Глава IV -------- За рeшетками ...Солнце всходит и заходит, А в тюрьмe моей темно"... Точки зрeнiя Представьте себe, дорогой читатель, хотя бы на минутку, что вам и какому-то совeтскому гражданину указали бы на нeкоего джентельмена Х и сказали бы этаким приглушенным шепотком: -- Глядите, вот этот... Здоровый, в очках... Да... Да... Знаете, он был болeе, чeм в 20 тюрьмах... Был обвинен в бандитизмe, государственных преступленiях, шпiонажe и, кромe того, он "измeнник родинe"... Вeроятно, вы в испугe отступили бы в сторону от такого преступника. А совeтскiй гражданин отозвался бы спокойно: -- Вот бeдняга! Не везло, значит! -- И сочувственно бы покачал головой. Если вмeсто алгебраической величины Х вы подставите фамилiю автора, а мeсто дeйствiя таких ужасов -- Совeтскiй Союз, то разница в воспрiятiях между вами и совeтским жителем станет ясной. Тюрьма и заключенiе во всем мiрe, кромe СССР, связаны с представленiем о справедливом возмездiи и изоляцiи преступников. Иное дeло в СССР. Там тюрьма давно уже перестала пугать злодeев и защищать мирных жителей. Роли перемeнились. Тюрьмы переполнены людьми, опасными не для населенiя, а для диктаторской власти коммунистов, и стали постоянной угрозой для честных людей. В СССР наказанiе для грабителя и убiйцы несравненно легче, чeм для мирнаго гражданина, осмeлившагося 258 не во время или не в подходящем мeстe возражать, не подчиниться безчеловeчным распоряженiям власти или, упаси Боже, быть заподозрeнным в какой-либо "контр-революцiи". Тюрьмы в СССР -- один из видов политическаго фильтра населенiя. Недаром один из чекистских вождей в пылу спора как-то сказал крылатую фразу: -- Все населенiе СССР дeлится на три категорiи: сидящих в ЧК, сидeвших там раньше и тeх, которые будут сидeть... Других -- нeт... "Тот не гражданин СССР -- кто не болeл сыпняком и не сидeл в ЧК", -- говорят в Россiи, подчеркивая этим, что тюремная рeшетка -- это своеобразный спутник совeтскаго бытiя... Вообще же, поскольку почти во всeх законах, касающихся "политических преступленiй", имeется универсальная фраза -- "карается вплоть до высшей мeры наказанiя", а приговоры выносятся на основанiи субъективнаго пониманiя "революцiонной законности и коммунистическаго правосознанiя" в закрытых засeданiях, без участiя обвиняемаго, -- то, естественно, что карательная политика страны совeтов отличается необычной жестокостью... Я знал, что попал в безжалостные зубцы бездушной машины, и с тяжелым сердцем ждал, что произойдет дальше... Перед моим мысленным взором разстилались невеселыя перспективы... Допрос Безконечныя лeстницы, корридоры. Двери с часовыми, без часовых, желeзныя, рeшетчатыя... Настороженные взгляды проходящих мимо чекистов. Наконец -- 4 этаж. Надпись -- "Секретный Отдeл". Шедшiй сзади меня с револьвером в рукe чекист открыл передо мною дверь: -- Сюда. Небольшая комната, выходящая окном на Лубянскую площадь. Большой пис<ь>менный стол. Мягкiя кресла... 259 Из-за стола поднял голову хмурый утомленный человeк, с внимательными недобрыми глазами. Впалыя щеки. Плохо выбритое, еще молодое лицо. Помятый, видимо, непривычный штатскiй костюм. Это -- мой слeдователь, тот самый, который когда-нибудь перед Коллегiей ОГПУ будет "докладывать мое дeло" и предлагать ей свое рeшенiе. "Секретный отдeл, скажет он, предлагает примeнить к Солоневичу такую-то мeру соцiальной защиты"... Предсeдатель равнодушно спросит: "Возраженiй, товарищи, нeт?"... Эта пустая формальность промелькнет в нeсколько секунд, и моя судьба будет рeшена... Слeдователь молча, движенiем руки указал мнe на стул и стал задавать обычные предварительные вопросы. Эти, по существу, простые, вопросы, касающiеся большей частью прошлаго, таят в себe громадныя опасности для тeх, кому есть что скрывать в своем прошлом. Если ГПУ подозрeвает, что у человeка, по выраженiю моряков, "за кормой нечисто", и он о своем прошлом дает невeрныя данныя, то оно прибeгает к массe самых тонких психологических ловушек для того, чтобы заставить арестованнаго сбиться и напутать в своих показанiях. И даже, если точныя данныя о прошлом человeка и останутся неясными, наличiя этих противорeчiй вполнe достаточно для того, чтобы опредeлить, по выраженiю слeдователей, "наличiе бeлаго запаха" и отправить человeка в концлагерь с простым обвиненiем -- "соцiально-опасный элемент"... Так, на всякiй случай, в порядкe "профилактики"... Мой предварительный допрос закончился скоро. Мои отвeты были хорошо продуманы и проработаны, и я не путался. Записав эти данныя моей бiографiи, слeдователь коротко сказал -- "подождите" и вышел. Через минуту в комнату вмeстe с ним вошли еще двое чекистов весьма важнаго вида, не без нeкоторой торжественности усeвшiеся за стол. Предстоял, очевидно, серьезный и длительный допрос. -- Ну-с, товарищ Солоневич, -- насмeшливо улыбаясь, начал толстый латыш с двумя ромбами в петлицe военнаго мундира, так сказать, "чекистскiй генерал", -- 260 Очень, очень прiятно с вами познакомиться. Давненько мы собирались это сдeлать, но не хотeли раньше времени прерывать вашей вы-со-ко-по-лез-ной дeятельности... Сказав это, он с улыбкой оглянулся на своих товарищей, как бы приглашая их оцeнить его остроумiе. -- Странный способ у вас знакомства -- путем ареста и тюрьмы. -- Ну, ну, конечно, способ не совсeм нормальный, -- с тою же насмeшливой любезностью согласился латыш. -- Но это все пустяки. Это дeло поправимое. Мы глуб<о>ко увeрены, что эта "ошибка" -- только случайность, и мы с вами договоримся к общему удовольствiю... Будьте добры отвeтить нам на нeсколько вопросов относительно вашей дeятельности. Вы, надeюсь, понимаете, конечно, сами, что нас интересует не ваша оффицiальная работа, а, так сказать... гм... гм... интимная... -- Какая это интимная? -- Вас удивляет это слово? -- Лицо латыша расплылось в улыбкe. Розовыя щеки его жирнаго лица почти закрыли узенькiя щелочки глаз. Видимо, процесс допроса и собственное остроумiе доставляли ему громадное удовольствiе. -- Ну, я не настаиваю на этом словe, ну, хотя бы... неоффицiальная дeятельность. Вас это удовлетворит? -- Но я все-таки не понимаю. Чекист насмeшливо прищурился. -- Жаль, жаль, что вы такой непонятливый. А мы почему-то были убeждены, что соображенiе у вас быстрое... Ну, хорошо, перейдем на дeловую почву. Скажите, пожалуйста, вы были когда-то скаутом? -- ГПУ об этом прекрасно извeстно. -- Значит, вы этого не отрицаете? -- Нeт. -- Т-а-а-а-к... А скажите, т е п е р ь, какое вы теперь имeете отношенiе к скаутам? -- Теперь? Но вeдь теперь организацiи скаутов закрыты. -- И теперь вы скаутской работы не ведете? -- Нeт. Чекисты переглянулись с насмeшливой улыбкой... Толстый латыш покачал головой. 261 -- Должен к крайнему вашему огорченiю сообщить, что наша информацiя не вполнe совпадает с вашими утвержденiями. И мы очень сожалeем, что вы с нами не откровенны. -- Но вeдь это, дeйствительно, так и есть. -- Ну, ну... -- Латыш с ромбами положил руку на какую-то папку с бумагами и сказал медленно с ударенiями на каждом словe: -- Всe ваши утвержденiя гроша ломанаго не стоят. Мы прекрасно знаем, что вы попрежнему руководите организацiями молодежи. Его узкiе глаза были пристально устремлены на меня. -- Я не знаю, откуда у вас такая информацiя, но, во всяком случаe, она ошибочна. Скаут-отряды и "Сокол" распущены нeсколько лeт тому назад, и никто из старых взрослых руководителей, в том числe и я, не считают нужным вовлекать молодежь в подпольную работу. Скаутская организацiя, в частности, аполитична, и никто из старых скаутмасторов не станет рисковать жизнью и свободой дeтей вопреки государственному запрещенiю. -- Так, так, -- со змeиной ласковостью проворковал латыш. -- Это так прiятно слышать и и м е н н о от вас. Вы себe и представить не можете, как это нас радует. Значит, если мы вас правильно поняли, -- вы считаете подпольную скаутскую работу отрицательным явленiем? -- Конечно. -- Но вы не отрицаете, что она есть? -- Отрицаю. -- Ну, это вы бросьте нам, т. Солоневич, арапа заправлять, -- раздраженно бросил другой слeдователь, низкiй коренастый и мрачный человeк. Рeзкiе черты его еврейскаго лица постоянно подергивались непроизвольной гримасой. -- Мы не наивные младенцы в самом дeлe. Мы прекрасно знаем, что подпольныя скаутскiя организацiи существуют и, будьте спокойны, мы выкорчуем их. -- Да я вовсе и не собираюсь лгать вам. Я твердо знаю, что таких организацiй не существует. Есть группы молодежи, живущiя дружно, как старые друзья, проведшiе много лeт в общих рядах. Но нужна исключительная фантазiя, чтобы счесть эти группы антисовeтской подпольной организацiей. 262 -- Но существованiя этих групп, по крайней мeрe, вы не отрицаете? -- Нeт. Но я увeрен, что и ГПУ прекрасно знает об этом. Своей старой дружбы мы, конечно, не скрываем. Но от этих групп до антисовeтской организацiи -- дистанцiя огромнаго размeра. И нельзя разсматривать их, как каких-то врагов совeтской власти... Латыш презрительно улыбнулся, и голос его стал холоден. -- Уж позвольте нам самим, т. Солоневич, судить, кто друзья, кто враги совeтской власти. И позвольте вам замeтить, что в вашем мнeнiи мы отнюдь не нуждаемся, Кто опасен, кто не опасен -- дeло наше. Нам нужно, чтобы вы откровенно сознались, что вы продолжаете руководить этими, как вы выразились, группами... -- Я категорически отрицаю это. В узких злых глазах латыша промелькнуло раздраженiе. -- Этот нелeпый отвeт только ухудшает ваше положенiе. Мы слeдим за вами не один год и прекрасно знаем всю вашу подноготную. И поeздки ваши по СССР знаем, и знаем, как вы ловко использовали свое званiе военнаго моряка и пробирались даже в Кронштадт. И ваши поeздки по югу знаем, и что вы в Тифилисe, послe полученiя званiя чемпiона, дeлали. Знаем, с кeм вы встрeчались и гдe собирались. И как со скаутами и с соколами и офицерами вели политическiя инструктивныя бесeды, и что среди них организовывали. И связь вашу с заграницей и о контактe с Пантюховым -- словом о б о  в с е м  з н а е м! Лицо латыша выражало торжество. Он с довольным видом откинулся на спинку кресла и посмотрeл на меня с улыбкой. "Что, поймали?" казалось, говорила эта улыбка... Я пожал плечами. -- Или вы, товарищ Солоневич, может быть, будете все это отрицать? -- насмeшливо спросил он. -- Нeт, не отрицаю... Каждый человeк всегда встрeчается со своими друзьями. Искать в этих встрeчах чего-либо антисовeтскаго вы, конечно, можете, но это -- дeло безнадежное. Ни к какой подпольной антисовeтской работe 263 я отношенiя не имeю. Переписки с заграницей у меня нeт. Eздил я по СССР, инспектируя морскiе флоты, не по своему желанiю. -- Но этих встрeч вы не отрицаете? -- Конечно, нeт. Я, слава Богу, не отшельник, избeгающiй людей. Я видался с массой лиц и групп. Но почему вас интересуют только встрeчи с молодежью? Еврей с дергающимся лицом опять вскочил: -- Здeсь м ы вас допрашиваем, а не вы нас. Не забывайте, гдe вы находитесь!.. -- Постой, постой, Мартон! -- остановил его старили чекист. -- Не порть своих драгоцeнных нервов... На другое пригодятся... Значит, вы, т. Солоневич, не отрицаете своих встрeч с молодежью? -- Конечно, нeт. Было бы грустно, если бы я за всe эти годы не прiобрeл в средe молодежи друзей и боялся бы встрeтиться с ними из-за боязни перед ГПУ. В этих встрeчах не было ничего враждебнаго совeтской власти, и я не чувствую себя виновным ни в чем. -- Ну, вот и прекрасно. Мы охотно вeрим вам, что в этих встрeчах не было ничего контр-революцiоннаго. Так сообщите же нам, с к e м и г д e вы встрeчались. Это нужно нам, конечно, не для репрессiй, а исключительно для провeрки ваших показанiй. Перед моим мысленным взором мелькнули десятки и сотни молодых лиц, вeрящих в нашу дружбу и в меня, представителя "старой гвардiи". Неужели я назову их имена, подвергну их опасностям "знакомства" с ГПУ и этим путем облегчу свое положенiе? -- Позвольте мнe уклониться от таких сообщенiй, Это я дeлаю не из конспиративных соображенiй -- мнe скрывать нечего -- а просто потому, что я люблю своих друзей и не хочу доставлять им непрiятностей. Я сказал эти слова настолько рeшительно, что тема была сочтена исчерпанной. Среди слeдователей наступило непродолжительное молчанiе. Самый младшiй из них на секунду оторвался от записыванiя в протоколe моих слов и с любопытством взглянул на меня. Лицо латыша нахмурилось, словно он был недоволен моим поведенiем. -- Так, так, -- протянул он... -- Значит, подпольной 264 работы вы не ведете. Т-а-а-а-к... Ну, что-ж. Мы люди с богатой фантазiей. Вообразим себe на минутку, что это, дeйствительно, так. А, скажите, вот, почему вы не работаете с пiонерами? Этот вопрос застал меня врасплох. -- С пiонерами? Да я, собственно, ушел с головой в другую работу, да, кромe того, мнe этого и не предлагали... Латыш мгновенно подхватил мой промах и поспeшно спросил: -- Ах, не предлагали? А если бы предложили, -- вы согласились бы? Нужно было выворачиваться из подставленной себe самому западни. -- Я так загружен, что никак не смог бы взять на себя такую сложную обязанность... -- Ах, у вас времени не хватило бы? Так я вас понял? -- Да, пожалуй... -- Ну, это горюшко -- еще не горе. А если бы государственныя организацiи сочли нужным перебросить вас исключительно на работу с пiонерами, -- вы согласились бы? -- Н-н-нeт. -- Почему же? Развe вы не одобряете принципов пiонер-движенiя? -- Да я, собственно, плохо знаком с ними... -- Что это вы нам опять пыль в глаза пускаете? -- раздраженно буркнул низенькiй чекист. -- Бросьте наивняка строить, т. Солоневич. Скажите откровенно, что вы политически противник пiонеров -- и дeло с концом... -- Да, я не политик, и эта сторона дeла меня не интересует... -- Так что же вам мeшает работать с пiонерами? Развe пiонеры не тe же совeтскiя дeти? Почему же вы возражаете против переброски вас туда? Положенiе создалось очень напряженное. Согласиться работать с пiонерами не позволяла совeсть. Готовить под руководством Комсомола будущих коммунистов и чекистов, шпiонов и погонщиков рабов, безпрекословных исполнителей воли Сталина я не мог. Разсказывать 265 ребятам о "генiи красных вождей", о величiи ГПУ, о красотe жертв в пользу мiровой революцiи, оправдывать чудовищное истребленiе людей, воспитывать кровожадность, ненависть и равнодушiе к чужому горю, обливать грязью старую могучую Россiю, лгать самому и прiучать ко лжи дeтей, готовить из них шпiонов в собственной семьe, безбожников и комсомольцев -- было для меня непереносимо противно... Но развe в стeнах ГПУ можно было так обосновать свой отказ? А вопрос был поставлен ребром. -- Трудно точно отвeтить на ваш вопрос. Мнe непонятны нeкоторые принципы пiонер-движенiя с точки зрeнiя педагогической... Да, кромe того, нeт смысла бросать одну налаженную работу и бросаться к другой... -- Позвольте, позвольте, т. Солоневич, -- прервал меня латыш. -- Давайте не уклоняться от темы. Нас чрезвычайно интересует вопрос о ваших гм... гм... идейных расхожденiях с пiонерами. Позвольте спросить, что именно вам педагогически не подходит в пiонерском движенiи? -- Ну, что-ж! Если уж мое мнeнiе так вас интересует, я могу указать вам хотя бы на такой момент, как воспитанiе в дeтях ненависти и злобы к непонятным им "классовым врагам<">. Мнe это кажется противорeчащим педагогическим установкам так, как я их понимаю. Дeтская душа, по моему мнeнiю, должна воспитываться на созидательных, а не разрушительных инстинктах... -- Но вeдь вы, надeюсь, согласитесь с нами, -- снисходительно сказал латыш, -- что в перiод напряженной классовой борьбы нам необходимо воспитывать эту, как вы назвали, ненависть в нашей подрастающей смeнe? -- Это дeло политики, а я не политик. Может быть, в отношенiи к взрослым, сознательным людям это и могло бы быть оправдано, но с дeтьми я не хотeл бы вести такой работы. Это мнe не по душe. -- Так, что вы рeшительно отказываетесь работать с пiонерами? -- с ноткой угрозы спросил чекист с дергающимся лицом. -- Рeшительно. Слeдователи пошептались и помолчали. Потом толстый латыш опять недовeрчиво покачал головой: 266 -- Та-а-ак... Ну, мы ожидали, что разговор с вами будет содержательнeе и интереснeе. И вдобавок -- болeе выгоден для вас. Жаль... Очень жаль... Ну, позвольте еще один вопрос. Вы, кажется, работали со скаутами и соколами на югe Россiи в перiод власти бeлых генералов Деникина и Врангеля. Не сообщите ли вы нам факты, касающiеся участiя этой молодежи в бeлом движенiи? -- Простите, мнe неясен ваш вопрос. О каком участiи в бeлом движенiи вы говорите? -- Ах, и это вам непонятно? -- с раздраженной язвительностью спросил латыш. -- Придется, видимо, и это вам расжевывать... Удивительно, как это вы непонятливы... Нам нужно знать, кто, напримeр, из скаутов участвовал в бeлых армiях, кто организовывал работу скаутов в лазаретах и санитарных отрядах, кто из руководителей вел антисовeтскую агитацiю. Вы в тe времена были Помощником Старшаго Скаута Россiи и, разумeется, прекрасно знаете все это. И мы требуем от вас, как от совeтскаго гражданина, чтобы вы сообщили нам всe эти свeдeнiя. Этот вопрос был поставлен еще болeе категорически. ГПУ требовало от меня опредeленных матерiалов... Мнe не раз еще до ареста приходилось слышать, что ГПУ собирается устроить большой процесс над скаутами, чтобы облить грязью скаутскую идею, кричать на весь мiр, что скауты -- "орудiе буржуазiи, генералов и попов", что скауты -- непримиримые враги народа и пр. и пр. Уже не раз ГПУ ловко инсценировало такiе процессы, выставляя подкупленных или терроризированных свидeтелей, говоривших под диктовку ГПУ заученныя показанiя. Для такого процесса над скаутингом нужны были люди и документы. И этот процесс мог послужить для ГПУ нeкоторым оправданiем расправы над непокорной молодежью. Опять в моей памяти вспыхнули яркiя воспоминанiя -- годы гражданской войны, расцвeт скаутинга под покровительством "бeлых вождей", наша работа среди больных и раненых, лица скаутов, ушедших в Бeлую Армiю, повинуясь чувству долга перед Родиной... Но неужели я могу выдать их имена? Неужели я могу унизиться до того, чтобы фигурировать в качествe 267 центральнаго "раскаявшагося вождя" на таком гнусном процессe против нашего братства? Неужели эти, вот, чекисты думают, что такой цeной я куплю свою свободу? -- Товарищ слeдователь! Давайте твердо договоримся в одном -- ничего против своей совeсти я вам не скажу. Вы вольны разсматривать работу среди больных и раненых, как помощь бeлому движенiю, но для меня такая дeятельность выше политики. Были в этих лазаретах и бeлые, и красные, и им скауты помогали, как помогал каждый врач или сестра милосердiя... Вы еще спрашиваете об участниках гражданской войны. Наши отряды имeли дeло с молодежью не военнаго возраста. Если кто-либо из старших скаутов, уже взрослых, и был в рядах бeлаго движенiя, -- это дeло его совeсти и политических убeжденiй. Но никаких документов и показанiй по этому вопросу я не дам. Мой голос звучал рeзко и вызывающе... Было ясно, что этот отвeт ухудшает мое положенiе, но в глубинe души кипeло возмущенiе. Пусть впереди нeт надежды на свободу и, может быть, и жизнь... Но выдать друзей? Такой подлой цeной купить свою свободу?.. Я сжал зубы, и судорога прошла по моему лицу. Толстый латыш, испытующе слeдившiй за мной, очевидно, угадал, что происходит в моей душe, и что его расчеты лопнули. Все его самодовольное спокойствiе мгновенно соскочило, как маска. Он вскочил, лицо его покраснeло и, фыркая слюной, он истерически закричал: -- Значит, в молчанку играть собрались, т. Солоневич? Всe наши вопросы для вас пустячки? Так, что ли? Вы думаете -- "захочу -- полюблю, захочу -- разлюблю"? Это как в а м заблагоразсудится? Ну, нeт!.. Мы думали, что вы умнeе, что это вашим мальчишкам подходит героев разыгрывать... Плохо же вы понимаете свое положенiе... Ну, что ж!.. Вам же хуже.. Вы еще не раз пожалeете о своих словах, да поздно будет... И, рeзко повернувшись, он направился к двери. В послeднiй момент он остановился, еще раз злобно и угрожающе посмотрeл на меня и что-то тихо сказал молодому слeдователю. 268 -- Слушаю, т. начальник, -- отвeтит тот, и оба старших чекиста вышли. Мы остались в комнатe одни. Нeсколько минут длилось непрiятное, тягостное молчанiе. Потом слeдователь придвинул к себe лист бумаги и стал что-то писать. Взволнованный только что прошедшей сценой, я отвернулся и стал смотрeть в окно. Капкан сжимается С высоты 4-го этажа широко разворачивалась панорама Лубянской площади. Стeна Китай-города зубчатыми уступами спускалась к другой шумящей площади. Посрединe этой старинной, изъeденной вeками стeны, грозно возвышалась Никольская башня со своими узкими бойницами. Крыши и купола Москвы -- сердца Россiи -- блестeли на солнцe и туманились вдали. Чуть доносились суетливые звонки трамваев, да людской муравейник струями шевелился по краям широкой площади. "Когда это мнe еще придется ходить свободным по Москвe?" мелькнуло у меня в головe, и сердце заныло при мысли о годах неволи, лежащих впереди. По концу допроса я ясно видeл, что надежд на освобожденiе нeт. Если не разстрeляют, то, по крайней мeрe, длительное заключенiе обезпечено. Из рук ГПУ, как нeкогда из рук инквизицiи, так просто не вырваться. Несмотря на всe эти мысли, на душe у меня было легко и спокойно. К мысли о неизбeжности репрессiй ГПУ я давно уже привык. Компромиссы с совeстью мнe были противны, а угроз я не боялся. Мое душевное спокойствiе нарушала только мысль о том, как тяжело переживают эти дни неизвeстности мой брат и жена, в привязанности которых я был глубоко увeрен. Я опять поглядeл в окно. Может быть, как раз в эту минуту, кто нибудь из них идет по этой площади и с сжимающимся от боли сердцем смотрит на мрачныя, овeянныя кровавой славой стeны ГПУ. И вeдь все-таки мнe легче, чeм им. Боль за любимаго всегда острeе и сильнeе, чeм своя собственная боль... Слeдователь вызвал меня из задумчивости просьбой подписать протокол допроса. Я внимательно прочел его 269 и, к своему большому изумленiю, не нашел в нем обычных для ГПУ ловушек или искаженiй. Подписывая, я высказал своему слeдователю удивленiе, что протокол допроса написан так коротко и точно. -- Ну, мы вeдь знаем, как с кeм обращаться, -- сухо усмeхнулся тот. -- Вас-то, во всяком случаe, мы не будем пугать револьверами и путать протокольными штучками. Видывали вас на рингe, да и книги ваши почитывали. Ваш характер нам давно знаком, и в отношенiи вас у нас есть другой подход... Подпишите пока, кстати, и это, -- добавил он, протягивая мнe листок бумаги. На нем стояло: "Гражданин Солоневич Б. Л., инспектор Морского Флота, обвиняется в преступленiях, предусмотрeнных в статьe 61 Уголовнаго Кодекса. Начальник Секретнаго Отдeла ОГПУ (подпись). Настоящее заключенiе мнe объявлено. (Подпись заключеннаго). 4 iюня 1926 г." Я удивленно поднял брови. -- Простите, т. слeдователь, но меня вeдь пока ни в чем не обвиняли. Были высказаны только нeкоторыя подозрeнiя, не поддержанныя обвинительным матерiалом, да было задано нeсколько вопросов. -- Мы зря не арестовываем. У нас давно имeется достаточно матерiала для вашего обвиненiя, -- сурово отрeзал чекист. -- Так предъявите мнe его! -- В свое время покажем, если найдем нужным. А пока распишитесь в том, что вы получили обвиненiе. -- Позвольте. Но вeдь я не знаю даже, что это за обвиненiе! Имeю же я право хотя бы узнать, что это за статья Уголовнаго Кодекса? Имeйте в виду, что без этого я не подпишу. Видя мою настойчивость<,> слeдователь неохотно протянул мнe книжку. Там в отдeлe: "Государственныя преступленiя" статья 61 (нынe 58, пункт 4) гласила: 270 "Участiе или содeйствiе организацiи, имeющей цeлью помощь международной буржуазiи. Карается -- вплоть до высшей мeры наказанiя". -- Какое отношенiе я имeю к этой статьe? И к "международной буржуазiи"? -- Да, собственно говоря, это и не играет особой роли. Это только формальность. Мы судим не по формальным матерiалам, а по своему впечатлeнiю и внутреннему убeждeнiю. Какая именно статья будет упомянута в вашем приговорe -- это и не так важно... -- Ого! Вы говорите о приговорe, как о чем-то уже рeшенном! Развe вопрос о нем был рeшен еще и до нашего сегодняшняго разговора? Мой хмурый слeдователь рeзко выпрямился и с угрозой отчеканил: -- Приговор зависит от вас. Вы отказались работать с пiонерами и дать нам свeдeнiя о бeлой молодежи. Этим отказом вы сами подписали себe обвинительный приговор за свою подпольную работу... Потом внезапно рeзкiй тон слeдователя упал с угрожающаго на самый задушевный. -- Позвольте мнe, Борис Лукьянович, на минутку быть для вас не слeдователем, а другом... Я вам от всей души совeтую подумать о послeдствiях вашего упорства... Вспомните о вашем будущем. Вы вeдь недавно женились. Зачeм вам разбивать жизнь и свою, и Ирины Францисковны? Вы -- человeк умный, образованный, энергичный. Впереди у вас широчайшее поле дeятельности и как врача, и как спортивнаго дeятеля. И мы даем вам прекрасныя возможности для работы. Подумайте над этим в своей камерe и давайте работать вмeстe... Как только вы передумаете -- напишите мнe записку, я вас сейчас же вызову, и мы договоримся к взаимному удовольствiю. Послeднiя слова он произнес совсeм ласково и нажал кнопку звонка. В комнату вошел дежурный надзиратель. -- Значит, мы так и договоримся Я буду ждать от вас перемeны рeшенiя, -- отпуская меня, произнес слeдователь. 271 -- Не могу вас порадовать надеждой на это, -- пожал я плечами. -- У меня своя точка зрeнiя на сдeлки с совeстью. -- Ну, как знаете, -- хмуро отрубил чекист. -- Ваше дeло. Отведите его обратно в камеру, -- буркнул он надзирателю и опустил лицо к бумагам. Так закончился мой первый и, увы, послeднiй допрос. Я не "раскаялся" и послe 4 1/2 мeсяцев заключенiя получил приговор... Таково "правосудiе" в "странe соцiализма"... Пытка Длинный, тоскливый вечер. Лечь спать еще не разрeшается, и я хожу из угла в угол своего каменнаго мeшка, стараясь занять мозг какой-нибудь работой, ибо по правилам тюрем ОГПУ мнe не разрeшается ни книг, ни бумаги, ни прогулок, ни свиданiй, ни передач... И чтобы скоротать безконечные часы, я рeшаю математическiя задачи, тренируюсь в переводах на иностранные языки или вспоминаю читанныя поэмы. Художественные вымыслы великих поэтов уносят мысль в иную, свeтлую, жизнь и помогают забыть гнетущее настоящее... В дверях лязг замка... Желeзная дверь медленно открывается и пропускает внутрь моей камеры маленькаго человeчка, растерянно оглядывающагося по сторонам и как бы еще не вeрящаго, что он в тюрьмe... Впустив человeка, дверь равнодушно закрывается, и я с любопытством оглядываю своего новаго товарища по несчастью. Это -- низенькiй толстый человeчек, хорошо одeтый и, видимо, хорошо жившiй на волe. Сейчас его полное бритое лицо искажено гримасой отчаянiя и ужаса. -- Как это?.. Гдe это мы?.. Гдe я? -- путаясь в словах, срывающимся голосом спрашивает он не столько у меня, как, видимо, разговаривая сам с собой. По его поведенiю ясно видно, что он "новичек по тюремному дeлу" и что арест и тюрьма свалились на него, как снeг на голову... Послe получасоваго разговора он нeсколько успокаивается 272 и может болeе или менeе связно разсказать свою исторiю. Он -- газетный работник крупнаго масштаба, коммунист, бывавшiй частенько в группe каких-то журналистов и писателей. В этой компанiи он соотвeтственно выпивал и за рюмочкой дeлился своими мыслями о злободневных вопросах политики. Он клянется с истерической искренностью, что в этих разговорах не было ничего контр-революцiоннаго. Но, охотясь за всякими "оппозицiонерами", ГПУ захватило всю эту компанiю, и в неволe ОГПУ оказался и он, сейчас проклинающiй свою неосторожность... -- И зачeм только нелегкая понесла меня в ихнюю компанiю! -- стонет он. -- Я же непричем... Я ни в чем не виноват... Моя бeдная жена осталась без куска хлeба.. Боже мой... Боже мой... Мои слова дeйствуют на него умиротворяюще, и он дает себя уговорить прилечь и поспать. Но спокойно уснуть в тюрьмe ОГПУ -- нелегкая задача для взволнованных нервов. Ночная тишина то и дeло прерывается криками, какими-то воплями, хохотом сумасшедшаго, какими-то неясными шумами. Потом заглушенный крик слышен совсeм гдe-то рядом и через нeсколько минут по корридору с мягким топотом ведут или несут какую-то жертву. Этот зловeщiй шум у нашей двери дeйствует на моего компаньона, как удар кнута. Он срывается с койки и дрожащим голосом спрашивает: -- Что это? Что это?.. Там убивают?.. -- Нeт, нeт, -- успокаиваю я его первым попавшимся объясненiем, ибо по его диким глазам видно, что его натянутые нервы вот-вот взорвутся истерическим припадком... -- Это, вeроятно, просто пьянаго привели... Не могу же я ему сказать правды! Развe ему, новичку, можно сообщить, что это повели кого-то на разстрeл, и что теперь в подвалe, может быть, даже под нашими ногами, этот, только что кричавшiй, человeк корчится в послeдних судорогах на окровавленном полу... Но, несмотря на мои успокоительныя слова, новичек продолжает вздрагивать на досках койки и широко раскрытыми глазами впивается в глазок тюремной двери. В полумракe 273 камеры этот глазок кажется холодным безпощадным взглядом хищнаго звeря, злорадно наблюдающаго за корчащейся в предсмертном ужасe, загнанной жертвой. Неожиданно раздается четкiй звон ключей, тяжело открывается дверь, и на порогe появляется фигура надзирателя. -- Кто здeсь есть на букву "Г"? -- Что, что? -- задыхаясь, нервно переспрашивает новичек. Я вижу, что он не понимает вопроса надзирателя. -- Как ваша фамилiя? -- Моя?.. Моя фамилiя? Гай... А что? -- Выходите без вещей, -- равнодушно роняет надзиратель, отступая в корридор. Я вижу, что мой товарищ в ужасe. Куда это ночью могут вести? -- Не бойтесь, дружище, -- подталкиваю я его к двери... -- Это вас на допрос вызывают. Слeдователи часто по ночам работают... Ничего, не нервничайте... Будьте спокойны... Все хорошо кончится... Уже свeтало, когда я проснулся от лязга ключей и увидeл блeдное трясущееся лицо Гая, возвратившагося "домой". Он безсильно опустился на койку и забормотал: -- Боже мой... Я же ничего не знаю! А они кричат... Револьвером угрожают... Откуда же мнe знать?.. Требуют признанiя... Говорят -- "разстрeляем"... А я же, ей Богу, ничего не знаю... За что, Боже мой... За что? Бeдняга стал метаться по камерe, с блeдным, искаженным лицом, и, видимо, мои успокаивающiя слова не доходили до его сознанiя. Только через нeсколько часов он смог связно разсказать, что на допросe от него требовали свeдeнiя о каких-то незнакомых ему людях, предлагали подписать уже готовыя признанiя, ругали, кричали, подносили к носу наган и грозили тут же на мeстe разстрeлять, "как дохлую собаку"... К вечеру его опять вызвали на допрос, и опять он вернулся испуганным, почти онeмeвшим от ужаса. На мои разспросы он мог только простонать: 274 -- Се... сегодня... ночью... раз... разстрeляют... Всe мои попытки убeдить, что его только пугают, не помогли. Расширенными от ужаса глазами он глядeл в одну точку каменной стeны и только бормотал: -- За что? Боже мой, за что? Вeдь я ничего не знаю!.. Утомленный волненiями этого дня, я уже дремал, когда поздно вечером внезапно проснулся от непривычнаго шума гулких шагов по деревянному полу. Во внутренней тюрьмe ОГПУ полы корридоров выстланы половиками, и надзиратели ходят в войлочных туфлях, чтобы имeть возможность неслышно подкрадываться к дверям и подглядывать в глазок. А на этот раз в тишинe корридора слышался четкiй звук шагов нeскольких людей и звон шпор. Весь этот шум показался странным и для меня. Мой товарищ в испугe вздрогнул и приподнялся на своей койкe. Шаги медленно приближаются... Все ближе... Вот они у самой двери... и проходят мимо. Со вздохом облегченiя Гай опускает голову на сверток пальто, замeняющiй ему подушку. Еще полчаса молчанiя, и опять в тишинe раздаются такiе же шаги. Опять медленно и грозно звучит по корридору стук каблуков. Мнe чудится, что этот стук как-то демонстративно медленнeй и громче, чeм обычный шум идущей группы. И нервное напряженiе невольно охватывает все существо. Вот шаги уже у двери, и вдруг... шум их стихает. Молчанiе. Нeсколько глухих слов, опять шум шагов, и люди уходят. Бeдняга журналист вытирает капли пота со своего блeднаго лица и без сил вытягивается на койкe. Проходит еще час молчанiя, прерываемаго воплями, стонами или глухими рыданiями... Из тысяч страдающих здeсь людей не у всeх хватает сил сдержать свое отчаянiе перед ужасом своего настоящаго и будущаго. Но вот опять шаги... Уже и у меня, видавшаго виды человeка, замирает сердце и какой-то ком подкатывает к горлу, мeшая дышать. Я неожиданно для себя самого замeчаю, что пальцы рук как-то нервно вздрагивают и сжимаются, комкая накинутую сверху шинель. 275 Мой товарищ по камерe весь дрожит мелкой нервной дрожью, и всe силы его существа сосредоточены в слухe -- не за ним ли идут эти люди? Шаги уже под дверью. Они опять останавливаются, опять шум голосов, и вдруг -- о, ужас! -- ледяная струйка пробeгает по тeлу: ручка двери звякает. "Трак, трак", медленно, похоронным звоном щелкает ключ. Дверь остается запертой. "Трак, трак", опять насмeшливым дребезжащим клекотом хохочет ключ. За дверью слышен невнятный звук слов, отрывистый, грубый смeх, и опять звук шагов замирает в отдаленiи. Тeло моего товарища дергается от истерических рыданiй. Еще мучительный час без сна, свинцом давящiй на измученные нервы. И вот опять тe же шаги. Так же медленно, так же торжественно звучат они в давящей тишинe ночи. Все ближе... Уже у двери... Шум неторопливаго разговора. Ключ опять сухо и звонко гремит о сталь замка, и на этот раз дверь медленно, дюйм за дюймом, открывается. За дверями, в корридорe стоят чекисты в полной формe с револьверами в руках... Проходит нeсколько секунд томительнаго молчанiя, от котораго то стучит, как молот, то замирает похолодeвшее сердце. И потом вдруг дверь начинает так же медленно закрываться, и через минуту мы снова окружены давящей тишиной. Но пытка еще не кончилась. И еще через час так же медленно звучат шаги, неторопливо открывается дверь, и в камеру входят трое чекистов с каменно суровыми лицами и с револьверами в руках. У передняго в рукe листок бумаги. Не обращая на меня вниманiя, они подходят к койкe Гая, приподнимающагося в ужасe и дикими глазами смотрящаго в непроницаемое лицо передняго чекиста. Опять молчанiе. Опять нервы напрягаются, как стальныя струны, и кажется, что вот-вот в сердцe что-то лопнет и милосердная завeса мрака окутает весь ужас этих моментов. Поединок глаз длится нeсколько секунд. Полусумасшедшiй 276 от ужаса взгляд арестанта тонет в мрачных глубинах взгляда палача. Но вот листок шевельнулся в рукe. Старшiй опускает глаза вниз, словно читает там что-то, и опять пристально смотрит на свою жертву. -- Это вы, гражданин Гай? -- зловeще-спокойно спрашивает безстрастный голос. -- Я... я... Да... Это я... -- срывающимся шепотом выдавливает Гай. Выраженiе грубаго лица чекиста не мeняется, и его жестокiе глаза в упор смотрят в лицо измученнаго человeка. Он, видимо, наслаждается своей властью и старается продлить эти страшныя мгновенiя. Потом он внезапно поворачивается и молча уходит вмeстe со своими спутниками, оставив в камерe раздавленнаго пыткой человeка. До утра нас больше не тревожили, но уснуть мы уже не могли. Днем Гай в отчаянiи метался по камерe, бился головой об стeну и был, дeйствительно, близок к сумасшествiю. К вечеру его опять вызвали на допрос, и слeдователь сказал ему с издeвательской усмeшечкой: -- Простите, пожалуйста, что сегодня ночью вас н а п р а с н о потревожили. Вы сами понимаете -- работы такая масса... Большую часть ваших товарищей пришлось разстрeлять. Вас, к сожалeнiю, не успeли. Но уж сегодня ночью навeрняка пригласим вас в подвал... а потом и дальше... Простите за безпокойство... Гай был доведен почти до помeшательства. Вернувшись в камеру, он упал на пол в истерическом припадкe. Я пытался вызвать врача, но надзиратель равнодушно заявил: -- По пустякам не вызываем... А мой товарищ бился в рыданiях, боролся со мной, желая разбить себe голову о стeну и в отчаянiи кричал: -- Скорeе разстрeливайте... Я больше не могу! Не мучьте!.. Я силой уложил его на койку и держал до тeх пор, пока он не ослабeл и не задремал, изрeдка всхлипывая и вздрагивая. Поздно ночью раздался звон ключей, и в дверях 277 появились тe же трое угрюмых чекистов. Старшiй из них сухо сказал: -- Выходите. -- Ку... куда? -- растерянно и тупо спросил измученный Гай. -- С вещами? -- А нам все равно. Плевать нам на ваши вещи... Да живeй пошевеливайся, когда вам говорят! -- рeзко и грубо крикнул чекист, и с дрожащими губами и блeдным лицом Гай вышел в корридор. Дверь лязгнула, и я опять остался один. Прошло не болeе часа, как бeдняга вернулся, без сил растянулся на койкe и простонал: -- Я подписал... Все, что они приказали... Все равно я не мог больше... -- Но вы хоть прочли, что подписывали? -- Нeт, гдe там! В подвалe все было... Там в углу мертвый лежал... Развe я мог понять что-либо?.. Все равно... Опять шум раскрывающихся дверей и окрик. -- Собирайся с вещами... -- Куда? Я только что был... -- Не разговаривай. Собирай вещи! В послeднiй раз передо мною мелькнуло искаженное мукой лицо Гая, хлопнула дверь, и опять воцарилась прежняя тишина, словно и не проходила перед моими глазами трагедiя человeка и картина "чекистскаго слeдствiя". Боже мой! Неужели и к нашим скаутам, дeвушкам и юношам, на зарe жизни, примeнят такiе же способы психической пытки? Днем в мою камеру вошел старшiй надзиратель и дeловито спросил: -- Дать бумаги для заявленiя слeдователю? Я сжал зубы и рeзко отвeтил: -- Нeт, не нужно... Вeсть "с того свeта" Медленной цeпочкой тянутся дни. Они складываются в недeли, в мeсяцы. На упрощенном календарe, выцарапанном гвоздем на стeнe моей тюрьмы каким-то моим предшественником, я уже отмeтил 4-мeсячный юбилей моего одиночнаго заключенiя. Послe перваго допроса 278 меня никуда не вызывали, и я стал чувствовать себя заживо погребенным в каменных стeнах и как-то даже перестал ждать новостей. "Воля" ушла в область каких-то далеких свeтлых воспоминанiй давно минувшаго, и стало казаться, что я уже годами живу в этой клeткe. Нервы устали ждать, я единственной моей радостью стал солнечный луч, днем проникавшiй в мою камеру через верхнiй уголок окна, закрытаго извнe щитом. Для меня этот луч был задушевным другом, сердечным привeтом из другого, свободнаго мiра. Хотя величина освeщенной солнцем поверхности была не больше тарелки, я вытаскивал табурет на середину камеры и, сняв рубашку, устраивал "роскошную" солнечную ванну, стараясь поочередно прогрeть всe стороны своего тeла. И когда скудное тепло солнечнаго луча сквозь грязныя стекла все же нагрeвало кожу, мнe чудился залитый солнцем чудесный крымскiй пляж под безоблачным южным небом. Закрыв глаза, я почти наяву видeл, как сзади грозной стeной вздымаются дикiя скалы, впереди с легким рокотом набeгает морская волна, обрызгивая ноги мягкой пeной... А сверху льется и льется золотой поток солнца, и все тeло жадно пьет его живительную силу... Волны фантазiи так сладостно уносят вдаль из сырых стeн тюрьмы! Не эта ли способность моего мозга создавать себe образы и работу в любых условiях спасла мои нервы от страшнаго перенапряженiя в перiоды таких испытанiй? А дни бeгут... Только тот, кто потерял свободу или здоровье, может полностью цeнить их значенiе... ___ Позднiй вечер... Как обычно, я хожу по своей камерe, уносясь мыслью за ея стeны. Перед моим воображенiем проносятся величавыя картины "Войны и Мира" Толстого, пестрым потоком сверкают приключенiя "Трех Мушкетеров", проходят суровые бои средневeковья по романам Вальтер Скотта и Сенкевича, гремит работа Келлермановскаго "Тоннеля", сiяет мягкiй юмор и человeчность Диккенса, звучат мужественные голоса героев Джека Лондона... 279 Шесть шагов... Поворот... Опять шесть шагов. Мигнет глазок в желeзной двери. Поворот. Перед глазами на темном фонe неба силуэт рeшеток. Шесть шагов... Поворот... В двери противный лязг ключа. Входит надзиратель. -- Как имя, отчество? -- Борис Лукьянович. -- Получите. Он протягивает мнe чeм-то наполненный мeшочек и листок бумаги. -- Распишитесь в полученiи, -- равнодушно прибавляет он. Я смотрю листок и невольно вздрагиваю. Почерк Ирины! Боже мой! Будто сiяющiй луч внезапно прорвался в мою тоскливую одиночку. Радостная волна заливает сердце и туманит глаза... Вглядываюсь внимательнeе. На бумажкe, словно нарочно грязной и измятой, небрежно написано: "Солоневичу, Борису Лукьяновичу. Посылаю: Хлeб -- 3 ф., сахар -- 1 ф., картошка -- 10 шт., лук -- 3, сын -- 1, огурцы -- 3, рыбки -- 2. Ирина. 7-10-26." Это первая передача. Слава Богу! Блокада, значит, прорвана, и в эту брешь влетeла первая ласточка с воли. -- Можете провeрить, -- угрюмо говорит надзиратель. Я еще раз перечитываю записку. Глаза мои останавливаются на средней строчкe. Что это? То ли "сыр -- 1", то ли "сын -- 1". Ирина, конечно, хотeла написать: "сыр -- 1 фунт". Что это -- нечаянно? Описка? Но как будто Ирина -- не разсeянный человeк. Внезапно мой мозг прорeзывает молнiя догадки. Сын, конечно же, с ы н, а не сыр... Этим путем она дает мнe вeсть о рожденiи сына. Вот что обозначает эта "описка"!.. Я не могу удержать радостной улыбки. Быстро отвернувшись от надзирателя, я, не провeряя, расписываюсь в полученiи передачи и опять остаюсь один. Сколько счастья ввалилось в мою камеру в теченiе одной минуты! И привeт от жены, и вeсть о рожденiи сынишки, и сознанiе, что меня поддержат, помогут и помнят... 280 Молодец Ирочка! Она, конечно, знала, что на записи при передачe съeстного нельзя ничего писать, кромe сухого перечисленiя посылаемаго. И она ухитрилась в голодном городe достать гдe-то сыру, и, измeнив в записи одну букву, сумeла через всe осмотры ГПУ послать мнe радостную вeсть... Кто догадался бы, что "сын -- 1" -- это не простая ошибка? Так узнал я о появленiи на свeт моего первенца, которому в честь скаутскаго патрона мы дали имя Георгiя. Гдe-то он сейчас, мой милый мальчик?.. . В потокe сильных ощущенiй Уже давно минуло 4 мeсяца моего заключенiя. Гдe-то в громадной машинe ОГПУ рeшалась моя судьба. Гдe-то по отдeлам и слeдователям катилось мое "дeло", и, наконец, колесики машины зацeпили и меня. В одну октябрьскую ночь в мою камеру вошло трое чекистов. -- Собирайтесь с вещами. Спросить -- "куда" и нарваться на грубый отвeт я не хотeл. Молча сложил я свои немудреныя пожитки в спинную сумку, в послeднiй раз оглядeл свою камеру-клeтку, гдe я был замурован болeе 4 мeсяцев и вышел. Вопрос -- куда меня ведут -- сверлил мозг. Куда-нибудь переводят или ведут в подвал для послeдняго разговора на языкe револьвера? Каждый шаг казался часом и одновременно мелькал, как бeшенно ускоренный фильм. Корридоры и лeстницы. Один чекист впереди, двое сзади. Я украдкой обернулся и замeтил, что револьверы в кобурах. Отлегло от сердца. Уж если бы меня вели в подвал на разстрeл, то, во всяком случаe, револьверы были бы наготовe. Вeдь о том, что я имeю славу чемпiона, боксера и атлета, мои слeдователи знали. И на покорнаго агнца как будто я не был похож. И вряд-ли мои палачи могли думать, что я покорно подставлю свой затылок, не дав себe радости послeдней -- пусть безнадежной, но яркой -- радости боя со своими убiйцами. 281 Это, дeйствительно, был бы "послeднiй раунд" в моей спортивной и... не спортивной жизни.. Все ниже. Вот мы уже, кажется, в первом этажe. Проходим мимо подвальных дверей, и всe мои нервы и мышцы напрягаются, будучи готовыми рвануться в яростную атаку. Мимо... и мы выходим во двор. Вздох облегченiя вырывается из моей груди. Ночь. Каменный колодезь, стeны котораго освeщены тусклым свeтом фонарей. Стeны кажутся слeпыми -- всe окна многочисленных камер закрыты жестяными щитами, и только внизу свинцовыми пятнами темнeют желeзныя ворота. Глухо ворчит мотор. Это знаменитый во всей Россiи "Черный Ворон" -- крытый фургон-грузовик для перевозки арестованных. О "Черном Воронe" знают буквально всe. Он -- символ бездушнаго, жестокаго, таинственнаго апарата ОГПУ. Если бы его стeнки могли разсказать про всe тe слезы, тоску и отчаянiе, которыя он видeл, -- получилась бы потрясающая исторiя человeческаго горя... Меня вталкивают в автомобиль, гдe уже набито столько людей, что трудно найти мeсто для того, чтобы хотя бы стать. Дверь фургона захлопывается, мотор ворчит громче, гремят желeзныя ворота, и мы eдем по улицам. Сколько раз, бывало, я сам встрeчал на улицe эту мрачную черную машину и наблюдал, как украдкой, со страхом оглядывались на нее пeшеходы. И сейчас, покачиваясь на ногах во тьмe "Чернаго Ворона", я словно вижу, как шарахаются в сторону случайные прохожiе, как тормозят при видe его запоздалые автомобили и трамваи и как безжалостно рвет возжами морду своему коню испуганный встрeчей московскiй извозчик... Хриплый гудок "Ворона" раздавался непрерывно, словно требуя -- "Дорогу красному террору". Через, полчаса -- мы во дворe Бутырок, громаднаго стараго замка, передeланнаго в тюрьму. Всeх нас, 40-50 арестованных, ведут внутрь кирпичнаго зданiя на "распредeленiе". Вдруг в толпe я замeчаю знакомыя лица. Это ко мнe протискиваются сквозь людскую стeну наши скауты 282 -- москвич Вася, который еще так недавно докладывал нам по пальцам о дядe Кешe, и другой, незнакомый, тоненькiй, как дeвушка, юноша, с нeжным лицом и большими голубыми глазами. -- И тебя, значит, зацапали, дядя Боб? -- весело спросил Вася. -- Как видишь. Со второго iюня сижу. А вы? -- Тоже вродe этого. Говорили -- скаутов по Москвe больше 200 арестовано. Ты в одиночкe сидeл? -- Угу... -- Это уже хуже. Мы -- в общей. Кое с кeм встрeчались... -- А кто из наших ребят еще сидит? -- Да хватает... Скаутмастора то, конечно, всe... Но и из младших тоже не мало... Даже герли лeт по 15, и тe посажены... -- А Серж? -- Как же, как же. Сидит гдe-то... -- Были свeдeнiя -- добавил другой юноша, -- что и в Питерe тоже такая же исторiя. -- Ну, бабахнули, значит, из ГПУ-ской пушки по скаутским воробьям! -- засмeялся весельчак Вася. -- Нашли, наконец, гдe самые страшные враги и крамольники обрeтаются... -- Связался чорт с младенцами! Несмотря на всю неприглядность обстановки, мы стали подшучивать над своим положенiем, и в искорках общаго смeха и шуток стало отогрeваться уставшее в одиночном заключенiи сердце... "С такими неунывающими ребятами хоть куда отправляться можно!" -- мелькнуло у меня в головe, но мнe недолго пришлось на этот раз радоваться сердечному теплу нашей компанiи -- меня отдeлили от всeх и послали в одиночку. Это двухнедeльное заключенiе было раем по сравненiю с Лубянкой. Я стал получать книги из библiотеки, 20-минутную прогулку и право на покупку продовольствiя из тюремной лавочки. Особенно обрадовали меня книги. Я с такой жадностью набросился на них, что время мелькало совсeм незамeтно. Только долгое время лишенный 283 права чтенiя, может понять, какое громадное наслажденiе дают книги. Послe их появленiя в моей камерe я не чувствовал себя одиноким, словно был незримо окружен величайшими людьми всeх времен и народов и являлся песчинкой, связанной с миллiардами и миллiардами других, строивших исторiю культуры человeчества. Опять со мною говорили великiе умы и великiе художники слова, и я уносился на крыльях их мысли и их фантазiи далеко за предeлы своей камеры... Так шли дни... Наконец, в моей камерe появилась жирная равнодушная физiономiя "корпуснаго" -- старшаго надзирателя. -- Прочтите и распишитесь, -- сказал он, протягивая мнe бумажку. Содержанiе этой бумажки точно сфотографировалось в моей памяти: ВЫПИСКА из постановления заседания Коллегии ОГПУ от 20 сентября 1926 года СЛУШАЛИ: Дело No. 37545 гр. Солоневича, Бориса Лукьяновича, по обвинению его в преступлениях, предусмотренных в 61 статье Уголовного Кодекса. ПОСТАНОВИЛИ: Признать гр. Солоневича Б. Л. виновным в преступлениях по ст. 61 У. К. и заключить его в концентрационный лагерь на срок 5 (пять) лет. Выписка верна (подпись) Печать (Коллегiи ОГПУ). Таков был финал моего очередного приключенiя. Пять лeт каторжных работ... Мысль забурлила пeнистым водопадом, а сердце заныло... Пять лeт молодой жизни скидывается со счетов... Да и каковы будут эти пять лeт?.. Родныя лица Через нeсколько дней вызвали на этап. Куда -- было неизвeстно. В громадную залу тюрьмы набили нeсколько сот заключенных, и начался обыск. Отбиралось все, что могло 284 бы служить для побeга -- металлическiя ложки, булавки, карандаши, сахар, соль и табак (чтобы не бросили в глаза конвоиру). Крики, суматоха, хаос... Вдруг возглас: -- Эй, кто тут Солоневич? Выходи. Я вышел вперед. -- На свиданiе. Иди за мной. Комната свиданiя -- узкая, длинная, разгороженная двумя рядами стeн, с небольшими окошками на уровнe груди и с проволочной сeткой. От одного ряда окон до другого -- около полутора метров. По этому корридору ходят надзиратели, слeдящiе за тeм, чтобы ничего не было переброшено или передано. В одном из окон -- заключенный. В другом -- пришедшiе на свиданiе. Когда я был приведен в эту комнату, свиданiе уже началось. Два десятка арестантов прильнуло к окошкам, стремясь, может быть, в послeднiй раз запечатлeть в памяти черты лиц любимых и близких. Шум, крики, слезы и рыданiя смeшались в один непередаваемый вопль человeческаго горя. Каждый стремится успeть в ограниченное 20 минутами свиданiе сообщить все, наболeвшее на душe, передать всe распоряженiя, просьбы, мольбы, свою ласку и любовь... Одно окошечко свободно. Я бросаюсь туда и сквозь двойную стeнку рeшеток вижу лица брата и жены. Минуты мелькают, как секунды... -- Кончай свиданiе! -- раздается оклик надзирателя, и людей силой начинают отрывать от окошек, от родных лиц, от слов любви и послeдняго привeта. Слова прощанiя сливаются в рыдающiй гул... Послeднiй взгляд... Когда-то доведется увидeться всeм нам, каторжникам, с любимыми людьми, оставшимися на волe?.. Парадоксы "âme slave" Опять "Черный Ворон". Поздно вечером нас привозят на Николаевскiй вокзал и поочередно, между санками из конвоиров, проводят в арестанскiе вагоны. Сбоку от конвоиров видна стeна молчаливо стоящих людей. Это все -- родные и друзья, с ранняго утра толпившiеся 285 у ворот тюрьмы и с трудом узнавшiе, на каком вокзалe будут "грузить этап". Всe они молчаливо тeснятся за цeпью часовых и с жадностью вглядываются в каждаго арестанта, выходящаго из "Ворона". Вот выхожу оттуда и я со своей сумкой и под наведенными стволами винтовок шагаю к новой тюрьмe на колесах. Внезапно среди давящей тишины этого мрачнаго церемонiала из толпы раздается звонкiй и спокойный голос Ирины. -- До свиданья, Боб, до свиданья!.. Опять волна радостной благодарности заливает мое сердце. Я вглядываюсь в толпу и в первых ея рядах вижу брата и Ирину с каким-то свертком на руках. Как неизмeримо цeнны эти послeднiе взгляды и послeднiя ободряющiя слова!.. Я хочу отвeтить, но сбоку уже раздаются понуканiя чекистов и меня почти вталкивают в вагон. Я уже исчезаю в дверях, когда до меня доносится громкiй голос брата: -- Cheer up, Bobby! Маленькое купэ. Двe полки вверху, двe внизу. В одной стeнe маленькое оконце с рeшеткой. Со стороны корридора купэ закрывается рeшетчатой дверью. Мeст -- 4, а нас уже 9. Вагон окружен шумом и суматохой послeдних распоряжений. В темнотe не видно, кто мои спутники. Придавленные впечатлeнiями окружающаго, мы обмeниваемся односложными замeчанiями или молчим. Через полчаса суматоха стихает. Видимо, всe уже погружены. В купэ совсeм темно, и только через окно в корридорe льется свeт вокзальных фонарей. Внезапно в корридорe звучат чьи-то тяжелые шаги, и хриплый начальническiй голос возглашает: -- Эй, граждане, кто здeся моряк Солоневич? Я торопливо отзываюсь. У рeшетки выростает высокая фигура конвоира. В руках у него бeлый сверток, который он как-то странно неуклюже несет обeими руками. 286 -- На, гляди, эй, ты, папаша! -- с благодушной насмeшливостью говорит он, подсовывая к рeшеткe сверток, откуда раздается чуть слышный писк. "Сынишка!" вспыхивает у меня радостная догадка. И в самом дeлe, в одeялe, среди всяких оберток, шевелится что-то живое, что нельзя увидeть из-за рeшетки. -- Товарищ, -- умоляюще говорю я. -- Разрeшите открыть дверь. Дайте поглядeть, как слeдует. Это -- мой первенец. Родился, когда я еще на Лубянкe сидeл... -- Ладно, ладно, -- добродушно ворчит "начальство", обдавая меня легким спиртным духом. -- Чорт с тобой. Очень уж твоя баба упрашивала. Эй, Федосeев, открой тут. Меня выпускают в корридор, и я наклоняюсь над сонной мордочкой своего сынишки. При тусклом свeтe фонарей я вижу, как он внимательно оглядывает меня своими спокойными глазенками, чмокает губами и покачивает головой, как бы укоризненно говоря: "И как это тебя, батько, угороздило так влипнуть? А мнe, как видишь, вездe хорошо"... -- Поглядeл -- ну и ладно. Давай, я понесу обратно. У меня в деревнe тоже, почитай такiе же остались, -- уже улыбаясь, говорит конвоир, сам немного растроганный этой сценой и своей добротой. О, благословенное русское добродушiе, парадоксально совмeщающееся с крайностями стихiйной жестокости! Что было бы с несчастной Россiей, если бы сквозь стeну матерiалистическаго бездушiя, гнета и террора не прорывались бы вот такiе ростки чисто русской славянской доброты и мягкости!.. Вот и сейчас в привычной к виду страданiй, загрубeлой душe цeпного пса ГПУ все-таки каким-то чудом шевельнулся росток ласки и добра... А еще через час этот самый чекист гдe-то рядом до полусмерти исколотил рукояткой револьвера за какую-то провинность маленькаго воришку, почти мальчика... Туда, гдe нeт закона и жалости Через двое суток мы были в Ленинградe и там в тюрьмe узнали, что весь наш этап направляется в Соловки... 287 Дрожь прошла по тeлу, при этом извeстiи и этом словe. Из многих десятков совeтских концентрацiонных лагерей Соловецкiй по праву мог считаться самым суровым, и его имя было овeяно страшной славой. Расположенный на островах Бeлаго моря, на линiи сeвернаго полярнаго круга, он был оторван не только от всeх законов страны, но, казалось, издeвался и над всeми законами человeчности. Нигдe не погибло столько жизней, нигдe не был сильнeе террор и откровеннeе произвол, нигдe не был болeе безпомощнeй заключенный, чeм на островe Соловки. "Остров пыток и смерти" -- так назвали этот остров бeлые офицеры, бeжавшiе уже с материка заграницу в 1925 году, и это названiе не было поэтическим преувеличенiем... Долг скаута Двe недeли держали нас, москвичей, в Ленинградской тюрьмe, пока не составили новаго этапа. Этап -- это цeлый эшелон в 30-40 товарных вагонов, набитых арестованными, направляющимися в лагерь. Так сказать, "новое пополненiе" -- смeна каторги... Среди этого новаго пополненiя оказалось нeсколько скаутов -- южан, ленинградцев, нижегородцев. Нeкоторых из них приходилось встрeчать на волe и раньше. И грустно, и одновременно радостно было пожать руку старым друзьям, исхудавшим, обросшим, грязным послe мeсяцев тюрьмы, но неизмeнно по старой скаутской традицiи находившим в себe силы бодро улыбнуться при встрeчe... Вот, наконец, нас, громадную толпу заключенных, вывели на широкiй тюремный двор для погрузки в этап. По капризу списка я очутился в одной группe с ленинградским скаутом Димой, арестованным в Москвe, гдe он учился в какой-то художественной школe. Мы с ним встрeтились уже в Бутыркe и поэтому сразу составили "коммуну". Подeлились продовольственными запасами, оставшимися от полученной мной при отъeздe из Москвы передачи, и стали ждать вызова. -- Знаешь что, Дима, -- предложил я. -- Ты пока побудь около вещей, а я пойду погляжу -- может быть у 288 еще кого-нибудь из скаутов выужу в этой кашe. Вмeстe в один вагон, Бог даст, устроимся... -- Так сказать, созданiе скаутской секцiи великаго интернацiонала совeтских каторжан, -- засмeялся Дима. -- Вали, брат, ищи... Я оставил свою сумку и нырнул в массу людей, согнанных сюда со всeх концов многострадальной русской земли. Кого только нeт в этой многоликой толпe! Старики и дeти, рабочiе и крестьяне, безпризорники и профессора, священники и студенты, военные и воры, киргизы и иностранцы... Всeх их уравняло званiе "классоваго врага"... Шум, крики. Гдe-то рядом идет обыск. Конвой отбирает у заключенных все, что ему вздумается. Развe можно жаловаться? Да и кому? Да и кто вeрит в то, что жалоба достигнет цeли, а не ухудшит и без того безправнаго положенiя совeтскаго каторжника?.. Испуганныя нервныя лица. Многiе и до сих пор не знают не только своей вины, но даже и своего приговора... Не найдя никого из скаутов в этом этапe, я уже возвращался к Димe, когда до моего слуха донеслись какiе-то крики. Подбeжав к шумящей группe, я увидал старика-священника и Диму, рвавших из рук высокаго оборванца какой-то мeшок. Маленькiй сeдой священник умоляющим срывающимся голосом просил: -- Оставьте... Вы же видите -- я старик. Это у меня послeднее... Я подeлюсь с вами... Дима молча, всeми своими юношескими силами боролся за обладанiе мeшком. Сбоку от этих трех фигур безпомощной кучкой стояло еще нeсколько священников, и всe они были окружены стeной воров, оборванных и раздeтых. Мое прибытiе измeнило соотношенiе сил. Я оттолкнул оборванца и вырвал из его рук мeшок. -- Ты что, сволочь, мeшаешься не в свои дeла? -- злобно вскрикнул он, оскаливая гнилые зубы. -- Ножа попробовать захотeл? Катись к чертовой матери, пока кишки не выпустили... 289 Кругом раздались угрозы его товарищей. Я оглянулся. Вездe были видны мрачныя, злыя лица. Кольцо смыкалось. Конвойные были далеко. Да и какое им до нас дeло? Лишь бы никто не убeжал. А если там кто-нибудь кого-нибудь убьет -- ну так что-ж! Меньше хлопот!.. Священник с растерянным видом сидeл на землe, обхватив свой мeшок с вещами, а Дима со сверкающими глазами и сжатыми кулаками готов был к бою. Босяк-зачинщик почувствовал поддержку своей волчьей стаи и опять рванул мeшок из рук старика. -- Оставьте! -- простонал испуганный священник, защищая свое добро. Для него, старика, очутиться на далеком суровом сeверe без теплых вещей было равносильно гибели, и он, очевидно, понимал это. Я опять рeзко оттолкнул грабителя. -- Лучше брось, товарищ! -- рeшительно сказал я, стараясь все-таки не ввязываться в драку при таком соотношенiи сил. -- Мы не дадим обидeть священника! Босяк молча, быстро оглянулся по сторонам и, не видя кругом ни одного солдата, бросился на меня. В его рукe сверкнул клинок ножа. Во мнe вспыхнула глухо клокотавшая до сих пор ярость против насилiя, гнета и издeвательства. Этот вор, сам арестант, даже здeсь, среди заключенных, собирается ограбить сeдого, слабаго старика... Неужели даже здeсь, среди несчастных, eдущих, может быть, на свою гибель, всякiй вор будет безнаказанно пользоваться своим правом сильнаго? И старики будут гибнуть только потому, что они не приспособлены к такой звeриной борьбe за свое существованiе? Я вообще -- сдержанный человeк. Никогда еще ни в боксерских матчах, ни в многочисленных драках я не бил со злобой. Моим кулаком управлял либо спортивный азарт, либо чувство самозащиты. Но на этот раз я ударил не только со всей силой, но и от всего своего сердца, со всей яростью, облегчая этим свою душу от невысказаннаго протеста. О, благословенная одна тысячная доля секунды, 290 когда в мозгу боксера молнiей вспыхивает ощущенiе хорошо попавшаго удара!.. Плоскость моего кулака достигла цeли с точностью до миллиметра, а вытянутая рука передала не только силу рeзкаго поворота плеч, но и всю тяжесть рванувшагося вперед тeла и распрямленной стальной пружины ног. Удар попал по челюсти в момент нападенiя моего противника. Его тeло было рeзко остановлено в воздухe и тяжело рухнуло на землю. Со сжатыми кулаками и с тяжелым ощущенiем неравнаго боя я повернулся к Димe и крикнул: -- Спина к спинe, Дим... Смотри за ножами... Но что мог бы сдeлать слабенькiй юноша против опытных хулиганов, привыкших к ножевой расправe? Результат драки был ясен заранeе. Но поблeднeвшее лицо Димы было рeшительно, и глаза его с вызовом смотрeли на толпу воров. Еще секунда-двe и мы были бы смяты массой наших противников, но в этот момент в тeсно обступившей нас толпe раздался громкiй, рeшительный крик: -- Стой, ребята! "Неужели помощь?" мелькнуло у меня в головe. -- Стой, братва, стой! -- продолжал кричать тот же голос, и из обступившей нас человeческой стeны вырвался какой-то паренек с копной черных волос на головe и вихрем бросился ко мнe. Я напрягся для удара... -- Это я, дядя Боб, я -- Митька с Одессы! -- радостно воскликнул парень, подскочил ко мнe и, повернувшись к ворам, твердо и повелительно сказал: -- Этого моряка я знаю. Свои в доску. Откатывай, ребята... К крайнему моему удивленно, воры отступили. -- Эй, расходись! Что там собрались в кучу? -- крикнул в этот момент издалека конвойный, и толпа порeдeла. Солдат увидeл лежащее тeло и заспeшил к нам. Митька тоже благоразумно исчез. -- Что тут у вас? -- с досадой спросил солдат. -- Да вот, товарищ красноармеец... -- взволнованным голосом начал священник. -- Этот, вот, молодой человeк... 291 -- Погодите, батюшка, -- я сам все объясню, -- прервал я его. -- Больной, вот, тут упал. Видно, припадок. И лицо, вот, в кровь разбил. Разрeшите я его в зданiе внесу? -- Ладно, неси, пока пересчета не было... Я поднял безчувственное тeло вора, внес его в зданiе тюрьмы и вернулся на свое мeсто. Позже, уже перед самой посадкой в вагоны, ко мнe подошла группа урок. Митьки среди них по-прежнему не было. Один из них выдeлился из группы и подошел ко мнe вплотную. Вид у него был мирный, но я все же внимательно слeдил за его руками. Мнe не раз уже приходилось видeть молнiеносное движенiе руки с клинком ножа и слышать безнадежный в этих условiях крик -- "Держи, держи!" -- послe паденiя жертвы. К моему удивленно, вор не проявил никаких враждебных намeренiй. -- Ну, вот, -- укоризненно сказал он. -- Счастье твое, что Митька-одессист тут попался. А то был бы ты вспоротый... И не стыдно тебe, а? Ну, за что ты нашего Ваньку так вдарил? Ну, бил бы, как человeк... Дал бы раза по мордe и все тут. А то, вот, переломал парню всe кости... Развe так бьют? Совeсти в тебe нeт! А еще интеллигент! Я невольно разсмeялся от неожиданности такого упрека. -- Ладно, ладно... В слeдующiй раз буду бить уж не так сильно. А вы лучше со мной не ссорьтесь, ребята. Давайте по хорошему жить... Эта исторiя, как это не может показаться странным, создала мнe большой авторитет среди воров и бандитов. В Соловки я прieхал с ореолом человeка, который зря не донесет, не "стукнет", но с которым выгоднeе жить в ладу... Невеселый путь На грязной узкой улицe, ведущей из тюрьмы, к вокзалу, длинной лентой вытянулся наш этап -- болeе 500 человeк. Живая лента арестантов тeсно окружена конвоем. Их винтовки угрожающе направлены на нас. Впереди идет спецiальный патруль, разгоняющiй пeшеходов. 292 -- Эй, там! Не высовывайся из рядов... Шаг вправо, шаг влeво -- будем стрeлять! -- кричит конвоир... Понуро и медленно двигается человeческая масса. У каждаго свое горе и свои невеселыя мысли... Вот, впереди -- выстрeл... Через минуту мы проходим мимо лежащаго неподвижно человeка, руки котораго еще конвульсивно вздрагивают... Что он -- пытался бeжать в самом дeлe, или, увидя на троттуарe родное лицо, не удержал радостнаго шага в сторону?.. Или просто этот выстрeл -- месть чекиста? Вeдь фраза -- "убит при попыткe к бeгству" -- покроет все. Из задних рядов к нам проталкивается подвижная фигура Митьки. За эти 4 года он вырос и возмужал. Черная копна волос разрослась еще больше, но лицо его словно сдeлалось измятым и покрылось морщинами. Видно, пришлось видeть невеселые дни... Мы радостно здороваемся, как старые друзья. -- Ну, спасибо, Митя, что выручили... А я уже думал сам себe "Вeчную Память" пeть, когда ваши ребята нас окружили... -- Это подходяще вышло, что я здeсь очутился, -- сiяя, отозвался Митька. -- А то ребята освирeпeли... Шутка сказать -- так Ваньку-Пугача угробить... Он у нас вeдь первым силачем считался... -- А почему это они вас послушали? -- А я у них вродe короля. В нашем дeлe без дисциплины никак нельзя -- моментом засыпешься. Ну, а я -- старый урка. Почет имeю. В Соловки уже по второй eду... -- Это послe Одесскаго прiюта? -- Ну, да... Я вeдь оттуда разом сбeжал, как, помните, Влад-Иваныча выставили. Буду я ихних комсомольцев слушать!.. Как же, нашли тоже дурака... -- А того комсомольца-оратора не встрeчали? -- спросил я, вспомнив разсказ о мести Митьки. -- Как же... Как же! Встрeчал! -- усмeхнулся юноша. -- Помню... Вряд ли только он что помнит. Нечeм помнить-то... -- С ума сошел, что ли? -- спросил Дима. -- Нeт... Но уж ежели кирпич об голову разобьется, 293 то уж не только памяти, а и от головы-то мало что остается... А вы -- тоже скаут, как и дядя Боба? -- Да... -- Ну... Ну... Добрались, значит, и до вашей шатiи. Что-ж, там, в Соловках, кого хотишь, встрeтишь... -- А вы там как очутились? -- Как? Да очень просто -- раз, два в тюрьму попал, а оттуда прямой путь в Соловки... Рецидивист, а по нашему -- старый уркан... Ну, да я недолго там был... -- Амнистiя была? -- Амнистiя? Ну, это только дураки в совeтскiя амнистiи вeрят. Бумага все терпит. Я сам себя амнистировал. -- Как это? -- А так -- до острова меня так и не довезли. Я еще с Кеми смылся. Да, вот, не повезло -- опять по новой засыпался... -- Много дали? -- Да трояк. А вам? -- Пять лeт. -- Ишь ты... За очки, значит, добавили... А вам? -- Три. -- Ну, что-ж, -- философски замeтил Митя. -- Трудновато вам будет... Я уж вижу, что вы тут как какiе иностранцы. Вот, к примeру, вы, вот -- вас тоже Дмитрiем звать? -- Да. -- Тезки, значит... Да, так вот, вмeшались вы за этого попа. В другой раз лучше и не думайте. -- Почему это? -- Да, вот, дядю Боба еще малость с пугаются. А вас-то живым манером на тот свeт без пересадки пустят. Тут ребята аховые. Им и своя, и чужая жизнь -- копeйка. -- Так, значит, молчать и смотрeть, как старика грабят? -- А что-ж дeлать-то? Жадные сволочи вездe есть. Мeшай, не мeшай -- все едино ограбят. Не один, так другой... Вездe теперь так. Развe только в Соловках? А тут слабым -- могила. Да и сильным-то, по совeсти говоря, тоже не лучше. 294 -- Почему это? -- А потому -- на них самую тяжелую работу в лагерe валят. Не дай Бог! Полгода еще от силы отработать можно, а потом либо в яму, либо инвалид... Могильное заведенiе... А у вас какiя спецiальности? -- Я -- художник, -- отвeтил Дима. -- Вот это -- дeло, -- обрадовался Митька. -- Вид-то у вас щуплый. Вы на врачебной комиссiи в лагерe кашляйте и стоните побольше, что-б в слабосильные записали... А потом, значит, плакаты рисуйте... Знаете, которые вродe насмeшки висят: Как это там?.. Да... "Коммунизм -- путь к счастью"... А то вот еще: "Труд без творчества есть рабство"... Карьеру сдeлать можно! -- Противно это. -- Ну, а что-ж дeлать то? Развe-ж лучше в болотe или лeсу погибнуть? Вот сами увидите, какое там дeло дeлается, какое там "трудовое перевоспитанiе" идет. Ну, а у вас, дядя Боб, какая спецiальность? -- Да теперь врач. -- Избави вас Бог говорить про это, -- серьезно предупредил Митя. -- Живут-то врачи еще ничего -- сытнeй и чище, чeм другiе, но работа уж совсeм каторжная. В гною, да в крови купаться придется. Люди с ума сходят. Лучше уж в канцелярiю куда идите... -- Развe можно выбирать? -- Ну, первые мeсяцы трудно будет. Но знакомых там, на Соловках, обязательно встрeтите -- помогут. Тут такая, вот, помощь -- друг друга вытаскивать -- по нашему блату -- первое дeло. Да потом вы этак, по одесски знаете: "а идише Копф" -- по жидовски. Изворачиваться нужно, ничего не сдeлаешь... -- Ну, а вы сами-то как? -- Я-то? -- Старый безпризорник увeренно усмeхнулся. -- Мнe бы только до весны, да что-б на самый остров не угнали. А там -- пишите письма... -- Сбeжите? -- Ясно, как самовар. -- И опять на воровство? -- А что-ж мнe больше дeлать-то? -- с неожиданной грустью сказал Митя, -- Вот, я в Одессe думал со скаутами 295 пожить -- в люди выбиться. Да сами знаете, как с нашим братом обращаются. А теперь уже поздно. Засосало. Да и куда мнe идти? Эх, все равно, вся наша жизнь уже пропащая... Шедшiй рядом солдат неожиданно крикнул: -- Эй, ты, шпана, иди на свое мeсто, а то враз прикладом огрeю! Митька мгновенно скользнул в заднiе ряды этапа. Нeсколько минут мы шли молча, думая о неприглядном будущем. -- Да, Диминуэндо, попались, видно, мы в передeлку. Таким бывалым ребятам, как Митька, еще ничего, а нам туговато придется -- Ну, и что-ж? -- бодро откликнулся Дима. -- Бог даст, как-нибудь выкрутимся. ГПУ туда скаутов порядочно нагонит -- будем изворачиваться -- всe за одного, один за всeх. Ладно! Бог не выдаст, ЧК не съeст... Старые друзья Мы подходили к вокзалу, когда меня с троттуара кто-то окликнул. Уже смеркалось, и я не мог узнать человeка, крикнувшаго мнe "дядя Боб!" Я привeтственно махнул рукой в пространство и с медленно ползущим этапом пошел дальше. Когда мы уже грузились в товарные вагоны, я услышал звуки спорящих голосов. К нам подходил начальник конвоя и рядом с ним высокiй человeк в черном костюмe, с дамой под руку. -- Тов. Начальник! Вы не можете мнe отказать в этом, -- говорил незнакомец. -- Я только что прибыл с плаванья и завтра опять ухожу в море. Мнe нeту времени бeгать за разрeшенiями. А это -- мой старый командир. Я ему должен 100 рублей. Не обращаться же мнe, в самом дeлe, сейчас к Начгару27 или коменданту станцiи только для этого пустяка. 27 Начальник Гарнизона Начальник конвоя колебался. Но тут раздался знакомый голос: -- Ну, пожалуйста, товарищ Начальник! -- упрашивал 296 он. -- Развe командиры Красной Армiи отказывают в просьбe женщинам? Боже мой! Голос Оли!.. -- Ну ладно, давайте, -- сдался конвоир. -- Только я сам передам. В это время мы подошли к станцiонному фонарю, и при его свeтe я узнал Володю в костюмe командира флота -- такого же стройного и с той же бравой выправкой. Рядом с ним стояла Оля. Начальник караула передал мнe деньги и, торопясь замять свой поступок, приказал немедленно лeзть в вагон. Я махнул рукой, Володя отвeтил тeм же, и послeдним моим впечатлeнiем были широко открытые голубые глаза Оли, из которых медленно текли слезы... Преддверiе ада Маленькiй скалистый островок, болотистый и угрюмый, невдалекe от города Кемь, на Бeлом морe. Два десятка деревянных бараков, оплетенных колючей проволокой. Это -- "Кемперпункт", самое проклятое мeсто на всем земном шарe -- Кемскiй Пересыльный Пункт, откуда заключенных развозят по всему "СЛОН'у" -- Соловецкому Лагерю Принудительных Работ Особаго Назначенiя. А лагерь этот раскинулся от Петрозаводска до Мурманска. На самый остров Соловки попадают только особо опасные и важные преступники...28 И здeсь, на Поповом островe, в Кемперпунктe наш этап начал отбывать свою каторжную работу. 28 В эмиграцiи есть не болeе 5 человeк, бывших на самом островe. Из них русскiй офицер Седергольм пробыл на Соловках только нeсколько мeсяцев, потом был спасен финским правительством и умер в Финляндiи, помeшавшись послe всего им испытаннаго. Он написал книгу "В разбойном Станe". Я прибыл в лагерь через мeсяц послe его отъeзда. Другой соловчанин -- генерал Зайцев был в мое время в Соловках, и я помню его. Он потом, послe конца срока бeжал в Манчжурiю, написал там книгу о Соловках, правдивость которой я подтверждаю, но его нервная система была уже настолько потрясена, что он скоро застрeлился. Представьте себe работу изо дня в день, из ночи в ночь, без праздников и отдыха, на низком скалистом 297 берегу моря. Из этого моря нужно вытаскивать и складывать в штабеля мокрыя бревна, так называемые, баланы. Эти баланы, добытые в лeсу силами заключенных, потом идут на экспорт. И не раз гдe-нибудь под корой бревна иностранцы находили слова мольбы о помощи, написанныя кровью рабов совeтской страны. Против покупки таких бревен, цeной которых реально является человeческая жизнь, уже не раз протестовали люди, в погонe за наживой не потерявшiя чувства жалости к человeку... Может быть, "торговать можно и с каннибалами"... Может быть, и можно... Но можно ли покупать у них человeческiе черепа для подсвeчников -- я не знаю. И можно ли покупать бревна, пропитанныя потом, кровью и слезами рабов ОГПУ -- я тоже не знаю. Велика гибкость современной человeческой морали! И все-таки, как радостно, когда не умолкают голоса, протестующiе во имя гуманности против поддержки т а к о й  т о р г о в л и не с каннибалами, а с палачами... Я не только видeл, но и на себe испытал всю безчеловeчность эксплоатацiи человeческаго труда тeх миллiонов заключенных, которых совeтская власть бросила в лагеря, как "классовых врагов". Изо дня в день не по 8, а по 14, по 16 часов в сутки, голодными и замерзающими, работали мы поздней осенью в ледяной водe Бeлаго моря. В ботинках и легких брюках по колeно в водe я часами вытаскивал багром из воды мокрыя бревна и, уходя в нетопленный барак, на себe самом сушил мокрую обувь и одежду... И за эту работу мы получали фунт хлeба, тарелку каши (стакан, полтора) утром и миску рыбнаго супа днем... Мнe страшно вспомнить этот перiод... Однажды, когда пришлось ликвидировать какой-то прорыв в снабженiи бревнами, я проработал под угрозой штыков без отдыха и сна т р и д ц а т ь  в о с е м ь  ч а с о в подряд.. Я выжил, благодаря своему крeпкому организму, закаленному спортом, но потерял почти все свое зрeнiе... А сколько болeе слабых людей и погибло, и гибнет теперь во всeх уголках Россiи, изнемогая в нечеловeческих условiях совeтских каторжных работ?.. 298 То, чего лучше никогда не видeть человeческому глазу Однажды, послe утомительнаго дня работы, нашу группу вели под конвоем обратно в барак. У ворот лагернаго пункта задержка -- там принимают очередной этап: сотни двe оборванных грязных людей. По их виду замeтно, что они прибыли не из тюрьмы: оттуда люди прибывают как-то немного чище и не такими измученными. Глядя на прибывших, которых поодиночкe впускали в ограду, я внезапно услышал радостный окрик: -- Дядя Боб -- неужели ты? Из толпы весело кивали мнe трое нижегородских скаутов, с которыми мнe довелось раза два-три встрeчаться на волe. Несмотря на улыбающiяся лица, вид у них -- страшно истомленный. Обросшiя, похудeвшiя лица, оборванная одежда, дырявые сапоги... -- Откуда это, ребята? -- С Кемь-Ухтинскаго тракта. Дорогу, браток, строили! Ну, тогда не удивительно, что этап имeл такой плачевный вид. Работы по прокладкe шоссе через болота и скалы -- считались одними из труднeйших в лагерe. Еще удивительно, что ребята остались на ногах и сохранили силы для смeха и бодрости. Теплое чувство согрeло сердце, когда я глядeл на эти улыбающiяся мнe лица. Крeпкая скаутская закваска! По Баден-Паулю, они и на этот, тяжелый и опасный, перiод жизни смотрeли, как на момент суровой жизненной игры, жизненнаго спорта... Неразлучная тройка нижегородцев -- это скаут-масторское ядро извeстной дружины "Арго", одной из наиболeе ярких в исторiи русскаго скаутинга эпохи подполья. Силой событiй эта дружина осталась совсeм без взрослых руководителей и сформировалась в оригинальную, чисто демократическую семью, с выборным началом и принципом -- всe равны, и есть только первые среди равных. По всeм отзывам, которые доходили до меня, и собственным наблюденiям, этот скаутскiй коллектив прекрасно справлялся с работой и в самыя тяжелыя времена проявил удивительную спайку и мужество. 299 Трое старших, которые теперь оборванными бродягами стояли передо мной, были арестованы в первые дни "выкорчевыванiя скаутинга" и попали в лагерь раньше нас, "столичных преступников". Старшiй по чину из них был мой тезка, Борис, живой худощавый паренек, экономист по образованiю, прирожденный организатор и руководитель. Его ртутная энергiя и жизнерадостность заражали всeх, и хотя его ворчливо-добродушно поругивали и "непосeдой", и "юлой", и "нашим несчастьем", и "горчичником", -- всe любили его искренно и горячо. Второй -- Юрiй, студент, был юношей-мечтателем со спокойным мягким характ<е>ром, уступчивым в житейских мелочах, но твердым, как кремень, в вопросах чести и идеи. Третiй -- Сема, техник-строитель, был старшим по возрасту среди нас. Это был молчаливый и медлительный еврей с характерным задумчиво-печальным взглядом. Сейчас, привeтствуя меня, он улыбался, и эта трогательная полудeтская открытая улыбка как-то удивительно преобразила его сумрачное лицо. Мы уже достаточно освоились с лагерной жизнью, и через часа два, в результатe нашего коллективнаго опыта, уже помeщались в одном баракe и устраивались на верхних нарах, среди десятков других, таких же вшивых и грязных людей, как и мы. Но мы были вмeстe, и эта радость скрашивала всю неприглядность окружающей обстановки. Были вытащены наши немудреные продовольственные запасы -- черный хлeб и треска, достали воды и приступили к "пиру". -- Как ты здeсь устроился? -- начал Борис, беря сухую треску за хвост и стукая ею по столбу "для мягкости". -- Да что-ж?... Уныло... Каждый день часов по 12, по 14 втыкать приходится... Попались мы в передeлку, ребята. -- Ну, брат, это ничего!.. Вот на Кемь-Ухтe, -- вот там -- это да!.. Нам и раньше разсказывали, да мы вeрить не хотeли. А потом сами влипли... -- Да ты разскажи толком! -- попросил я, наливая теплой воды в старую консервную банку. 300 -- Прежде всего, жизнь там прямо-таки доисторическая -- шалаши или навeсы из вeток. Внизу болото, сверху комары. Eда, сам знаешь, какая -- и без работы едва ноги волочишь. А тут такiе "уроки" -- прямо гроб: только здоровому сытому парню впору... Мы-то на первое время норму выполняли, часов этак в 10 -- в 12, хоть и трудно было. А потом и мы сдали, хотя сравнительно с другими и сытые были: и кое-какiя деньжата были, и остатки посылок из дому. А потом, крутишь, крутишь лопатой часов 14 или 16 -- и никак -- сил нeт... -- А работа там какая? -- Да работа, по существу, простая: копать длинные рвы по обeим сторонам будущей дороги. Но копать, знаешь как? По колeна в водe. -- То-то, я и вижу, что сапоги-то у вас разлeзлись, -- сочувственно посмотрeл я на торчащiе из сапог босые пальцы ног. -- Ну, брат, мы и сами-то разлeзлись бы. Да, к счастью, нас скоро по канцелярскому дeлу забрали работать. Сему -- десятником, а он нас счетчиками устроил. Грамотных-то почти нeт. Больше все крестьяне. А если-б не это -- мы оттуда живыми то, вeроятно, и не ушли. -- Неужели норма так трудна? -- Нeт, если бы кормежка, да платье, да сапоги -- то еще как-нибудь можно было бы работать. Но из тюрем всe истощенные прибыли, многiе в лаптях, да в рваньe. Паек -- только, только что-б не умереть. Кругом вода, болото... От комаров всe опухли... А пока нормы не выполнишь -- торчи на работe, хоть умри. Да еще хлeба не дадут... Ну, вот, и торчит парень часов 16. А на слeдующiй день -- пожалуйте -- опять такая же норма... Откуда же сил взять?.. Ну, и валятся, как мухи... Вeдь всe без сил, истощенные, больные... Цынготных -- уйма... Да, так вот, продвигается партiя вперед, а сзади ослабeвшiе и больные так вповалку на землe и остаются. Может, их подбирали потом, но я не видeл... Что-то не вeрится... А к нам все новыя и новыя пополненiя идут: одни, значит, в могилу, а другiе на смeну. Вот там, брат, мы поняли, что дeйствительно значит -- "жизнь копeйка". Там, что конвой ВОХР'a захочет, 301 -- все сдeлает. Сколько людей там перестрeляли! Не раз было -- повздорит кто с чекистом, а на слeдующiй день его уже и нeт. Оказывается, "убит при попыткe к бeгству"... Да это что -- вот пусть тебe Сема разскажет, как там с "отказчиками" поступают. Он видeл больше нас... Губы Семы болeзненно искривились, и он не сразу начал: -- Эх, ребята, лучше бы и не разсказывать, не трогать наболeвшаго. Прямо не вeрится самому, что такая гнусность на свeтe дeлается... -- Вот посмотри, Борис, -- он нагнул голову. -- Видишь? На висках были сeдыя пряди, рeзко замeтныя на его черных кудрях... -- Это, вот, слeды пережитаго. Не дай Бог никому такое видeть. Помню, раз идем мы на работу -- часов 5 утра было. А как раз наканунe какой то черкес, они вeдь народ горячiй, отказался от работы, да еще в морду кому-то дал, охраннику, что ли: "Бей меня на мeстe, -- кричит, -- не могу больше! Палачи, мерзавцы". Ну, словом, сам можешь понять, что измученный, доведенный до отчаянiя человeк может кричать... Увели его вечером. А утром, идем мы, значит, свeтло было уже. Смотрим -- стоит кто-то у дерева, согнувшись. Мы хотeли было подойти, да вохровцы кричат: "Не подходи близко -- стрeлять будем!" Приглядeлись мы -- Боже мой! -- а это наш черкес, привязанный к дереву... Сперва показалось нам, что он одeт, а потом смотрим, а он голый, только весь черный от слоя комаров... Распух. Лица уже почти узнать нельзя было... Страшно всeм стало. Отшатнулись мы. Думали, что он мертвый, да только глядим, а у него колeно еще вздрагивает... Жив... А конвоиры кричат: "Гляди получше! Так со всeми отказчиками будет... Мы вас, сволочей, научим, как работать"... Сема замолчал, и щека его нервно задергалась. -- А потом еще хуже пришлось увидeть, -- тихо, как 302 бы выдавливая из себя слова, продолжал он. -- Один там паренек сбeжать вздумал, живой, смeлый был... Думал, видно, до желeзной дороги добраться, а потом как-нибудь в Питер. Да болота там вездe топкiя, только по нeкоторым тропинкам пройти и можно. А на них охрана с собаками. Псы -- как телята, спецiально на заключенных тренированные, чтобы бeглецов ловить... Поймали, очевидно... И, вот, тоже мы наткнулись. Думали, нечаянно, а потом догадались -- конвой нарочно привел -- посмотрите, мол, на бeгунка... Знаешь, в лeсу муравейники большiе -- с метр вышиной? Так парня этого раздeли и привязали к дереву так, чтобы он ногами в муравейникe стоял... Умирать буду, а этой картины не забуду. Голос Семы дрогнул, и он опять прервал свой разсказ. -- Мертвый он уже был, -- шепотом закончил он. -- Муравьи мясо разъeли... Кровь запеклась... Страшно вспомнить. Со многими обморок был... Да что -- прикладами в чувство привели... Помню, как пришли мы в шалаш -- никто ни eсть, ни спать не мог. Только то здeсь, то там трясутся от истерик... Мы замолчали. В синем туманe барака едва мигал маленькiй огонек керосиновой лампочки. Нeсколько сот усталых людей вповалку лежали на нарах в тяжелом снe, чтобы завтра чуть свeть опять выйти на свою каторжную работу. И так -- изо дня в день... Скольким из них суждено лечь в сырую землю далекаго сeвера, так и не дождавшись желанной воли? Ни eсть, ни спать не хотeлось. Перед мысленным взором каждаго из нас проходили мрачныя перспективы нeскольких лeт такой жизни... На остров Но вот, наконец, наступила желанная минута, когда меня вызвали для отправки на Соловецкiй остров. Перспективы и там были нерадостныя, но все-таки там, вeроятно, можно было найти друзей и что то строить в расчет на длительное пребыванiе. Поэтому в Соловки я eхал в надеждe на что-то новое и лучшее... 303 Послe утомительнаго морского пути и качки, на горизонт показалась длинная темная линiя острова. И, странное дeло, казалось, что я eду "домой", туда, гдe -- хочешь, не хочешь -- придется пробыть нeсколько лeт... Все ближе. Наконец, при свeтe догорающаго ноябрьскаго дня показались купола и башни Соловецкаго монастыря. Под лучами блe</