испания и рабочие; сегодня я, как рабочий и испанец, слышу голос масс, утерявших путеводную звезду.
          Развивать, поддерживать политическую партию, пусть национальную и рабочую, пусть антимарксистскую, вкладывать в нее душу и силы мне кажется ошибкой. Я по крайней мере не хочу пятнать свою совесть этим, не хочу услышать в недалеком будущем от честных и чистых помыслами рабочих проклятия за то, что мы, испанские руководители, втягивали их в политику, вместо того чтобы вовлекать их в профсоюзы.
          Я уважаю - хотя и не разделяю, более того, осуждаю всей душой - принципы тех, кто до сего дня были моими сподвижниками и к которым у меня сохранились самые теплые личные чувства.
          Я выхожу из "Аксьон Обрериста", отказываюсь от всего, от поста председателя Национального исполнительного комитета, на который вы оказали честь недавно избрать меня, я не согласен оставаться рядовым членом этой партии. Вы понимаете, как горько мне делать этот шаг, мне, отдавшему всю энергию и пыл сердца знамени, которое, как мы вместе поклялись, никогда не будет спущено. Я заявляю публично: мне невыносимо видеть это знамя в лохмотьях, поэтому я сохраню его в своем сердце, и, если когда-то придет час, я отдам ключи от сердца детям и внукам - пусть они вновь поднимут это знамя.
          Предательство - столько лет, так долго разговаривать с рабочими о политике!
          Только профсоюзы! Профсоюзы! Профсоюзы!
          Если рабочему нужна политика, пусть ищет ее в понравившейся ему партии. Классовая борьба несет погибель, и преступно вносить ее в политику. Я никого за собой не тяну. Расколам - нет! Исправлению линии - да!
          Я ухожу один. Я, рядовой солдат, начиная борьбу, высоко поднимаю свой стальной мен, и пусть раскаявшиеся поцелуют символический крест рукояти, пусть острие вонзится в грудь тех, кто жаждет пробиться наверх по рабочим спинам.
          Мне не нужны посты и пышные титулы, хватит мне и скромной моей фамилии, сегодня депутат, а завтра - снова простой рабочий, я пройду всю Испанию с идеей любви для всех.
          Вот в чем я вижу свою апостольскую миссию. Пусть руководители антимарксистских профсоюзов объединят в Национальном трудовом фронте тех соотечественников, кого - с божьей помощью - сумеет поднять на борьбу ваш бывший соратник, ныне прощающийся с вами.
          Вперед! Превыше всего Испания, а над Испанией - Бог!
          Мадрид, 16 ноября 1934. Рамон Руис Алонсо" {"ABC", 18 noviembre 1934, p. 26-27.}.
          "Аксьон Обрериста" без промедления опубликовала ответ в "ABC" на открытое письмо своего бывшего председателя:
          ""Аксьон Обрериста" и депутат сеньор Руис Алонсо
          Мы получили от Национального Комитета "Аксьон Обрериста" письмо следующего содержания:
          "Мадрид, 18 ноября 1934 г.
          Суровым будет наш ответ на безрассудное и хвастливое послание депутата "Аксьон Обрериста" сеньора Руиса Алонсо, направленное им в адрес партии, из которой он выходит. Да, суровым, но необходимым и поучительным.
          В эти трудные для Испании и рабочего класса часы нужно давать решительный отпор всяким индивидуалистическим выходкам, попыткам сеять смуты, сбивающим с толку людей. Следует энергично и эффективно пресекать нездоровые устремления карьеристов, которые, думая только о собственном процветании и скорейшей личной выгоде, разрушают все на своем пути.
          Поведение сеньора Руиса Алонсо можно было бы оправдать и считать до некоторой степени искренним, если бы указанный сеньор вместо публичных обвинений в адрес политики, с театральными эффектами на манер Катилины скромно и незаметно отказался бы от поста, доверенного ему партией, кстати, политического по сути поста, и с верой в новые идеалы, о которых он трубит, занялся бы намеченной им деятельностью.
          Сообщать всему свету о своих планах спасения угнетенных рабочих, выступая в качестве борца за благородное дело удовлетворения рабочих требований, и одновременно предавать благородное и действенное, подлинно рабочее дело, которое он превратил лишь в пьедестал для своей фигуры, - это насмешка, издевательство, которого не потерпят трудящиеся.
          Итак, Национальный Комитет "Аксьон Обрериста" с удовлетворением принимает отставку дона Романа Руиса Алонсо с поста руководителя и его выход из партии, а также надеется, что он не забудет заодно отказаться и от депутатского кресла в кортесах по округу Гранада от нашей партии.
          Наша организация убеждена в том, что она еще послужит добром трудящимся классам и на ее решительную деятельность не повлияют махинации, замышляемые против нее исподтишка, ярким примером которых, является открытое письмо дона Рамона Руиса Алонсо.
          Этому сеньору незачем хранить наше знамя и вручать ключи своим потомкам. Когда он стал под ним, стяг уже высоко несли другие люди, которые не гонятся, как он, за личной выгодой, а смело продолжают борьбу за чистоту нашего знамени.
          Теперь мы понимаем, почему дон Рамон Руис Алонсо решил заклеймить политическую деятельность, даже если это - рабочая политика в интересах трудящихся классов. Его бездействие в парламенте на протяжении целого года - исчерпывающее тому объяснение.
          Поклявшись в былые дни по собственной воле и своим мечом в незыблемой верности Национальному Комитету "Аксьон Обрериста", дон Рамон Руис Алонсо теперь заявляет о начале новой пропагандистской кампании по всей Испании. "Ла Пренса" не раз писала о подобных намерениях сеньора Руиса, почему-то ни разу не доведенных до конца. Такое под силу лишь тем, кто не трубит о своих планах и не занимается раскольнической и предательской деятельностью.
          "Аксьон Обрериста" будет существовать, как будут существовать и профсоюзы. Это известно сеньору Руису, ведь когда он вошел в партию, профсоюзы уже действовали. Он предпринял попытку, не более чем попытку, создать их вновь. Если это так, то поступок, о котором говорится в его письме, люди оценят по заслугам.
          Национальный Комитет" {"ABC", 20 noviembre 1934, p. 17.}.
          Убийственный ответ "Аксьон Обрериста" показывает, что даже рабочие-католики, которых Руис Алонсо представлял в кортесах, уже не доверяли ему. Уйдя из ХОНС и следуя своей неизменной привычке, он снова покинул ряды партии, теперь уже второй. Остается только добавить, что Руис Алонсо, несмотря на призыв "Аксьон Обрериста", так и не отказался от депутатского мандата.
          В 1935 г. Руис Алонсо участвовал в организации ХАП*, сторонники которой все больше склонялись к прямым насильственным действиям. Безусловно, опыт двухлетнего пребывания в полувоенной организации ХОНС помог ему справиться с новой ролью. Говоря о возраставшей волне насилий в политической жизни Испании конца 1935 г., Габриэль Джексон писал:
          "Каждая из массовых партий, как СЭДА, так и социалисты, имела свою молодежную организацию; бросавшейся в глаза общей тенденцией обеих организаций было презрение к умеренным руководителям старшего поколения. Молодежь из ХАП пользовалась антисемитским словарем нацистов и мечтала о Варфоломеевской ночи против масонов и марксистов" {G. Jackson. Op. cit., p. 168.}.
          Так вот, язык Района Руиса Алонсо в книге "Корпоративизм" близок к тому, на котором объяснялись члены ХАП. Всем республиканским политикам, упоминаемым в ней, несмотря на существовавшие между ними различия в идеологических установках, автор без особых раздумий прилепил ярлык марксистов. Порою он забывает о своем пресловутом христианстве и опускается до самых беспардонных и оскорбительных личных выпадов. Про Асанью, например, он пишет, что это "бесформенный кусок мяса, голова в бородавках, с беззубым ртом" {Ruiz Alonso. Op. cit., p. 41.}. Марксист, выставленный в подобном неприглядном виде, не способен, по мнению автора, вызвать любовь у матери или невесты: "Что могут понять в этом кретины, кричащие: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!"?" {Ibid., p. 51.} Что же касается евреев, то католик Руис Алонсо весьма недвусмысленно заявляет, что семит не может быть хорошим испанцем.
          Два случая, происшедших в конце 1935 г., помогут нам лучше разобраться в характере этого члена ХАП и депутата Гранады. Первый случай относится к его деятельности в Гранаде, где Руис Алонсо еще тогда был прозван "помощником палача". Несколько человек сообщили нам о том, что Руис у Алонсо дали именно такое прозвище. Трудно было поверить в достоверность этого факта, но случайно мы встретили следующую заметку в мадридской газете "Ла Вос" от 22 октября 1935 г., где речь идет о казни в Гранаде приговоренного к смерти Мануэля Васко Варгаса:
          "Депутат сеньор Руис Алонсо обнял его, и вместе с начальником тюрьмы они отвели осужденного к эшафоту. Расстояние в сорок шагов от часовни до эшафота несчастный прошел твердым шагом. На нем был черный костюм, белые альпаргаты на босу ногу, расстегнутая рубаха; подбородок его зарос щетиной.
          На эшафоте осужденного привязали к столбу; гарроту, соединявшуюся с рукояткой, укрепили на уровне шеи.
          Депутат Руис Алонсо взял его за руку и вместе с падре Пайяном помогал ему в последние мгновения".
          Руис Алонсо привлек к себе внимание прессы не только своей "помощью" осужденному на смертную казнь посредством гарроты, но и другим, более шумным эпизодом. Эпизод этот произошел в кулуарах кортесов 13 ноября 1935 г., и все мадридские, а также провинциальные газеты, в том числе и гранадские, уделили ему место. Заголовки в мадридской газете "Ла Либертад" гласили: "Наемный, "дрессированный рабочий", используемый СЭДА, старается выполнить свой долг", "Руис Алонсо пытается ударить сеньора Гордона Ордаса, и тот ответным ударом валит на пол члена СЭДА".
          По сообщению "Ла Либертад", стычка возникла в момент, когда Руис Алонсо услышал, как Гордон Ордас в кружке депутатов обвинял СЭДА в том, что она всегда была против Республики.
          "Из-за вызывающего поведения Руиса Алонсо, дородного, более массивного и сложенного покрепче, чем Гордон Ордас, диалог обострился и приобрел характер перепалки... Возмущенный Гордон хотел было кинуться на Руиса Алонсо. Спровоцировав инцидент, Руис Алонсо ожидал нападения и сильно ударил противника в лоб кулаком".
          Во время предвыборной кампании в январе - феврале 1936 г. Руис Алонсо выступил на нескольких митингах, организованных СЭДА, все время возвращаясь к своей излюбленной теме о том, что профсоюзные лидеры отравляют души испанских рабочих. Утром 9 февраля, в последнее воскресенье перед выборами, он произнес речь в мадридском театре "Гойя". Это было в тот самый день, когда вечером на банкете в честь Рафаэля Альберта и Марии Тересы Леон Федерико Гарсиа Лорка зачитал манифест Народного Фронта. Мадридская газета "Эль Соль" писала, комментируя митинг в театре "Гойя":
          "Оратор обрушился на социалистических и анархистских руководителей, заявив, что они обманывают массы. Как католик он критиковал также некоторых предпринимателей, которые, по его мнению, не выполняют свой долг и несут за это ответственность.
          "С народом надо разговаривать от души, - сказал он, - а левые лидеры не умеют обращаться с пролетариатом. Вам, не знающим языка "Аксьон Популар", вам, считающим, что это партия богачей, мы заявляем, что состоятельные люди из "Аксьон Популар" сумеют выполнить свой долг как хозяев, так и христиан".
          Он закончил свою речь восхвалениями руководителя СЭДА сеньора Хиля Роблеса" {"El Sol", 11 febrero 1936, p. 7.}.
          Руиса Алонсо и его единомышленников переизбрали депутатами от Гранады. Но, как мы уже отмечали, результаты выборов в Гранаде были аннулированы в конце марта 1936 г. На майских выборах Руис Алонсо утратил свое депутатское кресло. Едва скрываемая им ненависть к парламентским традициям и Народному Фронту получила новую пищу. По собственному признанию, с этого момента бывший депутат принялся за активную заговорщическую деятельность против Республики:
          "В парламенте все было ложью и обманом. Его надо было разрушить до основания, не оставив камня на камне, а потом строить, воздвигать, укреплять новое здание.
          Убоявшись грядущего позора, полумертвый парламент изгнал меня, чтобы я не стал свидетелем его поражения и не произнес бы ему в лицо смертный приговор. Но до этого он аннулировал мой депутатский мандат и результаты выборов в Гранаде...
          Какая гнусность... какая гнусность... какая гнусность!
          И какая гордость для меня!
          Уже в ту пору люди говорили о революции.
          Я вернулся в народ, смешался с народом и стал тем, чем был раньше: Народом!
          Я стал дышать полной грудью; я узнал, что такое подпольная деятельность, так как сам в ней участвовал; я узнал, что такое война, ибо Бог удостоил меня чести оказаться с оружием в руках в траншеях, где крышей мне служило небо, а звезды были немыми свидетелями" {Ruiz Alonso. Op. cit., p. 249-250.}.
          В апреле 1936 г. многочисленные сторонники ХАП, решив, что Хиль Роблес недостаточно эффективно действует, пополнили ряды Фаланги. Известно, что в это время Район Руис Алонсо обратился с просьбой принять его в Испанскую фалангу. Свидетелем тому был Хосе Росалес, рассказавший, что экс-депутат обусловил свое вступление в эту партию получением месячного вознаграждения в 1000 песет (видимо, он нуждался в деньгах после потери депутатского оклада). Когда Хосе Росалес, Хосе Диас Пла, Энрике де Итурриага и еще кое-кто из фалангистов посетили Хосе Антонио Примо де Риверу в мадридской тюрьме "Модело" в конце апреля 1936 г., Руис Алонсо сопровождал их в столицу. Росалес сообщил вождю Фаланги о сделке, которую предложил бывший депутат и которая была решительно отвергнута. Примо де Ривера склонен был принять Руиса Алонсо в Фалангу, но без оклада и особых льгот {Vila-San-Juan. Op. cit., p. 115 и свидетельство Хосе Росалеса, записанное на магнитофон в Гранаде 26 августа 1978 г.}. Возможно, этот отказ стал причиной тайной ненависти, которую с тех пор Руис Алонсо испытывал к партии Хосе Антонио. К этому вопросу мы еще вернемся.
          Книга Руиса Алонсо банальна, это попросту набор фраз из иностранных книг и документов о фашизме, в основном португальских и итальянских. Высокопарная и напыщенная, книга, полная плагиата, пестрит на протяжении 288 страниц двойными и тройными знаками восклицания, пронизана гипертрофированным самомнением. В ней бывший член СЭДА (он пишет: "Я горд тем, что являюсь ремесленником, я никогда не хотел быть пролетарием") покровительственно обращается к другим "ремесленникам, гордящимся тем, что они испанцы" {Ruiz Alonso. Op. cit., p. 40.}, но еще не вполне понимающим сущность корпоративизма. Руис Алонсо пытается разъяснить смысл этого понятия:
          "Все дело в том, чтобы суметь выкорчевать малейшее проявление старого классового сознания, которое укоренилось в Испании у всех: у тех, кто платил жалованье, и у тех, кто его зарабатывал.
          Это надо говорить и делать с глубокой верой, осеняя себя крестом, который гонит прочь дурные мысли. Все должны быть равны между собой, обращаться друг к другу на "ты" при решении своих проблем" {Ibid., р. 45.}.
          "Для меня не существует ни пролетариев, с одной стороны, ни буржуев - с другой, в том понимании и смысле, в котором эти два слова употребляются на благословенной испанской земле. Нет! Мы все - работники, все трудимся, все производим... укрепляя нашим трудом семью, очаг, нацию" {Ibid., p. 98.}.
          Книга Руиса Алонсо пропитана ненавистью к демократии:
          "При демократическом режиме - проклятая демократия! - одинаково ценится голос какого-нибудь забулдыги-неуча, который зачастую работник-то никудышный, и, скажем, голос самого Менендеса-и-Пелайо*.
          При корпоративном режиме - нет!" {Ibid., p. 66.}
          Конечно, нет. Теперь становится ясным, что с самого начала своей парламентской деятельности Руис Алонсо надеялся, что Испанскую республику постигнет такая же участь, как и Веймарскую:
          "Мне рассказывали очевидцы: пожар был ужасным, пламя взметнулось над рейхстагом чуть не до неба!
          И чудилось мне, что этот сполох, разорвав тьму, осветил перед молодежью правильный путь.
          А позади барахтался парламент, опозоренный и побежденный!" {Ibid., р. 227.}
          Руис Алонсо, католик и завзятый традиционалист, не преминул с удовольствием упомянуть католических королей:
          "Слава богу, что Фердинанд и Изабелла высоко подняли знамя объединения, и нет ничего важнее этой идеи!" {Ibid., p. 156.} Зная об экспансионистских планах Германии и Италии, он в свою очередь не может забыть о былом величии Испании и мечтает о восстановлении ее имперского "авторитета":
          "Подлинные синдикалисты пронесут через всю Испанию знался ее чаяний и надежд, знамя нового государства, символ великой Родины, сохранившей имперский блеск Испании" {Ibid., р. 251. Разбор империалистических притязаний испанского фашизма дан в работе: Heroert Rutledge Southworth. The Falange: An Analysis of Spain's Fascist Heritage en "Spain in Crisis", 1976, p. 1-22.}.
          Руис Алонсо, который, как известно читателю, не без гордости признавал, что участвовал в заговоре против Республики, выехал из Мадрида в Гранаду на частной машине 10 июля 1936 г. Он, несомненно, знал о готовящемся военном мятеже и хотел быть в Гранаде, чтобы непосредственно участвовать в близящихся событиях. Ему, однако, не повезло, и его автомобиль попал в аварию у Мадридехоса, небольшого селения в провинции Толедо. Заметка, опубликованная в "Нотисиеро Грандино" 12 июля, свидетельствует, что вопреки распространенному мнению Руис Алонсо не мог вернуться в Гранаду тем же поездом, которым ехал Гарсиа Лорка:
          "Бывший депутат сеньор Руис Алонсо попал в автомобильную аварию и серьезно пострадал.
          Сеньор Руис Алонсо, бывший депутат от Гранады, член СЭДА, возвращался из Мадрида на машине. Он ехал на большой скорости. Около Мадридехоса наперерез ему выскочил грузовик. Чтобы избежать столкновения, он резко свернул, и машина, перевернувшись четыре или пять раз, оказалась в кювете.
          Машина была разбита, сеньор Руис Алонсо получил тяжелые ушибы.
          Сеньора Руиса Алонсо увезли в Мадридехос на том же грузовике, из-за которого произошла катастрофа. В Мадридехосе за пострадавшим ухаживали его друзья и сподвижники по партии.
          Когда в "Аксьон Популар" Гранады узнали о случившемся, ему был послан автомобиль, который доставил пострадавшего в Гранаду. Доктор Гирао прекрасно справляется с лечением на дому. Он посоветовал своему пациенту сократить количество принимаемых гостей.
          Вчера больному стало немного лучше, хотя общее состояние еще тяжелое и он жалуется на сильные боли.
          Семья сеньора Руиса Алонсо попросила нас передать благодарность всем, кто интересуется состоянием его здоровья и кто оказал ему соответствующие знаки внимания" {"Noticiero Granadino", 12 julio 1936, p. 1.}.
          Раны, полученные бывшим депутатом в автомобильной катастрофе под Мадридехосом, оказались, однако, не слишком тяжелыми и не помешали ему участвовать в событиях, которые развернулись в Гранаде после 20 июля. У нас будет еще печальная возможность показать зловещую роль, которую сыграл в мятеже этот жестокий, чванливый, склонный к насилию, тщеславный и грубый человек с непомерными претензиями. Да, роль эта была | поистине зловещей, особенно в судьбе Федерико Гарсиа Лорки, жизнь которого, говоря словами стихов Хорхе Манрике, была "поставлена на карту".
         
         

    ГЛАВА ВОСЬМАЯ


          ГАРСИА ЛОРКА В УСАДЬБЕ САН-ВИСЕНТЕ
         
          Федерико Гарсиа Родригес, отец поэта, купил в 1925 г. красивый дом с земельным участком в пригороде Гранады. Такой дом с небольшим участком (около гектара земли) в Гранаде обычно называют "уэрта" (усадьба) в отличие от "касериа" (ферма) и "кортихо" (хутор), если он расположен вне города. Усадьба действительно стоит в самом начале широко раскинувшейся и плодородной гра-надской долины и недалеко от города, куда можно быстро добраться через Кальехонес и Пласета-де-Грасиа. В честь своей жены Висенты Лорки Ромеро дон Федерико назвал усадьбу "Уэрта Сан-Висенте", а старое название "Уэрта де-лос-Мудос" вскоре забылось {Эти подробности нам любезно сообщили Исабель Гарсиа Лорка и Лаура де лос Риос.}.
          Усадьба, принадлежащая и поныне семье поэта, в 1936 г. была окружена кукурузными и табачными полями. Сегодня, к сожалению, подступы к дому застроены огромными жилыми корпусами вдоль Камино-де-Ронда (официально именуемой Авенида Карреро Бланке), а до войны это была широкая, густо обсаженная деревьями улица. Спекуляция выгодными земельными участками привела к застройке этой части долины новыми домами, которые загородили прежде открытый превосходный вид на город и дворцы Альгамбру и Хенералифе*.
          Продвижение этой кирпичной громады по плодородной влажной земле долины в сторону усадьбы Сан-Висенте в 1975 г. грозило ей сносом, предусмотренным в "Частичном плане градоустройства". Муниципальные власти Гранады, заручившиеся официальным разрешением министерства жилищного строительства, уже готовы были совершить это преступление. Лишь благодаря вмешательству и протестам семьи поэта, а также многочисленных выдающихся деятелей испанской литературы и зарубежных испанистов усадьба была "помилована" и сохранена {См.: Хуан Педро Киньонеро. Дому Гарсиа Лорки грозит быть замененным многоэтажной постройкой. - "Informaciones", Madrid, 17 febrcro 1975; Он же. Призыв к защите дома Гарсиа Лорки. - "Informaciones" 25 febrero 1975, p. 23; Антонио Рамос Эспехо. Усадьба "Сан-Висекте" под угрозой. - "Triunfo", Madrid, 1 marzo 1975, p. 29; "Гранада. Убийство истории". - "Cambio", Madrid, 3 marzo 1975, p. 27; "Испанисты и усадьба "Сан-Висенте" (протест британских испанистов)". - "Triunfo", 12 abril 1975.}. Ныне существует проект превратить ее в музей Гарсиа Лорки.
          В 1933 г. родители Федерико переехали в Мадрид. Летом, однако, они приезжали в усадьбу, чтобы повидаться с дочерью Кончен и своими внуками, с многочисленными родственниками и старыми друзьями. Приезд дона Федерико и его супруги трагическим летом 1936 г. не прошел незамеченным. 10 июля "Эль Дефенсор де Гранада", редактором которой был Константино Руис Карнеро, большой друг Федерико, сообщала:
          "В Гранаду приехал на летний сезон вместе со своей семьей наш дорогой друг, владелец усадьбы дон Федерико Гарсиа Родригес" {"Defensor", 10 Julio, 1936, p. 1.}.
          Дон Федерико и его супруга приехали из Мадрида одни. Ни Франсиско, ни Исабель не было с ними. Франсиско получил пост секретаря посольства Испании в Каире, а младшая дочь после успешной сдачи экзаменов ожидала результатов конкурса на место преподавателя в среднем учебном заведении {Эти подробности любезно сообщила нам Исабель Гарсиа Лорка.}. Федерико, как мы уже писали, должен был приехать несколько дней спустя, 14 июля. В усадьбе ждали родителей их дочь Конча, жена Мануэля Фернандеса Монтесиноса, члена социалистической партии, ставшего алькальдом Гранады 10 июля, и трое внуков: Тика (Висента), Кончита и Маноло. Мануэль Фернандес Монтесинос был крайне занят в те дни и часто оставался в городе, ночуя в своей квартире на улице Сан-Антон, Э 29, что на углу Пуэнте-де-Кастаньеда.
          Приехав в Гранаду, Федерико остановился в родительской усадьбе как всегда в своей комнате на втором этаже. Мы располагаем лишь скупыми сведениями о его жизни в те шесть дней, что предшествовали мятежу гранадского гарнизона, но можно с уверенностью сказать, что он часто появлялся в городе и его видели многие люди. Как мы уже отметили, три гранадские газеты напечатали заметки о его приезде ("Эль Дефенсор де Гранада", "Эль Идеаль", "Нотисьеро Гранадино"), но, кроме того, Федерико часто встречали на улицах и в кафе.
          Мигель Серон вспоминал в 1966 г. свою встречу с поэтом в те дни:
          "Да, я видел один раз Федерико после его возвращения из Мадрида, как раз накануне мятежа. Мы случайно встретились на улице. К нам подошли какие-то девушки и попросили пожертвовать на МОПР. Федерико что-то дал им и сказал мне полушутя: "А что, Мигель, не съездить ли нам в Россию?" Больше я его не видел" {Свидетельство Мигеля Серона. Гранада, 1966.}.
          18 июля - День святого Федерико*, и его всегда особо шумно и радостно отмечали в усадьбе Сан-Висенте: именины отца и старшего сына совпадали. Однако в тот год особых празднеств не устраивали. Как раз за день до этого начался мятеж, а утром 18 июля Франко через радиостанции Канарских островов и Испанского Марокко объявил о начале Национального Движения и призвал всех "испанцев-патриотов" сотрудничать с ним. Вновь Испанию собирались "спасать" военные.
          Во вторник 20 июля, в первый день мятежа в Гранаде, Мануэль Фернандес Монтесинос был арестован в своем кабинете; алькальда сразу отправили в тюрьму. Началось шествие семьи на Голгофу.
          Мы располагаем очень скудной достоверной информацией о том, что происходило в усадьбе Сан-Висенте после 20 июля. По всей видимости, тогда, да и после, никто из членов семьи не записывал дат, имен и разговоров. Сам Федерико не оставил никаких заметок о тех днях. Волнение и страшная тревога в связи с происходившими событиями не располагали к тому, чтобы писать. Со временем воспоминания Кончи и ее родителей, переданные другим членам семьи, тускнели, а детали стирались. Несмотря на это, благодаря сообщениям ряда свидетелей представляется возможным восстановить некоторые решающие моменты драмы, пережитой обитателями Сан-Висенте после мятежа.
          Во-первых, у нас есть свидетельство Анхелины Кордобилья Гонсалес - няни в семье Фернандес Монтесинос. Во время репрессий, последовавших за военным мятежом, она вместе со всеми находилась в усадьбе.
          Когда мы познакомились с Анхелиной в августе 1966 г., ей было уже восемьдесят лет. Она довольно хорошо сохранилась физически, с возрастом ей не изменили ни ум, ни память; и это хорошо видно, если сравнить ее рассказы с воспоминаниями других свидетелей. Поначалу она боялась говорить с нами о гибели Лорки, но потом, переборов страх, Анхелина разговорилась и долго делилась воспоминаниями о случившемся сначала в усадьбе, а затем в Гранаде. Во время интервью с ней рядом сидела ее дочь, подбадривавшая ее и принимавшая активное участие в разговоре. Разговор был записан на магнитофон.
          Анхелина начала с того, какой страх охватывал Федерико, когда по утрам республиканцы бомбили Гранаду:
          "Анхелина: Вообще сеньорито Федерико был пуглив, как заяц.
          Дочь: Он был не храброго десятка.
          Анхелина: И верно, не храброго десятка. Страх его брал. Зато знал он всего много. Когда начались избиения и расстрелы, он все нас спрашивал: "А если меня убьют, вы сильно будете плакать?" Я ему говорила: "Да ладно, будет вам, что вы заладили одно и то же".
          Мы: "Если меня убьют, вы сильно будете плакать" - так он говорил?
          Анхелина: Да, будем ли мы убиваться по нему.
          Дочь: Он был очень добрый человек.
          Анхелина: Да, он был очень добрый человек. С ним было как у Христа за пазухой. Когда начинались бомбежки, еще было темно, сеньорита Конча и я спускались вниз и прятались под роялем.
          Дочь: Они прятались под роялем.
          Анхелина: Когда мы слышали, что приближались аэропланы, мы залезали под рояль. А он, бедняга, надев домашний халат, спускался и говорил: "Анхелина, я боюсь; я спрячусь с вами, а то мне очень страшно" - и прятался вместе с нами".
          9 августа 1936 г. в усадьбе Сан-Висенте состоялась короткая встреча Федерико с Альфредо Родригесом Оргасом. Родригес Оргас, мадридец по рождению, был муниципальным архитектором в Гранаде незадолго до начала мятежа. 20 июля, узнав о том, как развиваются события, он направился в алькальдию, чтобы повидать своего друга Мануэля Фернандеса Монтесиноса и предложить ему свою помощь. Фернандес Монтесинос, веривший еще в лояльность гранадского гарнизона, ответил, что пока его помощь не нужна. Случайно Родригес Оргас вышел через задний ход здания и только потом узнал, что как раз в эту же минуту вооруженный отряд во главе с офицером входил через главный подъезд.
          Опасаясь за свою жизнь, Родригес Оргас несколько дней скрывался у себя дома, а потом у Сальвадора Вилы, ректора Гранадского университета (франкисты позже схватили его в Саламанке, перевезли в Гранаду и расстреляли). Родригес Оргас по наивности решил, что безопасней будет отправиться к гражданскому губернатору. Он вышел из своего убежища и взял такси, собираясь ехать на улицу Дукеса. К счастью для него, таксист рассказал, что мятежники начали расстреливать многих левых - врачей, адвокатов, членов муниципального совета и т. д., - и отговорил его от встречи с Вальдесом. Тогда Оргас решил отправиться в усадьбу Сан-Висенте.
          Он прибыл туда, когда все садились обедать. Дон Федерико был любезен, как всегда, и сказал: "У нас тебе оставаться нельзя: здесь опасно". Он пообещал Оргасу, что той же ночью двое крестьян, его друзья, проводят его в Сьерра-Неваду, а оттуда переправят в республиканскую зону. Оргас с радостью согласился на это предложение дона Федерико.
          Гарсиа Лорка был настроен оптимистически. Он только что прослушал по радио речь Прието* и заверил Оргаса: "События развиваются быстро. Гранада окружена республиканцами, и мятеж будет скоро подавлен".
          Через несколько минут после появления Оргаса в усадьбе они увидели на дороге группу фалангистов. "Беги, Альфредо, они наверняка идут за тобой", - сказал Федерико. Оргаса не нужно было упрашивать, он мгновенно ретировался через задний двор усадьбы и спрятался метрах в ста от дома в кустарнике, где просидел до самой ночи. В усадьбу он не вернулся, а пошел через поле до Сантафе, потом - в Алама-де-Гранада и уже оттуда позже перебрался в Малагу и затем в Аликанте.
          Родригес Оргас убежден, что в тот момент Федерико не опасался за свою жизнь и даже не подозревал, что ему грозит опасность {Сеньор Родригес Оргас любезно сообщил нам эти подробности 9 октября 1978 г. в своем мадридском доме. Он заверил нас, что не разговаривал с Вила-Сан-Хуаном, который допускает неточности, рассказывая о его бегстве из Гранады (Vila-San-Juan. Op. cit., p. 101, Nota 19).}. Однако события того вечера в усадьбе (а их Оргас уже не видел) убедили Федерико, что ему грозит серьезная опасность.
          Мятежники, явившиеся тогда в усадьбу, искали не Родригеса Оргаса, а братьев управляющего Габриэля Перса.
          Исабель Рольдан, двоюродная сестра Федерико, жила недалеко от усадьбы Сан-Висенте и приходила туда каждый день. Хотя сама она не была в усадьбе в тот вечер, несколько часов спустя родственники рассказали ей о том, что произошло:
          "Это были люди из Пиноса {Т. е. из Пинос-Пуэнте.}. Среди них - один тип по кличке Боров, я не помню точно, как его звали. Он стал алькальдом в Пиносе: гнусная личность, убийца, первый алькальд, которого после мятежа там назначили. Ему покровительствовала семья Рольдан, удельные князьки из Вальдеррубио, мне они приходились двоюродными братьями.
          Старший Рольдан был адвокатом, его звали Орасио, он уже умер. Я не знаю, жив ли еще младший, Мигель. Боров пришел в усадьбу, был там и мой двоюродный брат Мигель, хотя я его не видела (я туда днем не заходила), но сестра Вале, которая его хорошо знала - они из одного селения, - видела его там. В усадьбу Мигель не вошел, не решился, остался поодаль, но сестра Вале его видела, а Вале - сестра Габриэля, управляющего домом. Имя Вале уменьшительное от Валерианы, кажется. А искали они брата Габриэля, потому что он - кстати, после он убежал в красную зону, а когда вернулся, с ним уже ничего не случилось, живой до сих пор, - потому что брат Габриэля, как говорят, был среди тех, кто убил шуринов Борова. А дело в том, что в Вальдеррубио (тогда селение называлось Аскероса) убили двух человек - шуринов Борова. Хотели прикончить самого Борова, но он забаррикадировался в своем доме, а его шурины возвращались с поля, и, когда появились на улице, их перестреляли. Бессмыслица совершенная, ведь погибли его шурины, а они, как говорят, были прекрасными людьми. Искали-то Борова, потому что он был убийцей, настоящим убийцей. Вообще-то он был жандармом, а покровительствовало ему семейство Рольдан.
          После убийства шуринов Борова - а среди стрелявших был брат Габриэля, который потом убежал, убежал в красную зону, и его не схватили, - они и пришли искать его в усадьбу, где находился Габриэль..." {Свидетельство Исабель Рольдан, записанное на магнитофон. Чинчон, 22 сентября 1978 г.}
          Рассказ Анхелины Кордобилья подтверждается и дополняется тем, что сообщила Исабель Рольдан. По свидетельству няни в семье Фернандеса Монтесиноса, люди, искавшие брата Габриэля, были не из самой Гранады, а из гранадской долины. Отметим также, что мать Габриэля, Исабель, в свое время была кормилицей главаря этой группы.
          "Они пришли за братом управляющего, за братом Габриэля. Они пришли за ним и перерыли весь дом. Один вроде был из Пиноса; нет, все они были из Пиноса. Потом они избили прикладами Исабель, мать Габриэля, и его самого. Их поставили на колени. Тогда они пошли в дом сеньориты Кончи, что стоял рядом. Вы не видели там большую террасу? Там стояла длинная скамья, а на ней горшки с цветами и всякое такое. Там все ели, ужинали. Они пришли и избили Габриэля. Потом избили мать, Исабель, и столкнули ее с лестницы, да и меня тоже избили. А потом нас поставили всех в ряд перед домом, чтобы убить. И тогда Исабель, их мать, говорит: "Послушай, ты хоть узнаешь меня, ведь я тебя выкормила". А он говорит: "Если ты меня выкормила и я вырос на твоем молоке, так тебе за это деньгами заплачено. Помучаешься у меня, я всех вас убью". Сеньорито Федерико они обозвали педерастом и наговорили ему всяких гадостей. Его тоже сбросили с лестницы и избили. Я слышала, как они обзывали его педиком. Старику отцу они ничего не сделали, только сыну".
          Мануэлю Фернандесу Монтесиносу Гарсиа, сыну Кончи Гарсиа Лорки и Мануэля Фернандеса Монтесиноса, было тогда четыре года. Мануэль, ставший в 1977 г. депутатом Испанской социалистической рабочей партии (ИСРП) от Гранады*, вспоминает, как издевались над Габриэлем в тот вечер:
          "Я прекрасно помню, что как-то после обеда, когда я спал наверху, меня разбудил шум подъехавшей к дому машины. В те времена это был редкий случай; я встал и стал смотреть через балконные жалюзи. Из машины, помню, вышли люди в форме. Они схватили управляющего Габриэля, привязали его к вишневому дереву (оно стояло там, где теперь растет пальма) и начали его пороть; до меня тогда не вполне доходило, что происходит. Помню также, хотя не знаю точно, было это в тот день или нет, что нас заставили спуститься вниз {Т. е. на нижний этаж, где состоялось и наше интервью и где сорок два года назад произошли эти страшные события.} и там начали толкать дедушку и еще одного человека, которого повалили на пол. Это мог быть только мой дядя, больше ведь никого не было. Потом, когда они собрались уходить, один из них, который был в форме, спросил деда: "А что, дон Федерико, не нальешь ли нам стаканчик вина?", а дед захлопнул дверь прямо перед его носом" {Мануэль Фернандес-Монтесинос, депутат от Гранады и племянник Лорки. "Еще остались люди, которые должны знать, что произошло с моим дядей". (Интервью Фернандеса-Монтесиноса с Эдуарде Кастро. - "El Pais Semanal", 30 julio 1978, p. 6-8).}.
          Анхелине, увидевшей, что "ее детям" (Тике, Маноло и Кончите Фернандес Монтесинос) грозит опасность, удалось скрыться вместе с ними во время суматохи через заднюю дверь и спрятаться в соседней усадьбе. Свидетельствует Исабель Рольдан:
          "Она схватила детей и увела их в дом Энкарниты. Энкарнита была тогда не замужем и жила одна. Ее усадьба стояла как раз за нашей. Фамилии ее я уже не помню. Вот Анхелина и скрылась в усадьбе Энкарниты, поскольку это было рядом, и забрала из дома детей. Зрелище ведь было ужасное".
          Рассказы Анхелины Кордобилья, Исабель Рольдан и Мануэля Фернандеса Монтесиноса Гарсиа документально подтверждаются заметкой, опубликованной в газете "Эль Идеаль". Среди сообщений об арестах в Гранаде есть и такое:
          "Задержан за предполагаемое укрывательство
          Вчера сержант жандармерии в отставке задержал Габриэля Переса Руиса в его квартире на улице Грасиа, в усадьбе дона Федерико Гросиа по подозрению в том, что он скрывает местонахождение своих братьев Хосе, Андреса и Антонио, обвиняемых в убийстве Хосе и Даниэля Линаресов, совершенном в одном из селений провинции 20 числа прошлого месяца. После допроса подозреваемый был освобожден" {"Ideal". 10 agosto 1936, p. 4.}.
          Анхелине приходит на память, будто кто-то звонил по телефону из соседнего дома (усадьбы Энкарниты) в штаб Фаланги в Гранаде, чтобы оттуда приехали в усадьбу Сан-Висенте и покончили с самоуправством бандитов, действовавших на свой страх и риск, и не дали им убить обитателей усадьбы. Однако звонить тогда никто не мог, так как, по словам Мануэля Фернандеса Монтесиноса-сына, в усадьбе Энкарниты никогда не было телефона, как, впрочем, не было телефонов и ни в одной из соседних. Во всяком случае, видимо, это событие зафиксировано в газете "Эль Идеаль", сообщавшей, что в усадьбе Гарсиа Лорки появился "сержант жандармерии в отставке", который допрашивал Габриэля Переса, а затем отпустил его на свободу. Нет, однако, уверенности именно в таком развитии событий и в том, просил ли кто-то о помощи или нет. К сожалению, частые набеги фашиствующих молодчиков в те дни в усадьбу и многочисленные обыски смешались в памяти свидетелей.
          Впрочем, заметка в газете "Эль Идеаль" дает нам очень ценный хронологический ориентир. Из нее мы с достоверностью узнаем, что 9 августа Лорка еще был в усадьбе, ибо в трех свидетельствах есть одно важное совпадение: в тот день, когда Габриэля избили и угрожали его жизни, Лорка тоже подвергся оскорблениям и угрозам. Газета также подтверждает, что люди, пришедшие в усадьбу, искали в первую очередь брата или братьев управляющего, а не Федерико.
          Но если в Гранаде и раньше было известно, что Лорка находится в усадьбе, то в ходе таких набегов со всей очевидностью подтвердилось его присутствие там. Конечно, люди, явившиеся из Вальдеррубио, не могли не знать Гарсиа Лорку. Семья владела землей в этом селении, расположенном всего в трех километрах от Фуэнте-Вакерос, и поэт когда-то там жил. Отставной жандарм и те, кто были с ним, тоже видели Лорку, хотя раньше они могли уже знать, что он в усадьбе.
          В 1967 г. Анхель Салданья, друг поэта и член городского совета Гранады в 1936 г. (он был независимый, не принадлежал ни к какой партии), сообщил нам, что как раз в те дни, о которых мы ведем рассказ, незадолго до исчезновения Федерико из усадьбы кто-то предупредил его, чтобы он и не думал заходить в Сан-Висенте, так как за домом ведется наблюдение. Салданья вспомнил также, что в то время настойчиво распространялись слухи, будто Лорка - "русский шпион" и у него в усадьбе спрятан ни больше ни меньше как радиопередатчик, с помощью которого он поддерживал связь с республиканцами.
          Здесь необходимо одно уточнение. Куффон уверяет, что в тот день, когда в Сан-Висенте искали братьев Габриэля, поэт получил письмо с угрозами {С. Couffon. Le crime a eu Lieu a Grenade. Op. cit., p. 90-91.}. Этот факт был повторен потом Шонбергом {J.-L. Schonberg. Federico Garcia Lorca. L'hommo-L'cevre, p. 1.}, а затем и другими исследователями и, таким образом, как бы приобрел в их глазах историческую достоверность. Каждый из них выдвигал собственные догадки по поводу содержания письма и личности отправителя. На самом же деле Исабель Рольдан, от которой получил все свои сведения Куффон, разъяснила нам, что такого письма никогда не существовало и французский исследователь либо плохо ее понял, либо сам придумал эту деталь. Так возник еще один миф - наряду со многими другими - вокруг обстоятельств гибели поэта.
          Столкнувшись с угрозами и оскорблениями, Федерико понял, что ему надо принимать какое-то решение. К кому обратиться? У кого из правых достаточно влияния, чтобы можно было попросить о защите и помощи? Где укрыться в конце концов? Тогда-то он, должно быть, вспомнил о молодом поэте Луисе Росалес, с которым они дружили с 1930 г. {См. важное интервью, записанное на магнитофон, Тико Медины с Луисом Росалесом: "Преддверие смерти Федерико Гарсиа Лорки". "Los domingos de ABC", Madrid, 20 agosto 1972, p. 17-20. В этом интервью Росалес говорит о своей первой встрече с Лоркой в усадьбе Сан-Висенте в 1930 г.}. Луис, конечно, мог дать ему полезный совет и даже взять под защиту. Разве не были его братья Хосе и Антонио Росалесы, которых Федерико тоже знал, активистами гранадской Фаланги?
          В тот же вечер Федерико пригласил к себе Луиса, который обещал немедленно прийти в усадьбу. Вскоре он приехал на казенной машине. Луис Росалес так рассказал нам о развитии событий:
          "Мне позвонили числа 5-го, кажется так, точно не помню, но позвонили, по-моему, 5 августа по телефону; звонил Федерико. Он сказал, что очень обеспокоен и чтобы я приехал к ним домой. Я отправился вместе с моим братом Херардо. Кажется, со мной поехал Херардо, не помню, вроде бы он; в общем, мы приехали, и Федерико мне все рассказал: к ним уже приходили дважды, то есть к ним в усадьбу уже два раза являлись люди, которые ему угрожали, даже били, перерыли все бумаги, всячески его оскорбляли.
          Тут надо было что-то придумывать; но никогда, никто и никогда из нас не мог подумать, что его убьют; не то мы бы предприняли что-нибудь, как-то иначе решили бы, как поступить, в общем, мы не думали, не верили, ни я, ни моя семья, а я меньше всех, да и вы бы, наверное, тоже никто не поверили бы, что его могут убить. Тогда мы хотели только оградить его от издевательств и оскорблений - таково было наше желание, единственное, что нам пришло в голову. Тогда семья собралась (об этом уже не раз писали), чтобы решить, что делать... Кажется, я теперь единственный, да, единственный свидетель этого семейного совета. Кончита умерла, умерли родители, а Федерико погиб. Остались только семейные предания, основанные на том, что рассказала в свое время Кончита.
          В тот день многое говорилось, обсуждались разные возможности, как поступить Федерико; я сказал, что в полном его распоряжении и готов согласиться с любым решением, которое они сочтут подходящим. Обсуждали разные предложения, в том числе и о том, чтобы переправить Федерико в красную зону. Мне было относительно легко сделать это, я уже делал это и раньше; да, знаете ли, в пределах моих: возможностей - хотя, в общем-то, ничего особенного я сделать не мог, так как в Гранаде меня уже забыли, - вот, в пределах моих возможностей, кое-что все же удавалось сделать, и некоторым людям я сумел помочь...
          Было предложено три решения, каждое из которых отклонялось по разным причинам. Первое - переправить его в красную зону; я мог бы легко, действительно легко, сделать это. Других ведь удавалось переправить, да и оттуда я, наоборот, в Гранаду приводил; это было не так уж сложно. Второе - отвести его к дону Мануэлю де Фалья*, но эта идея отпала сразу: у Федерико были с ним какие-то неприятности на литературной почве и ему казалось неудобным беспокоить дона Мануэля, поэтому он решил отправиться ко мне домой {Согласно Росалесу, речь идет, по-видимому, об "Оде Святому Таинству", не очень ортодоксальной по своему содержанию поэме, которую Федерико посвятил истому католику Фалья.}.
          Так и сделали. В тот же день, в тот самый день он пришел ко мне домой, а пробыл Федерико у меня дней восемь" {Свидетельство Луиса Росалеса, записанное на магнитофон, Серседилья, 2 сентября 1966 г.}.
          Нагрянув в очередной раз в усадьбу, враги поэта поняли, что Лорка исчез. Они обыскали весь дом, переворошили бумаги в поисках компрометирующих документов и даже залезли внутрь рояля, надеясь обнаружить там подпольный радиопередатчик, о котором столько говорилось {Свидетельство Анхелины Кордобилья. Посмотрим, что говорит по этому поводу Франсиско Гарсиа Лорка: "Не хватает последних страниц рукописи "Злые чары бабочки". Это не удивительно (кстати, по той же причине нет других рукописей или они неполны), потому что после убийства Федерико Гарсиа Лорки за его бумагами началась настоящая охота со стороны мятежных властей Гранады. Их тщательно прятали, меняя все время место, и однажды их засунули в стог сена" (введение к книге: Federico Garcia Lorca. Five Plays. Comedies and Tragicomedies. Seeker and Warburg. Londres, 1965, p. 10-11, перевод с английского).}.
          Через месяц с небольшим после этих событий в Мадриде была опубликована статья о гибели поэта за подписью Антонио де ла Вилья. Она проливает дополнительный свет на события, связанные с обыском. Автору удалось получить информацию от Мануэля Субира, служащего в финансовом управлении Гранады, который сумел скрыться из города и добраться до Барселоны. Согласно Субира, об аресте Гарсиа Лорки было что-то сказано по радио Гранады (нам не удалось этого проверить), причем в передаче говорилось о компрометирующих документах, которые якобы были найдены в усадьбе. Сообщение это могло показаться правдоподобным, да и то лишь отчасти.
          То же радио Гранады на следующий день передало, что в доме Гарсиа Лорки был произведен обыск и обнаружены убедительные доказательства того, что он был агентом, обеспечивавшим связь между повстанцами Гранады (речь идет о рабочих, не пожелавших терпеть милитаристское ярмо) и правительством Мадрида.
          "Письма Маргариты Ксиргу, Фернандо де лос Риоса и Марселино Доминго, - говорилось в радиопередаче, - ясно показывают, что Гарсиа Лорка отказался от литературной поездки в Мехико, чтобы поставить себя на службу революции в Испании".
          Вскоре после этой передачи в Гранаде распространились слухи, что Гарсиа Лорка был задержан в собственном доме двадцатью фалангистами - в городе назывались имена тех, кто был при его аресте, - но, как говорилось, вместо того, чтобы передать поэта властям для последующего суда, его отвезли за город и расстреляли вместе с другими несчастными, приговоренными накануне.
          Утверждалось, что фалангисты увели Гарсиа Лорку, но забыли на его рабочем столе "компрометирующие" письма.
          Однако письмо Фернандо де лос Риоса содержало наряду с благодарностью за посылку какой-то книги лишь соображения по поводу новой ориентации театра Университетской федерации студентов "Ла Баррака", которым руководил Гарсиа Лорка.
          В письме Марселино Доминго Лорка приглашался в Министерство народного просвещения, где ему хотели поручить руководство Национальным театром; автор "Цыганского романсеро" отказался от этой должности.
          В письме из Мексики Маргарита Ксиргу убедительно просила поэта приехать на премьеру его пьесы "Йерма" и самому услышать бурные овации мексиканской публики. Ксиргу выслала Гарсиа Лорке денежный перевод на поездку, который он вернул ей через тот же банк {Антонио де ла Вилья: "Беженец из Гранады рассказывает о расстреле Гарсиа Лорки". - "Estampa", Madrid, 26 septiembre 1936.}.
          Судя по всему, упомянутые письма действительно существовали. Так, кроме того, что у поэта были дружеские отношения с Фернандо де лос Риосом (не только личные, но и семейные), известно, например, что Лорка еще в 1931 г. послал ему экземпляр "Стихов о канте хондо" с теплым посвящением {"Моему дорогому учителю дону Фернандо. Горячо обнимаю, всегда Ваш. Федерико. 1921-1931". Марио Фернандес дает факсимиле посвящения в специальном номере журнала "Trece de Nieve", 2а epoca, Э1-2 (diciembre 1976), р. 15.}.
          То, что говорится о письме Маргариты Ксиргу, тоже вполне достоверно. Оно, как мы видим, касалось поездки поэта в Мехико, про которую говорил сам Лорка в "Ла Воc" {"La Voz", O. C. 11, р. 1017.}. Нет причин ставить под сомнение и существование письма Марселино Доминго, как и тот факт, что поэт отказался от его предложения, ибо в конце жизни был занят почти исключительно собственным творчеством.
          Несколько раз были произведены обыски также в соседней усадьбе Тамарит, принадлежавшей дяде поэта - Франсиско Гарсиа Родригесу. Федерико очень любил эту усадьбу и не раз говорил своей двоюродной сестре Клотильде Гарсиа Пикосси, дочери дяди Франсиско, с которой был дружен, что их дом ему нравится не меньше, чем Сан-Висенте. Эта усадьба упоминается в его книге стихов "Диван Тамарита":
         
          В Тамарите - сады и своры,
          и собаки свинцовой масти
          ждут, когда опустеют ветви,
          ждут, когда их сорвет ненастье {*}.
         
          {* Перевод А. Гелескула. Цит. по: Федерико Гарсиа Лорка. Избранные произведения. М., т. 2, с. 73.}
         
          Клотильде Гарсиа, нынешняя хозяйка усадьбы Тамарит, так рассказывала нам об обысках:
          "Нас обложили со всех сторон. Передышка наступала только ночью. Напротив было гумно, и ночью мы там прятались. Кукуруза и табак были высокие, вот они и боялись приходить: вдруг кто-нибудь спрячется там и будет стрелять в них. Ночью они не приходили, только днем. Они приходили днем много раз, все обыскивали, они хотели найти здесь Федерико.
          Но Федерико сюда так и не пришел, хотя мой дядя хотел, чтобы он пришел к нам, я ему сказала: "Дядя Федерико, ему и в моем доме будет так же опасно, как и в твоем, и твой дом обыскивают, и мой тоже, не посылай его к нам". Искали ведь его повсюду, и у нас тоже искали его не раз. Все время расспрашивали о нем, прямо замучили вопросами.
          Один из обысков был совершенно кошмарным. Ну прямо удивительно. У нас в доме стояли большие глиняные кувшины, потому что с питьевой водой в те времена было туговато; это сейчас водопровод есть, давно провели. Так вот, в доме стояли кувшины, полные воды, которую мы носили ведрами и наполняли эти кувшины до краев. Так они даже в кувшины влезли! Да неужто Федерико мог там прятаться?! Это же надо, даже в кувшины лазили. Как мог там прятаться Федерико?
          Они вели себя в доме словно хозяева. У нас была терраса (это сейчас ее нет, столько страху мы на ней пережили, что закрыли ее стенкой). Они поднимались туда или просто на крышу и все ждали, выйдет ли кто-нибудь, чтобы подстрелить его, так, на, на всякий случай. Здесь у меня был брат, но они его не заметили. Я уже говорила, что табак рос высокий, и, когда с плоской крыши мы видели, как приближаются несколько машин с фалангистами, мужчины прятались в табаке, а мы оставались дома; женщинам приходилось иметь с ними дело. Они приезжали на машинах, поднимая тучи пыли; конечно, пыли тогда было куда больше, чем теперь, сейчас ведь и машин здесь меньше ездит. Когда мы видели столб этой пыли, душа у нас начинала уходить в пятки.
          У нас они никого не тронули. Моей сестре сказали, что приезжал капитан Рохас. Он нацелился на нее, а моя сестра клялась: "Его здесь нет! Нет здесь Федерико!" Капитан Рохас из Касас-Вьехас. Нам сказали, что это был капитан Рохас. Мы-то его не знали, нам только сказали: "В ваш дом приходил капитан Рохас" {Мы уже говорили в главе о репрессиях в Гранаде о том, что капитана Рохаса назначили начальником военных формирований Фаланги в провинции Гранада вскоре после войны.}.
          Моя сестра все твердила: "Нет его здесь! Нет его здесь! Проходите, проходите, нет его здесь!" Она все хотела рукой открыть дверь и приговаривала: "Нет его тут! Проходите, пожалуйста! Если хотите, проходите, пожалуйста!" Они проходили и начинали обыск. Мой брат собирался вскоре жениться и привез с Канарских островов все к свадьбе. Они никак не могли открыть чемоданы, замки были надежные, и тогда они распороли кожу штыками. Да что ж они думали: в чемоданах они найдут Федерико, что ли?! Вспороли штыками чемоданы, все попортили. Все новое, с иголочки, все, что он привез, чтобы жениться, побросали на пол" {Свидетельство Клотильде Гарсиа Пикосси, записанное на магнитофон. Усадьба Тамарит, Гранада, 17 августа 1978 г.}.
          Как же враги напали на след Лорки? Конкретных данных на этот счет мало, но, вне всякого сомнения, сыграло роль то, что семье угрожали, стараясь выведать правду. По мнению Анхелины, "виновата была" Конча, сестра Федерико (хотя ее виновность, по правде сказать, нельзя даже всерьез рассматривать).
          "Анхелина: Видите ли, виновата была сестра. Сеньор, который увел сеньорита Федерико, сказал сестре, чтобы она ничего не говорила; если будут спрашивать, где он, то сказать, что просто сбежал. В те времена много людей убегало, и оказывались они кто где, верно? Вот он и говорит: "Даже если отцу станут грозить смертью - ничего не говори; не знаешь, и все тут".
          Мы: Росалес. Это был поэт Росалес?
          Дочь: Точно. Он и сказал Конче: "Смотри, даже если они пригрозят убить отца, ты не обращай внимания и ни за что не говори, где находится брат"".
          Несколько дней спустя после бегства Федерико к Росалесам в усадьбу заявилась целая группа. На сей раз они пришли за Федерико. Не найдя его, они решили забрать отца, дона Федерико, который отказывался им сказать, где сын. Бедная Конча находилась в ужасном состоянии, и Луис Росалес это предвидел: видимо, он имел в виду, что не только она, а любой другой член семьи будет в таком же состоянии. Вот что рассказывает Исабель Рольдан:
          "И тогда, когда они после обыска решили увезти моего дядю на машине, а он все молчал про Федерико, тогда Конча, видя это, сказала: "Ладно, он там-то и там-то". Это сказала Конча, потому что ее отца уже увозили. Меня при этом не было, но Никита была, она-то мне и рассказала, моя двоюродная сестра Паки-та, сестра Клотильде" {То есть Пакита Гарсиа Гонсалес. Свидетельство Исабель Рольдан, записанное на магнитофон. Чинчон, 22 сентября 1978 г.}.
          Луис Росалес подтвердил нам, что у семьи не было иного выхода, кроме как сказать правду:
          "Они пришли в дом арестовать его и, не найдя, потребовали объяснений. Семья заявила им, что он у меня, дом мой, мол, всем известный; что он не убежал, что он гостит в нашем доме. Сказали еще, что я очень известный человек".
          Мы: У них не было другого выхода.
          Луис Росалес: Вот именно. Другого выхода не было. Но никто не думал о том, чем все могло кончиться {Свидетельство Луиса Росалеса, записанное нами на магнитофон, Серседилья, 2 сентября 1966 г.}.
          Куффон {С. Couffon. Op. cit., p. 101-103.} и затем Шонберг {J.-L. Schonberg. Op. cit., p. 110.} писали, что во главе группы, прибывшей в усадьбу за Федерико, был Рамон Руис Алонсо. К тому же мнению склоняется Луис Росалес:
          "В последний раз за ним явился Руис Алонсо. Это я доподлинно знаю. Он в третий раз пришел в усадьбу, чтобы арестовать его. Все было продумано. Руис Алонсо сказал: "Разве вам не говорили, что ваш родственник как бы под домашним арестом и не должен покидать своего дома?" Именно Руис Алонсо тогда начал угрожать, и Кончита сказала: "Ладно, но он не убежал, он гостит в доме своего близкого друга, Луиса Росалеса..." Она так сказала, чтобы тот не подумал, будто Федерико скрылся, поселившись у нас. Так что можно точно сказать, что в последний раз в усадьбу его приходил арестовывать Руис Алонсо {Свидетельство Луиса Росалеса, записанное на магнитофон. Серседилья, 2 сентября 1966 г.}.
          Для нас, однако, этот факт не столь очевиден, как для Луиса Росалеса, поскольку нам не удалось найти ни одного доказательства, что именно Руис Алонсо приходил в усадьбу Сан-Висенте. Более того, никто из родственников поэта никогда не называл имени бывшего депутата СЭДА в связи с набегами, о которых выше говорилось, а забыть такой факт было бы трудно, если бы он лично появился в усадьбе. Надо учесть, что Руис Алонсо был хорошо известен в Гранаде. Мы полагаем также, что Конча Гарсиа Лорка, которая через своего мужа наверняка была в курсе политической жизни Гранады, должна была знать, кто такой Руис Алонсо (депутат от Гранады с 1933 по 1936 г.), и, возможно, знала его и в лицо. Кроме того, сам Руис Алонсо был не из тех, кто любит оставаться в тени, и, без всякого сомнения, он бы заявил о себе {В тот единственный, как мы думаем, раз, когда Конча говорила о гибели брата с представителями печати, она не упомянула Руиса Алонсо (Франко Пиерини. Встреча в Сполетто с сестрой Федерико. Кончита Гарсиа Лорка впервые рассказала, что произошло, когда семье сообщили: "Его увели", "L'Europeo", 17 Julio 1960).}.
          Поэтому присутствие бывшего депутата СЭДА в усадьбе Сан-Висенте нам не кажется столь уж очевидным. Единственное, о чем можно говорить с уверенностью, так это о том, что Федерико упорно разыскивали еще до того, как его взяли в доме семьи Росалес. Этот факт очень важно не забывать.
         
         

    ГЛАВА ДЕВЯТАЯ


          ГАРСИА ЛОРКА В СЕМЬЕ РОСАЛЕС
         
          Семья Росалес занимала просторный дом на улице Ангуло Э 1, всего метрах в трехстах от управления гражданского губернатора. Вот как близко находился Федерико от неумолимого майора Вальдеса!
          Мигель Росалес Вальесильос, отец Луиса, владел магазином "Ла Эсперанса", фасад которого выходил на оживленную площадь Биб-Рамбла. Человек он был состоятельный, щедрый и либеральный, весьма уважаемый в торговых кругах города. По свидетельству Луиса Росалеса, в политике его отец был "либеральным консерватором" и решительным противником Фаланги в отличие от матери, Эсперансы Камачо, которая сочувствовала взглядам своих сыновей Антонио и Хосе; перед мятежом она помогала им, в частности тем, что шила форму и знаки различия {Свидетельство Луиса Росалеса, записанное на магнитофон. Мадрид, 6 октября 1978 г.}.
          Из пяти сыновей Мигеля и Эсперансы Росалес каждый отличался ярко выраженной индивидуальностью. Как в политике, так и во всех иных вопросах они были очень разные.
          Младший сын Херардо (1918-1968) имел артистические склонности и стал весьма своеобразным художником и поэтом. Он никогда не был фалангистом и, когда началась война, пошел в армию. Когда в 1965 г. мы познакомились с Херардо, за несколько лет до его кончины, он был судьей.
          Луис (родился в 1910 г.), друг Федерико, опубликовал интересное эссе о "Цыганском романсеро" в "Крус и Райя", журнале Хосе Бергамина, в мае 1934 г. {Luis Resales. La Andalucia del llanto (al margen del Romancero gitano). "Cruz у Raya", Madrid (mayo 1934), p. 39-70.} Талантливый поэт, он издал первую книгу стихов "Апрель" в 1935 г. {Опубликовано Хосе Бергамином. - Ediciones del Arbol "Cruz у Raya", Madrid.}, и его сразу же признали зачинателем нового течения в поэзии. Третье стихотворение в этой книге "Живая память" было снабжено эпиграфом - строчками Федерико ("Любовь, любовь... как болят мои раны") из пьесы "Любовь дона Перлимплина" (1931 г.).
          Луис очень дружил со своим младшим братом Херардо, тоже поэтом, который был ему ближе, чем другие братья. Их обоих мало интересовала политика. Под давлением обстоятельств Луис вступил в Фалангу вечером 20 июля 1936 г. и вместе с Нарсисо Пералесом участвовал в захвате радиостанции Гранады. В первые дни войны ему было поручено организовать казарму для фалангистов рядом с древним монастырем Сан-Херонимо, потом его отправили на фронт. Незадолго до гибели Федерико он был назначен начальником военного района Мотриль {Свидетельство Луиса Росалеса, записанное на магнитофон. Мадрид, 22 октября 1978 г.}.
          Хосе (1911-1978), Антонио (1908-1957) и Мигель (1904-1976) Росалесы не разделяли артистических увлечений Херардо и Луиса, что, впрочем, не мешало им быть приличными импровизаторами и время от времени сочинять задорные андалусские куплеты. Все трое любили ночную жизнь, вино, песни, женщин и были яростными противниками Республики. Хосе и Антонио, как мы уже отмечали, вступили в Фалангу до мятежа (т. е. они были ветеранами-"старорубашечниками") и играли видную роль в заговоре против Республики. У обоих были трения с властями при республиканском строе, а Хосе даже провел некоторое время в тюрьме {Свидетельство Хосе Росалеса. Гранада, 1966 г.}.
          Хосе Росалес, широко известный в Гранаде под кличкой Пепиники*, был наделен неотразимым обаянием, прославился бесконечными похождениями и розыгрышами. До конца жизни он сохранил верность идеалам старой довоенной Фаланги*, и, когда мы его видели в Гранаде всего за два дня до кончины, он с прежним пылом читал и обсуждал книгу Педро Фариаса Гарсиа "Основные идеи Хосе Антонио" {Опубликовано в Барселоне в 1977 г.}.
          Об Антонио Росалесе, по кличке Альбинос, в Гранаде вспоминают как о фанатичном фалангисте. Ходили даже слухи, что он принадлежал к "черному эскадрону". Мы убеждены, что это ложные обвинения. Свидетельствует Луис Росалес:
          "Мой брат Антонио действительно был фанатичным фалангистом, но фалангистом идейным, на манер Нарсисо Пералеса, близким другом которого он был. Идейным, а потому - не убийцей. Мой брат никогда не принимал участия в подобных делах, он даже не заходил в управление гражданского губернатора, где все это произошло" {Свидетельство Луиса Росалеса, записанное на магнитофон. Мадрид, 22 октября 1978 г.}.
          Мигель Росалес, старший брат, не был фалангистом до мятежа, тогда он скорее придерживался, как сказал нам Луис, монархических настроений. Во время наших бесед с Мигелем в 1965 и 1966 гг. тот заверял нас, что принимал участие в событиях 20 июля 1936 г. и в связи с этим сообщил: "Многие "старорубашечники" из Фаланги дрейфили тогда нос высунуть на улицу, а я, хотя в нее только что вступил, не боялся". Однако Луис Росалес настаивает на том, что его брат Мигель придумывает все это; по его мнению, Мигель вступил в Фалангу некоторое время спустя после начала мятежа. Ироничному и грубоватому выдумщику Мигелю наверняка нравилось дурачить иностранных почитателей Лорки смесью былей и небылиц.
          Сегодня из пяти братьев Росалес, о которых столько, и часто весьма неудачно, написано в книгах и статьях, посвященных гибели Лорки, жив только Луис. Нам повезло и в том, что удалось записать крайне важное свидетельство сестры Луиса, Эсперансы, с которой Лорка больше всего общался в последние дни своей жизни.
          Луис и Эсперанса Росалес подробно описали нам дом на улице Ангуло Э 1, последнее убежище затравленного поэта. Дом теперь не принадлежит семье, а после войны подвергался многим перестройкам {См. упоминание о родном доме, сделанное Луисом Росалесом в его книге "Еl contenido del corazon", Ediciones Cultura Hispanica, Madrid, 1969.}.
          В 1936 г. это был большой трехэтажный дом типично гранадского стиля. Нижний этаж был очень просторный; "патио" (дворик) был окружен изящными колоннами; в центре его - фонтан; широкая мраморная лестница вела на второй этаж, где было много комнат, в них размещалась семья в жаркие летние дни; были также комнаты для прислуги и библиотека Луиса.
          Третий этаж дома, где жила Луиса Камачо (тетя Луиса, сестра сеньоры Росалес) и где поселился Федерико, был совершенно отделен от остальной части дома. Вот что говорит Луис Росалес:
          "Второй и третий этажи совсем не сообщались; каждый был выстроен с отдельным входом. На третий этаж вела особая боковая лестница, так что комната, в которой жил Федерико, была изолирована от остальной части дома. Правда, внутри дома существовал ход на третий этаж, но дверь на лестницу, ведущую наверх, отпиралась только с нашей стороны. Третий этаж представлял собой как бы отдельную квартиру со своим входом и выходом. Туда можно было попасть прямо с улицы, так что Федерико жил совершенно особняком" {Свидетельство Луиса Росалеса, записанное на магнитофон. Мадрид, 22 октября 1978 г.}.
          В 1936 г. над третьим этажом, на котором жила тетя Луиса, была плоская крыша; несколько лет назад над ней построили новый этаж. Исчезли боковая дверь, которая вела в комнату тети Луисы, а также окно библиотеки Луиса. На их месте теперь металлическая дверь гаража.
          Когда Федерико появился в доме семьи Росалес, он был напуган и очень нервничал, но постепенно, как рассказала нам Эсперанса Росалес, пришел в себя и успокоился. Три женщины в доме (донья Эсперанса Камачо, ее дочь, которую звали так же, и Луиса Камачо) обожали Федерико, понимали его страх и всячески старались его развлечь. Так же вели себя по отношению к нему две служанки семьи Росалес: старушка кухарка и кривая на один глаз, угрюмая девочка по имени Василиса. Когда над Гранадой появлялись республиканские самолеты, Федерико и женщины прятались на первом этаже, в зале, где в больших кувшинах хранилась вода. Федерико окрестил этот зал "бомбарий" и шутил, заверяя женщин, что ни одна бомба не может упасть на такой гостеприимный дом {Свидетельство Эсперансы Росалес, записанное на магнитофон. Мадрид, 7 ноября 1978 г. Все, что приводится нами в дальнейшем, мы получили от Эсперансы Росалес во время этого интервью.}.
          Важно подчеркнуть, что в те времена мужчины, обитатели дома, почти постоянно отсутствовали. Мигель и Хосе, будучи женатыми, имели свои собственные квартиры и даже до мятежа редко появлялись на улице Ангуло. Херардо, Луис и Антонио "теоретически" жили в отчем доме, но в первые недели войны лишь изредка забегали к родителям, только чтобы отоспаться. Луис рассказал нам, что за первые две недели после мятежа он ни разу не побывал дома. Что касается отца, дона Мигеля Росалеса, то дважды в день, утром и днем, он уходил в магазин.
          Естественно поэтому, что Федерико мало виделся с мужской частью семьи. Время было неспокойное, шла война, повсюду царили неуверенность и неразбериха, и братья не могли часто видеться с поэтом. Наивно думать (и следует признать, что в предыдущей книге мы сделали эту ошибку), будто Федерико "обедал в кругу семьи", словно в те дни в Гранаде не происходило ничего особенного. Вот что рассказывает Луис Росалес:
          "На третьем этаже жил только он, тетя Луиса, и часто там бывала моя сестра Эсперанса. Ел он там же и никогда не спускался к нам на первый этаж, в нашу часть дома. Третий этаж ведь был полностью изолирован. Федерико никогда не видел вооруженных людей, никогда. Неверно, что он обедал с нами. Нас просто никогда не было дома. Не такие были времена, чтобы сидеть дома и играть в шахматы! Не обедал он и с моим отцом: ну может быть, как-то раз и пообедал, так как отец очень был расположен к нему, или по какой-то другой причине, но в те дни отца днем никогда не было дома. Федерико все это время жил наверху" {Свидетельство Луиса Росалеса, записанное на магнитофон. Мадрид, 22 октября 1978 г.}.
          Если Луис приходил домой, как правило, поздно вечером, он тотчас поднимался наверх к своему другу:
          "Дома я появлялся поздно вечером. Первым делом я шел наверх поговорить с Федерико. Но никогда при этом не было ни одного из моих братьев: ни Пепе, ни Херардо не приходили. Мы много говорили с ним наедине. Если бы он захотел увидеть кого-либо из моих братьев, они наверняка бы пришли. Позови он Пепе, тот, конечно бы, пришел с ним побеседовать, это точно. Но я хочу сказать, что обычно Федерико ни с кем не виделся - ни с кем, кроме моей сестры Эсперансы и меня; он никого не видел. Я снова повторяю, что второй и третий этажи были отделены друг от друга, и, когда в дом к нам приходили такие люди, как Сесилио Сирре и Хосе Диас Ила, Федерико даже не знал об этом" {Свидетельство Луиса Росалеса. Мадрид, 29 октября 1978 г.}.
          Знал ли при этом поэт, что дон Мигель Росалес прятал в своем доме не только его, но и других "красных", которых преследовали обезумевшие от ярости Вальдес и его сообщники? Наверняка знал, как бы изолированно он ни жил наверху у тети Луисы. Об этом едва ли могла промолчать и Эсперанса. Поскольку дело доходило до того, что о доне Мигеле были распущены слухи, будто он выдал своего гостя Федерико {Как, например, в книге: Max Aub. La gallina ciega. Mexico, 1971, p. 243-246. Автор вкладывает в уста Франсиско Гарсиа Лорки слова о доносе дона Мигеля. Франсиско Гарсия Лорка тут же отказался от приписываемого ему обвинения.}, мы хотим со всей категоричностью подчеркнуть, что Росалес-старший рисковал своей жизнью и состоянием, укрывая не только Федерико, но и многих других людей. Не надо забывать, что в первые же дни мятежа было опубликовано предупреждение, в котором говорилось: всякий, кто попытается спрятать в своем доме "красного", будет расстрелян. Известны несколько случаев, когда позволившие себе смелость не посчитаться с этим предупреждением поплатились за это жизнью. Поэтому мужество и подлинное великодушие дона Мигеля Росалеса неоспоримы и достойны глубокого уважения. Луис никогда не стремился подчеркивать особые заслуги своей семьи в спасении стольких людей. Он сказал нам:
          "В доме моего отца и с его ведома (не мог же я делать что-то в отчем доме без его ведома, это естественно, не так ли?) скрывался не один Федерико. Там прятались многие, и не три, не четыре, не пять, не шесть человек; бывали вечера в моем доме, особенно в первое время, когда сразу собиралось больше пяти человек. Таких вечеров было много, особенно поначалу, когда приходилось кого-то прятать, именно вначале. Первые пятнадцать вечеров в доме всегда кто-то скрывался" {Свидетельство Луиса Росалеса, записанное на магнитофон. Мадрид, 22 октября 1978 г.}.
          Как-то вечером к Росалесам пришел их родственник, фалангист Антонио Лопес Фонт. Эсперанса Росалес рассказала, что во время ужина Лопес Фонт между прочим заявил им: "Сегодня ночью идем на облаву". Когда присутствующие спросили его, кого собираются брать, Лопес Фонт объяснил, что ищут трех "красных", на которых поступил донос, будто у них "подпольное радио" и они слушают республиканцев. Искали Мануэля Лопеса Бануса (друга Федерико, сотрудничавшего в 1928 г. в гранадском журнале "Гальо"), Мануэля Контрераса Чена и Эдуарде Руиса Чена. Лопес Фонт не знал, что все трое были друзьями Луиса Росалеса. Совершенно спокойно извинившись ("Очень жаль, отец, но мне надо идти, меня ждут в казарме"), он встал из-за стола, не кончив ужина, и бросился сразу предупредить людей об опасности: все трое провели ту ночь в доме на улице Ангуло.
          Может возникнуть вопрос: а не придумали ли это Луис и Эсперанса Росалес? Отнюдь нет. Мы беседовали с Мануэлем Контрерас Чена, человеком левых убеждений, и он уверил нас, что обязан жизнью именно благородству и мужеству семьи Росалес, потому что другие его знакомые из правых кругов отказались скрыть его у себя. Рассказы Эсперансы Росалес и Мануэля Контрераса Чены, хотя мы слушали их в разное время независимо один от другого, очень схожи и совпадают даже в деталях {Свидетельство Мануэля Контрераса Чена. Мадрид, 26 октября 1978 г.}.
          Росалесы укрывали также молодого преподавателя, у которого учился Херардо Росалес; он провел у них дома две или три недели. Но его (как и Эдуарде Руиса Чена) враги арестовали в другом месте и убили {Свидетельство Луиса и Эсперансы Росалес, записанное на магнитофон. Мадрид, 7 ноября 1978 г.}.
          Федерико проводил день, распевая народные песни и подыгрывая себе на стареньком "Плейеле", стоявшем у тети Луисы; он рассказывал ей и Эсперансе истории, связанные с его пребыванием в Нью-Йорке, на Кубе и в Буэнос-Айресе, просматривал газеты, читал Гонсало де Берсео и писал. Херардо Росалес рассказывал нам в 1966 г. о том удивительном впечатлении, которое произвели на него тягучие александрийские стихи Берсео в исполнении Федерико; тетя Луиса сообщила Клоду Куффону, что поэт читал наизусть "Чудеса Богоматери" {С. Couffon. Op. cit., p. 99. На этой же странице автор говорит, что Федерико занимался переработкой рукописи пьесы "Дом Бернарды Альба". Ни Луис, ни Эсперанса не помнят, что сообщали Куффону эту деталь. Более того, Луису это утверждение кажется ошибочным.}.
          Эсперанса Росалес, не знакомая прежде с Федерико, и по сей день хранит в своей душе память о нем, как о человеке удивительно симпатичном и добром. Мятеж застал жениха Эсперансы, Энрике, в Мадриде, и она очень беспокоилась о нем. Федерико всячески подбадривал ее и как-то раз сказал ей: "Не волнуйся, Эсперансита. Ничего с ним не случится, а когда все это закончится, мы втроем пойдем на премьеру моей следующей пьесы".
          Эсперанса вспоминает, что Федерико, кажется, иногда спускался вниз, на второй этаж, чтобы позвонить родителям, хотя после стольких лет она не может говорить об этом с уверенностью. Телефон в то время работал исправно (Эсперанса не думает, что он прослушивался), и Федерико вполне мог поддерживать связь со своей семьей.
          Федерико жадно читал газеты, которые ему каждое утро доставляла Эсперанса. Поэт ласково называл ее "моя прекрасная тюремщица". Так как "Эль Дефенсор де Гранада" и "Нотисиеро Гранадино" перестали выходить с первого дня мятежа, а "АБС" стала поступать из Севильи в Гранаду только после 18 августа 1936 г. (когда было восстановлено нормальное сообщение с Севильей), можно с уверенностью констатировать, что Федерико читал "Эль Идеаль". Следовательно, поэт (даже если он не имел связи со своей семьей) знал об опасности, которой подвергались в тюрьме его шурин Мануэль Фернандес Монтесинос и другие его друзья.
          Федерико внимательно слушал по радиоприемнику тети Луисы передачи и националистов, и республиканцев и часто говорил Эсперансе Росалес: "Какие сплетни ты услышала? Сколько уток? А я вот что услышал". Как вспоминает Эсперанса Росалес, слушая радио, тогда невозможно было понять, где начинается правда л где кончается ложь. Федерико, несмотря на тоску, точившую его, смеялся над тем, что слышал. Впрочем, едва ли ему было до смеха, когда он узнал о письме Фернандеса Монтесиноса и других заключенных, зачитанном по радио Гранады 7 августа и опубликованном на следующий день в "Эль Идеаль" {См. главу пятую.}. Вероятно, он просил Росалесов вступиться за своего шурина. Мы уже говорили, что и сам Монтесинос предпринял шаги в том же направлении, надеясь на помощь Пепе Росалеса.
          Эсперанса Росалес вспоминает также, что Федерико что-то писал, но она не знает, над чем он работал. Известно только, что после ареста Федерико дон Мигель Росалес отнес все бумаги отцу поэта.
          Федерико делился с Луисом литературными планами, не высказывая ни малейшего опасения за свою судьбу и не сомневаясь, что жизнь скоро вернется в нормальное русло:
          "Он тогда думал написать и, возможно, что-то писал, хотя мне это представляется маловероятным, "Сад сонетов" - так он называл книгу, которую тогда вынашивал. Если он и писал что-то, хотя мне не верится, то осуществлял именно этот замысел. У него была еще и другая мечта: сочинить что-то вроде "Потерянного рая", большую эпическую поэму под заглавием "Адам". В последние годы он постоянно говорил мне, что хочет написать эту поэму. Во всяком случае, последние два года он часто повторял: "Нет, нет, моим главным произведением станет "Адам"" {Свидетельство Луиса Росалеса, записанное на магнитофон, Мадрид, 22 октября 1978 г.}.
          Здесь следует упомянуть историю с пресловутым фалангистским гимном, который якобы Лорка сочинил в доме семьи Росалес, - гимном, о котором столько трубили пропагандисты Франко. Луис Росалес опроверг это еще в 1966 г. и по сей день отрицает, что подобное сочинение когда-либо существовало; мы полностью доверяем его словам:
          "Федерико хотел вместе со мной написать песнь в память всех павших в Испании, а не только фалангистов или жителей Гранады. О фалангистском гимне речь никогда не заходила. Я никогда, никогда не говорил этого. И если кто-то ссылается на мои слова, то потому, что либо плохо меня понял, либо намеренно исказил смысл мною сказанного" {Свидетельство Луиса Росалеса, записанное на магнитофон. Серседилья, 2 сентября 1966 г.}.
          Все свидетельствует о том, что до воскресенья 16 августа 1936 г. Федерико чувствовал себя спокойно в доме на улице Ангуло. Но в воскресенье утром на кладбище вместе с двадцатью девятью другими жертвами был расстрелян Мануэль Фернандес Монтесинос, и Федерико наверняка узнал об этом тотчас же. Эсперанса Росалес прекрасно помнит, что по получении известия им овладели тоска и чувство огромной тревоги за судьбу Кончи и ее детей. Не исключено, что в то утро ему позвонили родители и сообщили о случившемся. Можно предположить также, что с той минуты поэт утратил спокойствие, которое он обрел, найдя прибежище в доме Росалесов.
          Исабель Рольдан, племянница Федерико, вспоминает, как семья узнала о расстреле Мануэля Фернандеса Монтесиноса:
          "Первым эту весть сообщил священник. Священник, который его исповедовал, побывал у доньи Пилар, матери Маноло Монтесиноса. Он-то и сообщил о смерти. Мат" всегда жила с Маноло на улице Сан-Антон. Там находились мои дядя и тетя, родители Федерико, а Конча была в усадьбе Клотильде. Пришел священник и рассказал, что произошло. Помню, как тетушка сказала, обращаясь к священнику: "Проходите, пожалуйста, но я не хочу, чтобы вас видел мой муж, прошу вас, чтобы мой муж вас не видел". Священник прошел в комнату доньи Пилар, которая была уже совсем старенькой. Он сказал, что ее сын попросил его попрощаться с ней, и передал его последние слова. Маноло и вправду поручил ему повидать его мать" {Свидетельство Исабель Рольдан, записанное на магнитофон. Чинчон, 22 сентября 1978 г.}.
          Конча и трое ее детей действительно находились в усадьбе Тамарит (принадлежавшей Франсиско Гарсиа и столь любимой Федерико). Висента Лорка отправилась туда и сообщила страшную весть своей дочери. Клотильде Гарсиа Пикосси вспоминает:
          "Пришла тетя Висента и сказала Конче о том, что произошло. Вот там, в углу, сидела моя кузина Конча. Бедняжка бесконечно тревожилась, потому что ничего не знала о Маноло. Она сидела ни жива ни мертва от страха. Едва увидев свою мать, особенно ее лицо, она тотчас все поняла. Они были как две Марии, как две девы Марии с лицами, искаженными мукой" {Свидетельство Клотильде Гарсиа Пикосси, записанное на магнитофон. Усадьба Тамарит, Гранада, 17 августа 1978 г.}.
          В тот вечер Конча, ее дети и няня Анхелина переехали в дом на улицу Сан-Антон {См. предыдущее примечание. В 1966 г. старая служанка семьи Фернандес Монтесинос Анхелина Кордобилья сообщила нам те же сведения.}. И в тот же самый вечер Федерико был арестован в доме семьи Росалес.
         

    ГЛАВА ДЕСЯТАЯ


          ГАРСИА ЛОРКА В УПРАВЛЕНИИ ГРАЖДАНСКОГО ГУБЕРНАТОРА ГРАНАДЫ
         
          Утром 16 августа 1936 г. один из арестованных, которому посчастливилось больше, чем Мануэлю Фернандесу Монтесиносу, вышел на свободу из гранадской тюрьмы. Речь идет о судебном враче Хосе Родригесе Контрерасе.
          Родригес Контрерас, который был товарищем Федерико в школьные годы, жил на улице Орно-де-Аса в доме Э 12, совсем рядом с управлением гражданского губернатора. Врач видел Фернандеса Монтесиноса за несколько дней до того, как его расстреляли, и в разговоре с ним напомнил бывшему алькадьду, уже осознавшему трагизм своего положения, его же собственные слова, сказанные 18 июля в помещении Республиканской левой, что Нестарес, Мариано Пелайо и прочие, всем известные как заговорщики, должны быть немедленно арестованы. Родригес Контрерас рассказывает подробности своего освобождения:
          "Военный следователь, которого мне назначили, сказал мне: "Видите ли, с вашим делом все в порядке и в ближайшие дни мы отпустим вас на свободу". Я говорю: "Ладно, но отпустите меня днем, потому что вечером я отсюда не пойду". Я ведь знал: тех, кого судебные трибуналы признавали невиновными, выпускали на свободу, когда наступал вечер, а у тюремных ворот их поджидали убийцы из "черного эскадрона", и там, у реки Бейро, набрасывались на них и убивали уже после того, как те были оправданы {Речка Бейро, пересыхающая летом, течет к Гранаде с гор Сьерры-де-Альфакар.}. В общем, отпускали очень немногих, но и этих немногих убивали потом преступники из "эскадрона". Вот так я ему и сказал: "Нет, нет. Уж если меня выпускают на свободу, то только днем".
          Действительно, 16 августа в 10 часов утра я получил приказ об освобождении (вернее, его привезли в тюрьму мой брат с моим адвокатом, а это был дон Хосе Альварес де Сьенфуэгос); они явились вдвоем и привезли приказ из военной комендатуры.
          Словом, часов в двенадцать я вышел из тюрьмы. Матрас, на котором я спал в тюрьме, положили на крышу машины, и мы поехали по улице Дукеса, от церкви Сан-Хуан-де-Диос по направлению к улице, где я жил, то есть к улице Орно-де-Аса. И вот, когда мы проезжали мимо здания гражданского губернатора, оттуда вышел штурмовой гвардеец - мой приятель, его звали Хосе Мария Виалард Маркес, из старых фалангистов, друг Вальдеса, участник собраний в Хандилье {Бар на улице Пуэнте-де-Карбон, в котором еще до начала мятежа собиралась компания Вальдеса.} но сам по себе человек хороший, добрый человек. Он остановил машину (Маркес не знал, кто сидит в ней), но когда подошел ближе и увидел меня, сказал: "Слушай, Пене, тебе придется повернуть обратно". - "Почему?" Он говорит: "Потому что есть приказ не пропускать машины ни к площади Тринидад, ни к улице Таблас, ни в этот район - сюда послан наряд, чтобы арестовать этого поэта Гарсиа Лорку, который находится на улице Ангуло в доме Росалесов, и вот сейчас его и берут. Этот квартал приказано оцепить, чтобы через него не проезжала ни одна машина".
          Тогда мы повернули назад, поехали по улице Мисерикордиа и добрались до моего дома. Было что-то около часу дня".
          Родригес Контрерас уверен, что разговаривал с Виалардом Маркесом примерно в час пополудни:
          "Это точно. Ведь такого не забудешь, когда тебя выпускают на свободу, такое не забывается. Было уже около часу дня, потому что я вышел из тюрьмы в двенадцать. Из тюрем выпускали два раза в сутки: либо перед обедом, который давали в полдень, либо перед ужином. По утрам выпускали до часу, а по вечерам до семи, иногда до восьми, но, как правило, не позднее" {Свидетельство доктора Хосе Родригеса Контрераса, записанное на магнитофон в Гранаде 23 августа 1978 г.}.
          Рассказ доктора Родригеса Контрераса подтверждается свидетельством гранадского скульптора Эдуарде Карретеро:
          "Я не могу сказать, что видел, как арестовали Федерико. Лишь позже я узнал, что это именно его арестовывали. Я проходил через площадь Тринидад и вниз по улице Таблас; и тогда я увидел толпу людей, гвардейцев с винтовками, некоторые гвардейцы были даже на крышах. Я испугался, потому что подумал: сейчас начнут стрелять, что-то случится. Я не побежал со страху, нет, не побежал, потому что, ясное дело, страх заставляет тебя идти не спеша, словно бы ничего и не происходит. Мне было шестнадцать лет, и тогда для меня это было просто еще одним эпизодом из тех, какие я видел в то время на улице. Я не придал ему никакого значения, и лишь потом обо всем узнал. Там было много народу, много гвардейцев. И еще мне запомнилось освещение - оно было вечерним" {Свидетельство Эдуардо Карретеро, записанное на магнитофон в Чинчоне 22 сентября 1978 г.}.
          Для нас, таким образом, не подлежит ни малейшему сомнению, что арест Гарсиа Лорки, произведенный 16 августа 1936 г., представлял собою официальную операцию значительного масштаба. Не только улица Ангуло была оцеплена - на крышах соседних домов были выставлены гвардейцы, готовые помешать бегству поэта, если бы он решился бежать таким путем {Другим свидетелем происходившего на улице Ангуло был сеньор Мигель Марискаль Гомес, с которым мы познакомились в Гранаде в 1966 г.}. Хотя это было совсем невероятно, гражданский губернатор, таким образом, принял самые решительные меры, чтобы Федерико Гарсиа Лорка не имел никакой возможности скрыться.
          Человек, который явился в дом Росалесов с приказом об аресте поэта, был, как известно и как сам он признался, экс-депутат СЭДА Рамон Руис Алонсо.
          Обратимся прежде всего к версии, которую изложил нам сам Руис Алонсо, рассказавший о том, что он делал в тот вечер 1936 г. {Встреча состоялась 20, марта 1967 г. в служебном кабинете Руиса Алонсо в Институте Бальмес в Мадриде, где экс-депутат СЭДА работал тогда секретарем Семинара по индустриальной социологии и производственной психологии. Мы записали беседу скрытно, использовав маленький магнитофон. Запись не всегда качественная, в ней имеются пропуски, обозначенные в тексте квадратными скобками. В некоторых случаях восстановлено (в скобках) содержание плохо записанных мест.}:
          "Я намерен говорить с вами совершенно искренно, как на духу. Правда, после какого-то момента мне нечего уже будет сказать - не потому, что я захочу скрыть что-либо, а потому, что, право, не знаю, что было дальше. Но я буду говорить с вами откровенно, как я уже сказал, словно готовясь отойти на тот свет, как если бы должен был предстать перед господом богом. Я католик, сын апостолической римской церкви. И вот, как если бы мне предстояло отвечать на суде пред ликом господним, так я и буду говорить с вами с полной откровенностью.
          Случилось все это так. Не требуйте от меня ни дату, ни точное время, потому что, говорю честно, я этого не помню - было это 16-го или 17-го, я этого точно не знаю. И вот, понимаете ли, в один прекрасный день... среди прочих обязанностей, которые выполнял я в Гранаде, я был прикомандирован к гражданскому губернатору. В ту пору я ходил в управление каждый день и мне говорили, что нужно сделать. Я когда-то был депутатом кортесов, а потом прошел через войну... имею свой послужной список и как положено, так как я был военным, то подчинялся приказам. Так вот, в один прекрасный день пошел я в управление гражданского губернатора, но самого губернатора там не было. Он как раз поехал на фронт, в район Хаэна {Это ошибка. Согласно сообщению газеты "Эль Идеаль" от 17 августа 1936 г., Вальдес провел весь день 16 августа в Ланхароне и поздно вечером возвратился в Гранаду.}. Ладно. Когда губернатор отсутствовал, за него иногда оставался один подполковник жандармерии по фамилии Веласко. Ладно. Тогда этот сеньор и говорит мне:
          - Послушайте, Руис Алонсо, нужно выполнить одно деликатное поручение. Дело в том, что на такой-то улице в доме номер такой-то находится сеньор Гарсиа Лорка.
          В Гранаде, в то время, в тех обстоятельствах, этого поэта - царствие ему небесное! Да почиет он в базе! - ну, скажем, недолюбливали, что ли, потому, что конечно, ну, вы понимаете, его произведения использовались в Народном доме, чтобы, [...] {Здесь запись неразборчива, но Руис Алонсо рассказывал, что рабочие якобы поставили в Народном доме Гранады "политический вариант" пьесы Лорки "Кровавая свадьба", назвав его "Динамитная свадьба". Мы не верим в это сенсационное заявление, хотя отметим, что в Народном доме действительно был "просторный театральный зал". См. "Noticiero granadino", 16 abril 1936, p. 1.}. Ладно. Вот он и говорит мне:
          - Видите ли, этот сеньор должен явиться сюда, в управление. Губернатор сказал, что он хочет, чтобы, когда он вернется, этот человек находился здесь. Но очень, очень важно, когда этого сеньора будут препровождать сюда, чтобы никто его не тронул, никто даже не задел бы, и вот поэтому губернатор сказал мне, что он должен прийти в сопровождении человека, которого уважают - такого, как вы.
          В самом деле (только не подумайте, что я горжусь, тщеславен или нескромен, нет, я человек простой, все надо называть своими именами, все как есть), но я в самом деле пользовался в Гранаде довольно большим уважением за мои нравственные принципы, за мою работу, за то, что я вообще сделал и в провинции, я ведь был депутатом кортесов... был я и рабочим-линотипистом в газете "Эль Идеаль". Так вот, ну, конечно, я пользовался определенным авторитетом. Когда я отправился в дом... {Здесь Руис Алонсо намеренно пропускает фамилию "Росалес", чтобы затем произнести ее с особой значительностью.} подполковник сказал мне:
          - Вы можете, конечно, взять с собой любое количество сопровождающих - столько, сколько вам необходимо.
          [Я ответил]:
          - Я не нуждаюсь ни в каком конвое. Одной моей фамилии будет достаточно.
          Идя по улице Дукеса (потому что тогда управление гражданского губернатора находилось не там, где теперь, оно находилось на улице Дукеса), я так и так должен был пройти мимо полицейского участка. Как раз в это время один сеньор, полицейский, стоял на балконе верхнего этажа и, увидев меня, спросил:
          - Куда идешь, Рамон?
          Я ему говорю:
          - На улицу такую-то, в дом номер такой-то.
          Он сказал:
          - Ах, так это в дом...
          Ну, тут я несколько удивился, потому что, ясное дело, дом этот оказался ни больше ни меньше как домом руководителя Фаланги во всей провинции... то есть Росалеса, руководителя провинциальной организации Фаланги. Я удивился, в голове у меня не укладывалось, как может в доме руководителя провинциальной организации Фаланги находиться этот сеньор [...], и я сказал [себе], что не пойду в этот дом... и я направился в штаб Фаланги.
          - Где руководитель провинциальной организации? Я. вызываю его и говорю:
          - Я должен выполнить это поручение насчет [...], который находится в твоем доме. Ты мне должен сейчас сказать, находится он там или нет. Если скажешь, что его там нет, я вернусь и доложу:
          - Оказалось, что дом, который вы мне назвали, ну, это дом... Я обратился к этому сеньору - вполне логично, что я должен был поступить именно так, - и он сказал, что этого человека там нет. И на этом дело кончено. А теперь вы решайте, как быть.
          Тогда он говорит мне:
          - Видишь ли, Рамон, я не стану тебя обметывать. Ну... он там! Что будем делать?
          - Я не знаю.
          - Ты полагаешь, - говорит он мне, - ему что-нибудь угрожает?
          - Ну, дружище, я думаю, что нет.
          - Потому что, сам понимаешь, если его будет сопровождать человек, пользующийся уважением, и это гарантирует его безопасность... то, в таком случае, я ничего не имею против.
          Я ему говорю:
          - Как бы то ни было, вот что я надумал. Ты иди к себе домой. Там на семейном совете вы обдумаете все, решите, что делать, а я подожду здесь, ты мне позвонишь и скажешь, как быть.
          - Прекрасно.
          Через какое-то время он возвращается:
          - Слушай, Рамон, так вот, мы решили, в общем, семья говорит, что, словом, в конце концов, пусть будет так [...]. Но как же они проведали, что он у нас?
          - Этого я не знаю. Не знаю. Ладно, тогда идем. Там как раз кончали полдник, пили шоколад. Я лично не был знаком с сеньором Гарсиа Лоркой - да покоится он с миром, - и он тоже не был знаком со мною, хотя и слышал он обо мне немало, как и я о нем [...]. Нас представили друг другу.
          - Как поживаете? Как дела?
          [Я ему говорю]:
          - Ладно, послушайте, что вы сами обо всем этом думаете?
          - Ну вот, семья считает, что лучше будет, если я пойду. [Но чего от меня хотят?}
          - Этого я не знаю. Мне было сказано, что они гарантируют вашу личную неприкосновенность, что вы прибудете туда, ну, целым и невредимым и что не... словом, другого поручения у меня нет. [...] Так вы согласны?
          - Ну что же, ну, да, ну, да.
          - Очень хорошо, очень хорошо, значит, идем.
          Оттуда мы пошли в управление гражданского губернатора. Правда, мне не удалось избежать того, что, когда мы поднимались по лестнице, кто-то попытался ударить его прикладом винтовки, но я закричал: [Как вы смеете! Этот человек со мной!]... Этот случай я привожу как пример того, как я тщательно исполнял данное мне поручение; я говорю вам о себе, о тех требованиях, которые я предъявлял к моей совести. Я провел его в кабинет, сопровождал меня руководитель провинциальной организации, нас ведь было трое: Росалес, этот сеньор Гарсиа Лорка - да покоится он с миром - и я. Мы втроем пришли в управление, и это ведь вполне естественно - тот же, Росалес, был его близким другом. Одним словом, когда мы уже пришли в управление, я пошел к губернатору, вернее к подполковнику Веласко, который иногда замещал гражданского губернатора.
          - Так вот, подполковник, этот сеньор, которого вы поручили мне найти и все прочее, короче, поручение, которое мне дали, выполнено. Этот сеньор - вон там с сеньором Росалесом, а находился он в доме сеньора Росалеса.
          - Да, да, я это уже знал.
          - Я вам еще нужен?
          - Нет, я только благодарю вас за то, как вы хорошо справились с заданием.
          - Что ж, большое спасибо. Прощайте.
          Тогда я пошел в кабинет, где находились те сеньоры. [Я сказал им]:
          - Ну вот, я доложил временно исполняющему обязанности губернатора, что вы находитесь здесь. Он сказал мне, чтобы вы подождали, что ничего больше предпринять нельзя, пока не приедет полковник [sic!] Вальдес, губернатор, он сейчас на фронте... Мое поручение считаю выполненным. Вам что-нибудь нужно от меня?
          Ну, тут сеньор Гарсиа Лорка предложил мне сигареты:
          - Пожалуйста, хотите?
          - Нет, я не курю.
          Затем я позвал ординарца и велел ему принести куриного бульона [...] - Я могу быть еще чем-нибудь вам полезен?
          [Сеньор Гарсиа Лорка сказал мне]:
          - Нет, сеньор, я хочу только сказать вам спасибо, и позвольте обнять вас за доброе ко мне отношение и за то, что доставили меня сюда из дома Росалесов. Я никогда не сумею достаточно отблагодарить вас...
          - Ладно, если я не могу быть больше вам полезен
          [...]
          Я вернулся к подполковнику.
          - Я ухожу. Еще что-нибудь?
          - Нет, нет, ничего. До завтра.
          - До завтра.
          Который был час? Этого я не знаю. Пять часов, шесть часов вечера, семь часов вечера... Не знаю. Только приблизительно. И я пошел домой.
          Вернулся я на следующее утро. Я пришел в управление гражданского губернатора, как обычно каждое утро и каждый вечер - это входило в мои обязанности, - и тут мне сообщили, что этого сеньора здесь уже нет.
          Я клянусь вам перед богом, что больше ничего не знаю. Я слышал... мне говорили... подозреваю... возможно, что... но, положив руку на Евангелие, утверждаю: не могу рассказать ничего больше, потому что ничего больше я не знаю. Это все, и я клянусь вам, как если бы вот сейчас передо мной было распятие, что это вся, вся, вся правда и только правда, словно бы я, как уже говорил вам раньше, готовился бы теперь предстать перед судом господним.
          Я оставил его вместе с начальником провинциальной организации Фаланги, сеньором Росалесом, в кабинете; вот и все мое участие в этом деле от начала и до конца, А теперь вы спросите меня - и хотя вы меня об этом не спрашиваете, я сам упрежу ваш вопрос: "Одобряете вы или осуждаете?" - и я отвечаю вам так: "Как католик и как человек я не могу не осуждать и не порицать то, как поступили с этим человеком. Как католик и как человек я не могу не порицать это всей моей душой, потому что в нравственном отношении люди для меня не делятся на "белых" и на "красных". Жизнь человека в моих глазах стоит одинаково, будь это жизнь "красного", "желтого", "зеленого" или "голубого". Все мы - люди, созданные по образу и подобию божьему, и душа сеньора Гарсиа Лорки по меньшей мере имеет ту же цену, что и моя, это в самом худшем случае. Возможно, что она даже стоила больше.
          Все это я говорю вам со всей искренностью, как благородный человек, и вы можете быть уверены, что теперь о моем участии в этом деле вы знаете абсолютно все".
          Показания Романа Руиса Алонсо, самоуверенные и высокопарные, содержат изрядное количество неточностей. Во-первых, бывший депутат СЭДА отрицает, что его сопровождал вооруженный конвой, уверяя нас в том, что он появился без всякого сопровождения в штабе Фаланги, а затем в доме Росалесов: "Одной моей фамилии будет достаточно!" Однако нам известно как от доктора Родригеса Контрераса, так и от Эдуарде Карретеро, от Эсперансы Росалес и от других свидетелей, что события развивались не так и что дом на улице Ангуло был окружен большим количеством вооруженных людей.
          Руис Алонсо показывает, будто, узнав, что Федерико был гостем ни больше ни меньше как братьев Росалесов, он не пошел к ним домой, а направился в штаб Фаланги. Это совершенно не согласуется с той версией, которую нам сообщили независимо друг от друга братья Росалесы (Мигель, Хосе, Луис) и их сестра Эсперанса. Они рассказали, что Руис Алонсо первым делом пришел в дом Росалесов в сопровождении двух членов "Аксьон Популар" - Луиса Гарсиа Алиса Фернандеса и Хуана Луиса Трескастро. Эсперанса Росалес вспоминает, что Руис Алонсо был одет в голубой комбинезон, на котором была нашита эмблема фалангистов {В беседе Эсперанса Росалес в Мадриде 7 ноября 1978 г. сказала нам, что двоих людей, сопровождавших Руиса Алонсо, она не знала. Луис убежден, что это были Трескастро и Гарсиа Алис.}.
          В тот момент в доме Росалесов не было никого из мужчин: ни отца, дона Мигеля, ни его сыновей - Антонио, Хосе, Мигеля, Херардо или Луиса. Сеньора Росалес, взволнованная и опасавшаяся, что Федерико убьют здесь же на улице, настояла на том, чтобы не отпускать Гарсиа Лорку из дома, пока не придет домой муж или кто-либо из сыновей. Руис Алонсо согласился, и в течение довольно долгого времени Эсперанса Камачо пыталась дозвониться по телефону до кого-нибудь из них. Наконец она сумела найти Мигеля, который находился в штабе Фаланги, и сообщила ему, что происходит. Она поговорила также с мужем {Свидетельство Эсперансы Росалес, записанное на магнитофон в Мадриде 7 ноября 1978 г. Луис Росалес настаивает на том, что его мать безуспешно звонила остальным членам семьи, прежде чем соединилась с Мигелем.}.
          Как и Марсель Оклер, мы полагаем, что до сих пор не воздано в должной мере храбрости, которую проявила перед Руисом Алонсо сеньора Росалес, к тому же больная в тот момент. Эсперанса Камачо думала только об одном: как помешать тому, чтобы Федерико увели, не обеспечив его безопасность, раньше, чем явится и сможет присутствовать при этом кто-нибудь из мужчин ее семьи {Auclaire. Op cit., p. 345.}.
          Хотя Эсперансе Росалес вспоминается, что Руис Алонсо будто бы оставался в доме, дожидаясь прихода Мигеля, на самом Деле, по-видимому, бывший депутат СЭДА сразу же отправился в штаб Фаланги, чтобы повидаться там с Мигелем Росалесом. Последний уверял нас, что Руис Алонсо показал ему в штабе приказ об аресте Федерико, на котором стояла печать гражданского губернатора. Мигель настаивает на том, что затем он вместе с Руисом Алонсо отправился на улицу Ангуло, и отрицает, что экс-депутат оставался один в штабе и там ожидал, какое решение примет семья относительно ареста и выдачи Федерико.
          По словам Мигеля, в машине, кроме Руиса Алонсо, находились Луис Гарсиа Алис и Хуан Луис Трескастро, а также еще два человека, которых он не знал. По-видимому, это были Санчес Рубио и Антонио Годой Абельян, потому что, согласно свидетельству Хосе Росалеса, они также сопровождали Руиса Алонсо {Заявление, сделанное Хосе Росалесом гранадскому адвокату Антонио Хименесу Бланко в 1971 г. Вила Сан-Хуан полностью воспроизводит текст, в которой Хименес Бланко записал для памяти детали заявления Росалеса, подтвержденного самим Росалесом в 1973 г. (Vila-San-Juan. Op. cit., р. 190-193).}. Автомобиль (Мигель вспоминал, что это был открытый "Окленд") принадлежал Хуану Луису Трескастро, он был реквизирован, когда начался мятеж. По дороге Мигель спросил у Руиса Алонсо, какие обвинения выдвинуты против Гарсиа Лорки. Руис Алонсо ответил, что поэт "русский связной", и заявил, что "своим пером он причинил больше вреда, чем другие пистолетом" {Свидетельство Мигеля Росалеса. Гранада, 1966 г.}.
          Руис Алонсо, конечно, ошибается, считая, что в тот день он имел дело с руководителем провинциальной организации Фаланги. Ни один из братьев Росалес никогда не занимал этот пост - тогда на этом посту был доктор Антонио Роблес Хименес. Более того, Мигель Росалес, с которым разговаривал Руис Алонсо, не играл никакой мало-мальски важной роли в руководстве Фаланги.
          Луис Росалес отрицает, что его брат Мигель по прибытии на улицу Ангуло (в сопровождении Руиса Алонсо или без него) мог видеть отряд солдат, оцепивших квартал, потому что, как свидетельствует и сестра его, Эсперанса, Руис приказал солдатам, чтобы те отошли или укрылись {Свидетельство Луиса и Эсперансы Росалес, записанное на магнитофон в Мадриде 7 ноября 1978 г.}. Мигель же уверял нас, что он видел много вооруженных людей на улице:
          "Вы так и можете написать в своей книге: мне недостало мужества, чтобы схватиться с ними. Они были с винтовками и прочим, могли убить всех нас, в том числе и моих родителей, и мою сестру. Что я мог поделать? Мне пришлось выдать им Федерико. Конечно, ни я, ни кто-либо из наших не думали, что его расстреляют. И я верил, что все удастся уладить в управлении гражданского губернатора" {Свидетельство Мигеля Росалеса. Гранада, 1966 г.}.
          Федерико находился на третьем этаже дома, где жила Луиса Камачо, тетка Росалесов, и он-то должен был отдавать себе отчет в том, что происходило. Хотя третий этаж, как разъясняет Луис, был полностью отделен от остальной части дома, в нем было несколько окон, которые выходили во внутренний дворик, не считая тех, что выходили на улицу. Через внутренние окна можно было ясно расслышать разговоры во дворике, тем более если они велись в повышенном тоне, как, вероятно, и было с того момента, когда появился Руис Алонсо. Эсперанса Росалес, единственная из оставшихся ныне в живых очевидцев последних минут, которые провел Федерико в доме на улице Антуло, рассказала нам, что она поднялась на третий этаж, чтобы сообщить ему о том, что происходит внизу. Она вспоминает, что Федерико очень твердо, "как настоящий мужчина", встретил известие о том, что Руис Алонсо заявился в дом с приказом об аресте.
          Над роялем "Плейель" висел образ Священного сердца, который тетя Луиса особенно почитала. "Давайте помолимся втроем перед образом, - предложила она Федерико, - тогда все у тебя будет хорошо". Так и сделали. Федерико, растроганный, попрощался с Луисой Камачо и вместе с Эсперансой спустился на первый этаж, где его дожидался экс-депутат СЭДА.
          Там он попрощался с сеньорой Росалес и с ее дочерью, которой сказал: "Я не прощаюсь с тобой за руку - не хочу, чтобы ты думала, будто мы не увидимся снова". И вместе с Мигелем и Руисом Алонсо вышел на улицу {Все эти подробности содержатся в свидетельстве Эсперансы Росалес.}.
          В машине, опасаясь за свою судьбу, поэт, не переставая, просил Мигеля, чтобы тот заступился за него перед Вальдесом и чтобы немедленно отыскал Пепе {Свидетельство Мигеля Росалеса. Гранада, 1966 г.}.
          В другой беседе, которая у нас была с Руисом Алонсо, он отрицал, что вместе с Мигелем Росалесом ехал в машине в управление гражданского губернатора, ссылаясь на то, что это не имело смысла, так как здание управления находилось рядом. Однако различные свидетельства еще раз доказывают, что Руис Алонсо либо лжет, либо ошибается. Бесспорное доказательство этого - тот факт, что Хуан Луис Трескастро, владелец "Окленда", умерший в 1947 г., никогда не скрывал, что он принимал участие в аресте Лорки и что при аресте была использована его машина {Свидетельство Мигеля Серона. Гранада, 1966 г.}. По-видимому, и шофер Трескастро, Мануэль Касарес, утверждал то же самое {Свидетельство Хосе Родригеса Контрераса. Гранада, 1966 г.}.
          Мигель Росалес подтвердил, что, когда Федерико и сопровождавшие его лица прибыли в управление гражданского губернатора, Вальдеса там не было. Стало ясно, что до приезда губернатора решить ничего нельзя {Свидетельство Мигеля Росалеса. Гранада, 1966 г.}.
          Между тем прибытие Федерико было зарегистрировано, и его заперли в одном из подсобных помещений здания. Мигель постарался успокоить его, пообещав, что скоро вернется со своим братом Хосе, и заверил Федерико, что с ним ничего не произойдет. Однако Мигель был встревожен - больше всего он боялся, что Федерико поведут на допрос к Италобальбо, который, как уже говорилось выше, был одним из самых жестоких подручных Вальдеса.
          Выйдя из управления гражданского губернатора, Мигель направился в штаб Фаланги и попытался связаться по телефону с Хосе, но так и не смог добиться этого. Его брат инспектировал в это время передовые посты на равнине и возвратился в Гранаду лишь ночью {Согласно заявлению, сделанному Хосе Росалесом Антонио Хименесу Бланко, он в то время находился в Гуэхар-Сьерре.}. Не удалось Мигелю отыскать также Луиса или Антонио, потому что оба они находились на фронте {Свидетельство Мигеля Росалеса. Гранада, 1966 г.}.
          Когда братья Росалес, вернувшиеся в Гранаду той же ночью, узнали о случившемся, они были потрясены. Решив немедленно встретиться с Вальдесом, они вместе с несколькими фалангистами, среди которых был Сесилио Сирре, сразу же направились в управление гражданского губернатора. Вот что рассказал нам об этом Луис Росалес в 1966 г.:
          "Ночью, когда я пошел добиваться освобождения Федерико, в управлении гражданского губернатора, в огромном зале, который там был, находилось не меньше сотни людей. Целая сотня! Было уже очень поздно, и мне сказали, что Вальдеса видеть нельзя. Мне сказали, что надо подать заявление, и я подал его подполковнику жандармерии, имени которого я не помню. Там, прямо в этом огромном зале, я и подал свое заявление. Со мной были мой брат Пепе, Сесилио Сирре и, кажется, кто-то еще {Согласно К. Куффону (op. cit., p. 110), Луис пришел в сопровождении Сирре и двух других фалангистов - Леопольдо Мартинеса и Адольфо Клавараны. Клаварана, с которым мы разговаривали в Гранаде в 1966 г. в присутствии доктора Хосе Родригеса Контрераса, отрицал, что был вместе с Луисом в тот вечер в управлении гражданского губернатора.}. Мы пришли с оружием. Я там никого не знал {Луис Росалес в течение нескольких лет не жил в своем родном городе и возвратился туда лишь за несколько дней до начала мятежа. В политической жизни Гранады он не участвовал.}. В моем заявлении говорилось, что некто Руис Алонсо, которого я не знаю, пришел сегодня в наш дом, в дом, принадлежащий фалангистам, и забрал нашего гостя, не имея на то никакого приказа, письменного либо устного {В 1966 г. Луис Росалес сказал нам: "Мой брат Мигель ошибается. Кроме того, приказы такого рода никогда не отдавались в письменной форме ни в одной части Испании". Луис продолжает и сегодня считать, что Руис Алонсо не имел при себе письменного приказа с печатью управления гражданского губернатора, и убежден, что, располагай Руис Алонсо подобным приказом, он забрал бы Федерико немедленно, не слушая доводов сеньоры Росалес и, уж конечно, не дожидаясь прихода Мигеля.}. После этого я громко и презрительно сказал:
          - На каком основании какой-то Руис Алонсо вошел в наш дом, в дом членов Фаланги, почему заявился к нам, не имея приказа, ни письменного, ни устного, и увел с собой нашего гостя?
          Я произнес раза два "какой-то Руис Алонсо". Тогда - ну, конечно, я говорил громко, с негодованием и презрением - так вот тогда какой-то тип, который там присутствовал, вышел вперед из сказал:
          - "Какой-то Руис Алонсо" - это я.
          Тогда я ему говорю:
          - Ну что же, ты слышал? Ты слышал? Почему ты явился в дом старшего по званию, не имея на то приказа, и забрал моего друга?
          Тогда он говорит:
          - Исключительно под мою личную ответственность.
          Я ему трижды сказал:
          - Ты не понимаешь, что говоришь. Повтори-ка!
          Потому что он, конечно, был одержимый, думал, что покрывает себя славой перед лицом истории. Он трижды повторил свой ответ, три раза повторил, а потом я сказал ему:
          - Встань по стойке "смирно"! А теперь убирайся.
          Очень хорошо себя вел тогда Сесилио Сирре. Он даже вцепился в него, и, чтобы избежать чего-то похуже, чтобы я сам в него не вцепился, Сесилио Сирре сказал ему:
          - Ты разговариваешь со старшим по званию. Смирно! Кру-гом!
          И тогда, поскольку другие люди, которые там были, не стали вмешиваться, тогда уж он убрался" {Свидетельство Луиса Росалеса, записанное на магнитофон в Серседилье 2 сентября 1966 г.}.
          Руис Алонсо отрицает, что он был участником сцены, описанной Луисом Росалесом. Когда мы воспроизвели ему версию, изложенную последним, он пришел в ярость и воскликнул: "Ложь, ложь, ложь! Я ушел домой, на том все и кончилось" {Свидетельство Рамона Руиса Алонсо. Мадрид, 2 апреля 1967 г.}. Однако рассказ Луиса Росалеса представляется нам достоверным, а кроме того, он подтверждается независимым от него свидетельством Сирре {Свидетельство Сесилие Сирре. Гранада, сентябрь 1966 г.}.
          Когда мы спросили Луиса Росалеса о содержании его заявления, поданного подполковнику жандармерии (то есть Веласко), он нам сказал:
          "В заявлении я написал, что Федерико подвергался угрозам в своем доме в окрестностях Гранады, что он искал моей помощи, что в политическом отношении он безобиден и что я, как поэт и как человек, не мог отказать в помощи тому, кого несправедливо преследуют. Я написал, что и в другой раз поступил бы точно так же" {См. примечание 1.}.
          Вальдес возвратился в управление гражданского губернатора в 9.45 вечера. Он провел этот день не во фронтовых окопах возле Хаэна, как сказал нам Руис Алонсо в своих показаниях, записанных нами, а в Ланхароне, откуда, как сообщала газета "Эль Идеаль", он долго не мог вернуться, так как население, охваченное энтузиазмом, не отпускало его {"Сеньор Вальдес возвратился без четверти десять вечера; он в высшей степени удовлетворен проявлениями испанского духа и мужества, которые он встретил в других населенных пунктах".}.
          26 августа 1978 г., за два дня до своей кончины, Хосе Росалес сделал нам в Гранаде заявление исключительной важности {Беседа, которая продолжалась три четверти часа, была записана на магнитофон. Свидетелями беседы были сын Хосе Росалеса Хосе Карлос и Мария Тереса Леаль Каррильо.}. Хосе Росалес рассказал, что в тот вечер он не только видел в управлении гражданского губернатора майора Вальдеса, но собственными глазами видел также написанный Рамоном Руисом Алонсо донос, который повлек за собою арест, а затем и гибель Гарсиа Лорки. Такое заявление он сделал нам впервые.
          "Без доноса, без доноса нельзя было забрать человека. Ему (Руису Алонсо. - Авт.) нужно было обязательно разоблачить кого-то и представить меня злодеем, предателем, меня и всех моих ближних. Мы все находились на войне, на фронте. Он повернул дело так, будто тот (Федерико. - Авт.) был диктором Московского радио, будто в моем доме скрывались несколько русских, будто он был секретарем Фернандо де лос Риоса. Мой брат расскажет тебе гораздо больше подробностей, чем я, он лучше меня помнит об этом доносе" {В беседе, которую мы имели с ним 6 октября 1978 г., Луис сказал нам, что сам он не видел доноса Руиса Алонсо, но что помнит, как о нем рассказывал Хосе.}.
          "Мы: Таким образом, ты видел донос, написанный и подписанный?
          Хосе: Написанный и подписанный, и мой брат Луис его тоже видел.
          Мы: Написанный и подписанный Рамоном Руисом Алонсо?
          Хосе: Да, да, конечно.
          Мы: Это невероятно!
          Хосе: А что тут невероятного? Если бы он не донес на нас, как бы того забрали? Он хотел во что бы то ни стало, я так полагаю, навредить нам, не так ли? И вот он заявляет, что тот - еврейская собака, и направляет этот донос. Этот донос я потом долго разыскивал, но так никогда и не смог его заполучить, все эти бумаги потом затерялись, найти их было невозможно...
          Мы: Но этот донос был перепечатан на машинке?
          Хосе: Конечно, конечно. Донос был вручен полковнику Веласко. Потом, через некоторое время, является губернатор. Он сказал мне: "Если бы не этот донос, Пепе, я бы позволил тебе увести его".
          Мы: Это сказал Вальдес?
          Хосе: Ясно ...но это невозможно, потому что, гляди, что тут сказано. Там уже говорилось все о... все, что тебе уже сказали, и можешь записать и другое, что тебе скажут, но вот что я хочу сказать - там были исписаны две или три страницы {После того как Луис Росалес прослушал эту запись, он доверительно сказал нам (25 января 1979 г.), что, по его мнению, Хосе упоминает здесь в завуалированной форме обвинение в гомосексуализме, которое также содержалось в доносе на поэта. Луис хорошо помнит, что, по словам Хосе, в доносе содержалось такое обвинение вместе с обвинениями политического характера.}.
          Мы: Две или три страницы?
          Хосе: Там были еще и обвинения против всех нас, всех братьев. И я считаю, что единственный виновник смерти Федерико - он, сеньор Руис Алонсо.
          Мы: И в тот вечер, в управлении гражданского губернатора, когда ты пришел с Луисом и, помнится, с Сирре, - как все это было, что произошло? Там был большой зал, а в нем много народу - так?
          Хосе: Большой зал, который мне не хотелось разглядывать, хотелось пройти побыстрее... и вот я вхожу, толкаю дверь, вижу перед собой Вальдеса и говорю: "Мой дом оцеплять никому не позволено, и уж во всяком случае людям из СЭДА, и что мы влепим пулю всякому, кто бы он ни был". Вальдес тогда сказал мне, чтобы я забрал с собой Руиса Алонсо и пристрелил бы его где-нибудь на обочине. А я не хотел убивать его. "Ты сам отдаешь приказы и убиваешь, а я не буду". Речь шла о Руисе Алонсо и тех, кто приходили с ним, потому что Вальдес ни во грош не ставил жизнь христианина".
          За семь лет до этого, в 1971 г., Хосе Росалес заявил гранадскому адвокату Антонио Хименесу Бланке, что в тот вечер 1936 г. вместе с Вальдесом в его кабинете находились братья Хосе и Мануэль Хименес де Парга, полицейский Хулио Ромеро Фунес и адвокат Хосе Диас Пла. Вальдес заверил Росалеса, что с Лоркой ничего не случится, и разрешил ему навестить Федерико {См. примечание 3, с. 193.}.
          Выйдя из кабинета, Хосе наскоро повидался с поэтом и пообещал ему, что завтра же утром вызволит его из управления гражданского губернатора {Vila-San-Juan. Op. cit., p. 150-152.}. В тот вечер Лорку видел также другой фалангист, Хулиан Фернандес Амиго {Ibid., р. 143.}. А еще до них - молодой фалангист по прозвищу Эль Бене, которому сеньора Росалес поручила отнести для Федерико одеяла и еду {Сообщение Луиса Росалеса, впервые опубликованное К. Куффоном (op. cit., p. 108). Луис Росалес сообщил нам, что прозвище фалангиста, о котором с тех пор никто не имел сведений, было Бене, а не Бенет, как говорилось раньше.}.
          Что касается Луиса Росалеса, то он так и не увидел Федерико в тот вечер, и больше не видел его уже никогда. Не встретился он и с Вальдесом. После описанной сцены в управлении гражданского губернатора Хосе Диас Пла (профессиональный адвокат и руководитель городской организации Фаланги в Гранаде) помог ему составить по форме заявление, в котором он объяснил, почему предоставил убежище Гарсиа Лорке и оказал ему покровительство. Ведь очевидно было, что Вальдес собирается преследовать и Луиса Росалеса, с которым, как мы уже говорили, у него за несколько дней до военного мятежа были трения. Копии этого документа Росалес вручил представителям власти в Гранаде: гражданскому губернатору (Вальдес), военному губернатору (Гонсалес Эспиноса), алькальду (Мигель дель Кампо), руководителю провинциальной организации Фаланги (Антонио Роблес Хименес), руководителю городской организации Фаланги (Хосе Диас Пла). К сожалению, ни одна из этих копий до сих пор не обнаружена {См. примечание 1, с. 197.}.
          Когда Руис Алонсо арестовал Федерико, сеньора Росалес сразу же позвонила родным поэта, чтобы сообщить о случившемся. Она также поговорила по телефону с мужем, который, не заходя домой, отправился повидать отца Федерико. Затем они вместе направились к адвокату Мануэлю Пересу Серрабоне и попросили его взять на себя защиту поэта. "Мы думали, что речь пойдет о судебном процессе, - сказал нам Эсперанеа Росалес, - и будет возможность защиты в законном порядке". Можно предполагать, что Перес Серрабона сделал все, что было в его силах, чтобы спасти Федерико, так как и после смерти поэта он оставался адвокатом его семьи {Свидетельство Эсперансы Росалес, записанное на магнитофон в Мадриде 7 ноября 1978 г.; Эсперанса не вспомнила имени адвоката, которое было нам названо родными поэта и Луисом Росалесом.}.
          На следующее утро, в понедельник 17 августа, Хосе Росалес явился в военную комендатуру и добился там приказа об освобождении Гарсиа Лорки. С этим приказом он немедленно отправился в управление гражданского губернатора. Однако в здании на улице Дукеса майор Вальдес заявил ему, что поэта там уже нет и что его увезли на рассвете. "А теперь мы займемся твоим братцем Луисом", - добавил Вальдес {Подробности о приказе об освобождении, полученном в военной комендатуре, были впервые опубликованы в книге: Vila-San-Juan, op. cit. p. 152. Нам это подтвердил сам Росалес во время беседы, которую мы имели с ним 26 августа 1978 г.}. Хосе Росалес поверил, что в управлении гражданского губернатора Федерико уже нет (мы не знаем, как реагировал он на предательское поведение Вальдеса), и до самой смерти, последовавшей в августе 1978 г., так и не дал убедить себя в обратном {Хосе Росалес сказал нам 26 августа 1978 г.: "Ты думаешь, что Федерико в то время был еще там, но я в это не верю".}. И все же нет никаких сомнений в том, что Гарсиа Лорка в то утро еще находился в управлении.
          Когда Гарсиа Лорку увели из дома на улице Ангуло, сеньора Росалес, как мы уже отметили, немедленно позвонила родным поэта, которые к тому времени перебрались на улицу Сан-Антон, в дом уже расстрелянного Мануэля Фернандеса Монтесиноса. На следующее утро после ареста, то есть 17 августа, мать Федерико послала в управление гражданского губернатора Анхелину, няню семьи Фернандес Монтесинос, отнести Федерико еду, табак и одежду.
          Беседа с Анхелиной Кордобилья убедила нас в том, что Вальдес солгал Хосе Росалесу, сказав ему утром 17 августа, будто Гарсиа Лорки уже нет в управлении гражданского губернатора.
          "Мы: Итак, вы ходили в управление гражданского губернатора, носили ему поесть?
          Анхелина: Да, два дня я ему носила.
          Мы: В какие примерно часы вы ходили в управление гражданского губернатора?
          Анхелина: Я ходила утром.
          Мы: И что вы ему носили поесть?
          Анхелина: Я носила кофе в термосе, в корзинке лепешки, омлет с картошкой и курево.
          Мы: На корзинке было написано его имя?
          Анхелина: Нет.
          Дочь Анхелины: Нет, имя писали, когда носили в тюрьму, а так как в управлении гражданского губернатора не было арестованных, кроме него, значит, в этом не было надобности. Когда моя мать носила передачу дону Мануэлю в тюрьму, на корзинке было написано его имя {В течение почти месяца Анхелина носила передачу Мануэлю Фернандесу Мантесиносу находившемуся в гражданской тюрьме. Придя туда утром 19 августа, она узнала, что его уже расстреляли. "Как я это забуду? - сказала она нам в 1966 г. - Утром дон Мануэль, а вечером - сеньорито Федерико".}.
          Мы: Так, понятно. Значит, вы носили ему кофе в термосе и еду в корзинке?
          Анхелина: Так и есть.
          Мы: И сколько раз в день вы ходили?
          Анхелина: Один раз в день, не больше. Я ходила по утрам. Добиралась туда чуть живая от страха. Первый раз, как я пришла, меня спросили:
          - Что вам надо?
          - Есть тут сеньор Гарсиа Лорка?
          - Кого вы тут ищете?
          - Так сеньора же Гарсиа Лорку.
          Он говорит:
          - Этот сеньор - на что он вам?
          - Я принесла ему поесть.
          Тут он говорит мне:
          - Не может быть.
          Мы: Это уже там, в самом подъезде?
          Анхелина: Ну, да, там, где входят. И он говорит мне:
          - Не может быть.
          Тогда другой говорит:
          - Почему не может быть? Это же ихняя служанка.
          - Ну так подымайтесь.
          А я говорю:
          - Одна я не пойду, я ведь не знаю куда; вам придется подняться со мной.
          И они поднялись со мной и провели к сеньору Федерико. Я шла чуть живая от страха.
          Мы: Можно себе представить.
          Анхелина: Чуть живая от страха. Вы же знаете, нельзя было и слова сказать, служанок тоже судили.
          Тут один сеньор, который был там, разломил омлет вот так (делает жест, будто разламывает лепешку, чтобы посмотреть, нет ли чего внутри. - Авт.). Сеньор Федерико был в камере, в такой комнате.
          Мы: Он был один?
          Анхелина: Там никого больше не было. Был там стол, на нем чернильница, перо и бумага...
          Мы: Значит, он писал?
          Анхелина: Нет, просто эти вещи там были. Не было ни кровати, ничего. Ничего, кроме этого. И сеньор, который там был, говорил:
          - Как жалко сына, как жалко отца!
          А когда я вошла, сеньор Федерико сказал мне:
          - Анхелина, Анхелина, зачем ты пришла?
          - Меня послала ваша мать, это ваша мать меня послала. Пока я была внутри... Только я не хочу, чтобы вы меня впутывали в эти дела!..
          Мы: Да нет же, нет!
          Анхелина: Я очень боюсь.
          Дочь: Да ведь об этом уже все на свете знают, мама! Вот он знает больше, чем ты можешь ему рассказать!
          Анхелина: Ну ладно. Пока я была там, внутри, передавая ему еду, ну, эти стояли в дверях комнаты вот так, с винтовками, вот так...
          Мы: Как? Они целились в вас?
          Дочь: Да, но это в порядке вещей, мама. Так уж заведено, ведь шла война.
          Мы: Вы были с ним минуты две, не больше?
          Анхелина: Да, и он не хотел ничего поесть, ничего не ел.
          Мы: Не удивительно. И на следующий день вы пошли?
          Анхелина: Да, и он опять ничего не съел. А когда я пошла туда в третий раз, какой-то господин говорит мне прямо у двери дома, нашего дома на улице Сан-Антон:
          - Человека, к которому вы идете, там уже нет. Но я, я никого не знала в Гранаде, я, значит, пошла.
          Когда добралась до управления, мне сказали:
          - Этого сеньора здесь уже нет.
          - А вы не можете мне сказать, где он?
          - Не знаем.
          - Может, его перевели в тюрьму?
          - Этого мы не знаем.
          Дочь: Хороши!
          Анхелина: Я говорю:
          - Можете вы мне сказать, не оставил ли он чего?
          - Тоже не знаем. Подымитесь и посмотрите.
          - Вам придется подняться со мной.
          И я поднялась в комнату. Там был только термос и салфетка. И больше ничего. Вышла я оттуда и пошла прямехонько в тюрьму, на другой конец Гранады, пошла туда, а сама ни гу-гу.
          Мы: А корзинку еще несли с собой?
          Анхелина: Пошла я с корзинкой, да, пошла я в тюрьму. И спрашиваю там, в тюрьме:
          - Вы не знаете, прибыл сюда из управления гражданского губернатора такой сеньор Гарсиа Лорка?
          - Не знаем. Зайдите попозже, может быть, он в камере.
          Мы: Зайдите попозже?
          Анхелина: Чтобы я зашла на тот случай, если он заперт в камере. И я, значит, оставила там корзинку вместе с куревом. Я оставила ее там. А вернулась только на следующий день, в тот день я уже не вернулась, пришла назавтра. И там мне сказали:
          - Этого сеньора, о котором вы говорите, здесь никогда не было.
          Тут мне и корзинку вернули. Ясное дело, они уже убили сеньора Федерико там, в Виснаре" {Антонио Перес Фунес и Сесар Торрес Мартинес сказали нам независимо друг от друга, что видели корзинку Федерико в тюрьме.}.
          Через десять лет после того, как была записана на магнитофон эта беседа с Анхелиной, когда старой няне Фернандесов Монтесиносов исполнилось уже 90 лет, она повторила другому исследователю то же самое, что рассказала нам, подчеркнув, что видела Федерико два раза:
          "Я ходила два дня: 17-го и 18-го. А на третий день, когда я снова собралась отнести корзинку сеньорита Федерико, какой-то человек меня остановил и сказал: "Того, кому вы это несете, там уже нет"" {Антонио Рамос Эспехо. Последние дни Федерико Гарсиа Лорки. Свидетельство Анхелины. - "Triunfo", 17 mayo 1975, p. 27-28.}.
          Итак, представляется почти несомненным, что Гарсиа Лорка пробыл в управлении гражданского губернатора два с половиной дня, с вечера 16 августа до ночи с 18-го на 19-е.
          Почему Вальдес солгал Хосе Росалесу? И другой вопрос: почему он не приказал немедленно расстрелять поэта, как только тот оказался в его руках?
          По-видимому, Вальдес колебался, не зная, как поступить, потому что он понимал, кто такой Гарсиа Лорка. Знал о его известности как в национальном, так и в международном масштабе. Нельзя принять версию, будто майор Вальдес не имел понятия о том, кем является арестованный. Примем во внимание, что тогдашний гражданский губернатор жил в Гранаде с 1931 г. и поневоле, каким бы невежественным и некультурным он ни был, должен был знать о самом знаменитом в то время гранадском писателе. Тем более что речь шла о писателе, чьи книги, деятельность, выступления часто фигурировали на страницах гранадской прессы. Поэтому было бы в высшей степени удивительно, если б Вальдес не знал, кто такой Гарсиа Лорка. И, в частности, вполне вероятно, что гражданский губернатор, заклятый враг "красных", был знаком с антифашистскими заявлениями поэта, как и с другими его выступлениями политического характера в период Народного Фронта.
          К тому времени, когда Федерико был доставлен в управление гражданского губернатора, Вальдес успел уже лично санкционировать многие убийства и "прогулки". Благодаря свидетельству Хосе Росалеса и другим нам известно, что "Вальдес ни во грош не ставил жизнь христианина". В 1966 г. гранадский священник Хосе Линарес Пальма говорил нам, что "Вальдес расстрелял бы Иисуса и божью матерь, если бы они встали на его пути". В свете таких суждений, основательность которых не вызывает сомнения, ясно, что если гражданский губернатор колебался, не зная, как поступить с Федерико, то отнюдь не из-за христианского милосердия, а потому, что не мог не предвидеть: смерть знаменитого поэта может повредить делу мятежников.
          Можно с уверенностью утверждать, что Вальдес, прежде чем отдать приказ об убийстве Гарсиа Лорки, связался - по радио или по телефону - с Кейпо де Льяно, главнокомандующим силами мятежников в Андалусии {См. заметку, опубликованную на первой странице газеты "Эль Идеаль" 17 августа 1936 г.: "Восстановлена телефонная связь между андалусскими провинциями, примкнувшими к движению. Радио Севильи сообщило, что установлено телефонное сообщение между Кадисом, Кордовой, Гранадой, Уэльвой и Севильей".}.
          На чем основываемся мы, делая такое утверждение?
          Херман Фернандес Рамос был приятелем Вальдеса по сборищам в баре Хандилья (на улице Пуэнте-де-Карбон) и в кафе "Ройяль". Незадолго до смерти он рассказал своему другу Висенте Лопесу Хименесу о том, как был отдан приказ покончить с Гарсиа Лоркой. У Вальдеса в управлении гражданского губернатора был радиопередатчик, с помощью которого он сносился с Кейпо де Льяно каждый вечер после очередного выступления генерала по радио из Севильи. Не зная, что делать с Гарсиа Лоркой, он в один из вечером (почти можно быть уверенным, что это был вечер 18 августа), доложил Кейпо де Льяно, что поэт находится под арестом в управлении гражданского губернатора. "Что мне с ним делать?" - спросил Вальдес генерала. Кейпо ответил: "Дай ему кофе, побольше кофе". Это была излюбленная фраза генерала, которая имела только одно значение: "расстреляй его". На следующий день Федерико был убит {Свидетельство адвоката и писателя Антонио Переса Фунеса. Гранада, 20 сентября 1966 г. Умерший в 1971 г. Перес Фуеес считал, что этот рассказ строго достоверен.}.
          Есть и другое обстоятельство, которое заставляет нас с доверием относиться к рассказанному о прямой причастности Кейпо к убийству поэта. Мы имеем в виду "дело" Бенавенте. Когда Бренан находился в Гранаде в 1949 г., ему несколько раз говорили, что мятежники убили Лорку в отместку за смерть Бенавенте, о которой было объявлено в радиопередачах националистов {G. Brenan. The Face of Spain, p. 137-138.}. Первую печатную ссылку на такое объяснение причины гибели поэта мы встретили в мадридском журнале "Эстампа", в номере от 26 сентября 1936 г., в уже упоминавшейся статье, подписанной Антонио де ла Вилья. Приведем слова Мануэля Субира, бежавшего из Гранады, которые цитирует журналист:
          "Однажды кто-то сказал во время общего разговора, что в Барселоне расстрелян писатель Хасинто Бенавенте, обвинив заодно алькальда Эскориала в том, что он подобным же образом расправился с братьями Кинтеро. И тогда один из барчуков недвусмысленно намекнул:
          - В то время как красные творят такое, мы тут уважительно относимся к Гарсиа Лорке, хотя все прекрасно знаем, что он за нехристь. Пора и нам принять какие-то меры" {Антонио де ла Вилья. Беглец из Гранады рассказывает о расстреле Гарсиа Лорки. - "Estampa", 26 septiembre 1936.}.
          Однако факт заключается в том, что первое сообщение о гибели Хасинто Бенавенте, которое нам удалось обнаружить на страницах прессы, появилось в севильской газете "Эль Коррео де Андалусия" 19 августа 1936 г., то есть спустя всего лишь несколько часов после смерти Гарсиа Лорки и через три дня после его ареста:
         
          "Убивают и замечательных писателей.
         
          Среди жертв марксистского варварства насчитываются замечательные деятели литературы, такие, как Бенавенте, братья Кинтеро и Муньос Сека".
         
          Эту же самую заметку газета "Эль Коррео де Андалусия" напечатала еще раз на следующий день, 20 августа, и в тот же вечер Кейпо распространил это лживое известие в своей обычной радиобеседе. Оно было опубликовано газетой "Эль Идеаль" 21 августа:
          "Среди скорбных известий, которые до нас дошли, - известия о расстреле Бенавенте, братьев Кинтеро, Муньоса, Сека, Сулоаги и даже бедняги Самары. Иначе говоря, эти сволочи не хотят оставить в живых никого из тех, кто выделяется среди черни своим творчеством. Что может думать цивилизованный мир о людях, которые убили Бенавенте? Когда сумеет наша страна оправиться от потери таких фигур, как Бенавенте, братья Кинтеро, Сулоага?!" {"Ideal", 21 agosto 1936," p. 2.}.
          Однако все эти "бедные жертвы марксистского варварства" в тот момент были живы, так что обвинения, выдвинутые Кейпо и его пропагандистской командой, представляли собою не что иное, как чистый вымысел {Хасинто Бенавенте умер в 1954 г., Хоакин Альварес Кинтеро - в 1944 г., Серафин Альварес Кинтеро - в 1938 г. Педро Муньос Сека был убит в Мадриде через три месяца после смерти Гарсиа Лорки, 28 ноября 1936 г., Рикардо Самора, известный футболист, умер в 1978 г. Согласно сообщению "Эль Идеаль" (23 августа 1936 г.), некто Хосе Сулоага - "мастер керамики, вызвавший восхищение во всем мире". Однако такого человека не существовало. По-видимому, "Хосе Сулоага" представляет собой "комбинацию" из двух лиц - из знаменитого художника Игнасио Сулоаги, умершего в 1945 г., и его двоюродного брата Хуана Сулоаги, сына известного мастера керамики Даниэля Сулоаги. 18 августа "Эль Идеаль" упомянула мимоходом об убийстве Саморы в Мадриде. Затем, 22 августа, эта газета поместила на первой странице серию фотографий Саморы и Бенавенте, а на восьмой - фотографию братьев Альварес Кинтеро. 23 августа на первой странице этой же газеты были помещены фотографии Игнасио Сулоаги и Педро Муньоса Сека, который назван "самым народным и плодовитым из национальных комедиографов".}.
         
          Следует особенно подчеркнуть, что первое ложное известие о якобы совершившихся убийствах Бенавенте, братьев Кинтеро и Муньоса Сека, которое мы смогли обнаружить в прессе, появилось в "Эль Коррео де Андалусия" - газете, контролировавшейся генералом Кейпо де Льяно. Тот факт, что все эти выдуманные "жертвы красных орд" являлись драматургами, - совпадение, которое, на наш взгляд, не могло быть случайным. Вполне естественно предположить, что именно в ночь с 18 на 19 августа, как только был отдан приказ об убийстве Гарсиа Лорки, в Севилье сфабриковали ложное сообщение о гибели этих драматургов, дабы противопоставить его любой попытке протеста, который должна была вызвать гибель гранадского поэта и драматурга. И это ложное сообщение поспешили опубликовать утром 19 августа, через несколько часов после убийства великого поэта, а на следующий день оно вновь было напечатано в той же газете.
          Как бы то ни было, лежит или нет на Кейпо де Льяно ответственность за решение об убийстве Гарсиа Лорки (мы уверены, что лежит, хотя до сих пор не располагаем неопровержимыми уликами), главным виновником смерти поэта следует считать Хосе Вальдеса Гусмана. Очевидно, что, несмотря на донос или доносы на Лорку, кто бы ни был их автором - Рамон Руис Алонсо или другие лица (а этот вопрос мы рассмотрим в последней главе), Вальдес мог бы сохранить ему жизнь, если бы захотел. Но Вальдес был не из тех людей, которые способны помиловать кого-либо, а "красного" поэта - и подавно.
          Состоялась ли встреча или беседа между Лоркой и Вальдесом в ночь перед тем, как поэта увезли из управления в Виснар? Этого мы не знаем и, скорее всего, никогда не узнаем, потому что Вальдес унес свои тайны в могилу 5 марта 1939 г., став жертвой рака, который уже несколько лет разъедал его, а также ранения, которое он получил на войне через два года после того, как был смещен с поста гражданского губернатора Гранады {Нам несколько раз рассказывали в Гранаде, что депутация во главе с Мариано Пелайо из жандармерии отправилась к Франко, чтобы пожаловаться на исключительную жестокость репрессий, которые даже в 1937 г. продолжали осуществляться Вальдесом. 20 апреля 1937 г. газета "Эль Идеаль" объявила, что Вальдес ушел в отставку со своего поста, и опубликовала его прощальное послание. В нем Вальдес просил у гранадцев прощения за суровость, которую вынужден был проявлять, находясь во главе управления гражданского губернатора, и добавлял, что совесть его чиста перед богом.}.
         

    ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ


          СМЕРТЬ В ФУЕНТЕ-ГРАНДЕ
         
          У подножия Сьерры-Альфакар, горной цепи километрах в девяти на северо-восток от Гранады, мы встречаем два маленьких, почти граничащих друг с другом селения: Альфакар и Виснар. Первое из них, название которого происходит от арабского слова, означающего "гончар", пользуется славой в Гранаде благодаря необычайно вкусному хлебу, выпекаемому там. Виснар (это название восходит к еще доарабскому топониму) обязан своей известностью небольшому благородных линий памятнику архитектруры - дворцу архиепископа Москосо-и-Перальты, воздвигнутому в конце XVIII в., после возвращения этого священнослужителя из Америки.
          После начала мятежа в июле 1936 г. гранадские националисты быстро закрепились в Виснаре, сделав своей штаб-квартирой дворец. Селение Виснар имело стратегическое значение, поскольку оно представляло собой удобный наблюдательный пункт и позицию для обороны от возможного наступления республиканских войск из гористого района, расположенного к северу от Гранады. Этот район фактически оставался под властью республиканцев на протяжении почти всей войны.
          Гарнизон Виснара состоял из отряда фалангистов, которым командовал капитан Хосе Мария Нестарес Куэльяр, о роли которого в заговоре против Республики уже говорилось выше. По окончании войны на портале дворца была установлена мемориальная доска. На ней мы можем прочесть следующее:
          "29 июля 1936 г. в этом дворце Виснара обосновался штаб первой Испанской фаланги в Гранаде. В этих стенах она окрепла и стала первым батальоном, а затем первым полком Испанской традиционалистской гранадской фаланги, которая в жестоких боях против марксистского натиска отстояла безопасность нашего города. Владельцы дворца дон Хосе Ф. Фигерес-и-Мендес и донья Эсперанса де Дамас-и-Р. Акоста гордятся тем, что им выпала честь поставить это здание на службу столь возвышенным целям".
          Если бы Виснар был только местом расположения воинского гарнизона, его сейчас едва ли вспоминали бы в связи с гражданской войной. Однако селение это довольно скоро приобрело мрачную известность, став местом расстрелов, жертвами которых пали сотни "красных". По этой причине на протяжении десятилетий жители Виснара, запуганные жандармерией, отказывались говорить о том времени с посторонними, в особенности если это были иностранцы.
          Находясь в Виснаре, Нестарес постоянно поддерживал телефонную связь с Вальдесом. Беспрестанно, почти каждый день и каждую ночь сюда из управления гражданского губернатора или близлежащих селений прибывали машины с очередными партиями обреченных. Арестованных, содержавшихся в гранадской тюрьме, не привозили на расстрел в Виснар; здесь убивали тех, которые потом именовались просто "пропавшими без вести", это были "неофициальные" жертвы, про которых власти затем утверждали, будто их судьба им неизвестна.
          Машины, прибывавшие из города, должны были обязательно останавливаться хоть на несколько минут у дворца Москосо-и-Перальты; здесь Нестаресу либо его помощникам вручались сопроводительные документы, а те в ответ давали пропуск на проезд. Затем машины следовали в гору по узенькой улочке, которая ведет к Фуэнте-Гранде.
          Сразу же за дворцом открывается чудесная панорама. К Альфакару идет крутой спуск, вдали простирается гранадская долина, справа возвышается лишенная растительности горная гряда - Сьерра-де-Эльвира.
          Выше Виснара, по левую сторону дороги, неторопливо течет старый обмелевший оросительный канал, окаймленный тростниковыми зарослями. Канал исчезает за зданием, еле видным' среди гущи деревьев.
          Это просторное здание, которое именуется "Вилья Конча", в годы Республики было местом летнего отдыха гранадских школьников. Поэтому в народе его обычно называют "Ла Колонна". Еще в июле 1936 г. там отдыхали дети, которых, как только началась война, эвакуировали. С этого времени здание было отдано под тюрьму, и "Ла Колонна", название которой прежде ассоциировалось с детским весельем, играми, летними каникулами, превратилась в обитель смерти.
          Националисты привезли из Гранады в "Ла Колонна" группу масонов, к которым присоединили несколько других "нежелательных лиц", заставив их выполнять обязанности могильщиков. Среди масонов были Мануэль Пласа, Энарес, Лопера, Бонанегра, некий Фернандо (фамилии его никто не помнит) и А. М., который жив до сих пор, - он-то и сообщил нам полную информацию о том, что и как происходило в "Ла Колонна" {А. М. предпочитает и поныне не раскрывать свсего имени, и мы исполняем его желание.}.
          Вместе с масонами работал семнадцатилетний юноша М. С., которого привезли в Виснар, чтобы расстрелять. К его счастью и благодаря заступничеству неких высокопоставленных дам, придерживавшихся правых убеждений, которые хлопотали за него перед Нестаресом, юноше удалось спастись от смерти. Он тоже был определен в могильщики. М. С. не желает, чтобы мы назвали его полное имя, и его вполне можно понять. Именно он предал земле тело Гарсиа Лорки, и он понимает, что, если об этом станет известно, журналисты со всего света никогда не дадут ему покоя. В сопровождении этого человека мы побывали в Виснаре дважды (в 1966 и в 1978 гг.), и здесь на месте он подтвердил и дополнил сведения, полученные нами от А. М.
          Кроме группы масонов, Нестарес привез из Гранады в качестве могильщиков двух преподавателей гранадского университета, Хоакина Гарсиа Лабелья и Хесуса Йольди Беро, а также двух советников из левых, Мануэля Салинаса и Франсиско Рубио Кальехона, намереваясь сохранить этим людям жизнь. Но и сам Нестарес не смог спасти от смерти ни одного из четверых, несмотря даже на то, что он одел их в форму фалангистов: как-то, когда он на день уехал из Виснара, Вальдес прислал из Гранады машину, которая забрала их; вскоре после этого они были расстреляны у стен гранадского кладбища.
          "Ла Колонна" подчинялась в конечном счете капитану Нестаресу, хотя он главным образом занимался военными операциями в прилегающем районе. Приходится сожалеть, что он скончался в мае 1977 г., так и не изложив своей версии о том, как действовал этот лагерь смерти.
          Нижний этаж здания был превращен в тюрьму. На верхнем этаже помещались несколько солдат и штурмовых гвардейцев, а также могильщики и две женщины из левых, которым Нестарес оказал покровительство: некая Алисия (полного ее имени мы не знаем) и Мария Луиса Алькальде Гонсалес, девушка редкой красоты, в прошлом активистка МОПР. Женщины занимались уборкой и стряпней. Рядом с ними часто можно было видеть молодую англичанку Фрэнсис Тарнер-Фанни, девушку из семейства, принадлежавшего к правым кругам, жившего неподалеку от Альгамбры. Фрэнсис Тарнер была очень дружна с Нестаресом, и многие гранадцы до сих пор помнят ее, одетую в голубую рубашку фалангистов, на которой она вдобавок носила свастику. В Виснаре Фанни, по-видимому, выполняла обязанности медицинской сестры.
          Наши свидетели, А. М. и М. С., настаивают на том, что все палачи из "Ла Колонна" были добровольцами, убивавшими ради удовольствия убивать; исключение составляли лишь несколько штурмовых гвардейцев, которых Нестарес заставлял принимать участие в расстрелах, возможно, в качестве наказания. Некоторые из добровольцев принадлежали к так называемому "черному эскадрону" и творили бесчинства и преступления не только в Виснаре, но также в Гранаде и в окрестных селениях. Среди этих палачей наши свидетели припоминают таких, как Маньо, Севилья (он погиб, когда винтовка, которую он чистил, случайно выстрелила), некий Гонсало, капрал Айльон, сержант Мариано, Молес, Эрнандес, Мотриленьо, Хамуга, палач Бенавидес и Эль Кучильеро. Трудно сегодня восстановить полные имена и фамилии этих убийц, потому что большинство их было известно только по кличкам.
          Приговоренные к смерти прибывали, как правило, поздно вечером, и их запирали в помещениях нижнего этажа "Ла Колонна". Если они желали, то могли исповедоваться у приходского священника Виснара Хосе Кроветто Бустаманте (его имя в те дни часто упоминалось на страницах газеты "Эль Идеаль"). Когда рассветало, убийцы вытаскивали заключенных "на прогулку" и оставляли их бездыханные тела там, где они падали под пулями (в поле, в придорожной канаве, в оливковой роще или в овраге), до появления могильщиков, которые приходили вскоре после расстрела.
          Провел ли Гарсиа Лорка в "Ла Колонна" последние часы своей жизни? Свидетельства, собранные в 50-е годы Энцо Кобелли, а позднее Вила Сан-Хуаном, подтверждают это. В частности, Кобелли говорил с человеком, который уверял, что стоял на часах у двери помещения, в котором был заперт поэт вместе с другими жертвами, расстрелянными в то же утро.
          "В течение всей ночи на 19 августа (sic!) Федерико Гарсиа Лорка ободрял своих товарищей по заключению. Он много говорил и отчаянно курил (поэт был завзятым курильщиком рыжего табака, который закупал в большом количестве за границей, так как не любил черного испанского табака. - Авт.). Утром, когда за ним пришли, он сразу же понял, что его собираются отправить "на прогулку". Тогда он попросил священника, но священник из Виснара (когда я его видел, ему было уже восемьдесят пять лет. - Авт.), прождавший всю ночь, только что ушел, потому что ему сказали, что казней сегодня уже не будет" {Enzo Cobelli. Garcia Lorca, Editrice la Gonzaghiana. Mantua, 1959, p. 78.}.
          Вила Сан-Хуан разговаривал в Гранаде в ноябре 1973 г. с X. Г., штурмовым гвардейцем, служившим в "Ла Колонна". Этот человек уверял, что был свидетелем того, как привезли Гарсиа Лорку, которого он сразу узнал, потому что несколько раз видел его в Гранаде с Фернандо де лос Риосом {Vila-San-Juan. Op. cit., p. 157.}.
          А. М. и М. С. утверждают, что, если бы поэта привезли в "Ла Колонна" до того, как стемнело (после этого могильщиков запирали на верхнем этаже), его бы, конечно, узнали, поскольку некоторые из арестантов-могильщиков (например, Гарсиа Лабелья, Йольди, Салинас и Рубио Кальехон) были знакомы с Федерико. Поэтому представляется несомненным, что Гарсиа Лорка провел в "Ла Колонна" лишь несколько часов.
          Поэт был убит не один. В этот трагический час его сопровождали еще трое из жертв репрессии, учиненных в Гранаде. Когда в 1966 г. мы познакомились с М. С., он помнил два имени: Хоакин Аркольяс Кабесас и Франсиско Галади Мергаль - оба они были бандерильеро*. Они были известны в городе не только своими выступлениями на арене боя быков, но и активным участием в политических делах. Как указывают Гольонет и Моралес, Кабесасу и Галади за несколько дней до мятежа было поручено наблюдение за домом на улице Сан-Антон, где жил Вальдес:
          "Во главе группы, осуществлявшей наблюдение, находились анархисты Галади и Кабесас, которые так панически боялись "фашистов", что вообще не появлялись поблизости от дома; на посту оставались лишь их подручные" {Gollonet у Morales. Op. cit., p. 101-103.}.
          Издевательский тон, характерный для Гольонета и Моралеса, представляется нам необоснованным - о храбрости двух бандерильеро до сих пор еще помнят в Гранаде.
          Кроме того, ясно, что Вальдес, дорвавшись до власти, не мог не свести тут же счеты с Кабесасом и Галади, тем более что оба они значились среди командиров колонны, которую республиканцы хотели послать освобождать Кордову {"Cruzada", p. 280.}.
          М. С. не смог вспомнить имени еще одного человека, расстрелянного вместе с Гарсиа Лоркой в то утро, хотя припомнил, что это был хромой человек, учитель государственной школы из ближнего селения Когольос Вега. Посетив названное селение, мы пришли к заключению, что человек этот действительно был школьным учителем, только не из Когольос, а из селения Пулианас - эта небольшая ошибка М. С. лишь укрепила наше доверие к его свидетельству.
          Жители Пулианас рассказали, что прекрасно помнят своего учителя - всеобщего любимца. Его имя - Диоскоро Галиндо Гонсалес. В местном суде хранится свидетельство о его смерти, с которого в 1968 г. нам удалось, преодолев множество препятствий, снять копию. Сведения, содержащиеся в этом документе, почти совпадают с теми, которые сообщил нам М. С. в 1966 г., хотя не сходятся в частностях. Согласно свидетельству о смерти Галиндо Гонсалеса, он умер 18 августа, между тем как в свидетельстве о смерти Гарсиа Лорки указана дата 20 августа. Однако мы знаем, что оба документа были составлены через четыре года после случившегося и, кроме того, судебные власти нового режима не утруждали себя излишней скрупулезностью при установлении дат смертей, которые они свидетельствовали в таких документах. Поэтому мы не можем полностью доверять точности дат, содержащихся в документах подобного рода.
          Дети хромого учителя из селения Пулианас (Антонио, Ньевес и Мария Галиндо Монхе) живы и поныне. Они многое рассказали нам как о смерти отца, так и о его жизни и взглядах. Галиндо Гонсалес был не гранадцем, а уроженцем Сигуньуэлы (Вальядолид). С 1929 по 1934 г. он работал учителем государственной школы в Сантипонсе (Севилья), а в сентябре 1934 г., получив новое назначение, приехал в Пулианас. Вскоре после приезда в гранадское селение у него произошел конфликт с секретарем муниципалитета Эдуарде Баррерасом из-за дома, который был предоставлен учителю под жилье и "мало чем отличался от хлева". Галиндо Гонсалес отправился в Гранаду и обратился с протестом к гражданскому губернатору. Об этом писала газета "Эль Идеаль" в конце 1934 или в начале 1935 г. Однако Галиндо так и не добился, чтобы ему предоставили другой дом, и оказался вынужденным сам снять квартиру в более сносном доме, находившемся в поселке Касерио де лос Анхелес, неподалеку от Пулианас. Эдуарде Баррерас не забыл этот эпизод, и, как считает семья учителя, именно он написал донос на дона Диоскоро, естественно, объявив его "красным". Галиндо Гонсалес был убежденным республиканцем. Когда в феврале 1936 г. Народный Фронт победил на выборах, местные жители устроили демонстрацию около его дома, крича: "Да здравствует школьный учитель селения Пулианас!" Таким образом Диоскоро Галиндо стал человеком меченым, подобно многим школьным учителям, оказавшимся в зоне мятежников.
          Антонио Галиндо Монхе любезно предоставил нам несколько страничек, на которых он описал гонения, обрушившиеся на его отца, и его гибель. Мы воспроизводим их здесь как из-за ценности, которую они представляют сами по себе, так и потому, что описанные в них события связаны со смертью Гарсиа Лорки и с убийствами в Виснаре:
          "15 августа 1936 г. часов в десять вечера в наш дом явились два вооруженных фалангиста, которые вылезли из машины, остановившейся у дверей; два других фалангиста остались в машине. Те двое, что поднялись на верхний этаж дома, где мы жили в поселке Касерио де лос Анхелес, стоявшего у шоссе, на расстоянии примерно километра от селения Пулианас, заявили, что пришли сделать обыск. Отец, который был дома, сказал, что они могут начинать когда угодно. Они начали обыск, который затянулся на два часа. Потом они обратились к моему отцу и сказали, что привезли с собою приказ о его аресте, но поскольку обыск не дал доказательства его вины, то они оставляют его под домашним арестом на сорок восемь часов, и, если по прошествии этого срока они не вернутся, отец может продолжать жить своей обычной жизнью и с ним ничего не произойдет. Перед тем как уйти, один из них обратился к отцу и спросил, может ли он задать ему несколько вопросов, на что отец ответил, что да. Тогда тот спросил его, каков его образ мыслей. Отец сказал ему, что не может ответить на этот вопрос, потому что это его личное дело, ведь каждый волен думать что хочет - как он или совсем наоборот, - и они ушли.
          Сорок восемь часов истекли к 10 часам вечера 17 августа. Прошло еще четыре часа сверх назначенного срока, и в 2 часа утра 18 августа они пришли и сказали отцу, что он должен отправиться с ними, чтобы дать показания, после чего он сразу же вернется. И больше мы его не видели. Я просил их, чтобы они позволили мне поехать с ними, но они сослались на то, что в машине нет места. Я ответил, что мог бы ехать в своей машине, но они сказали, что если увидят, что я следую за ними, то будут стрелять в меня из винтовок.
          Я дождался, пока рассвело, и часов в 9 утра отправился в комендатуру, где у нас был знакомый, капитан Перамо. Я рассказал ему, что случилось, и он сразу оке стал звонить по телефону, а после нескольких звонков сказал мне, что весьма сожалеет, потому что хорошо относился к моему отцу, но уже ничего не может сделать, так как его расстреляли.
          Попав в такое опасное положение, я по знакомству вступил в штурмовую гвардию, но через четыре дня мне предъявили обвинение, будто бы я хотел получить оружие, чтобы отомстить за смерть отца. Я позвонил нашему приятелю из комендатуры, он поговорил с моим командиром в штурмовой гвардии, и меня отпустили на свободу.
          Так как дальше жить в таких условиях было невозможно, я перешел ^красную зону, где и находился в республиканской армии до окончания войны, когда меня арестовали. Я прошел через военный трибунал, был судим по обвинению в подстрекательстве к бунту и провел три года в тюрьме. И когда я уже примирился с двенадцатью годами заключения, которых требовал для меня прокурор, меня выпустили на волю".
          Дети Галиндо Гонсалеса считают, что их отец был расстрелян на рассвете 18 августа, именно в тот день, что указан в свидетельстве о его смерти. Однако возможно и то, что он находился в "Ла Колонна" до следующего дня и что его знакомого, капитана Перамо из военной комендатуры, ввели в заблуждение, заявив о том, что учитель расстрелян, хотя на самом деле он еще был жив. Нетрудно предположить, что этим способом пользовались - и это даже стало правилом - всякий раз, когда нужно было отделаться от влиятельных просителей, ходатайствовавших за арестованных. С точки зрения мятежников, поддаваться чувству милосердия было непозволительно. Как мы помним из свидетельства Хосе Росалеса, вспоминавшего, как он пришел к Вальдесу, последний прибегнул точно к такой же уловке.
          В чем, как нам кажется, нельзя сомневаться, так это в том, что М. С. предал земле Галиндо Гонсалеса вместе с Гарсиа Лоркой. А Гарсиа Лорка, по нашим данным, был убит 19 августа. Некоторое время спустя после гибели учителя из селения Пулианас его семья получила известие о том, что он погребен вместе с Гарсиа Лоркой, и это подтверждает рассказ М. С.
          От "Ла Колонна" дорога на Альфакар вьется по склону долины; вдоль нее тянется оросительный канал, который местами пересекают живописные каменные мостики. Затем дорога делает крутой поворот. Слева от нее, внизу, оросительный канал входит в узенький акведук. По правую сторону от нас поднимается глинистый склон, поросший соснами, которые выше теряются в скалах Сьерры-де-Алькафар.
          Это и есть печально известный овраг Виснара: здесь под землей покоятся останки сотен расстрелянных. В первые дни репрессий в Гранаде овраг не использовался как место расстрелов. Палачи не сразу обнаружили, что глина здесь мягче, чем в других местах долины, а потому и могилы копать здесь гораздо легче.
          А. М. и М. С. поделились своими горькими воспоминаниями, связанными с этим оврагом. Тела людей оставляли там, где их убили, сваленные в кучу в ожидании могильщиков, которые появлялись довольно скоро. Не раз могильщикам доводилось узнавать среди жертв своих друзей и знакомых. Как они вспоминают, перед этим осужденных (что не раз утверждали) не подвергали пыткам; неверно и то, будто осужденных заставляли самих копать себе могилы.
          Скорбен и тяжек был труд могильщиков под августовским солнцем Андалусии. Несмотря на то что чистые воды оросительного канала Фуэнте-Гранде текли совсем рядом, могильщикам, видимо, чтобы усугубить наказание, не разрешали спуститься к ним и напиться.
          По всему оврагу покоятся трупы, их тут сотни.
          В 1936 г. эта местность выглядела более голой, чем теперь, деревьев тут не было. Когда в 1949 г. сюда приезжал Джералд Бренан, "все пространство было усеяно неглубокими рвами и холмиками, на каждом из которых виднелся небольшой камень. Я начал было считать их, но потом бросил, поняв, что здесь их несколько сотен" {G. Brenan. Op. cit., p. 145.}.
          Среди расстрелянных в овраге было немало женщин. Одну из них звали Кармела Родригес Парра, и в Гранаде все ее знали как Кармелу - мастерицу жарить пташек. Прозвищем эта женщина была обязана тому, что бар, который она держала на улице Эльвира, славился своим фирменным блюдом - жареными куропатками. Еще до начала мятежа в этом баре собирались люди, придерживавшиеся левых взглядов. Это и послужило единственным поводом для преследования и убийства владелицы бара. Эта добрейшая женщина, здоровенная толстуха, не сумела уйти от смерти. Ее отправили в Виснар вместе с другой женщиной, знаменитой Башмачницей, известной своими левыми убеждениями, и обе погибли вместе.
          Самая большая братская могила в овраге, вырытая на одном из его склонов, все еще хорошо заметна. Вся она окружена камышовыми зарослями - тут влажная почва, - зимой здесь скапливается вода, образуя лужу. В последние годы после смерти Франко братскую могилу украсили надгробными камнями и деревянными крестами, которые уже никто не трогает. Покоятся в ней останки по меньшей мере ста расстрелянных. В податливой этой земле было несложно вырыть глубокий ров, в который могильщики сваливали мертвые тела, засыпая их без особых усилий. Осужденных подводили к самому краю зияющей ямы и убивали выстрелом в затылок.
          В течение первого месяца репрессий палачи из "Ла Колонна" расстреливали свои жертвы не в овраге, а прямо у дороги, что ведет от Виснара к Альфакару. Здесь расстреляли и Гарсиа Лорку; можно не сомневаться, что среди погребенных в овраге тела поэта нет.
          Если пройти дальше по дороге в Фуэнте-Гранде, оставив за собой овраг Виснара, через несколько минут доходишь до поворота, справа от которого поднимаются несколько современных коттеджей, построенных лет пятнадцать назад. По другую сторону дороги только что закончено строительство многоквартирного дома. А чуть дальше открывается взору прославленный источник, известный как Фуэнте-Гранде, давший свое имя и этому месту.
          Местность, которую в последнее время начали лихорадочно застраивать (здесь появились отели, бассейн, коттеджи), имеет свою историю, богатую и занимательную. Некогда арабы, обратив внимание на то, как бурлят пузырьки, которые непрестанно подымаются к поверхности воды в источнике, окрестили его метафорическим именем Айнадамар, или "Источник слез" (арабское слово "айн" означает одновременно "око" и "родник") {Этими сведениями мы обязаны доктору Джеймсу Дикки, выдающемуся арабисту и глубокому знатоку мусульманской Гранады. Вместе с ним мы несколько раз посетили Фуэнте-Гранде и Виснар в 1966 и 1967 гг. и обследовали эту местность пядь за пядью.}. А в иные, не столь отдаленные времена Фуэнте-Гранде бурлил сильнее, чем ныне, - так по крайней мере явствует из описания, сделанного английским путешественником Ричардом Фордом*, который посетил его между 1831 и 1833 гг., обнаружив здесь "обильный источник воды, насыщенный газом, которая образует струю высотой в несколько футов" {Richard Ford. A Handbook for Travellers in Spain, John Murray. Londres, 1869, p. 372.}.
          Вода в источнике чрезвычайно свежа и приятна на вкус. Арабы соорудили канал - канал Айнадамар, тот самый, что бежит вдоль дороги от Виснара, - чтобы довести воды Фуэнте-Гранде до Гранады {Как указано в превосходном "Путеводителе по Гранаде" Антоний Гальего Бурина (Гранада, 1946, с. 71), сооружение канала Айнадамара было начато при халифе Абдалле бен Болокив (1073-1090).}. Он и теперь достигает Альбайсина, проходя до того через Виснар и отнюдь не живописную территорию порохового завода Эль Фарге. Еще недавно канал снабжал питьевой водой весь квартал Альбайсин, хотя сегодня им пользуются лишь для того, чтобы поливать герань и кусты жасмина в садиках, окружающих дома.
          Вокруг Фуэнте-Гранде арабы, поселившиеся в Испании, воздвигли целую россыпь летних дворцов, от которых сегодня не осталось даже руин - возможно, виною тому были землетрясения, происходившие в последующие века. Отдельными обломками этих зданий можно полюбоваться в Археологическом музее Гранады.
          Сохранилось несколько стихотворений, написанных арабо-андалусскими поэтами, которые славили и восхваляли красу прелестного источника. Вот одно из них, сочинил его поэт, судья и историк Абу-ль-Баракат аль-Балафики, уроженец Альмерии, скончавшийся в 1372 г.:
          "Не разлука ли с Айнадамаром замедляет биение моей крови, исторгает потоки слез из глубины моих глаз?
          Его воды жалобно стонут о том, кто, порабощенный любовью, потерял свое сердце навек.
          На его берегу птицы выводят мелодии, сравнимые с теми, которые создал сам Мосули {Имеется в виду Исхак-аль-Мавсили (или Мосульский), самый знаменитый из арабских музыкантов.}, и они приводят мне на память былое, когда я вступал в мою юность.
          И луны этих мест {То есть женщины, ходящие к Айнадамару.}, прекрасные, как Иосиф, заставят каждого мусульманина променять свою веру на религию любви" {Мы снова благодарим доктора Джеймса Дикки, который по нашей просьбе навел справки об упоминаниях Айнадамара в литературе во времена арабского владычества в Испания. Арабский текст этого стихотворения он обнаружил в книге: Al Maqqari. Nafh al-Tib. El Cairo, 1949, VII, p. 401 - и перевел для вас на испанский язык.}.
          Трудно сдержать волнение, когда убеждаешься, что и через шестьсот лет после того, как были написаны эти стихи, родниковое око все еще изливает свои накипающие слезы неподалеку от того самого места, где в 1936 г. убили прекраснейшего гранадского поэта всех времен. Потому что можно считать твердо установленным, что поэт пал здесь, возле источника Фуэнте-Гранде, вместе с Галиндо Гонсалесом, Аркодьясом Кабесасом и Галади Мергалем (как мы полагаем, на рассвете 19 августа). В юношеском стихотворении "Сон", вошедшем в первый его лирический сборник "Книгу стихов", Федерико писал:
          "Над прохладным ручьем сердце мое отдыхало" {Цит. по: Ф. Гарсиа Лорка. Избранные произведения, т. 1, М., 1978, с. 62 (перевод О. Савича).}.
          Именно эта строка послужила эпиграфом к элегии, которую испанский поэт Дамасо Алонсо посвятил в 1940 г. своему убитому другу. Ее название: "Фуэнте-Гранде, или "Источник Слез" (меж Альфакаром и Виснаром)":
         
          А-а-й, родник, изливающий слезы,
          а-а-й, поля близ Альфакара,
          древнего Виснара земли.
          Ветер ночной,
          почему он кропит вас песком, а не кровью?
          почему умолкает струя, -
          или я захлебнулся плачем?
         
          Не поверяйте вашу тоску заре,
          не отнимайте у юного дня надежду,
          благоуханную и лесную,
          но в эту скорбную ночь,
          подкошенную ветрами,
          которые помнят все, -
          плачьте, рыдайте со мною.
         
          Рыдай же, Фуэнте-Гранде,
          родник, изливающий слезы,
          и обратитесь навек в соленое, горькое море,
          о, поля близ Альфакара,
          древнего Виснара земли {*}.
         
          {* Воспроизводим свидетельство Дамасо Алонсо: "Скорбь и негодование, которое вызвала у меня смерть Федерико, я запечатлел в стихотворении "Фуэнте-Гранде, или "Источник слез" (меж Альфакаром и Виснаром)", написанном во время поездки в Гранаду в 1940 г., предпринятой для того, чтобы лично узнать обо всем. Стихотворение было опубликовано в 1944 г. в книге "Черная весть" (с посвящением: "Погибшему поэту"). Цитируем стихи по: "Oscura Noticia у Hombre у Dios". Austral, Madrid, 1959, p. 64. Благодаря этим сведениям можно считать, что стихи Дамасо Алонсо явились, по-видимому, первой испанской элегией на смерть Лорки, основанной на достоверно установленных фактах.}
          В 1966 г. мы отправились в Фуэнте-Гранде вместе с М. С., похоронившим труп Гарсиа Лорки, и он показал нам место, где в то утро, когда он пришел туда, его ожидали тела расстрелянных, - справа от коттеджей, построенных позднее рядом с дорогой, которая идет от Виснара к Альфакару. Здесь в 1936 г. была старая оливковая роща, которая ныне исчезла, вытесненная коттеджами. От нее остались только два дерева.
          Узников привозили в Фуэнте-Гранде из "Ла Колонна" в машине. М. С. пришел сюда пешком. Он сразу же заметил, что один из убитых был хромым. Когда он вернулся в "Ла Колонна", кто-то сказал ему, что хромой - это школьный учитель Галиндо Гонсалес {Впоследствии, по прошествии лет, М. С. забудет имя учителя, а Пулианас в его воспоминаниях превратится в Когльос Бегу.}. М. С. успел заметить также, что на другом из убитых был платок вместо галстука ("из тех, что носят художники"), и по возвращении ему сообщили, что это поэт Гарсиа Лорка. Двух других - бандерильеро Кабесаса и Галади - он знал в лицо.
          24 августа 1978 г. нам довелось еще раз побывать в Фуэнте-Гранде вместе с М. С. и племянником Кармелы - мастерицы жарить пташек. М. С. подтвердил и дополнил новыми подробностями то, что мы уже узнали от него в 1966 г. Но на этот раз он уже не боялся жандармов, которые раньше патрулировали дорогу между Виснаром и Фуэнте-Гранде, задерживая нежелательных "исследователей" {Среди других жандармы задержали доктора Джеймса Дикки, которому пришлось провести ночь в их казарме.}. М. С. теперь чувствовал себя уверенно и не испытывал никакого страха. Словно притягиваемый магнитом, он повел нас без колебаний к тому же месту, что и в прошлый раз: справа от новых коттеджей, где высажены сосны, и близ дороги виднеется как бы канава ("овражек", как назвал ее М. С.), идущая вверх по склону. По правую руку от сосен, чуть в стороне, еще стоят два оливковых дерева - единственные оставшиеся от старой рощи, находившейся там в 1936 г. М. С., погруженный в свои воспоминания, говорил словно про себя (это было чем-то вроде монолога, который и был записан на магнитофон):
          "Здесь это было, конечно... Тогда было больше оливковых деревьев... теперь прибавились сосны... Этих сосен не было. Все это новое... Здесь нет никого, кроме них. Здесь никого нет, кроме учителя из Пулианас, кроме Галади, Кабесаса и его, Лорки. Больше никого не было. Здесь нет никого, кроме них... На этом самом участке, да, на этом участке они, значит, и лежат; чуть повыше или чуть пониже, но на этом участке... Зимой по овражку бежит ручей... Да, это тот самый участок. Тогда было больше оливковых деревьев прямо возле овражка, а их выкорчевали, посадили сосны-так, что ли? Вон там остались две оливушки, но здесь их было больше...
          Они были уже наполовину закопаны, и нам только пришлось закончить это дело. Они были засыпаны наполовину... Здесь они и погребены... Это вот здесь... Две оливушки из той самой рощи, старые... Да, примерно вот здесь...
          Все это принадлежало одному хозяину, сеньору Ла Алегриа. Теперь все досталось его зятю... Здесь тогда не было ничего - ничего, кроме домишки рядом с источником; ни бара, где мы побывали, ни бассейна, ничего этого... Эти сосны появились потом... Здесь ничего не было..."
          От Анхелины Кордобильи, которая носила Лорке передачу в управление гражданского губернатора, семья поэта утром 19 августа узнала, что его перевели в другое место. Об этом, однако, не знал Мануэль де Фалья. Знаменитый композитор, получив известие, что Федерико находится под арестом в управлении гражданского губернатора, и опасаясь за его жизнь, поспешил в то же утро на улицу Дукеса, чтобы просить за своего друга перед Вальдесом. Мануэлю де Фалье, человеку, наделенному глубоким чувством справедливости, это, безусловно, стоило огромного усилия над собой - ему пришлось подавить свой страх перед физической расправой, преодолеть собственную робость. В управлении дону Мануэлю, которого сопровождали несколько молодых фалангистов {Один из них был Энрико Гомес Арболейа, в прошлом друг Федерико, сотрудничавший с ним в журнале "Эль Гальо" в 1928 г. ("Le Socialiste", 19 agosto 1966).}, сообщили, что Федерико уже расстрелян, да и ему самому пригрозили тем же. Подавленный тяжестью этой вести, он направился на улицу Сан-Антон, в дом, где находилась семья поэта. Дверь ему открыла Исабель Рольдан, двоюродная сестра Федерико, которая рассказала нам:
          "Бедный дон Мануэль, ему самому чудом удалось спастись. Он пошел просить за Федерико, и его засадили туда, во внутренний дворик, чтобы расстрелять его. Его отправили во дворик, но пришел офицер и вывел его на улицу. Он знал его и вывел на улицу. Отправил его во дворик Вальдес Перес Агилера, он придерживался самых правых убеждений, его отец был отставным жандармом... Дон Мануэль вышел на улицу, в управлении с ним обошлись грубо, но он пошел на Сан-Антон. Я ему открыла дверь и сказала: "Дон Мануэль, они еще ничего не знают". Он пришел к нам рассказать, что хотел вмешаться и что ему даже не дали ничего сказать, а я, открыв дверь и увидев его лицо, успела сказать ему: "Дон Мануэль, они ничего не знают. Входите". Он побыл недолго, но ничего не сказал" {Свидетельство Исабель Рольдан, записанное на магнитофон в Чинчоне 22 сентября 1978 г.}.
          Версия, которую несколько лет спустя в Буэнос-Айресе Мора Гуарнидо слышал от самого Мануэля де Фальи, в общих чертах совпадает с рассказом Исабель Рольдан, но ее свидетельство более подробно. Видимо, Мануэль де Фалья, скромность которого стала нарицательной, счел за лучшее опустить все то, что произошло с ним в этой неудавшейся попытке ходатайствовать за поэта {Jose Mora Guarnido. Federico Garcia Lorca у su mundo. Losada, Buenos Aires, 1958, p. 199-201. Де Фалья говорил Море Гуарнидо: "Это было сведением личных счетов, и я знаю, кто это сделал, но моя совесть не позволяет мне разоблачить его..." (р. 200). Знал ли на самом деле композитор, кто был виновником гибели Лорки? Быть может, он имел в виду Района Руиса Алонсо? Ответить на эти вопросы невозможно. Что, касается де Фальи, то националистические власти еще долго и настойчиво пытались добиться, чтобы он заявил о своей приверженности мятежникам. См., например, "ABC de Sevilla", 7 octubre 1937, где под фотографией композитора, сфотографированного вместе с Хосе Мария Пеманом*, мы читаем: "Гранада, поэт и музыкант крестового похода. Здесь, в мирном уголке мавританского садика в его особняке "Антекеруэла", вы можете видеть прославленного маэстро Мануэля де Фалью, сотрудничающего с большим поэтом Хосе Мария Пеманом в работе над грандиозным патриотическим произведением "Поэма войны", авторами которого оба они являются".}.
          Через несколько дней после этих событий в дом Э 4 по улице Сан-Антон явился один из штурмовых гвардейцев. Продолжает рассказывать Исабель Рольдан:
          "Это было три или четыре дня спустя после смерти Федерико, прошло уже несколько дней. К нам на улицу Сан-Антон явился какой-то штурмовой гвардеец. Он принес письмо, написанное Федерико. Видимо, письмо это было написано в последний момент, когда ему сказали "пожертвуйте тысячу песет", то есть пожертвуйте на вооруженные силы. Я открыла дверь и не могла сказать нашим, чтобы денег ему не давали - ведь они еще ничего не знали. Ведь долго, пока они сами об этом не узнали и не поверили в это, мы им ничего не говорили о том, что Федерико убит. В записке было написано только: "Прошу тебя, папа, выдать этому сеньору 1000 песет в качестве пожертвования на вооруженные силы. Обнимаю. Федерико" - и больше ничего там не говорилось. Но рука и подпись были точно его".
          Анхелина Кордобилья тоже вспоминала с глубоким возмущением об этом ужасном письме:
          "Пришел какой-то сеньор, принес бумагу, которую написал сеньорита Федерико, потому что его заставили подписать это, и, помнится, там говорилось: "Я прошу тебя, папа, чтобы ты дал этому сеньору 1000 песет". А он уже был в это время мертвый, его уже расстреляли там, у источника в Виснаре!"
          Письмо, по-видимому, не сохранилось. Оно, по всей вероятности, представляло собою последний автограф великого поэта и чудовищное доказательство того, что в Гранаде, захваченной националистами, даже обреченные на смерть вынуждены были делать пожертвования на вооруженные силы.
          В свидетельстве о смерти Федерико Гарсиа Лорки, оформленном в 1940 г. чиновниками франкистского режима, можно прочесть:
          "...скончался в августе 1936 г. вследствие ранений, полученных в ходе военных действий, причем его труп был обнаружен двадцатого дня (sic!) того же месяца на дороге между Виснаром и Альфакаром" {Документ, хранящийся в гранадском суде, находится в книге регистрации смертей Гражданского реестра, номер 208, лист 163, номер 542.}.
         

    ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ


          ПОЧЕМУ УБИЛИ ГАРСИА ЛОРКУ: РАССМОТРЕНИЕ И АНАЛИЗ ФАКТОВ
         
          Гарсиа Лорка стал жертвой системы, созданной, чтобы терроризировать гражданское население и подавить любое возможное сопротивление мятежу, любую попытку восстановить прежнюю власть на территории, так быстро потерянной республиканцами. Если рассматривать гибель поэта в общем контексте репрессий, осуществленных в Гранаде, то расстрел его так же закономерен, как казнь пяти профессоров университета (Вила Эрнандеса, Гарсиа Лабельи, Йольди Беро, Гарсиа Дуарте, Поланко Ромеро) или уничтожение муниципальных советников, адвокатов, врачей и учителей. Мятежники твердо решили уничтожить всех сторонников Народного Фронта, всех "красных", как подлинных, так и заслуживающих такой оценки с их точки зрения. Из всего сказанного выше ясно, что Гарсиа Лорка выделялся среди будущих жертв как своими политическими взглядами, которые он открыто высказывал в печати и на митингах, так и своей дружбой с республиканцами и известными деятелями левого направления. Федерико было бы трудно, мы бы даже сказали, невозможно избежать гибели в этой кровавой бойне.
          Почти все, кто исследовал обстоятельства гибели поэта, приходили к выводу, что Рамон Руис Алонсо не только арестовал Гарсиа Лорку, но и донес на него. Однако исследователи расходятся во мнении о том, какими мотивами руководствовался при этом бывший депутат СЭДА.
          Дж. Бренан (в 1950 г.) {G. Brenan. Op. cit., p. 137-138.} и К. Куффон (в 1951 г.) {Клод Куффон. Вот из-за чего убили Федерико Гарсиа Лорку. - "Le Figaro Litteraire", Paris, Э 278, 18 agosto 1951, p. 5.} считали, что Руис Алонсо погубил Гарсиа Лорку, чтобы отомстить за смерть Хасинто Бенавенте, о которой объявили мятежники. Но, как мы убедились, в настоящее время эта версия является полностью несостоятельной.
          Несколько позже, в 1956 г., некто Шонберг (псевдоним барона Л. Штинглхамбера) выдвинул гипотезу, согласно которой Гарсиа Лорка стал жертвой соперничества людей с отклонениями в сексуально-эмоциональной сфере. Среди них автор называет самого поэта, Руиса Алонсо, гранадского художника Габриэля Морсильо и Луиса Росалеса {Жан-Луис Шонберг. Наконец известна правда о смерти Лорки. Это действительно убийство, но не по политическим мотивам. - "Le Figaro Litteraire", Э 545, 29 septiembre 1956.}. Согласно Шонбергу, гибель Лорки была следствием сугубо личных, а не политических причин. Этим и объясняется тот факт, что такой вывод с удовольствием подхватила и раздула пресса франкистской Испании. "Теорию" Шонберга, которую мы опровергали еще в книге "Националистические репрессии франкистов в Гранаде в 1936 г. и смерть Гарсиа Лорки" (1971 г.), сегодня никто всерьез даже не рассматривает.
          Согласно Энцо Кобелли (1959 г.) {E. Cobelli. Op. cit., p. 65-81.}, Лорка оказался всего лишь пешкой в ожесточенной борьбе за власть между Вальдесом (гражданская администрация), Нестаресом (армия) и Фалангой в лице Росалесов. По-видимому, Кобелли не знал, что Вальдес и Нестарес были одновременно и фалангистами, и армейскими офицерами. Кобелли считал, что Руис Алонсо, именуемый им не иначе как "отъявленный доносчик", получил задание от Вальдеса арестовать поэта и передать его Нестаресу, чтобы тот его расстрелял. В соответствии с этой гипотезой Вальдес, располагавший только гражданской властью, намеревался путем различных интриг дискредитировать армию. Эти и другие ошибки в исходных посылках приводят к тому, что гипотеза Кобелли также рушится.
          Более убедительной представляется нам гипотеза Марсель Оклер (1968 г.) {M. Auclaire. Enfances et mort de Garcia Lorca, Seuil, Paris, 1968, p. 379-402, 413-444.}. По мнению французской исследовательницы, Руис Алонсо, узнав, что братья Росалес, известные фалангисты и его политические противники, укрывали "красного", донес об атом Вальдесу, обвинив их в предательстве. Вальдес, симпатизировавший больше СЭДА, чем Фаланге (несмотря на то, что сам был фалангистом), с вниманием выслушал Руиса Алонсо и решил арестовать поэта, чтобы отомстить братьям Росалес, с которыми у него были свои счеты. Марсель Оклер придерживается, следовательно, того мнения, что гибель Гарсиа Лорки была прежде всего трагическим следствием политической борьбы между Руисом Алонсо ("Аксьон Популар") и братьями Росалес (Фаланга).
          В главе о Гранаде в период Народного Фронта мы упоминали о трениях между Луисом Росалесом и Вальдесом незадолго до мятежа. Возможно, что недостаточно гибкое поведение Луиса Росалеса в той стычке и повлияло затем на решение Вальдеса арестовать Лорку. Во всяком случае, Луис Росалес и сам рисковал жизнью в связи с делом Лорки. Капитан Рохас, ставший к тому времени руководителем местной фаланги, исключил Луиса Росалеса из партии и начал следствие по его делу. Луис Росалес рассказывал нам:
          "Результатом этого процесса, если только его можно так назвать (конечно, никакого процесса надо мной не устроили, мне угрожали, верно, и потребовали, чтобы я снял рубашку фалангиста), было то, что в течение недели от меня отвернулись все. кроме Диаса Пла, который показал себя настоящим другом. От меня отвернулись все. Федерико был уже мертв, других скандалов им не хотелось, и по прошествии семи дней я получил письмо, в котором мне предлагали вернуться в партию со всеми почестями. Короче, вместо того, чтобы убить меня или посадить в тюрьму, меня приговорили к штрафу, весьма солидному штрафу, пятнадцать или двадцать тысяч дуро - точно не помню, - но это были огромные деньги. К штрафу приговорили меня, а расплачивался, конечно, мой отец" {Свидетельство Луиса Росалеса, записанное на магнитофон. Серседилья, 2 сентября 1966 г.}.
          В то время все гранадцы обязаны были помогать мятежникам деньгами, драгоценностями и другими ценными вещами. Список дарителей печатался каждый день в газете "Эль Идеаль" (очень важно было публично объявить о своей приверженности мятежу). Небезынтересно отметить, что отец братьев Росалес значится в этой католической газете в списках дарителей 19 августа 1936 г., то есть в тот день, когда, по нашему мнению, был расстрелян Гарсиа Лорка:
          "Дон Мигель Росалес Вальесильос и его супруга пожертвовали цепь с двумя брелоками, дамскую цепочку с брелоком, три пары серег, двое дамских часов, мужские часы с цепочкой, три булавки для галстука, очки, крест, два браслета, кольцо, два кольца с камнями и десять золотых монет разного достоинства" {"Ideal", 19 agosto. 1936. p. 6.}.
          Сам Луис Росалес появился 20 августа в газете "Эль Идеаль" в новом списке "Фалангист Луис Росалес Камачо жертвует перстень с печаткой" {"Ideal". 20 agosto 1936. p. 4.}. Читатель обратит внимание на эмоциональную нагрузку слова "фалангист", употребленного в этих обстоятельствах.
          Луису Росалесу удалось избавиться от дальнейших преследований, а может быть, и от смерти благодаря вмешательству известного фалангиста Нарсисо Пералеса. Действительно, Пералес по возвращении из штаба Фаланги в Севилье узнал, что Лорка убит, а над Луисом Росалесом нависла опасность. Пералес встретился с Вальдесом, о котором был весьма невысокого мнения, и заявил, что Росалес - один из немногих настоящих фалангистов в Гранаде, и потребовал, чтобы Луиса больше не преследовали. Пералес имел очень большой вес, с его требованием согласились, и обвиняемый Росалес смог вновь присоединиться к Фаланге {M. Auclaire. Op. cit., p. 442-443.}.
          Известие о том, что Луису Росалесу грозит опасность за то, что он приютил Гарсиа Лорку, вскоре дошло до Мадрида. По рассказу председателя ФУЭ (Университетская федерация студентов) Гранады, которому удалось, к его счастью, скрыться из Гранады, Луиса Росалеса арестовали фашисты, и его едва не расстреляли, но вмешался один из его братьев, известный фалангист, и дело кончилось тем, что Луиса приговорили к штрафу в 25 тысяч песет {"Председатель ФУЭ Гранады подтверждает, что Гарсиа Лорка был расстрелян". - "Claridad". Madrid. 2 octubre 1936. p. 2.}.
          Судя по всему, Луису Росалесу действительно грозила опасность за то, что он укрывал Гарсиа Лорку. И это должно быть признано и теми, кто до сих пор делает туманные намеки относительно его причастности к смерти великого поэта.
          Согласно свидетельству фалангиста Сесилио Сирре, которое записала Марсель Оклер, Хосе Росалесу также грозила опасность за укрывательство Гарсиа Лорки {М. Auclaire. Op. cit., p. 399-400.}.
          Нам уже известно мнение Нарсисо Пералеса о политических идеях, вернее, отсутствии таковых у Вальдеса ("Видите ли, меня просто тошнит от национал-синдикализма"); и таким образом становится все более очевидным, что гражданский правитель Гранады прежде всего был человеком военным. Вальдес прекрасно понимал, что без участия армии мятеж не мог увенчаться успехом и что Фаланга сыграла в этом второстепенную роль. Учитывая такие взгляды Вальдеса, а также свойства его личности, нас не удивляет, что он охотно решил проучить и одернуть своих товарищей по Фаланге и что донос Руиса Алонсо, который Вальдес выслушал, а может, и прочитал, вызвал у него приступ ярости.
          Что же касается мотивов Руиса Алонсо, то теперь можно сделать такие выводы: как только враги поэта узнали о его пребывании в доме Росалесов, бывший депутат СЭДА решил использовать создавшуюся ситуацию и извлечь из нее двойную выгоду: присвоить себе заслугу расправы со знаменитым "красным", с одной стороны, а с другой - дискредитировать известную фалан-гистскую семью. Таким образом, его послужной список в глазах мятежников стал бы вдвойне ценным.
          Не следует забывать, однако, что враги Гарсиа Лорки разыскивали его еще до того, как стало известно убежище поэта на улице Ангуло. Поэтому напрашивается вывод, что с самого начала никто не собирался выступать против семьи Росалесов, убеждения и деятельность которых были в глазах мятежников вне всяких подозрений.
          В последнем нашем разговоре с Хосе Росалесом в августе 1978 г. он утверждал, что вечером - 16 августа 1936 г он своими глазами видел в управлении гражданского губернатора донос Руиса Алонсо. В уже приведенном нами свидетельстве говорится, что донос был напечатан на машинке на двух или трех страницах. Среди прочего Росалесы обвинялись в том, что они укрывали Федерико Гарсиа Лорку, который якобы был "русским шпионом", "диктором Московского радио", "секретарем Фернандо де лос Риоса", и т. д., а кроме того, укрывали также "нескольких русских".
          Можно ли доверять свидетельству Хосе Росалеса? Не наводит ли оно нас на ложный след, не продиктовано ли оно желанием возложить всю ответственность за трагедию на Руиса Алонсо, освободив от нее в то же время Фалангу и обелив полностью саму семью Росалес? Если когда-нибудь донос, который, по словам Хосе Росалеса, он долго бесплодно искал, будет обнаружен, многое окончательно прояснится. Между тем мы все же склоняемся к мнению, что такой донос действительно существовал и под ним стояла подпись Района Руиса Алонсо.
          Разговаривая с нами, бывший депутат СЭДА категорически отрицал, что он был автором этого доноса. Отрицал он и свою причастность к угрозам в адрес поэта перед тем, как тот укрылся в доме семьи Росалес. По словам Руиса Алонсо, он только неукоснительно выполнил приказ Вальдеса, переданный подполковником Веласко: отвести Гарсиа Лорку в управление гражданского губернатора и оградить его по дороге от возможных столкновений и инцидентов. Но, как мы видели, в его торжественных заверениях имеется много таких деталей, которые никак не согласуются с фактами, что заставляет нас вообще сомневаться в достоверности его показаний.
          Пока в нашем распоряжении нет самого доноса, безусловно, мы не можем прямо обвинять Руиса Алонсо в том, что он был инициатором ареста Гарсиа Лорки (а арест в те дни почти неизбежно приводил к расстрелу арестованного). Да и не нам выносить приговор Руису Алонсо. Однако все данные об аресте, которыми мы располагаем, а также поведение самого Руиса Алонсо в течение первых недель репрессий в Гранаде 1936т. убеждают нас в его виновности.
          Углубимся в некоторые детали нашего поиска. 20 марта 1967 г. Руис Алонсо со всей категоричностью заявил нам, что его католические убеждения и его совесть истинного католика чисты во всем, что касается репрессий в Гранаде вообще и гибели Лорки в частности:
          "Жизнь человека в моих глазах стоит одинаково, будь это жизнь "красного", "желтого", "зеленого" или "голубого". Все мы люди, созданные по образу и подобию божию".
          Однако тридцать лет назад, вечером 19 августа 1936 г., то есть несколько часов спустя после расстрела Гарсиа Лорки, Руис Алонсо публично высказывался далеко не в христианском духе. В тот вечер радио Гранады передало его беседу под названием "Слушай, испанский пролетариат", которая была опубликована на следующее утро в "Эль Идеаль". Бывший депутат СЭДА говорил:
          "Ты, с детских лет сердцем преданный идеалу и готовый умереть за него...
          Ты, старый боец, вдосталь вкусивший горечь и жестокость жизни, без радости проведший лучшие дни своей молодости...
          Ты, всегда любивший открытый и без всяких прикрас разговор...
          Ты, страдавший от голода и преследований по вине болтливых и криводушных вождей, предпочитавших оставаться в тени и выжидавших только удобной минуты, чтобы ограбить очередной банк, а затем сбежать, бросив тебя на произвол судьбы, пока ты рисковал жизнью под пулями...
          Слушай:
          Подлые марксистские лидеры подчинили тебя своей тирании и ввергли в рабство. Двоедушные, лживые люди, именующие себя твоими спасителями, висят у тебя на шее, жиреют и тянут из тебя все соки. Они рядятся в тогу дружбы и товарищества и предают тебя. Они заставили тебя платить взносы в Народных домах, выкрадывая их из твоей зарплаты; ты работал, а они веселились и угнетали тебя мерзким, отвратительным, преступным образом. А дети твои умирали от голода из-за постоянных забастовок политического характера... Зловещие красные комитеты, где заседали одни бандиты и профессиональные убийцы, втягивали тебя в профсоюзы, угрожая нищетой и горем твоему очагу.
          Испания поднялась ради того, чтобы чистое знамя Человеческой Свободы не пятнали оскорбления проходимцев с пистолетом в руке или угрозы уличных хулиганов.
          Индалесио Прието, Ларго Кабальеро, Фернандо де лос Риос, Мануэль Асанья, Касарес Кирога, Алехандро Отеро... Я обвиняю вас перед всем миром.
          Более того. Я обвиняю вас перед поколениями, что а новой Испании воздвигнут алтари, перед которыми будут поклоняться истинной справедливости.
          Испанский пролетариат, друзья и братья, пролетарии, которые слушают меня, находясь далеко от нашей Альпухаррас, от стен нашей Альгамбры, и, может быть, далеко за морями и лесами... Поднимите свой голос вместе со мной сколько хватит сил. Кричите во всю силу.
          Я обвиняю...
          Я обвиняю тех, кто запятнал славное знамя испанского пролетариата и отравил - о, гадюки - души рабочих.
          Я обвиняю вас в том, что вы осквернили высочайшие идеалы искупления, торгуя кровью и жизнями ваших закрепощенных товарищей, но больше всего обвиняю вас в непомерной гордыне.
          Вольные пролетарии!
          Исполненные духа непокорности, непокоренные, непокоримые!
          Поднимитесь против своих врагов, против двоедушных руководителей, обманывающих вас.
          Ваши вожди... лицемеры, они вас обманывают.
          Ваши вожди... комедианты, они всегда играли комедию, а вы, слепцы, в это время надрывались, зарабатывая кусок хлеба в поте лица своего; они же ели его вволю.
          Ваши вожди... настоящие выродки.
          Нет, не может быть, чтоб испанская мать породила эти чудовища, превратившие преступление в систему борьбы, а убийство - в систему жизни.
          Они нападают только со спины!
          Объявление войны было убийством из-за угла.
          Выстрелом в затылок убит славный Кальво Сотело. И дальше применяется та же подлая тактика: пал Димас Мадариага, предательски убитый из-за угла {Димас Мадариага, один из основателей "Аксьон Популар", депутат СЭДА от Толедо и друг Руиса Алонсо, был убит в первый месяц войны.}.
          Хосе Кальво Сотело, Димас Мадариага!
          Имена ваши ярко сияют в небе.
          Вставай, испанский пролетариат!
          Испанский рабочий, наивно верящий в несбыточные утопии, пора одуматься!
          Завтра, быть может, будет поздно.
          Проснись и задумайся:
          Родина видела твое рождение...
          Твоя святая мать...
          Твоя добрая, честная жена...
          Твои невинные, чистые, славные дети...
          Ты всегда любил открытый разговор без прикрас. Слушай!
          Сталь наших клинков тверда.
          Предатели должны захлебнуться в своей собственной крови.
          Дорогу новой Испании!" {"Ideal", 20 agosto 1936, p. 8.}
          Сквозь эту велеречивую и полную высокопарной риторики речь отчетливо проступают подлинные черты Руиса Алонсо, каким он был в те времена, что бы он ни говорил о себе тридцать лет спустя. Во всяком случае, слова о том, что "предатели должны захлебнуться в своей собственной крови", звучат странно в устах человека, утверждающего, что он ученик Христа, - даже учитывая, что в то время насилие проповедовалось с гранадских амвонов {Свидетельства ряда гранадцев, записанные нами в 1978 г.}. Церковь Гранады во главе с архиепископом монсеньером Агустином Паррадо-и-Гарсиа никогда публично не протестовала ни против расстрелов на кладбище, ни против многочисленных "прогулок", на которые ежедневно увозили людей {Чтобы оценить настроение тогдашнего архиепископа Гранады, см. заметку, опубликованную в "ABC de Seville", 9 diciembre 1936, p. 11.
          "Прелат обращается с посланием в связи с праздником Непорочной Девы в Гранаде.
          Достопочтенный архиепископ Гранады, доктор Д. Агустин Паррадо публикует в "Официальном бюллетене архиепископата" и в связи с праздником Непорочной Девы волнующее послание.
          В строках, полных любви, патриотизма и религиозного, пыла, он советует прихожанам молиться еще больше и истовее, дабы очистить свою совесть, молиться перед богом за судьбу Испании.
          Он считает, что революция - это бич, которым Божественное Провидение пользуется для пробуждения спящих. Может быть, это последний призыв к нам - подготовиться и начать подлинное преобразование всех наших традиций, очистить жизнь в Испании настоящей искупительной жертвой и моральным и религиозным возвышением вашего народа. Архиепископ верит в Пресвятую Деву, вечную защитницу Испании, которая принесет нам победу над марксистским материализмом. В день Непорочной Девы он взывает ко всем верующим чтобы они дали обет споспешествовать ему в делах социальной справедливости и благотворительности, дабы вернуть на путь истинный и привести к Пресвятой Деве стольких заблудших братьев наших. Пусть они молятся о быстрой и полной, телесной и духовной реконкисте Испании.
          Послание почтенного прелата будет зачитано во всех церквах, вверенных его попечению".}.
          В беседе с нами, которую мы выше приводили, Руис Алонсо настаивал, что не знал лично Гарсиа Лорку, знал лишь его имя. Наверняка он знал о тесных узах (личных и семейных), которые связывали Гарсиа Лорку с Фернандо де лос Риосом, одним из деятелей, которого наряду с Алехандро Отеро более всего ненавидели гранадские правые. Нет никаких сомнений, что Руис Алонсо тоже ненавидел лидера социалистов. Мы уже видели, что в своей радиобеседе он включил его в список одиозных политических деятелей. В книге "Корпоративизм" он писал следующее:
          "Я был типографским рабочим и депутатом кортесов от Гранады.
          Но и Рамон Ламонеда был депутатом кортесов от Гранады и типографским рабочим!
          Он - социалист, председатель Национальной ассоциации полиграфистов. В избирательном списке его фамилия стояла рядом с фамилией еврея Фернандо де лос Риоса; Ламонеда был предводителем типографских рабочих Испании. Моя фамилия в том же списке стояла рядом с фамилией гения, настоящего бойца - генерала Варелы. Я представлял тех рабочих, которые не желали быть баранами" {R. Alonso. Op. cit., p. 134.
          Автор говорит здесь о новых выборах в Гранаде в мае 1936 г., после того как были аннулированы результаты февральских выборов.}.
          Руис Алонсо отлично знал, что Фернандо де лос Риос, хотя внешне и был похож на еврея (как и многие другие испанцы), на самом деле евреем не был. Но это для него было несущественно. Для католика Руиса Алонсо, увлеченного тогдашними расистскими настроениями, как и для многих его сподвижников, еврей, в противоположность испанскому генералу, не мог быть ни гением, ни бойцом. И Руис Алонсо считал необходимым подчеркнуть это {В первой главе мы говорили о той ненависти, которую националисты испытывали к "иудею" Фернандо де лос Риосу и к евреям вообще.}. Можно допустить, что бывший депутат СЭДА сегодня исповедует христианские и либеральные идеи, но в 1936 г. он был обыкновенным фашистом.
          По свидетельству Хосе Росалеса, в доносе Руиса Алонсо говорилось, что Гарсиа Лорка служил секретарем у Фернандо де лос Риоса. Если это так, то одного этого обвинения было достаточно, вне всякого сомнения, чтобы Вальдес дал команду разделаться с поэтом {По свидетельству Лауры де лос Риос, дочери дона Фернандо, ее отца преследовала кошмарная мысль, что мятежники могут расстрелять невинных людей только за то, что они были его друзьями или знакомыми. Мигель Серон, человек консервативных взглядов и близкий друг дона Фернандо (они были соседями по улице Пасео-де-ла-Бомба-де-Гранада, дом Э 1), рассказал нам в 1966 г., что тогда и он очень опасался за свою жизнь из-за этой тесной дружбы.}.
          В Гранаде часто вспоминают, что, помимо всего, Федерико инкриминировали принадлежность к Ассоциации друзей Советского Союза (согласно Хосе Росалесу, в доносе упоминалось и о "просоветской" деятельности поэта). Так вот, напомним еще раз, что в ноябре 1933 г. тот, кого потом назовут "дрессированным рабочим" СЭДА, был членом ХОНС и, судя по всему, одним из участников налета на Ассоциацию друзей Советского Союза в Мадриде. Ненависть Руиса Алонсо к России и к ее друзьям (в фашистской риторике тех времен агентами русских слыли все левые или просто республиканцы) сквозит на каждой странице книги, причем ненависть эта беспредельная и фанатичная. Вряд ли могут быть сомнения по поводу того, что Руис Алонсо готов был донести на любого, кого подозревал в симпатиях к СССР {О принадлежности Федерико к Ассоциации друзей Советского Союза см. заметку, опубликованную в "El Liberal de Madrid". 10 septiembre 1936.}.
          В Гранаде нам говорили также, что Гарсиа Лорку убили за то, что он был членом МОПР. Попало это обвинение в донос или нет - неизвестно, но факт остается фактом: поэт многократно и открыто, как уже отмечалось выше, солидаризировался с этой организацией. Он читал свои стихи в Народном доме Мадрида на митинге, участники которого требовали освобождения лидера бразильских коммунистов Луиса Карлоса Престеса; подписал послание солидарности с испанскими рабочими в журнале МОПРа "Айуда!"; за несколько дней до мятежа он прямо на улице в Гранаде давал деньги сборщикам средств МОПРа. Фамилия поэта могла значиться в списках этой организации. И Руис Алонсо вполне мог быть в курсе этих симпатий Гарсиа Лорки {Как пример ненависти, которую мятежники питали к таким организациям, как МОПР и Ассоциация друзей Советского Союза, см. статью Хосе Карлос де Луна "Лицом к стене", в "ABC de Sevilla", 28 julio 1957. "При ловле рыбы меняют наживку. Великие глашатаи семитского культеранизма меняли ее, дабы ловить рыбу в мутной воде, где сметаны страсти и доктрины, пропитанные грязным материализмом. Для мелкой рыбешки - это были Народные дома и МОПР. Для крупной рыбы - "Лига прав человека", "Друзья России", "Пэн-клуб", "Друзья Боливара" и ряд других организаций менее идеалистического направления и более практической ориентации. В новой, возрождающейся Испании всех их надо стереть с лица земли".}.
          До недавнего времени мы полагали, что бывший депутат СЭДА был замешан только в том, что случилось с Гарсиа Лоркой. Однако выяснилось, что он причастен и к другим кровавым историям.
          По свидетельству Хосе Росалеса, Руис Алонсо похвалялся тем, что убил выстрелом в голову "красного", ехавшего на машине из Малаги, и якобы изнасиловал одну девушку. Руис Алонсо сказал Росалесу:
          "Я причастился после того как влепил ему пулю в голову. Сокрушаться я не стал, да и раскаяния у меня не было" {Свидетельство Хосе Росалеса, записанное на магнитофон. Гранада, 26 августа 1978 г.}.
          В Гранаде нам не раз приходилось слышать рассказы о жестокости бывшего дупутата СЭДА. Однако мы не приводим их здесь, так как полностью установить их достоверность не удалось {См. также информацию, собранную в книге. A. Sorel. Yo, Garcfa torca. Zero, Madrid, 1977, р. 182.}.
          В преследовании Гарсиа Лорки - мы почти убеждены в этом - активнейшее участие принимали также и другие члены "Аксьон Популар" Гранады, в том числе: Хуан Луис Трескастро, Луис Гарсиа Алис Фернандес и Хесус Фернандес. Поговорим о них.
          По свидетельству ряда лиц, Хуан Луис Трескастро сопровождал Руиса Алонсо при аресте Гарсиа Лорки на улице Ангуло. Нам не удалось взять у него интервью, так как он скончался в 1947 г. Люди, знавшие его и рассказавшие о нем немало, называли Трескастро фанфароном и бабником. Судя по всему, Трескастро громко похвалялся участием в аресте и даже расстреле поэта. В 1966 г. Мигель Серон рассказал нам, что перед смертью Трескастро мучили кошмары - воспоминания о его палачестве в Гранаде. Кажется, он проявлял особый пыл, чтобы спасти свою собственную шкуру, ибо и у него до мятежа были конфликты с теми людьми, которые пришли к власти после мятежа. Он признавал, что сопровождал Руиса Алонсо в дом Росалесов и что ехали они туда на его машине, но упорно твердил, что донос на Гарсиа Лорку писал не он, а Руис Алонсо {Разумеется, мы не можем ручаться за достоверность этих деталей, которые сообщил нам Мигель Серон в 1966 г.}.
          В 1971 г. мы встретились в Гранаде с человеком, который позже общался по делам с Трескастро. Как-то однажды в их разговоре всплыла тема гибели поэта. Ему и в голову не приходило, что собеседник замешан в этом деле. К его удивлению, Трескастро воскликнул:
          "Я сам был среди тех, кто вытаскивал Гарсиа Лорку из дома Росалесов. Нам порядком надоели педики в Гранаде. Вот его за то и взяли, а Башмачницу за то, что была проституткой" {Как мы писали в главе о Фуэнте-Гранде, Башмачницу убили в Виснаре вместе с Кармелой-мастерицей жарить пташек.}.
          Трескастро похвалялся и тем, что участвовал в расстреле Лорки в Виснаре. Как-то утром (по нашим подсчетам, это было 19 августа 1936 г.) Анхель Салданья, один из немногих муниципальных советников Гранады, которым удалось избежать гибели у стен кладбища, был в баре "Пасахе", который в городе называли "Пахарера". Вошел Трескастро и громко - так, чтобы все присутствующие слышали, - сказал: "Мы только что убили Федерико Гарсиа Лорку. Я сам этому педику влепил две пули в задницу" {Свидетельство Анхеля Салданья, Мадрид, 27 мая 1966 г.}.
          В тот же день, но в кафе "Ройяль", Трескастро подошел к гранадскому художнику Габриэлю Морсильо и сказал ему: "Дон Габриэль, сегодня утром мы убили вашего друга, этого поэта, у которого голова такая большая" {Личное свидетельство врача и гренадского писателя Мануэля Ороско, биографа Мануэля де Фальи, который знал об этом от самого Моренльо, скончавшегося несколько лет назад.}.
          Тот факт, что Трескастро, "мужик по всем статьям" в худшем традиционно испанском понимании, бродил по барам и кафе и хвастался убийством Гарсиа Лорки, еще не является неопровержимым доказательством того, что в то утро он был в Виснаре. Однако вполне возможно, что так оно и было.
          Луис Гарсиа Алис Фернандес, который, по словам тех же свидетелей, явился с Руисом Алонсо в дом Росалесов, чтобы арестовать Гарсиа Лорку, был секретарем "Аксьон Популар" в Гранаде. Он погиб в автомобильной катастрофе 7 марта 1971 г.; к сожалению, нам не удалось с ним поговорить.
          Хесус Касас Фернандес, адвокат, известный в Гранаде своим фанатизмом католического толка, тоже принадлежал к "Аксьон Популар". Он жил на улице Таблас, Э 4, в доме, смежном с домом Росалеса на улице Ангуло. В 1971 г. мы познакомились в Гранаде с одним бывшим штурмовым гвардейцем. Он рассказал нам, что однажды во время его дежурства в кабинете Вальдеса появился Касас Фернандес. Адвокат был в ярости, так как узнал, что его соседи - семья Росалес - укрывали Гарсиа Лорку, известного "красного". И Касас Фернандес тут же донес об этом Вальдесу.
          Адвокат умер несколько лет назад, так что мы не смогли услышать от него его версию о тех событиях. Однако рассказ бывшего штурмового гвардейца представляется убедительным, тем более что он подтверждает известные нам сведения об участии других членов "Аксьон Популар" в аресте поэта. И как тут не припомнить яростные нападки, а иногда замалчивание, которыми правые католические газеты чтили Гарсиа Лорку при жизни, подготовив таким образом соответствующую почву для его гибели {Доктор Хосе Родригес Контрерас был свидетелем нашего интервью с штурмовым гвардейцем.}.
          Но поэт подвергался нападкам не только при жизни. Люди вроде Руиса Алонсо и все ультраправые из окружения Вальдеса считали Лорку врагом традиционной и католической Испании, врагом Гранады, Гранады католических королей-Фердинанда и Изабеллы. Вот два примера, дающие представление о той ненависти, которую в этих кругах питали к поэту.
          Первый-статья, опубликованная в мае 1937 г. маркизом де Мерри дель Валь в Лондоне, которая была ответом на заявление республиканского посольства об убийствах в зоне националистов. Весьма своеобразно интерпретируя факты, маркиз взял на себя смелость без зазрения совести оправдать убийство Гарсиа Лорки ссылками на его опасность в политическом плане.
          "Мы сталкиваемся с supressio veri (сокрытием истины) в тех случаях, которые конкретно приводит посольский бюллетень. Адвокаты-"социалисты" (читай - "коммунисты". - Авт.) X. А. Мансо, Руфиланчас и Лан-довре, а также поэт Гарсиа Лорка, чьи литературные заслуги куда менее значительны, чем его политическое рвение, были опасными агитаторами, использовавшими свой талант и образование для того, чтобы в целях личной выгоды вести темные массы по ложному пути. Все они, как и ряд других людей, о которых я писал, были казнены после вынесения им приговора военным трибуналом" {"The Nineteenth Century" Londres (marzo 1937), p. 368. "ABC de Sevilla", 27 mayo 1937.}.
          Примерно в то же время другой представитель испанской аристократии, маркиз де Кинтанар, опубликовал в севильской "ABC" передовую статью под заголовком, претендующим на иронию: "Невинные поэты". В статье обличалась "аморальность" группы поэтов, принадлежащих к так называемому "поколению 1927 года". По словам маркиза де Кинтанара, эти люди были попросту преступниками:
          "Они служили авангардом иудаизма и на этом пути ловили невинные души; они стремились разжечь вражду между различными социальными слоями. Их дерзкие призывы и новомодные лозунги постепенно проникали в сознание пролетариата..."
          С особым гневом маркиз обрушивается на Рафаэля Альберта и заключает:
          "Альберти, как многие другие деятели кисти и пера, оказался блестящим мастером отмычки и пистолета, подлинным рабом дьявола. Федерико Гарсиа Лорка так охарактеризовал его в своих стихах:
         
          Да и Сатана меня очень любит.
          Он был мне товарищем
          на смотре
          сладострастья..." {*}
         
          {* Строки взяты из стихотворения "Пролог", входящего в "Книгу стихов" (подстрочный перевод).}
         
          В Гранаде хорошо знали о либеральных идеях Гарсиа Лорки и его симпатиях к Народному Фронту {Мигель Росалес сказал нам в 1966 г., что "все" в Гранаде знали об антифашистских заявлениях Федерико, опубликованных в мадридской печати.}, поэтому у местной буржуазии ("самой бездарной и злобной буржуазии в Испании" {"Диалоги с диким карикатуристом", беседа Лорки с Багариа, "El Sol", 10 junio 1936.}) сложилось о нем вполне определенное мнение. Он не мог ожидать пощады от людей, объявивших священную войну в общенациональном масштабе врагам традиционной Испании.
          Подведем итог. Руис Алонсо и его сподвижники по "Аксьон Популар" несут основную тяжесть вины за гибель Гарсиа Лорки (даже если они не участвовали непосредственно в его расстреле). Но не будем внимать сладким песням гранадских фалангистов, вчерашних и нынешних, которые сделали все, чтобы избежать всякой ответственности за гибель поэта и даже за участие в репрессиях. Факты есть факты: Хосе Вальдес Гусман был фалангистом - "старорубашечником"; фалангисты активно участвовали в заговоре против Республики; многие из них принимали участие в расстрелах и "прогулках". В любом случае именно Вальдес, следуя, по-видимому, категорическому приказу Кейпо де Льяно, дал указание расстрелять Гарсиа Лорку.
          "По делам узнаете их". И, по нашему мнению, нет никакой или почти никакой разницы в поведении между фалангистами, кадровыми военными или членами иных организаций, сформированных уже после мятежа.
          В каждой из этих групп были убийцы и доносчики. Все они причастны к тому, что прекрасное имя Гранады навсегда запятнано кровью {Рамон Руис Алонсо покинул Гранаду немного спустя после поражения батальона "Перес дель Пульгар". Из Гранады он перебрался в Саламанку и, как писала севильская "ABC" 12 апреля 1937 г., стал сотрудничать там с Висенте Гаем, шефом отдела пропаганды у Франко. Как и Руис Алонсо, Гай был фанатичным католиком, антисемитом и врагом Фернандо де лос Риоса. В этом можно удостовериться, прочитав его книгу "Estampas rojas у caballeros blancos", Burgos, 1937. Когда несколько месяцев спустя шефом отдела, которым раньше руководил Гай, был назначен Дионисио Ридруэхо*, он тут же столкнулся с Руисом Алонсо. Поскольку Ридруэхо дружил с Луисом Росалесом, он знал об участии Руиса Алонсо в аресте Гарсиа Лорки и не колеблясь уволил бывшего депутата СЭДА. Об этом рассказывается в его посмертно опубликованной книге "Casi unas memorias", Planeta, Barcelona. 1976. p. 133-134.}.
         
         

    КОММЕНТАРИИ


         

    С. 30


          Хосе Луис Вила Сан-Хуан - испанский журналист (1926), занимавшийся расследованием обстоятельств гибели Ф. Г. Лорки. В 1975 г. опубликовал в барселонском издательстве "Планета" книгу "Убийство Гарсиа Лорки: вся правда", получившую премию "Эспехо де Эспанья" за тот же год.
          Эдгар Невиль - испанский драматург и автор сценариев для кинематографа (1889-1967). Во время гражданской войны был на стороне мятежников, в 30-х годах поддерживал дружеские отношения с Лоркой.
          Дамасо Алонсо - видный испанский поэт, крупный ученый-филолог (1898). Президент Испанской королевской академии языка с 1968 по 1982 г., почетный член многих иностранных академий и университетов. Был дружен с Лоркой.
          "Испания Фердинанда и Изабеллы" - в конце XV века королева Исабель из Кастилии и Фернандо из Арагона, вступив в брачный союз, образовали сильное испанское государство, завершили освобождение страны от арабского владычества взятием Гранады в 1492 г. В последующем "католические короли", как их назвали, стали символом сильной, единой и католической Испании, при которых стала создаваться империя, - Испании, противопоставляемой реакцией республиканским и либеральным идеям. Одним из лозунгов франкистов, в частности, стало возвращение к "имперской", сильной своим католическим духом Испании.
          С. 31
          Черное двухлетие - в 1933 г. на выборах в кортесы из-за разобщенности левых партий и отказа анархо-синдикалистов участвовать в голосовании победу одержали правые и правоцентристские силы. Они стали "ревизовать" прогрессивные реформы, которые до этого робко пыталась осуществить Республика. Затем в состав правительства была введена реакционная партия СЭДА, что вызвало мощное народное движение протеста (включая вооруженное восстание в Астурии в октябре 1934 г.), против которого были пущены в ход репрессии. Этот период господства реакции при Республике завершился в феврале 1936 г., когда левые силы, объединившись в Народный Фронт, разгромили правых на выборах.
          Мигель Примо де Ривера - испанский генерал (1870-1930), в ответ на подъем народного движения в стране установил с согласия короля Альфонса XIII военную диктатуру, длившуюся с 1923 по 1930 г.
          Хосе Ортега-и-Гассет - всемирно известный испанский философ и публицист (1883 -1955), автор книги "Восстание масс" и др.
          С. 32
          Хосе Мариа Чакон-и-Кальво - кубинский ученый, специалист в области фольклора. Занимался, в частности, проблемами латиноамериканского романсеро и его связями с этим жанром в Испании. Встречался с Лоркой, когда тот посетил Кубу.
          Эмилио Роиг де Леучсенринг - прогрессивный кубинский историк и публицист (1889-1964). Горячо поддержал Кубинскую революцию 1959 г. В 1930 г. написал восторженную статью о приехавшем в Гавану Лорке, подписавшись одним из своих псевдонимов "Эль Курносо Парланчин".
          С. 33
          Фернандо де лос Риос - видный испанский политик (1879-1949), член руководства Испанской социалистической рабочей партии (ИСРП). В годы Республики занимал ряд министерских постов (просвещения, юстиции, внутренних дел), во время гражданской войны был послом в Париже и Вашингтоне, позже - министром иностранных дел республиканского правительства в изгнании. Умер в эмиграции в Нью-Йорке. В 20-е годы был преподавателем в университете Гранады. С тех пор был дружен с Лоркой, несмотря на разницу в возрасте.
          С. 34
          Хавьер Абриль - перуанский поэт и критик (1905), исследователь творчества замечательного перуанского поэта-коммуниста Сесара Вальехо, специалист по латиноамериканской и испанской поэзии.
          Андре Жид - французский писатель и эссеист (1869-1951), в 30-е годы выступавший против фашизма и придерживавшийся леволиберальных убеждений. Лауреат Нобелевской премии по литературе за 1947 г.
          Уольдо Фрэнк - американский писатель, философ и публицист (1889-1967), придерживавшийся либерально-прогрессивных убеждений. Много внимания уделял культурфилософским вопросам, связанным с Испанией и странами Латинской Америки.
          Мария Тереса Леон - видная испанская писательница и публицистка, принимала вместе со своим мужем Рафаэлем Альберта активное участие в литературно-художественной и общественно-политической жизни Испании, выступая с прогрессивных и антифашистских позиций.
          Рафаэль Альберти - выдающийся испанский поэт (1902), активный участник борьбы с фашизмом в Испании, член ЦК КПИ, лауреат международной Ленинской премии за мир и дружбу между народами 01965), кавалер ордена Дружбы народов (1982).
          С. 35
          Эмилио Прадос - испанский поэт-коммунист (1899-1963), после гражданской войны эмигрировал в Мексику.
          Луис Сернуда - испанский поэт-коммунист (1902-1963), после гражданской войны эмигрировал в Мексику.
          Хосе Мария Хиль Роблес - испанский политический деятель (1898) крайне реакционного толка. Юрист по образованию, после свержения монархии в 193] г. активно включился в политику, став выразителен интересов консервативных сил, выступавших против Республики. Во время "черного "двухлетия" был главным застрельщиком реакции. В идеологическом плане выступал с правокатолических позиций. Занимал пост военного министра, при котором было подавлено (при участив Франко) восстание в Астурии. Поддержал мятежников, но был отстранен от участия в политической жизни при Франко. Занялся адвокатской практикой и литературным трудом и даже перешел в оппозицию режиму, в 70-х годах пытался создать социал-христианскую партию.
          СЭДА (Испанская конфедерация автономных правых) - политическая партия, созданная Хилем Роблесом в 1933 г., ядром которой стала партия "Аксьон Популар". Сыграла активную роль в период "черного двухлетия" в качестве выразительницы интересов правых и консервативных сил. В начале гражданской войны партия фактически развалилась, а члены ее вошли в другие партии и группировки.
          "Аксьон Популар" - правокатолическая партия, основанная в апреле 1931 г., сразу же после свержения монархии Анхелем Эррера Ориа - председателем Испанского филиала всемирной организация "Аксьон Католика" с центром в Ватикане. До 1932 г. носила название "Аксьон Насьональ". В 1931 г. пост А. Эррера Ориа занял Х. - М. Хиль Роблсс. Два года спустя "Аксьон Популар", объединившись с другими организациями, образовала партию СЭДА. Однако она продолжала существовать внутри этой партии и даже имела свои филиалы: молодежный, рабочий и т. д.
          С. 36
          ХОНС (Хунта национал-синдикалистского наступления) - политическая группа фашистского характера. Создана в 1931 г. группой молодежи, которую привлекал режим Муссолини, во главе с Рамиро Ледесмой Рамосом. В марте 1934 г. объединилась с Фалангой, которая стала с того момента называться Испанская фаланга и ХОНС.
          С. 37
          "Эстат Катала" (Каталонское государство) - партия, выступавшая за признание автономии Каталонии. В данном случае автор имеет в виду восстание, сопровождавшееся провозглашением "Каталонского государства в рамках Испанской федеративной республики". Как и восстание в Астурии, оно началось в октябре 1934 г. в ответ на вход партии СЭДА в правительство. Восстание было жестоко подавлено по приказу из Мадрида, обвинившего каталонцев в "сепаратизме".
          Мануэль Асанья - видный испанский политический и общественный деятель (1880-1940). Один из признанных лидеров республиканского движения, приведшего к свержению монархии. В 1932-1933 гг., а также в 1936 г. - глава испанского правительства. В 1936-1939 гг. - президент Испанской Республики. Один из руководителей партии "Аксьон Републикана", позже партии "Искьерда Републикана", которые выражали интересы либерально настроенной левой интеллигенции и мелкой буржуазии.
          С. 38
          Маргарита Ксиргу - знаменитая испанская драматическая актриса (1888-1969). Играла в пьесах Лорки и была дружна с ним. После гражданской войны эмигрировала, с огромным успехом выступала на сценах театров стран Латинской Америки, была руководителем театральных трупп и школ драматического искусства.
          С. 40
          Рамон дель Валье Инклан - видный испанский писатель (1869-1936), автор романов и повестей, в которых в острой памфлетно-сатирической форме обличал испанскую реакцию.
          Атенеум - имеется в виду одноименный культурный центр в Мадриде, созданный в начале XIX века, вокруг которого группировались виднейшие литературные и научные деятели прогрессивного направления.
          Рубен Дарио - выдающийся никарагуанский поэт (1867-1916), для творчества которого характерны гражданская позиция и неустанные поиски в области формы. Оказал большое влияние на всю испаноязычную поэзию своей эпохи.
          Хуан Рамон Хименес - выдающийся испанский поэт (1881-1958). Его поэзия оказала заметное влияние на поэтов-современников. Лауреат Нобелевской премии по литературе за 1956 г. После гражданской войны эмигрировал из Испании, умер в изгнания в Пуэрто-Рико.
          С. 41
          "Мундо Обреро" - газета, центральный орган Коммунистической партии Испании, основана в 1931 г.
          С 43
          Жетулио Варгас - бразильский государственный и политический деятель (1883-1954). С 1930 по 1945г. был главой правительства и президентом Бразилии; президент в 1951-1954 гг. Политика его отличалась противоречивым характером: с одной стороны, он выступал с антиимпериалистических позиций и проводил социальные реформы, с другой - жестоко подавлял рабочее движение (особенно в 30-е годы).
          Луис Карлос Престес (1898) - деятель бразильского и международного рабочего и коммунистического движения. На протяжении многих лет был руководителем Бразильской коммунистической партии. После поражения восстания против диктатуры Ж. Варгаса был арестован и брошен в тюрьму, в которой находился с 1936 по 1945 г.
          МОПР (Международная организация помощи борцам революции) - создана в 1922 г. для оказания помощи жертвам реакции и фашизма. В международном масштабе действовала до второй мировой войны; секция МОПР в СССР существовала до 1947 г.
          Народный дом - организация, созданные еще в XIX веке рабочими партиями и профсоюзами Испании по всей стране. В годы Народного Фронта в них была сосредоточена политическая и культурная деятельность левых сил.
          С. 45
          Хулио Альварес дель Вайо - испанский политический и государственный деятель (1891-1975), занимал посты министра иностранных дел Испании в 1936-1937 и в 1938-1939гг. Один из лидеров левого крыла ИСРП.
          Хосе Диас - деятель испанского и международного рабочего движения (1895-1942). Генеральный секретарь КПИ с 1932 г. Сыграл видную роль в организации Народного Фронта и в оказании отпору фашизму в годы гражданской войны в Испании.
          С. 46
          Андре Мальро - французский писатель и государственный деятель (1901-1976). В 30-е годы принимал активное участие в антифашистском движении, оказывал помощь испанским республиканцам в борьбе против франкизма. Позже участвовал во французском Сопротивлении, был сторонником генерала де Голля, занимал при нем пост министра культуры.
          Анри Рене Ленорман - французский драматург и писатель (1882-1951). В своих произведениях разоблачал упадок и разложение буржуазного общества, выступал против фашизма.
          Жан Кассу - французский писатель, литературовед и искусствовед (1897). Специализировался, в частности, на испанской литературе и искусстве. Активный участник французского Сопротивления.
          Америко Кастро - испанский историк и эссеист (1885). В 20-х годах читал курсы испанской истории и литературы в заграничных университетах, позже постоянно поселился в США, где преподавал в Принстонском университете.
          С. 47
          Гимн Риего - национальный гимн Испании в годы Республики, Назван по имени Рафаэля Риего, возглавившего в 1820-1823 гг. революцию, направленную против абсолютистской монархии Фердинанда VII.
          С. 49
          Мориски - потомки арабов, поселившихся в Испании после завоевания ее в начале XI века. В начале XVII века мориски, отличавшиеся трудолюбием и высокой культурой, были варварским образом изгнаны из Испанки фанатично настроенными королями.
          С. 52
          Мануэль Фернандес Мочтесинос - гранадский адвокат и политический деятель, член ИСРП, алькальд Гранады в канун мятежа. Расстрелян мятежниками 16 августа 1936 г. Фернандес Монтесинос был женат на сестре Лорки Конче.
          С. 55
          Хосе Кастильо - лейтенант штурмовой гвардии, известный своими левыми убеждениями. 12 июля 1936 г был схвачен и убит фашиствующими молодчиками, стремившимися терроризировать сторонников Народного Фронта и вызвать в стране хаос, который оправдал бы мятеж.
          С. 56
          Хосе Кальво Сотело - испанский политический и государственный деятель (1883-1936), вместе с Хилем Роблесом один из главных лидеров антиреспубликанских сил, в Испании в 30-е годы. При диктатуре Примо де Ривера занимал видные государственные посты (включая пост министра финансов), после свержения монархии эмигрировал, жил во Франции, где сблизился с местными фашистами и увлекся их идеологией. Вернувшись в Испанию в 1934 г. и будучи избран в кортесы, стал одним из главных подстрекателей к борьбе против Республики. 13 июля 1936 г был схвачен и убит офицерами штурмовой гвардий, которые решили таким образом отомстить за убийство своего товарища - лейтенанта Кастильо.
          С. 57
          Омобоно Пикадильо - шутливое имя, придуманное для себя Лоркой.
          С. 63
          Диего Мартичес Баррио - испанский государственный и политический деятель (1883-1962). Убежденный республиканец. Неоднократно занимал государственные посты, был министром, главой правительства и президентом Республики. Неоднократно был председателем кортесов. После окончания гражданской войны (с 1945 г. был президентом Республики в изгнании.
          Республиканский союз - партия, созданная в 1934 г группой радикалов во главе с Мартинесом Баррио, порвавших с радикальной партией Алехаидро Лерруса. Входила в Народный Фронт.
          С. 64
          ВСТ (Всеобщий союз трудящихся) - самое крупное и влиятельное в 30-е годы профсоюзное объединение испанского пролетариата, созданное в 1888 г. Находилось под контролем ИСРП.
          С. 65
          НКТ (Национальная конфедерация труда) - второе по значению в 30-е годы профсоюзное объединение испанских рабочих (создана в 1911 г.). Находилась под контролем анархо-синдикалистов из Иберийской анархистской федерации (ИАФ). В отдельные моменты по численности превосходила ВСТ
          С. 68
          Хосе Антонио Примо де Ривера - основатель испанской фашистской партии Фаланга (1903-1936). Выходец из старинной военной семьи, сын бывшего диктатора Испании, юрист по профессии. Сначала был монархистом, затем склонился к тоталитарно-фашистским убеждениям. Обвиненный в организации вооруженного террора в марте 1936 г., был арестован. Находясь в тюрьме, дал указание фалангистам поддержать мятеж 18 июля. За это был приговорен к расстрелу и казнен 20 ноября 1936 г.
          С. 69
          Левая республиканская - политическая партия, основанная в 1934 г. леволиберальными партиями и группами во главе с Мануэлем Асанья. Образовала коалицию с Республиканским союзом (группа Мартинеса Баррио), а затем - вместе с ИСРП и другими левыми партиями - вошла в Народный Фронт, победивший на выборах в феврале 1936 г.
          С. 78
          Гонсало Кейпо де Льяно - испанский военный (1875-1951). В начале 30-х годов был активным участником антимонархического движения, после установления Республики занимал важные посты, считался лояльным режиму С приходом Народного Фронта изменил позицию, принял участие в генеральном заговоре и захватил власть в Севилье, став командующим войсками мятежников в Андалусии. Отличился, в частности, своими беседами по радио из Севильи, которые вел в течение всей гражданской войны. После окончания войны попал у Франко в опалу и был отстранен от политической деятельности.
          С. 79
          Штурмовая гвардия - внутренние войска, созданные в 1931 г республиканским правительством в противовес жандармерии, которая была тесно связана с монархией и реакцией. В штурмовую гвардию - особенно в нижний командный состав и рядовые - были направлены люди с левыми убеждениями. Однако на командные посты были назначены многие кадровые военные, в момент мятежа изменившие Республике.
          С. 81
          Испанский легион (или Терсио) - добровольческий корпус из наемников-профессионалов, созданный Мильяном Астрайем и Франко в 20-е годы во время колониальной войны в Африке. Легионеры под командованием Франко отличились своей жестокостью в марокканских кампаниях, во время подавления восстания горняков в Астурии в 1934 г. и в годы гражданской войны (1936-1939 гг.).
          Протекторат - имеются в виду испанские колониальные владения того времени на севере Африки (Испанское Марокко и другие территории). К началу мятежа здесь сконцентрировались наиболее боеспособные части мятежников, которые возглавил генерал Франко.
          Лас-Пальмас - главный город и административный центр Канарских островов. Сюда, в наиболее удаленную от Мадрида точку, правительство Народного Фронта направило в качестве командующего гарнизоном генерала Франко, поскольку он считался самым опасным заговорщиком против Республики. В плане мятежников, техническим координатором которого был генерал Мола, одной из главных акций была незамедлительная переброска Франко с Канарских островов в Марокко.
          С. 92
          "...с тем, чтобы спасти Испанию и Республику" - в первые дни, стремясь сбить с толку народ, мятежники утверждали, что они выступают за Республику, но якобы основанную на "порядке и законности", без участия в правительстве левых партий Мятежники отдавали себе отчет, что поднять народ под лозунгами борьбы за восстановление монархии, а тем более за установление фашистского режима, было делом невозможным. Лишь после того, как была получена полная и решающая поддержка от Гитлера и Муссолини, Франко перестал скрывать истинные цели мятежа.
          С. 111
          Капитан Рохас - капитан штурмовой гвардии, известный своими ультрареакционными взглядами. В 1933 г устроил зверскую расправу над крестьянами андалусского селения Касас-Вьехас, самочинно расстреляв 11 человек. В результате расследования этого дела пало умеренно-правое республиканское правительство и к власти пришла СЭДА Еще до этого Рохас был осужден и отправлен в тюрьму. Однако после начала мятежа освобожден и снова принял участие в репрессиях. Судя по многим свидетельствам, именно он в 10-х числах августа приходил в дом родителей Лорки с приказом об аресте поэта, который к тому моменту уже укрылся у Росалесов.
         

    С. 112


          Ренете ("красные береты") - вооруженные отряды партии традиционалистов (бывших карлистов, которые на протяжении XIX века развязали в Испании ряд гражданских войн, выступая под самыми реакционными и мракобесными лозунгами). После падения монархии объединились с последователями Бурбонов, оставив на время династические споры, стали выступать против Республики единым фронтом.
          С. 115
          Регуларес - туземные войска, которые испанские колониалисты вербовали в Марокко из местного населения, как правило, самого забитого и темного. Отличились особой жестокостью при расправах с мирным населением.
          С. 122
          Анхель Оссорио-и-Гальярдо - испанский политический и государственный деятель, адвокат (1873-1946). Занимал ряд важных постов в правительствах до диктатуры Примо де Риверы. Будучи умеренным консерватором по убеждениям, выступал против антинародных репрессий, на судебных процессах в качестве адвоката защищал представителей левых сил. Остался верен Республике, в годы гражданской войны был послом в Брюсселе, Париже и Буэнос-Айресе. Умер в эмиграции.
          С. 123
          Антонио Маура - испанский политический и государственный деятель (1853-1925). Был сторонником либеральных реформ и проведения "революции сверху". Играл очень большую роль в испанской внутренней политике конца XIX - начала XX века, занимая министерские посты и многократно возглавляя правительства. Реформизм его потерпел крах - ему не удалось остановить нарастания революционной волны в Испании.
          С. 134
          Масоны - франкисты с особой жестокостью преследовали в годы гражданской войны и после нее масонов, так как подавляющее большинство испанских либералов, поддержавших Республику, были тесно связаны с масонскими ложами.
          С. 137
          Рамиро Ледесма - один из идеологов испанского фашизма и вместе с Онесимо Редондо основатель Хунт национал-синдикалистского наступления (ХОНС), которые в 1934 г. объединились с Фалангой.
          С. 138
          Венсеслао Росес - деятель коммунистического движения в Испании (1897). Один из наиболее блестящих представителей испанской интеллигенции, профессор университета в Саламанке, пропагандист марксизма-ленинизма, переводчик трудов Маркса и Гегеля на испанский язык.
          С. 143
          Хулиан Бестейро - испанский государственный и политический деятель (1870-1940), представитель интеллигенции, профессор философии. После смерти основателя ИСРП Пабло Иглесиаса сменил его на посту руководителя партии. В 1933 г. был смещен более радикальными лидерами испанского социализма, возглавил правое крыло партии. В 1939 г., в конце гражданской войны, участвовал в создании хунты, которая пыталась вступить в мирные переговоры с Франко, изменив делу Республики. Но каудильо потребовал безоговорочной капитуляции. Бестейро отказался покинуть Испанию. Его судили и приговорили к 30 годам тюремного заключения. Умер в тюрьме год спустя после суда.
          С. 148
          ХАП - молодежная секция партии "Аксьон Популар", члены ее были особенно агрессивны, критически относились к парламентской деятельности руководства партии и склонялись в сторону вооруженной борьбы, позже пополнили ряды Фаланги.
          С. 152
          Марселино Менендес-и-Пелайо - испанский философ и историк (1856-1912) консервативного толка. Некоторые его концепции были взяты на вооружение идеологами испанского фашизма, главным образом при обосновании своих националистических постулатов.
          С. 155
          Хенералифе - окруженный садами дворец арабских властителей Гранады, находящийся рядом с Альгамброй.
          С. 157
          "18 июля - День святого Федерико..." - этот день, как правило, отмечался в семье Лорка как двойные именины - отца и сына. Одна из причин, по которой поэт поехал в это тревожное время в Гранаду, связана именно с этой традицией. Между тем днем раньше вспыхнул антиреспубликанский мятеж (вопреки устоявшимся представлениям, он начался не 18, а 17 августа, причем паролем для него были не слова "Над всей Испанией безоблачное небо", якобы переданные по радио, а слова "17-го в 17.00", разосланные циркулярной телеграммой из Бургоса по военным гарнизонам).
          С. 159
          Инделесио Прието - видный испанский политический деятель. Лидер левоцентристского крыла ИСПР, занимал ряд министерских постов в правительстве Народного Фронта.
          С. 162
          Мануэль Фернандес Монтесинос Гарсиа - сын бывшего алькальда Гранады и шурина Лорки. В 1977 г. он был избран в кортесы от той же ИСРП, был членом парламента до 1979г., когда в Испании были проведены очередные выборы.
          С. 166
          Мануэль де Фалья - знаменитый испанский композитор (1876-1946). В 20-х годах поселился в Гранаде. Лорка, который в молодости собирался стать музыкантом, дружил с де Фалья. Вместе с ним он в 1922 г. устроил в Гранаде фестиваль "канте хондо". Де Фалья был человеком консервативных убеждений, однако в 1939 г., потрясенный увиденными им зверствами мятежников, эмигрировал из Испании и умер в Аргентине. Пытался вступиться за Лорку, когда тот был арестован, но сам чудом избежал расправы. В Гранаде утверждают, что, когда майору Вальдесу сказали, что за Лорку просит маэстро Фалья ("маэстро" по-испански означает также и школьный учитель), тот сказал: "Все учителя-красные. Расстрелять!" Лишь вмешательство людей, уважавших де Фалью и знавших о его мировой известности, спасло композитора от расправы.
          С. 174
          Пепиники - фамильярное от Пепе, которое в свою очередь является уменьшительной формой от имени Хосе.
          "...сохранил верность идеалам старой довоенной Фаланги..." - имеется а виду то обстоятельство, что многие члены Фаланги, вступившие в эту организацию до 1936 г., не были согласны с методами и государственной практикой франкистского режима. В частности, они не одобряли систематических репрессий, которые Франко проводил на протяжении многих лет после окончания гражданской войны, т. к. в программе Фаланги были начертаны идеи о будущем примирении и сплочении испанцев.
          С. 214
          Бандерильеро - разновидность тореро; во время корриды навешивают на быка бандерильи - обернутые в яркие тряпки крючья, которые, впиваясь в кожу животного, разъяряют его.
          С. 219
          Ричард Форд - английский писатель и журналист (1796-1858). Несколько лет прожил в Испании, в том числе в Севилье и Гранаде, написал несколько книг об этой стране, представляющих особый интерес для историков и этнографов.
          С. 224
          Хосе Марна Неман - испанский писатель и драматург (1898). С первых же шагов в литературе заявил о себе как защитник монархических и традиционалистских идеалов, горячо поддержал мятеж, возглавив с 1936 г. франкистскую службу культуры и образования. Официозный писатель франкистского режима.
          С. 241
          Дионисио Ридруэхо - испанский поэт и политический деятель (1912-1975). Один из основателей Фаланги и автор слов ее гимна "Лицом к солнцу". Был руководителем службы пропаганды Франко во время гражданской войны, а в 1941 г. побывал с "Голубой дивизией" на Восточном фронте. После этого в корне пересмотрел свои взгляды: вернувшись в Испанию, отказался от всех постов и наград, обратился с открытым письмом к Франко, в котором дал резко негативную оценку установленному им режиму. Перешел в систематическую оппозицию режиму, за что неоднократно подвергался ссылкам и тюремным заключениям. В 70-х годах создал Социал-демократическую партию Испании.