года станция "Мир", этот космический "Титаник", и советская программа "Озон" в 1991 году задали неисправности другого рода: повреждения Времени, исторического времени, последовательные фрагменты которого запечатлены в документальном фильме Андрея Ужика "За гранью настоящего" (Out of Present). В течение долгих шести месяцев вопреки своей воле остававшийся на орбитальном комплексе последний космонавт Советского Союза Сергей Крикалев, можно сказать, предвосхитил "ускорение Истории" своей страны, падение СССР и возвращение к Святой Руси, но и ускорение реальности. По существу, станция "Мир" уже представляет собой космический монумент. Эта космическая развалина становится, подобно египетским пирамидам, свидетельством своего возраста: одиннадцать лет. Она обременена памятью и не скрывает своей обветшалости и смятения находящихся на ней людей, наказанных всеми возможными бедами за орбитальную мощь Звездного городка. Противореча великим мечтам Вернера фон Брауна о звездах, русская станция знаменует собой крайнюю беспомощность касты воздухоплавателей, из которых военно-промышленный комплекс в течение полувека ради собственной выгоды делал героев. Сейчас, после развала Советского Союза реальность восстанавливает свои права. Эра науч- 65 но-политической фантастики закончилась, и сейчас лопается технонаучный миф о всемогуществе человека в космосе. Поэтому русские так ожесточенно бьются за сохранение комплекса "Мир", поэтому американцами запущена программа исследовательского автомата Мars Pa Minder с его "смышленым" роботом. Но это также означает, что время "космических иллюзий" прошло, они оказались никчемными и даже "комическими"! Ржавая и готовящаяся к демонтажу станция "Мир", чьи пассажиры сражаются с многочисленными проблемами, напоминает Мавзолей на Красной площади. Взрыв на Чернобыльской АЭС совпал с развалом СССР, и, подобно этому, руины орбитальной станции суть предзнаменование близкого краха прогрессистского мифа о покорении звезд; конец космизма, наступивший после падения коммунизма. Сегодня последнее слово остается за законами астрофизики: звездная пустота оказалась пустотой, и происходящая демифологизация блистательного будущего астронавтики, вероятно, имеет для нашего общества несравнимо большее значение, нежели разочарование в марксизме-ленинизме. После падения Берлинской стены, с демонта-жом станции "Мир", первого в истории небесного монумента, начался бесшумный развал техно-научного позитивизма. После окончания холодной войны, в начале девяностых мы оказываемся свидетелями не только развала дряхлой советской империи и ее многочисленных подобий, но и крушения империи астронавтики, продолжающегося вопреки развитию спутникового наблюдения и телекоммуникаций.1 Начавшись с исследований Германа Оберта, о работе которого напоминают остатки космодрома Пеенемюнде, индустрия астронавтики вскоре была переориентирована и нацелена на сверхпроизводительность, автоматизацию космических зондов и других средств астрономического исследо- 66 вания. Что подтверждает предположения первооткрывателя телетехнологий 1930-х годов Владимира Кузьмича Зворыкина о том, что, оснастив ракеты телекамерами, электронное телевидение однажды станет "телескопом в будущее"... Таким образом, покорение космоса всегда было лишь завоеванием образа космоса миром телезрителей. И именно поэтому столь широкий отклик вызвали "марсианские хроники" робота Sojourner, поэтому полна опасных случайностей эпопея станции "Мир". "Я ощущаю себя стоящим на баке корабля в момент прибытия каравеллы Христофора Колумба к берегам Америки!" -- восторженно воскликнул французский астроном в момент отправления зонда "Вояджер 2" в сторону Нептуна в 1989 году. Запущенные ровно двадцать лет назад, "Вояджер 1" и "Вояджер 2" прошли уже астрономически большое расстояние -- около десяти миллиардов километров на скорости 60 000 километров в час, цифры, для нас, землян, не имеющие никакого смысла... Согласно НАСА, производившему запуски, достижения этих автоматических кораблей открывают одну из наиболее прекрасных страниц космической эры, "свершение, превосходящее по значению первый полет человека в космос или покорение Луны". Имея стоимость, многократно меньшую, чем расходы на космический корабль, "два робота весом 815 кг дали нам больше сведений о строении Солнечной системы, чем все астрономы после Птолемея" .2 Определенно, в том, что касается космоса, человек с недавнего времени имеет дурную репутации и представляется лишь помехой. Из-за чрезмерных расходов на его содержание, положение астронавта схоже с положением современного пролетария крупного глобалистского предприятия. Сейчас или потом, но его уволят, поскольку для обеспечения сверхпроизводи- 67 тельности здесь необходима автоматизация и сокращение персонала. Согласно словам Эдварда Стоуна, директора НАСА, стоявшего у истоков программы "Вояджер" и ответственного за работу автоматических зондов, изначально роботы были предназначены для наблюдения за двумя планетами, однако важность информации, собранной во время облета Юпитера и Сатурна, соответственно, в 1979 и 1981 годах побудила американцев послать их к границам нашей галактики: "Туда, где еще не производил измерений ни один прибор, созданный человеком".3 Речь уже идет не об изучении, а об измерении, и в этой "звездной войне" будущее принадлежит tete chercheusei. Неприятности космонавтов станции "Мир" свидетельствует о недоверии к работе человека -- космонавта пилотируемого полета, который не довольствуется регистрацией измерений, но желает применить свою меру как к этому миру, так и к тому, что лежит за его пределами. Что это, если не пагубная погоня за рекордом? "Постоянное наращивание темпа тяжелее самой работы, -- писал Эрнст Юнгер, -- и возрастающая спешка указывает на процесс перевода мира в цифры".4 Сегодня стремление исследователей к рекордному результату ставит под вопрос не только "прогресс", но и "будущее" науки. Обеспокоенные увеличением "случайностей", некоторые исследователи перестали доверять даже своим собственным работам и тщетно пытаются поставить рамки исследованию, тем самым указывая на "общий сбой" позитивизма... "За ненасытностью научного познания скрывается нечто большее, чем просто любопытство; несомненно, первые шаги по Луне обогатили науку, однако они не оправдали ожиданий -- писал Юнгер, -- таким образом, астронавтика ведет к другим целям нежели те, которые заявляет".5 68 Эпопеи станции "Мир" и зонда Mars Pathfinder отличны друг от друга, однако как первая, так и вторая свидетельствуют о безвыходном положении современной науки. В недавней беседе с журналистами Клод Алегр, министр по "исследованиям и технологическому развитию" Франции заявил: "Пилотируемые полеты -- это неверный путь. Однако я убежден в перспективности исследований Марса и Венеры". Подобное официальное заявление равносильно объявлению войны против старой корпорации астронавтов, что не замедлил подчеркнуть Жан-Лу Кретьен, французский ветеран (пятьдесят девять лет) космических полетов, выражая свою готовность присоединиться к экипажу станции "Мир". А сенатор Джон Гленн (семьдесят лет), один из первых американских астронавтов, выходивших на орбиту, выразил желание принять участие в космической программе, изучающей действие невесомости на пожилого человека. "Изгнание -- это долгая бессонница", -- написал со знанием дела Виктор Гюго. Являемся ли мы свидетелями завершения "внеземного" освобождения, утраты мечты о великом выходе человечества в космос? Если это так, то происходящая глобализация Истории приведет к концу научного позитивизма. Сначала для запуска в космос предпочтение отдавали лабораторным животным (собаке Лайка, обезьянам и другим "подопытным кроликам"), а сейчас, в конце столетия, космонавтам предпочитают автоматы и домашних роботов. В этом контексте более понятна рекламная шумиха вокруг Интернета и "виртуального пространства", призванного в скором времени вытеснить "реальное космическое пространство"... После компьютера и шахматного автомата, не пришло ли время уступить наше место "машинам безбрачия"? 69 X "Самолет касается земли, потом земля расплющивает самолет в лепешку с большим изяществом, нежели гурман очищает фиги... Благодаря замедленной съемке самый сильный удар, самый тяжелый несчастный случай кажутся нам такими же плавными и мягкими, как ласка".1 А еще можно прокрутить фильм в обратном направлении. Обломки самолета станут на глазах собираться с точностью частей головоломки, потом самолет явится целехоньким из рассеивающегося облака пыли и, в конце концов, пятясь, оторвется от земли и, как ни в чем не бывало, исчезнет с экрана. Когда в начале века заявляли, что с кинематографом начинается новая эра человечества, люди даже не догадывались, насколько они были правы. В кинематографе все постоянно движется и, что еще важнее, ничто не имеет определенного смысла и направления, потому что все физические законы обратимы: окончание становится началом, прошлое -- будущим, левое -- правым, низ перемещается вверх и т. д. За несколько десятилетий молниеносного распространения промышленного кинематографа, человечество, не ведая того, перешло в эру бессмысленной истории без начала и конца, эру противоречащих разуму масс-медиа, эру того, что по-английски называется "shaggy dog story". Замедленно или ускоренно, здесь или там, везде или нигде... от кинематографической оптики и все более специальных эффектов человечество не просто обезумело -- у него двоится в глазах. То, что скрывалось от глаз физическим ускорением движения, на экране раскрывается для всех и каждого. Механика полета птицы или бег лошади, полет сверхскоростного снаряда, неуловимые движения воды и воздуха, падение тел, сгорание вещества и т. д. И напротив, то, что скрывает естественно медленное течение явлений: прорастание70 семян, распускание цветов, биологические метаморфозы... все это по порядку или вперемешку, как угодно. В конце XIX века объективность научного наблюдения была сильно скомпрометирована новой образностью, а задачей "кинодраматической эпохи" (Карл Краус) стало покорение невидимого, сокрытого лика нашей планеты -- скрытого уже не расстояниями, преодоленными к этому моменту, а самим Временем: экстра-темпоральностью, а не экстра-территориальностью. Наблюдая это беспрецедентное слияние/смешение видимого и невидимого, как не вспомнить об истоках популярного кинематографа: с 1895 года он располагался, наряду с мюзик-холлом или ярмарочным аттракционом, между балаганчиками иллюзионистов и настоящих ученых -- "мате-ма-гов" без гроша в кармане, показывавших на ярмарке сеансы "занимательной физической науки ". Прислушаемся к словам Робера Удена, иллюзиониста, придумывавшего в прошлом веке человекоподобных роботов и оптические приборы: "Иллюзионизм -- говорил он, -- это искусство, состоящее в извлечении выгоды из ограниченного видения зрителя путем воздействия на присущую ему способность отличать реальное от того, что он считает реальным и истинным, и заставляя его полностью поверить в то, чего не существует". Сегодня иллюзионисту вроде Дэвида Коппер-филда (ученику и поклоннику Удена) приходится исполнять трюки перед камерами и сталкиваться с серьезными трудностями для того, чтобы в них не только поверили, но и считали выдающимися. И все это не из-за неловкости, а из-за того, что по мере распространения масс-медиа публика становится все более и более легковерной: переход от кратковременного телевещания к круглосуточному, но, в особенности, трансляция see it now на телевидении вызвали у зрителей, в основном -- самых молодых, так называемое "состояние маниакальной убежденности".' 71 Отныне, чтобы удивить публику, Копперфилду недостаточно спрятать голубя, ему надо заставить исчезнуть "Боинг", да и то вряд ли сработает! Аналогично этому, никто не ответил на вопрос по поводу неожиданного массового самоубийства членов секты Heaven's Gate: как группа специалистов по компьютерам сочла возможным так обмануться, чтобы уверовать в физический перенос в вечность во время парада планет? Однако это покажется значительно менее эксцентричным, если вспомнить крылатые слова Нила Армстронга, произнесенные 12 июля 1969 года в прямом эфире, слова первого человека на Луне: "Это маленький шаг человека, но какой огромный шаг для человечества!" На экранах телевизоров реальный шажок астронавта был похож на птичье подпрыгивание. Однако в тот же момент огромный виртуальный шаг, длиной более чем в 300 000 километров, совершили 650 миллионов. 650 миллионов телезрителей испытали действие невесомости у себя дома, "ощущая себя героями грандиозной научной эпопеи", как писал один американский журналист. Сегодня в этом участвовали бы миллиарды. И все потому, что механика, вернее -- все виды механики (кинетическая, волновая, статистическая и т. д.), математически доказывали освобождение человечества от физических ограничений реального мира и его измерений, самым сложным и труднопреодолимым из которых было время. Современная матемагия пытается заставить исчезнуть не "Боинг", а живую Землю; и то, что постепенно прорисовывается перед нами, -- это ее метафизический двойник. Мертвому светилу, прозванному кибермиром или cyberspace (киберпространством), больше подошло бы название cybertime (кибервремени), некоторой туманности, побочного продукта иллюзионизма, который со времен самой ранней античности зарабатывал деньги на ограниченном видении публики, разрушая ее способность отли- 72 чать реальное от того, что она считает реальным и истинным. Как греческие маги, которые, согласно Платону, притязали на то, чтобы однажды воссоздать планету по своей воле. В этой истории в духе Льюиса Кэролла зло становится реальным с помощью многочисленных аналогий. Добро состоит в том чтобы их уничтожать или умножать их до бесконечности. Мы видим, как под давлением рекламы формируется новое воинствующее расположение духа, объединяющее совершенно разных людей. Отныне каждый считает себя обязанным поддерживать один и тот же разговор о внеземном, где, как в свадьбе кролика и карпа, материалист примыкает к теологу, ученый сходится с журналистом, биолог объединяется с фашистом, капиталист -- с социалистом, житель колонии -- со свободным гражданином... После провозглашенного Бакуниным полного разрушения мира прошло уже больше века, вобравшего в себя победные крики безумных европейских футуристов, "рвущих узы подлого и низкого мира"; позднее -- исследователей атомщиков, архитекторов взрыва в Хиросиме, и сменяющий их психокинезический бред ин-тернавтов... Хотите вы того или нет, но война миров уже давно объявлена и в этой войне, быстрее, чем в какой-либо другой, погибает истина.2 Если свирепые гомеровские песни, наполненные фантазматическими образами кровожадных богов, сверхчеловеческих героев и перевоплощающихся чудовищ, предвосхитили великие завоевания суши, моря и воздуха античности и современности, то, с тех пор как наука оказалась фикцией, почему бы не отнестись серьезно к научно-фантастическим рассказам, проникнутым ужасом перед зарождением новой расы безжалостных завоевателей, великих палачей -- героев Временной войны, последней мифической одиссеи, когда воля завоевателей к беспредельному господству оказалась направлена не на географичес- 73 кое пространство, как раньше, а на искажения пространственно-временного вихря. Вспомним еще раз о Хиросиме, ставшей не столько военным преступлением против человечности, сколько преступлением против вещества, -- о бомбе, создание которой было воспринято в Соединенных Штатах, как "подарок Господа", -- и недавние сверхбыстрые конфликты в Фолклендском (Мальвинском) архипелаге в 1982 году и в Персидском заливе в 1991 году, о которых говорили, как о wargames, войне образов, но в которых, кроме того, сказался метафизический конфликт между реальным и виртуальным. Однако вернемся к старому доброму популярному кинематографу, что с конца XIX века приглашает нас по-новому взглянуть на мир в "новостях планеты" и посмотреть не на туристические красоты и чудеса природы, но на обширные пространства, подверженные разрушениям и катастрофам: пожарам, кораблекрушениям, ураганам, цунами, землетрясениям, войнам и геноциду... Редкие в природе, катаклизмы отныне стали неотъемлемой частью нашей повседневности. Более того, с катастрофами происходит то же, что и с самолетом у Поля Морана: происшествие становится объектом визуального наслаждения, оно возобновляется по желанию, но публика в скором времени перестает им довольствоваться. Всеобщее разрушение мира, предназначенное для удовольствия властителей вроде Нерона перестает быть развлечением элиты. Кинематограф сделал разрушение популярным зрелищем, можно сказать, настоящим массовым искусством XX века. В столетие, когда "все, что ранее называлось искусством, оказалось полностью парализованным", как говорили сюрреалисты..." И, действительно, какая катастрофа возможна без движения? Непосредственно перед бойней 1914 года американский кинематограф выпускал бурлескные короткометражки, вроде фильмов Мака Сеннета, 74 предлагающие нам посмеяться над транспортными средствами (поездами, автомобилями, кораблями, самолетами....) во множестве сталкивающимися, разбивающимися, взрывающимися, на полной скорости попадающими в разнообразные крушения, однако, из-под обломков которых появляются на удивление целые и невредимые герои. "Веселая трагедия, предназначенная для нынешнего или еще не созданного человечества", -- пророчески сказал об этом Луис Бунюэль. Поддельное происшествие следовало вскоре за подлинной аварией. Фильмы-катастрофы, рассчитанные на широкую публику", моделируются по гибели "Титаника" и землетрясению в Сан-Франциско, не говоря уж о многочисленных военных фильмах. "Прыгать, падать, работать до седьмого пота!"-- так недавно охарактеризовал свое искусство Харрисон Форд. Становление звезды зависит не столько от таланта или красоты, сколько от способности каскадеров с воскресной ярмарки или из цирка выполнять рискованные трюки перед камерой: конные трюки, падения, воздушную акробатику и имитацию самоубийств, ведущие с появлением прямого эфира к так называемому reality show, зачастую переходящему в snuff movie. Кем бы были для широкой публики Джеймс Дин без своего "Порше", Айртон Сенна без "Фер-рари" или леди Диана без рокового "Мерседеса" в конце своего трагического road movie! Вскоре после исступления похорон бразильского чемпиона по автогонкам, похороны принцессы Уэльской вылились в огромный политический плебисцит: с Юнион Джеком над Букингем-ским дворцом и английской королевой, вынужденной произносить слова извинения перед камерами и называть свой сплотившийся народ примером всему миру. Но о каком мире и каком народе идет речь и можно ли назвать "народом" миллионы растерянных телезрителей, завязших в масс-медиа? 75 Несчастное Ее Величество, она все еще следит за лошадиными бегами, а ее принц Чарльз увлекается акварелью и биологией; они похожи на Марию-Антуанетту, которая когда-то разводила овец в "Малом Трианоне" Версаля. Несчастные лейбористы услышали сигнал тревоги и теперь страшатся услышать похоронный звон по английской монархии, а вскоре и по самим себе -- старому политическому классу. Один из советников Тони Блэра, социолог Джеф Малган недавно опубликовал книгу "Жизнь после политики ", где он, подобно многим другим, утверждает, что Интернет и глобализация "позволяют каждому индивиду самому создавать для себя цели, иметь собственное мнение и личное представление обо всем".3 Несчастный президент Клинтон в июне 1997 года был торжественно извещен об этом теми, кто называет себя "хозяевами информационного универсума", членами Business Software Alliance с владельцем "Микрософта" во главе, пришедшими выставить ультиматум Белому дому. Сделан первый шаг на пути к "демократическому капитализму" всеобщей сети, которая, ускользая от существующих институций, вызовет в скором времени исчезновение всех экономических, политических, юридических и культурных промежуточных общественных образований. Более реалистичный человек и, что важнее, человек старшего "экологического" поколения Тед Тернер, владелец CNN и вице-президент Time Warner, назвал себя "защитником планеты" и призвал президента заплатить США долги ООН, одновременно собственноручно выписав ООН чек на миллион долларов "на благотворительность". Что это, как не ставка нового, "внеземного" масштаба? Отметим завершение летней shaggy dog story 1997 года сентябрьской церемонией награждения в Звездном городке близ Москвы двоих невезучих членов экипажа станции "Мир", счастливо 76 избежавших послеполетных осложнений и получивших, в итоге, в качестве компенсации участок земли, небольшую часть живой планеты, которая чуть не стала для них "потерянным миром"... Как это произошло с бразильскими крестьянами из "Социального движения сельскохозяйственных рабочих", которые в это время сотнями умирали за "кусок земли и ломоть хлеба, чтобы их сыновья не стали бандитами". XI Несколько лет назад труппа итальянских мимов показала парижским зрителям забавный спектакль, где дюжина взрослых людей, одетых в подгузники и слюнявчики, суетились на сцене, спотыкались, падали, кричали, дрались, водили хороводы и ласкали друг друга... Бурлескные персонажи не походили ни на детей, ни на взрослых, это были фальшивые дети или фальшивые взрослые -- или, может быть, карикатуры на детей, не понятно. Аналогично этому, когда Билл Гейтс, похожий на подростка человек сорока лет, осмеливается публично заявлять: "Кто знает, может быть, мир существует только для меня! И если это так, то, я должен признать, мне это нравится!" -- возникает вопрос: не страдает ли владелец "Микрософта" чем-то вроде потери пространственной координации, и не является ли мир, о котором он говорит, не чем иным, как детской комнатой, кукольным миром игр и игрушек большого избалованного ребенка.1 В первой половине XX века Витольд Гомбрович и некоторые из его современников отмечали, что признаком современности является не рост населения или прогресс человечества, а, напротив, отказ от роста и взросления: "Незрелость и инфантильность -- вот две черты, которые наиболее точно характеризуют современного человека," -- писал Гомбрович. После телескопических превраще- 77 ний Алисы мы пришли к Питеру Пэну, ребенку, настойчиво пытавшемуся избежать своего будущего. Взросление, необходимое для жизни в древних обществах, кажется, стало невозможным в культуре, где каждый, независимо от возраста, продолжает во что-то играть. За пару десятков лет социальные и политические обязанности, воинская повинность, условности производственной среды и т. д. были сметены и всякая личность, любая деятельность, которой не свойственно ребячество, теперь считается "элитарной" и отвергается. Общие тенденции развития рынка и массового производства оказались серьезно этим затронуты и мы, сами того не понимая, перешли от индустриального общества к постиндустриальному, от реального к виртуальному, исполняя, таким образом, надежды решительно не взрослеющего общества. Предпочесть обманчивую виртуальную реальность, положиться на абсолютную скорость электронных импульсов, якобы, мгновенно представляющих то, что время дает лишь понемногу, означает не только свести к нулю географические расстояния реального мира (что уже сделано за одно столетие увеличением скоростных способностей транспортных средств), но и скрыть приближающиеся события за ультракороткими передачами прямого эфира -- в общем, сделать так, что ближайшее будущее будет казаться несуществующим. No future -- непреходящее детство японских отаку 80-х годов, отказывающихся возвращаться к действительности, оставив мир цифрового воображения и страну манга. В книге воспоминаний, законченной 22 февраля 1942 года, совсем незадолго до самоубийства в Петрополисе (Бразилия), Стефан Цвейг описывает Европу перед войной 1914 года и венское общество, в котором он вырос.2 Он говорит о том, что навязчивая идея безопасности развилась в настоящую социальную систему, где стабильные экономические и общест- 78 венные институции, разного рода правовые гарантии, устойчивая семья, строгий контроль за нравами и т. д., несмотря на растущее националистское напряжение, ограждали каждого от жестоких ударов судьбы. "Вольно же нам людям сегодняшнего дня, уже давно вычеркнувшим из словаря понятие "безопасность" как химерическое, надсмехаться над оптимистическим бредом поколения, ослепленного идеализмом и полностью доверяющего техническому прогрессу", -- писал Цвейг, добавляя: "Мы, ожидающие от каждого нового дня, что он окажется еще более отвратительным, чем предыдущий". Здесь нас интересует отношение к молодежи в прогрессистском и одновременно чрезвычайно озабоченном своей безопасностью обществе, где ребенок и подросток рассматриваются как потенциальная опасность, в силу чего с ними обходятся чрезвычайно грубо. С помощью псевдовоенного воспитания и школьного обучения ("каторги", как говорит Цвейг), брака по расчету, приданого и наследуемого звания молодое поколение предусмотрительно не подпускается к делам и пребывает в состоянии постоянной зависимости -- ведь правовая дееспособность наступала тогда в 23 года, и даже сорокалетний человек воспринимался с некоторым подозрением. Для того, чтобы занять ответственный пост, необходимо было "замаскироваться" под степенного человека, или даже под старика: набрать приятную полноту и отпустить окладистую бороду. Цвейг, часто посещавший Фрейда, был склонен думать, что изрядной частью своих теорий выдающийся врач обязан наблюдением за крайностями австрийского общества. Такова, например, очень венская идея о детстве, лишенном "невинности" и потенциально опасном для взрослого: разве извращенцы не являются "взрослыми детьми" с "инфантильной психикой"? Сюда же относится и обвинение им молодого поколения в нетерпеливом желании сорвать куль- 79 турные, языковые, моральные предохранительные клапаны общества, обезопасившего себя типично отцовской системой подавления. А ведь отмена табу было лишь устранением чрезмерных привилегий всемогущей старости, из-за своей осторожности с опаской относившейся к будущему. Становится также более понятным резкое отношение к психоаналитикам Карла Крауса, считавшего их "отбросами общества", и слова Кафки о психоанализе как о "явном заблуждении"] Наряду с классовой борьбой (потерпевшей поражение и приведшей к мафиозному неоконсерватизму номенклатуры стариков) негласно, как следствие внутренней борьбы поколений и результат физиологической войны -- столь же древней, как этническая война или война полов, произошла иная революция. Все еще немногочисленный авангард юношеской революции (от романтизма к дада и сюрреализму) перво-наперво штурмом захватил власть над культурой, причем, отметим, сделано это было во имя "ошибочных действий" (actes manques). Между тем, эмансипация молодежи, называемой безграмотной, была спровоцирована и ускорена крайностями этого опустошительного столетия. Как писал Жюль Ромен: "Если бы не молодость сражавшихся в Первой мировой войне, бойня, подобная сражению при Вердене (где погибло около 700 000 человек) была бы невозможна". И добавляет: "Молодые не думают о будущем, их нелегко разжалобить, и именно поэтому они умеют быть жестокими и насмешливыми". Посмотрим на дело с другой стороны, и упомянем стариков, отправивших их на заклание: австрийского императора Франца-Иосифа, развязавшего братоубийственный конфликт в возрасте восьмидесяти четырех лет, и Жоржа Клемансо, учредителя децимации, показательной казни каждого десятого, палача в возрасте за восемьдесят. Не будем также забывать о рационализме военной бюрократии, решающейся на "санитарную80 чистку" мужского населения по возрастному критерию, когда в жертву автоматически приносятся самые молодые.3 Позднее, в период, когда "каждый новый день мог оказаться более отвратительным, чем предыдущий", Ханна Арендт проницательно укажет, что "нигилистское бурление" начинается не с Гитлера, но с Маркса и Ницше, с ниспровергания старых ценностей, провозглашаемым созданием новых и, таким образом, перевертывающим исторический процесс. Ни Ницше, ни Гитлер не были, соответственно, настоящим философом и политиком -- они представляли собой тип параноидального интерпретатора апокалиптического ультиматума юности, сражающейся с необратимостью течения времени: "Для земли и всего сущего не будет больше задержки!" 4 No future, грандиозные бойни революций и индустриальных войн, в конце концов, исполнили пожелания юности, оказав ей двойную услугу: они разрушили прошлое (культурное, социальное, моральное) и сорвали покров мрака с будущего, скрывавший неизбежность ненавистной старости. Когда на короткое время воцарился мир, уцелевшие продолжили движение против часовой стрелки, попытку взять время приступом. На смену проклятым художникам XIX века пришли потерянные поколения так называемых "бурлящих лет". Затем происходит демократизация этого явления. От Скотта Фитцджеральда к Джеку Керуаку и beat generation с их самоубийствами и криминальными привычками, далее к ангельскому Вудстоку и последним сполохам 1968 года, когда, как и предсказывала Арендт, воображение так и не пришло к власти.5 Наконец, наступила неотъемлемая праздность новоявленных losers и junkies, изгоев, становящихся все более многочисленными в постиндустриальном мире. В действительности, свободолюбивые мечтания молодого поколения, некогда подавляемого и жаж- 81 давшего перемен, всегда приводили к диктатурам и провоенным режимам. После Гитлера в Германии и Сталина в Советском Союзе, считавшемся после Первой мировой войны Меккой культурной революции молодежи, мы пришли к технологическому питомнику, предложенному миру американской нацией, погруженной в глобалитарный бред. И все это лишь потому, что реклама традиционной американской продукции (кока-кола, Микки-Маус, джинсы, Голливуд и т. д.) создает образ молодой страны. Юной или, вернее, инфантильной. С гражданами этой великой страны (а в будущем и со всеми нами) происходит предсказанное Эдгаром Аланом По: "Некогда человек заносился и полагал себя Богом, и так он впал в ребяческое слабоумие... Техника почиталась превыше всего и, однажды помещенная на трон, она заключила в цепи породивший ее разум".1 Если, как замечает Цвейг, старое поколение наивно путало научный прогресс и прогресс этический, то для последующих поколений, жаждущих упразднить всякую мораль и культуру (в качестве целеполагающих теорий человеческих действий), был значим лишь технологический рост, оставляющий человечество позади, без будущего, не выходящим из препубертатного периода. Теперь на предприятиях сорок лет считается критическим возрастом, достаточным не для допущения кандидата на ответственный пост, но для его снятия, как слишком старого! Этим, отчасти, объясняется развитие автоматизма, по мере развития технологий все больше замещающего "ошибочные действия" принципиально невзрослеющего общества. Если вспомнить античную демократию и драконовский прямой контроль за правителями со стороны избравших их граждан, то еще более ясной становится безответственность, ставшая сейчас для государственных верхов правилом, -- привилегией, делающей правительство недоступным парламентскому или правовому контролю за 82 действиями, совершенными при исполнении служебных обязанностей (кроме случаев, особо перечисленных конституцией). Очевидно, что это бредовое положение не несущего ответственности главы государства сложилось во время холодной войны, когда автоматизм ответных ядерных ударов не оставлял места вмешательству лица, принимающего решения. В начале 1998 года ситуация безответственности окончательно приобрела гротескный вид, когда президент наиболее мощного в мире государства, рискуя лишиться полномочий вследствие утаивания деталей своей сексуальной жизни, решил отдать оставшийся безнаказанным приказ о бомбардировке одной из арабских стран. Он не мог быть признан ответственным за этот приказ -- то есть вполне осознающим происходящее и на этом основании виновным -- в обществе игры, где уже сорок лет не боятся программировать ядерную смерть планеты, будто бы передвигая фишки в игре. Чтобы окончательно поставить в тупик политических противников и масс-медиа, приперших его к стенке, президенту Клинтону было достаточно в долгожданной речи воздать хвалу превосходству американской военной технике, вынудив оппонентов аплодировать ему под угрозой лишиться доверия консервативных избирателей. Вскоре Соединенные Штаты еще дальше продвинулись по пути президентской безответственности, выдвинув предложение об автоматизации репрессивных ударов по противникам американских интересов во всем мире. Странную картину всеобщей непоследовательности дополнило правительство Соединенных Штатов, когда, ощутив себя на грани опасного конфликта, 10 февраля 1998 года оно объявило о своем решении не атаковать Ирак до завершения зимних Олимпийских игр, проходивших в то время в Японии. В результате, телезрители не были приведены в замешательство потоком противоречивых обра- 83 зов, вне всякой логики объединяющим эйфорию Олимпийских игр и малоутешительные виды новой войны в Заливе, вследствие чего они вынуждены были бы непрерывно переключать с одного канала на другой, что сократило бы прибыль спонсоров обоих событий. Умелое вмешательство Кофи Ананна, искушенного африканского дипломата, способствовало счастливому разрешению ситуации высокотехнологичного слабоумия. "Это отец, сын, мать и дочь -- четыре манекена без одежды, изображающие белую семью, они держатся за руки и их руки сплетены, как в рисунке кружева. Все имеют одинаковый рост -- 140 см", -- написала Элизабет Лейбовиц в газете Liberation 25 апреля 1993 года. И прибавила: "Состряпанная калифорнийским художником Чарльзом Рэем эта сцена, смутно ассоциирующаяся с голливудскими "Дорогая, я увеличил детей" (что придает им совершенно дебильный вид) и "Я уменьшил родителей" ii(они всего лишь уменьшенные подобия) вызывает один ироничный вопрос: не является ли средний американец большим ребенком? Однако тема Биенналле-1993 в нью-йоркском Музее американского искусства Уитни слегка надумана: существует ли американское искусство? Речь идет о переосмыслении канонов, актуальных для американского культурного универсума". После распада идеологического блока Советского Союза в 90-х годах, наступило время вспомнить, что в Соединенных Штатах культурная деятельность исторически является частью колониальной антропологии, а не совокупностью самих художественных практик. Инсталляция из четырех персонажей Чарльза Рэя показывает нам будущее мировой культуры в понимании американцев: после более или менее удавшейся ассимиляции полов, народов и рас происходит смешение поколений: их скрещивают, понижая возрастную планку, -- как пигмеи 84 обрезают ноги своим высоким врагам, чтобы быть одного с ними роста. Представьте себе, например, взрослого и ребенка, взбирающихся по лестнице. Ребенок не может справиться с высотой ступенек и оттого быстро отстает, оказывается позади взрослого. Напротив, если мужчина и ребенок сядут вместе в лифт, то они будут подниматься с одинаковой скоростью. Каждый из них окажется, в некотором смысле, лишен меры. Взрослый что-то потеряет от статуса "зрелого человека", можно сказать, что он помолодеет или уменьшится, в то время как ребенок преждевременно вырастет или даже постареет. Из-за увеличения числа прислуживающих технических устройств (бытовой техники, инструментов, средств связи, оружия, транспортных средств и т. д.) взрослый человек индустриальной и тем более постиндустриальной эпохи перестал быть энергетическим центром, говоря словами Поля Валери. Поскольку теперь он не несет вес своего тела (2/100 рассеянной на Земле энергии), то, прежде всего, он не использует его для измерения вещей (шагами, пядями, футами, мощностью) . Во всех смыслах этого слова человек уже не является эталоном мира, мерой всех вещей. Без сомнения, технологический прогресс довел до конца юношескую революцию девятнадцатого века. Отныне для нас, как для итальянских мимов, показывающих пародию на детей, все на свете -- игра. От цивилизации образов, т. е. -- книжки с картинками еще не умеющего читать ребенка, адаптированной для зрелого человека, и далее -- к подлаженной под производство горячих и порнографических комиксов индустрии фотографии, к системе образования и профессионального обучения... К гаджетизации системы потребления, когда приобретаются предметы не необходимые, но подходящие под изменчивые нормы незрелых людей. Мы до несварения, до ожирения пичкаем себя нездоровой и засахаренной пищей, а игра на бирже дает нам средства к существова- 85 нию. Борцы за отмену запретов называют прием наркотиков "развлечением"... Браки сегодня разваливаются один за другим, потому что молодые супруги и не предполагают состариться вместе, а непосредственность настоящего мешает задуматься о постоянстве в будущем. В семьях, скорее разобщающих, чем соединяющих людей, взрослые капризничают, словно дети, играют теми же игрушками, пользуются теми же электронными устройствами, в обращении с которыми дети так ловки. Со своими чадами родители ведут себя как компаньоны, едва ли не как педофилы, потому что каждый знает, что секс -- это суперигрушкa iii. Возраст гражданской зрелости -- получения права голоса -- уже снизился с двадцати до восемнадцати лет, а сейчас парламентарии предлагают опустить его до шестнадцати и даже четырнадцати лет, что только подчеркивает общую тенденцию. В эпоху повсеместного исчезновения возрастных ориентиров все более юные дети оставляют дневные игры, развлечения и спорт и вступают в уличные ночные игры, стремятся к встрече с незрелым миром и его игрушками, чтобы потом стать героями свершившейся для них революции. Они, в свою очередь, смогут быть жестокими, хохоча угонять машины и мотоциклы, бесчинствовать (игрушки создаются, чтобы их ломали), по любому поводу использовать оружие... По причине своей юридической неприкосновенности -- то есть безответственности -- они, предоставленные своими инфантилизированны-ми и разобщенными семьями самим себе, миллионами будут попадать в сети преступного мира. Не надо забывать и о детях-солдатах десяти-две-надцати лет, участвующих в партизанских и псевдоосвободительных войнах. В феврале 1998 года эксперты ООН насчитали не менее тридцати восьми войн и вооруженных конфликтов по всему миру и определили количество пропавших детей в 250 тысяч. По их инициа- 86 тиве около сорока наций попытались, правда -- без особого успеха, поднять до шестнадцати лет -- против закрепленных соглашением от 1990 года четырнадцати -- минимальный возраст для солдат, участвующих в боевых действиях и набираемых в саперы, ... Конвенция по правам ребенка не была, понятное дело, подписана Соединенными Штатами. И все потому, что она в корне противоречит их грандиозному проекту смешения поколений.6 XII Каждая политическая революция -- драма, но начинающаяся техническая революция, без сомнения, более чем драма, это -- трагедия познания, вавилонское смешение частного и коллективного корпусов знаний. Подобно эзоповому "языку", Интернет одновременно и худшая и лучшая из вещей. Ничем не ограниченное развитие коммуникации таит в себе риск катастрофы, встречу виртуального "Титаника" с айсбергом. Кибернетика сети сетей, плод "технософских" иллюзий, появившихся в одно время с идеей об окончании холодной войны как "окончании Истории", есть, скорее, система, чем техника, -- техносистема стратегической коммуникации, несущая в себе системный риск разрушительной цепной реакции, неизбежной в эпоху начинающейся глобализации. Сегодня бесполезно говорить о локальном характере недавнего биржевого краха в Азии. Если бы информационные сети финансовых рынков уже были бы объединены, то осенний крах 1997 года в одно мгновение стал бы планетарным и развился в общую экономическую катастрофу. Таким образом, после атомной бомбы и сорока лет поддержания системы всеобщего ядерного сдерживания пришло время информационной бомбы, перспектива взрыва которой вскоре по- 87 требует установления системы социального сдерживания и внедрения "автоматических предохранителей" для предотвращения перегрева, то есть расщепления социального ядра наций. Происходящая в реальном времени глобализация телекоммуникаций, -- неафишируемая модель которой представлена Интернетом, -- и информационная революция ведут к систематическим доносам, вызывающим панические слухи и подозрения и способным уничтожить профессиональную этику "истины", а следовательно -- и свободу прессы. Каждый может в этом удостовериться на примере значения Интернета в деле Клинто-на/Левински: сомнения по поводу оглашаемых/отрицаемых фактов, неконтролируемые манипуляции источниками и общественным мнением предвещают то, что революция реальной информации окажется также и революцией в виртуальной дезинформации и пишущейся сейчас истории. Поражения, наносимые радиоактивным излучением и интерактивностью информации, -- местные, но многочисленные, вплоть до общего заражения. Действуя и взаимодействуя в реальном времени, актеры и телевизионные деятели информационной революции телекоммуникаций задают определенный технический ритм и темп, накладывающийся и заглушающий историческое локальное время сообществ и стран и устанавливающий единое мировое время: абстрактные разграничения универсальной хронополитики, ни один представитель которой -- за исключением нескольких высших чиновников -- в случае объявления информационной войны не несет никакой ответственности за происходящее. О чем говорит, например, молчание исследователей о роли National Security Agency в развитии сети Интернет? И как отнестись к желанию Госдепартамента США сделать автоматическими военные удары по нарушителям нового мирового порядка -- по Ираку, например? 88 Итак, под маской анархистской пропаганды "прямой (live) демократии", направленной на обновление репрезентативной демократии политических партий, внедряется идеология автоматической демократии, когда невозможность обсудить что-либо "компенсируется" социальным автоматизмом, по типу опроса мнений или оценки телевизионной аудитории. Демократия в виде условного рефлекса, не нуждающаяся в публичном обсуждении, когда предвыборную кампанию выигрывают навязанные мнения, когда предлагающая "демонстрация" партийной программы уступает место "предуказывающей" и зрелищной разработке индивидуального поведения, параметры которого давно определены рекламой. Впрочем, не является ли сеть сетей, производная от Арпанет, отслужившей свое системы защиты от электромагнитных эффектов атомной войны, попыткой -- второй, после войны в Персидском заливе -- проведения новой всеобщей рекламной кампании системного продукта, не интересного никому в частности, но в то же время нужного всем в общем? Небывалое идеологическое заражение, распространение web и on-line служб уже не имеют ничего общего с маркетингом бытовых технологий, продажей транспортных средств или средств связи (радио, телевидения и т. д.), поскольку речь идет о наиболее широкой кампании по проработке мнений, когда-либо проводившейся в "мирное время", -- замысле, не особенно считающемся с интеллектом общества или национальными культурами. Поэтому мы впадаем в разного рода крайности, вроде "Многостороннего соглашения по инвестициям" (AMI) или "Трансатлантического проекта по свободной торговле" (NTM). Энергичность глобалитарных кампаний объясняется американской пропагандой инфовойны, революции в приемах ведения войны, инициированной Пентагоном после окончания холодной войны. 89 Таким образом, невозможно понять значение Интернета, информационных артерий будущего, не учитывая интерактивности технологий и зарождения настоящей негативной рекламы, которая не довольствуется расхваливанием достоинств того или иного товара, а, прежде всего, изобличает коммерческих противников и преодолевает сопротивление потребителей, называя их слишком сдержанными, а их точку зрения -- неверной. Рекламные агенты не ограничиваются удовлетворением правомерного любопытства покупателей их продукции, а призывают к символическому убийству своих конкурентов... В этой связи Европейский парламент решил выработать эффективную правовую базу по борьбе с кампаниями "систематического разоблачения".1 Отметим также, что мы уже не в состоянии отделить развитие сети от технического прогресса, который в ближайшие десять лет выразится в отцифровке всей аналоговой информации, составляющей знание. Цифровые коды грозят стать основой всей коммуникации, и Европейское сообщество изучает сейчас "Зеленую книгу конвергенции". Авторы оформленного в книгу отчета, считают, что повсеместное распространение однотипных цифровых кодов (в телефонии, компьютерах и телевидении) должно изменить порядок использования аудиовизуальных средств в Сообществе, подчинив его только законам рынка, как это уже произошло с телекоммуникациями... Вторым этапом этой расползающейся в разные стороны конвергенции должно стать воплощение идеи о том, что в будущем управление Интернетом, сетью американского происхождения, поскольку никто не имеет ничего против, также должно осуществляться исключительно Соединенными Штатами. Так мы незаметно приближаемся к краху образа. Око за око, сегодня конкуренция между картинками становится всеобщей, как и все в эпоху 90 грандиозного планетарного рынка, и нарушает общий временной режим образной информации. Экран против экрана, монитор домашнего компьютера и кинескоп телевизора станут местом борьбы за первенство на всеобщем рынке восприятия, с появлением контроля за которым начнется новая эра и в этике, и эстетике. "На полностью автоматизированной мировой бирже, оснащенной 500 тысячами компьютеров, процесс финансового краха в Азии можно было напрямую наблюдать во всем мире", -- заявил один французский трейдер осенью 1997 года. Однако первое, что с помощью пяти миллионов live cameras, размещенных по всему миру смогут наблюдать десятки миллионов интернав-тов, -- это крах видимого. Так называемое "телевидение" уступит место всеобщему теленаблюдению, а на смену пресловутому виртуальному мыльному пузырю финансовых рынков придет визуальный мыльный пузырь коллективного воображаемого с заключенным в нем риском взрыва информационной бомбы, предсказанной в 50-е годы самим Альбертом Эйнштейном. Уже сегодня различные сектора объединенного финансового рынка перестают подчиняться рациональным законам, а завтра иррациональное заполнит глобалистское коллективное воображение, поскольку способность старого доброго телевидения (ответственного, как и многие другие, за дело Родни Кинга, процесс Симпсона и коронацию post mortem принцессы Дианы) к умножению образов многократно увеличится из-за сверхреактивности мирового теленаблюдения. "Сложение векторов деятельности различных индивидов, если все они оказываются одинаково направленными, порождает нестабильные ситуации в мире", -- писал один аналитик из Национального центра научных исследований по поводу азиатского краха. "Рациональность индивидуального поведения приводит к всеобщей иррациональности".2 91 Установление превосходства мирового времени (времени прямого включения) над царившим с незапамятных времен местным временем отдельных регионов предваряет скорое развития интерактивной рекламы и тревожное распространение рекламного сравнения фирм и инвесторов. Это настоящая гражданская холодная война, где торговые партизанские действия направлены на символическое истребление конкурентов, которому Совет Европы дал "зеленый свет". Сейчас "рекламное пространство" не ограничивается заставками в фильме или рекламными роликами между программами, но способно охватить все реальное пространство-время коммуникации. Теперь виртуальная инфляция затрагивает не только стоимость произведенных товаров, но и осмысленность наших отношений с миром. С недавнего времени пресловутый системный риск связан не только с возможным банкротством предприятий и банков в результате цепной реакции, вроде азиатской, а с опасной потерей зрения, коллективной слепотой человечества, вызываемой расстройством фактичности происходящего и нашей дезориентацией в реальном... Обманчивость феноменов и крах видимого способствуют формированию экономических и политических установок дезинформации: аналоговое уступает место цифровому, "сжатие данных" ускоряет наше взаимодействие с реальностью, приближает нас к ней... но при этом все более обедняет наше чувственное восприятие. Отцифровка образной, звуковой, тактильной и обонятельной информации ослабляет непосредственные ощущения; аналоговое подобие близкого, сопоставимого заменяется цифровым правдоподобием дальнего -- всех отдаленных объектов. Что грозит окончательным заражением нашей экологии чувственного. 92 XIII Уже прошло полвека с тех пор, как в 1948 году Даниэль Галеви опубликовал "Эссе об ускорении истории ", где обрисовал грандиозные исторические перспективы, открывшиеся перед человечеством после Хиросимы: "Бедная Земля, измерением и описанием ландшафта, флоры и фауны которой мы довольствовались в XVIII веке, стала для нас источником гораздо большего наслаждения в XIX веке, когда мы опоясали ее волнами, сделали живой и вибрирующей, как живое существо, как душу! Бедное человечество -- его преследуют властные видения, и теперь оно получило оружие, которое, кажется, для того и выковано, чтобы видения стали реальностью!" Более проницательный, чем Фрэнсис Фукуяма, Даниэль Галеви предвидел, что технонаучный прогресс не завершит Историю, но уничтожит все возможные отсрочки и расстояния, и историческая наука вскоре откроется новому темпу, ритму, который однажды разгонится до "истины": "Если более четверти века назад, после открытия Эйнштейном уравнений относительности, люди отказывались понимать физический мир, где они живут, то сегодня они отказываются понимать политическую систему, внутри которой проходит их жизнь". Что можно сказать в XX веке, в эру глобализации, об отказе от понимания'? Лишь то, что он у нас перед глазами и обусловлен закатом государства-нации и негласным установлением новых политических образований с помощью масс-медиа и сетевых мульти-медиа, отражающих на своих экранах ускорение Времени, "реального времени" коммуникаций, выполняющих релятивистское сжатие "реального пространства" Земли путем искусственного временного сжатия обменов изображениями мира. Отныне не существует "здесь", но существует "сейчас". Таким образом, мы подошли не к завершению Истории, а к запрограммированному исчезновению hie et nunc и in situ\ 93 Следовательно, глобализация обменов имеет не экономическое значение, о котором часто упоминают в связи с быстро развивающимся единым рынком, а скорее экологическое. Оно заключается не только в загрязнении субстанций ("парниковый" эффект), но и в заражении расстояний и временных интервалов, формирующих сферу конкретного опыта. Другими словами, объединение связано с потеплением замкнутой дромосферы1, с предельным ускорением коммуникаций. "Начинается время конечного мира", -- провозгласил Поль Валери еще в 20-х годах. В 80-х годах наступил мир конечного времени. После преждевременного исчезновения всякой локализированной длительности (duree) ускорение истории сталкивается со временем прямого включения, универсальным мировым временем, вытесняющим локальные времена, производившие историю. Если в XVIII веке мы открыли глубинное время многих миллионов лет, ушедших на отвердевание несущего нас небесного тела, то сейчас перед нами открывается поверхностное время дромологической реальности-эффекта взаимодействий на расстоянии. После времени-материи твердой геофизической реальности мест наступает время-свет виртуальной реальности, вязкой и изменяющей саму сущность длительности, вызывающей, тем самым, искажение времени и ускорение всех реальностей: вещей, существ, социокультурных явлений... Вспомним "виртуальные общества", организующиеся в Интернете. В мире насчитывается уже семьдесят миллионов интернавтов, вездесущих сообществ адептов, "телеприсутствующих" друг перед другом с помощью мгновенных сообщений, а в скором будущем -- с помощью камер on-line. Что же остается от исторического значения публичного пространства полиса в эпоху метапо-лиса, в котором правит публичный имидж? 94 Интерактивная картинка, в любой момент доступная для использования в торговле, в образовании и на постиндустриальном предприятии, во всех концах нашей маленькой планеты? В целом, глобализация оказывает и будет оказывать более сильное воздействие на историю, чем на географию. Ускорение реального времени, предельная скорость света, разрежает не только геофизическое пространство, естественный образ земного шара, но и принижает значение длительностей (longues durees) локального времени регионов, стран и наций, привязанных к своей территории. Телетехнологии замещают "хронологическую" последовательность локального времени непосредственностью мирового всеобщего времени, делают интерактивными и засвечивают любую деятельность, факт и историческое событие. Прошлое, настоящее и будущее, привычное разделение длительности, отступают перед новым типом теленастоящего, перед его пока еще непривычным рельефом. Это не событийный рельеф, а рельеф объектов, у которых вместо четвертого, временного измерения вдруг оказалось третье: материальный объем перестал указывать на "действительное присутствие", а вместо него возникло "телеприсутствие" звука и образа, с легкостью подменяющее реальные события. В недалеком будущем установится новое видение, формируемое мощной мгновенной передачей аналоговых сигналов и цифровой информации, основанной на временном сжатии данных. Таким образом, сейчас речь идет не столько о пространстве, сколько о времени. Не о времени долгих периодов стародавней истории, а о времени света и скорости, космологической постоянной, способной повлиять на Историю человечества. Три физических измерения, когда-то определявшие восприятие действительного рельефа, сейчас дополняются третьим измерением самой материи; а за "массой" и "энергией" в сегодняшние хроники вторгается "информация", застилая 95 наличие реальных вещей и мест образами теленаблюдения и контроля за окружающей средой. Виртуальная перспектива оптоэлектрическо-го присутствия не противостоит реальной перспективе оптического присутствия эпохи кватроченто, но сливается с ней в перспективе реального времени телекоммуникаций, вызывая "эффект поля", когда актуальное и виртуальное вместе создают новый тип рельефа, схожего со "звуковым эффектом" высоких и низких частот. Вместо материального, имеющего определенный физический объем предмета возникает нематериальный объем электронной информации; информации звуковой, визуальной, тактильной: благодаря "передающей усилие" киберперчат-ке -- и обонятельной: благодаря недавнему изобретению цифровых химических датчиков. Стереофония вчера и стереоскопия сегодня, воспроизведение образа и звука создали, наконец, возможность для искусственного представления ускоренной и расширенной реальности, "стереореальности" мира, где линия видимого горизонта замещена рамками экрана: горизонт вправлен в монитор компьютера или видеошлема, подобно стереоочкам представляющего самый последний "объем" -- объем мгновенных наложений действительного и виртуального образов, а не физических объектов, воспринимаемых невооруженным глазом. Делокализованное восприятие схоже с восприятием голографического объема, когда все, что воспринимается в действительности, увеличивается в связи с тем, что ускоряется до предельной скорости электромагнитных волн, передающих информацию. Вместо геометрической противопоставленности правого и левого, образовалась ось стереоскопической симметрии перспективы реального времени, исторического времени жизни наций, полностью измененного волновой передачей наличного.96 Таким образом, если европейский Ренессанс непредставим без открытия перспективы реального пространства и трубы Галилея, то геополитическая глобализация невозможна без слияния перспективы реального времени и нового пространственно-временного рельефа, созданного электромагнитным излучением телекоммуникаций. После эры энергетического ускорения -- времени паровых машин, двигателей внутреннего сгорания и электромоторов, наступает эпоха информационного ускорения новейших двигателей -- двигателей "логических операций", компьютеров и программного обеспечения, двигателей виртуальной "реальности" и "поисковой машины" сети сетей, чья скорость вычислений превосходит скорость турбокомпрессора автомобильного двигателя или турбин сверхзвуковой авиации. Абсолютная скорость новых средств те-леинформатических передач, в свою очередь, подчиняет себе относительную скорость старых транспортных средств, и их локальное ускорение уступает глобальному ускорению объединяющихся информационных потоков. Легко заметить, что "делокализация" -- не столько явление постиндустриального предпринимательства11, сколько эффект производства ви-димостей, развернутой кибернетической оптики, готовой показывать нам весь мир, используя прозрачность видимостей, мгновенно передаваемых на расстояние. Телескопия, способ передачи человеческого взгляда на расстояние, основана на распространении оптических и звуковых волн, когда непосредственная прозрачность среды -- воздуха, воды или стекла -- дополняется опосредованной прозрачностью света и его скорости. Таким образом, развитие транспортных сетей в XIX веке предшествовало появлению в XX веке сети сетей Интернета и образованию в XXI веке сетей -- настоящих магистралей образной и звуковой информации, -- способных передавать ви- 97 дение мира с камер on-line, формирующих паноптическое (и постоянное) теленаблюдение мест и активности на планете, что, вполне вероятно, завершится появлением сетей виртуальной реальности. Кибероптика изменит привычную для нас эстетику европейского модернизма, а кроме того -- и этику западных демократий. "Представительская демократия" вскоре поддастся влиянию ускоряемой исторической реальности, и тогда "торговля видимым" обернется непредсказуемым риском создания того, в чем не преуспел ни один тоталитарный режим с его идеологиями -- единодушного согласия. Что мы выберем: медленную и осмотрительную, обусловленную географическим положением демократию, по типу прямой демократии собраний швейцарских кантонов, или же медиати-зированную live-демократию, по образцу измерения рейтинга аудитории коммерческого телевидения или проведения опросов общественного мнения? Проблема, стоящая перед нами сегодня, не что иное, как проблема непосредственности и мгновенности в политике. Откажемся ли мы от власти человека над своей историей, подчинимся ли мы авторитету машин и тех, кто их программирует? Увидим ли мы механическую передачу власти политических партий электронному или еще какому-нибудь оборудованию? Пережив все бедствия технократии, не попадем ли мы из огня да в полымя в общество социокибернетики, установления которой так опасались создатели автоматики? Пойдем ли мы на то, чтобы отдать управление своей жизнью бездушным, но сверхбыстрым машинам и достичь вершин технологического прогресса -- (виртуальной) автоматической демократии, чья практическая значимость заключается лишь в выигрыше времени, необходимого для оглашения результатов выборов... На самом деле, глобальная скорость телекоммуникаций, сменяющая локальную скорость сообщений, ведет нас к инерции, к нехватке движения. 98 Все более наращивая скорость, мы не только сокращаем протяженность мира и величину перемещений, но и делаем бесполезным передвижение, активность перемещающегося тела. Тем самым мы отказываемся от ценности опосредованного "действия" в пользу непосредственного "взаимодействия". Таким образом, большие расстояния все более замещаются высокими скоростями, а вместо поверхности -- неизмеримых пространств земного шара -- проявляется интерфейс глобальной скорости. Live есть, таким образом, реальное время глобализации. Дневной свет скорости подменяет свет солнца на небосводе и уничтожает чередование дня и ночи. Скорость электромагнитных волн скрывает солнечный свет и тень, когда нет солнца, вплоть до того, что локальный день календарного времени оказывается ничего не значащим, по сравнению с глобальным днем мирового времени. Одним из примеров обесценивания "расстояния", а следовательно, и "действия" является нынешнее пренебрежение мировым океаном -- всеми океанами мира -- после появления сверхзвуковой авиации. Или даже более простой пример: "парадная лестница" после появления лифта стала "служебной" или "пожарной". Гигантские морские поверхности Атлантического и Тихого океанов не принимаются сегодня всерьез из-за возможности передвижения в атмосфере с высочайшей скоростью, и в этом путешествии место моряка занял астронавт; каждый раз, когда мы достигаем все большей скорости, нами дискредитируется ценность действия, мы отчуждаем нашу способность действия (agir) в пользу способности к противодействию (reagir) (другое, менее захватывающее, название для того, что сейчас зовется "взаимодействием" (interaction)). Но все это не идет ни в какое сравнение со скорым введением "автоматизированной обработки знаний" -- распространением всеобщей амнезии, последнего достижения "индустрии забвения", замещающей совокупность аналоговой информа- 99 ции (образной, звуковой и т. д.) цифровой информацией, компьютерным кодом, пришедшим на смену языку "слов и вещей". Итак, цифры готовы установить царство своего математического всемогущества, цифровые операции определенно вытеснят analogon, то есть любую схожесть, любое отношение подобия между несколькими живыми существами и предметами. Все это ведет, понятное дело, к отрицанию какой-либо феноменологии. Теперь надо не "спасать феномены", как того требует философия, а прятать их, оставлять вне расчета, скорость которого не оставляет места какой бы то ни было осмысленной деятельности. В этом контексте кризис современного искусства представляется всего лишь клиническим симптомом кризиса самой современности -- одним из многих предвестников начинающегося распада темпоральности. В конце XX века искусство не обращается к прошлому и не пытается предвидеть будущее, оно становится излюбленным способом изображения настоящего и одновременного (simultaneite). Столкнувшись с индустрией телеприсутствия и live передачами, современное искусство, "искусство присутствия", перестало воспроизводить мир для того, чтобы выявить его "сущность". Сначала в современной абстрактной живописи европейские художники первых послевоенных лет отказались от какой-либо фигуративности, а затем впали в другую крайность в американском гиперреализме, не говоря уж о движущихся компьютерных образах видео-арта с его делокализован-ными инсталляциями и "искусстве движущихся картинок", с XIX века представленном кинематографом. Вернемся, однако, к самому телу, его действительному присутствию в театре и современном танце в эпоху становления виртуальной реальности. Интересно, что здесь проблема времени стала актуальной темой и породила новые формы театрального представления 100 Историчность, одна из форм "сжатия времени", ныне сведена к нулю -- она стала простым "цитированием", растворяющимся остатком, где временная последовательность развертывается в "present continueiii, непреходящем настоящем... "Произошла утрата основополагающего элемента театрального действа -- единства времени, -- представленного началом, серединой и концом", -- пишет Ганс-Тиз Леманн, авторитет в современном театроведении. И добавляет: "Таким образом, между публикой и актерами устанавливается время соучастия, hic et nunc во всех смыслах. Может статься, что действительная длительность вообще перестанет развертываться и все события подвиснут, жестко привязанные к nunc -- непосредственному настоящему -- в ущерб hie -- данной "сцены" и данного "действия", любой сцены и любого действия".1 "Здесь" больше не существует, все существует "сейчас", как мы заметили выше. "Новое театральное представление" -- попытка справиться с временной перспективой ускоряющейся реальности и ее рельефом -- неловко пытается соперничать со спешным представлением событий в средствах массовой информации, где сенсационные новости и клипы предпочительнее невыносимо долгого повествования, где любой ценой избегают необходимости нажимать на кнопки пульта управления, этого нарушения симметрии между приемником и передатчиком. "Парадокс актера" эпохи виртуальных клонов и аватар (на экране), заключается в том, что надо заставить театр не быть театром, то есть представлением тела (на сцене). Драматургия прямого включения сейчас заметна повсюду: в кратковременной занятости, в контрактах на ограниченный срок и долгосрочной безработице, в восстанавливающихся и распадающихся с очередным разводом браках... Страх перед zapping'omiv становится повсеместным. 101 Если "настоящее" -- это ось симметрии проходящего времени, то сейчас его вездесущий центр полностью контролирует жизнь "развитых" обществ, и нам надо всеми силами стараться не разбить ось, поскольку это отбросит нас в прошлое, к омертвевшей памяти и, кто знает, даже к угрызениям совести. Разве мы не наблюдали в последнее время множество покаяний и невиновных чиновников, приносящих извинения, совершенные их предшественниками, но мало обеспокоенных преступлениями, которые они могут совершить сейчас? Мы должны также избегать внезапного "разрыва симметрии" времени, который может отбросить нас в будущее, -- хотя провал экономического планирования несколько снизил эту опасность. Стало быть, по future как нельзя лучше характеризует рельеф реального времени глобализации, где все происходит без малейшей для нас необходимости передвигаться: нам не нужно приближаться к расположенным рядом объектам и к окружающим нас существам. Если когда-то, в эпоху транспортной революции, срок прибытия определялся протяженностью пути и возможностями передвижения, то сейчас, в эру революции коммуникаций, все происходит сразу и немедленно, так как задержек больше нет, а информация передается мгновенным взаимодействием, интеракцией, более быстрой, чем какое-либо конкретное действие (action). Действительность средств сообщения, вытесненная виртуальной реальностью телекоммуникаций, вызывает недоверие, сравнимое только с нынешним пренебрежением к мировому океану, многокилометровым водным пространствам, в той же степени профанированными авиационной скоростью, в какой они загрязнены выбросами нефтяных танкеров, сделавших океан полями орошения. Как летательные аппараты "тяжелее воздуха" держатся на ветру благодаря скорости реактивного движения, так и "ускоренная реальность" 102 удерживается подъемной силой электромагнитных волн, передающих мгновенные сигналы. История конца тысячелетия воспарила и опирается лишь на телеприсутствие событий вне какой-либо хронологии, так как рельеф происходящего прямо сейчас подменяет глубину исторической последовательности. Все окончательно перевернулось с ног на голову. Все происходящее сейчас, внезапно возникающее перед нами представляется гораздо более важным, чем то, что удаляется, осаждается на дне нашей памяти, как бы по краям видимого географического горизонта. В этом контексте интересно вспомнить о закате театрального представления -- ведь конкретный вымысел бытия здесь актера противостоит дискретному вымыслу электромагнитных призраков, заполняющих экраны. В недавних "театральных представлениях постановщики безуспешно пытались перенять и даже превзойти скорость масс-медиа... Реплики следовали с такой быстротой, что создавалось впечатление резкого обрыва трансляции, как случается при переключении каналов".2 "Действия" (actes) театральной пьесы становятся "взаимо-действиями" или, вернее, "междудействиями" ("антрактами") и стирают привычное различие между актером и зрителем. Слияние/смешение "ролей", вернее, взаимопроникновение (surfusion) театрального вымысла и лишенного прошлого и будущего мгновения виртуальной реальности. Мета-стабильность (surfusion) тела, которое внезапно перестало соответствовать условиям сценической среды, однако все еще находится в одном из самых хрупких равновесий в ожидании Катастрофы, которая непременно разрушит этот карточный домик. Как здесь еще раз не вспомнить многозначный образ "финансовой сцены" и мыльный пузырь спекуляций, виртуальный пузырь мировой экономики, зиждущейся сейчас на автоматических интеракциях между рыночными ценами и никак не связанной 103 с материальными ценностями национального производства? Уже лет двенадцать как введены автоматизированные торги, определяющие как действия игроков, трейдеров Уолл-Стрит и других валютных рынков, так и спекулянтский Большой взрыв, за которым вскоре последовал крах 1987 года, а затем установка автоматических предохранителей, препятствующих перегрузке системы. Некоторое подобие переключения программ должно предотвращать повторение "аварии" во время реорганизации локальных финансовых рынков в глобальный рынок. Что, однако, не сработало во время азиатского краха осенью 1997 года. Здесь также сыграла свою роковую роль "драматургия прямого включения", не оставляющая действующим лицам времени, необходимого для размышления. В области культуры, вероятнее всего, произойдет то же самое: упадок "рынка искусства" повлечет за собой не только снижение роли того или иного явно переоцененного художника, но поколеблет все существующие ценности. Для того, чтобы в этом убедиться, достаточно послушать разговоры о кризисе европейского искусства на недавних крупных мероприятиях, вроде последней Documenta в Касселе. После ускорения истории так называемого "классического" искусства появилось "современное" искусство, а теперь происходит ускорение этого "современного" искусства и появление актуального искусства, которое вроде бы пытается противостоять скорому приходу виртуального искусства эры киберкультуры. В начале столетия в кубизме начался распад фигуративности, отразившийся в исчезновении формы в геометрическом и всех остальных абстракционизмах и сейчас, в эпоху виртуального, он оборачивается делокализацией в искусстве интерактивного feed-back'а между художником и зрителем в компьютерных полотнах, изменяющихся и преобразующихся в процессе созерца- 104 ния и в зависимости от точки видения каждого из актеров-зрителей. С другой стороны, декомпозиция фигуративного в пуантилизме и дивизионизме благодаря фрактальной геометрии находит свое завершение в ином типе деконструкции; а именно -- в деконструкции пространственно-временных измерений произведения. В эпоху резкой электронной моторизации произведения искусства распад фигуративности и делокализация "предмета искусства" идут бок о бок с ускорением, но уже не истории, а самой реальности пластических искусств. Сегодня мы вновь должны поставить под вопрос как роль актера и зрителя, так и роль автора и зрителя. Что, в свою очередь, заставляет пересмотреть понятия "места произведения искусства" и "сцены театра". Все это -- предвестники небывалых изменений, установления новой темпоральности, в рамках которой будет существовать культура в эпоху киберкультуры. XIV С XX веком завершается не только второе тысячелетие. Земля, обитаемое небесное тело, тоже близка к своему концу. Глобализация есть, таким образом, не столько завершение ускорения Истории, сколько окончание, замыкание перспективы земного горизонта. Сегодня земной шар заключен в двойное кольцо движением неисчислимых спутников на орбите, и мы, стремясь вовне, как бы наталкиваемся на невидимую стенку, ограничивающую обитаемое пространство, ударяемся об оболочку, упругую, как плоть живого тела. Для нас, мужчин и женщин, земных существ, физический мир сегодня стал преградой, порождающей клаустрофобию и представляющей огромную опасность. Утрата на- 105 дежд на физическое освобождение лишь усугубляется атрофией метафизических устремлений. Перенаселенная Земля становится колонией, местом суровых испытаний. Вавилон вновь возродился, на этот раз как космическое гетто, где град и мир слились воедино, и этот Вавилон кажется нерушимым. Менее чем за тысячу дней до окончания уходящего жестокого века множество событий и отдельных фактов предупреждают нас о появлении новых рубежей и об исчезновении геофизической перспективы, где до сего дня развертывались исторические события. После самоубийства астрофизической секты Heaven's Gate, но до упокоения принцессы Дианы мир был официально извещен о существовании "генетической бомбы", о доселе неслыханной возможности клонирования человека на основе компьютерной расшифровки его генома. Сращивание биологических наук с информатикой породило кибернетическую евгенику, никак не связанную с национальной политикой (лаборатории концлагерей все же выполняли социальный заказ) и все позаимствовавшую у науки, экономической технонауки, от которой единый рынок требует коммерциализации всего живого и полной приватизации генофонда человечества. К тому же, появление стратегического ядерного вооружения у Индии, Пакистана и, вероятно, у ряда других политически нестабильных азиатских стран побуждает Соединенные Штаты, последнюю великую державу, к работе по приближению пресловутого "переворота в способах ведения войны". Формируется новая стратегия под названием "информационная война", когда технологический приоритет перейдет от атомной индустрии к электронике. Таким образом, атомная бомба считается сегодня крайней мерой, в то время как новым абсолютным оружием является бомба информационная.106 В обстановке финансовой и военной нестабильности, когда информация неотличима от дезинформации, возможность общего сбоя вновь оказывается актуальной. Из отчета о саммите в Бирмингеме в мае 1998 года мы узнали, что ЦРУ не только принимает всерьез "всеобщую компьютерную катастрофу" 2000 года, но и указывает дату этого гипотетического события, определяя, что необходимо предпринять различным государствам, чтобы его избежать.1 К тому же, сенат Соединенных Штатов объявил о создании комитета, занимающегося оценкой предполагаемых последствий "электронной катастрофы", а нью-йоркский Банк международных расчетов нанял, в свою очередь, высокопрофессиональных специалистов, способных предотвратить компьютерный крах, когда разрушения, вызванные возможными кризисами азиатской экономики, распространятся повсюду. Первым большим маневром Information Warfarei является внедрение новой логистики -- логистики кибернетического контроля за распространением политико-экономических сведений: так единый рынок обозначает военно-стратегическое значение "информационного обмена". Системный риск цепной реакции банкротства финансовых рынков (долгое время скрытый рекламной шумихой вокруг Интернета) сейчас официально признан, и в обществе происходит использование угрозы сбоя для давления на нации, сопротивляющиеся напору всеобщего свободного обмена.2 Как я и отмечал, мы уже давно имеем следующую ситуацию: если интерактивность информации сопоставима с радиоактивностью вещества, то нам грозит не локальная авария, а глобальная и всеобщая "катастрофа катастроф", способная проявиться сразу и повсеместно. Добавим, что угроза "глобального системного сбоя" необходима для того, чтобы одна из "систем вооружений" получила превосходство в будущей электроэкономической инфовойне, объявленной 107 миру Соединенными Штатами. Угроза глобального сбоя в гораздо большей степени, чем вирусы и прочие "логические бомбы", внедренные хакерами в программное обеспечение, является настоящим детонатором информационной бомбы, и из-за этой угрозы бомба станет устрашающей силой, подрывающей политические автономии наций. Кибермир возник в результате монополистического развития как гипертрофированная стадия кибернетического колониализма. За Интернетом последует кибербомба -- будущие магистрали информации -- и установление под эгидой Соединенных Штатов не только расширенной модели НАТО, но также копии системы защиты любыми средствами периода холодной войны. Информационное оледенение придет на смену ядерному сдерживанию времен холодной войны. 12 мая 1998 года, во время вышеупомянутого саммита в верхах в Бирмингеме в докладе о "стратегиях контроля за киберпреступлениями" американский президент заявил об острой необходимости принятия законодательства против кибер-преступлений мафии, а также закона, снижающего риск ввода в действие "электронных денег", слишком уж легко ускользающих от экономического контроля. "Киберпреступники могут использовать компьютер для нападений на банки или шантажа угрозой внесения вируса",3 -- отметил Билл Клинтон, поведав присутствовавшим главам государств, что Соединенные Штаты одними из первых вступили в борьбу, однако, "международная киберпреступность требует международного отпора; и хотя, если потребуется, Америка готова действовать в одиночку, ни одна нация по отдельности, тем не менее, не сможет контролировать киберпреступления".4 Просто ушам не верится. Президент, больше всех способствовавший ослаблению государственного контроля над экономикой, желает быть первым, кто закричал на пожаре "Огонь!" для того, чтобы потом возглавить крестовый поход про- 108 тив беспорядков, организованных им самим и его вице-президентом, беззастенчиво рекламирующим информационные магистрали будущего. Атомная, информационная и демографическая бомбы, эти три исторических разрыва, предсказанные Альбертом Эйнштейном в начале 1960-х гг., оказываются на повестке дня в XXI веке: первая -- из-за продолжающегося распространения ядерного оружия (всем известно об испытаниях в Индии и Пакистане). Вторая -- из-за информационного контроля за политикой государств, проводимого под постоянной угрозой "глобального сбоя", о котором говорилось выше. Что касается третьей бомбы, демографической, то как здесь не вспомнить о том, что компьютер активно задействован не только в разработке ядерного оружия, но и в расшифровке генетического кода человека и в картографировании генома человека. Таким образом, получает "зеленый свет" новая евгеника, основанная на искусственном, а не на естественном отборе.5 Перед лицом значительного роста населения на нашей планете в следующем столетии представляется очевидным, что эксперименты по индустриализации живого не ограничатся помощью больным людям или бесплодным парам и вскоре перекинутся на безумные поиски "нового человека", сверхчеловека, достойного выживания, а человек без особенных достоинств, животное из отряда приматов, "исчезнет", подобно дикарю, чтобы не переполнять нашу маленькую планету и предоставить место последней модели человека -- трансчеловеку, который, как и трансгенетические овощи, лучше приспособлен к среде. Чтобы убедиться в этом, достаточно послушать, например, недавние выступления профессора Ричарда Сида о возможностях человеческого клонирования или разговоры сторонников производства живых мутантов6, ускоряющих пришествие даже не внеземного, а внечеловечес-кого, иными словами, сверхчеловеческой расы, 109 каковое понятие вызывает в нашей памяти зловещие ассоциации. Так или иначе, но уже на протяжении десяти лет в Америке на "проект человеческого генома", расшифровку ДНК, Департаментом энергетики и Национальным институтом здравоохранения выделяется более трех миллиардов долларов. Не подобен ли этот поиск "сведений о жизни" исследованиям Луны НАСА, профинансированным государством США? Но гонка есть гонка\ Разве генетик Грейг Винтер не основал, параллельно государственному проекту, частную фирму, перед которой была поставлена цель за три года расшифровать генетический код человека? На совместный с одним из филиалов фармацевтической группы Perkin Elmer, специализирующейся на машинах по разложению ДНК, проект было потрачено ни много, ни мало -- 200 миллионов долларов.7 После символического поражения Каспарова от компьютера Deep Blue, летней эпопеи автоматического зонда Mars Pathfinder и неприятностей на станции "Мир" мы наблюдаем завершение программ пилотируемых полетов и возрастающую неопределенность по отношению к будущему международных пилотируемых станций. Так заканчивается "внеземное" путешествие нашего поколения, однако, великая "внечеловеческая" эпопея только начинается, и астрофизика мало-помалу передает эстафету биофизике. Появилось множество предзнаменований скорой трансформации макрофизического "экзотизма" в микрофизический "эндотизм", завершения внешней колонизации отдаленных земель и начала опасной внутренней колонизации, колонизации пространства-времени живой материи. Таким образом, технонаука расширяет подвластную ей область. Homo est clausura mirabilium dei,ii -- писала Хильдегарда Бингенская о сущности человека, еще недавно сокрытой изначальным антропоцен- 110 тризмом: человек -- не центр мира, а его завершение, конец мира. Высказывание женщины, рожденной (что примечательно) в 1098 году, противоречит евгеническим мифам и необычайно ярко проясняет истоки нигилистского всевластного бессилия наук, ищущих истоки жизни. Дух генетики пока проявил свой евгенический характер лишь в нацистской программе уничтожения. Однако сейчас, как никогда, сильна угроза отказа не только от пророческой памяти лагерей смерти, но и от самого принципа непрерывности жизни, "принципа ответственности" за будущее человечества. Этот принцип представляется ужасно "консервативным" для тех, кто предвкушает революцию конца, крайнее проявление нигилизма всемогущего прогресса, которое последует за другими событиями XX века: крушением "Титаника" и взрывом в Чернобыле и которое готовит приход Уцелевшего, Мессии, столь ожидаемого культом безумия наших дней. В действительности, после завершения холодной войны мы непрерывно воспроизводим иные завершения: конец Истории, конец представительской демократии и, в конце концов, смерть "субъекта", по типу которого с помощью генетики создается "двойник" (клон) или "гибрид" (мутант). Этот "постиндустриальный" замысел не обещает ничего хорошего, он лишь умножает энергию безысходности, чтобы с ее помощью уйти от благоприятных для жизни условий и прийти к хаосу, иными словами, вернуться в первоначальную среду, царившую, как говорят, до возникновения жизни на Земле. Так называемый "постмодернистский" период не стал преодолением индустриальной современности, а превратился в стремительную индустриализацию смерти, концентрацию всевозможных опустошений, вызванных прогрессом. Постановка на поток живого с помощью биотехнологий, полуофициальный план по воспроиз- 111 водству стандартного индивида демонстрируют, что из смерти сделали промышленное предприятие, прометеевскую фабрику. Уже во время ядерного противостояния между Востоком и Западом военно-промышленный комплекс сумел милитаризовать научные исследования для обеспечения взаимного уничтожения. Сейчас генетика принимает эстафету у ядерной физики с целью создания новой бомбы. Биологические науки, сращенные с информатикой и новыми биотехнологиями, угрожают нашему выживанию уже не радиоактивным заражением, но искусственным оплодотворением и контролем за возникновением, истоками формирования индивидуальности. Очевидно, что проект тотальной войны, обозначившийся в начале первого мирового конфликта, продолжал осуществляться во время второго мирового конфликта 1939-1945 годов в Освенциме и Хиросиме уже не как уничтожение врагов, но как уничтожение самого человеческого рода. Подобно этому, глобальная война, начало которой положено большими маневрами information warfare, опирается на воинственную науку, ныне нацеленную на изведение человека, на прерывание самого принципа жизни, а не на уничтожение населения, как то было бы в случае термоядерной бомбы. В этой войне генетическая и информационная бомбы представляют единственную и универсальную "систему вооружения". С другой стороны, если информация -- это третье, после массы и энергии, измерение материи, то каждый исторический конфликт оказывался приручением одного из измерений. Война массы велась со времен великих нашествий античности вплоть до появления огнестрельного оружия. Война энергии началась с открытия пороха и закончилась изобретением атомного оружия и разработкой сверхмощного лазера. И, наконец, информационная война обобщит то, что было накоплено годами шпионажа и полицейской слежки 112 и преобразует в предельную скорость "мировой информации". "Кто все знает, ничего не боится", -- сказал Йозеф Геббельс, создатель Propagandastaffel. На самом деле, вопрос был и есть не в том, чтобы бояться, а в том, чтобы наводить страх с помощью "тотального" контроля, подвергающего жизнь каждого отдельного человека постоянному засвечиванию, что уже практически стало свершившимся фактом благодаря информатике. Однако вернемся, на мгновение, к третьему измерению организованной материи: идет ли речь о передаче или получении информации, или о скорости ее считывания -- важно лишь энергетическое ускорение информации, а медленная подача информации недостойна теперь даже называться "информацией" -- это обычный шумовой фон. Slow news, no news? -- помнится, спрашивал себя один журналист в связи с созданием CNN. В действительности, предельная скорость волн, передающих сообщения и картинки, -- это сама информация, и она не определяется содержанием. Так что знаменитая формула Маршалла Маклюэна может быть переделана: "Сообщение -- это не средство, а всего лишь его скорость". Конечная, последняя возможная скорость, приближающая к нам "временной барьер", то время, когда фотонный компьютер будет выполнять расчеты синхронно с постоянной скоростью света, которая благоприятствует сегодня передаче мгновенных сообщений. Итак, "информационная война" поддерживается глобальной интерактивностью так же, как атомная энергия была результатом локальной радиоактивности. Поэтому невозможно отличить намеренный поступок от непроизвольной реакции или "случайности", а нападение -- от простой технической неполадки, как это уже было 19 мая 1998 года (практически одновременно с саммитом в Бирмингеме), когда телекоммуникационный спутник Galaxy TV внезапно прекратил передачу 113 сообщений 40 миллионам пейджеров в Америке из-за того, что бортовой компьютер слегка изменил орбиту... Непредвиденная случайность или приближенная к условиям инфовойны проверка? Трудно поверить, но происшествие незамедлительно породило разговоры об уязвимости США перед поломками техники, жизненно необходимой для страны.8 Кажется естественным, что Интернет, прямой преемник Арпанет, разрешил трансляцию нескольких общественных американских служб. Например, радиостанции NPR, которая воспользовалась сетью сетей для установления связи с некоторыми из своих 600 локальных станций. Не надо забывать, что информационная система web была запущена более 20 лет назад в целях предотвращения электромагнитных эффектов наземного ядерного взрыва и как бы предугадала свою роль на случай общего сбоя стратегических телекоммуникаций. Если каждая война была изобретением новых способов уничтожения и распространением намеренно провоцируемых аварий (машина войны всегда была дополнением производственной машины), то в готовящейся информационной войне понятие "случайности" доведено до предела возможностью "глобального сбоя", который соединит в себе -- как вакуумная бомба -- все возможные катастрофы. Глобальный сбой, подобно сбою работы компьютеров, ожидаемому в начале 2000 года, в отличие от недавней местной аварии, способен надолго заморозить жизнь целого континента. В среде information warfare все очень неопределенно, информация и дезинформация неразличимы, и нападение невозможно отличить от непредвиденной случайности... Сообщение не заглушается, как это было в electronic warfare, так как оно стало информационным. Это значит, что "информация" определяет не содержание сообщения, а скорость его feed-back. 114 Интерактивность, мгновенность, повсеместность -- вот действительное послание информационного обмена в реальном времени. Цифровые картинки и сообщения значат меньше, чем их мгновенная доставка; "шоковый эффект" оказывается важнее содержания. Поэтому намеренное действие и техническая неполадка оказываются неразличимы и непредсказуемы. Теперь принцип неопределенности действует не только в квантовой физике, но и в среде информационных стратегий, практически не связанных с геофизической средой воздействия. С помощью настойчивого и повсеместного внедрения интерактивных взаимодействий, information warfare готовит первую мировую временную войну, вернее, первую войну мирового времени, "реального времени" обменов между объединенными сетями. Можно отметить три измерения происходящей глобализации рынка: геофизическое, научно-техническое и идеологическое. Поэтому стремление Соединенных Штатов к установлению мировой зоны свободной торговли к 2010-2020 годам9 неизбежно способствует подготовке к информационной войне. На самом деле, невозможно полностью разделить экономическую войну от информационной, поскольку в обоих случаях речь идет о гегемо-нистском стремлении сделать интерактивными торговые и военные отношения.10 Поэтому Всемирная торговая организация пытается ослабить суверенитет отдельных наций то с помощью Многостороннего соглашения по инвестициям, то с помощью Нового трансатлантического рынка Леона Бритена. Систематическую дестабилизацию рынка можно понять только на основе представлений о системной потере контроля над стратегической информацией. Подспудная цель технических изобретений конца тысячелетия состоит в том, чтобы сделать 115 информационными все военные и гражданские отношения. И последней преградой тому представляется не ЕЭС, но сама жизнь, человек -- отдельный мир человека, -- которого нужно захватить или уничтожить любой ценой ради индустриализации всего живого. Подведем итоги: не так давно минуло время тоталитарной войны, когда все определяло количество: масса и мощность ядерной бомбы. Теперь наступает время глобалитарной войны, когда благодаря информационной бомбе качество будет важнее, чем геофизический масштаб или численность населения. Готовится не "опрятная война", война без убитых, но "чистая война", война без воспроизведения некоторых видов, которые исчезнут из биоразнообразия форм живого.11 Это значит, что завтрашняя война, хоть и сопоставимая с недавними "кабинетными преступлениями", будет разыгрываться не в закрытых кабинетах, а в лабораториях, с дверьми, широко распахнутыми в лучезарное будущее трансгенетических видов, лучше приспособленных к загрязненной среде нашей маленькой планеты, подвешенной в эфире телекоммуникаций . Отцу патрику Жиро Первые три статьи написаны во время вооруженного конфликта в Косове, между 19 апреля и 15 июня 1999 года. Первая глава напечатана 27 апреля во Frankfurter Allgemeine Zeitung. Четверная глава завершена 5 июля СТРАТЕГИЯ ОБМАНА В действительности, Северо-Атлантический альянс -- незаконнорожденный ребенок, коммунистический выродок, а не дитя, рожденное по доброй воле. Поль-Анри. Спаак, генеральный секретарь НАТО. I "Разум вводит нас в обман чаще, чем наше естество", -- писал Вовенарг...1 Во всяком случае, очевидно, что разум военачальников НАТО совершенно не считается с природой Балкан. Стратеги альянса не утруждают себя разграничением практических методов и политических целей и в очередной раз демонстрируют несостоятельность военных теорий и сценариев, выражающих технический иллюзионизм Соединенных Штатов после завершения холодной войны. В одном из интервью Тони Блэр заявил: "В Косове ведется война нового типа -- война, имеющая целью не захват территории, а утверждение общечеловеческих ценностей".2 Это заявление говорит нам если не о конце геополитики, наступившем после конца истории, то, по крайней мере, о том, что союзники не принимают во внимание условия боевых действий, ведущихся с про- 120 тивником, окопавшемся в геологически и геополитически пересеченной местности. Генерал Уэсли Кларк, ратующий за войну, управляемую через воздушное и космическое пространство, 12 апреля 1999 года в Брюсселе заметил: "В этой войне, как никогда в Истории, главную роль играет высокоточное оружие"... Хотя массированное применение высокоточных технологий якобы уменьшает "сопутствующие" разрушения, главнокомандующему все же пришлось извиниться за некоторые "оплошности", например, за бомбардировку колонн беженцев. Когда генерал Кларк восхваляет техническое превосходство военной авиации, он говорит не как официальный представитель мощи НАТО, а как один из теоретиков задуманного Пентагоном "революционного переворота в ведении войны". Как один из тех, кто уже несколько лет желает неограниченно расширить возможную зону автоматических ракетных ударов, включающую теперь пустыни (операция "Лиса в пустыне" в Ираке) и прилегающие к ним страны (антитеррористические операции в Судане и Афганистане), как если бы теория "Открытого Города" территориальных конфликтов недавнего прошлого теперь распространилась и на воздушное пространство суверенных наций, на "открытое небо" Теле-Войны и послужила стратегическим дополнением экономической децентрализации воздушных перевозок (проводимой в рамках программы под соответствующим названием OPEN SKY). Если близость пустыни во время войны в Персидском заливе еще могла оправдать систематическое использование новых "кораблей пустыни": ракет, запускаемых с авианосцев, беспилотных самолетов и прочих НЛО, вроде F.117, то гористая местность Балкан сделала невозможной "молниеносную войну", окончательно поставив НАТО в тупик... Обращение же Альянса к России лишь подтвердило геополитическую недальновидность операции "Союзные Силы". 121 Уже в 1997 году четырехлетний оборонный план Пентагона продемонстрировал готовность Соединенных Штатов сражаться на двух фронтах и проводить многочисленные краткосрочные операции с целью "восстановления мира" в отдельно взятом регионе, тут или там, в малозначительных государствах... Двумя годами позже пришлось признать если и не крах этой программы, то, по крайней мере, наличие риска символического поражения и падения в глазах общественного мнения, более серьезного, чем неудачная операция в Сомали, а также констатировать возобновление гонки вооружения массового поражения (ядерного, химического и т. д.) среди многочисленных стран, озабоченных сохранением национального суверенитета. Таким образом, изобретение так называемой "гуманитарной войны", ведущейся в Косове, могло только обеспокоить растущее число "слабых" наций и морально поддержать всех тех, кто опасается однажды оказаться мишенью "сильных" наций. Если это действительно так, то нерезультативность воздушных налетов, которые должны были предотвратить гуманитарную катастрофу -- трагедию беженцев в Косове, -- но, в действительности, ее в высшей степени обострили, -- была усилена длительным и непродуктивным процессом -- очередным ростом напряженности, связанным уже не с холодной войной и соответствующем ей ядерным устрашением, а с растущей опасностью распространения ядерного, химического и бактериологического оружия в странах, желающих иметь надежную защиту от нападения (с применением оружия массового поражения) и не имеющих возможности использовать высокоточное вооружение, управляемое из космоса. В этом отношении весьма показательна реакция Индии: "Если нации стремятся сохранить стратегическую независимость и политический суверенитет, у них нет другого выбора, кроме как поддержание собственного ядерного арсенала и наращивание количества бое- 122 головок в целях развития военного потенциала. Последнее требует времени и средств, поэтому наименее дорогостоящий способ в промежуточный период -- до достижения стратегического паритета -- заключается в том, чтобы сосредоточиться на развертывании ракетных баз. Чтобы опередить развитие событий, Соединенные Штаты решили довести до совершенства противоракетную оборону и воспрепятствовать приобретению ядерных технологий третьими странами".3 Опасения по поводу ближайшего будущего выражают не только Россия и Украина, но и Япония, которая вывела на орбиту спутник для наблюдения за ракетными базами совершенно разваливающегося северокорейского государства. Что касается конфликта в Косове, то, каким бы ни был его исход, возникает вопрос, снятый на некоторое время псевдопобедой в Персидском заливе, о нарушении равновесия страха, когда