Артюр Рембо. Последние стихотворения ---------------------------------------------------------------------------- Arthur Rimbaud Poesies. Derniers vers. Les illuminations. Une saison en enfer Артюр Рембо Стихи. Последние стихотворения. Озарения. Одно лето в аду "Литературные памятники". М., "Наука", 1982 Издание подготовили Н. И. Балашов, М. П. Кудинов, И. С. Поступальский Перевод M. П. Кудинова OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru ---------------------------------------------------------------------------- I Воспоминание I Прозрачная вода, как соль слезинок детства; порывы к солнцу женских тел с их белизною; шелка знамен из чистых лилий под стеною, где девственница обретала по соседству защиту. Ангелов возня. - Нет... золотое теченье, рук его движенье, черных, влажных и свежих от травы. Ей, сумрачной, неважно, холмов ли тень над ней иль небо голубое. II О мокрое окно и пузырей кипенье! Вода покрыла бледным золотом все ложе. Зелено-блеклые одежды дев похожи на ивы, чья листва скрывает птичье пенье. Как веко желтое, и чище луидора, раскрылась лилия, - твоя, Супруга, верность! - на тусклом зеркале, испытывая ревность к Светилу милому, что скроется так скоро. III Мадам стояла слишком прямо на поляне соседней; зонт в руке, и попирая твердо цветок раздавленный; она держалась гордо; а дети на траве раскрыли том в сафьяне и принялись читать. Увы, Он удалился... Подобно ангелам, расставшимся в дороге, невидим за холмом. И вот Она в тревоге, черна и холодна, бежит за тем, кто скрылся. IV О скорбь травы густой и чистой! На постели священной золото луны апрельской... Счастье прибрежных брошенных строений, что во власти у летних вечеров, изгнавших запах прели. Под валом крепостным пусть плачет! Как на страже, дыханье тополей от ветра ждет движенья. Гладь серая затем, и нет в ней отражений, и трудится старик на неподвижной барже. V Игрушка хмурых вод, я не могу, не смею, - о неподвижный челн, о слабость рук коротких! - ни желтый тот цветок сорвать, ни этот кроткий, что с пепельной воды манит меня, синея. На ивах взмах крыла колеблет паутину. Давно на тростниках бутонов не находят. Мой неподвижен челн, и цепь его уходит в глубины этих вод - в какую грязь и тину? II О сердце, что для нас вся эта пелена Из крови и огня, убийства, крики, стон, Рев бешенства и взбаламученный до дна Ад, опрокинувший порядок и закон? Что месть для нас? Ничто!.. - Но нет, мы мстить хотим! Смерть вам, правители, сенаты, богачи! Законы, власть - долой! История - молчи! Свое получим мы... Кровь! Кровь! Огонь и дым! Все - в пламя мести, и террора, и войны! Кусаться научись, мой разум! Пробил час Республик, царств, границ - преграды сметены! Империи, войска, народы, хватит с нас! Кто будет раздувать вихрь яростных огней? Мы будем! И все те, кто нам по духу братья, К нам, романтичные друзья! О рев проклятий! Работать? Никогда! Так будет веселей. Европа, Азия, Америка - все прочь! Наш марш отмщения сметает вехи стран, Деревни, города! - Нас всех поглотит ночь! Вулканы взорваны. Повержен Океан... Конечно, братья мы! О да, мои друзья! К нам, незнакомцы чернолицые! За мной! О горе, я дрожу... О древняя земля! На вас и на меня обрушен пласт земной. _Нет ничего! Я здесь. Как прежде здесь_. III Мишель и Кристина К чертям, коль эти берега покинет солнце! Потоки света, прочь! На всех дорогах мгла. Гроза на ивы и на старый двор почета Швырять свои большие капли начала. Ягнята белые, о воины идиллий, Поникший вереск, акведуки, - прочь и вы Бегите. Луг, поля, равнины в изобилие Раскиданы по красной скатерти грозы. Собака черная, - пастух над бездной серой, Бегите прочь от высших молний! И когда Приходит этот час и льются мрак и сера, Спускайтесь в лучшие убежища, стада. Но я, о Господи... Моя душа взлетает К оледеневшим небесам, где все красней Становится от туч небесных, что летают Над ста Солоньями длиннее, чем рейлвей. Вот тысячи волков, семян от ветви дикой, Гонимых вдаль религиозно-грозовым Полдневным вихрем над Европою великой, Где сотни орд пройдут по древним мостовым. А после - лунный свет! Вокруг простерлись ланды. И алые под черным небом, на конях Гарцуют воины, повсюду сея страх, И топот слышится свирепой этой банды, Увижу ль светлый дол, струящийся поток, Голубоглазую Жену белее лилий И Мужа рядом с ней... И Агнец у их ног... - Мишель, Кристина - и Христос! - Конец Идиллий. IV Слеза Вдали от птиц, от пастбищ, от крестьянок, Средь вереска коленопреклоненный, Я жадно пил под сенью нежных рощ, В полдневной дымке, теплой и зеленой. Ид этих желтых фляг, из молодой Уазы, - Немые вязы, хмурость небосклона, - От хижины моей вдали что мог я пить? Напиток золотой и потогонный. Дурною вывеской корчмы как будто стал я. Затем все небо изменилось под грозой. Был черный край, озера и вокзалы, И колоннада среди ночи голубой. В песок нетронутый ушла лесная влага, Швырялся льдинками холодный ветер с неба... Как золота иль жемчуга ловец, Желаньем нить объят я разве не был? Май 1872 V Черносмородинная река Реки Черносмородинной поток Бежит, неведом. И вороны, как ангелы, в свой рог Трубят и следом За речкой мчатся... В соснах ветерок Ныряет рядом. Все мчится за толпою тайн дурных, Тайн древних деревень, Старинных замков, парков, стен глухих; И рыцарская тень, Блуждая, шепчет о страстях своих... Но чист и свеж там день! Пусть пешеход посмотрит сквозь просвет: Воспрянет духом он. Солдаты леса, вороны, привет! Вас бог послал, чтоб вон Был изгнан вами хитрый домосед, Крестьянин скопидом. Май 1872 VI Комедия жажды 1. Предки Да, предки мы твои! Взгляни: Отвагою полны Бутыли вин сухих. Холодный пот луны И зелени на них. Под солнцем человек Что хочет? Пить и нить! Я.- Вблизи дикарских рек Мне б голову сложить. Твои мы предки, да! Вода В деревьях и кустах; Взгляни: она во рвах Под замком и кругом. Спустись к нам в погреба, А молоко - потом. Я.- Туда, где пьют стада! Да, предки мы твои! Бери Наливки из шкафов, У нас и чай готов, И кофе уж готов. - Мы с кладбища вернулись С букетами цветов. Я.- Все урны осушить бы! 2. Дух Вечные Ундины, Мерьте вод глубины. Гад морской волной, Афродита, взмой. Агасфер Норвегии, Расскажи о снеге мне. Древний сын изгнанья, Спой об океане. Я.- Нет напиткам свежим И цветкам в стакане! От легенд не реже Мучить жажда станет. О певец, ты крестный Этой дикой жажды, Гидры моей грозной, От которой стражду. 3. Друзья Идем! Вином бурлящим Там волны в берег бьют Аперитивы в чащах С высоких гор бегут. Спешите, пилигримы: Зеленый ждет абсент... Я.- Пейзажи эти - мимо! Что значит хмель, друзья? Нет! Стать добычей тлена Я предпочту скорей В пруду, под мерзкой пеной, Средь затонувших пней. 4. Убогая мечта Быть может, ждет меня Старинный Город где-то, И буду до рассвета Там пить спокойно я, И смерть приму за это. Утихла б боль моя, Будь денег хоть немного, - На Север мне дорога Иль в южные края? О нет! Мечта убога И множит счет потерь, И пусть я снова стану Скитальцем неустанным - Не будет мне открыта Корчмы зеленой дверь. 5. Заключительное Дрожащие на поле голубки, Ночной зверек, бегущий наугад, Животные в загонах, мотыльки Последние - те тоже пить хотят. Дух испустить, растаять. Где - неважно: Средь облаков, что тают в небесах, Или среди фиалок этих влажных, Чью свежесть зори пролили в лесах. Май 1872 VII Добрые мысли поутру Под утро, летнею порой, Спят крепко, сном любви объяты. Вечерних пиршеств ароматы Развеяны зарей. Но там, где устремились ввысь Громады возводимых зданий, Там плотники уже взялись За труд свой ранний. Сняв куртки, и без лишних слов, Они работают в пустыне, Где в камне роскошь городов С улыбкою застынет. Покинь, Венера, ради них, Покинь, хотя бы на мгновенье, Счастливцев избранных твоих, Вкусивших наслажденье. Царица Пастухов! Вином Ты тружеников подкрепи! И силы Придай им, чтобы жарким днем Потом их море освежило. Май 1872 Празднества терпения 1. МАЙСКИЕ ЛЕНТЫ. - 2. ПЕСНЯ САМОЙ ВЫСОКОЙ БАШНИ.- 3. ВЕЧНОСТЬ.- 4. ЗОЛОТОЙ ВЕК VIII(1) Майские ленты В сплетеньях светлых веток лип Угас охотничий призыв. Однако мудрых песен стаи В кустах смородины порхают. Пусть кровь смеется в наших венах. Лоза с лозой сплелись невинно. Красиво небо, словно ангел. Лазурь сливается с волною. Я выхожу. Коль солнце ранит Меня лучом, в траву я рухну. Терпеть ли, предаваться ль скуке Так просто! Прочь мои невзгоды! О пусть трагическое лето Меня к своим коням привяжет, И пусть из-за тебя, Природа, - Не столь ничтожным, одиноким - Умру я. Чтоб не умирали Повсюду в мире Пастухи. Хочу, чтоб временами года Был истомлен я. Голод, жажду Тебе, Природа, я вручаю. Корми, пои меня, коль хочешь. Ничто меня не обольщает. И никому я не желаю Дарить улыбку. Пусть же будет Свободною моя беда. Май 1872 IX (2) Песня самой высокой башни Молодости праздной Неуемный пыл, С чувством сообразно Я себя сгубил. Время б наступило, Чтоб любовь царила! Сам себе сказал я: - Хватит! Уходи! И не обещал я Радость впереди. О, не знай сомненья, Дух уединенья! Так терпел я много, Что не помню сам; Муки и тревога Взмыли к небесам; И от темной жажды Вены мои страждут. Брошенное поле Так цветет порой Ароматом воли, Сорною травой Под трезвон знакомый Мерзких насекомых. О душа, что нищей Стала от потерь! Лишь один всех чище Образ в ней теперь. Но, молитвы, где вы Для Пречистой Девы? Молодости праздной Неуемный пыл, С чувством сообразно Я себя сгубил. Время б наступило. Чтоб любовь царила! Май 1872 Х(3) Вечность Ее обрели. Что обрели? Вечность! Слились В ней море и солнце! О дух мой на страже, Слова повтори Тьмы ночи ничтожной, Зажженной зари. Людей одобренье, Всеобщий порыв - Ты сбросил их бремя И воспарил. Ведь только у этих Атласных костров Высокий Долг светит, Нет суетных слов. Надежды ни тени, Молитв ни на грош, Ученье и бденье, От мук не уйдешь. Ее обрели. Что обрели? Вечность! Слились В ней море и солнце! Май 1872 XI (4) Золотой век Звуча в тишине, И с ангельским схожий, - А речь обо мне, - Стал голос чуть строже: Ты видишь, их тьма Вопросов, сомнений, Что сводят с ума, Таят опьяненье. Признай эту башню Веселья и света: То волны и пышность, Семья твоя это! И стал он петь песню Веселья и света, Был видим так ясно, - И пел я с ним вместе, - Признай эту башню Веселья и света: То волны и пышность, Семья твоя это!.. и т. д.... И вот в тишине Он, с ангельским схожий, - А речь обо мне, - Звучать начал строже; И пел он потом, Тот голос прекрасный, Немецкий в нем тон, Но пылкий и страстный. Мир грешен всегда, К чему удивляться? Живи! А беда Пусть прочь удалится. О замок! О свет! Как жизнь твоя свята! Какой тебе век, О царственный блеск Высокого брата? и т. д.... Я тоже пою: О хор величавый! Вас, братья, молю, Овейте мою Жизнь чистою славой... и т. д. ... Июнь 1872 XII Юная чета В окне простор зелено-голубой; Почти нет места: сундуки, шкатулки... Снаружи вьется кирказон по стенке, И десны обнажает домовой. Конечно же, интриги духов это - Расходы, беспорядок, старый хлам. И фея африканская приметы Здесь оставляет - сетки по углам. Приходит, - недовольный вид у крестной, - И остается, спрятавшись в буфет... Отсутствует чета, но несерьезно, И ничего особенного нет. Молодожена ветер здесь дурачит В его отсутствие - все время и всегда. И даже водяные духи скачут Над сводами алькова иногда. А ночью... О! Медовый месяц ночью Сорвет улыбку их, прольет он медь На небосвод... Но крыса зубы точит, И дело с ней придется им иметь, - Коль огонек блуждающий и бледный Не вспыхнет вдруг, как выстрел в тишине. О привиденья в белом Вифлеема, Храните синеву у них в окне! 27 июня 1872 XIII Брюссель Июль Бульвар Регента Куртины амарантов вплоть до самых Колонн дворца Юпитера... Я знаю, Что это Ты к оттенкам этих мест Примешиваешь Синеву почти Сахары. Затем, поскольку ель и роза солнца Здесь обрели пристанище свое, То вот и клетка вдовушки... О сколько Отрядов певчих птиц; йа-йо, йа-йо! Былые страсти, тихие дома! Беседка той, что от любви с ума Сошла, затем цветник и полутьма Балкона невысокого Джульетты. И в памяти всплывает Генриета, Прелестный полустанок в сердце гор, Где синие танцуют дьяволята, Сбежавшие на воздух, на простор. Зеленая скамья, где под гитару О рае грозовом поет ирландка. Потом в столовой гомон спозаранку, Возня детей и щебет клетки старой. Вот герцога окно: в его сверканье Я вижу яд улиток и кругом Самшит, на солнце спящий. А потом... Красиво как! Давай хранить молчанье. Бульвар, где ни торговли, ни движенья, Беззвучный, весь комедия и драма, Собранье сцен, иных и тех же самых, Тобою восхищаюсь я в молчанье. XIV Альмея ли она? В голубизне начальной Цветком увядшим не осыпется ль печально Перед безмерностью пространства, в чьем сверканье Таится города расцветшего дыханье? Красиво как! О да, красиво... Но ведь это Для песни надо, что Корсарами пропета, И чтобы верили еще ночные маски В прозрачность волн морских, в их праздничные пляски. Июль 1872 XV Праздник голода Голод мой, Анна, Анна, Мчит на осле неустанно. Уж если что я приемлю, Так это лишь камни и землю. Динь-динь-динь, есть будем скалы, Воздух, уголь, металлы. Голод, кружись! Приходи, Голод великий! И на поля приведи Яд повилики. Ешьте Битых булыжников горы, Старые камни собора, Серых долин валуны Ешьте в голодную пору. Голод мой - воздух черный, Синь, что рвется на части, Все это - рези в желудке, Это - мое несчастье. Появилась листва, сверкая; Плоть плодов стала мягче ваты. Я на лоне полей собираю Фиалки и листья салата. Голод мой, Анна, Анна, Мчит на осле неустанно. Август 1872 XVI Волк под деревом кричал, И выплевывал он перья, Пожирая дичь... А я, Сам себя грызу теперь я. Ждет салат и ждут плоды, Чтоб срывать их стали снова. А паук фиалки ест, Ничего не ест другого. Мне б кипеть, чтоб кипяток Возле храма Соломона Вдоль по ржавчине потек, Слился с водами Кедрона. XVII Прислушайся к вздохам И крикам в ночи Обвитых горохом Зеленых тычин. Луной залитые, Средь дымки и снов Мелькают святые, Минувших веков. Вдали от калиток, Стогов и оград Пить тайный напиток Святые хотят. Не праздничный это И не астральный Туман до рассвета Из ночи печальной. И все же они Остаются, конечно, В тумане том грустном. И побледневшем. XVIII О з_а_мки, о смена времен! Недостатков кто не лишен? О замки, о смена времен! Постигал я магию счастья, В чем никто не избегнет участья. Пусть же снова оно расцветет, Когда галльский петух пропоет. Больше нет у меня желаний: Опекать мою жизнь оно станет. Обрели эти чары плоть, Все усилья смогли побороть. Что же слово мое означает? Ускользает оно, улетает! О замки, о смена времен! XIX Позор Покуда нож в его Мозгах, в их липкой массе, С удара одного Все мысли не погасит, (О, надо бы еще И нос ему и губы Отсечь! Пришел расчет! Живот вспороть ему бы!) Да, надо! Ведь пока Мозг не пронзят клинками, Не отобьют бока, Кишки не бросят в пламя, Ребенок, что всегда Помеха всем и бремя, Лгать будет без стыда И предавать все время; Загадит все кругом, Как дикий кот... О боже! Когда умрет - о нем Вы помолитесь все же. ОБОСНОВАНИЕ ТЕКСТА Предлагаемое издание Артюра Рембо является не только первым претендующим на полноту русским изданием знаменитого поэта, но оно практически полно представляет то, что принято называть термином "Сочинения", хотя по отношению к Рембо термин кажется архаичным. Эта степень полноты видна, если сопоставить данную книгу с образцовым, с нашей точки Зрения, французским изданием Полного собрания сочинений Рембо, осуществленным Андре Ролланом де Реневиль и Жюлем Мукэ в "Библиотеке Плеяды" издательства Галлимар (Rimbaud Arthur. Oeuvres completes/Texte etabli el annote par Andre Rolland do Ro neville, Jules Mouquet. Paris, 1954), порядка расположения материала в котором мы придерживались {В дальнейшем в ссылках на это издание указывается: Р-54 и страница. Уточнения производились и по изданию 1963-1965 гг. (Р-65). На переиздание 1972 г., подготовленное Антуаном Аданом по иным принципам, наиболее полное в части переписки, мы ниже не ссылаемся.}. В книге помещены все основные художественные произведения Рембо (издание переписки не входило в наши задачи). Остается вне рамок литературного памятника лишь небольшая по объему часть - произведения главным образом малозначительные, незавершенные, фрагментарные, не являющиеся предметом читательского и исследовательского интереса в самой Франции {Это - 1. "Проза и стихи школьных лет"; 2. "Отрывочные строчки" (Bribes); 3. Les Stupra: сатирические экспромты из так называемого Альбома зютистов; 4-5. Две сатиры: "Сердце под рясой", "Письмо барону Падешевр"; 6-7. Два коротких черновика стихотворений в прозе, известных под названием "Пустыни любви" и "Политические фрагменты". Часть из этих вещей не входила даже в издание Плеяды 1946-1951 гг.}. Целостность публикуемых в книге вещей нигде не нарушена. Нужно сказать, что нынешнее состояние текстологической изученности, подготовленности и полноты самого французского текста является результатом протянувшейся на три четверти века и продолжающейся по сей день работы множества специалистов, разыскавших и возродивших почти из ничего текст Рембо. Сам поэт издал при жизни только одну книжечку - "Одно лето в аду" (Брюссель, 1873), долго остававшуюся неизвестной читающей публике. Дальнейшие прижизненные издания ("Озарения", 1886; "Реликварий. Стихотворения", 1891) были подготовлены уже без ведома автора, который в 80-е годы жил в Эфиопии (как тогда чаще говорили - в Абиссинии). "Реликварий" фактически был посмертным изданием, ибо к моменту его выхода Рембо умирал или уже скончался 3 на больничной койке в Марселе. Кроме школьных сочинений, почти ничего из стихов Рембо не публиковалось до октября 1883 г., когда в связи с развитием символистского движения и подготовкой Перлоном книги "Проклятые поэты" (Париж, 1884) было напечатано несколько стихотворений. Следующим этапом была предшествовавшая первому изданию "Озарений" публикация в журнале "Ла Вог" (май-июнь 1886 г.) большинства озарений в прозе и нескольких из "Последних стихотворений". Произведения Рембо печатались по тексту, не готовившемуся автором к печати, иногда в виде цитат, не всегда под его именем. Многие стихотворения Рембо Верлен первоначально воспроизвел по памяти. Ранний этап публикаций Рембо отошел в прошлое, но оставил некоторые, не разрешенные до сих пор загадки. Не разысканы, а иногда и утрачены автографы ряда произведений, не прояснена хронологическая приуроченность и последовательность многих из них. Наиболее острый спор развернулся вокруг хронологии "Озарений". Он освещен в статье и в комментарии к книге. По ряду причин, там изложенных, и чтобы не усугублять хаоса умножением возможных конъектур, мы придерживаемся в общей последовательности книг и в расположении отдельных озарений такого порядка, Дата выхода "Реликвария" не определена с точностью до недель, который восходит к первой журнальной публикации 1886 г. и сохранен в авторитетном издании Плеяды. Вместе с тем при подготовке книги учитывалось мнение литературоведов, подходящих к развитию творчества Рембо с других позиций, в частности А. Буйана де Лакота (Озарения, Париж: Меркюр де Франс, 1949), Антуана Адана (Сочинения. Париж: Клоб де мейер ливр, 1957), Сюзанны Бернар (Сочинения. Париж: Гарнье, 1960 {Мы ниже часто обращаемся к этому изданию, сокращенно именуя его OSB. Важной опорой при комментировании текста была также ставшая классической книга 1936 г. литературоведов Р. Этьембля и Я. Гоклер. Мы цитируем по изд.: Etiemhle R., Gauclere Y. Rimbaud. Nouv. ed. revue et augm. Paris: Gallimard, 1950. В меньшей степени могли быть использованы более новые комментарии, выдержанные в неофрейдистском духе, например книга Р. Г. Коона (Cohn Ii. G. The Poetry of Rimbaud. Princeton, 1973. Далее: RC).}), Даниэля Леверса (Стихотворения... Париж, 1972 / "Ливр де пош"). Русский перевод всего текста Рембо впервые выполнен одним поэтом - М. П. Кудиновым. Однако в развитие традиций серии "Литературные памятники" (Бодлер, Эредиа, Рильке, Бертран) И. С. Поступальский подобрал переводы, раскрывающие историю художественного освоения поэта и его интерпретацию в русской культуре. Ему же принадлежат замечания о переводах и указания на переводы, не воспроизводимые в книге (среди них - напечатанные в 1981 г. в нашей серии в издании: Алоизиюс Бертран. Гаспар из Тьмы - переводы В. М. Козового). Собственно комментарий составлен Н. И. Балашовым. ПОСЛЕДНИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ [1872] "Последние стихотворения" Рембо относятся к весне и лету 1872 г. и написаны частично в Шарлевиле, частично в Париже. Не все они имеют обозначенную дату. Их возникновение связано с общей в этот период для Верлена и Рембо тенденцией к "музыкальности прежде всего". Менее чем через год в книге "Одно лето в аду" Рембо характеризовал свои "Последние стихотворения" - которые действительно были последними, - с полной отрешенностью, как пройденный этап. Теорию ясновидения и творчество на ее основе он определяет "как историю одного из своих безумств", стихотворения как своего рода "романсы" шутовские и до предела сбивающие с толку. Несколько раньше Рембо трактовал эти стихотворения в другом духе, более близком верленовскому, - как "наивные, сельские, простодушные, милые". Он читал их своему другу Делаэ "с очень отрешенным видом, как будто вещи, написанные кем-то другим". Соответствующая характеристика "Последних стихотворений" содержится в "Проклятых поэтах" Верлена. С 1886 г. вплоть до издания "Озарений" (1914) "Последние стихотворения" полностью или частично печатались вместе и отчасти вперемежку со стихотворениями в прозе. Впоследствии среди "Озарений" были оставлены лишь две вещи, которые можно трактовать как написанные свободным стихом и объединенные с другими озарениями единством рукописи, - это "Морской пейзаж" и "Движение". При размещении "Последних стихотворений" мы придерживаемся порядка издания Плеяды, но устанавливаем для них особую нумерацию. Таким образом, "Воспоминание" из номера LXVI превращается в номер I, а заключительное - "Позор" из номера LXXXIV в номер XIX. Нужно сказать, что до выхода первого издания Плеяды (1946) "Последние стихотворения", долго печатавшиеся вместе с "Озарениями", в большинстве случаев не воспринимались как отдельное произведение: они жили в восприятии как озарения в стихах, стихотворные озарения или стихотворения в "Озарениях". Эта структурная невычлененность не способствовала сосредоточению внимания переводчиков на "Последних стихотворениях". Поэтому их полный перевод и полный перевод тех их вариантов, которые приведены Рембо в "Одном лете в аду", - важная сторона в работе переводчика данной книги. Во многих случаях перевод М. П. Кудинова является единственным переводом стихотворений этого сборника. Читатель также сразу заметит, что все переводческие трудности усугубляются, потому что при переходе от стихов 1869-1871 гг. к "Последним стихотворениям" он попадает в зону искусства выражения, допускающего (несмотря на наличие словесного текста) столь же свободную интерпретацию, как инструментальная музыка. Это будет видно начиная с открывающей "Последние стихотворения" вещи. I. Воспоминание Впервые напечатано (ч. IV и V) посмертно в "Ль'Эрмитаж" 19 сентября 1892 г.; затем целиком - в Полном собрании стихотворений (Париж, 1895). Сохранился недатированный автограф в "рукописи Гро". "Воспоминание" должно воздействовать музыкой - созвучиями, россыпями созвучных и смутно ассоциирующихся слов, монотонностью одних женских рифм - больше, чем связным смыслом входящих в него предложений. Стихотворение (особенно его ч. V) противостоит "Пьяному кораблю", как бы констатируя реализацию отказа от мечты о свободном беге корабля. Остальное - неопределенно. Если опираться на ч. III, то можно видеть здесь тему "уяснения", почему отец покинул мать поэта. Друг Рембо - Эрнест Делаэ, настаивая на значении женских рифм, видел в стихотворении воспоминания о реке детства Мезе (Маасе), и вообще о воде - о "женском элементе". Однако в ч. III "тот, кто скрылся", прямо назван l'homme - "муж, человек". В известной книге о Рембо Рене Этьембля и Яссю Гоклер (1936) показано значение воспоминания в стихотворении. В ч. I "женский элемент" кажется сублимированным до воспоминаний о Жанне д'Арк, а далее - от слова "нет" - все переводится в русло более обыденной поэтичности. Сведений о других переводах нет. II. "О сердце, что для нас..." Впервые напечатано без ведома автора в "Ла Вог" Э 7 за 7-14 июня 1886 г., затем в книге Рембо "Озарения" (1886). Сохранился автограф "рукописи Пьер Берес". Хотя эта вещь относится к группе "Последних стихотворений", она по духу, определенности революционного смысла и характеру стиха тесно связана со стихами поэта о Коммуне, особенно с "Парижской оргией". Отражая индивидуальность поэта, "О сердце..." передает настроения, овладевшие многими коммунарами во время Кровавой недели, когда они были готовы в отместку за поражение крушить весь старый мир. Рембо по-своему подводит итог Коммуне, поднимается до интернационалистической идеи братства с черными, грозит старому миру вселенской анархией. Не ослабляет отчаянный характер стихотворения приписка, видимо, более поздняя, чем сама вещь: слова о том, что Рембо по-прежнему остается в неподвижном старом мире. Зять Рембо Патерн Берришон начиная с издания 1912 г. произвольно дал стихотворению заголовок "Головокружение", ослабляющий его смысл. Другие переводы - Ф. Сологуба и П. Антокольского. Перевод Ф. Сологуба: Что нам, душа моя, кровавый ток, И тысячи убийств, и злобный стон, И зной, и ад, взметнувший на порог Весь строй; и на обломках Аквилон. Вся месть? Ничто!.. Но нет, ее мы вновь, Князья, сенаты, биржи, всю хотим, Все сгинь! Преданья, власть и суд - на дым! Так надо. Золото огня и кровь. В огне все, в мести, в ужасе гори! Мой дух! Не слушай совести. За тьмой Сокройтесь вы, республики, цари, Полки, рабы, народы, все долой! Встревожим вихрь разгневанных огней, И мы, и наши названные братья! Нам, романтическим, милы проклятья, Не рабский труд неси, а пламеней! Весь шар земной мы местью обовьем, Деревни, города. Пускай вулкан Взрывается! Пусть в битве мы падем! Все поглотит суровый Океан. Друзья! О сердце, верь, они мне - братья, Безвестно-темные. Идем, идем! Все больше к вам! Несчастия заклятья!