сердце разрывается от отчаяния, что мы все заблудились, и, когда я бьюсь всеми силами, вы, при каждом отклонении, вместо того, чтобы пожалеть себя и меня, суете меня и с восторгом кричите: смотрите, с нами вместе в болоте". /63, 123/ Ближе остальных членов семьи к Льву Николаевичу были дочери, но Софья Андреевна, как наседка, отстаивала благополучие своего гнезда. Юридически от владения собственностью Толстой освободился в 1891 г., разделив имения и имущество между детьми. Тогда же он объявил в печати об отказе от любых вознаграждений за публикацию всего написанного после 1884 г. и до конца его дней. /Право собственности на все написанное до того было ранее передано Софье Андреевне/. И жизнь в барском, хотя уже не принадлежащем ему, доме шла по-прежнему - без излишеств, но все же на уровне обеспеченного дворянского круга. Свои личные потребности Лев Николаевич свел до минимума; живя в Ясной Поляне, работал, когда мог, в поле: косил, пахал; в Москве - сапожничал, таскал воду, пилил дрова, топил в доме печи. Но все это были, в его понимании, полумеры, а непрестанный, напряженный труд мысли, поиски истины и пропаганду ее в статьях, обширной переписке, беседах со всеми, кто приходил к нему с вопросами, он не считал достаточным для оправдания. Перед своим уходом из дома в 1910 г. он записал в дневнике: "Если бы я слышал про себя со стороны, - про человека, живущего в роскоши, отбирающего все, что может, у крестьян, сажающего их в острог и исповедующего и проповедующего христианство, и дающего пятачки, и для всех своих гнусных дел прячущегося за милой женой, - я бы не усомнился назвать его мерзавцем". Цитир. по биографии Толстого /Бирюков/ Острог Толстой приписал себе понапрасну, но Софья Андреевна действительно преследовала крестьян за порубку принадлежавшего имению леса и одно время даже держала в Ясной Поляне стражников. Столкновения на этой почве делали порой жизнь в доме невыносимой. Выход представлялся единственный - уйти. Первая попытка была сделана еще в том же 1884 г., когда Толстой писал цитированное выше письмо Черткову. Но Софья Андреевна грозила покончить с собой и он отказался от своего намерения /"обломал руки"/. Попытки уйти из дома были еще и в следующем, 1885 г., и в 1887 г. Потом личную трагедию оттеснило на второй план участие Толстого в бурных общественных событиях: борьба с голодом /1889-90 гг./, отлучение от церкви /1901 г./, русско-японская война и революция, а также тяжелая и затяжная болезнь /1901-02 гг./. В 1910 г. Толстой все же решился уйти. В разговоре с крестьянином Новиковым он так объяснил свое решение: "Для себя одного я этого не делал, не мог сделать, а теперь вижу, что и для семейных будет лучше, меньше будет из-за меня спору, греха". /Цит. по биографии Бирюкова/ Так освободился он наконец от того образа жизни, которым непрестанно терзался в течение тридцати лет, но уже самой жизни ему оставалось считанные дни. 6. Бог или разум? Выше намеренно цитировались те высказывания Толстого о нравственной основе жизни, - добре, любви, прощении, - которые относят эту основу к богу, к проявлению божественной сущности в человеке. Но на протяжении всего рассматриваемого периода жизни Толстого, в его письмах, записях в дневнике, статьях рядом с религиозной посылкой звучит апелляция к разуму человека. В 1884 г. в статье "В чем моя вера?" он писал: "Жизнь есть жизнь, и ею надо воспользоваться как можно лучше. Жить для себя одного неразумно. И потому с тех пор, как есть люди, они отыскивают для жизни цели вне себя: живут для своего ребенка, для семьи, для народа, для человечества, для всего, что не умирает с личной жизнью". /23, 399/ Несколько выше в той же статье фигурирует "...борьба между стремлением к жизни животной и жизни разумной, которая лежит в душе каждого человека и составляет сущность жизни каждого". В 1888 г. в письме к П.И. Бирюкову: "...мне думается, что высшее доступное человеку благо жизни это то, когда его личное стремление влечет его к любовной деятельности, т.е. к такой, цель которой не я, а другие... И это состояние бывает /сколько я знаю/ только в двух случаях: в любимой работе, нужной и разумной, и в любви к избранным лицам, в деятельности для них, нужной и разумной". /64, 161/ Отметим, что в этом письме звучит мотив не самоусовершенствования, но активной и разумной деятельности человека на благо других людей. В 1900 г. в письме А.В. Власову "волю бога" Толстой трактует как заключение разума: "Воля же эта, как нам говорит разум, в том, чтобы мы любили друг друга и поступали с другими так, как хотим, чтобы другие поступали с нами". /72, 319/ Выше в том же письме: "Дорого мне в вашем рассуждении то, что вы ставите во главу угла все то, что и должно стоять во главе всего, а именно разум человеческий который старше всех книг и библий, от которого и произошли все библии... и который дан каждому из нас не через Моисея или Христа, или апостолов, или через церковь, а прямо от Бога". И далее там же: "Прежде всего надо верить в разум, а потом уже отбирать из писаний - и еврейских, и христианских, и магометанских, и буддийских, и китайских, и светских современных - все, что согласно с разумом и откидывать все, что не согласно с ним". Как видим, места для бога остается уже не так много - разум человека становится с ним рядом, познает его "волю" в интересах жизни /"...ею надо воспользоваться как можно лучше"/. Отсюда недалеко до сомнения в необходимости предполагать существование бога вообще. И действительно, в 1900 г. Толстой записывает в дневнике: "Как-то спросил себя: верю ли я? Точно ли верю в то, что смысл жизни в исполнении воли Бога, воля же в увеличении любви /согласия/ в себе и мире... И невольно ответил, что не верю так, в этой определенной форме. Во что же я верю? - спросил я. И искренне ответил, что верю в то, что надо быть добрым: смиряться, прощать, любить. В это верю всем существом". /54, 38/ Сомнение, по-видимому, не покидало Толстого до конца жизни. В дневнике за 1908 г. появляется такая запись: "Нынче, лежа в постели, утром пережил давно не переживавшееся чувство сомнения во всем. В конце концов остается все-таки одно: добро, любовь - то благо, которое никто отнять не может". /56, 116/ С опорой ли на веру в бога /"...которого понимаю как дух, как любовь, как начало всего..." - ответ синоду/, или на разум человека, отвечающий его естественному стремлению к счастью, или в сомнении между ними, Толстой остается неизменно верен убеждению, что смысл жизни человека, счастье и спокойствие его - в любви к другим людям, в делании им добра. Часть II. ЧЕЛОВЕК И ОБЩЕСТВО I. Государство Главным злом современного ему общественного устройства, Толстой считал государство, государственную власть, любую - от монархии и деспотии до республики: "Много было жестоких и губительных суеверий: и человеческие жертвы, и инквизиции, и костры, но не было более жестокого и губительного, как суеверие отечества - государства. Есть связь одного языка, одних обычаев, как например, связь русских с русскими, где бы они ни были, в Америке, Турции, Галиции и англо-саксонцев с англо-саксонцами в Америке, в Англии, в Австралии; и есть связь, соединяющая людей, живущих на общей земле: сельская община или даже собрание общин, управляемых свободно установленными правилами жителей; но ни та, ни другая связь не имеет ничего общего с насильственной связью государства, требующего при рождении человека его повиновения законам государства. В этом ужасное суеверие. Суеверие в том, что людей уверяют, и люди сами уверяются, что искусственно составленное и удерживаемое насилием соединение есть необходимое условие существования людей, тогда как это соединение есть только насилие, выгодное тем, кто совершает его". Из дневника, 1905 /55,165/ Толстой утверждает, что государство, с его насильственным, основанным на угрозе телесного наказания, казни или лишения свободы подчинением граждан государственным законам и распоряжениям, было необходимо лишь в дохристианскую эпоху. В те далекие времена главным источником обогащения целых народов были истребительные войны, когда население поголовно уничтожалось или угонялось в рабство, города и селения предавались огню, а скот и имущество побежденных становились добычей победителей. Для организации отпора такому нашествию /как и для самого нашествия/ нужна была централизованная система власти, позволявшая осуществить всеобщую военную мобилизацию горожан. Обязательной особенностью этой государственной системы было обложение подданных налогами, что давало возможность содержать постоянную армию, создавать запасы оружия, осуществлять строительство крепостей, военного флота и проч. Так возникли египетское царство, восточные деспотии, греческие города и римская империя. В средние века развитие земледелия, ремесел, торговли и отказ от использования мало эффективного рабского труда сделали истребительные войны ненужными для народов. Крупные империи и государства стали распадаться на мелкие феодальные княжества, в которых сюзерен и его военная дружина брали на себя функцию защиты земледельцев и торговцев от грабителей, а вассалы, естественно связанные с феодалом местом своего жительства, по добровольному соглашению отдавали ему часть продукции своего труда. Однако наряду с этими объективными, действовали и субъективные факторы. Среди феодалов выдвигались корыстные и властолюбивые люди, неудовлетворенные достатком и властью, которыми они пользовались в своих ограниченных владениях. Военные дружины и наемников они использовали для отнятия власти у феодалов-соседей, подчинения и обложения данью их подданных. Феодальная раздробленность вновь уступала место крупным государствам - царствам и королевствам, с той существенной разницей, что эти насильственные объединения возникали уже не в интересах народов, а ради удовлетворения корысти и стремления к власти царей, королей, а впоследствии диктаторов, президентов, премьеров и того, захватившего фактическую власть, меньшинства населения, которому они служили. По самому существу этого процесса государственная власть оказывалась в руках людей безнравственных. Толстой пишет: "Я старался показать, что во всяком обществе людей всегда есть люди властолюбивые, бессовестные, жестокие, готовые для своей выгоды совершать всякого рода насилия, грабежи, убийства; и что в обществе без правительства эти люди будут разбойниками... В обществе же, управляемом насильнической властью, эти самые люди захватят власть и будут пользоваться ею" "Конец века". 1905 /36, 254/ Не ограничиваясь прямым насилием, государственная власть старалась завоевать и популярность, добровольную поддержку своих подчиненных. Для того она всегда представляла себя благодетельной, заботящейся об интересах всех граждан государства. Однако... "...по мере того, как власть достигала все большей и большей степени силы, она все более и более обнаруживала свою несостоятельность: все более и более становилось внутреннее противоречие, заключающееся в понятии благодетельной власти и насилия, составляющего сущность всякой власти; становилось очевидным, что власть, для того, чтобы быть благодетельной, долженствующая быть в руках самых лучших людей, находилась всегда в руках худших людей, так как лучшие люди по самому свойству власти, состоящему в употреблении насилия над ближним, не могли желать власти и потому никогда не приобретали и не удерживали ее". "К политическим деятелям", 1903 /35, 204/ Государственная власть утверждает, что она необходима для защиты граждан от угрозы военного нападения извне, т.е. для выполнения этой основной функции, которая обусловила возникновение государств в древности. Обман здесь состоит в том, что в любом народе люди, занятые своим повседневным трудом, не желают ни на кого нападать. Войны начинают и провоцируют в своих интересах правящие классы и послушные им правительства - всегда прячущие свою агрессивность под маской миролюбия и необходимости обороны. Любое правительство по сущности своей является милитаристским: "Правительства для того, чтоб существовать, должны защищать свой народ от нападения других народов; но ни один народ не хочет нападать и не нападает на другой, и потому правительства не только не желают мира, но старательно возбуждают ненависть к себе других народов... уверяют свой народ, что он в опасности и нужно защищаться". "Патриотизм и правительство", 1900 /90, 434/ и поэтому: "...не может быть достигнут мир народов между собой разумным путем, конвенциями, арбитрацией до тех пор, пока будет существовать подчинение народов правительствам, которое всегда неразумно и всегда пагубно". "Христианство и патриотизм", 1894 /39, 66/ Покорность людей власти правительств основана на их разобщенности перед лицом насилия государственной власти. Толстой пишет: "Все дело в том, чтобы устранить то, что разобщает людей, и поставить на это место то, что соединяет их. Разобщает же людей всякая внешняя, насильственная форма правления..." "Об общественном движении в России",1905 /36, 165/ Оценивая таким образом пагубную роль государства, Толстой не усматривает принципиальной разницы между деспотией и современной ему парламентской системой: "Обман состоит в том, что посредством сложного устройство выборов... людям известного народа внушается, что... они делаются участниками правительственной власти и потому, повинуясь правительству, повинуются сами себе и потому будто бы свободны... А между тем действия и распоряжения правительства таких мнимо самоуправляющихся народов, обуславливаемые сложной борьбой партий и интриг, борьбой честолюбия и корыстолюбия, так же мало зависят от воли и желания всего народа, как и действия и распоряжения самых деспотических правительств". "Конец века", 1905 /36, 245/ Не большей симпатией пользуются у Толстого и социалисты-революционеры: "То же, что большинство революционеров выставляет новой основой жизни социалистическое устройство, которое может быть достигнуто только самым жестоким насилием и которое, если бы когда-нибудь и было достигнуто, лишило бы людей последних остатков свободы, показывает только то, что у людей этих нет никаких новых основ жизни". "Конец века", 1905 /36, 260/ Учение социализма Толстой считает ложным, утопическим: "Они уверяют себя, что посредством того же насилия, которое привело их к их гибельному положению, сделается еще и то, что среди людей, стремящихся к наибольшему материальному, животному благу, как-то сами собой, под влиянием учения социализма, вдруг явятся люди, которые, обладая властью, но не развращаясь ею, установят такую жизнь, при которой люди, привыкшие к жадной, эгоистической борьбе за свои выгоды, вдруг сделаются самоотверженными и все будут вместе на общую пользу работать и всем равно пользоваться" "О значении русской революции", 1906 /36, 330/ 2. Столпы государства - армия и патриотизм Насильственная власть государства издревле и до наших дней опирается на силу, способную удержать в повиновении, а в случае бунта - усмирить, покарать большинство народа. Это - полиция и армия. В конечном счете именно армия - дисциплинированная, хорошо вооруженная и полностью изолированная от гражданского населения сила. Толстой пишет: "Основная же причина того, что миллионы рабочих людей живут и работают по воле меньшинства, - не в том, что меньшинство это захватило землю, орудия производства и берет подати, а в том, что оно может это делать, - что есть насилие, есть войско, которое находится в руках меньшинства, и готовое убивать тех, которые не хотят исполнить волю этого меньшинства". "Неужели это так надо?", 1900 /34, 228/ Поэтому главным предметом заботы любой государственной власти является армия, ее организация, оснащение, а главное - обеспечение ее безусловного повиновения: "...правительства, понимая, что главная их сила в войске, так организовали его комплектование и дисциплину, что никакая пропаганда в народе не может вырвать войско из рук правительства... Двадцатилетние мальчики, которые набираются на службу и воспитаны в ложном, церковном или материалистическом и притом патриотическом духе, не могут отказаться от службы, как не могут не повиноваться дети, когда их посылают в школу. Поступив же на службу, эти юноши, каких бы они не были убеждений, благодаря веками выработанной искусной дисциплине, в один год переделываются неизбежно в покорные орудия власти". "К политическим деятелям", 1903 /35. 203/ Правительства создают то, что Толстой называет "кругом насилия": "Устрашение, подкуп, гипнотизация приводят людей к тому, что они идут в солдаты; солдаты же дают власть и возможность казнить людей и обирать их /подкупая на эти деньги чиновников/, и гипнотизировать, и вербовать их в те самые солдаты, которые дают власть делать все это". "Царство божье внутри вас", 1893 /28, 155/ Термином "гипнотизация" Толстой обозначает систему формирования суеверия необходимости государства. Здесь и государственная религия, и воспитание патриотизма, и подавление просвещения и, в дополнение к ним, средства отвлечения сознания людей: алкоголь, зрелища, увеселения. Таким образом первое назначение армии - обеспечение власти правительства над своим народом. Но сильная армия, естественно, соблазняет правителей в угоду своим интересам /в том числе для оправдания подавления свободы граждан/ и к внешней агрессии. Эти две сферы использования военной силы взаимосвязаны и укрепляют друг друга: "Деспотизм правительства всегда увеличивается по мере увеличения и усиления войск и успехов внешних, и агрессивность правительства увеличивается по мере усиления внутреннего деспотизма". "Царство божье внутри вас", 1893 /28, 138/ "Круг насилия", на который опирается государственная власть, скрепляется чувством патриотизма. Им оправдывается воинственность правительства, создание и содержание войска. Патриотизм легко находит отклик в психологии народных масс и настойчиво воспитывается в них правительствами. Поэтому разоблачению обмана патриотизма Толстой посвящает две большие статьи, из которых мы процитируем несколько фрагментов. Из статьи "Патриотизма и правительство", опубликованной /за границей/ в 1900 г.: "...патриотизм, под влиянием которого находится большинство людей нашего времени и от которого так жестоко страдает человечество... есть очень определенное чувство предпочтения своего народа или государства всем другим народам или государствам и потому желание этому народу или государству наибольшего благосостояния и могущества, которые могут быть приобретены и всегда приобретаются только в ущерб благосостояния и могущества других народов или государств..." /90, 426/ "В руках правящих классов войско, деньги, школа, религия, пресса. В школах они разжигают в детях патриотизм историями, описывая свой народ лучшим из всех народов и всегда правым; во взрослых разжигают это же чувство зрелищами, торжествами, памятниками, патриотической лживой прессой; главное разжигают патриотизм тем, что совершая всякого рода несправедливости и жестокости против других народов, возбуждают в них вражду к своему народу, и потом этой-то враждой пользуются для возбуждения вражды в своем народе". /с. 431/ Из статьи "Христианство и патриотизм", 1894 г.: "То, что называется патриотизмом в наше время, есть только, с одной стороны, известное настроение, постоянно производимое и поддерживаемое в народах школой, религией, подкупной прессой в нужном для правительства направлении, с другой - временное, производимое исключительными средствами правящими классами, возбуждение низших по нравственному и умственному даже уровню людей народа, которое выдается потом за постоянное выражение воли всего народа..." /39, 60/ "Патриотизм... есть не что иное для правителей, как орудие для достижения властолюбивых и корыстных целей, а для управляемых - отречение от человеческого достоинства, разума, совести и рабское подчинение себя тем, кто во власти". /с. 65/ "Чем труднее удержать свою власть, тем с все большим количеством людей правительство делится ею... ученые и даже художники, и в особенности писатели, журналисты. И все эти лица сознательно и бессознательно распространяют обман патриотизма, необходимый им для удержания своего выгодного положения... и народ, настолько задавленный трудом, что не имеет ни времени, ни возможности понять значение и проверить справедливость тех понятий, которые внушаются ему, и тех требований, которые во имя его блага предъявляются ему, безропотно покоряется им". /с. 68/ "Люди же из народа, освобождающиеся от неустанного труда и образовывающиеся,... подвергаются такому усиленному воздействию угроз, подкупа и гипнотизации правительств, что почти без исключения тотчас переходят на сторону правительств и, поступая в выгодные и хорошо оплачиваемые должности... становятся участниками распространения того обмана, который губит их собратий... И обманывают они не макиавелически, не с сознанием производимого ими обмана, но большей частью с наивной уверенностью, что они делают что-то доброе и возвышенное, в чем их постоянно поддерживает сочувствие и одобрение всех окружающих их". /с. 69/ А между тем ничто не наносит обществу такого вреда, как ложь, обман, лицемерие: "Развращает, озлобляет, озверяет и потому разъединяет людей не воровство, не грабеж, не убийство, не блуд, не подлоги, а ложь, та особенная ложь лицемерия, которая уничтожает в сознании людей различие между добром и злом, лишает их того, что составляет сущность истинной человеческой жизни, и потому стоит на пути всякого совершенствования людей..." "Царство божье внутри вас", 1893 /28, 272/ Патриотизм является одним из самых действенных и коварных способов обмана людей и этот обман обязательно должен быть рассеян, ибо: "Патриотизм уже не представляет людям никакого, кроме самого ужасного будущего; братство же народов составляет тот общий идеал, который все более и более становится понятным и желательным человечеству..." "Христианство и патриотизм", 1894 /39, 73/ Все это дает автору "Войны и мира" смелость написать в 1900 г. категорически и бескомпромиссно: "Для уничтожения правительств нужно только одно: нужно, чтобы люди поняли, что чувство патриотизма, которое одно поддерживает это орудие насилия, есть чувство грубое, вредное, стыдное и дурное, а главное - безнравственное". "Патриотизма и правительство", 1900 /90, 437/ 3. Возможно ли общество без государства? Итак, Толстой считает необходимым упразднить государство, ликвидировать централизованную власть правительства. Оставим пока в стороне вопрос о том, как он предлагает добиваться этого, и посмотрим, может ли существовать общество без государства. Предположим даже, что правительства исчезли одновременно во всех странах и потому угрозы нападения извне не существует. Что за общественное устройство может придти на смену государству? Многонациональные объединения в отсутствии центральной власти, возможно, распадутся, но связь людей, говорящих на одном языке, традиционные экономические и культурные связи, консолидирующие каждый народ, должны остаться. Для упорядочения этих связей нужны признанные всеми правила взаимоотношения людей - законы, способы разрешения возможных конфликтов, т.е. суд, необходима организация финансов, транспорта, средств связи, общественных работ, обмена информацией, народного образования и т.п. Наконец, надо обеспечить безопасность граждан, защиту их личной свободы и имущества от посягательства преступных элементов, т.е. нужна полиция. Не означает ли все это необходимость государственного устройства и центрального, обладающего определенной властью правительства? Толстой так не считает: "Говорят, что без правительств не будет тех учреждений: просветительных, воспитательных, общественных, которые нужны для всех. Но почему же предполагать это? Почему думать, что неправительственные люди не сумеют сами для себя устроить свою жизнь так же хорошо, как ее устраивают не для себя, а для других правительственные люди? Мы видим, напротив, что в самых разнообразных случаях жизни в наше время люди устраивают сами свою жизнь без сравнения лучше, чем ее устраивают для них правящие ими люди. Люди без всякого вмешательства правительства, и часто несмотря на вмешательство правительства, составляют всякого рода общественные предприятия - союзы рабочих, кооперативные общества, компании железных дорог, артели, синдикаты. Если для общественного дела нужны сборы, то почему же думать, что без насилия свободные люди не сумеют добровольно собрать нужные средства и учредить все то, что учреждается посредством податей, если только эти учреждения для всех полезны? Почему думать, что не могут быть суды без насилия? Суд людей, которым доверяют судящиеся, всегда был и будет и не нуждается в насилии. Мы так извращены долгим рабством, что не можем себе представить управление без насилия. Но это неправда. Русские общины, переселяясь в отдаленные края, где наше правительство не вмешивается в их жизнь, устраивают сами свои сборы, свое управление, свой суд, свою полицию и всегда благоденствуют до тех пор, пока правительственное насилие не вмешивается в их управление". "Единое на потребу. О государственной власти", 1905 /36, 186/ Возможность свободной общественной организации Толстой мыслил себе отнюдь не только в локально ограниченных масштабах общины: "Весьма вероятно, что общины эти не будут жить обособленно и войдут между собой, вследствие единства экономических, племенных или религиозных условий, в новые свободные соединения, но совершенно иные, чем прежние - государственные, основанные на насилии". "Конец века", 1905 /36, 263/ Итак, Толстой полагает, что основанную на насилии государственную власть может заменить развернутая в масштабе целого народа общественная, как бы мы теперь сказали, самодеятельная организация. Возможно ли это? Какие формы примет такая организация? Будут ли ее граждане выполнять общественные, в том числе полицейские и судебные, функции поочередно, в порядке своего рода дежурства, на время которого общество будет брать их на свое содержание? Или же необходимость определенной профессиональной подготовки заставит создать некую, более или менее стабильную, общественную структуру, в первую очередь региональную, находящуюся под действенным контролем общества? Как гарантировать, что эта структура не станет над обществом? Толстой не предлагает конкретных рецептов и схем. Он пишет: "Условия нового строя жизни не могут быть известны нам, потому что они должны быть выработаны нами же. Только в этом и жизнь, чтобы познавать неизвестное и сообразовывать с этим новым познаванием свою деятельность". "Царство божье внутри вас", 1893 /28, 208/ и спустя тридцать лет, уже в конце жизни: "...люди и общества идут к неведомому не переставая, изменяясь не вследствие составления рассудочных планов некоторых людей о том, каково должно быть это изменение, а вследствие вложенного во всех людей стремления приближения к нравственному совершенству, достигаемому бесконечно разнообразной деятельностью миллионов и миллионов человеческих жизней. И потому те условия, в которые станут между собой люди, те формы, в которые сложится общество людей, зависят только от внутренних свойств людей, а никак не от предвидения людьми той или иной формы жизни, в которую им желательно сложиться". "О значении русской революции", 1906 /36, 353/ Интересно отметить, что отрицая, как мы увидим ниже, все виды общественной деятельности и политической борьбы, направленной на заранее определенное переустройство общества, Толстой в конце жизни очень сочувственно относится к возникавшей в то время в России кооперации: "Кооперативная деятельность, - учреждение кооперативов, участие в них, - есть единственная общественная деятельность, в которой в наше время может участвовать нравственный, уважающий себя человек". Из письма проф. Тотомианцу, 1910 /81, 66/ Заметим в скобках, что в качестве одной из моделей массовой неправительственной организации в наше время наверное можно было бы рассмотреть профсоюзные организации на Западе. Зачатки такой организации можно усмотреть и в самодеятельных, пока что в нашей стране очень ограниченных, товариществах, как, например, КСП /клуб студенческой песни/. И не этих ли свободных форм общественной организации инстинктивно ищет наша молодежь в столь популярных у нее самодеятельных туристских походах? Из цитированного выше отрывка видно, что Толстой допускает существование в обществе без государства институтов полиции и суда, а следовательно насилия - хотя бы в интересах самозащиты общества от преступных элементов. А как же с христианской заповедью непротивления злу насилием? Еще в 1890 г. Толстой писал: "...вместо того, чтобы понимать что сказано: злом или насилием не противься злу или насилию, понимается /мне даже кажется нарочно/, что сказано: не противься злу, т.е. потакай злу, будь к нему равнодушен, тогда как противиться злу, бороться с ним есть единственная внешняя задача христианства, и что правилом о непротивлении злу сказано каким образом бороться со злом самым успешным образом. Сказано: вы привыкли бороться со злом насилием, отплатой. Это нехорошее, дурное средство. Самое лучшее средство - не отплатой, а добром". Из письма одному из друзей /по биогр. - Бирюкова/ Это, по-видимому, следует понимать так. Наиболее эффективный, дающий необратимые результаты способ искоренения зла - не наказание, а воспитание, убеждение, основанное на добром отношении к людям. Однако в качестве переходной меры Толстой допускает насилие, но не как возмездие, а лишь как средство ограничения возможности зла. Замена насилия воспитанием произойдет постепенно: "Принцип непротивления злу насилием, состоящий в замене грубой силы убеждением, может быть только свободно принят. И в той мере, в какой он свободно принимается людьми и прилагается к жизни, т.е. в той мере, в которой люди отрекаются от насилия и устанавливают свои отношения на разумном убеждении, - только в той мере и совершается истинный прогресс в жизни человечества". Из предисловия к биографии Гаррисона, 1904 /36, 99/ Но что значит "свободно принят"? Что такое свобода в общественном понимании этого слова? Может ли человек, живя в обществе, быть свободным и при этом не стеснять свободу других людей? Необходимость определенного ограничения личной свободы в интересах общества очевидна. Вопрос в том, что обуславливает это ограничение. Если закон, угрожающий наказанием, то это, по мнению Толстого, не свобода. Он верит в возможность добровольного, разумного самоограничения: "Для того, чтобы люди могли жить общей жизнью, не угнетая одни других, нужны не учреждения, поддерживаемые силою, а такое нравственное состояние людей, при котором люди по внутреннему убеждению, а не по принуждению, поступали бы с другими так, как они хотят, чтобы поступали с ними". "К политическим деятелям", 1903 /35, 210/ В понятие свободы Толстой вкладывает совсем иной смысл, чем революционеры: "Под свободой революционеры понимают то же, что под этим словом разумеют и те правительства, с которыми они борятся, а именно: огражденное законом /закон же утверждается насилием/ право каждого делать то, что не нарушает свободу других... или, строго и точно выражаясь, свобода по этому определению, есть одинаковое для всех, под страхом наказания, запрещение совершения поступков, нарушающих то, что признано правом людей. И потому то, что по этому определению считается свободой, есть в большей мере случаев нарушение свободы людей..." Толстой утверждает, что... "Свобода есть отсутствие стеснения. Свободен человек только тогда, когда никто не воспрещает ему известные поступки под угрозой насилия... Истинно свободны могут быть люди только тогда, когда они все одинаково убеждены в бесполезности, незаконности насилия и подчиняются установленным правилам не вследствие насилия или угрозы его, а вследствие разумного убеждения". Предисловие к статье В.Г. Черткова "О революции", 1904 /36, 152/ И начинается свобода с познания и признания истины: "Человек, не свободный в своих поступках, всегда чувствует себя свободным в том, что служит причиной его поступков, - в признании или непризнании истины". "Царство божье внутри вас", 1893 /28, 279/ 4. Необходимость религии В только что цитированных отрывках Толстой говорит о том, что люди смогут построить истинно свободное общество только тогда, когда все они будут "одинаково убеждены" в правильности некоторых основных принципов. Но как возникнет такое всеобщее разумное убеждение, такое высокое и доминирующее нравственное состояние людей? Быть может из осознания ими их общих интересов, общего блага? В это Толстой не верит: "...власть может быть уничтожена только разумным сознанием людей. Но в чем должно состоять это сознание? Анархисты полагают, что это сознание может быть основано на соображениях об общем благе, справедливости, прогрессе или личном интересе людей. Но, не говоря уже о том, что все эти основы несогласны между собой, самые определения того, в чем состоит общее благо, справедливость, прогресс или личный интерес, понимается людьми бесконечно разнообразно. Поэтому невозможно предполагать, чтобы люди, несогласные между собой и различно понимающие те основы, во имя которых они противятся власти, могли бы уничтожить столь твердо установленную и искусно защищающую себя власть. Предположение же о том, что соображения об общем благе, справедливости или законе прогресса могут быть достаточны для того, чтобы люди, освободившись от власти, но не имеющие никакой причины для того, чтобы жертвовать своим личным благом благу общему, сложились бы в справедливые, не нарушающие взаимную свободу условия, еще более неосновательно". "К политическим деятелям", 1903 /35, 207/ Так как же, все таки, могут возникнуть одинаковая убежденность и высокое нравственное состояние людей? Толстой считает, что они могут возникнуть на основе одинакового для всех личного понимания каждым человеком смысла жизни и его места в ней, из которого вытекает и его нравственная позиция. Это понимание Толстой называет религией. Оно шире, чем вера, например, вера в бога, хотя может и включать ее. По определению Толстого: "Религия есть известное, установленное человеком отношение своей отдельной личности к бесконечному миру или началу его. Нравственность же есть всегдашнее руководство жизни, вытекающее из этого отношения". "Религия и нравственность", 1893 /39, 26/ Если эта религия такова, что из нее естественно вытекает свободное сообщество людей, то такое сообщество приобретает прочный фундамент: "Только бы люди, желающие служить... своим ближним, поняли, что человечество движется не животными требованиями, а духовными силами, и что главная движущая человечество сила есть религия, т.е. определение смысла жизни и вследствие этого смысла различение хорошего от дурного и важного от неважного". "Неужели это так надо?", 1900 /34, 237/ Если все члены общества, а в мыслимом пределе - все люди на земле или, хотя бы, большинство людей, лично для себя принимают одну и ту же религию, то она становится общественной или даже общечеловеческой религией - общим для всех жизнепониманием: "...человечеству нельзя уже, при совершившихся разнообразных изменениях: и густоты населения, и установившегося общения между разными народами, и усовершенствования способов борьбы с природой, и накопления знаний, - продолжать понимать жизнь по-прежнему, а необходимо установить новое жизнепонимание, из которого вытекла бы и деятельность, соответствующая тому новому состоянию, в которое оно вступило или вступает... Установление этого, свойственного человечеству в тех новых условиях, в которые оно вступает, жизнепонимания и вытекающей из него деятельности и есть то, что называется религия. И потому религия... не есть... явление, когда-то сопутствовавшее развитию человечества, но потом пережитое им, а есть всегда присущее жизни человечества явление, и в наше время столь же неизбежно присущее, как во всякое другое время... религия всегда есть определение деятельности будущего, а не прошедшего". "Царство божье внутри вас", 1893 /28, 68/ Таким образом главной задаче человечества, и в первую очередь, его мыслящей, просвещенной части, является выработка и распространение нового жизнепонимания - новой религии: "Для того, чтобы люди нашего времени одинаково поставили себе вопрос о смысле жизни и одинаково ответили на него, нужно только людям, считающим себя просвещенными, перестать думать и внушать другим поколениям, что религия есть атавизм, пережиток прошедшего дикого состояния, и что для хорошей жизни людей достаточно распространения образования, то есть самых разнообразных знаний, которые как-то приведут людей к справедливости и нравственной жизни, а понять, что для доброй жизни людей необходима религия". "Одумайтесь", 1904 /36, 127/ Потребность в религии более или менее ощущается всеми, но, как это всегда бывало в истории, должны найтись люди, которые сумеют ответить на эту потребность - сформулировать основные положения новой религии: "Сущность религии в свойстве людей пророчески предвидеть и указывать тот путь жизни, по которому должно идти человечество... Свойство этого провидения... в большей или меньшей степени обще всем людям, но всегда во все времена были люди, в которых это свойство проявлялось с особенной силой, и люди эти ясно и точно выражали то, что смутно чувствовали все люди, и устанавливали новое понимание жизни, из которого вытекала иная, чем прежняя, деятельность на многие сотни и тысячи лет". "Царство божье внутри вас", 1893 /28, 69/ Без религии, без общего для всех гуманистического жизнепонимания, технический прогресс человечества может оказаться для него гибельным. Эта мысль, высказанная Толстым 80 лет назад, звучит пророчеством: "Лишенные религии люди, обладая огромной властью над силами природы, подобны детям, которым дали бы для игры порох или гремучий газ. Глядя на то могущество, которым пользуются люди нашего времени, и на то, как они употребляют его, чувствуется, что по степени своего нравственного развития люди не имеют права не только на пользование железными дорогами, паром, электричеством, телефоном, фотографиями, беспроволочными телеграфами, но даже простым искусством обработки железа и стали, потому что все эти усовершенствования и искусства они употребляют только на удовлетворение своих похотей, на забавы, разврат и истребление друг друга. Что же делать? Отбросить все те усовершенствования жизни, все то могущество, которое приобрело человечество? Забыть то, что оно узнало? Невозможно. Как ни зловредно употребляются эти умственные приобретения, они все-таки приобретения и люди не могут забыть их. Изменить те соединения народов, которые образовывались веками и установить новые? Придумать такие новые учреждения, которые помешали бы меньшинству обманывать и эксплуатировать большинство? Распространить знания? Все это испробовано и делается с большим усердием. Все эти мнимые приемы исправления составляют главное средство самозабвения, отвлечения себя от сознания неизбежной гибели. Изменяются границы государств, изменяются учреждения, распространяются знания, но люди в других пределах, с другими учреждениями, с увеличенными знаниями остаются теми же зверями, готовыми всякую минуту разорвать друг друга, или теми рабами, какими всегда были и будут, пока будут руководиться не религиозным сознанием, а страстями, рассудком и посторонними внушениями". "Одумайтесь", 1904 /36, 123/ Что же это за религия? Как отыскать, сформулировать ее основные положения? И кто же это сделает? Толстой считает, что искать нечего, что эти основные положения, пригодные и необходимые нам, современным людям, были уже сформулированы в учении Христа, в религии ранних христиан: "Среди разработанности религиозных правил еврейства... и среди римского, выработанного до великой степени совершенства, законодательства явилось учение, отрицавшее не только всякие божества, - всякий страх перед ними, всякие гадания и веру в них, но и всякие человеческие учреждения и всякую необходимость в них. Вместо всяких правил прежних исповеданий, учение это выставляло только образец внутреннего совершенства, истины и любви в лице Христа и последствие этого внутреннего совершенства, достигаемого людьми, - т.е. внешнее совершенство... при котором все люди разучатся враждовать, будут все научена богом и соединены любовью". "Царство божье среди вас", 1893 /28, 40/ Беда в том, что сущность христианского учения была искажена, заменена церковью на религию прямо противоположную /см. ч. 1/ и тем было на два тысячелетия задержано нравственное развитие человечества: "...основная причина бедствий теперешнего человечества не во внешних материальных причинах - не в политических, не в экономических условиях, а в извращении христианской религии - в замене истин, нужных человечеству и соответствующих его теперешнему возрасту, собранием бессмысленных нелепостей и кощунств, называемых церковной верой, посредством которых нехорошее считается хорошим и неважное - важным, и наоборот: хорошее - нехорошим и важное - неважным". "Неужели это так надо?", 1900 /34, 237/ Для масштаба мыслей Толстого два истекших тысячелетия не изменили сущности главной проблемы установления свободной и разумной совместной жизни людей на земле. По его мнению то дело, которое было начато Христом, пройдя через все ужасы насилия и ненависти, может начать реализовываться сейчас, когда человечество осознает себя стоящим на краю пропасти: "Думаю, что именно теперь начал совершаться тот великий поворот, который готовился почти 2000 лет во всем христианском мире, переворот, состоящий в замене извращенного христианства и основанной на нем власти одних людей и рабства других - истинным христианством и основанным на нем признанием равенства всех людей и истинной, свойственной разумным существам свободой всех людей. Внешние признаки этого я вижу в напряженной борьбе сословий во всех народах, в холодной жестокости богачей, в озлоблении и отчаянии бедных; в безумном, бессмысленном, все растущем вооружении всех государств друг против друга; в распространении неосуществимого, ужасающего по своему деспотизму и удивительному по своему легкомыслию учения социализма; в ненужности и глупости возводимых в наиважнейшую духовную деятельность праздных рассуждений и исследований, называемых наукой; в болезненной развращенности и бессодержательности искусства во всех его проявлениях; главное же... в сознательном отрицании всякой религии и замене ее признанием законности подавления слабых сильными и потому в полном отсутствии каких бы то ни было разумных руководящих начал жизни". "Конец века", 1905 /36, 232/ Здесь уместно процитировать хотя бы два небольших фрагмента из размышлений Толстого о назначении искусства, которым он посвятил целый трактат: "Назначение искусства в наше время - в том, чтобы перевести из области рассудка в область чувства истину о том, что благо людей в их единении между собой и в установлении на место царствующего теперь насилия то царство Божие, т.е. любви, которое представляется всем нам высшей целью жизни человечества". "Что такое искусство?", 1897 /30, 195/ "Есть сердечная, духовная работа, облеченная в мысли. Эта - настоящая и эту любят... И есть работа мысли без сердца, а с чучелой вместо сердца, это то, чем полны журналы и книги". Из дневника, 1895 /53, 23/ Усматривая единственный путь спасения человечества в восстановлении и распространении религии добра, любви и терпимости, Толстой апеллирует не к слепой вере, а к разумному началу: "Все движение жизни - что называют прогрессом - есть все большее и большее объединение людей в уясненном разумом определении цели, назначения жизни и средств исполнения этого назначения. Разум есть сила, которая дана человеку для указания направления жизни. В наше время цель жизни, указанная разумом, состоит в единении людей и существ; средства же для достижения этой цели, указанные разумом, состоят в уничтожении суеверий, заблуждений и соблазнов, препятствующих проявлению в людях основного свойства их жизни - любви". Из письма М.О. Меньшикову, 1895 /68, 197/ Общественная позиция Толстого смыкается с его представлением о нравственной основе жизни, как оно было раскрыто выше /ч. I/. В трактате "Царство божье среди вас" он проводит мысль, что любовь, заинтересованную в объекте любви, направленную на него, человек легко может перенести на свою семью, на небольшой, связанный взаимными интересами, коллектив людей, труднее - на целый народ. Любить такой неохватимый объект, как государство, почти невозможно, а любовь к человечеству - бессмыслица уже по одному тому, что это - фикция, не имеющая реальных границ. Но человек может с добротой и любовью относиться к людям, с которыми его сталкивает жизнь, не потому, что они принадлежат к какой-либо категории, а потому, что таково его разумное жизнепонимание - его религия. 5. Не политическая борьба, а воспитание нравственности Итак, Толстой утверждает, что государство - зло, а правительство - инструмент насилия, порабощения большинства граждан. Но быть может это - только имевшая место до сих пор практика и все-таки можно представить себе государство, управляемое гуманным правительством? Конечно, прежние правительства добровольно не откажутся от своей власти, но их можно попытаться свергнуть путем политической борьбы, а если потребуется, то силой оружия. Толстой считает, что ничего хорошего из этого получиться не может. Он убежден, что... "Истинное социальное улучшение может быть достигнуто только религиозным, нравственным совершенствованием всех отдельных личностей. Политическая же агитация, ставя перед отдельными личностями губительную иллюзию социальных улучшений посредством изменения внешних форм, обыкновенно останавливает истинный прогресс". Из письма в редакцию американской газеты, 1904 /36, 156/ И не только останавливает, но в нравственном плане нередко оборачивается регрессом: "...для того, чтобы положение людей стало лучше, надо, чтобы сами люди стали лучше... Для того же, чтобы люди становились лучше надо, чтобы они все больше и больше обращали внимание на себя, на свою внутреннюю жизнь. Внешняя же общественная деятельность, в особенности общественная борьба, всегда отвлекает внимание людей от внутренней жизни и потому всегда, неизбежно развращая людей, понижает уровень общественной нравственности... самые безнравственные части общества все больше и больше выступают наверх и устанавливается безнравственное общественное мнение, разрешающее и даже одобряющее преступления..." "Правительству, революционерам и народу" /36, 308/ Причина этого кроется в том, что выступая на борьбу с общественным злом во имя социальной справедливости, политические деятели и партии никогда не могут объединить под своими знаменами всех граждан в силу того, что представления разных по социальному положению групп людей о том, что есть зло различны. И для утверждения нового порядка вещей не остается другого средства, кроме насилия: "... внешнего, обязательного для всех определения зла нет и не может быть /с. 150/... Если социалисты и коммунисты считают злом индивидуалистическое капиталистическое устройство общества, анархисты считают злом и самое правительство, то есть и монархисты, консерваторы, капиталисты, считающие злом социалистическое, коммунистическое устройство и анархию; и все эти партии не имеют иного, кроме насилия, средства соединить людей. Какая бы из этих партий не восторжествовала, для введения в жизнь своих порядков, так же, как и для удержания власти, она должна употребить не только все существующие средства насилия, но и придумать новые... будет не только то же, но более жестокое насилие и порабощение, потому что вследствие борьбы усилится ненависть людей друг против друга и вместе с этим усилятся и выработаются новые средства порабощения. Так всегда и было после всех революций и всех попыток революций, всех заговоров, всяких насильственных перемен правительств". "Царство божье внутри вас", 1893 /28, 150. 156/ Таким образом главное общественное зло, - насилие, - не уничтожается, а торжествует, и потому Толстой отстаивает иной путь - воспитание нравственности каждого человека и на ее основе неучастие в насилии, последовательный отказ от поддержания его. Это путь, хотя и бескровный, но для большинства людей куда более трудный, чем участие в массовой политической борьбе: "Выяснить своими усилиями свое отношение к миру и держаться его, установить свое отношение к людям на основании вечного закона делания другому того, что хочешь, чтобы тебе делали, подавлять в себе те дурные страсти, которые подчиняют нас власти других людей, не быть ничьим господином и ничьим рабом, не притворяться, не лгать ни ради страха, ни выгоды, не отступать от требований высшего закона своей совести - все это требует усилий; вообразить же себе, что установление известных форм каким-то мистическим путем приведет всех людей, в том числе и меня, ко всякой справедливости и добродетели, и для достижения этого, не делая усилий мысли, повторять то, что говорят все люди одной партии, суетиться спорить, лгать, притворяться, браниться и драться, - все это делается само собой и для этого не нужно усилия". "Об общественном движении в России", 1905 /36, 160/ Только путь духовного развития людей может привести к уничтожению общественной системы насилия, какой бы могущественной она не казалась: "...разрушаются все самые кажущиеся непоколебимыми оплоты насилия не тайными заговорами, не парламентскими союзами или газетными полемиками, а тем менее бунтами и убийствами, а только уяснением каждым отдельным человеком для самого себя смысла и назначения своей жизни и твердым, без компромиссов, бесстрашным исполнением во всех условиях жизни требований высшего, внутреннего закона жизни". Из письма В.Г. Черткову, 1904 /36, 154/ Уяснение смысла жизни, как мы видели, суть религия и потому: "Только бы люди поняли, что никакие парламенты, стачки, союзы, потребительные и производственные общества, изобретения, школы, университеты и академии, никакие революции никакой существенной пользы не могут сделать людям с ложным религиозным миросозерцанием, и тогда сами собой все силы лучших людей направились бы на причину, а не на последствия - не на государственную деятельность, не на революцию, не на социализм, а на обличение ложного религиозного учения и восстановление истинного". "Неужели это так надо?", 1900 /34, 237/ Это - путь небыстрый. "Но обличение лживой религии и утверждение истинной есть очень отдаленное и медленное средство, - говорят на то. Отдаленное, но по крайней мере такое, без которого никакие другие средства не могут быть действительны". Там же /с. 238/ Подлинное восприятие истинной религии достигается большинством людей лишь путем личного, долгого и трудного, нравственного опыта: "Новое же понимание жизни не может быть предписано, а может быть только свободно усвоено. Свободно же усвоено новое жизнепонимание может быть только двумя способами: духовным - внутренним и опытным - внешним. Одни люди - меньшинство - тотчас же, сразу, пророческим чувством указывают истинность учения, отдаются ему и исполняют его. Другие - большинство - только длинным путем ошибок, опытов и страданий приводятся к познанию истинности учения и необходимости усвоения его". "Царство божье внутри вас", 1893 /28, 146/ Нетерпение и поспешность в деле общественного развития, и особенно в осуществлении еще не подготовленных этим развитием политических преобразований, - пагубны. Толстой пишет: "Я думаю, что большая часть мирового зла происходит от нашего желания видеть осуществление того, к чему мы стремимся, но к чему еще не готовы". Из письма в Англию членам "Братской церкви", 1896 /Бирюков/ В 1882 г. он записывает в дневнике: "Сей, сей, зная, что не ты, человек, пожнешь. Один сеет, другой жнет. Ты, человек, Л.Н., не сожнешь..." /49, 59/ В свете цитированных общественно-политических взглядов Толстого понятна его реакция на события революции 1905 года. Он выступает с призывом к неповиновению правительству и к неучастию в насилии, как правительственном, так и в том, к которому призывают революционеры: "Деятельность участников прежних революций состояла в насильственном свержении власти и захвате ее. Деятельность участников теперешнего переворота должна и может состоять только в прекращении потерявшего смысл повиновения какой бы то ни было насильнической власти и в устроении своей жизни независимо от правительства". "Конец века", 1905 /36, 257/ И далее там же /с. 259/: "Русскому народу, большинству его, крестьянам, нужно продолжать жить, как они всегда жили - своей земледельческой, мирской, общинной жизнью и без борьбы подчиняться всякому, как правительственному, так и неправительственному насилию, но не повиноваться требованиям участия в каком бы то ни было правительственном насилии, не давать добровольно податей, не служить добровольно ни в полиции, ни в администрации, ни в таможне, ни в войске, ни во флоте, ни в каком бы то ни было насильническом учреждении. Точно так же, и еще строже, надо крестьянам воздерживаться от насилий, к которым возбуждают их революционеры". 6. Цивилизация и нравственность Толстого наша критика, вслед за Лениным, называет идеологом крестьянства, апологетом крестьянской общины. Это, конечно, недооценка значения философских и общественно-политических взглядов Толстого, многие из которых, как читатель сам может убедиться, сохраняют значение и в век научно-технической революции. Тем не менее, некоторые основания для такого суждения имеются. Наблюдая изощренную роскошь и развращенность богатых, рабский труд, вопиющую нищету и вырождение рабочего люда и вообще противоестественные, как ему казалось, условия жизни населения крупных городов, а также бурное развитие средств взаимного истребления людей, Толстой приходит к заключению, что в условиях безнравственной жизни общества технический прогресс /то, что он называет цивилизацией или культурой/ есть зло: "Бессознательная, а иногда и сознательная ошибка, которую делают люди, защищающие цивилизацию, состоит в том, что они цивилизацию, которая есть только орудие, признают за цель и считают ее всегда благом. Но ведь она будет благом только тогда, когда властвующие в обществе силы будут добрыми. Очень полезны взрывчатые газы для прокладки путей, но губительны в бомбах. Полезно железо для плугов, но губительно в ядрах, тюремных запорах. Печать может распространять добрые чувства и мудрые мысли, но с еще большим, как мы это видим, успехом - глупые, развратные и ложные. Вопрос о том, полезна или вредна цивилизация, решается тем, что преобладает в данном обществе - добро или зло. В нашем же христианском мире, где большинство находится в рабском угнетении у меньшинства, она есть только лишнее орудие угнетения". "Конец века", 1905 /36, 266/ И далее, спустя два года: "Говорят, говорю и я, что книгопечатание не содействовало благу людей. Этого мало. Ничто, увеличивающее возможность воздействия людей друг на друга: железные дороги, телеграфы, телефоны, пароходы, пушки, все военные приспособления, взрывчатые вещества и все, что называется культурой, никак не содействовало в наше время благу людей, а напротив. Оно и не могло быть иначе среди людей, большинство которых живет безрелигиозной, безнравственной жизнью. Если большинство безнравственно, то средства воздействия, очевидно, будут содействовать только распространению безнравственности. Средства воздействия культуры могут быть благодетельны только тогда, когда большинство, хотя и небольшое, религиозно-нравственное. Желательное отношение нравственности и культуры такое, чтобы культура развивалась только одновременно и немного позади нравственного движения. Когда же культура перегоняет, как это теперь, то это - великое бедствие. Может быть, и даже я думаю, что оно бедствие временное; что вследствие превышения культуры над нравственностью... отсталость нравственная вызовет страдания, вследствие которых задержится культура и ускорится движение нравственности и восстановится правильное отношение". Из дневника, 1907 /56, 72/ Последний абзац вызывает невольную дрожь у современного человека. Неужели нам суждено пройти через "страдания" атомной войны для того, чтобы оставшиеся в живых люди смогли установить правильное отношение нравственности и технического прогресса? Живя в России в ту пору, когда 80% ее населения еще составляли сельские жители, Толстой питал наивную надежду на то, что процесс перемещения их в города может быть обращен вспять. Нравственный прогресс среди городского населения казался ему делом безнадежным: "Я сначала думал, что возможно установление доброй жизни между людьми при удержании тех технических приспособлений и тех форм жизни, в которых теперь живет человечество, но теперь я убедился, что это невозможно... городские жители не годятся уже для справедливой жизни, не понимают, не хотят ее". Из дневника, 1904 /55,4/ О просвещении Противовесом необузданному техническому прогрессу /"цивилизации"/, средством обуздания его пагубных последствий должно, по мысли Толстого, стать просвещение народа - дело несравненно более трудное, гонимое правительствами и всегда наталкивающееся на равнодушие и сопротивление толпы: "Как легко усваивается то, что называется цивилизацией - и отдельными людьми, и народами. Пройти университеты, отчистить ногти, воспользоваться услугами портного и парикмахера, съездить за границу - и готов самый цивилизованный человек. А для народов побольше железных дорог, академий, фабрик, дредноутов, крепостей, газет, книг, партий, парламенты - и готов самый цивилизованный народ. От этого и хватаются люди за цивилизацию, а не за просвещение, и отдельные люди, и народы. Первое легко, не требует усилия и вызывает одобрение; второе же, напротив, требует напряженного усилия, и не только не вызывает одобрения, но всегда презираемо, ненавидимо большинством, потому что обличает ложь цивилизации". Из дневника, 1910 /58, 50/ Толстой имеет в виду не просто образование, а именно просвещение - несение людям света нравственной жизни, основанной на началах добра и любви. И самым эффективным средством такого просвещения является личный пример просветителя: "Пора понять, что просвещение распространяется не одними туманными и другими картинами, не одним устным и печатным словом, но заразительным примером всей жизни людей, и что просвещение, не основанное на нравственной жизни, не было и никогда не будет просвещением, а будет всегда только затемнением и развращением". "Праздник просвещения", 1889 /26, 450/ Просвещение людей взрослых, в массе своей уже глубоко развращенных современной цивилизацией, вряд ли имеет большие шансы на успех. Главные усилия просвещения должны быть направлены на детей: "...очень занимает меня мысль о том, что устройство общества, отношений людских между собою, хотя немного менее зверское, чем теперь, и хотя немного приближающееся к тому христианскому - не идеалу даже, а весьма осуществимому представлению, которое сложилось и укрепилось в нас, что устройство такое всего общества недостижимо не только нашим, моим, но и вашим поколением, но что оно отчасти или вполне должно быть достигнуто следующим поколением, детьми, которые растут теперь. Но для того, чтобы это было, мы, наше поколение, должны работать для того, чтобы избавить следующее поколение от тех обманов, гипнотизации, из которых мы с таким трудом выпутывались, и не только избавить, но и дать им всю, какую можем, помощь идти по единому истинному пути, не какому-нибудь нашему специальному, а по пути свободы и разума, который неизбежно приводит всех к соединяющей истине. Для того же, чтобы это было, надо, чтобы были такие школы... были образцы, попытки образцов". Из письма П.И. Бирюкову, 1901 /73, 52/ Общеизвестно, сколько усилий в своей жизни Толстой посвятил школьному делу. Его педагогический опыт, мысли о воспитании заслуживают отдельного рассмотрения. В качестве иллюстрации приведем здесь только одно, характерное его высказывание по этому вопросу: "В воспитании вообще, как в физическом, так и в умственном, я полагаю, что главное не навязывать ничего насильно детям, а, выжидая, отвечать на возникающие в них требования, тем более это нужно в главном предмете воспитания, в религиозном... только отвечать, но отвечать с полной правдивостью, на предлагаемые ребенком вопросы. Кажется очень просто... но в действительности это может сделать только тот, кто сам себе уже ответил правдиво на религиозные вопросы о Боге, жизни, смерти, добре и зле, те самые вопросы, которые дети всегда ставят очень ясно и определенно". Из письма М.С. Дудченко, 1903 /74, 253/ 7. Общественное мнение Из всего цитированного выше может сложиться представление, что общественная позиция Толстого сугубо пассивна: неподчинение власти, нравственное совершенствование граждан, распространение истинно христианской религии, просвещение и так до той поры, когда сами собой исчезнут государства и правительства. Такое представление было бы ошибочным. Наряду с названным, Толстой настойчиво рекомендует каждому человеку, в меру его возможности, вступить на путь доступной уже сегодня, очень нелегкой, на первый взгляд сугубо личной, а в конечном счете чрезвычайно важной общественной деятельности, ведущей к изменению такого решающего фактора существования современного общества, каким является общественное мнение. Можно насильно одеть людей в шинели и заставить стрелять, но нельзя заставить их целиться; можно заставить рабочего работать, но нельзя заставить работать хорошо; можно запереть ученого в лаборатории, инженера - в цеху или конструкторском бюро, но нельзя заставить их думать. Для нормального функционирования общественного организма, насилия недостаточно - необходимо еще и желание каждого гражданина добросовестно, с максимальной отдачей выполнять свои обязанности, его личная приверженность общественному долгу. Такое отношение формируется общественным мнением. Конечно, помимо него есть еще фактор материальной заинтересованности, но самые насущные потребности человека в более или менее развитых странах удовлетворяются легко, а ценность повышенного уровня потребления определяется тоже общественным мнением и, все таки, "не хлебом единым жив человек". Ни одно правительство не может быть прочным и всесильными без поддержки общественного мнения. Поэтому-то и затрачивают правительства столько усилий на его формирование: "Власть правительства держится теперь уже давно на том, что называется общественным мнением... обладая же властью, правительства посредством всех своих органов, чиновников, суда, школы, церкви, прессы даже, всегда могут поддержать то общественное мнение, которое им нужно". "Христианство и патриотизм", 1894 /39, 71/ Но общественное мнение, несмотря на задержки, а порой и отступления, неизбежно и незаметно эволюционирует: "Свойство общественного мнения есть постоянное и неудержимое движение". Там же /с. 72/ Правительства, правящие классы стараются задержать его развитие на уже отжитом этапе, но... "Чем дольше будет удержано выражение нового общественного мнения, тем более оно нарастает и с тем большею силою выразится... удержать старое и остановить новое можно только до известных пределов". Там же /с. 73/ Толстой замечает, что в современном ему обществе благодаря трансформации общественного мнения: "Положение участника в правительстве и богача уже не представляется... несомненно почтенным и достойным уважения... Люди наиболее чуткие, нравственные /большею частью они же и наиболее образованные/ избегают этих положений и предпочитают им более скромные, но не зависимые от насилия положения... предпочитают деятельность врачей, технологов, учителей, художников, писателей, даже просто земледельцев, живущих своим трудом... Лучшие люди нашего времени стремятся в эти наиболее чтимые положения, и потому круг, из которого отбираются люди правительственные и богатые, становится все меньше и низменнее, так что по уму, образованию и в особенности по нравственным качествам уже теперь люди, стоящие во главе управления, и богачи не составляют, как это было в старину, цвет общества, а, напротив, стоят ниже среднего уровня. Да и власть имеющие и ей непосредственно служащие уже нередко поступают обратно своему предназначению... под влиянием общественного мнения... Это общественное мнение будет влиять и дальше, расширяя сферу своего влияния до тех пор, пока не изменит всю деятельность людей". "Царство божье внутри вас", 1893 /28, 211/ И далее: "...власть, прежде вызывавшая в народе восторг и преданность, теперь в большей и лучшей части людей вызывает не только равнодушие, но часто презрение и ненависть". "К политическим деятелям", 1903 /35, 204/ Утрачивая поддержку общественного мнения, правительства все в большей мере вынуждены опираться на силу и этим все более настраивают против себя общественное мнение: "...власть в наше время уже не опирается на духовные начала: помазанничество, избрание народа или святых людей, а держится одним насилием. Держась же на одном насилии, власть вследствие этого еще более теряет доверие народа. Теряя же доверие, она вынуждена прибегать к все большему и большему захвату всех проявлений народной жизни и вследствие этого захвата вызывает еще большее недовольство собою". Там же Вера Толстого в силу общественного мнения настолько велика, что он даже предполагает неизбежность уничтожения насильственной власти под его давлением: "Общественное мнение все более осуждает и отрицает насилие, и потому люди, все более и более подчиняясь общественному мнению, все менее и менее охотно занимают положения, поддерживаемые насилием; те же, которые занимают эти положения, все менее и менее могут употреблять насилие. Не употребляя же насилие, но оставаясь в положении, обусловливаемом насилием, люди, занимающие эти положения, все более и более становятся ненужными. И ненужность эта, все более и более чувствуясь и теми, которые поддерживают эти положения, и теми, которые находятся в них, сделается, наконец, такова, что не найдется более людей для того, чтобы поддерживать эти положения, и таких, которые бы решились занимать их". "Царство божье внутри вас", 1893 /28, 217/ И еще: "Для того, чтобы совершились самые великие и важные изменения в жизни человечества, не нужны никакие подвиги:... ни революции, ... ни изобретения, ... а нужно только изменение общественного мнения, ... нужно только не поддаваться ложному, уже умершему, искусственно возбуждаемому общественному мнению прошедшего, нужно только, чтобы каждый отдельный человек говорил то, что он действительно думает и чувствует или хоть не говорил того, чего он не думает. И только бы люди, хоть небольшое количество людей, делали это, и тотчас само собой спадет отжившее общественное мнение и проявится молодое, живое, настоящее. А изменится общественное мнение, и без всякого усилия само собой заменится все то внутреннее устройство жизни людей, которое томит и мучает их". "Христианство и патриотизм", 1894 /39, 75/ Правительства понимают силу общественного мнения и потому более всего боятся и преследуют свободное выражение общественной мысли, способствующей его формированию: "Правительства... знают, что сила не в силе, а в мысли и ясном выражении ее, и потому боятся выражения независимой мысли больше, чем армий, устраивают цензуры, подкупают газеты, захватывают управления религиями, школами. Но та духовная сила, которая движет миром, ускользает от них, она даже не в книге, не в газете, она неуловима и всегда свободна, она в глубине сознания людей. Самая могущественная и неуловимая, свободная сила эта есть та, которая проявляется в душе человека, когда он один, сам собою обдумывает явления мира и потом невольно высказывает свои мысли своей жене, брату, другу, всем тем людям, с которыми он сходится и от которых считает грехом скрыть то, что он считает истиной". Там же /с. 76/ И все же эта свободная сила каждого человека лишь тогда участвует в создании коллективной силы общественного мнения, когда человек находит в себе мужество открыто высказывать свои мысли в более широком кругу людей: "Для того, ... чтобы старое, отжившее общественное мнение уступило место новому, живому, нужно, чтобы люди, сознающие новые требования жизни, явно высказывали их. А между тем все люди, сознающие все эти новые требования, один во имя одного, другой во имя другого не только умалчивают их, но словом и делом утверждают то, что прямо противоположно этим требованиям. Только истина и высказывание ее может установить то новое общественное мнение, которое изменит отсталый и вредный порядок жизни, а между тем мы не только не высказываем той истины, которую знаем, а часто даже прямо высказываем то, что сами считаем неправдой". Там же /с. 78/ "Один не говорит той правды, которую он знает, потому, что он чувствует себя обязанным перед людьми, с которыми он связан, другой - потому, что правда могла бы лишить его того выгодного положения, посредством которого он поддерживает семью, третий - потому, что он хочет достигнуть славы и власти и потом уже употребить их на служение людям; четвертый - потому, что не хочет нарушать старинные, священные предания, пятый - потому, что не хочет оскорблять людей, шестой - потому, что высказывание правды вызовет преследование и нарушит ту добрую общественную деятельность, которой он отдается или намерен отдаться". Там же /с. 77/ Нередко отказ от явного высказывания своих мыслей и защиты правды обусловлен сомнением в возможности изменения существующего порядка вещей, а между тем... "На этом признании необходимости и потому неизменности существующего порядка зиждется и то всегда всеми участниками государственных насилий приводимое в свое оправдание рассуждение о том, что так как существующий порядок неизменен, то отказ отдельного лица от исполнения возлагаемых на него обязанностей не изменит сущности дела, а может сделать только то, что на месте отказавшегося будет другой человек, который может исполнить дело хуже, т.е. еще жесточе, еще вреднее для тех людей, над которыми производится насилие". "Царство божье внутри вас", 1893 /28, 234/ А действительно, может ли установившийся, опирающийся на силу, на отлаженную машину государственного принуждения порядок пошатнуться от каких-то слов и малых деяний, доступных одному человеку? Толстой пишет по этому поводу: "Что же тут важного, чтобы прокричать... "ура"... или написать статью... или пойти на патриотическое празднование и пить за здоровье и говорить хвалебные речи людям, которых не любишь и до которых тебе нет никакого дела... или в разговоре признать благотворность... или промолчать...? Все это кажется так неважно. А между тем в этих-то кажущихся нам неважными поступках, в воздержании нашем от участия в них, в указании по мере сил наших неразумности того, неразумность чего очевидна нам, в этом наше великое, непреодолимое могущество, то, из которого складывается та непобедимая сила, которая составляет настоящее, действительное общественное мнение". "Христианство и патриотизм", 1894 /39, 76/ Но человек боится остаться в одиночестве перед лицом могущественного государства и вместо того, чтобы отстаивать истину предпочитает вступить на путь общественной деятельности. Но при этом он связывает себя по рукам и ногам неизбежными компромиссами: " А то каждый свободный человек говорит себе: "Что я могу сделать против всего этого моря зла и обмана, заливающего нас? К чему высказывать свое мнение?... если и можно что-нибудь сделать, то не одному, а только в обществе с другими людьми". И оставляя то могущественное орудие мысли и выражения ее, которое движет миром, каждый берется за орудие общественной деятельности, не замечая того, что всякая общественная деятельность основана на тех же самых началах, с которыми ему надлежит бороться, что вступая в общественную деятельность, существующую среди нашего мира, всякий человек должен хоть отчасти отступить от истины, сделать такие уступки, которыми он уничтожает всю силу того могущественного орудия борьбы, которое дано ему". Там же /с. 77/ Толстой убежден, что выступивший в защиту правды человек никогда не останется одиноким: "Один свободный человек скажет правдиво то, что он думает и чувствует среди тысяч людей, своими поступками и словами утверждающими совершенно противоположное. Казалось бы, что высказавший искренно свою мысль должен остаться одиноким, а между тем большей частью бывает так, что все или большинство уже давно думают и чувствуют то же самое, только не высказывают этого. И то, что было вчера новым мнением одного человека, делается нынче общим мнением большинства". Там же /с. 76/ Для того, чтобы наступил перелом в общественном мнении вовсе не обязательно, чтобы на защиту правды выступило большинство членов общества, даже не необходимо, чтобы она была до конца понятна этим большинством. Если мужественно отстаивать правду, то неизбежно наступит такой момент, когда... "... огромная масса слабых, всегда извне руководимых людей, мгновенно перевалит на сторону нового общественного мнения. И новое общественное мнение станет царствующим на место старого... Только бы люди понимали ту страшную власть, которая дана им в слове, выражающем истину". Там же /с. 79/ Мне хочется закончить этот реферат на ноте оптимизма и веры в будущее человечества, которые, несмотря на всю горечь некоторых из приведенных выше его суждений, Толстой сохранил до конца своих дней: "...почему не предположить, что люди будут радоваться и соревноваться не богатством, не роскошью, а простотой, умеренность и добротой друг к другу? Почему не думать, что люди будут видеть прогресс не в том, чтобы все больше и больше захватывать, а в том, чтобы все меньше и меньше брать от других, а все больше и больше давать другим?" "О значении русской революции", 1906 /36, 359/ В заключение процитирую заключительные строчки биографии Толстого, написанной его учеником и помощником П.И. Бирюковым: "Когда гроб стали опускать в могилу, водворилась полная тишина, и вся толпа опустилась на колени. И вдруг среди безмолвной тишина раздались резкие удары мерзлой земли, падающей на крышку гроба. Снова запели "вечную память", и через полчаса вырос над землей небольшой холмик, скрывавший от нас прах дорогого учителя. Речей не было. Минута была слишком торжественна, и никто не решился нарушить ее обычным надгробным словом. Сумерки густели и толпа тихо расходилась. Любовь и Разум, озарявшие эту великую жизнь, освободились от оболочки личности. И наступила новая эпоха распространения великих идей. Лев Николаевич оставил нам неисчислимое наследие. Кто жаждет, иди и пей". 27.5.1984 * Я позволил себе для ясности современного прочтения этой цитаты заменить в ней термином "технический прогресс" слово "культура", которое использовал Толстой, так как в этой же дневниковой записи (ранее) он поясняет, что подразумевает под этим словом: "...железные дороги, телеграфы, телефоны, пароходы, пушки, все военные приспособления, взрывчатые вещества и все, что называется культурой". * Старшая дочь брата Сережи - танкистка. 13 апреля 1945 г. в боях за Вену сгорела в своем танке. * "Делай что должно и будь, что будет" (фр.). 2