ъ проведены
съ такой-же точностью, какъ раньше были проведены границы губернiй; на
картахъ этихъ лагерныхъ границъ, конечно, нeтъ). Возникала проблема:
слeдуетъ ли намъ "съорiентироваться" такъ, чтобы остаться здeсь, за
Свирьлагомъ, или попытаться перебраться на сeверъ, въ ББК, куда будетъ
переправлена часть оставшагося административнаго персонала подпорожскаго
отдeленiя?.. Но тамъ будетъ видно. "Довлeетъ дневи злоба его". Пока что
свeтитъ солнышко, на душe легко и оптимистично, въ карманe лежитъ еще
чекалинская икра -- словомъ carpe diem. Чeмъ мы и занялись.
ЛИКВИДКОМЪ
Нeсколько дней мы съ Юрой болтались въ совсeмъ неприкаянномъ видe.
Комендатура пока что выдавала намъ талончики на обeдъ и хлeбъ, дрова для
опустeлой палатки мы воровали на электростанцiи. Юра, пользуясь свободнымъ
временемъ, приноровился {195} ловить силками воронъ въ подкрeпленiе нашему
лагерному меню... Борисъ возился со своими амбулаторiями, больницами и
слабосилками.
Черезъ нeсколько дней выяснилось, что Подпорожье дeйствительно
передается Свирьлагу, и на мeстe Подпорожскаго "штаба" возникъ
ликвидацiонный комитетъ во главe съ бывшимъ начальникомъ отдeленiя тов.
Видеманомъ, массивнымъ и мрачнымъ мужчиной съ объемистымъ животомъ и
многоэтажнымъ затылкомъ, несмотря на свои 30-35 лeтъ.
Я смотрeлъ на него и думалъ, что этотъ-то до импотенцiи не дойдетъ,
какъ дошелъ Чекалинъ. Этому пальца въ ротъ не клади.
Управляющимъ дeлами ликвидкома была милая женщина, Надежда
Константиновна, жена заключеннаго агронома, бывшаго коммуниста и бывшаго
замeстителя наркома земледeлiя, я уже не помню какой республики. Сама она
была вольно-наемной.
Мы съ Юрой приноровились въ этотъ ликвидкомъ на скромныя амплуа
"завпишмашечекъ". Отъ планово-экономическихъ и литературно-юридическихъ
перспективъ я ухитрился уклониться: хватитъ. Работа въ ликвидкомe была
тихая. Работали ровно десять часовъ въ сутки, были даже выходные дни.
Спeшить было некому и некуда.
И вотъ я сижу за машинкой и подъ диктовку представителей ликвидацiонной
комиссiи ББК и прiемочной комиссiи Свирьлага мирно выстукиваю безконечныя
вeдомости:
"Баракъ ? 47, дощатый, въ вагонку... кубатура 50 Х 7,50 Х 3,2 м. Полы
настланные, струганые... дверей плотничной работы -- 1, оконъ плотничной
работы, застекленныхъ -- 2...
Никакого барака ? 47 въ природe давно уже не существуетъ: онъ пошелъ въ
трубу, въ печку со всей своей кубатурой, окнами и прочимъ въ тe дни, когда
ББК всучивалъ БАМу мертвыя или, какъ дипломатично выражался Павелъ Ивановичъ
Чичиковъ, "какъ бы несуществующiя" души... Теперь ББК всучиваетъ и Свирьлагу
несуществующiе бараки. Представители Свирьлага съ полной серьезностью
подписываютъ эти чичиковскiя вeдомости. Я молчу. Мнe какое дeло...
Принявъ этакимъ манеромъ половину Подпорожскаго отдeленiя,
свирьлаговцы, наконецъ, спохватились. Прieхала какая-то свирьлаговская
бригада и проявила необычайную прозорливость: поeхала на Погру и обнаружила,
что бараковъ, принятыхъ Свирьлагомъ, уже давно и въ поминe нeтъ. Затeмъ
произошелъ такой приблизительно дiалогъ:
ББК: Знать ничего не знаемъ. Подписали прiемочный актъ -- ну, и
расхлебывайте.
Свирьлагъ: Мы принимали только по описи, а не въ натурe. Тeхъ кто
принималъ, посадимъ, а акты считаемъ аннулированными.
ББК: Ну, и считайте. Акты -- у насъ, и конченъ балъ.
Свирьлагъ: Мы васъ на чистую воду выведемъ.
ББК: Знать ничего не знаемъ. У насъ бараки по описямъ числятся; мы ихъ
по описямъ и сдать должны. А вы тоже кому-нибудь передайте. Такъ оно и
пойдетъ. {196}
Свирьлагъ: А кому мы будемъ передавать?
ББК: Ну, ужъ это дeло ваше -- выкручивайтесь, какъ знаете.
Ну, и такъ далeе. Обe тяжущiяся стороны поeхали жаловаться другъ на
друга въ Москву, въ ГУЛАГ (опять же и командировочныя перепадаютъ)... Мы съ
Юрой за это время наслаждались полнымъ бездeльемъ, первыми проблесками весны
и даже посылками. Послe ликвидацiи почтово-посылочной экспедицiи лагеря,
посылки стали приходить по почтe. А почта, не имeя еще достаточной
квалификацiи, разворовывала ихъ робко и скромно: кое-что оставалось и
намъ...
Потомъ изъ Москвы пришелъ приказъ: принимать по фактическому наличiю.
Стали принимать по фактическому наличiю -- и тутъ ужъ совсeмъ ничего нельзя
было разобрать. Десятки тысячъ топоровъ, пилъ, ломовъ, лопатъ, саней и
прочаго лежали погребенными подъ сугробами снeга гдe-то на лeсосeкахъ, на
карьерахъ, гдe ихъ побросали охваченные бамовской паникой лагерники.
Существуютъ ли эти пилы и прочее въ "фактическомъ наличiи" или не
существуютъ? ББК говоритъ: существуютъ -- вотъ, видите, по описи значится.
Свирьлагъ говоритъ: знаемъ мы ваши описи. ББК: ну, такъ вeдь это пилы -- не
могли же онe сгорeть? Свирьлагъ: ну, знаете, у такихъ жуликовъ, какъ вы, и
пилы горeть могутъ...
Было пять локомобилей. Два взорванныхъ и одинъ цeлый (на
электростанцiи) -- на лицо. Недостающихъ двухъ никакъ не могутъ найти. Какъ
будто бы не совсeмъ иголки, а вотъ искали, искали, да такъ и не нашли.
Свирьлагъ говоритъ: вотъ видите -- ваши описи. ББК задумчиво скребетъ
затылокъ: надо полагать, БАМовская комиссiя сперла -- ужъ такое жулье въ
этой комиссiи. Свирьлагъ: чего ужъ скромничать, такого жулья, какъ въ ББК...
Экскаваторъ, сброшенный въ Свирь, приняли, какъ "груду желeзнаго лома,
вeсомъ около трехсотъ тоннъ". Приняли и нашу электростанцiю, генераторъ и
локомобиль, и какъ только приняли, сейчасъ же погрузили Подпорожье въ полный
мракъ: не зазнавайтесь, теперь мы хозяева. Керосину не было, свeчей и тeмъ
болeе. Вечерами работать было нечего. Мы, по причинe "ликвидацiи" нашей
палатки, перебрались въ пустующую карельскую избу и тихо зажили тамъ. Дрова
воровали не на электростанцiи -- ибо ея уже не было, -- а въ самомъ
ликвидкомe. Кто-то изъ ББК поeхалъ въ Москву жаловаться на Свирьлагъ. Кто-то
изъ Свирьлага поeхалъ въ Москву жаловаться на ББК. Изъ Москвы телеграмма:
"станцiю пустить". А за это время Свирьлагъ ухитрился уволочь куда-то
генераторъ. Опять телеграммы, опять командировки. Изъ Москвы приказъ:
станцiю пустить подъ чью-то личную отвeтственность. Въ случаe невозможности
-- перейти на керосиновое освeщенiе. Въ Москву телеграмма: "просимъ приказа
о внeплановой и внeочередной отгрузкe керосина"...
Дeло о выeденномъ яйцe начинало прiобрeтать подлинно большевицкiй
размахъ. {197}
СУДЬБЫ ЖИВОГО ИНВЕНТАРЯ
Съ передачей живого инвентаря Подпорожья дeло шло и труднeе, и хуже:
Свирьлагъ не безъ нeкотораго основанiя исходилъ изъ того предположенiя, что
если даже такое жулье, какъ ББК, не сумeло всучить этотъ живой инвентарь
БАМу, то, значитъ, этотъ инвентарь дeйствительно никуда не годится: зачeмъ
же Свирьлагу взваливать его себe на шею и подрывать свой "хозяйственный
расчетъ". ББК, съ вороватой спeшкой и съ ясно выраженнымъ намeренiемъ
оставить Свирьлагу одну слабосилку, перебрасывалъ на сeверъ тeхъ людей,
которые не попали на БАМ "по соцiальнымъ признакамъ", т.е. относительно
здоровыхъ. Свирьлагъ негодовалъ, слалъ въ Москву телеграммы и
представителей, а пока что выставилъ свои посты въ уже принятой части
Подпорожья. ББК же въ отместку поставило свои посты на остальной территорiи
отдeленiя. Этотъ междувeдомственный мордобой выражался, въ частности, въ
томъ, что свирьлаговскiе посты перехватывали и арестовывали ББКовскихъ
лагерниковъ, а ББКовскiе -- свирьлаговскихъ. Въ виду того, что весь ВОХР
былъ занять этимъ увлекательнымъ вeдомственнымъ спортомъ, ямы, въ которыхъ
зимою были закопаны павшiя отъ вeточнаго корма и отъ другихъ
соцiалистическихъ причинъ лошади, -- остались безъ охраны -- и это спасло
много лагерниковъ отъ голодной смерти.
ББК считалъ, что онъ уже сдалъ "по описямъ" подпорожское отдeленiе.
Свирьлагъ считалъ, что онъ его "по фактической наличности" еще не принялъ.
Поэтому лагерниковъ норовили не кормить ни Свирьлагъ, ни ББК. Оба, ругаясь и
скандаля, выдавали "авансы" то за счетъ другъ друга, то за счетъ ГУЛАГа.
Случалось такъ, что на какомъ-нибудь засeданiи въ десять-одиннадцать часовъ
вечера, послe того, какъ аргументы обeихъ сторонъ были исчерпаны,
выяснялось, что на завтра двадцать тысячъ лагерниковъ кормить рeшительно
нечeмъ. Тогда летeли радiо въ Медгору и въ Лодейное Поле (свирьлаговская
столица), телеграммы-молнiи -- въ Москву, и черезъ день изъ Петрозаводска,
изъ складовъ кооперацiи доставлялся хлeбъ. Но день или два лагерь ничего не
eлъ, кромe дохлой конины, которую лагерники вырубали топорами и жарили на
кострахъ. Для разбора всей этой канители изъ Москвы прибыла какая-то
представительница ГУЛАГа, а изъ Медгоры, въ помощь нехитрой головe Видемана,
прieхалъ Якименко.
Борисъ, который эти дни ходилъ, сжавши зубы и кулаки, пошелъ по старой
памяти къ Якименкe -- нельзя же такъ, что-бъ ужъ совсeмъ людей не кормить.
Якименко былъ очень любезенъ, сказалъ, что это маленькiе недостатки
ликвидацiоннаго механизма и что наряды на отгрузку продовольствiя ГУЛАГомъ
уже даны. Наряды, дeйствительно, были, но продовольствiи по нимъ не было.
Начальники лагпунктовъ съ помощью своего ВОХРа грабили сельскiе кооперативы
и склады какого-то "Сeвзаплeса". {198}
ПРОТОКОЛЫ ЗАСEДАНIЙ
Лагерь неистово голодалъ, и ликвидкомъ съ большевицкой настойчивостью
засeдалъ, засeдалъ. Протоколы этихъ засeданiй вела Надежда Константиновна.
Она была хорошей стенографисткой и добросовeстной, дотошной женщиной. Именно
въ виду этого, рeчи тов. Видемана въ расшифрованномъ видe были рeшительно ни
на что не похожи. Надежда Константиновна, сдерживая свое волненiе, несла ихъ
на подпись Видеману, и изъ начальственнаго кабинета слышался густой басъ:
-- Ну, что это вы тутъ намазали? Ни черта подобнаго я не говорилъ!
Чортъ знаетъ что такое!.. А еще стенографистка! Немедленно переправьте, какъ
я говорилъ.
Н. К. возвращалась, переправляла, я переписывалъ, -- потомъ мнe все это
надоeло, да и на засeданiя эти интересно было посмотрeть. Я предложилъ
Надеждe Константиновнe:
-- Знаете, что? Давайте протоколы буду вести я, а вы за меня на машинкe
стукайте.
-- Да вы вeдь стенографiи не знаете.
-- Не играетъ никакой роли. Полная гарантiя успeха. Не понравится --
деньги обратно.
Для перваго случая Надежда Константиновна сказалась больной, и я
скромно просунулся въ кабинетъ Видемана.
-- Товарищъ Заневская больна, просила меня замeнить ее... Если
разрeшите...
-- А вы стенографiю хорошо знаете?
-- Да... У меня своя система.
-- Ну, смотрите...
На другое утро "стенограмма" была готова. Нечленораздeльный рыкъ
товарища Видемана прiобрeлъ въ ней литературныя формы и кое-какой логическiй
смыслъ. Кромe того, тамъ, гдe, по моему мнeнiю, въ рeчи товарища Видемана
должны были фигурировать "интересы индустрiализацiи страны" -- фигурировали
"интересы индустрiализацiи страны. Тамъ, гдe, по моему, долженъ былъ торчать
"нашъ великiй вождь" -- торчалъ "нашъ великiй вождь"... Мало ли я такой
ахинеи рецензировалъ на своемъ вeку...
Надежда Константиновна понесла на подпись протоколы моего производства,
предварительно усумнившись въ томъ, что Видеманъ говорилъ дeйствительно то,
что у меня было написано. Я разсeялъ сомнeнiя Надежды Константиновны.
Видеманъ говорилъ что-то, только весьма отдаленно похожее на мою запись.
Надежда Константиновна вздохнула и пошла. Слышу видемановскiй басъ:
-- Вотъ это я понимаю -- это протоколъ... А то вы, товарищъ Заневская,
понавыдумываете, что ни уха, ни рыла не разберешь.
Въ своихъ протоколахъ я, конечно, блюлъ и нeкоторые вeдомственные
интересы, т.е. интересы ББК: на чьемъ возу eдешь... Поэтому передъ тeмъ,
какъ подписывать мои литературно-протокольныя измышленiя, свирьлаговцы часто
обнаруживали нeкоторые признаки сомнeнiя, и тогда гудeлъ Видемановскiй басъ:
-- Ну, ужъ это чортъ его знаетъ что... Вeдь сами же вы {199}
говорили... Вeдь всe же слыхали... Вeдь это же стенографiя -- слово въ
слово... Ну ужъ, если вы и такимъ способомъ будете нашу работу срывать...
Видеманъ былъ парень напористый. Свирьлаговцы, видимо, вздыхали -- ихъ
вздоховъ изъ сосeдней комнаты я слышать не могъ; -- но подписывали. Видеманъ
сталъ замeчать мое существованiе. Входя въ нашу комнату и передавая
какiя-нибудь бумаги Надеждe Константиновнe, онъ клалъ ей на плечо свою лапу,
въ которой было чувство собственника, и смотрeлъ на меня грознымъ взглядомъ:
на чужой, дескать, каравай рта не разeвай. Грозный взглядъ Видемана былъ
направленъ не по адресу.
Тeмъ не менeе, я опять начиналъ жалeть о томъ, что чортъ снова впуталъ
насъ въ высокiя сферы лагеря.
САНИТАРНЫЙ ГОРОДОКЪ
Однако, чортъ продолжалъ впутывать насъ и дальше. Какъ-то разъ въ нашу
пустую избу пришелъ Борисъ. Онъ жилъ то съ съ нами, то на Погрe, какъ
попадалось. Мы устроились по лагернымъ масштабамъ довольно уютно. Свeта не
было, но зато весь вечеръ ярко пылали въ печкe ворованный въ ликвидкомe
дрова, и была почти полная иллюзiя домашняго очага. Борисъ началъ сразу:
-- У меня появилась идея такого сорта... Сейчасъ на Погрe дeлается
чортъ знаетъ что... Инвалидовъ и слабосилку совсeмъ не кормятъ и, думаю, при
нынeшней постановкe вопроса, едва-ли и будутъ кормить. Нужно бы устроить
такъ, чтобы превратить Погру въ санитарный городокъ, собрать туда всeхъ
инвалидовъ сeверныхъ лагерей, слабосилокъ и прочее, наладить какое-нибудь
несложное производство и привести все это подъ высокую руку ГУЛАГа. Если
достаточно хорошо расписать все это -- ГУЛАГ можетъ дать кое-какiе
продовольственные фонды. Иначе и ББК, и Свирьлагъ будутъ крутить и засeдать,
пока всe мои настоящiе и будущiе пацiенты не вымрутъ окончательно... Какъ
твое мнeнiе?
Мое мнeнiе было отрицательнымъ...
-- Только что вырвались живьемъ изъ Бамовской эпопеи -- и слава тебe,
Господи... Опять влeзать въ какую-то халтуру?
-- Это не халтура, -- серьезно поправилъ Борисъ.
-- Правда, что не халтура... И тeмъ хуже. Намъ до побeга осталось
какихъ-нибудь четыре мeсяца... Какого чорта намъ ввязываться?..
-- Ты, Ва, говоришь такъ потому, что ты не работалъ въ этихъ
слабосилкахъ и больницахъ. Если бы работалъ -- ввязался бы. Вотъ ввязался же
ты въ подлоги съ Бамовскими вeдомостями...
Въ тонe Бориса былъ легкiй намекъ на мою некорректность. Я-то счелъ
возможнымъ ввязаться -- почему же оспариваю его право ввязываться?...
-- Ты понимаешь, Ва, вeдь это на много серьезнeе твоихъ списковъ...
Это было, дeйствительно, на много серьезнeе моихъ {200} списковъ. Дeло
заключалось въ томъ, что, при всей системe эксплоатацiи лагерной рабочей
силы, огромная масса людей навсегда теряла свое здоровье и
работоспособность. Нeсколько лeтъ тому назадъ такихъ лагерныхъ инвалидовъ
"актировали": комиссiя врачей и представителей лагерной администрацiи
составляла акты, которые устанавливали, что Ивановъ седьмой потерялъ свою
работоспособность навсегда, и Иванова седьмого, послe нeкоторой
административной волокиты, изъ лагеря выпускали -- обычно въ ссылку на
собственное иждивенiе: хочешь -- живи, хочешь -- помирай. Нечего грeха
таить: по такимъ актамъ врачи норовили выручать изъ лагеря въ первую очередь
интеллигенцiю. По такому акту, въ частности, выкрутился изъ Соловковъ и
Борисъ, когда его зрeнiе снизилось почти до границъ слeпоты. Для ГПУ эта
тенденцiя не осталась, разумeется, въ тайнe, и "активацiя" была прекращена.
Инвалидовъ стали оставлять въ лагеряхъ. На работу ихъ не посылали и давали
имъ по 400 гр. хлeба въ день -- норма медленнаго умиранiя. Болeе удачливые
устраивались дневальными, сторожами, курьерами, менeе удачливые постепенно
вымирали -- даже и при "нормальномъ" ходe вещей. При всякомъ же нарушенiи
снабженiя -- напримeръ, такомъ, какой въ данный моментъ претерпeвало
Подпорожье, -- инвалиды вымирали въ ускоренномъ порядкe, ибо при нехваткe
продовольствiя лагерь въ первую очередь кормилъ болeе или менeе полноцeнную
рабочую силу, а инвалиды предоставлялись ихъ собственной участи... По одному
подпорожскому отдeленiю полныхъ инвалидовъ, т.е. людей, даже по критерiю ГПУ
неспособныхъ ни къ какому труду, насчитывалось 4500 человeкъ, слабосилка --
еще тысячъ семь... Да, все это было немного серьезные моихъ списковъ...
-- А матерiальная база? -- спросилъ я. -- Такъ тебe ГУЛАГ и дастъ
лишнiй хлeбъ для твоихъ инвалидовъ...
-- Сейчасъ они ничего не дeлаютъ и получаютъ фунтъ. Если собрать ихъ со
всeхъ сeверныхъ лагерей -- наберется, вeроятно, тысячъ сорокъ-пятьдесятъ,
можно наладить какую-нибудь работенку, и они будутъ получать по полтора
фунта... Но это дeло отдаленное... Сейчасъ важно вотъ что: подсунуть ГУЛАГу
такой проектъ и подъ этимъ соусомъ сейчасъ же получить продовольственные
фонды. Если здeсь запахнетъ дeло производствомъ -- хорошо бы выдумать
какое-нибудь производство на экспортъ -- ГУЛАГ дополнительный хлeбъ можетъ
дать...
-- По моему, -- вмeшался Юра, -- тутъ и спорить совершенно не о чемъ.
Конечно, Боба правъ. А ты, Ватикъ, опять начинаешь дрейфить... Матерiальную
базу можно подыскать... Вотъ, напримeръ, березы здeсь рубится до чорта,
можно организовать какое-нибудь берестяное производство -- коробочки,
лукошки, всякое такое... И, кромe того, чeмъ намъ можетъ угрожать такой
проектъ?
-- Охъ, дeти мои, -- вздохнулъ я, -- согласитесь сами, что насчетъ
познанiя всякаго рода совeтскихъ дeлъ я имeю достаточный опытъ. Во
что-нибудь да влипнемъ... Я сейчасъ не могу сказать, во что именно, но
обязательно влипнемъ... Просто {201} потому, что иначе не бываетъ. Разъ
какое-нибудь дeло, такъ въ него обязательно втешутся и партiйный карьеризмъ,
и склока, и подсиживанiе, и прорывы, и чортъ его знаетъ что еще. И все это
отзовется на ближайшей безпартiйной шеe, т.е., въ данномъ случаe, на
Бобиной. Да еще въ лагерe...
-- Ну, и чортъ съ нимъ, -- сказалъ Юра, -- влипнемъ и отлипнемъ. Не въ
первый разъ. Тоже, подумаешь, -- удовольствiе жить въ этомъ раю. -- Юра
сталъ развивать свою обычную теорiю.
-- Дядя Ваня, -- сурово сказалъ Борисъ, -- помимо всякихъ другихъ
соображенiй, на насъ лежатъ вeдь и нeкоторыя моральныя обязанности...
Я почувствовалъ, что моя позицiя, да еще при атакe на нее съ обоихъ
фланговъ -- совершенно безнадежна. Я попытался оттянуть рeшенiе вопроса.
-- Нужно бы предварительно пощупать, что это за представительница
ГУЛАГа?
-- Дядя Ваня, ни для чего этого времени нeтъ. У меня только на Погрe
умираетъ ежедневно отъ голода отъ пятнадцати до пятидесяти человeкъ...
Такимъ образомъ, мы влипли въ исторiю съ санитарнымъ городкомъ на
Погрe. Мы всe оказались пророками, всe трое: я -- потому, что мы,
дeйствительно, влипли въ нехорошую исторiю, въ результатe которой Борисъ
вынужденъ былъ бeжать отдeльно отъ насъ; Борисъ -- потому, что, хотя изъ
сангородка не получилось ровно ничего, -- инвалиды "на данный отрeзокъ
времени" были спасены, и, наконецъ, Юра -- потому, что, какъ бы тяжело это
все ни было -- мы въ конечномъ счетe все же выкрутились...
ПАНЫ ДЕРУТСЯ
Проектъ организацiи санитарнаго городка былъ обмозгованъ со всeхъ
точекъ зрeнiя. Производства для этого городка были придуманы. Чего они
стоили въ реальности -- это вопросъ второстепенный. Докладная записка была
выдержана въ строго марксистскихъ тонахъ: избави Боже, что-нибудь ляпнуть о
томъ, что люди гибнутъ зря, о человeколюбiи, объ элементарнeйшей
человeчности -- это внушило бы подозрeнiя, что иницiаторъ проекта просто
хочетъ вытянуть отъ совeтской власти нeсколько лишнихъ тоннъ хлeба, а хлeба
совeтская власть давать не любитъ, насчетъ хлeба у совeтской власти
психологiя плюшкинская... Было сказано о необходимости планомeрнаго ремонта
живой рабочей силы, объ использованiи неизбeжныхъ во всякомъ
производственномъ процессe отбросовъ человeческаго материла, о роли
неполноцeнной рабочей силы въ дeлe индустрiализацiи нашего соцiалистическаго
отечества, было подсчитано количество возможныхъ трудодней при
производствахъ: берестяномъ, подсочномъ, игрушечномъ и прочемъ, была
подсчитана рентабильность производства, наконецъ, эта рентабильность была
выражена въ соблазнительной цифрe экспортныхъ золотыхъ рублей... Было весьма
мало вeроятно, чтобы передъ {202} золотыми рублями ГУЛАГ устоялъ... Въ концe
доклада было скромно указано, что проектъ этотъ желательно разсмотрeть въ
спeшномъ порядкe, такъ какъ въ лагерe "наблюдается процессъ исключительно
быстраго распыленiя неполноцeнной рабочей силы" -- вeжливо и для понимающихъ
-- понятно...
По ночамъ Борисъ пробирался въ ликвидкомъ и перестукивалъ на машинкe
свой докладъ. Днемъ этого сдeлать было нельзя: Боже упаси, если бы Видеманъ
увидалъ, что на его ББКовской машинкe печатается что-то для "этого паршиваго
Свирьлага"... Повидимому, на почвe, свободной отъ всякихъ другихъ
человeческихъ чувствъ, вeдомственный патрiотизмъ разрастается особо пышными
и колючими зарослями.
Проектъ былъ поданъ представительницe ГУЛАГа, какой-то товарищъ Шацъ,
Видеману, какъ представителю ББК, кому-то, какъ представителю Свирьлага и
Якименкe -- просто по старой памяти. Тов. Шацъ поставила докладъ Бориса на
повeстку ближайшаго засeданiя ликвидкома.
Въ кабинетъ Видемана, гдe проходили всe эти ликвидацiонныя и прочiя
засeданiя, потихоньку собирается вся участвующая публика. Спокойной походкой
человeка, знающаго свою цeну, входитъ Якименко. Молодцевато шагаетъ
Непомнящiй -- начальникъ третьей части. Представители Свирьлага съ дeловымъ
видомъ раскладываютъ свои бумаги. Д-ръ Шуквецъ нервнымъ шепотомъ о чемъ-то
переговаривается съ Борисомъ. Наконецъ, огромными размашистыми шагами
является представительница ГУЛАГ-а, тов. Шацъ. За нею грузно вваливается
Видеманъ. Видеманъ какъ-то бокомъ и сверху смотритъ на путаную копну
сeдоватыхъ волосъ тов. Шацъ, и видъ у него крайне недовольный.
Тов. Шацъ объявляетъ засeданiе открытымъ, водружаетъ на столъ огромный
чемоданнаго вида портфель и на портфель ни съ того ни съ сего кладетъ
тяжелый крупнокалиберный кольтъ. Дeлаетъ она это не безъ нeкоторой
демонстративности: то-ли желая этимъ подчеркнуть, что она здeсь не женщина,
а чекистъ -- даже не чекистка, а именно чекистъ, то-ли пытаясь этимъ
кольтомъ символизировать свою верховную власть въ этомъ собранiи --
исключительно мужскомъ.
Я смотрю на товарища Шацъ, и по моей кожe начинаютъ бeгать мурашки.
Что-то неопредeленное женскаго пола, въ возрастe отъ тридцати до пятидесяти
лeтъ, уродливое, какъ всe семь смертныхъ грeховъ, вмeстe взятыхъ, съ
добавленiемъ восьмого, Священнымъ Писанiемъ не предусмотрeннаго --
чекистскаго стажа. Она мнe напоминаетъ изсохшiй скелетъ какой-то злобной
зубастой птицы, допотопной птицы, вотъ вродe археоптерикса... Ея маленькая
птичья головка съ хищнымъ клювомъ все время вертится на худой жилистой шеe,
ощупывая собравшихся колючимъ, недовeрчивымъ взглядомъ. У нея во рту
махорочная собачья ножка, которою она дымитъ неимовeрно (почему не папиросы?
Тоже демонстрацiя?), правой рукой все время вертитъ положенный на портфель
кольтъ. Сидящiй рядомъ съ ней Видеманъ поглядываетъ на этотъ вертящiйся
револьверъ искоса и съ видомъ крайняго неодобренiя... {203} Я начинаю
мечтать о томъ, какъ было бы хорошо, если бы этотъ кольтъ бабахнулъ въ
товарища Видемана или, еще лучше, въ самое тов. Шацъ. Но мои розовыя
мечтанiя прерываетъ скрипучiй ржавый голосъ предсeдательницы:
-- Ну-съ, такъ на повeсткe дня -- докладъ доктора, какъ тамъ его...
Ну... Только не тяните -- здeсь вамъ не университетъ. Что-бъ коротко и ясно.
Тонъ у тов. Шацъ -- отвратительный. Якименко недоумeнно подымаетъ брови
-- но онъ чeмъ-то доволенъ. Я думаю, что раньше, чeмъ пускать свой проектъ,
Борису надо было бы пощупать, что за персона эта тов. Шацъ... И, пощупавъ,
-- воздержаться... Потому, что этакая изуродованная Господомъ Богомъ
истеричка можетъ загнуть такое, что и не предусмотришь заранeе, и не
очухаешься потомъ... Она, конечно, изъ "старой гвардiи" большевизма... Она,
конечно, полна глубочайшаго презрeнiя не только къ намъ, заключеннымъ, но и
къ чекистской части собранiя -- къ тeмъ революцiоннымъ парвеню, которые на
ея, товарища Шацъ, революцiонная заслуги смотрятъ безъ особеннаго
благоговeнiя, которые имeютъ нахальство гнуть какую-то свою линiю,
опрыскиваться одеколономъ (и это въ моментъ, когда мiровая революцiя еще не
наступила!) и вообще въ первый попавшiйся моментъ норовятъ подложить старой
большевичкe первую попавшуюся свинью... Вотъ, вeроятно, поэтому-то -- и
собачья ножка, и кольтъ, и манеры укротительницы звeрей. Сколько такихъ
истеричекъ прошло черезъ исторiю русской революцiи. Большихъ дeлъ онe не
сдeлали, но озлобленность ихъ исковерканнаго секса придавала революцiи особо
отвратительныя черточки... Такому товарищу Щацъ попасться въ переплетъ --
упаси Господи...
Борисъ докладываетъ. Я сижу, слушаю и чувствую: хорошо. Никакихъ
"интеллигентскихъ соплей". Вполнe марксическiй подходъ. Такой-то процентъ
бракованнаго человeческаго матерiала... Непроизводительные накладные расходы
на обремененные бюджеты лагерей. Скрытые рессурсы неиспользованной рабочей
силы... Примeры изъ московской практики: использованiе глухонeмыхъ на
котельномъ производствe, безногихъ -- на конвейерахъ треста точной механики.
Совeтская трудовая терапiя -- лeченiе заболeванiй "трудовыми процессами".
Интересы индустрiализацiи страны. Историческiя шесть условiи товарища
Сталина... Мелькомъ и очень вскользь о томъ, что въ данный переходный
перiодъ жизни нашего отдeленiя... нeкоторые перебои въ снабженiи... ставятъ
подъ угрозу... возможность использованiя указанныхъ скрытыхъ рессурсовъ и въ
дальнeйшемъ.
-- Я полагаю, -- кончаетъ Борисъ, -- что, разсматривая данный проектъ
исключительно съ точки зрeнiя интересовъ индустрiализацiи нашей страны,
только съ точки зрeнiя роста ея производительныхъ силъ и использованiя для
этого всeхъ наличныхъ матерiальныхъ и человeческихъ рессурсовъ, хотя бы и
незначительныхъ и неполноцeнныхъ, -- данное собранiе найдетъ, конечно, чисто
большевицкiй подходъ къ обсужденiю предложеннаго ему проекта...
Хорошо сдeлано. Немного длинно и литературно... Къ концу {204} фразы
Видеманъ, вeроятно, уже забылъ, что было въ началe ея -- но здeсь будетъ
рeшать не Видеманъ.
На губахъ тов. Шацъ появляется презрительная усмeшка.
-- И это -- все?
-- Все.
-- Ну-ну...
Нервно приподымается д-ръ Шуквецъ.
-- Разрeшите мнe.
-- А вамъ очень хочется? Валяйте.
Д-ръ Шуквецъ озадаченъ.
-- Не въ томъ дeло, хочется ли мнe или не хочется... Но поскольку
обсуждается вопросъ, касающiйся медицинской части...
-- Не тяните кота за хвостъ. Ближе къ дeлу.
Шуквецъ свирeпо топорщитъ свои колючiе усики.
-- Хорошо. Ближе къ дeлу. Дeло заключается въ томъ, что девяносто
процентовъ нашихъ инвалидовъ потеряли свое здоровье и свою трудоспособность
на работахъ для лагеря. Лагерь морально обязанъ...
-- Довольно, садитесь. Это вы можете разсказывать при лунe вашимъ
влюбленнымъ институткамъ...
Но д-ръ Шуквецъ не сдается...
-- Мой уважаемый коллега...
-- Никакихъ тутъ коллегъ нeтъ, а тeмъ болeе уважаемыхъ. Я вамъ говорю
-- садитесь.
Шуквецъ растерянно садится. Тов. Шацъ обращаетъ свой колючiй взоръ на
Бориса.
-- Та-акъ... Хорошенькое дeло!.. А скажите, пожалуйста, -- какое вамъ
до всего этого дeло? Ваше дeло лeчить, кого вамъ приказываютъ, а не
заниматься какими-то тамъ рессурсами.
Якименко презрительно щуритъ глаза. Борисъ пожимаетъ плечами.
-- Всякому совeтскому гражданину есть дeло до всего, что касается
индустрiализацiи страны. Это разъ. Второе: если вы находите, что это не мое
дeло, не надо было и ставить моего доклада.
-- Я поручилъ доктору Солоневичу... -- начинаетъ Видеманъ.
Шацъ рeзко поворачивается къ Видеману.
-- Никто васъ не спрашиваетъ, что вы поручали и чего вамъ не поручали.
Видеманъ умолкаетъ, но его лицо заливается густой кровью. Борисъ
молчитъ и вертитъ въ рукахъ толстую дубовую дощечку отъ прессъ-папье.
Дощечка съ трескомъ ломается въ его пальцахъ. Борисъ какъ бы автоматически,
но не безъ нeкоторой затаенной демонстративности, сжимаетъ эту дощечку въ
кулакe, и она крошится въ щепки. Всe почему-то смотрятъ на Бобину руку и на
дощечку. Тов. Шацъ даже перестаетъ вертeть свой револьверъ. Видеманъ
улавливаетъ моментъ и подсовываетъ револьверъ подъ портфель. Тов. Шацъ
жестомъ разъяренной тигрицы выхватываетъ кольтъ обратно и снова кладетъ его
сверху портфеля. Начальникъ третьей части, тов. Непомнящiй, смотритъ на
этотъ кольтъ такъ же неодобрительно, какъ и всe остальные. {205}
-- А у васъ, тов. Шацъ, предохранитель закрыть?
-- Я умeла обращаться съ оружiемъ, когда вы еще подъ столъ пeшкомъ
ходили.
-- Съ тeхъ поръ, тов. Шацъ, вы, видимо, забыли, какъ съ нимъ слeдуетъ
обращаться, -- нeсколько юмористически заявляетъ Якименко. -- Съ тeхъ поръ
товарищъ Непомнящiй уже подъ потолокъ выросъ.
-- Я прошу васъ, товарищъ Якименко, на оффицiальномъ засeданiи
зубоскальствомъ не заниматься. А васъ, докторъ, -- Шацъ поворачивается къ
Борису, -- я васъ спрашиваю "какое вамъ дeло" вовсе не потому, что вы тамъ
докторъ или не докторъ, а потому, что вы контръ-революцiонеръ... Въ ваше
сочувствiе соцiалистическому строительству я ни капли не вeрю... Если вы
думаете, что вашими этими рессурсами вы кого-то тамъ проведете, такъ вы
немножко ошибаетесь... Я -- старая партiйная работница, такихъ типиковъ,
какъ вы, я видeла. Въ вашемъ проектe есть какая-то антипартiйная вылазка,
можетъ быть, даже прямая контръ-революцiя.
Я чувствую нeкоторое смущенiе. Неужели уже влипли? Такъ сказать, съ
перваго же шага? Якименко все-таки былъ на много умнeе.
-- Ну, насчетъ антипартiйной линiи -- это дeло ваше хозяйское, --
говоритъ Борисъ. -- Этотъ вопросъ меня совершенно не интересуетъ.
-- То-есть, какъ это такъ это васъ можетъ не интересовать?
-- Чрезвычайно просто -- никакъ не интересуетъ...
Шацъ, видимо, не сразу соображаетъ, какъ ей реагировать на эту
демонстрацiю...
-- Ого-го... Васъ, я вижу, ГПУ сюда не даромъ посадило...
-- О чемъ вы можете и доложить въ ГУЛАГe, -- съ прежнимъ равнодушiемъ
говоритъ Борисъ.
-- Я и безъ васъ знаю, что мнe докладывать. Хорошенькое дeло, --
обращается она къ Якименко, -- вeдь это же все бeлыми нитками шито -- этотъ
вашъ докторъ, такъ онъ просто хочетъ получить для всeхъ этихъ бандитовъ,
лодырей, кулаковъ лишнiй совeтскiй хлeбъ... Такъ мы этотъ хлeбъ и дали... У
насъ эти фунты хлeба по улицамъ не валяются...
Вопросъ предстаетъ передо мною въ нeсколько другомъ освeщенiи. Вeдь, въ
самомъ дeлe, проектъ Бориса используютъ, производство какое-то поставятъ, но
лишняго хлeба не дадутъ... Изъ-за чего было огородъ городить?..
-- А такихъ типиковъ, какъ вы, -- обращается она къ Борису, -- я этимъ
самымъ кольтомъ...
Борисъ приподымается и молча собираетъ свои бумаги.
-- Вы это что?
-- Къ себe, на Погру.
-- А кто вамъ разрeшилъ? Что, вы забываете, что вы въ лагерe?
-- Въ лагерe или не въ лагерe, но если человeка вызываютъ {206} на
засeданiе и ставятъ его докладъ, такъ для того, чтобы выслушивать, а не
оскорблять.
-- Я вамъ приказываю остаться! -- визжитъ тов. Шацъ, хватаясь за
кольтъ.
-- Приказывать мнe можетъ тов. Видеманъ, мой начальникъ. Вы мнe
приказывать ничего не можете.
-- Послушайте, докторъ Солоневичъ... -- начинаетъ Якименко
успокоительнымъ тономъ.
Шацъ сразу набрасывается на него.
-- А кто васъ уполномачиваетъ вмeшиваться въ мои приказанiя? Кто тутъ
предсeдательствуетъ: вы или я?
-- Останьтесь пока, докторъ Солоневичъ, -- говоритъ Якименко сухимъ,
рeзкимъ и властнымъ тономъ, но этотъ тонъ обращенъ не къ Борису. -- Я
считаю, товарищъ Шацъ, что такъ вести засeданiе, какъ ведете его вы, --
нельзя.
-- Я сама знаю, что мнe можно и что нельзя... Я была связана съ нашими
вождями, когда вы, товарищъ Якименко, о партiйномъ билетe еще и мечтать не
смeли...
Начальникъ третьей части съ трескомъ отодвигаетъ свой стулъ и
подымается.
-- Съ кeмъ вы тамъ, товарищъ Шацъ, были въ связи -- это насъ не
касается. Это дeло ваше частное. А ежели люди пришли говорить о дeлe, такъ
нечего имъ глотку затыкать.
-- Еще вы, вы, меня, старую большевичку будете учить? Что это здeсь
такое: б.... или военное учрежденiе?
Видеманъ грузно, всeмъ своимъ сeдалищемъ поворачивается къ Шацъ. Тугiе
жернова его мышленiя добрались, наконецъ, до того, что онъ-то ужъ военный въ
гораздо большей степени, чeмъ тов. Шацъ, что онъ здeсь хозяинъ, что съ нимъ,
хозяиномъ, обращаются, какъ съ мальчишкой, и что, наконецъ, старая
большевичка ухитрилась сколотить противъ себя единый фронтъ всeхъ
присутствующихъ...
-- Ну, это ни къ какимъ чертямъ не годится... Что это вы, товарищъ
Шацъ, какъ съ цeпи сорвались?
Шацъ отъ негодованiя не можетъ произнести ни слова.
-- Иванъ Лукьяновичъ, -- съ подчеркнутой любезностью обращается ко мнe
Якименко, -- будьте добры внести въ протоколъ засeданiя мой протестъ противъ
дeйствiй тов. Шацъ.
-- Это вы можете говорить на партiйномъ собранiи, а не здeсь, --
взъeдается на него Шацъ.
Якименко отвeчаетъ высоко и сурово:
-- Я очень сожалeю, что на этомъ открытомъ безпартiйномъ собранiи вы
сочли возможнымъ говорить о вашихъ интимныхъ связяхъ съ вождями партiи.
Вотъ это -- ударъ! Шацъ вбираетъ въ себя свою птичью шею и окидываетъ
собравшихся злобнымъ, но уже нeсколько растеряннымъ взглядомъ. Противъ нея
-- единый фронтъ. И революцiонныхъ парвеню, для которыхъ партiйный
"аристократизмъ" товарища Шацъ, какъ бeльмо въ глазу, и заключенныхъ, и,
наконецъ, просто единый мужской фронтъ противъ зарвавшейся бабы. {207}
Представитель Свирьлага смотритъ на Шацъ съ ядовитой усмeшечкой.
-- Я присоединяюсь въ протесту тов. Якименко.
-- Объявляю засeданiе закрытымъ, -- рeзко бросаетъ Шацъ и подымается.
-- Ну, это ужъ позвольте, -- говоритъ второй представитель Свирьлага.
-- Мы не можемъ срывать работу по передачe лагеря изъ-за вашихъ женскихъ
нервовъ...
-- Ахъ, такъ, -- шипитъ тов. Шацъ. -- Ну, хорошо. Мы съ вами еще
поговоримъ объ этомъ... въ другомъ мeстe.
-- Поговоримъ, -- равнодушно бросаетъ Якименко. -- А пока что я
предлагаю докладъ д-ра Солоневича принять, какъ основу, и переслать его въ
ГУЛАГ съ заключенiями мeстныхъ работниковъ. Я полагаю, что эти заключенiя въ
общемъ и цeломъ будутъ положительными.
Видеманъ киваетъ головой.
-- Правильно. Послать въ ГУЛАГ. Толковый проектъ. Я голосую за.
-- Я вопроса о голосованiи не ставила, я вамъ приказываю замолчать,
товарищъ Якименко... -- Шацъ близка къ истерикe. Ея лeвая рука размахиваетъ
собачьей ножкой, а правая вертитъ револьверъ. Якименко протягиваетъ руку
черезъ столъ, забираетъ револьверъ и передаетъ его Непомнящему.
-- Товарищъ начальникъ третьей части, вы вернете это оружiе товарищу
Шацъ, когда она научится съ нимъ обращаться...
Тов. Шацъ стоитъ нeкоторое время, какъ бы задыхаясь отъ злобы, -- и
судорожными шагами выбeгаетъ изъ комнаты.
-- Такъ значитъ, -- говоритъ Якименко такимъ тономъ, какъ будто ничего
не случилось, -- проектъ д-ра Солоневича въ принципe принятъ. Слeдующiй
вопросъ...
Остатокъ засeданiя проходитъ, какъ по маслу. Даже взорванный
желeзнодорожный мостикъ на Погрe принимается, какъ цeленькiй: безъ сучка и
задоринки...
ЯКИМЕНКО НАЧИНАЕТЪ ИНТРИГУ
Засeданiе кончилось. Публика разошлась. Я правлю свою "стенограмму".
Якименко сидитъ противъ и докуриваетъ свою папиросу.
-- Ну, и номеръ, -- говоритъ Якименко.
Отрываю глаза отъ бумаги. Въ глазахъ Якименки -- насмeшка и
удовлетворенье побeдителя.
-- Вы когда-нибудь такую б... видали?
-- Ну, не думаю, чтобы на этомъ поприщe товарищу Шацъ удалось бы
сдeлать большiе обороты...
Якименко смотритъ на меня и съ усмeшкой, и съ любопытствомъ.
-- А скажите мнe по совeсти, тов. Солоневичъ, -- что это за новый
оборотъ вы придумали?
-- Какой оборотъ? {208}
-- Да вотъ съ этимъ санитарнымъ городкомъ?
-- Простите, -- не понимаю вопроса.
-- Понимаете! Что ужъ тамъ! Чего это вы все крутите? Не изъ-за
человeколюбiя же?
-- Позвольте, а почему бы и нeтъ?
Якименко скептически пожимаетъ плечами. Соображенiя такого рода -- не
по его департаменту.
-- Ой-ли? А впрочемъ, ваше дeло... Только, знаете ли, если этотъ
сангородокъ попадетъ ГУЛАГу и товарищъ Шацъ будетъ прieзжать вашего брата
наставлять и инспектировать...
Это соображенiе приходило въ голову и мнe.
-- Ну что-жъ, придется Борису и товарища Шацъ расхлебывать...
-- Пожалуй -- придется... Впрочемъ, долженъ сказать честно...
семейка-то у васъ... крeпколобая.
Я изумленно воззрился на Якименко. Якименко смотритъ на меня
подсмeивающимся взглядомъ.
-- На мeстe ГПУ выперъ бы я васъ всeхъ къ чортовой матери, на всe
четыре стороны... А то накрутите вы здeсь.
-- То-есть, какъ это такъ -- "накрутимъ"?
-- Да вотъ такъ, накрутите и все... Впрочемъ, это пока моя личная точка
зрeнiя.
-- А вы ее сообщите ГПУ -- пусть выпустятъ...
-- Не повeрятъ, товарищъ Иванъ Лукьяновичъ, -- сказалъ, усмeхаясь,
Якименко, ткнулъ въ пепельницу свой окурокъ и вышелъ изъ комнаты прежде,
чeмъ я успeлъ сообразить подходящую реплику...
___
Внизу, на крылечкe, меня ждали Борисъ и Юра.
-- Ну, -- сказалъ я не безъ нeкотораго злорадства, -- какъ мнe кажется,
мы уже влипли... А?
-- Для твоей паники нeтъ никакого основанiя, -- сказалъ Борисъ.
-- Никакой паники и нeтъ. А только эта самая мадемуазель Шацъ работы
наладитъ, хлeба не дастъ, и будешь ты ея непосредственнымъ подчиненнымъ.
Такъ сказать -- неземное наслажденiе.
-- Неправильно. За насъ теперь вся остальная публика.
-- А что она вся стоитъ, если твой городокъ будетъ, по твоему же
предложенiю, подчиненъ непосредственно ГУЛАГу?
-- Эта публика ее съeстъ. Теперь у нихъ такое положенiе: или имъ ее
съeсть, или она ихъ съeстъ.
На крыльцо вышелъ Якименко.
-- А, всe три мушкетера по обыкновенiю въ полномъ сборe?
-- Да, такъ сказать, прорабатываемъ результаты сегодняшняго
засeданiя...
-- Я вeдь вамъ говорилъ, что засeданiе будетъ занимательное.
-- Повидимому, тов. Шацъ находится въ состоянiи нeкоторой... {209}
-- Да, именно въ состоянiи нeкоторой... Вотъ въ этомъ нeкоторомъ
состоянiи она находится, видимо, лeтъ пятьдесятъ... Видеманъ уже три дня
ходитъ, какъ очумeлый... -- Въ тонe Якименки -- небывалыя до сихъ поръ нотки
интимности, и я не могу сообразить, къ чему онъ клонитъ...
-- Во всякомъ случаe, -- говоритъ Борисъ, -- я со своимъ проектомъ
попался, кажется, какъ куръ во щи.
-- Н-да... Ваши опасенiя нeкоторыхъ основанiй не лишены... Съ такой
стервой работать, конечно, невозможно... Кстати, Иванъ Лукьяновичъ, вотъ вы
завтра вашу стенограмму редактировать будете. Весьма существенно, чтобы эта
фраза товарища Шацъ насчетъ вождей -- не была опущена... И вообще
постарайтесь, чтобы вашъ протоколъ былъ сдeланъ во всю мeру вашихъ
литературныхъ дарованiй. И, такъ сказать, въ расчетe на культурный уровень
читательскихъ массъ, ну, напримeръ, ГУЛАГа. Протоколъ подпишутъ всe...
кромe, разумeется, товарища Шацъ.
Замeтивъ въ моемъ лицe нeкоторое размышленiе, Якименко добавляетъ:
-- Можете не опасаться. Я васъ, кажется, до сихъ поръ не подводилъ.
Въ тонe Якименки -- нeкоторая таинственность, и я снова задаю себe
вопросъ, знаетъ-ли онъ о бамовскихъ спискахъ или не знаетъ. А влeзать въ
партiйную склоку мнe очень не хочется. Чтобы выиграть время для размышленiя,
я задаю вопросъ:
-- А что, она дeйствительно близко стоитъ къ вождямъ?..
-- Стоитъ или лежитъ -- не знаю... Развe въ дореволюцiонное время.
Знаете, во всякихъ тамъ "глубинахъ сибирскихъ рудъ", на полномъ безптичьи --
и Шацъ соловушко... Впрочемъ -- это вымирающая порода... Ну, такъ протоколъ
будетъ, какъ полагается?
Протоколъ былъ сдeланъ, какъ полагается. Его подписали всe, и его не
подписала тов. Шацъ. На другой же день послe этого засeданiя тов. Шацъ
сорвалась и уeхала въ Москву. Вслeдъ за ней выeхалъ въ Москву и Якименко.
ТЕОРIЯ СКЛОКИ
Мы шли домой молча и въ весьма невеселомъ настроенiи. Становилось болeе
или менeе очевиднымъ, что мы уже влипли въ нехорошую исторiю. Съ проектомъ
санитарнаго городка получается ерунда, мы оказались, помимо всего прочаго,
запутанными въ какую-то внутрипартiйную интригу. А въ интригахъ такого рода
коммунисты могутъ и проигрывать, и выигрывать; безпартiйная же публика
проигрываетъ болeе или менeе навeрняка. Каждая партiйная ячейка,
разсматриваемая, такъ сказать, съ очень близкой дистанцiи, представляетъ
собою этакое уютное общежитiе змeй, василисковъ и ехиднъ, изъ которыхъ
каждая норовитъ ужалить свою сосeдку въ самое больное
административно-партiйное мeсто... Я, въ сущности, не очень ясно знаю -- для
чего все это дeлается, ибо выигрышъ -- даже въ случаe побeды -- такъ
грошевъ, такъ нищъ и такъ зыбокъ: просто партiйный портфель чуть-чуть
потолще. Но {210} "большевицкая спаянность" дeйствуетъ только по адресу
остального населенiя страны. Внутри ячеекъ -- всe другъ подъ друга
подкапываются, подсиживаютъ, выживаютъ... На совeтскомъ языкe это называется
"партiйной склокой". На уровнe Сталина -- Троцкаго это декорируется идейными
разногласiями, на уровнe Якименко-Шацъ это ничeмъ не декорируется, просто
склока "какъ таковая", въ голомъ видe... Вотъ въ такую-то склоку попали и мы
и при этомъ безо всякой возможности сохранить нейтралитетъ... Волей неволей
приходилось ставить свою ставку на Якименку. А какiе, собственно, у Якименки
шансы съeсть товарища Шацъ?
Шацъ въ Москвe, въ "центрe" -- у себя дома, она тамъ свой человeкъ, у
нея тамъ всякiе "свои ребята" -- и Кацы, и Пацы, и Ваньки, и Петьки -- по
существу такiе же "корешки", какъ любая банда сельсовeтскихъ активистовъ,
коллективно пропивающихъ госспиртовскую водку, кулацкую свинью и колхозныя
"заготовки". Для этого центра всe эти Якименки, Видеманы и прочiе -- только
уeздные держиморды, выскочки, пытающiеся всякими правдами и неправдами
оттeснить ихъ, "старую гвардiю", отъ призрака власти, отъ начальственныхъ
командировокъ по всему лицу земли русской, и не брезгающiе при этомъ
рeшительно никакими средствами. Правда, насчетъ средствъ -- и "старая
гвардiя" тоже не брезгуетъ. При данной комбинацiи обстоятельствъ средствами
придется не побрезговать и мнe: что тамъ ни говорить, а литературная
обработка фразы тов. Шацъ о близости къ вождямъ -- къ числу особо
джентльменскихъ прiемовъ борьбы не принадлежитъ. Оно, конечно, съ волками
жить, по волчьи выть -- но только въ Совeтской Россiи можно понять настоящую
тоску по настоящему человeческому языку, вмeсто волчьяго воя -- то
голоднаго, то разбойнаго...
Конечно, если у Якименки есть связи въ Москвe (а, видимо, -- есть,
иначе, зачeмъ бы ему туда eхать), то онъ съ этимъ протоколомъ обратится не
въ ГУЛАГ и даже не въ ГПУ, а въ какую-нибудь совершенно незамeтную извнe
партiйную дыру. Въ составe этой партiйной дыры будутъ сидeть какiе-то Ваньки
и Петьки, среди которыхъ у Якименко -- свой человeкъ. Кто-то изъ Ванекъ
вхожъ въ московскiй комитетъ партiи, кто-то -- въ контрольную партiйную
комиссiю (ЦКК), кто-то, допустимъ, имeетъ какой-то блатъ, напримeръ, у
товарища Землячки. Тогда черезъ нeсколько дней въ соотвeтствующихъ
инстанцiяхъ пойдутъ слухи: товарищъ Шацъ вела себя такъ-то --
дискредитировала вождей. Вeроятно, будетъ сказано, что, занимаясь
административными загибами, тов. Шацъ подкрeпляла свои загибы ссылками на
интимную близость съ самимъ Сталинымъ. Вообще -- создается атмосфера, въ
которой чуткiй носъ уловитъ: кто-то влiятельный собирается товарища Шацъ
съeсть. Враги товарища Шацъ постараются эту атмосферу сгустить, нейтральные
станутъ во враждебную позицiю, друзья -- если не очень близкiе -- умоютъ
лапки и отойдутъ въ стороночку: какъ бы и меня вмeстe съ тов. Шацъ не съeли.
Да, конечно, Якименко имeетъ крупные шансы на побeду. {211} Помимо
всего прочаго, онъ всегда спокоенъ, выдержанъ, и онъ, конечно, на много
умнeе тов. Шацъ. А сверхъ всего этого, товарищъ Шацъ -- представительница
той "старой гвардiи ленинизма", которую снизу подмываютъ волны молодой
сволочи, а сверху организацiонно ликвидируетъ Сталинъ, подбирая себe кадры
безтрепетныхъ "твердой души прохвостовъ". Тов. Шацъ -- только жалкая,
истрепанная въ клочки, тeнь былой героики коммунизма. Якименко --
представитель молодой сволочи, властной и жадной... Болeе или менeе толковая
партiйная дыра, конечно, должна понять, что при такихъ обстоятельствахъ
умнeе стать на сторону Якименки...
Я не зналъ, да такъ и не узналъ, какiя дeловыя столкновенiя возникли
между тов. Шацъ и Якименкой до нашего пресловутаго засeданiя, -- въ
сущности, это и не важно. Товарищъ Шацъ всeмъ своимъ существомъ, всeхъ
своимъ видомъ говоритъ Якименкe: "я вотъ всю свою жизнь отдала мiровой
революцiи, отдавай и ты". -- Якименко отвeчаетъ: "ну, и дура -- я буду
отдавать чужiя, а не свою". Шацъ говоритъ: "я соратница самого Ленина".
Якименко отвeчаетъ: "твой Ленинъ давно подохъ, да и тебe пора". Ну, и такъ
далeе...
Изъ всей этой грызни между Шацами и Якименками можно, при извeстной
настроенности, сдeлать такой выводъ, что вотъ, дескать, тов. Шацъ (кстати --
и еврейка) это символъ мiровой революцiи, товарищъ же Якименко -- это
молодая, возрождающаяся и нацiональная Россiя (кстати -- онъ русскiй или,
точнeе, малороссъ), что Шацъ строила ГУЛАГ въ пользу мiровой революцiи, а
Якименко истребляетъ мужика въ пользу нацiональнаго возрожденiя.
Съ теорiей нацiональнаго перерожденiя Стародубцева, Якименки, Ягоды,
Кагановича и Сталина (русскаго, малоросса, латыша, еврея и грузина) я
встрeтился только здeсь, въ эмиграцiи. Въ Россiи такая идея и въ голову не
приходила... Но, конечно, вопросъ о томъ, что будутъ дeлать якименки,
добравшись до власти, вставалъ передъ всeми нами въ томъ аспектe, какого
эмиграцiя не знаетъ. Отказъ отъ идеи мiровой революцiи, конечно, ни въ какой
мeрe не означаетъ отказа отъ коммунизма въ Россiи. Но если, добравшись до
власти, якименки, въ интересахъ собственнаго благополучiя и, если хотите, то
и собственной безопасности, начнутъ сворачивать коммунистическiя знамена и
постепенно, "на тормозахъ", переходить къ строительству того, что въ
эмиграцiи называется нацiональной Россiей (почему, собственно, коммунизмъ не
можетъ быть "нацiональнымъ явленiемъ", была же инквизицiя нацiональнымъ
испанскимъ явленiемъ?), -- то тогда какой смыслъ намъ троимъ рисковать своей
жизнью? Зачeмъ предпринимать побeгъ? Не лучше ли еще подождать? Ждали вeдь,
вотъ, 18 лeтъ. Ну, еще подождемъ пять. Тяжело, но легче, чeмъ прорываться
тайгой черезъ границу -- въ неизвeстность эмигрантскаго бытiя.
Если для эмиграцiи вопросъ о "нацiональномъ перерожденiи" (этотъ
терминъ я принимаю очень условно) -- это очень, конечно, наболeвшiй, очень
близкiй, но все же болeе или менeе теоретическiй {212} вопросъ, то для насъ
всeхъ трехъ онъ ставился какъ вопросъ собственной жизни... Идти ли на
смертельный рискъ побeга или мудрeе и патрiотичнeе будетъ переждать? Можно
предположить, что вопросы, которые ставятся въ такой плоскости, рeшаются съ
нeсколько меньшей оглядкой на партiйныя традицiи и съ нeсколько болeе
четкимъ раздeленiемъ желаемаго отъ сущаго -- чeмъ когда тe же вопросы
обсуждаются и рeшаются подъ влiянiемъ очень хорошихъ импульсовъ, но все же
безъ ощущенiя непосредственнаго риска собственной головой.
У меня, какъ и у очень многихъ нынeшнихъ россiйскихъ людей, годы войны
и революцiи и, въ особенности, большевизма весьма прочно вколотили въ голову
твердое убeжденiе въ томъ, что ни одна историко-философская и
соцiалистическая теорiя не стоитъ ни одной копeйки. Конечно, гегелевскiй
мiровой духъ почти такъ же занимателенъ, какъ и марксистская борьба
классовъ. И философскiя объясненiя прошлаго можно перечитывать не безъ
нeкотораго интереса. Но какъ-то такъ выходитъ, что ни одна теорiя рeшительно
ничего не можетъ предсказать на будущiй день. Болeе или менeе удачными
пророками оказались люди, которые или только прикрывались теорiй, или вообще
никакихъ дeлъ съ ней не имeли.
Такимъ образомъ, для насъ вопросъ шелъ не о перспективахъ революцiи,
разсматриваемыхъ съ какой бы то ни было философской точки зрeнiя, а только о
живыхъ взаимоотношенiяхъ живыхъ людей, разсматриваемыхъ съ точки зрeнiя
самаго элементарнаго здраваго смысла.
Да, совершенно ясно, что ленинская старая гвардiя доживаетъ свои
послeднiе дни. И потому, что оказалась нeкоторымъ конкуррентомъ сталинской
генiальности, и потому, что въ ней все же были люди, дерзавшiе смeть свое
сужденiе имeть (а этого никакая деспотiя не любитъ), и потому, что вотъ
такая товарищъ Шацъ, при всей ея несимпатичности, воровать все-таки не
будетъ (вотъ куритъ же собачьи ножки вмeсто папиросъ) и Якименкe воровать не
позволитъ. Товарищъ Шацъ, конечно, фанатичка, истеричка, можетъ быть, и
садистка, но какая-то идея у нея есть. У Якименки нeтъ рeшительно никакой
идеи. О Видеманe и Стародубцевe и говорить нечего... Вся эта старая гвардiи
-- и Рязановъ, и Чекалинъ, и Шацъ -- чувствуютъ: знамя "трудящихся всего
мiра" и власть, для поддержки этого знамени созданная, попадаютъ просто
напросто въ руки сволочи, и сволочь стоитъ вокругъ каждаго изъ нихъ, лязгая
молодыми, волчьими зубами.
Что будетъ дeлать нарицательный Якименко, перегрызя глотку
нарицательной Шацъ? Можетъ-ли Сталинъ обойтись безъ Ягоды, Ягода -- безъ
Якименки, Якименко -- безъ Видемана, Видеманъ -- безъ Стародубцева и такъ
далeе? Всe они, отъ Сталина до Стародубцева, акклиматизировались въ той
специфической атмосферe большевицкаго строя, которая создана ими самими и
внe которой имъ никакого житья нeтъ. Все это -- профессiоналы совeтскаго
управленiя. Если вы ликвидируете это управленiе, всeмъ имъ дeлать въ мiрe
будетъ рeшительно нечего. Что будутъ {213} дeлать всe эти чекисты,
хлeбозаготовители, сексоты, кооператоры, предсeдатели завкомовъ, секретари
партъ-ячеекъ, раскулачиватели, политруки, директора, выдвиженцы, активисты и
прочiе -- имя же имъ легiонъ? Вeдь ихъ миллiоны! Если даже и не говорить о
томъ, что при переворотe большинство изъ нихъ будетъ зарeзано сразу, а послe
постепенной эволюцiи будетъ зарeзано постепенно, -- то все-таки нужно дать
себe ясный отчетъ въ томъ, что они -- "спецiалисты" большевицкаго
управленческаго аппарата, самаго громоздкаго и самаго кроваваго въ исторiи
мiра. Какая профессiя будетъ доступна для всeхъ нихъ въ условiяхъ
небольшевицкаго строя? И можетъ-ли Сталинъ, эволюцiоннымъ или революцiоннымъ
путемъ, сбросить со своихъ счетовъ миллiона три-четыре людей, вооруженныхъ
до зубовъ? На кого онъ тогда обопрется? И какой слой въ Россiи ему повeритъ
и ему не припомнить великихъ кладбищъ коллективизацiи, раскулачиванiя и
лагерей Бeломорско-Балтiйскаго канала?
Нeтъ, всe эти люди, какъ бы они ни грызлись между собою, -- въ
отношенiи къ остальной странe спаяны крeпко, до гроба, спаяны кровью, спаяны
и на жизнь, и на смерть. Имъ повернуть некуда, если бы они даже этого
хотeли. "Нацiональная" или "интернацiональная" Россiя при Сталинскомъ
аппаратe остается все-таки Россiей большевицкой.
Вотъ почему нашей послeдней свободной (т.е. съ воли) попытки побeга не
остановило даже и то обстоятельство, что въ государственныхъ магазинахъ
Москвы хлeбъ и масло стали продаваться кому угодно и въ какихъ угодно
количествахъ. Въ 1933 году въ Москвe можно было купить все -- тeмъ, у кого
были деньги. У меня -- деньги были.
___
Мы пришли въ нашу избу и, такъ какъ eсть все равно было нечего, то
сразу улеглись спать. Но я спать не могъ. Лежалъ, ворочался, курилъ свою
махорку и ставилъ передъ собою вопросы, на которые яснаго отвeта не было. А
что же дальше? Да, въ перспективe десятилeтiй -- "кадры" вымрутъ, "активъ"
-- сопьется и какiя-то таинственныя внутреннiя силы страны возьмутъ верхъ. А
какiя это силы? Да, конечно, интеллектуальныя силы народа возросли безмeрно
-- не потому, что народъ учила совeтская жизнь. А физическiя силы?
Передъ памятью пронеслись торфоразработки, шахты, колхозы, заводы,
мeсяцами немытыя лица поваровъ заводскихъ столовокъ, годами недоeдающiе
рабочiи Сормова, Коломны, Сталинграда, кочующiе по Средней Азiи таборы
раскулаченныхъ донцевъ и кубанцевъ, дагестанская малярiя, эшелоны на БАМ,
дeвочка со льдомъ, будущая -- если выживетъ -- мать русскихъ мужчинъ и
женщинъ... Хватитъ ли физическихъ силъ?..
Вотъ, я -- изъ крeпчайшей мужицко-поповской семьи, гдe люди умирали "по
Мечникову": ихъ клалъ въ гробъ "инстинктъ естественной смерти", я -- въ свое
время одинъ изъ сильнeйшихъ {214} физически людей Россiи -- и вотъ въ 42
года я уже сeдъ... Уже здeсь, заграницей, мнe въ первые мeсяцы послe бeгства
давали 55-60 лeтъ -- но съ тeхъ поръ я лeтъ на десять помолодeлъ. Но тe,
которые остались тамъ? Они не молодeютъ!..
Не спалось. Я всталъ и вышелъ на крыльцо. Стояла тихая, морозная ночь.
Плавными, пушистыми коврами спускались къ Свири заснeженныя поля. Лeвeе --
черными точками и пятнами разбросались избы огромнаго села. Ни звука, ни
лая, ни огонька...
Вдругъ съ Погры донеслись два-три выстрeла -- обычная исторiя... Потомъ
съ юга, съ диковскаго оврага, четко и сухо въ морозномъ воздухe, раздeленные
равными -- секундъ въ десять -- промежутками, раздались восемь винтовочныхъ
выстрeловъ. Жуть и отвращенiе холодными струйками пробeжали по спинe.
Около мeсяца тому назадъ я сдeлалъ глупость -- пошелъ посмотрeть на
диковскiй оврагъ. Онъ начинался въ лeсахъ, верстахъ въ пяти отъ Погры,
огибалъ ее полукольцомъ и спускался въ Свирь верстахъ въ трехъ ниже
Подпорожья. Въ верховьяхъ -- это была глубокая узкая щель, заваленная
трупами разстрeлянныхъ, верстахъ въ двухъ ниже -- оврагъ былъ превращенъ въ
братское кладбище лагеря, еще ниже -- въ него сваливали конскую падаль,
которую лагерники вырубали топорами для своихъ соцiалистическихъ пиршествъ.
Этого оврага я описывать не въ состоянiи. Но эти выстрeлы напомнили мнe о
немъ во всей его ужасающей реалистичности. Я почувствовалъ, что у меня
начинаютъ дрожать колeни и холодeть въ груди. Я вошелъ въ избу и старательно
заложилъ дверь толстымъ деревяннымъ брускомъ. Меня охватывалъ какой-то
непреоборимый мистическiй страхъ. Пустыя комнаты огромной избы наполнялись
какими-то тeнями и шорохами. Я почти видeлъ, какъ въ углу, подъ пустыми
нарами, какая-то съежившаяся старушонка догрызаетъ изсохшую дeтскую руку.
Холодный потъ -- не литературный, а настоящiй -- заливалъ очки, и сквозь его
капли пятна луннаго свeта на полу начинали принимать чудовищныя очертанiя.
Я очнулся отъ встревоженнаго голоса Юры, который стоялъ рядомъ со мною
и крeпко держалъ меня за плечи. Въ комнату вбeжалъ Борисъ. Я плохо понималъ,
въ чемъ дeло. Потъ заливалъ лицо, и сердце колотилось, какъ сумасшедшее.
Шатаясь, я дошелъ до наръ и сeлъ. На вопросъ Бориса я отвeтилъ: "Такъ,
что-то нездоровится". Борисъ пощупалъ пульсъ. Юра положилъ мнe руку на лобъ.
-- Что съ тобой, Ватикъ? Ты весь мокрый...
Борисъ и Юра быстро сняли съ меня бeлье, которое дeйствительно все было
мокро, я легъ на нары, и въ дрожащей памяти снова всплывали картины: Одесса
и Николаевъ во время голода, людоeды, торфоразработки, Магнитострой, ГПУ,
лагерь, диковскiй оврагъ...
НАДЕЖДА КОНСТАНТИНОВНА
Послe отъeзда въ Москву Якименки и Шацъ, бурная дeятельность ликвидкома
нeсколько утихла. Свирьлаговцы слегка {215} пооколачивались -- и уeхали къ
себe, оставивъ въ Подпорожьи одного своего представителя. Между нимъ и
Видеманомъ шли споры только объ "административно-техническомъ персоналe".
Если цинготный крестьянинъ никуда не былъ годенъ, и ни ББК, -- ни Свирьлагъ
не хотeли взваливать его на свои пайковыя плечи, то интеллигентъ, даже и
цынготный, еще кое-какъ могъ быть использованъ. Поэтому Свирьлагъ пытался
получить сколько возможно интеллигенцiи, и поэтому же ББК норовилъ не дать
ни души. Въ этомъ торгe между двумя рабовладeльцами мы имeли все-таки
нeкоторую возможность изворачиваться. Всe списки лагерниковъ, передаваемыхъ
въ Свирьлагъ или оставляемыхъ за ББК, составлялись въ ликвидкомe, подъ
техническимъ руководствомъ Надежды Константиновны, а мы съ Юрой переписывали
ихъ на пишущей машинкe. Тутъ можно было извернуться. Вопросъ заключался
преимущественно въ томъ -- въ какомъ именно направленiи намъ слeдуетъ
изворачиваться. ББК былъ вообще "аристократическимъ" лагеремъ -- тамъ
кормили лучше и лучше обращались съ заключенными. Какъ кормили и какъ
обращались -- я объ этомъ уже писалъ. Выводы о Свирьлагe читатель можетъ
сдeлать и самостоятельно. Но ББК -- это гигантская территорiи. Въ какой
степени вeроятно, что намъ тремъ удастся остаться вмeстe, что насъ не
перебросятъ куда-нибудь на такiя чортовы кулички, что изъ нихъ и не
выберешься, -- куда-нибудь въ окончательное болото, по которому люди и
лeтомъ ходятъ на лыжахъ -- иначе засосетъ, и отъ котораго до границы будетъ
верстъ 200-250 по мeстамъ, почти абсолютно непроходимымъ? Мы рeшили
съорiентироваться на Свирьлагъ.
Уговорить Надежду Константиновну на нeкоторую служебную некорректность
-- было не очень трудно. Она слегка поохала, слегка побранилась -- и наши
имена попали въ списки заключенныхъ, оставляемыхъ за Свирьлагомъ.
Это была ошибка и это была грубая ошибка: мы уже начали изворачиваться,
еще не собравъ достаточно надежной информацiи. А потомъ стало выясняться. Въ
Свирьлагe не только плохо кормятъ -- это еще бы полбeды, но въ Свирьлагe
статья 58-6 находится подъ особенно неусыпнымъ контролемъ, отношенiе къ
"контръ-революцiонерамъ" особенно звeрское, лагерные пункты всe оплетены
колючей проволокой, и даже административныхъ служащихъ выпускаютъ по
служебнымъ порученiямъ только на основанiи особыхъ пропусковъ и каждый разъ
послe обыска. И, кромe того, Свирьлагъ собирается всeхъ купленныхъ въ ББК
интеллигентовъ перебросить на свои отдаленные лагпункты, гдe
"адмтехперсонала" не хватало. Мы разыскали по картe (карта висeла на стeнe
ликвидкома) эти пункты и пришли въ настроенiе весьма неутeшительное.
Свирьлагъ тоже занималъ огромную территорiю, и были пункты, отстоящiе отъ
границы на 400 верстъ -- четыреста верстъ ходу по населенной и,
слeдовательно, хорошо охраняемой мeстности... Это было совсeмъ плохо. Но
наши имена уже были въ Свирьлаговскихъ спискахъ.
Надежда Константиновна наговорила много всякихъ словъ о {216} мужскомъ
непостоянствe, Надежда Константиновна весьма убeдительно доказывала мнe, что
уже ничего нельзя сдeлать; я отвeчалъ, что для женщины нeтъ ничего
невозможнаго -- ce que la femme veut -- Dieu le veut, былъ пущенъ въ ходъ
рядъ весьма запутанныхъ лагерно-бюрократическихъ трюковъ, и однажды Надежда
Константиновна вошла въ комнатку нашего секретарiата съ видомъ Клеопатры,
которая только что и какъ-то очень ловко обставила нeкоего Антонiя... Наши
имена были оффицiально изъяты изъ Свирьлага и закрeплены за ББК. Надежда
Константиновна сiяла отъ торжества. Юра поцeловалъ ей пальчики, я сказалъ,
что вeкъ буду за нее Бога молить, протоколы вести и на машинкe стукать.
Вообще -- послe урчевскаго звeринца, ликвидкомовскiй секретарiатъ
казался намъ раемъ земнымъ или, во всякомъ случаe, лагернымъ раемъ. Въ
значительной степени это зависeло отъ Надежды Константиновны, отъ ея милой
женской суматошливости и покровительственности, отъ ея шутливыхъ
препирательствъ съ Юрочкой, котораго она, выражаясь совeтскимъ языкомъ,
"взяла на буксиръ", заставила причесываться и даже ногти чистить... Въ свое
время Юра счелъ возможнымъ плевать на Добротина, но Надеждe Константиновнe
онъ повиновался безпрекословно, безо всякихъ разговоровъ.
Надежда Константиновна была, конечно, очень нервной и не всегда
выдержанной женщиной, но всeмъ, кому она могла помочь, она помогала. Бывало
придетъ какой-нибудь инженеръ и слезно умоляетъ не отдавать его на
растерзанiе Свирьлагу. Конечно, отъ Надежды Константиновны de jure ничего не
зависитъ, но мало ли что можно сдeлать въ порядкe низового бумажнаго
производства... -- въ обходъ всякихъ de jure. Однако, такихъ инженеровъ,
экономистовъ, врачей и прочихъ -- было слишкомъ много. Надежда
Константиновна выслушивала просьбу и начинала кипятиться:
-- Сколько разъ я говорила, что я ничего, совсeмъ ничего не могу
сдeлать. Что вы ко мнe пристаете? Идите къ Видеману. Ничего, ничего не могу
сдeлать. Пожалуйста, не приставайте.
Замeтивъ выраженiе умоляющей настойчивости на лицe онаго инженера,
Надежда Константиновна затыкала уши пальчиками и начинала быстро твердить:
-- Ничего не могу. Не приставайте. Уходите, пожалуйста, а то я
разсержусь.
Инженеръ, потоптавшись, уходитъ. Надежда Константиновна, заткнувъ уши и
зажмуривъ глаза, продолжала твердить:
-- Не могу, не могу, пожалуйста, уходите.
Потомъ, съ разстроеннымъ видомъ, перебирая свои бумаги, она жаловалась
мнe:
-- Ну вотъ, видите, какъ они всe лeзутъ. Имъ, конечно, не хочется въ
Свирьлагъ... А они и не думаютъ о томъ, что у меня на рукахъ двое дeтей... И
что я за все это тоже могу въ Свирьлагъ попасть, только не вольнонаемной, а
уже заключенной... Всe вы эгоисты, вы, мужчины. {217}
Я скромно соглашался съ тeмъ, что нашъ братъ, мужчина, конечно, могъ бы
быть нeсколько альтруистичнeе. Тeмъ болeе, что въ дальнeйшемъ ходe событiй я
уже былъ болeе или менeе увeренъ... Черезъ нeкоторое время Н. К. говорила
мнe раздраженнымъ тономъ.
-- Ну, что же вы сидите и смотрите? Ну, что же вы мнe ничего не
посовeтуете? Все должна я, да я. Какъ вы думаете, если мы этого инженера
проведемъ по спискамъ, какъ десятника...
Обычно къ этому моменту техника превращенiя инженера въ десятника,
врача въ лeкпома (лeкарскiй помощникъ) или какой-нибудь значительно болeе
сложной лагерно-бюрократической махинацiи была уже обдумана и мной, и
Надеждой Константиновной. Надежда Константиновна охала и бранилась, но
инженеръ все-таки оставался за ББК. Нeкоторымъ устраивалась командировка въ
Медгору, со свирeпымъ наставленiемъ -- оставаться тамъ, даже рискуя отсидкой
въ ШИЗО (штрафной изоляторъ). Многiе на время вообще исчезали со списочнаго
горизонта: во всякомъ случаe, немного интеллигенцiи получилъ Свирьлагъ. Во
всeхъ этихъ операцiяхъ -- я, мелкая сошка, переписчикъ и къ тому же уже
заключенный, рисковалъ немногимъ. Надежда Константиновна иногда шла на очень
серьезный рискъ.
Это была еще молодая, лeтъ 32-33 женщина, очень милая и привлекательная
и съ большими запасами sex appeal. Не будемъ зря швырять въ нее булыжниками;
какъ и очень многiя женщины въ этомъ мiрe, для женщинъ оборудованномъ
особенно неуютно, она разсматривала свой sex appeal, какъ капиталъ, который
долженъ быть вложенъ въ наиболeе рентабильное предпрiятiе этого рода. Какое
предпрiятiе въ Совeтской Россiи могло быть болeе рентабильнымъ, чeмъ бракъ
съ высокопоставленнымъ коммунистомъ?
Въ долгiе вечера, когда мы съ Надеждой Константиновной дежурили въ
ликвидкомe при свeтe керосиновой коптилки, она мнe урывками разсказала
кое-что изъ своей путаной и жестокой жизни. Она была, во всякомъ случаe, изъ
культурной семьи -- она хорошо знала иностранные языки и при этомъ такъ,
какъ ихъ знаютъ по гувернанткамъ, а не по самоучителямъ. Потомъ -- одинокая
дeвушка не очень подходящаго происхожденiя, въ жестокой борьбe за жизнь --
за совeтскую жизнь. Потомъ -- бракъ съ высокопоставленнымъ коммунистомъ --
директоромъ какого-то завода. Директоръ какого-то завода попалъ въ
троцкистско-вредительскую исторiю и былъ отправленъ на тотъ свeтъ. Надежда
Константиновна опять осталась одна -- впрочемъ, не совсeмъ одна: на рукахъ
остался малышъ, размeромъ года въ полтора. Конечно, старые сотоварищи
бывшаго директора предпочли ее не узнавать: блаженъ мужъ иже не возжается съ
"классовыми врагами" и даже съ ихъ вдовами. Снова пишущая машинка, снова
голодъ -- на этотъ разъ голодъ вдвоемъ, снова мeсяцами наростающая жуть
передъ каждой "чисткой": и происхожденiе, и покойный мужъ, и совершенно
правильная презумпцiя, что вдова разстрeляннаго человeка не можетъ очень ужъ
пылать коммунистическимъ энтузiазмомъ... Словомъ -- очень плохо. {218}
Надежда Константиновна рeшила, что въ слeдующiй разъ она такого faux
pas уже не сдeлаетъ. Слeдующiй разъ sex appeal былъ вложенъ въ максимально
солидное предпрiятiе: въ стараго большевика, когда-то ученика самого Ленина,
подпольщика, политкаторжанина, ученаго лeсовода и члена коллегiи Наркомзема,
Андрея Ивановича Запeвскаго. Былъ какой-то промежутокъ отдыха, былъ второй
ребенокъ, и потомъ Андрей Ивановичъ поeхалъ въ концентрацiонный лагерь,
срокомъ на десять лeтъ. На этотъ разъ уклонъ оказался правымъ.
А. И., попавши въ лагерь и будучи (рeдкiй случай) бывшимъ коммунистомъ,
имeющимъ еще кое-какую спецiальность, кромe обычныхъ "партiйныхъ
спецiальностей" (ГПУ, кооперацiя, военная служба, профсоюзъ), цeной трехъ
лeтъ "самоотверженной", то-есть совсeмъ уже каторжной, работы заработалъ
себe право на "совмeстное проживанiе съ семьей". Такое право давалось очень
немногимъ и особо избраннымъ лагерникамъ и заключалось оно въ томъ, что
этотъ лагерникъ могъ выписать къ себe семью и жить съ ней въ какой-нибудь
частной избe, не въ баракe. Всe остальныя условiя его лагерной жизни: паекъ,
работа и -- что хуже всего -- переброски оставались прежними.
Итакъ, Надежда Константиновна въ третiй разъ начала вить свое
гнeздышко, на этотъ разъ въ лагерe, такъ сказать, совсeмъ ужъ
непосредственно подъ пятой ОГПУ. Впрочемъ, Надежда Константиновна довольно
быстро устроилась. На фонe кувшинныхъ рылъ совeтскаго актива она, къ тому же
вольнонаемная, была, какъ работница, конечно -- сокровищемъ. Не говоря уже о
ея культурности и ея конторскихъ познанiяхъ, она, при ея двойной зависимости
-- за себя и за мужа, не могла не стараться изъ всeхъ своихъ силъ.
Мужъ ея, Андрей Ивановичъ, былъ невысокимъ, худощавымъ человeкомъ лeтъ
пятидесяти, со спокойными, умными глазами, въ которыхъ, казалось, на весь
остатокъ его жизни осeла какая-то жестокая, eдкая, незабываемая горечь. У
него -- стараго подпольщика-каторжанина и пр. -- поводовъ для этой горечи
было болeе чeмъ достаточно, но одинъ изъ нихъ дeйствовалъ на мое воображенiе
какъ-то особенно гнетуще: это была волосатая лапа товарища Видемана, съ
собственническимъ чувствомъ положенная на съеживающееся плечо Н. К.
На Андрея Ивановича у меня были нeкоторые виды. Остатокъ нашихъ
лагерныхъ дней мы хотeли провести гдe-нибудь не въ канцелярiи. Андрей
Ивановичъ завeдывалъ въ Подпорожьи лeснымъ отдeломъ, и я просилъ его
устроить насъ обоихъ -- меня и Юру -- на какихъ-нибудь лeсныхъ работахъ,
чeмъ-нибудь вродe таксаторовъ, десятниковъ и т.д. Андрей Ивановичъ далъ намъ
кое-какую литературу, и мы мечтали о томъ времени, когда мы сможемъ шататься
по лeсу вмeсто того, чтобы сидeть за пишущей машинкой.
___
Какъ-то днемъ, на обeденный перерывъ иду я въ свою избу. Слышу -- сзади
чей-то голосъ. Оглядываюсь. Надежда {219} Константиновна, тщетно стараясь
меня догнать, что-то кричитъ и машетъ мнe рукой. Останавливаюсь.
-- Господи, да вы совсeмъ глухи стали! Кричу, кричу, а вы хоть бы что.
Давайте пойдемъ вмeстe, вeдь намъ по дорогe.
Пошли вмeстe. Обсуждали текущiя дeла лагеря. Потомъ Надежда
Константиновна какъ-то забезпокоилась.
-- Посмотрите, это, кажется, мой Любикъ.
Это было возможно, но, во-первыхъ, ея Любика я въ жизни въ глаза на
видалъ, а во вторыхъ, то, что могло быть Любикомъ, представляло собою черную
фигурку на фонe бeлаго снeга, шагахъ въ ста отъ насъ. На такую дистанцiю мои
очки не работали. Фигурка стояла у края дороги и свирeпо молотила чeмъ-то по
снeжному сугробу. Мы подошли ближе и выяснили, что это, дeйствительно, былъ
Любикъ, возвращающiйся изъ школы.
-- Господи, да у него все лицо въ крови!.. Любикъ! Любикъ!
Фигурка обернулась и, узрeвъ свою единственную мамашу, сразу пустилась
въ ревъ -- полагаю, что такъ, на всякiй случай. Послe этого, Любикъ
прекратилъ избiенiе своей книжной сумкой снeжнаго сугроба и, размазывая по
своей рожицe кровь и слезы, заковылялъ къ намъ. При ближайшемъ разсмотрeнiи
Любикъ оказался мальчишкой лeтъ восьми, одeтымъ въ какую-то чистую и
заплатанную рвань, со слeдами недавней потасовки во всемъ своемъ обликe, въ
томъ числe и на рожицe. Надежда Константиновна опустилась передъ нимъ на
колeни и стала вытирать съ его рожицы слезы, кровь и грязь. Любикъ
использовалъ всe свои наличный возможности, чтобы поорать всласть. Конечно,
былъ какой-то трагически злодeй, именуемый не то Митькой, не то Петькой,
конечно, этотъ врожденный преступникъ изуродовалъ Любика ни за что, ни про
что, конечно, материнское сердце Надежды Константиновны преисполнилось
горечи, обиды и возмущенiя. Во мнe же расквашенная рожица Любика не вызывала
рeшительно никакого соболeзнованiя -- точно такъ же, какъ во время оно
расквашенная рожица Юрочки, особенно если она бывала расквашена по всeмъ
правиламъ неписанной конституцiи великой мальчуганской нацiи. Вопросы же
этой конституцiи, я полагалъ, всецeло входили въ мою мужскую компетенцiю. И
я спросилъ дeловымъ тономъ:
-- А ты ему, Любикъ, тоже вeдь далъ?
-- Я ему какъ далъ... а онъ мнe... и я его еще... у-у-у...
Вопросъ еще болeе дeловой:
-- А ты ему какъ -- правой рукой или лeвой?
Тема была перенесена въ область чистой техники, и для эмоцiй мeста не
оставалось. Любикъ отстранилъ материнскiй платокъ, вытиравшiй его
оскорбленную физiономiю, и въ его глазенкахъ, сквозь еще не высохшiя слезы,
мелькнуло любопытство.
-- А какъ это -- лeвой?
Я показалъ. Любикъ съ весьма дeловымъ видомъ, выкарабкался изъ
материнскихъ объятiй: разговоръ зашелъ о дeлe, и тутъ ужъ было не до слезъ и
не до сантиментовъ.
-- Дядя, а ты меня научишь? {220}
-- Обязательно научу.
Между мною и Любикомъ былъ, такимъ образомъ, заключенъ "пактъ
технической помощи". Любикъ вцeпился въ мою руку, и мы зашагали. Надежда
Константиновна горько жаловалась на безпризорность Любика -- сама она
сутками не выходила изъ ликвидкома, и Любикъ болтался, Богъ его знаетъ --
гдe, и eлъ, Богъ его знаетъ -- что. Любикъ прерывалъ ее всякими дeловыми
вопросами, относящимися къ области потасовочной техники. Черезъ весьма
короткое время Любикъ, сообразивъ, что столь исключительное стеченiе
обстоятельствъ должно быть использовано на всe сто процентовъ, сталъ
усиленно подхрамывать и, въ результатe этой дипломатической акцiи, не безъ
удовлетворенiя умeстился на моемъ плечe. Мы подымались въ гору. Стало жарко.
Я снялъ шапку. Любикины пальчики стали тщательно изслeдовать мой черепъ.
-- Дядя, а почему у тебя волосовъ мало?
-- Вылeзли, Любикъ.
-- А куда они вылeзли?
-- Такъ, совсeмъ вылeзли.
-- Какъ совсeмъ? Совсeмъ изъ лагеря?
Лагерь для Любика былъ всeмъ мiромъ. Разваливающiяся избы, голодающiе
карельскiе ребятишки, вшивая и голодная рвань заключенныхъ, бараки, вохръ,
стрeльба -- это былъ весь мiръ, извeстный Любику. Можетъ быть, по вечерамъ
въ своей кроваткe онъ слышалъ сказки, которыя ему разсказывала мать: сказки
о мiрe безъ заключенныхъ, безъ колючей проволоки, безъ оборванныхъ толпъ,
ведомыхъ вохровскими конвоирами куда-нибудь на БАМ. Впрочемъ -- было ли у
Надежды Константиновны время для сказокъ?
Мы вошли въ огромную комнату карельской избы. Комната была такъ же
нелeпа и пуста, какъ и наша. Но какiя-то открытки, тряпочки, бумажки,
салфеточки -- и кто его знаетъ, что еще, придавали ей тотъ жилой видъ,
который мужскимъ рукамъ, видимо, совсeмъ не подъ силу. Надежда
Константиновна оставила Любика на моемъ попеченiи и побeжала къ хозяйкe
избы. Отъ хозяйки она вернулась съ еще однимъ потомкомъ -- потомку было года
три. Сердобольная старушка-хозяйка присматривала за нимъ во время служебной
дeятельности Надежды Константиновны.
-- Не уходите, И. Л., я васъ супомъ угощу.
Надежда Константиновна, какъ вольнонаемная работница лагеря, находилась
на службe ГПУ и получала чекистскiй паекъ -- не первой и не второй категорiи
-- но все-же чекистской. Это давало ей возможность кормить свою семью и
жить, не голодая. Она начала хлопотать у огромной русской печи, я помогъ ей
нарубить дровъ, на огонь былъ водруженъ какой-то горшокъ. Хлопоча и суетясь,
Надежда Константиновна все время оживленно болтала, и я, не безъ нeкоторой
зависти, отмeчалъ тотъ запасъ жизненной энергiи, цeпкости и бодрости,
который такъ много русскихъ женщинъ проносить сквозь весь кровавый кабакъ
революцiи... Какъ-никакъ, а прошлое у Надежды Константиновны было невеселое.
Вотъ мнe сейчасъ все-таки уютно у этого, пусть временнаго, пусть очень
хлибкаго, но все же человeческаго очага, даже мнe, постороннему человeку,
становится какъ-то теплeе на {221} душe. Но вeдь не можетъ же Надежда
Константиновна не понимать, что этотъ очагъ -- домъ на пескe. Подуютъ
какiе-нибудь видемановскiе или бамовскiе вeтры, устремятся на домъ сей -- и
не останется отъ этого гнeзда ни одной пушинки.
Пришелъ Андрей Ивановичъ, -- какъ всегда, горько равнодушный. Взялъ на
руки своего потомка и сталъ разговаривать съ нимъ на томъ мало понятномъ
постороннему человeку дiалектe, который существуетъ во всякой семьe. Потомъ
мы завели разговоръ о предстоящихъ лeсныхъ работахъ. Я честно сознался, что
мы въ нихъ рeшительно ничего не понимаемъ. Андрей Ивановичъ сказалъ, что это
не играетъ никакой роли, что онъ насъ проинструктируетъ -- если только онъ
здeсь останется.
-- Ахъ, пожалуйста, не говори этого, Андрюша, -- прервала его Надежда
Константиновна, -- ну, конечно, останемся здeсь... Все-таки, хоть
какъ-нибудь, да устроились. Нужно остаться.
Андрей Ивановичъ пожалъ плечами.
-- Надюша, мы вeдь въ совeтской странe и въ совeтскомъ лагерe. О какомъ
устройствe можно говорить всерьезъ?
Я не удержался и кольнулъ Андрея Ивановича: ужъ ему-то, столько силъ
положившему на созданiе совeтской страны и совeтскаго лагеря, и на страну и
на лагерь плакаться не слeдовало бы. Ужъ кому кому, а ему никакъ не мeшаетъ
попробовать, что такое коммунистическiй концентрацiонный лагерь.
-- Вы почти правы, -- съ прежнимъ горькимъ равнодушiемъ сказалъ Андрей
Ивановичъ. -- Почти. Потому что и въ лагерe нашего брата нужно каждый
выходной день нещадно пороть. Пороть и приговаривать: не дeлай, сукинъ сынъ,
революцiи, не дeлай, сукинъ сынъ, революцiи...
Финалъ этого семейнаго уюта наступилъ скорeе, чeмъ я ожидалъ. Какъ-то
поздно вечеромъ въ комнату нашего секретарiата, гдe сидeли только мы съ
Юрой, вошла Надежда Константиновна. Въ рукахъ у нея была какая-то бумажка.
Надежда Константиновна для чего-то уставилась въ телефонный аппаратъ, потомъ
-- въ расписанiе поeздовъ, потомъ протянула мнe эту бумажку. Въ бумажкe
стояло:
"Запeвскаго, Андрея Ивановича, немедленно подъ конвоемъ доставить въ
Повeнецкое отдeленiе ББК".
Что я могъ сказать?
Надежда Константиновна смотрeла на меня въ упоръ, и въ лицe ея была
судорожная мимика женщины, которая собираетъ свои послeднiя силы, чтобы
остановиться на порогe истерики. Силъ не хватило. Надежда Константиновна
рухнула на стулъ, уткнула голову въ колeни и зарыдала глухими, тяжелыми
рыданiями -- такъ, чтобы въ сосeдней комнатe не было слышно. Что я могъ ей
сказать? Я вспомнилъ владeтельную лапу Видемана... Зачeмъ ему, Видеману,
этотъ лeсоводъ изъ старой гвардiи? Записочка кому-то въ Медгору -- и
товарищъ Запeвскiй вылетаетъ чортъ его знаетъ куда, даже и безъ его,
Видемана, видимаго участiя, -- и онъ, Видеманъ, остается полнымъ хозяиномъ.
Надежду Константиновну онъ никуда не пуститъ въ порядкe {222} ГПУ-ской
дисциплины, Андрей Ивановичъ будетъ гнить гдe-нибудь на Лeсной Рeчкe въ
порядкe лагерной дисциплины. Товарищъ Видеманъ кому-то изъ своихъ корешковъ
намекнетъ на то, что этого лeсовода никуда выпускать не слeдуетъ, и
корешокъ, въ чаянiи отвeтной услуги отъ Видемана, постарается Андрея
Ивановича "сгноить на корню".
Я на мгновенiе попытался представить себe психологiю и переживанiя
Андрея Ивановича. Ну, вотъ, мы съ Юрой -- тоже въ лагерe. Но у насъ все это
такъ просто: мы просто въ плeну у обезьянъ. А Андрей Ивановичъ? Развe, сидя
въ тюрьмахъ царскаго режима и плетя паутину будущей революцiи, -- развe о
такой жизни мечталъ онъ для человeчества и для себя? Развe для этого шелъ
онъ въ ученики Ленину?
Юра подбeжалъ къ Надеждe Константиновнe и сталъ ее утeшать -- неуклюже,
нелeпо, неумeло, -- но какимъ-то таинственнымъ образомъ это утeшенiе
подeйствовало на Надежду Константиновну. Она схватила Юрину руку, какъ бы въ
этой рукe, рукe юноши-каторжника, ища какой-то поддержки, и продолжала
рыдать, но не такъ ужъ безнадежно, хотя -- какая надежда оставалась ей?
Я сидeлъ и молчалъ. Я ничего не могъ сказать и ничeмъ не могъ утeшить,
ибо впереди ни ей, ни Андрею Ивановичу никакого утeшенiя не было. Здeсь, въ
этой комнатушкe, была бита послeдняя ставка, послeдняя карта революцiонныхъ
иллюзiй Андрея Ивановича и семейныхъ -- Надежды Константиновны...
Въ iюнe того же года, объeзжая заброшенные лeсные пункты Повeнецкаго
отдeленiя, я встрeтился съ Андреемъ Ивановичемъ. Онъ постарался меня не
узнать. Но я все же подошелъ къ нему и спросилъ о здоровьи Надежды
Константиновны. Андрей Ивановичъ посмотрeлъ на меня глазами, въ которыхъ уже
ничего не было, кромe огромной пустоты и горечи, потомъ подумалъ, какъ бы
соображая, стоитъ ли отвeчать или не стоитъ, и потомъ сказалъ:
-- Приказала, какъ говорится, долго жить.
Больше я ни о чемъ не спрашивалъ. {223}
--------
СВИРЬЛАГЪ
ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ КВАРТАЛЪ
Изъ ББКовскаго ликвидкома я былъ временно переброшенъ въ штабъ
Подпорожскаго отдeленiя Свирьлага. Штабъ этотъ находился рядомъ, въ томъ же
селe, въ просторной и чистой квартирe бывшаго начальника подпорожскаго
отдeленiя ББК.
Меня назначили экономистомъ-плановикомъ, съ совершенно
невразумительными функцiями и обязанностями. Каждое уважающее себя совeтское
заведенiе имeетъ обязательно свой плановый отдeлъ, никогда этотъ отдeлъ
толкомъ не знаетъ, что ему надо дeлать, но такъ какъ совeтское хозяйство
есть плановое хозяйство, то всe эти отдeлы весьма напряженно занимаются
переливанiемъ изъ пустого въ порожнее.
Этой дeятельностью предстояло заняться и мнe. Съ тeмъ только
осложненiемъ, что плановаго отдeла еще не было и нужно было создавать его
заново -- чтобы, такъ сказать, лагерь не отставалъ отъ темповъ
соцiалистическаго строительства въ странe и чтобы все было, "какъ у людей".
Планировать же совершенно было нечего, ибо лагерь, какъ опять же всякое
совeтское хозяйство, былъ построенъ на такомъ хозяйственномъ пескe, котораго
заранeе никакъ не учтешь. Сегодня изъ лагеря -- помимо, конечно, всякихъ
"планирующихъ организацiй" -- заберутъ пять или десять тысячъ мужиковъ.
Завтра пришлютъ двe или три тысячи уголовниковъ. Сегодня доставятъ хлeбъ --
завтра хлeба не доставятъ. Сегодня -- небольшой морозецъ, слeдовательно,
даже полураздeтые свирьлаговцы кое-какъ могутъ ковыряться въ лeсу, а дохлыя
лошади -- кое-какъ вытаскивать баланы. Если завтра будетъ морозъ, то
полураздeтые или -- если хотите -- полуголые люди ничего нарубить не
смогутъ. Если будетъ оттепель -- то по размокшей дорогe наши дохлыя клячи не
вывезутъ ни одного воза. Вчера я сидeлъ въ ликвидкомe этакой немудрящей
завпишмашечкой, сегодня я -- начальникъ несуществующаго плановаго отдeла, а
завтра я, можетъ быть, буду въ лeсу дрова рубить. Вотъ и планируй тутъ.
Свою "дeятельность" я началъ съ ознакомленiя со свирьлаговскими
условiями -- это всегда пригодится. Оказалось, что Свирьлагъ занять почти
исключительно заготовкой дровъ, а отчасти и строевого лeса для Ленинграда и,
повидимому, и для экспорта. Чтобы отъ этого лeса не шелъ слишкомъ дурной
запахъ -- лeсъ передавался разнаго рода декоративнымъ организацiямъ, вродe
Сeвзаплeса, Кооплeса и прочихъ -- и уже отъ ихъ имени шелъ въ Ленинградъ.
{224}
Въ Свирьлагe находилось около 70.000 заключенныхъ съ почти ежедневными
колебанiями въ 5-10 тысячъ въ ту или иную сторону. Интеллигенцiи въ немъ
оказалось еще меньше, чeмъ въ ББК -- всего около 2,5%, рабочихъ гораздо
больше -- 22% (вeроятно, сказывалась близость Ленинграда), урокъ -- меньше
-- 12%. Остальные -- все тe же мужики, преимущественно сибирскiе.
Свирьлагъ былъ нищимъ лагеремъ, даже по сравненiю съ ББК. Нормы
снабженiя были урeзаны до послeдней степени возможности, до предeловъ
клиническаго голоданiя всей лагерной массы. Запасы лагпунктовскихъ базъ были
такъ ничтожны, что малeйшiе перебои въ доставкe продовольствiя оставляли
лагерное населенiе безъ хлeба и вызывали зiяющiе производственные прорывы.
Этому "лагерному населенiю" даже каша перепадала рeдко. Кормили
хлeбомъ, прокисшей капустой и протухшей рыбой. Норма хлeбнаго снабженiя была
на 15 процентовъ ниже ББКовской. Дохлая рыба время отъ времени вызывала
массовый желудочныя заболeванiя (какъ ихъ предусмотришь по плану?),
продукцiя лагеря падала почти до нуля, начальникъ отдeленiя получалъ
жестокiй разносъ изъ Лодейнаго поля, но никогда не посмeлъ отвeтить на этотъ
разносъ аргументомъ, какъ будто неотразимымъ -- этой самой дохлой рыбой. Но
дохлую рыбу слало то же самое начальство, которое сейчасъ устраивало
разносъ. Куда пойдешь, кому скажешь?
ИНВЕНТАРИЗАЦIЯ
Отдeленiе слало въ Лодейное поле огромныя ежедневныя простыни
производственныхъ сводокъ. Въ одной изъ такихъ сводокъ стояла графа:
"невыходы на работу по раздeтости и разутости". Въ концe февраля -- началe
марта стукнули морозы, и цифра этой графы стала катастрофически повышаться.
Одежды и обуви не хватало. Стали расти цифры заболeвшихъ и замерзшихъ, въ
угрожающемъ количествe появились "саморубы" -- люди, которые отрубали себe
пальцы на рукахъ, разрубали топорами ступни ногъ -- лишь бы не идти на
работу въ лeсъ, гдe многихъ ждала вeрная гибель.
Повидимому, точно такъ-же обстояло дeло и въ другихъ лагеряхъ, ибо мы
получили изъ ГУЛАГа приказъ объ инвентаризацiи. Нужно было составить списки
всего имeющагося на лагерникахъ обмундированiи, въ томъ числe и ихъ
собственнаго, и перераспредeлить его такъ, чтобы по мeрe возможности одeть и
обуть работающiя въ лeсу бригады.
Но въ Свирьлагe всe были полуголые... Рeшено было нeкоторыя категорiи
лагерниковъ -- "слабосилку", "промотчиковъ", "урокъ" -- раздeть почти до
гола. Даже съ обслуживающаго персонала рeшено было снять сапоги и валенки...
Для урокъ въ какомъ-то болeе или менeе отдаленномъ будущемъ проектировалась
особая форма: балахоны, сшитые изъ яркихъ и разноцвeтныхъ кусковъ всякаго
тряпья, чтобы ужъ никакъ и никому загнать нельзя было... {225}
РАЗБОЙ СРЕДИ ГОЛЫХЪ
Вся эта работа была возложена на лагерную администрацiю всeхъ ступеней.
Мы, "техническая интеллигенцiя", были "мобилизованы" на это дeло какъ-то
непонятно и очень ужъ "безпланово". Мнe ткнули въ руки мандатъ на
руководство инвентаризацiей обмундированiя на 19-мъ кварталe, никакихъ
мало-мальски толковыхъ инструкцiй я добиться не могъ -- и вотъ я съ этимъ
мандатомъ топаю за 12 верстъ отъ Подпорожья.
Я иду безъ конвоя. Морозъ -- крeпкiй, но на мнe -- свой светеръ, своя
кожанка, казенный, еще ББК-овскiй, бушлатъ, полученный вполнe оффицiально, и
на ногахъ добротные ББКовскiе валенки, полученные слегка по блату. Прiятно
идти по морозцу, почти на свободe, чувствуя, что хотя часть прежнихъ силъ,
но все-таки вернулась... Мы съeли уже двe посылки съ воли. Двe были
раскрадены на почтe и одна -- изъ палатки; было очень обидно...
Передъ входомъ въ лагерь -- покосившаяся будка, передъ ней -- костеръ,
и у костра -- двое вохровцевъ. Они тщательно провeряютъ мои документы.
Лагерь крeпко оплетенъ колючей проволокой и оцeпленъ вооруженной охраной.
Посты ВОХРа стоятъ и внутри лагеря. Всякое движенiе прекращено, и все
населенiе лагпункта заперто по своимъ баракамъ. Для того, чтобы не терять
драгоцeннаго рабочаго времени, для инвентаризацiи былъ выбранъ день отдыха
-- всe эти дни лагерникамъ для "отдыха" преподносится: то "ударникъ", то
инвентаризацiя, то что-нибудь въ этомъ родe...
Въ кабинетe УРЧ начальство заканчиваетъ послeднiя распоряженiя, и я
вижу, что рeшительно ничeмъ мнe "руководить" не придется. Тамъ, гдe дeло
касается мeропрiятiй раздeвательнаго и ограбительнаго характера, "активъ"
дeйствуетъ молнiеносно и безъ промаха. Только на это онъ, собственно, и
тренированъ. Только на это онъ и способенъ.
Я думалъ, что на пространствe "одной шестой части земного шара"
ограблено уже все, что только можно ограбить. Оказалось, что я ошибался. Въ
этотъ день мнe предстояло присутствовать при ограбленiи такой голи и такой
нищеты, что дальше этого грабить, дeйствительно, физически уже нечего. Развe
что -- сдирать съ людей кожу для экспорта ея заграницу...
ВШИВЫЙ АДЪ
Въ баракe -- жара и духота. Обe стандартныхъ печурки раскалены почти до
бeла. По бараку мечутся, какъ угорeлые, оперативники, вохровцы, лагерники и
всякое начальство мeстнаго масштаба. Безтолковый начальственно-командный
крикъ, подзатыльники, гнетущiй лагерный матъ. До жути оборванные люди,
истощенныя землисто-зеленыя лица...
Въ одномъ концe барака -- столъ для "комиссiи". "Комиссiя" -- это,
собственно, я -- и больше никого. Къ другому {226} концу барака сгоняютъ всю
толпу лагерниковъ -- кого съ вещами, кого безъ вещей. Сгоняютъ съ ненужной
грубостью, съ ударами, съ расшвыриванiемъ по бараку жалкаго борохла
лагерниковъ... Да, это вамъ не Якименко, съ его патрицiанскимъ профилемъ, съ
его маникюромъ и съ его "будьте добры"... Или, можетъ быть, это -- просто
другое лицо Якименки?
Хаосъ и кабакъ. Распоряжается одновременно человeкъ восемь -- и каждый
по своему. Поэтому никто не знаетъ, что отъ него требуется и о чемъ, въ
сущности, идетъ рeчь. Наконецъ, всe три сотни лагерниковъ согнаны въ одинъ
конецъ барака и начинается "инвентаризацiя"...
Передо мной -- списки заключенныхъ, съ отмeтками о количествe
отработанныхъ дней, и куча "арматурныхъ книжекъ". Это -- маленькiя книжки
изъ желтой ноздреватой бумаги, куда записывается, обычно карандашомъ, все
получаемое лагерникомъ "вещевое довольство".
Тетрадки порастрепаны, бумага разлeзлась, записи -- мeстами стерты. Въ
большинствe случаевъ ихъ и вовсе нельзя разобрать -- а вeдь дeло идетъ о
такихъ "матерiальныхъ цeнностяхъ", за утрату которыхъ лагерникъ обязанъ
оплатить ихъ стоимость въ десятикратномъ размeрe. Конечно, заплатить этого
онъ вообще не можетъ, но зато его лишаютъ и той жалкой трешницы
"премвознагражденiя", которая время от