e. -- Какъ это вы въ вохръ попали? "Перековались"? -- Перековался къ чортовой матери, -- сказалъ урка. -- Не житье, а маслянница. Лежишь этакъ цeльный день животомъ вверхъ, пташки всякiя бeгаютъ... -- Что, въ секретe лежите? -- Въ секретe. Бeгунковъ ловимъ. Махорочки у васъ разжиться нельзя? Посидимъ, покуримъ. Степка, катай сюда! Изъ-подъ того же куста вылeзъ еще одинъ вохровецъ -- мнe незнакомый. Сeли, закурили. -- Много вы этихъ бeгунковъ ловите? -- спросилъ я. -- Чтобъ очень много, такъ нeтъ. А -- ловимъ. Да тутъ, главное дeло, не въ ловлe. Намъ бы со Степкой тутъ до конца лeта доболтаться, а потомъ -- айда, въ Туркестанъ, въ теплые края. -- Выпускаютъ? -- Не, какое тамъ! Сами по себe. Вотъ сидимъ, значитъ, и смотримъ, какъ гдe какiе секреты устроены. Да тутъ, главное дeло, только по дорогe или около дороги и пройти можно: какъ саженъ сто въ сторону -- такъ никакая сила: болото. А гдe нeтъ болота -- тамъ вотъ секреты, вродe насъ: подъ кустикомъ -- яма, а въ ямe вохра сидитъ, все видитъ, а ея не видать... Слышать о такихъ секретахъ было очень неуютно. Я поразспросилъ урку объ ихъ разстановкe, но урка и самъ немного зналъ, да и секреты вокругъ пятаго лагпункта меня не очень интересовали. А воображенiе уже стало рисовать: вотъ идемъ мы такъ съ Юрой, и изъ подъ какого-то кустика: "а ну стой" -- и тогда гибель... Весеннiя краски поблекли, и мiръ снова сталъ казаться безвыходно, безвылазно совeтскимъ... {322} СЛЕТЪ УДАРНИКОВЪ Я пришелъ въ Медгору свeтлымъ весеннимъ вечеромъ. Юры въ баракe не было. На душe было очень тоскливо. Я рeшилъ пойти послушать "вселагерный слетъ лучшихъ ударниковъ ББК", который подготовлялся уже давно, а сегодня вечеромъ открывался въ огромномъ деревянномъ зданiи ББК-овскаго клуба. Пошелъ. Конечно, переполненный залъ. Конечно, доклады. Докладъ начальника производственной части Вержбицкаго: "Какъ мы растемъ." Какъ растутъ совхозы ББК, добыча лeса, гранита, шуньгита, апатитовъ, какъ растетъ стройка туломской электростанцiи, сорокскаго порта, стратегическихъ шоссе къ границe. Что' у насъ будетъ по плану черезъ годъ, что' черезъ три года. Къ концу второй пятилeтки мы будемъ имeть такiя-то и такiя-то достиженiя... Въ началe третьей пятилeтки мы будемъ имeть... Вторая пятилeтка "по плану" должна была ликвидировать классы и какъ будто бы вслeдствiе этого ликвидировать и лагери... Но изъ доклада явствуетъ, во всякомъ случаe, одно: количество каторжныхъ рабочихъ рукъ "должно расти" по меньшей мeрe "въ уровень" съ остальными темпами соцiалистическаго роста. Если и сейчасъ этихъ рукъ -- что-то около трехсотъ тысячъ паръ, то что же будетъ "въ условiяхъ дальнeйшаго роста?" Потомъ докладъ начальника КВО тов. Корзуна: "Какъ мы перевоспитываемъ, какъ мы перековываемъ"... Совeтская исправительная система построена не на принципe наказанiя, а на принципe трудового воздeйствiя. Мы не караемъ, а внимательнымъ, товарищескимъ подходомъ прививаемъ заключеннымъ любовь къ "свободному, творческому, соцiалистическому труду"... Въ общемъ Корзунъ говоритъ все то же, что въ свое время по поводу открытiя Бeломорско-Балтiйскаго канала писалъ Горькiй. Но съ одной только разницей: Горькiй вралъ въ расчетe на неосвeдомленность "вольнаго населенiи" Россiи и паче всего заграницы. На какую же публику расчитываетъ Корзунъ? Здeсь всe знаютъ объ этой исправительной системe, которая "не караетъ, а перевоспитываетъ", здeсь всe знаютъ то, что знаю уже я: и девятнадцатые кварталы, и диковскiе овраги, и безсудные разстрeлы. Многiе знаютъ и то, чего я еще не знаю и Богъ дастъ и не успeю узнать: штрафные командировки, вродe Лeсной Рeчки, "роты усиленнаго режима" съ полуфунтомъ хлeба въ день и съ оффицiальнымъ правомъ каждаго начальника колонны на смертный приговоръ, страшныя работы на Морсплавe около Кеми, когда люди зимой по сутками подрядъ работаютъ по поясъ въ ледяной водe незамерзающихъ горныхъ рeчекъ. Эта аудиторiя все это знаетъ. И -- ничего. И даже апплодируютъ... Н-да, въ совeтской исторiи поставлено много "мiровыхъ рекордовъ", но ужъ рекордъ наглости поставленъ по истинe "всемiрно-историческiй". Такъ врать и такъ къ этому вранью привыкнуть, какъ врутъ и привыкли ко вранью въ Россiи, -- этого, кажется, не было еще нигдe и никогда... Потомъ на сценe выстраивается десятка три какихъ-то очень {323} неплохо одeтыхъ людей. Это ударники, "отличники", лучшiе изъ лучшихъ. Гремитъ музыка и апплодисменты. На грудь этимъ людямъ Корзунъ торжественно цeпляетъ ордена Бeлморстроя, что въ лагерe соотвeтствуетъ примeрно ордену Ленина. Корзунъ столь же торжественно пожимаетъ руки "лучшимъ изъ лучшихъ" и представляетъ ихъ публикe: вотъ Ивановъ, бывшiй воръ... создалъ образцовую бригаду... перевыполнялъ норму на... процентовъ, вовлекъ въ перевоспитанiе столько-то своихъ товарищей. Ну и такъ далeе. Лучшiе изъ лучшихъ горделиво кланяются публикe. Публика апплодируетъ, въ заднихъ рядахъ весело посмeиваются, лучшiе изъ лучшихъ выходятъ на трибуну и повeствуютъ о своей "перековкe". Какой-то парень цыганистаго вида говоритъ на великолeпномъ одесскомъ жаргонe, какъ онъ воровалъ, убивалъ, нюхалъ кокаинъ, червонцы поддeлывалъ и какъ онъ теперь, на великой стройкe соцiалистическаго отечества, понялъ, что... ну и такъ далeе. Хорошо поетъ собака, убeдительно поетъ. Ужъ на что я стрeляный воробей, а и у меня возникаетъ сомнeнiе: чортъ его знаетъ, можетъ быть, и въ самомъ дeлe перековался... Начинаются клятвы въ вeрности "отечеству всeхъ трудящихся", предстоитъ торжественное заключенiе какихъ-то соцiалистически-соревновательныхъ договоровъ, я кое-что по профессiональной привычкe записываю въ свой блокнотъ -- записанное все-таки не такъ забывается, но чувствую, что дальше я уже не выдержу. Максимальная длительность совeтскихъ засeданiй, какую я могу выдержать, -- это два часа. Затeмъ тянетъ не стeнку лeзть. Я пробрался сквозь толпу, загораживавшую входъ въ залъ. У входа меня остановилъ вохръ: "Куда это до конца засeданiя, заворачивай назадъ". Я спокойно поднесъ къ носу вохры свой блокнотъ: на радiо сдавать. Вохра, конечно, ничего не поняла, но я вышелъ безъ задержки. Рeшилъ зайти въ Динамо, не безъ нeкоторой задней мысли выпить тамъ и закусить. Изъ комнаты Батюшкова услышалъ голосъ Юры. Зашелъ. Въ комнатe Батюшкова была такая картина: На столe стояло нeсколько водочныхъ бутылокъ, частью уже пустыхъ, частью еще полныхъ. Тамъ же была навалена всякая снeдь, полученная изъ вольнонаемной чекисткой столовой. За столомъ сидeлъ начальникъ оперативной части медгорскаго отдeленiя ОГПУ Подмоклый -- въ очень сильномъ подпитiи, на кровати сидeлъ Батюшковъ -- въ менeе сильномъ подпитiи. Юра пeлъ нeмецкую пeсенку: "Jonny, wenn du Geburtstag hast." Батюшковъ аккомпанировалъ на гитарe. При моемъ входe Батюшковъ прервалъ свой аккомпаниментъ и, неистово бряцая струнами, заоралъ выученную у Юры же англiйскую пeсенку. "Oh my, what a rotten song". Закончивъ бравурный куплетъ, Батюшковъ всталъ и обнялъ меня за плечи. -- Эхъ, люблю я тебя, Ванюша, хорошiй ты, сукинъ сынъ, человeкъ. Давай-ка братъ дербалызнемъ. -- Да, -- сказалъ начальникъ оперативной части тономъ, {324} полнымъ глубочайшаго убeжденiя, -- дербалызнуть нужно обязательно. Дербалызнули. Бeлая ночь, часа этакъ въ три, освeтила такую картину: По пустыннымъ улицамъ Медгоры шествовалъ начальникъ оперативной части медгорскаго отдeленiя ББК ОГПУ, тщательно поддерживаемый съ двухъ сторонъ двумя заключенными: съ одной стороны-Солоневичемъ Юрiемъ, находившемся въ абсолютно трезвомъ видe, и съ другой стороны -- Солоневичемъ Иваномъ, въ абсолютно трезвомъ видe не находившемся. Мимохожiе патрули оперативной части ГПУ ухмылялись умильно и дружественно. Такого типа "дeйства" совершались въ Динамо еженощно, съ неукоснительной правильностью, и, какъ выяснилось, Батюшковъ въ своихъ предсказанiяхъ о моей грядущей динамовской жизни оказался совершенно правъ. Технически же все это объяснялось такъ: Коммунистъ или не коммунистъ -- а выпить-то хочется. Выпивать въ одиночку -- тоска. Выпивать съ коммунистами -- рискованно. Коммунистъ коммунисту, если и не всегда волкъ, то ужъ конкурентъ во всякомъ случаe. Выпьешь, ляпнешь что-нибудь не вполнe "генерально-линейное" и потомъ смотришь -- подвохъ, и потомъ смотришь, на какой-нибудь чисткe -- ехидный вопросецъ: "а не помните ли вы, товарищъ, какъ..." ну и т.д. Батюшковъ же никакому чекисту ни съ какой стороны не конкурентъ. Куда дeваться, чтобы выпить, какъ не къ Батюшкову? У Батюшкова же денегъ явственно нeтъ. Поэтому -- вотъ приходитъ начальникъ оперативной части и изъ дeлового своего портфеля начинаетъ извлекать бутылку за бутылкой. Когда бутылки извлечены -- начинается разговоръ о закускe. Отрывается нeсколько талоновъ изъ обeденной книжки въ чекисткую столовую и приносится eда такого типа: свинина, жареная тетерка, бeломорская семга и такъ далeе -- нeсколько вкуснeе даже и ИТРовскаго меню. Всeмъ присутствующимъ пить полагалось обязательно. Юра отъ этой повинности уклонился, ссылаясь на то, что послe одной рюмки онъ пeть больше не можетъ. А у Юры былъ основательный запасъ пeсенокъ Вертинскаго, берлинскихъ шлагеровъ и прочаго въ этомъ же родe. Все это было абсолютно ново, душещипательно, и сидeлъ за столомъ какой-нибудь Подмоклый, который на своемъ вeку убилъ больше людей, чeмъ добрый охотникъ зайцевъ, и проливалъ слезу въ стопку съ недопитой водкой... Все это вмeстe взятое особо элегантнаго вида не имeло. Я вовсе не собираюсь утверждать, что къ выпивкe и закускe -- даже и въ такой компанiи -- меня влекли только дeловые мотивы, но, во всякомъ случаe, за мeсяцъ этакихъ мeропрiятiй Юра разузналъ приблизительно все, что намъ было нужно: о собакахъ ищейкахъ, о секретахъ, сидeвшихъ по ямамъ, и о патруляхъ, обходящихъ дороги и тропинки, о карельскихъ мужикахъ -- здeсь, въ районe лагеря, этихъ мужиковъ оставляли только "особо-провeренныхъ" и имъ за каждаго пойманнаго или выданнаго бeглеца давали по кулю муки. Долженъ, впрочемъ, сказать, что, расписывая о мощи своей организацiи и о томъ, что изъ лагеря "не то что {325} человeкъ, а и крыса не убeжитъ", оперативники врали сильно... Однако, общую схему охраны лагеря мы кое-какъ выяснили. Съ этими пьянками въ Динамо были связаны и наши проекты добыть оружiе для побeга... Изъ этихъ проектовъ такъ ничего и не вышло. И однажды, когда мы вдвоемъ возвращались подъ утро "домой", въ свой баракъ, Юра сказалъ мнe: -- Знаешь, Ва, когда мы, наконецъ, попадемъ въ лeсъ, по дорогe къ границe нужно будетъ устроить какой-нибудь обрядъ омовенiя что ли... отмыться отъ всего этого... Такой "обрядъ" Юра впослeдствiи и съимпровизировалъ. А пока что въ Динамо ходить перестали. Предлогъ былъ найденъ болeе, чeмъ удовлетворительный: приближается-де лагерная спартакiада (о спартакiадe рeчь будетъ дальше) и надо тренироваться къ выступленiю. И, кромe того, побeгъ приближался, нервы сдавали все больше и больше, и за свою выдержку я уже не ручался. Пьяные разговоры оперативниковъ и прочихъ, ихъ бахвальство силой своей всеподавляющей организацiи, ихъ цинизмъ, съ котораго въ пьяномъ видe сбрасывались рeшительно всякiе покровы идеи, и оставалась голая психологiя всемогущей шайки платныхъ профессiональныхъ убiйцъ, вызывали припадки ненависти, которая слeпила мозгъ... Но семь лeтъ готовиться къ побeгу и за мeсяцъ до него быть разстрeляннымъ за изломанныя кости какого-нибудь дегенерата, на мeсто котораго другихъ дегенератовъ найдется сколько угодно, было бы слишкомъ глупо... Съ динамовской аристократiей мы постепенно прервали всякiя связи... ПЕРЕКОВКА ВЪ КАВЫЧКАХЪ Въ зданiи культурно-воспитательнаго отдeла двe огромныхъ комнаты были заняты редакцiей лагерной газеты "Перековка". Газета выходила три раза въ недeлю и состояла изъ двухъ страницъ, формата меньше половины полосы парижскихъ эмигрантскихъ газетъ. Постоянный штатъ редакцiоннаго штаба состоялъ изъ шестнадцати полуграмотныхъ лоботрясовъ, хотя со всей этой работой совершенно свободно могъ справиться одинъ человeкъ. При появленiи въ редакцiи посторонняго человeка всe эти лоботрясы немедленно принимали священнодeйственный видъ, точно такъ же, какъ это дeлается и въ вольныхъ совeтскихъ редакцiяхъ, и встрeчали гостя оффицiально-недружелюбными взглядами. Въ редакцiю принимались люди, особо провeренные и особо заслуженные, исключительно изъ заключенныхъ; пользовались они самыми широкими привиллегiями и возможностями самаго широкаго шантажа и въ свою среду предпочитали никакихъ конкурентовъ не пускать. Въ тe дни, когда подпорожскiй Марковичъ пытался устроить меня или брата въ совсeмъ уже захудалой редакцiи своей подпорожской шпаргалки, онъ завелъ на эту тему разговоръ съ прieхавшимъ изъ Медгоры "инструкторомъ" центральнаго изданiя "Перековки", нeкiимъ Смирновымъ. Несмотря на лагерь, Смирновъ былъ одeтъ и выбритъ такъ, какъ одeваются и бреются совeтскiе журналисты и кинорежиссеры: краги, бриджи, пестрая "апашка", бритые усы и подбородокъ, и подъ {326} подбородкомъ этакая американская бороденка. Круглые черные очки давали послeднiй культурный бликъ импозантной фигурe "инструктора". Къ предложенiю Марковича онъ отнесся съ холоднымъ высокомeрiемъ. -- Намъ роли не играетъ, гдe онъ тамъ на волe работалъ. А съ такими статьями мы его въ редакцiю пущать не можемъ. Я не удержался и спросилъ Смирнова, гдe это онъ на волe учился русскому языку -- для журналиста русскiй языкъ не совсeмъ ужъ безполезенъ... Отъ крагъ, апашки и очковъ Смирнова излились потоки презрeнiя и холода. -- Не у васъ учился... Увы, кое чему поучиться у меня Смирнову все-таки пришлось. Въ Медвeжьей Горe я въ "Перековку" не заходилъ было вовсе: въ первое время -- въ виду безнадежности попытокъ устройства тамъ, а въ динамовскiя времена -- въ виду полной ненадобности мнe этой редакцiи. Однако, Радецкiй какъ-то заказалъ мнe статью о динамовской физкультурe съ тeмъ, чтобы она была помeщена въ "Перековкe". Зная, что Радецкiй въ газетномъ дeлe не смыслитъ ни уха, ни рыла, я для чистаго издeвательства сдeлалъ такъ: подсчиталъ число строкъ въ "Перековкe" и ухитрился написать такую статью, чтобы она весь номеръ заняла цeликомъ. Долженъ отдать себe полную справедливость: статья была написана хорошо, иначе бы Радецкiй и не поставилъ на ней жирной краской надписи: "Ред. газ. Пер. -- помeстить немедленно цeликомъ". "Цeликомъ" было подсказано мной: "Я, видите ли, редакцiонную работу знаю, парни-то въ "Перековкe" не больно грамотные, исковеркаютъ до полной неузнаваемости". Съ этой статьей, резолюцiей и съ запасами нeкоего ехидства на душe я пришелъ въ редакцiю "Перековки". Смирновъ уже оказался ея редакторомъ. Его очки стали еще болeе черепаховыми и борода еще болeе фотоженичной. Вмeсто прозаической папиросы, изъ угла его рта свeшивалась стилизованная трубка, изъ которой неслась махорочная вонь. -- Ахъ, это вы? Да я васъ, кажется, гдe-то видалъ... Вы кажется, заключенный? Что я былъ заключеннымъ -- это было видно рeшительно по всему облику моему. Что Смирновъ помнилъ меня совершенно ясно -- въ этомъ для меня не было никакихъ сомнeнiй. -- Да, да, -- сказалъ подтверждающе Смирновъ, хотя я не успeлъ произнести ни одного слова, и подтверждать было рeшительно нечего, -- такъ что, конкретно говоря, для васъ угодно? Я молча подвинулъ себe стулъ, неспeшно усeлся на него, неспeшно сталъ вытаскивать изъ кармановъ разнаго рода бумажное барахло и уголкомъ глаза поглядывалъ, какъ этотъ дядя будетъ реагировать на мой стиль поведенiя. Трубка въ углу рта дяди отвисла еще больше, а американистая бороденка приняла ершистое и щетинистое выраженiе. -- Ну-съ, такъ въ чемъ дeло, молодой человeкъ? Я былъ все-таки минимумъ лeтъ на десять старше его, но на "молодого человeка" я не отвeтилъ ничего и продолжалъ медлительно перебирать бумажки. Только такъ -- мелькомъ, уголкомъ {327} глаза -- бросилъ на "главнаго редактора" центральнаго изданiя "Перековки" чуть-чуть предупреждающiй взглядъ. Взглядъ оказалъ свое влiянiе. Трубка была передвинута чуть-чуть ближе къ серединe рта. -- Рукопись принесли? Я досталъ рукопись и молча протянулъ ее Смирнову. Смирновъ прежде всего внимательно изучилъ резолюцiю Радецкаго и потомъ перелисталъ страницы: страницъ на пишущей машинкe было семь -- какъ разъ обe полосы "Перековки". На лицe Смирнова выразилось профессiональное возмущенiе: -- Мы не можемъ запихивать весь номеръ одной статьей. -- Дeло не мое. Радецкiй поэтому-то и написалъ "цeликомъ", чтобы вы не вздумали ее сокращать. Смирновъ вынулъ трубку изо рта и положилъ ее на столъ. Еще разъ перелисталъ страницы: "какъ разъ на цeльный номеръ". -- Вы, вeроятно, полагаете, что Радецкiй не знаетъ размeровъ "Перековки". Словомъ -- рукопись съ резолюцiей я вамъ передалъ. Будьте добры -- расписку въ полученiи. -- Никакихъ расписокъ редакцiя не даетъ. -- Знаю, а расписку все-таки -- пожалуйте. Потому что, если со статьей выйдутъ какiя-нибудь недоразумeнiя, такъ уговаривать васъ о помeщенiи ея будетъ Радецкiй. Я заниматься этимъ не собираюсь. Будьте добры -- расписку, что я вамъ передалъ и статью, и приказъ. Иначе -- отъ васъ расписку потребуетъ третья часть. Борода и очки Смирнова потеряли фотоженичный видъ. Онъ молча написалъ расписку и протянулъ ее мнe. Расписка меня не удовлетворила: "будьте добры написать, что вы получили статью съ резолюцiей". Смирновъ посмотрeлъ на меня звeремъ, но расписку переписалъ. Очередной номеръ "Перековки" вышелъ въ идiотскомъ видe -- на весь номеръ одна статья и больше не влeзло ни строчки: размeръ статьи я расчиталъ очень точно. За этотъ номеръ Корзунъ аннулировалъ Смирнову полгода его "зачетовъ", которые онъ заработалъ перековками и доносами, но къ Радецкому никто обратиться не посмeлъ. Я же испыталъ нeкоторое, хотя и весьма слабое, моральное удовлетворенiе... Послe этого "номера" я не былъ въ редакцiи "Перековки" недeли три. На другой день послe этого слета "лучшихъ ударниковъ", о которомъ я уже говорилъ, я поплелся въ "Перековку" сдавать еще одну халтуру по физкультурной части -- тоже съ помeткой Радецкаго. На этотъ разъ Смирновъ не дeлалъ американскаго вида и особой фотоженичностью отъ него не несло. Въ его взглядe были укоръ и почтенiе... Я вспомнилъ Кольцовскiя формулировки о "платныхъ перьяхъ буржуазныхъ писакъ" (Кольцовъ въ "Правдe" пишетъ, конечно, "безплатно") и думалъ о томъ, что нигдe въ мiрe и никогда въ мiрe до такого униженiя печать все-таки не доходила. Я журналистъ -- по наслeдству, по призванiю и по профессiи, и у меня -- даже и послe моихъ совeтскихъ маршрутовъ -- осталось какое-то врожденное уваженiе къ моему ремеслу... Но что вносятъ въ это ремесло товарищи Смирновы и иже съ ними? {328} -- Замeточку принесли? Принимая во вниманiе мою статьищу, за которую Смирновъ получилъ лишнiе полгода, уменьшительное "замeточка" играло ту роль, какую въ собачьей дракe играетъ небезызвeстный прiемъ: песикъ, чувствуя, что дeло его совсeмъ дрянь, опрокидывается на спинку и съ трусливой привeтливостью перебираетъ въ воздухe лапками. Смирновъ лапками, конечно, не перебиралъ, но сквозь стекла его очковъ -- простыя стекла, очки носились для импозантности -- можно было прочесть такую мысль: ну, ужъ хватитъ, за Подпорожье отомстилъ, не подводи ужъ больше... Мнe стало противно -- тоже и за себя. Не стоило, конечно, подводить и Смирнова... И не стоитъ его особенно и винить. Не будь революцiи -- сидeлъ бы онъ какимъ-нибудь захолустнымъ телеграфистомъ, носилъ бы сногсшибательные галстуки, соблазнялъ бы окрестныхъ дeвицъ гитарой и романсами и всю свою жизнь мечталъ бы объ аттестатe зрeлости и никогда въ своей жизни этотъ аттестатъ такъ и не взялъ бы... И вотъ здeсь, въ лагерe, пройдя какую-то, видимо, весьма обстоятельную школу доносовъ и шпiонажа, онъ, дуракъ, совсeмъ всерьезъ принимаетъ свое положенiе главнаго редактора центральнаго изданiя "Перековки" -- изданiя, которое, въ сущности, рeшительно никому не было нужно и содержится исключительно по большевицкой привычкe къ вранью и доносамъ. Вранье никуда за предeлы лагеря не выходило -- надъ заголовкомъ была надпись: "не подлежитъ распространенiю за предeлами лагеря"; для доносовъ и помимо "лагкоровъ" существовала цeлая сeть стукачей третьяго отдeла, такъ что отъ "Перековки" толку не было никому и никакого. Правда, нeкоторый дополнительный кабакъ она все-таки создавала... Замeточка оказалась коротенькой, строкъ въ тридцать, и на лицe Смирнова выразилось нeкоторое облегченiе: никакимъ подвохомъ не пахнетъ... Къ редакторскому столу подошелъ какой-то изъ редакцiонныхъ лоботрясовъ и спросилъ Смирнова: -- Ну, такъ что же мы съ этими ударниками будемъ дeлать? -- Чортъ его знаетъ... Придется все снять съ номера и отложить. -- А въ чемъ дeло? -- спросилъ я. Смирновъ посмотрeлъ на меня недовeрчиво. Я успокоилъ его: подводить его я не собираюсь. -- А вы, кажется, въ московской печати работали? -- Было такое дeло... -- Тутъ, понимаете, прямо хоть разорвись... Эти сволочные ударники, которыхъ вчера въ клубe чествовали, такъ они прямо со слета, ночью, разграбили торгсинъ... -- Ага, понимаю, словомъ -- перековались? -- Абсолютно. Часть перепилась, такъ ихъ поймали. А кое-кто захватилъ валюту и -- смылись... Теперь же такое дeло: у насъ ихнiя исповeди набраны, статьи, портреты и все такое. Чортъ его знаетъ -- то-ли пускать, то-ли не пускать. А спросить -- некого. Корзунъ уeхалъ къ Радецкому... Я посмотрeлъ на главнаго редактора не безъ удивленiя. {329} -- Послушайте, а на волe вы гдe въ печати работали? -- Н-ну, въ провинцiи, -- отвeтилъ онъ уклончиво. -- Простите, въ порядкe, такъ сказать, выдвиженчества? -- А вамъ какое дeло? -- обозлился Смирновъ. -- Не видно марксистскаго подхода. Вeдь совершенно ясно, что все нужно пускать: и портреты, и статьи, и исповeди. Если не пустите, васъ Корзунъ и Успенскiй живьемъ съeдятъ. -- Хорошенькое дeло, -- развелъ руками Смирновъ. -- А если пущу? Снова мнe лишнiй срокъ припаяютъ. -- Давайте разсуждать такъ: рeчи этихъ ударниковъ по радiо передавались? (Смирновъ кивнулъ головой). Въ Москву, въ "Правду", въ ТАСС телеграммы пошли? (Смирновъ снова кивнулъ головой). О томъ, что эти люди перековались знаетъ, можно сказать, весь мiръ. О томъ, что они сегодня ночью проворовались, даже и въ Медгорe знаетъ только нeсколько человeкъ. Для вселенной -- эти дяди должны остаться святыми, блудными сынами, вернувшимися въ отчiй домъ трудящихся СССР. Если вы не пустите ихъ портретовъ, вы сорвете цeлую политическую кампанiю. Главный редакторъ посмотрeлъ на меня почтительно. -- А вы на волe не въ "Правдe" работали? -- Въ "Правдe", -- совралъ я. -- Слушайте, хотите къ намъ на работу перейти? Работа въ "Перековкe" меня ни въ какой степени не интересовала. -- Ну, во всякомъ случаe захаживайте... Мы вамъ гонораръ заплатимъ... ПЕРВЫЕ ТЕРРОРИСТЫ Размышляя о необычномъ своемъ положенiи въ лагерe, я находилъ его почти идеальнымъ. Вопросъ его прочности, если и приходилъ въ голову, то только съ, такъ сказать, теоретической точки зрeнiя: теоретически подъ серпомъ совeтской луны и подъ молотомъ совeтской власти нeтъ прочнаго ничего. Но до побeга осталось около двухъ мeсяцевъ, ужъ эти два мeсяца я прокручусь. Я старался предусмотрeть и заранeе нейтрализовать нeкоторыя угрожавшiя мнe возможности, но нeкоторыхъ -- все же не предусмотрeлъ. Паденiе мое съ динамскихъ высотъ началось по вопросу о футбольныхъ командахъ, но кто же это могъ знать!.. Я объeхалъ или, точнeе, обошелъ нeсколько сосeднихъ лагерныхъ пунктовъ и подобралъ тамъ двe довольно сильныхъ футбольныхъ команды, съ запасными -- 28 человeкъ. Такъ какъ было совершенно очевидно, что при двeнадцати часовомъ рабочемъ днe и лагерномъ питанiи они тренироваться не могли, то ихъ надлежало перевести въ мeста болeе злачныя и болeе спокойныя, въ данномъ случаe -- зачислить въ Вохръ. Гольманъ сказалъ мнe: составьте списки этихъ игроковъ, укажите ихъ соцiальное положенiе, сроки, статьи приговора, я отдамъ приказъ о переводe ихъ въ Вохръ. Я составилъ списки и, составивъ, съ полной ясностью понялъ, {330} что никуда я съ этими списками сунуться не могу и что, слeдовательно, вся моя футбольная дeятельность повисла въ воздухe. Изъ 28-ми человeкъ трое сидeли за бандитизмъ, двое -- по какимъ-то неопредeленно контръ-революцiоннымъ статьямъ, а остальные 23 имeли въ своемъ формулярe суровое 58-8 -- терроръ. И десятилeтнiе сроки заключенiя. Пять-шесть террористовъ еще могли бы проскочить подъ прикрытiемъ остальныхъ, но 23 террориста превращали мои футбольныя команды въ какiя-то террористическiя организацiи внутри лагеря. Если даже у Гольмана и не явится подозрeнiя, что этихъ людей я подобралъ сознательно, то все равно ни онъ, ни даже Радецкiй не рискнутъ перевести въ Вохръ этакiй террористическiй букетикъ. Что же мнe дeлать? Я рeшилъ пойти посовeтоваться съ Медоваромъ, но не нашелъ его. Пошелъ домой въ баракъ. У барака на солнышкe сидeли Юра и его прiятель Хлeбниковъ12. Хлeбникова Юра подцeпилъ откуда-то изъ бараковъ второго лагпункта, прельщенный его разносторонними дарованiями. Дарованiя у Хлeбникова были дeйствительно разностороннiя, мeстами, по моему скромному мнeнiю, подымавшiяся до уровня генiальности... Онъ торчалъ здeсь въ числe десятковъ двухъ студентовъ Вхутемаса (высшее московское художественное училище), имeвшихъ въ своемъ формулярe ту же статью -- 58-8 и тотъ же срокъ -- 10 лeтъ. О другихъ деталяхъ Хлeбниковской бiографiи я предпочитаю умолчать. Юра и Хлeбниковъ играли въ шахматы. Я подошелъ и сeлъ рядомъ. Юра оторвался отъ доски и посмотрeлъ на меня испытующе: что это у тебя такой кислый видъ? Я сообщилъ о положенiи дeлъ со списками. Хлeбниковъ сказалъ: "М-да, за такiе списочки васъ по головкe не погладятъ". Что не погладятъ, я это зналъ и безъ Хлeбникова. Юра внимательно просмотрeлъ списки, какъ бы желая удостовeриться, и, удостовeрившись, сказалъ: нужно подыскать другихъ. -- Безнадежное дeло, -- сказалъ Хлeбниковъ. -- Почему безнадежное? -- Очень просто, хорошiе спортмены у насъ почти исключительно студенты. -- Ну, такъ что? -- А за что можетъ сидeть въ лагерe совeтскiй студентъ? Воровать ему негдe и нечего. Если сажать за агитацiю, тогда нужно вузы закрыть -- не такъ просто. Всe за терроръ сидятъ. -- Не будете же вы утверждать, что совeтскiе студенты только тeмъ и занимаются, что бомбы кидаютъ. -- Не буду. Не всe и сидятъ. Попробуйте проанализировать. Въ мiрe устроено такъ, что терроромъ занимается преимущественно молодежь. Изъ молодежи самая сознательная часть -- студенты. Изъ студентовъ въ терроръ идетъ самая энергичная часть, то-есть спортсмены. Естественный подборъ, ничего не подeлаешь. Вотъ и сидятъ. То-есть сидятъ тe, кто уцeлeлъ. {331} 12 Фамилiя вымышлена. Я былъ раздраженъ и спискомъ, и связанными съ нимъ перспективами, и увeренно-академическимъ тономъ Хлeбникова... -- Валяютъ мальчишки дурака, а потомъ отсиживаютъ по десять лeтъ чортъ его знаетъ гдe. Хлeбниковъ повернулся ко мнe. -- А вы совершенно увeрены въ томъ, что эти мальчишки только валяютъ дурака и -- ничего больше? Увeренности у меня такой не было. Я зналъ, что терроръ идетъ преимущественно въ деревнe, что пострeливаютъ и въ городахъ -- но по фигурамъ весьма второстепеннымъ. Объ этомъ въ газетахъ не публикуется ни слова и объ этомъ ходятъ по Москвe только темные и таинственные шепоты. -- А вы тоже кидали бомбы? -- Я не кидалъ. Я былъ на десятыхъ роляхъ -- вотъ потому и сижу здeсь, а не на томъ свeтe. По нашему вхутемасовскому дeлу разстрeляно пятьдесятъ два человeка. О вхутемасовскомъ дeлe и о разстрeлахъ я кое-что слыхалъ въ Москвe -- что-то очень неясное и путанное. Пятьдесятъ два человeка? Я уставился въ Хлeбникова не безъ нeкотораго интереса. -- И это былъ не романъ, а организацiя? -- Организацiя. Нашъ Вхутемасъ работалъ надъ оформленiемъ декорацiй въ первомъ Мхатъ13. Былъ проектъ бросить со сцены бомбу въ сталинскую ложу. Не успeли... -- И бомба была? -- Была. -- И пятьдесятъ два человeка собирались ее бросать? -- Ну, И. Л., ужъ вамъ-то нужно бы знать, что разстрeливаютъ не только тeхъ, кто собирался кидать бомбу, но и тeхъ, кто подвернулся подъ руку ГПУ... Попалась лабораторiя, изготовлявшая бомбу -- и ребята не изъ нашего вуза, химики ... Но, въ общемъ, могу васъ увeрить, что вотъ такiе ребята будутъ, какъ вы говорите, валять дурака и кончатъ тeмъ, что они этого дурака въ самомъ дeлe свалятъ къ чертовой матери. Своей смертью Сталинъ не умретъ -- ужъ тутъ вы можете быть спокойны. Въ голосe Хлeбникова не было никакой ненависти. Онъ говорилъ тономъ врача, указывающаго на необходимость тяжелой, но неизбeжной операцiи. -- А почему тебя не разстрeляли? -- спросилъ Юра. -- А тутъ многое было. И, главное, что папаша у меня -- больно партiйный. -- Ахъ, такъ это вашъ отецъ возглавляетъ... -- я назвалъ видное московское заведенiе. -- Онъ самый. Вообще почти всe, кто уцeлeлъ по этому дeлу, имeютъ партiйныхъ папашъ. Ну, папаши, конечно, забeгали... Вeроятно, говорили то же самое, что вотъ вы сейчасъ -- валяютъ-де мальчишки дурака. Или что-нибудь въ этомъ родe. Ну, папашъ было много. Вотъ мы кое-какъ и выскочили... -- Значитъ, вы -- студентъ, такъ сказать, вполнe пролетарскiй? {332} 13 Московскiй Художественный театръ. -- Абсолютно. И даже комсомолецъ. Я знаю, вы хотите спросить, почему я, пролетарiй и все такое, собирался заняться такимъ непредусмотрeннымъ физкультурой спортомъ, какъ метанiе бомбъ? -- Именно. -- Да вотъ именно потому, что я пролетарiй. Сталинъ обманулъ не васъ, а меня. Вы ему никогда не вeрили, а я вeрилъ. Сталинъ эксплоатировалъ не вашъ, а мой энтузiазмъ. И потомъ еще, вы вотъ не вeрите, въ это... ну, какъ сказано у Сельвинскаго -- "въ святую банальность о счастьи мiра"... -- Пока что -- не вeрю. -- Вотъ видите. А я вeрю. Слeдовательно, вамъ наплевать на то, что эту "банальность" Сталинъ дискредитируетъ на вeка и вeка. А мнe? Мнe не наплевать. Если Сталинъ процарствуетъ еще лeтъ десять, то-есть, если мы за это время его не ухлопаемъ, то дeло будетъ стоять такъ, что вы его повeсите. -- Кто это -- вы? -- Такъ сказать, старый режимъ. Помeщики, фабриканты... -- Я не помeщикъ и не фабрикантъ. -- Ну, это не важно. Люди, такъ сказать, стараго мiра. Вотъ тe, кто въ святую банальность не вeрятъ ни на копeйку. А если Сталинъ процарствуетъ этакъ еще лeтъ десять -- кончено. Тогда будетъ такое положенiе, что приходи и владeй, кто попало. Не то, чтобы Муссолини или Гитлеръ, а прямо хоть Амманулу подавай. -- А вы не думаете, что такое положенiе создалось уже и сейчасъ? -- Ну, вотъ -- тeмъ хуже. Но я не думаю. Еще не создалось. Такъ понимаете мою мысль: если до этого дойдетъ, если вы повeсите Сталина, ну и все такое, тогда всякiй будетъ имeть право мнe, пролетарiю, сказать: ну что, сдeлали революцiю? Взяли власть въ свои мозолистыя руки? Довели Россiю до точки. А теперь -- пошли вонъ! Молчать и не разговаривать! И разговаривать будетъ не о чемъ. Вотъ-съ какая получается исторiя... Мы не хотимъ, чтобы надъ страной, которую мы строимъ, торчалъ какой-то готтентотскiй царекъ. Понятно? -- Понятно, хотя и нeсколько путано... -- Почему путано? -- Ухлопавъ Сталина, что вы будете дeлать дальше? И почему именно вы, а не кто-нибудь другой? -- Другого никого нeтъ. Есть трудящiяся массы, и хозяевами будутъ онe. -- А кто этими хозяевами будетъ управлять? -- Никто не будетъ управлять. Не будетъ управленiя. Будетъ техническое руководство. -- Такъ сказать, утопiя технократическаго порядка, -- съиронизировалъ я. -- Да, технократическая, но не утопiя. Техническая неизбeжность. Дворянства у насъ нeтъ. Возьмите любой заводъ и выкиньте къ чорту партiйную головку. Кто останется? Останутся рабочiй и инженеръ. Партiйная головка только тeмъ и занимается, что никому не даетъ ни житья, ни возможности работать. А инженеръ съ {333} рабочимъ сговорятся всегда. Нужно вышибить партiйную головку -- всю. Вотъ мы ее и вышибемъ. Тонъ у Хлeбникова былъ очень увeренный. -- Мы, Николай Вторый, Самодержецъ... -- началъ было я. -- Можете смeяться. Смeется -- послeднiй. Послeдними будемъ смeяться мы. Мы ее вышибемъ, но помeщиковъ не пустимъ. Хотятъ работать директорами совхозовъ -- конечно, тe, кто это дeло знаетъ -- пожалуйста, деньги на бочку, власть въ руки: дeйствуйте. Если Рябушинскiй... -- Откуда вы знаете Рябушинскаго? -- Знаю. Это онъ пророчествовалъ о костлявой рукe голода, которая схватитъ насъ за горло и заставитъ придти къ нему съ поклономъ -- придите, дескать, и владeйте... -- Знаешь, Коля, -- сказалъ Юра, -- давай говорить по честному: изъ всeхъ пророчествъ о революцiи это, кажется, единственное, которое выполняется, такъ сказать, на всe сто процентовъ. -- Революцiя еще не кончилась, такъ что о ста процентахъ пока нечего и говорить. Такъ если онъ захочетъ -- пусть работаетъ директоромъ треста. Будетъ хорошо работать -- будемъ платить сотни тысячъ. Въ золотe. -- А откуда у васъ эти сотни тысячъ будутъ? -- Будутъ. Если всe будутъ работать и никто не будетъ мeшать -- будутъ сотни миллiардовъ. Вамъ, И. Л., отдадимъ всю физкультуру: дeйствуйте... -- Вы очень ужъ сильно злоупотребляете мeстоимeнiемъ "мы". Кто это собственно эти "мы? -- Мы -- тe, кто работаютъ, и тe, кто тренируются. Вотъ, скажемъ, спортивныя организацiи выбираютъ васъ, и И. Л. дeйствуетъ. И выбираютъ не на четыре года, какъ въ буржуазныхъ странахъ, а на двадцать лeтъ, чтобы не было чехарды. А отвeчать вы будете только по суду. Въ голосe Хлeбникова не было ни экстаза, ни энтузiазма, ни, такъ сказать, религiознаго подъема. Слова онъ вбивалъ, какъ плотникъ гвозди, -- увeренно и спокойно. И даже не жестикулировалъ при этомъ. Отъ его крeпкихъ плечъ вeяло силой... Программа технократiи для меня не была новостью -- она весьма популярна среди части совeтской интеллигенцiи, но тамъ она обсуждается нeсколько абстрактно: "вотъ ежели бы"... У Хлeбникова "ежели бы" не было никакихъ. -- Такъ вотъ, намъ нужно торопиться ухлопать Сталина, пока онъ не довелъ вещей до окончательнаго развала. Его и ухлопаютъ... Я бокомъ посмотрeлъ на Хлeбникова. Въ 22 года жизнь кажется очень простой. Вeроятно, такой же простой кажется и техника террора. Думаю, что техника провокацiи ГПУ стоитъ нeсколько выше. И ухлопать Сталина -- это не такъ просто, какъ вбить голъ зазeвавшемуся голкиперу. Къ этимъ соображенiямъ Хлeбниковъ отнесся довольно равнодушно: -- Да, техника невысока. Вотъ потому и не ухлопали еще. {334} Но, повeрьте мнe, надъ этой техникой работаютъ не совсeмъ пустыя головы... -- А какъ же съ папашами? -- спросилъ Юра. -- Да вотъ, такъ же и съ папашами. Мой-то еще сравнительно безвредный... Но если станетъ на дорогe -- придется ухлопать и его. Удовольствiе, конечно, среднее, а ничего не подeлаешь... Юра посмотрeлъ на Хлeбникова укоризненно и недоумeнно. И техника, и психологiя ухлопыванiя собственнаго папаши въ его головe не умeщались... ОТЦЫ И ДEТИ Такъ я впервые столкнулся съ лагерной разновидностью совeтской учащейся молодежи. Впервые -- потому что, какъ оказалось впослeдствiи, всю эту публику держать на сeверe ББК. Даже въ Медвeжью Гору попадаютъ только единицы -- наиболeе квалифицированные, наиболeе необходимые для всякаго рода проектныхъ бюро, лабораторiй, изыскательныхъ станцiй и прочаго. Когда я -- мeсяцемъ позже -- сталъ подбирать команды для "вселагерной спартакiады", для которой статьи приговора не имeли никакого значенiя, я и сталъ выяснять количество пребывающаго въ ББК студенчества. Для этого выясненiя мнe были даны всe возможности, ибо отъ полученной цифры зависeла сумма, ассигнованная лагеремъ для закупки спортивнаго инвентаря. Все же точной цифры мнe выяснить не удалось -- Кемское и Сегежское отдeленiя, гдe сосредоточено большинство заключенныхъ студентовъ, своихъ данныхъ не прислали. По остальнымъ семи отдeленiямъ я получилъ цифру, нeсколько превышающую 6000 человeкъ. Надо полагать, что общее число студентовъ доходитъ до девяти-десяти тысячъ. По этому поводу выяснилась и еще одна -- довольно неожиданная -- вещь: тe 3,5-4 проц. лагерной интеллигенцiи, которые я еще въ Подпорожьи получилъ, такъ сказать, методомъ экстраполяцiи, состоять почти исключительно изъ совeтскаго студенчества... Да, для того, чтобы узнать нынeшнюю Россiю -- въ лагерe побывать нужно обязательно... Именно здeсь можно разыскать "недостающiя звенья" всяческихъ проблемъ "вольной" Совeтской Россiи -- и въ томъ числe проблемы "отцовъ и дeтей". Въ эмиграцiи эта проблема рeшается сравнительно безболeзненно. Изъ литературнаго архива извлечена столeтней давности "усмeшка горькая обманутаго сына надъ промотавшимся отцомъ", и дeло ограничивается, такъ сказать, "вербальными нотами". Эмигрантскiя отцы, что и говорить, промотались, но такъ промотаться, какъ промотались совeтскiе партiйные отцы, не удавалось, кажется, въ исторiи мiрозданiя еще никому. Я хотeлъ бы установить свою наблюдательную точку зрeнiя -- т.е. ту точку, съ которой я наблюдаю этотъ споръ. Между "отцами и дeтьми" я занимаю нeкую промежуточную позицiю: изъ "дeтей" явственно уже выросъ, до отцовъ какъ будто еще не доросъ. Мы съ Юрой играемъ въ одной и той же футбольной {335} командe: онъ -- хавбэкомъ, я -- бэкомъ: какiе ужъ тутъ "отцы и дeти"... И какъ бы ни оцeнивать политическое значенiе Хлeбниковской рeшимости ухлопать собственнаго отца -- рeшимость производила все-таки тягостное впечатлeнiе и на меня, и на Юру. Когда Хлeбниковъ ушелъ, Юра съ разсeяннымъ видомъ сгребъ съ доски недоигранную партiю и сказалъ: -- Знаешь, Ватикъ, нужно драпать. Я не спецiалистъ по рeзнe... А здeсь будутъ рeзать, охъ, здeсь будутъ рeзать... Помнишь Сеньку Б.? Я помнилъ и Сеньку Б., и многое еще другое. А съ Сенькой Б. произошелъ такой эпизодъ -- очень коротенькiй и очень характерный для проблемы "отцовъ и дeтей". У меня въ Москвe былъ хорошiй знакомый Семенъ Семеновичъ Б. -- коммунистъ изъ рабочихъ, партiйный работникъ завода, изъ угасающихъ энтузiастовъ революцiи. У меня были съ нимъ кое-какiя дeла по части "культуры быта" и "красивой жизни" (эти темы разрабатывались уже очень давно, въ особенности въ годы, когда eсть совсeмъ было нечего, -- какъ сейчасъ моды, фокстротъ). У этого Семена Семеновича былъ сынъ Сеня -- парень лeтъ 20--22-хъ, работавшiй на томъ же заводe техникомъ. Онъ былъ изобрeтателемъ -- говорятъ, талантливымъ, -- и Юра былъ съ нимъ "въ контактe" по поводу постройки лыжнаго буера. Мы съ Юрой какъ-то зашли въ ихъ комнатушку на Н-ой улицe. Сынъ сидитъ у окна за газетой, отецъ куда-то собирается и запихиваетъ какiя-то бумаги въ свой портфель. Спрашиваю: -- Вы куда, Семенъ Семеновичъ? -- Въ парткомъ. Сынъ, не отрывая глазъ отъ газеты: -- Папаша въ парткомъ идутъ... Торговать своимъ роскошнымъ пролетарскимъ тeломъ. Отецъ оторвался отъ своего портфеля и посмотрeлъ на сына съ какимъ-то горькимъ негодованiемъ: -- Ужъ ты... ужъ помолчалъ бы ты... -- Помолчать... Пусть тe молчатъ, которые съ голоду подохли. И обращаясь ко мнe: -- Б.....тъ наши папаши. За партiйную книжку -- на любую кровать. Отецъ стукнулъ кулакомъ по портфелю. -- Молчи ты, щенокъ, гнида!.. А то я тебя... -- А что вы меня, папаша, къ стeночкe поставите?.. А? Вы за партiйную книжку не только свой народъ, а и своего сына задушить готовы... Отецъ сжалъ зубы, и все лицо его перекосилось. И сынъ, и отецъ стояли другъ передъ другомъ и тяжело дышали... Потомъ отецъ судорожнымъ движенiемъ ткнулъ свой портфель подъ мышку и бросился къ двери... -- Семенъ Семеновичъ, а шапка? -- крикнулъ ему Юра. Семенъ Семеновичъ высунулся изъ двери и протянулъ руку за шапкой. {336} -- Вотъ растилъ... -- сказалъ онъ. -- Молчали бы ужъ, хватитъ, -- крикнулъ ему сынъ въ догонку. ...Какъ видите, это нeсколько посерьезнeе "усмeшки горькой..." Долженъ, впрочемъ, сказать, что въ данномъ, конкретномъ, случаe сынъ былъ неправъ. Отецъ не "торговалъ своимъ роскошнымъ пролетарскимъ тeломъ". Онъ былъ честной водовозной клячей революцiи, съ раненiями, съ тифами, съ каторжной работой и съ полнымъ сознанiемъ того, что все это было впустую, что годы ушли, что ихъ не воротить такъ же, какъ не воротить загубленныя для соцiалистическаго рая жизни... И что передъ его лицомъ -- совсeмъ вплотную -- стоитъ смерть (онъ былъ весь изъeденъ туберкулезомъ) и что передъ этой смертью у него не было никакого, абсолютно никакого утeшенiя. И сынъ, погибая, не крикнетъ ему, какъ Остапъ Тарасу Бульбe: "слышишь, батьку" -- ибо онъ считаетъ отца проституткой и палачемъ... Да, у большинства партiйныхъ отцовъ есть "смягчающiя вину обстоятельства"... Но "дeти" судятъ по результатамъ... О СВИДEТЕЛЯХЪ И О КАБАКE Топая по карельскимъ болотамъ къ финляндской границe, я всячески представлялъ себe, что и какъ я буду докладывать эмиграцiи, то-есть той части русскаго народа, которая осталась на свободe. Всe предшествующiе побeгу годы я разсматривалъ себя, какъ нeкоего развeдчика, который долженъ сообщить всe и слабыя, и сильныя стороны врага. Но именно врага. Я не предполагалъ двухъ вещей: что мнe будетъ брошенъ упрекъ въ ненависти къ большевизму и что мнe придется доказывать существованiе совeтскаго кабака. Я считалъ и считаю, что ненависть къ строю, который отправляетъ въ могилу миллiоны людей моей родины, -- это не только мое право, но и мой долгъ. Я, какъ спортсменъ, считалъ и считаю, что ни въ коемъ случаe нельзя обольщаться слабыми сторонами противника -- люди, которые выступали на рингe, понимаютъ это очень хорошо: моментъ недооцeнки -- и вы нокаутированы. Что же касается кабака, то мнe казалось, что нужно только объяснить технически его корни, его практику и его послeдствiя. Я ошибся. И, наконецъ, у меня не было никакого сомнeнiя въ томъ, что мнe надо будетъ доказывать свою свидeтельскую добропорядочность и передъ очень суровымъ ареопагомъ. На каждомъ судебномъ процессe каждый свидeтель попадаетъ нeсколько въ положенiе обвиняемаго и въ особенности на такомъ процессe, который касается судебъ родины. Свидeтели же бываютъ разные. Вотъ видалъ же г-нъ Эррю пышущую здоровьемъ и счастьемъ страну, и вотъ видалъ же г-нъ Соколовъ чудесно обновленныя иконы. Причемъ, оба они видeли все это не {337} какъ-нибудь, а собственными глазами. И поэтому всякiй эмигрантскiй читатель вправe отнестись съ суровой подозрительностью къ каждому свидeтелю: како вeруеши и не врешь ли? Переходя къ такой острой и такой наболeвшей темe, какъ тема о совeтской молодежи, я чувствую моральную необходимость отстоять мою свидeтельскую добропорядочность, какъ это ни трудно въ моемъ положенiи. Изъ ряда высказыванiй по поводу моихъ очерковъ мнe хотeлось бы остановиться на высказыванiяхъ г-жи Кусковой. Во-первыхъ, потому, что они несомнeнно отражаютъ мнeнiе весьма широкихъ читательскихъ круговъ, во-вторыхъ, потому, что у меня нeтъ никакихъ основанiи подозрeвать г-жу Кускову въ тенденцiи поставить интересы партiи или группы выше интересовъ страны. Хочу оговориться: я на г-жу Кускову никакъ не въ претензiи. Она не только читательница, она и общественная дeятельница: поэтому "допросъ съ пристрастiемъ" не только ея право, но и ея обязанность. Мое же право и моя обязанность -- отстоять свое доброе свидeтельское имя. Г-жа Кускова противопоставляетъ моимъ показанiямъ показанiя супруговъ Чернавиныхъ: тамъ -- "спокойствiе и взвeшенность каждаго слова", у меня -- "страсть и ненависть", каковая ненависть "окрасила совeтскую дeйствительность не въ тe цвeта". Можно было бы задать вопросъ: а какими будутъ тe цвeта? И кто будетъ достаточно компетентнымъ судьей въ соотвeтствiи "цвeтовъ" съ реальной окраской совeтской жизни? Г-жа Кускова подчеркиваетъ объективность Чернавиныхъ. Въ этомъ отношенiи я съ г-жей Кусковой согласенъ "цeликомъ и полностью". Чернавины, дeйствительно, объективны. Я читалъ ихъ высказыванiя и говорилъ съ ними лично: они стоятъ лeвeе меня, но въ оцeнкe дeйствительности -- никакой разницы. И по поводу моихъ очерковъ Т. В. Чернавина, въ частности, писала мнe (цитирую съ согласiя Т. В.): "Очень хорошо. Самое удачное -- это "Активисты". Это вeрно, и вмeстe съ тeмъ это очень трудно изобразить"... Читатели, вeроятно, согласятся съ тeмъ, что ужъ гдe-гдe, а въ "активистахъ" ненависть была, хотя лично мнe активисты въ глотку вцeпиться никогда не ухитрялись. О своемъ ГПУ-скомъ слeдователe, который послалъ насъ на 8 лeтъ каторги, я говорилъ безо всякой ненависти. Итакъ, гдe же "двe стороны тамошней психологiи"? Г-нъ Парчевскiй, бесeдуя съ 55 переселяющимися въ Парагвай мужиками (см. "Посл. Нов." ? 5271), отмeчаетъ ихъ полное единодушiе и, какъ образно выражается онъ: "словно не одинъ, а пятьдесятъ пять Солоневичей". Насчетъ "двухъ сторонъ" -- опять не выходитъ. Но можно утверждать, что и я, и Чернавинъ, и парагвайскiе мужики, и г-нъ Тренинъ -- всe мы, бeжавшiе, "ущемленные", безсознательно склонны сгущать краски и дeлать красное чернымъ. Поэтому придется перейти къ документальнымъ доказательствамъ. Ибо, если наличiе "кабака" не будетъ установлено твердо, тогда всe дальнeйшiе выводы и иллюстрацiи останутся повисшими въ воздухe. Изъ безконечной путаницы порочныхъ круговъ совeтской {338} реальности попробуемъ проанализировать и продумать одинъ кругъ -- "раскулачиванiе -- тракторы -- тягловая сила -- голодъ -- комсомольцы". По даннымъ, сообщеннымъ Сталинымъ на послeдней партконференцiи, СССР за послeднiе годы потерялъ 19 миллiоновъ лошадей: было 35 миллiоновъ, осталась 16. Осталось, положимъ, меньше (11 миллiоновъ безъ красной армiи), но не въ этомъ сила. Люди, которые хоть сколько-нибудь понимаютъ въ сельскомъ хозяйствe, поймутъ, что, имeя на лицо около пятидесяти процентовъ прежней тягловой силы (да еще и истощенной безкормицей), физически не возможно обработать сто процентовъ прежней посeвной площади. Ни коровами, ни дeвками, ни бабами, таскающими плуги въ Малороссiи и на Кубани, недостатокъ 19 миллiоновъ лошадей возмeстить нельзя. Отсюда маленькiй выводъ о статистикe: совeтская статистика утверждала, что въ 1933 году СССР собралъ рекордный за всю исторiю Россiи урожай. По поводу этой, извините за выраженiе, статистики можно было бы поставить два вопроса: 1) откуда онъ взялся? и 2) куда онъ дeлся? Взяться было неоткуда и дeться было некуда: въ странe оставалось бы около двухъ миллiардовъ пудовъ свободнаго зерна, и еврейскимъ общинамъ не пришлось бы собирать милостыню для спасенiя погибающихъ отъ голода единовeрцевъ (см. статью А. Ф. Керенскаго въ ? 57 "Совр. Записокъ"). Это, значитъ, статистика. Перейдемъ къ планамъ и стройкамъ. Цeною, въ частности, -- этихъ 19 миллiоновъ коней (гибли вeдь еще и люди, и коровы и прочее) были построены, въ частности, три тракторныхъ завода -- Сталинградскiй, Харьковскiй и Челябинскiй; построено было еще много заводовъ, но мы пока будемъ говорить о тягловыхъ потеряхъ и о "тягловыхъ заводахъ". По оффицiальнымъ даннымъ эти заводы плюсъ импортъ дали странe нeсколько больше двухсотъ тысячъ тракторовъ. По даннымъ секретаря сибирскаго крайкома партiи, опубликованнымъ въ "Правдe", кажется, въ ноябрe 1933 г. (этого номера у меня нeтъ, но за точность цифры я ручаюсь категорически), производительность десяти совeтскихъ тракторовъ равна на практикe производительности одиннадцати совeтскихъ же лошадей. Слeдовательно, для того, чтобы при данныхъ условiяхъ восполнить механической тягловой силой разбазаренную живую -- надо построить приблизительно семнадцать миллiоновъ тракторовъ. Такъ вотъ: если это называется статистикой, планомъ и строительствомъ, -- я позволю себe спросить: что же тогда должно обозначаться техническимъ терминомъ кабакъ? ПСИХОЛОГИЧЕСКIЯ ОТРАЖЕНIЯ КАБАКА Такъ вотъ: русскому молодняку твердили отцы: А ну-ка долбанемъ! А ну-ка -- ухнемъ. Подтянемъ животъ, поголодаемъ, поднажмемъ -- зато ужъ потомъ -- сразу въ соцiалистическiй рай. Молоднякъ нажималъ, подтягивалъ животъ, подставлялъ свою головушку подъ "кулацкiй" обрeзъ, гибнулъ сотнями тысячъ: и отъ морозовъ -- на зимней стройкe Магнитки, и отъ тифа -- на {339} Днeпростроe, и отъ малярiи -- въ Березникахъ, и отъ цынги въ Соликамскe, и отъ города -- вездe, и отъ несчастныхъ случаевъ -- на всeхъ стройках, ибо при всeхъ этихъ штурмахъ мeры охраны труда -- были какъ на турецкой перестрeлкe. И теперь, "выполнивъ и перевыполнивъ", онъ видитъ: тракторныя кладбища. И онъ чувствуетъ: все тотъ же голодъ. И онъ понимаетъ: все тотъ же кабакъ. "Кипитъ веселая соцiалистическая стройка", перерабатывающая металлъ въ ржавчину и людей въ рабовъ или въ трупы. А когда, послe всeхъ этихъ штурмов и побeдъ, онъ попробовалъ было заикнуться: Дорогiе папаши, да какъ это? -- такъ его десятками тысячъ поперли въ концентрацiонные лагеря... И сейчасъ, въ самое послeднее время, ему -- этому молодняку -- преподнесли еще одну "награду побeдителю" -- отмeну карточекъ. Онъ, этотъ молоднякъ, на вольномъ рынкe не покупалъ никогда и ничего (средняя студенческая стипендiя была равна 60 рублямъ въ мeсяцъ). Теперь эта стипендiя уровнемъ новыхъ цeнъ урeзана больше, чeмъ въ два раза, слeдовательно, совсeмъ уже голодъ, и въ качествe приправы къ этому голоду -- свeтятся икрянныя витрины "магазиновъ заочнаго питанiя"... И еще документикъ -- изъ "Комсомольской Правды": разсказъ секретаря азовскаго райкома о раскулачиванiи Кубани. Годъ не указанъ, но раскулачиванiе идетъ хронически -- никакъ не могутъ раскулачить до конца: "Въ пустой станицe не горeли огни и не лаяли собаки. Чернeли вздувшiеся трупы лошадей. Ежедневно погибало 50 штукъ тягловаго скота (а людей? И. С.). Изъ сорока пяти комсомольцевъ -- 30 пришлось выслать, четырехъ арестовать за кражу (процентикъ-то какой? И. С.), одиннадцать бeжали вмeстe съ раскулаченными... Весной землю пахали дeвушки -- некому больше было. А сeмена носили на поле на собственныхъ спинахъ -- такъ какъ лошадей не осталось (а на чемъ пахали, если лошадей не осталось? И. С.) ...По поводу моего очерка о колхозной деревнe -- въ ? 58 "Современныхъ Записокъ" я получилъ нeкоторое количество негодующихъ писемъ, написанныхъ эмигрантскими толстовцами и вегетарiанцами: сгущаю краски. Что-жъ? И "Комсомольская Правда", она тоже сгущаетъ краски?... Здeсь, въ эмиграцiи, обо всемъ этомъ можно разсуждать благодушно, спокойно и, такъ сказать, академически: намъ тепло, не дуетъ, и въ Соловки не волокутъ. Совeтскiй студентъ, комсомолецъ, мужикъ, рабочiй -- такъ разсуждать не могутъ. И не будутъ. Потому что одно -- сочувствовать отцу умершаго ребенка и другое -- хоронить собственнаго ребенка, погибшаго съ голоду... ...Со страницъ совeтской прессы на читателя смотрятъ круглыя, исполненныя энтузiазма и прочаго лица "смeны" (въ главe о спартакiадe я разскажу, какъ это дeлается технически). Да, смeна идетъ. Она не такая круглая и благодушная, какъ это кажется по фотографiямъ. Эта смeна -- придетъ. Мeнять -- она будетъ сильно... {340} -------- СПАРТАКIАДА ДИНАМО ТАЕТЪ Къ концу мая мeсяца наше каторжно-привиллегированное положенiе въ Медгорe закрeпилось приблизительно въ такой степени, въ какой это вообще возможно въ текучести совeтскихъ судебъ, и я (оптимистическiй человeкъ) сталъ было проникаться увeренностью въ томъ, что нашъ побeгъ, по крайней мeрe побeгъ изъ лагеря, можно считать вполнe обезпеченнымъ. Одно время возникла было нeкоторая угроза со стороны культурно-воспитательнаго отдeла, который довольно скоро сообразилъ, что Медоваръ играетъ только декоративную роль и что платить Медовару 300 рублей -- когда мнe можно было заплатить только 30 -- нeтъ никакого расчета. Отъ опасности со стороны КВО я отдeлался довольно просто: сманилъ Динамо на постройку новаго стадiона, благо прежнiй дeйствительно никуда не годился. Нашелъ площадку на пригоркe за управленческимъ городкомъ, спланировалъ постройку. Для нея ежедневно сгоняли изъ ШИЗО по 150-200 урокъ, приволокли откуда-то с лeсныхъ работъ три трактора, и КВО понялъ, что ужъ теперь-то Динамо меня не отдастъ. Словомъ -- на Шипкe все было спокойно... Потомъ, въ теченiе приблизительно трехъ дней все это спокойствiе было подорвано со всeхъ сторонъ, и передe нами (въ который это уже разъ!) снова встала угроза полной катастрофы. Началось все это съ моихъ футбольно-террористическихъ списковъ. Хлeбниковъ оказался правъ: почти никого, кромe террористовъ, я среди лагерной физкультурной молодежи разыскать не могъ. Гольманъ же все настойчивeе и настойчивeе требовалъ отъ меня представленiя списковъ: люди по этимъ спискамъ должны были быть переведены въ составъ Вохра. Исчерпавъ свои возможности, я пошелъ къ Медовару и сказалъ ему -- устройте мнe командировку въ другiя отдeленiя, здeсь все, что можно было выискать, я уже выискалъ... -- Да, да, -- затараторилъ Медоваръ, -- ну, это все пустяки... Вы объ этихъ спискахъ пока никому не говорите, понимаете, только дискредитируете себя... (я, конечно, это понималъ)... Сейчасъ уезжаю въ Москву, вернусь дней черезъ пять, все это обставимъ въ лучшемъ видe... Какимъ образомъ можно было "обставить все это въ лучшемъ видe", я понятiя не имeлъ. Да и видъ у Медовара былъ какой-то очень ужъ разсeянно-жуликоватый. Медоваръ уeхалъ. Дня черезъ три изъ Москвы пришла телеграмма: {341} "Медгору не вернусь тчк. вышлите вещи адресъ Динамо Москва тчк. Медоваръ". Итакъ, великiй комбинаторъ исчезъ съ медгорскаго горизонта. Поползли слухи о томъ, что головка центральнаго Динамо проворовалась въ какихъ-то совсeмъ ужъ астрономическихъ масштабахъ, ходили слухи о полной ликвидацiи Динамо въ связи со слiянiемъ ОГПУ и Наркомвнудeла. Кстати, объ этомъ слiянiи. Въ лагерe оно ознаменовалось однимъ единственнымъ событiемъ. На этакой трiумфальной аркe при входe въ первый лагпунктъ красовались вырeзанныя изъ фанеры буквы: ББК ОГПУ. Пришли плотники, сняли ОГПУ и приколотили НКВД. Заключенные толклись около и придумывали всякiя расшифровки новой комбинацiи буквъ. Всe эти расшифровки носили характеръ цeликомъ и полностью непечатный. Никакихъ другихъ перемeнъ и комментарiевъ "ликвидацiя" ОГПУ не вызвала: въ лагерe сидeли въ среднемъ люди толковые. Почти одновременно съ Медоваромъ въ Москву уeхалъ и Радецкiй: подозрeваю, что Медоваръ къ нему и пристроился. Радецкiй получалъ какое-то новое назначенiе. Я остался, такъ сказать, лицомъ къ лицу съ Гольманомъ. Te^te-a`-te^te было не изъ прiятныхъ. Вопросъ о спискахъ Гольманъ поставилъ въ ультимативномъ порядкe. Я отвeтилъ просьбой о командировкe на сeверъ и показалъ свои списки, больше ничего не оставалось дeлать: -- Развe Медоваръ вамъ о нихъ не говорилъ, -- съ невиннымъ видомъ спросилъ я. Гольманъ внимательно посмотрeлъ списки и поднялъ на меня свое испытующее, активистское око. -- Не везетъ вамъ, т. Солоневичъ, съ политикой въ физкультурe. Бросили бы вы это дeло. -- Какое дeло? -- Оба. И политику, и физкультуру. -- Политикой не занимаюсь. Гольманъ посмотрeлъ на меня съ ехидной усмeшечкой. Потомъ сухо сказалъ: -- Оставьте эти списки здeсь. Мы выяснимъ. Я васъ вызову. Пока. И "выяснимъ", и "вызову", и "пока" ничего хорошаго не предвeщали. На другой день Гольманъ дeйствительно вызвалъ меня. Разговоръ былъ коротокъ и оффицiаленъ: КВО настаиваетъ на моемъ переходe туда на работу, и съ его настоянiями онъ, Гольманъ, согласенъ. Въ виду чего я откомандировываюсь въ распоряженiе КВО. Однако, по совмeстительству съ работой въ КВО я обязанъ закончить стройку стадiона. Я вздохнулъ съ облегченiемъ. У Гольмана ко мнe было тоже активистское чувство, какъ и у Стародубцева, -- только нeсколько, такъ сказать, облагороженное. Гольманъ все-таки понималъ, что очень ужъ прижимать меня -- не слишкомъ рентабильное предпрiятiе. Но мало ли какъ могло прорваться это чувство... О футбольно-террористическихъ спискахъ ни я, ни Гольманъ не сказали ни слова... {342} БЕСEДА СЪ ТОВАРИЩЕМЪ КОРЗУНОМЪ Культурно-воспитательный отдeлъ ББК былъ здeсь тeмъ же, чeмъ на волe являются культурно-просвeтательные отдeлы профсоюзовъ. По корридорамъ КВО съ необычайно дeловымъ видомъ околачивались всякiе бибработники, музработники, агитпропработники -- околачивался и я, и съ тeмъ же дeловымъ видомъ: дeлать что-нибудь другое еще, было рeшительно нечего. Во время одной изъ такихъ дeловыхъ прогулокъ изъ комнаты въ комнату КВО меня въ корридорe перехватилъ Корзунъ. -- Ага, тов. Солоневичъ... Что такое я хотeлъ съ вами поговорить... Вотъ и забылъ, чортъ возьми... Ну, зайдемте ко мнe, я вспомню. Зашли. Усeлись. Кабинетъ Корзуна былъ увeшанъ фотографическими снимками, иллюстрирующими героизмъ строительства Бeломорско-Балтiйскаго канала, висeли фотографiи особо перековавшихся ударниковъ, и въ числe оныхъ -- красовался снимокъ торжественнаго момента: на сценe клуба тов. Корзунъ навeшиваетъ ордена Бeлморстроя "лучшимъ изъ лучшихъ", тeмъ самымъ, которые послe торжества отправились въ Торгсинъ -- выпить, закусить и разжиться валютой... Я отвелъ глаза отъ фотографiи -- встрeтился съ иронически-добродушнымъ взглядомъ Корзуна -- видимо, о моемъ давешнемъ совeтe Смирнову онъ зналъ. -- У васъ, кажется, основательный стажъ въ области культработы. Я отвeтилъ. -- Но вы едва-ли знаете, въ чемъ заключается принципiальная разница между культработой на волe и здeсь. -- Думаю, что принципiальной -- никакой. -- Нeтъ, есть и принципiальная. На волe культработа должна поднять сознательность средняго трудящагося до уровня сознательности коммуниста. Здeсь мы должны поднять соцiальные инстинкты, -- Корзунъ поднялъ палецъ, -- понимаете: соцiальные трудовые инстинкты деклассированной и контръ-революцiонной части населенiя -- до средняго совeтскаго уровня. -- Гмъ, -- сказалъ я. -- Перековка? Корзунъ посмотрeлъ на меня какъ-то искоса. -- Всeхъ перековать -- мы не можемъ. Но тeхъ, кого мы перековать не можемъ, -- мы уничтожаемъ... Утвержденiе Корзуна было форменнымъ вздоромъ: лагерь не "перековывалъ" никого, но даже и лагерь не былъ въ состоянiи "уничтожить" миллiоны неперекованныхъ... -- Боюсь, что для проведенiя въ жизнь этой программы пришлось бы создать очень мощный, такъ сказать, механизированный аппаратъ уничтоженiя. -- Ну, такъ что-жъ? -- Взглядъ у Корзуна былъ ясный, открытый и интеллигентный... Передъ этимъ "ну, что-жъ" -- я замялся. Корзунъ посмотрeлъ на меня не безъ соболeзнованiя. {343} -- А вы помните Сталинскую фразу о тараканахъ? -- спросилъ онъ... Эту фразу я помнилъ: забыть ее -- трудно. Изъ всего того, что было сказано о революцiи ея вождями, болeе гнуснаго, чeмъ эта фраза, не было сказано ничего. Той части партiи, которая въ ужасe остановилась передъ неисчислимостью труповъ, наваленныхъ на путяхъ коллективизацiи, передъ страданiями и гнeвомъ народа, -- Сталинъ бросилъ презрительный упрекъ: таракановъ испугались. Для него "трудящiеся" были только тараканами. Выморить ихъ миллiономъ больше, миллiономъ меньше -- не все ли равно. Я сжалъ зубы и отъ всякихъ комментарiевъ воздержался, ибо единственный подходящiй къ этому случаю комментарiй -- это висeлица. Въ моемъ распоряженiи ея не было... -- Да, -- продолжалъ Корзунъ, -- вотъ поэтому-то Сталинъ и вождь, что онъ человeкъ абсолютной смeлости. Онъ ни передъ чeмъ не остановится. Если для интересовъ революцiи потребуется, чтобы онъ пошелъ цeловать туфлю римскаго папы, -- онъ пойдетъ. Что онъ дeйствительно пойдетъ -- въ этомъ, конечно, не было никакого сомнeнiя. Я снова, какъ это часто бывало въ разговорахъ съ коммунистами, почувствовалъ себя во власти спокойной, увeренной, очень умной и безпримeрно наглой силы. Настолько большой, что она даже и не даетъ себe труда скрывать свою наглость... Весь нынeшнiй разговоръ былъ нелeпъ, ненуженъ, а можетъ быть, и опасенъ... -- Простите, тов. Корзунъ, мнe не хотeлось бы разрабатывать эту тему, въ особенности здeсь, когда я самъ, нахожусь въ положенiи таракана. -- Ну, нeтъ, вы -- не въ положенiи таракана. Вы вeдь и сами это прекрасно понимаете... Но вы должны понять, что мы вынуждены къ безпощадности... И въ сущности -- внe зависимости личной вины тeхъ, кого мы уничтожаемъ. Развe, напримeръ, есть какая-нибудь личная вина въ нашихъ безпризорникахъ -- а вотъ... Ахъ, чортъ, наконецъ, вспомнилъ.... Я васъ по поводу безпризорниковъ и искалъ. Вы знаете о нашей колонiи на Водораздeлe. Мы тамъ организуемъ второе Болшево. Тамъ пока около двухъ тысячъ человeкъ (пока я доeхалъ до колонiи, въ ней оказалось болeе четырехъ тысячъ). Такъ вотъ, мы рeшили васъ туда командировать... Для постановки физкультурной работы. Вы вeдь сами понимаете, что лагерная физкультура -- это мифъ... А тамъ -- ударная работа... Словомъ -- поeзжайте. Жить вы тамъ будете на положенiи вольнонаемнаго, ударный зачетъ сроковъ... Мы съ Гольманомъ этотъ вопросъ уже обсуждали. Онъ не возражаетъ... Въ душe подымается острая боль обиды на судьбу... Водораздeлъ... Это около 250 верстъ до границы по совсeмъ непроходимымъ болотамъ. Если я -- въ Водораздeлe, Юра -- здeсь, Борисъ -- въ Лодейномъ полe, то какъ списаться? У насъ пока -- ни компасовъ, ни карты, ни сапогъ. Продовольствiя -- какъ котъ наплакалъ... Въ водораздeльскомъ болотe можетъ насъ засосать -- и въ переносномъ, и въ прямомъ смыслe этого слова. {344} Что дeлать?.. Корзунъ продолжалъ расписывать прелести работы въ колонiи. Для того, чтобы выиграть время, я достаю папиросу, зажигаю ее, и спичка въ рукахъ прыгаетъ, какъ зайчикъ на стeнe. Но отказываться нельзя. О, Господи... Снова придется какъ-то выкручиваться -- длинно, мучительно и оскорбительно. И, главное, -- совершенно неизвeстно какъ... Отъ Корзуна я вышелъ въ какомъ-то оглушенномъ состоянiи. Удалось оттянуть отправку въ колонiю на два дня; и послeзавтра... Что дeлать?.. Забрался на берегъ рeчки, сидeлъ, курилъ, выработалъ планъ еще одной небольшой отсрочки. Пришелъ къ Гольману, доложилъ о моей полной договоренности съ Корзуномъ и сдeлалъ при этомъ такой видъ: ну, ужъ теперь я отъ васъ, тов. Гольманъ, отдeлаюсь, слава Тебe Господи, окончательно. Точно такой же видъ былъ и у Гольмана. -- А ваши динамовскiя дeла вы сдайте Батюшкову, -- сказалъ онъ. -- Хорошо. Но такъ какъ Батюшковъ не находится въ совсeмъ трезвомъ видe, то нeкоторыя дeла по сооруженiю стадiона я хотeлъ бы передать лично вамъ. -- А какiя тамъ еще дeла? -- Вамъ прорабъ сдeлалъ неправильныя насыпи на виражахъ дорожки -- онe осeли, нужно пересыпать. И, второе -- тотъ строительный мусоръ, который привезли для теннисныхъ площадокъ, никуда не годится. Передайте, пожалуйста, Батюшкову, чтобы онъ подыскалъ подходящiе матерiалы.... Гольманъ посмотрeлъ на меня съ раздраженiемъ. -- Напутали вы съ этимъ стадiономъ, а теперь хотите на Батюшкова переложить. Нeтъ ужъ, извините, пока вы стадiонъ не закончите -- ни въ какiя колонiи мы васъ не отпустимъ. Извольте немедленно взяться за стадiонъ и закончить его. Я принимаю сдержанно-огорченный видъ. -- Позвольте, вeдь т. Корзунъ уже отдалъ приказъ... -- Это васъ не касается, беритесь немедленно за стадiонъ. ПЛАНЪ ВЕЛИКОЙ ХАЛТУРЫ Какая-то отсрочка была добыта. А дальше что? Я сообщилъ Юрe о положенiи вещей. Юра выдвинулъ проектъ немедленнаго побeга. Я только посмотрeлъ на Юру. Юра сконфузился: да, это просто ляпнулъ... Но можетъ быть, можно какъ-нибудь дать знать Борису, чтобы и онъ бeжалъ сейчасъ же... Это все было утопiей. Бeжать до нашего общаго срока, значило подвести Бориса, если и не подъ разстрeлъ, то подъ отправку куда-нибудь за Уралъ или на Соловки. Дать ему знать и получить отъ него отвeтъ, что онъ принимаетъ новый срокъ, было почти невозможно технически, не говоря уже о рискe, съ которымъ были сопряжены эти переговоры. Дня два я бродилъ по лeсу, въ состоянiи какой-то озлобленной {345} рeшимости: выходъ нужно найти. Я возстанавливалъ въ своемъ воображенiи всю мою схему совeтскихъ взаимоотношенiй, и по этой схемe выходило такъ, что нужно въ самомъ срочномъ порядкe найти какую-то огромную, вопiющую халтуру, которая могла бы кому-то изъ крупнаго начальства, хотя бы и тому же Корзуну или Вержбицкому, дать какiя-то новыя карьерныя перспективы. Возникали и отбрасывались культурно-просвeтительные, технически-производственные и всякiе другiе планы, пока путемъ исключенiя не вырисовался, пока только въ общихъ чертахъ, планъ проведенiя вселагерной спартакiады ББК. Думаю, что въ эти дни видъ у меня былъ не совсeмъ вразумительный. По крайней мeрe, Юра, встрeтивъ какъ-то меня по дорогe въ техникумъ, безпокойно сказалъ: -- Этакъ, Ва, ты совсeмъ съ мозговъ слeзешь. -- А что? -- Да вотъ ходишь и что-то бормочешь... Я постарался не бормотать. На другой же день пролeзъ въ машинное бюро управленiя ББК и по блату накаталъ докладную записку самому начальнику лагеря, Успенскому. Записка касалась вопроса объ организацiи вселагерной спартакiады, о томъ, что эта спартакiада должна служить документальнымъ и неоспоримымъ доказательствомъ правильности воспитательной системы лагерей, что она должна дать совершенно очевидное доказательство перековки и энтузiазма, что она должна опровергнуть буржуазную клевету о лагерe, какъ о мeстe истребленiя людей, ну, и прочее въ томъ же родe. Путемъ нeкоторыхъ техническихъ ухищренiй я сдeлалъ такъ, чтобы записка эта попала непосредственно къ Успенскому, безъ никакихъ Корзуновъ и Гольмановъ. Записку взялись передать непосредственно. Я шатался по лeсамъ около Медгоры въ странномъ настроенiи: отъ этой записки зависeлъ нашъ побeгъ или, по крайней мeрe, шансы на благополучный исходъ побeга. Иногда мнe казалось, что весь этотъ проектъ -- форменный вздоръ и что Успенскiй въ лучшемъ случай кинетъ его въ корзину, иногда мнe казалось, что это -- идеально вывeренный и точный планъ. Планъ этотъ былъ, конечно, самой вопiющей халтурой, но онъ былъ реально выполнимъ и, въ случаe выполненiя, заложилъ бы нeкоторый дополнительный камень въ фундаментъ карьеры т. Успенскаго. Временами мнe казалось, что на столь наглую и столь очевидную халтуру Успенскiй все-таки не пойдетъ. Но по зрeломъ размышленiи я пришелъ къ выводу, что эти опасенiя -- вздоръ. Для того, чтобы халтурный проектъ провалился не вслeдствiе технической невыполнимости, а только вслeдствiе своей чрезмeрной наглости, нужно было предполагать въ начальствe хоть малeйшую совeстливость... Какiя есть у меня основанiя предполагать эту совeстливость въ Успенскомъ, если я и на волe не встрeчался съ ней никогда? Объ Успенскомъ же говорили, какъ о человeкe очень умномъ, чрезвычайно властномъ и совершенно безпощадномъ, какъ объ очень молодомъ партiйномъ администраторe, который дeлаетъ свою карьеру изо всeхъ силъ, своихъ и чужихъ. На его совeсти {346} лежало много десятковъ тысячъ человeческихъ жизней. Онъ усовeстится? Онъ не клюнетъ на такого жирнаго, халтурнаго, карьернаго червяка? Если не клюнетъ, тогда, значитъ, во всей механикe совeтскаго кабака я не понимаю ничего. Долженъ клюнуть. Клюнетъ обязательно... Я расчитывалъ, что меня вызовутъ дня черезъ два-три, и по всей вeроятности, къ Гольману... Но въ тотъ же день вечеромъ въ баракъ торопливо и нeсколько растерянно вбeжалъ начальникъ колонны. -- Гдe тов. Солоневичъ... старшiй... Иванъ?.. Васъ сейчасъ же требуютъ къ товарищу Успенскому... Съ начальникомъ колонны у меня въ сущности не было никакихъ отношенiй. Онъ изрeдка дeлалъ начальственныя, но безтолковыя и безвредныя замeчанiя, и въ глазахъ у него стояло: ты не смотри, что ты въ очкахъ... Въ случаe чего, я тебe такiя гайки завинчу... Сейчасъ въ очахъ начальника колонны не было никакихъ гаекъ. Эти очи трепались растерянно и недоумeвающе. Къ "самому" Успенскому... И въ чемъ это здeсь зарыта собака?.. Юра дипломатически и хладнокровно подлилъ масла въ огонь: -- Ну, значитъ, Ватикъ, опять до поздней ночи... -- Такъ вы, товарищъ Солоневичъ... пожалуйста ... Я сейчасъ позвоню въ управленiе, что я вамъ передалъ.. -- Да, да я сейчасъ иду... -- И въ моемъ голосe -- спокойствiе, какъ будто прогулка къ Успенскому -- самое обыденное занятiе въ моей лагерной жизни.... СОЛОВЕЦКIЙ НАПОЛЕОНЪ Въ прiемной у Успенскаго сидитъ начальникъ отдeла снабженiя и еще нeсколько человeкъ. Значитъ, придется подождать... Я усаживаюсь и оглядываюсь кругомъ. Публика все хорошо откормленная, чисто выбритая, одeтая въ новую чекистскую форму -- все это головка лагернаго ОГПУ. Я здeсь -- единственный въ лагерномъ, арестантскомъ одeянiи, и чувствую себя какимъ-то пролетарiемъ навыворотъ. Вотъ, напротивъ меня сидитъ грузный, суровый старикъ -- это начальникъ нашего медгорскаго отдeленiя Поккалнъ. Онъ смотритъ на меня неодобрительно. Между мной и имъ -- цeлая лeстница всяческаго начальства, изъ котораго каждое можетъ вышибить меня въ тe не очень отдаленныя мeста, куда даже лагерный Макаръ телятъ своихъ не гонялъ. Куда-нибудь вродe девятнадцатаго квартала, а то и похуже... Поккалнъ можетъ отправить въ тe же мeста почти все это начальство, меня же стереть съ лица земли однимъ дуновенiемъ своимъ... Такъ что сидeть здeсь подъ недоумeнно-неодобрительными взглядами всей этой чекистской аристократiи мнe не очень уютно... Сидeть же, видимо, придется долго. Говорятъ, что Успенскiй иногда работаетъ въ своемъ кабинетe сутки подрядъ и тe же сутки заставляетъ ждать въ прiемныхъ своихъ подчиненныхъ. {347} Но дверь кабинета раскрывается, въ ея рамe показывается вытянутый въ струнку секретарь и говоритъ: -- Товарищъ Солоневичъ, пожалуйста. Я "жалую"... На лицe Поккална неодобренiе переходитъ въ полную растерянность. Начальникъ отдeла снабженiя, который при появленiи секретаря поднялся было и подхватилъ свой портфель, остается торчать столбомъ съ видомъ полнаго недоумeнiя. Я вхожу въ кабинетъ и думаю: "Вотъ это клюнулъ... Вотъ это глотнулъ"... Огромный кабинетъ, обставленный съ какою-то выдержанной, суровой роскошью. За большимъ столомъ -- "самъ" Успенскiй, молодой сравнительно человeкъ, лeтъ тридцати пяти, плотный, съ какими-то, безцвeтными, свeтлыми глазами. Умное, властолюбивое лицо. На Соловкахъ его называли "Соловецкимъ Наполеономъ"... Да, этого на мякинe не проведешь... Но не на мякинe же я и собираюсь его провести... Онъ не то, чтобы ощупывалъ меня глазами, а какъ будто какимъ-то точнымъ инструментомъ измeрялъ каждую часть моего лица и фигуры. -- Садитесь. Я сажусь. -- Это вашъ проектъ? -- Мой. -- Вы давно въ лагерe? -- Около полугода. -- Гмъ... Стажъ невеликъ. Лагерныя условiя знаете? -- Въ достаточной степени для того, чтобы быть увeреннымъ въ исполнимости моего проекта. Иначе я вамъ бы его и не предлагалъ... На лицe Успенскаго настороженность и, пожалуй, недовeрiе. -- У меня о васъ хорошiе отзывы... Но времени слишкомъ мало. По климатическимъ условiямъ мы не можемъ проводить праздникъ позже середины августа. Я вамъ совeтую всерьезъ подумать. -- Гражданинъ начальникъ, у меня обдуманы всe детали. -- А ну, разскажите... Къ концу моего коротенькаго доклада Успенскiй смотритъ на меня довольными и даже улыбающимися глазами. Я смотрю на него примeрно такъ же, и мы оба похожи на двухъ жуликоватыхъ авгуровъ. -- Берите папиросу... Такъ вы это все беретесь провести? Какъ бы только намъ съ вами на этомъ дeлe не оскандалиться... -- Товарищъ Успенскiй... Въ одиночку, конечно, я ничего не смогу сдeлать, но если помощь лагерной администрацiи... -- Объ этомъ не безпокойтесь. Приготовьте завтра мнe для подписи рядъ приказовъ -- въ томъ духe, о которомъ вы говорили. Поккалну я дамъ личныя распоряженiя... -- Товарищъ Поккалнъ сейчасъ здeсь. -- А, тeмъ лучше... Успенскiй нажимаетъ кнопку звонка. {348} -- Позовите сюда Поккална. Входитъ Поккалнъ. Нeмая сцена. Поккалнъ стоитъ передъ Успенскимъ болeе или менeе на вытяжку. Я, червь у ногъ Поккална, сижу въ креслe не то, чтобы развалившись, но все же заложивъ ногу на ногу, и покуриваю начальственную папиросу. -- Вотъ что, товарищъ Поккалнъ... Мы будемъ проводить общелагерную спартакiаду. Руководить ея проведенiемъ будетъ т. Солоневичъ. Вамъ нужно будетъ озаботиться слeдующими вещами: выдeлить спецiальные фонды усиленнаго питанiя на 60 человeкъ -- срокомъ на 2 мeсяца, выдeлить отдeльный баракъ или палатку для этихъ людей, обезпечить этотъ баракъ обслуживающимъ персоналомъ, дать рабочихъ для устройства тренировочныхъ площадокъ... Пока, товарищъ Солоневичъ, кажется, все? -- Пока все. -- Ну, подробности вы сами объясните тов. Поккалну. Только, тов. Поккалнъ, имeйте въ виду, что спартакiада имeетъ большое политическое значенiе и что подготовка должна быть проведена въ порядкe боевого заданiя... -- Слушаю, товарищъ начальникъ... Я вижу, что Поккалнъ не понимаетъ окончательно ни черта. Онъ ни черта не понимаетъ ни насчетъ спартакiады, ни насчетъ "политическаго значенiя". Онъ не понимаетъ, почему "боевое заданiе" и почему я, замызганный, очкастый арестантъ, сижу здeсь почти развалившись, почти какъ у себя дома, а онъ, Поккалнъ, стоитъ на вытяжку. Ничего этого не понимаетъ честная латышская голова Поккална. -- Товарищъ Солоневичъ будетъ руководить проведенiемъ спартакiады, и вы ему должны оказать возможное содeйствiе. Въ случаe затрудненiй, обращайтесь ко мнe. И вы тоже, товарищъ Солоневичъ. Можете идти, т. Поккалнъ. Сегодня я васъ принять не могу. Поккалнъ поворачивается налeво кругомъ и уходитъ... А я остаюсь. Я чувствую себя немного... скажемъ, на страницахъ Шехерезады... Поккалнъ чувствуетъ себя точно такъ же, только онъ еще не знаетъ, что это Шехерезада... Мы съ Успенскимъ остаемся одни. -- Здeсь, т. Солоневичъ, есть все-таки еще одинъ неясный пунктъ. Скажите, что это у васъ за странный наборъ статей? Я уже говорилъ, что ОГПУ не сообщаетъ лагерю, за что именно посаженъ сюда данный заключенный. Указывается только статья и срокъ. Поэтому Успенскiй рeшительно не знаетъ, въ чемъ тутъ дeло. Онъ, конечно, не очень вeритъ въ то, что я занимался шпiонажемъ (ст. 58, п. 6), что я работалъ въ контръ-революцiонной организацiи (58, 11), ни въ то, что я предавался такому пороку, какъ нелегальная переправка совeтскихъ гражданъ за границу, совершаемая въ видe промысла (59, п. 10). Статью, карающую за нелегальный переходъ границы и предусматривавшую въ тe времена максимумъ 3 года, ГПУ изъ скромности не использовало вовсе. {349} Во всю эту ахинею Успенскiй не вeритъ по той простой причинe, что люди, осужденные по этимъ статьямъ всерьезъ, получаютъ такъ называемую, птичку или, выражаясь оффицiальной терминологiей, "особыя указанiя" и eдутъ въ Соловки безъ всякой пересадки. Отсутствiе "птички", да еще 8-лeтнiй срокъ заключенiя являются, такъ сказать, оффицiальнымъ симптомомъ вздорности всего обвиненiя. Кромe того, Успенскiй не можетъ не знать, что статьи совeтскаго Уголовнаго Кодекса "пришиваются" вообще кому попало и какъ попало: "былъ бы человeкъ, а статья найдется"... Я знаю, чего боится Успенскiй. Онъ боится не того, что я шпiонъ, контръ-революцiонеръ и все прочее -- для спартакiады это не имeетъ никакого значенiя. Онъ боится, что я просто не очень удачный халтурщикъ и что гдe-то тамъ на волe я сорвался на какой-то крупной халтурe, а такъ какъ этотъ проступокъ не предусмотрeнъ Уголовнымъ Кодексомъ, то и пришило мнe ГПУ первыя попавшiяся статьи. Это -- одна изъ возможностей, которая Успенскаго безпокоитъ. Если я сорвусь и съ этой спартакiадской халтурой -- Успенскiй меня, конечно, живьемъ съeстъ, но ему-то отъ этого какое утeшенiе? Успенскаго безпокоитъ возможная нехватка у меня халтурной квалификацiи. И больше ничего. ...Я успокаиваю Успенскаго. Я сижу за "связь съ заграницей" и сижу вмeстe съ сыномъ. Послeднiй фактъ отметаетъ послeднiя подозрeнiя насчетъ неудачной халтуры: -- Такъ вотъ, т. Солоневичъ, -- говоритъ Успенскiй, поднимаясь. -- Надeюсь, что вы это провернете на большой палецъ. Если сумeете -- я вамъ гарантирую сниженiе срока на половину. Успенскiй, конечно, не знаетъ, что я не собираюсь сидeть не только половины, но и четверти своего срока... Я сдержанно благодарю. Успенскiй снова смотритъ на меня пристально въ упоръ. -- Да, кстати, -- спрашиваетъ онъ, -- какъ ваши бытовыя условiя? Не нужно ли вамъ чего? -- Спасибо, тов. Успенскiй, я вполнe устроенъ. Успенскiй нeсколько недовeрчиво приподнимаетъ брови. -- Я предпочитаю, -- поясняю я, -- авансовъ не брать, надeюсь, что послe спартакiады... -- Если вы ее хорошо провернете, вы будете устроены блестяще... Мнe кажется, что вы ее... провернете... И мы снова смотримъ другъ на друга глазами жуликоватыхъ авгуровъ. -- Но, если вамъ что-нибудь нужно -- говорите прямо. Но мнe не нужно ничего. Во-первыхъ, потому, что я не хочу тратить на мелочи ни одной копeйки капитала своего "общественнаго влiянiя", а во-вторыхъ, потому, что теперь все, что мнe нужно, я получу и безъ Успенскаго... {350} ВВЕДЕНIЕ ВЪ ФИЛОСОФIЮ ХАЛТУРЫ Теперь я передамъ, въ чемъ заключалась высказанная и невысказанная суть нашей бесeды. Само собой разумеется, что ни о какой мало-мальски серьезной постановкe физической культуры въ концлагерe и говорить не приходилось. Нельзя же въ самомъ дeлe предлагать футболъ человeку, который работаетъ физически по 12 часовъ въ сутки при ясно недостаточномъ питанiи и у самаго полярнаго круга. Не могъ же я въ самомъ дeлe пойти со своей физкультурой въ девятнадцатый кварталъ?... Я сразу намекнулъ Успенскому, что ужъ эту-то штуку я понимаю совершенно ясно -- и этимъ избавило его отъ необходимости вдаваться въ не совсeмъ все-таки удобныя объясненiя. Но я не собирался ставить физкультуру всерьезъ. Я только обязался провести спартакiаду такъ, чтобы въ ней была масса, были рекорды, чтобы спартакiада была соотвeтствующе рекламирована въ московской прессe и сочувствующей иностранной, чтобы она была заснята и на фото-пластинки, и на кино-пленку -- словомъ, чтобы urbi et orbi и отечественной плотвe, и заграничнымъ идеалистическимъ карасямъ воочiю, съ документами на страницахъ журналовъ и на экранe кино, было показано: вотъ какъ совeтская власть заботится даже о лагерникахъ, даже о бандитахъ, контръ-революцiонерахъ, вредителяхъ и т.д. Вотъ какъ идетъ "перековка". Вотъ здeсь -- правда, а не въ "гнусныхъ буржуазныхъ выдумкахъ" о лагерныхъ звeрствахъ, о голодe, о вымиранiи... "L'Humanite'", которая въ механикe этой халтуры не понимаетъ ни уха, ни рыла, будетъ орать объ этой спартакiадe на всю Францiю -- допускаю даже, что искренно. Максимъ Горькiй, который приблизительно такъ же, какъ я и Успенскiй, знаетъ эту механику, напишетъ елейно-проститутскую статью въ "Правду" и пришлетъ въ ББК привeтствiе. Объ этомъ привeтствiи лагерники будутъ говорить въ выраженiяхъ, не поддающихся переводу ни на одинъ иностранный языкъ: выраженiяхъ, формулирующихъ тe предeльныя степени презрeнiя, какiя завалящiй урка можетъ чувствовать къ самой завалящей, изъeденной сифилисомъ, подзаборной проституткe. Ибо онъ, лагерникъ, онъ-то знаетъ, гдe именно зарыта собака, и знаетъ, что Горькому это извeстно не хуже, чeмъ ему самому... О прозаическихъ реальныхъ корняхъ этой халтуры будутъ знать всe, кому это надлежитъ знать -- и ГПУ, и ГУЛАГ, и Высшiй Совeтъ Физкультуры, и въ глазахъ всeхъ Успенскiй будетъ человeкомъ, который выдумалъ эту комбинацiю, хотя и жульническую, но явно служащую къ вящей славe Сталина. Успенскiй на этомъ дeлe заработаетъ нeкоторый административно-политическiй капиталецъ... Могъ ли Успенскiй не клюнуть на такую комбинацiю? Могъ ли Успенскiй не остаться довольнымъ нашей бесeдой, гдe столь прозаическихъ выраженiй, какъ комбинацiя и жульничество, конечно, не употреблялось en toutes lettres и гдe все было ясно и понятно само собой... {351} Еще довольнeе былъ я, ибо въ этой игрe не Успенскiй используетъ и обставитъ меня, а я использую и обставлю Успенскаго... Ибо я точно знаю, чего я хочу. И Успенскiй сдeлаетъ почти все отъ него зависящее, чтобы, самъ того не подозрeвая, гарантировать максимальную безопасность моего побeга... АДМИНИСТРАТИВНЫЙ ВИХРЬ Въ течете ближайшихъ трехъ дней были изданы приказы: 1. По всему ББК -- о спартакiадe вообще, съ обязательнымъ опубликованiемъ въ "Перековкe" не позже 12 iюня. 2. Всeмъ начальникамъ отдeленiй -- о подборe инструкторовъ, командъ и прочаго -- "подъ ихъ личную (начальниковъ отдeленiй) отвeтственность" и съ обязательнымъ докладомъ непосредственно начальнику ББЛАГа, тов. Успенскому каждую пятидневку о продeланной работe. Приказъ этотъ былъ средактированъ очень круто: "Тутъ можно и перегнуть палку, сказалъ Успенскiй, времени мало"... 3. Объ освобожденiи всeхъ участниковъ командъ отъ работы и общественной нагрузки и о прекращенiи ихъ перебросокъ съ лагпункта на лагпунктъ. 4. О подготовкe отдeльнаго барака въ совхозe "Вичка" для 60 человeкъ участниковъ спартакiады и о бронированiи для нихъ усиленнаго питанiя на все время тренировки и состязанiй. 5. Объ ассигнованiи 50 000 рублей на покупку спортивнаго инвентаря. 6 и 7. Секретные приказы по Вохру, третьему отдeлу и Динамо объ оказанiи мнe содeйствiя. Когда все это было подписано и "спущено на мeста", я почувствовалъ: feci quod potui. Дальше этого дeлать больше было нечего -- развe что затребовать автомобиль до границы... Впрочемъ, какъ это ни глупо звучитъ, такой автомобиль тоже не былъ совсeмъ утопичнымъ: въ 50 клм. къ западу отъ Медгоры былъ выстроенъ поселокъ для административно-ссыльныхъ, и мы съ Юрой обсуждали проектъ поeздки въ этотъ поселокъ въ командировку. Это не было бы до границы, но это было бы все-таки почти полъ дороги до границы. Но я предпочелъ лишнiе 5 дней нашего пeшаго хожденiя по болотамъ -- дополнительному риску автомобильной поeздки... КАКЪ ОТКРЫВАЕТСЯ ЛАРЧИКЪ СЪ ЭНТУЗIАЗМОМЪ Какая-то завалящая ББКовская спартакiада -- это, конечно, мелочь. Это -- не пятилeтка, не Магнитострой и даже не "Магнитострой литературы". Но величiе Аллаха проявляется въ малeйшемъ изъ его созданiй... Халтурные методы ББКовской спартакiады примeняются и на московскихъ спартакiадахъ, на "строяхъ" всeхъ разновидностей и типовъ, на Магнитострояхъ литературныхъ и не литературныхъ, печатныхъ и вовсе непечатныхъ и въ суммe {352} мелкихъ и крупныхъ слагаемыхъ даютъ необозримые массивы великой всесоюзной Халтуры съ большой буквы. Ключъ къ ларчику, въ которомъ были запрятаны успeхи, увы, не состоявшейся ББКовской халтуры, будетъ открывать много совeтскихъ ларчиковъ вообще. Не знаю, будетъ ли это интересно, но поучительно будетъ во всякомъ случаe. Спартакiада была назначена на 15 августа, и читатель, неискушенный въ совeтской техникe, можетъ меня спросить: какимъ это образомъ собирался я за эти полтора-два мeсяца извлечь изъ пустого мeста и массы, и энтузiазмъ, и рекорды, и прочее. И неискушенному въ совeтской техникe читателю я отвeчу, даже и не извиняясь за откровенность: -- Точно такъ же, какъ я извлекалъ ихъ на Всесоюзной спартакiадe, точно такъ же, какъ эти предметы первой совeтской необходимости извлекаются по всей Совeтской Россiи вообще. На волe есть нeсколько сотенъ хорошо оплачиваемыхъ и питаемыхъ профессiоналовъ (рекорды), нeсколько тысячъ кое-какъ подкармливаемыхъ, но хорошо натренированныхъ въ "организацiонномъ отношенiи" комсомольцевъ (энтузiазмъ) и десятки тысячъ всякой публики, вродe осоавiахимовцевъ и прочаго, которые по соотвeтствующему приказу могутъ воплотиться въ соотвeтствующую массу въ любой моментъ и по любому рeшительно поводу: спартакiада, процессъ вредителей, прieздъ Горькаго, встрeча короля Амманулы и пр. Поводъ не играетъ никакой роли. Важенъ приказъ. У меня для рекордовъ будетъ 5-6 десятковъ людей, которыхъ я помeщу въ этотъ курортный баракъ въ Вичкe, которые будутъ тамъ жрать такъ, какъ имъ на волe и не снилось (Успенскiй эту жратву дастъ, и у меня ни одинъ каптеръ не сопретъ ни одной копeйки), которые будутъ eсть, спать, тренироваться и больше ничего. Въ ихъ числe будутъ десятка два-три бывшихъ инструкторовъ физкультуры, то-есть профессiоналовъ своего дeла. Кромe того, есть моментъ и не халтурнаго свойства, точно такъ же, какъ онъ есть и въ пятилeткe... Дeло въ томъ, что на нашей бывшей святой Руси разсыпаны спортивные таланты феерическаго масштаба. Сколько разъ, еще до революцiи, меня, человeка исключительнаго сложенiя и многолeтней тренировки, били, въ томъ числe и по моимъ "спортивнымъ спецiальностямъ", совершенно случайные люди, рeшительно никакого отношенiя къ спорту не имeвшiе: пастухи, монтеры, гимназисты... Дeло прошлое, но тогда было очень обидно... Такихъ людей, поискавши, можно найти и въ лагерe. Людей, вродe того сибирскаго гиганта съ девятнадцатаго квартала. Нeсколькихъ, правда, пожиже, но не такъ изъeденныхъ голодомъ, я уже подобралъ на 5 лагпунктe. За полтора мeсяца они подкормятся. Человeкъ 10 я еще подберу. Но ежели паче чаянiя цифры рекордовъ покажутся мнe недостаточными, то что по милости Аллаха мeшаетъ мнe провести надъ ними ту же операцiю, какую Наркоматъ тяжелой промышленности {353} производить надъ цифрами добычи угля (въ сей послeдней операцiи я тоже участвовалъ). Какой мудрецъ разберетъ потомъ, сколько тоннъ угля было добыто изъ ша