солнце Брызнуло изо рта. Гай вздрогнул: "Ну, ты-брось, У нас с мужиками должна быть сплоченность. И потом это ребенок". Лошадиных поднял бровь: "Ты-ученый, а я-толченый". Во дворе у забора мокрая лошадь Сосала корыто, густо дыша. Лошадиных шарить пульс по ушам. Нюхать ладонь и гриву ерошить. "Чей конек?" Мальчишка молчал. "Я обучу, брат, тебя разговору", Через лицо-хлыщь! "Чья?" "Наша". "А почему пот?" "Хворая". "Врешь, подлюга. Ведь экая сволочь" И зажужжал казацкий нагай. "Дяденька-начальник. Брось! Ай-ай! Тама корчма. Их попрятал Фролыч". В корчме, где пол был свеже-окрашен, Царапины шпор и военный каблук, Подняли половик. Под кольцом - люк: Краузе, Зверж и Мамашев. Офицеры вышли и сдали оружие. Но Зверж, щеголяя венгерками карими, Четко сказал: "Я могу быть нужен В качестве инструктора вашей армий". Гай усмехнулся: "Не нахожу слов". "Напрасно. Я продаю вам шпагу. Я-кондотьер, и свое ремесло Могу предложить по контракту на год. Стало быть нет?" "Обратитесь на биржу". Он вынул пилюлю, заклапанную в жесть, Глотнул, подняв брови, и сделал жест: "А славу по мне пусть лошади выржут". Лошадиных не верил: "Ну, что же - пора уже". "Терпенье, мсти-сдарь - 15 минут". В этот момент пожелтевший Краузе Подошел к столу и нервно мигнул. Он стоял, петушистый мокрый цыпленок, Но бодрясь выстукивала правая нога; "Вашей смертью считаю себя оскорбленным". Вытянул пальцы: "Дайте наган". Дали пустой. Приложил-отстранился. "Не могу". А Звержа скрутили ужи. "Хоть это не поручик, а Аста Нильсен1, Но, комиссары, да здравствует жизнь!" Его погребли в каком-то кургане, Быть может, над ребрами скифского вождя. Говор барабана врага провожал, И солдаты степенно моргали. Уходили задумчиво. Околица, пугало. На пугале галка. Тихость дорог. Краузе двигался набожно строг, Но глаза у киргиза пылали, как уголья. Их подвели к обрыву реки. Секунды на дулах каплями спели. Хотел было оправить обшлаг у руки, Но спохватился - нет, не успею. Да нет! неужели так-таки умру?. У меня меж ноздрей раздвоенный хрящик. Я дышу - вот видите? дышу. Грудь. "Не рыдай мене, мати, во гробе зряща". Кажется, надо уже падать. А Миша? То-бишь, Мамашев. Он тоже со мной? Что ж это-ни гула, ни боли не слышал- Просто стало темно. _________________ 1 Аста Нильсен - кинематографическая актриса. Так ликвидирован их штабной кворум, Однако Улялаева так и не нашли. Хотя о забор отодрался башлык, И тут же в стойле хрустел его "Ворон" Тогда выводили скакуна на шлях, Запутали ноги, повернули на солнце. Лошадь стояла. Багровый лак Пестрел в арабесках цепочного золотца. И вытянув классическую голову вбок, Прихлебывая ветер роскошными ноздрями, Литой и статный бандитский бог Захромал, ныряя в воздушные ямы. Он стал у забора. Не перелететь. Заржал заливисто-яркой песнью - И вдруг с галкой, сидящей на плесени, Пугало махнуло через плетень. Улялаев!! Елки! А они-то заляпы! Поймаешь такого, как же - в четверг! Сивая галка, привязанная к шляпе, Нагло лежала лапами вверх. Два дня караулили. Обшарили все. У чоновцев был испытанный навык: Люки и стрехи, перины и канавы. Даже камнеломни, где лишь гнезда сов. И уже выступая в пылищу дорог, Вспоминали снова все амбары и конюшни. Но позабыли одно; нужник, Где Улялаев сидел под дырой. Астрахань. 17-21-ХII-1924. ГЛАВА IX Ленин диктовал машинистке: "Итак: Резолюция IX Съезда полагала, , Что путь пойдет по прямой, но-шкалой, А шкала-то вышла витая. Но мы не должны стараться что-либо замазать, А должны признаться волей-неволей, Что наша стомильонная крестьянская масса Установленной формой отношений недовольна Написали?'' Ильич шагал по ковру, Стараясь ступать по линии клеток, Засунув пальцы лапчатых рук За проймы губсоюзского жилета. "Дальше. Политики, которые скользят, Сводя свои приемы чуть ли не к обману, К нашему пути никого не приманят- Классов обмануть нельзя. Вникая в это, мы скажем себе: баста. Покуда пролетариат будет бороться, Не выскочишь из местной свободы оборота, А значит из потребности в товарной базе, Этот оборот нужно вправить от ушиба, Ибо революция-дело поколений. В этом отношеньи было много ошибок, И не видеть их-преступленье". Машинистка вмешалась: "Примите благодушно: Конь о четырех, да и то спотыкается". Улыбнулся: "Гым-гым. Еще бы не каяться, Ежели споткнулась целая конюшня. Но дальше. Компродский аппарат налег И закупорил корни крестьянского роста. Давайте ж разберемся: мы стоим у вопроса Вместо разверстки ввести налог". Налог!! И заглох орудийный взвой; И побросала армия деревни караулить, Конница отплясывала кованный звон, Справа по-три на зубах улиц. В стрелецком шлеме, где в шишечке кнес1, Опричною сволочью выкатив челюсть, Сам командарм, деревянно подбоченясь, Грозно гремел на карусельном коне. Считая, что тон советской государственности Это чек..щина, приказ и наган, Лошадиных старался, честно ударствуя, Выкроить рожу - на страх врагам. А Гай понуро качался на коне. Уже велось "дело" об убийстве Кулагина, Да в серых думах болезненно вздрагивала Мысль о той, о ней. __________ 1 Кнес (славянcк.) - князек, флюгер на терема, Облака Грозного над улялайской степью - Хищное тявканье, картавый курлык, На кургане бились мохнатые орлы, Свища вихри, вздувая пепел. Горбатые когти сочили выскребь, Поросший ракушками клев гремел, Из мозолистых лап вылетал в искрах В запахе пороха - кремень. И когда, в монархическом распахе, Ерошась, остался самый великий - Его наглые глаза осмотрели: на пика Черная от мух голова пахла. И Гаю стало дико и как-то не верилось, Что он, он - комнатный интеллигент, Веселый жуир декадентского севера, Стал героем мрачных легенд. Но вокруг на тачанках, верхами и так Плясали, шагали и ехали "убийцы". Это эпоха выходит на тракт- Пусть же мертвым покой, а живымлюбопытство. И комиссар, на повороте проступив на тротуар, Шоколадным перемаслом разливаясь через стекла, Нагнулся на ходу и, заглянув в окошко около, Высмотрел такое, что взревел на роту - "Арш!": Четырехногий, среднего роста, Масти бурой, глухой стук. Это не то, что вы думаете-просто Стул. Обывательский стул. Но кто ночевал в соленых топях, Нюхая железо осенних струй, Кто выл на седле, когда ему топот Отдирал от кальсон присохший струп; Кто пушечной тушей под поездный гуд Во вшивых ульях тифозных теплух, Кое-как примостившись на плуг, Не знал куда сунуть лишнюю ногу, Тот... Он писал метелицы писем: "Милая мам. Я прошу об одном - Стул мой в чулане - умоляю, займись им - Пусть его покрасят и вправят дно".. Вот и все. И ничего нового. Никаких идей с красивой брехней. Просто стул. Рядовой. Сосновый. Который уверенно четырехног. Кстати о стуле. Дом No 3, Подъезд, где осыпался цементный гравий, Звонок; "три раза и раз"-и направо; "Профессор Евгений Иваныч Щедрин". Так вот у Евгивща1 - месяц пошел, Как, что называется, не было "стула". И старый академик не без юмора думал Об экономии топлива кишбк. _____________ 1 Евгивщ-Евг(ений) Ив(анович) Щ(едрин). Сумевший отличить Ratio от Logos, Но не смогший отопить свои 70 аршин, Он втащил в кабинет собачью берлогу. Где много соломы и псиной парши. Тут и залег. Тут после лекций Жарил на касторке чемоданные ремни, И топливом пылали из бывшей коллекции Враждебные теченья, например Парменид. Вечером же в валенках и золотых пенснэ Шел по квартире проверять мышеловки, И если бы его спросили - мялся бы неловко О критике Штейнаха1 к будущей весне. А ночью опухшие суставы Эженя Копались среди мусора в выгребном дне, Ибо смерть - выход в любом положенья, Но положенье, где выхода нет. Но зима на исходе. Но солнце храбро Кровавилось в бархате лысых гардин. И "старушек" 2 по зале благодушно бродил, Мурлыча любимую абракадабру: Навуходоносор На- вуходоносор Навухо- доносор Навуходоно- сор Навуходоносор. Аккуратно вынул что-то вроде табакерки И, шаркая до бюста Октавия (станция), Нюхал и думал: а) о букве "ерике", б) О влиянии последней на "Стансы". _____________ 1 Штейнах - германский ученый, производящий опыты омоложения на крысах. 2 "Старушек" (польск.)-старик. К этому-то Щедрину позвонили. Резче. "Батюшки. Какими судь..." "Ну-ну, ты. Потише-ка. Я конспиративно". "А. Но где же твои вещи?" "Вот". "Что это?" "Записная книжка". Суетливо выловил из жилета ящичек, Ткнул в ноздрю зеленоватого меха: Аап? Псср! - "На здоровье". - Ррящь!!. Ап! - "Ну?" - А... - "Ну" - Нет... Проехало. Фу!.. Ты все тот же. Бунтуешь? "Привычка". "Но скажи мне на милость: ну, что ты привнес им?" "Страх!"-засмеялся сквозь зубы носом: "Страх террора... Ты это себе вычекань. Ну, что у вас в Москве? Презираете Листа? Втыкаете антенну в левитановский "Омут"? А как самочувствие Белого Дома, Этого правительства веселых журналистов? Ну, что же - отвечай! Вывал Первопуток? Что заговоры?*' "Что ты. Теперь уж бойся стен". "Вот как? А кстати: я больше не Штейн. Я Завадовский. Понимаешь? Не напутай, Ну, информируй дальше". "Ах, боже, милый Дима, Ни с кем не вожусь, и вообще стал таять", "Тогда вот что, дядя: пойду пошатаюсь. Нужно принюхаться. Необходимо". Штейн достал гофрированную бороду, Приладил к губе, оттянул резинкой И быстро пошел по мертвому городу... Здесь "Мерилиз", а тут был "Зингер". Он шел завоевателем, производя экзамен. И слышал от злорадства перестук пульза: Попугаи пывесок по пустынной улицэ Нелепо тараторили немыми голосами; Как ато жутко-видеть проспект, Наполненный тысячью рекламных игрушек (Медная ботфрта, зеркальный спектр, Стерлядь на велосипеде, рюшик, Тройка жирных кабаньих морд Над гирляндой сосисок, зубная улыбка, Женская ножка в чулке, скрипка, Очки, циферблат)-и знать, что он мертв. Дома как гробницы. Промахнут моторы И снова глухота. И нечем утолиться. Охлебывалась мраком большевистская столица, Жуткая, как крематорий. И вдруг на безлюдьи-толпа. У витража. "Виноват. Разрешите. Подвиньтесь, пожалуйста" Чахлая лампочка обливала: галстук, Дюжину запонок и пару подтяжек. И туземцы напирали, зачарованные сватом, Осколком диковинной "белой" культуры- Спекулянт, проституха, замзав из Совета, Студийка с чемоданчиком, аджарский турок. Штейн возвратился: "Чудесно, старик. Полная разруха-и хоть бы проблеск, Еще немного - месяца три - И большевики угроблены". И вдруг мокрицы посыпали разбег На гипсовый бюст цезаря Октавия, И явственно стена произнесла на распев Величественною октавой: "Конь. Струг. Тиф. Взвизнь. Неразберибери и соха... Кон-струк-тив-визм Это на год сухарь". "Что это такое?" - "Поэт Барабанов Опять вероятно вымучивает вирши". "Фу. Балбес. Ну, и ржавый же рубанок, А как он котируется на поэтской бирже?" "Так кустаришка, поэтская икра, Но любопытен тем, что статистическое эхо: Был футуристом, да вишь куда заехал - Законструктивился: крах". Штейн побледнел. С морщиной отчаянья, Капустное ухо распустил и приплавил. Поэт рыча запевал заглавие: "МЕДНЫЙ ЧАЙНИК" Лоснящийся красной медью, На примусе пар заносит, Начищенный и надменный Воющий броненосец. И гайки на нем бесцветны, И как убедителен винтик, Как точно оем бассейна Равен английской пинте. Он, меднобронной массой, Луженым желудком урчащий, Отливает червонн-е масло Кляксами об чашки. И в этих отлитых латах Покрытый шлемом индустрии Он стоит под паргшя крылатый, На боках отгибая утро. И, отуманясь ш градус, Сыпанет золотистой дробью. Подумай - какая радость Построенное ведро!" Штзйн растерялся. Желтая зависть Душила. Уже пропитался мозг: "Что такое Барабанов? Мелкий мерзавец,. Для мамонта разрухи-одна из моськ". Барабанов услышал. Там стало тихо. Зажужжали шаги о дверное стекло. Барабанов вошел.-"Крыть-так уж в лоб. Моя фамилия-Жихов". Штейн ощурился. Евгений Иваныч Глотнул слюну: "Предъявите мандат. Х -хе. Это, Дима, наш комендант. Послушайте, когда же мне исправят ванну?" Но Штейн резанул поперек: "Избе Не угнаться за 3ападом на родной осине: Там алюминий, стекло, асбест, Почему ж конструктивизм возник в России?" Барабанов нажллился: "Вот именно, да-да. Вэпрос, вот именно, эсэровский. Но вот что: Почему это в стране, где воздушнач почта И грочее и прочее-течение "Dada"?1 "Dada", эта заумь: Крученых по-французски То же, что, вот именно, до Октября у нас. Ага: различна база для музыки В хозяйстве концерна и в хозяйстве масс. В первом поэту отпущены: весна, Ода урбанизму и неземлые звуки; В другом-поэту-очки да руки Строить, вот именнэ, вести, разъяснять". "Бросьте, бросьте-зуб заболит. Пэнимаешь-насосался на рабфаке открытий И прямо граммофоном. Но запомните, "крытик": Мы рождены для вдохновенья. Для звуков сладких и молите". Он долго кипятился то громче, то тише, 3 окрикивая всякую попытку реплик. БараЗанов погрогал какую-то пепельницу, Ч:о-то замурлыкал и вышел. __________________ 1 Дадаизм - литературное, течение на Западе, соответ- ствующее нашему заумничаньью. 2Алексей Крученых - поэт, открывший заумь. Но Штейн погиб. На скамье бульвара Под аплодисменты разбуженных галок Он то качался, то срывался в ярость, Нервно черча по песку палкой. Искусство - громоздко. Оно только отмечает. Злачит это в воздухе. Значит это властит. "Поэт" уж не титул, а титул "мастер", "Медный всадник" и "Медный чайник" И снова бредил, толкая случайных, Глядел с моста у Москва-реки на воду; Смотрел, как Ленин читает "Правду"... "Медный всадник" и "Медный чайни;с". Астрахань. 22/XII - 1924. ГЛАВА Х "Маткеша". "Ну?" "Запрягай живота". "А которого?" "Да нехай Ворончик". "Ну же и ярмарка будет нонче". "Само собой. Обожди - да вот так..." "Не лапь-сама знаю". Хозяйство такое; Поле у речки-гожее, недробное. Яловка, поросая свинюха, а коней Целых три. Но про это подробней. Первый-гнедой, в белых чулках, Характер нервный, кавалерийский. Дылда за ним всю кампанию рыскал. Звали его-"Полкан". Второй-"Дырявый", масти соловой. Его бы, одра, татарину на ветошь, Да вот старушенция уперлась: "Нет уж!" И верно: понимал коняга каждое слово; А третий " Ворончик". Из себя гладкий, Доброго мяса, ровно битюга. Чистый крестьянин. Краски смуругой, И только по брюху заплатка. Изба тоже знатная: посереду, печь, Фанера отмежевывала ажно 3 закутки; Дворик с канавкой, где полоскались утки. Есть четыре яблоньки (пятая в дупле). И к осени налив, восковой да грузный, Сквозь солнце в меду будет семгчком рябить, А пока на подоконнике сушеные грибы Белые, лисички, рыжики да грузди. Так полегоньку, силком да силком У Дылды пачка "Крестьянского займа". Дылду уже выбирают в сельком, Дылде сподручник-наймит, Вот он! выходит - привольный собой. В розвальни навалена смоленая туша. Перебрал вожжи. Скрипнула супонь И пошла-пошла, пошла-пошла по-эхь,ты, машута!. Раннее утро. Все как во сне. Плыли снегурочки деревенек, Розовый дым, голубые тени И от зари малиновый снег. Думы были сытые. Крепко казачьи. Больше касательно прошлой хвакты. Что за добро? Ну, тулупчик заячий И все. И ни ногтя хозяйской хватки. А ведь бывало, знамен не валандая И звали отца на деревне-Кузьми:. И была у него рыбачья шаланда С неводом из турецкой дузмы. И вот, значит, только ветер-свистун Закачает с флажком буек на посуде И раздувает над морем звезду (Ясное ж дело - улова не будет), Тогда в 100 пуд-мировой на свете Бык из чрева грозится: "Ммы!" Гусь: "Кого?"1 Индюшка: "Ве-те-тер". Чушка: "Хто?" Поросята: "Кузьмич!": Воробушек серенький шасть туда же; "Зачем-чечем?" А голубь ему: "Дуует". Курица спросит: "Куд-куд-куда?" Жук: "В звеззз... (и об стенку)-ду1" Вот бы слыхать такое почаще. Да нет... Мировые - нам не чета. А впрочем - как знать? И рога бычачьи. Блещут на западе, как мечта. "Ворончик" прилежно по шоссе хлопал, Мороз ему хвост серебром выткал. "Трр. Стой".-Районная коопа, Где черный Семка и рыжий Давыдка. Одного кабана 16 пудов, Четыре овчины, один опоек, Но правду сказать немного худой; Имеется след водяного опоя. Теперь по корову. Верста - и доехали. В "Доме Крестьянина"-номера и чай. Бублики с маком. Клевые пекари. А соль-без денег: так, невзначай. _________ 1Читать именно "Ко'го'", а не "каво". 'И вдруг подносят крестьянину борщ. Борщ революции! В жирных разводах. Жалко скушать; глазей да не порть. Уж это борщ! Вот дык. Хрящи свининки-душу томят, Запах перца - бросает в метанье Из северных автономий сметана Из закавказских республик томат. Рисунчатая ложка с облупленным устьем, Нырнув под глазастое золото жижи, Колыхала бульбы и плавники капусты, И борщ качался, жирный и рыжий. Дылда пьянел. Он почти слышал Крепкий градус мясного сока, Который звучал до того высоко, Что даже комар не сумел бы выше. И язык обжигала вкусная боль, И пснкая брюква с усов свисала, И и сердце Дылды горел бой Между борщом и кобыльим салом. Нет, надо жить и, как люди, жевать Русские щи, а не татарские кишки, Завести деток - Машку да Мишку, Летом крестьянить, зимой гужевать. Но тут прямо в борщ борода богомольце Уселся, сморкнулся. Все в аккурате: "Северная людь, тихомирная, не колется, Не то, что ваша южная братия. Вот бунтовала. А за-што? Спроси-ка! Какой он те хозяин? Лаптя не починит. Яму, знамо дело, бабья да музыки, А нету того, чтобы корму скотине... То ли вот наши. Омут так омут; Избушка-то во... скворешни на вербах. Нешто хозяйская пульса стерпит Жечь добро ни себе, ни другому?" Дылда опешил: "В доску! Узнал!" Посидел на крапивах. Вскочил и вышел. А что бы было, каб узнали повыше, Не к ночи сказать - казна? Три его лошади мутно закачались, Мутно закачалось кулацкое жнивье. Подтвердю: бандовал. Но когда? У начале. А теперь-соблюдаюся. Смирно живем. Но кураж пообтих, хотя парень тугой. И думал, пробираясь меж возов осторожненько: Куплю у божника'нательный чертогон И на все мне насесть, кроме ежика. Покончать бы скорее, а то может замуровят. Хлопнул рукавицы: "Ей! Братва! Давай который торговать корову". Подскочил барышник: "Мотри-кась: товар. Телку выбирать, голуба, нужно умеючи: Дойная должна быть завсегда в кости, Года у нее на рогах имеются: Отсчитать кружочки да два и скостить". "Врешь, трепло-не скостить, а прибавить. (По правде сказать, тут был прав бандит.) И вдруг подошел к ним хохлацький д\д Пудов этак на восемь да с лица рябавый. "Ось". Дылда прямо-так и обмер. ,,Серга?" "Цыц. Дэрэвня яка?" (Вдариться в милицию? Завопить об мир?) "Чуешь. В якбм ты селе?" "Молокань". "Ворончик", пуча белки,скакал. Дылда хлестал его под хвост и в ноги, Сани, хрюкая, катали в "Молокань", Но передумали - свернули на "Отлогое". Маруська была теперь учительша в школе. Думала. Читала. Марья Ивановна. Эти ребятки крестьянских околиц Заставили жить ее наново. И вот распутница, бандитка-анархистка Обучала детей "Политграмоте". А над кроватью в кантованной рамочке - С голубым бантом киска. Сегодня Мариванна объясняла клопй, Что облака это дождь, но не вылитый, Как вдруг ледяное стекло залепил Сплющенный нос Дылды. В школе было ясно. Капала оттепель, И зайчики прыгали по партам из рук. Все бы хорошо, да вот это вот "вдруг". Маруська недовольная вышла: "Чего тебе?" Дылда с опаской оглянулся на дорогу: "Слышь ты-он тут". "Да? Ну, так что же?" Глаза открытые. Серые. Не дрогнут. Дылда вздохнул и маленько ожил. "А что, как старик засвистает сбор?" В ушах застукало громче - но Маруська в миг овладела собой: "Все, что было-кончено". "Так-то оно так. Говорят же во-всю: Который пес лае, той не кусае - Но знает ли этого самый тот псюк, Знает ли то Улялаев? Сама знаешь-лапы у батьки липкие. Их не отмоешь. Артист. Скажет "продажники". Вот и вертись, Возьмет за грудь и силипнет". Маруська стояла белей молока, Тряхнула плечом, не ответила больше. По тракту снова на "Молокань" Членораздельно гадал колокольчик. Зашел к соседу. В слепящем снегу Сивая кобылка казалась желтой. По ней расплывался жирный нагул, Ейное пойло-кофий из жолудя. Нил Кондрашов не доест, не допьет, Но уж Машке овес, все Машке да Машке. Сам колупает угри да репье, А уж лечит, как дите - ромашкой. Кондрашов вышел - безухий ухарь (Ухо осталось у ЧОН'а).-"Здоров!" Он тоже носил сережку в ухе, Но только с ниточкой, а не с дырой. "Слышь, Кондраш?" "Га". "Нынче он будет". "Кто?" "Улялаев". ".Что ты?" "Фахт". "М-да..." Помолчали. "Теперь не лафа, Теперь бы за сбху, а не за орудию". Эдак пошушукались, да вдвоем и вышли. . Дылда к Павлову, Кондрашов к Чижу. И нее говорили кто "м-да",а кто "ишь-ты", Кого брала оторопь, а кого и жуть. Ночью Дылда дремал, как заяц. В ухо нарезывалось мокрое дело. Ему слышались шорохи, тени казались, И корчилось смоленое от пота одеяло. И когда петух заорал на рассвете, Он крикнул, сел и нутром екнул: Широким махом качался в окнах Задрипанный гнездами ветер. А в корявых сучьях незрелая луна С голубыми кругами у глаз от бессонницы Вяло встречала плывущую в наст Золотозвонкую конницу. Тогда-то в ставень застучало кнутовище. Дылда вылез: видит - мороз, Серебряная лошадь в полуторный рост И башлык заметается-хлыщет. Долго обувался. "Ворончика" поуськал. Все уже в сборе; Павлов. Кондрашов. "Куда выступляем?" "Уперед за Маруськой"'. Дылда сказал: "Хорошо". Батька сопел: поддержать ему стремя. Он только было окорок - но Дылда: айда! Мужики навалились, и веревочный кайдан Опетлил его ногу да как на бойне вгремил. Серга отряхался. (От своры-кабан.) Но парни одолели. Увязали на телегу. И атаман трех знаменитых банд Покатился в город. Коняга была пегая, Батька знал ее: это "Лысуха". Она засекалась и ходила в бинтах. Конвоиры мерно отбрякивали такт, Шипели в сугробах, звонили где сухо. Гоголем в цокоте ехали врозь; Заезд был свеж и проворен... Сзади подхрамывал грузный ворон, Багровый от утренних зорь. Но Дылда был не в себе-неспокойно. "Чортов филин! Чего ему острог? Задаст винта". И крестьянские воины Дали спешенный строй. Братва его знала: выверчено веко, Дырка в подбородке, да в мочке серьга. Ежели только ускачет Серга- Не оставит живого человека... И Дылда вскинул к щеке обрез- Цок! - осечка. Но Павлов за винтовку, Вдвинул ему в губы - и золотой блеск Озарил изнутри его зубы. Рванулась лиловая кровь И дым. Лицо, как молнией, дергалось мукой, Из темени хлестали с глотательным звуком Пышные перья алой воды. Кто-то еще спустил карабин. Пальцы скрючились, точно озябли; Кто-то трусливо крикнул: "Руби!" Нос и губы перекрестили сабли; Но белый глаз не мигая смотрел. И уже суеверные малость струхнули- Не берет старика ни тесак, ни пуля, Хоть морда в разрубе, а череп в дыре. Зеркальный мороз на ветрах багровых Его отражал то выше, то ниже, И он чернел, оползая в кровях, И лютый глаз его вопожил-пыжид. Может, он мертв. Но его похоронят, А страх из могилы дыхнет прокааой. Нет, тут нужна прапрадежья казнь; Чтобы мясо его разносили вороны. И вынули топор, черный от опоя, И дали помолиться, ежели горазд- И Сергея-свет-Кирилыча тут же, в поле, Голову на колесо - и раз!.. Астрахань XII-1924 ГЛАВА XI Но говорят, что это был не Улялаев...