---------------------------------------------------------------
 © Copyright Роберт Рождественский
 Источник: семейный архив
 From: Ксения Рождественская (xenya@redline.ru)
 Date: 13 Dec 1998
---------------------------------------------------------------



Люб-
(Воздуха!
    Воздуха!
        Самую малость бы!
                    Самую-самую...)
лю!
(Хочешь, --
    уедем куда-нибудь
        заново,
        замертво,
        за море?..)
Люб-
(Богово -- богу,
    а женское -- женщине
        сказано,
        воздано.)
лю!
(Ты покоренная.
    Ты непокорная...
        Воздуха!
        Воздуха!)
Люб-
(Руки разбросаны.
    Губы закушены.
        Волосы скомканы.)
лю!
(Стены расходятся.
    Звезды, качаясь,
        врываются в комнаты.)
Люб-
(В загнанном мире
    кто-то рождается,
    что-то предвидится...)
лю!
(Где-то
    законы,
    запреты,
    заставы,
    заносы,
    правительства...)
Люб-
(Врут очевидцы,
    сонно глядят океаны остывшие.
лю!
(Охай, бесстрашная!
    Падай, наивная!
        Смейся, бесстыжая!)
Люб-
(Пусть эти сумерки
    станут проклятием
    или ошибкою...)
лю!
(Бейся в руках моих
    каждым изгибом
    и каждою жилкою!)
Люб-
(Радостно всхлипывай,
    плачь и выскальзывай,
    вздрагивай,
    жалуйся!..)
лю!
(Хочешь -- уедем?
    Сегодня? --
        пожалуйста.
    Завтра? --
        пожалуйста!)
Люб-
(Царствуй, рабыня!
    Бесчинствуй, учитель!
    Неистовствуй, женщина!)
лю!
(Вот и глаза твои.
    Жалкие,
    долгие
    и сумасшедшие!..)
Люб-
(Чертовы горы уставились в небо
        темными бивнями.)
лю!
(Только люби меня!
    Слышишь,
        люби меня!
    Знаешь,
        люби меня!)
Люб-
(Чтоб навсегда!
    Чтоб отсюда -- до гибели...
        Вот оно...
        Вот оно...)
лю!
(Мы никогда,
    никогда не расстанемся...
        Воздуха...
        Воздуха!..)



Приходит врач, на воробья похожий,
и прыгает смешно перед постелью.
И клювиком выстукивает грудь.
И маленькими крылышками машет.
-- Ну, как дела? --
    чирикает привычно. --
Есть жалобы?.. --
Я отвечаю:
    -- Есть.
Есть жалобы.
Есть очень много жалоб...
Вот, -- говорю, --
    не прыгал с парашютом...
Вот, -- говорю, --
    на лошади не ездил...
По проволоке в цирке не ходил...

Он морщится:
-- Да бросьте вы!
Не надо!
Ведь я серьезно...

-- Я серьезно тоже.
Послушайте, великолепный доктор:
когда-то в Омске
    у большой реки
мальчишка жил,
затравленный войною...
Он так мечтал о небе --
    синем-синем!
О невозможно белом парашюте,
качающемся
    в теплой тишине...
Еще мечтал он
    о ночных погонях!
О странном,
древнем ощущенье скачки,
когда подпрыгивает сердце к горлу
и ноги прирастают к стременам!..
Он цирк любил.
И в нем --
    не акробатов,
не клоунов,
не львов, больших и грустных,
а девочку,
    шагающую мягко
по воздуху,
спрессованному в нить.
О, как он после представлений клялся:
"Я научусь!
И я пойду за нею!.."
Вы скажете:
    -- Но это все наивно... --
Да-да, конечно.
Это все наивно.
Мы --
    взрослые --
        мечтаем по-другому
и о другом...
Мечта приходит к нам
еще неосязаемой,
    неясной,
невидимой,
неназванной, как правнук.
И остается в нас до исполненья.
Или до смерти.
Это все равно.
Мы без мечты немыслимы.
    Бессильны.
Но если исполняется она,
за ней -- как ослепление --
другая!..
Исполнилось лишь самое начало.
Любовь исполнилась
и крик ребенка.
Исполнились друзья,
    дороги,
        дали.
Не все дороги
и не все друзья, --
я это понимаю!..

Только где-то
живут мечты --
    наивные, смешные, --
с которых мы и начали мечтать.
Они нам в спины смотрят долго-долго --
вдруг обернемся
и "спасибо!" скажем.
Рукой взмахнем:
    -- Счастливо!..
        Оставайтесь...
Простите за измену.
Мы спешим... --
Но, может, это даже не измена?!

...А доктор
    собирает чемоданчик.
Молчит и улыбается по-птичьи.
Уходит.
И уже у самой двери
он тихо говорит:
-- А я мечтал...
давно когда-то...
    вырастить
        овчарку...
А после
    подарить погранзаставе...
И не успел... --
Действительно, смешно.





    Савве Бродскому

Я богат.
Повезло мне и родом
        и племенем.
У меня есть
Арбат.
И немножко свободного времени...


подамся
от бумажных
    запутанных ворохов
в государство
переулков,
    проспектов
        и двориков.
Все, что я растерял,
отыщу в мельтешении радужном.
Где витой канделябр
и бетонные глыбины --
рядышком.
Где гитары
    щекочут невест,
где тепло от варений малиновых.
Где колясок
    на каждый подъезд
десять --
детских
и две --
инвалидных.
Там, где будничны
тополя
    перед спящими школами.
Там, где булькают,
как вскипевшие чайники,
        голуби.
Выхожу не хвалить,
не командовать
    уличной вьюгою.
Просто так
улыбаться
    и плыть
по Арбату
седеющим юнгою.




Так полыхнуло --
    сплеча,
        сполна --
над ледяным прудом! ..
(Два человека --
    он и она --
были виновны в том...)
В доме напротив полночный лифт
взвился до чердака.
Свет был таким,
    что мельчайший шрифт
читался наверняка...
Так полыхнуло, так занялось --
весной ли, огнем --
не понять.
И о потомстве подумал лось,
а заяц решил
линять.
Землю пробили усики трав
и посверлили лучи.
Тотчас,
об этом чуде узнав,
заспешили с юга
    грачи.
На лентах сейсмографов
стала видна
нервная полоса...
(Два человека --
    он и она --
глядели
друг другу в глаза...)
Реки набухли.
Народ бежал
и жмурился от тепла.
Кто-то кричал:
    "Пожар! ..
        Пожар! .."
А это
любовь была.




Все начинается с любви...
Твердят:
"Вначале
    было
        слово..."
А я провозглашаю снова:
Все начинается
с любви!..

Все начинается с любви:
и озаренье,
    и работа,
глаза цветов,
глаза ребенка --
все начинается с любви.

Все начинается с любви,
С любви!
Я это точно знаю.
Все,
    даже ненависть --
родная
и вечная
сестра любви.

Все начинается с любви:
мечта и страх,
вино и порох.
Трагедия,
    тоска
        и подвиг --
все начинается с любви...

Весна шепнет тебе:
        "Живи..."
И ты от шепота качнешься.
И выпрямишься.
И начнешься.
Все начинается с любви!




Страна была до того малюсенькой,
что, когда проводился военный парад,
армия
    маршировала на месте
от начала парада
и до конца.
Ибо, если подать другую команду, --
не "на месте шагом",
        а "шагом вперед...", --
очень просто могла бы начаться война.
Первый шаг
был бы шагом через границу.

Страна была до того малюсенькой,
что, когда чихал знаменитый булочник
(знаменитый тем,
что он был единственным
булочником
в этой стране), --
так вот, когда он чихал троекратно,
булочники из соседних стран
говорили вежливо:
        "Будьте здоровы!.."
И ладонью
стирали брызги со щек.

Страна была до того малюсенькой,
что весь ее общественный транспорт
состоял из автобуса без мотора.
Этот самый автобус --
денно и нощно,
сверкая никелем, лаком и хромом,
опершись на прочный гранитный фундамент
перегораживал
Главную улицу.
И тот,
    кто хотел проехать в автобусе,
входил, как положено,
с задней площадки,
брал билеты,
садился в удобное кресло
и,
    посидев в нем минут пятнадцать, --
вставал
и вместе с толпой пассажиров
выходил с передней площадки --
            довольный --
уже на другом конце государства.

Страна была до того малюсенькой,
что, когда проводились соревнования
по легкой атлетике,
        все спортсмены
соревновались
(как сговорившись!)
в одном лишь виде:
        прыжках в высоту.
Другие виды не развивались.
Ибо даже дистанция стометровки
пересекалась почти посредине
чертой
Государственнейшей границы,
На этой черте
    с обеих сторон
стояли будочки полицейских.
И спортсмен,
добежав до знакомой черты,
останавливался,
предъявлял свой паспорт.
Брал визу на выезд.
Визу на въезд.
А потом он мучительно препирался
с полицейским соседнего государства,
который требовал прежде всего
список
участников соревнований --
(вдруг ты -- хиппи, а не спортсмен!).
Потом этот список переводили
на звучный язык соседней страны,
снимали у всех отпечатки пальцев
и --
предлагали следовать дальше.
Так и заканчивалась стометровка.
Иногда --
представьте! --
с новым рекордом.

Страна была до того малюсенькой,
что жители этой скромной державы
разводили только домашнюю птицу
и не очень крупный рогатый скот
(так возвышенно
я называю
баранов).
Что касается более крупных зверей,
то единственная в государстве корова
перед тем, как подохнуть,
            успела сожрать
всю траву
на единственной здешней лужайке,
всю листву
на обоих деревьях страны,
все цветы без остатка
        (подумать страшно!)
на единственной клумбе
у дома Премьера.
Это было еще в позапрошлом году.
До сих пор весь народ говорит с содроганьем
о мычании
    этой голодной коровы.

Страна была до того малюсенькой,
что, когда семья садилась за стол,
и суп
оказывался недосоленным,
глава семьи звонил в Министерство
Иностранных Дел и Внешней Торговли.
Ибо угол стола,
    где стояла солонка,
был уже совершенно чужой территорией
со своей конституцией и сводом законов
(достаточно строгих, кстати сказать).
И об этом все в государстве знали.
Потому что однажды хозяин семьи
(не этой,
    а той, что живет по соседству),
руку свою протянул за солонкой,
и рука была
арестована
тут же!
Ее посадили на хлеб и воду,
а после организовали процесс --
шумный,
    торжественный,
        принципиальный --
с продажей дешевых входных билетов,
с присутствием очень влиятельных лиц.
Правую руку главы семьи
приговорили,
    во-первых -- к штрафу,
во-вторых
(условно) --
к году тюрьмы...
В результате
    несчастный глава семейства
оказался в двусмысленном положенье:
целый год он после --
одною левой --
отрабатывал штраф
и кормил семью.

Страна была до того малюсенькой,
что ее музыканты
с далеких пор.
играли только на флейтах и скрипках,
лишь на самых маленьких скрипках и флейтах!
Больше они ни на чем не играли.
А рояль они видели только в кино
да еще --
    в иллюстрированных журналах,
Потому что загадочный айсберг рояля,
несмотря на значительные старанья,
не влезал
в территорию
этой страны.
Нет, вернее, сам-то рояль помещался,
но тогда
    исполнителю
        не было места.
(А играть на рояле из-за границы --
согласитесь --
не очень-то патриотично!)
Страна была невероятно крохотной.
Соседи
эту страну уважали.
Никто не хотел на нее нападать.
И все же
    один отставной генерал
(уроженец страны
и большой патриот)
несколько раз выступал в Сенате,
несколько раз давал интервью
корреспондентам, центральных газет,
посылал посланья Главе государства,
в которых
    решительно и однозначно
ругал
профсоюзы и коммунистов,
просил увеличить военный бюджет,
восхвалял свою армию.
        И для армии
требовал
атомного
оружия!




Все равно что за снегом идти
            в Африку,
а за новою книжкой стихов --
            в мебельный
и уныло просить
        со слезой в голосе
адрес господа бога
        в бюро справочном,
все равно что ругать океан
        с берега
за его невниманье
        к твоей личности,
все равно что подснежник искать
            осенью
и, вздыхая, поминки справлять
            загодя,
все равно что костер разводить
            в комнате,
а гнедого коня
        в гараже требовать,
и упорно пытаться обнять
        облако,
и картошку варить
        в ледяной проруби,
все равно что на суше
        учить плаванью,
а увесистый камень
        считать яблоком,
все равно что от курицы
        ждать лебедя --
так однажды
решить,
    будто ты
        полностью
разбираешься
в женском
характере!




Все говорят:
"Его талант --от бога!"
А ежели --от черта?
    Что тогда?..

Выстраиваясь медленно в эпоху,
ни шатко и ни валко
    шли года.
И жил талант.
Больной.
    Нелепый.
        Хмурый.
Всего Гомера знавший назубок.,
Его считал
    своею креатурой
тогда еще существовавший
бог.
Бог находил, что слог его прекрасен,
что на земле таких --
        наперечет!..

Но с богом был, конечно, не согласен
тогда еще не отмененный
черт.
Таланту черт шептал:
"Опомнись,
    бездарь!
Кому теперь стихи твои нужны?!
Ведь ты, как все,
погибнешь в адской бездне.
Расслабься!
Не отягощай вины".
И шел талант в кабак.
И --
    расслаблялся.
Он пил всерьез!
Он вдохновенно
        пил!
Так пил,
что черт глядел и умилялся.
талант
себя талантливо
губил!..

Бог
    тоже не дремал!
В каморке утлой,
где --стол,
    перо
        и пузырек чернил,
бог возникал
раскаяньем наутро,
загадочными строчками
        дразнил...
Вставал талант,
почесываясь сонно.
Утерянную личность
        обретал.
И банка
    огуречного рассола
была ему нужнее,
чем нектар...
Небритый.
С пересохшими губами.
Упрямо ждал он
    часа своего...

И строки
    на бумаге
        проступали,
как письмена,--
отдельно от него.

И было столько гнева и напора
в самом возникновенье
этих строк!..
Талант, как на медведя,
            шел
                на бога!
И черта
скручивал
    в бараний рог!..
Талант работал.
Зло.
    Ожесточенно.
Перо макая
в собственную боль.
Теперь он богом был!
        И был он чертом!
А это значит:
был
самим собой.
И восходило солнце
        над строкою!..

Крестился черт.
И чертыхался бог.
"Да как же смог он
    написать
        такое?!"
...А он
еще и не такое
мог.





Надо верить в обычное.
Надо рассчитывать
        здраво.

У поэтов
с убийцами,
в сущности, равная слава.
Кто в веках уцелел?
Разберись в наслоенье мотивов...
Мы не помним царей.
Помним: были Дантес и Мартынов.
Бесшабашные, нервные,
святые "блюстители долга"

Популярность: 388, Last-modified: Sun, 13 Dec 1998 20:19:33 GMT