ировки, укрепляется тенденция непредсказуемого поведения стран "третьего мира". Все чаще развивающиеся там кризисные явления трактуются в качестве ошибок западного мира, навязывающего им собственную модель хозяйственного прогресса. Нельзя исключить, что в ближайшие десятилетия западный мир окажется для тех стран, в развитие которых он вложил значительные финансовые и материальные ресурсы, мишенью не только критики и поношения, но и вполне осязаемых враждебных акций, как политических, так и военных. Значит ли это, что развитые государства должны вечно спонсировать остальной мир только ради поддержания относительно ровных отношений с ним? Такой вопрос мог игнорироваться несколько лет назад, когда эксперты ожидали первого с довоенных времен синхронизированного экономического роста во всех регионах мира; сегодня же он со всей очевидностью выходит на первый план. В таких условиях, и это будет третий наш тезис, активизация финансовой и иной хозяйственной помощи, а также наращивание инвестиционных потоков оказываются действительно эффективными только при условии политической интеграции тех или иных стран в структуру западного мира, только при передаче центральным наднациональным органам, которые надлежит создать, пользуясь опытом ООН, части суверенных прав данных государств. Хотя на первый взгляд подобное предложение выглядит излишне радикально, оно тем не менее реализуется сегодня (причем достаточно успешно) в Старом Свете, где Европейский Союз в первом десятилетии следующего века намерен решительно продвинуться на восток. Нет большого риска в предположении, что хозяйственные и социальные перспективы стран Восточной Европы, интегрируемых в ЕС, окажутся гораздо более предпочтительными, чем перспективы бурно развивавшихся на протяжении нескольких десятилетий азиатских "драконов", а положительный эффект, приносимый всему континенту продуманной инвестиционной политикой, не только в количественном, но и в качественном отношении превзойдут результаты финансовых вливаний в терпящие бедствие экономики Азии, Латинской Америки и бывшего Советского Союза. Однако, какой бы ни была опасной хозяйственная нестабильность развивающегося мира, сколь ни значительной оказывалась бы экологическая проблема и, наконец, какая бы враждебность ни порождалась в мире действиями самих западных стран, главная угроза цивилизации исходит не из этих направлений. Таким образом, наш четвертый, и, пожалуй, наиболее важный, тезис гласит, что максимальная опасность дестабилизации современного мирового порядка заключена в недрах самого Запада. Сегодня, когда осуществляется переход от индустриального типа хозяйства к информационному, когда знания становятся основным производственным ресурсом, порождаемое этими процессами неравенство раскалывает не только мир в целом, но и сами развитые нации. Но если в планетарном масштабе этот раскол происходит достаточно открыто и зримо (в первую очередь в силу фактической невозможности воздействия на политику тех или иных национальных правительств, действия которых обнажают хозяйственную несостоятельность их стран), то в постиндустриальных нациях они протекают гораздо менее заметно, так как вся мощь государства оказывается направленной если не на преодоление негативных тенденций, то, по крайней мере, на снижение их деструктивного эффекта. Между тем противостоять до конца подобному объективному процессу вряд ли возможно. Уже сегодня масштабы перераспределения средств, необходимых для поддержания социального равновесия, превосходят все разумные пределы, и с каждым годом их объем должен будет лишь нарастать. Все это настоятельно требует определиться в вопросе о том, что представляется наиболее важным: сдерживать возможности социального взрыва в собственных странах или оказывать помощь "третьему миру". Для ответа на этот вопрос мы должны обратиться к более глубокому анализу источников и современного состояния проблемы социального неравенства в западных обществах, чему и посвящена следующая часть этой книги. Часть четвертая. Социальные противоречия постэкономического общества Постэкономическое общество вызывается к жизни преобладанием творчества в общественном производстве; в основе экономического же общества лежит труд. Таким образом, главные характеристики этих двух типов общества не просто различны; они различаются так, как никогда ранее не различались фундаментальные черты двух сменяющих друг друга исторических состояний. Важнейшие социальные противоречия прошлых эпох определялись хозяйственными закономерностями и воплощались в отношениях по поводу распределения производимых в обществе материальных благ. Формирование постэкономического строя означает перемену основных принципов организации нового общества; из сферы производства и распределения благ они перемещаются в область социопсихологии, ведающей законами формирования самосознания людей. Одно только это обусловливает потенциально конфликтный характер перехода к постэкономическому обществу: так как становление личности не происходит мгновенно, а усвоение ценностей нового типа и укоренение мотивов, побуждающих к творческому отношению к жизни, зависит от принадлежности людей к различным социальным стратам, в течение продолжительного периода неизбежно сосуществование в рамках единого общественного организма как минимум двух социальных групп, чьи ценностные установки - отличаются самым принципиальным образом. Можно ли назвать эти социальные группы классами, а конфликт между ними -- имеющим классовую природу? Этот вопрос чрезвычайно сложен. С одной стороны, современное социальное развитие протекает в форме, не затрагивающей непосредственным образом основные классы индустриального общества. Становление ценностных ориентации, характерных для постэкономического общества, происходит подспудно и не порождает нового класса в его традиционном, правильнее даже сказать -- марксистском, -- понимании. С другой стороны, определение класса как социальной группы, отличающейся от других общественных групп особым отношением к средствам производства, не является в современных условиях исчерпывающим. Общественные классы могут отличаться и по их функциональным признакам, по месту в организации общественного производства, по принятым в их среде ценностям, по степени их исторического динамизма и открытости в будущее, по тем производственным ресурсам, с которыми они ассоциируются. Понятие класса настолько широко применяется в социологии, что им охотно пользуются для обозначения общественных групп, отличающихся друг от друга по названным признакам, -- без оглядки на строгость классических определений, данных в работах К.Маркса и М.Вебера. С этими оговорками картина современной социальной трансформации безусловно может восприниматься как масштабное изменение классовой структуры общества. Может ли постэкономическое общество быть названо классовым обществом? Едва ли; скорее его можно было бы, под этим углом зрения, определять как общество максимальной социальной гармонии. Однако при переходе к этому новому социальному устройству страта, воспринявшая постматериалистические ценности в качестве основных, оказывается противостоящей материалистически ориентированной части общества, и это противостояние можно рассматривать как классовое. Новый постматериалистически мотивированный класс обретает на этом этапе решающий контроль над общественным производством, так как фактически устанавливает монополию на основной хозяйственный ресурс, которым являются информация и знания. Принадлежность к этому новому классу не определяется наследственным происхождением человека, и потому он более мобилен, однако грань, отделяющая его от остального общества, оказывается исключительно жесткой, так как основой отнесения к высшему классу становятся хотя и не передаваемые по наследству, но при этом неотъемлемые свойства и качества человека. Таким образом, доминирующая роль этого класса в обществе базируется на неотчуждаемой собственности его представителей на их знания и навыки; поэтому новое классовое разделение оказывается гораздо более принципиальным, нежели все предшествующие. Напротив, для представителей низшего класса из-за ограниченности их способностей оказывается невозможным войти в интеллектуальную элиту или найти себе применение в наукоемких отраслях производства. Следовательно, в силу их роли в общественном производстве, они вынуждены будут руководствоваться материалистическими мотивами и соображениями, конкурировать за сокращающиеся рабочие места в традиционном секторе и бороться против увеличения пропасти, разделяющей стандарты качества жизни двух этих классов. Проблема адаптации низшего класса к реалиям постэкономического строя, социального обустройства этой "экологической" ниши будущей общественной жизни выходит за рамки нашего исследования. Мы можем лишь утверждать, что на этапе перехода к постэкономическому обществу социальный конфликт будет иметь ярко выраженный материалистический оттенок. С развитием информационного сектора хозяйства, усилением доминирующей роли высшего класса в его пользу перераспределяется все большая часть общественного достояния; это достигается уже не ужесточением эксплуатации класса наемных работников, а отделением производства от труда, соответствующим самой сути информационной экономики. Низшие же классы, напротив, сталкиваются с постоянным сокращением своей доли в национальном доходе на фоне роста собственной численности. Таким образом, объективное развитие постиндустриального типа хозяйства усугубляет социальный раскол и наращивает потенциал конфликтности в общественных отношениях. Еще раз подчеркнем, что мы говорим здесь о классовом конфликте постэкономического общества не потому, что он имманентно присущ развитым его формам, но потому, что он вызывается к жизни сложнейшим процессом постэкономической трансформации, рассмотренным выше. В современных же условиях этот конфликт приобретает вполне конкретное экономическое содержание. Люди, относящиеся к возникающей высшей страте, получают в свое распоряжение все большие объемы материальных благ, хотя далеко не всегда преследуют именно такую цель. Напротив, представители низших классов, стремящиеся к повышению своего материального благополучия, не могут этого достичь, так как фактически вытесняются из процесса высокотехнологичного производства и утрачивают активную роль в обществе. Возникает дилемма: с одной стороны, постэкономическое общество не может сформироваться без того, чтобы постматериалистические ценности не распространились в социуме в качестве базовых; с другой стороны, по мере становления информационного хозяйства и нарастающей социальной поляризации большая часть общества оказывается поставленной перед необходимостью ежедневной борьбы за повышение своего жизненного уровня, и, как следствие, ее экономическая мотивация, вместо того чтобы сходить на нет, становится выраженной все более отчетливо. Таким образом, становление постэкономического общества чревато социальным конфликтом, назревание которого явно прослеживается на протяжении последних двух десятилетий. Ниже мы подробно рассмотрим этот процесс, его экономические и неэкономические аспекты, представим обзор современной социальной ситуации в постиндустриальных странах. Однако, предваряя эту часть нашей работы, следует со всей определенностью отметить, что вопрос о возможностях преодоления такого конфликта остается сегодня открытым; на наш взгляд, перспективы относительно "спокойного" выхода человечества за пределы экономического общества и вероятность социального взрыва в ходе данного перехода, сопровождающегося последующей деструкцией основ современного общества с малопредсказуемыми последствиями, -- это, к сожалению, два одинаково предсказуемых варианта развития событий. Глава одиннадцатая. Формирование основ новой социальной структуры Становление постэкономического общества представляет собой самое масштабное социальное изменение из всех, что выпадали человечеству на протяжении последних столетий. Переход к этому новому состоянию предполагает радикальные перемены во всех сферах общественной жизни, и, разумеется, важнейшими среди них являются изменения в социальной структуре и основных общественных институтах. В отличие от прежних социальных преобразований -- а единственным достаточно подробно документированным среди них является становление индустриального общества, -- переход к постэкономическому состоянию не сопровождается радикальной ломкой классовой структуры. В ходе этой трансформации прежде всего происходят, как мы неоднократно отмечали, изменения в отношениях личности и общества, поэтому на начальных ее этапах поверхностные формы общественной жизни остаются на первый взгляд, в неприкосновенности. Между тем уже на этих этапах теоретические аспекты проблемы взаимодействия между традиционными классами индустриального общества и новыми социальными группами, порожденными информационной революцией, оказались в центре внимания философов и социологов. При этом характерно, что в течение продолжительного времени, вплоть до 90-х годов, анализ социальной стороны этого вопроса проводился относительно изолированно от его экономической составляющей, в результате чего многие развивавшиеся в постиндустриальном обществе процессы не получали адекватной оценки. Даже сегодня, когда стала признанной недостаточность такого подхода, в западной философской и социологической литературе все же не принято связывать наиболее острые социальные проблемы постиндустриального общества со становлением адекватной постэкономическому строю классовой стратификации. В силу этих обстоятельств мы начнем наш анализ с рассмотрения тех подходов к данным проблемам, которые появились в литературе в 60-е годы и с определенными модификациями сохраняются по сей день. Становление концепции новой социальной стратификации Проблема изменяющейся социальной структуры попала в поле зрения социологов уже в первые послевоенные годы; именно тогда была предпринята попытка в той или иной мере объяснить ее посредством апелляции к новой роли политической верхушки общества. Наблюдая резкое снижение хозяйственного и политического влияния традиционного класса буржуа, власть которого основывалась на чисто экономических факторах, Р.Дарендорф в конце 50-х годов одним из первых начал анализировать место управляющего класса, бюрократии и высших менеджеров, определяя их в качестве элиты будущего общества. "Так кто же составляет правящий класс посткапиталистического общества?" -- спрашивал автор и отвечал: "Очевидно, его представителей следует искать на верхних ступенях бюрократических иерархий, среди тех, кто отдает распоряжения административному персоналу" [1]. В тот же период К.Райт Миллс отметил, что в условиях постоянного усложнения социальной организации основную роль играют не имущественные или наследственные качества человека, а занимаемое им место в системе социальных институтов. В обществе, где "власть в наибольшей степени сосредоточена в таких областях, как экономика, политика, армия, прочие институты оттесняются на обочину современной истории и в определенных обстоятельствах оказываются в полной зависимости от первых" [2], вследствие чего новая социальная элита представляется не элитой богатства, а элитой статуса, хотя, разумеется, обе черты зачастую определяют и дополняют друг друга. Исследователи, которые придерживались концепции постиндустриального общества, исходили из того, что эта социальная организация основана на доминирующей роли знания во всех сфе- [1] - Dahrendorf R. Class and Class Conflict in Industrial Society. Stanford, 1959. P. 301. [2] - Wright Mills C. The Power Elite. Oxford-N.Y., 1956. P. 6. pax жизни. Так, Д.Белл, основатель данной теории, перечисляя фундаментальные признаки постиндустриального общества, называет в числе первых три характеристики, непосредственно связанные с прогрессом науки, -- центральную роль теоретической науки, создание новой интеллектуальной технологии и рост класса носителей знания. "Совершенно очевидно, -- заключает он, -- что постиндустриальное общество представляет собой общество знания в двояком смысле: во-первых, источником инноваций во все большей мере становятся исследования и разработки (более того, возникают новые отношения между наукой и технологией ввиду центрального места теоретического знания); во-вторых, прогресс общества, измеряемый возрастающей долей ВНП и возрастающей частью занятой рабочей силы, все более однозначно определяется успехами в области знания" [3]. В рамках этого методологического направления вопрос о новой социальной структуре и новом господствующем классе сопрягался с проблемой классового самоопределения работников, занятых в тех отраслях хозяйства, которые могли быть отнесены в рамках трехсекторной модели деления общественного производства к третичному, а позднее -- к четвертичному и пятеричному секторам. В 1962 году Ф.Махлуп ввел в научный оборот не вполне корректный, но показательный термин "работник интеллектуального труда (knowledge-worker)" [4], соединивший различные характеристики нового типа работника: во-первых, его изначальную ориентированность на оперирование информацией и знаниями; во-вторых, фактическую независимость от внешних факторов собственности на средства и условия производства; в-третьих, крайне высокую мобильность и, в-четвертых, желание заниматься деятельностью, открывающей широкое поле для самореализации и самовыражения, хотя бы и в ущерб сиюминутной материальной выгоде. Уже в те годы было вполне очевидно, что появление таких работников в качестве серьезной социальной группы не может не привести к радикальным подвижкам в общественной структуре. Еще в 1958 году М.Янг в своей блестящей фантастической повести "Возвышение меритократии" в гротескной форме обрисовал конфликт между интеллектуалами и остальным обществом как опасное противоречие следующего столетия[5]. Огромное значение, придававшееся в этот период научному прогрессу, и некоторое доминирование технократического подхода к оценке социального [3] - BellD. The Coming of Post-Industrial Society. N.Y., 1976. P. 212. [4] - Подробнее см.: Hepworth Af.E. Georgaphyofthe Information Economy. L., 1989. P. 15. [5] - См.: Young M. The Rise of Meritocracy: 1958-2033. L., 1958. развития предопределили то, что исследование природы и характеристик нового класса заняло в постиндустриальной теории одно из центральных мест. В то время большинство социологов в наибольшей степени занимали два процесса, которые оставались в центре их внимания вплоть до середины 80-х годов. С одной стороны, это было резкое снижение социальной роли рабочего класса. Рассматривая пролетариат в его традиционном понимании, как фабричных рабочих, ориентированных на массовое производство воспроизводимых благ, исследователи рассматривали этот процесс как естественное следствие становления сервисной экономики. Именно такое понимание позволяло Г. Маркузе еще в начале 60-х годов утверждать, что депролетаризация общества обусловлена тем, что мир новой высокотехнологичной деятельности резко сокращает потребность в прежних категориях трудящихся; в результате рабочий класс становится далеко не самой заметной социальной группой современного общества[6], а большинство его представителей оказывается разобщено и представляет собой весьма разнородную по образовательному уровню, интересам, национальным и расовым признакам массу. В 1973 году Д.Белл писал, что "вместо господства промышленного пролетариата мы наблюдаем доминирование в рабочей силе профессионального и технического класса, настолько значительное, что к 1980 году он может стать вторым в обществе по своей численности, а к концу века оказаться первым", называя этот процесс "новой революцией в классовой структуре общества" [7]. Он рассматривал таковой как следствие того, что, в отличие от индустриального строя, основой постиндустриального общества выступают информация и знания, и потому считал его развертывание объективным и непреодолимым. В новых условиях, как отмечал О.Тоффлер, "переход власти от одной личности, одной партии, одной организации или одной нации к другой -- это не самое важное; главное -- это скрытые сдвиги во взаимоотношениях между насилием, богатством и знаниями, происходящие по мере того, как общества мчатся вперед к столкновению со своим будущим" [8]. Упадок традиционного пролетариата в условиях становления постиндустриального общества ускорялся также растущей диффе- [6] - См.: Marcuse H. One-Dimensional Man. Studies in the Ideology of Advanced Industrial Society. L., 1991. P. 31. [7] - Bell D. The Coming of Post-Industrial Society. P. 125. [8] - Toffler A. Powershift. Knowledge, Wealth and Violence at the Edge of the 21st Century. N.Y., 1991. P. 464. ренциацией самого рабочего класса, ранее представлявшегося достаточно однородной социальной группой. Экспансия сервисного сектора и рост технологического уровня современного производства ведут к тому, что многие виды труда, пусть даже и на капиталистически организованных предприятиях, при всей их рутинности, требуют тем не менее значительной подготовки, а занятые такой деятельностью работники относятся по своему профессиональному уровню и жизненным стандартам к средним слоям общества и оказываются по ряду признаков за рамками традиционно понимаемого пролетариата[9]. Весьма важным обстоятельством является и то, что в современных условиях столкновение интересов предпринимателей и персонала все чаще обусловливается не сугубо материальными причинами, а проблемами, связанными со степенью свободы работников в принятии решений и мерой их автономности, что также серьезно отличает современных трудящихся от традиционных пролетариев[10]. Однако фактически те же процессы порождают потребность в значительной массе низкоквалифицированного и неквалифицированного труда, применяющегося как в материальном производстве, так и во все новых отраслях сферы услуг. Таким образом, в отличие от квалифицированных работников индустриального сектора, которые по доходам и социальному положению относятся к среднему классу, другая часть наемных рабочих представляет собой ту страту, которую А.Горц называет "неклассом нерабочих", или "неопролетариатом" [11]. Первое определение может показаться излишне уничижительным, однако смысл, вкладывающийся в понятие "неопролетариат", представляется вполне определенным. "Он состоит, -- пишет А.Горц, -- либо из людей, которые стали хронически безработными, либо тех, чьи интеллектуальные способности оказались обесцененными современной технической организацией труда... Работники этих профессий почти не охвачены профсоюзами, лишены определенной классовой принадлежности и находятся под постоянной угрозой потерять работу" [12]. Прежний пролетариат фактически исчез с исторической арены -- и как достаточно однородный угнетенный слой со своим самосознанием, и как класс людей, занятых в передовом для своего времени индустриальном производстве. Как отмечал уже в конце 70-х годов К.Рен- [9] - См.: Pakulski J., Waters M. The Death of Class. Thousand Oaks-L., 1996. P. 57-58. [10] - См.: Touraine A. The Post-Industrial Society. Tomorrow's Social History: Classes, Conflicts and Culture in the Programmed Society. N.Y., 1974. P. 17. [11] - Цитируется по: Frankel B. The Post-Industrial Utopians. Madison (Wi.), 1987. P. 210-211. [12] - Цитируется по: Giddens A. Social Theory and Modem Sociology. Cambridge, 1987. P. 279. нер, "рабочий класс, описанный в "Капитале" Маркса, более не существует" [13]. С другой стороны, формировалась новая элита, призванная стать господствующим классом постиндустриального общества. В 60-е и 70-е годы большинство социологов отказались от гипотезы о бюрократической природе этой новой страты, и ее стали определять как социальную общность, объединяющую людей, воплощающих в себе знания и информацию о производственных процессах и механизме общественного прогресса в целом. В условиях, когда "постиндустриальное общество становится "технетронным" обществом, то есть обществом, формирующимся -- в культурном, психологическом, социальном и экономическом плане -- под воздействием современной техники и электроники... где индустриальные процессы уже не являются решающим фактором социальных перемен и эволюции образа жизни, социального строя и моральных ценностей" [14], новая элита должна в первую очередь обладать способностями контролировать и направлять процессы, диктуемые логикой технологического прогресса. "Если в течение последних ста лет главными фигурами были предприниматель, бизнесмен, руководитель промышленного предприятия, -- писал Д.Белл, -- то сегодня "новыми людьми" являются ученые, математики, экономисты и представители новой интеллектуальной технологии" [15]. Предельно широкое определение той социальной страты, которая была названа техноструктурой, дал Дж.К.Гэлбрейт, в 1969 году отмечавший, что "она включает всех, кто привносит специальные знания, талант и опыт в процесс группового принятия решений" [16]. В результате к середине 70-х годов господствующим классом стали называть "технократов", обладающих подчас уникальными информацией и знаниями и умело манипулирующих ими на трех основных уровнях: национальном, где действует правительственная бюрократия, отраслевом, представленном профессионалами и научными экспертами, и на уровне отдельных организаций, соответствующем техноструктуре[17]. В это же время А. Турен назвал технократический класс не только доминирующим классом постиндустриального общества, но и субъектом подавления остальных социальных слоев и групп[18]. [13] - Renner К. The Service Class// Bottomore Т. В., Goode P.(Eds.) Austro-Marxism. Oxford, 1978. P. 252. [14] - Brzevnski Zb. Between Two Ages. N.Y., 1970. P. 9. [15] - Bell D. The Coming of Post-Industrial Society. P. 344. [16] - Galbraith J. K. The New Industrial State, 2nd ed. L., 1991. P. 86. [17] - См.: Kleinberg B.S. American Society in the Postindustrial Age: Technocracy, Power and the End of Ideology. Columbus (Oh.), 1973. P. 51-52. [18] - См.: Touraine A. The Post-Industrial Society. P. 70. Во второй половине 70-х было предложено множество новых определений господствующей элиты, однако они не имели серьезного значения, так как использовались, главным образом, в рамках социологических построений, носивших весьма общий характер. Так, говорилось о "новом классе", "доминирующем классе", "правящем классе", "высшем классе" и так далее[19]. В контексте нашего анализа важно, что на протяжении последних двадцати лет активно шли размывание и критика позиции, уделявшей особое внимание бюрократической природе господствующего класса нового общества; все более четким становилось осознание того, что основой власти в нем является не статусное положение в организациях, а реальные способности человека к творческой деятельности, к усвоению, обработке и продуцированию информации и знаний. Характерно в этой связи заявление О.Тоффлера, не только отметившего, что "в сверхиндустриальном обществе бюрократия последовательно вытесняется адхократией -- рамочной холдинговой структурой, которая координирует работу многочисленных временных организационных единиц, возникающих и исчезающих в зависимости от изменяющихся условий" [20], но и прямо указавшего, что бюрократическая форма организации была свойственна индустриальному обществу и не порождается, а, напротив, разрушается в рамках постиндустриальной социальной системы. Таким образом, трактовка нового господствующего класса основывалась и основывается на нескольких фундаментальных положениях. Во-первых, утверждается, что главным объектом собственности, который дает представителям нового класса основания занимать доминирующие позиции в обществе, являются уже не "видимые вещи", такие, как земля и капитал, а информация и знания, которыми обладают конкретные люди[21] и которые тоже могут рассматриваться в качестве "капитала" [22]; отсюда следует, что сам господствующий класс не столь замкнут и однороден, как высшие слои аграрного и индустриального обществ. Эта страта по самой своей природе не есть аристократия[23], хотя представители нового класса по большей части являются выходцами из состоятельных слоев общества и имеют целый ряд сближающих их черт[24]. [19] - Подробнее см.: Giddens A. Social Theory and Modern Sociology. P. 263-264; Pakulski J., Waters M. The Death of Class. P. 55, и др. [20] - Toffler A. The Adaptive Corporation. Aldershot, 1985. P. 87. [21] - См.: Toffler A. Powershift. P. 12. [22] - См.: Wright Mills С. White Collar. The American Middle Classes. L.-Oxford-N.Y., 1956. P.269. [23] - См.: Handy Ch. Unimagined Future // Hesselbein F., Goldsmith M" Beckhard R. (Eds.) The Organization of the Future. San Francisco, 1997. P. 382. [24] - Подробнее см.: Wright Mills C. The Power Elite. P. 278-279. Во-вторых, отмечается, что влияние данной группы определяется прежде всего ее доминирующим положением в соответствующих социальных иерархиях -- бизнесе, армии, политических институтах, научных учреждениях; при таком подходе правительственная бюрократия, профессиональные и академические эксперты и техноструктура, то есть лица, так или иначе причастные к управлению и стоящие у начала информационных потоков, объединяются в понятие технократического класса, доминирующего в постиндустриальном обществе[25]. В силу переплетенности различных социальных институтов попасть в класс технократов можно отнюдь не только на основе способности человека усваивать информацию и генерировать новое знание, хотя считается, что в конечном счете "положение профессионалов определяется в соответствии не столько с их иерархическими полномочиями, сколько с их научной компетентностью" [26]. В-третьих, основываясь на выводах, полученных в ходе анализа стратификации в среде управленцев и работников сервисного сектора еще в 50-е годы[27], исследователи полагают, что новое общество может стать менее эгалитаристским, нежели прежнее, поскольку, хотя "информация есть наиболее демократичный источник власти" [28], капитал как основа влияния и могущества заменяется вовсе не трудом, а знаниями, являющимися, в отличие от труда, "редким (курсив мой. -- В.И.} производственным фактором" [29], привлекающим наибольший спрос при ограниченном предложении. По этой причине складывающееся меритократическое социальное устройство может быть только пародией на демократию, и возникающие новые возможности социальной мобильности не устраняют, а скорее даже подчеркивают его элитарный характер[30]. Все это ясно показывает, что современные социологи и философы серьезно пересмотрели прежние основы классового деления общества. Еще М.Вебер, возражая К.Марксу, отмечал, что главным признаком определения класса должен стать хозяйственный интерес его представителей[31]; при этом классовое деление совершенно не обязательно следует обусловливать наличием собственности на средства производства или ее отсутствием. Сегодня со- [25] - См.: Touraine A. The Post-Industrial Society. P. 70. [26] - Ibid. P. 65. [27] - См.: Wright Mills C. White Collar. P. 73. [28] - TofflerA. Powershift. P. 12. [29] - GeusA., de. The Living Company. Boston (Ma.), 1997. P. 18 [30] - См.: Lasch Ch. The Revolt of the Elites and the Betrayal of Democracy. N.Y.-L., 1995. P. 41. [31] - См.: Weber M. Economy and Society. L., 1970. P. 183. циологи все чаще обращаются именно к такой трактовке вопроса, отмечая [32], что устранение пролетариата и формирование некапиталистического по своей природе господствующего класса преодолевают классовый характер общества в его прежнем понимании, делая его бесклассовым с точки зрения традиционной обществоведческой теории[33]. Однако подобные выводы представляются как минимум преждевременными. Безусловно, две основные социальные группы индустриального общества -- рабочий класс и буржуазия -- подверглись в современных условиях существенной деструкции. Подтверждения этому весьма многообразны: начиная от доходов квалифицированных работников и участия трудящихся в акционерном капитале своих предприятий до соединения функций собственника, управляющего и главной творческой силы в одном и том же человеке в небольших высокотехнологичных компаниях. В то же время есть все основания рассматривать данный процесс не как формирование однородной социальной структуры, а как прелюдию к резкой классовой поляризации на основе новых, ранее казавшихся несущественными, признаков. Замещение денежного капитала интеллектуальным не изменило того обстоятельства, что часть членов общества обладает дефицитным производственным ресурсом, а часть -- нет; поэтому, "хотя современный работник лучше образован, натренирован и обладает лучшими навыками... он все еще не занял равного положения со своим оппонентом -- нанимателем" [34]. Если в классическом индустриальном обществе разница между работником и хозяином заключалась в том, что один был беден, а другой состоятелен, то в классическом "обществе знаний" (или информационном обществе) первый просто менее образован и квалифицирован, нежели второй; между тем качество ситуации во многом остается прежним. Более того; в условиях, когда пролетариат оказывается раздроблен, работники могут пытаться улучшить свое положение двумя путями: во-первых, индивидуально -- за счет "приобретения редких навыков, у которых нет легкодоступных субститутов", то есть попадая в состав техноструктуры, а во-вторых, коллективно -- через создание лоббирующих их интересы добровольных организаций, союзов, гильдий и ассоциаций[35]. В новых условиях они, однако, представляются не столько организациями, выступающими от имени мощного общественного класса, сколько сообществами, отражающими интересы меньшинств, не имеющих доступа к социальным бла- [32] - См.: Sayer D. Capitalism and Modernity. L.-N.Y., 1991. P. 101-102. [33] - См.: Baudrillard J. The Transparency of Evil. L.-N.Y., 1996. P. 10. [34] - Wedderbum К. W., et al. Labour Law in the Post-Industrial Era. Aldershot, 1994. P. 89. [35] - См.: Clement W., Myles J. Relations of Ruling: Class and Gender in Postindustrial Societies. Montreal, 1994. P. 33. гам, доступным квалифицированным специалистам. Еще А.Турен, обращая внимание на противоречия, объективно имеющие место в постиндустриальной социальной структуре, отмечал, что классу технократов противостоят подавленный класс исполнителей и особо отчужденный класс, к которому он относил представителей устаревающих профессий, членов замкнутых региональных сообществ и т.д.; переход же от индустриального общества к новому социальному порядку вполне может рассматриваться в этом аспекте как "переход от общества эксплуатации к обществу отчуждения" [36]. Таким образом, уже сегодня можно зафиксировать появление двух вполне оформившихся полюсов социального противостояния. С одной стороны, это высший класс постиндустриального (формирующегося постэкономического) общества, представители которого происходят, как правило, из образованных и обеспеченных семей, сами отличаются высоким уровнем образованности, являются носителями постматериалистических ценностей, заняты в высокотехнологичных отраслях хозяйства, имеют в собственности или свободно распоряжаются необходимыми им условиями производства и при этом либо являются руководителями промышленных или сервисных компаний, либо занимают высокие посты в корпоративной или государственной иерархии. С другой стороны, это низший класс нового общества, представители которого происходят в большинстве своем из среды рабочего класса или неквалифицированных иммигрантов, не отличаются высокой образованностью и не рассматривают образование в качестве значимой ценности, движимы главным образом материальными мотивами, заняты в массовом производстве или примитивных отраслях сферы услуг, а зачастую являются временно или постоянно безработными. Каждая из этих категорий не может сегодня претендовать на то, чтобы считаться самостоятельным оформившимся классом; обе они относительно немногочисленны, однако их значимость обусловлена, на наш взгляд, тем, что они выступают идеальными типами, центрами социального притяжения для тех, кого традиционно считали представителями среднего класса -- опоры индустриального общества. Понятие среднего класса хотя и широко применяется в современной социологической литературе, трактуется совершенно неоднозначно. В прошлом оно использовалось для обозначения квалифицированных работников индустриального сектора, фермеров, учителей и преподавателей, врачей, инженеров, государственных служащих и военных, что подчеркивало относительно высокий уровень их жизни и социальной мобильности по сравнению с про- [36] - См.: Tourame A. The Post-Industrial Society. P. 70, 61; Castoriadis C. The Imaginary Institution of Society. Cambridge (Ma.), 1996. P. 115. летариатом. Затем в категорию среднего класса попала и "третья сила, стоящая между капиталистом и рабочим классом традиционного марксизма: класс профессионаловуправленцев" [37]. Эта группа вряд ли может получить сегодня четкое позитивное определение; так, П.Дракер характеризует ее как "новый класс, который не является ни капиталистическим, ни рабочим, но который стремительно захватывает доминирующие позиции во всех промышленно развитых странах: это работающий по найму средний слой профессионалов -- менеджеров и специалистов. Именно этот класс, -- продолжает он, -- а не капиталисты, обладает властью и влиянием... Постепенно имущественные права переходят от капиталиста к этому новому среднему классу. Сегодня в США все крупные капиталисты являются институциональными доверительными собственниками сбережений, пенсий и вкладов частных лиц: в их распоряжении находятся страховые компании, пенсионные и инвестиционные фонды. В то же время этот новый класс поглощает рабочих в социальном, экономическом и культурном аспектах. Вместо того, чтобы превращаться в пролетария, современный трудящийся вступает в средний класс работающих по найму профессионалов, заимствуя их вкусы, образ жизни и устремления" [38]. Отметим здесь, что термин "средний класс" обозначает слой, включающий весьма разнородные составляющие[39], и его разнородность имеет тенденцию скорее к нарастанию и углублению, нежели к преодолению и устранению; это обусловлено самой природой постиндустриального типа общества, которое отличается от индустриального отсутствием присущего тому унифицированного характера[40]. Еще в начале 80-х Д. Белл отмечал, что понятие среднего класса чрезвычайно аморфно, "отражая прежде всего психологическое самоопределение значительной части американских граждан" [41],[42]. Позже социологи стали констатировать, что термин [37] - Lyon D. The Information Society. Cambridge, 1996. P. 61. [38] - Drucker P.F. Landmarks of Tomorrow. New Brunswick (US)-London (UK), 1996. P. 98-99. [39] - См.: Harvey D. The Condition of Postmodemity. Cambridge (Ma.)-L., 1995. P. 347. [40] - См.: Berger S. Discontinuity in the Politics of Industrial Society // Berger S., Piore M.J. Dualism and Discontinuity in Industrial Societies. Cambridge, 1980. P. 134. [41] - Bell D. The World and the United States in 2013 // Daedalus. Vol. 116. No 3. P. 28. [42] - В этой связи характерен опрос общественного мнения, проведенный в США в 1993 году и показавший, что почти одинаковое количество американцев (44,9 и 45,3 процента соответственно) относят себя к рабочему классу и к среднему классу (см.: Greider W. One World, Ready or Not. The Manic Logic of Global Capitalism. N.Y., 1997. P. 382); между тем первое понятие рассматривается как неопределенное и фактически не используется в современной социологии, второе же считается обозначающим основную социальную группу постиндустриального общества. Следует отметить и то, что фактически никто не отнес себя к низшим слоям общества или высшей страте; таким образом, современное постиндустриальное общество не столько является относительно эгалитаристским, сколько хочет выглядеть таковым. "средний класс" относится уже не столько к социальной группе, выступающей в качестве стабилизирующего элемента общества, сколько к расплывчатой страте, все более диссимилирующейся под воздействием новых технологических изменений, усиливающих интеллектуальное, культурное и, как следствие, экономическое расслоение этого прежде единого класса[43]. Многие исследователи склонны видеть в устранении этого важного элемента социальной структуры одну из опаснейших тенденций хозяйственной жизни, все более и более заметную на протяжении последних десятилетий[44]; с такой точкой зрения трудно не согласиться, и на этом мы остановимся подробно ниже. Таким образом, наиболее принципиальная социальная грань, разделяющая граждан постэкономического общества (по крайней мере, на этапе его формирования), пролегает где-то между двумя полярными группами, каждая из которых вполне позиционирована уже сегодня. Между тем по мере становления этого общества знание становится важнейшим фактором не только технологического прогресса, но также общественной стратификации и социального самоопределения. Пытаясь охарактеризовать роль субъективных качеств человека в современном обществе, М.Кастельс отмечает, что "новая власть заключена в информационных кодах и в репрезентативных образах, вокруг которых общества организуют свои учреждения, а люди строят свою жизнь и определяют свое поведение; эта власть сосредоточена в человеческом сознании" [45]. Мощь подобных репрезентативных образов сегодня настолько велика, что уже не имущественное положение или социальное происхождение фиксирует принадлежность человека к тому или иному классу, а его представление о собственном месте в обществе в значительной мере определяет те ступеньки, которых он сможет достичь в социальной иерархии. Выше мы уже обращались к формулировке П. Дракера, считающего, что современные "работники интеллектуального труда не ощущают (курсив мой. -- В.И.), что их эксплуатируют как класс" [46], эта идея исполнена глубокого смысла. В той же степени, в какой справедливо подобное утверждение, верен и тезис о том, что собственно постэкономические отношения развиваются лишь в среде тех людей, которые ощущают себя постматериалистами и действуют как постматериалисты. Достигнув некоторого уровня благосостояния, человек может лишь подготовить исходные предпосылки формирования постматериалистической мотивации и не обязательно станет постматериалистом; восприняв же постматериали- стическую систему ценностей и действуя в соответствии с ней, он получает реальную возможность войти в высшую страту нового общества и достичь высокого уровня благосостояния, даже не стремясь к этому излишне упорным образом. Описанная ситуация может показаться воплощением растущих возможностей человека в постэкономическом обществе. Такое впечатление ошибочно. Постэкономическое общество открывает широкие, практически безграничные перспективы перед теми, кто разделяет постматериалистические цели и ставит основной своей задачей совершенствование собственной личности. Однако в большинстве своем это доступно лишь людям, отличающимся высокой образованностью и приверженным идеям прогресса знания. Не имея достижение материального богатства своей целью, они тем не менее будут производить те уникальные блага, которые окажутся залогом процветания общества, и в силу этого им будет доступна все большая часть общественного достояния. По мере того как наука будет становиться непосредственной производительной силой, роль этого класса будет усиливаться. Однако совершенно очевидно, что способность продуцировать новые знания отличает людей друг от друга гораздо больше, чем принимающее любые масштабы вещное материальное богатство; более того, эта способность не может быть приобретена мгновенно, она в значительной мере заложена на генетическом уровне и не подлежит радикальной коррекции. Таким образом, новый высший класс станет достаточно устойчивой социальной группой, и по мере того как он будет рекрутировать наиболее достойных представителей прочих слоев общества, потенциал этих групп будет лишь снижаться. Обратная миграция, вполне возможная в буржуазном обществе, где в периоды кризисов предприниматель мог легко разориться и вернуться в состав класса мелких хозяйчиков, в данном случае исключена, ибо раз приобретенные знания способны только совершенствоваться, а утраченными быть практически не могут. Поэтому, на наш взгляд, сегодня существуют достаточные основания для предположения, что формирующееся общество (во всяком случае на начальном этапе) будет характеризоваться жестко поляризованной классовой структурой, способной вызвать к жизни противоречия более острые, нежели те, которыми сопровождались предшествующие ступени общественной эволюции. [43] - См.: Lipietz A. Towards a New Economic Order. Cambridge, 1992. P. 35. [44] - См.: Lash S., Urry J. Economies of Signs and Space. L.-Thousand Oaks, 1994. P. 160-161. [45] - Castells M. The Information Age: Economy, Society and Culture. Vol. 2: The Power of Identity. Maiden (Ma.)-0xford (UK), 1997. P. 359. [46] - Drucker P.F. The New Realities. Oxford, 1996. P. 23. Революция интеллектуалов Современные развитые общества сложились как индустриальные системы к началу нашего столетия. Наиболее передовые в то время страны -- Великобритания и США -- имели исключительно высокие показатели социального неравенства, и основными полюсами богатства и бедности были промышленники и финансисты, с одной стороны, и представители рабочего класса, с другой. В течение второй половины прошлого века промышленный класс в США устойчиво наращивал свою долю в национальном богатстве: так, в 1860 году 10 процентов его представителей владели 40 процентами совокупного богатства страны; в 1890 году 12 процентов наиболее состоятельных американцев имели в своей собственности уже 86 процентов национального достояния[47]. Интересен состав и общие характеристики высшего класса американского общества первой половины XX века. Во-первых, эта социальная группа включала в себя выходцев из различных общественных слоев (в 1900 году 13 процентов ее представителей были иммигрантами, 25 процентов происходили из сельских районов и около 20 процентов представляли новые промышленные регионы США -- Запад и район Великих озер[48]). Во-вторых, большая часть миллионеров (и это положение сохранялось вплоть до конца 70-х[49]) не сами создали свое состояние, а главным образом унаследовали его от родителей или родственников, имея своей заслугой лишь его преумножение; данный факт безусловно свидетельствует о весьма постепенном характере обогащения в индустриальную эпоху. В-третьих, в это время подавляющее большинство лиц, занимавших высшие посты в корпоративной иерархии, либо сами были предпринимателями-собственниками, либо управляли семейными состояниями (в совокупности эти две категории составляли до 66 процентов высшего менеджмента) [50]. Таким образом, в начале нашего столетия потенциал снижения имущественного неравенства в США оставался весьма значительным; он основывался на возможности появления множества новых предпринимателей, в частности, выходцев из провинции и из числа иммигрантов, на возвышении класса менеджеров, распылении капитала в результате расширения круга акционерных предприятий и, что весьма существенно, на резервах повышения оплаты квалифицированного труда, явно недооцененного в годы расцвета индустриального строя. Все эти возможности вполне реализовались в период, последовавший за Великой депрессией 1929-1932 годов. Если до этого заработки промышленных рабочих росли очень быстро ввиду появления новых трудоемких отраслей, прибыли которых обогащали [47] - См.: Davidson J. D., Lord William Rees-Mogg. The Sovereign Individual. N.Y., 1997. P. 208. [48] - См.: Wright Mills С. The Power Elite. P. 105-106. [49] - См.: Kuttner R. The Economic Illusion. False Choices Between Prosperity and Social Justice. Philadelphia, 1991. P. 18. [50] - См.: Wright Mills C. The Power Elite. P. 132. высшие слои общества[51] (так, с 1914 по 1924 год разница между заработной платой клерка с высшим образованием и окладом среднего рабочего уменьшилась более чем на треть; в результате в 1924 году такой клерк получал лишь на 40 процентов большую заработную плату[52]), то в 40-е и 50-е годы положение изменилось. Рост высокотехнологичных производств привел к всплеску потребности в квалифицированных кадрах: между 1953 и 1961 годами зарплаты инженерных работников удвоились, тогда как средних рабочих выросли лишь на 20 процентов[53]. Возникающий слой профессионалов несколько улучшил общие показатели распределения национального дохода. Кроме того, быстро росло влияние нового управленческого класса[54]. Если в 1900 году более половины высших должностных лиц крупных компаний были выходцами из весьма состоятельных семей, то к 1950 году их число сократилось до трети, а в 1976 году составило всего 5,5 процента[55]. Начиная с 60-х годов, когда информационный сектор хозяйства значительно расширился, открывая перед инициативными и образованными людьми новые перспективы, состав высшего класса резко и кардинально изменился: к концу 90-х годов 80 процентов американских миллионеров были людьми, каждый из которых сам заработал свое состояние[56]. Таким образом, в период с начала 30-х и вплоть до 80-х годов основная тенденция в распределении богатства среди населения США заключалась в преодолении существовавших ранее масштабов неравенства. Выравниванию доходов населения способствовали, с одной стороны, потери в сфере бизнеса после кризиса 1929-1932 годов, в результате чего доля доходов, присваиваемая высшими 5 процентами населения, сократилась до 24 процентов в 1941 году с 30 процентов в 1929-м, а также относительно эгалитаристская политика и уменьшение интенсивности операций в финансовом секторе в военный период. В результате к 1947 году приведенный показатель упал с 24 до 20,9 процента (в эти же годы доля национального дохода, приходившегося на беднейшие 40 процентов [51] - См.: Heilbroner R., Milberg W. The Making of Economic Society, 10th ed. Upper Saddle River (N.J.), 1998. P. 102, 103. [52] - См.: Davis В., Wessel D. Prosperity. The Coming Twenty-Year Boom and What It Means to You. N.Y" 1998. P. 54. [53] - См.: Hermstein R.J., Murray Ch. The Bell Curve. Intelligence and Class Structure in American Life. N.Y., 1996. P. 93-94. [54] - Подробнее см.: Masuda Y. The Information Society as Post-Industrial Society. Wash., 1981. P. 99-100. [55] - См.: Hermstein R.J., Murray Ch. The Bell Curve. P. 58. [56] - См.: Dent H.S., Jr. The Roaring 2000s. N.Y., 1998. P. 280. американцев, последовательно росла -- с 12,5 до 13,6 и 16,8 процента) [57] . Еще более серьезно снизилась доля 1 процента наиболее богатых граждан в совокупном богатстве страны: достигавшая в 1929 году 36,3 процента, она упала в 1939 году до 30,6, а в 1949-м -- до 20,8 процента[58]. С другой стороны, важную роль сыграли и целенаправленные усилия правительства, которое в 30-е годы, последовавшие за Великой депрессией, а затем очень интенсивно и в 60-е пыталось решить проблему бедности, активно наращивая социальные ассигнования. В период пребывания у власти президентов Дж.Ф.Кеннеди и Л.Джонсона социальные расходы неудержимо росли; демократическая администрация поставила своей целью уничтожение бедности к 1976 году[59]. Только с 1965 по 1972 год расходы на социальные нужды выросли с 75 до 185 млрд. долл.; если в 1960 году на эти цели направлялось 7,7 процента ВНП, то в 1965 году -- 10,5 процента[60], а в 1975-м -- 18,7 процента[61]. Подобные процессы развивались и в других постиндустриальных странах, а социальная политика их правительств также преследовала аналогичные задачи. В результате период с начала века и вплоть до середины 70-х годов был отмечен устойчивой тенденцией к сокращению разрыва между богатыми и бедными. Так, в Великобритании доля 1 процента самых состоятельных семей в общем богатстве снизилась с более чем 60 процентов до 29, а доля 10 процентов -- с 90 до 65; в Швеции соответствующие показатели составили 49 и 26 процентов, 90 и 63 процента[62]. Аналогичные данные приводит и Р.Хейльбронер, отмечающий, что "в нашем столетии прослеживается тенденция к постепенному переходу к более равномерному распределению доходов и богатства: например, доля суммарного чистого дохода 5 процентов наиболее состоятельных семей Америки упала с одной трети в 1929 году до одной шестой в начале 80-х; концентрация богатства тоже снижалась, хотя и не столь резко, с конца XIX века до 70-х годов" [63]. В результате к 1976 году 1 процент наиболее состоятельных американцев владел 17,6 процента национального богатства, что сос- [57] - См.: Thurow L.C. The Zero-Sum Society. Distribution and the Possibilities for Economic Change. L., 1981. P. 199. [58] - См.: Elliott L., Atkinson D. The Age of Insecurity. L., 1998. P. 244. [59] - См.: Davis В., Wessel D. Prosperity. P. 71. [60] - См.: Katz M.B. In the Shadow of the Poorhouse. A Social History of Welfare in America. N.Y., 1996. P. 266-267. [61] - См.: Pierson Ch. Beyond the Welfare State? The New Political Economy of Welfare. Cambridge, 1995. P. 128. [62] - См.: Pakulski J., Waters M. The Death of Class. P. 78. [63] - Heilbroner R. Visions of the Future. The Distant Past, Yesterday, Today, Tomorrow. N.Y.-Oxford, 1995. P. 88. тавляло самый низкий показатель со времени провозглашения независимости США[64]. Однако к середине 70-х годов данный процесс замедлился, а затем, в период экономического кризиса 1978-1981 годов, и вовсе остановился. С начала 80-х стала набирать силу однозначно выраженная противоположная тенденция. В следующей главе мы подробно остановимся на масштабах проблемы и рассмотрим различные ее аспекты; сейчас же обратим внимание на тот фактор, который кажется нам наиболее принципиальным. К середине 70-х годов сложилась ситуация, когда, во-первых, технологические основы производства стали определять постоянно возрастающую потребность в квалифицированной рабочей силе, во-вторых, распространились новые компьютерные и коммуникационные технологии и, в-третьих, информационный сектор стал значимой частью народного хозяйства каждой из постиндустриальных стран. В этих условиях экономия на найме квалифицированных специалистов стала недопустимо опасной, и их заработки начали быстро расти. Период с 1973/74 до 1986/87 годов можно назвать первым этапом данного процесса, когда его природа и масштабы могли быть в целом вполне удовлетворительно объяснены действием на рынке труда традиционных законов спроса и предложения. Главным фактором растущей дифференциации доходов на этом этапе явилось общее изменение структуры применяемой рабочей силы и возникновение новой разделенности внутри трудящихся классов. В качестве обособленной социальной группы стали выделять работников интеллектуального труда. Сам термин knowledge-workers, как уже отмечалось, был предложен в 60-е годы, однако с тех пор понятийный аппарат социологической теории многократно уточнялся и совершенствовался. Существуют три варианта классификации отдельных категорий работников внутри этой социальной группы. Первый из них, наиболее традиционный, состоит в различении активных и пассивных интеллектуальных работников (knowledge-producing workers и knowledge-using workers) [65]. Согласно второму, она подразделяется на собственно творческих личностей (knowledge-workers), технический персонал (data workers) и лиц, осуществляющих первичную переработку полученной информации (information workers) [66]. Третий вариант осно- [64] - См.: Linstone H.A., Mitroff I.I. The Challenge of the 21st Century. Albany, 1994. P. 228. [65] - См.: Machiup F. Knowledge Production and Occupational Stmcture // Cor-tada J.W. (Ed.) Rise of the Knowledge Worker. Boston (Ma.)-0xford, 1998. P. 74. [66] - См.: Baumol W.J., Blackman S.A.B., Wolff E.N. Is the United States Becoming an Information Economy? // Cortada J.W. (Ed.) Rise of the Knowledge Worker. P. 164. вывается на более глобальном противопоставлении интеллектуальных работников (knowledge-workers) работникам потребительского сектора и сферы массового производства в целом (consumption-workers) [67]. Характерно, что новый класс интеллектуальных работников не только занимает особое место в структуре общественного производства, но и обнаруживает признаки исключительно быстрой количественной экспансии. Первые оценки его численности, данные Ф.Махлупом по состоянию на 1958 год, определяли долю knowledge-workers в общей структуре занятости США в 31 процент[68]. Согласно более поздним данным, она выросла до 42,1 процента в начале 60-х и 53,3 процента в 1980 году[69]. Период развертывания первого системного кризиса индустриального типа хозяйства сопровождался повышением численности интеллектуальных работников до 50 процентов всего трудоспособного населения США[70]. Показатели последних лет воистину поражают воображение: по некоторым оценкам, доля knowledge-workers достигает 70 процентов совокупной рабочей силы. Широко признано, что в 60-е годы около 70 процентов прироста занятости обеспечивалось созданием рабочих мест именно для этой категории работников; в 70-е годы данный показатель достиг 84 процентов[71], а сегодня представители этой категории обеспечивают фактически весь нетто-прирост занятости в постиндустриальных странах. Появление knowledge-workers на рынке труда радикально изменило сложившиеся на нем отношения. Поскольку они фактически владеют своим знанием как необходимым ресурсом производства[72] и являются носителями уникальных качеств и способностей, они меньше конкурируют друг другом, нежели представители традиционного пролетариата, предлагающие на рынке вполне ординарную рабочую силу. Между тем автоматизация массового производства и унификация сферы услуг привели к избытку индустриальных работников, что стало предпосылкой резкого усиления имущественной стратификации в 70-е годы. [67] - См.: Galbraith James К. Created Unequal. The Crisis in American Pay. N.Y., 1998. P. 92-94. [68] - См.: Cortada J. W. Introducing the Knowledge Worker // Cortada J.W. (Ed.) Rise of the Knowledge Worker. P. XVI. [69] - См.: Rubin M.R., Huber M.T. Knowledge Production and Occupational Stmcture // Cortada J.W. (Ed.) Rise of the Knowledge Worker. P. 95. [70] - См.: Porat M.U. The Information Economy: Definition and Measurement // Cortada J.W. (Ed.) Rise of the Knowledge Worker. P. 117. [71] - См.: Cortada J. W. Where Did Knowledge Workers Come From? // Cortada J.W. (Ed.) Rise of the Knowledge Worker. P. 15. [72] - См.: Drucker P.F. Management Challenges for the 21st Century. N.Y., 1999. P. 18, 20. Развернувшийся в это время процесс Ч.Винслоу и У.Брэмер называют "существенным расслоением по признаку образования". "За период с 1968 по 1977 год, -- пишут они, -- в Соединенных Штатах реальный доход рабочих (с учетом инфляции) вырос на 20 процентов, и это увеличение не зависело от уровня их образованности. Люди с незаконченным средним образованием повысили свой доход на 20 процентов, выпускники колледжей -- на 21 процент. Но за последующие десять лет разница в уровне образования стала решающим фактором. С 1978 по 1987 год доходы в целом выросли на 17 процентов, однако заработная плата работников со средним образованием фактически упала на 4 процента, а доход выпускников колледжей повысился на 48 процентов. Число рабочих мест, не требующих высокой квалификации, резко сокращается, и тенденция эта сохранится (курсив мой. -- В.И.) в будущем" [73]. В эти годы Соединенные Штаты стали приобретать облик мировой сверхдержавы, специализирующейся на производстве наиболее высокотехнологичных благ. В 1971 году был изобретен первый персональный компьютер; в 1980 году их совокупный парк в США составил 78 тыс. штук, в 1983 году -- 1 млн., а в 1985-м -- 5 млн. [74] Возникли отрасли, специализировавшиеся на изготовлении такой продукции на экспорт; в то же время рос импорт относительно дешевых потребительских товаров. Как подсчитал в своей работе М. Линд, с 1979 по 1985 год доходы выпускников колледжей выросли на 8 процентов, а людей со школьным образованием упали на 20 процентов; при этом развитие американской внешней торговли имело совершенно различное воздействие на заработки тех и других: с 1972 по 1985 год оно способствовало повышению суммарных доходов высокообразованных работников на 33 млрд. долл. и снижению доходов средних рабочих на 46 млрд. долл. [75] Исследователи, анализирующие проблемы возрастания неравенства в 80-е годы, часто обращают внимание на фактор образования, однако, как будет показано далее, он не всегда рассматривается ими как доминирующий. Известно, что в течение этого десятилетия "почасовая заработная плата (с учетом инфляции) для имеющих высшее образование мужчин увеличилась на 13 процентов, а для имеющих незаконченное высшее образование снизилась на 8 процентов. Для мужчин со средним образованием почасовая ставка сократилась на 13 процентов, а те, кто не окончил даже сред- [73] - Winslow Ch.D., Bramer W.L. FutureWork. Putting Knowledge to Work in the Knowledge Economy. N.Y., 1994. P. 230. [74] - См.: Galbraith James К. Created Unequal. P. 34-35. [75] - См.: Lind М. The Next American Nation. The New Nationalism and the Fourth American Revolution. N.Y., 1995. P. 201 нюю школу, потеряли 18 процентов заработка" [76]. Отмечается также, что "в 1979 году недавние выпускники высших учебных заведений получали на 23 процента больше, чем окончившие среднюю школу... В 1989 году подобная "надбавка" выросла до 43 процентов. Для лиц мужского пола более старшего возраста она также увеличилась -- с 42 процентов в 1979 году до 65 процентов в 1989 году. Для женщин эта разница оказалась еще существеннее: среди более молодых она увеличилась с 32 до 54 процентов, а среди женщин постарше -- с 36 до 70 процентов" [77]. Основной удар пришелся по тем группам трудящихся, которые составляют в рабочей силе США традиционные меньшинства, и в первую очередь по афроамериканцам. После того впечатляющего улучшения их материального положения, которое имело место в 60-е и первой половине 70-х годов, это было особенно болезненно. Если в 1973 году разрыв в оплате белого и чернокожего выпускников колледжа снизился до минимального значения в 3,7 процента, то в 1989 году он возрос до 15,5 процента; соответствующие данные для выпускников школ составили 10,3 и 16,7 процента[78]. Этот процесс развивался на фоне возрастающего безразличия афроамериканцев к получению высшего образования: так, отношение доли афроамериканцев, поступивших в колледж, к соответствующей доле представителей белой расы увеличилось с 58 процентов в 1965 году до 79 в 1990-м; при этом, однако, такое же отношение для закончивших колледж студентов оставалось практически неизменным, составляя 52-55 процентов[79]. Между тем в условиях, когда на протяжении всего периода 1973-1997 годов заработная плата американцев, не получивших высшего образования, стабильно снижалась (с 12,5 до 10,9 долл. в час в ценах 1997 года[80]), фактор низкой образованности представителей национальных меньшинств стал одной из основных причин их катастрофического материального положения. Согласно официальной статистике Министерства труда США, к началу 90-х годов более половины афроамериканцев и лиц латиноамериканского происхождения, не имевших высшего образования, получали доход, не позволявший обеспечить существование семьи из четырех человек на уровне, превышающем черту бедности[81]. [76] - Fischer C.S., HoutM., Jankowski M.S., Lucas S.R., Swidler A., Voss K. Inequality by Design. Cracking the Bell Curve Myth. Princeton (NJ), 1996. P. 116. [77] - Danyger S., Gottschalk P. America Unequal. N.Y.-Cambridge (Ma.), 1995. P. 116-117. [78] - См.: Madrick J. The End of Affluence. The Causes and Consequences of America's Economic Dilemma. N.Y., 1995. P. 135. [79] - См.: Thernstrom S., Themstrom A. America in Black and White. One Nation, Indivisible. N.Y, 1997. P. 391. [80] - См.: Mishel L, Bernstein J., Schmitt J. The State of Working America 1998-99. Ithaca(N.Y.)-L., 1999. P. 156. [81] - См.: Danyger S., Gottschalk P. America Unequal. P. 86. Основным фактором расслоения по уровню доходов традиционно считается изменение спроса и предложения на рынке высококвалифицированных кадров, в значительной степени вызванное сокращением количества выпускников колледжей в 80-е годы и резким повышением спроса со стороны наукоемких отраслей промышленности[82]. Отмечаются также рост иностранной конкуренции и некоторые другие факторы. Между тем в последнее время появляются и иные точки зрения, согласно которым растущая бедность низкоквалифицированных работников в США 70-х -80-х годов практически не связана с интеграцией страны в мировое хозяйство (фактор глобализации экономических процессов обусловливает в США не более одной пятой количественного нарастания имущественного неравенства[83]); напротив, указывается, что "наиболее серьезной проблемой, с которой сталкиваются малооплачиваемые работники в Соединенных Штатах, является не конкуренция со стороны иностранцев, а несоответствие между все более высокими требованиями, предъявляемыми работодателями к персоналу, и уровнем квалификации, с которым молодежь выходит на рынок труда" [84]. В конце 80-х годов в области расширения неравенства доходов возникла новая ситуация. Рост спроса на квалифицированные кадры практически во всех отраслях привел к тому, что профессиональная структура занятости перестала быть основой для различий в заработной плате. Доходы средних представителей группы "белых воротничков" впервые сравнялись с заработками "синих воротничков", а затем стали им сильно уступать. Эта тенденция проявилась не только в сфере массовых услуг, но и в четвертичном секторе. К концу 1997 года заработная плата среднего промышленного рабочего (13,62 долл. в час) превысила доходы служащих в банковском бизнесе, страховании и сфере риэлтерских операций (13,46 долл. в час) [85]. Напротив, носители уникальных знаний и опыта в любой сфере общественного производства стали получать доходы, несоизмеримые со средней оплатой персонала в той или иной отрасли. На этом этапе роль информационных работников в структуре общественного производства стала обеспечивать дополнительные доходы фактически вне зависимости от уровня спроса на высоко- [82] - См.: Danuger S., Gottschalk P. America Unequal. P. 117. [83] - См.: Taylor K.B. The Quest for Universal Capitalism in the United States // Halal W.E., Taylor K.B. (Eds.) Twenty-First Century Economics. Perspectives of Socioeconomics for a Changing World. N.Y., 1999. P. 358. [84] - Burtiess G., Lawrence R.Z., Litan R.E., Shapiro R.J. Globaphobia. Confronting Fears about Open Trade. Wash., 1998. P. 8. [85] - См.: Luttwak E. Turbo-Capitalism. Winners and Losers in the Global Economy. L" 1998. P. 47. квалифицированные кадры, получившие широкие возможности альтернативной занятости. В новых условиях "некоторые весьма успешные компании начинались с инвестиций всего в несколько долларов" [86]; именно к этому периоду относится возникновение большинства столь известных сегодня компьютерных корпораций. Соответственно и потребности в рабочей силе стали выражаться не столько в количественных, сколько в качественных показателях. Если в 1967 году в штате "Дженерал моторе" состояло 870 тыс. человек, то самая высокооцениваемая корпорация сегодняшнего дня, "Майкрософт", имеет персонал, не превышающий 20 тыс. человек; рыночная же оценка ее такова, что удельная стоимость компании в расчете на одного занятого (включая вспомогательный персонал) составляет около 15 млн. долл. Современная ситуация уникальна также тем, что персонал двадцати наиболее быстрорастущих высокотехнологичных компаний, включающих в себя таких лидеров бизнеса, как "Майкрософт", "Интел", "Оракл", "Новелл", "Сан Майкросистемз", "Эппл", "Сиско", "America-on-Line", и им подобных, капитализация которых составляет более 1 триллиона долл., не превышал в 1995 году 128 тыс. человек, будучи равным числу занятых в компании "Кодак" и оказываясь в шесть раз меньшим, нежели в корпорации "Дженерал моторе" [87]. Кроме того, "сегодня 25 миллионов американцев работают в компаниях, состоящих лишь из одного человека, ... если эта тенденция продолжится в течение еще двух десятков лет, то в будущем каждый станет самостоятельной хозяйственной единицей, работающей на самое себя, и наша страна превратится в государство независимых индивидуальных работников" [88]. В такой ситуации квалифицированный специалист или участник социальной группы, все чаще рассматривающейся как "класс профессионалов", становится собственником того интеллектуального капитала, который выше был назван нами основой нового типа собственности, адекватного постэкономической эпохе, и получает новую степень свободы. Однако вхождение в этот класс требует уже не просто диплома колледжа, а высочайшей квалификации и богатого опыта. Именно представители этой группы, которая начала формироваться в нынешнем ее виде с середины 80-х, и стали главными действующими лицами "революции интеллектуалов". Сам же период после 1986/87 годов может быть назван вторым этапом рассматриваемого революционного процесса. [86] - Davidson J.D., Lord William Rees-Mogg. The Great Reckoning. Protect Yourself in the Coming Depression. N.Y., 1993. P. 85. [87] - См.: Luttwak E. Turbo-Capitalism. P. 79-80. [88] - Kelly К. New Rules for the New Economy. Ten Radical Strategies for a Connected World. N.Y, 1998. P. 102. Революция интеллектуалов стала развиваться на основе нового качества современного образования и нового отношения к нему среди американских граждан, некоммерческих организаций и промышленных компаний. Как отмечал Н.Гингрич, "обучение рассматривается [сегодня] как процесс, продолжающийся всю жизнь. В различные ее периоды и на разных уровнях мастерства людям необходимо будет изучать разные вещи, и общество в целом предоставляет все возможности для продолжения образования" [89]. В результате инвестиции в подготовку квалифицированных кадров растут и становятся весьма высокодоходными. Роль данного явления в экономической жизни Запада столь значительна, что целесообразно рассмотреть его более подробно. Еще в 50-е и 60-е годы образование позволяло не только сделать хорошую карьеру, но и обеспечить себе большие доходы. Как отмечал П.Дракер, обучение в колледже, затраты на которое в этот период редко превышали 20 тыс. долл., "дает возможность дополнительно заработать 200 тыс. долл. в течение тридцати лет после окончания учебного заведения, и не существует другой формы вложения капитала, способной окупить себя в десятикратном размере, принося в среднем 30 процентов годового дохода на протяжении тридцати лет" [90]. Соответственно, если в 1940 году в США менее 15 процентов выпускников школ в возрасте от 18 до 21 года поступали в колледжи и другие высшие учебные заведения, то к середине 70-х этот показатель вырос почти до 50 процентов[91] . Между тем в 70-е и 80-е годы ситуация изменилась весьма кардинальным образом. Затраты на получение образования, необходимого для работы в высокотехнологичном производстве, сегодня в пять раз превосходят все прочие расходы -- на питание, жилье, одежду и так далее, -- осуществляемые до достижения будущим работником совершеннолетия. Более того, эти затраты, составляющие не менее 100 тыс. долл., превосходят даже среднюю стоимость производственных мощностей, на которых будущему специалисту предстоит трудиться (около 80 тыс. долл.) [92]. Однако впечатляют и результаты обучения. Уже по оценкам 1992 года, работник с дипломом колледжа мог заработать на протяжении всей своей карьеры на 600 тыс. долл. больше, чем специалист, получивший лишь среднее образование, а разница ожидаемых доходов обладателя докторской степени и выпускника колледжа достигала [89] - Gingrich N. То Renew America. N.Y., 1995. Р. 157. [90] - Drucker P.F. Landmarks of Tomorrow. P. 127-128, 128. [91] - См.: Bell D. Sociological Journeys. Essays 1960-1980. P. 153. [92] - См.: Thurow L. Head to Head. The Coming Economic Battle Among Japan, Europe and America. N.Y., 1993. P. 206. 1,6 млн. долл. [93] В результате разрыва ожидаемых доходов выпускников школы и колледжа до более чем полутора раз[94] доля молодых людей, поступающих в колледж непосредственно после окончания школы, достигла в 1993 году 62 процентов[95]. Некоммерческие организации, промышленные компании и государство стали уделять все большее внимание подготовке кадров. Около 60 процентов расходов, направляемых на социальные и образовательные цели, осуществлялось при этом через посредство разного рода некоммерческих организаций[96]. Среди компаний, выделявших на образовательные цели максимум средств, первое место принадлежало, разумеется, высокотехнологичным корпорациям. В 1975 году был создан университет компании "Интел" (Intel University) -- первое высшее учебное заведение, целиком финансируемое промышленной корпорацией[97]; сегодня их число в США превышает 30. Университет компании "Моторола", основанный в 1981 году, имеет годовой бюджет в 120 млн. долл., не считая тех 100 млн. долл., которые компания непосредственно тратит на подготовку собственных кадров, получая при этом в течение трех лет доход в 30 долл. на каждый доллар, вложенный в повышение квалификации работников[98]. В "3Com", одной из ведущих компаний по обработке данных, обнаруживающей темпы роста от 50 до 75 процентов в год, "примерно половина сотрудников являются "кочующими", т.е. работающими одновременно в других местах" [99]. Государство предоставляет студентам и лицам, постоянно повышающим свою квалификацию, все новые и новые льготы. Так, в послании президента Б.Клинтона о положении страны в 1997 году было предложено ассигнование на нужды американских студентов 51 млрд. долл. только в виде прямых грантов или сокращения налогов[100]. Таким образом, в последнее десятилетие инвестиции в образование стали выгодным и престижным способом вложения средств. И именно в конце 80-х и начале 90-х годов стали наблюдаться явления, которые можно считать началом революции интеллектуалов как таковой. [93] - См.: Bronfenbrenner U., McClelland P., Wethington E., Moen Ph., CeciS.J., et al. The State of Americans. This Generation and the Next. N.Y., 1996. P. 205-206. [94] - См.: Thurow L.C. Economic Community and Social Investment // Hesselbein F., Goldsmith M., Beckhard R., Schubert R.F. (Eds.) The Community of the Future. San Francisco, 1998. P. 21. [95] - См.: Mandel M.J. The High-Risk Society. P. 43 [96] - См.: Katz M.B. In the Shadow of the Poorhouse. P. 313. [97] - См.: Yu A. Creating the Digital Future. The Secrets of Consistent Innovation at Intel. N.Y, 1998. P. 182. [98] - См.: Pastemack B.A., Viscio A.J. The Centerless Corporation. A New Model for Transforming Your Organization for Growth and Prosperity. N.Y., 1998. P. 33, 86. [99] - Ibid. P. 71-72. [100] - См.: The Economist. 1997. February 8-14. P. 57. Первая группа явлений, связанных с динамикой доходов, сформировала тенденцию, которая, как это ни странно, получает сегодня совершенно неверную трактовку. На протяжении последних десятилетий доходы лиц с высшим образованием не обнаруживали сколь-либо однозначного роста. Достигнув в 1972 году максимума в 55 тыс. долл. (в покупательной способности 1992 года), они сохранялись на этом уровне вплоть до конца 80-х, когда началось их постепенное, а затем и более резкое (в период 1989-1992 годов) снижение[101]. Средняя почасовая зарплата обладателя диплома четырехгодичного вуза снизилась между 1987 и 1993 годами с 15,98 до 15,71 долл., то есть почти на 2 процента[102]. Эта ситуация была "исправлена" экономическим бумом второй половины 90-х, однако сам такой факт дал основание говорить о том, что предложение высококвалифицированных кадров достигло уровня насыщения и "разрыв в оплате труда более и менее образованных работников может в ближайшие годы сократиться, поскольку все больше выпускников средних школ поступают в высшие учебные заведения", что "вновь может отбить у абитуриентов охоту получить высшее образование" [103]. На наш взгляд, нет ничего более ошибочного, чем подобное утверждение. На самом деле приостановление роста доходов лиц с высшим образованием в конце 80-х имеет то же основание, что и аналогичная тенденция в отношении выпускников школ, наблюдаемая с середины 70-х: как тогда они стали ординарной рабочей силой перед лицом выпускников колледжей, так сегодня выпускники колледжей оказываются "средними работниками" по отношению к имеющим ученые степени, звания, получившим высокий уровень послевузовской подготовки или проявившим себя в высокотехнологичных компаниях. И это свидетельствует о том, что сегодня ценится уже не формальный уровень образования, то есть информированности, а именно знания, то есть способность к созданию нового, к самостоятельной творческой деятельности. Характерно, что именно со второй половины 80-х доходы лиц с незаконченным высшим образованием стагнировали, хотя в то же время работники со степенью бакалавра увеличили свои доходы на 30 процентов, а обладатели докторской степени -- почти вдвое (см. график 11-1). Л.Туроу отмечает: "В новой, основанной на знаниях экономике только специалисты высочайшей квалификации могут претендовать на увеличение реальной заработной платы. Среди мужчин сегодня [101] - См.: Luttwak E. Turbo-Capitalism. P. 50. [102] - См.: Madrick J. The End of Affluence. The Causes and Consequences of America's Economic Dilemma. P. 110. [103] - Ibid. P. 110. График 11-1 Опережающий рост высокообразованных работников Источник: Judy R. W., D'Amico С. Workforce 2000. Work and Workers in the 21st Century. Indianapolis (In.), 1997. P. 63. лишь обладатели ученых степеней от магистра и выше имеют более высокие доходы, чем 25 лет назад. По мере же снижения уровня образованности масштабы относительного сокращения заработной платы оказываются все более значительными и составляют 3 процента для выпускников колледжа, 29 процентов для лиц с полным средним образованием и 31 процент для не закончивших среднюю школу" [104]. Вторая группа явлений, знаменующих начало революции интеллектуалов, связана с тем, что производительность в американских компаниях начала расти при стабильной и даже снижающейся оплате труда[105]. Выше мы отмечали, что после 1973 года при относительно быстром росте ВНП западных стран в нем стало меняться соотношение долей капитала и труда, причем динамика эта ускорилась в 80-е годы[106]. Во второй половине прошлого деся- [104] - Thurow L. Creating Wealth. The New Rules for Individuals, Companies, and Countries in a Knowledge-Based Economy. L., 1999. P. 134. [105] - См.: Lind M. The Next American Nation. P. 200. [106] - См.: Ayres R.U. Turning Point. An End to the Growth Paradigm. L., 1998. P. 119; Weiwaecker E., von, Lovins A.B., Lovins L.H. Factor Four: Doubling Wealth -- Halving Resource Use. The New Report to the Club of Rome L., 1997. P. 279. тилетия наметилась иная тенденция: если увеличение доли предпринимателей в национальном доходе и национальном богатстве в первой половине 80-х могло быть объяснено через апелляцию к налоговой политике во времена президентства Р.Рейгана, а также бурный рост курсов акций и активную финансовую спекуляцию, то эти объяснения не годятся для интересующего нас явления. Вопросу о природе этого явления стали придавать особое значение, поскольку в нем усматривали один из важнейших источников социального неравенства. Безусловно, нельзя отрицать того факта, что рост доходов предпринимателей утрачивает прежнюю тесную связь с финансовыми показателями деятельности их компаний, причем гораздо быстрее, чем в 50-е и 60-е годы[107]. Если с 1990 по 1995 год заработная плата рабочих в ста крупнейших американских компаниях выросла на 16 процентов, корпоративная прибыль -- на 75, то вознаграждение их руководителей увеличилось почти в 2 раза[108]. Только за один 1996 год прибыль компаний, входящих в индекс S&P500, поднялась еще на 11 процентов, а доходы управляющих -- на 54 процента[109]. Известно также, что по итогам того же года не менее 20 руководителей американских компаний получили в виде заработной платы и бонусов свыше 20 млн. долл. каждый, а трое из них (Л.Косе из "Грин Три Файнэншиал", Э.Гроув из "Интел" и С.Вейль из "Трэвелерс Груп") -- почти по 100 млн. долл. [110]; уже на следующий год доходы лидера этой когорты, президента "Трэвелерс Груп" С.Вейля превысили 230 млн. долл. [111] С учетом прочих компенсационных выплат эти суммы оказываются намного большими; так, доходы Р.Гойзуеты, президента "Кока-Колы", составили в 1996 года более 1 млрд. долл. [112] В результате в 1997 году средний доход руководителей крупнейших американских компаний превышал среднюю заработную плату их персонала в беспрецедентные 326 раз[113]. Однако, несмотря на общий негативный смысл, который вкладывается обычно в подобные констатации, трудно не заметить в данном процессе вполне [107] - См.: Lawnick W. Creating and Extracting Value: Corporate Investment Behavior and American Economic Performance // Bernstein M.A., Adier D.E. (Eds.) Understanding American Economic Decline. Cambridge, 1994. P. 101. [108] - См. Smith A.F., Kelly T. Human Capital in the Digital Economy // Hesselbein F., Goldsmith M., Beckhard R. (Eds.) The Organization of the Future. P. 201. [109] - См. Naylor Т.Н., Willimon W.H. Downsizing the U.S.A. Grand Rapids (Mi.)-Cambridge, 1997. P. 35. [110] - CM. Luttwak E. Turbo-Capitalism. P. 98. [111] - CM. Alsop R.J. (Ed.) The Wall Street Journal Almanac 1999. N.Y., 1999. P. 237. [112] - См. Koch R. The Third Revolution. Creating Unprecedented Wealth and Happiness for Everyone in the New Millennium. Oxford, 1998. P. 91. 113 [113] - Cм. Korten D. C. The Post-Corporate World. Life After Capitalism. San Francisco, 1999. P. 81. естественные и объективные составляющие. Сегодня, когда руководители большинства компаний и корпораций являются не только высокообразованными людьми (лишь 5 процентов из них имеют школьное образование, тогда как более 60 процентов окончили колледжи, имеют степень бакалавра или доктора, причем 40 процентов -- в области экономики и финансов или в юриспруденции[114]), но и носителями уникального знания о рыночной стратегии компании и ее задачах, быстрое повышение их доходов (с 35 долл. на 1 долл., зарабатывавшийся средним рабочим в 1974 году, до 120 долл. в 1990-м и 225 долл. в 1994-м[115]) не кажется нам чем-то противоестественным. Когда говорят о том, что в конце 80-х Л.Якокка, президент "Крайслера", зарабатывал 17,5 млн. долл. в год, а Т.Кунэ, директор "Хонды", -- всего 450 тыс.; Дж.Уэлш, президент "Дженерал электрик", -- 12,6 млн. долл., а И.Шинджи, председатель правления JVC, -- 290 тыс. [116], эти сопоставления представляются не вполне корректными или, во всяком случае, не учитывающими целого ряда важных факторов. На наш взгляд, в этом случае следует иметь в виду, что высокие заработки американских высших менеджеров основывались на их способности вывести данные компании из кризисных ситуаций (достаточно вспомнить, что на протяжении всего периода, когда "Кока-Колой" руководил Р.Гойзуета, капитализация компании росла на 25 процентов в год, а ее рыночная цена увеличилась с 4 млрд. долл. в 1981 году до 150 млрд. долл. в 1997-м[117]); что, далее, доходы японских бизнесменов в подавляющей части складывались из разного рода бонусов, преференций и иных скрытых форм оплаты (японские компании тратили на это в конце 90-х около 40 млрд. долл. -- сумму, превышающую все выплаты акционерам[118]; в результате чего, например, цена членства в престижном гольф-клубе в Токио, куда были вхожи многие крупные предприниматели, достигала 1 млн. долл. в год и возмещалась, как правило, их компаниями[119]); наконец, не следует забывать, к чему пришли американская и японская экономики через десять лет после получения ведущими предпринимателями сопоставленных выше доходов. В со- [114] - См.: Hermstein R.J., Murray Ch. The Bell Curve. P. 59. [115] - См.: Fischer C.S., Hout M., Jankowski M.S., Lucas S.R., Swidler A., Voss K. Inequality by Design. P. 102. [116] - См.: Hampden-Tumer Ch., Trompenaars F. The Seven Cultures of Capitalism. Value Systems for Creating Wealth in the United States, Britain, Japan, Germany, France, Sweden and the Netherlands. L., 1994. P. 57. [117] - См.: Koch R. The Third Revolution. P. 92. [118] - См.: Sakayia T. What Is Japan? Contradictions and Transformations. N.Y., 1993. P. 237. [119] - См.: Hartcher P. The Ministry. How Japan's Most Powerful Institution Endangers World Markets. Boston (Ma.), 1998. P. 62. временных условиях "следует преобразовать верхушку управления корпорациями с тем, чтобы она отражала новую реальность, заключающуюся в том, что власть должна выражаться не только через авторитет руководства, но и через знания и опыт. Оба типа руководства чрезвычайно важны, и ключевой задачей вертикально структурированной организации является сохранение баланса между ними. Эта задача, которая всегда была до некоторой степени актуальной, в настоящее время становится наиболее важной" [120]. Таким образом, разнонаправленная динамика показателей производительности и заработной платы (см. график 11-2) четко показывает, что со второй половины 80-х основную роль в повышении прибылей американских промышленных и сервисных компаний стали играть интеллектуальные усилия высшего персонала и технологические нововведения, также коренящиеся в использовании человеческого капитала. Доля нематериальных факторов в График 11-2 Соотношение реальной заработной платы и производительности Источник: Galbraith James K. Created Unequal. P. 79. [120] - Tomasko R. M. Rethinking the Corporation. The Architecture of Change. N.Y., 1993. P. 151. балансовой стоимости компаний достигла 30 и более процентов[121], а доля чистых активов в их рыночной оценке опустилась сегодня до неправдоподобно низкой величины даже для фирм, не относящихся к самым высокотехнологичным отраслям: например, у "Кока-Колы" -- до 4 процентов (против 6 процентов у "Майкрософт"), а у "Дженерал электрик" -- до 18 процентов (против 15 у "Интел") [122]. В большинстве случаев это свидетельствует об уникальности рыночного поведения компании, отражающего объективные оценки интеллектуального капитала и ценность работников фирмы. Вместе с тем следует заметить, что низкоквалифицированные работники оказываются при этом в еще более тяжелом положении, поскольку "экономический рост не может обеспечить их "хорошими" рабочими местами так, как это было в прошлом" [123]. Третья группа явлений, ознаменовавших начало революции интеллектуалов, обусловлена рядом не менее важных обстоятельств. С того времени как процесс освоения знаний стал основой подготовки человека к последующей деятельности в современном обществе, новая высшая социальная страта явно становится все более замкнутой. С 1970 по 1990 год средняя стоимость обучения в частных университетах в США возросла на 474 процента -- при том, что средний рост потребительских цен не превысил 248 процентов[124] . Характерно также, что максимальный спрос предъявляется сегодня не столько на квалифицированный преподавательский состав, сколько на специалистов, способных творчески ставить и решать задачи. В результате доходы преподавателей и профессоров, в частности, в математических и информационных дисциплинах, растут в три-четыре раза медленнее стандартной зарплаты их выпускников, создающих собственные предприятия или работающих по контракту. Ввиду роста стоимости образования высшая страта замыкается сегодня подобно вчерашним предпринимателям. Если в начале века две трети высших руководителей компаний были выходцами из состоятельных семей, то в 1991 году около половины студентов ведущих университетов были детьми родителей, чей [121] - См.: Grant J.L. Foundations of Economic Value Added. New Hope. (Pa.), 1997. P. 16, 18-19; McTaggart J.M., Kontes P. W., Mankins M.C. The Value Imperative. Managing for Superior Shareholder Returns. N.Y., 1994. P. 28. [122] - См.: RoosJ., Roos G., Dragonefti N.C., Edvinsson L. Intellectual Capital. Navigating the New Business Landscape. N.Y., 1997. P. 2, 3; см. также: Knight J.A. Value-Based Management. Developing a Systematic Approach to Creating Shareholder Value. N.Y., 1998. P. 41, 43, 54. [123] - Danziger S.H., Sandefur G.D., Weinberg D.H. Introduction // Danziger S.H., Sandefur G.D., Weinberg D.H. (Eds.) Confronting Poverty: Prescription for Change. Cambridge (Ma.), 1994. P. 10. [124] - См.: Frank R.H., Cook P.J. The Winner-Take-All Society. Why the Few at the Top Get So Much More Than the Rest of Us. L., 1996. P. 165. доход превышал 100 тыс. долл. [125] Если, кроме того, в 1980 году среди выпускников колледжей с четырехгодичным сроком обучения только 30 процентов происходили из семей, чей доход превышал 67 тыс. долл., то сегодня это число возросло до 80 процентов[126]. Последствия данного процесса трудно переоценить. Дело в том, что богатые американские семьи всегда в достатке имели финансовые ресурсы, необходимые для оплаты обучения своих отпрысков в колледжах. Однако сегодня мы наблюдаем радикальное изменение в системе ценностей нового высшего класса. Как известно, новый тип мотивации распространен не столько у тех, кто добился значительных материальных успехов в течение жизни; напротив, как отмечает Р.Инглегарт, "по самой природе вещей, постматериалистами становятся чаще всего те, кто с рождения пользуется всеми материальными благами, и этим в значительной степени объясняется их приход к постматериализму" [127]; люди же, с юности стремившиеся добиться экономического успеха, впоследствии гораздо реже усваивают творческие модели поведения и становятся носителями постматериалистических идеалов. Мы полагаем, что имеются все основания для вывода о том, что в "классе интеллектуалов" уже на нынешнем этапе зарождения постэкономического общества произошла качественная перемена ценностных ориентиров. Можно ожидать, что в ближайшие десятилетия постматериалистические ценности будут активно укореняться в общественном сознании по мере происходящих интергенерационных сдвигов[128]; в силу же того, что, "будучи однажды выбранными, ценности меняются очень редко" [129], можно прогнозировать однозначный и все более быстрый рост нематериалистически мотивированного слоя современного общества, в который будет перерождаться прежняя элита индустриального мира. Характеризуя новый высший класс американского общества в первую очередь по способности его членов к творческому мышлению и неординарным решениям, Р. Гернштейн и Ч. Мюррей пишут: "Вне зависимости от состоятельности их родителей, людей, принадлежащих к этой группе, с радостью принимают в лучшие колледжи, затем в лучшие университеты, дающие возможность получить степень магистра и более высокие ученые степени. Закончив образование, они успешно строят карьеру, которая позволяет им реализовать свои способности и добиться уважения. До- [125] - См.: Lasch Ch. The Revolt of the Elites and the Betrayal of Democracy. P. 177. [126] - См.: The Economist. 1997. February 8-14. P. 57. [127] - Inglehart R. Culture Shift in Advanced Industrial Society. Princeton (NJ), 1990. P. 171. [128] - Ibid. P. 100. [129] - Boyett J.H., Conn H.P. Maximum Performance Management. Oxford, 1995. P. 32. стигнув зрелости, эти счастливчики, как правило, имеют доход, выражающийся шестизначным числом. На них работает технология, расширяя их возможности для выбора и повышая степень их свободы, предоставляя в их распоряжение невиданные ресурсы, позволяя им заниматься тем, чем им нравится. И по мере того, как жизнь осыпает их этими благами, они начинают тяготеть друг к другу, получая, благодаря своему богатству и техническим средствам, все более широкие возможности совместной работы и тесного общения в полной изоляции от всех остальных" [130]. Этот замкнутый, фактически наследственный, характер нового образованного класса был отмечен еще в 50-е годы[131] и сегодня привлекает внимание многих социологов, причем некоторые говорят о нем с удовлетворением, а некоторые с озабоченностью. Однако при всех различиях в подходах к данной проблеме следует иметь в виду, что рост благосостояния имеет место сегодня почти исключительно в среде высококвалифицированных работников и фактически не затрагивает персонала, включение которого в совокупную рабочую силу общества представляется насущной необходимостью[132]; поэтому вполне можно согласиться с выводом, что "даже в Америке всегда существовал привилегированный класс, но никогда ранее он не находился в такой опасной изоляции от окружающего мира" [133]. В последние годы углубляется понимание необратимости нового социального расслоения. Хотя традиционные факторы, как и раньше, оказывают влияние на динамику доходов, а циклические колебания экономики, разумеется, проявляются и в движении заработной платы, тем не менее события 1982-1989 годов ясно продемонстрировали тенденцию отставания заработной платы от темпов повышения производительности[134]. Несмотря на то, чт