лили азиатскому кризису, не означает, что он был порожден действиями международных финансистов. Качественное отличие азиатских стран от той же, например, Мексики состоит в том, что правительства и лидеры делового сообщества этих государств стремились за чужой счет (как международных инвесторов, так и собственных граждан) индустриализировать свои страны, отнюдь не теряя при этом контроля над собственной экономикой. В отличие от Мексики, возможность инвесторов не только принимать принципиальные решения, но даже получать достоверную статистическую информацию о положении дел оставалась здесь весьма низкой. Теперь известно, что Таиланд перед кризисом продал фактически все свои валютные резервы в обстановке полной секретности[294], а "Ямайичи Секьюритиз" создала несколько фиктивных компаний, на которые для улучшения своего баланса перевела просроченных долгов "всего лишь" на 2,1 млрд. долл. [295] Но кто поручится, что статистические данные о масштабах корейского долга, определявшие его весной 1997 года в сумме около 40 млрд. долл. и затем "скорректированные" до 60, 100 и, к концу 1997 года, до 119,7 млрд. долл. [296], не остаются в несколько раз заниженными? Развитие азиатских экономик не было естественным и самоподдерживающимся; на протяжении десятилетий правительства de facto обеспечивали поступление дополнительных инвестиций по меньшей мере пятью путями: во-первых, посредством прямого дотирования предприятий в самых различных формах; во-вторых, через покровительство гигантским промышленно-финансовым консорциумам, мобилизировавшим внутренние ресурсы через подконтрольные им банки; в-третьих, искусственно поддерживая курс национальной валюты на уровне, позволявшем эффективно импортировать технологии и комплектующие из-за рубежа; в-четвертых, привлекая и гарантируя кредиты для поддержки национальной промышленности и, в-пятых, поддерживая относительно низкую цену рабочей силы, делавшую продукцию этих стран конкурентоспособной. Достигавшиеся при этом темпы роста не могли быть обеспечены иначе как массированными инъекциями средств из-за рубежа; последние поддер- [294] - См.: The Economist. 1998. April 11. Р. 64-65. [295] - См.: Gibney F. The Last, Best Hope // Time. 1997. December 22. P. 25. [296] - См.: Henderson С. Asia Falling. P. 244. живали рост и позволяли привлекать новые инвестиции. В результате в 1993-1995 годах приток иностранного капитала, в частности, в Малайзию и Таиланд достигал 13-17 процентов (!) их ВНП[297]; неустойчивость азиатских экономик иллюстрируется тем, что нетто-отток инвестиций в 1997 году, оцениваемый в 12 млрд. долл., составлял не более чем 1,3 процента совокупного валового национального продукта этих стран[298]. Таким образом, оказывается, что для фактически полного краха азиатской экономической модели было достаточно всего лишь прекратить искусственное внешнее финансирование этих стран; между тем, если государства в течение десятков лет проводили политику, которая не могла не предполагать такой уязвимости, трудно винить международных инвесторов в том, что они вдруг неожиданно пожелали получить обратно свои деньги (или то, что от них осталось). Несмотря на явные просчеты в самой идеологии избранного азиатскими государствами пути развития, к началу 1999 года в литературе сформировались две основные точки зрения на природу азиатского кризиса. Первая акцентирует внимание на финансовых его аспектах, и ее сторонники полагают, что главными причинами стали излишние заимствования на внешнем и внутреннем рынке, неконтролируемое финансирование недостаточно продуманных проектов в промышленности и сфере недвижимости, искусственное завышение курсов национальных валют, допущение дефицитов платежного баланса и так далее. Перечисляя в уже цитированной работе десять источников азиатского кризиса, М.Голд-штейн отмечает в их числе исключительно проблемы, связанные с финансовыми его аспектами[299]. Сторонники этой точки зрения полагают, что азиатский кризис 1997 года играет позитивную в целом роль, так как в конечном счете обеспечивает большую открытость экономик региона к иностранным инвестициям и дает Западу возможность более активно внедрять в Азии собственные принципы хозяйственной организации; в силу этого предполагается, что кризис будет относительно непродолжительным и не повлечет за собой опасных долгосрочных последствий[300]. Вторая позиция акцентирует внимание на организационной структуре азиатских экономик; согласно ей, важнейшей задачей, которую должны поставить МВФ и другие международные финансовые институты перед азиатскими странами, является отказ от прямой государственной поддержки промышленности, демонополизация большинства отраслей и проведение активных мер, направленных [297] - См.: The Economist. 1998. March 7. Survey "East Asian Economies". P. 4. [298] - Рассчитано по: The Economist. 1998. April 11. Р. 64. [299] - См.: Goldstein M. The Asian Financial Crisis. P. 65-67. [300] - См.: Luttvak E. Turbo-Capitalism. P. 241. на развитие свободного предпринимательства[301]. Ввиду того, что по состоянию на сегодняшний день подобные меры представляются еще далекими от осуществления, эксперты, придерживающиеся этой точки зрения, полагают, что "немедленное восстановление хозяйства в высшей степени маловероятно... и вопрос о возврате к прежним заоблачным высотам докризисного периода в настоящее время остается открытым" [302]. Однако при всем разнообразии позиций, насколько нам известно, еще ни разу не высказывалась мысль, согласно которой причины азиатского кризиса были имманентно заложены в самой концепции избранного типа индустриализации. Выше мы неоднократно обращались к основным проблемам, возникающим у стран, направившихся по пути ускоренного развития. На наш взгляд, основной ошибкой азиатских государств было то, что они не осмыслили природы экономических успехов, достигнутых ими в 80-е годы, не сумели осознать их как конъюнктурные и временные. Вместо того, чтобы на основе накопленного потенциала отойти от ориентации на высокие темпы хозяйственного роста, перенести акцент на развитие сферы услуг и сделать приоритетом формирование емкого внутреннего рынка, истэблишмент азиатских стран двинул свои экономики на полной скорости по пути в никуда. Считая себя (и отчасти реально являясь) конкурентами развитых стран, они даже не осознавали (и сегодня не осознают) своей зависимости от постиндустриального мира. Импорт технологий, искусственное занижение издержек, массированные вливания иностранного капитала и наращивание экспорта готовой продукции на внешние рынки -- таковы были основные условия азиатского "процветания". Фактором, прервавшим эту череду "успехов", стал отнюдь не финансовый кризис, а достижение западными экономиками новой ступени своего прогрессивного развития. Формирование в постиндустриальных странах самоподдерживающейся экономики, в значительной мере независимой от внешних обстоятельств, занятие ведущего места информационным сектором хозяйства и взрывное повышение спроса на индивидуальные блага и специфические, не производимые в массовом масштабе, товары и услуги стали провозвестниками конца азиатской индустриализации. Западные страны, в 80-е и начале 90-х годов стремившиеся завоевать рынок для своих технологий, программного обеспечения, иных "ноу-хау", а также наиболее высокотехнологичных продуктов посредством ценовой конкуренции, сегодня завоевали фактически монопольное положение на [301] - См.: World Economic Outlook. A Survey by the Staff of the International Monetary Fund. May 1998. P. 3; Cough L. Asia Meltdown. P. 106-107, 128. [302] - Lee E. The Asian Financial Crisis. P. 32. рынках и вполне могут ее использовать. С ростом благосостояния внутри самих развитых стран увеличиваются потребности в высококачественной продукции отечественных производителей, а также слугах, что ограничивает платежеспособный спрос на азиатские товары со стороны высокообеспеченных категорий населения; менее же обеспеченные граждане акцентируют внимание на ценовой характеристике, которая. Как мы уже отметили, не может быть достаточно эффективно снижена по причине доли импортных комплектующих. Растущая деловая активность в ведущих постиндустриальных державах естественным образом притягивает значительные средства, и инвесторы считают за благо уйти с развивающихся рынков, риски вовлеченности в которые превосходят все разумные пределы. В этих условиях у стран Юго-Восточной Азии нет никаких серьезных предпосылок для быстрой хозяйственной реабилитации. Вопреки широко распространенной точке зрения, согласно которой через несколько лет азиатские нации смогут вернуть и умножить свои экономические успехи, мы считаем возможным утверждать, что страны этого региона никогда более не будут занимать тех позиций в мировой экономике (при ближайшем рассмотрении не слишком уж впечатляющих[303]), которые были достигнуты ими к середине 1997 года. Сегодняшний уровень фондовых индексов , состояние валютных курсов и масштабы производства представляются нам далеко отстоящими от тех минимальных значений, до которых им предстоит еще падать. Единственное, что будет отличать ближайшие годы от последних двух, это то, что понижательная тенденция будет более плавной (аналогом может служить японская ситуация, когда в 1990 году токийскому фондовому индексу хватило несколько месяцев, чтобы спуститься с отметки в 40 тыс. Пунктов до уровня 28 тыс., а в течение последующих восьми лет он медленно дошел до значений 13-14 тыс. Пунктов, что также не является пределом) Попытка стран Юго-Восточной Азии осуществить "большой скачок" в круг развитых держав закончилась неудачей. Вытекающие из этого печального опыта уроки ценны для любой страны мира и свидетельствуют о том, что в сегодняшних условиях ни одна хозяйственная система не может достичь постиндустриального уровня развития без прямой помощи и поддержки со стороны других постиндустриальных стран (хорошим примером обеспечения "догоняющего" развития извне являются государства Средиземноморья и Восточная Германия, чье развитие активно финансируется из средств Европейского сообщества). Между тем особый интерес представляет собой анализ с этой точки зрения опыта хозяйственной реформы, проводимой в крупнейшей азиатской стране, до сих пор не охваченной кризисом, -- в Китае. [303] - См. Подробное сравнение экономических показателей для стран Юго-Восточной Азии и США приводится в: Haley G.T., Tan C.H., Haley U.C.V. New Asian Emperors. The Overseas Chinese, Their Strategies and Competitive Advantages. Oxford, 1998. P. 81. Table 4.3. Китай: общие судьбы или особый путь? Китай, к которому сегодня приковано внимание многих экономистов и политиков, и по методам своего развития, и по сложившейся там политической системе, и по устойчивости к кризисным явлениям, существенно отличается от прочих государств региона. Обычно, говоря о Китае, отмечают достигнутые им выдающиеся успехи в индустриализации, гигантские темпы роста валового национального продукта, беспрецедентный объем валютных резервов, устойчивое положительное сальдо во внешней торговле и многое другое, что, по мнению экспертов, может вывести его на место мирового экономического лидера к середине XXI века. Мы не разделяем такого оптимизма, однако вполне согласны с тем, что избранная Китаем модель реформирования экономики является, пожалуй, оптимальной для решения стратегических задач развития страны. Китай начал свои реформы в 1978-1979 годах, располагая минимальным экономическим потенциалом. Абсолютное большинство населения было занято в сельском хозяйстве, промышленность находилась в зачаточном состоянии, валовой национальный продукт на душу населения составлял не более 373 юаней, что даже по искусственно установленному в тот период курсу -- 1,55 юаня за доллар -- не превышало 250 долл. на человека [304]. Начав переход к рыночной экономике и взяв курс на индустриализацию, китайское руководство поставило задачу увеличить среднедушевой размер ВНП в четыре раза к 2000 году. Достигнута ли эта цель, сказать сегодня крайне сложно. С одной стороны, согласно статистическим данным, китайская экономика на протяжении всего периода 80-х и начала 90-х годов росла темпами от 9,8 до 14,2 процента в год и была, таким образом, рекордсменом среди азиатских стран [305]. [304] - См.: Ayres R.U. Turning Point. P. 57. [305] - Сегодня многие аналитики считают возможным говорить о снижении темпов роста китайской экономики. На наш взгляд, более правильным было бы полагать, что экономический рост в Китае, характеризующийся на протяжении последних двадцати лет показателями, колебавшимися в пределах от 4 до 15 процентов в год (подробнее см.: The Economist. 1997. February 22. Р. 21), является скорее неровным, нежели замедляющимся; при этом сама подобная "неровность" в определенной мере может быть объяснена сложностями его статистического учета. Между 1991 и 1995 годами рост валового национального продукта в КНР составил 136 процентов, а по итогам 1996 года -- 9,2 процента [306]. При этом на первом этапе реформ в Китае, в отличие от большинства его соседей, роль иностранных инвестиций была относительно ограниченной, в силу чего быстрыми темпами развивались сельское хозяйство и легкая промышленность, в значительной мере рассчитанные на внутренний рынок, а также весьма эффективно использовались внутренние резервы хозяйственного роста; в результате, как подчеркивают многие специалисты, производительность в китайской экономике росла темпами от 2 до 3,8 процента в год, будучи самым важным (даже более значимым, чем повышение интенсивности труда или роль капитальных вложений) фактором хозяйственного развития и обеспечивая до 43 процентов роста национального дохода [307]. Формируя таким образом внутренний рынок и создавая условия для бурного экономического роста, китайское правительство сосредоточило наиболее конкурентоспособные производства в специально созданных зонах "обработки продукции на экспорт", или, что звучит более привычно, свободных экономических зонах. В начале 80-х годов их насчитывалось более десятка, и некоторые из них привлекали значительный объем зарубежных инвестиций (как, например, свободная экономическая зона в Даляне, куда с 1984 по 1993 год иностранными инвесторами было вложено более 5 млрд. долл. [308]); наибольшим же значением для экономики страны обладал комплекс свободных экономических зон, сложившийся в дельте реки Сицзян. На этой территории, расположенной в непосредственной близости от Гонконга, благодаря тесным хозяйственным связям с ним, в 80-е годы был сосредоточен основной объем китайского индустриального производства; темпы экономического роста между 1978 и 1993 годами составляли здесь в среднем 17,3 процента. К началу 1994 года около трети всего китайского экспорта обеспечивалось регионом, в котором проживало 23 млн. человек, то есть менее 1,4 процента всего населения страны [309]. В середине 90-х годов отношение экспорта из восточных провинций к объему их валового продукта в несколько раз превышало средний для Китая показатель в 13 процентов, достигая в Гуандуне 106, а в Фуцзяне -- 30 процентов [310]. Важно подчеркнуть, что значение свободных экономических зон в том виде, в каком [306] - См. Hampden- Turner Ch., Trompenaars F. Mastering the Infinite Game. P. 3, 2. [307] - См. Chai J.C.H. China: Transition to a Market Economy. P. 150. [308] - См. Ohmae K. The End of the Nation State. P. 86. [309] - См. Yergin D., Stanislaw J. The Commanding Heights. P. 208. [310] - CM. Naughton B. The Emergence of the China Circle // Naughton B. (Ed.) The China Circle. P. 7-8. они сформировались в Китае к началу 90-х годов, выходит далеко за рамки масштабного хозяйственного роста, причиной которого они оказались. Эта модель, позднее освоенная и в других регионах страны, обеспечила уникальные характеристики структуры иностранных инвестиций в китайскую экономику: в отличие, например, от Южной Кореи, где к 1993 году портфельные инвестиции и внешние займы почти в 15 раз превышали прямые капиталовложения в производственную сферу, в Китае последние в 2 раза превосходили объемы полученных кредитов и почти в 10 раз -- масштабы портфельных инвестиций [311]. Вопрос об источниках тех капиталовложений, которые обеспечили столь неправдоподобно быстрый экономический рост, открывает нам наиболее принципиальные отличия китайской экономики от хозяйственных систем прочих азиатских стран. Во-первых, это характер и юридические основы инвестиции. Провозглашая строительство социалистической рыночной экономики, китайские руководители, с одной стороны, не допустили широкой приватизации крупных промышленных компаний и, с другой стороны, не стремились активизировать развитие сферы услуг и финансового сектора, ориентируясь в первую очередь на модернизацию производственных мощностей. Именно поэтому подавляющая часть иностранных инвестиций в китайскую экономику (до 75 процентов по состоянию на 1996 год) представлена прямыми капиталовложениями в сферу материального производства и строительство. В то же время, сохраняя гигантские государственные предприятия, правительство в массовом масштабе регистрировало компании со стопроцентным иностранным участием. Курс на их создание был провозглашен в ходе "южного турне" Дэн Сяопина в 1991 году, и изменение политической линии было воспринято инвесторами фактически немедленно: если в 1991 году прямые иностранные инвестиции не превосходили 4 млрд. долл., то в 1992 году они достигли 11 млрд., в 1993-м -- 26 млрд., а в 1996 году превысили 40 млрд. долл. [312] За эти годы радикально изменился и правовой статус иностранных инвестиций. Если на протяжении 80-х годов около 56 процентов новых инвестиционных контрактов предусматривали капиталовложения в совместные предприятия, то к 1997 году их доля снизилась до 43 процентов; напротив, более 45 процентов всех инвестиций извне шло на создание предприятий со стопроцентным иностранным капиталом [311] - См.: Mitchell К., Beck P., Grubb M. The New Geopolitics of Energy. L., 1996. P.100. [312] - См.: Dent Ch.M. The European Economy. P. 152; The Economist. 1997. March 8. Survey "China". P. 10. (против 7 процентов в среднем в 80-е годы) [313]. В результате только за 1989-1993 годы в КНР было зарегистрировано 24 тыс. предприятий, находившихся в иностранной собственности; здесь было занято 23 млн. работников, а суммарные инвестиции в данные производства превысили 39 млрд. долл. [314] На данных предприятиях производилось 37 процентов всей направляемой на экспорт продукции, совокупная стоимость которой возросла между 1991 и 1995 годами с 13 до 47 млрд. долл. [315] В одном только 1993 году правительство одобрило привлечение инвестиций на сумму более 111 млрд. долл., что превосходило показатель, достигнутый за тринадцать предшествующих лет; в 1994 году он вырос еще на 44 процента [316]. Хотя далеко не все инвестиции были осуществлены немедленно, к 1996 году объем реальных капиталовложений, в основном в производственную сферу, превысил 114 млрд. долл. (в том числе 26 млрд. долл. в 1993 году, 34 млрд. долл. в 1994 году и 37 млрд. долл. -- в 95-м) [317]. Таким образом, китайская экономика получила широкий доступ к иностранному капиталу, направляемому в производственную сферу. Если учитывать, что норма накопления в Китае в течение второй половины 80-х и первой половины 90-х годов не опускалась ниже 37,5 процента ВНП, а в последние годы находилась на уровне 40 процентов ВНП [318], становится понятным, что достигнутые КНР темпы хозяйственного роста могут сохраниться в течение всего ближайшего десятилетия. Во-вторых, это структура и источники капиталовложений в китайскую экономику. В отличие от большинства азиатских стран, где ведущую роль среди иностранных инвесторов играет Япония, а в некоторых случаях даже Соединенные Штаты, инвестиции в КНР проистекают из стран, в которых этнические китайцы либо составляют большинство населения, либо занимают ведущие позиции в экономической жизни. Так, в целом за период 1979-1993 годов капиталовложения предпринимателей из Гонконга и Тайваня составили около 76 процентов иностранных инвестиций в народное хозяйство КНР, тогда как суммарная доля представителей Японии и США не превышала 11 процентов [319]. Более того, статистика показывает, что роль инвесторов некитайского проис- [313] - См. Rosen D.H. Beyond the Open Door. Foreign Enterprises in the Chinese Marketplace. Wash.-N.Y., 1999. P. 27. [314] - См. Weidenbaum M., Hughes S. The Bamboo Network. How Expatriate Chinese Entrepreneurs Are Creating the New Economic Superpower in Asia. N.Y., 1996. P. 123. [315] - См. The Economist. 1997. March 8. Survey "China". P. 10. [316] - См. Chai: J.C. H. China: Transition to a Market Economy. P. 160. [317] - См. Ayres R.U. Turning Point. P. 58. [318] - См. Hampden-Tumer Ch., Trompenaars F. Mastering the Infinite Game. P. 113. [319] - См. Weidenbaum M., Hughes S. The Bamboo Network. P. 101. хождения в финансировании китайской экономики последовательно снижается. Если в 1985 году инвестиции со стороны компаний, находившихся в Гонконге или Макао -- на территориях, одна из которых сегодня уже присоединена к Китаю, а другая переходит под его контроль в этом году, -- составляли 49,9 процента всех поступивших в страну иностранных капиталовложений, то в 1989 году эта цифра достигла 62,1 процента, а в 1993-м (включая также и Тайвань, население которого полностью состоит из этнических китайцев и который также может быть воссоединен с континентальной частью страны в относительно недалеком будущем) -- 76,2 процента. Начав инвестиции в Китай в конце 80-х годов, тайваньские предприниматели на сегодняшний день основали в КНР, по различным оценкам, от 11 до 35 тыс. фирм и компаний и de facto инвестировали в китайскую экономику от 15 до 24 млрд. долл. [320] В то же время доля американских капиталовложений между 1985 и 1993 годами снизилась с 18,3 процента до 7,4, а японских -- с 16,1 до 4,9 процента [321]. Не смотря на несколько отличающиеся оценки [322], большинство экспертов сходятся во мнении о том, что более трех четвертей иностранных инвестиций в китайскую экономику поступает из Макао, Тайваня и Гонконга [323] по мере сокращения индустриальной занятости в этих странах. Их предприниматели перемещают свои производства в Китай, где использование более многочисленной, но менее дорогой рабочей силы дает значительные преимущества. Так, за последнее десятилетие численность занятых в промышленном секторе в Гонконге сократилась на 60 процентов, в Макао -- на 40, а на Тайване -- на 16 процентов, что в общей сложности составляет около 800 тыс. человек. При этом в Гуандуне и Фуцзяне прирост индустриальной занятости за тот же период составил около 4,5 млн. человек [324]. Подобный характер инвестиций в КНР мы считаем особенно значимым фактором по двум причинам. Во-первых, с присоединением к Китаю этих территорий большая часть иностранных капиталовложений (приблизительно 230 млрд. долл., согласно прогнозам экспертов на конец этого года) окажутся внутренними и факти- [320] - См.: Chai J. C.H. China: Transition to a Market Economy. P. 160. [321] - См.: Hajari N. High Seas Diplomacy // Time. 1997. April 21. P.57. [322] - См.: Pomfret R. Asian Economies in Transition. Reforming Centrally Planned Economies. Cheltenham (UK)-Brookfield (US), 1996. P. 41. [323] - Подробнее см.: On-Kwok L., SoA.Y. Hong Kong and the Newly Industrializing Economies: From Americanization to Asianization // Postiglione G.A., Tang J.T.H. (Eds.) Hong Kong's Reunion with China. The Global Dimensions. Armonk (N.Y.)-L., 1997. P. 112-113. [324] - См.: Naughton В. The Emergence of the China Circle. P. 12-13. чески перестанут "отягощать" собой список международных обязательств КНР. Вовторых, приток инвестиций, активизировавшийся со времени "южного турне" Дэн Сяопина, исходит в большей его части от этнических китайцев, проживающих не только в Гонконге или на Тайване, но и во многих других странах Азии. Масштабы их влияния настолько значительны, что на этом вопросе следует остановиться подробнее. Оценки экономического влияния китайской диаспоры за рубежом достаточно сильно разнятся; поэтому мы постараемся приводить только те данные, которые подтверждены несколькими авторами или статистическими источниками. Известно, что только в Юго-Восточной Азии (не считая Гонконга, Макао и Тайваня) в середине 90-х годов проживало около 25 млн. выходцев из Китая, составляющих 32 процента населения Малайзии, 15 процентов -- Таиланда, 4 процента -- Индонезии и 1 процент -- Филиппин [325]. В совокупности с населением Тайваня и Гонконга общая численность китайцев в азиатских странах достигает 51 млн. человек. При этом китайская диаспора контролировала непропорционально большую долю национального богатства этих стран: в Малайзии -- до 69 процентов, в Таиланде -- 81, Индонезии -- 73, а на Филиппинах -- 50-60 процентов [326]. Уже по состоянию на 1990 год они владели промышленными, торговыми и сервисными компаниями, а также объектами недвижимости и товарными запасами, оценивавшимися в 450 млрд. долл., что на тот момент почти на четверть превышало ВНП континентального Китая [327]. Нормы накопления в принадлежавших им компаниях были не ниже, чем в КНР, и составляли от 25 до 45 процентов. В результате в 1996 году эта часть китайской экономики "весила" 700 млрд. долл., что к тому времени было уже несколько меньше размеров валового национального продукта самого Китая [328]. Однако эти данные дают далеко не полное представление о реальном влиянии этнических китайцев в странах Юго-Восточной Азии. Еще в 1990 году диаспора контролировала через находившиеся в ее собственности фирмы и компании ликвидные активы (не считая акций и других ценных бумаг промышленных компаний) на сумму, приблизительно в 3-4 раза превышающую официальную оценку ее собственности. Некоторые эксперты называют цифру от 1,5 до 2 триллионов долл. [329], другие считают 2 триллиона долл. тем мини- [325] - См.: Yergin D., Stanislaw J. The Commanding Heights. P. 189. [326] - См.: Haley G.T., TanCh.T., Haley U. C. V. New Asian Emperors. P. 12-13. [327] - The Economist. 1992. July 18. P. 21-22. [328] - См.: Gray J. False Dawn. P. 59. [329] - См.: Hobday M. Innovation in East Asia: The Challenge to Japan. P. 22. мальным значением, от которого следует отталкиваться в подобных расчетах [330]. Максимальная из известных нам оценок масштабов китайской зарубежной экономической империи по состоянию на 1990 год -- 2,5 триллиона долл. -- предложена недавно Д.Лэндесом [331]. Имея в виду эти цифры, можно прийти к выводу о том, что в начале 90-х годов китайская экономика за пределами Китая составляла около 60 процентов ВНП Японии, страны с вдвое большим населением и второй экономической сверхдержавы мира. Китайские эмигранты и их наследники создали в Азии гигантские финансовые империи: среди 100 азиатских миллиардеров 39 являются выходцами из Китая, причем 12 семей обладают состояниями, превышающими 5 млрд. долл. [332] К середине 1994 года предприниматели китайского происхождения владели контрольными пакетами акций 517 из 1000 крупнейших индустриальных компаний, являвшихся лидерами листингов фондовых бирж в Сеуле, Тайбее, Шанхае, Шеньчжене, Гонконге, Бангкоке, Куала-Лумпуре, Сингапуре, Джакарте и Маниле [333], причем в Малайзии они выступали собственниками более чем 62 процентов ведущих компаний, а в Таиланде -- 80 процентов [334]. Особенно заметным было их присутствие в Индонезии, где этнические китайцы, составляющие, по различным данным, от 3,6 до 4,2 процента населения, владели 70 процентами всех предприятий негосударственной формы собственности, 240 из 300 крупнейших компаний и 14 из 15 ведущих индустриальных и финансовых конгломератов страны [335]. Экономика же Сингапура, как считает большинство специалистов, почти полностью подконтрольна членам китайской диаспоры. Такое влияние этнических китайцев привлекает все большее внимание в последние годы; западные аналитики серьезно опасаются возможных политических последствий их экономической экспансии. В начале 90-х годов П.Дракер ввел в научный оборот термин "некоммунистические китайские общества [336], которым сегодня все чаще обозначают Гонконг, Тайвань, Сингапур, Южную Корею, Малайзию и отчасти Индонезию. В своей недавней работе Зб.Бжезинский упоминает слова посла Индонезии в Японии об опасности, исходящей от экономического влияния китайцев, а также высказывает мнение, что в будущем во многих [330] - См.: Yergin D., Stanislaw J. The Commanding Heights. P. 189. [331] - См.: Landes D. The Wealth and Poverty of Nations. P. 478. [332] - См.: Hiscock G. Asia's Wealth Club. P. 29. [333] - См.: Naisbitt J. Megatrends Asia. P. 3. [334] - См.: Drucker on Asia. A Dialogue Between Peter Drucker and Isao Nakauchi. Oxford, 1997. P. 7. [335] - См.: Moreau R., Nordland R. After Suharto. P. 39. [336] - Drucker P.F. Managing in Turbulent Times. Oxford, 1993. P. 136. восточно-азиатских странах у власти могут оказаться марионеточные прокитайские правительства [337]. Мы остановились на данной проблеме не в силу ее политической значимости. В контексте нашего исследования важно, что Китай является единственной страной в Азии, которая не только имеет потенциальный доступ к колоссальным инвестициям извне, но и, что гораздо более существенно, оказывается в выигрыше от нынешнего финансового кризиса. В условиях, когда китайские предприниматели в странах Юго-Восточной Азии оказываются поп grata, как это случилось в Малайзии и Индонезии, или не могут более столь прибыльно, как прежде, размещать свои капиталы, Китай может ожидать притока инвестиций, в то время как все остальные азиатские страны испытывают их жесточайший дефицит. Это один из многих факторов, позволяющих утверждать, что финансовый кризис конца 90-х с высокой вероятностью может миновать китайскую экономику. Однако международный инвестиционный климат, каким бы благоприятным он ни был, не может заменить стране внутренние источники развития. Но и в этой сфере, как мы полагаем, дела в китайской экономике обстоят относительно благополучно. Как отмечалось выше, основными причинами кризиса азиатских стран стали высокая зависимость от импорта технологий и комплектующих, фактически полная ориентированность новых отраслей промышленности на экспорт, стремление проложить путь на внешние рынки любой ценой, даже посредством дотирования и кредитования неэффективного производства, и неимоверная зависимость от инвестиций, исходящих из стран постиндустриального мира. Китайская экономика выгодно отличается от хозяйственных систем других азиатских стран фактически по всем этим направлениям. В течение 80-х и первой половины 90-х годов внутренние сбережения последовательно росли; за годы реформ их доля в валовом национальном продукте повысилась с 33,2 процента в 1978 году до 40,4 процента в 1991-м и с тех пор колеблется около уровня в 40 процентов. Характерно, что к началу 90-х годов доля инвестиций, финансируемых из бюджета, снизилась до минимально возможных значений: если в 1978 году 15,1 процента ВНП перераспределялось на инвестиционные цели по бюджетным каналам, а население инвестировало в общей сложности лишь 1,1 процента ВНП, то в 1991 году эти показатели поменялись местами, составив 1,8 и 18,7 процента ВНП соответственно [338]. В таких условиях [337] - См.: Brzezinski Zb. The Grand Chessboard. American Primacy and Its Geostrategic Imperatives. N.Y., 1997. P. 167, 168 note. [338] - См.: Chai J.C.H. China: Transition to a Market Economy. P. 118 государственный сектор, остающийся чрезмерно бюрократизированным и неэффективным, столкнулся со значительными трудностями; в 1996 году половина из составляющих его 118 тыс. предприятии показали убытки в своих балансовых отчетах [339]. Весной 1998 года XV съезд Коммунистической партии Китая обозначил задачу реформирования государственного сектора в качестве одной из приоритетных на ближайшие годы. Нельзя не отметить, что сегодня для этого сложились все необходимые условия: государственные предприятия, в основном работающие на внутренний рынок, вполне могут быть коммерциализированы, так как платежеспособный спрос на предметы первой необходимости достигает высоких значений; достаточно сказать, что Китай превзошел США по потреблению на душу населения многих видов продуктов, в том числе яиц, свинины и риса, а потребление зерна всех видов составляет здесь 380 млн. тонн против 245 млн. тонн в США [340]. Таким образом, приватизация государственных предприятий привлечет дополнительные инвестиции в сектор, ориентированный прежде всего на внутренний рынок, а рост их эффективности и повышение доходов работников положительно скажется на платежеспособном спросе. Масштабы зависимости от внешнеторговых операций также представляются вполне допустимыми. Несмотря на быстрый рост веса КНР в международной торговле (с 9,8 до 121,0 млрд. долл. между 1978 и 1993 годами, что соответствует показателям в 0,6 и 2,5 процента мирового оборота в торговле сырьем и промышленными товарами [341]) и рост экспорта в среднем на 16 процентов в год в течение всего пореформенного периода [342], в динамике параметров международной торговли можно отметить по меньшей мере четыре крайне позитивных момента. Во-первых, темпы развития экспортно-импортных операций оставались лишь в 1,5-1,8 раза выше темпов роста экономики в целом. Во-вторых, объемы экспорта не превосходили 20 процентов ВНП, что значительно меньше, чем у других стран региона; во втором квартале 1997 года, последнем относительно спокойном периоде развития азиатских экономик, объем китайского экспорта в 46,1 млрд. долл. был ниже, чем показатель Гонконга (47,8 млрд. долл.), и лишь в полтора раза [339] - См.: Dom J.A. China's Future: Market Socialism or Market Taoism // Dom J.A. (Ed.) China in the New Millennium: Market Reforms and Social Development. Wash., 1998. P.102. [340] - См.: Brown L.R., Flavin Ch., French H., et al. State of the World 1998. A Worldwatch Institute Report on Progress Toward a Sustainable Society. N.Y.-L., 1998. P. 12. [341] - См.: NeefD., Siesfeld G.A., Cefola J. (Eds.) The Economic Impact of Knowledge. Boston-Oxford, 1998. P. 9. [342] - См.: Dent Ch.M. The European Economy. P. 153. превосходил масштабы экспорта Южной Кореи (35,8 млрд. долл.), Сингапура (32,1 млрд. долл.) и Тайваня (30,7 млрд. долл.) [343]. В стоимостной оценке Китай сегодня поставляет на мировой рынок меньшую товарную массу, нежели Бельгия [344]. В-третьих, китайский экспорт в меньшей мере представлен высокотехнологичной продукцией, чем южнокорейский, тайваньский или японский; поэтому он остается конкурентоспособным в постиндустриальном мире, заполняя ниши, фактически оставленные отечественными производителями, при этом отрасли, производящие экспортные товары, не требуют закупок технологий и комплектующих в тех масштабах, как это происходит в других азиатских странах. Вследствие этого китайский экспорт не снижается на фоне его падения в других странах региона (в том же втором квартале 1997 года он вырос на 25 процентов, тогда как для Южной Кореи, Сингапура и Тайваня соответствующие цифры составили 9, 4 и 7 процентов). В-четвертых, китайские экспортеры на протяжении последних пятнадцати лет имеют устойчивое положительное сальдо в операциях со всеми основными своими торговыми партнерами (за исключением нефтедобывающих стран [345]), причем наиболее очевидный пример тому дают США. Если в 1984 году активное сальдо торгового баланса Китая в торговле с США составляло 100 млн. долл. [346], то к 1988 году оно достигло 3,5 млрд. долл., а спустя семь лет этот показатель увеличился еще почти в десять раз, достигнув 33,8 млрд. долл.; с июня 1996 года дефицит США в торговле с Китаем стал превышать их дефицит в торговле с Японией (3,3 млрд. против 3,2 млрд. долл. в месяц); в то же время масштаб китайского экспорта в США превосходит размеры импорта из Америки в четыре раза, тогда как соответствующий показатель для Японии составляет лишь 1,6 [347]. В результате складываются условия для сохранения устойчивого положительного сальдо платежного баланса (около 15 млрд. долл. в 1995 году, не считая поступления прямых иностранных инвестиций в размере 37 млрд. долл. [348]). Если в 1980 году валютные резервы Китая составляли всего 2,26 млрд. долл., в 1984 году -- 14,42 млрд. долл., то в 1995 году они достигли [343] - См.: Spaeth A. Big Kid on the Block // Time. 1997. September 29. P. 35. [344] - См.: The Economist. 1997. April 12. P. 119. [345] - До 1993 года КНР оставалась нетто-экспортером нефти; в 1996 году ее импорт превышал 600 тыс. баррелей в день и, как ожидают, достигнет 2,7 млн. баррелей в день к 2010 году (Garten J. The Big Теп. Р. 72). [346] - См.: Brahm L.J. China as No 1. The New Superpower Takes Central Stage. Singapore, 1996. P. 100. [347] - См.: Bernstein R., Mwro R.H. The Coming Conflict with China. N.Y., 1997. P. 131, 132. [348] - См.: Ayres R.U. Turning Point. P. 58. 69,8 млрд. долл., в 1996-м -- 90 млрд. долл. [349], а в 1997-м -- 130 млрд. долл., уступая сегодня только японским (221 млрд. долл.) [350]. Китайско-американский торговый баланс сегодня столь активно обсуждается на самых разных уровнях, что на этой проблеме мы считали бы возможным остановиться несколько подробнее. Известно, что до начала азиатского кризиса более трети суммарного торгового дефицита США приходилось на Китай и Тайвань. Однако, как и в случае с Японией, основная причина такого положения вещей кроется отнюдь не в низкой конкурентоспособности американских товаров, а в закрытости азиатских экономик. Пошлины на импортируемые в Китай сигареты составляют 150 процентов, на пиво и косметику -- 120, а на большинство позиций бытовой электроники -- около 100 процентов [351]. Как показывают расчеты, в случае торговой либерализации объем американского экспорта в Китай и на Тайвань повысился бы не менее чем на 90 млрд. долл., что увеличило бы ВНП Соединенных Штатов почти на 150 млрд. долл. [352] Следует учитывать и два других взаимосвязанных обстоятельства: во-первых, несмотря на то, что с 1989 по 1995 год дефицит США в торговле с Китаем и вырос с 22,6 до 39,6 млрд. долл., его отношение к общему объему американского экспорта оставалось фактически неизменным, не превышая 7 процентов [353]; во-вторых, за период с 1987 по 1996 год экспорт из США в Китай увеличился с 37 до 49 процентов объема американского импорта из Китая [354], что явно указывает на позитивный характер тенденции. И, наконец, высокие показатели положительного сальдо Китая в торговле с США еще не свидетельствуют о превращении его в лидера мировой торговли: Китай остается единственной страной, чей экспорт в Соединенные Штаты значительно превосходит импорт из США, и не является при этом нетто-экспортером по отношению к остальному миру в целом [355]; кроме того, почти 80 процентов положительного сальдо китайской торговли с США [349] - См.: Brahm L.J. China as No 1. Р. 63-64. [350] - См.: Wolf Ch., Jr. China: An Emerging "Economic Superpower"? // Dom J.A. (Ed.) China in the New Millennium: Market Reforms and Social Development. P. 22. [351] - См.: Weidenbaum M., Hughes S. The Bamboo Network. P. 145. [352] - См.: Harrison S.S., Prestowitz C. V., Jr. Overview: New Priorities for U.S. Asia Policy // Harrison S.S., Prestowitz C.V., Jr. (Eds.) Asia After the 'Miracle': Redefining U.S. Economic and Security Priorities. P. 11. [353] - См.: Yun-wing Sung. Hong Kong and the Economic Integration of the China Circle // Naughton B. (Ed.) The China Circle. P. 70. [354] - См.: Naughton В. The Emergence of the China Circle. P. 17. [355] - Подробнее см.: Lardy N.R. Accomodating China as an Economic Giant // Harri-son S.S., Prestowitz C.V., Jr. (Eds.) Asia After the 'Miracle': Redefining U.S. Economic and Security Priorities. P. 186-188. "съедаются" отрицательным сальдо Гонконга [356], фактически входящего в состав Китая, что делает суммарные цифры американского дефицита в торговле с континентальной частью страны более чем скромными. По первой же половине 1998 года данные выглядят поистине катастрофическими: если в январе экспорт превосходил показатель января 1997 года на 8,5 процента, а импорт был ниже на 13,9 процента (что обеспечивало относительный прирост положительного торгового сальдо на 87,3 процента), то аналогичные отношения к соответствующим месяцам 1997 года составляли в феврале +41,2 процента, в апреле +19,7 процента, в мае +6,4 процента, и, наконец, в июне -8,6 процента. В абсолютном выражении положительное сальдо китайской внешней торговли снизилось только с апреля по июнь 1998 года с 4,26 до 3,75 млрд. долл., то есть более чем на 13 процентов [357]. Однако наиболее важным фактором, способствующим в сегодняшней ситуации устойчивому развитию китайской экономики, является, как это ни парадоксально, показатель ВНП на душу населения, остающийся, несмотря на весь прогресс, достигнутый в ходе реформ, исключительно низким. Обращаясь к этому вопросу, следует иметь в виду, что различные оценки ВНП Китая весьма существенно отличаются друг от друга, и, строго говоря, какая-либо согласованная позиция в определении его величины отсутствует. Известно, что в 1978 году ВНП на душу населения составлял 373 юаня, в 1985-м -- 816 юаней, а в 1990-м -- 1558; при пересчете этих показателей в доллары США по среднему официальному курсу, складывавшемуся в течение соответствующего года, мы получим для 1978 года цифру в 239 долл., для 1985-го -- 268 долл. и для 1990-го -- 327 долл. [358] Подобные расчеты, основанные на официальном курсе юаня к доллару, кажутся многим специалистам нереалистичными. Отмечая, что в таком случае Китай находится по этому параметру на одном уровне с Гаити, Суданом или Танзанией, одними из самых бедных стран мира, исследователи настаивают на необходимости его пересчета. Однако известны также попытки довести показатели китайского ВНП до столь же нереалистично высокого уровня. В 1984 году были предложены расчеты, основанные на покупательной способности валют, в результате которых ВНП Китая на душу населения был определен в 300 долл. в 1950 году и 1135 долл. в 1980-м. Между тем, если учесть оценки темпов роста китайской экономики после 1980 года, [356] - См.: Krugman P. The Accidental Theorist And Other Dispatches from the Dismal Science. N.Y.-L., 1998. P. 88-89. [357] - См.: Henderson С. China on the Brink. The Myths and Realities of the World's Largest Market. N.Y., 1999. P. 12-13. [358] - См.: Dent Ch.M. The European Economy. P. 152. окажется, что соответствующий показатель для 1985 года составляет 2444 долл., а для 2000 года -- 5100 долл. Это означает, что Китай к началу третьего тысячелетия станет более развитой страной, чем была Ирландия в 1985 году или Португалия в 1990-м, что противоречит здравому смыслу [359]. Подвергая обоснованному сомнению обе эти позиции, В.Смил приводит собственный расчет, основанный на двух достаточно объективных факторах: на масштабах энергопотребления в китайской экономике и на сопоставлении курса юаня к доллару на основе покупательной способности этих валют на рынке продовольствия и примитивных товаров народного потребления; в результате получается, что по состоянию на 1988 год объем китайского ВНП соответствует 1300 долл. на человека [360]. Однако и эта оценка может быть оспорена. В 1990 году ВНП на душу населения в Гонконге составлял несколько более 12 тыс. долл.; полагая ВНП Китая в среднем равным 319 долл. на человека (из расчета курса юаня к доллару 5,51/1,00), экономисты, изучавшие состояние дел в дельте реки Сицзян, пришли к оценкам ВНП на душу населения в Шеньчжене в 5695 долл., Жухае -- в 2033 долл., а в Гуанчжоу -- в 1510 долл. [361] Таким образом, если ВНП Китая действительно соответствует уровню 1300 долл. на человека в год, окажется, что уровень жизни в окружающей Гонконг провинции был выше, чем в самом этом городе. Как говорится, комментарии излишни. Поэтому совершенно справедливо мнение Зб.Бжезинского, который считает, что "даже если Китаю удастся избежать серьезных политических потрясений и каким-то образом сохранить чрезвычайно высокие темпы экономического роста в течение следующих 25 лет, он все же останется сравнительно очень бедной страной, что дает все основания скептически относиться к перспективе вхождения Китая в число могущественных держав мира" [362]. Тем самым мы полагаем возможным согласиться с официальной оценкой, по которой среднедушевой ВНП Китая не превосходит сегодня 500 долл. В таком случае китайский ВНП в 1995 году достигал 744 млрд. долл. и, следовательно, был вторым в азиатском регионе после Японии (4975 триллиона долл.) [363]. Много ли это в масштабах мировой экономики? Несколько больше, чем валовой продукт штата Нью-Йорк, и намного меньше калифорнийского. Китайский экспорт в США, который столь часто становит- [359] - Подробнее см.: Smil V. China's Environmental Crisis. An Inquiry into the Limits of National Development. Armonk (N.Y.)-L., 1993. P. 71. [360] - См.: Ibid. P. 71-73. [361] - См.: Ohmae K. The End of the Nation State. P. 82. [362] - Brwnski Zb. The Grand Chessboard. P. 163. [363] - См.: Yip G.S. Asian Advantage. P. 8 5. ся основанием для панических настроений, ибо, как принято считать, резко увеличивает американский торговый дефицит, составляет сегодня в стоимостном выражении не более 0,12 процента валового национального продукта США [364], и, таким образом, не может представлять серьезной опасности как источник дисбаланса американской экономики. Как отмечает У.Грейдер, "некоторые экономисты поспешили объявить Китай третьей или четвертой экономикой мира, которая может догнать Соединенные Штаты за 10-15 лет; однако, если прибегать к измерениям в твердой валюте, единственному в мировой экономике значимому критерию, то такое мнение просто нелепо" [365]. Определение китайского ВНП на уровне около 500 долл. на человека кажется нам достаточно реалистичным. Уже одно это свидетельствует о том, что в течение по меньшей мере 10-15 лет, до тех пор, пока данный показатель не достигнет 1,5-2 тыс. долл. на человека, серьезного снижения нормы сбережений, вызванной стремлением к максимально быстрому аккумулированию и умножению богатства, ждать не приходится. В то же время уровень заработной платы в Китае -- 90 центов в час во вполне благополучном Шанхае, -- если сравнить его с 3 долл. в час в Джакарте, 4,6 долл. в час в Куала-Лумпуре, 5,2 долл. в час в Сингапуре и 6,2 долл. в час в Сеуле [366], может быть легко объяснен уже тем, что "Китай имеет гораздо больший избыток рабочей силы, нежели его азиатские конкуренты" [367]. Расчеты, проведенные на основании статистических данных за 1995 год, красноречиво свидетельствуют, что производительность китайских работников, оцененная в 5,09 долл. на 1 долл. заработной платы, почти вдвое превосходит соответствующий показатель для Малайзии и Тайваня (2,62 и 2,60) и более чем в три с половиной раза -- южнокорейский (1,47) [368], что вполне объясняет как степень привлекательности инвестиций в китайскую экономику, так и возможную конкурентоспособность китайских товаров на внутреннем и внешнем рынках. Не менее значимы и параметры того разрыва в уровнях доходов, который существует между прибрежными провинциями страны, где, собственно, и сосредоточены современная промышленность и основные финансовые центры, и континентальными районами. По подсчетам специалистов, он характеризуется цифрами в 300-400 процентов [369]; при [364] - См.: Brockway G.P. Economists Сап Be Bad for Your Health. Second Thoughts on the Dismal Science. N.Y.-L., 1995. P. 104. [365] - Greider W. One World, Ready or Not. The Manic Logic of Global Capitalism. P. 32. [366] - См.: Spaeth A. Big Kid on the Block. P. 35. [367] - Henderson С. Asia Falling. P. 268. [368] - См.: Marber P. From Third World to the World Class. P. 99. [369] - См.: GrayJ. False Dawn. The Delusions of Global Capitalism. P. 188; Ohmae K. The End of the Nation State. P. 82. этом даже сельские жители в различных провинциях Китая получают совершенно разные доходы: между 1978 и 1992 годами соотношение доходов крестьян в восточных и центральных районах страны выросло с 1,25:1 до 1,89:1 [370]. Согласно китайским статистическим данным, сельские жители -- а их число достигает 800 млн. человек -- получают средний доход в 190 долл. на человека в год, а более 65 млн. крестьян вынуждены жить ниже официальной черты бедности, законодательно установленной в КНР на уровне эквивалента 64 долл. в год [371]. Инструментом поддержания низкого уровня жизни в условиях постоянной мобилизации трудовых ресурсов становится правительственная политика управляемой девальвации юаня, поддерживающая конкурентоспособность национальной промышленности. Согласно широко известным данным, с начала рыночных реформ по 1994 год юань обесценился по отношению к доллару почти в десять раз [372], что во многом объясняет характерные для Китая весьма низкие по сравнению с мировым уровнем издержки на рабочую силу. При этом около 120 млн. человек -- десятая часть населения -- перебиваются временными заработками, а количество полностью или частично безработных, составляющее сегодня 142 млн. человек (из них около 12 млн. в городах и 120 млн. в сельской местности) [373], может к 2000 году превысить 260 млн. человек [374]. Возможности экономики по привлечению дешевой рабочей силы выглядят практически безграничными. Таким образом, с макроэкономической точки зрения, хозяйственная ситуация в Китае может оцениваться достаточно оптимистично. 1997 год, столь неблагоприятный для Азии, подтвердил это вполне определенно. Рост ВНП достиг 10 процентов в год, валютные резервы в начале 1998 года составили 140 млрд. долл., прямые иностранные инвестиции, выросшие в 1996 году более чем на 15 процентов, достигли очередного рекордного значения в 43 млрд. долл. [375] Однако существуют определенные основания и для пессимизма. Зависимость страны от внешних инвестиций остается весьма высокой -- иностранные компании или основанные зарубежными инвесторами предприятия обеспечивают до 47 процентов экспортной продукции и применяют труд более 17 млн. человек. Между тем опыт прочих азиатских стран показывает, насколько быстро может быть потеряно доверие инвесторов в случае [370] - См. Lin J. Y. The Current State of China's Economic Reforms // Dorn J.A. (Ed.) China in the New Millennium: Market Reforms and Social Development. P. 66. [371] - См. McGeary J. The Next China // Time. 1997. March 3. P. 24. [372] - См. Godement F. The Downsizing of Asia. P. 33. [373] - См. Serril M.S. Can This Man Fix China? // Time. 1998. March 16. P. 29. [374] - См. Gray J. False Dawn. P. 188-189. [375] - См. Henderson C. Asia Falling. P. 257. финансового кризиса. Угроза его исходит в китайском варианте от государственных предприятий и банков, низкая эффективность которых становится сегодня проблемой номер один. Несмотря на комплекс мер по развитию частного бизнеса, китайское правительство фактически не осуществило в стране массированной приватизации. На протяжении последних лет доля частных и совместных предприятий, на которых сегодня производится соответственно 13,5 и 38 процентов валового национального продукта, росла на фоне гигантского государственного сектора, доля которого только два года назад упала до уровня ниже 50 процентов ВНП [376]. На государственных предприятиях трудится подавляющее большинство работников -- 125 из 170 млн. занятых в индустриальном производстве, что само по себе свидетельствует о низкой эффективности, вполне подтверждающейся при ближайшем рассмотрении проблемы. В 1996 году государственные предприятия допустили чистый операционный убыток, оцениваемый в 7,2 млрд. долл., что на 40 процентов больше, чем в предшествующем году. В 1997 году было зарегистрировано более 6 тыс. официальных банкротств государственных предприятий [377]. При этом их продукция находит все более узкий рынок сбыта, оказываясь неконкурентоспособной, в результате чего объем нереализованных товарных запасов в экономике составил по итогам 1996 года более 65 млрд. долл. Как следствие, государственные предприятия прибегают к масштабным ссудам, выросшим с 86 до 120 млрд. долл. только между 1993 и 1996 годами, что составляет сегодня от 80 до 90 процентов всех кредитов, выдаваемых контролируемыми государством банками и другими финансовыми учреждениями [378]. Рост потребности в заемных средствах активизируется снижением бюджетного финансирования государственных компаний, о чем мы говорили выше. В результате, по некоторым данным, отношение суммарных обязательств таких предприятий к их рыночной стоимости достигает сегодня более 500 процентов (что, однако, отчасти может быть объяснено сравнительной недооцененностью их основных фондов), а рентабельность операций государственных банков опустилась до 0,5 процента (так, например, крупнейший в Китае Индустриальный и коммерческий банк сообщил по итогам 1995 года о соотношении прибыли и активов на уровне в 0,42 процента, тогда как британско-гонконгский HSBC, подобный ему по масштабам операций, в том же году обеспечил доходность в [376] - См. McGearyJ. The Next China. P. 23. [377] - См. Henderson C. China on the Brink. P. 52. [378] - См. Burstein D., KeijzerA., de. Big Dragon. China's Future: What It Means for Business, the Economy, and the Global Order. N.Y., 1998. P. 196-197, 200-201. 1,62 процента [379]. Опасность этой ситуации заключается еще и в том, что с ростом частных сбережений банки оказались к настоящему моменту держателями депозитов, превышающих 600 млрд. долл. [380]; для предотвращения паники среди частных инвесторов правительство вынуждено было только в 1997 году выделить четырем крупнейшим государственным банкам около 33 млрд. долл. для экстренной помощи, направленной на поддержание их текущей ликвидности [381]. В конце февраля 1998 года правительство инициировало внутренний займ на сумму в 32,5 млрд. долл., предназначенный на цели рекапитализации государственных кредитных учреждений. Масштабы подобных программ столь велики, что их учет в качестве дополнительной нагрузки на государственный бюджет (а средства, выделяемые на эти цели, de facto являются формой финансирования его дефицита) повысил бы размер бюджетного дефицита с официальных 0,7 до реальных 6 процентов ВНП, то есть почти в десять (!) раз [382]. Банковский кризис, равно как и вероятная девальвация юаня (некоторые эксперты предсказывают ее в 1999 году и называют в качестве ориентира цифру в 30 процентов [383]), способен разрушить систему внутренних инвестиций и вызвать резкий отток зарубежных капиталовложений. Между тем потребности в инвестициях сегодня велики как никогда, поскольку по этому показателю -- 160 долл. на человека -- Китай более чем в восемь раз отстает от Малайзии. В течение ближайшего десятилетия КНР намерена привлечь в свою экономику около 500 млрд. долл. только для обеспечения программ по созданию современной производственной инфраструктуры [384]. В данном контексте проблема реформирования государственных предприятий представляется исключительно острой, но и она может быть решена, учитывая высокую степень управляемости китайской экономики и значительную мощь государства как хозяйствующего субъекта. Таким образом, мы полагаем, что КНР в сегодняшних условиях способна избежать кризиса, поразившего недавно остальные азиатские страны. Тому благоприятствуют различные факторы, включая как весьма разумный эволюционный путь развития, принятый на вооружение китайским руководством, его взвешенную политику в области международной торговли и формирования значительных валютных резервов, так и весьма специ- [379] - См. The Economist. 1998. May 2. Р. 79. [380] - См. The Economist. 1998. October 24. P. 23. [381] - См. The Economist. 1998. May 2. Р. 79. [382] - См. Henderson C. China on the Brink. P. 219, 228. [383] - См. McCarthy Т. Is China Next? // Time. 1998. September 21. P. 87. [384] - См. Kemenade W., van. China, Hong Kong, Taiwan, Inc. P. 4, 6-7, 37. фические моменты -- от наличия широкой китайской диаспоры за рубежом до низкого уровня жизни населения страны, позволяющего в относительно долгосрочной перспективе поддерживать конкурентоспособность китайской продукции. Однако все это не означает, что Китай олицетворяет собой идеальную модель, позволяющую когда-либо в будущем достичь уровня развитых стран. Мы отмечали уже, что в течение нескольких десятков лет китайская экономика не сможет догнать США по чисто количественным показателям даже при сохранении высоких темпов развития. Самая скептическая оценка возможных успехов КНР принадлежит Л.Туроу, который считает, что даже через сто лет, к 2100 году, Китай сможет обеспечить своему населению средний душевой доход на уровне 70 процентов японского, если рассчитывать его с учетом паритета покупательной способности юаня, и всего лишь 20 процентов японского, если принимать в качестве основы для расчетов реальный обменный курс [385]. Положительное сальдо Китая в торговле с США обеспечивает КНР финансовую стабильность, но одновременно показывает, что в то время как США переориентируются на производство высокотехнологичной продукции и информационных систем, а Корея, Сингапур и другие страны Юго-Восточной Азии страдают из-за высоких цен на такие товары, Китай сегодня даже не испытывает в них непреодолимой потребности; предполагать же, что находящаяся на стадии примитивного индустриализма страна сможет шагнуть в постиндустриальный мир, -- значит придерживаться одной из тех иллюзий, которым пора бы уже рассеяться вместе с мифом о возможном доминировании азиатских экономик в XXI веке. Как отмечает К.Хендерсон, "существует множество предпосылок для того, чтобы Китай вытеснил США [как крупнейшую в экономическом отношении державу мира], но такая перспектива отнюдь не неизбежна. То, что сегодня находится на подъеме, может вступить в фазу спада... Мысль о том, что Китаю предначертаны двухзначные показатели темпов роста, не более обоснованна, чем предположение, согласно которому экономический подъем в странах АСЕАН обязан был продолжаться до бесконечности" [386]. Безусловно, в начале следующего столетия Китай станет одной из ключевых держав Азиатско-Тихоокеанского региона, занимая в нем лидирующее место как в сугубо экономическом, так и в военно-стратегическом аспекте. Несмотря на то, что его военный бюджет оценивается лишь в 1/7 часть американского [387], Китай, [385] - См.: Koch R. The Third Revolution. P. 112. [386] - Henderson C. China on the Brink. P. 243-244. [387] - См.: Burstein D., KeijzerA., de. Big Dragon. P. 116. безусловно, является уже сегодня наиболее мощным в военном отношении государством Азии. Вполне разумными представляются с этой точки зрения утверждения Зб.Бжезинского о том, что американская политика в регионе "должна быть основана на тщательном стратегическом расчете: как направить энергию Японии на решение международных проблем и ограничить мощь Китая региональными рамками" [388]. Однако следует иметь в виду, что в начале XXI столетия Китай будет доминировать не в демонстрирующем наиболее быстрый хозяйственный рост регионе мира, а среди руин новых индустриальных стран, оставленных ими в их неудачном броске к высотам постиндустриализма. Более того. Судьбы китайской экономики зависят от того, смогут ли ее руководители осознать уроки двух попыток достижения постиндустриального уровня развития -- японской и азиатской -- и, если эти уроки будут усвоены, какие они повлекут за собой практические действия. Некоторые шаги правительства -- такие, как начало кампании по реорганизации государственных предприятий, осторожная экспортно-импортная политика и попытки осуществления ряда конкретных мер по формированию внутреннего платежеспособного спроса -- внушают надежду. Однако общая идеология китайской реформы в гораздо большей степени включает в себя, на наш взгляд, ориентированность на достижение страной лидирующей роли в мировой экономической системе, чем это было заметно в политике других азиатских стран. Китай вряд ли вовремя остановится на том рубеже, где ему суждено остановиться, -- на этапе, когда он станет стабильно развивающейся страной с относительно высоким уровнем жизни; его стремление к конституированию себя в качестве основной экономической силы современного мира может свести на нет многие из тех достижений, которые ожидают страну в ближайшие годы. Масштабный кризис может поразить КНР тогда, когда она достигнет экономического уровня, соответствующего сегодняшним показателям Таиланда, Малайзии или, возможно даже, Южной Кореи; именно на этом уровне развития исчезнут преимущества, определяемые дешевизной рабочей силы, а если к тому времени так и не возникнет механизм самостоятельного технологического развития, то снижающийся спрос со стороны западных стран остановит победное шествие китайской промышленности. Возможен и такой сценарий, в соответствии с которым Китай превратится в ведущую промышленную страну Азии, когда основная масса производимых товаров будет поглощаться близкими соседями (включая отчасти Японию) и внутренним рынком. В таком случае кризис оказался [388] - Brwwski Zb. The Grand Chessboard. P. 185. бы менее вероятным, но подобный сценарий возможен только при условии отказа Китая от попыток стать одним из главных действующих лиц во всемирной экономической игре, а это маловероятно. Подводя итог, отметим, что хотя китайская экономика вряд ли станет следующей жертвой азиатского кризиса, она, так же, как и другие воплощения концепции "догоняющего" развития, не сможет обеспечить реального приближения к уровню развития постиндустриальных держав. * * * Подытоживая, обобщим приведенные выше выводы в некоторой логической последовательности. Исходным пунктом в этом обобщении служит тот факт, что ускоренная индустриализация требует политически или экономически обеспечиваемой мобилизации всех сил и всех хозяйственных ресурсов нации. Такая мобилизация предполагает отсутствие той политической и социальной свободы, которая способствовала формированию в 50-е и 60-е годы основ постиндустриальной парадигмы в западных странах. Именно в этом коренятся причины неудач, постигших в последние годы новые индустриальные государства. Следствием этого положения является вывод о том, что успешное "догоняющее" развитие ограничено достижением в пределах той или иной страны определенного жизненного уровня; по мере приближения к нему сугубо экономическая мотивация, выступающая движителем ускоренной индустриализации, начинает исчерпываться. Следует особо отметить, что те впечатляющие прорывы, о которых обычно говорят как о достижениях азиатских стран (так, в частности, уровень ВНП на душу населения в Китае вырос вдвое за десять лет, хотя Великобритании в XX веке для достижения подобного результата потребовалось шестьдесят, а США -- пятьдесят лет), имеют и обратную сторону: осуществленные в течение столь короткого срока, они, с одной стороны, несколько снижают актуальность экономических мотивов, но, с другой стороны, не оставляют времени для того, чтобы сознание человека, и, тем более, общественное сознание, усвоило новые, адекватные цели, которые могли бы стать ориентирами дальнейшего движения. Формирование постматериалистической, неэкономической мотивации не происходит и не может произойти столь же стремительно, сколь быстро формируется материальное благосостояние в новых индустриальных обществах. Поэтому следует еще раз подчеркнуть: развивающиеся в рамках мобилизационной модели страны должны либо сознательно стремиться к ограничению темпов своего развития, либо быть готовыми к кризисам, подобным поразившему азиатский регион. Не стоит долго говорить о том, что и в том, и в другом случае перспектива войти в ряды постиндустриальных держав остается призрачной. На более поверхностном уровне эта дилемма формулируется в категориях зависимости от внешних инвестиций или же от внутреннего рынка, что позволяет более понятным образом объяснить подобное противоречие на известных примерах. В первом случае страна выступает активным реципиентом иностранных капиталовложений и экспортирует продукцию на внешние рынки. Это означает, как правило, что научно-технический прогресс ограничивается исключительно обучением навыкам работы с приобретенной техникой и обеспечивает некоторые минимальные усовершенствования ранее произведенных за рубежом технологий. Результатом может стать иллюзорная приближенность к постиндустриальному миру, рассеивающаяся либо в связи с изменением потребительских предпочтений в самих постиндустриальных странах, либо по причине снижения конкурентоспособности национальных производителей на международных рынках, основой чего могут стать рост стоимости рабочей силы, отток инвестиций или появление конкурентов среди менее развитых стран. Неразвитость внутреннего рынка ведет в этих условиях к коллапсу производства и глубокому кризису. Во втором случае развитие осуществляется более эволюционным образом и в значительной мере ориентируется на внутренний рынок. В такой ситуации зависимость от иностранных технологий становится меньшей, а возможности проникновения на внешние рынки -- более широкими. Между тем сами сектора, которые заполняют экспортируемые товары, представлены низкотехнологичной продукцией; внутренний рынок также не требует сложных технологических достижений, в силу чего развитие становится более устойчивым и менее зависимым от колебаний конъюнктуры, однако элемент приобщения к постиндустриальному миру отсутствует в этом случае вовсе. Азиатский кризис не может быть поставлен в один ряд с финансовыми потрясениями, подобными мексиканскому дефолту или последствиям неуправляемой инфляции в латиноамериканских странах; он не является ни следствием скоротечной паники, ни предсказуемым циклическим спадом[389], а представляет собой сложное, комплексное явление, порожденное глубокими внутренними пороками индустриальной системы. Таким образом, страны, начавшие свое активное индустриальное развитие в то время, когда постиндустриальный мир сло- [389] - См.: Godement F. The Downsizing of Asia. P. 35. жился как некое целое, не смогут самостоятельно войти в него ни при каких обстоятельствах. Важнейшим препятствием для этого является сам "догоняющий" характер их развития: перепрыгивая через несколько ступеней в чисто экономической области, они остаются неспособными сформировать мотивационную систему, свойственную постиндустриальному обществу, и построить тот комплекс поддержки развития высокотехнологичных отраслей, который естественным образом сложился в последние десятилетия в США и Западной Европе. Это не означает, что в современных условиях отсутствуют возможности движения по постепенному и эволюционному пути, который был пройден развитыми державами в середине нашего столетия. Гипотетически такой вариант возможен, однако он неосуществим на практике, поскольку в условиях, когда постиндустриальный мир существует как заветный ориентир, преодолеть стремление прийти к цели кратчайшим путем оказывается невозможным. Мифическая глобализация, показавшая всем народам мира идеал, к которому необходимо стремиться, в то же самое время создала и условия, принципиально препятствующие его достижению. Неравенство, порождаемое в мировом масштабе самоизоляцией постиндустриального сообщества, подтверждается наличием стран, которые не только не смогли добиться успехов на пути индустриального прогресса, но и постепенно сдают ранее завоеванные ими позиции, переходя в категорию причисляемых, согласно современной весьма условной терминологии, к "четвертому миру". Глава десятая. "четвертый мир" и перспективы постэкономического общества Фактически начавшаяся рецессия в странах, ориентированных на индустриальное производство, и крах надежд, связанных с парадигмой "догоняющего развития", ставят, как мы показали, ряд серьезных вопросов перед самими постиндустриальными обществами; и все же ни один из них не может сравниться по своей актуальности и значимости с теми проблемами, которые порождаются экономическим положением государств, причисленных в 80-е годы к "четвертому" миру, -- стран, по объективным и субъективным причинам неспособных к восприятию современного типа хозяйственного прогресса. Нарастание разрыва в экономических показателях будущих центров постиндустриального мира и хозяйственной периферии имеет долгую историю. Их не разделяла непреодолимая пропасть в доиндустриальную эпоху, когда хозяйственное благосостояние стран и народов в значительной мере зависело от естественных ресурсов, климатических условий, плодородия почв и плотности населения. На начало XIX века разрыв в общем хозяйственном их потенциале не превышал трех раз[390], а по размерам среднего дохода достигал лишь 30-50 процентов[391]. Пропасть возникла и стала стремительно увеличиваться в конце прошлого столетия, когда западные страны вступили в фазу промышленной революции. Наиболее скромно оценивает масштабы ее расширения Р.Хейльбронер, указывая, что с 1750 по 1990 год разрыв в среднем уровне жизни между гражданами стран Европы и развивающегося мира вырос в восемь раз[392]; подавляющее большинство дру- [390] - См.: Plender J. A Stake in the Future. P. 223. [391] - См.: Cohen D. The Wealth of the World and the Poverty of Nations. P. 17. [392] - См.: Heilbroner R. 21st Century Capitalism. N.Y.-L., 1993. P. 55. гих исследователей приводит гораздо более радикальные оценки -- от 17 до 24 раз, что соответствует сформировавшемуся экономическому отставанию в 50-72 раза[393]. В 60-е годы статистический инструментарий подобных сопоставлений был усовершенствован, и в качестве основного показателя стали рассматривать разницу в среднедушевом ВНП тех стран, где сосредоточены 20 процентов наиболее обеспеченного населения планеты и 20 процентов самых бедных граждан. Расчеты, проводимые на этой основе, показывают, что неравенство в условиях становления в западном мире постиндустриального типа хозяйства не только не снизилось, но и, напротив, резко возросло. Если исходить из оценки мирового ВНП в 1993 году в 23 триллиона долл., то 18 триллионов из них было создано в развитых державах, и только 5 триллионов долл. приходится на все развивающиеся страны, где живет более 80 процентов населения Земли. Разница в номинальных доходах между гражданами постиндустриального мира и остальной частью человечества выросла с 5,7 тыс. долл. в год в I960 году до 15,4 тыс. долл. в 1993-м, и, таким образом, 1/5 часть человечества на одном полюсе развития присваивала в 61 раз больше богатств, нежели 1/5 на другом[394] (в 1960 году -- в 30 раз[395]). Если в 1960 году среднедушевой ВНП в индустриально развитых странах превосходил аналогичный показатель для стран со средним и низким уровнем развития в 16-18 раз, то к середине 80-х -- в 24[396]. За последние сорок лет, в течение которых активно прогрессировали постиндустриальные тенденции и развитый мир не уставал подтверждать свою приверженность сбалансированному и поступательному развитию всех народов и государств, доля мирового ВНП, оказывающегося в распоряжении 20 процентов наиболее состоятельных людей на планете, возросла с 70 до 82,7 процента[397] (на эту часть населения приходится также 84,2 процента мировой торговли и 85,5 процента накоплений[398]), тогда как доля беднейших 20 процентов снизилась с 2,3 до 1,4 процента[399]. Харак- [393] - См.: Plender J. A Stake in the Future. P. 223; Cohen D. The Wealth of the World and the Poverty of Nations. P. 17. [394] - См.: Brown L.R., Renner M., Flavin Ch., et al. Vital Signs 1997-1998. The Environmental Trends That Are Shaping Our Future. L., 1997. P. 116. [395] - См.: Ayres R.U. Turning Point. L., 1998. P. 125; подробнее см.: Sandier T. Global Challenges. An Approach to Environmental, Political and Economic Problems. Cambridge, 1997. P. 20. [396] - См.: Shutt H. The Trouble with Capitalism. P. 52. [397] - См.: Porter G., Brown J. W. Global Environmental Politics, 2nd ed. Boulder (Co.), 1996. P.109-110. [398] - См.: Martin H.-P., Schumann H. The Global Trap: Globalization and Assault on Prosperity and Democracy. Pretoria (South Africa)-!., 1997. P. 29. [399] - См.: Ayres R.U. Turning Point. P. 125. терно также, что на долю трех пятых человечества, получавших наименьшие по размерам доходы, в 1992 году приходилось лишь 5,6 процента мирового валового продукта[400]. Поляризация по признаку доходов происходила на протяжении последних десятилетий столь стремительно и необратимо, что даже впечатляющий экономический прогресс в странах Юго-Восточной Азии не смог создать существенного противовеса этой тенденции. Еще более впечатляющим, нежели снижение доли беднейших стран в мировом валовом продукте, является резкое ухудшение их позиций как участников международного разделения труда. Производя 1,4 процента мирового ВНП, беднейшая часть мира обеспечивала в начале 1993 года лишь 0,98 процента мировых сбережений и 0,95 процента мирового торгового оборота. Следует, кроме того, отметить и еще одно обстоятельство, на которое указывают довольно редко. Если сравнить показатели экономического развития 20 процентов наиболее богатых и 40 процентов наиболее бедных стран, окажется, что для первых доля в сбережениях (80,51 процента) и инвестициях (80,56 процента) окажется ниже их доли в мировом ВНП (82,7 процента), тогда как для второй группы эти показатели (соответственно 3,51 и 3,87 процента) превышают их долю в мировом валовом продукте (3,3 процента) [401]. Это свидетельствует о низкой эффективности хозяйствования в беднейших регионах планеты и, таким образом, дает основания полагать, что неравномерность хозяйственного прогресса будет нарастать и впредь. Об этом свидетельствуют и события последних лет. Непродолжительный период, в течение которого развивающиеся страны, казалось, смогли ускорить темпы своего развития за счет монопольно высоких цен на природные ресурсы, остался в прошлом. В Латинской Америке, где в 70-е годы норма сбережений достигала 23,5 процента, она снизилась до 18,7 процента в 80-е; в результате инфляция возросла с 36 до 123 процентов в год, а темпы роста экономики в 3,1 процента сменились сокращением ВНП на 0,8 процента в годовом исчислении[402]. В Африке, где мимолетно поднявшиеся цены на нефть и другие природные ресурсы помогли улучшить ситуацию в середине 70-х годов, все позитивные результаты быстро свелись на нет в следующем десятилетии. Примечателен пример Нигерии, где с 1970 по 1980 год ВНП на душу населения возрос с немногим более 200 почти до 800 долл., а к 1985 году [400] - См.: Korten B.C. When Corporations Rule the World. L., 1995. P. 106-107. [401] - Рассчитано по: Sandier T. Global Challenges. An Approach to Environmental, Political and Economic Problems. P. 183. [402] - См.: Kuttner R. The End of Laissez-Faire. P. 253. вернулся к своему первоначальному значению, не превосходя 300 долл. на человека в год[403]. В целом же с начала 80-х годов африканские страны, на чем мы остановимся ниже более подробно, постоянно деградировали в мировой экономической иерархии, а уровень их среднедушевого валового национального продукта опустился сегодня существенно ниже показателей 1960 (!) года[404]. В результате к середине 90-х суммарный ВНП этих государств (с населением более 400 миллионов человек), за исключением ЮАР, оказался существенно ниже, чем ВНП Бельгии[405]. Не более оптимистично выглядели хозяйственные показатели в беднейших странах Азии -- от Пакистана до Бангладеш и Вьетнама. В результате в первой половине 70-х годов экономисты констатировали прекращение роста среднемирового ВНП на душу населения и его относительную стабилизацию на уровне 3 тыс. долл. в год; позднее эффект хозяйственного подъема в развитых странах во второй половине 80-х и активного роста азиатских экономик способствовал некоторому повышению этого показателя; однако в 1991 году впервые было констатировано снижение среднемирового ВНП на душу населения[406], а в целом в 90-е годы четыре из восьми завершившихся лет ознаменовались именно такой динамикой среднемирового ВНП. Подобная тенденция никогда ранее не имела места в истории и радикально опровергает позиции тех, кто основывает свои прогнозы о грядущем процветании развивающихся стран на произвольных гипотетических экстраполяциях. Так, предполагая, что средний ежегодный темп экономического роста во всех (!) развивающихся странах (и рассматривая при этом как единое целое восточноазиатский регион и беднейшие страны Африки) сохранится на уровне 3 процентов, Р.Истерлин рассчитал в середине 90-х годов, что к середине XXI века средний уровень жизни в этих странах будет примерно таким же, как в Японии начала 90-х годов[407]. Подобные странные прогнозы не учитывают ни масштабов инвестиций развитых стран в "третий мир", которые, как показал последний кризис, вовсе не обязаны оставаться неизменными, ни потребности, испытываемой постиндустриальными обществами в промышленной продукции, ни, наконец, темпов роста населения развивающихся стран, благодаря которым среднедушевой показатель ВНП в течение последних 70 лет увеличи- [403] - См. Mobius J.M. Mobius on Emerging Markets. P. 66. [404] - CM. Thurow L. Creating Wealth. P. 35. [405] - CM. The Economist. 1998. July 11. P. 14-15. [406] - CM. Porter G., Brown J. W. Global Environmental Politics. P. 3. [407] - См. Easterlin R.A. Growth Triumphant. The Twenty-first Century in Historical Perspective. Ann Arbor (Mi.), 1996. P. 147. вался в развитых странах в среднем почти в 3,5 раза быстрее, чем в "третьем мире" (на 2,650 процента в годовом исчислении против 0,775 процента) [408]. Таким образом, подчеркнем это еще раз, процесс поляризации современного мира представляется совершенно объективным и вряд ли может быть остановлен. Главной силой, обеспечивающей сегодня хозяйственное доминирование как в национальном, так и в мировом масштабе, становится воплощенный в научных и прикладных разработках теоретический потенциал, и поскольку любое нововведение является лишь продолжением и развитием прежних, то концентрация нового источника богатства оказывается все более явственной. Как отмечает Джеймс К. Гэлбрейт, "число выигравших в лотерее, в которой победитель получает все призы, неизбежно составляет лишь ничтожную долю от тех, кто вступает в игру... "Технологическая революция" -- это игра, где могут победить лишь немногие" [409]. Не будучи в состоянии развивать высокотехнологичные секторы экономики, большинство стран в послевоенные годы сосредоточились на производстве относительно примитивной массовой продукции, от которого стал отказываться сам постиндустриальный мир. Так, в середине 50-х США и Европа выплавляли почти по 30 процентов мирового объема стали и таким образом, каждый из этих центров производил металла больше, чем весь остальной мир, не считая Японии; однако уже к концу 80-х суммарная доля США и Европы не превышала 30 процентов мирового объема, тогда как развивающиеся страны обеспечивали почти 60 процентов. В конце 50-х США и Европа производили почти по 45 процентов мирового выпуска автомобилей; к концу 80-х доля США упала менее чем до 20 процентов за счет роста японского производства; но доля автомашин, собираемых в развивающихся странах, оставалась при этом фактически неизменной, не превышая 10 процентов. В области производства микропроцессоров основными соперниками стали США и Япония, и в этом случае их соревнование разворачивается на фоне близкой к нулю доли остальных стран мира[410]. Таким образом, можно констатировать, что к концу XX века развивающиеся страны сосредоточены на поставках сырья и первичных продуктов его переработки, обнаруживают весьма ограниченные успехи в производстве массовых товаров народного потребления и остаются полностью зависимыми от постиндустриального мира в области производства технологий и высокотехнологичной продукции в целом. В результате, как сегодня подчеркивают все чаще, понятие "третьего мира", возникшее в 60-е годы в связи с независимой позицией развивающихся стран, с оптимизмом смотревших в будущее, стало синонимом безнадежной отсталости[411], преодоление которой в ближайшие десятилетия вряд ли возможно. [408] - Рассчитано по: Heilbroner R., Milberg W. The Making of Economic Society, 10th ed. Upper Saddle River (N.J.), 1998. P. 135. [409] - Galbraith James K. Created Unequal. The Crisis in American Pay. N.Y., 1998. P. 164. [410] - См.: Hart J.A. A Comparative Analysis of the Sources of America's Relative Economic Decline. P. 211. Экономические проблемы развивающихся стран Как было показано в пятой главе, в условиях, когда потребности Запада в естественных ресурсах снижаются, а эффективность аграрного сектора стран "четвертого мира" остается беспрецедентно низкой, основной причиной их тяжелого хозяйственного положения выступает преобладание в их экономике добывающих отраслей и сельского хозяйства. Рассматривая этот вопрос на весьма абстрактном уровне, Г.Дэли, один из наиболее авторитетных экспертов-экологов, отмечает также, что дополнительные проблемы для "четвертого мира" возникают в силу того, что затраты на производство (а не добычу) естественных ресурсов de facto равны нулю, и поэтому цены на них формируются в достаточной мере субъективно; при этом продукция соответствующих отраслей оказывается объективно недооцененной, "и эта недооценка связана с относительной мощью социальных классов, обусловливающих функционирование рынка; так, труд и капитал представляют собой значимые социальные классы, тогда как владельцы ресурсов таковыми не являются" [412]. Ухудшение положения "четвертого мира" раскручивается в силу этого по спирали: сокращение потребности западных держав в сырье становится первичным источником снижения цен на него; неспособность консолидации развивающихся стран и возможность фактически неограниченного падения цен на ресурсы открывают простор понижательной тенденции; и, наконец, рост дефицита в торговле Юга с Севером вызывает долговую зависимость и сводит на нет хозяйственную самостоятельность "четвертого мира". [411] - Krugman P. The Return of Depression Economics. P. 15-16. [412] - См.: Daly H.E. Steady-State Economics, 2nd ed. L., 1992. P. 33, 109-110; цитируется стр. 109. Снижение цен на сырьевые товары стало жестокой реальностью 90-х годов. Даже впечатляющий промышленный бум в Западной Европе и США в середине 90-х оказался не в состоянии переломить эту тенденцию. Между 1990-м и концом 1996 года общий товарный индекс, рассчитываемый журналом The Economist, снизился в среднем на 6,9 процента; в первой половине 1997 года наступил спекулятивный бум, вызванный ожиданиями роста потребления энергии и сырья, в первую очередь со стороны стран Азии, однако от него не осталось и следа уже к осени, в результате чего к маю 1998 года общий индекс был уже на 16,2 процента ниже, чем в 1990 году. В 1998 и начале 1999 года ситуация еще более усугубилась: за один год общий товарный индекс снизился на 18,5 процента, а по некоторым позициям (в частности, непродовольственным сельскохозяйственным товарам) -- на 25 процентов, что довело его суммарное снижение с 1990 года почти до 30 процентов. При этом особенно быстро дешевели энергоносители: если 1 июля 1997 года цена на сырую нефть (брент-смесь), добываемую в Северном море, достигала 18,71 долл./баррель, то к 5 мая 1998 года она снизилась до 14,73 долл./баррель, а к середине февраля 1999-го вплотную приблизилась к критической отметке, установившись на уровне в 10,09 долл./баррель[413]. Еще более симптоматична динамика цен на продовольственные товары. С одной стороны, все в большей мере основным источником продовольствия становится развитый мир. Начиная с середины 60-х годов фактически весь прирост нетто-экспорта зерна приходится исключительно на североамериканский регион[414]; США, Австралия и Южная Америка занимают ведущие позиции в экспорте продукции животноводства. Однако высокоинтенсивное сельское хозяйство развитых стран достигает предела своих возможностей: если между 1950 и 1990 годами мировое производство зерна выросло на 182 процента, то с 1990 по 1996 год оно увеличилось лишь на 3 процента; это означает, что среднедушевое производство зерна в мире сократилось с рекордного уровня в 346 кг в 1984 году до 336 кг в 1990-м и 313 кг в 1996 году, что соответствует темпу почти в -0,9 процента в год[415]. Это снижение быстро изменило понижательную тенденцию цен на пшеницу, кукурузу и рис, проявившуюся в падении их цен соответственно на 67, 83 и 88 процентов между 1950 и 1993 годами, и вызвало рост цен на 29, [413] - Рассчитано по: The Economist. 1997. July 5. Р. 104; 1998. May 16. Р 128; 1999. February 20. P. 118. [414] - См.: Daly H.E. Steady-State Economics. P. 10. [415] - См.: Brown L.R., Flavin Ch., French H., et al. State of the World 1997. AWorldwatch Institute Report on Progress Toward a Sustainable Society. N.Y.-L., 1997. P. 24, 25. 58 и 30 процентов только с 1993 по 1996 год. В 1997-1998 годах рост цен на зерно продолжился (на 37 процентов только за первую половину 1997 года), что было вызвано в первую очередь резким сокращением мировых запасов зерна (с более чем 100 до примерно 50 дней потребления между 1986 и 1997 годами), а также прогнозами о перспективах роста населения в "четвертом мире" [416]. С другой стороны, развивающиеся страны сосредоточиваются на производстве относительно экзотических товаров, которые не определяют структуру потребления продовольствия, и цены на них в силу этого более эластичны. Так, наиболее быстро в 1997 году снижались цены на кофе, сахар, какао, а также ряд тропических фруктов[417]; заметим при этом, что именно в ценах таких товаров, по которым они продавались в развитых странах, доля стоимости, достававшаяся непосредственным производителям, была минимальной: так, лишь 14 процентов той цены, которую уплачивали покупатели бананов в США, достигала плантаторов в Латинской Америке[418]. Характерен и тот немаловажный факт, что доля развивающихся стран в производстве пусть и традиционных для них, но широко потребляемых в "первом мире" товаров за последние 30 лет резко снизилась: так, если в середине 60-х годов доля стран Африки в мировом производстве пальмового масла достигала 80 процентов, то к концу 80-х она снизилась до 20 процентов; если эти страны обеспечивали в 60-е годы от 60 до 80 процентов мирового экспорта арахиса и арахисового масла, то к середине 80-х эти показатели не превосходили 10-16 процентов[419]. Таким образом, любые возможности экономического давления "четвертого" мира на "первый" сегодня стремительно исчезают. В то же время эти тенденции означают снижение масштабов торговли развивающихся стран с развитыми, что имеет крайне серьезные негативные последствия по целому ряду направлений. Основным отличием товарного обмена между странами Севера и Юга от торговли между самими развитыми странами становится то, что развивающиеся страны поставляют на Север продукцию, от производства которой развитый мир уже отказался, в то время как получают те товары, которые сами произвести еще не в состоянии[420], что обусловливает заведомо зависимое положение раз- [416] - Рассчитано по: Brown L.R., Flavin Ch., French H., et al. State of the World 1998. P. 16, 17, 94; см. также: The Economist. 1997. July 5. P. 104. [417] - См.: The Economist. 1998. August 1. Р. 92. [418] - См.: Lappe P.M., Collins J., Rosset P., Esparza L. The World Hunger: 12 Myths. 2nd ed. N.Y., 1998. P. 90. [419] - См.: Grilli E. The European Community and the Developing Countries. Cambridge, 1993. P. 173. [420] - См.: Cohen D. The Wealth of the World and the Poverty of Nations. P. 123. вивающихся стран. Этим также объясняется и то, что вполне определенная связь между темпами роста ВНП и темпами роста экспорта, характерная для развитых стран, отсутствует в экономиках "четвертого мира", где рост экспорта уже не стимулирует повышения ВНП[421]. Так как "традиционные поставщики сырья в странах "третьего мира" [в перспективе неизбежно] будут находить все более ограниченные рынки для своих все более дешевых ресурсов" [422], они уже сегодня обнаруживают стремление к определенной замкнутости; между тем статистические данные показывают, что хозяйственная закрытость становится в последнее время фактором гораздо более резкого снижения темпов экономического роста, чем в 70-е и в начале 80-х годов[423]. В условиях, когда "доля в мировой торговле наиболее бедных государств, в которых проживает 20 процентов населения мира, в период с 1960 по 1990 год сократилась с 4 до менее чем 1 процента" [424], их экспортная политика характеризуется крайней хаотичностью и отсутствием какой-либо стратегии. В 80-е годы экспорт из африканских государств в стоимостном выражении снижался со среднегодовым темпом в 4,5 процента, что в целом соответствует темпам падения цен на сырьевые товары[425]; таким образом, уже тогда можно было прийти к выводу, что потенциал роста поступлений от экспорта связан только с повышением его физических объемов. В определенной мере именно таким выводом руководствовались некоторые африканские страны, которые вплоть до середины 80-х годов оставались нетто-экспортерами продовольствия, в то время как более половины их населения хронически недоедало[426], а цены, по которым США и другие развитые страны предлагали свое зерно, оказывались в четыре раза ниже, чем издержки его производства, например, в Нигерии[427]. В результате к концу 80-х годов сложилась ситуация, в которой различия между "четвертым миром" и "третьим", представленным индустриализирующимися странами Юго-Восточной Азии и отчасти Латинской Америки, стали вполне четкими и характеризуются, на наш взгляд, двумя обстоятельствами. Во-первых, в странах "четвертого мира" устойчиво снижается уровень жизни населения (с 1985 по 1989 год [421] - См.: Krueger A.0. Threats to 21st-century Growth: The Challenge of the International Trading System // Landau R., Taylor Т., Wright G. (Eds.) The Mosaic of Economic Growth. P. 197. [422] - Thurow L,.Head to Head.P.41. [423] - См.: Krueger A.0. Threats to 21st-century Growth. P. 198. [424] - Baud M.-F. Market Globalization // UNESCO Courier. 1996. No 11. P. 34. [425] - См.: Cline W.R. International Debt Reexamined. Wash., 1995. P. 230, 380. [426] - См.: Lappe F.M., Collins J., Rosset P., Esparza L. The World Hunger. P. 10. [427] - См.: Landes D.S. The Wealth and Poverty of Nations. P. 500. среднедушевое производство продовольствия упало в 94 [!] странах, среднедушевые доходы сократились в 40 государствах[428], в 13 странах сегодня производится и потребляется меньше продовольствия на душу населения, чем тридцать [!] лет назад[429]), причем они неспособны на основе собственных усилий добиться изменения этой тенденции, в первую очередь в силу зависимости от аграрного сектора и быстрого разрушения местных природных экосистем, вызванного сверхэксплуатацией природных ресурсов. В результате от 30 до более чем 80 процентов населения живет здесь менее чем на 1 долл. в день (расчеты проведены с учетом паритета покупательной способности национальных валют) [430]. Во-вторых, структура производства в этих странах такова, что дешевизна местной рабочей силы и добываемых здесь природных ресурсов не может более служить фактором преодоления неэффективности производства, и в результате ни в каких сферах хозяйствования "четвертый мир" не способен составить ценовую или неценовую конкуренцию развитым странам; таким образом, в будущем отношения между ними могут строиться главным образом на основе предоставления "четвертому миру" помощи и субсидий, не предполагающего конструктивного взаимодействия[431]. Эти обстоятельства не могли не отразиться на инвестиционной активности западных компаний. Между 1967 и 1990 годами доля развивающихся стран в суммарном объеме привлекаемых зарубежных инвестиций снизилась с 30,6 до 18,9 процента, и при этом наиболее радикально сократились доли тех регионов, которые с наибольшим основанием могут быть отнесены к "четвертому миру": для Латинской Америки произошло снижение с 17,5 до 7,3 процента, для Африки -- с 5,3 до 2,1 процента[432]. Характерно, что значение данных инвестиций для экономики развитых стран остается минимальным. Как отмечают эксперты, в начале 90-х "совокупные ВНП стран Северной Америки, Западной Европы и Японии составляли свыше 18 триллионов долл. Их суммарные инвестиции превышали 3,5 триллиона долл.; общий акционерный капитал равнялся приблизительно 60 триллионам долл. В рекордном по масштабам движения капитала 1993 году лишь 3 процента инвестиций стран "первого мира" не были использованы в самих этих странах и привели к сокращению роста акционерного капитала на величину [428] - См.: Meadows D.H., Meadows D.L., Panders J. Beyond the Limits: Global Collapse or a Sustainable Future? L., 1992. P. 5. [429] - См.: Caufleld С. Masters of Illusion. The World Bank and the Poverty of Nations. N.Y., 1997. P.332. [430] - См.: The Economist. 1997. August 9. P. 94. [431] - См.: Marber P. From Third World to the World Class. P. 102-103. [432] - См.: Dunning J.H. The Globalisation of Business. L., 1993. P. 288, 290. менее 0,2 процента. В целом возникший в 1990 году бум инвестиций в переходящие к рынку экономики замедлил рост акционерного капитала передовых стран лишь на 0,5 процента" [433]. Катастрофическое положение, сложившееся в наиболее бедных регионах в сфере как сбережений, так и инвестиций, побуждает предпринимат