Антонио Мачадо. Стихотворения ---------------------------------------------------------------------------- Библиотека всемирной литературы Испанские поэты XX века Хуан Рамон Хименес, Антонио Мачадо, Федерико Гарсиа Лорка, Рафаэль Альберти, Мигель Эрнандес М., "Художественная литература", 1977 OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru ---------------------------------------------------------------------------- СОДЕРЖАНИЕ Из книги "ОДИНОЧЕСТВА, ГАЛЕРЕИ И ДРУГИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ" (1899-1907) Одиночества Путешественник. Перевод М. Квятковской "Я прошел немало тропинок..." Перевод М. Квятковской "Площадь. Темную листву раздвинув..." Перевод М. Самаева Воспоминание детства. Перевод Ю. Петрова "Был погожий вечер, грустный вечер лета..." Перевод В. Дубина "Я слышу напевы..." Перевод О. Савича Берега Дуэро. Перевод М. Самаева "На вымершую площадь..." Перевод Б. Дубина "Иду, размышляя, по росным..." Перевод О. Чухонцева "Словно твое одеянье..." Перевод В. Андреева Канте Хондо. Перевод А. Гелескула "Вечер. На балконах дотлевает пламя..." Перевод Б. Дубина "Беглянка всегда, и всегда..." Перевод О. Савича Горизонт. Перевод М. Квятковской "Зеленый палисадник..." Перевод Н. Горской В дороге "Било двенадцать..." Перевод М. Квятковской "Мы создаем во сне..." Перевод В. Андреева "Время - нагой терновник..." Перевод Л. Боровиковой "Солнце - огонь неистовый..." Перевод В. Андреева "Вечереет. Туманная дымка..." Перевод В. Столбова "Быть может, дымкой золотых курений..." Перевод М. Квятковской "В твоих глазах я вечно вижу тайну..." Перевод В. Андреева "Бывают уголки воспоминаний..." Перевод А. Гелескула "В тени церковная площадь замшела..." Перевод Н. Горской "В сумраке, за кипарисовой рощей..." Перевод В. Столбова "Моя любовь? Ты помнишь..." Перевод Н. Ванханен "Мне весенняя зорька сказала..." Перевод В. Столбова "Однажды к нам в пути придет изнеможенье..." Перевод Ю. Петрова "То молодость, которая ушла..." Перевод Л. Боровиковой Песни Элегические куплеты. Перевод В. Васильева "Однажды мне сказал..." Перевод Н. Горской "Апрельское небо улыбкой встречало..." Перевод Б. Дубина "Замшелый, источенный временем остов..." Перевод М. Самаева Юмор, фантазии, заметки Нория. Перевод О. Чухонцева Эшафот. Перевод Н. Горской Мухи. Перевод Ю. Петрова Быть может... Перевод М. Квятковской Сад. Перевод Н. Горской Черные сны. Перевод С. Гончаренко Унынье. Перевод П. Грушко "Час часы показали..." Перевод В. Андреева Советы. Перевод О. Савича "Ночью вчера мне снилось..." Перевод В. Андреева "Сердце мое, ты уснуло?.." Перевод П. Грушко Галереи Вступление. Перевод М. Квятковской "Разорвана туча. И в небе..." Перевод В. Столбова "Меня позвали на пороге сна..." Перевод И. Копостинской Детский сон. Перевод М. Квятковской "Когда бы я старинным был поэтом..." Перевод Ю. Петрова "Ветерок постучался негромко..." Перевод В. Столбова "Сегодня ты будешь напрасно..." Перевод В. Андреева "И нет в том беды, что вино золотое..." Перевод Ю. Петрова "Ушедших времен приметы..." Перевод М. Квятковской "Любимый дом, в котором..." Перевод О. Савича "На тусклой холстине сумерек..." Перевод М. Квятковской "Мне бы, словно Анакреону..." Перевод М. Квятковской "Какой сияющий вечер!.." Перевод М. Квятковской "Землистый вечер, чахлый и осенний..." Перевод А. Гелескула "Так и умрет с тобой волшебный мир..." Перевод П. Грушко "Оголена земля. Уныло воет..." Перевод М. Квятковской Поле. Перевод Инны Тыняновой "Сегодня - хотой, завтра - петенерой..." Перевод О. Савича "И снится - красный шар всплывает на востоке..." Перевод М. Квятковской "Апрель целовал незримо..." Перевод В. Васильева "Давно ли шелковый кокон..." Перевод А. Гелескула Возрождение. Перевод Н. Горской "Может быть, сеятель звезд..." Перевод В. Столбова "Еще берегут деревья..." Перевод В. Столбова "Под лавром вымыта чисто..." Перевод В. Андреева ДРУГИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ "Пегасы, красавцы пегасы..." Перевод В. Столбова "Игра детских рук - не гармония..." Перевод О. Савича "Площадь перед закатом. Струйка воды студеной..." Перевод Б. Дубина Мирские песни. Перевод Инны Тыняновой Зимнее солнце. Перевод Ю. Петрова Из книги "ПОЛЯ КАСТИЛИИ" (1907-1917) Портрет. Перевод В. Андреева На берегах Дуэро. Перевод Ю. Петрова По землям Испании. Перевод Ю. Петрова Богадельня. Перевод Б. Дубина Иберийский бог. Перевод Б. Дубина Берега Дуэро. Перевод А. Гелескула "Ты ль это, друг мой Гвадаррама, ты ли?.." Перевод Инны Тыняновой Апрель придет, водой зальет. Перевод М. Самаева Сумасшедший. Перевод Ю. Петрова Преступник. Перевод Ю. Петрова Осенний рассвет. Перевод В. Андреева В поезде. Перевод Н. Горской Летняя ночь. Перевод А. Гелескула Поля Серии. Перевод М. Самаева Земля Альваргонсалеса. Перевод О. Савича Засохшему вязу. Перевод М. Самаева Дороги. Перевод А. Гелескула "Ты отнял, господь, у меня ту, кого я любил всех сильней..." Перевод В. Столбова "- Жди, - говорит мне надежда..." Перевод В. Васильева "Туда, к земле верховий..." Перевод А. Гелескула "Снится, что майским утром..." Перевод А. Гелескула "Летней ночью, бессонно-тревожной..." Перевод В. Андреева Поэма одного дня. Перевод Н. Горской Саэта. Перевод В. Андреева О призрачном прошлом. Перевод Ю. Петрова Плач по добродетелям и строфы на смерть дона Гидо. Перевод О. Савича Призрачное завтра. Перевод Ю. Петрова Пословицы и песенки "Я не мечтал, чтобы мне досталась..." Перевод О. Савича "Зачем называть дорогой..." Перевод В. Андреева "С неверья нашего попробуй сиять одежды..." Перевод О. Савича "Наша жизнь - всего лишь минуты..." Перевод В. Андреева "Я когти зверя видел и на руке холеной..." Перевод В. Андреева "Не спрашивай о том, что сам ты знаешь..." Перевод О. Савича "Позавидовав добродетели..." Перевод О. Савича "Глаза, вы однажды открылись..." Перевод О. Савича "Всех лучше те, кто сознают..." Перевод О. Савича "Мы добродетельны, когда душа оттает..." Перевод О. Савича "Повторяйте вместе со мной: мы не знаем, зачем живем..." Перевод В. Андреева "Человек? Но кто же парадоксальней его?.." Перевод В. Андреева "Как человек, никто не может лицемерить..." Перевод О. Савича "Я в детстве мечтал о героях..." Перевод В. Столбова "Мне снилось вчера, будто бога я встретил..." Перевод В. Столбова "Чему ты дивишься, друг мой..." Перевод Б. Дубина "Представьте себе на поляне..." Перевод В. Андреева "На свете из нас любой..." Перевод Б. Дубина "Помни, путник, твоя дорога..." Перевод В. Столбова "Сердце, звонкое еще недавно..." Перевод В. Андреева "Вера вкусивших познанья!.." Перевод Б. Дубина "Я чту Христа, что сказал нам..." Перевод Б. Дубина "Не для нас созиданье, сказал ты?.." Перевод О. Савича "Не для нас созиданье, сказал ты?.." Перевод О. Савича "Прекрасно знать, что бокалы..." Перевод В. Столбова "Говоришь, что все остается..." Перевод В. Столбова "Говоришь, что все остается..." Перевод В. Столбова "Все проходит, и все остается..." Перевод О. Савича "Мне снилось прошлой ночью: бог..." Перевод О. Савича "Четыре вещи на свете..." Перевод Б. Дубина "Свет души! Божественный свет!.." Перевод В. Столбова "Уже есть в Испании кто-то..." Перевод В. Андреева Притча. Перевод В. Столбова Символ веры. Перевод Б. Дубина "Бог, какого себе рисуем..." Перевод В. Дубина "Слышишь ли, мыслитель: гулко..." Перевод Ю. Петрова Мой шут. Перевод Ю. Петрова Послания Дону Франсиско Хинер де лос Риосу. Перевод М. Квятковской Из моего угла. Послание. Перевод Ю. Петрова Молодая Испания. Перевод Инны Тыняновой На смерть Рубена Дарио. Перевод В. Столбова Дону Мигелю де Унамуно. Перевод М. Квятковской Хуану Рамону Хименесу. Перевод О. Савича Из книги "НОВЫЕ ПЕСНИ" (1917-1930) К приморским землям. Перевод В. Столбова Луна, тень и шут. Перевод П. Горской Песни. Перевод М. Самаева Пословицы и песенки "Глазом зовется глаз..." Перевод В. Столбова "Как вести диалог..." Перевод В. Столбова "Но глядя в свое отражение - также..." Перевод В. Андреева "Новый век? Разве доныне..." Перевод В. Столбова "Сегодня - всегда доныне". Перевод В. Столбова "Я снова слышу: во мгле..." Перевод В. Столбова "Ищи двойника, человече..." Перевод В. Столбова "Если пришла весна..." Перевод В. Столбова "В раздумьях своих одиноких..." Перевод В. Столбова "Все благо: вода и жажда..." Перевод В. Столбова "Лавры и похвалы..." Перевод В. Столбова "Проснитесь, поэты! Пора..." Перевод В. Столбова "Не "я" основного, нет ..." Перевод В. Столбова "Другую истину скажу..." Перевод В. Столбова "Все оставлять другим?.." Перевод В. Столбова "Половину ты правды сказал?.." Перевод В. Столбова "Час моего сердца..." Перевод В. Столбова "Сон отделяет от бдения..." Перевод В. Столбова "Я думал, - в моем очаге..." Перевод В. Столбова "Да будет труд разделен..." Перевод В. Столбова "Внимание! Следует знать..." Перевод В. Столбова "Пчелы и певцы..." Перевод В. Столбова "Гвадалкивир! Слезы в горле..." Перевод В. Столбова "Однако..." Перевод В. Столбова "Что есть истина? Может, река?.." Перевод В. Столбова "Скажи, предскажи нам, поэт..." Перевод В. Столбова "А искусство?.." Перевод В. Столбова Глаза. Перевод Ю. Петрова Путешествие. Перевод В. Столбова И если твой поэт... Перевод Ю. Петрова Это снится. Перевод Ю. Петрова Любовь и сьерра. Перевод А. Гелескула Скульптору Эмильяно Барралю. Перевод В. Андреева Сны в диалогах. Перевод М. Квятковской Из моей папки. Перевод Н. Горской Сонеты I. Перевод М. Квятковской II. Перевод М. Квятковской III. Перевод Ю. Петрова IV. Перевод П. Грушко V. Перевод П. Грушко Старые песни. Перевод М. Самаева Из книги "АПОКРИФИЧЕСКИЙ ПЕСЕННИК АБЕЛЯ МАРТИНА" "Глаза в зеркальной глубине..." Перевод Н. Горской "Из-за глаз твоих я себя потерял..." Перевод В. Андреева "И сердце все время поет об одном..." Перевод В. Андреева "Мысль, что создана без любви..." Перевод В. Андреева Весеннее. Перевод М. Квятковской Враждебная любовь. Перевод М. Квятковской "Была на площади башня..." Перевод В. Васильева "Сквозь все решетки окон ловит взор..." Перевод В. Васильева "Заря охапку роз..." Перевод В. Васильева "Над той, чья грудь белее, чем опал..." Перевод В. Васильева Из книги "АПОКРИФИЧЕСКИЙ ПЕСЕННИК ХУАНА ДЕ МАЙРЕНЫ" Последние жалобы Абеля Мартина. Перевод А. Гелескула "Губы ее - пламя..." Перевод М. Квятковской Обрывки бреда, сна и забытья. Перевод А. Гелескула Песни к Гиомар. Перевод Ю. Петрова Новые песни к Гиомар. Перевод Ю. Петрова Смерть Абеля Мартина. Перевод А. Гелескула Иные времена. Перевод А. Гелескула Детское воспоминание. Перевод М. Квятковской Из книги "СТИХИ ВОЕННЫХ ЛЕТ" (1036-1939) Мадрид. Перевод В. Столбова Преступление было в Гранаде... Перевод Н. Горской Дневные раздумья. Перевод Ю. Петрова Голос Испании. Перевод Л. Беринского "Луна на краю небосклона..." Перевод Ю. Петрова Сонеты Весна. Перевод М. Самаева Поэт вспоминает поля Сории. Перевод П. Грушко Рассвет в Валенсии. Перевод Н. Горской Смерть раненого ребенка. Перевод Н. Горской "Меж нами - вал войны, морей бездонней..." Перевод П. Грушко "Вновь прошлое поет на той же ноте..." Перевод П. Грушко "Испания, от моря и до моря..." Перевод П. Грушко "Отчизна-мать, заступница святая..." Перевод Ю. Петрова Бурьян. Перевод М. Квятковской "Эти дни голубые, это солнце далекого детства..." Перевод М. Квятковской Из книги "ОДИНОЧЕСТВА, ГАЛЕРЕИ И ДРУГИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ" (1899-1907) ОДИНОЧЕСТВА ПУТЕШЕСТВЕННИК Сидим в семейной полутемной зале, и снова среди нас любимый брат, - в ребячьих снах его мы провожали в далекий край немало лет назад. Сегодня у него седые пряди, и серебрится на свету висок, и беспокойный холодок во взгляде нам говорит, что он душой далек. Роняет листья на осенний ветер печальный старый парк, и в тишине сквозь стекла влажные сочится вечер, сгущается в зеркальной глубине. И словно озарилось кротким светом его лицо. Быть может, вечер смог обиды опыта смягчить приветом? Иль это отсвет будущих тревог? О юности ль загубленной взгрустнулось? Мертва - волчица бедная! - давно... Боится ль, что непрожитая юность вернется с песней под его окно? Для солнца ль новых стран улыбка эта, и видит он края знакомых снов, свой парус - полный ветра, полный света, - движенье судна в пении валов? Но он увидел силуэты сосен, и эвкалипта желтые листы, и кустик розы, что для новых весен выпестывает белые цветы. И боль его, тоскуя и не веря, слезой блеснула на какой-то миг, и мужества святое лицемерье ложится бледностью на строгий лик. Трагический портрет еще светлеет. Болтаем ни о чем. Часы стучат. И скука очага печально тлеет. Все громче тиканье. И все молчат. x x x Я прошел немало тропинок и немало дорог измерил. По каким морям я не плавал, на какой не ступал я берег! Везде на земле я видел караваны тоски и смятенья, высокомерные в скорби, опьяненные черной тенью. Видел я осторожных педантов; они смотрят, молчат и верят, что отмечены мудростью, ибо - не пьют в придорожных тавернах. Эти злые людишки землю, проходя, заражают скверной. И везде на земле я видел людей, проходящих с песней; если им везет - веселятся, засевая надел свой тесный. Они вас не спросят: - Где мы? Они бредут наудачу, они по любым дорогам трясутся на старых клячах. По праздникам не суетятся, не спеша за дела берутся. Есть вино - они пьют с охотой, нет вина - водой обойдутся. Эти люди - добрые люди - свой путь в трудах и невзгодах проходят с надеждой, покуда не лягут на вечный отдых. x x x Площадь. Темную листву раздвинув, тяжелеют ядра апельсинов. Взапуски из школы выбегает малышей ватага озорная, буйным кличем голосов зеленых полусонный воздух наполняя. Радость детства в тихих закоулках запустелых древних захолустий, где порою встретим ненароком тень былого - и проводим с грустью... ВОСПОМИНАНИЕ ДЕТСТВА Холодный декабрьский ветер и неуют заоконный. Пасмурный вечер. Дети учатся. Дождь монотонный. Класс. На картине - Каин прочь убегает; тут же Авель убитый; камень в кровавой, карминной луже. Звук колокольчика медный. Книгу рукой усталой, иссохший, в одежде бедной, держит учитель старый. Школьники тянут вместе прилежно и голосисто: - Два раза по сто - двести. - Три раза по сто - триста... Холодный декабрьский ветер и неуют заоконный. Пасмурный вечер. Дети учатся. Дождь монотонный. x x x Был погожий вечер, грустный вечер лета. Жухлыми плетями с каменного вала висла повилика. В отдаленье где-то струйка напевала. Повернулся ключ мой в скважине замковой; простонали петли заржавелой двери, что с глухим ударом затворилась снова, запечатав мертвый сумрак повечерья. Тихо и безлюдно было за оградой. Лишь вода звенела и, маня руладой, выводила к плитам, где струя фонтана, падая на мрамор, пела неустанно. - Позабытый сон твой с песенкою этой вспоминаешь? - пела струйка ледяная. - Был дремотный вечер дремлющего лета. - Нет, не вспоминаю, - отвечал воде я, - позабыт он вместе с песнею твоею... - Был такой же вечер, и струя фонтана падала на мрамор так же неустанно. В той же, что сегодня, буксовой куртине песенка звенела, что звенит и ныне. Разве ты не помнишь? Тяжелели ветки от поспевших яблок огненной расцветки, как сегодня... Разве ты не помнишь это? Был такой же вечер дремлющего лета. - И отрадна песня, что немолчно льется, а не знаю снов я, о каких поется. Знаю, что и раньше яблоки алели в безмятежных водах твоего потока; что давно печали в сердце отболели, миновали снами той поры далекой; что любовь и прежде мороком извечным повторялась в этом зеркальце беспечном, - старое преданье лучше расскажи ты, расскажи о счастье, что давно забыто. - О забытом счастье не проси преданий} ничего не знаю, кроме грусти давней. Был погожий вечер дремлющего лета... Горько ты склонялся над водою этой; и, делясь тоскою, припадал ты к струям в тот погожий вечер горьким поцелуем. Припадал ты к струям, жаждою пылая, и осталась прежней жажда та былая. - Так прощай навеки! Неустанным звоном лейся по безлюдью в этом парке сонном - и прощай навеки: песня твоя ныне еще горше, струйка, чем мое унынье. Повернулся ключ мой в скважине замковой; простонали петли заржавелой двери, что с глухим ударом затворилась снова, запечатав мертвый сумрак повечерья. x x x Я слышу напевы старых-старых песен, поют их дети, играя вместе и вместе изливая своих сердец мечтанья, как изливают воду каменные фонтаны: всегда на тех же нотах со смехом и слезами, но смех тот невесел, а слезы льются сами без горечи и боли, - и с ними льются чинно любовные печали легенд старинных. В детском рассказе о печали страстной история туманна, но горе ясно; и так же ясно вода ведет сказанье о старой любви, которой удел - молчанье. На площади старой в тени играя, пели дети хором... Струя крутая каменного фонтана лилась не смолкая. Дети пели хором наивную сказку о чем-то, что проходит и не придя погаснет: история туманна, но горе ясно. И этому рассказу фонтан спокойно вторил: историю отбросив, рассказывал о горе. БЕРЕГА ДУЭРО Аист глядит с колокольни, обозревая округу. Вкруг развалившейся башни с криками, как с перепугу, носятся ласточки. Вихри, лютые бури, метели, словно дыхание ада, с белой зимой пролетели. Утро. И слабое, низкое солнце с трудом прогревает скудную землю сорийскую. Зелень косматых сосенок заголубела, вздохнула. Вся удивленье, спросонок робко весна проглянула из тополей. Под обрывом, меж берегов, на приволье дремлет Дуэро. Есть что-то детское в радости поля. Среди травы голубеет, в утреннем мареве нежась, новорожденный цветок. О первозданная свежесть тайной поры обновленья! Тополи белых дорог, тополи белых селений, снежной горы полыхание средь голубого огня. Солнце безбрежного ясного дня... Как хороша ты, Испания! x x x На вымершую площадь ведут проулки по глухим кварталам. Наискосок - церковка чернеет облупившимся порталом; с другого края - пальмы и кипарисы над стеной беленой; и, замыкая площадь, - твой дом, а за решеткою оконной - твое лицо, так счастливо и мирно сквозящее, за сумерками тая... Не постучу. Я тороплюсь сегодня, но не к тебе. Приходит молодая весна, белея платьем над площадью, что гаснет, цепенея, - идет зажечь пурпуровые розы в твоем саду... Я тороплюсь за нею... x x x Иду, размышляя, по росным лугам, по тропе луговой. Дубы пропыленные, сосны зеленые над головой. Куда убегает тропинка? Не знаю. Она далека. Ложится вечерняя дымка, и падает песня в луга. Ах, в сердце заноза застряла. Однажды я вырвал ее и чувствую - сердца не стало. Кто скажет, где сердце мое? И дума моя безответна, и в тишь отдаются шаги, и слышно в тиши, как от ветра звенят тополя у реки. И песня моя безутешна, а вечер темней и темней, и за темнотою кромешной не видно тропинки моей. Заноза моя золотая, как счастлив я был бы опять, горючие слезы глотая, забытую боль ощущать! x x x Словно твое одеянье, облака легкий полет. Я больше тебя не увижу, но сердце все-таки ждет. Твоим дыханием тихим дышит ночной небосвод, в каждом горном ущелье отзвук шагов живет. Я больше тебя не увижу, но сердце все-таки ждет. С башен и колоколен медленный звон плывет. Я больше тебя не увижу, но сердце все-таки ждет. По крышке черного гроба бьет молоток и бьет, неотвратим и жаден могилы уродливый рот. Я больше тебя не увижу, но сердце все-таки ждет. КАНТЕ ХОНДО Притихший, я разматывал устало клубок раздумий, тягот и унынья, когда в окно, распахнутое настежь, из летней ночи, жаркой, как пустыня, донесся стон дремотного напева - и, ворожа плакучей кантилене, разбили струны в сумрачные трели мелодию родных моих селений. ...Была Любовь, багряная, как пламя... И нервная рука в ответ руладам взлетела дрожью вздоха золотого, который обернулся звездопадом. ...И Смерть была, с косою за плечами... - Я в детстве представлял ее такою - скелет, который рыскал по дорогам... И, гулко вторя смертному покою, рука на растревоженные струны упала, словно крышка гробовая. И сирый плач дохнул подобно ветру, сметая прах и пепел раздувая. x x x Вечер. На балконах дотлевает пламя гаснущего солнца, скрытого домами. Чье лицо мелькнуло за стеклом оконным розовым овалом, смутным и знакомым? Проступает облик из неверной дымки то бледней, то ярче, как на старом снимке. Одиноким эхом будишь запустенье; все туманней блики, все чернее тени. О, как тяжко сердцу!.. Это ты?.. Затишье... никого... дорога... и звезда над крышей. x x x Беглянка всегда, и всегда со мною рядом, вся в черном, едва скрывая презренье на бледном лице непокорном. Не знаю, куда ты уходишь, где ночью краса твоя с дрожью постель себе брачную ищет, какие сны растревожат тебя и кто же разделит негостеприимное ложе. . . . . . . . . . . . . . . Краса нелюдимая, стой на этом ночном берегу! Хочу целовать я горький цветок твоих горьких губ. ГОРИЗОНТ Вечером, вольным и терпким, подобным тоске, в час, когда копья метало палящее лето, сон мой недобрый дробился и плыл вдалеке сотнями призрачных теней, бегущих от света. Пурпурным зеркалом был несравненный закат, в алом стекле отражал он пожар величавый, страшные сны унося в бесконечную высь. Я услыхал, как шаги мои гулко звучат и отдаются в пустыне за далью кровавой - там, где веселые песни зари занялись. x x x Зеленый палисадник, улочка прямая и фонтан замшелый, где вода немая видит сновиденья, камни омывая. Почернела зелень вянущих акаций, их сентябрь целует, и несет куда-то налетевший ветер желтый лист измятый, на земле играя с пылью беловатой. Смуглая красотка, свой кувшин наполнив влагою стеклянной, ты меня заметишь, но рукою легкой, словно бы случайно, не поправишь локон, завиток атласный, и в зеркальный глянец на себя не глянешь. Ты стоишь под ветром вечером душистым, и водою светлой полнятся кувшины. В ДОРОГЕ x x x Било двенадцать... двенадцать раз заступ вдали простучал. Я вскрикнул: - Пробил мой час! - Ты не бойся, - шепнуло молчанье, - ты не увидишь, когда последняя капля в клепсидре блеснет прощально. Ты все еще будешь спать на своем берегу печальном, а проснешься - увидишь: к новому берегу челн твой причален. x x x Мы создаем во сне над скудной землей печальной лабиринты, тропинки, сады: в цветенье, во тьме, в молчанье; паденье... стремление ввысь... надежды... воспоминанья... Невысказанная грусть, призрачные созданья - фигурки нашего сна, склоненные над дорогой; виденья цветущей земли... тропинки... далеко... далеко... x x x Время - нагой терновник - медленно зацветает в излуке нищей долины, на голом камне дороги. И чистый голос молитвы звучит, измученный, снова; и возвращается в сердце слово, светлея скорбно. Утихло древнее море. Погасла грозная пена исхлестанных побережий. Бриз плывет над полями. И, в исцеленном мире, в мире обетованном, под одиноким небом тень твоя воскресает. x x x Солнце - огонь неистовый, а луна - нежна и смугла. На кипарисе старом голубка гнездо свила. Мирт над белой дорогой слоем пыли покрыт. Вечер и сад. Как тихо! И чуть слышно вода журчит. x x x Вечереет. Туманная дымка на бесплодную землю легла. Роняют звонкие слезы старые колокола. Дымится стынущим жаром западный край земли. Белые призраки - лары поднялись и звезды зажгли. Час мечты наступает. Открывайте балкон! В тишине вечер уснул, и в тумане колокол плачет во сне. x x x Быть может, дымкой золотых курений твою молитву встретит этот день, и в новом полдне сбывшихся прозрений твоя, о путник, сократится тень. Нет, праздник твой - не синь дремотной дали, а здешний скит на берегу реки; ты не истопчешь за морем сандалий, не побредешь пустынею тоски... Она близка, паломник, зеленая страна твоих видений - цветущая, святая; так близка, что можно пренебречь тропой и тенью, в подворье встречном не испить глотка. x x x В твоих глазах я вечно вижу тайну, подруга, спутница моя. Безмерный свет из черного колчана - любовь ли, ненависть? - но манит он меня. Со мной идти - пока с моих сандалий сухая не осыплется земля. Ты на моем пути - вода иль жажда? - неведомая спутница моя. x x x Бывают уголки воспоминаний, где зелень, одиночество и дрема, - обрывки снов, навеянных полями вблизи родного дома. Другие будят ярмарочный отзвук далеких лет, полузабытой рани - лукавые фигурки у кукольника в пестром балагане. . . . . . . . . . . . . . . . . . Навеки под балконом оцепенело горькое свиданье. Глядится вечер в огненные стекла... Струится зелень с выступа стенного. На перекрестке призрак одинокий целует розу, грустный до смешного. x x x В тени церковная площадь замшела, на святые старые камни упрямо взбирается мох. На паперти - нищий... И душа его старше этого храма. Он по ступеням медленно всходит - в утреннем холоде, рано-рано - и застывает в каменной нише, и стынет рука под рубищем рваным. И глаза его - темные два кострища - глядят, как мелькают в храме белые тени, - при ясной погоде, - белые тени - святыми утрами. x x x В сумраке, за кипарисовой рощей, гаснут последние угли заката... Каменный мальчик, нагой и крылатый, в беседке стоит у фонтана. Молча он грезит, а в мраморной чаше покоится мертвая влага. x x x Моя любовь? Ты помнишь тростник, поникший грустно, засохший, пожелтевший на дне сухого русла? А пламя маков красных? Они цвели, но вскоре завяли и погасли, одели крепом поле. Ты помнишь луч несмелый, трепещущий и ломкий в ключе обледенелом, на ледяной каемке? x x x Мне весенняя зорька сказала: "Я цвела в твоем сердце тревожном. Был ты молод, а нынче ты бродишь, не срывая цветов придорожных. Все ли жив аромат моих лилий в твоем сердце, как память весны. Мои розы хранит ли фея, что алмазами вышила сны?" Я весенней заре ответил: "Мои сны - стекло, не алмазы. Я не знаю, цветет ли сердце, феи снов я не видел ни разу. Но настанет весеннее утро, разобьет мой стеклянный сосуд. Твои лилии и твои розы тебе сердце и фея вернут". x x x Однажды к нам в пути придет изнеможенье, и наша жизнь тогда - лишь время ожиданья, лишь смена жалких поз - ненужное волненье; ведь с Нею все равно не избежать свиданья. x x x То молодость, которая ушла, в забытое жилище постучится. Откуда ты вернулась к нам, когда? - не отзовется давняя жилица. Как некогда, войдет не отвечая, откроет окна - утро, тишина, пахучая прохлада луговая. На тропке, побелевшей от росы, вдали чернеют вязы-исполины. Зеленым дымом дремлющей листвы занесены широкие вершины. Покоит полноводная река, туманная, зеркальные просторы. На миг мрачит непрошеная тень свинцово-фиолетовые горы. ПЕСНИ ЭЛЕГИЧЕСКИЕ КУПЛЕТЫ О, горе тому, кто страждет у родника день-деньской и шепчет бессильно: "Жажду не утолить мне водой". И горе тому, чей скуден постылой жизни исток, кто на кон тьму своих будней ставит, как ловкий игрок. О, горе тому, кто голову пред высшей властью склонил, тому, кто взять Пифагорову лиру исполнился сил, тому, кто своей дорогой шагал со склона на склон и вдруг заметил с тревогой, что путь его завершен. Горе тому, кто вверится предчувствиям скорых бед, и горе тому, чье сердце соткано из оперетт, тому соловью, что прячется в розах над быстрой рекой, если легко ему плачется, если поется легко. Горе оливам, затерянным в раю, в миражах садов, и горе благим намереньям в аду сокровенных снов. Горе тому, кто мечтает найти надежный причал, и кто в облаках витает, и кто на землю упал. Горе тому, кто не жаждет с ветки попробовать плод, как и тому, кто однажды горечь его познает. И первой любви, что птицею скрылась за далью морей, и безупречному рыцарю сердца любимой моей. x x x Однажды мне сказал весенний вечер: когда с цветущею землей ты жаждешь встречи, убей слова, прислушайся к душе извечной. Рассвета полотно тебе окутывало плечи в годину скорби и на празднике беспечном. И радость и печаль люби сердечно, когда с цветущею землей ты жаждешь встречи. И я сказал в ответ: ты разгадал, весенний вечер, ту тайну, что во мне звучит молитвенным наречьем! я радости бегу, чтоб от печали быть далече. Земле цветущей я тогда назначу встречу, когда умрет во мне мой дух извечный. x x x Апрельское небо улыбкой встречало погожего дня золотое начало. Луна заходила, сквозя и бледнея, белесое облачко мчало над нею и призрачной тенью звезду омрачало. Когда, улыбаясь, поля розовели, окно отворил я рассвету апреля, туману в лощине и зелени сада; вода засмеялась, дохнула прохлада, и в комнате жаворонки зазвенели. Апрель улыбался, и вечером светлым окно распахнул я в закатное пламя... Повеяло ветром и розовым цветом, и дали откликнулись колоколами... Их ласковый звон замирал на излете, и полнился вечер дыханьем соцветий. ...Розы весенние, где вы цветете? Что слышится ветру в рыдающей меди? Я ждал от вечернего неба ответа; - Вернется ли счастье? - Улыбка заката сверкнула прощально; - Дорогою этой прошло твое счастье. - И замерло где-то: - Прошло твое счастье. Прошло без возврата. x x x Замшелый, источенный временем остов убогой фелюги лежит на песке... Но парус поникший еще мечтает о солнце и море. А море кипит и поет - оно точно сон многошумный под небом апреля. Поет и смеется лазурными волнами в пене серебряной море, смеется, кипит. Молочное море, лучистое море, серебряной лирой разносит раскаты лазурного смеха, смеется, поет! И чудится, спит зачарованный ветер на облачке зыбком блестящебелесого солнца. Летит одинокая чайка и, плавно-лениво, сонливо паря, удаляясь, теряется в солнечной дымке. ЮМОР, ФАНТАЗИИ, ЗАМЕТКИ НОРИЯ Вечер спускался печальный и пыльный. Вода распевала гортанную песню, толкаясь по желобу нории тесной. Дремал старый мул и тянул свою муку в такт медленной песне, журчащей по кругу. Вечер спускался печальный и пыльный. Не знаю, не знаю, какой добрый гений связал эту горечь покорных кружений с той трепетной песней, журчащей несложно, и мулу глаза повязал осторожно. Но знаю, он верил в добро состраданья всем сердцем, исполненным горечью знанья. ЭШАФОТ Заря в отдаленье сверкнула зловещим блеском. Средь намалеванных резко чудовищных туч гротескных - кровь преступленья на полотне небесном. . . . . . . . . . . . . . . И в древнем селенье на площади древней обозначился четко черным кошмарным бредом скелет эшафота из бревен крепких. Заря в отдаленье сверкнула зловещим блеском. МУХИ Вы, обжор всеядных тучи, мухи, племя удалое, вас увижу я - и тут же предо мной встает былое. Ненасытные, как пчелы, и настырные, как осы, вьетесь над младенцем голым, беззащитным, безволосым. Мухи первой скуки - длинной, словно вечера пустые в той родительской гостиной, где я грезить стал впервые. В школе мрачной, нелюбимой, мухи, быстрые пилоты, за свободные полеты вы гонимы, за пронзительное действо - звон оконных песнопений в день ненастный, день осенний, бесконечный... Мухи детства, мухи отрочества, мухи юности моей прекрасной и неведенья второго, отрицающего властно все земное... Мухи буден, вы привычны - и не будет вас достойных славословий!.. Отдыхали вы в полетах у ребячьих изголовий и на книжных переплетах, на любовных нежных письмах, на застывших веках гордых мертвых. Это племя удалое, что ни бабочкам, ни пчелам не равно, что надо мною, своевольное и злое, пролетает роем черным, - мне напомнило былое... БЫТЬ МОЖЕТ... Я жил во мраке тягостного сна и ко всему вокруг ослеп на годы; и вдруг ко мне нагрянула весна во всей могучей щедрости природы. Из почек зрелых побеги брызнули стремительным напором, и россыпи цветов - лиловых, красных, белых - покрыли землю радостным узором. И солнце золотым потоком стрел лилось на прорастающие нивы, и тополя колонны стройных тел купали в гулком зеркале разлива. Я столько странствовал, но лишь сейчас приход весны увидел в первый раз и крикнул ей с восторженной тревогой! - Ты опоздала, счастья не верну! - но думал, следуя своей дорогой и к новому прислушиваясь сну: - Еще я догоню мою весну! САД Вдали от сада твоего, за лесом дальним, который блещет медью и холодной сталью, горит пурпурно-золотой вечерний ладан. В твоем саду цветенье далий. Твой бедный сад!.. Он жалок и ничтожен - как будто бы цирюльником ухожен, на карликов похожи низенькие пальмы, и стриженые мирты по линейке встали... И в их туннеле - апельсин... Звенит хрустально фонтан на каменистом ложе и сыплет, сыплет смех над белой галькой... ЧЕРНЫЕ СНЫ На площадь наплывает тень. Скончался день под плач вечерних перезвонов. Стекла окон и балконов блещут мертвенно в домах, словно это на погосте в темноте белеют кости; вечер кладбищем пропах. И даль озарена недаром могильным отсветом кошмара. Солнце скрылось. Гуще мрак. Эхо повторяет шаг. - Это ты? За мною? Ну же! - Погоди... Не ты мне нужен. УНЫНЬЕ Время тоскою заткало дряхлый родительский кров, сумрак просторного зала - здесь колыбель моих снов. В гулком биенье упругом меряя время в углу, призрачным матовым кругом светят часы в полумглу. Тихие капли все то же шепчут и шепчут с утра: дни друг на друга похожи - завтра, сегодня, вчера... Смерклось. В садах золоченых ветер трясет дерева... Как нескончаемо в кронах ветхая плачет листва! x x x Час часы показали, ночь пуста и скучна. Озябшие тени лежали в застывшем саду; и луна гладкая, словно череп, катилась по небу вниз; и, в холоде ночи потерян, к ней руки тянул кипарис. Сквозь полуоткрытые окна музыка в дом вошла, она звучала далеко и никуда не звала. Мазурки забытые звуки, я с детства не слышал вас. Чьи неумелые руки вас воскресили сейчас? Бывает - хандра находит, и мыслей теряется нить, и душу зевотой сводит, и кажется... лучше не жить. СОВЕТЫ I Любви, что хочет родиться, быть может, недолго ждать. Но может ли возвратиться все то, что ушло, - и когда? Вчера нам даже не снится. Вчера - это никогда! II Монета в руке испарится, если ее не хранить. Монета души испарится, если ее не дарить. x x x Ночью вчера мне снилось - о блаженство забыться сном, - живая вода струилась в сердце моем. Не иссякая, немолчно, в сердце струился родник. Новой жизни источник, я к тебе еще не приник. Ночью вчера мне снилось - о блаженство забыться сном, - пасека появилась в сердце моем. И золотые пчелы из горьких моих забот, из памяти невеселой делали сладкий мед. Ночью вчера мне снилось - о блаженство забыться сном, - горящее сердце светилось в сердце моем. Солнце в сердце горело, и кровь горела во мне, и светом наполнилось тело, и я заплакал во сне. Ночью вчера мне снилось - о блаженство забыться сном, - сердце божие билось в сердце моем. x x x Сердце мое, ты уснуло? Не возвратятся рои грез моих? Высох колодец, мысли таивший мои? Только лишь тьму извлекают к свету пустые бадьи? Нет, мое сердце не дремлет, не погружается в сны, но неустанно внимает знакам с другой стороны, слушает что-то на кромке этой большой тишины. ГАЛЕРЕИ ВСТУПЛЕНИЕ Солнечным утром, читая строки любимых стихов, я увидал, что в зеркале моих потаенных снов цветок божественной истины трепещет, страхом объят, а этот цветок стремится раздать ветрам аромат. От века душа поэта летит сокровенному вслед, увидеть то, что незримо, умеет только поэт - в своей душе, сквозь неясный, заколдованный солнца свет. И там, в галереях памяти, в лабиринте ее ходов, где бедные люди развесят трофеи давних годов - побитые молью наряды, лоскутья бывших обнов, - там один поэт терпеливо следит сквозь туманный покров, как снуют в труде бесконечном золотистые пчелы снов. Поэты, мы чутко слышим, когда нас небо зовет, в саду, от тревог укрытом, и в поле, где бой идет, - из старых своих печалей мы делаем новый мед, одежды белее снега кропотливо кроим и шьем и чистим под ярким солнцем доспехи, меч и шелом. Душа, где снов не бывает, - неприязненное стекло, она исказит наши лица причудливо и зло. А мы, чуть заслышим в сердце прихлынувшей крови гуд, - мы улыбнемся. И снова беремся за старый труд. x x x Разорвана туча. И в небе сияет чудо дуга... Кисея из дождя и солнца наброшена на луга... ...Проснулся... Что замутило волшебное зеркало сна?.. Встревоженно сердце билось, темнела вокруг тишина... ...Цветенье лимонных рощ, кипарисов немые ряды, радуга, солнце, дождь... В кудрях твоих брызги воды!.. И все это в памяти сгинет, как в воздухе мыльный пузырь. x x x Меня позвали на пороге сна... Любимый голос звал, давно ушедший: "Скажи, пойдешь туда, где ждет душа?" И сердца моего коснулась нежность. "С Тобой всегда..." И я пошел во сне по длинной и пустынной галерее. Я помню белизну Ее одежд, доверчивой руки прикосновенье. ДЕТСКИЙ СОН Той лучистой ночью, праздничной и лунной, ночью снов ребячьих, ночью ликованья - о душа! - была ты светом, а не мглою, и не омрачалось локонов сиянье! На руках у феи, юной и прекрасной, я смотрел на площадь в праздничном сверканье, и любовь, колдуя в блеске фейерверка, выплетала танца тонкое вязанье. Этой светлой ночью, праздничной и лунной, - ночью снов ребячьих, ночью ликованья - крепко меня фея в лоб поцеловала и рукой махнула нежно на прощанье. Все щедрее розы разливали запах, и любовь раскрылась в дремлющем сознанье. x x x Когда бы я старинным был поэтом, я взгляд бы ваш прославил в песне, схожей с прозрачнейшей водой, потоком светлым струящейся на мрамор белокожий. Я все сказал бы лишь одним куплетом, в который плеск всей песни был бы вложен: - Я знаю сам, что мне не даст ответа, да и спросить не хочет и не может ваш взгляд, что полон благостного света, расцвета мира летнего - того же, что видел я в младенческие лета в объятьях материнских в день погожий... x x x Ветерок постучался негромко в мое сердце при свете зари. - Я принес ароматы жасмина, ты мне запахи роз подари. - Мой сад зарастает бурьяном, и все розы мои мертвы. - Я возьму причитанья фонтанов, горечь трав и опавшей листвы... Ветерок улетел... Мое сердце в крови... Душа! Что ты сделала с садом своим... x x x Сегодня ты будешь напрасно искать утешенья страданью. Умчались, пропали бесследно феи твоих мечтаний. Вода застывает, бесшумна, и сад умирает, безмолвен. Остались лишь слезы для плача, лишь слезы... Но лучше - молчанье... x x x И нет в том беды, что вино золотое плеснет через край хрустального кубка или сок запятнает прозрачность бокала... Тебе знакомы тайны галереи души твоей, дороги снов знакомы и к вечеру ведущие аллеи, к закату, к смерти... Ждут уже тебя там безмолвного существованья феи, они в сады, где нет весне предела, тебя однажды привести сумеют. x x x Ушедших времен приметы, кружева и шелк обветшалый, в углу - забытые четки, паутина под сводами залы; нечеткие дагерротипы и выцветшие картинки, недочитанные книжонки, меж страниц - сухие былинки; причуды романтики старой, отжившей моды созданья, в прошлом вещи - душа, и песня, и бабушкины преданья. x x x Любимый дом, в котором она жила когда-то, стоит над кучей сора, весь разрушен, повержен без возврата, - из дерева скелет источенный, и черный, и разъятый. Луна свой свет прозрачный льет в сны и красит окна серебром вокруг. Одетый плохо и печальный, по старой улице бреду пешком. x x x На тусклой холстине сумерек точеной церкви игла и пролеты сквозной колокольни, где колеблются колокола, возносятся ввысь. Звезда, слеза небесная, прозрачна и светла; клочком овечьей шерсти под нею проплыла причудливая тучка - серебряная мгла. x x x Мне бы, словно Анакреону, петь, смеяться, бросать на ветер мудрости горький опыт и жестокие откровенья, и пить вино... не смешно ли? но поймите - так рано поверять в обреченность - и веселиться на глазах торопливой смерти. x x x Какой сияющий вечер! Воздух застыл, зачарован; белый аист в полете дремотой скован; и ласточки вьются, и клиньями крыльев врезаются в золото ветра, и снова уносятся в радостный вечер в кружении снов. И только одна черной стрелкой в зените кружится, и клиньями крыльев врезается в сумрак простора - не может найти она черную щель в черепице. Белый аист, большой и спокойный, торчит закорюкой - такой неуклюжий! - над колокольней. x x x Землистый вечер, чахлый и осенний, - под стать душе и вечным ее смутам - и снова гнет обычных угрызений и старая тоска моя под спудом. Ее причин по-прежнему не знаю и никогда их, верно, не открою, но помню и твержу, припоминая: - Я был ребенком, ты - моей сестрою. ----- Но это бредни, боль, ты мне понятна, ты тяга к жизни подлинной и светлой, сиротство сердца, брошенного в море, где ни звезды, ни гибельного ветра. Как верный пес, хозяином забытый, утративший и след и обонянье, плетется наугад, и как ребенок, который заблудился на гулянье и в толчее ночного карнавала среди свечей, личин, фантасмагорий бредет, как зачарованный, а сердце сжимается от музыки и горя, - так я блуждаю, гитарист-лунатик, хмельной поэт, тоскующий глубоко, и бедный человек, который в тучах отыскивает бога. x x x Так и умрет с тобой волшебный мир, в котором память сохраняет живо чистейшие из дуновений жизни и белый призрак первого порыва? Запавший в сердце голос, и ладонь, которую во сне не раз голубил? Все отсветы любви в твоей душе, в ее небесной глуби?.. Так что ж - так и умрет с тобой твой мир, твой новый след на старом белом свете? Горнила жаркие души твоей - на прах земной работают, на ветер? x x x Оголена земля. Уныло воет душа на уходящий свет голодною волчицей. На закате что ищешь ты, поэт? Несладко странствовать, когда дорога - на сердце камнем. Ветер оголтелый, и подступающая ночь, и горечь далекой цели! У дороги белой стволы закоченелые чернеют. А дальше - горный силуэт в крови и в золоте. Смерть солнца... На закате что ищешь ты, поэт? ПОЛЕ Вечер вдали умирает, как тихий огонь в очаге. Там, над горой, остывают последние угольки. Вон тополь, разбитый грозою, на белой дороге вдали. Две тонкие ветки больные, и на каждой - черный листок. Не плачь! Далеко в золотой листве найдешь ты тень и любовь! x x x Сегодня - хотой, завтра - петенерой звучишь в корчме, гитара: кто ни придет, играет на пыльных струнах старых. Гитара придорожного трактира, поэтом никогда ты не бываешь. Но, как душа, напев свой одинокий ты душам проходящих поверяешь... И путник, слушая тебя, мечтает услышать музыку родного края. x x x И снится - красный шар всплывает на востоке. Прозрение во сне. Не страшно ли идти, о путник? Минешь луг, взойдешь на холм высокий, а там, глядишь - конец нелегкому пути. И не увидишь ты, как никнет колос спелый и в крепких яблоках сияет желтизна, из грозди золотой, слегка заиндевелой, тебе не выжимать веселого вина... Когда сильней всего от страсти розы млеют, когда жасмины льют свой ранний аромат, - что, если на заре, когда сады алеют, растает облачком привидевшийся сад? Давно ли на полях пестрел цветов избыток, - но кто теперь во сне, свежо, как наяву, увидит россыпи наивных маргариток и мелких венчиков сплошную синеву? x x x Апрель целовал незримо землю и лес. А вокруг зеленым кружевом дыма трава покрывала луг. Чернели тучи над чащей, за горизонт уходя. Блестели в листве дрожащей новые капли дождя. Там, где миндаль с косогора роняет цветы свои, я проклял юность, в которой я так и не знал любви. Пройдя полпути земного, печально смотрю вперед... О юность, кто тебя снова хотя бы во сне вернет? x x x Давно ли шелковый кокон моя печаль доплетала, была как червь шелковичный - и черной бабочкой стала! А сколько светлого воска собрал я с горьких соцветий! О времена, когда горечь была пчелой на рассвете! Она сегодня как овод, и как осот на покосе, и спорынья в обмолоте, и древоточина в тесе. О время щедрых печалей, когда водою полива слеза текла за слезою и виноградник поила! Сегодня залило землю потоком мутного ила. Вчера слетались печали наполнить улей нектаром, а нынче бродят по сердцу, как по развалинам старым, - чтобы сровнять их с землею, не тратя времени даром. ВОЗРОЖДЕНИЕ Галерея души... Душа у истоков! Вокруг еще только светает: и нет ни печали, ни лет за плечами, и ярко и весело жизнь расцветает... Родиться бы снова, идти той далекой тропинкой, что после травой зарастает! И, снова тепло обретая, почувствовать матери добрую руку... И - руку из рук своих не выпуская - шагать по дороге, о счастье мечтая. x x x Может быть, сеятель звезд в ночи, обители снов, вспомнит забытый мотив, возьмет аккорд на лире веков, и к нашим устам прихлынет волна немногих истинных слов. x x x Еще берегут деревья летний наряд зеленый, но листья уже пожухли, и потемнели кроны. Зеленью тронут камень, беззвучно течет источник, грубое тело камня вода ледяная точит. Первые желтые листья ветер влачит за собою. Ветер, предвестник ночи, над сумеречной землею. x x x Под лавром вымыта чисто скамья осенним дождем; сверкают капли на листьях плюща над белым окном. Осень газоны метит краской своей все сильнее; деревья и ветер! вечерний ветер в аллее... Смотрю, как в луче закатном виноградная гроздь золотится... По-домашнему, ароматно горожанина трубка дымится... Вспомнил я строки стихотворений юности звонкой своей... Вы уходите, милые тени, в золотом огне тополей?! ДРУГИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ x x x Tournez, tournez, chevaux de bois. Verlaine {*} {* Кружитесь, кружитесь, деревянные лошадки. Верлен (франц.).} Пегасы, красавцы пегасы. Мои деревянные кони... . . . . . . . . . . . . . . В детстве знавал я счастье кружиться под визг шарманок в праздничном шуме и блеске на скакуне деревянном. В воздухе пыльном и душном мигали, мелькая, свечи, а в небе светился синий усеянный звездами вечер. О где вы, радости детства, когда за медяк на ладони подхватят красавцы пегасы, умчат деревянные кони. x x x Игра детских рук - не гармония, а чтение по складам, противная какофония неверных, но вечных гамм. А в детстве под гаммы бродила мечта, и ее влекло к тому, что не приходило, к тому, что уже ушло. x x x Площадь перед закатом. Струйка воды студеной пляшет на грубом камне, звучно плеща по плитам, и кипарис высокий не шелохнется кроной, встав над садовым валом, темным плющом повитым. Солнце зашло за крыши. Еле теплится пламя отсветами на стеклах, дремой завороженных. Мгла полегла на площадь. Смутными черепами призрачные разводы кажутся на балконах. В оцепененье площадь, черная и пустая, и бесприютной тенью меряешь мостовую. Пляшет вода на камне, плещет не умолкая, только ее и слышно в этой ночи - живую. МИРСКИЕ ПЕСНИ Теперь я нищ. Вчера я был поэтом. Напрасно я ропщу в тиши ночей, я разменял на медные монеты златые слитки младости моей. Без радостей, без наслаждений, мимо, как легкий призрак, по судьбе моей она прошла. Зачем жалеть о ней? Ведь все равно она неповторима. Не воскресить души минувших дней! Ей в бурях жизни мир казался тесен, и, мчась бездумно в вихре бытия, она лилась среди вина и песен, молодость любимая моя. Знакомую я вижу галерею воспоминаний тех далеких дней, но тени безутешные не смею связать в элегию судьбы моей. И высохли живительные слезы, что прозвенели струями фонтана, и пролились, свободные, сквозь грезы души, еще не знающей обмана. Те слезы, что когда-то проливали, о первой молодой любви моля, что дождевыми каплями упали на свежие апрельские поля. И соловей уже давно не пел душистой ночью, навевая грезы, и я б теперь, наверно, не сумел опять пролить без боли эти слезы. Теперь я нищ. Вчера я был поэтом. Напрасно я ропщу в тиши ночей, я разменял на медные монеты златые слитки младости моей. ЗИМНЕЕ СОЛНЦЕ Полуденный парк зимою. Морозно. Белые тропки. Горки круты и ровны. Голы скелеты веток. В теплице живут деревья: стоят апельсины в кадках, и в бочке ярко-зеленой - пальма. Кутаясь в плащ потертый, старик повторяет: "Солнце! О, как прекрасно солнце! Солнце!" Играют дети. Вода источника льется, струится, плещет и грезит, лижет, почти немея, мохом поросший камень. Из книги "ПОЛЯ КАСТИЛИИ" (1907-1917) ПОРТРЕТ Мое детство - чудесные сны о Севилье, вкусный запах в саду, когда зреют лимоны; двадцать лет моей юности - земли Кастилии; моя жизнь - эпизоды, где я - посторонний. Может быть, щепетилен излишне - не знаю, не мои - Брадомин и Маньяра - герои. Счастлив был я, когда, без пощады терзая, не давали мне стрелы Амура покоя. Якобинскую кровь я в себе ощущаю, но источник поэзии - тих и спокоен. Верю в то, что советами не докучаю, человеком достойным назваться достоин. Созерцать красоту - выше нет мне награды; я срезаю старинные розы Ронсара. Современные не по душе мне наряды; у меня, слава богу, нет певчего дара. Презираю романсов слащавое пенье, грусть их в скуку давно уже перемололась. Уловить я люблю голоса в отдаленье, среди многих - один только слушаю голос. Кто я - классик, романтик? О, к формулам тяга! Стих мой - шпага; мне лестно такое сравненье. Не отделкой умелой прославлена шпага, но отвагою воина в жарком сраженье. Монолог у меня был всегда диалогом. Что есть истина? - сам я постигнуть стремился. Жил в смиренной надежде беседовать с богом, и любви к человеку у себя я учился. Наслаждение праздностью мне неизвестно, тем, что есть у меня, никому не обязан, ем свой хлеб, заработанный трудно и честно, с миром вещным я все-таки мало чем связан. И когда на корабль, что уйдет безвозвратно, я взойду в некий час мой, давно предрешенный, вы увидите в отблеске солнца закатном: я прощаюсь, - сын моря, почти обнаженный. НА БЕРЕГАХ ДУЭРО Был день лучезарен, июля была середина, когда по уступам нагорья взбирался один я, и медлил, и в тень отдыхать я садился на камни - опомниться, вытереть пот, застилавший глаза мне, дыхание выровнять и отдышаться в покое; а то, ускоряя шаги, опираясь рукою на палку, подобную посоху, шел в нетерпенье к высотам, где хищников ширококрылых владенья, где пахло шалфеем, лавандою и розмарином... А солнце свой жар отдавало кремнистым долинам. Стервятник, раскинув крыла, преисполнен гордыни, один пролетал по нетронутой, девственной сини, утес вдалеке различал я, высокий и острый, и холм, словно щит под парчою причудливо-пестрой, и цепи бугров на земле оголенной и бурой - останки доспехов старинных, разметанных бурей, - открытые плато, где вьется Дуэро, и это подобно изгибу причудливому арбалета вкруг Сории - глаза кастильского бастиона, который глядит, не мигая, в лицо Арагона. Я видел черту горизонта, далекие дали с дубами, которые темя пригорков венчали, пустынные скалы, луга с благодатной травою, где овцы пасутся, где бык, изнывая от зноя, жует свою жвачку, и берег реки с тополями - под яростным солнцем они - как зеленое пламя; безмолвных, далеких людей и предметов фигуры: чуть видные сверху погонщики, всадники, фуры вон там, на мосту, где под арки, под мощные своды, темнея, светлея, текут серебристые воды Дуэро. Дуэро течет сквозь кастильские земли вначале, потом сквозь Иберии сердце. О, сколько печали и чести в безводных просторах, не знавших посева, в равнинах и пустошах, в скалах, где голо и серо, и в тех городах, что утратили славу, в дорогах, где нет постоялых дворов, в мужиках, на порогах оставивших песни, покинувших дом свой навеки и льющихся к морю, как льются кастильские реки! Кастилия, деспот вчерашний, одета в отрепья, и ныне считает, что все, что чужое, - отребье. Чем бредит она? Может, кровью - эпохой отваги, когда сотрясало ее лихорадкою шпаги? Все движется, облик меняет, уйдя от истока: и море, и горы, и сверху глядящее око; но здесь еще призракам старым открыта дорога - народу, который в войне полагался на бога. Вчерашняя мать капитанов в баталиях жарких, сегодня - лишь мачеха нищих, убогих и жалких, Кастилия ныне - не та, что гремела когда-то, когда Сид Родриго с удачей, с добычей богатой сюда возвращался, и гордо несли его кони прохладу садов валенсийских в подарок короне. Тогда, после битв и побед, утверждающих силу, она у двора покоренья индейцев просила - мать воинов дерзких, неистовых и непреклонных, казну доставлявших в Испанию на галионах коронного флота; они неизменно бывали - для жертв - вороньем, для врагов - разъяренными львами. Теперь же, вкусив монастырского супа и хлеба, они, любомудры, бесстрастно взирают на небо, и если сквозь грезы, окутавшие, словно вата, пробьются к ним вопли крикливых торговцев Леванта, они и не спросят, в чем дело, не вскочат в тревоге, меж тем как война уже властно стоит на пороге. Кастилия, деспот вчерашний, одета в отрепья, и ныне считает, что все, что чужое, - отребье. Вот солнце уходит неспешно за край небосклона, и снизу доносятся звуки церковного звона - сейчас на молитву старухи плетутся, сутулясь... Две гибкие ласки мелькнули, исчезли, вернулись взглянуть, любопытствуя, вновь убежали за скалы. В низинах смеркается медленно. Двор постоялый, безлюдный, на белой дороге, откинул затворы, и двери открыты на поле, на темные горы. ПО ЗЕМЛЯМ ИСПАНИИ Чтоб изловить, убить добычу было проще, крестьянин здешний жег окрестные деревья, он вырубил вокруг леса, кусты и рощи, как хищник, свел на нет дубняк нагорий древний. Теперь, бросая кров, его уходят дети, уносят бури ил по рекам в ширь морскую, а он все спину гнет которое столетье, тут, в проклятой степи, блуждая и тоскуя. Он искони из тех, кто полчища овечьи в Эстремадуру гнал к обильному подножью, кому в скитаниях ложилась пыль на плечи и солнца жар обжег и вызолотил кожу. Костлявый, маленький, измученный, суровый, с глазами хитреца, очерченными властно, как выгиб арбалета, густобровый, проворный, недоверчивый, скуластый. Деревни и поля открыты для несметных пороков и злодейств - так много злобных ныне; как монстры, души их уродливы, и смертных семи грехов они - послушные рабыни. Успех и неуспех равно щемит им сердце, не в радость деньги им, не в горе им несчастье, всегда уязвлены удачею соседской, живут - и вечный страх и зависть взоры застят. Дух дикий здешних мест исполнен злобы хмурой; едва угаснет день, ты видишь - вся равнина заслонена от глаз гигантскою фигурой зловещего стрелка, кентавра-исполина. Здесь воины дрались, смиряли плоть аскеты, не здесь был райский сад с его травою росной, здесь почва для орлов, здесь тот кусок планеты, где Каина в ночи блуждает призрак грозный. БОГАДЕЛЬНЯ Особняк богадельни в захолустном покое. Оседающий корпус под глухой черепицей, где на лето касатки гнезда вьют за стрехою, а зимою воронам до рассвета не спится. Штукатурка фронтона над истертым фасадом, выходящим на север между башен старинных, дождевые натеки по простенкам щербатым и всегдашняя темень... Богадельня в руинах!.. Тронет светом заката пустыри ледяные, догорающим светом в поволоке тумана, и приникнут к оконцам восковые, больные, изумленные лица и глядят неустанно то на дальние взгорья, поведенные синью, то на снег, что кружится, как над свежей могилой, - пеленой оседая на застылой равнине, оседая безмолвьем на равнине застылой... ИБЕРИЙСКИЙ БОГ Как лучник старой песни, наторелый в двойной игре крапленою колодой, - ибер готовил впрок саэты-стрелы для Бога, если градом выбьет всходы, и "Славься!", если божия десница послужит во спасенье и, дав хлебам налиться, вернет сторицей в страдный день осенний. "Господь разора! В страхе и надежде, с которыми и в смерти не расстаться, я чту тебя, и до земли - как прежде - мольба склоняет сердце святотатца. Владыка ржи, моим трудом взращенной, ты - всемогущий, я - порабощенный! Господь, в чьей вышней воле июньский дождь, осеннее безгрозье, и вешний холод, леденящий поле, и зной, дотла сжигающий колосья! Владыка радуги над луговиной с овцой в траве зеленой! Владыка яблок с черной сердцевиной! Господь лачуги, вихрем разметенной! Ты наливаешь золотом долины, ты в очаге хранишь огонь багряный и косточку в зеленые маслины ты вкладываешь в ночь на Сан-Хуана! Господь, в чьей воле крах и вознесенье, удача и недоля, что дал богатым праздность и везенье, труд и терпенье - перекатной голи! Господь, Господь! В заигранной колоде тасуешь ты погоду и ненастье и крутишь семя в их круговороте, как медный грош, поставленный на счастье! Господь и милосердый, и свирепый, двуликий Бог сочувствия и крови, - прими монетой, брошенною слепо, мольбу мою, хулу и славословье!" Но, не смиряясь перед алтарями и головой не поникая в горе, провидел он дороги над морями и молвил: - Бог - дорога через море. Не он ли Богом жил превыше боя, подъяв его над твердью, над нищею судьбою, над морем и над смертью? Не с дуба ли его родного края была в костре господнем хворостина, горя и не сгорая в огне пречистом с Богом воедино? А ныне?.. Что в нем для веков грядущих! Уже готовы для пенатов новых поляны в темных пущах и свежий хворост в зарослях дубовых. Дремотен и просторен, заждался край наш лемеха кривого, и новина уже для божьих зерен под терном и репейником готова. Что ныне! ...Новый день в рассветной рани, за ним - еще неведомые дали. Былое - с нами, будущность - в тумане, ничто еще не внесено в скрижали. Кому открыт испанский Бог безвестный? Но верю я, что скоро ибер обточит темный кряж древесный, и встанет под рукой тяжеловесной суровый Бог свинцового простора. БЕРЕГА ДУЭРО Сорийская весна, ты сон святого, смиренный сон на пустоши убогой, который снится страннику без крова, измученному вечною дорогой! Сухие пятна луга в зеленовато-желтой пестрядине, шершавый выгон, пыльный, как дерюга, с понурою овцой посередине. Распаханного дерна унылая полоска на пригорке, где проросли застуженные зерна залогом черствой корки. И камни, терн, утесы в пятнах моха то снова камни серыми валами, то лысый кряж, спадающий полого... Земля чертополоха под небом с королевскими орлами! Кастилия развалин! Земля моя, недобрая, родная! Как сир и как печален твой хмурый дол от края и до края! Кастилия, надменная с судьбою, Кастилия, крутая в милосердье, рожденная для траура и боя, бессмертная земля, твердыня смерти! Бежала в тень и пряталась равнина, густела мгла, тяжел и фиолетов над тишиной терновника и тмина был шар луны, любимицы поэтов. И в сизых далях не было просветов. Но задрожал, на сизом розовея, огонь звезды, неведомой и ранней, и темный ветер, терпкий от шалфея, ко мне донес речное рокотанье. В береговых теснинах, как в оковах, среди изборожденных дубняками отрогов и плешин известняковых, в бою с мостом, с его семью быками, седой поток во тьму кидался грудью и рассекал кастильские безлюдья. Текла твоя вода, отец Дуэро, и будет течь, доколе шуметь весне над ледяною сьеррой и талый снег ручьями гнать на поле, доколе белоглавым великанам снега и грозы сеять по отрогам и солнцу загораться за туманом, Роландовым отсвечивая рогом!.. И не был ли старинный романсеро сном нищего певца на гребне склона? И, может, вся Кастилия, Дуэро, уходит, как и ты, в морское лоно? x x x Ты ль это, друг мой Гвадаррама, ты ли? Твои ль уступы серые кругом? В мадридских сумерках передо мною плыли твои снега в мечтанье голубом. Меж строгих скал иду с моей мечтою, гляжу вокруг: не отвести очей, отражены сияющей землею дневного солнца тысячи лучей. АПРЕЛЬ ПРИДЕТ, ВОДОЙ ЗАЛЬЕТ Апрель придет, водой зальет. И ветер мокрый, и клоками лазури между облаками проглядывает небосвод. Дождь с солнцем. Вдруг у окоема громаду тучи сизой зигзагом молнии прожгло, и докатился отзвук грома. И струйки тянутся с карниза, дробятся капли о стекло. Дождь сеет мелко, как в тумане всплывает на переднем плане зеленый луговой ковер, размыто рощи очертанье, исчез далекий контур гор. А дождевые нити косо срезают лиственный пушок и гонят волны поперек широкого речного плеса. Еще из тучи хлещет справа на сад и бурые посевы, но солнце вынырнуло слева, сверкая в лужах, над дубравой. Дождь с солнцем. То слепящий свет зальет поля, то тень затянет. Куда-то холм зеленый канет, скалы возникнет силуэт. То высвечены, то из тени едва видны ряды строений: домишки, хлев, амбар дощатый. А к сьеррам, серым и туманным, - как хлопья пепла или ваты, проходят тучи караваном. СУМАСШЕДШИЙ Безурожайная, скудная осень, насупленный, серый, печальный вечер, земля убогая не плодоносит, и призрак кентавра зловещ и вечен. Там, по дороге, где степь сухая, вдоль тополей, что давно облетели, идет сумасшедший, крича, вздыхая, в сопровожденье безумья и тени. Вокруг и вдали, на просторах голых, - холмы, на которых бурьян и кустарник, и только на мрачных уступах горных кряжи дубов, узловатых, старых. Вопит сумасшедший, шагая следом за тенью своей, за своим бредом, такой же нелепый и безобразный, как эти неистовые крики, - косматый, оборванный, тощий, грязный, с огнями глаз на костлявом лике. Бегство из города... Ужас прохожих, жалость, брезгливость, брошенный камень, и торгашей подлые рожи, и шутки, швыряемые озорниками. Безумец бежит по просторам божьим; вдали, за иссохшей, горестной степью, за ржавым, за выжженным бездорожьем - ирис, нирвана, сон, благолепье. Бегство от мерзости... Сумрак вселенский... Плоть изможденная... Дух деревенский... Душа, исковерканная и слепая, в которой не горем сломлено что-то, мается, мучится, грех искупая, - черный, чудовищный ум идиота. ПРЕСТУПНИК Подсудимый, бледный, с кожей гладкой и со взглядом злым, как пламя, дерзким, несовместным с кроткою повадкой и с обличьем детским. Он привык, пока он был семинаристом, вниз глядеть, как бы потупив очи долу иль молитвенник читая с рвеньем истым. Повторявший: "Пресвятой Марии слава! Ей, заступнице за грешников, осанна!", получивший степень бакалавра, совершил он, в ожиданье сана, злодеянье гнусное. Устал он заниматься текстами святыми, и ему внезапно жалко стало лет минувших, отданных латыни. Он влюбился в девушку - и грозно страсть хмельная в парне забродила, словно сок янтарный спелых гроздьев, и жестокость в сердце пробудила. Мать с отцом приснились: увидал он в отсвете очажных красных углей стариков с землей и капиталом, работяг с крестьянской кожей смуглой. О, наследство! Белый цвет на вишнях и орешник - сад семейный, старый, золотой поток с полей пшеничных, до краев заполнивший амбары! И топор он вспомнил - острый, тяжкий, на стене висевший, - тот, что грубо тело дерева рубил с оттяжкой и дровами делал ветви дуба... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Пред убийцей - траура суровей одеянья судей важных, и одной чертой чернеют брови хмурых простолюдинов-присяжных. Адвокат ораторствует страстно, в такт стуча по кафедре рукою, писарь гонит строчку за строкою, прокурор же, протокол листая, слушает защиту безучастно, выспренние речи презирая, стекла золотых очков устало кончиками пальцев протирая. Юный ворон бредит снисхожденьем. "Парня вздернут" - так считает пристав. А народ, сырье для казней, с вожделеньем ждет, чтоб злу досталось от юристов. ОСЕННИЙ РАССВЕТ Хулио Ромеро де Торресу Эта долгая дорога, серый камень сьерры дикой, в стороне, неподалеку - черные быки. И снова: дрок, бурьян и ежевика. От росы все тяжелое стебли трав. И над рекою тополиная аллея узкой лентой золотою. Гор далеких фиолетов край неровный, сквозь кусты - первый слабый луч рассвета. Остромордые борзые - в нетерпенье быстроты. В ПОЕЗДЕ Снова поезд, снова дорога. (Третий класс, как всегда, жестковато - ну что ж, не беда.) Багажа у меня немного. По ночам не тянет ко сну, порой лишь слегка вздремну. А днем я считаю мосты, пробегающие кусты, сна - ни в одном глазу. Еду и радость с собой везу. Уезжать... это счастье ни с чем не сравнимо, Лондон, Мадрид - все города хороши, если ты проезжаешь мимо, а приедешь - и ничего для души. Мечты и дорога... Сизый дымок... Не от дыма ли в горле комок? Раньше все было иначе - путешествовали на кляче. А осел? - Понятливей нет скотинки - знает все камушки, все тропинки. Платформы, пути, города... Куда мы все едем? и приедем - куда?.. Монахиня против меня - до чего же красива! На диво! ...Ты, страдая, к надежде пришла и обрела