- У тебя надо спросить,  - говорим  мы ему. - Слушай, минер, а ты сено,
вообще-то, ешь?
     - Какое сено?
     - Как это какое? - говорим мы. - Тебе сено в посылке прислали. А оно по
дороге  сдохло,  не  дождалось, когда ты  его счавкаешь.  Вон,  под кроватью
лежит. Мы его, сдуру, вчера открыли - думали, лечебное что-нибудь,  так чуть
концы не отдали.
     Достал минер посылку, сморщился и пошел выбрасывать. А мы даже смеяться
не могли. Ослабели сильно. Больно было в желудках.

        ГАДОСТЬ КАКАЯ...

     В  этой  автономке мы  жили  в третьем отсеке  в  четырехместной каюте:
Ленчик Кривошеев,  комдив, - раз, я  и два пультовика  -  Веня и  Карасик. А
через переборку у  нас  жил  командир  БЧ-5.  Бэчепятого мы  через переборку
ежедневно доставали: пугали его. Ленчик у нас ба-альшой специалист; ляжет на
коечку, примерится, скажет: "Стартует первая!" -  и в  переборку кулаком как
двинет! Как  раз  на  уровне  головы спящего меха  -  и только  глухой  стук
падающего тела: мех с коечки вывалился.
     Мех  у нас мелкий был и  легкий как пушинка. Падать там не  далеко, так
что он себе никогда ничего не отбивал. Он спросонья долго не мог понять, что
это такое с  ним  регулярно  происходит:  все  ходил к доку  и  жаловался на
нервный сон.
     И тут к нему на чай однажды зам забрел.  А мы только позавтракали после
смены с вахты, легли в каюте и лежим. Не спится. Жара: за бортом -  двадцать
восемь градусов; в отсеках духотища; вентиляция не чувствуется, холодилка не
справляется.
     Спали мы тогда голышом: простынками прикроемся только чуть - и все.
     Слышим,  зам  о  чем-то  с  мехом  договаривается.  И  решили  мы  зама
разыграть. Он у нас вредный;  всю автономку за пьяницами  охотится: ходит по
каютам и нюхает.
     Придумал все Ленчик. Он сказал:
     - Мужики!  Есть предложение устроить заму большое шоу. Пусть  понюхает.
Сделаем так...
     И он изложил нам, что надо делать.
     Взяли  мы  ножницы,  в  каждой  простыне посередине  аккуратно  дырочку
вырезали, легли на спину и накрылись ими, а перед тем как накрыться, младших
братишек настроили должным образом и сунули их в дырочку. И получилось, что,
при хорошей организации, мы накрыты простынями с головой и на всех простынях
только одни братики наблюдаются в боевой стойке.
     Стали  мы зама заманивать:  пели, орали пьяными голосами - минут десять
длилась вся эта канитель. Наконец зам клюнул: слышим - дверь у меха лязгнула
- идет!
     Мы мгновенно с головой накрылись - и все: одни братики торчат.
     Открывается дверь,  и входит к нам зам. А со света  в  нашей темноте он
только  одни белые  простыни видит и ничего,  но  в середине каждой простыни
что-то такое торчит.
     Зам смотрел, смотрел  -  ничего не понимает, наклонился  к Ленчику, а у
Ленчика, между прочим,  есть на что посмотреть. Приблизил зам лицо вплотную,
смотрел, смотрел - и тут до него дошло: чуть не стошнило его.
     - Фу! - говорит. - Какая гадость! - и вышел.
     А  мы  от  смеха  чуть  простынями  не  подавились, так  они  в  глотку
втянулись, что чуть дыхалку не перекрыли, честное слово!

     <b>СУЧОК
     (читай быстро)</b>

     Только с моря пришли, не успели пришвартоваться, а зам уже  - прыг! - в
люк   центрального  и   полез   наверх   докладывать   о  выполнений   плана
политико-воспитательной  работы.  Крикнул   в   центральном  командиру:   "Я
доложить!"  - и  полез. Мы все решили, что  о плане  политико-воспитательной
работы, а о чем  еще можно  заму доложить? Он этим планом всех нас задолбал,
изнасиловал, всем уши просверлил. Наверное, о нем и полез докладывать, о чем
же еще?  Да так быстро полез. Любят наши замы докладывать. Даже если  ничего
нет, он  подбежит и доложит, что ничего нет.  Чудная у них жизнь. Как только
он полез  докладывать, за ним крыса прыгнула. Ее, правда, никто не  заметил.
Крыса тоже торопилась; может, ей тоже нужно было доложить. И попала она заму
в штанину и с испугу полезла ему по ноге вверх. Зам у нас брезгливый - ужас!
Он  моряка брезгует,  не то  что крысу. Он  как  ощутил ее  в себе - его как
стошнило!  Мы глядим  - льется какая-то гадость из люка, в который зам полез
доложить  о плане, потом  шум какой-то -  там-тарарам-там-там!  -  ничего не
понятно,  а это  зам оборвался  и загремел  вниз.  Крыса  успела  из  штанов
выскочить, пока он  летел, а  он - так и впечатался задом в палубу, и копыта
отвалились,  в смысле башмаки отмаркированные,  и лбом ударился -  аж зрачки
сверкнули. Так и не доложил. Сучок.

     <b>НА ТОРЦЕ
     (читай медленно)</b>

     Федя  пошел  на  торец пирса. Зачем подводнику  ходить  на торец пирса,
когда  вокруг  весна, утки и солнце, вот  такое, разлитое  по воде? А затем,
чтобы, нетерпеливо путая свое верхнее с нижним, разворотить и  то и  другое,
как бутон, достать на виду у штаба и остальной живой природы из этого бутона
свой  пестик  и,  соединив себя  струей с  заливом,  испытать одну из  самых
доступных подводнику радостей.
     На флоте часто  шутят. Разные бывают  шутки: веселые и грустные, но все
флотские шутки отличает одно: они никогда потом без смеха не вспоминаются...
     Не успела наступить гармония. Не успел Феденька как следует соединиться
с заливом,  как кто-то сзади схватил его за плечи и дернул сначала вперед, а
потом сразу назад!
     У подводника в такие секунды всегда вылезают  оба глазика. С чмоканьем.
Один за другим: чмок-чмок!..
     Танцуя  всем  телом  и чудом сохраняя  равновесие,  Федя начал оголтело
запихивать струю в штаны,  как змею  в мешок.  Пестик  заводило взбесившимся
шлангом...  и  Федя...  не сохранив  равновесия...  с криком упал  обреченно
вперед, не переставая соединяться с заливом. Казалось, его стянули за струю.
Он так и не увидел того, кто ему все это организовал, - не-ко-гда было: Федя
размашисто спасал свою жизнь. Его никто не доставал...
     Знаете, о чем я всегда думаю на торце, лицом к морю, когда рядом весна,
и  утки, и солнце,  вот такое, разлитое по  воде?  Я думаю всегда: как бы не
стянули  за  струю, и  мне всегда  кажется,  что кто-то за спиной  уже готов
толкнуть меня, сначала вперед, а потом - сразу назад.

     <b>ЩЕЛЬ
     (вообще не читай)</b>

     Стояли мы в  заводе. Ветер прижимной,  а наше  фанерное корыто,  скрипя
уключинами, должно было, как на грех, перешвартоваться и встать в щель между
"Михаилом Сомовым" (он  еще  потом так  удачно замерз  во льдах, что  просто
загляденье) и этой дурой-Октябриной - крейсером "Октябрьская революция". Там
нам  должны  были кран-балку  вмандячить.  А  командир у нас молодой, только
прибыл на борт, только осчастливил собой наш корабль. Он говорит помощнику:
     - Григорий Гаврилович, я корабль  еще не чувствую и могу не попасть при
таком ветре в эту половую щель. Так что вы уж швартуйтесь, а я пока поучусь.
     У нашего помощника было чему поучиться. Было. Корабль он чувствовал. Он
его так  чувствовал,  что разогнал и  со скоростью двенадцать  узлов, задом,
полез в щель.
     Командира,  стоявшего  при  этом  на  правом  крыле  мостика,  посетило
удивление; коснулось его,  как говорят поэты, одним крылом.  Особенно тогда,
когда за несколько метров до щели  выяснилось,  что  мы  задом летим  на нос
"Мише Сомову".
     Помощник высунулся с белым лицом и сказал:
     - Товарищ командир,  по-моему, мы не вписываемся в пейзаж. Все, товарищ
командир, по-моему... И тут командир почувствовал корабль.
     -  И-и-я!!! - крикнул он  в прыжке,  а потом заорал.  - ВРШ  - четыре с
половиной!
     И  наша  фанерная контора,  после этих ВРШ, пронеслась  мимо  "Товарища
Сомова" с радостным ржаньем.
     Нам снесло все леерные стойки с правого борта, крыло мостика как корова
языком  слизнула,  а  потом  уже  екнуло  об   стенку.  А  ВРШ  -  это  винт
регулируемого шага, если интересуетесь; без него не впишешься в щель.
     Когда мы стукнулись, помощник выскочил  на причальную стенку  и побежал
по  ней,  закинув рога на спину. Командир бежал за ним,  махал схваченной по
дороге гантелью и орал:
     - Гав-но-о!!! Лучше не приходи! Я тебе эту гантель на  голове расплющу!
Расшибу-у! Ты у меня почувствуешь! У-блю-док!!!

        НЕ БЕГИТЕ ЗА БЕГУЩИМ

     Если человек бежит, не надо его останавливать. Черт с ним, пусть бежит.
И не надо кричать ему: "Стой! Назад! Стоять, орлик! Па-дай-ди-те  сю-да!" Не
надо  кричать, бросаться наперерез или чем-нибудь вслед.  Все  это  чревато.
Сейчас объясню чем.
     Кто  по  первому снегу, абсолютно голым, пробежит  через  плац?  Только
курсант  военно-морского  училища, "будущий  офицер". Почему голым?  А  спор
такой. Почему по снегу? А чтоб  остались следы, поражающие  воображение тех,
кто не видел это  зрелище  лично. Бег  начинается в 17.00, когда дежурный по
училищу,  древний   капитан   первого  ранга,  готовится  к  смене  с  вахты
(безмятежный)  и юные леди изо всяких училищных контор, щебеча, направляются
к выходу. И тут их  настигает "танец  ягодиц", обычно  скрытый под "кимоно".
То,  что  у  бегуна  спереди,  конечно,  тоже  танцует  во  все стороны,  но
воображение свидетелей  почему-то  навсегда поражает  именно "танец ягодиц".
Бесполезно  потом   вызывать  и  строить  подозрительные   роты.  Бесполезно
проверять у них ноги  на тот предмет,  у кого они краснее. Найти этого  гуся
лапчатого,  этого  гаденыша  мелкого  невозможно. И  начальник  училища,  до
которого докатится  народная  молва,  все  равно  вычислит  и пригласит того
дежурного, у  которого конец вахты украсился "танцем ягодиц",  и скажет ему:
"Ну,  что ж вы  так, Иван Никитич..."  - и  на боевую, умудренную, босоногую
голову  Иван Никитича  последовательно  выльется  и  нахлобучится  несколько
ночных горшков.
     Дежурный  по  училищу,  капитан  первого  ранга,  седой,  шаркающий,  в
заслуженных рубцах (на шее, на щеках и в  остальных местах), шел  задумчивый
через плац.
     Старые капитаны  первого ранга задумчивы, как водовозные лошади, когда,
понурив голову, идут они себе еле-еле  и смотрят перед собой, поводя ушами и
отгоняя мух (лошади, конечно); хотел бы я знать, о  чем они думают (капитаны
первого ранга, конечно).
     И  вдруг  мимо  что-то  проскочило.  Таким  быстрым  скоком-полускоком.
Дежурный поднял свою дремучую голову и... увидел "танец ягодиц".
     Военнослужащий  в основном  состоит  из  рефлексов, и  потому  дежурный
рефлекторно бросился вперед исполнять  свой  воинский долг. С гамом,  что-то
улюлюкая,  заливаясь,  раньше  чем сообразил; то есть он  бросился вслед  за
бегущим с криком: "Стой! Назад!  Я  кому  сказал!  Па-дай-ди-те  сю-да!"  Вы
никогда не  видели,  как  бежит  капитан  первого  ранга,  исполняющий  свой
воинский долг? Это  ошеломляющее зрелище: у  него все дергается на бегу, как
если б он сидел на заборе, а забор тот под ним скакал, - и в лице у него при
этом что-то судорожное-судорожное.
     Не  везде   на   территории  училищной  встречается   асфальт,   иногда
встречается  плитка. Дежурный  на бегу вступил на  плитку,  поскользнулся  и
сопаткой вперед, теряя с лица что-то ответственное, упал, ударился оземь. Во
все  стороны. Рухнул, короче, и рассыпался,  как хрустальный стакан: кобура,
пистолет,  фуражка, пенсне  и  сам  дежурный.  Его подняли  потом,  конечно,
оторопелого,  вызвали,  естественно,  куда  надо   и  объяснили,  когда   он
окончательно пришел в себя, что бежать за бегущим все-таки не следует...
     Эту историю  я вспомнил тогда, когда стоял дежурным по  дивизии атомных
ракетоносцев. (Всего один месяц заступал, а сколько потом впечатлений.) Было
полярное лето, и ракетоносцев на дивизии почти не наблюдалось. Я был старшим
в экипаже - сидел и сторожил матросиков, - и меня на это дежурство отловили.
Отловили так:  бегу я по ПКЗ, где в то время гнездился наш штаб, и тут вдруг
открывается  какая-то  дверь, и из  нее вылетает старший помощник начальника
штаба.
     - Стой! - говорит старший помощник. - Вы кто?
     - Я? Химик...
     - Никуда не уходите, сейчас заступите дежурным по дивизии.
     - Так... я же химик, а там вроде командиры заступают...
     - Ну и что, что химик. Не медик же.
     Точно. Химик  -  это не  медик. Медик -  последняя  степень офицерского
падения. Так  что заступил я.  На целый месяц.  Стояли  мы  на  пару с одним
орлом. (Нашли еще одного недоношенного.) Через день - на ремень. Встречались
мы с ним при смене с вахты; встречались при смене, показывали друг на  друга
издали пальцами и кричали:
     - Ой! Кто это у нас там стоит! Дежурным по Советскому Союзу?!
     Снять  нас  с вахты было  невозможно.  Просто некем было  заменить. Но,
конечно, мечты относительно этого у  начальства имелись. Начштаба как увидел
меня  впервые заступившим, так  от  жгучего желания тут же меня  куда-нибудь
убрать даже заскулил. Закончив скулить, он проорал:
     - Что это за кортик? На вас?! Только не надо  прятать его за бедро. Где
набалдашник?!  А?  Что? Что  вы  там  бормочете?  Доложите  внятно.  А? Что?
Потеряли?  Когда   потеряли?  Десять  лет  назад?   Потеряли  -  слепите  из
пластилина! А? Что? Нет  пластилина?  Из  говна слепите! Из дерева вырежьте!
Считайте себя снятым, если через пять минут... А? Что?..
     Конечно, он меня не снял бы - стоять-то все равно некому, но через пять
минут я  уже достал новый кортик и скребся под его дверью, чтоб доложить  об
устранении замечания; но доложить я не смог -  начштаба к тому  времени  уже
унес куда-то в сторону вихрь, поднятый очередной комиссией.
     Мы  -  дежурные  по  дивизии -  старались  не  попадать  под  комиссию:
прятались по углам и за шкафы.
     Но ночью, когда  наше  начальство попадает, наконец, к  себе  в  койку,
дежурный по  дивизии сам становится начальством и  сам ходит и спрашивает со
всех подряд по всей строгости.
     Вышел  я в свое первое  дежурство ночью на  территорию, чтобы проверить
несение  дежурно-вахтенной  службы (все это  сдуру, конечно,  потому  что  в
обычной жизни  я нормальный человек),  и увидел я, что по военному городку в
два  часа  ночи  шляется  целая  стая матросов,  непуганых, как  тараканы на
камбузе. Они  меня почти не замечали, но каким-то  образом все время держали
дистанцию.
     Первым желанием было, конечно, броситься за ними с криком "Стой! Назад!
Ко мне!" - и всех переловить, а потом я подумал: а может, так  оно  и  надо?
Может, я  сейчас нарушу своим  вмешательством природную  гармонию,  чудесное
природное равновесие? Я был так поражен этой мыслью,  что совершенно потерял
координацию движения, повернулся на одном месте и пошел спокойно спать.
     А  утром  нам  дали  третьего  дежурного.  (Наверное,  для  того,  чтоб
безболезненно можно было с  вахты снимать.)  Третий  был  молодой, цветущий,
сильный, только из отпуска, старпом Вася.
     -  Вася!  Заступил!  Дежурным!  По  Советскому!  Союзу!  -  заорал  он,
заступив, и засмеялся, счастливый. Так ему было хорошо после отпуска.
     На  следующий день я  его не узнал: какой-то  хмурый, расползающийся по
шву рыдван.
     - Что стряслось, - спросил я его, - в королевстве датском?
     - А-а-й! - махнул он рукой так, что фуражка съехала на висок. Он хромал
на одну ногу, а другую (ногу) приставлял к первой по дуге окружности.
     - Ка-ко-й я коз-зел! - припадая  к  собственным коленям, говорил  он и,
закрыв глаза, быстро-быстро бил себя ладонью в лоб.
     - А что такое? - интересовался я.
     - Ну пройди ты мимо! - продолжал он  бить себя в лоб.  - Ну пройди! Во!
Гавайский  дуб!  -  и  он  рассказал,  как  ночью  он  вышел сдуру проверить
территорию и увидел стаю матросов. Рефлексы при этом у него сработали. "Стой
на месте! Подойди сюда! - заорал он. - Товарищ матрос!" Ближайший, метров за
сто, "товарищ матрос", услышав его, не спеша  повернулся,  посмотрел, "кто у
нас там", а потом,  подхватив  одной рукой другую, показал ему условный знак
"на, подавись!" - до плеча: после этого "товарищ матрос" побежал.
     "А-а!"  - заорал  от оскорбления  старпом Вася,  дежурный по Советскому
Союзу,  и  бросился  вперед  так быстро,  что у него  вышли  с мест коленные
чашечки. Он упал и ударился чашечками и локтями, и потом, когда он поднялся,
у   него  еще  и   нога  подвернулась  в  ботинке.   А  военно-морская  нога
подворачивается  в  ботинке и в  ту, и  в  другую сторону. Еле  дополз. Одно
колено он за ночь привел в чувство, а второе нет.
     -  Ну  какой я козел! - все сокрушался и сокрушался  старпом Вася, а  я
тогда подумал: "Не бегите за бегущим!" - и еще подумал: "Так тебе и надо. Не
нарушай гармонию".

        НЕ ДЛЯ ДАМ

     Вернемся к  вопросу о том,  с кем мы, офицеры флота, делим свои  лучшие
интимные  минуты, интимно размножаясь,  а проще говоря, плодясь со  страшной
силой.
     Просыпаешься утром,  можно сказать даже  - на подушке, а рядом  с тобой
громоздится чей-то  тройной подбородок из отряда беспозвоночных. Внимательно
его обнюхиваешь, пытаясь  восстановить, в  какой подворотне ты его наблюдал.
Фрагменты, куски  какие-то. Нет,  не восстанавливается. Видимо, ты  снял эту
Лох-Несси, эту бабушку русского флота, это чудище северных скал одноглазое в
период  полного  поражения центральной  нервной  системы, когда  испытываешь
половое влечение даже к сусликовым норкам.
     Иногда  какой-нибудь  лейтенант  до  пяти  утра  уламывает  у  замочной
скважины  какую-нибудь Дульцинею Монгольскую и, уломав  и  измучась в белье,
спит потом, горемыка, в автобусе, примерзнув исполнительной челкой к стеклу.
     Таким образом, к тяготам и лишениям воинской службы, организуемым самой
службой, добавляется еще  одна тягота, разрешение от которой на  нашем флоте
издавна волнует все иностранные разведки.
     Проиллюстрируем тяготу, снабдив ее лишениями.
     Начнем прямо с ритуала.
     Подъем военно-морского флага - это такое же ритуальное отправление, как
бразильская самба,  испанская коррида,  африканский танец масок  и индийское
заклинание  змей.  На  подъем  флага,  как  и  на  всякий  ритуал,  если  ты
используешься в качестве ритуального материала, рекомендуется не опаздывать,
иначе ты  услышишь  в  свой  адрес  такую чечеточку,  что  у  тебя  навсегда
отложится: этот ритуал на флоте - главнейший.
     Уже  раздалась команда:  "На флаг и гюйс..."  - когда на сцене появился
один  из  упомянутых  лейтенантов.  На   его  виноватое  сюсюканье:   "Прошу
разрешения встать в строй..." - последовало презрительное молчание,  а затем
раздалась команда: "Смир-на!!!" Лейтенант шмыгнул в строй и замер.
     Вчера они сошли  вдвоем и направились в кабак на спуск паров, а сегодня
вернулся почему-то только один.  Где  же еще  один наш  лейтенант?  Старпом,
крестный  отец  офицерской  мафии,  скосил  глаза  на  командира.  Тот   был
невозмутим. Значит, разбор после построения.
     Не успел  строй  распуститься,  не  успел он одеться шелестом различных
команд, как на палубе появился еще один, тот самый недостающий лейтенантский
экземпляр. Голова залеплена огромным куском ваты, оставлены только три дырки
для глаз и рта. Вот он, голубь.
     - Разберитесь, - сказал командир старпому, - и накажите.
     Старпом собрал всех в кают-компании.
     - Ну, - сказал он забинтованному, - сын мой, а теперь доложите, где это
вас ушибло двухтавровой балкой?
     И лейтенант доложил.
     Пошли  в кабак, сняли двух женщин и,  набрав полную  сетку  "Алазанской
долины", отправились к ним. Квартира однокомнатная.  То  есть пока одна пара
пьет  на  кухне  этот  конский   возбудитель,  другая,   проявляя   максимум
изобретательности, существенно раздвигает горизонты камы-сутры,  задыхаясь в
ломоте.
     Окосевшее утро вылило, в конце концов, за окошко свою серую акварель, а
серое    вещество    у    лейтенантов    от    возвратно-поступательного   и
колебательно-вращательного  раскаталось,  в  конце  концов, в  плоский  блин
идиотов.
     Уже  было  все  выпито, и  напарник,  фальшиво  повизгивая,  за стенкой
доскребывал по сусечкам, а наш лейтенант в состоянии слабой  рефлексии сидел
и  мечтал,  привалившись  к  спинке  стула, о  политинформации,  где  можно,
прислонившись к пиллерсу, целый час бредить об освобождении арабского народа
Палестины.
     И тут на кухню явилась его Пенелопа.
     - Не могу, - сказала Пенелопа суровая, - хочу и все!
     Офицер не может отказать  даме. Он  должен  исполнить  свой гражданский
долг. Лейтенант встал. Лейтенант сказал:
     - Хорошо! Становись в позу бегущего египтянина!
     Пенелопа как подрубленная встала в позу бегущего египтянина, держась за
газовые конфорки  и заранее исходя стоном египетским.  Она ждала, и грудь ее
рвалась из постромков, а лейтенант все никак не мог выйти из фазы рефлексии,
чтоб перейти  в состояние  разгара. Ничего  не  получалось. Лейтенант провел
краткую,  но  выразительную  индивидуально-воспитательную  работу  с младшим
братом,  но  получил  отказ  наотрез.  Не захотел  члентано  стачиваться  на
карандаш  -  и все. Ни суровая  встряска,  ни угроза "порубить на пятаки"  к
существенным сдвигам не привели.
     Девушка  стынет и  ждет,  подвывая, а тут... И тут  он заметил на столе
вполне приличный кусок колбасы. Лейтенант глупо улыбнулся и взял его в руки.
     Целых десять минут, в тесном содружестве с колбасой,  лейтенант мощно и
с подсосом имитировал движения тутового шелкопряда по тутовому стволу.
     Девушка  (дитя Валдайской  возвышенности),  от  страсти  стиснув  зубы,
крутила  газовые выключатели, и  обсуждаемый  вопрос переходил уже в  стадию
судорог, когда на кухню сунулась буйная голова напарника.
     - Чего это вы здесь делаете? - сказала голова и добавила: - Ух ты...
     Голова исчезла, а дверь осталась открытой.
     -  Закрой, - просквозила сквозь зубы  "Валдайская возвышенность", и он,
совершенно увлекшись,  не прекращая движения,  переложил  колбасу  в  другую
руку, сделал два шага в сторону двери и закрыл ее ногой.
     Пенелопа,  чувствуя чешуей, что  движения продолжаются,  а он закрывает
дверь вроде бы даже ногой, оглянулась и посмотрела, чем это нас там. Выяснив
для себя, что не тем совершенно, о чем думалось и страдалось, она схватила с
плиты сковороду и в ту же секунду снесла  лейтенанту башку. Башка отлетела и
по дороге взорвалась.
     Через какое-то  время лейтенант  очнулся в  бинтах и  вате и,  шатаясь,
волоча рывками  на  прицепе натруженные гонады, как беременная тараканиха, -
он явился на борт.
     - Уйди, лейтенант, - сказал старпом среди гомерического хохота масс,  -
на сегодня прощаю за доставленное удовольствие.

        НЭНСИ

     Нэнси -  это баба.  Американская. Баба-генерал. И не просто  генерал, а
еще  и  советник президента.  Говорят,  что  она  отжимается от  пола  ровно
столько, сколько  и положено отжиматься  американскому генералу и  советнику
президента.
     И приехала  она к нам на Север только потому, что в стране нашей в  тот
период наблюдалась перестройка, и приехала она исключительно ради того, чтоб
отследить,  так ли  мы  лихо  перестраиваемся,  как  это  мерещится мировому
сообществу.
     Непосредственно перед  ее приездом все наши подыхающие  на  ходу боевые
корабли, чтоб  избежать  несмываемого позора разоблачения, выгнали в море, а
те, что в ходе реализации  наших  мирных  инициатив были искалечены так, что
без  посторонней помощи  передвигаться  не  могли, замаскировали у  пирса  -
завесили  зелеными занавесками  -  маскировочными сетями. В  поселке  навели
порядок: покрасили, помыли, подмели, а в  казарменном  городке построили еще
один  забор  и  отгородили им это  наше сползающее  самостоятельно  в  залив
ублюдище  -  единственную  в мире одноэтажную хлебопекарню  барачного  типа,
выпекающую единственный в мире кислый хлеб. В зоне тоже все прибрали и стали
ожидать.
     И вдруг  до кого-то дошло, что Нэнси все-таки баба (не то чтобы  это не
было ясно сразу, но специфическое  устройство женского мочевыводящего канала
как-то не сразу приложилось к  понятию  "генерал"), а вдруг ей  приспичит? и
вдруг  это произойдет на пирсе, а на пирсе у нас гальюнов нет. Вот разве что
на торце пирса, но там не  гальюн, там просто "место", там  просто  открытое
море, где подводники всех рангов, давно привыкшие ко всему, запросто мочатся
в воду в любой мороз.
     И если Нэнси  вдруг приспичит,  то нельзя  же ей предложить сходить  на
торец, где все наши ножку задирают!
     Было  принято решение  срочно  выстроить  для  нее  на одном из  пирсов
гальюн. И выстроили.  С опережением графика. И  тут кому-то пришло в голову,
что нужно поставить в него биде.
     - Че-го?! - спросил наш Вася-адмирал, диплоомат херов.
     - Биде.
     - А это как, что?
     - А это, товарищ адмирал, как сосуд для подмывания.
     -  Для  подмывания?!  -  и тут  Вася-адмирал в  нескольких незатейливых
выражениях  очень  вкусно описал и способ  подмывания как таковой, и предмет
обмывки,  и  Нэнси,  счастливую  обладательницу  этого  предмета,  и всех ее
родственников, и группу московских товарищей, которые устроили ему и Нэнси с
предметом, и всю эту жизнь с биде.
     За  биде  послали  одного  очень расторопного старшего  лейтенанта.  Он
обшарил весь  Кольский полуостров  и  нашел  биде только в одном  месте -  в
гостинице "Арктика". Там и взял, и привез, и его в ту же ночь установили.
     Но скоро выяснилось, что из этого предмета туалета вверх должна бить не
ледяная струя, а теплая. Предложение подвести пар, чтоб где-то там по дороге
нагреть им воду до нужной температуры, отпало сразу,  потому что сразу стало
ясно, что  в самый ответственный момент  все  все  перепутают и подадут  пар
напрямую и сварят Нэнси, бабу-генерала, вкрутую. Поэтому  решили так: решили
надеть на  биде шланг и на другом конце  шланга поставить матроса с  кружкой
горячей воды, и, только  Нэнси заходит в гальюн, матрос - тут как тут - льет
из кружки воду через воронку в шланг, и она пошла-пошла по шлангу и, в конце
концов, подмыла генерала. И, поскольку матросы у нас все недоумки,  то, чтоб
он действительно налил и не  промазал,  а то потом  с кружкой далеко бежать,
поставили руководить всей  этой процедурой мичмана. И тренировку провели. По
подмыванию. Один мичман, изображающий Нэнси, заходит в гальюн, другой делает
матросу-недоумку отмашку  -  "Лей!";  недоумок  льет,  а  мичман  из гальюна
кричит: "Есть вода!"
     И  вот приехала  Нэнси.  Вся база, затаив  дыхание,  ждала, когда ее из
шланга подмывать  начнут.  Все  ходили за ней, и  глаза у  них  блестели  от
ожидания, и  этот блеск их как-то всех объединял. Но Нэнси не интересовалась
ни гальюнами, выстроенными  в  ее честь, ни  биде. Она интересовалась нашими
лодками. Фотографировать ей не разрешили,  но  с ней были два  рисовальщика,
которые во мгновение  ока зарисовали базу, подходы к ней,  высоты,  острова,
скалы, пирсы, а когда ветром приподняло сети, то и подводные лодки.
     И  еще Нэнси  очень  хотела  увидеть  какого-нибудь  нашего  командира,
который за шестьдесят долларов в месяц вместе с подоходным налогом,  а может
быть и без  него, противостоит  их  командиру, который  получает  двенадцать
тысяч чистыми на руки. Ей его так и не показали. Зато ее накормили, напоили,
и даже наш адмирал Вася, дипломат херов, речь произнес.
     Нэнси  пробыла в  базе  девять  часов.  За это  время  она  ни  разу не
попросилась в гальюн.

        ХАЙЛО

     Это нашего старпома так  звали. Обычно после неудачной  сдачи задачи он
выходил перед нашим огромным строем, снимал фуражку и  низко кланялся во все
стороны:
     -  Спасибо,  (<i>еще  ниже</i>)  спасибо...  спасибо... обкакали. Два часа  на
разборе мне дерьмо  в голову закачивали, пока  из ушей не хлынуло.  Спасибо!
Работаешь, как  негр на  плантации, с утра до ночи в перевернутом состоянии,
звезды  смотрят  прямо в  очко,  а  тут...  спасибо... ну, теперь хрен кто с
корабля сойдет на свободу. По-хорошему  не понимаете.  Объявляю оргпериод на
всю оставшуюся жизнь. Так и передайте своим мамочкам.
     Потом он надевал фуражку набекрень, осаживался и добавлял: "Риф-ле-ны-е
па-пу-а-сы!  Перья распушу, вставлю  вам всем в  задницу  и  по ветру  пущу!
Короче, фейсом об тейбол теперь будет эври дей!"
     Старпом у нас был нервный и нетерпеливый. Особенно его раздражало, если
кто-нибудь  в  люк  центрального  опускается слишком  медленно,  наступая на
каждую ступеньку, чтоб не загреметь, а старпом в это время стоит под люком и
ему срочно  нужно  наверх. В таких случаях он задирал голову в шахту люка  и
начинал вполне прилично:
     - Чья  это  там  фантастическая задница, развевающаяся на ветру, на нас
неукротимо надвигается?
     После чего он  сразу же терял  терпение: "А ну  скорей! Скорей, говорю!
Швыдче  там, швыдче!  Давай, ляжкой, ляжкой  подрабатывай!  Вращай,  говорю,
суставом, грызло конское, вращай!"
     Потеряв терпение, он вопил: "Жертва аборта! Я вам! Вам говорю! И нечего
останавливаться  и  смотреть  вдумчиво  между  ног!  Что  вы   ползете,  как
удивленная беременная каракатица по тонкому льду?!"
     "Удивленная беременная каракатица" сползала  и чаще  всего  оказывалась
женщиной, гражданским специалистом.
     И  вообще, наш старпом любил быстрые, волевые решения. Однажды его чуть
крысы не съели. Злые языки рассказывали эту историю так.
     Торжественный  и  грозный старпом  стоял  в  среднем  проходе во втором
отсеке и в цветных выражениях драл кого-то со страшной силой:
     -  ...Вы  хотите,  чтоб  нам  с хрустом  раскрыли  ягодицы?..  а  потом
длительно  и  с  наслаждением  насиловали?..  треснувшим  черенком  совковой
лопаты... вы этого добиваетесь?..
     И тут на него прыгнула крыса. Не то чтобы ей  нужен был именно старпом.
Просто он стоял очень  удобно. Она плюхнулась  к  нему на  плечо,  пробежала
через  впуклую грудь на  другое плечо (причем  голый крысиный хвост  мазанул
старпома по роже) и в прыжке исчезла.
     Старпом, храня ощущение крысиного  хвоста, вытащил глаза из  амбразур и
как болт  проглотил. Обретя заново  речь, он добрался на  окосевших ногах до
"каштана" и завопил в него:
     -  Ме-ди-ка-сю-да! Этого хмыря болотного!  Лейтенанта Жупикова! Где эта
помятая падла?! Я его приведу в соответствие с  фамилией! Что "кто это"? Это
старпом, куриные  яйца, старпом! Кто там потеет  в "каштан"?!  Кирпич вам на
всю рожу! Выплюньте все изо  рта и слушайте сюда!  Жупикова, пулей чтоб был,
теряя кал на асфальт! Я ему пенсне-то вошью!..
     Корабельные крысы находятся в заведовании у медика.
     - Лейтенанту Жупикову, - передали по кораблю, - прибыть во второй отсек
к старпому.
     Лейтенант Жуликов двадцать минут метался между амбулаторией и отсечными
аптечками. На амбулатории висел амбарный  замок, у лейтенанта не  было ключа
(химик-санитар,  старый  козел,  закрыл  и  ушел в госпиталь  за анализами).
Лейтенанту  нужен был йод, а в отсечных  аптечках ни черта нет (раскурочили,
сволочи). На его испуганное  "Что там случилось?" ему передали, что старпома
укусила крыса за палец  и теперь  он  мечтает  увидеть медика живьем,  чтобы
взвесить его сырым.
     Наконец ему нашли йод, и он помчался во второй отсек, а  по отсекам уже
разнеслось:
     - Старпома крысы сожрали почти полностью.
     - Иди ты...
     - Он  стоит, а она на него  шась - и  палец отхватила, а он ее журналом
хрясь! и насмерть.
     - Старпом крысу?
     - Нет, крыса старпома. Слушаешь не тем местом.
     - Иди ты...
     - Точно...
     Лейтенант  прилетел как ошпаренный, издали осматривая пальцы  старпома.
От волнения он никак не мог их сосчитать: то ли девять, то ли десять.
     - Подойдите сюда! - сказал старпом грозно, но все же со временем сильно
поостыв.  -  Куда  вас  поцеловать? Покажите, куда  вас поцеловать, цветок в
проруби?  Сколько вас  можно ждать? Где вы все время ходите  с лунным видом,
яйца  жуете? Когда этот бардак прекратится? Да вы посмотрите на  себя! У вас
уже рожа на блюдце не помещается!  Глаз не видно! Вы знаете, что у вас крысы
пешком  по старпому ходят? Они же у меня скоро  выгрызут что-нибудь -  между
прочим, между ног! Пока я ЖБП писать буду в  тапочках! Только не юродствуйте
здесь! Не надо этих телодвижений! Значит так, чтоб завтра на корабле не было
ни одной крысы, хоть стреляйте их, хоть целуйте каждую! Как хотите! Не знаю!
Все! Идите!
     И тут старпом заметил йод, и лицо его подобрело.
     - Вот Жу-упиков, - сказал он, старательно вытягивая "у", - молодец! Где
ж ты йод-то достал? На корабле же ни в одной аптечке йода  нет. Вот, кстати,
почему все аптечки разукомплектованы? выдра  вы заморская, а?  Я, что ли, за
этим дерьмом следить должен? Вот вы мне завтра  попадетесь вместе с крысами!
Я вам очко-то  проверну!  Оно  у вас станет размером с  чашку петри  и будет
непрерывно чесаться, как у пьяного гамадрила с верховьев Нила!
     Слышали, наверное, выражение:  "Вот выйдешь, бывало, раззявишь хлебало,
а  мухи летять  и  летять"?  Именно такое  выражение  сошло  с  лица бедного
лейтенанта после общения со старпомом.
     Но должен вам  поведать, что  на  следующий день на корабле  не было ни
одной  крысы. Я  уж не знаю, как  Жу-упикову это удалось? Целовал он их, что
ли, каждую?

        ПАРАД

     Праздничный  парад.  Офицерскую  "коробку" - восемь  на  шестнадцать  -
привезли на площадь заранее.  Начинается отстой.  Морозно. Холод  залезает в
рукава, в брюки и кусается за офицерские ляжки.
     Шинель  - тропическая форма одежды. От тропиков до полюса  офицер флота
российского  носит   шинель.  Различаемся  только   нижним  бельем.   Б-р-р!
Холодрыга. Не очень-то и постоишь. Черт побери!
     По  случаю холода  строй  гудит. К  строю  подходит старший  офицерской
"коробки" капитан первого ранга в "шапке с ручкой".
     Вопрос: "Зачем капитанам первого ранга "шапка с ручкой"?
     Ответ: "Чтоб бакланы  не гадили на рожу!" -  "А у  кого нет  шапки?"  -
"Пускай гадят".
     - Прекратить болтовню в строю!
     Из строя:
     - Не кисло! А чего потом-то?
     - А он и сам не знает.
     - Прекратить разговоры!
     Гул слабеет и переносится в середину строя.
     - Рав-няй-сь!.. Сми-р-но-о!.. Воль-но!..
     "Старший", потоптавшись, отходит. Холод и бесцельное ожидание надоели и
ему. У нас всегда так: выгонят "народ" заранее, и - полдня стоишь.
     Середина начинает гулеть - как улей, потерявший матку. Слышны только те
фразы, что громче общего фона.
     - А если в  строю  не  болтать непрерывно, то чем же в строю непрерывно
заниматься?
     - Непрерывно равняться.
     - Чего стоим-то?
     - Ефрейторский зазор.
     - А то б походили б, поорали б что-нибудь... героическое...
     - Ну и глупый же я...
     - Чего ж так поздно?
     - Ну не-ет, войну мы выиграем... мы ее начнем... заранее...
     - Чтобы встретить ядерный взрыв в  строю и  при всеоружии, надо сделать
что?
     - Что?
     - Надо всех построить и не распускать строя...
     - Ну и праздник! Хуже субботы!
     -  У  военных не  бывает праздников. У них есть  только  мероприятия по
подготовке к празднованию и план устранения замечаний...
     -  Вадик,  а Вадик, я  никак  не пойму,  чем мне нравится твоя кургузая
шинель? Ты что, в ней купаешься, что ли? Или бетон месишь?
     - Я в ней плавал по заливу...
     - Ботиночки-то на тонкой подошве...
     - Это не ботиночки, а слезы скорохода...
     - А завтра еще и строевая прогулка...
     - Кто сказал?
     - Не "кто сказал", а по плану...
     - Это в выходной-то! Ну, собаки...
     - Интересно, кто ее придумал?
     - Тот, кто  ее придумал, давно умер и не успел сообщить, для чего же он
это сделал.
     - Прогулка нужна для устрашения...
     - Ага, гражданского населения. "Пиджаки" совсем охамели...
     - Прогулка нужна для укрепления боеготовности.
     - Да для ее укрепления я даже сейчас готов снять штаны и повернуться ко
всем голой...
     - Во холодрыга! Насквозь пробирает! У  меня уже писька втянулась вместе
с ребятами, и остались три дырки...
     -  Офонарели они, что ли?!  Я  же  с каждой минутой теряю  политическую
бдительность!..
     - Сейчас чаю бы...
     - Лучше водки...
     - Размечтался...
     - И ба-бу бы...
     - Ну, началось...
     - А ты знаешь здешнюю формулу любви?
     - Ну-ка?
     - Стол накрыт, женщины ждут, и никто не узнает.
     -  Надо  попрыгать,   а   то  застудят   мне   братана,  чем  я   потом
размножаться-то буду? У меня ж редкий генетический код!
     - Да ну-у!
     - Не "да-ну-у", а ну да!
     Строй   колышется,  подпрыгивает,   в  середине   уже  толкаются,  чтоб
согреться. "Старший" подает команду:
     - Курить! С мест не сходить! Окурки - в карман!
     - Чего он сказал?
     - Курить, говорит, на месте, а окурки - в карман соседу.
     Строй  доволен.  Строй  закуривает.  Клубы дыма,  сквозь  которые видны
головы.
     - Давно бы так...
     - Вадя, а ты уже дымишь из кармана.
     - Какая собака подложила?! Ты, что ли?!
     - С-мир-на!!!
     - Курение прекратить!
     Прибыл самый  главный  морской начальник.  Строевым шагом "старший" - к
нему.  Аж   трясется  от  напряжения,  бедненький.  Главный  начальник  идет
вразвалочку.  Вот  этим  отличается флот от  армии: младший рубит  строевым,
старший - вразвалочку. В армии рубят одинаково.
     - З-з-дра-в-с-твуй-те, то-ва-ри-щи!
     - Здрав-жела-това-щ-капитан пер-ранга!!!
     - Па-аз-драв-ля-ю ва-с!..
     Короткое гавкающее троекратное "ура".
     - К тор-жест-вен-но-му маршу!..  В-оз-на-ме-но-вание!.. По-рот-но!.. На
од-но-го  ли-ней-но-го  дис-тан-ции!..  Первая ро-та пря-мо!..  Ос-таль-ны-е
на-пра-во!.. Рав-нение на-пра-во!.. Ша-го-м!.. Ма-р-ш!..
     Офицерская "коробка" поворачивает и идет на исходную позицию. "Старший"
суетится, забегает, что-то вспоминает - перебежками к последней шеренге, где
собрана вся мелкота.
     - Последняя  шеренга,  последняя шеренга, - шипит он  с  придыханием, -
равнение, не отставать! По вам будут судить  о  всем нашем прохождении! Вы -
наше заднее лицо! Так что не уроните! Ясно?!
     - На-ле-во!.. Пря-ма-а!!!
     Одеревеневшие ноги бьют в землю. Шеренги... шеренги... студеные лица...
     - ...подтянулись!.. Ногу... ногу взяли! Равнение направо!..
     Огромными прыжками,  непрестанно матерясь, догоняет остальных последняя
шеренга... наше заднее лицо... Она не уронит...

        ОЙ, МАМА!

     Отрабатывалась  торпедная  стрельба. Подводный ракетно-ядерный  крейсер
метался в окружении сейнеров. Сейнеры были начеку: гигант мог и придавить; а
когда гиганту пришла  пора  сделать залп,  он  его сделал,  спутав сейнер  с
кораблями охранения.
     Вдруг  всем стало не  до рыбы.  Торпеды выбрали  самый жирный  сейнер и
помчались за ним. Сейнер, задрав нос, удирал от них во все лопатки.
     - Мама, мамочка, мама!!! - передавал радист вместо криков "SOS".
     -  Он что там, очумел, что  ли?  - интересовались  в  центре  и  упрямо
вызывали сейнер на связь.
     - Самый полный  вперед, сети  долой!!! - кричал сразу  осевшим  голосом
капитан. Его  крик  далеко  разносился над морской  гладью, и казалось,  это
кричит сам сейнер, удиравший грациозными прыжками  газели  Томпсона. За  ним
гнались  две  учебные  торпеды,  отмечавшие  свой  славный  путь  маленькими
ракетками.
     - Иду на  "вы"! -  означало  это  на торпедном  языке.  На мостике  это
понимали  и  так, а  когда до  винтов  оставалось метра  полтора,  обитатели
мостика, исключая капитана, вяло обмочились.
     Капитан давно уже стоял, крепко упершись в палубу  широко разбросанными
ногами. Капитан ждал.
     Только мотористы, скрытые в  грохочущем  чреве,  были спокойны. Лошадям
все  равно,  кто там сверху и как там сверху; и чего орать  -  добавить  так
добавить, был бы приказ, а там хоть все развались.
     - А что потом? - вероятно, все же спросите вы.
     - А ничего, - отвечаем вам, - сейнер убежал от торпед.

        СОБАКА БАСКЕРВИЛЕЙ

     Перед отбоем мы с Серегой вышли подышать отрицательными ионами.
     Боже! Какая  чудная  ночь! Воздух хрустальный;  природа -  как крылышки
стрекозы: до того замерла, до того, зараза, хрупка и прозрачна. Черт побери!
Так, чего доброго, и поэтом станешь!
     - Серега, дыши!
     - Я дышу.
     Тральщики ошвартованы к стенке, можно сказать, задней своей частью. Это
наше с Серегой место службы - тральщики бригады ОВРа.
     ОВР  - это охрана  водного района. Как  засунут  в какой-нибудь "водный
район", чтоб их, сука, всех из  шкурки  повытряхивало, - так месяцами берега
не  видим.  Но  теперь, слава  Богу,  мы у  пирса. Теперь  и  залить  в себя
чего-нибудь не грех.
     - Серега, дыши.
     - Я дышу.
     Кстати  о бабочках: мы с Серегой пьем еще очень умеренно. И после этого
мы всегда следим  за здоровьем. Мы вам не Малиновский, который однажды зимой
так накушался, что всю ночь проспал в сугробе, а утром встал как ни в чем ни
бывало - и  на службу. И хоть бы  что! Даже  насморк не подхватил. О чем это
говорит? О качестве сукна. Шинель у  него из  старого отцовского сукна.  Лет
десять носит. Малину теперь, наверное, в запас уволят. Еще бы! Он же первого
секретаря райкома в унитазе утопил: пришел в доф пьяненький, а  там  возня с
избирателями,  - и  захотел тут  Малина.  По  дороге  в гальюн  встретил  он
какого-то мужика в гражданке - тот ему дверь загораживал. Взял Малина мужика
за грудь одной рукой и молча окунул его в толчок. Оказался первый секретарь.
Теперь уволят точно.
     - Cерега, ты дышишь?
     - Дышу.
     Господи,  какой  воздух!  Вот  так бы и простоял всю  жизнь. Если  б вы
знали, как хорошо дышится  после боевого траления! Часов  восемь походишь  с
тралом, и  совсем  по-другому жизнь кушается. Особенно  если  тралишь боевые
мины: идешь и  каждую  секунду ждешь, что она под тобой рванет. Пальцы потом
стакан не держат.
     - Серега, мы себя как чувствуем?
     - Отлично!..
     - Ах, ночь, ночь...
     - Ва-а-а!!!
     Господи, что это?!
     - Серега, что это?
     - А черт его знает...
     - Ва-а-а!!!
     Крик. Потрясающий крик. И даже не крик, а вой какой-то!
     Воют справа  по борту. Это  точно.  Звук сначала печальный, грудной, но
заканчивается он  таким  звериным ревом, что  просто мороз по коже.  Лично я
протрезвел в момент. Серега тоже.
     - Может это сирену включили где-нибудь? - - спросил я у Сереги шепотом.
     - Нет, - говорит мне  Серега, и я чувствую, что дрожь его  пробирает, -
нет. Так воет только живое существо. Я знаю, кто это.
     - Кто?..
     - Так воет собака Баскервилей, когда идет по следу своей жертвы...
     - Иди ты.
     В ту ночь мы спали плохо.  Вой  повторялся  еще раз десять, и с  каждым
разом он  становился  все  ужасней. Шел он от  воды,  пробирал до  костей, и
вахтенные в ту ночь теряли сознание.
     Утром все выяснилось. Выл доктор у соседей. Он нажрался  до чертиков, а
потом высунулся в иллюминатор и завыл с тоски.

        ЛИЧНОСТЬ В ЗАПАСЕ

     Если ваш  глаз чем-нибудь раздражен, положите его  на  капитана первого
ранга Платонова.  На нем глаз отдыхает.  Маленький,  смирненький старичок  в
очках;  выражение лица детское,  шаловливое, с лукавинкой, особенно если  он
сидит в садике и читает центральные газеты. Ни за что  не скажешь,  что  это
легендарный  подводник,   командир,  известный  всему  свету  своими  лихими
маневрами, нестандартными решениями и ошеломительными выходками на берегу.
     Как-то  на  курорте  он  подумал-подумал,  напился  крепенько  и  начал
купаться Аполлоном, раздевшись до него, до Аполлона,  прямо  на  пляже.  Его
тогда схватилискрутили, ручонки за спину, дали по затылку и  отвезли прямо в
комендатуру, из  которой он бежал,  выломав доску  в туалете. Но так он пил,
конечно, очень редко.
     Однажды на  учении его  лодка всплыла в крейсерское положение, и над ее
ракетной палубой тут же завис вертолет непонятной национальности.  Не так уж
часто над подводниками зависают вертолеты, чтоб в них что-то понимать.
     - Штатники,  наверное, -  решил Платонов, - а может, англичане. Это  их
"си-кинг", скорее всего.
     Потом  он  услал всех  вниз,  а  сам залез  на  рубку,  снял  штаны  и,
нагнувшись,  показал  мировому  империализму  свой  голубой  зад.   Обхватив
ягодицы, он там  еще несколько  раз наклонился, энергично,  на  разрыв, чтоб
познакомить заокеанских коллег со своими уникальными внутренностями.
     Пока   он  так   старался,  с  вертолета  донеслось   усталым   голосом
командующего Северным флотом:
     -  Пла-то-нов! Пла-то-нов! Наденьте штаны!  А за незнание отечественной
военной техники ставлю два балла. Сдадите зачет по тактике лично мне.
     -  Товарищ командующий, -  спросила как-то эта легендарная личность  на
инструктаже  перед  автономкой, - а  как  вести  себя при  получении сигнала
бедствия от иностранного судна?
     - Пошлешь их подальше, ясно? - сказал командующий.
     -  Ясно,  есть!  -  сказал  Платонов. Он  как  в  воду  глядел. В конце
автономки, на переходе в базу, при всплытии  на сеанс связи  поймали  "SOS";
норвежский сухогруз тонет, на судне пожар, поступает вода.
     Лодка всплыла, подошла к  сухогрузу,  с  нее прыгнула аварийная партия.
Потушили  пожар, запустили машину, заткнули им дырки, снабдили топливом -  и
привет.
     По приходе в базу он доложил по команде.
     - А-а-а!!! - заорало начальство. - Боевая задача!  Скрытность плавания!
Два балла! - и подготовило документы об увольнении его в запас.
     А  норвежские  моряки,  зная,  что  у  нас  к  чему,  по своим  каналам
обратились  и  попросили наградить командира  "К-420" капитана первого ранга
Платонова за оказанную помощь.
     - А мы его уже наградили, - ответили наши официальные органы.
     - Награжден, награжден, - успокоили атташе.
     -  Ну,  тогда   пришлите  нам  письменное  подтверждение,  что  вы  его
наградили, а мы у него потом возьмем интервью, - не унимались норвежцы.
     Дело принимало  международный оборот.  Пришлось оставить  его  в рядах:
влепили ему выговор и тут же наградили каким-то орденом.
     Норвежцы не успокоились до тех  пор, пока и из своего  правительства не
выколотили для него еще и норвежский орден.
     Отдыхая   после  этого  в  Хосте  и  принимая  первую  в  своей   жизни
сероводородную ванну, Платонов вдруг с удивлением приятно обнаружил, что его
здоровьем интересуются: подошел  мужик в  халате, пощупал  пульс и спросил о
самочувствии.
     После  ухода медперсонала Платонов встал, выбрался из  ванны,  надел на
себя  белый халат, висевший тут же на  гвоздике,  и в таком  виде (халат  до
пола)  с серьезной рожей  обошел все кабины и у всех женщин проверил пульс и
спросил  о  самочувствии. Тетки  были  удивлены  и  растроганы  такой частой
посещаемостью медперсонала.
     Жена командующего очнулась первой: где-то она уже видела этого гномика;
а когда они встретились  в столовой, то Платонова уже ничто не могло  спасти
от увольнения в запас.

        БЕЗ ОПОЗДАНИЙ

     Жена от Сереги Кремова ушла  тогда, когда обнаружила в нем склонность с
алкоголизму.
     С  этой минуты он напивался после службы каждый день.  А чтоб на службу
не  опаздывать, он приходил  в состоянии  "насосавшись" в  тот дом,  где жил
командир его боевой части Толик Толстых, поднимался на третий этаж и ложился
перед дверью своего командира  на половичок.  Прямо в шинели, застегнутой на
все пуговицы, и в шапке, натянутой на уши.
     Каждое утро командир боевой части  капитан  второго  ранга  незабвенный
Толик  Толстых выходил из  дверей и спотыкался  о  своего  подчиненного: тот
принципиально спал на пороге, лежа на спине строго горизонтально.
     Толик  спотыкался,  обнаруживал  Серегу и  разражался речью  следующего
содержания:
     -  Ах  ты   кукла  бесхозная,  муфлон  драный,  титька  кислая,   гниль
подкильная! Ах ты!..
     Потом  Толик  Толстых  очень  долго желал Сереге,  чтоб  его  схватило,
скрутило и чтоб так трахнуло, так трахнуло обо что-нибудь краеугольное, чтоб
он, Толик, сразу же отмучился. Заканчивал он всегда так:
     -  Ну  ничего, ничего!  Я тебе сейчас клизму  сделаю. Профилактическую.
Ведро глицерина с патефонными иголками. Ты у меня послужишь... Отечеству!..
     Потом  он  всегда поднимал Серегу,  взваливал  его на плечо  и тащил на
лодку.
     Так что  за десять лет их совместного проживания Серега так ни разу  на
службу и не опоздал.

        СЛУЖБА

     Чем занимается помощник оперативного бригады ОВРа Кронштадского водного
района, если  он уже два года как лейтенант, в меру нагл и  зовут  его  Шура
Бурденко? Конечно же, он занимается службой.
     У  Шуры рожа  нахальная и  любую фразу он начинает так: "Вот  когда  мы
управляли  тральщиком...";  а  если  требуется  на  ком-нибудь  окончательно
поставить точку, то следует: "Ну-ка, перестрой-ка мне  строй уступа вправо в
строй  обратного клина". По телефону он представляется: "Оперативный!" А где
при этом  сам оперативный? При Шуре, который, стоя помощником, по  молодости
не  спит  вообще,  оперативному  дежурному делать  нечего.  Он либо  смотрит
телевизор, либо "харю давит", либо жрет, либо гадит с упоением.
     Всем в этом мире правит помощник. Все на нем. Тайн в службе для Шуры не
существует.  Семена  романтики в  душе  его уже взошли  чирьяками,  а зад  с
определенных пор стремительно обрастает ракушками.
     Звонок. Звонит оперативный базы. Шура берет трубку и представляется:
     - Оперативный!
     - Так! Какой у вас дежурный тральщик?
     - МТ-785.
     - А поменьше есть?
     - Есть, рейдовый, "Корунд".
     - Значит так, со стенда кабельного размагничивания буй сорвало, отнесло
его  к  Кроншлоту и бьет о  стенку.  Разбудил  полгорода.  Пошлите  туда это
корыто, пусть его назад отволокут.
     - Тык, товарищ  капитан второго ранга, двадцать два часа  уже,  они там
пьяные наверняка, может, утром?
     - Что?! С кем я разговариваю? Что такое?! Кто пьяный? Вы пьяный?
     - Никак нет!
     - Тогда в чем дело?! Вы получили приказание? Что за идиотизм?
     - Есть!
     - Что "есть"?!
     - Есть, послать корыто оттащить буй.
     - И доложите потом.
     - Есть.
     - И приведите себя в порядок!
     - Есть.
     - Все.
     - Есть.
     Коз-зел! Шура устало поправил очки и аккуратно опустил на место трубку.
Наберут на флот козлов трахомных! Этот оперативный -  связист,  а связисты -
они  вообще святые.  "Они  приказа-али",  а  ты  бегай, как  меченый зайчик.
Невтерпеж им, видите ли! Шура взялся за трубку телефона:
     - "Корунд", едрена вошь!
     - Есть.
     - Кто "есть", бугель вам на все рыло?!
     - Мичман Орлов!
     - Представляться надо, моченая тетя, пьян небось?!
     - Никак нет! В рабочем состоянии.
     - Знаем  мы ваши "состояния". Значит так, Орлуха, заводи свой керогаз и
струячь к Кроншлоту. Там  буй сорвало  со стенда кабельного размагничивания.
Прибило его  к  стенке  и мочалит  его  об  нее. Со  страшной силой.  Уши  у
населения вянут. За ноздрю его и назад к маме! Понял?
     - Так точно!
     - Давай, пошел. Ноги в руки и доложите потом.
     - Есть!
     Конечно, Орлуха  был в "рабочем состоянии", то бишь  -  пьян  в сиську.
Иначе он бы ничего не перепутал. К Кроншлоту он так и не дошел. Он увидел по
дороге  какой-то беспризорный, как ему померещилось, буй ("этот,  что ли?"),
заарканил его и начал корчевать.
     Буй сидит  на мертвом якоре. Там еще  и бетонная  нашлепка имеется,  но
Орлухе было плевать. При-ка-за-ли.
     Тральщик потужился-потужился - никак. Ах ты! Орлуха  врубился на полную
мощность. Его керогаз гору своротит, если потребуется.
     И  своротил.  Буй  сопротивлялся секунду-другую,  а  потом  Орлуха  его
выдернул  и  проволок  его  якорем   по  новым  кабелям   стенда  кабельного
размагничивания. Якорь  пахал  так, что  вода кипела от  коротких замыканий.
Десять лет стенд ремонтировали и теперь одним махом все свернули в трубочку.
     Утром зазвенел телефон. Шура взял трубку:
     - Оперативный.
     Трубка накалилась и ахнула:
     -  СУКИ!!! - и  дальше  вой  крокодила.  -  Сраная  ОВРа (ав-ав)!  Стая
идиотов!.. Распушенные кашалоты!.. Задницы  вместо  голов!.. Геморрой вместо
мозга!.. Давить вас в зародыше!.. Да я вас... Да я вам! (Ав-ав-ав!)
     Шура выставил трубку в иллюминатор, чтоб случайно в уши не попало.
     А  тот  буй,  что об  Кроншлот  ночью  било, так  и разбило, и  он тихо
булькнул.

        ГАРЬКУША

     Гарькуша у нас командир тральщика и в то же время великолепный гонщик.
     Переднее  колесо  у него на  мотоцикле огромное, а  заднее - маленькое.
Гарькуша сидит на своем аппарате, как на пьедестале.
     После каждого  выхода в  море  он  катается по  поселку, а  за ним  ВАИ
гоняется. Вы бы видели эти гонки! Куда там американским каскадерам. Гарькуша
несется как птица, пьяненький, конечно, а сзади у него баба сидит,  и юбка у
бабы белая с синим, и развевается  она, как военно-морской флаг, а на хвосте
у них - ВАИ. Чтоб  у них слюна  непрерывно текла  и  глаза чтоб  горели,  он
держит их от себя в пяти сантиметрах и смывается прямо из-под носа.
     Сколько они на  Гарькушу комбригу жаловались -  не перечесть. И все без
толку.  А  вчера он  на мотоцикле  на  корабль въехал.  На  подъем флага они
опаздывали. Только запикало - 8.00. - как  с первым пиком он въехал на трап,
по  ступенькам  вниз,  потом  промчался  на  ют,  развернулся  там  на  пяти
квадратных сантиметрах, слез и, с последним пиком, скомандовал:
     - Флаг поднять!
     Комбриг будто шпагу проглотил: глаза выкатил, а изо рта - ма-ма!  Потом
он сделал несколько глотательных упражнений и сказал сифилитическим голосом:
     - Гарь-ку-шу... ко мне...

        Я ГОВОРЮ ВСЕМ...

     Я говорю  всем:  прихожу  домой,  надеваю вечерний  костюм -  "тройку",
рубашка с заколкой, темные сдержанные тона; жена -  вечернее платье,  умелое
сочетание драгоценностей и косметики, ребенок - как игрушка; свечи... где-то
там,   в  конце   гостиной,  в   полутонах,  классическая  музыка...  второй
половины...   соединение   душ,   ужин,   литература,   графика,   живопись,
архитектура... второй половины... утонченность желаний... и вообще...
     Никто не верит!

        СВОИМИ РУКАМИ

     Зам  любил   говорить  с   народом.   Он  рассказывал   массу  хороших,
поучительных историй, но перед  каждой историей в небольшой предисторической
справке он всегда  рассказывал  о своей долгой и  трудной жизни,  а  в конце
концов добавлял: "все сам, своими руками".  Зам  каждый раз  находил для нее
новую интонацию,  украшал ее  тысячью различных  оттенков, которые придавали
фразе всегда  утреннюю свежесть. Однажды в автономке вдали от родных берегов
зам, рот которого практически никогда не закрывался, вдруг замолчал суток на
пять. При  этом  он почти не появлялся  из каюты,  лишь иногда его огромное,
скорбное тело бесшумной тенью скользило в гальюн. На шестые  сутки вахтенные
заметили,   что  зам   отправился  туда   с  каким-то  ужасным,  баррикадным
выражением.  Он зашел  в гальюн, задраил дверь  и  принялся  там  ворочаться
ночной неустроенной птицей.
     - Чего это он? - спросил один вахтенный у другого.
     - А... эта... жизнь была такая долгая и такая мотыжная...
     - А, - сказал вахтенный, - ну да...
     Отсек  погрузился  в  тишину, лишь  изредка оживал и ворочался  гальюн.
Дверь  гальюна  наконец  лязгнула,   и   зам,  с  лицом  искаженным  за  все
человечество, появился из него.  Надо  заметить,  что  он  по-старости  и  в
результате тяжелого детства, забывал поднимать за собой стульчак.
     -  Пойду  подниму.  - привычно  сказал вахтенный. Вскоре  он вернулся и
молча поволок своего напарника за рукав.
     - Ты чего?
     - Смотри!
     - Вот это да-а!..
     - Это вам не мелочь по карманам тырить!
     Внутри унитаза  лежало,  исключительно правильной формы, нечеловеческих
размеров, человеческое... мда. Если б оно было одето в скорлупу, никто бы не
сомневался,  что  это  яйцо  сказочной  птицы Рух! Первый вахтенный  закатил
глаза,   растопырил   руки,   пожал  плечами   и  сказал  заунывным  голосом
заместителя:
     - Ну все, все своими руками! По-другому было не вытащить!
     - Слушай! Давай замовское говно Сереге покажем!..
     - Так он же спит.
     - Ничего, разбудим...
     ...Вахтенный офицер наклонился к инженер-механику.
     - Не может быть! - повеселел мех.
     - Может.
     -  Товарищ вахтенный офицер, - официально привстал механик, - разрешите
навестить гальюн первого отсека. Только туда и сразу же взад.
     - Идите. Только без лирики там. Туда и сразу же взад...
     Целых  три  часа весь корабль ходил  и  изучал  сей  предмет. Последним
узнал, как всегда, командир.
     - Не может быть! - придвинулся он к старпому.
     - Может, - сказал старпом и развел при этом руками на целый метр, - вот
такое!
     - Помощника сюда, - потребовал командир.
     - Сергей Васильич! -  обратился он к  помощнику,  когда тот  появился в
центральном, - что у нас происходит в первом отсеке?
     - В первом без замечаний, - улыбнулся помощник.
     -  Сочувствую  вашей  игривости,  следуйте  за мной.  Я - в  первом,  -
повернулся он к старпому.
     Помощник, сопровождая командира, все старался забежать вперед.
     - Вот, товарищ командир! - сказал он, открывая дверь гальюна, - вот!
     -  Так! -  сказал  командир, досконально изучив предмет общей заботы. -
Хорошо! Это разрубите и уничтожьте по частям. Надеюсь, уже все насладились?
     - Так точно! Есть, товарищ командир, сделаем!
     - Да уж, постарайтесь. А где у нас медик?
     - Спит, наверное, товарищ командир.
     - Ах, спят они...
     Командир вызвал к себе медика.
     - Вы спите и не знаете...
     - Я - в курсе, товарищ командир!..
     - Ну и что, что вы в курсе?
     - Это может быть!
     - Я  сам  видел, что это может быть. И  вы - медик,  а не  трюмный.  Не
следует  об  этом забывать.  Вы  заместителя  осмотрели или  нет?  Может  он
нуждается в вашей помощи? Ну как, осмотрели, или еще нет?
     - Нет... еще...
     - Ах, еще нет?! Значит, дерьмо - успели, а зама - нет? Я пока не нахожу
что вам сказать...
     - Товарищ командир, так ведь... - мялся медик.
     - Не знаю я. Найдите способ.
     - Есть... найти способ...
     ...В  тот   же   день   вечером,   увидев   входящего  в  кают-компанию
расцветающего  зама, командир  улыбнулся  в  сторону и кротко  вздохнул. Под
замом жалобно пискнуло кресло.
     - Вы знаете, товарищ командир,  - сразу же заговорил он,  -  в бытность
мою на шестьсот тринадцатом проекте,  в море, сложилась следующая интересная
ситуация...
     Командир слушал зама в пол-уха. Кают-компания ждала. У всех на тарелках
лежало по пол-котлеты.
     -  ...и все  сам, своими  руками! -  передохнул зам, закончив очередную
повесть из жизни.
     - Тяжело вам наверное было... одному, Иван Фомич, - безразлично вставил
командир в притихшей кают-компании.
     - Не то  слово! -  бодро отреагировал зам и быстро и умело намазал себе
очередную булку.

        YELLOW SUBMARINE

     Биографию  составляют  впечатления. Впечатления нам готовит судьба. Как
она это делает - неизвестно; никогда не знаешь, что она выкинет.
     Вот  если б мне в отрочестве кто-нибудь сказал, что  я  буду служить на
подводных лодках, я  бы  очень хохотал, но  так захотелось судьбе, и  судьба
взяла  меня за  тонкошкурное образование в районе  холки  и  повела  меня на
подводную лодку путем крутым и извилистым.
     Чтоб  впечатления  от дороги оказались наиболее полными, судьба привела
меня сначала в  военно-морское училище, где она и оставила меня на пять  лет
набираться впечатлений на химическом факультете.
     На  химическом факультете нас  учили,  как стать военными  химиками.  И
все-таки самые яркие  впечатления этого периода моей биографии я вынес не из
химии  - я вынес  их  с камбуза,  из этого царства тележек, мисок,  тарелок,
лагунов,  котлов,   поварих,   поваров,   кладовых,   душевых,   официанток,
раздевалок,  с   непременным  подглядыванием  в   поисках  пищи  неокрепшему
воображению; с бесчисленных столов кормильных рядов с алюминиевыми бачками -
один бачок на четверых.
     Когда сидели  за столами, кто-то всегда бачковал, то  есть разливал  по
тарелкам  варево,  а  остальные в  этот  момент следили за  ним, сделав себе
равнодушные взоры, чтоб он случайно мясо себе из бачка не выловил.
     Мясо  делилось  по справедливости. Все помнили,  кто его ел в последний
раз.
     Неважно,  что  то  мясо напоминало  разваренную мыльную  ветошь,  - это
никого не интересовало, интересовало другое, интересовал сам факт: есть мясо
или его нет.
     Мясо на камбуз попадало из морозных закромов Родины, а по синей отметке
на ляжке  мы, стоя  в  камбузном наряде,  узнавали  год закладки и,  если он
совпадал с годом нашего рождения, говорили, что едим ровесника.
     И ели мы его с удовольствием, потому что очень есть хотели.
     Когда мы  обедали,  в  зале играла  музыка. Она  помогала  вырабатывать
желудочный сок.
     Шли мы на камбуз строями, молодцевато, чеканили ножку, и все говорило о
том, что мы служим и эти годы зачтутся нам в пенсию.
     Перед камбузом на табуретках - по-морскому, на баночках - стояли лагуны
с хлоркой, куда мы на ходу ныряли руками вперед.
     И  потом   очень  долгое  время  запах  хлорки  не  позволял  разделить
впечатления от пребывания на камбузе и в туалете.
     А еще я  вынес впечатление, как мы  ели сгущенку.  В  государстве тогда
было много сгущенки, и мы ее  ели: покупали банку, делали в крышке две дырки
и, припаявшись к одной  из них непорочными дрожащими губами, запрокидываясь,
делали могучий всос, и сгущенка  в один миг наполняла  рот  сладкой мукой. И
хотелось в тот миг, чтоб она никогда не кончалась.
     Общение со сгущенкой  требует  известного  интима; если  же  интима  не
получалось, то хорошим тоном считалось оставить другу последний глоток.
     Только  один раз  в  месяц  - в день  курсантской получки  - мы  ели до
отвала; мы ели  сгущенку банками,  колбасу - метрами, а  пиво пили пожарными
ведрами, для чего носили его тайком через забор; на младших курсах мы носили
его  тайком ночью, а  на старших - тайком днем,  и во  время экзаменационных
сессий мы носили его тайком в класс через плац.
     Однажды один наш, идущий через плац с двумя ведрами,  попался дежурному
по училищу. Военно-пожарное ведро отличается  тем, что его нельзя поставить:
оно сделано конусом.
     Когда  дежурный  по училищу  увидел, как  тот, несущий,  с  превеликими
муками пытается поставить конусное ведро на плац, чтоб отдать воинскую честь
ему, дежурному по  училищу, он  милостиво кивнул, даже не  полюбопытствовав,
что за пенообразующий огнегаситель тот волочет изгибаясь.
     Во время экзаменов пиво наливалось только демократичным преподавателям,
и они его выпивали, удивляясь, торопливо.
     Недемократичных  преподавателей пытались выводить из строя,  подсовывая
им  лимонад  в  запотевшем  графине, с  предварительно  растворенным  в  нем
химическим веществом - пургеном.
     А Барону, преподавателю вычислительной техники, кроме заветного графина
в  карман тужурки удалось впрыснуть  органическую  кислоту, запах которой по
своей сложности мог бы соперничать только с ее названием.
     Вообще-то кислота была аварийным средством. Барон должен был опоздать к
началу экзамена: специально посланная группа  должна была еще ночью заклеить
эпоксидкой замок бароновского  гаража, чтоб  он утром  не вывел из него свою
машину.
     Группа  заклеила,  перепутав,  замок соседу, Барон появился  вовремя, и
пришлось обратиться к кислоте.
     Пахло сильно  и хорошо. Барон  не  знал, куда деваться,  от смущения он
непрестанно  пил настойку  пургена  в лимонаде,  говорил,  что  в  аудитории
спертый воздух,  и бледнел. Вскоре он надолго вышел, и мы одним  махом сдали
экзамен.
     А  еще я  лежал в санчасти.  Я любил  лежать в санчасти: там можно было
выспаться. Я не высыпаюсь  с семнадцати лет, с тех  самых пор, когда  нежный
слух мой впервые поразила команда "Рота, подъем!".
     В санчасти кормили теми  же органическими веществами, что и на камбузе.
Положительное  зерно состояло  в том, что здесь давали добавку. Бигус не ели
даже легкораненые.
     Бигус!  Это блюдо  сделано  врагами  человеческих желудков из картошки,
тушеной с кислой капустой, заправленной комбижиром и жалкими кусками желтого
поросячьего сала. Боже, какая это была отрава!
     Поковыряв вилкой бигус, я  выходил в коридор между палатами, припадал к
стенке и звал утробно:
     - Сестра... сест-ра... сест-ра...
     - Что тебе, милый? - вылетала сестра.
     - Спасибо, сестра, - говорил я томно и шел в палату.
     Артистизм! Вот что должны преподавать будущим офицерам. Как же без него
стоять перед строем подчиненных, ведь они смотрят на тебя и  жаждут получить
с тебя твой артистизм. Им  же важно получить команду, им же важно, как ты ее
подаешь. Им важно, какое у тебя при этом лицо, как ты держишь руки и в каком
состоянии  у  тебя ноги;  им важно,  сколько души ты  вкладываешь  в команду
"Равняйсь!"  и какая  капля  интеллекта  капает  с  тебя  во  время  команды
"Смирно!".
     Почему-то  считается,  что  если  ты ничего  не  можешь, то  ты  можешь
воспитывать людей.
     Сколько  раз меня  воспитывали  в строю,  и сколько  раз  я  убеждался:
оказывается,  достаточно сильно крикнуть идущим людям:  "Четче  шаг! Отмашку
рук!  Выше  ногу!  Не  слышу ногу!  Петров!  Едрена  корень!"  -  и  ты  уже
воспитатель.
     И тут появляется он, твой новый командир роты.  На лице у него, как это
ни странно,  написан ум, а в глазах  написано то, что он только что с флота,
что он ни черта не боится, и еще там написано, что у него есть выслуга лет и
что он не будет хвататься за службу, как нищий за подол прихожанки.
     -  Я утомлен высшим  образованием,  - говорит  он,  и с этой минуты  ты
начинаешь изучать его речь, его  лицо, его походку, его манеру  держаться  и
соблюдать себя.
     Он учил нас тому, что не прочтешь ни в одном  учебнике, что не получишь
в руки при выпуске, тому, что можно набрать, только пропустив через себя; он
учил нас тому, что называется - жизнь.

        ВЫПУСК!

     Сегодняшний, ты ли это, вчерашний! Сколько блеска в глазах и в белье! А
сверху  на белье надет  кортик, а  из-под  каркаса фуражки  капает,  а брюки
черные, шерстяные, всепогодки, а  под  ними  взопревшее тело,  а в подмышках
жмет, а в ботинках трет - столько сразу всего.
     Но ты всего  этого барахла не  замечаешь. Ситец на улицах - май в душе!
Сегодня твой день, сегодняшний. Счастлив ли ты? Ты счастлив! Благослови тебя
небо!

        СЕВЕР

     Отпуск промелькнул, как чужое  лицо  в окошке, и через месяц,  все  еще
окрыленный,  просветленный,  ненормально радостный,  я  улетел на  север  за
назначением.

     ...Север, Север, Северный флот...
     Сопки, сопки, ртутная вода...
     Неужели та вода навсегда?
     Север, Север, Северный флот...

     Гуси потянулись на север, бабы потянулись на юг - лето наступило...
     Появились молодые лейтенанты -  лето кончилось. Лейтенанты, лейтенанты,
вы роняете в душу лепестки вечности. После вас в душе наступает сентябрь...
     Интересно, почему только на Северном флоте бакланы летают над мусорными
кучами, а вороны над морем? Потому что Страна Наоборот.
     Жила-была   Страна   Наоборот.   Утром   ложилась,  вечером   вставала.
Удивительная это была страна - Страна Наоборот...
     - Куда  вы  хотите? - спрашивают лейтенанта в  отделе  кадров Северного
флота. - В поселок Роста или в порт Владимир?
     Не знакомый с современной северной географией  лейтенант выбирает  себе
порт  Владимир и уезжает туда, где  три  покосившихся  деревянных  строения,
обнявшись, хором предохраняют цивилизацию от сдува.
     Обманули дурака на четыре кулака...
     Места для  меня сразу не нашлось. Лейтенанта ждут, конечно, на Северном
флоте, но не так интенсивно, как он себе это представляет.
     После двухнедельных мытарств печаль моя нашла свое временное пристанище
в  отдельном   дивизионе   химической  защиты,   именуемом  в  простонародье
"химдымом".
     Если матрос на  флоте  не попадает  в  тюрьму, то он попадает в химдым.
Так, во всяком случае, было. Больные, косые, хромые, глухонемые; хулиганы  и
пьяницы,  потомственные  негодяи  и  столбовые  мерзавцы,   носители  редких
генетических слепков.
     - Не боись, лейтенант, - говорили они мне, - мы детей не бьем.
     И я  не  боялся,  слово они  держали. Но  сына  замполита они вешали на
забор. За лямки штанишек. Как Буратино. Шестилетний малыш висел и плакал...
     ...Пятнадцать нарядов в месяц. Через день - на ремень!
     - Что, товарищ  лейтенант, в сторожа записались? Терпите, все через это
прошли...
     Кубрик, койки, осклизлый гальюн...
     Через месяц после того, как я - хрупкий цветок Курдистана - был высажен
суперфосфатом почвы этой страны слез - химического дивизиона, мне захотелось
выть болотной выпью.
     Эта  славная птичка  несколько напоминает  военнослужащего: чуть чего -
она замирает по стойке "смирно" в жалких складках местности,  а если достали
- орет, как раненый бык.
     Я орал. Вернее, орала моя дивная душа отличника  боевой и  политической
подготовки.  Она орала днем  и ночью.  Она  орала до тех  пор, пока мысль об
атомных лодках не сформировалась полностью.
     Я поделился ею с начальством. Начальство было удивлено стойкостью моего
отвращения к текущему моменту. Оно назвало мое состояние "играми романтизма"
и   высказалось   относительно   места   проведения   этих   игр   со   всей
определенностью. Потом оно сказало, что для того чтобы стать подводником ("а
это  не так все просто, юноша, не так все просто"), мне нужно как можно чаще
"рыть рогами и копытами" ("и носом... главное, носом").
     С  этого  дня я  не служил - я рыл, я рыл  рогами, копытами и  носом...
главное, носом; и глаза мои - с этого дня - на полгода сошлись к переносице.
Не лейтенант, а хавронобык!
     Надо  сказать, что в химдивизионе было где  рыть,  было!  Поразительные
вокруг были  просторы.  Справедливость  требует  отметить, что кое-что  было
вырыто и до меня.
     В те дни, когда я не рыл, я возил бетон и заливал его в ямы.
     По утрам со мной любил разговаривать замполит.  Он брал в руки  газету,
поднимал  палец вверх и в таком положении  читал мне речитативом передовицу.
Каждый  день.  Это  у нас с  ним  называлось:  "индивидуально-воспитательная
работа".
     Я смотрел  ему в  рот. Вернее, не совсем в  рот:  я  смотрел на  те два
передних  зуба,  которые торчали у него  изо  рта и были расположены  строго
параллельно друг другу и матушке земле. Я называл их "народным достоянием".
     Он  говорил мне былинно: "Народохозяйственные планы..." - а я думал при
этом: "Кто ж вам зубы отогнул?"
     А жил я здесь же, в части: в учебном классе поставили коечку...

        31 Декабря

     31 декабря я стоял в наряде - дежурным по части. 31 декабря в части был
абсолютно трезвый человек - это был я. Остальные перепились и передрались, и
в те  минуты, когда  из телевизора неслись поздравления советскому народу, у
меня  в кубрике то и дело в воздух бесшумно взмывали табуретки. Они взмывали
и неторопливо крошили народ.
     А я разнимал дерущихся. Вернее, пытался это делать.
     Зазвонил телефон. Я  добрался до него через груду тел и  машущих рук. Я
снял трубку и представился. Звонил замполит.
     - Ну, как там?
     - Нормально, - сказал я, - идет массовая драка!
     - Ну, они там не слишком себя уродуют?
     - Нет, что вы...
     -  Когда  устанут  и  свалятся,  постройте  всех  и  передайте  им  мои
поздравления...
     Я  так  и  сделал:  когда  свалились, я их поднял,  построил  и передал
поздравления...
     31  декабря 1975  года. Именно в этот  день был подписан приказ о  моем
назначении на атомоходы.

        ЛОДКИ... ЛОДКИ...

     Не  прошло  и  месяца  со дня  подписания приказа,  как  я уже стоял  в
коридоре штаба дивизии атомоходов.
     Штаб помещался  на ПКЗ (плавказарма). Я стоял целый  час и ни у кого не
мог спросить, как же мне пройти к начальнику отдела кадров.
     Я  просто  не успевал  спросить: так  быстро вокруг  мелькали, порхали,
прыгали и  проносились. Но одного я  все-таки отловил. Это  был лейтенант. Я
придавил его и гаркнул:
     - Как пройти к начальнику отдела кадров!
     - А черт его знает! -  заорал он мне в ухо с  сумасшедшим весельем,  и,
пока я соображал, как это он не знает, он уже вырвался и убежал.
     - Ком-диввв!!!  - раздался по коридору влажный крик. Этот крик послужил
сигналом: захлопали двери, и все пропали; абсолютно  все пропали, и  остался
один я. В  коридоре послышались шаги. Я не успел подумать и увидел генерала;
то есть я хотел сказать, адмирала; но вид у него  был  генеральский. Адмирал
подошел ко  мне и задержался. Когда  так  задерживаются рядом со  мной, я не
могу, я начинаю  отдавать честь. Я ее  отдал.  Он  смотрел на меня и чего-то
ждал. Я не могу, когда  на меня так смотрят. Я начинаю говорить. И  говорю я
все подряд.
     Я назвал  себя, сказал, кто я и что я,  откуда я и зачем, а  напоследок
спросил: что ж это такое, если приходится столько стоять и ждать.
     Наверное,  я  спросил что-то не то, потому  что у  адмирала  выпучились
глаза и он, откинувшись, сказал громко и четко:
     - Сут-ка-ми бу-де-шь сто-ять! Сутками! Если понадобится.
     Я не мог не ответить адмиралу; я ответил, что готов стоять  сутками, но
не выстаивать.
     Что-то с ним поое этого произошло, что-то случилось: он дернулся как-то
особенно,  а  потом  наклонился к  моему лицу  и  сказал  раздельно  и тихо:
"Следуйте за мной..."
     И я  пошел за адмиралом. Через секунду нашелся начальник отдела кадров,
потом  - флагманский  химик  и командир  ПКЗ. Все они  меня окружили, и было
такое  впечатление, что  все они  мои родственники и  пляшут  вокруг  только
затем, чтоб меня обнять.
     Еще через пять  минут я  уже знал,  где  находится моя каюта,  а  через
десять минут я уже был подстрижен. И стал я жить на ПКЗ.
     О  ПКЗ стоит  сказать несколько  слов. На первой палубе этого корабля с
винтом размещался штаб,  на второй, третьей и четвертой - жили экипажи, ниже
размещался  трюм, где с потолка капала вечность, торчали кабельные трассы  и
жили крысы, огромные, как пантеры.
     Жили  они в трюме,  а  бродили везде. Если крыса шла  по  коридору мимо
моряков, моряки цепенели. На крыс кидались только самые отважные.
     Однажды утром  на камбузе кок обнаружил в пустом  котле  целый  выводок
этих тварей: он открыл крышку котла, и они  посмотрели на него снизу  вверх.
Кок захлопнул  крышку  и  помчался на  свалку. Там он  в  один  миг  отловил
большущего бродячего кота и в тот же миг доставил его на камбуз.
     Кок бросил кота к  крысам  и загерметизировал котел. Кот отчаянно  выл.
Когда  через пару минут  вскрыли котел, кот  вылетел пулей. В  котле  лежали
трупы. Кот задушил всех. Его можно было понять, он дрался за свою жизнь.
     Кок  выкинул  крыс,  вымыл  котел  и сварил  обед.  ПКЗ  у  нас финской
постройки. Финны строили такие ПКЗ для наших лесорубов. Подводники - вот они
те  самые лесорубы,  ради которых в  Финляндии  приобретались такие плавучие
казармы.
     ПКЗ  шли из  Финляндии  на Север своим  ходом. На  них были:  хрусталь,
светильники,  ковры,  посуда,  смесители в умывальниках, краники,  различные
шильдики, ручки и даже туалетная бумага в туалетах.
     Как только они ошвартовались, с них украли все, даже бумагу в туалетах.
Последними   украли  из   кают   цветные  занавески.   Занавески   были   из
стекловолокна.  Матросики  сшили  из  них  плавки.  С  чудовищно  распухшей,
мохнатой промежностью они вскоре заполнили госпиталь.
     Кстати, на нашем  флоте  на  плавказармах иногда годами живут не только
подводники, но и их семьи: жены, дети и коляски.
     Однажды стратегический  атомоход  перегоняли с Севера на Восток в новую
базу. Жены, побросав все, примчались туда путем  Семена  Дежнева. Ну, и  как
это бывает, база уже есть,  то есть  сопки вокруг есть,  а домов еще  нет...
пока.
     Лейтенантам  отвели нижние кубрики.  Двухъярусные койки. Она сверху, он
снизу,  и  наоборот.  Отделились  простынями.  Белыми.  И  поехало.  Сначала
стеснялись, а потом повсюду стоял чудесный скрип...

     Север... Север... Северный флот...

        ЭКИПАЖ

     Мой экипаж появился на ПКЗ через месяц. Он приехал после учебы. Экипажи
в те времена  делились на  - экипажи, которые  все  время  учились, экипажи,
которые  все время ремонтировались, и  экипажи, которые  все время выполняли
боевые задачи.
     Это было  очень  удобно: нужно  послать экипаж на учебу  -  пожалуйста;
нужно  сгонять  корабль в ремонт  -  ради  Бога;  в автономку нужно  послать
кого-нибудь - пошли, родимые.
     Но  иногда экипажи  мучительно переходили из одного состояния в другое.
Например,  наш экипаж приехал в  базу затем, чтоб мучительно перейти и стать
боевым экипажем.
     Разместился он на том же ПКЗ, где я квартировал, и однажды я обнаружил,
что живу в одной каюте с  замполитом корабля.  Семьи у него рядом не было, и
он сказал мне:
     - Ну что ж! Годковщину на  флоте никто еще не отменял, а посему полезай
на верхнюю полку.
     С тех пор я жил на  верхней полке двухъярусной  койки, а подо мной  жил
Иван Трофимович.
     Иван   Трофимович   -  это   единственный   замполит,   которого  я  бы
приветствовал  стоя, остальных - я бы приветствовал сидя, а некоторых - даже
лежа.
     Сказать, что все остальные  замполиты у  меня были  ублюдками, - значит
погрешить  против правды.  Нет,  ублюдками  они не были, но и говорить о них
как-то не хочется.

        ЗИМА И ВЕСНА

     Зимой и весной все подводники, мечтающие перейти в боевое состояние, от
мала до велика берут в руки лом, лопату и скребок и яростно кидаются на снег
и лед. Они  скалывают  его и отбрасывают в сторону. Так  постоянно растет их
боевое  мастерство, и так  они,  совершенствуясь,  совершенно  безболезненно
переходят в боевое состояние.
     "Три матроса и лопата заменяют  экскаватор",  -  это не  я сказал,  это
народ, а народ, как известно, всегда прав.
     Однако ие надо думать, что только матросы у нас ежедневно баловались со
снежком; и седые капитаны третьего ранга, плача от ветра,  как малые дети, я
бы сказал, остервенело хватались за скребок и - ы-ы-ы-т-ь! - сдвигали дорогу
в сторону.
     При  такой  работе  организм  от  неуклонного перегрева спасает  только
разрез на  шинели  сзади  -  он  обеспечивает вентилирование  в атмосферу  и
необходимый  теплосъем.  Это  очень  мудрый  разрез.   Сложился  он  так  же
исторически,  как  и вся наша  военно-морская  шинель. Шинель  -  это  живая
история: спереди два ряда  пуговиц, сзади на спине складка, хлястик  и  ниже
спины, я бы сказал, еще одна складка, переходящая в разрез.
     Разрез исторически был необходим для того,  чтоб прикрывать бока лошади
и гадить  в поле. Для чего нужно на шинели  все остальное, я не знаю. Знаю я
только одно: шинель - это то, в чем нам предстоит воевать.
     Конечно,  можно было  попросить у  Родины  бульдозер. (Я все еще имею в
виду очистку дороги от  снега. Когда  я  слышу слово "воевать", помимо  моей
воли перед моим внутренним взором возникает лом - этот флотский карандаш,  а
потом возникают снежные заносы, и я начинаю мечтать о бульдозере.)
     Конечно, можно было попросить у Родины бульдозер, но ведь  Родина может
же спросить: "При чем здесь бульдозер? Зачем вам, подводникам, бульдозер?" -
и Родина будет права.
     Значит, тогда так, тогда молча берем  в руки  лом  и молча долбаем. Без
бульдозера.
     Бульдозер доставали на стороне. Просто ходили и доставали. Был у нас на
дивизии секретчик,  матрос Неперечитайло. Это было  чудо  из  чудес. Он  мог
запросто затерять секреты, уронить целый чемодан с ними за борт, а потом мог
запросто  их  списать, потому что  у него  везде и  всюду были  свои люди  -
знакомые и земляки, такие же матросы.
     Правда,  чемодан потом всплывал, и его выбрасывало в районе Кильдина на
побережье, но все это происходило потом, когда Неперечитайло уже находился в
запасе.
     У  него были голубые  невинные  глаза. Комдива просто трясло,  когда он
видел этого урода. Он останавливал машину, подзывал его и начинал его драть.
Драл он его за  все прошлое, настоящее и будущее. Драл он его так, что перья
летели.  Драл  на виду у  всей  зоны  режима радиационной  безопасности, где
стояли наши корабли, где была дорога и где были мы с ломами.
     Неперечитайло стоял по стойке "смирно" и слушал весь этот  вой, а когда
он утомлялся слушать, он говорил комдиву:
     - Товарищ комдив! Разрешите, я бульдозер достану?!
     - Бульдозер?!! - переставал его драть комдив, - Какой бульдозер?!
     - Ну, чтоб зону чистить...
     - Что тебе для  этого  нужно? - говорил комдив быстро, так как он у нас
быстро соображал.
     - Нужно банку тушенки и вашу машину...
     Комдив  у  нас  понимал  все  с полуслова,  потому-то он у  нас  и  был
комдивом.  Он вылезал из  машины, брал у Неперечитайло чемодан с секретами и
оставался ждать.
     Неперечитайло  садился на  место комдива и  уезжал  за бульдозером.  По
дороге он заезжал на камбуз за тушенкой.
     Через  тридцать  минут  он  снова  появлялся  на машине,  а за  машиной
следовал бульдозер, нанятый за банку тушенки.

        ДУСТ!

     Наконец пришло для вас время узнать, что всех химиков на флоте называют
"дустами".  За  что" позвольте  спросить?  Извольте:  за  то, что они травят
народ! Сидя на ПКЗ, я проводил с  личным  составом тренировку по включению в
ПДУ  -  в портативно-дыхательное  устройство, предназначенное для экстренной
изоляции органов дыхания от отвратительного влияния внешней среды.
     Первые  ПДУ на флоте называли "противно-дышащим устройством"  - за  то,
что  кислота  пускового   устройства  ПДУ,  которая  должна  была  по   идее
стимулировать  регенеративное вещество  этого средства  спасения  на  выдачу
кислорода, иногда поступала сразу в глотку ожидающему этот кислород.
     Я видел только одного человека, который продержался при этом более двух
секунд. Это  был  наш старший лейтенант  Уточкин, оперуполномоченный особого
отдела.
     Я его честно  предупредил о  том, что возможны сразу же после включения
некоторые осложнения и что проявления терпеливости в этом  конкретном случае
с большим сомнением можно отнести к признакам воинской доблести.
     - Жить захочешь - потерпишь! - сказал он мне.
     Против  этого  я не нашелся чем возразить; он включился  и  показал мне
знаком,  что все идет как по  маслу. Когда все идет как  по маслу,  я обычно
запускаю секундомер и, вперясь в него, снимаю норматив.
     Через пять минут я оторвался от секундомера, посмотрел на испытуемого и
заметил, что глаза у опера Уточкина чего-то лишились.
     Прошло еще десять  секунд, и Уточкин, чмокнув, откупорил рот. Изо рта у
него повалил белый дым.
     - Ну его на хер, - сказал  опер Уточкин, взяв завершением фразы верхнее
"си", - не могу больше!..

        ЛЕТО

     Наступило лето; жены уехали, и поселок  опустел; период весенне-летнего
кобелирования  окончательно вступил в  свои  права,  и  по  поселку светлыми
ночами уже шлялись неприкаянные...
     Ну кто на  подлинном флоте работает летом? Летом никто не работает. Ну,
разве  что  в  поселке подобрать  окурки  и плевки, а так сидишь на  пирсе с
восточным  безразличием: расслабление  и вялость  в  членах;  тупорылость  и
оскуднение в  желаниях,  в мыслях  и  в  генах; апробация и  культивирование
поз...
     И вдруг! Комиссия Министра Обороны! Вместе с главкомом!
     Все  вскочили, побежали,  как со  сна;  озеро вычистили, дерн выложили,
деревья там воткнули, бордюры и траву закрасили; лозунги, призывы, плакаты -
понавесили; и на дома со стороны комиссии обратили особое внимание.
     Комиссия на флоте - это время, когда все живые, не калеки, мечтают уйти
в море.
     - Когда и на чем они будут?!
     - На вертолете через два часа.
     - А вертолетную площадку довели до ума?!
     - Довели...
     - А люди там расставлены?!
     - Так точно!
     - Ну, тогда ждем сигнала...
     Через два часа, не дождавшись сигнала:
     - Ну?!
     - Пока не ясно...
     Ясно стало через десять минут:
     - Все отставить, они будут катером!
     - А-а-а-а!!!
     И потом уже в диком вальсе:
     - Фалрепные!.. Нужны фалрепные на фалы... От метр восемьдесят и выше!
     - Что? Фалы?
     - Что?!
     - Фалы, говорю, от метр восемьдесят?!
     - Нет, фалрепные!
     И еще нужен трап с ковром.
     - Слышь! И еще нужен трап с ковром!
     - И где он обитает?!
     - А черт его знает, на ПКЗ где-то...
     - И эту... как ее... тумбу под главкома не забудьте...
     И  тумбу под  главкома.  Чтоб он не спрыгнул с  трапа, перебив  ноги, а
сошел, как подобает, сначала на тумбу, потом на пирс...
     Все оказалось закрыто на замок: и трап, тумба, и ковры... и ключ вместе
с заведующим утерян...
     - Давайте ломайте!!! Давайте ломайте!!!
     - Все ломайте!!!
     Сломали все. Перевернули и нашли в самом дальнем углу.
     Фу! Ну, теперь все!!!
     Нет, не все: еще нужен оркестр, офицер в золоте и машина.
     Секунда - и все это есть! Все есть, кроме фалрепных.
     - Они ж только что были?!
     Да,  были. И их даже послали куда  надо, но  там  старшим  был  молодой
мичман, и  их перехватили  и отправили на свалку: там  тоже надо было срочно
убрать.
     - А-а-а!!!...
     Это  кричит начальник  штаба,  затем  он  мечется  по коридору и  лично
собирает где  попало  новых  фалрепных. Он  выстраивает  штабиую команду. На
худой  конец, и  эти сойдут. Конец действительно  худой. Самый мощный из них
тянет на метр шестьдесят шесть сантиметров. Начштаба  нервничает - одного не
хватает. Последним влетает в строй гном-самописец - полтора вершка! Начштаба
не  выдерживает  - доконали: он  хватает  самописца за  грудки так,  что тот
повисает безжизненно ножками, и орет ему:
     - Па-че-му!!! Па-че-му та-кой ма-ле-нь-кий!!!

     Все! Встретили!
     Встретили, подхватили, потащили на руках,
     И лизали, и лизали в двадцати местах...
     Нагрузили, проводили стройною гурьбой,
     Дали, дали, дали им, дали им с собой...

     ...И  снова лето  настало. Снова благодать  разлилась. Солнце  снова, и
опять  красота; расслабление, расслоение, растягивание  членов и тупорылость
поз...

     Сопки, сопки, ртутная вода...

        КОРАБЛЬ

     <i>Получили мы корабль - надругались над собой...</i>

     Корабль получили осенью. Наш прекрасный корабль...
     Плавтюрьма!
     Кто это сказал?! - Это никто не  сказал.  Это не у  нас. Это  у них.  У
англичан. В английском языке слово "confine" с одинаковым успехом обозначает
и замкнутый объем подводной лодки, и тюрьму. И поэтому,  когда по телевизору
показывают, что колония малолетних преступников ходит теми же строями, в тех
же ватниках  и поет те же песни,  я не  верю своим  собственным глазам и все
время думаю, что тут чье-то недоразумение.
     Конечно, есть  отдельные неразумные, потерявшие терпение и  кое-что  из
морали  подводники,  которые  пытаются  назвать   плавтюрьмой  наши  славные
подводные корабли за то, что они стоят в дежурстве по полгода, а дома бывают
только  раз  в  месяц,  пешком  и  после 23  часов, но  я  считаю,  что  это
неправильно.  Я  считаю,  что  Родина  о  них  заботится  и  что эта  забота
выражается так часто, так часто, что не увидеть ее может только слепой.
     Но вернемся к кораблю.
     Это  просто  чудо  какое-то!  Я тут  же,  как  только  мы его получили,
спустился вниз и прошелся с носа в корму. Слов нет. Просто чудо. Неужели все
это  сразу плавает? Неужели оно погружается и всплывает больше, чем  полтора
раза? - Да, представьте себе! - А по-моему, оно должно утонуть тут же, прямо
у  пирса,  вместе с нашей профессиональной подготовкой! -  Нет,  представьте
себе. - Это грандиозно!..
     Открываешь  французский  прибор и - япона  мама: одна плата из  Японии,
другая - из Швеции, третья - ФРГ, четвертая - США, пятая - Франция, весь мир
на ладони...
     Открываешь  наш прибор,  а  там -  Узбекистан,  Киргизстан,  Ленкорань,
Ленинакан, Уфа, Ухта, Кзыл-Орда! Весь Союз  с тобой.  И Господь  тоже. Иди в
море. Родимый.
     И идут. И плавают. Годами. На чем они плавают? - Они плавают на сплаве.
Высокого мастерства и высокой идейности.
     И вдруг одна утонула, потом - вторая и сразу третья... Ай-яй-яй! Как же
так?! Неужели?! Вот это да! А мы и не ожидали. - А вот вы ожидали? - Нет, мы
тоже не ожидали. - А вы? - Мы не ожидали, потому что у них пройден весь курс
боевой и политической подготовки. - А-а-а... ну, тогда шапки долой...
     Шапки долой - венки по воде; звучит траурная музыка...
     Прозвучала  - хватит, а теперь  остальных выгнать в море,  чтоб покрыть
недостачу.
     -  А знаете, у оставшихся в живых мы интересовались, и они все как один
хотят служить на подводных лодках...
     - Это грандиозно!
     Флот, флот...
     Что такое флот? - Флот - это люди. - А еще что? - Флот -  это "железо".
- А еще? - Флот - это люди, вросшие в "железо".
     - Что бы им такое пожелать?
     - Пожелайте им здравствовать...

        АВТОНОМКА

     Автономка - как женщина: если она у тебя первая, то запомнится надолго.
     Отдых перед автономкой ворован,  как кусок  хлеба  со стола - помоечным
пасюком. Погрузки, проверки, ракеты, торпеды...
     - Кровь из  носа, товарищи, это нужно сделать! Кровь из носа... И кровь
идет из носа...
     Перед  автономкой  бывает  контрольный выход для  проверки  готовности.
Лодку выгоняют в море, и она  десять  суток ходит там туда-сюда, а  внутри у
нее сидят люди, преимущественно по тревоге. И тревоги через каждые два часа,
и часто бывает, что одна тревога целуется с другой...
     Там  я научился  спать стоя. Стоишь,  стоя и спишь. Просыпаешься тогда,
когда грудью падаешь в прибор, а под глазами такие синяки вырастают, будто в
глаза пустой стакан ввинчивали. После  этого так хочется в  море,  просто не
описать. Без удержу хочется...
     Только пришли, и опять - разгрузки, выгрузки, погрузки...
     - Большой сбор! Построение на пирсе...
     - Внимание, товарищи! Экипаж будет отпущен только тогда, когда на пирсе
не останется ни одной коробки!!!
     Будет отпущен,  будет, кто же спорит. А за сутки до отхода всех посадят
на корабль, а на корне пирса выставят вооруженного вахтенного, чтоб никто не
сбежал, а то ведь черт их знает, шалопаи, прости Господи...

        ОТМЕТИМ КОРОТКО!

     Отметим коротко, лирически отступив,  что  в те времена флот пил, и пил
он спирт, и  пил  он его неторопливо и помногу. Это сейчас всем запретили, а
тогда - о-го-го...
     В  общем,  были  отдельные личности,  которые, несмотря  на сторожей  и
проделанную работу, ускользали с корабля в ночь перед самым отходом, и потом
за ними гонялись по всему поселку.
     Обессилев, они сдавались,  их сажали на детские  саночки и привозили на
пирс. По дороге  они засыпали, и их грузили на  корабль на талях.  Приходили
они в себя на третьи сутки вдали от родных берегов.
     Но были и такие, которых не находили, и тогда  в последний момент брали
кого попало  прямо  из патруля. Так взяли одного  молодого лейтенанта, и его
жена потом его искала, но  искала она  не  там, где надо искать, поэтому она
искала его несколько дней.

        АХ, МОРЕ, МОРЕ...

     Вышли в  море и  пошли,  отошли подальше,  встрепенулись и  взялись  за
изучение материальной части.
     Только наши подводники  могут  выйти в море, отойти подальше,  а  потом
начать изучать то, на чем они  вышли в море: всем выдаются зачетные листы, и
все одновременно начинают учить устройство корабля - ходят по отсекам, как в
Лувре, и ищут клапана. Лодка плывет, а они учат. А что делать?
     Матчасть на нашем родном флоте можно  изучить  только вдали  от Родины.
Вблизи Родина тебе просто  не даст ее изучить. Родина, она вблизи что-нибудь
да придумает: снег придумает, астрономическое число нарядов или рытье канав.
     Если  лодка утонет, то тут  Родина поделится  на  две большие части: та
часть, которая придумала снег, наряды и  канаву, будет молчать, а та, другая
часть Родины - та срочно пододвинется поближе и спросит у оставшихся в живых
со всей строгостью.
     И это навсегда. Это не изменить. Некоторые пытались, но это навсегда.
     Да  и  мы  уже  привыкли так учиться своему  военному  делу. Мы до того
привыкли, что, разреши нам  на  берегу не  рыть, а  учить, мы сядем  и будем
сидеть, уставясь в точку, отсылая всех к матери Ядвиге; будем сидеть и ждать
выхода в море, чтоб там приступить однозначно.
     Когда  мы  вышли  в море,  я тоже получил  зачетный лист по  устройству
корабля и тоже учил до тех пор, пока  с глаз моих не спала пелена и пока все
эти трубы, свитые в узлы, не стали мне родны и понятны.
     После того  как я сдал все зачеты, я долгое время  не мог отделаться от
мысли, что ткни нашу лодочку в бок - и она тихо утонет.
     Нет, конечно мы  будем бороться за живучесть, будем бегать  по отсекам,
загерметизируемся,   дадим   внутрь    сжатый    воздух,   всплывем   и    -
тыр-пыр-Мойдодыр, но все равно она утонет; не сразу - так потом.
     Не  знаю  почему,  но  после сдачи экзаменов  по устройству корабля эти
мысли преследуют  тебя  особенно сильно. Правда,  со временем впечатление от
устройства слабеет, но сначала от полученных знаний просто кожа пузырится. Я
не буду  больше  говорить  о том, что подводная  лодка  может утонуть. Я тут
несколько раз уже сказал об этом, но сказал я об этом только для того, чтобы
больше не говорить.
     Тем более что не так уж часто мы и тонем, как могли бы.

        НУ, КАК ТАМ?

     Меня часто спрашивают:
     - Ну, а все-таки, как там?
     - Где? - спрашиваю я.
     - Ну, в автономке, под водой...
     -  Да нормально  вроде: вахта -  сон, вахта  - сон, а  в  промежутках -
командир  и  зам;  если  им  некогда, то -  старпом  и  пом. Так  и плывешь,
окруженный постоянной заботой. Пришли в район - устроили митинг и  заступили
в дежурство и при этом шли по отсекам с чем-то заменяющим вечный огонь.
     Женщин обычно  интересует,  видно  ли в иллюминаторы рыбок.  Они  очень
удивляются, когда узнают, что на подводной лодке нет иллюминаторов.
     - А как же вы плывете без иллюминаторов, не видно же?!
     -  А так и плывем, зажмурясь,  периодически  вытаскиваются  специальные
выдвижные устройства,  с  помощью которых лодка себя ощущает в пространстве.
Ощутили - спрятали; и поехали дальше.
     - Да-а?.. -  говорят женщины задумчиво,  и со стороны  заметно, что они
полностью  находятся  во  власти  внезапно  возникших   ассоциаций.  Немного
подумав,  они  многозначительно  замолкают.  Только  самые  коварные из  них
интересуются:
     - А как же вы справляетесь там со  своим естеством... так долго? -  при
этом  они  делают себе такие глаза, что  невозможно не догадаться,  какое из
всех наших естеств они имеют в виду.
     - Видите ли, -  говорю им я, - чтоб однозначно дать выход естеству, для
подводника  регулярно  устраиваются  политинформации,  тематические  вечера,
диспуты,  утренники,  лекции,   лирические  шарады,   прослушивание  голосов
классиков, наконец, первоисточники можно конспектировать.
     Обычно после этого  от меня отстают, и я, оставленный, всегда вспоминаю
своего  старпома. На  двадцать  третьи  сутки  похода  он  всегда  входил  в
кают-компанию и говорил медлительно:
     -  Женщина... женщина... женщина... она же -  баба... -  после  чего он
садился в кресло и требовал, чтоб ему показали фильм с бабой.
     Старпом  относится к самым любимым  моим  литературным героям. Когда  я
смотрю  на старпома  пристально, я всегда вспоминаю, что и у  стада павианов
есть свой отдельный вождь.
     Своего   старпома   в   этой   автономке  я   периодически   сажал   на
газоанализатор. У меня газоанализатор напротив двери, а дверь моего  боевого
поста  такой  величины,  что  ею  мамонта уложишь и не заметишь,  не  то что
старпома.
     Стоит   развод,  зам   его   инструктирует,  а   мимо   в   центральный
протискивается старпом, и тут я дверь  зачем-то открываю,  и  она как щитом,
безо   всяких   усилий,  трахает  старпома.  Старпом   улетает   бездымно  в
газоанализатор и  там садится  на  специальный  штырь солнечным сплетением и
замирает  там, как  жук на  булавке. Висит старпом, булькает, воздуха у него
нет, слезы из глаз.
     Потом  зам командовал разводу: "На защиту интересов Родины заступить!",
а старпом, сползая добавлял тонко: "Ой, бля!.."
     Ну и влетало мне!
     Кстати, некоторые  считают, что старпом  -  это  заповедный корабельный
хам; хам в законе; хам по должности, по природе и по вдохновению.
     Я  с этим  не согласен. Просто  хамство  экономит время:  через хамство
лежит самый краткий путь  к человеческой душе. А когда у тебя этих душ целых
сто  и  общаться  с  ними надо ежедневно по  три раза  на  построениях,  где
приходится  доводить  до каждого решение вышестоящего командования,  то тут,
простите, без хамства никак не обойтись.
     На корабле  старпом отвечает за то,  чего нам постоянно не хватает:  он
отвечает за организацию. Старпом  -  это страж организации. Исчез старпом  с
корабля - через секунду вслед  за ним пропадает организация. Организация без
старпома долго на корабле не задерживается.
     Так они и живут: старпом и его организация; сидят, уставясь, и караулят
друг друга. Ну, как тут не озвереть!
     Но всему бывает конец. Я имею  в виду не старпома с его организацией, я
имею в виду автономку: автономка кончается, как все в этом мире.
     Время  -  великий пешеход. Подводное  время  - это тоже пешеход. Только
сначала оно тянется медленно, а потом уже несется не разбирая дороги.
     Так вот, чтоб этот пешеход с самого начала легче перебирал лапками, для
подводника кроме служебных чудес придумывают всякие развлечения.
     Ну, отработку по борьбе за живучесть (когда ты, подтянув адамовы яблоки
к  глазницам, как нашатыренный  носишься по отсекам с этим ярмом пудовым  на
шее - с  изолирующим дыхательным аппаратом 1959 года рождения) очень условно
можно   отнести    к   развлечениям,   а   вот    концерты    художественной
самодеятельности,  викторины, стенгазеты, вечера вопросов и ответов, загадок
и  разгадок, дни специалиста,  праздники  Нептуна  и пение песни  "Варяг" на
разводах,  а  также прочую дребедень,  превращающую боевой корабль в плавдом
кочующих балбесов, - можно отнести к развлечениям с легким сердцем.
     И придумывает все это зам. Наш веселый. Массовик с затейником.  Мальчик
с пальчиком. Это он веселит один народ руками другого народа.
     Мой стародавний приятель, большой специалист по  стенгазетам, стихам  и
дням Нептуна, отзывался обо всем этом так:
     - Боже! Сохрани нас от инициативных замов! Огради нас, Господи, от этих
мучеников великой идеи! Дай нам, Господи, зама ленивого, сонного дуралея, но
и его лиши,  Господи, активных вспышек разума,  а лучше сделай так, чтоб  он
впал в летаргический сон или подцепил какую другую заразу!
     Вы бы видели при этом его лицо.
     - Саня, -  говорил он мне, слегка успокоенный, - отгадай загадку: какая
наука изучает поведение зама на корабле? Я отвечал, что не знаю.
     -  Паразитология! Господи, - причитал  он, - и чего я пошел в механики.
Вот дурак. Пошел бы в замы и сидел бы сейчас где-нибудь... мебелью...
     Знаете, я не стал его осуждать. Просто устал человек от веселья.
     К этому времени Иван Трофимович, самый наш светлый,  уже ушел от  нас в
страну вечного солнца - перевелся служить в большой город, на большую землю,
чуть  ли не в районный центр, - а нам на автономку дали нового зама. Это был
такой тритон, от общения с которым молоко скисает даже в семенниках.
     Этот  родственник царя Гороха обожал развлечения,  и  мы его развлекали
как могли: пели, плясали, отгадывали загадки - так время и летело.

        НАКОНЕЦ!

     Наконец наступил конец. Я имею в виду конец автономки.  Я уже  один раз
имел это  в виду несколько  выше, но теперь, как  говорил  наш зам, я имею в
виду это непосредственно.

        ДОМОЙ!

     Только повернули  к дому - и сразу же  расхотелось идти домой. Странное
это чувство,  но  объяснимое. В  море, несмотря  на  обязательный  кретинизм
боевой  подготовки и развлечения,  все-таки  день  налажен, и ты  в принципе
знаешь, что будет сегодня,  завтра и послезавтра, а в базе ты не знаешь, что
ты будешь  делать  вечером и куда ты побежишь  через минуту. Отсюда  уныние,
примешивающееся к радости прихода.
     Но радость побеждает, и особенно последние метры ею полны.
     - По местам стоять к всплытию! - подаются команда, и вот уже по отсекам
загулял горький морской воздух.
     К  пирсу  лодка  швартуется  с  помощью буксиров. Они  волокут  ее  под
локотки, как внуки -  нагулявшуюся  слепую старушку. А  на пирсе  - оркестр,
начальство, а за забором - жены, целой толпой.
     Мы еще не ошвартовались, а оркестр уже отыграл  и  ушел, повернувшись к
нам  задом,  и создалось такое ощущение,  что он играл лодке  в целом, а  не
людям в отдельности. На пирсе осталось начальство.
     - Ну-у, - сказало начальство нам, когда  мы вышли и построились, - пока
вы  там отдыхали, мы здесь служили, а теперь вам предстоит... - и  дальше мы
узнали, что нам предстоит: погрузка запасов до полных норм, перегрузка ракет
и выход в  море на  торпедную  стрельбу,  так  что сегодня не  выводимся,  а
становимся к стацпирсу,  грузим ракеты  и далее,  далее,  далее... и прочая,
прочая, прочая куча удовольствий.
     Самые глупые спросили: "А домой?" - на что им хамски  расхохотались, но
жен поцеловать у забора разрешили.

        ЖЕНА

     Ежедневные постоянные общения с собственной женой можно сравнить только
с моросящим дождичком,  который капает тебе за  воротник. Ты приходишь домой
ежедневно, а оно капает: в 20 часов -  капает, в 22 - капает,  и в 24 - тоже
капает; ложишься в постель - капает в постели.
     Можно,  конечно, научиться и  не слышать,  как  оно  капает. Но пока ты
научишься, сколько придется себя истерзать.
     Другое  дело, если  тебя  не бывает дома. Другое дело, если ты ходишь в
море. Женщины море не выдерживают. Ты  приходишь,  а тебя встречает  любовь;
реки любви; потоки любви огромных размеров; и глаза газели, а в них - слезы;
а голос ласковый,  нежный, как  полевой колокольчик;  а руки  теплые,  и уже
припала к груди, положила головку, затихла, как мышка, и молчит, молчит...
     За это можно отдать жизнь... А как они бегут навстречу...
     Я стоял и смотрел, как они бегут.  В тот  период я мог только стоять  и
смотреть, потому что в  тот период я был холостой; а когда  ты  холостой, ты
стоишь  на ветру  на  пирсе, как  собака;  обдуваем  и  бездомен,  бездомен,
бездомен...
     Но, слава Богу, есть друзья, и, слава Богу, друзей много.
     Когда наши мучения поручили временную  передышку и  мы все-таки ощутили
под ногами земную твердь, мои друзья сказали мне:
     - Бери, Саня, свои манатки и иди к нам жить.
     И я забрал то, что не  успели еще украсть из моей каюты на ПКЗ, и пошел
к  друзьям, несмотря  на то  что  у  них были  жены и дети.  И ночевал я "по
друзьям" в течение многих и  многих  лет.  Положишь ночью чемоданчик свой на
саночки и переезжаешь от друга к другу.
     В те времена можно было  получить ключ от чьей-нибудь квартиры, хозяева
которой находились в  отпуске, и  жить там месяц-другой, несмотря на то  что
хозяева эти тебе совершенно неизвестны. Так было принято, и я, когда получил
квартиру, я тоже устраивал к себе жить порой совсем незнакомых людей.
     -  Чего загрустил, лейтенант?  - спрашивал я,  когда видел лейтенанта с
женой и ребенком, сид