ости, свидетельствуют, на наш взгляд, о том, что с переходом к обществу, основным производственным ресурсом которого становятся информация и знания, резко меняются приоритеты и критерии социального развития. Индустриальное производство и его результаты не могут более служить свидетельством мощи отдельных государств на мировой арене в той же мере, в какой доходы работников индустриального сектора в пределах каждой из развитых стран не могут обеспечить им не только социального роста, но даже сохранения прежней доли в национальном богатстве. Основой конкурентного потенциала любой страны оказываются теперь те новые знания, которые она способна продуцировать и применить для нужд других секторов производства, а не масштабы благ, создаваемых непосредственно в этих странах; точно так же ---------------- [559] - См.: Davis В., Wessel D. Prosperity. P. 71. ---------------- никакие иные способности человека, кроме его умения создавать уникальный продукт, отличный от всех прочих, изобретать новые производственные и социальные технологии, не могут и не смогут в будущем обеспечить ему резкое повышение имущественного и социального статуса. В новых условиях, и это вытекает из всего сказанного выше, развитие общества становится зависимым от развития составляющих его личностей; там, где нет такой зависимости, поступательное развитие общества обеспечивается исключительно вмешательством государства, и вряд ли такое развитие сможет быть устойчивым и самодостаточным. Все эти факторы обусловливают гораздо большую хрупкость и неустойчивость нового общества по сравнению со всеми ему предшествовавшими. Исследуя соотношение внутренних проблем современных постиндустриальных стран и динамики мирового хозяйственного кризиса последних нескольких лет, мы приходим к выводу о тесной и в то же время неоднозначной их связи. С одной стороны, социальное расслоение в рамках самих развитых держав является безусловно первичным по отношению к событиям, развертывающимся на мировой арене и воплощающимся прежде всего в кризисе индустриальной по своей сути модели мобилизационного развития. С другой стороны, именно неудача попыток догоняющего развития, особенно очевидная в последние годы, поставила в центр исследовательского внимания внутренние проблемы постиндустриальных обществ. Таким образом, мы сталкиваемся с весьма типичной для социальной науки ситуацией, когда глубинные, сущностные процессы оказываются предметом анализа только в том случае, если их весьма отдаленные проявления достигают очевидного масштаба и болезненной остроты. В контексте проблем, рассматриваемых нами, такая острота обусловливается прежде всего тем, что, в отличие от отдельных национальных государств, в мировом масштабе сегодня отсутствуют эффективные рычаги регулирования хозяйственных и социальных процессов. Именно поэтому кризис индустриальной модели развития оказался наиболее актуальной научной и практической проблемой не в самих развитых государствах более трех десятилетий назад, где и когда он, собственно, и возник, а в контексте мирового разделения труда, где этот кризис приобрел наиболее масштабные формы и оказался исключительно болезненным. Таким образом, в условиях переживаемой человечеством первой фазы постэкономической трансформации цивилизация как бы раскалывается на основе парадоксального фактора, каким является прогресс научного знания, которое должно по своей природе служить объединению людей. Тем не менее, совершенно очевидна разделенность современного мира на постиндустриальный центр и индустриальную, а отчасти даже доиндустриальную периферию, причем естественная конвергенция этих составляющих представляется сегодня абсолютно нереальной. Но и в пределах самого постиндустриального центра также оформились два противостоящих класса -- с одной стороны, класс владельцев и распорядителей знаний и технологий, с другой -- подавленный класс, неспособный найти достойного места в структуре информационного хозяйства. Суть конфликта, зреющего в противостоянии этих сил, представляется достаточно близкой по своей природе, хотя в одном случае речь идет о международном конфликте, а в другом -- о внутренних проблемах стран Запада. Как интеллектуальные работники, чья доля в национальном богатстве постиндустриальных стран неуклонно растет на протяжении последних двадцати лет, во все большей мере ставят перед собой постматериалистические цели, так и развитые страны в последние годы как никогда ранее стремятся к формированию в мировом масштабе стабильного и безопасного международного порядка; однако, как мы видели, внешне вполне справедливые и гуманистические усилия не порождают сокращение и преодоление неравенства, на что они, казалось бы, нацелены, а приводят к обострению социальной и международной напряженности, усилению неравномерности распределения любых видов материальных и нематериальных благ, услуг, информации и капитала в рамках отдельной страны и мира в целом. Дж.К.Гэлбрейт полагает, что "справедливое общество не стремится установить в распределении доходов равенство, не соответствующее ни природе человека, ни характеру и мотивации современной экономической системы. Как известно, люди коренным образом различаются по тому, насколько они хотят и умеют делать деньги. Причем источником той энергии и инициативы, которые служат движущей силой современной экономики, является не просто жажда богатства, а желание превзойти других в его накоплении", но, -- заключает он свою мысль, -- "такого положения справедливое общество допустить не может; для него также неприемлемо любое оправдание... существования подобного неравенства" [560]. Стабильность мировой хозяйственной системы находится в настоящее время под угрозой -- фактически вне зависимости от того, какими окажутся действия лидеров современных великих держав. Кризис глобального рыночного хозяйства объективно выводит на первый план проблемы "справедливого общества" в глобальном его измерении. По мнению большинства авторитетных исследователей, открытое общество, соответствующее ---------------- [560] - Galbraith J. К. The Good Society. The Humane Agenda. P. 59, 60. ---------------- западным ценностям, может быть построено только во всемирном масштабе. Причем это мнение не поколеблено даже очевидными неудачами японской модели индустриализации, "прорыва" азиатских стран, экспериментов Запада в Латинской Америке и России, катастрофической неспособностью развитых стран преодолеть негативные тенденции, связанные с экологическим ущербом, который наносится нашей планете хозяйственным развитием (или, напротив, неразвитостью) отдельных стран "третьего мира". В этом, на наш взгляд, проявляется недооценка проблем, имеющих по своей сути аналогичную природу, но проявляющихся на локальном уровне, в границах отдельных развитых экономик. Эксперты и социологи, ратующие за укрепление стабильности в мировом масштабе, не отдают себе отчета в том, что выступают тем самым за обострение противоречий, которые уже сегодня вполне различимы внутри постиндустриальных держав. В течение последних двадцати лет, особенно углубивших разрыв между индустриальным и постиндустриальным мирами, с одной стороны, и между индустриальным и постиндустриальным секторами хозяйства внутри развитых стран -- с другой, Запад продолжал находиться в плену двух опасных иллюзий. Считалось (и на то имелись определенные основания), что западная социальная модель уверенно завоевывает все новые пространства и этот процесс способствует укреплению доминирующих позиций самой западной цивилизации. Тем не менее, сегодня становится очевидным, что, во-первых, гигантские инвестиции развитых стран создали в отдельных регионах мира не более чем индустриальные экономики и что, во-вторых, дальнейшее поддержание их устойчивого функционирования потребует намного больших вложений, чем все ранее поощрявшиеся программы развития. Причина -- в принципиальной неспособности индустриального мира конкурировать с постиндустриальным. Вторая иллюзия состоит в уверенности, что социальной системе развитых стран не угрожает никакая изнутри возникающая нестабильность, поскольку острота традиционного классового конфликта устойчиво и неизменно снижалась в течение этих десятилетий. В определенной мере и это мнение было правильным, однако придерживавшиеся его аналитики игнорировали возможность развертывания социальных противоречий нового типа, адекватных постэкономическому общественному состоянию; и сегодня также становится ясно, что поддержание некоего "оптимального" в данном контексте равенства в обществе потребует таких усилий, которые до сих пор трудно было представить. Таким образом, можно констатировать, что у западного мира сегодня нет достаточных сил, средств и ресурсов для одновременного выравнивания обеих важнейших диспропорций, сопровождающих становление постэкономического типа хозяйства. Активизация усилий по поддержанию индустриальных экономик и снижению масштабов опасности, обусловленной распадом природных экосистем в наиболее бедных странах Африки, Азии и Латинской Америки, не может не отозваться ростом внутренних проблем в пределах самих развитых стран; при этом совершенно неочевидно, что обладающие суверенитетом реципиенты помощи и инвестиций реально обратят их на пользу как своих народов, так и более стабильного мирового порядка. "Замыкание" развитых стран и перенос акцента на внутренние проблемы может резко обострить течение современного кризиса и сделать международные конфликты гораздо более непредсказуемыми по их последствиям. Попытки гармонизации усилий на этих двух направлениях способны, на наш взгляд, привести скорее к определенной консервации проблемы, нежели к ее реальному разрешению. * * * * * События последних десятилетий свидетельствуют не только об ускоряющемся темпе общественного развития, но и о растущей нестабильности социальных систем -- при всей видимой их незыблемости и основательности. Впечатляющие успехи постиндустриального мира, достигнутые на фоне краха коммунизма и глубокого экономического кризиса в странах, еще недавно конкурировавших с развитыми державами, нередко рассматриваются как подтверждение универсального характера западных ценностей и их способности к быстрой экспансии в мировом масштабе. Однако за поверхностными формами социальных явлений могут скрываться глубинные процессы, изучение которых отнюдь не приводит к выводам о становлении гармоничного мирового сообщества; сегодня есть все основания говорить о нарастающей поляризации мира и "замыкании" отдельных составных его элементов. В настоящее время как никогда ранее ощущается потребность в футурологической доктрине, способной инкорпорировать идею о нарастающей противоречивости современного мира в концепцию прогрессивной постиндустриальной трансформации. На наш взгляд, этому может служить теория постэкономического общества, базирующаяся на выводе, что в истории развития цивилизации можно аргументирование выделить три основные эпохи -- доэкономическую, экономическую и постэкономическую. Важнейшими критериями подобного разграничения являются, во-первых, тип человеческой деятельности и, во-вторых, характер соподчинения интересов отдельных личностей в пределах каждой из этих эпох. Эти два критерия тесно взаимосвязаны. Относительно первого можно констатировать, что на ранних этапах развития человечества наиболее распространенной была деятельность, осуществлявшаяся на основе инстинктивных побуждений, присущих человеку как биологическому существу и определяемых необходимостью противостоять природе, угрожавшей самому его существованию. Постепенно эта деятельность приобретала осознанный характер, порождая систему сознательно координируемых общественных усилий. Человек не только стал противостоять окружающему миру, но и выделял себя из числа себе подобных. Средством преодоления сил природы оказывался отчуждаемый материальный продукт, воплощавший собою основную цель человеческой активности. И, наконец, на высших этапах прогресса появилось стремление к развитию самого себя как личности, а главным результатом деятельности выступает уже сам человек как носитель новых качеств и способностей. Таким образом, предтрудовая инстинктивная активность, вызываемая, по сути дела, животными побуждениями, труд как осознанная потребность в преобразовании природы ради достижения материального результата и, наконец, творчество, главное содержание которого - в максимальном развитии личности самого субъекта, представляют собой три основных вида деятельности, характерных соответственно для доэкономической, экономической и постэкономической эпох общественного прогресса. Второй критерий позволяет нам анализировать иной аспект той же проблемы. В условиях господства инстинктивной деятельности человек не ощущает себя противостоящим природе, как не противостоит и себе подобным. Индивидуальный интерес в собственном смысле этого понятия отсутствует; стремления каждого конкретного человека сфокусированы на поддержании необходимого уровня потребления и в этом качестве вполне идентичны стремлениям других членов общины. Как следствие, не возникает противоречия интересов. В дальнейшем люди начинают воспринимать друг друга как конкурентов в борьбе за присвоение материальных благ; их ограниченность приводит к столкновению индивидуальных интересов, оказывающихся по своей сущности однопорядковыми, а по направленности -- совершенно различными. Механизм соподчинения этих интересов определяет социальную структуру экономического общества. Когда, наконец, важнейшей целью большинства индивидов становится развитие личности, интересы человека выходят за пределы материальной плоскости и, будучи неунифицируемыми, перестают быть взаимоисключающими и потенциально враждебными. Таким образом, третья, постэкономическая, стадия формируется как комплексное социальное состояние, свободное от непреодолимых противоречий между людьми. Современный период при таком подходе представляет собой этап становления постэкономического общества, этап постэкономической трансформации. Чтобы проанализировать ее основные направления, необходимо определить важнейшие характеристики экономической эпохи, отрицаемые в ходе такой трансформации. Эти три характеристики включают в себя материалистическую мотивацию деятельности человека, наличие частной собственности и рыночный характер хозяйственных связей между людьми. Первая характеристика непосредственным образом вытекает из определения экономической эпохи как основанной на трудовой деятельности. Из этого следует, во-первых, возможность отчуждения от человека созданного им продукта и перераспределения его в пользу других членов общества. Вторым следствием оказывается то, что масштабы производства материальных благ ограниченны, и это порождает конкуренцию в борьбе за максимизацию их присвоения. Это, в свою очередь, предопределяет жесткое неприятие любым из работников как перспективы отчуждения продукта его труда, так и представителей социальных групп и классов, присваивающих этот продукт. Таким образом, важнейшим признаком экономического общества является конфликт, возникающий между отдельными личностями и социальными группами в связи с их претензиями на ограниченную совокупность материальных благ. Этот конфликт цементирует общество, делая все его элементы взаимозависимыми и взаимодополняющими. Именно он лежит в основе явления, определяемого как эксплуатация и существующего в любом обществе, основанном на труде. Поэтому устранение эксплуатации в ходе постэкономической трансформации происходит не как отказ общества от отчуждения благ, а как преодоление субъективного ощущения, что сам факт отчуждения противоречит основным интересам личности. Вторая характеристика представляет собой как бы оборотную сторону первой. Там, где присвоение материальных благ выступает в качестве важнейшей цели каждого человека, не может не возникнуть общественного отношения, закрепляющего результат подобного присвоения. Можно уверенно утверждать, что экономическое общество возникло там и тогда, где и когда человек стал не только выделять самого себя из среды себе подобных, но и относиться к части объектов вещного мира как к своим, принадлежащим ему, а к части -- как к чужим, принадлежащим другим людям. Таким образом, этой второй характеристикой экономической эпохи является феномен частной собственности. Частная собственность выступает одной из естественных форм проявления принципов экономического общества; анализ показывает, что единственным негативным ее свойством, с точки зрения общественного прогресса, может рассматриваться отделенность объекта собственности от непосредственного его производителя и, следовательно, возможность его эффективного присвоения вне зависимости от тех или иных качеств собственника. Преодоление частной собственности при переходе к постэкономическому обществу происходит не через обобществление производства, а путем становления системы личной собственности, предполагающей возможность индивидуального владения всеми необходимыми условиями производства, а также не допускающей эффективного присвоения тех или иных благ людьми, неспособными использовать их в соответствии с их социальным предназначением. (Речь, разумеется, идет об информационном секторе экономики.) Третья особенность экономического общества воплощается в его организации на основе принципов рынка. Рыночное хозяйство рассматривается нами не как синоним товарного производства, а как один из его исторических видов, которому присущ анархичный характер производства, распределения и обмена материальных благ, соизмеряемых на основе некоего эквивалента. Вне зависимости от того, какое свойство товара выступает базой подобного соизмерения, обмениваемые в рамках рыночной экономики блага являются воспроизводимыми, и их производство может быть увеличено в любой пропорции. Постэкономическая трансформация, разумеется, не отрицает обмена продуктами и деятельностью между членами общества, поскольку такой обмен составляет само содержание общественной жизни. Однако при насыщении материальных потребностей людей приобретаемые ими товары и услуги становятся скорее инструментом выражения их личностной индивидуальности, чем средством выживания. Как следствие, все большее число благ характеризуется субъективной, или знаковой, ценностью, не определяемой с помощью рыночного эквивалента. Обмен деятельностью и товарами регулируется уже не столько общественными пропорциями производства, сколько индивидуальными представлениями о ценности того или иного блага. Таким образом, постэкономическая трансформация лишает прежние рыночные силы возможности "давить на общество", рыночное хозяйство уступает место иным принципам организации. Выделение в истории человечества доэкономической, экономической и постэкономической эпох представляет в распоряжение исследователя наиболее удачный, на наш взгляд, инструмент осмысления современной социальной трансформации. Нынешний период характеризуется формированием большинства предпосылок, необходимых для перехода к постэкономическому обществу в рамках сообщества развитых стран. Эти предпосылки имеют как объективную, так и субъективную составляющие. С одной стороны, достигнутый высокий уровень развития производительных сил открывает возможность резкого сокращения занятости в отраслях материального производства и быстрого развития третичного и четвертичного секторов экономики, ориентированных на потребление и производство информации и требующих от вовлеченных в хозяйственный процесс людей уникальных качеств и возможностей. В этой связи развитие человеческих способностей становится абсолютно необходимым с точки зрения хозяйственного прогресса. С другой стороны, когда удовлетворены материальные потребности людей и социальный статус обретается посредством повышения собственного личностного потенциала, цели самосовершенствования естественным образом выходят на первые позиции в иерархии ценностей современного работника; с изменением же мотивационной структуры в новых поколениях начинает формироваться тип личности, ориентированной не на максимизацию материального потребления, а на достижение внутренних гармонии и совершенства. Это приводит к тому, что развитие человека оказывается тождественным развитию производства информации и знаний -- главного ресурса современного хозяйственного прогресса; круг замыкается, и новая система воспроизводства общественного богатства становится самодостаточной и самоподдерживающейся. Между тем становление постэкономического общества представляет собой вторую гигантскую революцию из переживавшихся человечеством и не может не быть процессом весьма противоречивым. Объективной основой этой противоречивости выступает автономизация личности, возникающая как следствие перенесения акцента на творческую деятельность и развитие информационного сектора хозяйства. В ситуации, когда продуцирование знаний становится возможным вне масштабных хозяйственных структур, появляется возможность быстрой концентрации хозяйственных мощи и влияния в отдельных "точках роста" постиндустриальной экономики. Учитывая также, что социальная страта, осуществляющая производство информации и знаний, оказывается замкнутой и самодостаточной частью общества, можно прийти к выводу о том, что ее власть над остальным социумом в ближайшие десятилетия станет более прочной и всеобъемлющей, чем любое классовое господство в прошлом. При этом новый высший класс не только присваивает все возрастающую часть общественного богатства, но и создает ее, в силу чего он в гораздо меньшей мере, чем все предшествовавшие, нуждается в комплементарных социальных группах (крестьянстве, пролетариате и т.д.) для поддержания и воспроизводства своего статуса. Отсюда следует, что важнейшей проблемой постэкономического перехода является динамика социального (а в настоящее время и имущественного) неравенства. Об остроте этой проблемы в современной ситуации можно судить, рассматривая две важные тенденции. С одной стороны, постэкономический мир формируется как самодостаточная и замкнутая хозяйственная структура. Сокращение потребностей в сырье и материалах, активное привлечение интеллектуальных ресурсов всего мира, беспрецедентное доминирование в технологическом секторе и все более тесное переплетение хозяйственных, политических и социальных процессов, происходящих в рамках сообщества развитых государств (состоящего сегодня из стран Европейского Союза, США, Канады и Австралии), -- все это объективно снижает его заинтересованность в контактах с остальными регионами планеты. Напротив, развивающиеся страны оказываются все более несамодостаточными; для развития национальных экономик они нуждаются в импорте западных инвестиций и технологий, а конечный продукт их хозяйственных систем (вне зависимости, выступает ли в качестве такового продовольствие, натуральное сырье или массовые промышленные товары, ориентированные на потребительский спрос) не может быть эффективно реализован на их внутренних рынках. Таким образом, превращаясь в центр информационного хозяйства, постиндустриальные страны экспортируют нематериальные активы, масштабы внутреннего потребления которых не зависят от объема экспорта, тогда как развивающиеся государства вынуждены продавать либо невозобновляемые природные ресурсы, либо материальные блага, созданные трудом их граждан. При этом резкое сокращение инвестиций из западных стран или спроса с их стороны на конечный продукт государств "третьего мира" будут иметь для последних катастрофические последствия, тогда как в современных условиях им уже не дано серьезно повлиять на хозяйственную стабильность постиндустриального блока, в рамках которого происходит абсолютное большинство мировых товарных и финансовых трансакций. Таким образом, фактором, препятствующим эволюционному и ненасильственному переходу к постэкономическому обществу, является нарастание напряженности на внешних границах постиндустриального мира и углубляющийся раскол цивилизации на две составляющих, нынешнее положение и возможности развития которых разительно отличаются. С другой стороны, не менее опасная тенденция развивается внутри самих западных стран. По мере расширения информационного сектора продукция отраслей, производящих знания, становится все более необходимой для обеспечения общественного воспроизводства в целом, что неизбежно приводит к росту цен на нее и повышению доходов занятых в этом секторе работников. Принимая во внимание, что они способны трудиться автономно и в значительно меньшей мере, нежели занятые в традиционных отраслях, испытывают прямую конкуренцию со стороны других работников информационного сектора (в первую очередь в силу своей относительно узкой специализации и незначительной численности тех, кто является носителем столь же уникальных способностей), следует предположить, что доля присваиваемого ими общественного достояния с каждым годом будет становиться все большей. В современных западных обществах можно видеть ту же разделенность между информационным сектором и иными отраслями хозяйства, которая четко прослеживается на примере взаимоотношений между постиндустриальной частью мира и остальным человечеством. Стремясь обеспечить себе максимальную конкурентоспособность, лидеры материального производства все более интенсивно приобретают новейшие технологические разработки, тем самым укрепляя позиции информационного сектора. Между тем обрабатывающая промышленность и сфера услуг применяют труд многих миллионов работников, чьи профессиональные качества приобретаются достаточно легко и не являются уникальными; сами же они вследствие относительно низкого уровня образования не являются носителями постматериалистических ценностей и ориентированы прежде всего на повышение своего материального благосостояния. В подобных условиях тот факт, что таковое не может быть ими достигнуто (вследствие высокой конкуренции на рынке труда) на фоне растущего богатства работников информационного сектора (в гораздо меньшей мере стремящихся к его достижению), порождает новое социальное противостояние, преодоление которого сегодня фактически невозможно, так как соответствующие попытки замедляют хозяйственный прогресс и ухудшают положение той или иной страны на мировой арене. Переход к постэкономическому обществу неизбежно сопровождается нарастанием неравенства фактически во всех его формах -- этот тезис представляется нам фактически неоспоримым. Важнейшая проблема современности связана если не с устранением подобного неравенства, то с обнаружением методов контроля над ним и выработкой мер, способных хотя бы частично преодолеть его негативные воздействия. Дополнительный драматизм переживаемому ныне моменту придает, как это ни странно, исключительно успешное продвижение западных стран по пути постэкономической трансформации. В таких условиях как вопрос о поддержании приемлемого баланса интересов в рамках самих постиндустриальных стран (вследствие роста материального благосостояния не только наиболее квалифицированных работников, но и большинства категорий граждан), так и проблема нарастающего разрыва между "первым " и "третьим " мирами (по причине того, что он воспринимается как позитивное следствие победы западного мира над его политическими и экономическими соперниками) не могут оказаться в центре внимания и быть рассмотренными в качестве наиболее опасных проблем нашего времени. Подход же к современному периоду как к становлению постэкономического общества неизбежно приковывает внимание именно к ним, и это обстоятельство кажется нам исключительно важным для дальнейшего нашего исследования. Не предвосхищая здесь выводов, которые будут сделаны в конце нашего исследования, сформулируем теперь задачи, на которых сосредоточимся в последующих разделах этой книги. В первую очередь мы попытаемся проследить эволюционный процесс, который привел к формированию нынешней ситуации, причем -- на двух уровнях, соответствующих преодолению индустриального (и доиндустриального) типов организации производства в развитых странах и в мировом масштабе. Процессы первого уровня в контексте нашего исследования будут служить в качестве модели для второго уровня, поскольку хозяйственное развитие индустриального общества в пределах даже одной страны показывает путь, по которому впоследствии с теми или иными отклонениями пройдет и весь остальной мир. Такой анализ, как мы полагаем, позволит понять обусловленность глобальных хозяйственных перемен событиями, происходящими в основных центрах постиндустриальной цивилизации. Этим вопросам посвящается следующая, вторая, часть книги. Далее, мы сосредоточимся на проблемах, с которыми столкнулось в последние годы мировое хозяйственное развитие. Понятно, что их анализ не может быть адекватным вне контекста перемен, происходящих в рамках самих постиндустриальных обществ. Вопросы исчерпанности модели догоняющего развития, отражающей в конечном счете исчерпанность самого индустриального типа хозяйства, будут рассмотрены в третьей части книги. В четвертой части речь пойдет о новой классовой структуре постэкономического общества. Здесь будет дан анализ социального неравенства, возникающего при переходе к этому новому общественному состоянию. Мы попытаемся также показать, что современный мировой хозяйственный кризис мог бы оказаться не столь неожиданным, если бы социологи и экономисты рассматривали переход к постиндустриальному и далее к постэкономическому обществу не как процесс формирования по преимуществу гармоничного и стабильного социума, а как противоречивое и сложное явление, как становление наиболее дисбалансирован-ного и малопредсказуемого социального порядка из всех, какие когда-либо знала история. В заключении с позиций выявленных закономерностей и тенденций мы попытаемся оценить меру реальности и предпочтительности различных сценариев развития, вытекающих из логики всего нашего исследования. Необходимо предупредить читателей, что все изложенные ниже гипотезы и предположения не рассматриваются автором как безусловно истинные, а лишь дают возможность несколько менее традиционным образом взглянуть на те гигантские перемены, на пороге которых оказалась современная цивилизация. Часть вторая. Этапы формирования "однополюсного" мира История человечества во все времена была историей военного, политического и экономического соперничества между составлявшими его нациями, народами и племенами. Нашим далеким и относительно близким предкам неизвестны были иные эффективные средства добиться более высоких результатов, чем у соседних стран и народов, обеспечить своим гражданам достойные условия жизни, дать импульс техническому и общественному прогрессу. Однако до последнего времени существовала определенная саморегуляция, не позволявшая какой-либо одной модели развития достичь над другими полного и абсолютного доминирования. Обратившись к истории, можно сделать два важных наблюдения, характеризующих наиболее драматичные ее периоды. Во-первых, максимально активное и жестокое соперничество между государствами и народами возникало в тех случаях, когда они обладали различными технологическими инструментами (в данном случае мы используем понятие технологии в предельно широком значении, обозначая им как производственные и хозяйственные, так и политические и социальные институты, распространенные в том или ином обществе). Во-вторых, результатом такого соперничества оказывалось, как правило, усвоение всеми его сторонами той технологической системы, которая проявляла себя как наиболее эффективная. Это может быть проиллюстрировано на совершенно различных примерах -- от быстрого принятия на вооружение артиллерийских орудий всеми европейскими армиями в XV-XVI веках до стремительного вытеснения двигателями внутреннего сгорания паровых машин в конце XIX столетия; от распространения в первой половине прошлого века в европейских странах буржуазной социальной системы, порожденной Французской революцией, до стремительного воспроизведения в наше время различными государствами тех или иных хозяйственных механизмов, доказавших свою эффективность. Таким образом, на протяжении столетий социальное соперничество проявлялось в достижении одной нацией неких технологических преимуществ над другими и их использовании для укрепления собственных позиций. Вместе с тем эти преимущества никогда не становились столь значительными, чтобы речь могла заходить о подчинении всего человечества. Даже в тех случаях, когда качественно различия были наиболее разительными (как, например, наличие огнестрельного оружия у солдат Кортеса при завоевании империи ацтеков), они зачастую могли быть преодолены чисто количественными факторами (численностью армии) либо сходили на нет при простом освоении соответствующей технологии (захвате большого оружейного арсенала), даже если таковое не дополнялось способностью к ее воспроизведению. До тех пор, пока количественные факторы (население, размеры территории, масштабы сельскохозяйственного или промышленного производства, естественные ресурсы, находящиеся в распоряжении нации, и т.д.) играли значительную роль и могли компенсировать качественное превосходство, привносимое новыми технологиями, а также пока сами новые технологии могли легко усваиваться и перениматься за пределами той общности, где они возникли, любые стремления к мировому господству оставались иллюзиями, которым, хотя они в течение столетий и заливали мир кровью, не суждено было осуществиться. Одна из важнейших причин такого положения состоит в том, что технологическое развитие на протяжении всей истории обеспечивалось в первую очередь за счет эмпирического знания, не основанного на теоретическом анализе окружающего мира или базирующегося на нем в весьма незначительной степени. Там, где источником прогресса служил эксперимент, движение вперед оставалось малопредсказуемым и случайным, а материальное производство сохраняло свое доминирующее значение. Преимущество отдельных государств и народов зависело от того, насколько им удавалось усовершенствовать методы и формы этого производства. Отличие новейшего времени от всей предшествующей истории заключается в том, что основой прогресса служит сегодня накопление и использование теоретического знания, обеспечивающего технологическое развитие отдельных стран. В этих условиях возникают как возможность прогнозируемого и по сути своей ничем не ограниченного развития материального производства, так и стремление человека реализоваться вне традиционных форм потребления. Таким образом, там, где источником хозяйственного развития выступает теоретическое знание, материальное производство как таковое утрачивает свою абсолютно доминирующую роль. Преимущество одной страны над другой обусловлено теперь не столько масштабами ее материального богатства, сколько интеллектуальным потенциалом населения и принятой в обществе системой мотивов, побуждающих человека либо к творческой деятельности, либо к труду индустриального типа. В этих условиях появляется резкая поляризация возможностей развития различных государств и возникает постиндустриальный мир, развитие которого минимально зависит от остальной части человечества. Разумеется, постиндустриальные страны занимают совершенно особое место в мировом порядке, добиться которого прежде не суждено было даже величайшим политическим и военным империям. Особый драматизм сложившемуся положению дел придает то обстоятельство, что в очередной раз происходит столкновение обществ, обладающих различными технологическими инструментами, однако различие между эмпирическим и теоретическим типами познания мира обусловливает невозможность усвоения новой технологической реальности одной из сторон противостояния до тех пор, пока эта реальность не перестанет быть наиболее эффективной. Складывающаяся в современном мире ситуация чревата двумя чрезвычайно серьезными опасностями, угрожающими устойчивому и предсказуемому развитию цивилизации. С одной стороны, формируется новый мировой порядок, в котором постиндустриальные государства оказываются отделены от всех других стран и народов в гораздо большей степени, чем когда бы то ни было ранее. Зависимость человечества от постиндустриального мира (а иными словами -- от Запада) приобретает крайне гипертрофированные формы по меньшей мере в силу двух причин. Во-первых, Запад диктует необходимый темп усвоения технологических перемен, отставая от которого развивающиеся страны фактически теряют возможность быть значимыми членами международного сообщества; при этом нарастают монополизация новых технологий и их сосредоточение в пределах постиндустриального мира. Во-вторых, экспортируя технологии, Запад не уменьшает собственных возможностей их использования и, таким образом, приобретает объективно ограниченные ресурсы, которыми располагает "третий мир", поставляя взамен ресурс, ограниченность и редкость которого весьма условны. Еще более драматично обстоит дело с интеллектуальными ресурсами человечества. В постиндустриальном сообществе все более интенсивно складывается новая система ценностей, признающая исключительную значимость знаний и побуждающая человека к развитию творческих способностей и постоянному самосовершенствованию; в результате не только происходит более быстрое развитие человеческого потенциала самих западных обществ, но и возникает стремление инкорпорирования в них интеллектуальных работников из всех регионов мира. Таким образом, "информационный" мир закрепляет свою неограниченную власть над миром "неинформационным" по мере того, как интеллектуалы, способные к производству новой информации и знаний, покидают страны "третьего мира" и пополняют научное сообщество постиндустриальных держав. С другой стороны, умножая все возрастающее неравенство в мировом масштабе, постиндустриальная трансформация не устраняет его и в границах самих развитых стран. В силу того, что в фундамент новой социальной системы заложены знания и способность ими распоряжаться, происходит дифференциация граждан по признаку их интеллектуальных и творческих способностей, которые отличают людей друг от друга в гораздо большей степени, нежели любые иные социальные или имущественные характеристики. Поэтому постиндустриальный и постэкономический типы общества не признают равенства. В последние десятилетия, и это будет подробно рассмотрено ниже, во всех западных странах появляются зримые доказательства этой неочевидной формулы. Разворачивающаяся информационная революция делает самым важным достоянием человека его способности, и общество со все возрастающей щедростью осыпает всеми благами цивилизации тех, кто собственной творческой деятельностью подтвердил уникальность своего интеллектуального потенциала. И хотя многими из этих людей уже сегодня движут мотивы, серьезно отличающиеся от стремления к умножению материального благосостояния, все большая часть общественного богатства перераспределяется в их пользу. В то же время среди работников традиционных отраслей усиливается конкуренция за право получать жизненно необходимые им денежные и материальные средства. Таким образом, не только на международной арене, но и в каждой отдельно взятой постиндустриальной стране технологическая революция порождает скорее не единство, но противостояние, не гармонию, а углубляющиеся противоречия. Каждая из этих линий глобального противостояния, определяющих, по сути, контуры современного однополюсного мира, будет подробно рассмотрена ниже. Однако уже здесь мы можем констатировать, что на пороге XXI века развивающиеся страны теряют надежду выйти на уровень, ныне занимаемый развитыми государствами, так как мобилизация ресурсов, всегда лежавшая в основе догоняющего развития, не может обеспечить создания новых технологий, требующего индивидуального творческого поиска. В то же время средний класс, на протяжении долгих десятилетий служивший залогом стабильности западных обществ, распадается по мере того, как работники неинформационных отраслей хозяйства вытесняются на периферию общественной жизни. Все это дает нам основание предположить, что новое столетие откроет взору исследователей панораму расколотого мира, которому либо дано будет "собраться" воедино на основе постэкономических ценностей и принципов, либо вообще не суждено восстановить свою утраченную целостность. Наша книга посвящена прежде всего исследованию этих двух тенденций, углубляющих современные социальные противоречия. Однако прежде чем перейти к их рассмотрению, попытаемся воспроизвести картину становления нынешнего однополюсного мира. Первые ее акты относятся к началу 70-х, а финальные сцены -- к концу 90-х годов. Несколько забегая вперед, заметим, что речь пойдет сначала о том, как реализовывались заложенные еще в 50-е и 60-е годы предпосылки радикального пересмотра отношений между постиндустриальными державами и остальным миром, а затем - о том, как в 90-е годы проявились сформировавшиеся во второй половине 70-х и в 80-е предпосылки качественного изменения соотношения различных социальных сил в рамках самих развитых обществ. Между тем и первая, и вторая волны кризисных явлений, пришедшиеся на 1973-1975 и 1997-2000 годы, представляются этапами постэкономической трансформации, двумя глобальными кризисами мирового порядка, значение которых не может быть переоценено. Глава пятая. Первый системный кризис индустриального хозяйства. Упадок аграрно-добывающих обществ Период, открытый в истории западных обществ окончанием второй мировой войны, не мог не вызвать всплеска оптимизма. Во-первых, казалось, что человечество навсегда оставило в прошлом самую жестокую и разрушительную бойню. Во-вторых, развитые индустриальные общества достигли воодушевляющих технологических успехов, воплотившихся прежде всего в освоении ядерной энергии и космического пространства. В-третьих, хозяйственный рост демонстрировал небывалую устойчивость, а методы государственного регулирования экономики, признанные в качестве очевидной необходимости, давали основания надеяться на то, что печальный опыт Великой депрессии никогда больше не повторится. Всего за десять месяцев до начала японской агрессии в Перл-Харборе Г.Льюс выступил с редакционной статьей в журнале Life, где, определяя предназначение Соединенных Штатов "генерировать и распространять в мире идеалы, возвышающие человечество от скотского состояния до уровня ангелоподобных... существ", обозначил XX век в качестве "американского столетия" [1], и менее чем через десять лет этот прогноз можно было считать сбывшимся. Двадцатилетие, заключенное между серединой 40-х и серединой 60-х годов, определяется большинством экономистов как этап самого быстрого хозяйственного роста всех индустриальных держав. В Соединенных Штатах между 1947 и 1953 годами ВНП в сопоставимых ценах рос на 4,8 процента в год, и хотя этот темп ---------------- [1] - Цит.по: Bellah R.N., Madsen R.,Sullivan W.M.,Smdler A., Tipton S.M. The Good Society. N.Y., 1992. P. 229. ---------------- снизился во второй половине 50-х, он не опускался ниже 2,5 процента. Потребительские расходы выросли за десятилетие на 38 процентов; безработица опустилась до уровня в 4 процента трудоспособного населения, а инфляция не поднималась выше 2 процентов в годовом исчислении[2]. Не уступали и европейские страны: обобщающая статистика по странам-членам ОЭСР свидетельствует о том, что между 1950 и 1973 годами средний темп роста ВНП составлял 4,8 процента в год, причем основную роль в его обеспечении играло повышение производительности, достигавшее 4,5 процента ежегодно[3]. Отличие этого периода от предшествующей межвоенной эпохи было разительным: среднемировой валовой продукт между 1950 и 1973 годами повышался ежегодно на 2,9 процента -- в три раза быстрее, чем на временном отрезке с 1913 по 1950 год[4]; темпы роста международного торгового оборота составляли 7 процентов против 1,3 в предшествующий период[5]. За это непродолжительное время радикально изменилась структура общественного производства. Несмотря на то, что промышленность с избытком обеспечивала потребности населения в новых товарах народного потребления, фактически неизвестных до войны, ее доля как в валовом национальном продукте, так и в структуре занятости резко снижалась на фоне стремительного роста сферы услуг. Если в 1955 году в обрабатывающей промышленности и строительстве США было занято до 34,7 процента совокупной рабочей силы и производилось около 34,5 процента ВНП[6](при этом для Германии, Великобритании и Франции были характерны несколько более высокие цифры: 41,2 и 47,4; 44,4 и 42,1; 30,4 и 43,2 процента соответственно) [7], то с начала 60-х ситуация ------------------ [2] - См.: Baumohl В. The Best of Times? // Time. 1997. August 4. P. 42. [3] - См.: Ken-wood A .G., Lougheed A. L. The Growth of the International Economy 1820-1990. An Introductory Text. L.-N.Y., 1992. P. 245. [4] - Нельзя не отметить, что высокие темпы роста европейских экономик в первые послевоенные десятилетия в значительной мере объясняются разрушительными последствиями войны и ходом восстановления народного хозяйства. Так, в 1945 году ВНП Австрии не превышал уровня 1886 года, Франции -- 1891-го, Германии -- 1908-го, Италии -- 1909-го и т.д. Отсюда понятно, что темпы роста экономик этих стран в 1945-1950/55 годы составляли соответственно 15,2; 19,0; 13,5 и 11,2 процента в годовом исчислении (см.: Crafts N., Toniolo G. Postwar Growth: An Overview // Crafts N., Toniolo G. (Eds.) Economic Growth in Europe Since 1945. Cambridge, 1996. P. 4; подробнее см.: Maddison A. Dynamic Forces in Capitalist Development. Oxford, 1991. P. 208-219). [5] - См.: Plender J. A Stake in the Future. The Stakeholding Solution. L., 1997. P. 251. [6] - Рассчитано по: National Income and Product Accounts, 1947-1965. Wash., 1967; Yearbook of Labour Statistics, 1995. Geneve, 1996. [7] - Рассчитано по: OECD. National Accounts Statistics. Detailed Tables. 1960-1970; Yearbook of Labour Statistics, 1995. -------------------- стала меняться[8], и к 1970 году доля обрабатывающей промышленности в ВНП опустилась до 27,3, а в занятости -- до 25,0 процентов[9]. Научно-технический прогресс привел как к существенному сокращению занятости в промышленности, так и к относительному снижению цен на промышленные товары; высокий уровень жизни населения вызвал гигантский спрос на разного рода услуги, в первую очередь в области медицинского обслуживания и образования. В начале 70-х годов большинство исследователей, рассматривавших становление постиндустриального общества, непосредственно говорили о нем как об обществе, основанном на услугах. На фоне быстрого экономического роста существенно повысилось благосостояние большинства граждан и заметно снизилась острота социального противостояния. К 1947 году доля доходов, присваиваемая самыми богатыми 5 процентами населения, снизилась до 20,9 процента с 30 процентов в 1929-м (в эти же годы доля национального дохода, приходившаяся на беднейшие 40 процентов американцев, последовательно росла -- с 12,5 до 16,8 процента) [10]. Еще более серьезно снизилась доля 1 процента наиболее обеспеченных граждан в совокупном богатстве страны: достигавшая в 1929 году 36,3 процента, она упала в 1939 году до 30,6, а в 1949-м -- до 20,8 процент[11]. Правительство предпринимало активные усилия по искоренению бедности (если в 1960 году на эти цели направлялось 7,7 процента ВНП, то в 1965 году -- 10,5[12], а в 1975-м -- 18,7 процент[13]); повышающиеся требования к квалификации работников способствовали замещению прежнего олигархического класса волной новых управляющих-профессионалов (так, в 1900 году более половины высших должностных лиц крупных компаний были выходцами из весьма состоятельных людей, к 1950 году их число сократилось до трети, а в 1976 году составило всего 5,5 процента[14]). Все эти факторы стабилизировали социаль- -------------------- [8] - Внешние проявления надвигающихся кризисных явлений в конце 60-х годов и их воздействие на социальную обстановку полно и всесторонне описаны в: Piore M.J., Sabel Ch.F. The Second Industrial Divide. Possibilities for Prosperity. N.Y., 1984. P. 165-166. [9] - См. Krugman P. Pop Internationalism. Cambridge (Ma.) - L., 1998. P. 36. [10] - См. Thurow L. C. The Zero-Sum Society. Distribution and the Possibilities for Economic Change. L., 1981. P. 199. [11] - См. Elliott L., Atkinson D. The Age of Insecurity. L., 1998. P. 244. [12] - См. Katz M.B. In the Shadow of the Poorhouse. A Social History of Welfare in America. N.Y., 1996. P. 266-267. [13] - CM. Pierson Ch. Beyond the Welfare State? The New Political Economy of Welfare. Cambridge 1995. P. 128. [14] - CM. Hermstein R.J., Murray Ch. The Bell Curve. Intelligence and Class Structure in American Life. N.Y., 1996. P. 58. ---------------------- ную обстановку и наполняли американцев историческим оптимизмом[15]. Однако никакие позитивные тенденции не могли отменить того очевидного факта, что бурный экономический рост 50-х и первой половины 60-х годов основывался на не исчерпанном еще до конца потенциале индустриального хозяйства и развертывался, скорее, не вследствие, а вопреки закономерностям формировавшегося нового общества, которое в это время все чаще стали называть постиндустриальным. Постиндустриальное общество, определявшееся как новое социальное устройство, в котором доминирующую роль приобретает производство услуг и информации, а социум управляется не стихией рынка, а решениями, принимаемыми технократами и интеллектуальной элитой, рассматривалось большинством социологов как гигантский шаг в направлении общественного прогресса, равного которому западный мир не делал на протяжении последних столетий; в то же время мало кто пытался акцентировать внимание на неизбежности острых структурных кризисов, способных сопровождать столь эпохальное изменение. Обращая внимание на то, что в современной экономике доминирующую роль начинают играть сфера услуг и информационные отрасли, исследователи редко обращались к проблеме фактического осуществления подобного перехода. Между тем, как мы отмечали в первой части, еще в конце 30-х годов общественное производство рассматривалось в ряде экономических работ как совокупность трех основных секторов -- первичного, к которому относятся добывающие отрасли и сельское хозяйство, вторичного, включающего обрабатывающую промышленность, и сферы услуг. В 1940 году эта точка зрения получила систематизированное отражение в известной работе К.Кларка[16]. Сторонники постиндустриализма не только поддержали этот подход, но и фактически построили на нем свою методологию деления экономической истории на доиндустриальную, индустриальную и постиндустриальную эпохи; в каждой из них доминирующим выступал один из названных К. Кларком секторов хозяйства. При этом, однако, считалось, что все они играют свою роль в пределах каждой экономической эпохи, обеспечивая как прогресс соответствующей хозяйственной системы, так и ее преемственность. По определению Д.Белла, "постиндустриальное общество не замещает индустриальное, или даже аграрное общество... оно добавляет новый аспект, в частности в области использования ------------------ [15] - См.: Davis В., Wessel D. Prosperity. The Coming Twenty-Year Boom and What It Means to You. N.Y., 1998. P. 71. [16] - См.: Clark С. Conditions of Economic Progress. L., 1940. ------------------ данных и информации, которые представляют собой необходимый компонент усложняющегося общества" [17]. Соглашаясь с ним в целом, мы полагаем, что проблеме соотношения и взаимодействия трех традиционных секторов общественного производства -- первичного, вторичного и третичного -- и одного нового, в котором создается информационный продукт, должно быть уделено гораздо большее внимание. Именно на путях исследования этой проблемы может быть достигнуто комплексное понимание природы и причин тех кризисных явлений, которые наблюдаются в мировой экономической системе на протяжении последних тридцати лет. Представляя свой подход к этой проблеме, мы должны отметить, что на протяжении всей истории индустриального общества кризисы, имевшие место в его развитии, касались, как правило, пропорциональности обмена между подразделениями общественного производства, но при этом никогда не ставили под угрозу существование какого-либо из них, и поэтому все они, пусть и несколько условно, могут быть названы структурными кризисами индустриального хозяйства, не затрагивающими его фундаментальных основ. С середины XVIII века до 40-х годов нашего столетия все крупные хозяйственные изменения, какими бы принципиальными они ни были, не изменяли радикальным образом соотношения трех указанных секторов общественного производства. Быстрое развитие обрабатывающей промышленности не только не подрывало первичных секторов, но и укрепляло их, -- достаточно вспомнить значение угля, железа, нефти, а также сугубо сельскохозяйственных продуктов -- шерсти и хлопка -- для промышленного развития европейских стран и США. Однако к середине завершающегося столетия положение резко изменилось. Тенденции последних сорока лет говорят сами за себя. Если в сельском хозяйстве США в 1869 году создавалось до 40 процентов ВНП, то этот показатель, снизившийся до 14 процентов по окончании первой мировой войны, не превосходит ныне 1,4 процента [18]. Еще около 1,6 процента ВНП приходится на все остальные подотрасли первичного сектора [19]. Не менее очевидны изменения в структуре занятости: сегодня в аграрном секторе США трудится менее 2 процентов населения (44 процента в 1880 году, 20 -- в 1945-м), причем с 1994 года статистические отчеты просто перестали отмечать фермеров в качестве самостоя- -------------------- [17] - Bell D. The Cultural Contradictions of Capitalism. N.Y., 1978. P. 198, note. [18] - См.: Stewart T.A. Intellectual Capital. The New Wealth of Organizations. N.Y.. 1997. P. 8-9. [19] - См.: Statistical Yearbook, 40th Issue. United Nations. N.Y., 1995. P. 186. -------------------- тельной значимой группы населения [20]. Столь же заметны аналогичные процессы и в европейских странах. Параллельно появлялись первые ростки того, что стало основой технологического прогресса последующих десятилетий. Все большие объемы ресурсов направлялись на обеспечение производства технологий, информации и знаний. Если в весьма благополучные времена, предшествовавшие Великой депрессии, в США на сто занятых приходилось только три выпускника колледжа, то в середине 50-х годов их было восемнадцать [21]; количество научных работников в исследовательских учреждениях выросло более чем в десять раз только с начала 30-х по середину 60-х годов [22]. Производство информационных услуг возросло с 4,9 до 6,7 процента ВНП [23], а доля ВНП, используемая на образование, увеличилась в период с 1949 по 1969 год более чем вдвое (с 3,4 процента до 7,5) [24]. В целом же за два десятилетия, прошедших после второй мировой войны, расходы США на НИОКР выросли в 15, а расходы на все виды образования -- в 6 раз, хотя сам ВНП лишь утроился. В 1965 году Соединенные Штаты тратили на НИОКР и образование более 9 процентов своего валового национального продукта [25]. К концу 60-х годов в США и развитых индустриальных странах Европы со всей очевидностью сложилась качественно новая экономическая ситуация. На фоне резкого снижения роли добывающих отраслей экономики, а также сельскохозяйственного производства, и относительно стабильной доли промышленности в ВНП и занятости четвертичный (информационный) сектор занял одно из доминирующих мест в структуре народного хозяйства, уверенно превысив по своему вкладу сектор, традиционно называвшийся первичным. В результате с конца 60-х годов начали развиваться два процесса, подлинное значение которых стало понятно гораздо позднее. Первый из них -- это замедление традиционно исчисляемого экономического роста, обусловленное развитием сферы услуг и производства информации. Еще в 1967 году У.Баумоль сформулировал тезис о том, что рост сферы услуг неизбежно приводит к снижению общей производительности и сокращению темпов ------------------ [20] - См.: Celente G. Trends 2000. How to Prepare for and Profit from the Changes of the 21st Century. N.Y., 1997. P. 134-135. [21] - См.: Drucker P.F. Landmarks of Tomorrow. New Brunswick (USA) - London, 1996. P.117. [22] - См.: Bell D. The Coming of Post-Industrial Society. N.Y., 1973. P. 216. [23] - Cм.:Rubin M.R., Huber M.T. The Knowledge Industry in the United States, 1960-1980. Princeton (N. J.), 1986. P. 19. [24] - См.: Bell D. The Coming of Post-Industrial Society. P. 213. [25] - Ibid. ------------------ роста экономики [26]. Это положение, как мы покажем ниже, справедливо в отношении отраслей четвертичного сектора, где рост расходов, связанный с внедрением технических новшеств (как правило, дорогостоящих), не компенсируется соответствующим ростом основных производственных показателей. Таким образом, в ходе первой фазы постиндустриальной трансформации развитый мир испытал значительную неопределенность. Как отмечали социологи, "конец 60-х ознаменовался для промышленных стран началом полосы неудач. Один экономический срыв следовал за другим. По мере распространения убеждения в том, что такое развитие событий невозможно ни объяснить с позиций теоретических и политических концепций прошедшей эпохи, ни тем более обратить вспять, провалы в экономике складывались в общественном сознании в единую картину кризиса индустриального общества" [27]. Следует отметить, что эта тенденция не обязательно становилась опасной для экономической стабильности, так как она не содержала в себе явных деструктивных элементов, а в распоряжении правительства было достаточно средств для стабилизации ситуации; вместе с тем на основе анализа одного лишь этого тренда можно было достаточно уверенно предсказать замедление темпов повышения благосостояния, нарастание социальной поляризации и проблемы в области организации государственных финансов. Второй процесс касается изменений в мировой конъюнктуре, причем в двух аспектах. Во-первых, развитие сферы услуг и достигнутый уровень автоматизации производственных процессов позволили американским и европейским производителям промышленной продукции с конца 60-х годов переносить производство ряда массовых товаров за пределы национальных границ [28], тем самым закладывая фундамент последующего бурного развития так называемых "новых индустриальных стран". Во-вторых, резко возросшая эффективность аграрного сектора и потенциальная достижимость серьезного сокращения потребности в сырьевых ресурсах сделали западный мир более независимым от их традиционных поставщиков, что вызвало их первые попытки установить контроль над рынками. В конце 60-х -- начале 70-х годов возникли ассоциации стран-экспортеров основных сырьевых товаров (общим числом около двадцати), объединившие государства, добывающие и экспортирующие на мировой рынок суще- ------------------ [26] - См.: Baumol W. Macroeconomics of Unbalanced Growth: The Anatomy of an Urban Crisis//American Economic Review. 1967. Vol. LVII. June. P. 415-426. [27] - Piore M.J., Sabel Ch.F. The Second Industrial Divide. P. 165. [28] - См.: Ohmae К. The Borderless World. Power and Strategy in the Global Marketplace. L., 1994. P. 15. ------------------ ственную долю энергоносителей (в данном случае нельзя не отметить ОПЕК), металлов (меди, ртути, вольфрама, олова, бокситов), а также ряда продовольственных товаров (кофе, какао, перца, бананов и даже арахиса). Никогда ранее страны "третьего мира" не предпринимали шага, который, по их мнению, мог бы способствовать поддержанию высоких сырьевых цен на мировых рынках; в то же время он послужил свидетельством того, что эти государства воплощают собой на международной арене экономики, ориентированные на первичный сектор хозяйства, и тем самым оказываются в полной зависимости от тенденций неумолимого сокращения до минимума доли этого сектора. Таким образом, на пути к постиндустриальному обществу зрели условия для резкого снижения роли первичного сектора как в экономике развитых стран, так и в мировом масштабе. В этой связи следует сформулировать важный тезис, к которому мы еще вернемся в седьмой главе: в условиях, когда третичный сектор становится абсолютно доминирующей сферой общественного производства, первичный окончательно теряет свое прежнее значение, а основанные на нем хозяйственные системы перестают играть значимую роль в мировой экономике. К началу 70-х годов сложилась ситуация, в которой впервые в истории была нарушена целостность и сбалансированность трехсекторной производственной модели. И это нарушение, в отличие от отмеченных выше структурных кризисов перепроизводства, мы называем первым системным кризисом индустриальной экономической модели. В новых условиях сам индустриальный сектор занял место аграрного в качестве следующего потенциального "кандидата на уничтожение", и его очередь, как мы увидим ниже, подошла раньше, чем можно было предположить четверть века назад. Неизбежный кризис был вполне подготовлен всем ходом хозяйственного прогресса. Единственным моментом, остававшимся за пределами его логики, было определение его начала. И в который раз катастрофа, которую вполне можно было предвидеть, приблизилась незамеченной. КРИЗИС 1973 ГОДА: ПЕРВЫЙ ШОК И ЕГО ПОСЛЕДСТВИЯ О кризисе 1973-1975 годов не принято говорить без упоминания роли стран-участниц ОПЕК в его возникновении. Вряд ли, тем не менее, именно их действия послужили подлинной причиной этого кризиса, хотя трактовка его как "сырьевого" в значительной мере симптоматична. В начале 70-х годов западный мир переживал, как мы уже отметили, первую фазу постиндустриальной трансформации. Новые технологии потенциально могли обеспечить как качественно новый уровень ресурсосбережения, так и отказ от целого ряда традиционно применяемых материалов, однако производственные и социальные традиции не располагали к этому. Момент для "атаки" со стороны стран "третьего мира" был выбран удачно: они использовали свою последнюю возможность, а западные державы к этому времени уже располагали, пусть лишь в потенциальной форме, основными средствами, позволявшими предпринять необходимые контрмеры. Поэтому 1973 год открыл период, продолжавшийся без малого два десятилетия и оказавшийся одной из самых сложных, но в то же время и самых достойных страниц в хозяйственной истории западного мира. Плавный рост сырьевых цен стал реальностью уже в конце 60-х. С 1965 по 1970 год нефть подорожала более чем на 15 процентов, уголь -- почти на 20, серебро -- на 40, никель -- на 60, а медь -- более чем на 70 процентов [29]. При этом растущие объемы промышленного производства в развитых странах требовали все большего объема ресурсов. К началу 70-х потребление нефти в США превосходило ее производство более чем на 20 процентов, и хотя нефть обеспечивала не более 40 процентов всей производимой в стране энергии, "для экономического роста, -- отмечает Л. Туроу, -- необходимо было импортировать нефть, служащую дополнительным источником энергии" [30]. В 1972 году ситуация на рынках впервые стала обнаруживать признаки выхода из-под контроля. В течение этого года индекс товарных цен, рассчитываемый журналом The Economist без учета цены нефти, вырос на 20 процентов; на следующий год его повышение составило уже 60 процентов [31]. В марте 1973 года президент Р.Никсон был вынужден ввести регулирование цен на нефть, что вызвало глобальную панику. В июне 1973 года цены на нефть поднялись на 12 процентов, затем выросли еще на 66 процентов в связи с началом в октябре арабо-израильского конфликта на Ближнем Востоке, а затем были в два раза повышены волевым решением стран-членов ОПЕК в январе 1974-го [32]. В результате цена нефти, продаваемой на американ- ------------------ [29] - Рассчитано по: International Financial Statistics Yearbook. Wash., 1993, 1994, 1995, 1998. [30] - Thurow L.C. The Zero-Sum Society. P. 28. [31] - См.: Boolle R. The Death of Inflation. Surviving and Thriving in the Zero Era. L., 1996. P. 176. [32] - См.: Bernstein M. A. Understanding American Economic Decline // Bernstein M.A., Adier D.E. (Eds.) Understanding American Economic Decline. Cambridge, 1994 P. 17-18. ------------------ ском рынке, подскочила с 5 млрд. долл. в 1972 году до 48 млрд. долл. в 1975-м [33]. Последствия оказались драматическими. Впервые за послевоенные годы в США и других развитых странах возникла серьезная инфляционная волна, резко обесценившая доходы большей части населения. Согласно официальным данным федерального казначейства, уровень цен в США вырос в 1973 году на 8,7, а в 1974-м -- на 12,3 процента. За период с 1972 по 1982 год стоимость жизни в США повысилась на невиданные 133 процента [34]. Доходность долгосрочных облигаций в 1973 году впервые со времен Великой депрессии стала отрицательной, опустившись до -1,1 процента в год. Безработица выросла более чем вдвое, достигнув 9 процентов трудоспособного населения. Инвестиционная активность пережила беспрецедентный спад. Со своего рекордного уровня в 1051,7 пункта, достигнутого 11 января 1973 года, индекс Доу-Джонса упал к 6 декабря 1974 года до 577,6 пункта, то есть более чем на 45 процентов [35]; другие, более репрезентативные индексы снизились почти на 60 процентов. В отличие от других кризисов, ""медвежьи тенденции" 1973-1974 годов воплотились в медленном процессе непрекращающихся потерь, продолжавшемся более двух лет" [36]. Аналогичные процессы разворачивались и в европейских странах. Инфляция в ФРГ, Франции и Великобритании превысила в 1974 году 10 процентов в годовом исчислении, фондовый рынок показал самый серьезный спад за послевоенный период, а безработица, несмотря на значительный отток рабочих--иммигрантов из западноевропейских стран, выросла в 1973-1975 годах более чем вдвое [37]. Несмотря на явные признаки кризиса, диктат производителей сырья оставался настолько сильным, что на протяжении 1973-1975 годов цены на нефть, а также черные и цветные металлы продолжали расти, пусть и с умеренным темпом, вопреки сокращению спроса. В значительной мере это было обусловлено тем, что повышение цен оставалось для стран "третьего мира" единственным источником роста валютных поступлений. В середине 70-х годов продажа нефти обеспечивала Саудовской Аравии 96 процен- ------------------ [33] - См.: Hopkins Т.К., Wallerstein E., el al. The Age of Transition. Trajectory of the World-System 1945-2025. L., 1996. P. 28. [34] - См.: Bernstein M.A. Understanding American Economic Decline. P. 18. [35] - См.: Fridson M.S. It Was a Very Good Year. Extraordinary Moments in Stock Market History. N.Y" 1998. P. 175. [36] - Hagslrom R.G. The Warren Buffet Portfolio. Mastering the Power of the Focus Investment Strategy. N.Y., 1999. P. 20. [37] - См.: Kenwood A.G., Lougheed A.L. The Growth of the International Economy 1820-1990. P.248. ------------------ тов всех экспортных доходов, Ирану -- 94 процента, для стран-членов ОПЕК в целом этот показатель находился на уровне 83 процентов. Аналогично Замбия получала 93 процента всех валютных доходов за счет экспорта меди, Мавритания -- 78 процентов от поставок железной руды, а Гвинея -- 77 процентов от продажи бокситов, и этим не исчерпывается данный ряд примеров [38]. Характерно, что в целом страны--экспортеры природных ресурсов гораздо сильнее зависели от их экспорта, нежели развитые страны -- от их импорта. Так, объем экспорта нефти из Кувейта эквивалентен сегодня 32,5 процента кувейтского ВНП, а для Саудовской Аравии, Объединенных Арабских Эмиратов и Нигерии этот показатель еще более высок -- 38,2, 39,6 и 46,4 процента соответственно; в то же время объем импорта нефти Соединенными Штатами составляет 1,9 процента их ВНП -- столько же, сколько для Таиланда, Турции, Чехии и других относительно высокоразвитых индустриальных стран [39]. Общим следствием стала всемирная рецессия, наиболее болезненно ударившая по промышленному производству в развитых индустриальных странах. Если для стран-членов ОЭСР темпы экономического роста за 1974-1980 годы составили в среднем 2,8 процента против почти 5 процентов за период 1950-1973 годов [40], то американская промышленность в 1973-1975 годах сократила выпуск продукции почти на 15 процентов [41]. Однако было бы неправильно говорить, что последствия этого кризиса были только лишь неблагоприятными. Несмотря на то, что любой кризис приводит к негативным, а подчас даже разрушительным последствиям, он в то же время содержит в себе зародыш позитивной динамики [42]. Кризис 1973 года положил начало по меньшей мере четырем тенденциям, которые весьма отчетливо проявились в ходе дальнейшего хозяйственного развития западных стран. Во-первых, одним из самых существенных и очевидных последствий первого нефтяного шока стало начало структурной перестройки американской экономики, в результате чего наметились первые шаги к ускоренному развитию нематериалоемких отраслей и свертыванию наиболее неэффективных производств. С 1970 по 1983 год доля транспорта в валовом национальном продукте США ---------------------- [38] - См.: Сырьевой кризис современного капитализма. М., 1980. С. 186. [39] - См.: Schilling A. G. Deflation. How to Survive and Thrive in the Coming Wave of Deflation. N.Y., 1999. P. 268. [40] - См.: Kenwood A. G., Lougheed A.L. The Growth of the International Economy 1820-1990. P. 248. [41] - См.: Fridson M.S. It Was a Very Good Year. P. 175. [42] - Подробнее см.: Wallerstein I. After Liberalism. N.Y., 1995. P. 54-56. ---------------------- снизилась на 21 процент, сельского хозяйства -- на 19, строительства -- более чем на треть. При этом доля отраслей сферы услуг выросла почти на 5 процентов, торговли -- на 7,4, а телекоммуникаций -- более чем на 60 процентов [43]. Во второй половине 70-х годов резко усилилась роль ранее малозаметных информационных отраслей, а также тех ее хозяйств, которые специализировались на производстве вычислительной техники и программного обеспечения. В это же время на рынок стали поступать качественно новые товары, определившие лицо потребительского рынка конца XX века, -- персональные компьютеры, системы сотовой и спутниковой связи и т.д. Во-вторых, одним из приоритетов в промышленности стало снижение энергоемкости производства. На протяжении 1973-1978 годов в индустриальном секторе в расчете на единицу продукции потребление нефти снижалось в США на 2,7 процента в годовом исчислении, в Канаде -- на 3,5, в Италии -- на 3,8, в Германии и Великобритании -- на 4,8, а в Японии -- на 5,7 процента. В результате с 1973 по 1985 год валовой национальный продукт стран-членов ОЭСР увеличился на 32 процента, а потребление энергии -- всего на 5 [44]. Во второй половине 70-х годов возникли первые прецеденты существенного влияния новых технологий на цены, складывающиеся на рынке природных ресурсов. Создание корпорацией "Кодак" метода фотографирования без применения серебра резко сократило рынок этого металла; то же самое произошло, когда компания "Форд" объявила о появлении катализаторов на основе заменителя платины, а производители микросхем отказались от использования золотых контактов и проводников [45]. Эти процессы положили начало тенденции, которая впоследствии позволила заявить, что "сегодня мы живем в мире фактически неограниченных ресурсов -- в мире неограниченного богатства"[46].В-третьих, и это обстоятельство представляется исключительно важным, кризис 1973-1975 годов обнаружил не только зависимость развитых стран от поставщиков ресурсов (она стала активно преодолеваться во второй половине 70-х), но и зависимость их промышленных компаний от спроса на воспроизводимые, создаваемые в массовом масштабе материальные блага. К середине 70-х на каж- ---------------- [43] - См.: Проблемы энергообеспечения в капиталистических странах в условиях современной энергетической ситуации. М., 1987. С. 24. [44] - См.: McRae H. The World in 2020. Power, Culture and Prosperity: A Vision of the Future. L" 1995. P. 132. [45] - См.: Piker P.Z. Unlimited Wealth. The Theory and Practice of Economic Alchemy. N.Y., 1990. P. 5. [46] - Ibid. ---------------- дых двух американцев приходился автомобиль, 99 процентов всех семей имели телевизоры, холодильники и радиоприемники, более 90 процентов -- пылесосы и автоматические стиральные машины [47]. В таких условиях жизненно важным условием экономической экспансии стала переориентация производства на те отрасли, которые могли не только обходиться минимальным объемом ресурсов, но и создавать продукт, новый для рынка, не насыщающий его столь явным образом. Все это придало заметный импульс развитию наукоемких отраслей промышленности и изменило тенденции в оплате труда: заработная плата неквалифицированных работников стала резко снижаться по сравнению с доходами квалифицированных. В-четвертых, в результате увеличения издержек снизилась конкурентоспособность американских производителей, а в силу роста налогов и повышения финансовой нестабильности активизировался процесс бегства капиталов из страны. Оба этих, на первый взгляд безусловно отрицательных, фактора в действительности сыграли огромную позитивную роль. На американском рынке впервые в массовом масштабе появились дешевые импортные товары (согласно проведенным подсчетам, в период с 1972 по 1982 год доля американских товаров, встречавшихся на внутреннем рынке с конкурирующей продукцией зарубежных производителей, выросла с 20 до 80 процентов [48]), что привело к пересмотру ориентиров эффективности, принятых в национальной промышленности. Иными словами, Запад столкнулся с первыми прецедентами той жесткой конкуренции с новыми индустриальными странами, пик которой пришелся на 80-е годы. Бегство же капиталов имело своим следствием резкий рост числа оффшорных зон, более свободный перетек капитала и появление целого ряда новых финансовых инструментов (специальных прав заимствования, евродолларов и т.д.), что не в последнюю очередь позволило западному миру выжить в кризисной волне 80-х [49]. Таким образом, кризис 1973-1975 годов стал как бы важным уроком "грядущему постиндустриальному обществу", смысл которого заключался в том, что переход к постиндустриализму не может не сопровождаться радикальным изменением многих ранее сложившихся связей и отношений. Глядя на тот период с высоты опыта 80-х и 90-х годов, многие исследователи обратили внима- ние на целый ряд взявших там начало феноменальных перемен. Их значение столь велико, что мы должны хотя бы вкратце остановиться на некоторых из них. ---------------- [47] - :См.: Piore M.J., Sabel Ch.F. The Second Industrial Divide. P. 184. [48] - См.: Hampden-Tumer Ch., Trompenaars F. The Seven Cultures of Capitalism. Value Systems for Creating Wealth in the United States, Britain, Japan, Germany, France, Sweden and the Netherlands. L., 1994. P. 2. [49] - См.: Soros G. The Crisis of Global Capitalism. [Open Society Endangered]. L., 1998. P.108. ---------------- Критическая точка постиндустриальной трансформации Первая половина 70-х годов положила начало важнейшим тенденциям, приведшим в конечном счете к постэкономической трансформации. Некоторые из них к настоящему времени серьезно модифицировались, некоторые оказались даже отчасти преодолены, однако самые сущностные из них сохраняют свое значение. Остановимся здесь на наиболее важных. Первое, о чем обычно говорят в данном контексте современные социологи, -- это темпы экономического роста. Внимание, уделявшееся данному вопросу в первой половине 70-х, было поистине беспрецедентным: более 13 процентов всех докторских диссертаций, представленных к защите в американских университетах, было посвящено именно этой проблеме [50]. Последнее не удивительно: если между 1965 и 1973 годами экономики стран-членов ОЭСР росли в среднем на 5 процентов в год, то в 1974 году рост замедлился до 2 процентов, а в 1975-м девять из этих стран ОЭСР обнаружили спад, достигавший -2,1 процента в год. В целом же десятилетие 1974-1984 годов ознаменовалось для западных экономик ростом, не превышающим 2 процентов в год [51]. В США это замедление было не столь заметно: темпы роста, составлявшие в 1950-1973 годах 3,6 процента, снизились в 1974-1990 годах до 2,4, однако по целому ряду сопутствующих показателей ситуация выглядела далеко не утешительной. По подсчетам Н.Спалбера, "вплоть до 1973 года темпы роста физического капитала в расчете на одного рабочего составляли в среднем два процента в год, а в период с 1974 до 1990 года -- 0,6 процента в год... До 1973 года годовые темпы роста ВНП на душу населения составляли 2,1 процента, а после 1973 года -- 1,5 процента (т.е. при прежних темпах роста доход на душу населения удвоился бы за 43 года, а при нынешних -- за 47 лет)" [52]. Особенно драматичным оказалось, как и можно было предвидеть, снижение темпов роста в традиционных отраслях: так, -------------- [50] - См.: Hobsbav/m E. On History. L" 1998. Р. 98. [51] - См.: Pierson Ch. Beyond the Welfare State? P. 145. [52] - Spulber N. The American Economy. The Struggle for Supremacy in the 21st Century. Cambridge, 1997. P. 225. -------------- в 1973-1979 годах они составили в обрабатывающей промышленности США 1,8 процента против 2,87 в 1948-1973 годах, на транспорте -- соответственно 0,15 и 2,31, в сельском хозяйстве -- 0,11 и 4,64, в строительстве -- 2,02 и -0,58, в добывающей промышленности -- 5,56 и -4,02; в целом же по сфере материального производства произошло падение темпов с 3,21 до 0,71 процента [53]. В результате накануне наступления нынешней фазы подъема, в 1993 году, американская экономика производила на 1,2 триллиона долл. меньше товаров и услуг, чем в том случае, если бы она развивалась прежними темпами; при этом за двадцать лет, прошедших с 1973 по 1993 год, суммарный объем подобных потерь составил около 12 триллионов долл., то есть почти 40 тыс. долл. на каждого гражданина Соединенных Штатов, независимо от его возраста [54]. Вторая тенденция, тесно связанная с первой, также не обойдена вниманием исследователей. Это резкое снижение производительности и крен в сторону экстенсивного развития экономики. Во многих работах по данной тематике подчеркивается, что на протяжении предшествующих ста лет темпы роста производительности в американской экономике устойчиво повышались: если со времен Гражданской войны до конца XIX столетия они составляли около 2 процентов в год, то с начала века до второй мировой войны -- уже 2,3 процента, а после войны выросли до 2,7 процента в год (некоторые авторы называют и 3,0 процента) [55]. Во второй же половине 70-х рост производительности в экономике США не превышал 0,63 процента в год; детальные исследования показывают, что с 1973 года по настоящее время средний темп роста не превышает 1 процента, причем, как часто отмечается, это происходит "по причинам, остающимся неясными" [56]. Однако в этом аспекте наиболее существенным представляется скорее не сам факт снижения производительности, а признание (пусть и неявное) невозможности ее адекватной оценки в целом ряде отраслей производства. Ц.Грилич прямо указывает, что сегодня экономика состоит из секторов, подлежащих и не подлежащих количественной оценке; к первым он относит сельское хозяйство, добывающую и обрабатывающую промышленность, транспорт, связь и коммунальное хозяйство, ко вторым -- строительство, торговлю, финансы, всю сферу услуг и деятельность правительственных уч- ------------ [53] - См.: Information Technology and Service Society. A Twenty-First Century Lever. Wash., 1994. P. 33. [54] - См.: Madrick J. The End of Affluence. The Causes and Consequences of America's Economic Dilemma. N.Y., 1995. P. 4. [55] - См.: Ibid. P. 14; см. также: Information Technology and Service Society. P. 33. [56] - Davis В., WesselD. Prosperity. P. 9. График 5-1 Валовой внутренний продукт на человеко-час (тыс. долл. в ценах 1982 года, США, 1948-1990) график Источник: Griliches Z. Productivity, R&D, and the Data Constraint // NeffD., Siesfeld G.A., Cefola J. (Eds.) The Economic Impact of Knowledge. Boston- Oxford, 1998. P. ----216. -------------- реждений. Предлагая подобную классификацию, автор наглядно демонстрирует, что до начала 70-х годов динамика производительности в экономике в целом и в каждом из этих секторов в отдельности фактически совпадала, тогда как позже наметились совершенно противоположные тенденции (см. график 5-1), которые, по его мнению, и обеспечили замедление общего темпа роста производительности [57]. Эту оценку мы считаем исключительно важной, так как она подводит нас к следующей проблеме, разработанной недостаточно глубоко, но тем не менее представляющей значительный интерес -- как чисто теоретический, так и прикладной. Речь идет о третьей тенденции, сопутствующей постэкономической трансформации и заключающейся в том, что традиционные показатели, отражавшие динамику индустриальных экономик, все более явно обнаруживают сегодня свою неадекватность. Становится очевидным, что валовые показатели, и в первую очередь ВНП, далеко не в полной мере отражают подлинные характе- ---------------- [57] - См.: GrilichesZ. Productivity, R&D, and the Data Constraint //NeefD., Siesfeld G.A., Cefola J. (Eds.) The Economic Impact of Knowledge. Boston-Oxford, 1998. P. 216. ---------------- ристики развития современной экономики [58]. Уже с конца 60-х годов ряд исследователей начал поиск путей построения альтернативных индикаторов, которые позволяли бы учитывать в экономической статистике два новых фундаментальных фактора, оценка которых имеет исключительное значение для постиндустриального хозяйства: влияние роста и совершенствования человеческого капитала и "удовлетворенности жизнью" в целом, а также состояние окружающей среды и природных ресурсов. Первые попытки такого рода были предприняты в конце 60-х и начале 70-х годов, когда Комиссия американской Академии точных и гуманитарных наук под руководством Д.Белла приступила к работе по подготовке так называемой Системы социальных счетов, а профессора Дж.Тобин и У.Нордхаус из Йельского университета предложили показатель, названный ими "индикатором экономического благосостояния" -- Measure of Economic Welfare (MEW), по сути дела производный от успешно использовавшегося в то время в японской статистике параметра "чистого национального благосостояния" -- Net National Welfare (NNW) [59], хотя и отличавшийся от него по четырем направлениям. Как подчеркивает в этой связи Дж.Кобб: "Прежде всего, первый не указывает такие неизбежные издержки, как стоимость ежедневного проезда на работу из пригорода в город, налоги на содержание полиции, санитарной службы, ремонт дорог и обеспечение обороноспособности страны. Во-вторых, этот показатель определяет стоимость основных услуг, отдыха, работы вне рынка. В-третьих, он признает, что дополнительный доход горожан не всегда дает экономическую выгоду, и предполагает вычитание стоимости "неудобств городской жизни". В-четвертых, авторы подчеркивают необходимость устойчивости экологического благосостояния. Для этого часть производимого каждый год продукта должна реинвестироваться в целях развития промышленного производства, обеспечивая таким образом потребности растущего населения. Чтобы получить подлинный, т.е. устойчивый, показатель экономического благосостояния (MEW), эту часть продукта, не подлежащую потреблению в настоящее время, следует вычесть" [60]. Расчеты Дж.Тобина и У.Нордхауса свидетельствуют о том, что, хотя динамика ВНП и MEW на протяжении тридцати лет (с 1935 ---------------- [58] - Подробнее см.: Ayres R.U. Turning Point. An End to the Growth Paradigm. L., 1998. P. 106; Daly H.E. Beyond Growth. The Economics of Sustainable Development. Boston, 1996. P. 28. [59] - См.: Henderson H. Paradigms in Progress. Life Beyond Economics. San Francisco, 1995. P. 148. [60] - Cobb J.B., Jr. Sustainability. Economics, Ecology, and Justice. Maryknoll (N.Y.), 1992. P.59-60. ---------------- по 1965 год) и однонаправлена, разрыв в темпах роста данных показателей оказывается весьма значительным. Так, если с 1935 по 1945 год показатель ВНП вырос в США почти на 90 процентов, то рост MEW не превысил 13 процентов; аналогичные цифры для 1947-1965 годов составили 48 и 7,5 процента[61]. Последующие оценки показали, кроме того, что после 1973 года индекс MEW впервые обнаружил тенденцию к падению (отмечавшуюся, однако, лишь до 1981 года). Между тем Г.Дэли и Дж.Кобб усомнились в этих расчетах, поскольку, по их мнению, они по-прежнему основываются на валовых показателях (например, учитывают расходы на здравоохранение и образование вместо того, чтобы опираться на реальное улучшение здоровья и образованности нации, то есть смешивают затраты на формирование человеческого капитала с полученным эффектом), а также не учитывают вызываемого хозяйственной деятельностью разрушения окружающей среды. С учетом своей критики, они предложили "индекс устойчивого экономического благосостояния" (Index of Sustainable Economic Welfare) [62], динамика которого качественно отличается от динамики ВНП (см. график 5-2). Приводя все эти сведения, мы не ставим своей целью поддержать одно из научных направлений, сформировавшихся в оценке адекватности того или иного показателя экономической динамики; мы всего лишь обращаем внимание на факт разнонаправленного движения традиционных экономических индикаторов и показателей, более приспособленных для оценки постиндустриальной реальности; кроме того, нам важно отметить, что в современной экономике возникают все новые участки и секторы, рост и развитие которых не могут быть отражены ни в традиционных, ни даже во вновь вводимых в оборот показателях. Момент же, к которому относится появление этого растущего несоответствия, все авторы, вне зависимости от занимаемой ими позиции, относят к периоду между 1973 и 1979 годами[63]. Четвертая тенденция имеет особое значение и будет подробно рассмотрена в последней части книги. Речь идет о резком углублении социального неравенства, начавшемся во второй половине 70-х годов. Вначале большинство исследователей объясняло это тем, что повышение нефтяных цен в разной степени затронуло ---------------- [61] - См.: Ayres R.U. Turning Point. P. 109. [62] - См.: Daly H.E., Cobb J.B., Jr. For the Common Good. Boston, 1989; Cobb C., Halstead Т., Rowe J. Redefining Progress: The Genuine Progress Indicator, Summary of Data and Methodology. San Francisco, 1995. [63] - См.: KuttnerR. Everything for Sale: The Virtues and Limits of Market. N.Y., 1997. P. 86; Wewaecker E.U., von, LovinsA.B., Lovins L.H. Factor Four: Doubling Wealth -Halving Resource Use. The New Report to the Club of Rome. L., 1997. P. 279. ---------------- ГРАФИКИ богатых и бедных граждан; затем в качестве основной причины рассматривалось замедление экономического роста (и это вполне удовлетворительно объясняло, например, то обстоятельство, что в 60-е годы и начале 70-х реальные доходы на душу населения росли на 2,4 процента в год, тогда как во второй половине 70-х и в 80-е -- всего на 1,4 процента[64]); позднее акцент был перенесен на проблемы, с которыми столкнулось государство в финансировании социальных программ, направленных на искоренение бедности. Однако независимо от характера объяснений один принципиальный факт остается неизменным: в начале 70-х годов прекратилось снижение доли граждан, находящихся за чертой бедности. Если в 1939 году около половины населения США составляли семьи с доходом ниже современного уровня бедности (пересчитанного в сопоставимых ценах), то в середине 70-х их количество сократилось до 11,6 процента, а к 1992 году вновь возросло до 14,5 процента[65]. Более того. Именно после 1973 года материальное положение многих работников, в первую очередь занятых в массовом промышленном производстве и сфере услуг, существенно ухудшилось[66]. Согласно подсчетам экспертов, между 1977 и 1992 годами наименее обеспеченные 10 процентов населения потеряли около 20 процентов своих доходов (в то время как наиболее состоятельные 5 процентов увеличили свои доходы почти на 60 процентов) [67]; характерно также, что сегодня средний работник в сфере материального производства только для того, чтобы обеспечить себе уровень жизни, соответствующий (с учетом инфляции) 1973 году, должен трудиться на 6 недель в году больше[68]. В результате, если за 23 года, с 1950 по 1973 год, средний доход типичной американской семьи вырос на 110 процентов, то затем он трижды снижался в абсолютном выражении (в 1973-1975, 1980-1983 и 1988-1992 годах), а в целом за следующие 23 года, с 1973 по 1996 год, его рост составил всего 15 процентов[69]. На этом фоне доходы высокооплачиваемых лиц быстро росли как в силу чисто экономических причин, так и вследствие трансформации структуры общественного производства, в котором основное место занимали высокотехнологичные отрасли, требовавшие -------------- [64] - См.: Spulber N. The American hconomy. r. 225. [65] - См.: Hermstein R.J., Murray Ch. The Bell Curve. P. 128. [66] - CM.: Mishel L., Bernstein J., Schmitt J. The State of Working America 1998-99. Ithaca (N.Y.)-L, 1999. P. 49. [67] - См.: Piven F.F., Cloward R.A. Regulating the Poor. The Functions of Public Welfare. Updated Edition. N.Y" 1993. P. 363. [68] - См.: Schor J.B. The Overworked American. The Unexpected Decline of Leisure. N.Y., 1992 P. 81. [69] - CM.: Davis В., Wessel D. Prosperity. P. 67. -------------- высокой образованности работников, тогда как доходы занятых в массовом производстве стагнировали или даже снижались. Это хорошо видно на примере 80-х годов, в течение которых производительность в обрабатывающей промышленности США выросла на 35 процентов, но роста реальной заработной платы не последовало[70]; в Германии в это же время индекс заработной платы оставался на прежнем уровне, тогда как прибыль промышленных компаний выросла вдвое[71]. Индекс неравенства, отражающий отношение доходов высокооплачиваемых работников к доходам низкооплачиваемых, достиг своего минимального за последние 80 лет значения именно в 1972-1976 годах, за период же 1973-1990 годов его рост составил от 30 до 45 процентов[72]. Таким образом, на протяжении всего периода активного становления основ постиндустриального и постэкономического общества в западных странах систематически росло имущественное и социальное неравенство. Наконец, пятое, на что следует обратить внимание, -- это развитие аналогичной тенденции в международном масштабе. В послевоенный период одной из самых очевидных характеристик мировой экономики было сокращение хозяйственного разрыва между Севером и Югом. Несмотря на высокие темпы роста в развитых странах[73], новые индустриальные государства шли по пути ускоренного хозяйственного развития, стремясь к показателям, достигнутым в США и Европе. С 1955-го по середину 80-х годов доля США в мировом промышленном производстве сократилась с 58 до 33 процентов[74], доля же всего западного мира снизилась за период 1953-1980 годов с 74,6 до 57,8 процента[75]. Однако на фоне этих тенденций отчетливо видны два разных по своим характеристикам отрезка времени, причем их разделяет именно середина 70-х годов. Если в период с 1950 по 1973 год, когда экономическое развитие западных держав было наиболее бурным, разрыв между их долей в мировом промышленном производстве и долей остального мира сокращался все возрастающими темпами, достигавшими 1,8 процента в год, то в последующее десятилетие, несмотря на резкое замедление прогресса в самих индустриально развитых странах, этот процесс развертывался со скоростью, не пре- ---------------- [70] - См.: Greider W. One World, Ready or Not. The Manic Logic of Global Capitalism. N.Y., 1997. P.74,197. [71] - См.: Afheldt H. Wohlstand fuer niemand? Muenchen, 1994. S. 30-31. [72] - См.: Ayres R. U. Turning Point. P. 117. [73] - Подробнее см.: Moody К. Workers in a Lean World. Unions in the International Economy. L.-N.Y., 1997. P. 56. [74] - См.: McRae H. The World in 2020. P. 7. [75] - См.: Huntington S.P. The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order. N.Y., 1996. P.86. ---------------- вышавшей 1,4 процента в год[76], а сегодня можно обнаружить даже полную смену тенденции. На наш взгляд, это свидетельствует о качественно более высоком потенциале хозяйственной системы постиндустриальных стран по сравнению с индустриальными; именно здесь коренится источник нового глобального противоречия между ведущими державами и остальным миром. Стремительно обостряясь в последние десятилетия, оно угрожает целостности установившегося мирового порядка и будет подробно рассмотрено в третьей части нашей работы. Таким образом, в середине 70-х годов человечество столкнулось с гораздо более глобальным и комплексным кризисом, чем когда бы то ни было ранее. Выделив пять основных тенденций, которые были вполне различимы на протяжении большей части XX века и претерпели в ходе развертывания этого кризиса радикальные изменения, мы хотели бы обратить особое внимание на то, что все они тесно взаимосвязаны и по сути дела отражают одно и то же явление -- снижение доминирующей роли индустриального сектора в общественном производстве. При этом первые три из рассмотренных тенденций, хотя и могут казаться наиболее значимым свидетельством кризиса западной модели хозяйства, на самом деле, как ни парадоксально, вовсе не говорят о серьезных проблемах, возникающих на пути дальнейшей эволюции этой модели. Анализируя снижение темпов экономического роста, падающую производительность и возрастающий разрыв между динамикой валового национального продукта и движением альтернативных показателей общественного благосостояния, следует прежде всего иметь в виду, что мы сталкиваемся здесь скорее с принципиальными трудностями адекватного теоретического описания новой ситуации, нежели с реальным хозяйственным кризисом. Как бы ни подчеркивали эксперты опасность замедления темпов роста, нельзя не видеть, что стоимостные показатели, в которых исчисляется этот рост, сегодня все более отрываются от той объективной данности, которую представляет собой современная экономика. Невозможность адекватного исчисления стоимости информационных продуктов, индивидуализированных благ, определения ценности самих производственных компаний и заключенного в них человече