льзя, Что думал я тогда, сказать нельзя. 18 Я ждал, и тени вечера упали, Закрыли Землю, точно смутный дым, - И двинулся корабль, и ветры встали, Он шел над Океаном теневым; И бледных звезд мерцающие реки Зажглись, корабль исчез! И я хотел Закрыть глаза, но жестки были веки, И против воли я вперед глядел, Я встать хотел, поднять хотел я руки, Но кожа расщепилась в жгучей муке. 19 Я цепи грыз, я их хотел разъять И умереть. Ты мне простишь, Свобода: На миг один меня могла отнять Моей души чрезмерная невзгода, О Вольность, у тебя! На миг - и прочь Прогнал я малодушье снов могильных; Та звездная таинственная ночь Дала мне много дум, великих, сильных, Все вспомнила в тиши душа моя, И был суров, но был доволен я. 20 Дышать и жить, надеяться, быть смелым Иль умереть, - был разрешен вопрос; И пусть лучами, что подобны стрелам, Жгло солнце, раскаляя мой утес, Пусть вслед за ним спустился вечер сонный, И звезды вновь открыли вышний путь, Пусть с новым утром взор мой утомленный На мир безбрежный должен был взглянуть, - Я твердым был в пространствах распростертых, Я не желал спокойствия меж мертвых. 21 Прошло два дня - и был я бодрым, да, - Но только жажда жгла меня, как лава, Как будто скорпионьего гнезда Во мне кипела жгучая отрава; Когда душа тоски была полна, Я оттолкнул ногой сосуд с водою, Не уцелела капля ни одна! На третий день, своею чередою, Явился голод. Руки я кусал, Глотал я пыль, я ржавчину лизал. 22 С четвертым днем мой мозг стал поддаваться: Жестокий сон измученной души Велел в ее пещерах быстро мчаться Чудовищам, взлелеянным в тиши, - Они неслись и падали с обрыва, - Я чувствовал, что чувства больше нет, Все льется в пустоту, во мглу залива, - Те привиденья в мой вступили бред, Что сторожат во мгле могилы сонной, - В безбрежности, беззвездной и бездонной! 23 Все призраки чудовищного сна Я помню, как виденья страшной сказки: Хор дьяволов, живая пелена, Они несутся в безрассудной пляске; Как будто Океан сплетал их нить, Их _ легионы, тени, тени, тени, И мысль была не властна отделить Действительность от этих привидений; Я видел всех, как будто бы дробя В кошмарной многоликости - себя. 24 Сознанье дня и ночи, и обмана, И правды - уничтожилось во мне. Я два виденья помню средь тумана; Второе, как узнал я, не во сне Являлось мне и было не из сферы Чудовищных отверженных теней; Но первое, ужасное сверх меры, Не знаю, сон иль нет. Хоть не ясней, Но ярче, в торопливости проворной, Мрак памяти они пронзают черный. 25 Мне чудилось, ворота разошлись, Те семеро внесли четыре трупа, Их четырем ветрам швырнули вниз, За волосы повесив их, и, тупо Взглянув, ушли. Из этих мертвецов Уж почернели трое, но четвертый Прекрасен был. Меж светлых облаков Взошла луна. И в воздухе простертый, Я, жадный, к телу мертвому прильнул, Чтоб есть, чтоб острый голод мой уснул. 26 Труп женщины, холодный, сине-белый, В котором жил червей кишащий рой, К себе я притянул рукою смелой И тощей повернул его щекой К своим губам горящим. Что за пламень Сверкнул в глазах застывших, в глубине? На сердце лег мне точно тяжкий камень, Мне показалось - призрак Цитны мне В тех взорах усмехнулся, это тело Во рту моем еще как будто тлело. 27 Мой разум вдруг попал в водоворот; Неукротимым схвачен ураганом, За солнце он умчался в небосвод, Где сонмы звезд раскинулися станом, Туда, за грань их световых убранств, Где темное глубокое молчанье, К окраине бесформенных пространств; Вдруг, в тишине, как будто изваянье, Прекрасный Старец предо мной возник, И сон исчез, его увидев лик. 28 И плакал я; когда же слезы пали, Я увидал колонну, и луну, И мертвецов, - и точно острой стали Во мне движенье было, я волну Терзаний ощущал в себе, внимая, Как голод возрастал; и я был рад, Казалось мне, что смерть идет немая; Вдруг ровный, но исполненный услад, Раздался голос, точно ропот сонный, Средь сосен в полночь ветром пронесенный. 29 Ворота растворились; под луной Явился Старец, просветленный, стройный; Разбивши цепи, кротко он со мной Беседовал, с душой почти спокойной Я на него глядел. Он взял меня И тканью влажной все обвил мне тело, Исполненное боли и огня; Внезапно что-то громко прогудело: То цепь моя, меня освободив, Вдоль лестницы низринулась в обрыв. 30 Чт_о_ я потом услышал, - это ропот Волны, что бьется в гавань, и, свистя, Приморский ветер превращался в шепот, Моими волосами шелестя; Я вверх взглянул, - там, в бездне отдаленной, Над парусом светилася звезда, Гора с высокою колонной Виднелась, а кругом вода, вода, И я подумал, верно, Демон в злобе Меня увлек в свой ладье, как в гробе. 31 Действительно, соленою волной Я плыл, но страх владел моей душою, Не смел взглянуть я, кто мой рулевой, Хоть на его коленях головою Лежал я и хотя его покров Закрыл мое измученное тело. Но вот склонился он, как Гений снов, Душа его из глаз его глядела Так ласково, как будто он хотел, Чтоб я совсем спокоен был и смел. 32 Целительный к губам моим напиток Он подносил - и вверх смотрел порой, Чтоб увидать, - чт_о_ многозвездный свиток Нисходит ли над дымною волной; И весело, и радостно, порою, - Хотя он и не тратил много слов, - "Утешься, - говорил он, - друг с тобою, Свободен ты, свободен от оков!" Я радовался слышать эти звуки, Как те, что годы знали рабства муки. 33 Но эта радость беглым огоньком Светила мне - и снова сновиденья; Все ж думал я, что мы вперед плывем; Бледнели звезды ночи; на теченье Кипящих волн рассвет сошел седой, А старец все склонялся надо мною, Как будто я ребенок был больной, А он моей был матерью родною; Так плыли мы, и вот опять Восток Свою лазурь в покровы мглы облек. 34 От берега идущий ветер ночи Принес по морю слабый аромат, И с каждым новым мигом все короче Был путь; вот вижу, волны бороздят Прибрежье и тростник качают тощий, Вон вижу, мирты нежные цветут, Звездятся на листве зеленой рощи; И кончилась дорога, вот мы тут, Мы в тихой бухте, и во мглу залива, Сквозь сосны, звезды смотрят молчаливо. Песнь четвертая 1 Отшельник принял весла, и челнок Пристал близ башни - древняя громада; Заросший вход был темен и высок, Цветы плюща, усладою для взгляда, На нем вились цепляясь; на полу Песок и чудо-раковины были, - Мать месяцев, пронзая полумглу, Рождает их в кипенье влажной пыли; Та башня здесь была, как призрак сна. Искусством человека рождена. 2 У берега челнок свой привязавши, Взял на руки меня Старик седой, И, несколько приветных слов сказавши. Пошел он вниз по лестнице со мной, По ступеням изношенным пришли мы В покой уютный, всюду по стенам Узоры мхов зеленых были зримы, Тихонько положил меня он там, Как бы в альков, к мечтам манящий сонным, На ложе трав, с дыханьем благовонным. 3 Луною было все озарено, Ее лучистым желтым теплым светом, Настолько теплым, что Старик окно Раскрыл: за ним воздушным силуэтом Качались зыбко тени на волнах, До самого порога добегая, И в призрачных заметил я лучах. Что комната вверху была - резная, И много было там томов, чей пыл В себя приняв, мудрец стал тем, чем был. 4 Предел морской во мгле был отдаленной. По озеру скользил мой смутный взор, Кругом - леса, их мир уединенный И белые громады снежных гор, - Что ж, дух мой уносился в бесконечность В таком же многоцветном забытьи, Как лента, что окутывает вечность, - Извивы символической змеи? И Цитна - сон, упавший мне на вежды? Сон - юность, страх, восторги и надежды? 5 Так вновь ко мне безумие пришло, Но кроткое, не страшное, как прежде; И я не ощущал, как время шло, Но Старец верен был своей надежде, Не отходил от ложа моего, Как лучшего меня лелеял друга, В бреду я все же чувствовал его, И излечил меня он от недуга, И он теперь беседу вел со мной, Он показал мне весь свой мир лесной. 6 Он утешать меня умел словами, Что сам же я в бреду произносил, И как себя я спрашивал мечтами, Меня и он о Цитне так спросил. И спрашивал, пока не перестало То трепетное имя на его Устах меня дивить; в том было мало Лукавства, и ума он своего Не ухищрял, но взор его был жгучим, Как молния в стремлении могучем. 7 Так постепенно ум мой просветлел, Возникли мысли, стройное теченье; Я думал, как прекрасен тех удел, В ком неустанно строгое решенье - Светильник Упованья зажигать Над затемненной долею людскою; В зеркальную глядя немую гладь, В вечерний час склоняясь над водою. Тому я открывал свой тайный сон. Кто был Старик, но не был извращен. 8 Седой, всю жизнь свою он вел беседу С умершими, что, уходя от нас. Умеют отмечать свою победу В страницах, чей огонь в нем жил светясь; Так ум его лучом стал над туманом. Подобно тем, что он в себя впитал; По городам и по военным станам Скитаяся, не тщетно он блуждал; Он был влеком глубокой жаждой знанья, Среди людей знал все пути скитанья. 9 Но даже благородные сердца Обычай, притупляя, ослепляет: Увидя, что мученьям нет конца, - Тот рок, что человека угнетает. Он вечным счел: чтоб чем-нибудь свой дух Утешить, он ушел в уединенье; Но до него дошел однажды слух. Что в Арголиде претерпел мученье Один, что за свободу смело встал И, правду возвестивши, пострадал. 10 Узнавши, что толпа пришла в волненье, Возликовал Отшельник в тишине; Покинувши свое уединенье, Направился к родной моей стране, Пришел туда, где битва прошумела, - И каждое там сердце было щит, И, точно правды меч, горящий смело, Речь каждого "Лаон, Лаон" гласит; В том имени Надежда ликовала, Хоть власть тирана там торжествовала. 11 К колонне одинокой, на скале, Придя, он был таким красноречивым, Что размягчил застывшие во зле Сердца своим возвышенным порывом. И он вошел, и победил он зло, И стражи путь ему не преграждали; С тех пор, как он сказал, семь лет прошло. Так долго мысли у меня блуждали В безумии; но сила дум, светла, Мне снова власть надеяться дала. 12 "Из юношеских собственных видений, Из знания певцов и мудрецов И из твоих возвышенных стремлений Я выковал узоры мощных слов, Твоих надежд бесстрашное теченье В себе не тщетно жадный ум вмещал: От берега до берега ученье О власти человека я вещал, Мои слова услышаны, и люди О большем, чем когда-то, грезят чуде. 13 Родители, в кругу своих детей, В слезах, мои писания читают, И юноши, сойдясь во тьме ночей, Союз, враждебный деспотам, сплетают; И девушки, которых так любовь Томила, что во влажной мгле их взгляда Жизнь таяла, страдать не будут вновь, Прекраснейшая им нашлась отрада: Во всех сердцах летучие мечты, Как на ветрах осенние листы. 14 Дрожат тираны, слыша разговоры, Что наполняют Город Золотой, Прислужники обмана, точно воры, Не смеют говорить с своей душой; Но чувствуют, одни других встречая. Что правда - вот, что не уйти судьбы; И, на местах судейских заседая, Убийцы побледнели, как рабы; И золото презрели даже скряги, Смех в Капищах, и всюду блеск Отваги. 15 Средь мирных братьев равенство - закон, Везде любовь, и мысль, и кроткий гений. Взамен того, чем мир был затемнен. Под гнетом этих долгих заблуждений; Как властно мчит в себя водоворот Все выброски, что бродят в Океане, Так власть твоя, Лаон, к себе влечет Все, все умы, бродившие в тумане, Все духи повинуются тебе, Сплотилися, готовые к борьбе. 16 Я был твоим орудием послушным, - Так говоря, Отшельник на меня Взглянул, как будто весь он был воздушным, - Ты всем нам дал сияние огня Нежданного, ты путь к освобожденью От старых, от наследственных цепей; Ты нас ведешь к живому возрожденью, Ты светоч на вершине для людей. Ни времени, ни смерти не подвластный; Я счастлив был - пролить твой свет прекрасный. 17 Но неизвестен я, увы, и стар, И хоть покровы мудрости умею Переплетать с огнем словесных чар, Холодною наружностью своею Показываю я, что долго жил - Свои надежды в сердце подавляя; Но именем Лаона победил Я множество; ты - как звезда живая, Что властвуешь и бурей, и волной, Для шлемов зла ты как клинок стальной. 18 Быть может крови и не нужно литься, Раз ты восстанешь; у самих рабов В сердцах способна жалость пробудиться, Поистине могуча сила слов: Чуть не вчера красивейшая дева, Что тяжкий гнет от детских знала дней, Как властью полнозвучного напева. Всех покорила жен мечте своей; Застыл палач, от слов ее бледнея: "Не тронь меня - молю - себя жалея!" 19 Она уже привязана была, Чтоб быть казненной, но палач смягчился, И ей в толпе никто не сделал зла, Ее словами каждый обольстился; Везде в великом Городе она Проходит, говорит, ей все внимают, Она сияньем слов окружена, Презренье, смерть и пытка отступают. Она слила в улыбке молодой Змею с голубкой, мудрость с простотой. 20 И женщины с безумными глазами Толпятся вкруг нее; они ушли Из чувственных темниц, где ласки сами Как бы влачатся в низменной пыли: Из тюрем на свободу убегают. В ней видят упование свое; Войска рабов тираны посылают, Чтоб укротить могущество ее; Но, чарами той девы обольщаясь, Войска вождей свергают, возмущаясь. 21 Так женщинам, что в рабстве с давних пор Переживали тяжесть унижений, Она, их увлекая на простор, Велит освободиться от мучений; И зло вооруженное пред ней Трепещет, хоть оно еще могуче; И девы, жены, все подвластны ей, Она всегда с толпой, подобной туче! Любовники, соединяясь вновь, Припоминают прежнюю любовь. 22 Приходит к ней и сирота бездомный, И жертвы гордых, выброски того, Кто, грубо наслаждаясь страстью темной, Казнит плоды беспутства своего; В вертепах и в дворцах, в истоме страстной, Порок сидит, заброшенный, один; Ее свободный голос, нежно-властный, Над всей страной могучий властелин, Ее враги, склоняя робко вежды, Хотят любить и оживить надежды. 23 Так дева, силой кроткою своей, Смирила разрушительные страсти, И выковали люди из цепей Оружье, чтоб лишить тиранов власти; В безвестных деревнях и в городах Сбираются толпы вооруженных. Из душ своих они изгнали страх. Хотят восстановленья прав законных, Но деспот, самовластьем ослеплен, Готовит бой, чтоб поддержать свой трон. 24 И неизбежно кровь должна пролиться, Хоть не хотят свободные ее; Обычай, Царь Рабов, незрячий, тщится Всегда умножить царствие свое, Он знамя развевает над телами Пророков и Владык, он давит грудь, Людскими он пробитыми сердцами Усеивает свой жестокий путь: И, сея мрак и сея гнет бессилья, Безмерные он простирает крылья. 25 Равнина есть под городской стеной, Оплоты гор вокруг нее темнеют, Там миллионы стяг воздвигли свой, Там тысячи знамен свободных веют, И крик борцов пронзает воздух - так, Что чудится: то голос бурь и вьюги; Короною увенчанный, их враг Сидит в своем дворце, дрожит в испуге И чувствует - поддержки нет ни в чем. Что ж медлят победители с мечом? 26 Еще телохранители Тирана Крепятся кровожадные, они От детства жили радостью обмана, Свирепости, разбоя и резни; Им любо сердце пытками забавить, Как благо, дорога им сила зла, Чтоб торжество жестокости доставить, Толпа свирепых цепи создала; Свободные хотят людской любовью Склонить их дух не упиваться кровью. 27 Любовь и днем и ночью сторожит Над лагерем и над толпой свирепой; В умах надежда луч зажечь спешит, Внезапно все слилось незримой скрепой; Так иногда, пронзая в небе мрак, Промчится гром и смолкнет, отдаленный, И видя, что утихло все, моряк Молчанию внимает, облегченный; В сердцах у победителей светло, - О, пусть погаснет в сердце вольных Зло! 28 Раз кровь прольется, это только смена Одних оков другими, гнет цепей Иных - взамен наскучившего плена, Позорное паденье для людей! - Пролей любовь на этих ослепленных, Твой голос - мир преобразует в Рай, Ты властен силой глаз, лучом зажженных! Восстань, мой друг, смелее и прощай!" - И бодро встал я, как от снов печальных, И глянул вглубь, в прозрачность вод зеркальных. 29 Мой образ в этом зеркале возник; Была как ветер юность золотая, Как ветер на водах: мой бледный лик Волна волос, до времени седая, Окутала; в морщинах и чертах Не старость, но страданье говорило, Но все же на губах и на щеках Горел огонь, в нем чувствовалась сила, Я хрупким был, но там в глазах горел Дух сильный, он утончен был и смел. 30 И хоть печаль теперь была во взорах, Хоть изменились бледные черты, Намек в них был на те черты, в которых Светился гений высшей красоты; В них чувствовался лик, что мне когда-то Струил благословение свое, Лицо ее - с ней слившегося брата, Тот облик был похож на лик ее; Был зеркалом он помыслов прекрасных И все хранил следы видений ясных. 31 Что ж я теперь? Спит с мертвыми она. Восторг, и блеск, и мир сверкнули, скрылись. Погибла ли та тучка, что, нежна, Горела, но сиянья затемнились? Или в безвестной ночи, в темноте, На крылах ветра своего блуждает И в новой освеженной красоте Живым дождем на землю упадает? Когда под морем рог острит луна, Мерцаньем звезд лазурь озарена. 32 С Отшельником расстался я, печальный, Но бодрый: много было взглядов, слез И замедленных слов, но в путь мой дальний Вело меня сиянье высших грез. Туда, где Стан. По мощным горным скатам Я шел среди зазубренных вершин, Среди лесов, с их пряным ароматом, Среди глухих болот, среди долин. Земля была в одежде звездотканой, Была весна, с весельем, с грустью странной. 33 И ожил я, и бодро шел вперед, Как бы ветрами легкими влекомый; Когда же ночь темнила небосвод, Во сне ко мне склонялся лик знакомый. Мне улыбались ласковые сны, Я видел Цитну, но живой, не мертвой; Когда же день светил мне с вышины, Я просыпался, видел распростертый Широкий мир, и этот нежный сон Как будто был стеною отделен. 34 Та дева, что светильник Правды ясный Над Городом проснувшимся зажгла, Чьих светлых дел сиял узор прекрасный, В моих мечтах восторженных жила. Надежда ум питает всем, что встретит, Цветами, как и сорною травой. Тот труп - была ли Цитна? Кто ответит? Иль было то безумною мечтой? Ум не терзало это упованье, О нет, оно струило мне сиянье. Песнь пятая 1 Я наконец прошел последний скат, Уклон обширный снеговой вершины; Под низкою луной увидел взгляд, И Стан, и Город, и простор долины, А по краям верхи Азийских гор, Полночное мерцанье Океана, Домов и крыш причудливый узор, Светильники, как звезды средь тумана, И, вырвавшись как будто из Земли, Костры горели там и сям вдали. 2 Не спали лишь одни сторожевые Да те, что за огнем на маяке Смотрели; редко возгласы живые, То там вдали, то здесь невдалеке, Вставали; тишина потом полнее Была средь этой спящей темноты. Какая ночь! Квакая власть, лелея Умы людей, питала в них мечты! Добро и зло, в страстях переплетенных, Свой вечный бой вели в тех душах сонных. 3 Победной Власть Добра теперь была; По множеству тропинок и уклонов. Среди шатров, где были ночь и мгла, Я шел среди безмолвных миллионов; Луна, окончив странствие свое. Сошла с Небес; восток белел зарею; И юноша, склоненный на копье, В редевшей мгле предстал передо мною; Я вскрикнул: "Друг!" - и этот крик сейчас Стал лозунгом живых надежд для нас. 4 Я сел с ним, и до самого рассвета О чаяньях мы говорили с ним, Как высока была беседа эта! И звезды уходили в светлый дым; И мнилось мне, пока мы говорили, Что голос у него как бы тонул В какой-то давней, мне знакомой, были; Когда ж рассвет широкий нам блеснул, Он посмотрел и, точно пред виденьем, "Так это ты!" - воскликнул с изумленьем. 5 Тогда я вдруг узнал, что это он, Тот юноша, с кем первые надежды Мой дух связал; но был он отдален Словами клеветы; и он в одежды Холодного молчания замкнул Свою любовь, а я, как оскорбленный, Стыдился, - и надолго потонул Наш свет во тьме, клеветником сгущенной; Нам истина теперь открылась вдруг, И снова каждый был и брат и друг. 6 В то время как, с блестящими глазами, Беседовали мы, раздался зов; Встав точно из земли, он вдруг над нами Промчался, исходя из всех шатров: "К оружию!" Средь полчищ, распростертых Во сне, прокрались воры-палачи. И в быстрой схватке десять тысяч мертвых Оставили их подлые мечи; Те самые сердца они топтали, Что жизнь щадили их и свет им дали. 7 Подобно как ребенок для змеи Приносит пищу и встречает жало, Они рубились в диком забытьи. И в воздухе проклятие дрожало; Людей свободных дрогнули ряды, Как вдруг: "Лаон!" - раздался крик могучий, И точно под сверканием звезды Раздвинулись густеющие тучи, - Как будто вестник послан был с Небес, И дерзостный порыв врагов исчез. 8 Убийцы, точно жалких мошек стая Под ветром, - скрылись прочь, их строй бежал, Но наше войско, их опережая, Замкнуло их в ущелье между скал; Отчаянье, в усилиях бесплодных, Прорвалось, но отмщение пришло, И на мгновенье у бойцов свободных Душа была способна сделать зло, Один уж на врага копье наметил, - "Стой, стой!" - вскричал я и удар тот встретил. 9 Я руку поднял, и удар копья Ее пронзил; я улыбнулся ясно, Увидев кровь на стали острия; Я молвил: "Влага жизни, ты прекрасна, Такое красноречие в тебе, Что с ним бороться сердцу невозможно; Пока тебя могу пролить в борьбе, Стремление мое живет не ложно; Вы плачете - бледнеете - вот так: Вам правда подала теперь свой знак. 10 Солдаты, вами спящие убиты Друзья и братья наши. Для чего? Когда б вы были тернием увиты, Они бы с вас хотели снять его; Вы погасили взоры, что лучами Сочувствия хотели вам светить, Пролить бальзам над вашими сердцами, И светлую в ваш мрак забросить нить. А вы? Благих во сне вы закололи. Но мстить не будут духи светлой воли. 11 Зачем из зла исходит вечно зло, Из пытки боль еще острейшей пытки? Мы братья все - и ежели могло Чье сердце только смерть в житейском свитке Читать и по наему убивать, Пусть и оно узнает, в чем свобода. Несчастье - злом за злое воздавать. О, Небо, о, Земля, и ты, Природа, Все через вас: и тот, кто сделал зло, И кто, отмщенью чужд, глядит светло! 12 Друг другу дайте руки: мрак и злоба Пусть в прошлом - сном задремлют вековым, Как мертвые, что не встают из гроба!" Тут ум мой погрузился в смутный дым, Внезапно тенью взор мой затемнился, - Так много крови вытекло моей; Когда ж от забытья я пробудился, Я был среди врагов и меж друзей, Смотрели все с участьем и с любовью. Заботливо склоняясь к изголовью. 13 Тот воин, что пронзил меня копьем. Сидел печальный, с влажными глазами; Как братья, что в оазисе одном Сошлись, идя различными путями, Глядели дружно все, и я им был Отец, и брат, и вождь, я в бой опасный Как будто бы за них, за всех, вступил И, ранен, спас от смерти их ужасной. Так в этот день, восторгом братских уз. Соединился мощный тот союз. 14 И с возгласами бурными пошли мы По направленью к Городу, толпой. Желанием единственным томимы - В добре быть превосходней, чем любой; Свободные те воинства блистали Прекрасней, чем омытые в крови Рабы тирана, - мы лишь мира ждали, Мы вольности хотели и любви; Мы шли теперь не от резни позорной, В сердцах у всех был свет, не сумрак черный. 15 Была толпа на городских стенах, На каждой башне были мириады, И светлые знамена в Небесах Качались, услаждая наши взгляды, - Там, там, на шпилях; и, как голос бурь, В толпе раздался общий крик привета, Казалось, он наполнил всю Лазурь, Им точно вся Земля была одета, Как будто бы тот гулкий крик исторг Безбрежный нескончаемый восторг. 16 По сотням улиц Города, мелькая, Мы разлились, - как горные ручьи В тишь озера, со скатов убегая, Скользят со звоном, льются в забытьи; Живых лучей ласкала позолота, И между тем как мы все шли и шли, Венки бросали нам, венки без счета, Прекраснейшие руки их сплели, Нам ангелы любви смеялись нежно, Над нами Небо высилось безбрежно. 17 Я шел - как зачарован в странном сне: Толпы людей, недавно столь враждебных, Так дружно шли, и было видно мне, Что все полны любви и чувств целебных, И так как каждый раньше делал зло, Они смотрели кротко друг на друга, И было в сердце каждого светло, Легка была бы каждая услуга, Нас жизнь манила тысячью утех. Закон свободы - равенство для всех. 18 И все они запели песнопенье. Приветствуя Свободу и меня. "Друг вольных, светлый дух освобожденья, Виновник столь пленительного дня!" Как лики, что чарующим искусством Воссозданы, - сияли мне кругом Прекрасные глаза, блистая чувством. Что было зажжено ее лучом. Той дивной Девы, бывшей ярким светом. Но где ж она? Никто не знал об этом. 19 Лаоною она себя звала, Она была без имени, без рода. Но где ж Лаона в этот день была. Когда победу празднует Свобода? Была мне и желанна, и страшна Мечта, что, может быть, я встречусь с нею. Да, завтра всем покажется она, Сказали мне. Что сделать я сумею Для войска, начал думать я тогда; Уж выступала за звездой звезда. 20 Но все заботы были бесполезны. Хотя велик наш строй безмерный был: Закон необходимости железный Заботливости братской уступил. И в полумгле направился тогда я К Дворцу Тирана и нашел его: Он был один, уныло восседая На ступенях престола своего, Горевшего в сияньях переменных Металла и каменьев драгоценных. 21 Лишь маленькая девочка пред ним Кружилась в грациозной легкой пляске; Еще вчера толпой он был любим, Еще вчера он знал и лесть, и ласки, Сегодня он один. О вот она, - За то, что он хвалил ее когда-то За пляску, - вся бледна, истомлена, Кружилась, грустью скорбною объята, - Он слишком занят был душой своей, Ни разу он не улыбнулся ей. 22 Она к нему испуганно прижалась, Услышав шум шагов; но он был нем. Во взорах ничего не отражалось, Он больше тронут быть не мог ничем; Не поднял взгляда он на наши лица, Хотя, когда вступили мы толпой, На звук шагов, как пышная гробница, Резные стены дали отклик свой: И, как внутри собора склеп угрюмый, Лелеял сумрак тягостные думы. 23 Как бледно было детское чело, И эти губы, и худые щеки. Но темные глаза, горя светло, У ней прекрасны были и глубоки; Она очарованья своего Как будто бы совсем не сознавала. Тиран глядел сурово, рот его Давнишнее презренье искривляло: Казалось, эти созданы черты В вулкане и в провалах темноты. 24 Она пред ним, как радуга, стояла. Рожденная грозою, что едва Прошла, и солнце в тучах воссияло; Казалось, Цитна в ней была жива, Ее улыбка, этот свет мгновенный, Что сердце взволновал в моей груди; Я видел счастья призрак незабвенный, Что в прошлом был, там, где-то позади; Все вдруг припомнил я, когда, волнуем, Я к ней прильнул отцовским поцелуем. 25 Венчанного злодея я повел Оттуда прочь и, искренно жалея, Стал утешать его, но он был зол, И в гордости, и в страхе цепенея, Неловко злобу мрачную тая, Он так смотрел, как посмотреть могла бы Своих зубов лишенная змея, Свирепей, чем смотреть умеют жабы; Разумным не внимавший голосам, Других губивший, вот, погиб он сам. 26 Дворец его давил бы, как гробница; Мы вышли сквозь изваянный портал, Прекрасные на нем виднелись лица, Там точно сон, застыв, чего-то ждал; И тени, что следят за грезой сонной, Как стражи, молча стали по углам. Ребенок шел походкой утомленной. Растерянно глядел вослед он нам, В слезах дрожало звездное сиянье, В ответ на мой вопрос - одни рыданья. 27 Тиран вскричал: "Убей ее скорей Иль дай ей хлеба, раб, она не ела!" Лишь в гробе можно звук таких речей Услышать. Это истина глядела Ужасными глазами на меня. Одни во всем дворце, забыты, оба Не ели ничего в теченье дня: Он - так как гордость в нем была, и злоба, И страх - сидел у трона своего. Она совсем не знала ничего. 28 Тиран смущен был тем, что так могильно Мир глянул на него, что власть прошла, Что стало даже золото бессильно, - Дивился он пресекновенью зла; Столь быстрое и тяжкое паденье Того, кто так недавно страшен был, Пугало и внушало изумленье; Его несчастный вид в сердцах будил Смущенность удивления; как пена, Исчезло все - настала перемена. 29 Толпа, какая в доблестной стране В тысячелетье раз один бывает, Сошлась вокруг Тирана; в тишине - Как дождь и град весною упадает - Был слышен частый гулкий звук шагов, Но все хранили строгое молчанье, И этот одинокий меж врагов Постиг впервые тяжкий гнет страданья. Почувствовал, как силен стыд и страх, И скрыл лицо, от взглядов острых, в прах. 30 Лишился чувств; я на земле сел рядом, Ребенка взял из слабых рук его И посмотрел кругом спокойным взглядом, Чтоб им никто не сделал ничего; Когда им пищу принесли, хотела Она его кормить, но отвратил Он от нее лицо; малютка ела И плакала; в нем голод победил Отчаянье, и так, изнеможенный, Сидел он, как в дремоту погруженный. 31 Молчанье пошатнулося в рядах; Так, медленно, как бы придя из дали, Шум ветра собирается в лесах. "Низвергнут деспот наш! - они вскричали. - Тот, кто в дома к нам посылал чуму, Тот, кто заставил нас изведать голод. Убийца, пал! Проклятие ему! Он нас ввергал в смертельный страх и холод, Но в бездне тот, кто слезы пил и кровь, Никто его не восстановит вновь!" 32 И крик раздался: "Кто судил, пусть будет Влеком на суд, чтобы ответ был дан! Земля его деяний не забудет, - Ужели безнаказан лишь Осман? Ужели только те, что, надрываясь, Богатства исторгали из земли, - Чтоб жить он мог, пороком наслаждаясь, - Как черви погибать должны в пыли, А кровь его кипит, и он свободен? Встань! Ты суду, ты палачу угоден!" 33 "Что нужно вам? - тут я, привстав, вскричал. - Чего боитесь вы? Зачем вам надо, Чтобы Осман вас кровью запятнал? Раз вольность - вашим помыслам отрада, Не бойтесь, что один, кто жил во зле. Вам может повредить; под Небесами, Чей свет для всех, на Матери-Земле, Пусть он теперь живет, свободный, с вами; И, видя смену новой жизни, он Как бы вторично будет в мир рожден. 34 Что вы судом зовете? Неужели Никто из вас другому, втайне, зла Не пожелал? - Неужто вы сумели Так сделать, чтоб вся жизнь была светла? Когда же нет, - а это нет, наверно, - Как можете желать убийства вы? Негодованье ваше лицемерно, И, ежели вы сердцем не мертвы, Поймете вы, что истина в прощенье, В любви, не в злобе, и не в страшном мщенье". 35 Умолк народный ропот, и кругом Стоявшие, разлучены с враждою, Участливо склонились над врагом, Что был в пыли, с покрытой головою; Рыданья зазвучали в тишине, И многие, в безумье состраданья, Склоняясь, целовали ноги мне, Исполнены надежд и ожиданья. Нашли слова сочувствия в себе К тому, кто был жесток и пал в борьбе 36 Тогда, безмолвной окружен толпою, В просторный дом он был сопровожден, Где, пышною отравлен мишурою. Подобие ее увидел он; И если б обладал душой он ясной, Как те, кем был прощен он в этот час, Конец его мог быть зарей прекрасной; Но в глубине его обманных глаз, Как говорили мне, скрывалось что-то, Измена и зловещая забота. 37 Настал канун торжественного дня, Когда решили братские народы, Что жили раньше плача и стеня, Отпраздновать священный миг Свободы, Провозглашенье равенства для всех. Настала полночь. По домам все скрылись, И сновиденья, полные утех, Над спящими, воздушные, носились. Но чуждой сна была душа моя, Тревожно о Лаоне думал я. 38 Взошла заря, прогнала тьму ночную, Надежду пил в ее сиянье взор, И вышел я за стену городскую, На светлую равнину между гор; То - зрелище пленительное было, Оно рыданья вызвать бы могло; Давнишняя завеса отступила От власти человека, и, светло Глядя на мир, все вольны без изъятья, Толпились в дружных чувствах люди-братья. 39 В лучах зари, над утреннею мглой, Бесчисленные веяли знамена, Все возгласы в единый клик, живой, Слились и вознеслись до небосклона; А между тем верхи бессмертных гор, Просторы моря в трепетном сиянье, Как бы сплелись в один сплошной узор, Участвуя в безмерном ликованье; Сочувственно восторг людей деля, Казалось, ликовала вся Земля. 40 Как остров над пустыней Океана, Алтарь Союза средь равнины встал, Вздымаясь пирамидой из тумана; Народ ему рожденье дружно дал В теченье ночи, волей миллионов; Так на востоке зрима иногда Над сонмом гор, над цепью их уклонов, Огромных туч немая череда; В той мощной глыбе чувствовался гений, До кораблей - ее тянулись тени! 41 Везде кругом толпа у Алтаря Шумела, поминутно возрастая; Так под зарей, вкруг острова, горя, Атлантика трепещет золотая; Как бы возникши где-то в вышине, Идя из светлой выси отдаленья, Воздушные, как музыка во сне, Сребрились и звучали песнопенья; Так из плывущих сверху облаков Идут лучи, лаская зыбь валов. 42 То было счастьем, что дает нам Лета, - В то утро видеть, чувствовать и жить! Все слилось связью нового привета, Воспоминаний всех порвалась нить. Лишь у двоих, в тревоге возбужденной, От собственной мечты горела грудь, Я был одним, - и пусть я, пробужденный, Дышал легко, но я хотел вздохнуть Еще полней, хотел иного счастья, Утраченного бывшего участья. 43 Великой Пирамиды я достиг; На ступенях ее сидели хором Прекраснейшие женщины; в тот миг, Всем овладев заоблачным простором, Залило светом солнце небосклон, Алтарь сверкнул вершиной огневою: Из далей Самофракии Афон Так видят виноградари, с зарею; Резной престол горел там, как огнем, И женский Призрак виден был на нем, - 44 Как сказочное светлое Виденье, Сплетенное из света и теней, Рожденное во мгле воображенья, Чтоб чаровать мечтающих людей. Все смертные к ней взоры приковались: Так моряки, плывя сквозь бурный мрак, В котором сотни дней они метались, Глядят на загоревшийся маяк; Лишь дрогнул я один в терзанье новом: Тот дивный лик закутан был покровом. 45 И не слыхал приветственный я крик, В котором, вдруг, нарушивши молчанье, Двух родственных имен союз возник, Ее и моего, одно слиянье; Я не слыхал, как возглашали нам, Что мы освободили все народы, Привыкшие к томительным цепям, И не видал я празднества Свободы; На друга опираясь, я молчал; Но вот волшебный голос зазвучал. 46 И вдруг я был исполнен упоений. Тот голос тем же был, войдя в мой слух, Что музыка небесных песнопений Тому, кого терзает злобный дух. Как в зеркале, в моем предстали взоре Три статуи, во всей красе своей, То место, где стояли мы, и море, И горы, и бесчисленность людей; Так в час, когда окончится затменье, Хрустально все сияет, как виденье. 47 Сперва была Лаона смущена, И трепетность в словах ее звучала; Но вскоре успокоилась она. "О, наш избранник, я тебя искала! Любила брата я, но умер он; Из всех людей, что на земле я знаю, Ты сходством с ним один соединен; Себя покровом я теперь скрываю, Чтоб мог себе представить ты под ним Того, кем был ты некогда любим. 48 Того, кто, верно, умер. Ты мне это Простишь? Отраду нежную прими, Не отвечая на слова привета. Была я Жрицей избрана людьми, Но почему, не знаю; мне известно Лишь то, что жизнерадостной волной Сюда принесена я столь чудесно, Чтобы могла я встретиться с тобой, Желанный: дай теперь свою мне руку, И в радости живой забудем муку. 49 Пусть боль застигнет нас, восторг губя, Коль в наших душах оскверним мы волю, Коли других не будем, как себя, Любить, деля сочувственно их долю". И строго указала мне она Три изваянья стройные близ трона: Одно - Гигант, как будто в грезах сна, Пред ним лежали скипетр и корона, Он разрушал их: кто-то льнул к нему, Не знал, скорбеть, смеяться ли ему. 50 Другое - Женский Образ в центре диска Земли; была прекрасна та Жена, Дитя и молодого василиска Кормила грудью нежною она; В ее глазах пленительная нега, Осенний вечер, мнилось, в них светил. И третий Образ, точно в хлопья снега, Одет был белизною быстрых крыл; Топтал он Ложь, и вился червь ползучий, Но он глядел на облик Солнца жгучий. 51 Я сел пред этим Образом, пред ней, Она стояла, а толпа, с волненьем, Как свет звезды среди морских теней, Обменивается зыбким восхищеньем. В душе у всех был незабвенный сон, В толпе пленительная чара, И тот обряд, под Солнцем, был свершен; Потом закат, как заревом пожара, Зажег средь волн лазурных острова, И слышались волшебные слова. Во всех сердцах одна любовь светила, В созвучье нежных слов дышала сила, Прекрасная Лаона говорила. "О, Мудрость, ты ясна, как тот закат, Сильна, быстра, смела, неукротима. Как те Орлы, что, юные, летят В лучах превыше облачного дыма; Безумие, Обычай, мрачный Ад, И Суеверье, и Печаль бледнеют; Смотри, основы всей Земли дрожат, Они твой голос разумеют. Все духи вольные ее Обетование твое Хранят в одной надежде жгучей, Твой зов вошел во все сердца, Они стремятся без конца, Как туча мчится вдаль за тучей; Один их ветер быстрый мчит, О, Мудрость, посмотри, твои восстали чада, Стихии - слуги им, тебе привет звучит, Их воля - вся твоя, ты их умам - отрада. О, Дух, обширный, как покров Ночной, Глубокий, как бездонности Лазури, Мать и душа всего, в чем свет живой, Блаженство бытия, красивость бури, Ты снова на престол восходишь свой. В душе людской, где чувства еле тлели; О, в дивных снах, чуть встретя призрак твой, Поэты старых дней бледнели - Теперь всевластна мощь твоя, Лучистым блеском бытия, Дрожа, прониклись миллионы; Природа, Бог, Любовь, Восторг Иль кто б ты ни был, ты исторг Там счастья крик, где были стоны; Ты нас смеяться научил; Презренье, Ненависть, Бездушие и Мщенье Забыты навсегда, и в блеске новых сил В сердцах свободных - Мир, Любовь и Упоенье. Старейшее из всех вещей, Божественное Равенство! Ты знаешь: Любовь и Мудрость, полные огней, Твои рабы, лишь ты их озаряешь; Сокровища из помыслов людей, Со Звезд, из темной бездны Океана Они несут как дань красе твоей; Все те, что жили без обмана, Хранили свет, за годом год, И приближали твой приход, Дождались твоего возврата, Ты появилась как весна, И вся земля оживлена. Ты все дыханья аромата В одно сливаешь для людей; Сияния твои не лживы и не зыбки, Все детища Земли хотят твоих лучей, И льнут к твоим стопам, и ждут твоей улыбки. О, братья, мы свободны! Сонмы гор. Леса, равнины и прибрежье моря - Приют счастливых, радостный простор. Где вольные блаженствуют не споря; Низвергнут рабства тягостный позор, Ни женщинам оков нет, ни мужчинам, И без условий взор встречает взор Меж двух существ огнем единым. И пусть, пока земные мы, Не чужды боли мы и тьмы, Настало утро после ночи, Сияет солнце за грозой, И беспечальною слезой Горят проснувшиеся очи; Улыбки детские в сердцах, Мечты влюбленные согласны и слиянны, Заря ума горит, и тонет мир в лучах, Те пропасти зажглись, что были так туманны. О, братья, мы свободны! Как горят Под звездами плоды! Как ветры дышат Над спелой рожью! Там, за рядом ряд, Колосья спят, и зов их еле слышат, И звери, и на ветках птицы спят, Теперь их кровь не будет больше литься, Вкушать не будут люди жгучий яд, Что обвинением дымится, Крича о мести к Небесам; Где род людской, не будут там Царить безумье и недуги, И все, что дышит на земле, Что носится в воздушной мгле, В одном замкнется светлом круге, Толпиться будет возле нас; И Знание, светясь от мыслей благородных, Поэзия, огнем своих лучистых глаз, Преобразят поля и города свободных. Победа всем, кто был повержен ниц, Свидетель - Ночь, свидетели - Созвездья, Глядящие с хрустальных колесниц. И, вольные, мы не хотим возмездья, Мы лишь гласим: "Победа!" - До границ, Незримых взору, до пределов южных, До западных прибрежий и станиц, Земля услышит - наших дружных Освобожденных мыслей зов; Он донесется до песков, До всех шумящих океанов, И побледнеют, услыхав, И задрожат, как стебли трав, Ряды испуганных тиранов. Когда-то всемогущий Страх, Тень капищ, Дьявол-Бог, исчезнет в бездне мглистой! От наших чар живых растает он в лучах, И Радость с Правдою взойдут на трон лучистый". 52 Ночной туман соткал свой дымный кров И над толпой простерся мглой безбрежной, Но слышалась еще напевность слов, В молчании звучал тот голос нежный, Лелеял зачарованный он слух. Как будто шепот ветра отдаленный, И вся она светилась, точно дух, Кто этой речи, из огня сплетенной, Внимал, тот слышал, как он восхищен, Как сладко тем огнем и он зажжен. 53 Тот звучный голос был как ключ звенящий, Что, с гор струясь, осенние листы С собою мчит, чтоб кончить бег блестящий В зеркальной глади озера - Мечты; И так, как эти листья под волною Впивают влагу, чтоб ожить потом На берегу, веселою весною, И вглубь глядят травою и цветком, - Так все внимали множеством согласным, И шепот пробегал в восторге ясном, 54 Теперь все разошлись среди костров. Которые от берега морского Тянулись в полумраке, полном снов. До гор, до их оплота теневого; У темных кипарисов, чьи стволы Мерцали в ярко-красном зыбком свете, Средь дрогнувшей от этих вспышек мглы, Земли счастливой радостные дети Вели беседу; в ней, как светлый сон, Вставали - Счастье, Вольность и Лаон. 55 И пировали все; их пир был ясный, Безгрешный, как способна дать Земля, Когда улыбкой Осени прекрасной Озолотит она свои поля; Иль как отец, исполненный участья. Мирит своих враждующих детей, И в их блеснувших взорах слезы счастья, И пир их светел кротостью своей; Все существа могли б в том слиться Пире, Что на земле, иль в водах, иль в эфире. 56 Там не были обычные яды, Кровь не была, отсутствовали стоны, Там громоздились пышные плоды, Гранаты, апельсины, и лимоны, И финики, и множество корней Питательных, и гроздья винограда, Который не был пагубой огней В напиток превращен с проклятьем яда; Не затемнен рассудок был питьем, Кто жаждал, тот склонился над ручьем. 57 Лаона со святилища спустилась, И ею был прикован каждый взор, И в каждом с нежной лаской сердце билось, Хоть отблистал певучих слов узор; В толпе она сняла покров свой белый, И, как цветок, прекрасный лик расцвел, Но я какой-то грезою несмелой Удержан был и к ней не подошел, К костру близ волн, что пенились широко, Я на краю равнины сел, далеко. 58 Наш праздник был весельем оживлен. Улыбками, и шутками, и пеньем, Пока горел далекий Орион Над островами, над морским волненьем; И нежной связью были слиты мы, Пока не скрылся он среди тумана, Не спрятал пояс свой средь дымной тьмы, Что курится над грудью Океана; Толпы людей пошли домой тогда, И прошлый день светил им, как звезда. Песнь шестая 1 По берегу мерцающего моря, В узор сплетая нежность ярких слов И родственному сердцу сердцем вторя, Я с другом шел, а между облаков Светили звезды нам; воображенье Нам рисовало радостные дни. Любви и мира кроткие виденья; Погасли бивуачные огни Последние, и тьма покрыла волны, И тишь была кругом и мрак безмолвный. 2 Когда мы к городской пришли стене, Как, почему, никто не знал причины, Возникло беспокойство в тишине Среди толпы, идущей от равнины; Сперва один, весь бледный, пробежал И дико поглядел, не молвив слова; И с шумом, как морской вспененный вал, Исполненные ужаса слепого, Промчались женщин смутные ряды, Спасаясь от неведомой беды. 3 Возникли крики в сумраке туманном: "К оружию! К оружию! Он тут! Тиран меж нас, он с войском чужестранным, Чтоб нас поработить. Они идут!" Напрасно. Всеми Паника владела, Тот дьявол, что и сильных, властью чар, Сражает; словно буря налетела, Так все бегут, увидевши пожар. И я взбежал на башню городскую, Я в бешенстве, я в гневе, негодую. 4 На Севере весь город был в огне, - Краснея, рос он каждое мгновенье, И все яснее слышалися мне Крик торжества и возгласы мученья. Внизу, в проходах, между тяжких врат, Толпа кипела длинной пеленою, Как будто бы вспененный водопад, Взлелеянный вершиной снеговою, И бомбы, разрезая темноту, Вонзались в ту живую густоту. 5 И прискакали всадники - скорее, Чем скорость этих слов; я увидал, Как меч, в руке у каждого краснея, В заре, еще не вспыхнувшей, блистал. Я бросился в толпу, и силой взгляда, И силою отчаянья и слов Была на миг удержана громада, Проснулся стыд в сердцах у беглецов, Но, стиснутые новою толпою, Они неслись, не властны над собою. 6 Я бился, как захваченный волной, Несущийся по зыби водопада И слышащий его стозвучный вой; Мной овладела быстрая громада, Что мчалась все скорее и скорей, Меж тем как бомбы, с треском разрываясь, Прорывы образовывали в ней; Живые, с умерщвленными сливаясь, Исторглись на равнину наконец, И в смертной ниве меч ходил как жнец. 7 Собаки кровожадные Тирана Предательской толпой примчались к нам, Пришли, как духи страха и обмана, И всадники носились по полям, Звучал их хохот, смех души их низкой, Сбирали жатву смерти наглецы, А с кораблей, от Пропонтиды близкой, Струился дождь огня во все концы: Так иногда, во мгле землетрясенья, Горят вулканы и в морях - волненье. 8 Наш праздник был внезапно превращен В зловещий пир для хищных птиц, простертых Там в Небесах, как саван. Страшный сон! В рассвете я ступал по грудам мертвых, Стеклянными казались их глаза, И я совсем не думал о спасенье, В моей душе проснулася гроза, Я громко о своем кричал презренье, И многих к упованью я вернул, Во многих стыд спасительный блеснул. 9 Вокруг меня сплотилась кучка смелых, И хоть оружья не было у нас, В рядах мы прорывались поределых, Врагов пугая блеском наших глаз; Сомнительным мы сделали сраженье, И, сплоченные волею одной, Укрылися на холм, под возвышены;, Нависшее скалистою стеной; Но наших братьев все еще рубили, И по кровавой мы ступали пыли. 10 Недвижно мы стояли. Как я был Обрадован, с собой увидев рядом Отшельника, которого любил, С божественным неукротимым взглядом; Он был как бы могучею сосной, Упорною среди ветров бегущих, И юный друг мой также был со мной, Среди борцов, судьбы бесстрашно ждущих; И тысячи, ряды врагов дробя, Столпились к нам, чтоб умереть любя. 11 Пока всходило солнце по Лазури, Враждебные ряды рубили нас, Но сотни наших, точно силой бури. Отбросили их тысячи, в тот час, Когда, увлечены резней свирепой, Они чрезмерно близко подошли; И стали нам защитою и скрепой Тела убитых; но, гремя вдали, Не спали пушки, и враги смеялись, Когда по ветру стоны раздавались. 12 Холм защищал со стороны одной Фалангу тех мужей неукротимых, С другой же - трупы наросли стеной, Теряли мы товарищей любимых, Ручьями кровь на зелень трав лилась, Как бы болото было под ногами, Но мужество не погасало в нас; Когда ж на запад, между облаками, Спустилось солнце, стал сильнее бой, - Сомнительной сменился он борьбой. 13 В пещере, на холме, нашли мы груду Тяжелых деревенских грубых пик, Как некому обрадовавшись чуду. Воинственный мы испустили крик, Не всем из нас оружия хватило, Был из Шести вооружен один, Но нашу бодрость это пробудило, И с длинной цепью вражеских дружин С удвоенною силой мы схватились, Бесстрашно с наступавшими мы бились. 14 Враги почти готовы были прочь Бежать от нас; но вот сплотились снова; Поняв, что наступающая ночь Победу нам отдаст, - полны двойного. Усиленного бешенства, они, Сойдя с коней, ряды свои сомкнули, И началось неравенство резни, И все смешалось в ропоте и гуле, И то мечом, то силою гранат Они фалангу тесную громят. 15 О, ужас, о, позор - глядеть, как братья Друг с другом сочетаются резней, Звереют, на устах у них проклятья, А сам виновник там, за их спиной! - Мой юный друг, как молодость, прекрасный, Заколот был! - хранитель мой, старик, Мечом разрублен в схватке был ужасной, На землю он у ног моих поник! - Сознанье закружилось, улетело, Я был как все, мной бешенство владело. 16 И все сильней был бой, и все страшней; Среди бойцов замедлив, я увидел, Как ты гнусна, о, Ненависть, в своей Свирепости, - хотя б, кто ненавидел, Неустрашимо бился за любовь. Земля кругом как бы была изрыта, Менялся жребий схватки вновь и вновь, И с грудью грудь была враждебно слита, Одни других душили - страшный вид! Глаза их выходили из орбит. 17 Язык их, как у бешеной собаки, Болтался, мягкий, пеной осквернен; Нужда, Чума, таящийся во мраке Безумный Лунатизм, Кошмарный Сон - Все собственной отмечено печатью, И в том была твоя печать, Война, Наемник жадный, служащий проклятью, Всю пропасть смерти видел я до дна, Все образы ее, она богата, Я видел смерть с рассвета до заката. 18 Немного оставалося бойцов, Но длился бой. В лазури небосклона, Превыше гор, на фоне их снегов, Еще возникли новые знамена: Они дрожали в тающих лучах Исчезнувшего между гор светила; Все чаще, чаще смерть у нас в рядах, И вот для всех раскрылася могила; Лишь я один лежу, сражен, но живу, И вижу смерть - ко мне спешит прилив. 19 Вдруг страх среди врагов, их разгоняя, Возник, - как будто с неба пал огонь; Топча убитых и живых роняя, - Гляжу, - бежит Татарский черный конь Гигантский; стук копыт его ужасен, И некто светлый, в белом, на коне, С мечом, и лик сидящего Прекрасен; Войска бегут, смешались, как во сне, Сквозь их ряды, с чудовищною силой, Летит как будто Ангел белокрылый, 20 Бежали все испуганные прочь. Я встал; сдержалось Призрака стремленье; И ветер наступающую ночь Наполнил как бы ласковостью пенья; Остановился конь передо мной, Мне женский лик предстал, как лик святыни, И прозвучал мне зов души родной, Пленительный, как звонкий ключ в пустыне: "Лаон, садись!" - звала она меня, И рядом с нею сел я на коня. 21 "Вперед! Вперед!" - тогда она вскричала, Взмахнув мечом над головой коня, Как будто это бич был. Ночь молчала. Как буря мчит туман, его гоня, Так мчался конь, и были мы безмолвны, Неслись, неслись, бесстрашно, как гроза; Ее волос темнеющие волны, Развеявшись, слепили мне глаза, Мы миновали дол и гладь потока, Тень от коня в ней зыблилась широко. 22 Он высекал огонь из камня скал, Копытами гремя по мертвым скатам, Поток под ним весь брызгами сверкал, И в беге, точно бурею объятом, Он мчал нас, мчал вперед и все вперед, Сквозь ночь, к горе, чья гордая вершина Светилась: там виднелся некий свод, Мерцала там под звездами руина; Могучий конь напряг сурово грудь, И наконец окончили мы путь. 23 Утес стоял в выси над Океаном, И можно было слышать с вышины, Как, скрытая нависнувшим туманом, Живет вода, и внятен звук волны, Такие звуки слышатся порою Там, где вздыхают ветры не спеша, Где в чарах, порожденных Тишиною, Как будто что поет, едва дыша; И можно было видеть, там далеко, Шатры и Море, спавшее широко. 24 Глядеть, внимать - то был единый миг, Он промелькнул - два существа родные Один в другом нашли всего родник, Всю глубь Небес, все радости земные; Во взорах Цитны - то была она - Такое было нежное сиянье, Такой бездонной грусти глубина, Что силою волшебного влиянья Я заколдован был, - и вот у ней Невольно слезы льются из очей. 25 И скрыла омоченное слезами Она на грудь ко мне лицо свое, И обнял я усталыми руками Все тело истомленное ее; И вот, не то скорбя, не то в покое, Она сказал мне: "Минувшим днем Ты потерял сраженье в тяжком бое, А я была в цепях перед Царем. Разбив их, меч Татарский я схватила И на коня могучего вскочила. 26 И вот я здесь с тобою речь веду, Свободны мы". Она коня ласкала И белую на лбу его звезду С признательностью нежной целовала, И множество благоуханных трав Рвала ему вокруг руины сонной, Но я, ее усталость увидав, На камень усадил ее, склоненный К стене, и в уголке, меж темных мхов, Коню я груду положил цветов. 27 Был обращен к созвездиям востока В руине той разрушенный портал, Там только духи жили одиноко, Которым человек приют здесь дал, Оставив им в наследство то строенье, Над кровлею его переплелись Вокруг плюща ползучие растенья И свешивались в зал, с карниза вниз, Цеплялись вдоль седых его расщелин, И плотный их узор бел нежно-зелен. 28 Осенние здесь ветры из листов Сложили даже, силой дуновений, Как бы приют для бестревожных снов, Под нежной тенью вьющихся растений. И каждый год, в блаженном забытьи, Над этими умершими листами, Лелеяла весна цветы свои. Звездясь по ним цветными огоньками, И стебли, ощущая блеск мечты, Переплетали тонкие персты. 29 Не знаем мы, какое сновиденье В пещерах нежной страсти нас ведет, В какое попадаем мы теченье, Когда плывем во мгле безвестных вод, В потоке жизни, между тем как нами Владеют крылья ветра, - и зачем Нам знать, что там сокрыто за мечтами? Любовь сильней, когда рассудок нем. Нежней мечта, когда душою пленной Мы в Океане, в музыке Вселенной. 30 Для чистых чисто все. Мои мечты, Ее мечты - окутало Забвенье: Забыли мы, под чарой красоты, Всех чаяний общественных крушенье, Хоть с ними мы связали столько лет; На нас нашла та власть, та жажда, знанье, Что мысли все живит, как яркий свет, Всем облакам дает свое сиянье: Созвездия нам навевали сны, На нас глядя с лазурной вышины. 31 То сладкое в нас было упоенье, Когда в молчанье каждый вздох и взгляд, Исполненные страсти и смущенья, О счастье безглагольном говорят - Все грезы юных дней, их благородство, Кровь общая, что в нас, кипя, текла, И самых черт нам дорогое сходство, И все, чем наша жизнь была светла. Вплоть до имен, - все, что в душе боролось, Нашло для нас безмолвный властный голос. 32 И прежде чем тот голос миновал. Ночь сделалась холодной и туманной, С болота, что лежало между скал, Сквозь щель в руину гость пришел нежданный - Бродячий Метеор; и поднялось До потолка то бледное сиянье, И пряди голубых его волос От ветра приходили в колебанье, И ветер странно в листьях шелестел, Как будто дух шептал нам и блестел. 33 Тот Метеор облек в свое сиянье Листы, на ложе чьем я с Цитной был, И обнаженных рук ее мерцанье, И взор ее, что нежил и любил, - Одной звезды двойное отраженье, На влаге переменчивой волны, - Ее волос роскошное сплетенье, Мы оба были им окружены. И нежность губ я видел, побледневших, Как лепестки двух роз, едва зардевших. 34 К болоту Метеор ушел, во тьму; В нас кровь как бы на миг остановилась, И ясно стало сердцу моему, Что вот она одним огнем забилась В обоих; кровь ее и кровь моя Смешалась, в чувстве все слилось туманном, В нас был восторг немого бытия С недугом, упоительно-желанным; Лишь духи ощутить его могли, Покинув темный тусклый сон земли. 35 То было ли мгновением услады, Смешавшим чувства, мысли в зыбях тьмы И даже погасившим наши взгляды, Чтобы друг друга не пугали мы, И ринувшим нас в вольное забвенье, Где встретили мы страстность, как весну? Иль было это тех времен теченье, Что создали и солнце, и луну, И всех людей, что умерли, но были, Пока мы здесь о времени забыли? 36 Не знаю. Как назвать, мечтой какой, Те полные забвенья поцелуи, Когда рука сплетается с рукой И с жизнью жизнь сливается, как струи? Как взор назвать, что потонул в огне, И что это за властное хотенье, Что сердце по-обрывной крутизне Ведет вперед, за грани отдаленья, К тем вихрям мировым, где, пав на дно. Два существа сливаются в одно? 37 То тень, что между смертными незрима, Хотя слепые чувствуют ее; И власть ее божественного дыма Здесь знать дала присутствие свое, Где нежною четой, в любви сплетенной, Мы пребывали до тех пор, когда Ночь минула и новый день зажженный Погас, - и я почувствовал тогда, Луна была в выси над облаками, Сбиралась буря с громкими ветрами. 38 Казались побледневшими уста У Цитны, под холодною луною Ее волос роскошных красота На грудь струилась темною волною; А там, в груди, царила тишина, В ее глазах, в их глубине бездонной, Была услада радости видна; Пусть за стеною ветер возмущенный Свистел и пенил ключ, бежавший с гор, - Мы были тихи, ясен был наш взор. 39 Любовь горела в нас безгрешным светом, И подтверждал безмолвно каждый взгляд, Что слиты мы негаснущим обетом, Что совершен таинственный обряд. Немногим был восторг такой прозрачный Дарован, - к нам пришел он вновь и вновь: Мы праздновали в этой ночи брачной Созвучность дум и первую любовь, - И все мечты, с их вешним ароматом, Пленительно сестру венчали с братом. 40 Природы целомудренный закон Любовь влагает в тех, что вместе были В младенчестве, - когда свой первый сон Они под властью новых не забыли, И если их обычай не стеснил, И рабство не связало роковое. Там, где течет Эфиопийский Нил, В священной роще дерево живое, Чуть тень к нему от птицы с высоты Падет, - сжимает, дрогнувши, листы, - 41 Но родственные листья обнимает - И в час, когда ему сияет день, И в час, когда листы разъединяет У всех других растений ночи тень. Так мы сливались в ласке неизменной, Любовь питала юные сердца Той мудростью святой и сокровенной. Чья музыка струится без конца; Так мощный Нил дарит обогащеньем, - Египет весь живет его теченьем. 42 Как отклик тех журчавших родников Был голос Цитны, нежно-переменный, Мой голос слит был с ним, созвучьем слов, Мы были двое в пропастях вселенной; И между тем как буря в облаках Гремела, говорили мы о грозном Крушенье всех надежд, - о семенах. Что скрыты все же в воздухе морозном И зло убьют; для нас горел маяк, Не поглотил нас в жадной бездне мрак. 43 Но Цитна третий день уже не ела; Я разбудил Татарского коня И обнуздал его рукой умелой, Доверчиво смотрел он на меня; Скорбя о неизбежности разлуки, Хотя и на недолгий, быстрый срок. Был полон я такой глубокой муки, Что уст от уст я оторвать не мог, - В таких прощальных ласках есть безбрежность: Еще, еще, растет и жаждет нежность. 44 В последний раз поцеловать, взглянуть, - И Цитна смотрит, как я уезжаю; Гроза и ночь не закрывали путь Среди стремнин ближайших; дальше, с краю. Ползли туманы, ветер мглу принес, Но все еще сквозь сеть дождя виднелась На белой ткани темнота волос, Разлившаяся их волна чернелась, Домчался по ветрам прощальный крик, И вот уже равнины я достиг. 45 Я не боялся бури: не был страшен Ее порыв и гордому коню, Когда срывался гром с небесных башен. Он радовался синему огню. Широкие глаза налились кровью, И ржаньем откликался он громам, Как будто был охвачен он любовью, И ноздри раздувал в ответ ветрам; И вскоре пепелище я заметил, Там, где Огонь Резню приветом встретил. 46 Достиг я разоренного села, С деревьев листья в буре облетали, Там кровь людская пролита была. Стояли груды стен, как знак печали, Теперь огонь в жилищах тех потух, Бежала жизнь, и смерть в права вступила, Отшел от тел их согревавший дух, Чернелись в блесках молнии стропила. Лежали кучей, точно сонм теней, Тела мужчин, и женщин, и детей. 47 На площади был ключ, и были трупы; Чтоб жажду утолить, я слез с коня, Глаза усопших, стекловидны, тупы, Глядели друг на друга, на меня. На землю и на воздух безучастный; Склонясь к ключу, отпрянул в страхе я: Вкус крови был в нем, горький и ужасный; На привязи коня я у ручья Оставил, и в пустыне той гнетущей Искать стал, есть ли в ней еще живущий. 48 Но были мертвы все, и лишь одна Там женщина по улицам бродила, Какой-то странной скорбью сражена, Она на духа ада походила: Заслышав шум шагов, она сейчас К моим губам горячий рот прижала, И, в диком долгом смехе веселясь, С безумным взглядом, громко закричала: "Ты пил напиток Язвы моровой, Мильоны скоро чокнутся с тобой". 49 "Меня зовут Чума, сестру и брата - Малюток двух - кормила грудью я; Пришла домой: одна огнем объята, Другой лежит разрублен, кровь струя. И с той поры уж я не мать, живая, Но я Чума - летаю здесь и там, Блуждая и живущих убивая: Чуть только прикоснусь я к чьим губам, Они увянут, как и ты увянешь, Но раз ты Смерть, ты помогать мне станешь. 50 "Что ищешь ты? Сбирается туман, Горит луна, и росы холодеют; Мой мальчик спит, глубоки язвы ран, И черви в нем теперь кишат, густеют. Но что ты ищешь?" - "Пищи". - "Ты ее Получишь; Голод - мой любовник жадный, Но он удержит бешенство свое; Тебя во мрак не бросит непроглядный: Лишь тот, кого целую я теперь. Придет на пир, в отворенную дверь". 51 И с силой сумасшедшего схватила Она меня и повела с собой; Все мимо трупов, каждый шаг, - могила, Вот мы дошли до хижины одной; Из всех домов, теперь опустошенных, К себе она собрала хлебы в дом И в виде трех столбов нагроможденных Меж мертвецов поставила кругом. Она младенцев мертвых нарядила, Как бы на пир, и рядом посадила. 52 Грозясь рукою на гремевший гром, Она вскричала, с сумасшедшим взглядом: "Пируйте, ешьте - завтра мы умрем!" И хлебный столб, который был с ней рядом, Толкнув ногой, разрушила она, Как бы гостям бескровным предлагая; Я был в сетях чудовищного сна, И, если б не ждала меня родная, Там далеко, - меня б схватила тьма, От состраданья я б сошел с ума. 53 Теперь же, взявши три-четыре хлеба, Уехал я - безумную с собой Не мог увлечь. Уже с востока Небо Мелькнуло мне полоской голубой, - Гроза притихла; по прибрежью моря Могучий конь проворно нес меня, Седые скалы показались вскоре, И гул пошел от топота коня, Меж этих скал, над вьющейся дорогой, Сидела Цитна и ждала с тревогой. 54 Как радостно мы встретились! Она, Вся бледная, покрытая росою, Истомлена была, почти больна, И я домой повел ее тропою, Обнявши нежно; мнилось мне, что в ней От этого такое было счастье, Какое неизвестно для людей; Наш конь, как бы исполненный участья, За нами мирно шел, и в полумгле Окончили мы путь наш по скале. 55 Мы ласками друг друга отогрели, Был поцелуем встречен поцелуй. Потом мы наши яства мирно ели; И как порой осенней, возле струй. Цветок, совсем иззябший под дождями, Вдруг радугой распустится в лучах, - Жизнь юная, улыбкой и огнями, Сверкнула на щеках ее, в глазах. Забота уступила власть здоровью, И озарилась вся она любовью. Песнь седьмая 1 Так мы сидели в утренних лучах, Веселые, как этот блеск рассвета, Прогнавший ночь, горящий в облаках; Трава была росой полуодета, И в ней играл чуть слышно ветерок. Светили нам созвучья слов и ласки, И наш восторг настолько был глубок, Что время, видя роскошь этой сказки, Забыло, что мгновения летят, Забыло стрел своих смертельный яд. 2 Я рассказал ей все мои страданья, - Как я терзался, как сошел с ума. И как Свободы гордое восстанье Вернуло ум, и как распалась тьма; И по щекам ее струились слезы, Вслед мыслям быстрым, что питали их; Так солнце, победив в горах морозы, Струит потоки с высей снеговых; Я кончил, воцарилося молчанье, И начала она повествованье. 3 Необычаен был ее рассказ, В нем точно память многих душ сплеталась. И хоть в уме огонь тех дней не гас, Она почти в их правде сомневалась. Так много было сказочного в них. В тот страшный день она не проронила Слезы, была тверда в мечтах своих. Душевная в ней не слабела сила, Когда рабы ее, чрез Океан, Перевезли к пределу новых стран. 4 И вот она раба, кругом рабыни Тирана, низких полного страстей. Они могли смеяться в той пустыне, Был устремлен к иному дух у ней, К высокому; она была спокойна, Хотя грустна, и как-то в грустный час Она под звуки лютни пела стройно, Как пел бы дух, когда восторг погас; Тиран ее услышал - на мгновенье Своей души забыл он оскверненье. 5 И увидав, как вся она нежна, Смягчил он дух, где было все сурово, На миг вкусил чудесного он сна; Когда ж в сокрытость своего алькова Ту жертву он, что билася, стеня, Велел ввести, и все ее терзанья, Слова и взгляды, полные огня, Не оказали на него влиянья, - Пред ней, что в пытке билась, не любя, Проснулся зверь, властитель, раб себя. 6 Она узнала гнусное мученье, Прикосновенье нежеланных губ, Кошмар, в котором грубость наслажденья Терзает безучастный полутруп; Та ночь была ночь ужаса и страха, В ее душе зажегся свет такой, Что лишь душе, стряхнувшей бремя праха, Бросает луч свой пламень огневой; Тиран, ее увидев исступленье, Бежал, исполнен страха и смущенья. 7 Ее безумье было точно луч, Прорвавший темноту души глубокой, Ее порыв настолько был могуч, Такою возмущенной, светлоокой Была в негодовании она, Что захватило всех ее волненье: В водоворот попавши так, волна Не может не испытывать вращенья, Рабы прониклись жалостью; они Горели, как подземные огни. 8 Бояться стал Тиран за трон свой пышный, И ночью к ней послал он двух рабов: Один был евнух, с поступью неслышной, Не человек, орудье царских слов, Уродливый, ползучий, весь согбенный; Другой был с детства от отравы нем, Все в нем навеки тайной было пленной, Внимал он молча повеленьям всем,