въ Пиголицу вцeпился?
-- А ты видалъ, что по деревнямъ твои Пиголицы дeлаютъ?
-- Видалъ. Такъ что, онъ по своей волe?
-- Эхъ ребята, -- снова затараторилъ Ленчикъ, -- не по своей волe
воробей навозъ клюетъ... Конечно, ежели потасовочка по хорошему отъ добраго
сердца, отчего же и кулаки не почесать... а всамдeлишно за горло цeпляться
никакого расчету нeтъ.
Юра за это время что-то потихоньку втолковывалъ Пиголицe.
-- Ну и хрeнъ съ ними, -- вдругъ сказалъ тотъ. -- Сами же, сволочи, все
это устроили, а теперь мнe въ носъ тычутъ. Что -- я революцiю подымалъ? Я
совeтскую власть устраивалъ? А теперь, какъ вы устроили, такъ гдe я буду
жить? Что я въ Америку поeду? Хорошо этому, -- Пиголица кивнулъ на Юру, --
онъ всякiе тамъ языки знаетъ, а я куда дeнусь? Если вамъ всeмъ про старый
режимъ повeрить, такъ выходитъ, просто съ жиру бeсились, революцiи вамъ
только не хватало... А я за кооперативный кусокъ хлeба, какъ сукинъ сынъ,
работать долженъ. А мнe, чтобы учиться, такъ послeднее здоровье отдать
нужно, -- въ голосe Пиголицы зазвучали нотки истерики... -- Ты что меня,
сволочь, за глотку берешь, -- повернулся онъ къ Акульшину, -- ты что меня за
грудь давишь? Ты, сукинъ сынъ, не на пайковомъ хлeбe росъ, такъ ты меня,
какъ муху, задушить можешь. Ну и души, мать твою... души... -- Пиголица
судорожно сталъ разстегивать воротникъ своей рубашки, застегнутой не
пуговицами, а веревочками... -- Нате, {290} бейте, душите, что я дуракъ, что
я выдвиженецъ, что у меня силъ нeту, -- нате, душите...
Юра дружественно обнялъ Пиголицу и говорилъ ему какiя-то довольно
безсмысленныя слова: да брось ты, Саша, да ну ихъ всeхъ къ чертовой матери:
не понимаютъ, когда можно шутить -- и что-то въ этомъ родe. Середа сурово
сказалъ Акульшину:
-- А ты бы, хозяинъ, подумать долженъ, можетъ, и сынъ твой гдe-нибудь
тоже такъ болтается... Ты, вотъ, хоть молодость видалъ, а они -- что? Что
они видали? Развe отъ хорошей жизни на хлeбозаготовки перли? Развe ты такимъ
въ двадцать лeтъ не былъ? Сидeлъ ты въ лагерe? Помочь парню надо, а не за
глотку его хватать.
-- Помочь? -- презрительно усмeхнулся Пиголица. -- Помочь? Много вы
тутъ мнe помогли?..
-- Не трепись, Саша, зря... Конечно, иногда, можетъ, очень ужъ круто
заворачивали, а все же вотъ подцeпилъ же тебя Мухинъ, и живешь ты не въ
баракe, а въ кабинкe, и учимъ мы тебя ремеслу, и вотъ Юра съ тобою
математикой занимается, и вотъ товарищъ Солоневичъ о писателяхъ
разсказываетъ... Значитъ -- хотeли помочь...
-- Не надо мнe такой помощи, -- сумрачно, но уже тише сказалъ Пиголица.
Акульшинъ вдругъ схватился за шапку и направился къ двери:
-- Тутъ одна только помощь: за топоръ -- и въ лeсъ.
-- Постой, папашка, куда ты? -- вскочилъ Ленчикъ, но Акульшина уже не
было. -- Вотъ совсeмъ послeзала публика съ мозговъ, ахъ, ты Господи, такая
пурга... -- Ленчикъ схватилъ свою шапку и выбeжалъ во дворъ. Мы остались
втроемъ. Пиголица въ изнеможенiи сeлъ на лавку.
-- А, ну чего къ.... Тутъ все равно никуда не вылeзешь, все равно
пропадать. Не учись -- съ голоду дохнуть будешь, учись -- такъ все равно
здоровья не хватитъ... Тутъ только одно есть: чeмъ на старое оглядываться --
лучше ужъ впередъ смотрeть: можетъ быть, что-нибудь и выйдетъ. Вотъ --
пятилeтка...
Пиголица запнулся: о пятилeткe говорить не стоило...
-- Какъ-нибудь выберемся, -- оптимистически сказалъ Юра.
-- Да ты-то выберешься. Тебe -- что. Образованiе имeешь, парень
здоровый, отецъ у тебя есть... Мнe, братъ, труднeе.
-- Такъ ты, Саша, не ершись, когда тебe опытные люди говорятъ. Не лeзь
въ бутылку со своимъ коммунизмомъ. Изворачивайся...
Пиголица въ упоръ уставился на Середу.
-- Изворачиваться, а куда мнe прикажете изворачиваться? -- Потомъ
Пиголица повернулся ко мнe и повторилъ свой вопросъ: -- Ну, куда?
Мнe съ какой-то небывалой до того времени остротой представилась вся
жизнь Пиголицы... Для него совeтскiй строй со всeми его украшенiями --
единственно знакомая ему соцiальная среда. Другой среды онъ не знаетъ. Юрины
разсказы о Германiи 1927-1930 года оставили въ немъ только спутанность
мыслей, {291} спутанность, отъ которой онъ инстинктивно стремился отдeлаться
самымъ простымъ путемъ -- путемъ отрицанiя. Для него совeтскiй строй есть
исторически данный строй, и Пиголица, какъ большинство всякихъ живыхъ
существъ, хочетъ приспособиться къ средe, изъ которой у него выхода нeтъ.
Да, мнe хорошо говорить о старомъ строe и критиковать совeтскiй! Совeтскiй
для меня всегда былъ, есть и будетъ чужимъ строемъ, "плeномъ у обезьянъ", я
отсюда все равно сбeгу, рано или поздно сбeгу, сбeгу цeной любого риска. Но
куда идти Пиголицe? Или, во всякомъ случаe, куда ему идти, пока миллiоны
Пиголицъ и Акульшиныхъ не осознали силы организацiи единства?
Я сталъ разбирать нeкоторыя -- примeнительно къ Пиголицe -- теорiи
учебы, изворачиванiя и устройства. Середа одобрительно поддакивалъ. Это были
приспособленческiя теорiи -- ничего другого я Пиголицe предложить не могъ.
Пиголица слушалъ мрачно, ковыряя зубиломъ столъ. Не было видно -- согласенъ
ли онъ со мною и съ Середой, или не согласенъ.
Въ кабинку вошли Ленчикъ съ Акульшинымъ...
-- Ну вотъ, -- весело сказалъ Ленчикъ, -- уговорилъ папашку. Ахъ, ты,
Господи...
Акульшинъ потоптался.
-- Ты ужъ, парнишка, не серчай... Жизнь такая, что хоть себe самому въ
глотку цeпляйся.
Пиголица устало пожалъ плечами.
-- Ну, что-жъ, хозяинъ, -- обратился Акульшинъ ко мнe, -- домой что ли
поeдемъ. Такая тьма -- никто не увидитъ...
Нужно было eхать -- а то могли бы побeгъ припаять. Я поднялся.
Попрощались. Уходя, Акульшинъ снова потоптался у дверей и потомъ сказалъ:
-- А ты, парнекъ, главное -- учись. Образованiе -- это... Учись...
-- Да, ужъ тутъ -- хоть кровь изъ носу... -- угрюмо отвeтилъ
Пиголица... -- Такъ ты, Юрка, завтра забeжишь?
-- Обязательно, -- сказалъ Юра.
Мы вышли.
--------
НА ВЕРХАХЪ
ИДИЛЛIЯ КОНЧАЕТСЯ
Наше -- по лагернымъ масштабамъ идиллическое -- житье на третьемъ
лагпунктe оказалось, къ сожалeнiю, непродолжительнымъ. Виноватъ былъ я самъ.
Не нужно было запугивать завeдующаго снабженiемъ теорiями троцкисткаго
загиба, да еще въ примeненiи оныхъ теорiй къ полученiю сверхударнаго обeда,
не нужно было посылать начальника колонны въ нехорошее мeсто. Нужно было
сидeть, какъ мышь подъ метлой и не рипаться. Нужно было сдeлаться какъ можно
болeе незамeтнымъ... {292}
Какъ-то поздно вечеромъ нашъ баракъ обходилъ начальникъ лагпункта,
сопровождаемый почтительной фигурой начальника колонны -- того самаго,
котораго я послалъ въ нехорошее мeсто. Начальникъ лагпункта величественно
прослeдовалъ мимо всeхъ нашихъ клопиныхъ дыръ; начальникъ колонны что-то
вполголоса объяснялъ ему и многозначительно указалъ глазами на меня съ Юрой.
Начальникъ лагпункта бросилъ въ нашу сторону неопредeленно-недоумeнный
взглядъ -- и оба ушли. О такихъ случаяхъ говорится: "мрачное предчувствiе
сжало его сердце". Но тутъ и безъ предчувствiй было ясно: насъ попытаются
сплавить въ возможно болeе скорострeльномъ порядкe. Я негласно и свирeпо
выругалъ самого себя и рeшилъ на другой день предпринять какiя-то еще
неясныя, но героическiя мeры. Но на другой день, утромъ, когда бригады
проходили на работу мимо начальника лагпункта, онъ вызвалъ меня изъ строя и
подозрительно спросилъ: чего я это такъ долго околачиваюсь на третьемъ
лагпунктe? Я сдeлалъ вполнe невинное лицо и отвeтилъ, что мое дeло --
маленькое, разъ держать, значитъ, у начальства есть какiя-то соображенiя по
этому поводу. Начальникъ лагпункта съ сомнeнiемъ посмотрeлъ на меня и
сказалъ: нужно будетъ навести справки. Наведенiе справокъ въ мои расчеты
никакъ не входило. Разобравшись въ нашихъ "требованiяхъ", насъ сейчасъ же
вышибли бы съ третьяго лагпункта куда-нибудь, хоть и не на сeверъ; но мои
мeропрiятiя съ оными требованiями не принадлежали къ числу одобряемыхъ
совeтской властью дeянiй. На работу въ этотъ день я не пошелъ вовсе и сталъ
неистово бeгать по всякимъ лагернымъ заведенiямъ. Перспективъ былъ миллiонъ:
можно было устроиться плотниками въ одной изъ бригадъ, переводчиками въ
технической библiотекe управленiя, переписчиками на пишущей машинкe,
штатными грузчиками на центральной базe снабженiя, лаборантами въ
фотолабораторiи и еще въ цeломъ рядe мeстъ. Я попытался было устроиться въ
колонизацiонномъ отдeлe -- этотъ отдeлъ промышлялъ разселенiемъ
"вольно-ссыльныхъ" крестьянъ въ карельской тайгe. У меня было нeкоторое имя
въ области туризма и краевeдeнiя, и тутъ дeло было на мази. Но всe эти
проекты натыкались на сократительную горячку; эту горячку нужно было
переждать: "придите-ка этакъ черезъ мeсяцъ -- обязательно устроимъ". Но меня
мeсяцъ никакъ не устраивалъ. Не только черезъ мeсяцъ, а и черезъ недeлю мы
рисковали попасть въ какую-нибудь Сегежу, а изъ Сегежи, какъ намъ уже было
извeстно, -- никуда не сбeжишь: кругомъ трясины, въ которыхъ не то что люди,
а и лоси тонутъ...
Рeшилъ тряхнуть своей физкультурной стариной и пошелъ непосредственно
къ начальнику культурно-воспитательнаго отдeла (КВО) тов. Корзуну. Тов.
Корзунъ, слегка горбатый, маленькiй человeкъ, встрeтилъ меня чрезвычайно
вeжливо и корректно: да, такiе работники намъ бы нужны... а статьи ваши?.. Я
отвeтилъ, что статьями, увы, хвастаться нечего: 58-6 и прочее. Корзунъ
безнадежно развелъ руками: "Ничего не выйдетъ... Ваша работа по
культурно-воспитательной линiи -- да еще и въ центральномъ {293} аппаратe
КВО -- абсолютно исключена, не о чемъ говорить".
...Черезъ мeсяцъ тотъ же тов. Корзунъ велъ упорный бой за то, чтобы
перетащить меня въ КВО, хотя статьи мои за это время не измeнились. Но въ
тотъ моментъ такой возможности тов. Корзунъ еще не предусматривалъ. Я
извинился и сталъ уходить.
-- Знаете что, -- сказалъ мнe Корзунъ въ догонку, -- попробуйте-ка вы
поговорить съ "Динамо". Оно лагернымъ порядкамъ не подчинено, можетъ,
что-нибудь и выйдетъ.
"ДИНАМО"
"Динамо" -- это "пролетарское спортивное общество войскъ и сотрудниковъ
ГПУ" -- въ сущности, одинъ изъ подотдeловъ ГПУ -- заведенiе отвратительное
въ самой высокой степени -- даже и по совeтскимъ масштабамъ. Оффицiально оно
занимается физической подготовкой чекистовъ, неоффицiально оно скупаетъ
всeхъ мало-мальски выдающихся спортсменовъ СССР и, слeдовательно, во всeхъ
видахъ спорта занимаетъ въ СССР первое мeсто. Къ какому-нибудь Иванову,
подающему большiя надежды въ области голкиперскаго искусства, подходитъ
этакiй "жучекъ" -- т.е. спецiальный и штатный вербовщикъ-скупщикъ -- и
говоритъ:
-- Переходите-ка къ намъ, тов. Ивановъ, сами понимаете -- паекъ,
ставка, квартира...
Передъ квартирой устоять трудно. Но если паче чаянiя Ивановъ устоитъ
даже и передъ квартирой, "жучекъ" подозрительно говоритъ:
-- Что? Стeсняетесь подъ чекистской маркой выступать? Н-даа... Придется
вами поинтересоваться...
"Динамо" выполняетъ функцiи слeжки въ спортивныхъ кругахъ. "Динамо"
занимается весьма разносторонней хозяйственной дeятельностью: строитъ
стадiоны, монополизировало производство спортивнаго инвентаря, имeетъ цeлый
рядъ фабрикъ -- и все это строится и производится исключительно трудомъ
каторжниковъ. "Динамо" въ корнe подрeзываетъ всякую спортивную этику
("морально -- то, что служить цeлямъ мiровой революцiи").
На "мiровой спартакiадe" 1928 года я въ качествe судьи снялъ съ бeговой
дорожки одного изъ динамовскихъ чемпiоновъ, который съ заранeе обдуманнымъ
намeренiемъ разодралъ шипами своихъ бeговыхъ туфель ногу своего конкурента.
Конкурентъ выбылъ со спортивнаго фронта навсегда. Чемпiонъ же, уходя съ
дорожки, сказалъ мнe: "ну, мы еще посмотримъ". Въ тотъ же день вечеромъ я
получилъ повeстку въ ГПУ: невеселое приглашенiе. Въ ГПУ мнe сказали просто,
внушительно и свирeпо: чтобы этого больше не было. Этого больше и не было: я
въ качествe судьи предпочелъ въ дальнeйшемъ не фигурировать...
Нужно отдать справедливость и "Динамо": своихъ чемпiоновъ оно кормитъ
блестяще -- это одинъ изъ секретовъ спортивныхъ успeховъ СССР. Иногда эти
чемпiоны выступаютъ подъ флагомъ профсоюзовъ, иногда подъ военнымъ флагомъ,
иногда даже отъ имени {294} промысловой кооперацiи -- въ зависимости отъ
политическихъ требованiй дня. Но всe они прочно закуплены "Динамо".
Въ тe годы, когда я еще могъ ставить рекорды, мнe стоило большихъ
усилiй отбояриться отъ приглашенiй "Динамо": единственной реальной
возможностью было прекратить всякую тренировку (по крайней мeрe,
оффицiальную). Потомъ наши дружественныя отношенiя съ "Динамо" шли, все
ухудшаясь и ухудшаясь, и если я сeлъ въ лагерь не изъ-за "Динамо", то это,
во всякомъ случаe, не отъ избытка симпатiи ко мнe со стороны этой почтенной
организацiи. Въ силу всего этого, а также и статей моего приговора, я въ
"Динамо" рeшилъ не идти. Настроенiе было окаянное.
Я зашелъ въ кабинку монтеровъ, гдe Юра и Пиголица сидeли за своей
тригонометрiей, а Мухинъ чинилъ валенокъ. Юра сообщилъ, что его дeло уже въ
шляпe и что Мухинъ устраиваетъ его монтеромъ. Я выразилъ нeкоторое сомнeнiе:
люди чиномъ покрупнeе Мухина ничего не могутъ устроить... Мухинъ пожалъ
плечами.
-- А мы -- люди маленькiе, такъ у насъ это совсeмъ просто: вотъ сейчасъ
перегорeла проводка у начальника третьей части -- такъ я ему позвоню, что
никакой возможности нeту: всe мастера въ дежурствe, не хватаетъ рабочихъ
рукъ. Посидитъ вечеръ безъ свeта -- какое угодно требованiе подпишетъ...
Стало легче на душe. Если даже меня попрутъ куда-нибудь, а Юра
останется -- останется и возможность черезъ медгорскихъ знакомыхъ вытащить
меня обратно... Но все-таки...
По дорогe изъ кабинки я доложилъ Юрe о положенiи дeлъ на моемъ участкe
фронта. Юра взъeлся на меня сразу: конечно, нужно идти въ "Динамо", если
тамъ на устройство есть хоть одинъ шансъ изъ ста. Мнe идти очень не
хотeлось. Такъ мы съ Юрой шествовали и ругались... Я представлялъ себe, что
даже въ удачномъ случаe мнe не безъ злорадства скажутъ: ага, когда мы васъ
звали -- вы не шли... Ну, и такъ далeе. Да и шансы-то были нулевые...
Впослeдствiи оказалось, что я сильно недооцeнилъ большевицкой реалистичности
и нeкоторыхъ другихъ вещей... Словомъ, въ результатe этой перепалки, я уныло
поволокся въ "Динамо".
ТОВАРИЩЪ МЕДОВАРЪ
На территорiи вольнаго города расположенъ динамовскiй стадiонъ. На
стадiонe -- низенькое деревянные домики: канцелярiи, склады, жилища
служащихъ... Въ первой комнатe -- биллiардный залъ. На двери (второй) --
надпись: "Правленiе "Динамо". Вхожу. Очки запотeли, снимаю ихъ и, почти
ничего не видя, спрашиваю:
-- Могу я видeть начальника учебной части?
Изъ за письменнаго стола подымается нeкто туманный и, уставившись въ
меня, нeкоторое время молчитъ. Молчу и я. И чувствую себя въ исключительно
нелeпомъ положенiи.
Нeкто туманный разводитъ руками:
-- Елки-палки или, говоря вeжливeе, сапенъ-батонъ. Какими {295} путями
вы, товарищъ Солоневичъ, сюда попали? Или это, можетъ быть, вовсе не вы?
-- Повидимому, это -- я. А попалъ, какъ обыкновенно, -- по этапу.
-- И давно? И что вы теперь дeлаете?
-- Примeрно, мeсяцъ. Чищу уборныя.
-- Ну, это же, знаете, совсeмъ безобразiе. Что, вы не знали, что
существуетъ ББКовское отдeленiе "Динамо"? Словомъ, съ этой секунды вы
состоите на службe въ пролетарскомъ спортивномъ обществe "Динамо" -- о
должности мы поговоримъ потомъ. Ну, садитесь, разсказывайте.
Я протеръ очки. Передо мною -- фигура, мнe вовсе неизвeстная, но, во
всякомъ случаe, ясно выраженный одесситъ: его собственная мамаша не могла бы
опредeлить процентъ турецкой, еврейской, греческой, русской и прочей крови,
текущей въ его жилахъ. На крeпкомъ туловищe -- дубовая шея, на ней --
жуликовато-добродушная и энергичная голова, покрытая густой черной
шерстью... Гдe это я могъ его видeть? Понятiя не имeю. Я сажусь.
-- Насчетъ моей работы въ "Динамо" дeло, мнe кажется, не такъ просто.
Мои статьи...
-- А плевать намъ на ваши статьи. Очень мнe нужны ваши статьи. Я о нихъ
даже и спрашивать не хочу. Что, вы будете толкать штангу статьями или вы ее
будете толкать руками? Вы раньше разсказывайте.
Я разсказываю.
-- Ну, въ общемъ, все въ порядкe. Страницы вашей исторiи
перевертываются дальше. Мы здeсь такое дeло развернемъ, что Москва ахнетъ...
На начальника лагпункта вы можете наплевать. Вы же понимаете, у насъ
предсeдатель -- самъ Успенскiй (начальникъ ББК), замeстителемъ его --
Радецкiй, начальникъ третьяго отдeла (лагерное ГПУ), что намъ УРО? Хе,
плевать мы хотeли на УРО.
Я смотрю на начальника учебной части и начинаю соображать, что,
во-первыхъ, за нимъ не пропадешь и что, во-вторыхъ, онъ собирается моими
руками сдeлать себe какую-то карьеру. Но кто онъ? Спросить неудобно.
-- А жить вы съ сыномъ будете здeсь, мы вамъ отведемъ комнату. Ну да,
конечно же, и сына вашего мы тоже устроимъ -- это ужъ, знаете, если "Динамо"
за что-нибудь берется, такъ оно это устраиваетъ на бене мунесъ... А вотъ,
кстати, и Батюшковъ идетъ, вы не знакомы съ Батюшковымъ?
Въ комнату вошелъ крeпкiй, по военному подтянутый человeкъ. Это былъ
Федоръ Николаевичъ Батюшковъ, одинъ изъ лучшихъ московскихъ инструкторовъ,
исчезнувшiй съ московскаго горизонта въ связи съ уже извeстной политизацiей
физкультуры. Мы съ нимъ обмeниваемся подходящими къ данному случаю
междометiями.
-- Такъ, -- заканчиваетъ Батюшковъ свои междометiя, -- словомъ, {296}
какъ говорится, всe дороги ведутъ въ Римъ. Но, главное, сколько?
-- Восемь.
-- Статьи?
-- 58-6 и такъ далeе.
-- И давно вы здeсь?
Разсказываю.
-- Ну, ужъ это вы, И. Л., извините, это просто свинство. Если вамъ
самому доставляетъ удовольствiе чистить уборныя -- ваше дeло. Но вeдь вы съ
сыномъ? Неужели вы думали, что въ Россiи есть спортивная организацiя, въ
которой васъ не знаютъ? Въ мiрe есть солидарность классовая, рацiональная,
ну, я не знаю, какая еще, но превыше спортивной солидарности -- нeтъ ничего.
Мы бы васъ въ два счета приспособили бы.
-- Вы, Ф. Н., не суйтесь, -- сказалъ начальникъ учебной части. -- Мы
уже обо всемъ договорились.
-- Ну, вы договорились, а я поговорить хочу... Эхъ, и заживемъ мы тутъ
съ вами. Будемъ, во-первыхъ, -- Батюшковъ загнулъ палецъ, -- играть въ
теннисъ, во вторыхъ, купаться, въ третьихъ, пить водку, въ четвертыхъ... въ
четвертыхъ, кажется, ничего...
-- Послушайте, Батюшковъ, -- оффицiальнымъ тономъ прервалъ его
начальникъ учебной части, -- что вы себe, въ самомъ дeлe позволяете, вeдь
работа же есть.
-- Ахъ, плюньте вы на это къ чортовой матери, Яковъ Самойловичъ, кому
вы это будете разсказывать? Ивану Лукьяновичу? Онъ на своемъ вeку сто тысячъ
всякихъ спортивныхъ организацiй ревизовалъ. Что, онъ не знаетъ? Еще не
хватало, чтобы мы другъ передъ другомъ дурака валять начали. Видъ, конечно,
нужно дeлать...
-- Ну, да, вы понимаете, -- нeсколько забезпокоился начальникъ учебной
части, -- понимаете, намъ нужно показать классъ работы.
-- Ну, само собой разумeется. Дeлать видъ -- это единственное, что мы
должны будемъ дeлать. Вы ужъ будьте спокойны, Я. С. -- И. Л. тутъ такой видъ
разведетъ, что вы прямо въ члены ЦК партiи попадете. Верхомъ eздите? Нeтъ?
Ну, такъ я васъ научу, будемъ вмeстe прогулки дeлать... Вы, И. Л., конечно,
можетъ быть, не знаете, а можетъ быть, и знаете, что прiятно увидeть
человeка, который за спортъ дрался всерьезъ... Мы же, низовые работники,
понимали, что кто -- кто, а ужъ Солоневичъ работалъ за спортъ всерьезъ, по
совeсти. Это не то, что Медоваръ. Медоваръ просто спекулируетъ на спортe.
Почему онъ спекулируетъ на спортe, а не съ презервативами -- понять не
могу...
-- Послушайте, Батюшковъ, -- сказалъ Медоваръ, -- идите вы ко всeмъ
чертямъ, очень ужъ много вы себe позволяете.
-- А вы не орите, Яковъ Самойловичъ я вeдь васъ знаю, вы просто
милeйшей души человeкъ. Вы сдeлали ошибку, что родились передъ революцiей и
Медоваромъ, а не тысячу лeтъ тому назадъ и не багдадскимъ воромъ...
-- Тьфу, -- плюнулъ Медоваръ, -- развe съ нимъ можно {297} говорить? Вы
же видите, у насъ серьезный разговоръ, а эта пьяная рожа...
-- Я абсолютно трезвъ. И вчера, къ сожалeнiю, былъ абсолютно трезвъ.
-- На какiя же деньги вы пьянствуете? -- удивился я.
-- Вотъ на тe же самыя, на которыя будете пьянствовать и вы. Великая
тайна лагернаго блата. Не будете? Это оставьте, обязательно будете. Въ
общемъ черезъ мeсяцъ вы будете ругать себя за то, что не сeли въ лагерь на
пять лeтъ раньше, что были дуракомъ, трепали нервы въ Москвe и все такое.
Увeряю васъ, самое спокойное мeсто въ СССР -- это медгорское "Динамо". Не
вeрите? Ну, поживете, увидите...
СУДЬБА ПОВОРАЧИВАЕТСЯ ЛИЦОМЪ КЪ ДЕРЕВНE
Изъ "Динамо" я шелъ въ весьма путаномъ настроенiи духа. Впослeдствiи я
убeдился въ томъ, что въ "Динамо" ББК ОГПУ, среди заваленныхъ трупами
болотъ, девятнадцатыхъ кварталовъ и безпризорныхъ колонiй, можно было
дeйствительно вести, такъ сказать, курортный образъ жизни -- но въ тотъ
моментъ я этого еще не зналъ. Юра, выслушавъ мой докладъ, сказалъ мнe
поучительно и весело: ну, вотъ, видишь, а ты не хотeлъ идти, я вeдь тебe
говорю, что когда очень туго -- долженъ появиться Шпигель...
-- Да, оно, конечно, повезло... И, главное, во время. Хотя... Если бы
опасность со стороны начальника лагпункта обрисовалась нeсколько раньше -- я
бы и раньше пошелъ въ "Динамо: въ данномъ положенiи идти больше было некуда.
А почему бы "Динамо" могло бы не взять меня на работу?
На другой день мы съ Медоваромъ пошли въ третiй отдeлъ "оформлять" мое
назначенiе. "А, это пустяки, -- говорилъ Медоваръ, -- одна формальность.
Гольманъ, нашъ секретарь, подпишетъ -- и все въ шляпe"...
-- Какой Гольманъ? Изъ высшаго совeта физкультуры?
-- Ну, да. Какой же еще?
Розовыя перспективы стали блекнуть. Гольманъ былъ однимъ изъ тeхъ
активистовъ, которые дeлали карьеру на политизацiи физкультуры, я былъ
однимъ изъ немногихъ, кто съ этой политизацiей боролся, и единственный,
который изъ этой борьбы выскочилъ цeликомъ. Гольманъ же, послe одной изъ
моихъ перепалокъ съ нимъ, спросилъ кого-то изъ присутствующихъ:
-- Какой это Солоневичъ? Тотъ, что въ Соловкахъ сидeлъ?
-- Нeтъ, это братъ его сидeлъ.
-- Ага... Такъ передайте ему, что онъ тоже сядетъ.
Мнe, конечно, передали.
Гольманъ, увы, оказался пророкомъ. Не знаю, примиритъ ли его эти
ощущенiе съ проектомъ моей работы въ Динамо. Однако, Гольманъ встрeтилъ меня
весьма корректно, даже нeсколько церемонно. Долго и въeдчиво разспрашивалъ,
за что я, собственно, сeлъ, и потомъ сказалъ, что онъ противъ моего
назначенiя ничего не имeетъ, но что онъ надeется на мою безусловную
лояльность: {298}
-- Вы понимаете, мы вамъ оказываемъ исключительное довeрiе, и если вы
его не оправдаете...
Это было ясно и безъ его намековъ, хотя никакого "довeрiя", а тeмъ паче
исключительнаго, Гольманъ мнe не оказывалъ.
-- Приказъ по линiи "Динамо" подпишу я. А по лагерной линiи Медоваръ
получитъ бумажку отъ Радецкаго о вашемъ переводe и устройствe. Ну, пока...
Я пошелъ въ "Динамо" поговорить съ Батюшковымъ: какъ дошелъ онъ до
жизни такой. Ходъ оказался очень простымъ, съ тeмъ только осложненiемъ, что
по поводу этой политизацiи Батюшковъ получилъ не пять лeтъ, какъ остальные,
а десять лeтъ, какъ бывшiй офицеръ. Пять лeтъ онъ уже отсидeлъ, часть изъ
нихъ на Соловкахъ. Жизнь его оказалась не столь уже курортной, какъ онъ
описывалъ: на волe осталась жена съ ребенкомъ...
Черезъ часа два съ разстроеннымъ видомъ пришелъ Медоваръ.
-- Эхъ, ничего съ вашимъ назначенiемъ не вышло. Стопроцентный провалъ.
Вотъ чортъ бы его подралъ...
Стало очень безпокойно. Въ чемъ дeло?...
-- А я знаю? Тамъ, въ третьемъ отдeлe, оказывается, на васъ какое-то
дeло лежитъ. Какiя-то тамъ бумаги вы въ подпорожскомъ отдeленiи украли. Я
говорю Гольману, вы же должны понимать, зачeмъ Солоневичу какiя-то тамъ
бумаги красть, развe онъ такой человeкъ... Гольманъ говоритъ, что онъ знать
ничего не знаетъ... Разъ Солоневичъ такими дeлами и въ лагерe занимается...
Я соображаю, что это тотъ самый Стародубцевскiй доносъ, который я
считалъ давно ликвидированнымъ. Я пошелъ къ Гольману. Гольманъ отнесся ко
мнe по прежнему корректно, но весьма сухо. Я повторилъ свой старый доводъ:
если бы я сталъ красть бумаги съ цeлью, такъ сказать, саботажа, я укралъ бы
какiя угодно, но только не тe, по которымъ семьдесятъ человeкъ должны были
освобождаться. Гольманъ пожалъ плечами:
-- Мы не можемъ вдаваться въ психологическiя изысканiя. Дeло имeется, и
вопросъ полностью исчерпанъ.
Я рeшаю ухватиться за послeднюю соломинку, за Якименко -- ненадежная
соломинка, но чeмъ я рискую?
-- Начальникъ УРО, тов. Якименко, вполнe въ курсe этого дeла. По его
приказу это дeло въ подпорожскомъ отдeленiи было прекращено.
-- А вы откуда это знаете?
-- Да онъ самъ мнe сказалъ.
-- Ахъ, такъ? Ну, посмотримъ, -- Гольманъ снялъ телефонную трубку.
-- Кабинетъ начальника УРО. Тов. Якименко? Говоритъ начальникъ
оперативной группы Гольманъ... Здeсь у насъ въ производствe имeется дeло по
обвиненiю нeкоего Солоневича въ кражe документовъ подпорожскаго УРЧ... Ага?
Такъ, такъ... Ну, хорошо. Пустимъ на прекращенiе. Да, здeсь. Здeсь, у меня
въ кабинетe, -- Гольманъ протягиваетъ мнe трубку. {299}
-- Вы, оказывается, здeсь, -- слышу голосъ Якименки. -- А сынъ вашъ?
Великолeпно! Гдe работаете?
Я сказалъ, что вотъ собираюсь устраиваться по старой спецiальности --
по спорту...
-- Ага, ну, желаю вамъ успeха. Если что-нибудь будетъ нужно --
обращайтесь ко мнe.
И тонъ, и предложенiя Якименки оставляютъ во мнe недоумeнiе. Я такъ
былъ увeренъ, что Якименки знаетъ всю исторiю съ бамовскими списками и что
мнe было бы лучше ему и на глаза не показываться -- и вотъ...
-- Значитъ, вопросъ урегулированъ. Очень радъ. Я знаю, что вы можете
работать, если захотите. Но, тов. Солоневичъ, никакихъ пренiй! Абсолютная
дисциплина!
-- Мнe сейчасъ не до пренiй.
-- Давно бы такъ -- не сидeли бы здeсь. Сейчасъ я занесу Радецкому для
подписи бумажку насчетъ васъ. Посидите въ прiемной, подождите...
...Я сижу въ прiемной. Здeсь -- центръ ББКовскаго ГПУ. Изъ кабинетовъ
выходятъ и входятъ какiя-то личности пинкертоновскаго типа... Тащатъ
какихъ-то арестованныхъ. Рядомъ со мною, подъ охраной двухъ оперативниковъ,
сидитъ какой-то старикъ, судя по внeшнему виду -- священникъ. Онъ прямо, не
мигая, смотритъ куда-то вдаль, за стeнки третьяго отдeла, и какъ будто
подсчитываетъ оставшiеся ему дни его земной жизни... Напротивъ -- какой-то
неопредeленнаго вида парень съ лицомъ изможденнымъ до полнаго сходства съ
лицомъ скелета... Какая-то женщина беззвучно плачетъ, уткнувшись лицомъ въ
свои колeни... Это, видимо, люди, ждущiе разстрeла, -- мелкоту сюда не
вызываютъ... Меня охватываетъ чувство какого-то гнуснаго, липкаго отвращенiя
-- въ томъ числe и къ самому себe: почему я здeсь сижу не въ качествe
арестованнаго, хотя и я вeдь заключенный... Нeтъ, нужно выкарабкиваться и
бeжать, бeжать, бeжать...
Приходитъ Гольманъ съ бумажкой въ рукe.
-- Вотъ это -- для перевода васъ на первый лагпунктъ и прочее,
подписано Радецкимъ... -- Гольманъ недоумeнно и какъ будто чуть чуть
недовольно пожимаетъ плечами... -- Радецкiй вызываетъ васъ къ себe съ
сыномъ... Какъ будто онъ васъ знаетъ... Завтра въ девять утра...
О Радецкомъ я не знаю рeшительно ничего, кромe того, что онъ, такъ
сказать, Дзержинскiй или Ягода -- въ карельскомъ и ББКовскомъ масштабe.
Какого чорта ему отъ меня нужно? Да еще и съ Юрой? Опять въ голову лeзутъ
десятки безпокойныхъ вопросовъ...
ПРОЩАНЬЕ СЪ НАЧАЛЬНИКОМЪ ТРЕТЬЯГО ЛАГПУНКТА
Вечеромъ ко мнe подходитъ начальникъ колонны:
-- Солоневичъ старшiй, къ начальнику лагпункта.
Видъ у начальника колонны мрачно-угрожающiй: вотъ теперь-то ты насчетъ
загибовъ не поговоришь... Начальникъ {300} лагпункта смотритъ совсeмъ уже --
правда, этакимъ низовымъ, "волостного масштаба" -- инквизиторомъ.
-- Ну-съ, гражданинъ Солоневичъ, -- начинаетъ онъ леденящимъ душу
тономъ, -- потрудитесь-ка вы разъяснить намъ всю эту хрeновину.
На столe у него -- цeлая кипа моихъ пресловутыхъ требованiй... А у меня
въ карманe -- бумажка за подписью Радецкаго.
-- Загибчики все разъяснялъ, -- хихикаетъ начальникъ колонны.
У обоихъ -- удовлетворенно сладострастный видъ: вотъ, дескать, поймали
интеллигента, вотъ мы его сейчасъ... Во мнe подымается острая рeжущая злоба,
злоба на всю эту стародубцевскую сволочь. Ахъ, такъ думаете, что поймали?
Ну, мы еще посмотримъ, кто -- кого.
-- Какую хрeновину? -- спрашиваю я спокойнымъ тономъ. -- Ахъ, это? Съ
требованiями?... Это меня никакъ не интересуетъ.
-- Что вы тутъ мнe дурака валяете, -- вдругъ заоралъ начальникъ
колонны. -- Я васъ, мать вашу...
Я протягиваю къ лицу начальника колонны лагпункта свой кулакъ:
-- А вы это видали? Я вамъ такой матъ покажу, что вы и на Лeсной Рeчкe
не очухаетесь.
По тупой рожe начальника, какъ тeни по экрану, мелькаетъ ощущенiе, что
если нeкто поднесъ ему кулакъ къ носу, значитъ, у этого нeкто есть какiя-то
основанiя не бояться, мелькаетъ ярость, оскорбленное самолюбiе и -- многое
мелькаетъ: совершенно то же, что въ свое время мелькало на лицe
Стародубцева.
-- Я вообще съ вами разговаривать не желаю, -- отрeзываю я. -- Будьте
добры заготовить мнe на завтра препроводительную бумажку на первый
лагпунктъ.
Я протягиваю начальнику лагпункта бумажку, на которой надъ жирнымъ
краснымъ росчеркомъ Радецкаго значится: "Такого-то и такого-то немедленно
откомандировать въ непосредственное распоряженiе третьяго отдeла. Начальнику
перваго лагпункта предписывается обезпечить указанныхъ"...
Начальнику перваго лагпункта предписывается, а у начальника третьяго
лагпункта глаза на лобъ лeзутъ. "Въ непосредственное распоряженiе третьяго
отдeла!" Значитъ -- какой-то временно опальный и крупной марки чекистъ. И
сидeлъ-то онъ не иначе, какъ съ какимъ-нибудь "совершенно секретнымъ
предписанiемъ"... Сидeлъ, высматривалъ, вынюхивалъ...
Начальникъ лагпункта вытираетъ ладонью вспотeвшiй лобъ... Голосъ у него
прерывается...
-- Вы ужъ, товарищъ, извините, сами знаете, служба... Всякiе тутъ люди
бываютъ... Стараешься изо всeхъ силъ ... Ну, конечно, и ошибки бываютъ... Я
вамъ, конечно, сейчасъ же... Подводочку вамъ снарядимъ -- не нести же вамъ
вещички на спинe... Вы ужъ, пожалуйста, извините.
Если бы у начальника третьяго лагпункта былъ хвостъ -- {301} онъ бы
вилялъ хвостомъ. Но хвоста у него нeтъ. Есть только безпредeльное лакейство,
созданное атмосферой безпредeльнаго рабства...
-- Завтра утречкомъ все будетъ готово, вы ужъ не безпокойтесь... Ужъ,
знаете, такъ вышло, вы ужъ извините...
Я, конечно, извиняю и ухожу. Начальникъ колонны забeгаетъ впередъ и
открываетъ передо мной двери... Въ баракe Юра меня спрашиваетъ, отчего у
меня руки дрожать... Нeтъ, нельзя жить, нельзя здeсь жить, нельзя здeсь
жить... Можно сгорeть въ этой атмосферe непрерывно сдавливаемыхъ ощущенiй
ненависти, отвращенiя и безпомощности... Нельзя жить! Господи, когда же я
смогу, наконецъ, жить не здeсь?..
АУДIЕНЦIЯ
На утро намъ, дeйствительно, дали подводу до Медгоры. Начальникъ
лагпункта подобострастно крутился около насъ. Моя давешняя злоба уже
поутихла, и я видалъ, что начальникъ лагпункта -- просто забитый и загнанный
человeкъ, конечно, воръ, конечно, сволочь, но въ общемъ, примeрно, такая же
жертва системы всеобщаго рабства, какъ и я. Мнe стало неловко за свою
вчерашнюю вспышку, за грубость, за кулакъ, поднесенный къ носу начальника.
Сейчасъ онъ помогалъ намъ укладывать наше нищее борохло на подводу и
еще разъ извинился за вчерашнiй матъ. Я отвeтилъ тоже извиненiемъ за свой
кулакъ. Мы разстались вполнe дружески и такъ же дружески встрeчались
впослeдствiи. Что-жъ, каждый въ этомъ кабакe выкручивается, какъ можетъ.
Чтобы я самъ сталъ дeлать, если бы у меня не было моихъ нынeшнихъ данныхъ
выкручиваться? Была бы возможна и такая альтернатива: или въ "активъ", или
на Лeсную Рeчку. Въ теорiи эта альтернатива рeшается весьма просто... На
практикe -- это сложнeе...
На первомъ лагпунктe насъ помeстили въ одинъ изъ наиболeе
привиллегированныхъ бараковъ, населенный исключительно управленческими
служащими, преимущественно желeзнодорожниками и водниками. "Урокъ" здeсь не
было вовсе. Баракъ былъ сдeланъ "въ вагонку", т.е. нары были не сплошныя, а
съ проходами, какъ скамьи въ вагонахъ третьяго класса. Мы забрались на
второй этажъ, положили свои вещи и съ тревожнымъ недоумeнiемъ въ душe пошли
на аудiенцiю къ тов. Радецкому.
Радецкiй принялъ насъ точно въ назначенный часъ. Пропускъ для входа въ
третiй отдeлъ былъ уже заготовленъ. Гольманъ вышелъ посмотрeть, мы ли идемъ
по этому пропуску или не мы. Удостовeрившись въ нашихъ личностяхъ, онъ
провелъ насъ въ кабинетъ Радецкаго -- огромную комнату, стeны которой были
увeшаны портретами вождей и географическими картами края. Я съ вожделeнiемъ
въ сердцe своемъ посмотрeлъ на эти карты.
Крупный и грузный человeкъ лeтъ сорока пяти встрeчаетъ насъ
дружественно и чуть-чуть насмeшливо: хотeлъ-де возобновить наше знакомство,
не помните?
Я не помню и проклинаю свою зрительную память. Правда, {302} столько
тысячъ народу промелькнуло передъ глазами за эти годы. У Радецкаго полное,
чисто выбритое, очень интеллигентное лицо, спокойныя и корректныя манеры
партiйнаго вельможи, разговаривающаго съ безпартiйнымъ спецомъ: партiйныя
вельможи всегда разговариваютъ съ изысканной корректностью. Но все-таки --
не помню!
-- А это вашъ сынъ? Тоже спортсменъ? Ну, будемте знакомы, молодой
человeкъ. Что-жъ это вы вашу карьеру такъ нехорошо начинаете, прямо съ
лагеря! Ай-ай-ай, нехорошо, нехорошо...
-- Такая ужъ судьба, -- улыбается Юра.
-- Ну, ничего, ничего, не унывайте, юноша... Все образуется... Знаете,
откуда это?
-- Знаю.
-- Ну, откуда?
-- Изъ Толстого...
-- Хорошо, хорошо, молодцомъ... Ну, усаживайтесь.
Чего-чего, а ужъ такой встрeчи я никакъ не ожидалъ. Что это? Какой-то
подвохъ? Или просто комедiя? Этакiе отцовскаго стиля разговоры въ кабинетe,
въ которомъ каждый день подписываются смертные приговоры, подписываются,
вeроятно, десятками. Чувствую отвращенье и нeкоторую растерянность.
-- Такъ не помните, -- оборачивается Радецкiй ко мнe. -- Ладно, я вамъ
помогу. Кажется, въ двадцать восьмомъ году вы строили спортивный паркъ въ
Ростовe и по этому поводу ругались съ кeмъ было надо и съ кeмъ было не надо,
въ томъ числe и со мною.
-- Вспомнилъ! Вы были секретаремъ сeверо-кавказскаго крайисполкома.
-- Совершенно вeрно, -- удовлетворенно киваетъ головой Радецкiй. -- И,
слeдовательно, предсeдателемъ совeта физкультуры10. Паркъ этотъ, нужно
отдать вамъ справедливость, вы спланировали великолeпно, такъ что ругались
вы не совсeмъ зря... Кстати, паркъ-то этотъ мы забрали себe: "Динамо"
все-таки лучшiй хозяинъ, чeмъ союзъ совторгслужащихъ...
Радецкiй испытающе и иронически смотритъ ъ на меня: расчитывалъ ли я въ
то время, что я строю паркъ для чекистовъ? Я не расчитывалъ. "Спортивные
парки" -- ростовскiй и харьковскiй -- были моимъ изобрeтенiемъ и, такъ
сказать, апофеозомъ моей спортивной дeятельности. Я старался сильно и
рисковалъ многимъ. И старался, и рисковалъ, оказывается, для чекистовъ.
Обидно... Но этой обиды показывать нельзя.
-- Ну, что-жъ, -- пожимаю я плечами, -- вопросъ не въ хозяинe. Вы, я
думаю, пускаете въ этотъ паркъ всeхъ трудящихся.
При словe "трудящихся" Радецкiй иронически приподымаетъ брови.
10 Секретарь краевого исполкома является по должности въ то же время и
предсeдателемъ краевого совeта физкультуры.
-- Ну, это -- какъ сказать. Иныхъ пускаемъ, иныхъ и нeтъ. Во всякомъ
случаe, ваша идея оказалась технически правильной... {303} Берите
папиросу... А вы, молодой человeкъ? Не курите? И водки не пьете? Очень
хорошо, великолeпно, совсeмъ образцовый спортсменъ... А только вы, cum bonus
pater familias, все-таки поприсмотрите за вашимъ наслeдникомъ, какъ бы въ
"Динамо" его не споили, тамъ сидятъ великiе спецiалисты по этой части.
Я выразилъ нeкоторое сомнeнiе.
-- Нeтъ, ужъ вы мнe повeрьте. Въ нашу спецiальность входитъ все знать.
И то, что нужно сейчасъ, и то, что можетъ пригодиться впослeдствiи... Такъ,
напримeръ, вашу бiографiю мы знаемъ съ совершенной точностью...
-- Само собою разумeется... Если я въ теченiе десяти лeтъ и писалъ, и
выступалъ подъ своей фамилiей...
-- Вотъ -- и хорошо дeлали. Вы показали намъ, что ведете открытую игру.
А съ нашей точки зрeнiя -- быль молодцу не въ укоръ...
Я поддакивающе киваю головой. Я велъ не очень ужъ открытую игру, о
многихъ деталяхъ моей бiографiи ГПУ и понятiя не имeло; за "быль"
"молодцовъ" разстрeливали безъ никакихъ, но опровергать Радецкаго было бы
ужъ совсeмъ излишней роскошью: пусть пребываетъ въ своемъ вeдомственномъ
самоутeшенiи. Легенду о всевидящемъ окe ГПУ пускаетъ весьма широко и съ
заранeе обдуманнымъ намeренiемъ запугать обывателя. Я къ этой легендe
отношусь весьма скептически, а въ томъ, что Радецкiй о моей бiографiи имeетъ
весьма отдаленное представленiе, я увeренъ вполнe. Но зачeмъ спорить?..
-- Итакъ, перейдемте къ дeловой части нашего совeщанiя. Вы, конечно,
понимаете, что мы приглашаемъ васъ въ "Динамо" не изъ-за вашихъ прекрасныхъ
глазъ (я киваю головой). Мы знаемъ васъ, какъ крупнаго, всесоюзнаго
масштаба, работника по физкультурe и блестящаго организатора (я скромно
опускаю очи). Работниковъ такого масштаба у насъ въ ББК нeтъ. Медоваръ --
вообще не спецiалистъ, Батюшковъ -- только инструкторъ... Слeдовательно,
предоставлять вамъ возможность чистить дворы или пилить дрова -- у насъ нeтъ
никакого расчета. Мы используемъ васъ по вашей прямой спецiальности... Я не
хочу спрашивать, за что васъ сюда посадили, -- я узнаю это и безъ васъ, и
точнeе, чeмъ вы сами знаете. Но меня въ данный моментъ это не интересуетъ.
Мы ставимъ передъ вами задачу: создать образцовое динамовское отдeленiе...
Ну, вотъ, скажемъ, осенью будутъ разыгрываться первенства сeверо-западной
области, динамовскiя первенства... Можете ли вы такую команду сколотить,
чтобы ленинградскому отдeленiю перо вставить? А? А ну-ка, покажите классъ.
Тайна аудiенцiи разъясняется сразу. Для любого заводского комитета и
для любого отдeленiя "Динамо" спортивная побeда -- это вопросъ самолюбiя,
моды, азарта -- чего хотите. Заводы переманиваютъ къ себe форвардовъ, а
"Динамо" скупаетъ чемпiоновъ. Для заводского комитета заводское производство
-- это непрiятная, но неизбeжная проза жизни, футбольная же команда -- это
предметъ гордости, объектъ нeжнаго ухода, поэтическая полоска на сeромъ фонe
жизни... Такъ приблизительно баринъ {304} начала прошлаго вeка въ свою
псарню вкладывалъ гораздо больше эмоцiй, чeмъ въ урожайность своихъ полей;
хорошая борзая стоила гораздо дороже самаго работящаго мужика, а
квалифицированный псарь шелъ, вeроятно, совсeмъ на вeсъ золота. Вотъ на
амплуа этого квалифицированнаго псаря попадаю и я. "Вставить перо"
Ленинграду Радецкому очень хочется. Для такого торжества онъ, конечно,
закроетъ глаза на любыя мои статьи...
-- Тов. Радецкiй, я все-таки хочу по честному предупредить васъ --
непосильныхъ вещей я вамъ обeщать не могу...
-- Почему непосильныхъ?
-- Какимъ образомъ Медгора съ ея 15.000 населенiя можетъ конкурировать
съ Ленинградомъ?
-- Ахъ, вы объ этомъ? Медгора здeсь не причемъ. Мы вовсе не собираемся
использовать васъ въ масштабe Медгоры. Вы у насъ будете работать въ масштабe
ББК. Объeдете всe отдeленiя, подберете людей... Выборъ у васъ будетъ, выборъ
изъ приблизительно трехсотъ тысячъ людей...
Трехсотъ тысячъ! Я въ Подпорожьи пытался подсчитать "населенiе" ББК, и
у меня выходило гораздо меньше... Неужели же триста тысячъ? О, Господи... Но
подобрать команду, конечно, можно будетъ... Сколько здeсь однихъ
инструкторовъ сидитъ?
-- Такъ вотъ -- начните съ Медгорскаго отдeленiя. Осмотрите всe
лагпункты, подберите команды... Если у васъ выйдутъ какiя-нибудь дeловыя
недоразумeнiя съ Медоваромъ или Гольманомъ -- обращайтесь прямо ко мнe.
-- Меня тов. Гольманъ предупреждалъ, чтобы я работалъ "безъ пренiй".
-- Здeсь хозяинъ не Гольманъ, а я. Да, я знаю, у васъ съ Гольманомъ
были въ Москвe не очень блестящiя отношенiя, оттого онъ... Я понимаю,
портить дальше эти отношенiя вамъ нeтъ смысла... Если возникнуть
какiя-нибудь недоразумeнiя -- вы обращайтесь ко мнe, такъ сказать, заднимъ
ходомъ... Мы это обсудимъ, и Гольманъ съ Медоваромъ будутъ имeть мои
приказанiя, и вы здeсь будете не причемъ... Да, что касается вашихъ бытовыхъ
нуждъ -- мы ихъ обезпечимъ, мы заинтересованы въ томъ, чтобы вы работали,
какъ слeдуетъ... Для вашего сына вы придумайте что-нибудь подходящее. Мы его
пока тоже зачислимъ инструкторомъ...
-- Я хотeлъ въ техникумъ поступить...
-- Въ техникумъ? Ну что-жъ, валяйте въ техникумъ. Правда, съ вашими
статьями васъ туда нельзя бы пускать, но я надeюсь, -- Радецкiй добродушно и
иронически ухмыляется, -- надeюсь -- вы перекуетесь?
-- Я ужъ, гражданинъ начальникъ, почти на половину перековался, --
подхватываетъ шутку Юра...
-- Ну вотъ, осталось, значитъ, пустяки. Ну-съ, будемъ считать наше
совeщанiе законченнымъ, а резолюцiю принятой единогласно. Кстати --
обращается Радецкiй ко мнe, -- вы, кажется, хорошiй игрокъ въ теннисъ? {305}
-- Нeтъ, весьма посредственный.
-- Позвольте, мнe Батюшковъ говорилъ, что вы вели цeлую кампанiю въ
пользу, такъ сказать, реабилитацiи тенниса. Доказывали, что это вполнe
пролетарскiй видъ спорта... Ну, словомъ, мы съ вами какъ-нибудь сразимся.
Идетъ? Ну, пока... Желаю вамъ успeха...
Мы вышли отъ Радецкаго.
-- Нужно будетъ устроить еще одно засeданiе, -- сказалъ Юра, -- а то я
ничегошеньки не понимаю...
Мы завернули въ тотъ дворъ, на которомъ такъ еще недавно мы складывали
доски, усeлись на нашемъ собственноручномъ сооруженiи, и я прочелъ Юрe
маленькую лекцiю о спортe и о динамовскомъ спортивномъ честолюбiи. Юра не
очень былъ въ курсe моихъ физкультурныхъ дeянiй, они оставили во мнe
слишкомъ горькiй осадокъ. Сколько было вложено мозговъ, нервовъ и денегъ и,
въ сущности, почти безрезультатно... Отъ тридцати двухъ водныхъ станцiй
остались рожки да ножки, ибо тамъ распоряжались всe, кому не лeнь, а на
спортивное самоуправленiе, даже въ чисто хозяйственныхъ дeлахъ, смотрeли,
какъ на контръ-революцiю, спортивные парки попали въ руки ГПУ, а въ теннисъ,
подъ который я такъ старательно подводилъ "идеологическую базу", играютъ
Радецкiе и иже съ ними... И больше почти никого... Какой тамъ спортъ для
"массы", когда массe, помимо всего прочаго, eсть нечего... Зря было ухлопано
шесть лeтъ работы и риска, а о такихъ вещахъ не очень хочется
разсказывать... Но, конечно, съ точки зрeнiя побeга мое новое амплуа даетъ
такiя возможности, о какихъ я и мечтать не могъ...
На другой же день я получилъ пропускъ, предоставлявшiй мнe право
свободнаго передвиженiя на территорiи всего медгоровскаго отдeленiя, т.е.
верстъ пятидесяти по меридiану и верстъ десяти къ западу и въ любое время
дня и ночи. Это было великое прiобрeтенiе. Фактически оно давало мнe большую
свободу передвиженiя, чeмъ та, какою пользовалось окрестное "вольное
населенiе". Планы побeга стали становиться конкретными...
ВЕЛИКIЙ КОМБИНАТОРЪ
Въ "Динамо" было пусто. Только Батюшковъ со скучающимъ видомъ самъ съ
собой игралъ на биллiардe. Мое появленiе нeсколько оживило его.
-- Вотъ хорошо, партнеръ есть, хотите пирамидку?
Я пирамидки не хотeлъ, было не до того.
-- Въ пирамидку мы какъ-нибудь потомъ, а вотъ вы мнe пока скажите, кто
собственно такой этотъ Медоваръ?
Батюшковъ усeлся на край биллiарда.
-- Медоваръ по основной профессiи -- одесситъ.
Это опредeленiе меня не удовлетворяло.
-- Видите ли, -- пояснилъ Батюшковъ, -- одесситъ -- это человeкъ,
который живетъ съ воздуха. Ничего толкомъ не знаетъ, за все берется и,
представьте себe, кое-что у него выходитъ... {306}
Въ Москвe онъ былъ какимъ-то спекулянтомъ, потомъ примазался къ
"Динамо", eздилъ отъ нихъ представителемъ московскихъ командъ, знаете, такъ,
чтобы выторговать и суточными обeды и все такое. Потомъ какъ-то пролeзъ въ
партiю... Но жить съ нимъ можно, самъ живетъ и другимъ даетъ жить. Жуликъ,
но очень порядочный человeкъ, -- довольно неожиданно закончилъ Батюшковъ.
-- Откуда онъ меня знаетъ?
-- Послушайте, И. Л., васъ же каждая спортивная собака знаетъ.
Приблизительно въ три раза больше, чeмъ вы этого заслуживаете... Почему въ
три раза? Вы выступали въ спортe и двое вашихъ братьевъ: кто тамъ разберетъ,
который изъ нихъ Солоневичъ первый и который третiй. Кстати, а гдe вашъ
среднiй братъ?
Мой среднiй братъ погибъ въ армiи Врангеля, но объ этомъ говорить не
слeдовало. Я сказалъ что-то подходящее къ данному случаю. Батюшковъ
посмотрeлъ на меня понимающе.
-- М-да, немного старыхъ спортсменовъ уцeлeло. Вотъ я думалъ, что
уцeлeю, въ бeлыхъ армiяхъ не былъ, политикой не занимался, а вотъ сижу... А
съ Медоваромъ вы споетесь, съ нимъ дeло можно имeть. Кстати, вотъ онъ и
шествуетъ.
Медоваръ, впрочемъ, не шествовалъ никогда, онъ леталъ. И сейчасъ,
влетeвъ въ комнату, онъ сразу накинулся на меня съ вопросами:
-- Ну, что у васъ съ Радецкимъ? Чего васъ Радецкiй вызывалъ? И откуда
онъ васъ знаетъ? И что вы, Федоръ Николаевичъ, сидите, какъ ворона на этомъ
паршивомъ биллiардe, когда работа же есть. Сегодня съ меня спрашиваютъ
сводки мартовской работы "Динамо", такъ что я имъ дамъ, какъ вы думаете, что
я имъ дамъ?
-- Ничего я не думаю. Я и безъ думанья знаю.
Медоваръ бросилъ на биллiардъ свой портфель.
-- Ну вотъ, вы сами видите, И. Л., онъ даже вида не хочетъ дeлать, что
работа есть... Послалъ, вы понимаете, въ Ленинградъ сводку о нашей
февральской работe и даже копiи не оставилъ. И вы думаете, онъ помнить, что
тамъ въ этой сводкe было? Такъ теперь, что мы будемъ писать за мартъ? Нужно
же намъ ростъ показать. А какой ростъ? А изъ чего мы будемъ исходить?
-- Не кирпичитесь, Яковъ Самойловичъ, ерунда все это.
-- Хорошенькая ерунда!
-- Ерунда! Въ февралe былъ зимнiй сезонъ, сейчасъ весеннiй. Не могутъ
же у насъ въ мартe лыжныя команды расти. На весну нужно совсeмъ другое
выдумывать... -- Батюшковъ попытался засунуть окурокъ въ лузу, но одумался и
сунулъ его въ медоваровскiй портфель...
-- Знаете что, Ф. Н., вы хорошiй парень, но за такiя одесскiя штучки я
вамъ морду набью.
-- Морды вы не набьете, а въ пирамидку я вамъ дамъ тридцать очковъ
впередъ и обставлю, какъ миленькаго.
-- Ну, это вы разсказывайте вашей бабушкe. Онъ меня обставитъ? Вы
такого нахала видали? А вы сами пятнадцать очковъ не хотите? {307}
Разговоръ начиналъ прiобрeтать вeдомственный характеръ. Батюшковъ
началъ ставить пирамидку. Медоваръ засунулъ свой портфель подъ биллiардъ и
вооружился кiемъ. Я, ввиду всего этого, повернулся уходить.
-- Позвольте, И. Л., куда же вы это? Я же съ вами хотeлъ о Радецкомъ
поговорить. Такая масса работы, прямо голова кругомъ идетъ... Знаете что,
Батюшковъ, -- съ сожалeнiемъ посмотрeлъ Медоваръ на уже готовую пирамидку,
-- смывайтесь вы пока къ чортовой матери, приходите черезъ часъ, я вамъ
покажу, гдe раки зимуютъ.
-- Завтра покажете. Я пока пошелъ спать.
-- Ну вотъ, видите, опять пьянъ, какъ великомученица. Тьфу. -- Медоваръ
полeзъ подъ биллiардъ, досталъ свой портфель. -- Идемте въ кабинетъ. -- Лицо
Медовара выражало искреннее возмущенiе. -- Вотъ видите сами, работнички... Я
на васъ, И. Л., буду крeпко расчитывать, вы человeкъ солидный. Вы себe
представьте, прieдетъ инспекцiя изъ центра, такъ какiе мы красавцы будемъ.
Закопаемся къ чертямъ. И Батюшкову не поздоровится. Этого еще мало, что онъ
съ Радецкимъ въ теннисъ играетъ и со всей головкой пьянствуетъ. Если
инспекцiя изъ центра...
-- Я вижу, что вы, Я. С., человeкъ на этомъ дeлe новый и нeсколько
излишне нервничаете. Я самъ "изъ центра" инспектировалъ разъ двeсти. Все это
ерунда, халоймесъ.
Медоваръ посмотрeлъ на меня бокомъ, какъ курица. Терминъ "халоймесъ" на
одесскомъ жаргонe обозначаетъ халтуру, взятую, такъ сказать, въ кубe.
-- А вы въ Одессe жили? -- спросилъ онъ осторожно.
-- Былъ грeхъ, шесть лeтъ...
-- Знаете что, И. Л., давайте говорить прямо, какъ дeловые люди, только
чтобы, понимаете, абсолютно между нами и никакихъ испанцевъ.
-- Ладно, никакихъ испанцевъ.
-- Вы же понимаете, что мнe вамъ объяснять? Я на такой отвeтственной
работe первый разъ, мнe нужно классъ показать. Это же для меня вопросъ
карьеры. Да, такъ что же у васъ съ Радецкимъ?
Я сообщилъ о своемъ разговорe съ Радецкимъ.
-- Вотъ это замeчательно. Что Якименко васъ поддержалъ съ этимъ дeломъ
-- это хорошо, но разъ Радецкiй васъ знаетъ, обошлись бы и безъ Якименки,
хотя вы знаете, Гольманъ очень не хотeлъ васъ принимать. Знаете что, давайте
работать на пару. У меня, знаете, есть проектъ, только между нами... Здeсь
въ управленiи есть культурно-воспитательный отдeлъ, это же въ общемъ вродe
профсоюзнаго культпросвeта. Теперь каждый культпросвeтъ имeетъ своего
инструктора. Это же неотъемлемая часть культработы, это же свинство, что
нашъ КВО не имeетъ инструктора, это недооцeнка политической и воспитательной
роли физкультуры. Что, не правду я говорю?
-- Конечно, недооцeнка, -- согласился я. {308}
-- Вы же понимаете, имъ нуженъ работникъ. И не какой-нибудь, а крупнаго
масштаба, вотъ вродe васъ. Но, если я васъ спрашиваю, вы пойдете въ КВО...
-- Ходилъ -- не приняли.
-- Не приняли, -- обрадовался Медоваръ, -- ну вотъ, что я вамъ
говорилъ. А если бы и приняли, такъ дали бы вамъ тридцать рублей жалованья,
какой вамъ расчетъ? Никакого расчета. Знаете, И. Л., мы люди свои, зачeмъ
намъ дурака валять, я же знаю, что вы по сравненiю со мной мiрового масштаба
спецiалистъ. Но вы заключенный, а я членъ партiи. Теперь допустите: что я
получилъ бы мeсто инспектора физкультуры при КВО, они бы мнe дали пятьсотъ
рублей... Нeтъ, пожалуй, пятисотъ, сволочи, не дадутъ: скажутъ, работаю по
совмeстительству съ "Динамо"... Ну, триста рублей дадутъ, триста дадутъ
обязательно. Теперь такъ: вы писали бы мнe всякiя тамъ директивы,
методически указанiя, инструкцiи и все такое, я бы бeгалъ и оформлялъ все
это, а жалованье, понимаете, пополамъ. Вы же понимаете, И. Л., я вовсе не
хочу васъ грабить, но вамъ же, какъ заключенному, за ту же самую работу дали
бы копeйки. И я тоже не даромъ буду эти полтораста рублей получать, мнe тоже
нужно будетъ бeгать...
Медоваръ смотрeлъ на меня съ такимъ видомъ, словно я подозрeвалъ его въ
эксплоатацiонныхъ тенденцiяхъ. Я смотрeлъ на Медовара, какъ на благодeтеля
рода человeческаго. Полтораста рублей въ мeсяцъ! Это для насъ -- меня и Юры
-- по кило хлeба и литру молока въ день. Это значитъ, что въ побeгъ мы
пойдемъ не истощенными, какъ почти всe, кто покушается бeжать, у кого силъ
хватаетъ на пять дней и -- потомъ гибель.
-- Знаете что, Яковъ Самойловичъ, въ моемъ положенiи вы могли бы мнe
предложить не полтораста, а пятнадцать рублей, и я бы ихъ взялъ. А за то что
вы предложили мнe полтораста, да еще и съ извиняющимся видомъ, я вамъ
предлагаю, такъ сказать, встрeчный промфинпланъ.
-- Какой промфинпланъ, -- слегка забезпокоился Медоваръ.
-- Попробуйте заключить съ ГУЛАГомъ договоръ на книгу. Ну, вотъ, вродe:
"Руководство по физкультурной работe въ исправительно-трудовыхъ лагеряхъ
ОГПУ". Писать буду я. Гонораръ -- пополамъ. Идетъ?
-- Идетъ, -- восторженно сказалъ Медоваръ, -- вы, я вижу, не даромъ
жили въ Одессe. Честное мое слово -- это же вовсе великолeпно. Мы, я вамъ
говорю, мы таки сдeлаемъ себe имя. То-есть, конечно, сдeлаю я, -- зачeмъ
вамъ имя въ ГУЛАГe, у васъ и безъ ГУЛАГа имя есть. Пишите планъ книги и
планъ работы въ КВО. Я сейчасъ побeгу въ КВО Корзуна обрабатывать. Или нeтъ,
лучше не Корзуна, Корзунъ по части физкультуры совсeмъ идiотъ, онъ же
горбатый. Нeтъ, я сдeлаю такъ -- я пойду къ Успенскому -- это голова. Ну,
конечно же, къ Успенскому, какъ я, идiотъ, сразу этого не сообразилъ? Ну, а
вы, конечно, сидите безъ денегъ?
Безъ денегъ я, къ сожалeнiю, сидeлъ уже давно.
-- Такъ я вамъ завтра авансъ выпишу. Мы вамъ будемъ {309} платить
шестьдесятъ рублей въ мeсяцъ. Больше не можемъ, ей Богу, больше не можемъ,
мы же за васъ еще и лагерю должны 180 рублей платить... Ну, и сыну тоже
что-нибудь назначимъ... Я васъ завтра еще на столовку ИТР устрою11.
БЕЗПЕЧАЛЬНОЕ ЖИТЬЕ
Весна 1934 года, дружная и жаркая, застала насъ съ Юрой въ совершенно
фантастическомъ положенiи. Медоваръ реализовалъ свой проектъ: устроился
"инспекторомъ" физкультуры въ КВО и мои 150 рублей выплачивалъ мнe честно.
Кромe того, я получалъ съ "Динамо еще 60 рублей и давалъ уроки физкультуры и
литературы въ техникумe. Уроки эти, впрочемъ, оплачивались уже по лагернымъ
расцeнкамъ: пятьдесятъ копeекъ за академическiй часъ. Полтинникъ равнялся
цeнe 30 граммъ сахарнаго песку. Питались мы въ столовой ИТР, въ которую насъ
устроилъ тотъ же Медоваръ -- при поддержкe Радецкаго. Медоваръ далъ мнe
бумажку начальнику отдeла снабженiя ББК, тов. Неймайеру.
Въ бумажкe было написано: "инструкторъ физкультуры не можетъ работать,
когда голодный"... Почему, "когда голодный, можетъ работать лeсорубъ и
землекопъ -- я, конечно, выяснять не сталъ. Кромe того, въ бумажкe была и
ссылка: "по распоряженiю тов. Радецкаго"...
Неймайеръ встрeтилъ меня свирeпо:
-- Мы только что сняли со столовой ИТР сто сорокъ два человeка. Такъ
что же, изъ-за васъ мы будемъ снимать сто сорокъ третьяго.
-- И сто сорокъ четвертаго, -- наставительно поправилъ я, -- здeсь рeчь
идетъ о двухъ человeкахъ.
Неймайеръ посмотрeлъ на одинаковыя фамилiи и понялъ, что вопросъ стоитъ
не объ "ударникe", а о протекцiи.
-- Хорошо, я позвоню Радецкому, -- нeсколько мягче сказалъ онъ.
Въ столовую ИТР попасть было труднeе, чeмъ на волe -- въ партiю. Но мы
попали. Было непрiятно то, что эти карточки были отобраны у какихъ-то
инженеровъ, но мы утeшались тeмъ, что это -- не надолго, и тeмъ, что
этимъ-то инженерамъ все равно сидeть, а намъ придется бeжать, и силы нужны.
Впрочемъ, съ Юриной карточкой получилась чепуха: для него карточку отобрали
у его же непосредственнаго начальства, директора техникума, инж.
Сташевскаго, и мы рeшили ее вернуть -- конечно, нелегально, просто изъ рукъ
въ руки, иначе бы Сташевскiй этой карточки уже не получилъ бы, ее
перехватили бы по дорогe. Но Юрина карточка къ тому времени не очень ужъ
была и нужна. Я околачивался по разнымъ лагернымъ пунктамъ, меня тамъ
кормили и безъ карточки, а Юра обeдалъ за меня. {310}
11 Столовая "инженерно-техническихъ работниковъ" -- самая
привиллегированная лагерная столовка, гдe кормятъ лучшихъ ударниковъ изъ
числа инженеровъ и техниковъ.
Въ столовой ИТР давали завтракъ -- такъ, примeрно, тарелку чечевицы,
обeдъ -- болeе или менeе съeдобныя щи съ отдаленными слeдами присутствiя
мяса, какую-нибудь кашу или рыбу и кисель. На ужинъ -- ту же чечевицу или
кашу. Въ общемъ очень не густо, но мы не голодали. Было два неудобства:
комнатой "Динамо" мы рeшили не воспользоваться, чтобы не подводить своимъ
побeгомъ нeкоторыхъ милыхъ людей, о которыхъ я въ этихъ очеркахъ предпочитаю
не говорить вовсе. Мы остались въ баракe, побeгомъ откуда мы подводили
только мeстный "активъ", къ судьбамъ котораго мы были вполнe равнодушны.
Впрочемъ, впослeдствiи вышло такъ, что самую существенную помощь въ нашемъ
побeгe намъ оказалъ... начальникъ лагеря, тов. Успенскiй, съ какового,
конечно, взятки гладки. Единственное, что ему послe нашего побeга
оставалось, это посмотрeть на себя въ зеркало и обратиться къ своему
отраженiю съ парой сочувственныхъ словъ. Кромe него, ни одинъ человeкъ въ
лагерe и ни въ какой степени за нашъ побeгъ отвeчать не могъ...
И еще послeднее неудобство -- я такъ и не ухитрился добыть себe
"постельныхъ принадлежностей", набитаго морской травой тюфяка и такой же
подушки: такъ все наше лагерное житье мы и проспали на голыхъ доскахъ. Юра
нeсколько разъ нажималъ на меня, и эти "постельныя принадлежности" не такъ
ужъ и трудно было получить. Я только позже сообразилъ, почему я ихъ такъ и
не получилъ: инстинктивно не хотeлось тратить ни капли нервовъ ни для чего,
не имeвшаго прямого и непосредственнаго отношенiя къ побeгу. Постели къ
побeгу никакого отношенiя и не имeли: въ лeсу придется спать похуже, чeмъ на
нарахъ...
...Въ части писемъ, полученныхъ мною отъ читателей, были легкiе намеки
на, такъ сказать, нeкоторую неправдоподобность нашей лагерной эпопеи. Не въ
порядкe литературнаго прiема (какъ это дeлается въ началe утопическихъ
романовъ), а совсeмъ всерьезъ я хочу сказать слeдующее: во всей этой эпопеe
нeтъ ни одного выдуманнаго лица и ни одного выдуманнаго положенiя. Фамилiи
дeйствующихъ лицъ за исключенiямъ особо оговоренныхъ -- настоящiя фамилiи.
Изъ моихъ лагерныхъ встрeчъ я вынужденъ былъ выкинуть нeкоторые весьма
небезынтересные эпизоды (какъ, напримeръ, всю свирьлаговскую интеллигенцiю),
чтобы никого не подвести: по слeдамъ моего пребыванiи въ лагерe ГПУ не такъ
ужъ трудно было бы установить, кто скрывается за любой вымышленной фамилiй.
Матерiалъ, данный въ этихъ очеркахъ, расчитанъ, въ частности, и на то, чтобы
никого изъ людей, оставшихся въ лагерe, не подвести. Я не думаю, чтобы въ
этихъ расчетахъ могла быть какая-нибудь ошибка... А оговорку о реальности
даже и неправдоподобныхъ вещей мнe приходится дeлать потому, что лeто 1934
года мы провели въ условiяхъ, поистинe неправдоподобныхъ.
Мы были безусловно сыты. Я не дeлалъ почти ничего, Юра не дeлалъ
рeшительно ничего, его техникумъ оказался такой же халтурой, какъ и
"Динамо". Мы играли въ теннисъ, иногда и съ Радецкимъ, купались, забирали
кипы книгъ, выходили на берегъ озера, укладывались на солнышкe и читали
цeлыми днями. Это {311} было курортное житье, о какомъ московскiй инженеръ и
мечтать не можетъ. Если бы я остался въ лагерe, то по совокупности тeхъ
обстоятельствъ, о которыхъ рeчь будетъ идти ниже, я жилъ бы въ условiяхъ
такой сытости, комфорта и безопасности и даже... свободы, какiя недоступны и
крупному московскому инженеру... Мнe все это лeто вспоминалась фраза
Марковича: если ужъ нужно, чтобы было ГПУ, такъ пусть оно лучше будетъ у
меня подъ бокомъ. У меня ГПУ было подъ бокомъ -- тотъ же Радецкiй. Если бы
не перспектива побeга, я спалъ бы въ лагерe гораздо спокойнeе, чeмъ я спалъ
у себя дома, подъ Москвой. Но это райское житье ни въ какой степени не
противорeчило тому, что уже въ 15 верстахъ къ сeверу цeлые лагпункты
вымирали отъ цынги, что въ 60-ти верстахъ къ сeверу колонизацiонный отдeлъ
разселялъ "кулацкiя" семьи, цeлое воронежское село, потерявшее за время
этапа свыше шестисотъ своихъ дeтишекъ, что еще въ 20-ти верстахъ сeвернeе
была запиханная въ безысходное болото колонiя изъ 4.000 безпризорниковъ,
обреченныхъ на вымиранiе... Наше райское житье въ Медгорe и перспективы
такого матерiальнаго устройства, какого -- я не знаю -- добьюсь ли въ
эмиграцiи, ни въ какой степени и ни на одну секунду не ослабляли нашей воли
къ побeгу, какъ не ослабило ея и постановленiе отъ 7 iюня 1934 года,
устанавливающее смертную казнь за попытку покинуть соцiалистическiй рай.
Можно быть не очень хорошимъ христiаниномъ, но лучшiй ББКовскiй паекъ, на
фонe "дeвочекъ со льдомъ", въ глотку какъ-то не лeзъ...
ПО ШПАЛАМЪ
Методическiя указанiя для тов. Медовара занимали очень немного времени.
Книги я, само собою разумeется, и писать не собирался, авансъ, впрочемъ,
получилъ -- сто рублей: единственное, что я остался долженъ совeтской
власти. Впрочемъ, и совeтская власть мнe кое что должна. Какъ-нибудь
сосчитаемся...
Моей основной задачей былъ подборъ футбольной команды для того, что
Радецкiй поэтически опредeлялъ, какъ "вставка пера Ленинграду". Вставить, въ
сущности, можно было бы: изъ трехсотъ тысячъ человeкъ можно было найти 11
футболистовъ. Въ Медгорe изъ управленческихъ служащихъ я организовалъ три
очень слабыя команды и для дальнeйшаго подбора рeшилъ осмотрeть ближайшiе
лагерные пункты. Административный отдeлъ заготовилъ мнe командировочное
удостовeренiе для проeзда на пятый лагпунктъ -- 16 верстъ къ югу по желeзной
дорогe и 10 -- къ западу, въ тайгу. На командировкe стоялъ штампъ: "Слeдуетъ
въ сопровожденiи конвоя".
-- По такой командировкe, -- сказалъ я начальнику Адмотдeла, -- никуда
я не поeду.
-- Ваше дeло, -- огрызнулся начальникъ, -- не поeдете, васъ посадятъ --
не меня.
Я пошелъ къ Медовару и сообщилъ ему объ этомъ штампe; {312} по такой
командировкe eхать, это -- значитъ подрывать динамовскiй авторитетъ.
-- Такъ я же вамъ говорилъ: тамъ же сидятъ одни сплошные идiоты. Я
сейчасъ позвоню Радецкому.
Въ тотъ же вечеръ мнe эту командировку принесли, такъ сказать, "на
домъ" -- въ баракъ. О конвоe въ ней не было уже ни слова.
На проeздъ по желeзной дорогe я получилъ 4 р. 74 коп., но, конечно,
пошелъ пeшкомъ: экономiя, тренировка и развeдка мeстности. Свой рюкзакъ я
набилъ весьма основательно, для пробы: какъ подорожные патрули отнесутся къ
такому рюкзаку и въ какой степени они его будутъ ощупывать. Однако, посты,
охранявшiе выходы изъ медгорскаго отдeленiя соцiалистическаго рая, у меня
даже и документовъ не спросили. Не знаю -- почему.
Желeзная дорога петлями вилась надъ берегомъ Онeжскаго озера. Справа,
то-есть съ запада, на нее наваливался безформенный хаосъ гранитныхъ
обломковъ -- слeды ледниковъ и динамита. Слeва, внизъ къ озеру, уходили
склоны, поросшiе непроходимой чащей всякихъ кустарниковъ. Дальше
разстилалось блeдно-голубое полотно озера, изрeзанное бухтами, губами,
островами, проливами.
Съ точки зрeнiя живописной этотъ ландшафтъ въ лучахъ яркаго весенняго
солнца былъ изумителенъ. Съ точки зрeнiя практической онъ производилъ
угнетающее и тревожное впечатлeнiе: какъ по такимъ джунглямъ и обломкамъ
пройти 120 верстъ до границы?
Пройдя верстъ пять и удостовeрившись, что меня никто не видитъ и за
мной никто не слeдитъ, я нырнулъ къ западу, въ кусты, на развeдку мeстности.
Мeстность была окаянная. Каменныя глыбы, навороченный въ хаотическомъ
безпорядкe, на нихъ какимъ-то чудомъ росли сосны, ели, можевельникъ, иногда
осина и береза. Подлeсокъ состоялъ изъ кустарника, черезъ который
приходилось не проходить, а продираться. Кучи этихъ глыбъ вдругъ обрывались
какими-то гигантскими ямами, наполненными водой, камни были покрыты тонкимъ
и скользкимъ слоемъ мокраго мха. Потомъ, верстахъ въ двухъ, камни кончились,
и на ширину метровъ двухсотъ протянулось какое-то болото, которое пришлось
обойти съ юга. Дальше -- снова начинался поросшiй лeсомъ каменный хаосъ,
подымавшiйся къ западу какимъ-то невысокимъ хребтомъ. Я взобрался и на
хребетъ. Онъ обрывался почти отвeсной каменной стeной, метровъ въ 50 высоты,
на верху были "завалы", которые, впослeдствiи, въ дорогe, стоили намъ
столько времени и усилiй. Это былъ въ безпорядкe наваленный буреломъ,
сваленныя бурями деревья, съ перепутавшимися вeтками, корнями, сучьями.
Пробраться вообще невозможно, нужно обходить. Я обошелъ. Внизу, подъ стeной,
ржавeло какое-то болото, поросшее осокой. Я кинулъ въ него булыжникъ.
Булыжникъ плюхнулся и исчезъ. Да, по такимъ мeстамъ бeжать -- упаси Господи.
Но съ другой стороны, въ такiя мeста нырнуть и тутъ ужъ никто не разыщетъ.
Я вышелъ на желeзную дорогу. Оглянулся -- никого. Прошелъ еще версты
двe и сразу почувствовалъ, что смертельно усталъ, ноги не двигаются.
Возбужденiе отъ первой прогулки на {313} волe прошло, а мeсяцы одиночки,
УРЧа, лагернаго питанiя и нервовъ -- сказывались. Я влeзъ на придорожный
камень, разостлалъ на немъ свою кожанку, снялъ рубашку, подставилъ свою
одряхлeвшую за эти мeсяцы кожу подъ весеннее солнышко, закурилъ самокрутку и
предался блаженству.
Хорошо... Ни лагеря, ни ГПУ... Въ травe дeловито, какъ Медоваръ,
суетились какiя-то козявки. Какая-то пичужка со столь же дeловитымъ видомъ
перелетала съ дерева на дерево и оживленно болтала сама съ собой... Дeла у
нея явственно не была никакого, а болтаетъ и мечется она просто такъ, отъ
весны, отъ радости птичьей своей жизни. Потомъ мое вниманiе привлекла бeлка,
которая занималась дeломъ еще болeе серьезнымъ: ловила собственный хвостъ.
Хвостъ удиралъ, куда глаза глядятъ, и бeлка во погонe за своимъ пушистымъ
продолженiемъ вьюномъ вертeлась вокругъ ствола мохнатой ели, рыжимъ,
солнечнымъ зайчикомъ мелькала въ вeтвяхъ. Въ этой игрe она развивала
чудовищное количество лошадиныхъ силъ, это не то, что я: верстъ двeнадцать
прошелъ и уже выдохся. Мнe бы такой запасъ энергiи -- дня не просидeлъ бы въ
СССР. Я приподнялся, и бeлочка замeтила меня. Ея тоненькiй, подвижной носикъ
выглянулъ изъ-за ствола, а хвостъ остался тамъ, гдe былъ -- съ другой
стороны. Мое присутствiе бeлкe не понравилось: она крeпко выругалась на
своемъ бeличьемъ языкe и исчезла. Мнe стало какъ-то и грустно, и весело:
вотъ живетъ же животина -- и никакихъ тебe ГПУ...
ВОЛЬНОНАЕМНЫЕ
По полотну дороги шагали трое какихъ-то мужиковъ, одинъ постарше --
лeтъ подъ пятьдесятъ, двое другихъ помоложе -- лeтъ подъ двадцать-двадцать
пять. Они были невыразимо рваны. На ногахъ у двоихъ были лапти, на ногахъ у
третьяго -- рваные сапоги. Весь ихъ багажъ состоялъ изъ микроскопическихъ
узелковъ, вeроятно, съ хлeбомъ. На бeглецовъ изъ лагеря они какъ-то не были
похожи. Подходя, мужики поздоровались со мной. Я отвeтилъ, потомъ старикъ
остановился и спросилъ:
-- А спичекъ нeтути, хозяинъ?
Спички были. Я вытащилъ коробку. Мужикъ перелeзъ черезъ канаву ко мнe.
Видъ у него былъ какой-то конфузливый.
-- А можетъ, и махорочка-то найдется?.. Я объ спичкахъ только такъ,
чтобы посмотрeть, каковъ человeкъ есть...
Нашлась и махорочка. Мужикъ бережно свернулъ собачью ножку. Парни робко
топтались около, умильно поглядывая на махорку. Я предложилъ и имъ. Они съ
конфузливой спeшкой подхватили мой кисетъ и такъ же бережно, не просыпая ни
одной крошки, стали свертывать себe папиросы. Усeлись, закурили.
-- Д?нъ пять уже не куривши, -- сказалъ старикъ, -- тянетъ -- не дай,
Господи...
-- А вы откуда? Заключенные?
-- Нeтъ, по вольному найму работали, на лeсныхъ работахъ. Да нeту
никакой возможности. Еле живы вырвались. {314}
-- Заработать собирались, -- саркастически сказалъ одинъ изъ парней. --
Вотъ и заработали, -- онъ протянулъ свою ногу въ рваномъ лаптe, -- вотъ и
весь заработокъ.
Мужикъ какъ-то виновато поежился:
-- Да кто-жъ его зналъ...
-- Вотъ, то-то и оно, -- сказалъ парень, -- не знаешь -- не мути.
-- Что ты все коришь? -- сказалъ мужикъ, -- прieхали люди служащiе,
люди государственные, говорили толкомъ -- за кубометръ погрузки -- рупь съ
полтиной. А какъ сюда прieхали, хорошая погрузка -- за полъ версты баланы
таскать, да еще и по болоту. А хлeба-то полтора фунта -- и шабашъ, и болe
ничего, каши и той нeту. Потаскаешь тутъ.
-- Значитъ, завербовали васъ?
-- Да, ужъ такъ завербовали, что дальше некуда...
-- Одежу собирались справить, -- ядовито сказалъ парень, -- вотъ тебe и
одежа.
Мужикъ сдeлалъ видъ, что не слышалъ этого замeчанiя.
-- Черезъ правленiе колхоза, значитъ. Тутъ не поговоришь. Приказъ
вышелъ -- дать отъ колхоза сорокъ человeкъ, ну -- кого куда. Кто на торфы
подался, кто куда... И договоръ подписывали, вотъ тебe и договоръ. Теперь
далъ бы Богъ домой добраться.
-- А дома-то что? -- спросилъ второй парень.
-- Ну, дома-то оно способнeе, -- не особенно увeренно сказалъ мужикъ.
-- Дома-то -- оно не пропадешь.
-- Пропадешь въ лучшемъ видe, -- сказалъ ядовитый парень. -- Дома для
тебя пироги пекутъ. Прieхалъ, дескать, Федоръ Ивановичъ, заработочекъ,
дескать, привезъ...
-- Да и трудодней нeту, -- грустно замeтилъ парень въ сапогахъ. -- Кто
и съ трудоднями, такъ eсть нечего, а ужъ ежели и безъ трудодней -- прямо
ложись и помирай...
-- А откуда вы?
-- Да мы Смоленскiе. А вы кто будете? Изъ начальства здeшняго?
-- Нeтъ, не изъ начальства, заключенный въ лагерe.
-- Ахъ, ты, Господи... А вотъ люди сказываютъ, что въ лагерe теперь
лучше, какъ на волe, хлeбъ даютъ, кашу даютъ... (Я вспомнилъ девятнадцатый
кварталъ -- и о лагерe говорить не хотeлось). А на волe? -- продолжалъ
мужикъ. -- Вотъ тебe и воля: сманили сюда, въ тайгу, eсть не даютъ, одежи
нeту, жить негдe, комары поeдомъ eдятъ, а домой не пускаютъ, документа не
даютъ. Мы ужъ Христомъ Богомъ молили: отпустите, видите сами -- помремъ мы
тутъ. Отощавши мы еще изъ дому, силъ нeту, а баланы самые легкiе -- пудовъ
пять... Да еще по болоту... Все одно, говорю -- помремъ... Ну, пожалeли,
дали документъ. Вотъ такъ и идемъ, гдe хлeба попросимъ, гдe что... Верстовъ
съ пятьдесятъ на чугункe проeхали... Намъ бы до Питера добраться.
-- А въ Питерe что? -- спросилъ ядовитый парень. -- Накормятъ тебя въ
Питерe, какъ же...
-- Въ Питерe накормятъ, -- сказалъ я. Я еще не видалъ примeра, чтобы
недоeдающiй горожанинъ отказалъ въ кускe хлeба {315} голодающему мужику.
Годъ тому назадъ, до паспортизацiи, столицы были запружены нищенствующими
малороссiйскими мужиками -- давали и имъ.
-- Ну что-жъ, придется христорадничать, -- покорно сказалъ мужикъ.
-- Одежу думалъ справить, -- повторилъ ядовитый парень. -- А теперь что
и было, разлeзлось: домой голышемъ придемъ. Ну, пошли, что ли?
Трое вольныхъ гражданъ СССР поднялись на ноги. Старикъ умильно
посмотрeлъ на меня: -- А можетъ, хлeбца лишняго нeту? А?
Я сообразилъ, что до лагпункта я могу дойти и не eвши, а тамъ ужъ
какъ-нибудь накормятъ. Я развязалъ свой рюкзакъ, досталъ хлeбъ, вмeстe съ
хлeбомъ лежалъ завернутый кусочекъ сала, граммовъ на сто. При видe сала у
мужика дыханье сперло.
"Сало, вишь ты, Господи Боже!" -- Я отдалъ мужикамъ и сало. Кусочекъ
былъ съ аптекарской точностью подeленъ на три части... "Вотъ это, значитъ,
закусимъ, -- восторженно сказалъ мужикъ, -- эхъ, ты, на что ужъ есесерiя, а
и тутъ добрые люди не перевелись"...
Вольнонаемные ушли. Бeлочка снова выглянула изъ-за еловаго ствола и
уставилась на меня бусинками своихъ глазъ... Бусинки какъ будто говорили:
что, культуру строите? въ Бога вeруете? науки развиваете? -- ну, и дураки...
Возражать было трудно. Я одeлся, навьючилъ на спину свой рюкзакъ и
пошелъ дальше.
Верстахъ въ двухъ, за поворотомъ дороги, я наткнулся на своихъ
мужичковъ, которыхъ обыскивалъ вохровскiй патруль: одинъ вохровцевъ
общупывалъ, другой разсматривалъ документы, третiй стоялъ въ шагахъ десяти,
съ винтовкой на изготовку. Было ясно, что будутъ "провeрять" и меня.
Документы у меня были въ полномъ порядкe, но безчисленные обыски, которымъ
я, какъ и каждый гражданинъ "самой свободной республики въ мiрe",
подвергался на своемъ вeку, выработали, вмeсто привычки, какую-то особенно
отвратительную нервную, рабью дрожь передъ каждою такой "провeркой", даже и
въ тeхъ случаяхъ, когда такая "провeрка" никакого рeшительно риска за собой
не влекла, какъ было и въ данномъ случаe. И сейчасъ же въ мозгу привычный
совeтскiй "условный рефлексъ": какъ бы этакъ извернуться.
Я подошелъ къ группe вохровцевъ, сталъ, засунулъ руки въ карманы и
посмотрeлъ на все происходящее испытующимъ окомъ:
-- Что, бeгунковъ подцeпили?
Вохровецъ недовольно оторвался отъ документовъ.
-- Чортъ его знаетъ, можетъ, и бeгунки. А вы кто? Изъ лагеря?
Положенiе нeсколько прояснилось: вохровецъ спросилъ не грубо: "вы
заключенный", а "дипломатически" -- "вы не изъ лагеря?"
-- Изъ лагеря, -- отвeтилъ я административнымъ тономъ.
-- Чортъ его знаетъ, -- сказалъ вохровецъ, -- документы-то какiе-то
липоватые...
-- А ну-ка, покажите-ка ихъ сюда... {316}
Вохровецъ протянулъ мнe нeсколько бумажекъ. Въ нихъ нелегко было
разобраться и человeку съ нeсколько большими стажемъ, чeмъ вохровецъ. Тутъ
было все, что навьючиваетъ на себя многострадальный совeтскiй гражданинъ,
дeйствующiй по принципу -- масломъ каши не испортишь: чортъ его знаетъ,
какая именно бумажка можете показаться наиболeе убeдительной носителямъ
власти и нагановъ... Былъ же у меня случай, когда отъ очень непрiятнаго
ареста меня спасъ сезонный желeзнодорожный билетъ, который для "властей"
наиболeе убeдительно доказывалъ мою самоличность, и это при наличiи
паспорта, профсоюзной книжки, постояннаго удостовeренiя газеты "Трудъ", ея
командировочнаго удостовeренiя и цeлой коллекцiи бумаженокъ болeе мелкаго
масштаба. Исходя изъ этого принципа, одинъ изъ парней захватилъ съ собой и
свидeтельство Загса о рожденiи у него дочки Евдокiи. Евдокiя помогала плохо:
самый важный документъ -- увольнительное свидeтельство было выдано
профсоюзомъ, а профсоюзъ такихъ удостовeренiй выдавать не имeетъ права. И
вообще бумажка была, какъ говорилъ вохровецъ, "липоватая". Во многихъ
мeстахъ СССР, не вездe, но почти вездe, крестьянинъ, отлучающiйся за предeлы
своего района, долженъ имeть увольнительное удостовeренiе отъ сельсовeта:
они обычно выдаются за литръ водки. За какой-то литръ получилъ свою бумажку
и этотъ парень, по лицу его видно было, что за эту-то бумажку онъ боялся
больше всего: парень стоялъ ни живъ, ни мертвъ.
-- Нeтъ, -- сказалъ я чуть-чуть разочарованнымъ тономъ, -- бумаги въ
порядкe. Съ какихъ вы разработокъ? -- сурово спросилъ я мужика.
-- Да съ Массельги, -- отвeтилъ мужикъ робко.
-- А кто у васъ тамъ прорабъ? Кто предрабочкома? -- словомъ, допросъ
былъ учиненъ по всей формe. Вохровцы почувствовали, что передъ ними "лицо
административнаго персонала".
-- Обыскивали? -- спросилъ я.
-- Какъ же.
-- А сапоги у этого снимали?
-- Нeтъ, объ сапогахъ позабыли. А ну, ты, сымай сапоги...
Въ сапогахъ, конечно, не было ничего, но бумажка была забыта.
-- Ну, пусть топаютъ, -- сказалъ я, -- тамъ на Званкe разберутся.
-- Ну, катись катышкомъ, -- сказалъ старикъ изъ вохровцевъ. Патруль
повернулся и пошелъ на сeверъ, документовъ у меня такъ и не спросилъ, мы съ
мужичками пошли дальше на югъ. Отойдя съ версту, я сдeлалъ парнишкe свирeпое
внушенiе: чтобы другой разъ не ставилъ литра водки, кому не нужно, чтобы по
пути отставалъ на полверсты отъ своихъ товарищей и, буде послeднiе наткнутся
на патруль, нырять въ кусты и обходить сторонкой. Что касается линiи рeки
Свирь и Званки, то тутъ я никакихъ путныхъ совeтовъ дать не могъ, я зналъ,
что эти мeста охраняются особенно свирeпо, но болeе подробныхъ {317} данныхъ
у меня не было. Парень имeлъ видъ пришибленный и безнадежный.
-- Такъ вeдь никакъ же не отпускали, я тамъ одному, дeйствительно
поставилъ -- не литръ, на литръ денегъ не хватило -- поллитра, развe-жъ я
зналъ...
Мнe оставалось только вздохнуть. И этотъ мужикъ, и эти парни -- это не
Акульшинъ. Эти пропадутъ, все равно пропадутъ: имъ не только до Свири, а и
до Петрозаводска не дойти... Пожилой мужичекъ былъ такъ растерянъ, что на
мои совeты только и отвeчалъ: да, да, какъ-же, какъ-же, понимаемъ,
понимаемъ, но онъ и плохо слушалъ ихъ, и не понималъ вовсе. Парень въ
сапогахъ жалобно скулилъ на свою судьбу, жаловался на жуликовъ изъ
рабочкома, зря вылакавшихъ его поллитровку, ядовитый парень шагалъ молча и
свирeпо. Мнe стало какъ-то очень тяжело... Я распрощался со своими
спутниками и пошелъ впередъ.
ПЯТЫЙ ЛАГПУНКТЪ
Пятый лагпунктъ былъ наиболeе привиллегированнымъ изъ производительныхъ
пунктовъ ББК. Занимался онъ добычей кокоръ. Кокора -- это сосновый стволъ съ
отходящимъ отъ него приблизительно подъ прямымъ угломъ крупнымъ корневищемъ.
Кокоры эти шли для шпангоутовъ и форштевней всякаго рода барокъ, баржъ,
баркасовъ и всего прочаго, что строилось на Пинужской, Сорокской и Кемской
верфяхъ ББК. Техническiя требованiя къ этихъ кокорамъ были довольно суровы
-- иногда изъ ста стволовъ пригодныхъ оказывалось тридцать, иногда -- только
три. А безъ кокоръ всe эти верфи, съ ихъ 6--7-мью тысячами заключенныхъ
рабочихъ, были бы обречены на бездeйствiе.
Въ виду этого, пятый лагпунктъ находился на нeкоемъ своеобразномъ
хозрасчетe: онъ обязанъ былъ поставить столько-то кокоръ въ мeсяцъ и
получалъ за это столько-то продовольствiя. Во "внутреннiя дeла" пункта
лагерь почти не вмeшивался, и начальникъ пункта, тов. Васильчукъ,
изворачивался тамъ въ мeру разумeнiя своего -- еще больше въ мeру
изворотливости своей. Изворотливости же у него были большiе запасы. И
заботливости -- тоже. Въ силу этого обстоятельства лагпунктъ питался вполнe
удовлетворительно -- такъ, примeрно, не хуже, чeмъ питаются рабочiе
московскихъ заводовъ -- по качеству пищи, и значительно лучше -- по ея
калорiйности. И кромe того, для добычи кокоръ требовались очень сильные
люди, ибо приходилось возиться не съ баланами, а съ цeлыми стволами. Въ виду
всего этого, я твердо расчитывалъ на то, что на пятомъ лагпунктe я ужъ
подыщу людей, необходимыхъ для "вставки пера Ленинграду"...
Начальникъ лагпункта, тов. Васильчукъ, былъ типомъ весьма необычнымъ
для совeтской администрацiи. Петербургскiй рабочiй, бывалый коммунистъ, онъ
получилъ три года за какое-то участiе въ какомъ-то партiйномъ уклонe и шесть
лeтъ уже просидeлъ. Дальнeйшiе года ему набавлялись автоматически. Одну
такую бумажку онъ какъ-то получилъ при мнe. Въ бумажкe было написано --
просто и прозаически: {318}
..."На основанiи постановленiя ПП ОГПУ отъ такого-то числа, за номеромъ
такимъ-то, предлагается вамъ объявить подъ расписку з/к Васильчуку, А. А.,
что срокъ его заключенiя продленъ до ..."
И точка. Васильчукъ получилъ уже четвертую, какъ онъ говорилъ, "годовую
отсрочку". Онъ флегматически подмахнулъ свою подпись подъ этой бумажкой и
сказалъ:
-- Вотъ, значитъ, и "объявилъ подъ расписку"... Это попасть сюда --
просто... А выбраться -- это еще придется подождать...
Бывшихъ коммунистовъ, высланныхъ сюда не за воровство, не за убiйство,
не за изнасилованiе, а за неповиновенiе мановенiямъ сталинскихъ рукъ, -- не
выпускаютъ, повидимому, никогда, и не собираются выпускать. Васильчукъ же не
собирался каяться.
-- И вотъ, буду я сидeть здeсь до скончанiя, -- говорилъ онъ. --
Сволочь -- та пусть кается, а мы пока здeсь посидимъ... Ей-Богу, чeмъ на
хлeбозаготовки eзжать, лучше ужъ здeсь сидeть... А физкультурой буду
заниматься обязательно -- иначе сгнiешь здeсь ко всeмъ чертямъ и мiровой
революцiи не увидишь... А мiровую революцiю хорошо бы повидать... Вотъ
кабачекъ будетъ -- а?
Пятый лагпунктъ я посeтилъ всего четыре раза, но съ Васильчукомъ у насъ
сразу же установились отношенiя не очень интимныя, но, во всякомъ случаe,
дружественныя. Во-первыхъ, Васильчуку и его помощнику -- бухгалтеру -- здeсь
была тоска смертная и, во-вторыхъ, моя физкультурная спецiальность была
встрeчена въ пятомъ лагпунктe съ такими же симпатiями и упованiями, съ
какими она встрeчалась на заводахъ, въ вузахъ и во многихъ другихъ
мeстахъ...
НЕМНОГО О ФИЗКУЛЬТУРE
Въ Россiи есть цeлый рядъ положительныхъ явленiй, которыя власть
засчитываетъ въ списокъ своихъ "достиженiй". Сюда войдетъ и укрeпленiе
семьи, и болeе здоровая сексуальная жизнь молодежи, и парашютистки, и тяга
къ учебe, и многое другое -- въ томъ числe и физкультура. Эмигрантская
печать напрасно беретъ этотъ терминъ въ иронически кавычки. Это -- нужный
терминъ. Онъ охватываетъ все то, доступное индивидуальнымъ усилiямъ, что
служить человeческому здоровью. Это будетъ "гимнастика" въ томъ смыслe, въ
какомъ Платонъ противопоставлялъ ее медицинe. Интересъ къ физкультурe
существуетъ огромный, въ старой Россiи -- невиданный... Но этотъ интересъ --
какъ и семья, и парашютистки, и многое другое -- возникъ не въ результатe
усилiй власти, а какъ реакцiя на прочiя ея достиженiя. Рабочiе, надорванные
непосильнымъ трудомъ, студенты, изъeденные туберкулезомъ, служащiе, очумeлые
отъ вeчныхъ перебросокъ и перестроекъ, все это -- недоeдающее, истрепанное,
охваченное тeмъ, что, по оффицiальному термину, зовется "совeтской {319}
изношенностью", съ жадностью -- совершенно естественной въ ихъ положенiи --
тянется ко всему, что можетъ поддержать ихъ растрачиваемыя силы.
Я хотeлъ бы привести одинъ примeръ, который, какъ мнe кажется, можетъ
внести нeкоторую ясность въ "дiалектику" совeтскихъ достиженiй.
Въ декабрe 1928 года я обслeдовалъ лыжныя станцiи Москвы. Обслeдованiе
выяснило такiе факты. Рядовые рабочiе и служащiе по своимъ выходнымъ днямъ
часовъ съ семи-восьми утра прieзжаютъ на лыжныя станцiи и становятся въ
очередь за лыжами. Стоятъ и два, и три, и четыре часа -- иногда получаютъ
лыжи -- иногда не получаютъ. Лыжъ не хватаетъ потому, что власть на ихъ же,
этихъ рабочихъ и служащихъ, деньги (профсоюзные взносы) строитъ
предназначенные для втиранiя очковъ стадiоны и не строитъ предназначенныхъ
для массы лыжныхъ станцiи и фабрикъ... Такъ она не строитъ ихъ и до сихъ
поръ. Но каждому иностранцу власть можетъ показать великолeпный стадiонъ
"Динамо" и сказать -- вотъ наши достиженiя. Стадiонъ "Динамо" обошелся около
12 миллiоновъ рублей -- и это при условiи использованiя почти безплатнаго
труда заключенныхъ, а лыжныхъ станцiй подъ Москвой -- путныхъ, хотя и
маленькихъ -- только двe: одна военнаго вeдомства, другая союза служащихъ,
построенная мною въ результатe жестокой борьбы и очень существеннаго
риска... Стадiонъ занять публикой раза три въ годъ, а остальные 360 дней --
пусть абсолютно; лыжныя станцiи работаютъ ежедневно -- и съ работой
справиться не могутъ. Гимнастическаго зала въ Москвe нeтъ почти ни одного.
Живая потребность массъ въ физкультурe, вызванная не усилiями власти, а
условiями жизни, -- остается удовлетворенной по моимъ подсчетамъ примeрно на
10--12%. Но передъ самымъ арестомъ я все еще пытался воевать, -- правда, уже
очень нерeшительно -- противъ проекта постройки въ Измайловскомъ звeринцe
гигантскаго "физкультурнаго комбината" съ колизейнаго типа стадiонами,
расчитанными на 360.000 (!) сидячихъ мeстъ, стоимостью въ 60 миллiоновъ
рублей, при использованiи того же труда заключенныхъ. Кажется, что этотъ
комбинатъ все-таки начали строить.
Если вы вмeсто физкультуры возьмете тягу къ учебe -- то вы увидите,
какъ оба эти явленiя рождаются и развиваются по, такъ сказать, строго
параллельнымъ линiямъ. Тяга къ учебe родилась, какъ реакцiя противъ данныхъ
-- совeтскихъ -- условiй жизни, она охватываетъ десятки миллiоновъ, и она
остается неудовлетворенной: школъ нeтъ, учебниковъ нeтъ, программъ нeтъ,
преподавателей нeтъ. Даже и тe школы, которыя числятся не только на бумагe
(бумажныхъ школъ -- очень много), отнимаютъ у молодежи чудовищное количество
времени и силъ и не даютъ почти ничего, -- результаты этого обученiя видны
по тeмъ выдержкамъ изъ "Правды", которыя время отъ времени приводятся на
страницахъ эмигрантскихъ газетъ. Школьныя зданiя -- даже въ Москвe -- заняты
въ три смeны, и уже къ серединe второй {320} смeны въ классахъ рeшительно
нечeмъ дышать, и ребята уже не соображаютъ ничего. Но стадiоны строятся, а
школы -- нeтъ. Строятся канцелярiи, интуристскiя гостиницы, дома совeтовъ и
союзовъ -- но даже въ Москвe за семь лeтъ моего тамъ пребыванiя было
построено не то 4, не то 5 новыхъ школьныхъ зданiй. И уже подъ Москвой --
хотя бы въ той же Салтыковкe съ ея 10-12 тысячами жителей и съ двумя школами
-- власть не въ состоянiи даже поддерживать существующихъ школьныхъ
зданiй...
Объяснять все это глупостью совeтскаго режима было бы наивно. Совeтскiй
режимъ -- что бы тамъ ни говорили -- организованъ не для нуждъ страны, а для
мiровой революцiи. Нужды страны ему, по существу, безразличны. Я не
представляю себe, чтобы съ какой бы то ни было другой точки зрeнiя можно
было логически объяснить и исторiю съ лыжными станцiями, и исторiю со
школами, и эпопею съ коллективизацiей, и трагедiю съ лагерями. Но если вы
станете именно на эту точку зрeнiя, то весь совeтскiй бытъ -- и въ мелочахъ,
и въ "гигантахъ" -- получаетъ логическое и исчерпывающее объясненiе... Оно
можетъ нравиться и можетъ не нравиться. Но, я думаю, другого -- не найти...
Пятый лагпунктъ, въ силу своеобразнаго сцeпленiя обстоятельствъ
нeсколько изолированный отъ дeйствiя всесоюзнаго кабака, -- былъ сытъ. И
когда мeсяцемъ позже я пришелъ сюда уже не для вылавливанiя футболистовъ, а
для организацiи физкультуры, полуторатысячная масса "лагернаго населенiя" въ
теченiе одного выходного дня построила гимнастическiй городокъ и выровняла
три площадки для волейбола. Въ карельскихъ условiяхъ это была весьма
существенная работа -- приходилось выворачивать камни по пять-десять тоннъ
вeсомъ и таскать носилками песокъ для засыпки образовавшихся ямъ. Но эта
работа была сдeлана быстро и дружно. Когда я сталъ проводить занятiя по
легкой атлетикe, то выяснилось, что изъ людей, пытавшихся толкать ядро,
шесть человeкъ -- безъ всякой тренировки и, ужъ конечно, безъ всякаго стиля
-- толкнули его за 11 метровъ. Какой-то крестьянинъ среднихъ лeтъ, въ
сапогахъ и арестантскомъ платьe, тоже безъ тренировки и тоже безъ стиля,
прыгнулъ въ длину 5,70; онъ же толкнулъ ядро на 11.80. Это и есть та
черноземная сила, которая русскимъ дореволюцiоннымъ спортомъ не была
затронута совершенно, но которая, при нeкоторой тренировкe, могла бы не
оставить ни одной странe ни одного мiрового рекорда. Я не могу объ этомъ
говорить съ цифрами въ рукахъ, какъ могу говорить о рекордахъ, но я
совершенно увeренъ въ томъ, что въ этомъ "черноземe" -- не только физическая
сила. Отсюда шли Мамонтовы, Морозовы, Рябушинскiе, Горькiе и Рeпины. Если
сейчасъ физическая сила подорвана звeрски, то интеллектуальная сила этого
"чернозема", закаленная полуторадесятилeтiемъ чудовищнаго напряженiя и
опыта, планами и разочарованiями, совeтской агитацiей и совeтской
реальностью, построитъ такую будущую Россiю, о какой намъ сейчасъ трудно и
мечтать... Но это -- въ томъ случаe, если физическихъ силъ хватитъ. {321}
"СЕКРЕТЪ"
Изъ пятаго лагпункта я возвращался въ Медгору пeшкомъ. Стояло
очаровательное весеннее утро -- такое утро, что не хотeлось думать ни о
революцiи, ни о побeгe. По обочинамъ дороги весело болтали весеннiе ручейки,
угрюмость таежнаго болота скрашивалась беззаботной болтовней птичьяго
населенiя и буйной яркостью весеннихъ цвeтовъ. Я шелъ и думалъ о самыхъ
веселыхъ вещахъ -- и мои думы были прерваны чьимъ-то возгласомъ:
-- Гал?, тов. Солоневичъ, не узнаете?
Узнавать было некого. Голосъ исходилъ откуда-то изъ-подъ кустовъ. Тамъ
была густая тeнь, и мнe съ моей освeщенной солнцемъ позицiи не было видно
ничего. Потомъ изъ кустовъ выползъ какой-то вохровецъ съ винтовкой въ рукe и
съ лицомъ, закрытымъ "накомарникомъ" -- густой тюлевой сeткой отъ комаровъ:
-- Не узнаете? -- повторилъ вохровецъ.
-- Вы бы еще мeшокъ на голову накрутили -- совсeмъ легко было бы
узнать...
Вохровецъ снялъ свой накомарникъ, и я узналъ одного изъ урокъ, въ свое
время околачивавшихся въ третьемъ лагпункт