орая сделала бы возможным ее определение как класса в смысле, вкладывавшемся в это понятие на протяжении последних полутора веков"[336]; это объясняется отчасти и тем, что информация есть наиболее демократичный источник власти, ибо все имеют к ней доступ, а монополия на нее невозможна. Однако в то же самое время информация является и наименее демократичным фактором производства, так как доступ к ней отнюдь не означает обладания ею[337]. В отличие от всех прочих ресурсов, информация не характеризуется ни конечностью, ни истощимостью, ни потребляемостью в их традиционном понимании, однако ей присуща избирательность -- редкость того уровня, который и наделяет владельца этого ресурса властью высшего качества. Специфика самого человеческого существа, его мироощущение, условия его развития, психологические характеристики, способность к обобщениям, наконец, память и так далее -- все то, что называют интеллектом и что служит [336] - Bell D. Sociological Journeys. Essays 1960-1980. L., 1980. P. 157. [337] - См.: Beck U. Risk Society. L.-Thousand Oaks, 1992. P. 53 самой формой существования информации и знаний, -- все это является главным фактором, лимитирующим возможности приобщения к этому ресурсу. Поэтому значимые знания сосредоточены в относительно узком круге людей -- подлинных владельцев информации, социальная роль которых не может быть в современных условиях оспорена ни при каких обстоятельствах. Впервые в истории условием принадлежности к господствующему классу становится не право распоряжаться благом, а способность им воспользоваться. Это не означает, что новый господствующий класс оказывается жестко отделенным от остального общества и совершенно закрытым для вступления в него новых членов. Напротив, "тысячи и тысячи людей присоединяются к нему каждый год, и фактически никто из них в дальнейшем не покидает его"[338]. Современное общество тем самым формирует важнейший принцип, признающий наиболее значимыми людей, способных придать социуму максимальный динамизм, обеспечить предельно быстрое продвижение по пути прогресса[339], и в этом можно видеть залог того, что уже в течение ближайших десятилетий постэкономические ценности, на которые ориентировано большинство представителей нового господствующего класса, будут доминировать во всем социуме, а экономические перестанут играть существенную роль. Новое социальное деление вызывает и невиданные ранее проблемы. До тех пор, пока в обществе главенствовали экономические ценности, существовал и некий консенсус относительно средств достижения желаемых результатов. Более активная работа, успешная конкуренция на рынках, снижение издержек и другие экономические методы приводили к достижению экономических целей -- повышению прибыли и уровня жизни. В хозяйственном успехе предприятий в большей или меньшей степени были заинтересованы и занятые на них работники. Сегодня же наибольших достижений добиваются предприниматели, ориентированные на максимальное использование высокотехнологичных процессов и систем, привлекающие образованных специалистов и, как правило, сами обладающие незаурядными способностями к инновациям в избранной ими сфере бизнеса. Имея перед собой в значительной степени неэкономические цели (или, другими словами, цели, в содержании которых экономический контекст занимает отнюдь не главное место), стремясь самореализоваться в своем деле, обеспечить общественное признание разработанным ими технологиям [338] - Galbraith J.K. The Affluent Society. L.-N.Y., 1991. P. 263. [339] - См.: Drucker P.P. Managing the Non-Profit Organization. Practices and Principles. Oxford, 1994. P. 131. или предложенным нововведениям, создать и развить новую корпорацию, выступающую выражением индивидуального "я", эти представители интеллектуальной элиты добиваются тем не менее наиболее впечатляющих экономических результатов. Напротив, люди, чьи ценности имеют чисто экономический характер, как правило, не могут качественно улучшить свое благосостояние. Дополнительный драматизм ситуации придает и то, что они фактически не имеют шансов присоединиться к высшей социальной группе, поскольку оптимальные возможности для получения современного образования даются человеку еще в детском возрасте, а не тогда, когда он осознает себя недостаточно образованным; помимо этого, способности к интеллектуальной деятельности нередко обусловлены наследственностью человека, развивающейся на протяжении поколений. Именно на этом пункте мы и начинаем констатировать противоречия, свидетельствующие о нарастании социального конфликта, который ранее не принимался в расчет в большинстве постиндустриальных концепций. С одной стороны, происходящая трансформация делает всех, кто находит на своем рабочем месте возможности для самореализации и внутреннего совершенствования, выведенными за пределы эксплуатации. Круг этих людей расширяется, в их руках находятся знания и информация -- важнейшие ресурсы, от которых во все большей мере зависит устойчивость социального прогресса. Стремительно формируется новая элита постэкономического общества. При этом социальный организм в целом еще управляется методами, свойственными экономической эпохе; следствием становится то, что в пределах этого расширяющегося круга "не работают" те социальные закономерности, которые представляются обязательными для большинства населения. Общество, оставаясь внешне единым, внутренне раскалывается, и экономически мотивированная его часть начинает все более остро ощущать себя людьми второго сорта; выход одной части общества за пределы эксплуатации оплачивается обостряющимся ощущением подавления в другой его составляющей. С другой стороны, класс нематериалистически мотивированных людей, которые, как мы уже отметили, не имеют своей основной целью присвоение вещного богатства, обретает реальный контроль над процессом общественного производства, и все более и более значительная часть общественного достояния начинает перераспределяться в его пользу. Таким образом, новый высший класс получает от своей деятельности результат, к которому не стремится. В то же самое время члены общества, не обладающие ни способностями, необходимыми в высокотехнологичных производствах, ни образованием, пытаются решать задачи материального выживания, ограниченные вполне экономическими целями. Однако сегодня доля их доходов в валовом национальном продукте не только не повышается, но снижается по мере хозяйственного прогресса. Таким образом, люди, принадлежащие к новой угнетаемой страте, не получают от своей деятельности результат, к которому стремятся. Различие между положением первых и вторых очевидно. Напряженность, в подобных условиях создающаяся в обществе, также не требует особых комментариев. С таким "багажом" постиндустриальные державы входят в XXI век. Насколько резкой может оказаться социальная поляризация на последующих этапах постэкономической трансформации? Реальна ли перспектива эволюционного перехода к постэкономической эпохе? Сколь опасным может стать открытый конфликт между противостоящими социальными группами? Все эти вопросы представляются сегодня исключительно актуальными, хотя и не имеют вполне определенных ответов. Тем не менее, мы считаем возможным сформулировать несколько коротких тезисов, поясняющих наш подход к поиску таковых. Мы исходим из того, что развертывание информационной революции и рост влияния класса интеллектуалов не могут быть остановлены без разрушения всего социального целого. Во власти институтов современного государства создать все необходимые условия для их быстрейшего развития или, напротив, замедлить темп перемен, но не более. По мере прогресса наукоемкого производства естественным образом будет расти и социальная поляризация. Можно достаточно уверенно предположить, что руководство постиндустриальных стран предпримет попытки смягчить этот процесс. Основными мерами, направленными на достижение такого результата, станут, прежде всего, усиление замкнутости общества и ужесточение иммиграционной политики, сокращение масштабов помощи деклассированным элементам и попытки активизировать спрос на труд тех низкоквалифицированных работников, которые все еще стремятся найти свое место в социальной структуре. Далее возможны два варианта действий. В первом, более вероятном, но в то же время менее эффективном, правительства предпочтут увеличить масштабы перераспределения доходов посредством вмешательства государства в хозяйственную жизнь. В таком случае для сколь либо реального изменения социальной ситуации потребуется резко повысить налоги на корпорации, что станет сдерживать темпы технологического прогресса. При этом повышение социальных выплат безработным или неквалифицированным работникам, с одной стороны, снизит стимулы остальных к повышению своего образовательного уровня и более эффективному труду, а с другой -- увеличит число желающих жить за счет государственных субсидий. Учитывая, что в течение ближайших двух-трех десятилетий правительству и без того придется минимум вдвое повысить социальные расходы лишь для того, чтобы обеспечить нужды стареющего населения Европы и США, дальнейшее наращивание государственных расходов будет иметь весьма тяжелые последствия для хозяйственного прогресса. Как только они станут очевидными, ассигнования снизятся, и прежняя ситуация воспроизведется на новом уровне. Тем не менее такой ход событий кажется нам наиболее вероятным, поскольку правительственные эксперты и политики будут выбирать его всякий раз, как только перспектива эскалации конфликта станет казаться достаточно близкой. Иной путь связан с отказом от традиционной стратегии. В этом случае социальные ассигнования должны быть резко урезаны и ограничены вполне конкретными целевыми программами, предполагающими, в первую очередь, организацию удовлетворительного медицинского обслуживания, переквалификацию безработных и обучение детей представителей низшего класса. Одновременно снимаются все ограничения, препятствующие деятельности высокотехнологичных компаний, снижается ряд антимонопольных ограничений и заявляется отказ от повышения налогов на корпорации, а все инвестиции в научные исследования и разработки вообще освобождаются от налогов. Основной задачей современного переходного периода нам представляется не столько смягчение социальной напряженности в отношениях между высшим и низшим классами, но, скорее, такое увеличение материального благосостояния и повышение социального статуса высшего класса, которое привело бы к становлению в его недрах в полной мере постматериалистической мотивации. Как отмечает Р.Коч, "общество должно облегчить процесс создания богатства с тем, чтобы, во-первых, искоренить бедность и, во-вторых, предоставить каждому индивиду возможности и стимулы для свободного раскрытия своего творческого потенциала", заключая при этом, что "богатое общество не обязательно является материалистическим обществом"[340]. Разрешение социального конфликта должно в таком случае произойти естественным образом: с одной стороны, за счет активизации перераспределения национального достояния в пользу низших классов и, с другой стороны, за счет изменения менталитета самого низшего класса, которое включает в себя два аспекта. Во-первых, в той же мере, в какой работники интеллектуальной сферы будут выходить за пределы эксплуатации лишь в силу новой мотивации их деятельности, самосознание большин- [340] - Koch R. The Third Revolution. P. 145. ства членов общества будет изменяться в направлении признания главным (если не единственным) залогом социального успеха образованности и таланта, а не упорного труда или удачливого предпринимательства. Во-вторых, складывающаяся структура социума будет в основном восприниматься как справедливая, поскольку в новой ситуации верхушка общества становится уже не паразитическим классом, эксплуатирующим другие социальные группы, а реальным создателем большей части общественного богатства. На наш взгляд, процессы радикального изменения ценностных ориентации современного класса интеллектуалов и быстрого его отрыва от большей части общества вполне могут воплотиться в интенсивном росте финансовых и информационных вливаний в низшие страты. Для этого сам высший класс не должен воспринимать все остальное общество как враждебное по отношению к себе, а культивировать в нем аналогичные собственным цели и принципы. Иными словами, следует ожидать глубоких трансформаций как в высшем классе, так и во всем обществе. Этого изменения, между тем, нельзя достичь посредством государственного регулирования, остающегося по сей день воплощением сугубо экономических методов; таковое, в конечном счете, не меняет мотивации низшего класса и не способствует естественному сосредоточению материальных и производственных ресурсов в руках новой интеллектуальной и хозяйственной элиты. * * * Переход к постэкономическому обществу, представляющий собою объективный процесс, развертыванию которого не существует сегодня альтернативы, наряду со многими позитивными моментами порождает и новое социальное противостояние. Оно способно не только серьезно дестабилизировать функционирующие общественные институты, но и реально воспрепятствовать дальнейшему прогрессивному развитию общества. Конфликт, вызревающий сегодня в недрах постиндустриальных социальных структур, представляется гораздо более опасным, нежели классовая борьба пролетариата и буржуазии, по целому ряду причин. Во-первых, основной конфликт индустриального общества возникал вокруг распределения материального богатства, и позиции сторон были более определенными, нежели в сегодняшних коллизиях. Противостояние, базирующееся на владении собственностью и отстраненностью от нее, имело как потенциальные возможности искоренения через ее перераспределение, так и механизм смягчения, основанный на систематическом повышении благосостояния наиболее обездоленных групп населения. Теперь же основной ресурс, обеспечивающий сосредоточение национального богатства неэкономически мотивированной части общества, составляют знания и способности, которые не могут быть ни отчуждены, ни перераспределены. При этом очевидно, что экономическая поддержка незащищенных слоев населения также перестает быть эффективной. Если прежде она давала человеку возможность добиться определенных жизненных успехов, то сегодня это маловероятно; поддержка же в образовательном аспекте чрезвычайно затруднена и может сказаться в лучшем случае через десятилетия, а скорее всего -- даже в следующих поколениях. Поэтому возникающее новое классовое деление и сопровождающий его конфликт могут оказаться более сложно изживаемыми, чем социальные проблемы буржуазного общества. Во-вторых, природа этого конфликта представляется совершенно неизученной. Очевидно, что в настоящее время все большая часть общественного достояния перераспределяется в пользу лиц с высоким уровнем образования, которые реализуют свой творческий потенциал в высокотехнологичных компаниях или ведут самостоятельную деятельность, оперируя информацией и знаниями. Характерно, что они либо начинали свою жизнь, будучи достаточно обеспеченными, либо достигли достойного уровня материального благосостояния в результате собственных усилий, но, так или иначе, в их сегодняшней деятельности материальные факторы играют второстепенную роль. Мы обсуждали этот феномен как предпосылку преодоления эксплуатации, и такая смена ценностных ориентиров действительно представляет собой одно из величайших достижений постэкономической трансформации. В то же время подавленный класс общества не усвоил и не имел возможности усвоить постматериалистические ценности; его представители стремятся достичь вполне экономических результатов и при этом (а отчасти и в силу этого) подвергаются эксплуатации в "лучших традициях" индустриальной эпохи. Спираль, развертывающаяся в этом направлении, способна инициировать необычайно резкое ответное действие со стороны экономически ориентированной части социума. В-третьих, в условиях буржуазного строя острота классового противостояния, как показывает история, оказывалась максимальной на том этапе, когда он находился в стадии становления. Именно накопление капиталов и формирование технической базы вызывали особо безжалостную эксплуатацию пролетариата, провоцируя наиболее радикальные выступления угнетенного класса. В дальнейшем, с середины прошлого века и фактически до последних десятилетий нынешнего, за исключением отдельных периодов, таких, как Великая депрессия 1929-1932 годов, благосостояние рабочего класса постоянно росло, и имущественный разрыв между наиболее богатыми и наиболее бедными социальными группами сокращался. Поэтому можно было вполне обоснованно утверждать, что по крайней мере с начала 30-х годов классовый фактор не угрожал индустриальному порядку в большинстве западных держав. В настоящее время определилась иная тенденция. Формирующееся постэкономическое общество движимо в первую очередь новыми, нематериальными стремлениями тех, кто вышел за рамки экономической мотивации, и его развитие становится все более динамичным по мере расширения круга таких людей в обществе. С этой точки зрения условием успеха нового строя является возможно более быстрое становление класса, имеющего своим ориентиром постэкономические ценности. Однако одновременно это приводит как к относительному ухудшению материального положения, так и к росту болезненного самосознания особо отчужденного класса; сегодня мы не видим в механизме развития постэкономического общества реальных средств преодоления возникающего классового конфликта. Более того, и это можно рассмотреть в качестве четвертого фактора, обусловливающего опасность зреющего социального конфликта, формирующийся высший класс постэкономического общества, пока еще сохраняющий определенную лояльность традиционной власти, по самой своей природе враждебен институтам современного государства, воплощающим методы социального управления и хозяйственного регулирования, присущие экономическому типу общества. Это также способно осложнить становление основ нового типа социума, так как, с одной стороны, совершенно очевидно, что в современных условиях роль государства не может быть существенным образом уменьшена, а с другой -- остаются неясными как принципы организации новой системы управления, так и методы воздействия на социальные классы и группы, движимые новыми мотивами. В силу этого мы предполагаем, что единственно возможным вариантом разрешения данного противоречия является обеспечение сегодня его максимального обострения посредством снятия преград для развития технологического прогресса и допущения естественной поляризации общества, разделяющей его на класс интеллектуалов и остальную часть населения. Сохраняя абсолютный минимум государственной поддержки, нацеленной на те группы людей, которые по объективным причинам не способны принимать участие в общественном производстве, следует сделать акцент на максимально широком доступе к нормальному образованию и предпринять все меры для утверждения образованности и таланта в качестве основных источников успеха современной личности. Этот процесс, как можно предположить, окажется вполне объективным и будет развертываться по мере осмысления людьми новых принципов социальной организации. Достижение представителями класса интеллектуалов нового, качественно более высокого уровня влияния должно окончательно изменить принципы их мотивации, что было бы фактически невозможно, если бы экономическая власть принадлежала традиционной буржуазии. В случае, если социум в целом осознает к этому времени изменившуюся общественную ситуацию, его высшие слои перестанут воспринимать исходящие снизу требования как противоречащие своим целям (во-первых, так как сами эти цели не будут сугубо экономическими и, во-вторых, потому что запросы остальных членов общества также не будут содержать одни лишь требования материальных компенсаций). Мы полагаем, что выход из складывающейся в настоящее время ситуации может быть только эволюционным; государству следовало бы сегодня обеспечить все условия для ускорения "революции интеллектуалов" и в случае возникновения конфликтных ситуаций, порождаемых социальными движениями "низов", быть готовым не столько к уступкам, сколько к жесткому следованию избранным курсом, ибо только он, по-видимому, может привести к действительно быстрому росту общественного богатства, которое в конечном счете в наибольшей степени способствует становлению основ постэкономического общества. * * * * * Нарастание имущественного неравенства в постиндустриальных обществах представляется нам процессом, объективно вызываемым к жизни современной информационной революцией. Все прежние методы государственного вмешательства в хозяйственные процессы, направленные на перераспределение материальных благ между отдельными социальными группами, и сегодня не теряют своей одномоментной эффективности, однако оказываются неспособными устранить главные причины новой классовой поляризации. Для радикального умиротворения формирующегося низшего класса необходимы гораздо большие усилия, направленные прежде всего на изменение общепринятых ценностных ориентиров. В постэкономическом обществе человеку будут близки нематериалистические мотивы, а совершенствование собственной личности он будет считать главной целью всей своей жизни. Как мы пытались показать выше, реализация подобной программы представляется наиболее сложным (и наиболее дорогостоящим) примером социальной трансформации, которую переживало западное общество со времен становления основ буржуазного строя. Мы отметили, что два аспекта социального неравенства, возрастающего по мере формирования постэкономического общества, -- имущественная и статусная дифференциации внутри постиндустриального мира и раскол цивилизации в целом на процветающие страны и государства, потерпевшие поражение в своей попытке примкнуть к ним, -- исключительно тесно взаимосвязаны. Исторически и логически первичным является нарастание неравенства в пределах развитых стран. Само его существование, равно как и экономическая конкуренция в рамках индустриальной цивилизации, в конечном счете обеспечили тот выдающийся хозяйственный прорыв, который был осуществлен в Европе и Соединенных Штатах в XIX и первой половине XX века. По мере своей реализации стремление вырваться вперед вызывало формирование новых потребностей, неведомых массовому обществу и положивших начало становлению постэкономической системы ценностей. Этот процесс привел в конечном счете к тому, что западные страны сосредоточили в своих руках все основные рычаги обеспечения собственного благосостояния, их экономика становилась все более самодостаточной, а зависимость от "третьего мира" -- все более слабой, если не сказать -- исчезающей. В определенном смысле можно утверждать, что отрыв постиндустриальных стран от остальной части человечества был оплачен резким нарастанием глубинных социальных противоречий в самих постиндустриальных странах. Напротив, с точки зрения поверхностного наблюдателя, наиболее очевидным и наглядным подтверждением нарастания социального расслоения является именно беспрецедентный отрыв постиндустриальных стран от остального мира и резко возросшая его несамостоятельность. На протяжении последней трети XX века концентрация новых технологических разработок в пределах развитых стран достигла максимально возможного уровня; тем самым постиндустриальный мир обеспечил себе доминирование в том уникальном секторе производства, где фактически невозможна конкурентная борьба с использованием основного козыря новых индустриальных государств -- относительно дешевой рабочей силы. На рубеже нового тысячелетия Соединенные Штаты и Европейский Союз являются поставщиками во все остальные регионы мира технологий, которые не могут быть произведены где-либо еще, и это обеспечивает им гораздо большее влияние и могущество, чем контроль за любым другим видом производственных ресурсов. Современный развитый мир способен не только производить новые технологии, но и использовать их для обеспечения всех своих основных потребностей, и в этом состоит его коренное отличие от стран, экономика которых базируется на добыче и экспорте сырья или производстве массовой продукции, предназначенной для внешнего рынка. Таким образом, в планетарном масштабе воспроизводятся внутренние противоречия постиндустриального общества, и в углубляющемся разрыве между постэкономическим миром и остальными регионами планеты преломляется раскол между классом интеллектуалов и иными слоями общества. Этот разрыв имеет те же причины, что и нарастание неравенства внутри развитых стран: доминирование информации и знаний в качестве основного производственного ресурса, обесценение природных ресурсов и продуктов массового индустриального производства, несамодостаточный характер индустриального сектора, требующего сегодня постоянных и все возрастающих информационных и технологических вливаний, предельная активизация конкуренции между индустриальными государствами, имеющей ту же природу, что и конкуренция малообразованных и неквалифицированных работников, не способных стать субъектами наукоемкого производства. По сути дела, новое всемирное противостояние имеет те же корни, что и классовое противостояние внутри постэкономического общества, однако его острота и драматизм не скрываются регулирующей активностью центральных правительств и в силу этого представляются особенно зримыми. События последних лет показали, что процессы дифференциации отдельных народов по уровню экономического прогресса стали источником крайней опасности для современного мирового порядка. Сегодня развитые постиндустриальные страны находятся перед необходимостью выбора между активным вмешательством в дела остального мира, способным предотвратить необратимые изменения в состоянии окружающей среды, поддержать находящиеся в глубоком кризисе индустриальные экономики и обеспечить продвижение целого ряда государств в направлении формирования режимов, более демократических и более восприимчивых к западным ценностям, с одной стороны, и концентрацией внимания на собственных внутренних проблемах, с другой. Вопрос о том, какой из путей будет избран и сколь долго удастся поддерживать существующее сегодня состояние неустойчивого балансирования между обеими этими целями, не имеет пока сколько-нибудь четкого ответа. Совершенно очевидно, что как бы ни был самодостаточен западный мир в хозяйственном отношении, он остается весьма уязвимым перед лицом остальной части человечества. В последние годы это все более глубоко осознается на Западе: в Европе растет влияние националистических сил и неприязнь как к иммигрантам из "третьего мира", так и к идее помощи таковому; в Соединенных Штатах реанимируется Стратегическая оборонная инициатива Р.Рейгана, способная оградить США от агрессии со стороны непредсказуемых режимов из числа развивающихся или бывших коммунистических стран, располагающих современными системами вооружений. Мы не можем сегодня быть уверены, как далеко зайдут меры подобного рода, однако понятно, что их ускоренное осуществление в начале нового столетия станет одним из факторов, способных радикально изменить облик современного мира. В то же время, наращивание помощи "первого" мира "третьему" также не позволит радикальным образом изменить ситуацию, поскольку, во-первых, это приводит к перенапряжению хозяйственной системы самого "первого" мира и, во-вторых, не приносит существенных результатов для "третьего" и тем более "четвертого", а лишь сокращает возможности их самостоятельного развития. В результате такой помощи возникает устойчивая зависимость развивающихся стран от технологий и инвестиций, получаемых из постиндустриального мира, а существующий миропорядок оказывается заложником того, как долго эти дотации смогут поступать в отсталые регионы во все возрастающем масштабе. Таким образом, мы приходим к выводу о необходимости переосмыслить современную концепцию хозяйственной и политической глобализации. Представляется достаточно очевидным, что экономическая поддержка развивающихся стран не принесла ожидавшихся результатов. Попытки военного насаждения порядков, принятых в развитых странах, также бесперспективны: достаточно вспомнить, что все крупные войны второй половины XX века, развязанные великими державами против стран, гораздо менее развитых в экономическом и социальном аспектах, -- войны США против Кореи и Вьетнама, войны Франции в Алжире и Индокитае, агрессия СССР против Афганистана и даже война западной коалиции против Ирака -- либо были проиграны ими, либо не привели к радикальному изменению ситуации. Политические меры давления на большинство суверенных государств весьма и весьма ограничены. Между тем задачи, которые не могут быть решены в рамках одного государства или группы стран, -- в первую очередь экологического и гуманитарного порядка -- продолжают оставаться среди наиболее существенных. Поэтому проблема нового мирового устройства, которое характеризовалось бы, во-первых, доминированием постиндустриальных стран в рамках модели "однополюсного мира", исключающего глобальное противостояние, во-вторых, резким ограничением помощи "первого" мира "третьему" и заменой ее инвестициями, четко определенными по своей направленности и осуществляющимися под жестким политическим контролем развитых стран, и, в-третьих, своей гуманитарной направленностью и отказом постиндустриального мира от применения силы в отношении государств, не предпринявших каких-либо враждебных развитым странам действий, является сегодня крайне актуальной. Поэтому заключительная глава этой книги посвящена именно проблеме глобализации современного мира; в ней будет предпринята попытка рассмотреть некоторые широко распространенные тезисы по данному вопросу и изложить элементы собственной позиции несколько более определенно, чем это было сделано до сих пор. Глава четырнадцатая. Природа современной "глобализации" и ее возможные следствия Одним из основных постулатов теории становления постэкономического общества является положение о последовательной смене доэкономической, экономической и постэкономической эпох в истории земной цивилизации. Каждой из них присуща, как мы показали, своя форма организации человеческого сообщества, в главных своих чертах универсальная для любого народа, идущего по пути социального прогресса. С этой точки зрения, в нынешних условиях обращают на себя внимание два обстоятельства. Наблюдая развитие цивилизации от доэкономического строя через экономический к постэкономическому, исследователь обнаруживает, что в своем историческом движении каждое из обществ проходит стадии, соответствующие зрелым формам трех этих социальных состояний. Однако это отнюдь не означает идентичности путей перехода от предыдущего социального типа к последующему; они могут быть самыми разными. Так, переход от до-экономического общества к экономическому, продолжавшийся в течение долгих столетий, происходил в самых разнообразных формах. В XX веке экономический строй стал общемировой реальностью, однако этот факт свидетельствует, на наш взгляд, не о наступлении какого-то устойчивого состояния, а о начале новой трансформации, пути которой в очередной раз не будут едиными или универсальными. Достигая своего целостного состояния, прежний порядок подготавливает основы для собственного перерождения и упадка; представление о возникшем наконец стабильном и универсальном общественном порядке в масштабе исторического времени оказывается иллюзорным. В то же время становление экономического общества объективно представляет собой процесс формирования действительно универсального социального организма, базирующегося на основополагающих принципах максимального удовлетворения материальных интересов людей, достигаемого прежде всего их личными усилиями и действиями. Постэкономический порядок возникает на иной основе; на первый план выдвигаются иные потребности человека, главным образом проистекающие из его стремления к самореализации и самосовершенствованию. Очевидно, что центральные принципы, на которых строится новая социальная форма, не могут быть столь же определенно сформулированы, как в случае экономического общества, и это свидетельствует о неизбежном нарастании многовариантности общественного прогресса. Различные модификации постэкономического общества будут схожи не в меньшей мере, нежели отдельные модели общества экономического, однако пути движения к новому социальному устройству отнюдь не будут идентичными. Все это означает, что переход от одной глобальной системы общественного устройства к другой должен сопровождаться существенной социальной напряженностью. Сам факт ее нарастания в современных условиях уже не вызывает сомнения у исследователей, каких бы идеологических и методологических позиций они ни придерживались. В наиболее общем виде, с использованием своей оригинальной терминологии, эту мысль сформулировал И. Валлерстайн, отметивший в своей последней работе, что "мы живем в эпоху перехода от существующей глобальной системы общественного устройства -- капиталистической мировой экономики -- к другой или другим глобальным системам. Мы не знаем, к добру это или нет, и не будем знать, пока новая эпоха не наступит, а произойти это может лет через пятьдесят. Нет сомнения, однако, что переходный период будет исключительно трудным для тех, кто живет в это время. Это будет период обострения конфликтов и усиления беспорядков, сопровождающихся, по мнению многих, крушением нравственных ценностей" [1]. Соглашаясь с ним в целом, следует отметить, что хотя переход от экономического к постэкономическому типу общества и вызывает весьма разнообразные формы социального противостояния как в рамках отдельных развитых наций, так и в мировом масштабе, все они порождены либо непосредственным (как в первом случае), либо опосредованным (как во втором) возвышением интеллектуального класса, иными словами - той группы людей, которая в своем субъективном развитии вышла за пределы экономической мотивации и исповедует нематериалистическую систему ценностей. [1] - Wallerstein I. Utopistics, Or Historical Choices of the Twenty-First Century. N.Y., 1998. P. 35. Именно с возникновением этого класса как значимой социальной силы началась масштабная экспансия постиндустриального мира в направлении менее развитых регионов планеты, экспансия не столько политическая, сколько технологическая, экономическая, социальная и культурная. Создав уникальные технологии производства материальных благ, услуг и информации, постиндустриальный мир важнейшей своей потребностью стал признавать сохранение некоего status quo, которому угрожает нарастающая социальная и политическая дезорганизация. Высший класс постиндустриальных обществ озабочен сохранением социальной стабильности, которая позволяла бы ему наращивать собственные достижения; в той же мере развитые страны заинтересованы в стабильности мирового порядка, создающей условия для упрочения и расширения хозяйственной системы, основанной на использовании информации и знаний. Фиксируя это положение вещей, современная социология породила две концепции, проливающие свет на внешне достаточно различные, но по сути своей вполне взаимодополняющие явления. С одной стороны, с конца 70-х годов начался активный поиск критериев некоей достаточности прогресса, позволяющей поддерживать стабильное хозяйственное развитие на основе оптимизации использования ресурсов и сокращения негативного воздействия человека на окружающую среду. В середине 80-х этот поиск привел к появлению комплексной концепции, вышедшей далеко за рамки ее экологической первоосновы; к этому времени сам термин "устойчивое", или "достаточное" (sustainable), развитие получил широкое распространение, появившись даже в заглавиях ряда научных работ[2]. В 1987 году это понятие заняло центральное место в докладе "Наше общее будущее", подготовленном Всемирной комиссией ООН по окружающей среде и развитию, более известной как Комиссия Брундтланд[3]. Будучи определено в докладе в предельно широком смысле, как "развитие, отвечающее потребностям нынешнего дня и не лишающее будущие поколения возможности удовлетворять свои собственные нужды" [4], оно получило впоследствии вполне конкретное содержание, отражаемое противопоставлением развития (development) и роста (growth) [5]. В результате концепция достаточного развития приобрела к сегод- [2] - См.: Daly H. Beyond Growth. The Economics of Sustainable Development. Boston, 1996. P.121. [3] - См.: Porter G., Brown J. W. Global Environmental Politics, 2nd ed. Boulder (Co.), 1996. P.25-26. [4] - Цит. по: Daly Н.Е. Steady-State Economics, 2nd ed. L., 1992. P. 251. [5] - См.: Daly H. Beyond Growth. P. 157. няшнему дню черты теории, обосновывающей преимущества скорее качественного развития экономических и социальных систем, нежели их количественной экспансии[6]. В контексте нашего исследования концепция достаточного (устойчивого) развития интересна прежде всего как научное обоснование способности постиндустриального мира к дальнейшему прогрессу на основе скорее собственных внутренних ресурсов, чем безграничной экспансии и чисто количественного роста. Немаловажно, что сам этот подход не только не отрицает того, что однажды начавшись, подобное развитие может охватить весь мир, но даже предполагает это в достаточно явной форме. Таким образом, теория достаточности развития стала, на наш взгляд, первой комплексной реакцией социологов и экономистов на достижение постиндустриальным обществом этапа определенной зрелости. С другой стороны, также с 80-х годов в научный оборот вошло понятие глобализации, предназначенное прежде всего для обозначения масштабности социальных изменений, охватывающих уже не столько отдельные нации и народы, сколько цивилизацию в целом. Этот термин также нес в себе свидетельство достижения западной цивилизацией качественно нового уровня развития, поскольку само его применение (пусть и в относительно неявной форме) сопряжено с утверждением о способности Запада определять основные тенденции мирового развития. Теория глобализации, в отличие от концепции достаточного развития, делала акцент именно на экспансионизме и основывалась на такой оценке современного периода, согласно которой в настоящее время получает наибольшее признание и распространение либеральная модель экономического и политического устройства[7], происходит активная вестернизация мира[8]. Понятно, что в условиях усиливающейся взаимозависимости регионов планеты и ускоряющегося научно-технического прогресса эта доктрина стала претендовать на всеобъемлющий характер и оказалась исключительно популярной. Однако становится все более очевидным, что она рассматривает весьма поверхностные явления и процессы, а ее широкое применение затушевывает разделяющие современный мир барьеры, создавая иллюзию его единства и целостности. Таким образом, доктрина глобализации вступает в противоречие с развиваемой нами теорией становления постэкономического общества, и поэтому следует остановиться на ней более подробно. [6] - Подробнее см.: Pearce D., Barbier E., Markandya A. Sustainable Development. Economics and Environment in the Third World. L., 1990. P. 1-3. [7] - См.: Scholte J.A. Beyond the Buzzword: Towards a Critical Theory of Globalization // Kofman E., Youngs G. (Eds.) Globalization: Theory and Practice. L., 1998. P. 50-51. [8] - См.: Latouche S. The Westernization of the World. The Significance, Scope and Limits of the Drive towards Global Uniformity. Cambridge, 1989. P. 50-51. Впервые понятием глобализации воспользовался в 1981 году Дж. Маклин, призывавший "понять и дать объяснение историческому процессу усиления глобализации социальных отношений". Как специальный термин слово "глобальный" не встречалось в названиях научных работ, не считая нескольких нехарактерных случаев в конце 60-х годов[9]. В его современном смысле термин "глобализация" возник в середине 80-х, и его воздействие на интеллектуальный климат последнего десятилетия оказалось исключительно сильным; в начале 90-х М.Уотерс, один из наиболее известных специалистов в этой области, отметил, что "подобно тому, как основным понятием 80-х был постмодернизм, ключевой идеей 90-х может стать глобализация, под которой мы понимаем переход человечества в третье тысячелетие" [10]. Появление же самого термина связывают обычно с именем американского социолога Р. Робертсона, который в 1983 году использовал понятие globality в названии одной из своих статей, в 1985 году дал толкование понятия globalization, а в 1992 году изложил основы своей концепции в специальной книге[11]. И теория устойчивого развития, и концепция глобализации вызваны к жизни одними и теми же процессами, воплощенными в развитии постиндустриальной системы. Первая пытается объяснить изменяющуюся природу развитых обществ, акцентирует внимание на том, что глубинные перемены все более настоятельно требуют пересмотра сложившихся представлений о современном обществе и установления новых ориентиров для движения вперед. Вторая, напротив, сосредоточена на количественных параметрах экспансии западных обществ, на распространении созданной ими социально-экономической модели в мировом масштабе. Первая объективно способствует пониманию нарастающего разрыва между двумя частями цивилизации: в то время как постиндустриальный мир становится все более замкнутым и самодостаточным, остальная часть человечества оказывается все более и более от него зависимой. Вторая культивирует иллюзию комплексности и целостности мира, якобы обусловленных перенесением существующей на Западе хозяйственной практики в другие страны (по сути дела, таким образом пропагандируются идеи "догоняющего" развития). Теория устойчивого развития, хотя она и уступает по своей попу- [9] - Подробнее о возникновении термина см.: Scholte J.A. Beyond the Buzzword. P. 44-45. [10] - Waters M. Globalization. L.-N.Y., 1995. Р. 1. [11] - См.: Robertson R. Interpreting Globality // Robertson R. World Realities and International Studies. Glenside (Pa.), 1983; Robertson R. The Relativization of Societies: Modem Religion and Globalization // Robbins Т., Shepherd W., McBride J. (Eds.) Cults, Culture, and the Law. Chicago, 1985; Robertson R. Globalization. L., 1992. лярности теории глобализации, представляется нам гораздо более совершенным инструментом анализа современной ситуации, оценки процессов, развертывающихся в мире в конце XX века. Напротив, концепция глобализации получила более широкое распространение и стала влиятельной социальной доктриной, поскольку она в большей мере отвечает идеологическим предпочтениям западных экспертов и получает более очевидные подтверждения при поверхностной оценке современной социально-экономической реальности. С позиций нашей концепции перехода к постэкономическому социальному устройству возможности оценки уровня прогресса, достигнутого тем или иным обществом, путем сравнения его с некоторым идеальным социальным типом представляются исчерпанными. Критерием успешности современной социальной трансформации становится то, в какой мере общество обеспечивает условия для максимальной самореализации личностного потенциала своих граждан, а отнюдь не точность копирования некоей модели, пусть даже сложившейся в более развитых странах. Напротив, теоретики глобализации считают залогом социального прогресса возможно более широкое распространение западной модели на остальные регионы планеты. Это представление приобрело настолько важное значение в рамках теории глобализации, что само ее развитие подразделяется на несколько этапов, в значительной мере воспроизводящих периоды укоренения данных представлений. На первом этапе, охватывающем 60-е и 70-е годы, исследовались возможности распространения западной модели за пределы тех регионов, где она исторически возникла. Этим исследованиям имплицитно был присущ евроцентризм, обосновывавшийся большинством западных социологов -- от М.Вебера до А.Тойнби[12]. Методологической основой такого подхода в более или менее явной форме выступала теория единого индустриального общества с ее положениями об исключительной значимости технологического прогресса. В результате возникло понятие вестернизации, быстро ставшее популярным в то время. "Вестернизация, -- отмечал С.Латуш, -- явление универсальное по своему временному и географическому охвату... Первой на этот путь в XVIII веке встала Англия, за которой последовало большинство европейских стран. Соединенные Штаты и другие белые доминионы быстро догнали и обогнали своих бывших хозяев. Япония, в свою очередь, решила доказать, что данная модель может быть освоена и не [12] - Подробнее о развитии концепции см.: Frank A. G. ReOrient. Global Economy in the Asian Age. Berkeley-L., 1998. P. 8-9. принадлежащими к белой расе народами, существующими не просто вне западного мира, а представляющими собой квинтэссенцию восточной цивилизации. Четыре "маленьких дракона" Юго-Восточной Азии доказали, что воспроизводимость данной модели не только не ограничена географической зоной или культурным ареалом, но и независима от исторического периода. Модель технологического общества, не существующая вне временных или пространственных рамок, со всеми своими атрибутами -- от массового потребления до либеральной демократии, -- в принципе воспроизводима, и в силу этого -- универсальна" [13]. В данном случае "вестернизация" мира понималась идентичной становлению единого технологического способа производства в различных регионах земного шара; однако распространению такого понимания препятствовали тенденции хозяйственного развития 70-х и особенно 80-х годов, сделавшие очевидным тот факт, что в конце XX века принципы индустриального общества наиболее успешно воплощаются в жизнь в странах, отнюдь не стремящихся копировать западный образ жизни. Экспансия индустриальной системы хозяйства не стала основой унификации социальных структур соответствующих государств и культурного сближения их народов. Несколько позже акцент был смещен в сторону идей модернити и модернизации. Как это свойственно постмодернистской концепции в целом, такое смещение имело ярко выраженный спекулятивный оттенок и не только не принесло существенного теоретического прорыва, но породило, на наш взгляд, множество дополнительных противоречий. Достаточно сказать, что терминологический и понятийный аппарат теории постмодернизма не позволяет даже определить доминирующее начало современной цивилизации. С одной стороны, как известно, постмодернисты полагают модернити европейским проектом и указывают, что оно, "будучи порождено Европой, в то же самое время само породило Европу" как социальную систему, способную к быстрому и динамичному развитию[14]. Учитывая, что "модернити и индустриализм представляются тесно, если не сказать -- неразрывно, связанными" [15], идея модернизации "призвана оправдать распространение западной культуры и капитализма тем, что якобы есть силы, которые преобразуют мир, действуя вне условий человеческого существования" [16]. Под таким углом зрения вся современная цивили- [13] - Latouche S. The Westernization of the World. P. 50-51. [14] - Heller A., Feher F. The Postmodern Political Condition. Cambridge, 1988. P. 146, 149. [15] - Kumar K. From Post-Industrial to Post-Modern Society. New Theories of the Contemporary World. Oxford-Cambridge (Ma.), 1995. P. 83. [16] - Waters M. Globalization. P. 3. зация выступает порождением модернити[17], а глобализация трактуется как "распространение модернизации" [18]. С другой стороны, переход от модернити к постмодернити предполагает устранение моноцентричной модели мироустройства, формирующаяся система уже не ограничивается одним только западным миром[19], и отсюда следовал вывод о возможности идентификации эры глобализма и постмодернити[20]. Таким образом, остается совершенно неясным, представляет ли собой экспансия западных ценностей распространение того порядка, который можно считать модернити, или же он в собственном развитии превращается в свое отрицание, рассматриваемое как постмодернити. Признавая идентичность глобализации и перехода человечества в состояние постмодернити, мы приходим к выводу о внутренней близости концепции глобализации и теории достаточного развития. Именно в рамках теории модернити наиболее четко различаются модернизация как комплексное усложнение социальной структуры и собственно развитие, которое может не иметь явной позитивной направленности[21]. Рассматривая становление нового общества как процесс модернизации, сторонники этой теории подчеркивали его позитивный характер, но сам ее аппарат не позволял им четко оценивать современные проблемы и противоречия. Вплоть до середины 80-х годов потенциал развития и распространения теории глобализации был объективно ограничен тем, что западный мир находился в окружении экономических и политических оппонентов; коммунистические государства никак не могли быть представлены в виде субъекта глобализации, а азиатские конкуренты США и Западной Европы активно опровергали идею проникновения западных ценностей на Восток и ужесточили мировое экономическое противостояние. Резкое ослабление напряженности между Западом и коммунистическим блоком во второй половине 80-х, первые признаки кризиса в Японии в 1989-1990 годах и последовавший ренессанс западных экономик в начале 90-х изменили отношение к идеям глобализации. Как подчеркивает М.Уотерс, вплоть до 1987 года база данных библиотеки Конгресса в Вашингтоне не содержала книг, в названии ко- [17] - См.: Latouche S. The Westernization of the World. P. 43. [18] - См.: Scholle J.A. Beyond the Buzzword: Towards a Critical Theory of Globalization. P. 55. [19] - См.: Smart В. Modernity, Postmodemity and Present // Turner B.S. (Ed.) Theories of Modernity and Postmodernity. L.-Thousand Oaks, 1995. P. 27-28. [20] - См.: Albrow M. The Global Age. State and Society Beyond Modernity. Stanford (Ca.), 1997. P. 77-78. [21] - См.: Touraine A. Pourrons-nous vivre ensemble? Egaux et differents. P., 1997. P. 157. торых использовалось бы данное понятие, зато с начала 90-х их число стало увеличиваться лавинообразно[22]. Популярность идей глобализации в 90-е годы базируется на трех достаточно разнопорядковых факторах: росте экономического могущества западного мира и формировании новой модели самоподдерживающегося развития в условиях зрелого постиндустриального строя; активной экспансии политических и идеологических парадигм Запада в направлении стран бывшего коммунистического блока, а также стран Азии и Латинской Америки; на несколько инфантильном увелечении западного общества культурными традициями стран периферии. Особенно большая роль принадлежала, разумеется, первому фактору. США вышли из продолжительного экономического кризиса, укрепили свое доминирующее положение в мире и восстановили привлекательность национального фондового рынка и рынка долговых обязательств для международных инвесторов. Уверенный рост большинства показателей деловой активности в Соединенных Штатах спровоцировал аналогичную тенденцию во всем мире (за исключением, пожалуй, Японии) и сделал перспективы следования многих развивающихся стран в фарватере западной политики весьма реальными. В то же время стала гораздо более агрессивной торговая и инвестиционная политика Запада, его предприниматели проникали на новые рынки гораздо более активно, нежели в 70-е и 80-е годы. Если к концу 70-х годов объемы торговых оборотов стран-членов ОЭСР составляли не более 12 процентов их ВНП, что соответствовало уровню 1911 года, то к 1997-му они выросли до 17 процентов[23]. Объемы инвестиционных потоков, направлявшихся в развивающиеся государства, увеличивались невиданными ранее темпами. При этом росли значение и масштаб деятельности международных финансовых, хозяйственных и политических организаций: развитие Европейского Союза породило активизацию примитивно-интеграционных процессов в Азии и Латинской Америке, образование зоны свободной торговли в составе Мексики, США и Канады; Международный валютный фонд оперативно и эффективно предотвратил долговой кризис в Мексике; ООН делала важные шаги на пути превращения ее в действенный инструмент поддержания безопасности и стабильности в мировом масштабе. Вторым фактором стали, разумеется, распад Советского Союза и экспансия западных ценностей в Восточной Европе. Влия- [22] - См.: Waters M. Globalization. P. 2. [23] - См.: Giddens A. The Third Way. The Renewal of Social Democracy. Oxford, 1998. P. 30. ние этого фактора на активизацию глобалистских исследований в первой половине 90-х не может быть переоценено; не будет преувеличением утверждать, что именно он катализировал становление самой этой теории. Возможность переноса западной модели развития на государства бывшего восточного блока стали в эти годы рассматриваться как показатель жизнеспособности западных ценностей, как одна из основных задач западного мира. Р.Гепхардт отмечал недавно: "Поражение коммунизма подвергло испытанию нашу экономическую и политическую систему по всему миру. Если в условиях глобальной конкуренции мы сможем заставить ее работать в полную силу, то такую систему каждое государство захочет взять за образец" [24]. Нельзя не заметить, что вся первая половина 90-х годов свидетельствовала в пользу подобного похода: пережив шоковую терапию и глубокое разочарование в реформах, население большинства восточноевропейских стран и государств Балтии к 1995-1996 годам в целом усвоило ценности общества массового потребления; Западной Европой были предприняты вполне своевременные меры по включению восточной части континента в свои организационные структуры, и даже основные постсоветские государства -- Россия и Украина -- стремились демонстрировать до поры до времени успешное следование по пути реформ. К 1997 году, казалось, исчезли последние сомнения в благотворности распространения западных ценностей на Восток, а торжество рыночной экономики в новых демократических государствах казалось абсолютным. Важным обстоятельством, также способствовавшим росту на Западе популярности идей глобализации, оказалось в середине 90-х годов то, что хозяйственные системы индустриальных стран стали обнаруживать явные признаки неэффективности. Первая половина 90-х прошла под знаком стагнации японской экономики, замедления темпов роста во всех азиатских "тиграх", быстрого увеличения внешнего долга развивающихся стран и активного снижения цен на первичные ресурсы, сырье и энергоносители. К середине десятилетия в большинстве стран Юго-Восточной Азии были налицо все признаки предкризисного состояния; их платежные балансы начали сводиться с дефицитом, а видимость относительного благополучия поддерживалась продолжающимися массированными инвестициями с Запада. Первым предупреждением стал в 1994 году долговой кризис в Мексике, фактически поставивший ее на грань банкротства и показавший явную ограниченность успехов "догоняющей" модели. Наконец, азиатский коллапс [24] - Gephardt R., with Wessel M. An Even Better Place. America in the 21st Century. N.Y" 1999. P. 39. 1997 и 1998 годов мощно заявил, что основным движителем современного хозяйственного прогресса являются центры постиндустриальной цивилизации, а не мировая периферия. Активный экономический рост в США и других постиндустриальных странах, не остановленный даже азиатским кризисом, лишний раз подтвердил, что претендовавшие на собственный вариант развития новые индустриальные государства неизбежно вынуждены будут пойти по пути либерализации и копирования западной модели; более того, он давал уверенность, что эти процессы будут происходить под жестким экономическим, а быть может, и политическим контролем ведущих держав. Наконец, третьим фактором быстрого распространения теории глобализации стала беспрецедентная социокультурная взаимозависимость отдельных стран и народов, особенно очевидная в 90-е годы. Фундаментальной ее основой следует считать революцию в средствах коммуникации, связи и информатики, радикально изменившую характер интеллектуального, культурного и технологического взаимодействия между отдельными составными элементами всемирной цивилизации. В результате оказались фактически преодолены все национальные барьеры на пути распространения не только информации, но, что гораздо более существенно, инвестиций и технологических нововведений. Достижения западных стран стали зримы практически для всех обитателей планеты. С каждым годом все большая часть человечества оказывается субъектом того общества массового потребления, которое, разумеется, еще не есть постэкономическое общество, но, несомненно, является его основной предпосылкой. Как отмечает Р. Кантер, "глобализация порождает мотивированные выбором революции. Потребители получают большую возможность выбора, поскольку могут выезжать в другие страны за необходимыми им товарами и услугами... а благодаря развитию информационных технологий и системы глобальной коммуникации они лучше информированы о наличии таких возможностей" [25]. В то же время широкое освоение информационных систем способствует распространению образования и знаний, укоренению в обществе новых ценностей, формированию в нем творческих начал и в конечном счете -- межкультурному диалогу. Все это происходит на фоне быстрого развития средств сообщения, роста миграции населения, что в совокупности приводит к отказу от традиционализма во всех его видах, к объединению интеллектуального класса во всемирном масштабе. [25] - Kanter P.M. World Class. Thriving Locally in the Global Economy. N.Y., 1995. P. 329. Однако, констатируя все эти факты, необходимо в то же время признать, что за многогранными проявлениями процесса глобализации его глубинная сущность скрывается настолько, что практически не поддается четкому определению. Обычно говорят, что глобализация представляет собой "социальный процесс, в ходе которого стираются географические границы социальных и культурных систем, и население все более осознает исчезновение этих границ" [26]; таким образом, даже на этом примере видно, какое значение придают социологи, с одной стороны, чисто количественным измерениям глобализации, с другой -- ее субъективному восприятию. Социологи чаще всего обращают внимание на активизацию международных связей и контактов, на известную условность современных национальных границ; на втором месте оказывается развитие коммуникаций, объединяющих различные части мира; затем отмечаются взаимное обогащение культур, а также тот факт, что многие социальные и политические решения обретают свойство прямо и непосредственно воздействовать на ситуации, возникающие далеко за пределами той общности, решению проблем которой они призваны служить; таким образом, возникает картина мира, в котором все его части и все происходящие в нем процессы взаимозависимы и взаимообусловлены[27]. Экономисты, со своей стороны, отмечают активизацию международных финансовых трансакций, значительно возрастающую открытость рынков, увеличение объемов международной торговли (достигших почти 6 триллионов долл. в год) и прямых зарубежных инвестиций (общий объем которых превысил 3 триллиона долл.) [28], освоение западных стандартов потребительской культуры и так далее; в результате они приходят к выводу, что в современных условиях крупные компании становятся субъектами процессов, охватывающих весь мир, а принимаемые их руководством решения непосредственно воздействуют на мировую экономику в целом[29]. Между тем все это отнюдь не означает, что глобализация современного общества должна рассматриваться как неоспоримая данность. Возвращаясь к приведенному выше определению глобализации (а более основательных нам не удалось найти в современной литературе), следует признать, что компонентами этого процесса могут быть объявлены фактически все проявления современной хозяйственной и социальной динамики, и в этом случае утрачи- [26] - Waters M. Globalization. P. 3. [27] - Подробнее см.: Albrow M. The Global Age. P. 113-115. [28] - См.: Cattaui M.L. Opportunities in the Global Economy // Hesselbein F., Goldsmith M., Beckhard R., Schubert R.F. (Eds.) The Community of the Future. San Francisco, 1998. P. 168. [29] - Подробнее см.: Kanter R.M. World Class. P. 329-331. вается фундаментальный принцип всякого научного определения, согласно которому ex determinatio est negatio. Создается впечатление, что теоретики глобализации апеллируют прежде всего к относительно поверхностному, если даже не сказать -- обывательскому, сознанию. Когда говорят о том, что реформирование экономических систем Китая или стран бывшего СССР "вовлекло в орбиту глобального рынка 2,7 млрд. новых потребителей" [30], то как будто забывают, что на самом деле многие из них сегодня больше оторваны от мировой экономической интеграции, чем несколько десятилетий назад. Когда рассуждают о масштабности инвестиционных потоков, связавших периферийные регионы с центрами постиндустриальной цивилизации[31], оставляют в стороне факт растущего, а не снижающегося сосредоточения финансовых трансакций в трех точках -- Токио, Нью-Йорке и Лондоне. Все эти и им подобные моменты не должны игнорироваться при построении концепции глобализации; в результате ряд исследователей сегодня признает, что "хотя, без сомнения, сегодня сильны тенденции к глобализации, мировая экономика еще не достигла ее в полной мере" [32]. Эта позиция П.Диккена достаточно показательна; однако она отражает его сомнение не столько в самом факте глобализации, сколько в том, что соответствующий процесс получил определенное завершение. И в этой связи необходимо задаться вопросом, чрезвычайно важным для оценки протекающих ныне процессов: "Наблюдаем ли мы в современных условиях нечто такое, что не имеет аналогов в прошлом и в силу этого может быть обозначено новым понятием "глобализация"?" Мы полагаем, что наиболее справедливым вариантом ответа на этот вопрос будет отрицательный ответ. Наукам об обществе известны два процесса, каждый из которых приводил человеческую общность на более высокую ступень целостности, а отдельные социальные явления -- на новый уровень взаимообусловленности. Первым из них было создание национальных государств на этапе промышленной революции; в ту эпоху экономические закономерности стали отчетливо доминировать над соображениями политической целесообразности, и границы большинства европейских стран начали определяться не династическими связями их суверенов, а внутренним единством той или иной нации как сообщества людей, тесно связанных определен- [30] - Cattaui M.L. Opportunities of the Global Economy. P. 169. [31] - См.: Albrow M. The Global Age. P. 113. [32] - Dicken P. Globalization: An Economic-Geographical Perspective // Halal W.E., Taylor K.B.(Eds.) Twenty-First Century Economics. Perspectives of Socioeconomics for a Changing World. N.Y., 1999. P. 36. ными условиями хозяйствования. В результате сформировались отдельные экономико-политические системы, четко противопоставляющие себя остальному миру и другим подобным им системам. Второй столь же масштабный процесс развернулся в нашем столетии и получил название интернационализации; на этот раз хозяйственная необходимость потребовала образования блоков и союзов государств, гигантских корпораций, передела мира и установления новых границ между его частями. С точки зрения развития мировой экономики никакого третьего процесса, который можно было бы назвать глобализацией, на наш взгляд, не существует по меньшей мере по трем причинам. Во-первых, любые глобальные изменения общеэкономического характера (включая создание национальных государств и интернационализацию) порождаются процессами, возникающими внутри наиболее развитых хозяйственных систем той или иной эпохи. Во-вторых, как раньше, так и сегодня эти изменения не устраняют барьеров, разделяющих мировое экономическое и политическое пространство, а упрочивают их, и относительно условные политические и идеологические рубежи заменяются реальными экономическими преградами, все более трудно преодолимыми. В-третьих, все эти процессы объективны и подчиняются сугубо хозяйственным закономерностям, в то время как политическому фактору отводится главным образом пассивная роль фиксации достигнутых результатов. В этом контексте следует особо отметить, что две основные части, на которые оказалась расколота цивилизация, представлены в наиболее "чистом" виде, не опосредованном никакими идеологическими или политическими факторами, и современной науке не известны социальные формы, которые могли бы относиться к некоей третьей группе стран и народов. Глобализация, таким образом, представляется теоретической конструкцией, призванной отразить формирование однополюсного мира, причем в качестве справедливого, если не идеального, мирового порядка. Многие исследователи пытаются обнаружить отличия в процессах формирования национальных европейских государств и в современных мирохозяйственных процессах[33]; не менее активны также попытки противопоставить интернационализацию экономической жизни (к примерам которой относят взаимодействие "ориентированных на национальное государство подходов к организации международной системы, в основе которой лежит система национальных государств") ее глобализации (рассматриваемой как "транснациональный подход к организации глобальной системы, [33] - Подробнее см. специальный обзор "The World Economy" в: The Economist. 1997. September 20. Section "Survey". P. 5-56. в основе которой лежат глобальные тенденции и институты" [34]). Подобные поиски трудно признать продуктивными. Когда такой серьезный исследователь, как П. Крагман, в своей новой работе утверждает, что его любимым примером глобализации является организация выращивания тропических фруктов в Зимбабве, которые, благодаря совершенной организации торговли и транспортировки, появляются на прилавках лондонских магазинов уже на следующий день после того, как собраны в далекой африканской деревне[35], вспоминаются времена, когда появление на лондонских рынках левантских шелков (французского вина, русской пеньки, американского кофе и т.д.) вызывало подобный же фурор. Конечно, каждая новая революция в средствах передвижения увеличивает наши возможности, но чем в таком качестве отличается создание реактивного самолета от изобретения колеса? Когда не менее глубокий автор, И. Валлерстайн, отмечая, что "способность мировой капиталистической системы охватывать новые географические зоны исторически имела решающее значение для сохранения нормы прибыли и, следовательно, для накопления капитала", приходит к выводу, что "после того, как возможности географического расширения исчерпаны и произошел отток населения из сельской местности, политические способы снижения стоимости сталкиваются со столь значительными трудностями, что накопление становится практически невозможным; реальные издержки производства должны увеличиваться в глобальном масштабе, и, следовательно, прибыли должны снижаться" [36], не только вспоминаются бытовавшие в начале века опасения невозможности безграничного расширения капиталистической системы, но встают перед глазами свидетельства конца столетия, не оставляющие сомнений в том, что успехи в хозяйственной области обнаруживает прежде всего постиндустриальный центр, а не развивающаяся периферия. Наша позиция состоит в том, что современные процессы интернационализации лишь продолжают формирование все более широких и комплексных хозяйственных систем, предполагающих последовательный отказ от политической и идеологической разделеннос-ти мира и замену ее экономической разделенностью. О подлинной же глобализации можно будет говорить только тогда, когда начнет преодолеваться экономическая разделенность мира и большая часть человечества выйдет за рамки экономической системы мотивации. Глобализация в нашем ее понимании, как преодоление разделен- [34] - См.: SklairL. Sociology of the Global System, 2nd ed. Baltimore (Ml.), 1995. P. 4. [35] - См.: Krugman P. The Accidental Theorist and Other Dispatches from the Dismal Science. N.Y.-L., 1998. P. 85-86. [36] - Wallerstein I. After Liberalism. N.Y., 1995. P. 37, 38. ности мира, возможна только в условиях активного формирования постэкономического общества, а не его предпосылок, возникающих на протяжении последних десятилетий. Апелляция к глобализации как реальной характеристике современной эпохи представляется в данном контексте недопустимым забеганием вперед, желанием (благим ли?) убедить мировую общественность в том, что основные трудности перехода к новому социальному порядку уже пройдены. Происходящие сегодня процессы интернационализации хозяйственной жизни не только не преодолевают многие из существовавших противоречий, но и создают новые. Фактически в каждом из проявлений современной "глобализации" можно обнаружить либо существенные контртенденции, либо реальные опасности для стабильного социального развития. Неоспоримо, что нарастающая информационная активность вскоре приведет к беспрецедентной свободе обмена знаниями; однако далеко не всегда в этой тенденции заключен положительный заряд. Не говоря о таких общеизвестных фактах, как распространение по каналам Интернета порнографии, создание сети азартных игр, головоломные трудности контроля над нелегальными денежными потоками, информационная революция создает предпосылки для невиданного манипулирования общественным сознанием. Л. Туроу отмечает в своей последней книге, что в перспективе, когда использование Интернета станет всеобщим, референдумы могут фактически заменить представительную власть[37]; однако он не обращает внимания на то, как легко их результаты могут быть подтасованы даже из чисто профессионального азарта хакера. Очевидно, что интернационализация финансовой активности обеспечивает развивающимся странам дополнительные инвестиции, но в то же время и делает их еще более зависимыми от постиндустриальных держав. Международные финансовые трансакции, составлявшие в середине 80-х годов около 20 млрд. долл. в день, сегодня достигают 1 триллиона долл., а к 2015 году, как ожидается, превысят 30 триллионов[38]; однако последствия краха на гипертрофированно раздутом финансовом рынке вызовут вполне реальный экономический спад, что вряд ли совпадает с интересами большинства индустриальных наций. Рост объемов международной торговли поражает воображение, однако при этом отношение экспорта к ВНП остается фактически постоянной величиной для развитых стран и быстро растет в развивающихся. Последнее означает, что, [37] - См.: Tiurow L. Creating Wealth. The New Rules for Individuals, Companies, and Countries in a Knowledge-Based Economy. L., 1999. P. 32. [38] - См.: Hammond A. Which World? Scenarios for the 21st Century. Wash. (D.C.)-Covelo (Ca.), 1998. P. 30. во-первых, происходит перераспределение ценовых пропорций в пользу постиндустриального мира: производимые здесь товары дорожают относительно создаваемых на периферии[39]; во-вторых, развивающиеся страны оказываются все более зависимыми от замыкающихся в себе центров мирового хозяйственного прогресса; в-третьих, проникновение в "третий мир" осуществляется не столько посредством реального роста инвестиций (объем прямых иностранных инвестиций в мире в 1913 году составлял около 9 процентов ВНП развитых стран, а сегодня не превышает 10,1 процента), сколько в результате спекулятивных финансовых игр (временно привлекаемые на международных финансовых рынках средства составляли в 1950 году лишь 0,5 процента объема мирового экспорта, тогда как сегодня -- более 20 процентов) [40]. При этом реальная хозяйственная интеграция оказывается невыгодной развитым странам (так, если в 1994 году США имели положительное сальдо в торговле с Мексикой в размере 1,3 млрд. долл., то локальная "глобализация" в виде NAFTA обеспечила им дефицит в 15,4 млрд. долл. уже на следующий год[41]). Еще более болезненные следствия имеет нарастающая миграция населения; ввиду того, что она год от года становится все более однонаправленной, недовольство населения развитых стран нарастает. Согласно последним опросам общественного мнения, среди молодежи ведущих европейских стран, наиболее подверженных безработице, негативное отношение к иммигрантам разделяют от 27,3 процента французов до 39,6 процента немцев и 41 процента бельгийцев[42]. В 1996-1998 годах в США администрации ряда округов шести крупнейших штатов -- Калифорнии, Флориды, Нью-Йорка, Аризоны, Техаса и Нью-Джерси -- возбудили официальные судебные иски против федерального правительства, требуя компенсировать их финансовые потери, вызванные излишней либеральностью национального иммиграционного законодательства, причем суммы исков колебались от 50 млн. до более чем 33 млрд. долл. [43] Отнюдь не укрепляется и стабильность ситуации в мировом масштабе: за период с начала 1990-го по конец 1997 года Организация Объединенных Наций объявляла состояние опасности для международного мира 61 (!) раз, тогда как за предшествующие 45 лет ее суще- [39] - См.: Shilling A. G. Deflation. How to Survive and Thrive in the Coming Wave of Deflation. N.Y" 1999. P. XI. [40] - См.: Braunstein E., Epstein G. Creating International Credit Rules and the Multilateral Agreement on Investment // Michie J., Smith J.G. (Eds.) Global Instability. The Political Economy of World Economic Governance. L.-N.Y., 1999. P. 115. [41] - См.: Ayres R.U. Turning Point. An End to the Growth Paradigm. L., 1998. P. 87. [42] - См.: Newsweek. Special Issue. November 1998 - February 1999. P. 76. [43] - См.: Sassen S. Globalization and Its Discontents. N.Y., 1998. P. 11-12. ствования она делала это лишь в шести случаях[44]. Подобные примеры можно продолжать бесконечно; они вполне убедительно свидетельствуют о том, что тенденция к "глобализации" не столь однозначна, а в своей неоднозначности не столь позитивна, как то обычно представляется. Здесь мы подходим ко второму важнейшему вопросу сегодняшнего дня, который обычно решается с не менее косных и условных позиций, нежели вопрос о самом понятии глобализации. Его рассмотрение, однако, следует предварить некоторыми замечаниями относительно изменения акцентов, которое произведено в исследованиях глобализации событиями последних лет. Как мы уже отмечали, середина 90-х годов оказалась для социологов и экономистов точкой наивысших позитивных ожиданий. Эксперты Международного валютного фонда в 1996-м пришли к выводу о том, что начиная с 1997 года, который представлялся им первым после окончания первой (!) мировой войны годом, в котором мировая экономика должна была продемонстрировать синхронизированный рост, "в течение последующих лет экономической рост наблюдался в большем числе стран, чем когда-либо в этом столетии" [45]. В конце 1996 года Г. Роуэн, известный специалист по проблемам глобализации, писал: "В настоящее время полным ходом идет процесс, в результате которого большинство населения планеты станет богатым или, во всяком случае, богаче, чем сегодня. Более того, произойдет, вероятно, сближение доходов населения развивающихся и развитых стран. Из этого вытекает целый ряд важных следствий. Одно из них то, что мир станет более демократичным; другое -- что снизится угроза военных конфликтов" [46] . Уже через несколько месяцев стало очевидно, что те страны, которые стремятся сегодня использовать плоды стратегии "догоняющего" развития, по определению не могут рассчитывать на достижение результатов, характерных для постиндустриальных держав. Применительно к современной ситуации Джеймс К. Гэлбрейт отмечает, что "умение хорошо работать здесь ни при чем: число выигравших в лотерее, в которой победитель получает все призы, неизбежно составляет лишь ничтожную долю тех, кто вступает в игру. "Технологическая революция" -- это игра, в которой могут победить лишь немногие" [47], и такое утверждение вполне [44] - См.: Mathews J.T. Power Shift: The Age of Non-State Actors // Neef D., Sies-feld G.A., Cefola J. (Eds.) The Economic Impact of Knowledge. Boston (Ma.)-0xford, 1998. P.100. [45] - Цит. по: The Economist. 1997. January 4. Р. 71. [46] - Rowen H.S. World Wealth Expanding: Why a Rich, Democratic, and (Perhaps) Peaceful Era is Ahead // Landau R., Taylor Т., Wright G. (Eds.) The Mosaic of Economic Growth. Stanford (Ca.), 1996. P. 92. [47] - Galbraith James K. Created Unequal. The Crisis in American Pay. N.Y., 1998. P. 164. справедливо применительно не только к отдельным работникам, но также и к нациям, и государствам[48]. Между тем в новых условиях сторонники концепции глобализации предприняли попытку не столько согласиться с тем, что предлагаемая ими теория несколько, мягко говоря, преувеличивала степень активности тех процессов, которые должны были привести к формированию единого мирового хозяйства, сколько начать упорствовать в своих заблуждениях, переводя при этом дискуссию в откровенно идеологическую плоскость. В последние годы идея глобализации стала усиленно идентифицироваться ими с идеей так называемого "открытого общества". Характерно, что подобная иллюзия получила широкое распространение около восьмидесяти лет назад, когда по окончании первой мировой войны (с того времени мир не видел ни одного года синхронизированного экономического роста) президент США В.Вильсон выдвинул свой проект всемирной демократии, призванный объединить человечество в единое целое на основе гуманистических принципов[49]. Альтернативой этому проекту стала, как известно, не менее знаменитая идея мировой революции, и прекращение начавшегося противостояния относится лишь к концу 80-х годов. Нельзя не заметить, что демократические принципы, которые В.Вильсон стремился утвердить в мировом масштабе, за эти десятилетия ничуть не потеряли оттого, что господствовали не на всей планете, а лишь на небольшой ее части. Сегодня универсальные принципы социального общежития, сформулированные еще в эпоху Просвещения, все чаще провозглашаются основополагающими для нового мирового порядка, который с легкой руки К.Поппера и его современного ученика и последователя (а по совместительству и международного финансового спекулянта) Дж.Сороса называют "открытым обществом". Сам Дж.Сорос, выпустивший недавно книгу под аналогичным названием, не дает подробного определения "открытого общества", отмечая лишь, что его следует рассматривать как идеальное состояние[50], и называя в качестве характеристик такового терпимость, торжество рыночных принципов, представительную демократию, наличие механизма контроля над решениями правительства[51], а также целый ряд других критериев, позволяющих фактически [48] - Подробнее данный вопрос обоснован С.Латушем, предложившим оригинальную концепцию "экономического гражданства" (см.: Latouche S. The Westernization of the World. P. 86-91). [49] - Подробнее см.: Habermas J. The Past as Future. Oxford, 1993. P. 161-162. [50] - См.: Soros G. The Crisis of Global Capitalism [Open Society Endangered]. L., 1998. P. 85-87. [51] - См.: Ibid. P. 96. отождествлять эту модель с утопией В.Вильсона. При этом Дж.Сорос жестко заявил, что современное положение вещей не соответствует идеалам "открытого общества" и является потому неприемлемым. Другим существенным аспектом рассматриваемых проблем стал вопрос о развитии отдельных стран и народов, неизбежно оказавшийся в центре исследований в условиях кризиса "догоняющей" модели. Если в 60-е годы идеология неприсоединения и борьбы за независимость естественным образом дополнялась в развивающихся странах концепцией ускоренного хозяйственного развития (казавшегося в то время вполне возможным) [52], то уже во второй половине 70-х становилась очевидной иллюзорность подобных надежд. Резкое ухудшение положения "третьего мира" в результате преодоления развитыми странами энергетического кризиса в начале 80-х годов и рост их суммарной задолженности заставили сомневаться в возможностях "догоняющего" развития, что нашло отражение в так называемой "теории зависимости" [53]. Ее сторонники, которых стали называть dependentistas, полагали, что в новых условиях успешное развитие стран "третьего мира" в решающей степени зависит от их взаимодействия с постиндустриальными державами и масштабов технологической и финансовой поддержки со стороны последних. Вплоть до конца 80-х годов определенные иллюзии на этот счет поддерживались коммунистическими режимами, внешняя стабильность которых казалась в то время незыблемой. Однако уже в начале 90-х бесперспективность попыток самостоятельного преодоления экономической отсталости стала очевидной. Как отмечает И. Валлерстайн, "крах коммунистических систем ознаменовал окончательное крушение идеологии национального развития" [54]. Азиатский же кризис окончательно поставил крест на идеологии "догоняющего" развития. Все эти факты существенным образом противоречат представлениям современных глобалистов, предпочитающих рассматривать глобализацию в качестве поступательного и интерактивного процесса, в котором доминирование западного мира не является абсолютным. Столкнувшись с проблемами азиатского кризиса, нарастанием разрыва между Севером и Югом, а также явной неудачей крупномасштабного эксперимента по построению рыночной экономики в России, экономисты и социологи вынуждены были признать, что современная глобализация не приняла тех законченных форм, [52] - Подробнее см.: Wallerstein I. After Liberalism. P. 114-115. [53] - Подробнее см.: Sklair L. Sociology of the Global System. P. 36-37. [54] - Wallerstein I. After Liberalism. P. 18, а также Р. 166-168. которые, казалось, были уже на расстоянии вытянутой руки. В условиях интенсивного экономического роста в США и Европе хозяйственные потоки все сильнее замыкаются внутри группы постиндустриальных стран; в результате собственно глобализированная экономика оказывается гораздо меньшей по масштабам, чем это обычно представляется[55]. При этом, несмотря на реальные тенденции к развитию глобальных движений, мир оказался совершенно не готов к проявлению значимых контртенденций, столь заметных сегодня. Так, М.Элброу, акцентирующий внимание на том, что ныне "даже при отсутствии мирового правительства страны мира объединены институтами, имеющими глобальное значение", вынужден несколькими страницами ниже признать, что "как общая тенденция глобализм в первую очередь присущ таким общественным движениям, как борьба за права человека, за мир, экологическим и женским организациям" [56], соглашаясь тем самым, что оптимальный механизм поддержания нового мирового порядка сегодня попросту отсутствует. В гораздо более жесткой манере высказался по этому поводу Дж.Сорос, полагающий, что "развитие глобальной экономики не сопровождается соответствующим развитием глобального общества. Национальное государство остается основной единицей политической и социальной жизни. Существующее международное законодательство и международные институты недостаточно сильны, чтобы предотвратить войны или широкомасштабное нарушение прав человека в отдельных странах. Экологические проблемы не решаются должным образом. Глобальные финансовые рынки находятся вне контроля со стороны национальных или международных властей", и заключающий в этой связи: "я считаю, что настоящее положение вещей ненормально и нестабильно" [57]. В последнее время представления о том, что глобализация должна быть поставлена под контроль и что важнейшей задачей становится формирование институтов, способных в случае необходимости адекватно реагировать на возникающие кризисные ситуации, развиваются экспертами все чаще и настойчивее. Некоторые из них полагают, что в современной экономике, даже если считать ее глобалистской, а не высокоинтернационализированной, роль государства не может быть существенно снижена, а значение политического регулирования социальных процессов лишь возрастает[58] . Другие с еще большим пафосом выступают за укрепление [55] - См.: Hirst P., Thompson G. Globalization in Question. The International Economy and the Possibilities of Governance. Cambridge, 1996. P. 8, 10. [56] - Albrow M. The Global Age. P. 123, 142. [57] - Soms G. The Crisis of Global Capitalism. P. XX. [58] - См.: Hirst P., Thompson G. Globalization in Question. P. 185. международного контроля над хозяйственными процессами; так, например, отмечается, что "глобализация не обязательно приведет к военным конфликтам, но это может произойти, если не поставить под контроль ничем не ограниченные силы транснациональной экономики" [59]. Поэтому процессы глобального экономического взаимодействия "могут, в свою очередь, стать объектом целенаправленной регулирующей деятельности" [60]. Что же пугает сторонников глобализации в современных социальных процессах? Ответ на этот вопрос достаточно прост. С одной стороны, они все более отчетливо понимают, что у западного мира не хватает возможностей придать всемирный масштаб созданной им модели. Как отмечают уже цитированные американские эксперты, "на самом деле глобализация не столь глобальна. Транснациональная деловая активность сосредоточена в промышленно развитых странах и в разрозненных анклавах развивающихся экономик. Большинство населения находится вне этой системы, и ряды неимущих и безработных растут быстрее всемирной армии занятых работников" [61]. Но это означает, что ставится под сомнение достижимость "открытого общества", которое западные идеологи провозгласили важнейшей своей целью. С другой стороны, попытки ускоренного "догоняющего" развития потерпели явную неудачу, и в новых условиях бессмысленно надеяться, что многие страны, пострадавшие от кризиса или даже не вкусившие плодов индустриального прогресса, сумеют на основе собственных ресурсов продолжить формирование рыночной экономики, конкурентоспособной в мировом масштабе. Все эти сомнения понятны и обоснованны. Между тем многие социологи приходят на этом фоне к выводу, который представляется сколь очевидным, столь и неверным. Полагая, что "открытое общество" эквивалентно глобалистекой экономике, и считая, что оно может быть создано только в планетарном масштабе, они готовы призвать (как это, в частности, и делает Дж.Сорос) к массированным мерам поддержки тех стран, которые оказались сегодня в наиболее сложном положении. Не отрицая гуманного характера таких мер и благородства намерений их инициаторов, мы хотели бы отметить, что вся история последних столетии показывает: наибольшие успехи социумов, так или иначе отвечающих критериям "открытого общества", приходились на те периоды, когда они (пусть это и воспринимается как каламбур) развивались во вполне закрытой среде. [59] - Martin H.-P., Schumann H. The Global Trap: Globalization and the Assault on Prosperity and Democracy. Pretoria (South Africa)-L., 1997. P. 11. [60] - Sassen S. Globalization and Its Discontents. P. 214. [61] - Bamet R.J., Cavanagh J. Global Dreams. Imperial Corporations and the New World Order. N.Y" 1994. P. 427. Это утверждение нуждается в пояснениях. Традиционно историки противопоставляют не столько периоды "открытости" и "закрытости" социальных систем, сколько периоды относительной стабильности и нестабильности, причем первые, как правило, больше обусловлены установившейся гегемонией определенной страны, чем режимом прочного международного мира. Говоря о том, что "период с 1990 по 2025/2050 год, скорее всего, будет характеризоваться отсутствием мира, стабильности и законности", И. Валлерстайн полагает причиной этого утрату какой-либо одной из стран ее доминирующего положения в мире. В качестве же исторических примеров он приводит ситуации, порожденные уникальным положением Объединенных провинций (Голландии) в середине XVII века, Великобритании в середине XIX и США в середине XX[62]. Едва ли можно согласиться с такой трактовкой экономической истории. Не говоря о том, что ни середина XVII, ни середина XIX, ни, тем более, середина XX века не отличались особым миром и стабильностью, следует отметить, что результаты обращенной вовне экспансии и гегемонизма ни в одном из названных И. Валлерстайном случаев невозможно признать сколь-либо впечатляющими. На наш взгляд, более продуктивным в современных условиях является анализ не "стабильных" и "нестабильных" состояний, а периодов "открытости" и "закрытое" развитого мира. Постоянная смена экспансии и протекционизма наблюдается на протяжении всей истории человечества, начиная с античной цивилизации, и нельзя не отметить, что в периоды экспансии ("открытости") особое значение обретали преимущественно политические процессы, тогда как в эпохи господства протекционизма ("закрытости") -- экономические и социокультурные. Так, политическое расширение и военные успехи античных республик привели в конечном счете к их краху, в то время как реальная база экономического прогресса времен средневековья была заложена отнюдь не в эпоху цезаризма, а на протяжении Темных столетий[63]. Экспансионистская политика эпохи Великой французской революции и наполеоновских войн обеспечила распространение новой политической и идеологической системы, но привела к серьезному экономическому ослаблению Франции, надолго лишив ее лидирующей роли на Европейском континенте. И, наконец, наиболее очевидный пример являет история Совете - [62] - См.: Wallerstein I. After Liberalism. P. 25. [63] - Подробнее см.: Иноземцев В.Л., Кузищш В.И. Исторические формы товарного хозяйства // Вестник Российской академии наук. Том 68. No 7. 1998. С. 602-611; а также: Иноземцев В.Л. Очерки истории экономической общественной формации. М., 1996. кого Союза, принесшего собственную экономику и интересы своих граждан в жертву экспансионистской по своей сути модели. Заметим также, что естественным следствием "открытости" становилось последующее замыкание той или иной страны и долгое неприятие ею ранее исповедовавшихся ценностей "открытого" общества. Напротив, там, где экономическое развитие шло путем эволюции, а стремление к мировой гегемонии не доминировало над сознанием лидеров нации, успехи в построении общества, отвечающего критериям "открытости", оказывались намного более впечатляющими. Ускоренное развитие России в конце XIX века, Революция Мэйдзи в Японии и, наконец, прорыв США на место первой мировой державы в начале нашего столетия -- все эти гигантские трансформации произошли фактически в полной изоляции от внешнего мира, в условиях, когда нации были озабочены внутренними проблемами гораздо больше, нежели судьбами цивилизации. Мы полагаем, что это обстоятельство не может не учитываться в современных условиях. Идеологи "открытого" общества совершенно безосновательно утверждают, что оно может быть построено только во всемирном масштабе; в действительности они не учитывают целого ряда факторов. Во-первых, подобная точка зрения серьезно переоценивает нынешнее состояние процесса глобализации; ее приверженцы не хотят замечать, что взаимодействие между отдельными регионами или крупными международными компаниями не охватывает все части мира в одинаковой степени. Такое положение вещей может быть прослежено по многим направлениям; в последние годы как торговые потоки, так и движение иностранных инвестиций (как прямых, так и портфельных), не говоря уже о масштабных финансовых и валютных сделках на основных международных биржах, во все большей степени замыкаются в рамках развитых стран. По сути дела, возникает ограниченная "глобальная" экономика, в рамках которой западные страны максимально возможным образом унифицируют законодательство, обеспечивают своим компаниям равные условия ведения бизнеса, снижают негативное влияние таможенных барьеров и других ограничений на международные товарные и финансовые трансакции. Во-вторых, лишь немногие специалисты обращаются к исследованию того, в какой степени нынешние процессы глобализации влияют на социальную стабильность внутри самих развитых стран. Так, Д.Родрик отмечает по меньшей мере три группы явлений, которые можно считать следствиями "глобализации": к ним он относит нарастающие противоречия между людьми, имеющими возможность свободно передвигаться по миру и лишенными ее; трудности, возникающие из неунифицированности национальных законодательств; обострение проблем, возникающих перед правительствами развитых стран в области социального обеспечения[64]. На наш взгляд, это далеко не полный список проблем, порождаемых процессом "глобализации" в ее нынешнем виде. Так, существенным становится то обстоятельство, что ничем не ограниченное движение капиталов, товаров и населения между странами мира неизбежно усугубит противоречия, порожденные в пределах постиндустриальной цивилизации формированием интеллектуального класса. В этих условиях развитый мир не сможет контролировать отток интеллектуальных и материальных ресурсов с периферии в центр и вынужден будет умножать свои усилия по поддержанию стабильности в малоразвитых регионах, вместо того, чтобы использовать имеющиеся ресурсы для разрешения своих внутренних проблем. Наконец, в-третьих, сторонники ускоренной "глобализации" не хотят брать в расчет, что комплексная мировая система должна, с одной стороны, базироваться на культурной и социальной совместимости составляющих ее народов и, с другой, обладать центральными политическими институтами, которые сегодня существуют только в их богатой фантазии. В этой связи рассмотрим более подробно реальные, а не мнимые примеры современной социально-политической интеграции. Выше мы отмечали, что наиболее интенсивное хозяйственное взаимодействие имеет место в рамках сообщества развитых стран, тогда как их экспансия в направлении мировой периферии оказывает весьма незначительное воздействие на те процессы, которые (и то весьма условно) можно назвать глобализацией. В пределах самого развитого мира пальма первенства, безусловно, принадлежит Европейскому Союзу. (Здесь хочется заметить, что именно Европа сегодня, как и в прошлые времена, находится на самых передовых рубежах общественного прогресса, показывая человечеству единственный, пожалуй, пример подлинной глобализации -- пусть, как это ни парадоксально, относительно локализованной.) ЕС выгодно отличается от других ведущих хозяйственных центров современного мира по целому ряду направлений. Так, европейский континент имеет продолжительную историю, общую для всех стран и народов и объединяющую их более прочно, чем любые чисто хозяйственные связи. Далее, европейское хозяйственное пространство вполне самодостаточно; Европейский Союз имеет сбалансированную внешнюю торговлю, не допускает дефицита в экспорте и импорте высокотехнологичной продукции; составляющие его страны являются крупнейшими в мире экспортерами услуг. Кроме того, как отмечают многие специалисты, в рамках ЕС [64] - См.: Rodrik D. Has Globalization Gone Too Far? Wash., 1997. P. 4-6. нет существенных различий в уровне экономического развития отдельных стран и регионов: даже так называемая "внешняя периферия" (Греция, Португалия, отдельные районы Испании и Южной Италии) обладае