шь в одном случае: если новый 33-й победит в России. Тогда -- да, тогда роковое тоталитарное излучение начнет распространяться по Европе, усиленное захлестывающей ее волной экстремистского национализма. Именно на это рассчитывают Дугин и его неофашистские менторы из "черного" интернационала. И именно этого, как оказалось, безнадежно не понимает ослепленный геополитикой Кургинян. Странным образом мои возможности повлиять на его позицию оказывались очень ограниченными. Во всех случаях, когда аргументы не адресовались к описанной выше трещине в его броне и не совпадали с его личными интересами, они оказывались совершенно неэффективны. Словно говорили мы на разных языках. Чтобы у читателя не оставалось в этом ни малейших сомнений, я, пожалуй, процитирую заключительный пассаж этой нашей решающей беседы. К декабрю 1992 г. Кургинян уже был полностью готов к своему антифашистскому бунту. И говорил он о том, на каких условиях согласился бы он сотрудничать с США. К.: Первое, за Россией сохраняется статус великой державы. Второе, статус геополитического союзника. Третье, национальный вектор политики России должен находиться в руках людей жестко консервативной ориентации -- другие просто с этим не справятся, -- которые отодвинут фашизм и превращение России в экономическую колонию Германии, что сейчас уже началось. Я.: Другими словами, вы предлагаете союз против Германии. Как во времена последней мировой войны, вы ставите США перед выбором -- Россия или Германия. Но ведь это просто неумно. В конце концов, сегодняшняя Германия -- демократическое государство и союз8 Заказ 1058 225 ник, тогда как Россия все еще барахтается в своей веймарской фазе и неизвестно, куда повернет. Непонятно кроме того, кто они, эти ваши люди жестко консервативной ориентации, которым мы должны довериться, какие у них шансы и -- самое главное -- как они относятся к демократии. К.: Мы не о демократии сейчас говорим. Я предложил наш пакет условий. Может он быть принят? Я.: Если мы действительно хотим найти общий язык на антифашистской основе, нам, наверное, следует обратиться к историческому опыту. Как действовали США в аналогичной ситуации после войны, когда они оказались перед лицом веймарской неопределенности в Германии и в Японии? Задача, которая стояла тогда перед гражданской частью их оккупационной администрации, казалась почти неразрешимой. Вот эта Германия, которая на протяжении полувека развязала две мировых войны да еще и еврейский Холокост устроила, вот эта Япония с вековой милитаристской традицией, глубоко консервативная страна. Как обеспечить за три -- пять лет, покуда мы еще что-то можем здесь сделать, чтобы и через поколение или через два страны эти опять не подняли на нас меч? Чтобы фашизма и ПирлХарбора больше не случилось? Вы знаете, как они решили эту головоломную задачу? К.: Знаю. Я внимательно читал вашу книгу. Я.: Тогда представьте, что какой-нибудь националистический идеолог в тогдашней Японии предложил США пакет условий, аналогичный вашему. Он включал бы приход к власти в Токио людей жестко консервативной ориентации -- безразличных, может быть, даже враждебных демократии. Гарантировал бы нас такой пакет от реставрации фашизма и агрессии, скажем, поколение спустя? Не знаю. Имея в виду мощь японской милитаристской традиции, не уверен. Американцы, сидевшие тогда в Токио, тоже не были уверены. Они не были геополитиками, но были демократами. И поэтому положились на старую истину, что демократии между собою не воюют. Именно в демократии, о которой в вашем пакете нет ни слова, увидели они главное, императивное условие успеха. Почему они так сделали? Потому что любая другая система -- пусть консервативная, пусть какая угодно -- не дает гарантий безопасности. А демократия дает. В этом, если угодно, ее геополитическая ценность. Вот почему для того, чтоб США рассматривали Россию как геополитического союзника, им нужны гарантии, что не только завтра, но и поколение спустя она снова не превратится в военную диктатуру. Даже не упоминая в своем пакете демократию, вы лишаете нас гарантий. Вот что говорит нам исторический опыт, К.: Я вам отвечаю. Вы хотите невозможного. Я.: Но оказалось же это возможным и в Японии, и в Германии. Что же, только Россия такая заколдованная страна, где демократия невозможна? К.: А я вам говорю, что процесс, происходящий здесь, ставит веху: через два года в Германии придут к власти силы, которые будут для США гораздо страшнее сил 33-го. Осталось совсем недол226 го, практически это уже началось. Мировая экономическая война уже идет. Я.: Право же, это совершенная чепуха, ну поверьте мне, чепуха. К.: Я хочу только одного. Вот того момента, пообещайте мне, когда вы сами, вы лично убедитесь, что это серьезно, вы позвоните мне и скажете: "Вы были правы". Вот и все21. Прошло два года. Пока что обошлось без звонка. Геополитика, которая так неприлично подвела в 1986 г. Бжезинского, шесть лет спустя обошлась с Кургиняном не лучше. Нужны ли белые вороны? И все-таки эксперимент по "фальсификации" -- в терминах Поппера -- моего тезиса состоялся. У нас, т. е. у академиков и политиков, да и вообще у всех, кто заинтересован в том, чтобы узнать наверняка, возможно ли сотрудничество с российской националистической оппозицией, появился практический материал для суждения. Мы теперь можем попытаться ответить на все наши трудные вопросы не на основе исторических аналогий или природного оптимизма, но с помощью конкретного опыта. Можно ли в сегодняшней России кардинально и эффективно повлиять на позицию серьезного националистического идеолога? Можно, если это не Дугин и не Шафаревич, а талантливый и честолюбивый перебежчик, белая ворона в "патриотическом" стане. Другими словами, Кургинян. Если, говоря о "хороших" националистах, оппоненты "тезиса Янова" имели в виду таких людей, они были правы. При всех ли условиях влияние это может быть эффективно? Нет. Изменение, которого вы добиваетесь, должно совпадать с личным интересом "хорошего" националиста (в нашем эксперименте-с необходимостью элиминировать конкурента). Во всех остальных случаях ум его, как мы только что видели, остается герметически закрытым для постороннего влияния. Можно ли, повлияв на такого "хорошего" националиста, изменить общую тенденцию оппозиции к фашистскому перерождению? Нельзя. Антифашистский мятеж Кургиняна ни на минуту не остановил неумолимого дрейфа "патриотической" оппозиции к фашизму. Не расколол движения. Не создал внутри него сильного антифашист-. ского крыла. Не заставил задуматься над угрозой фашистской дегенерации даже самых чутких из националистических генералов -- ни Александра Руцкого, ни Александра Проханова. Мои оппоненты и тут оказались неправы. Снизились ли после антифашистского мятежа Кургиняна темпы фашистского перерождения националистической оппозиции? Нисколько. Как вела она непримиримую психологическую войну против демократии в союзе с открытыми фашистами, так и продолжает ее после разоблачений Кургиняна. Тоже -- вопреки ожиданиям моих оппонентов. Сократил ли публичный протест Кургиняна хотя бы влияние фа227 щизма на оппозицию и -- через нее -- на более широкие слои российской бюрократии? Нет, не сократил. Открытая схватка парламента с президентом осенью 1993-го, т. е. много месяцев спустя после кургиняновского мятежа, свидетельствует об этом неоспоримо. Даже сам Сергей Ер-вандович признал это, когда, анализируя ход схватки, писал о "значительной роли", которую играли в осажденном парламенте "пресловутые баркашовцы". Он даже предположил, что "около 30 сентября внутренний переворот в Белом доме привел к власти вовсе не тех, кто имел ее де-юре"22. (Более того, 30-го же сентября сам Кургинян был под дулами автоматов выдворен из Белого дома молодыми людьми с фашистскими нашивками на рукавах.) Подтверждает это в более общем плане и Егор Гайдар. Он так формулирует главную опасность, угрожающую России: "Легитимная политическая и бюрократическая элита может двинуться в сторону нацизма, переродиться, прорасти "коричневым загаром". Пример такого перерождения у нас перед глазами -- Руцкой, Хасбулатов, Верховный Совет. Это была модель. Теперь представьте подобное перерождение в большем масштабе -- и сами оцените масштабы возможной катастрофы"23. Так что и в этом отношении оказались неправы мои оппоненты. Стоило лив таком случае огород городить, т. е. затевать весь этот тяжелый, длившийся много месяцев эксперимент с попыткой компрометации собственной гипотезы? Стоило. Чтобы ни у западной, ни у российской публики не осталось никаких иллюзий относительно влияния, веса и значения "хороших" националистов в русской оппозиции. И наконец последний -- и самый главный -- вопрос: можно ли положиться на "хорошего" националиста как на потенциального партне-' ра в общей борьбе против русского фашизма? Или, другими словами, может ли "патриот" стать антифашистом? !' Нет, не может. И вовсе не только потому, что он, как мы видели, не делает погоды в "патриотическом" лагере и оттого неизбежно оказывается исключением, лишь подтверждающим общее правило. Не может он стать партнером еще и потому,что у него есть собственная идея "консервативной революции" в современном мире, которая при определенных условиях сама может трансформироваться в фашизм. Пусть не связанный с "черным" интернационалом, как дугинский, пусть скорее русский, даже советский по своим интеллектуальным корням, но все-таки фашизм -- милитаристский и агрессивный. В этом -- решающем пункте -- оппоненты "тезиса Янова" снова, и теперь уже окончательно, оказываются неправы. Но это мне еще предстоит доказать. После скандала Представим на минуту, что сокровенная мечта Сергея Ервандовича сбылась, и он действительно оказался за пультом режиссера грандиозного политического спектакля. Как будет выглядеть его "консервативная революция" и по какому пойдет она сценарию? Не забудем, что, в отличие от Дугина, за плечами у Кургиняна не стоят 228 знаменитые сценаристы Третьего Рейха. И сегодняшний "черный" интернационал на него не работает тоже. Он сам и философ своей "консервативной революции", и ее историк, ее экономист и геополитик. Сам себе, короче, и Карл Шмитт и Юлиус Эвола. И даже Аллен де Бенуа. Кургинян, надо отдать ему должное, не отшатывается от этой титанической задачи. Три тома его докладов, статей и интервью как раз и предназначены ответить на все вопросы "патриотической" общественности -- от теологических и абстрактно-философских до сиюминутно-политических. Ровно месяц спустя после октябрьской трагедии он снова выступил с резкой публичной критикой своих союзников, сформулировав пять "обвинений в адрес оппозиционных вождей". Главными из них 'были обвинения в "преступной идеологической всеядности"24 (читай: продолжали водиться с фашистами Дугиным и Баркашовым после январского скандала), а также в "концептуальной бесплодности и в отсутствии образа будущего"25. Если без пафоса, то Кургинян обвинил вождей оппозиции в том, что они не приняли его концепцию "консервативной революции" (хотя само название и было навсегда похищено у него Дугиным). А без нее вожди эти оказались бессильны "определить вектор развития России в случае прихода оппозиции к власти"26. Разумеется, оппозиционные вожди и на этот раз не удостоили его ответом. Надо полагать, не в последнюю очередь потому, что они, точно так же, как и либералы, никогда всерьез не занимались курги-няновским "образом будущего" и понятия не имели о предложенном им "векторе развития". Как мы уже говорили, для подавляющего большинства в Москве Кургинян вместе со всеми его идеями и по сей день -- загадка. Она вызывает сильные эмоции гнева, отвращения, подозрения и зависти, но каким-то образом остается за пределами серьезного анализа. Но что позволено утонувшему в повседневной политической склоке оппозиционному истеблишменту, что простительно затравленным московским либералам, того не может допустить историк русской оппозиции. Особенно после сенсационного взлета Жириновского, заставшего врасплох весь мир. Текучесть, неустойчивость и непредсказуемость ситуации в Москве заставляет внимательно разобраться и в кургиняновском "образе будущего", и в его "векторе развития". Политическая вселенная Кургиняна Первое наблюдение: источники, из которых Кургинян черпает вдохновение, не особенно отличаются от дугинских. Я насчитал три таких источника: диалектический материализм Маркса, жесткая, "тевтонского" стиля геополитика, согласно которой "конечная цель всех геополитических сил -- мировое господство"27, и, наконец, языческая, опять же "тевтонская" мифология, служившая в свое время одним из ключевых элементов нацистской пропаганды. 229 Из этой гремучей смеси вырастают три основные идеи, три кита, на которых держится политическая вселенная Кургиняна. Первая идея состоит в том, что соревнование между коммунизмом и капитализмом, между планом и рынком, между авторитарностью и демократией -- вовсе не феномен XX века. Оно существовало всегда -- с начала времен. Причем Восток, с его традиционностью, всегда тяготел к плану в экономике и соответственно к авторитарности в политике, тогда как Запад, с его модернизмом, стремился, наоборот, к рынку в экономике и к связанной с ним демократии в политике. Россия в этом раскладе, естественно, оказывается "обществом восточного типа"28, которое "приемлет только авторитарную модернизацию"29. А главными злодеями ее истории предстают, разумеется, "так называемые либералы, которые... безответственно перетаскивали нас с Востока на Запад"30. Несмотря на то, что "наилучший путь для нашей страны -- китайский"31. Кто мы? Принадлежим мы Востоку или Западу? Где искать образцы нашего будущего -- в Европе или в Китае? Лучшие из лучших российских историков и философов столетиями ломали себе головы над этими вопросами. Они по-прежнему спорны. Тем не менее Кургинян, выбирая Китай, ни на минуту в своей правоте не сомневается. Сомнения, впрочем, ему вообще не свойственны. Он не ученый, а идеолог. И потому не исследует, а учит, не спорит, а проповедует, чтоб не сказать -- вещает. Вторая его идея в том, что постиндустриальное общество, в которое вступил сейчас мир, означает на самом деле "возвращение к прошлому на новом витке -- в соответствии с диалектическим материализмом (отрицание отрицания)"32. Отсюда следует, что предстоит возвышение "восточных" ценностей традиционности, плана и коммунизма -- в противовес теряющим позиции "западным" ценностям рыночного и демократического общества. Это делает по-своему логичными абсурдные на вид, безапелляционные утверждения Кургиняна, что именно сейчас "коммунизм начинает побеждать в мировом масштабе"33, ибо "в постиндустриальную эру именно коммунистические начала будут доминировать"34, а потому Куба и Северная Корея относятся к "странам, оказавшимся в авангарде человечества"35. И третья, основополагающая идея кургиняновского сценария: "прорыв" России в постиндустриальную эру и превращение ее в мирового лидера. Поражение СССР в холодной войне с Западом он объясняет стратегическим просчетом его вождей и советской "псевдоэлиты" (которую он называет "кланом интеллектуально кастрированного и духовно нищего псевдожречества")36. Просчет заключался в том, что после Сталина эти псевдожрецы пытались играть с Западом на его собственном потребительском поле, тогда как "догнать Запад на индустриальном этапе невозможно -- здесь мы обречены на тотальное отставание"37. Нужна была принципиально иная стратегия -- "обогнать Запад, осуществив прорыв"38. Что означает "прорыв"? "Это прыжок в XXI век путем концентрации материальных и технологических ресурсов на стратегических направлениях в сфере высоких технологий"39. Превращение 230 страны в Раша Инкорпорейтед, в своего рода сверхдержавную ядерную Дженерал Электрик40, способную к "авторитарной модернизации". , Разумеется, это лишь, так сказать, физическое измерение "прорыва". Кургинян понимает, что гораздо важнее измерение психологическое. Для того, чтобы нация оказалась способна длительно функционировать на волне такого "мобилизационного проекта"41, нужны "новые формы мотивации труда"42, вплоть до "генной инженерии"43. Нужен, одним словом, "прерывный" настрой, "прорывная" менталь-ность нации, "как было при Петре Великом или даже при Сталине"44. Создать такую ментальность может лишь подлинно национальная элита. Вырастить такую элиту и есть, по словам Кургиняна, цель его Экспериментального центра, Способна ли Россия на "прорыв"? Безусловно, считает Кургинян. У нее есть по крайней мере три миллиона квалифицированных работников, соответствующих мировым стандартам, богатейшие в мире недра и высочайшего класса технологические наработки, в буквальном смысле технологии XXI века. Она уже дважды, при Петре Великом и при Сталине, эту способность проявила. Более того, Россия вообще, по природе своей, "не страна предпринимателей. Она не страна рабочих и даже не страна крестьян... Россия -- страна воинов"45. Она "всегда жила и будет жить в рамках мобилизационного проекта"46. "Прорыв" -- в российской ментальноеT, в этом Россия всегда может дать Западу сто очков вперед. Ей не привыкать к гарнизонной диктатуре. Не говоря уже о том, что Запад избалован своим богатством и индивидуализмом, а "Россия никогда не сменит своего отношения к богатству как к чему-то неправедному"47. Она просто создана для "авторитарной модернизации". Элиты -- вот с чем России никогда не везло. Исторически, полагает Кургинян, русские элиты имели "дефектную структуру, что раньше или позже оборачивалось для страны очередным бедствием"48. Лучший и самый близкий пример -- советская элита, от которой Кургинян не оставляет камня на камне. Дефектные элиты В 1917 г. задумано все было прекрасно. И "партия коммунистов действительно создавалась как структура орденского типа"49 (узнаете язык Дугина?). И страна была готова к "новой теократии, новому жречеству"50. Как нельзя точнее была она нацелена на "прорыв" в индустриальную цивилизацию -- и Сталин его совершил. Благодаря этому Россия разгромила Германию, и только один шаг отделял ее от мирового господства. Чтобы навязать миру свой антипотребительский "суперпроект"51, требовалось одно -- не расслабляться, немедленно приступить к новому "прорыву", повести просыпающийся Восток на борьбу с потребительской цивилизацией Запада. Но из-за "дефектности" советской элиты все сорвалось. 231 Дефектность заключалась в том, что партийный "орден" сам был построен и страной управлял на атеистической основе, "не имея своего сакрального поля"52. Отрезав себя от религии, "орден" российских коммунистов не мог опереться на собственную теологию и тем "изначально обрекал себя на деградацию". Это и привело к его потребительскому перерождению, "к образованию духовно неполноценной орденской элиты -- псевдоэлиты"53. Вместо нового Сталина пришел жалкий Хрущев с его "гуляшкоммунизмом", а за ним еще более жалкий Брежнев, затеявший игру с Западом на его собственном потребительском поле. Они разрушили российскую "прорывную" ментальность. Чем, скажите, могло это завершиться, кроме прямого предательства горбачевской псевдоэлиты, открывшей врагу ворота русской крепости и поставившей Россию на колени перед Западом? Вот тут и расходимся мы с Сергеем Ервандовичем кардинально. Разные у нас, так сказать, "дьяволы". Я страшусь войны, а он -- мира. Я боюсь фашистского перерождения оппозиции, а за нею и страны, а он -- сытости. По мне, народу, который всегда боролся за выживание, всегда жил по самым низким стандартам и бился, поколение за поколением, в тисках "мобилизационных проектов", давно пора пожить почеловечески, в мире и спокойствии. Кургиняну жизнь без "мобилизационного проекта" представляется национальным позором -- хуже смерти. Но это к слову, чтобы читателю понятно было, почему мы никогда не сможем договориться. Почему из всех замечательных особенностей советской элиты Кургинян выбрал для обстрела именно атеизм? Это ведь по меньшей мере неосторожно! И не захочешь, а вспомнишь дореволюционные имперские элиты: вот уж кто никак не грешил атеизмом! Была у них и своя государственная религия -- православие,-- и свое "сакральное поле". Только что это меняло? Не пришел после Петра в измученную непрерывными войнами и "прорывами" Россию новый Петр, чтобы вести ее вперед и выше. Напротив, произошла "депетризация" России, до слез напоминающая советскую десталинизацию. И после "прорыва" Ивана Грозного так было, и после Павла. И вообще всегда вслед за очередным "мобилизационным проектом" расслаблялись, размякали российские элиты, скатывались к потребительству и вели себя ничуть не более достойно, нежели та же брежневская псевдоэлита. Сохраняя верность собственным критериям, Кургинян должен был бы предъявить жесткий счет не только советскому атеизму, но и православию с его "сакральным полем". Но это как раз то, чего позволить себе он никак не может. Как и Дугин, боится он оскорбить неосторожным словом свою православную политическую базу. Поэтому он сам не оглядывается и читателю не позволяет оглянуться назад, в историческое прошлое православной России, а положительный пример ищет совсем в другом направлении. Почему не Россия, а Куба и Северная Корея стали "авангардом человечества"? Именно потому, что их национальные элиты не были "дефектными". Они не поддались разъедающему потребительскому соблазну Запада, сохранили свой сталинистский пуританизм во всей 232 его целостности и чистоте, а потому и справились с "авторитарной модернизацией". Правда, с этим взрывоопасным аргументом Кургинян поневоле обращается, как опытный сапер. Шаг вправо, шаг влево -- и полезет наружу, что в результате столь замечательного "прорыва" Куба и Северная Корея оказались в современном мире изгоями, разрушили свою экономику и постоянно балансируют на грани национальной катастрофы. Поэтому в подробности он старается не вдаваться и только в самых общих чертах сообщает, что кубинцы, оказывается, "трансформировали западную коммунистическую идею на свой лати-но-американский лад, превратив ее в теологию освобождения, в революционный католицизм". Причем больше всего, естественно, хвалит он Кубу за то, что там "полным ходом идет модернизация производства при резком сокращении потребления"54. Сценарий кургиняновской "консервативной революции" теперь, я думаю, ясен. Сакральное поле для новой элиты Чтобы восстать из пепла и снова бросить вызов Западу, России придется опять, как во времена Петра и Сталина, положить жизнь на новый "мобилизационный проект". Теперь это будет не только трудно, но и очень опасно. "Да, генная инженерия, ускоренная эволюция, словом, все то, что мы собираемся делать,-- это очень опасно. И заниматься этим можно, только понимая, что хороших средств нет. Слишком мало времени. Слишком сложная задача. Что делать? Только гибнуть или идти на прорыв"55. Поднимет на это страну новая национальная элита, возглавленная новым "жреческим орденом". А верховное главнокомандование, разумеется, возьмет на себя признанный режиссер нового "прорыва", магистр нового "ордена", воплощающий в себе идеал нового "жречества". Мы уже знаем, что "недефектная", т. е. способная на этот "прорыв" элита может вырасти только в очень сильном "сакральном поле". Поэтому Кургинян посвящает множество страниц сложнейшим теологическим разработкам, превращая заведомо отвлеченные изыски богословия в самую животрепещущую политическую проблему. Вокруг какой религии должно будет сложиться новое сакральное поле? Выбрать нелегко. "Патриотическое" сообщество расколото. Та его часть, которая пытается опереться на национальную историю России, естественно, привержена православию. Другая, находящая ориентиры в славянской предыстории, соответственно должна возвращаться к язычеству. Для оппозиционного политика чересчур опасно игнорировать этот раскол. Баркашовцы выдворяли Кургиняна из осажденного Белого дома не только как политического противника. Для них, "православных фундаменталистов", он был хуже еретика и даже "мондиалиста". Для них он был язычником. И они не очень ошибались. 233 Как и подобает серьезным идеологам, и Дугин, и Кургинян очень озабочены консолидацией своей расползающейся по швам политической базы. Оба они вынуждены лавировать между православием и язычеством. Только делают они это по-разному. Дугин просто бьет поклоны в обе стороны, распевая гимны поочередно то православию, то евразийству, предполагающему эклектическую смесь "континентальных" религий, включая мусульманство. Для более радикального Кургиняна этот коктейль чересчур слаб. Он берет быка за рога. Решительно реинтерпретируя саму православную традицию, Кургинян объявляет о рождении новой религии -- "северного православия", принципиально отличного не только от существовавшей доныне православной веры, но и вообще от христианства. Новая русская религия скорее отпочковывается от язычества как его особая ветвь. "Мы настаиваем на огромном своеобразии северного русского православия и его отличии как от ближневосточного христианства (религии рабов), так и от дальнейшего римского официозного православия (религии реформирующейся бюрократии). Северное православие стало религией борцов, воинов"56. Пусть другие исповедуют презренную "религию рабов" или дефектную религию восточно-римской бюрократии. Мы, россияне, не такие, как все. Мы уникальны среди народов мира. До такой степени уникальны, что на протяжении трех фраз Кургинян умудряется повторить это определение четырежды. "Геополитическое пространство русской равнины было уникальной точкой... Арийский поток, шедший с юга на север... создал уникальную религиозную культуру Севера, которую мы называем "теологией борьбы"... Россия получила при этом уникальный тип религии и культуры, который и позволил ей сыграть уникальную евразийскую роль"57. Но мало того, что мы уникальны, мы еще и превосходим всех других. Если центром или, как витиевато выражается Кургинян, "мистическим концентратором" христианской теологии является великая мистерия жизни, смерти и воскресения Иисуса Христа, то в центре нашей "теологии борьбы" -- что бы вы думали? -- древнегерманская Валгалла. Поистине велико на Руси смятение умов, если православным христианам предлагается в качестве символа веры мифический дворец, где, согласно языческому преданию, боги пируют с мертвыми воинами. Это -- храм, куда они должны стремиться? Но что общего может это иметь с христианством? С жертвой Иисуса? С искуплением? Со спасением души? Не только "православные фундаменталисты" -- баркашовцы -- каждый верующий христианин содрогнется от такого святотатства. Но что поделаешь, если гарнизонная диктатура требует гарнизонной религии и милитаризованной, так сказать, теологии? Объясняя свою "теологию борьбы", Кургинян безаппеляционно формулирует: "Ее идея -- борьба Света и Тьмы, как предельно напряженный поединок без исхода, гарантированного где-то свыше, без, образно говоря, "хеппи энд""58. Тем, кто не в силах сам разобраться, кто в этой вечной войне без хеппи энда играет роль Света, а кто Тьмы, создатель новой веры сообщает крупным шрифтом: "РУССКАЯ ИДЕЯ И РУССКИЙ 234 МИФ... СТРЕМИТЕЛЬНО РАЗВОРАЧИВАЮТСЯ В ПРОСТРАНСТВЕ СРЕДИННОЙ ЕВРАЗИИ... ОПРЕДЕЛЯЯ СЕБЯ КАК ЦАРСТВО СВЕТА, И НЕ БЕЗ ОСНОВАНИЯ"59. Ну, а Тьма, понятно, отождествляется с "голой механистичностью Запада"60. Итак, мы уникальны в мире, мы лучше всех, мы выше всех, мы -- Свет, а враги наши -- Тьма. Наше право диктовать свой милитаристский, антипотребительский "суперпроект" остальному миру безусловно и священно. Какже по-другому трактовать теологическое обоснование "прорыва"? Это -- теология смертельной конфронтации с миром. И если бы даже она не перекликалась впрямую с официальной нацистской пропагандой, все равно было бы видно, что перед нами "сакральное поле" фашизма. Как беспощадно разносил Кургинян Дуги-на за то, что он заимствует "самую сердцевину германского национализма, его оккультномистическое ядро, антирусское дело"! Но заимствуют, оказывается, Кто хуже? оба -- и притом одно и то же из одного и того же источника: те самые "тевтонские" сюжеты, на которые писал свои оперы Рихард Вагнер. Разница в том, что Дугин не стремится пересаживать эти мифы на отечественную почву, а Кургинян старается внушить "новой русской элите", что пусть Валгалла и далеко, но край-то она нашенский, родной, русский,"восточной ориентации". Под этим теологическим расхождением лежит геополитическое. Дугин готов вступить в союз с бывшим европейским врагом во имя беспощадной войны против Америки. У Кургиняна война предстоит на два фронта -- против Америки и против Германии. "Англо-саксонский мир,-- говорит он,-- хочет мирового господства, основанного на информационных технологиях, на отчуждении знающих от незнающих. У немцев модель более грубая, в большей степени базирующаяся на евгенике, на расовом подходе... Немецкая модель базируется на прямом транслировании воли элиты вниз, плебсу"61. Это различие между двумя "моделями мирового господства" вовсе не означает, однако, что Кургинян готов подарить Дугину монополию на антиамериканизм. В конечном счете хрен редьки не слаще: Америка так же стремится к подчинению или даже разрушению России, как и Германия. Например, рассматривая вариант будущего "с постепенным выходом на поверхность [в Москве] монархо-па-триотических формул в духе Солженицына", Кургинян вдруг замечает -- совсем в "конспирологическом" стиле Дугина -- что "именно такой вариант рассматривается военной разведкой США в качестве наиболее продуктивного средства уничтожения России и ее населения к 2003 году"62. Нехорошо перебивать самого себя, но нет больше никакого терпения -- я должен немедленно задать читателю вопрос. Может ли, с его точки зрения, какая бы то ни было американская государственная организация -- военная ли разведка или кто угодно еще -- вырабатывать планы уничтожения великого народа? Пусть даже под покровом такой глубочайшей секретности, что ни публике, ни администрации, ни самому президенту ничего об этом неизвестно? А ес 235 ли не может (в таком ответе я уверен), то как возникают у вполне вроде бы душевно здоровых людей такие чудовищные предположения? Да нет, какие там предположения -- ведь все указано с документальной прямотаки точностью: кто, в каком месте и к какой дате готовит смертоносный план. А ведь не один только Кургинян -- все московские оппозиционные генералы, как о чем-то само собою разумеющемся, об этом объявляют. Возьмем хоть Проханова. Во всем, казалось бы, он чужд мистическим завихрениям Дугина. Но едва речь заходит об Америке, начинает говорить на том же параноидальном языке: "Когда говорят, что нас хотят превратить в сырьевой придаток, это звучит слишком вяло и мало что объясняет. Речь идет именно о НОВОМ СТРОИТЕЛЬСТВЕ. А это гораздо сложнее. И страшнее... Здесь хотят расчистить территорию, хотя и не до последнего человека, и на этих пространствах, на этом человеческом материале строить совсем другую цивилизацию: нечто сравнимое с новой Вавилонской башней... Ни Европа, ни Америка для таких масштабных усилий не годятся, там все слишком устойчиво. А вот у нас, где все так рыхло и так странно, где такая живая почва и живой, неизрасходованный этнос -- здесь замышляется какое-то гигантское, чудовищное творение... Контуры этого творения --жуткие. Уже известно о существовании плана под названием "Кольца Сатурна". План родился в США [и] предусматривает создание многомерного, кольчатого, "телескопического" социума. В нем будет существовать внутренний "круг" элиты-олигархии, будет внешняя зона, периферия, дальняя периферия и т. д. Разным "кольцам" будут соответствовать разные статусы, разные стандарты жизни, разные нормы морали и поведения, разные уклады, системы ценностей. В центре же, куда будут сходиться "кольца", уже "греют гнездо" для узкой касты новых жрецов. Для служения ей уже намечен план стремительной переброски в страну "третьей волны" эмиграции [еврейской]: все, что побывало ТАМ, будет уложено в один узкий пласт ЗДЕСЬ. И в среде этого возвращенного социума будет созидаться новая олигархия или новый ОЛИГАРХ"63. Мурашки по коже -- словно Оруэлла читаешь. Но эта фантасмагория интересна тем, по-моему, что в ней содержится ответ на все наши вопросы. И он до смешного прост: эти люди не имеют ни малейшего представления об Америке. Но уверены, что имеют,-- и гораздо более ясное, чем мы с вами. Их сознание не способно уловить разницу между действующей демократией и тоталитарной тюрьмой, где они выросли. Они не знают, что бывают другие страны. Они искренне считают, что любая сильная страна, как Америка, способна на все, включая уничтожение России и строительство в ней "колец Сатурна". Этот чисто психологический феномен вырастает в политическую проблему первостепенной важности, несопоставимо более серьезную, нежели сбои в приватизации промышленности или бюджетные злоключения российского правительства. Ибо в психологической войне, раздирающей сегодня Россию, это фундаментальное невежество превращается в оружие огромной мощи. Оно безнадежно отравляет 236 сознание "патриотических" масс, в особенности молодежи. Оно позволяет оппозиции завоевывать российскую образовательную систему, готовя из школьников и студентов кадры для веймарского взрыва. Вернемся, однако, к нашим баранам. Мы остановились на том, что Кургинян не делает различий между американской и германской "моделями мирового господства". Для него обе хуже, раз уж обе ведут к одному -- к уничтожению России. Вот и нам, вероятно, придется похожим выводом завершить разговор о том, кто же хуже -- "плохой" националист Дугин или "хороший" националист Кургинян? Когда Кургинян говорит об американских планах уничтожения России к 2003-му, разве это не язык Дугина? Когда он признается, как восхищают его "орденская структура" и "теократические" амбиции большевиков, разве не повторяет он аналогичные признания Дугина? Неважно, что Дугин приписывает эту "рыцарскую" мораль нацистам, а Кургинян -- коммунистам, Ведь в обоих случаях речь идет об элитах тоталитарных. Но еще глубже и страшнее это духовное братство враждующих насмерть "патриотических" идеологов проявляется в их полностью совпадающей устремленности к национальному саморазрушению. Что говорит Дугин об императивности новой Пунической войны и сокрушения "нового Карфагена" -- Америки, мы помним. Но ведь и Кургинян утверждает, что "Россия не может стоять в стороне от борьбы за мировое господство"64 и что "судьба России не может быть мирной"65. Ведь и он оправдывает и прославляет милитаризм не только каждым словом, но и каждым вздохом -- и в своей "теологии борьбы", и в своих философско-исторических рассуждениях о природе России как "страны воинов"66, и наконец, в прямой политической полемике с западниками: "Милитаризм осуждается сегодня демократами как главный порок России. Россия имеет право ответить на это "Да уж какая есть, другой не стану. Не захочу, а если и захочу, то вряд ли смогу". И Россия была бы права, ответив подобным образом"6'. Смысл "консервативной революции" один и тот же -- и у Кургиня-на, и у Дугина. Посреди бушующего океана исторических изменений, захлестывающих современный мир, Россия должна оставаться заповедным островом, твердыней, увековечившей в неприкосновенности дух, который довлел над ней столетиями -- дух империи, казармы, гарнизонной диктатуры. Это они понимают под "консерватизмом". А под "революцией" подразумевают окончательное искоренение того порыва к свободе и возвращению в европейскую семью, которым, тоже столетиями, охвачена была русская интеллигенция, отчаянно сопротивлявшаяся автократии. Опять -- Россия против России. И в жизни отдельных людей, и в жизни великих наций бывают моменты, когда им приходится отвечать на вызов истории -- либо соглашаясь на фундаментальные метаморфозы, либо выпадая из тележки. Такой момент истины переживали после Вверх по лестнице, ведущей вниз второй мировой войны побежденные, дезориентированные и страдающие Германия и Япония. Они тоже могли ответить истории: "Да, уж 237 такие мы, какие есть, милитаристские и автократические. И не хотим мы меняться. А если и захотим, то не сможем". Но, несмотря на сопротивление своих "консервативных революционеров", они захотели и главное -- смогли измениться. И они победили -- именно потому, что не послушались своих воинственных гуру. Почему же Япония смогла, а Россия не сможет?-- напрашивается вопрос. Но мы лучше спросим, почему Кургинян и Дугин так упорно не желают покоя измученной стране? Почему, подобно Жириновскому, неустанно трубят они новый поход, новую конфронтацию, новый самоубийственный "прорыв"? Ответ, как мы с вами уже знаем, известен еще с прошлого века, когда крупнейший русский философ Владимир Сергеевич Соловьев графически описал эволюцию имперского национализма, выстроив свою лестницу: "Национальное самосознание -- национальное самодовольство -- национальное самообожание -- национальное самоуничтожение". Как только, не удержавшись на первой ступеньке, человек скатывается к национальному самодовольству -- превращается из нормального патриота своей страны в профессионального "патриота" в кавычках -- ничто уже не может остановить его рокового скольжения вниз. Между 1922 и 1945 гг. германские учителя Дугина прошли все четыре ступени "лестницы Соловьева". Они разрушили свою страну, продемонстрировав трагическую правоту этой метафоры. А на какой ступеньке наши "консервативные революционеры"? Провозгласить себя "страной Света", а всех остальных "Тьмой"-- пожалуй, для самодовольства многовато. Это уже самое настоящее самообожание. По Соловьеву -- предпоследний этап, финишная прямая. Обидно так думать об умном, талантливом и гостеприимном человеке, каким остается для меня Кургинян, но я не верю, что по "лестнице Соловьева" возможно обратное движение. Как будет уничтожен новый Карфаген Документ, с которым я хочу познакомить читателя, не заслуживает отдельной главы. Но разговор об оппозиционной идеологии он завершит достойно. Мы выслушали многих духовных наставников и пропагандистов имперской идеи. Их отношение к Америке, их далеко идущие мечты -- для нас уже не секрет. Но до сих пор ни одна из рассмотренных нами концепций не содержала в себе конкретного плана -- как, какими средствами исполнит эту свою великую миссию новоявленный Рим. Планы такие, однако, существуют, и если мы мало знаем о них, то только потому, что в близких нам по духу изданиях они действительно не публикуются. Аудитория же оппозиционной периодики уже давно в курсе дела. 238 Итак, рекомендую: Олег Платонов, профессор, москвич, автор книги "Русская цивилизация". В номерах 27-28 за 1993 г. "Русский вестник" напечатал разработанный им подробный план уничтожения Нового Карфагена под заголовком "У Америки нет будущего". "Америка находится накануне краха, она потеряла сдерживающие центры, союз с ней сегодня не менее опасен, чем союз с фашистской Германией в 1939 году. В течение ближайших десятилетий США прекратят свое существование как целостная территория и консолидированное население. Если это будет пущено на самотек, то разрушение Америки может быть трагично для человечества. Поэтому человеческое сообщество должно начать встречное движение и осуществлять регулирование этого катастрофического процесса по всем линиям будущего разлома США, национальной, расовой, финансовой, экономической, экологической и международной... Регулирование будет осуществляться через воздействие на слабые точки империи зла. Государства и народы мира должны всеми возможными путями создавать инфраструктуру сопротивления Соединенным Штатам, прежде всего посредством устройства специальных центров, работающих на их разрушение, осуществляющих разработку долгосрочной стратегии этого процесса и проведение непрерывной и массированной пропаганды через средства массовой информации. Необходимо постоянно, на наглядных примерах показывать преступный и паразитический характер Америки, нищету ее жизненных ценностей, духовно-нравственное убожество большей части американцев. Национальный разлом. Очерчивая линию национального разлома, прежде всего следует всемерно поддерживать и инициировать силы регионального сопротивления на отдельных территориях США, особенно в индейских резервациях, на Аляске и Гавайах, а также в таких регионах, как Техас, Нью-Мексико, Флорида и других южных штатах, ориентируя эти силы на создание суверенных независимых образований. Практическая работа должна вестись путем создания, обучения, финансирования групп сопротивления из числа местных жителей, воспитания лидеров освободительных движений на национальных и оккупированных Америкой территориях. В частности, на Аляске необходимо формирование политического движения за ее освобождение от американской оккупации и придания ей статуса самостоятельного государства, дружественного России. Настало время для создания на территории Америки ряда национальных индейских республик, обладающих суверенными правами. Эти республики должны иметь границы гораздо шире нынешних индейских резерваций и включать в себя земли, незаконно захваченные белыми. Правомерно и справедливо создание и поддержка повстанческих движений из мексиканцев за возвращение в состав Мексики ее северных территорий, незаконно захваченных США. Тяжелое материальное и моральное положение угнетенных национальных меньшинств Америки должно быть объектом постоянного внимания со стороны мирового сообщества вплоть до создания особого Меморандума об угнетенных народах США, а также применения к США экономических, политических и прочих санкций. Расовый разлом состоит в непреодолимом антагонизме между белыми и потомками черных рабов, до сих пор подвергающихся расовой дискриминации. Необходимо оказывать содействие негритянским движениям в их борьбе за справедливость, а также за создание негритянских самоуправлений в мес 23 тах численного преобладания негритянского населения, например, в НьюЙорке, имея в виду в дальнейшем их поэтапную суверенизацию в пределах соответствующих штатов. Финансовый разлом неизбежен и неминуем в силу особенностей денежной и ценовой политики Америки. Скорее всего он произойдет стихийно, но может быть и регулируем. Для этого необходимо, во-первых, способствовать разрушению фиктивной стоимости доллара посредством организации "бегства" от него путем выброса на рынок крупными партиями в трудный момент и последующего отказа от операций с ним, создания биржевой паники с характерной цепной реакцией. Во-вторых, стремиться к реформе мировых цен на сырье и топливо путем включения в них налогов на предполагаемую прибыль в конечном продукте, а также налогов на восстановление окружающей среды в пользу стран-экспортеров. Экономический разлом вызван усиливающимся несоответствием между гонкой потребления и ресурсными возможностями человечества. Американская экономика как машина, пущенная с горы без тормозов, не может остановиться, так как не имеет механизма самоограничения. Возможности экстенсивного развития исчерпаны... Поэтому, чтобы кормить молоха своей потребительской экономики, США придется еще больше отбирать у других, что в нынешних условиях затруднительно. Многие десятилетия ориентируясь преимущественно на экономическое ограбление других государств, манипулируя с мировыми ценами и фиктивной стоимостью доллара, США неуклонно теряли позиции лидера в высоких технологиях... Из-за острого несоответствия своих экономических возможностей и постоянно возрастающих потребительских требований уже во второй половине 90-х годов США войдут в полосу затяжного экономического кризиса. Международный разлом является следствием агрессивно-потребительской политики США по отношению к другим странам, многие жители которых понимают паразитический характер Америки. Между США и абсолютным большинством других стран происходит углубление противоречий, снять которые Америка не в состоянии в силу своего внутреннего устройства. На сегодняшний день Америка, пожалуй, самое тоталитарное общество на планете, и преобладающее число американцев... придерживается однойединственной точки зрения на многие общественно важные предметы. Где вы найдете еще такую страну, население которой 300 лет голосовало только за одну из двух партий? Выборы без выбора, чтобы возвести на высшую должность очередного ковбоя или плейбоя с внешностью и повадками манекена, обещающего американцам еще больше денег и товаров за чужой счет. Американские президенты -- это череда манекенов, характерным признаком которых является отсутствие всякой личности, всякого духовного начала... Мир марионеток-автоматов, управляемых невидимой "закулисой", жалкий и недееспособный с высот истинной человеческой культуры... Когда видишь репортажи с американских партийных съездов, то почему-то сразу же вспоминаются сцены нацистских съездов -- возбужденная толпа, скандирующая и топающая, объединенная одним марионеточным чувством к марионеточному фюреру или президенту, по человеческой потенции абсолютному нулю. Заменителем настоящей культуры в американском обществе стали кино-и телебизнес, символом которого являются дегенеративные личности, подобные Шварценеггеру или Сталлоне, воплотившие всю серость, банальность и примитивность американского кино... Фильмы, за которые сегодня в Америке дают высшие премии -- выражение регресса в общечеловеческой культуре, ибо они превращают человека в дегенеративное существо, оперирующее примитивными понятиями. Такое состояние духа и есть фашизм. 240 По данным председателя КГБ СССР В. Крючкова, в 60--70 годы американские спецслужбы осуществили вербовку целого ряда советских партийных и государственных чиновников, занявших позднее видные посты в партии и государстве. На средства ЦРУ создается целый ряд псевдообщественных фондов и организаций... осуществлявших разработки программ по дестабилизации положения в России, а также выпускается масса подрывной антирусской литературы, как, например, писания радикального русофоба А. Янова... При- ч шедшие к власти "демократы" стали выразителями "национальных интересов Америки" в России. После разрушения СССР Америка уже не имеет никаких серьезных ограничений на пути к мировому господству, происходит катастрофический крен в сторону создания силовых террористических структур, раковой опухолью охвативших весь мир, которую сегодня испытывают на себе народы Ирака, Балкан, Сомали... частью таких силовых структур становится Организация Объединенных Наций. Чингиз-хан и Гитлер с их антигуманными системами были обречены, потому что противоречили природе человека. Именно поэтому фатально обречена и Америка, именно поэтому у нее нет будущего". Разумеется, страстные тирады Платонова так же злобно невежественны, как антисемитские пассажи Гитлера. И конечно же, покуда за ними не стоит мощь ядерной сверхдержавы, нацеленной на уничтожение Америки, как нацелена была мощь Германии на уничтожение еврейства, на них можно просто не обращать внимания. Но пока гарантий, что после Ельцина реваншистам не удастся овладеть Кремлем и пустить в дело ненавистнические планы, мир не имеет. 241 Глава одиннадцатая Генералы и их армия На протяжении многих страниц перебирали мы аргументы идеологов оппозиции, пытаясь прояснить для себя мотивы, по которым все они столь решительно отвергают демократию -- как будущее России и мира. И в то же время, мы видели, политики оппозиции так далеко не идут. По крайней мере, в своих декларациях. Пусть не сразу, а лишь после продолжительного авторитарного антракта, но демократию России они обещают. Пусть не западную, не многопартийную, а мифическую "истинно русскую", но все-таки демократию. Даже самый бескомпромиссный из них, Владимир Жириновский, и тот назвал свою партию либерально-демократической. Зачем им это нужно -- догадаться не трудно. Как ни презирают они колеблющееся прозападное большинство, склонить его на свою сторону им все-таки необходимо. Без этого психологическую войну им не выиграть. Как ни противен им Запад, они все же хотят выглядеть в его глазах не бандитами с большой дороги, а респектабельными "нео-консерваторами", с которыми можно иметь дело. Они знают слабость западных консервативных политиков к умиротворению агрессора во имя международной стабильности. Глупо было бы, с их точки зрения, этой слабостью не воспользоваться. Тем более, что у западных политиков нет, они надеются, никакого способа проверить искренность их "консервативно-демократической" риторики. На самом деле, однако, способ такой существует. Но очевиден он становится, лишь когда мы не ограничиваемся обсуждением их риторики, а рассматриваем оппозицию в действии. Кроме идеологов и политиков, у правой оппозиции есть еще два компонента -- это люмпенские массы и уличные вожаки, которым эти массы доверяют больше, чем всем оппозиционным генералам вместе взятым. И пока на сцене не возникает "патриотическая" толпа, та самая армия, которую генералы намереваются вести на штурм Кремля -- можно сказать, что мы еще оппозицию не знаем. Самым причудливым образом возродилась сегодня в рядах оппо244 зиции вечная и мучительная русская проблема взаимоотношений между интеллигенцией и народом, между патрициями и плебсом, между теми, кого д-р Гумилев назвал бы "пассионариями", и их последователями. И только разобравшись в этих взаимоотношениях, можем мы охватить взглядом все пространство психологической войны и, в частности, определить, насколько искренни в своих "консервативно-демократических" декларациях политики оппозиции. Начать придется издалека, с времен уже отшумевших, изжитых, а многими, возможно, и подзабытых. С лета 1992-го, когда в Москве произошли два события, показавшие эту связь в неожиданном повороте. "Единение с народом" О первом из них мы уже довольно подробно говорили в третьей главе. Я имею в виду торжественное открытие в центре Москвы Русского национального собора, где заседала "патриотическая" интеллигенция, ее цвет, ее надежда -- включая двух бывших кандидатов в президенты России. "Писатели-патриоты Василий Белов и Валентин Распутин соседствовали с бывшими любимцами прозападных демократов Юрием Власовым и Станиславом Говорухиным. В президиуме съезда сидели рядом узник КГБ девяностолетний Олег Волков и генерал КГБ Александр Стерлигов, академик-диссидент Игорь Шафаревич и некогда член Политбюро Российской коммунистической партии Геннадий Зюганов, генерал-полковник Альберт Макашов и лидер неармейской военизированной организации Александр Баркашов. На съезде можно было увидеть ослепительную актрису Татьяну Доронину и суровых донских казаков, известного всей стране [телерепортера] Александра Невзорова и не страдающих от популярности промышленников и предпринимателей. Вблизи от главного редактора ленинской "Правды" кресло в зале занимал главный редактор антиленинского журнала "Наш современник""'. Как видим, автор этой заметки, оппозиционный журналист, старался не только подчеркнуть значительность состава, но и сделать перечень торжественным символом единения оппозиционной элиты, братания ее волков с ее овцами перед лицом общего врага. Другим событием был митинг "патриотических" масс в Останкино, у телецентра, переросший в многодневную осаду, и 22 июня, в годовщину начала нацистского нашествия на Россию, закончившийся жестокой схваткой с милицией. Тут собрались солдаты оппозиции, тысячи простых нетитулованных оппозиционеров, пришедших под красными знаменами "Трудовой России" Виктора Анпилова и черно-золотисто-белыми -- Русской партии Виктора Корчагина. Совпадение двух этих событий, собственно, и планировалось идеологами оппозиции как еще один грандиозный символ -- на этот раз единения интеллигенции с народом, генералов с армией. Было даже официально объявлено, что "во второй половине дня [12 июня] делегаты съезда присоединятся к митингу"2. Как объяснял читателям репортер "Дня" в статье с набранным аршинными красными буквами поперек всей первой полосы заголовком "Русские идут", "12 июня 245 стало днем, когда впервые русские интеллигенты и рядовые русские рабочие объединились вместе не для того, чтобы защищаться от погибельной власти, а чтобы идти на нее в атаку... Отныне русская интеллигенция готова не только критиковать оккупационный режим, но и бороться с ним. Готова она искать и единения с народом"3. Разумеется, и дата события была символической. Ровно год назад, 12 июня 1991 г., народ России впервые в истории избрал свободным голосованием своего президента. Русский Собор вместе с митингом в Останкино предназначен был опротестовать этот выбор народа. Речи с трибуны Собора были тоже символическими. О единении были речи: интеллигенции с народом, левых с правыми, белых с красными. Один из молодых идеологов оппозиции Сергей Казеннов Митинг так их по свежим впечатлениям суммировал: "Не на второй, на десятый план [должна отойти] извечная вроде российская проблема левых -- правых, красных -- белых. Причем это отнюдь не должно быть "временным перемирием" в период борьбы с общей угрозой. Участникам различных движений, входящих в ОПО [объединенную патриотическую оппозицию], давно пора понять, что их разделяют символы прошлого, но отнюдь не задачи будущего"4. А теперь посмотрим, о чем были речи в Останкино -- о "задачах будущего" или о "символах прошлого". Нам поможет в этом прекрасная запись русской эмигрантки Марины Хазановой, оказавшейся в эти дни в Москве. "Когда я подошла к площади возле телецентра, там уже стояли тысячные толпы с сотнями лозунгов. Я стала обходить группы и читать лозунги. Вот наиболее типичные: "ТВ и радио -- публичный дом. Заражение сионизмом гарантируется", "Сплотись, обманутый народ, и с трона свалится урод", "Проклятье матерям, давшим жизнь ублюдкам Горбачеву и Ельцину"". Далее Хазанова рассказывает о речи генерала Макашова, прибывшего на митинг с Собора. Он "сразу заявил, что, увы, ему очень не повезло, так как его угораздило родиться 12 июня, вдень национального позора России. Толпа начала скандировать "Ельцин Бушу продал душу", а потом "Долой Ельцина!" и "Да здравствует Макашов!" Генерала сменил поэт Гунько, поставивший толпу в известность, что "Ельцин -- фекалии партии, и он отравил ими всю страну... Иудушка Ельцин предал нас. Но Иуда, по крайней мере, удавился. А этот палач народа удавит нас". И опять толпа скандировала "Долой Ельцина! Долой! Долой!" Я видела, как увеличивается заряд ненависти, как наливаются яростью лица, как сжимаются кулаки... Чуть поодаль стояли чернорубашечники, представители Союза русской молодежи. Когда я подошла, слушателям предлагалось записываться в отряды народного ополчения, дабы бороться за восстановление на престоле руского православного царя, а не... жидовских наймитов. Поднятые над толпой лозунги предлагали удушить одной веревкой Абрама Яковлева и Козырева Андрея Абрамовича [речь об архитекторе перестройки 246 Александре Николаевиче Яковлеве и министре иностранных дел Андрее Владимировиче Козыреве]. И здесь тоже скандировали "Иуду повесить!" и размахивали хоругвями с изображением Христа... Эмоции накалялись. Толпа с криками "Долой жидов с телевидения!" кинулась штурмовать телецентр. Началась потасовка с милиционерами. Какая-то взлохмаченная дама с глазами, вылезающими из орбит, лупила древком знамени милиционера, который не пропускал ее в здание телецентра. Группа рядом со мной старалась разбить линию металлических барьеров и громко кричала "Сионистов к ответу!" и "Где прячется жид Яковлев?" [Здесь уже речь о Егоре Яковлеве, тогдашнем председателе телерадиокомпании]". После драки с милицией группа митингующих прорвалась в телецентр и была принята Егором Яковлевым, который согласился начать переговоры, но в понедельник, 15 июня. На следующее утро Марина Хазанова вернулась в Останкино. "Перед моими глазами рядом с телецентром раскинулся палаточный городок, обвешанный лозунгами... Я задала вопрос одному из палаточников: "Скажите, пожалуйста, а что вы сделаете, если вам не дадут время на телевидении?" Ответили однозначно: "Перебьем всех жидов". ... В это время от дверей телецентра послышалось много раз повторенное: "Жид, жид, жид". Я бросилась туда. По обе стороны от входа в две шеренги стояли субъекты, часть которых не вполне твердо держалась на ногах. Они рекомендовали себя представителями Русской партии. Каждый входящий и выходящий из телецентра подвергался оскорблениям. При мне девушка явно славянской внешности попыталась не идти сквозь строй, а выскочить сразу наружу. Не тут-то было, партийцы взялись за руки и прогнали голубоглазую красотку под крики "жид" через весь коридор. Большинство телевизионщиков шли сквозь строй молча, стараясь не поднимать глаз. Я стояла около получаса и ничего, кроме выкриков: "Жид, убирайся в Израиль!" -- не слышала. Скандировали громко, с лихостью, чувствуя свою безнаказанность... Существует мнение, что пикетчики только и мечтали о том, как спровоцировать власть, как обрести своих мучеников, о которых заговорит весь мир, а власти не хотели им дать эту возможность и поэтому бездействовали. Дальнейшие события во многом подтверждают эту версию. Но все-таки миллионы людей видели по телевизору, как избивали милиционеров, как издевались над телевизионщиками, как громилы плевали женщинам в лицо, как журналистов избивали палками за то, что они стара Две гипотезы Контраст -- вот что, наверное, прежде всего бросается в глаза. Цветовой, если угодно, контраст. "Красно-белые" генералы и кабинетные стратеги произносят благочестивые речи о единении с "патриотическим" народом, собравшись в центре Москвы, в то время как этот самый "патриотический" народ беснуется поодаль в приступе фашистской эпилепсии. Не было в Останкино ни "красных", ни "белых"-- одни "коричневые". И язык, на котором они говорили, был 24 язык расовой войны: "Жид! Жид! Жид!" Все для них "жиды"-- и "Абрам Яковлев", и "Абрамович Козырев", и даже "Барух Эльцан" (Борис Ельцин). Оказалось, что солдаты оппозиции, завербованные своими уличными вождями, просто не знают другого политического языка. Конечно же, "пассионарии" Собора, вопреки обещаниям, не присоединились к митингу. Только командированные визитеры, как "красно-белый" генерал Макашов, которого упомянула Хазанова, или Проханов, или Жириновский со своим стандартным заклинанием "не забывать о нашем последнем средстве -- ядерном шантаже"6. Ни один из них не сделал ровно ничего, заметьте, чтобы унять разбушевавшуюся люмпенскую толпу. Короче, генералы и армия говорят на разных языках, мыслят в разных терминах и даже окрашены в разные цвета. Как объяснить этот поразительный контраст? Тут возможны две гипотезы. Первая. "Красно-белые" генералы не контролируют свою "коричневую" армию. Стоит ей выйти на простор самостоятельного действия, она начинаетжить своей отдельной, совершенно независимой от них жизнью. Если эта гипотеза верна, "патриотическая" интеллигенция играет с огнем. Ибо, когда ей удастся выпустить из бутылки "коричневого" джинна, он, руководимый своими уличными вожаками и инстинктивным животным антисемитизмом, сметет ее со своего пути вместе со всем ненавистным ему "малым народом". Ибо политического языка он не понимает. Только расовый. Понравится ей "Абрам Макашов" или "Абрамович Проханов"? К этому вопросу, впрочем, мы еще вернемся. Вторая. К этой гипотезе все больше склоняется либеральная публика в Москве. Никакой пропасти между "красно-белой" интеллигенцией и "коричневыми" массами на самом деле не было. Было разделение труда. Одни произносили парламентские речи и разыгрывали спектакль единения "белых" с "красными", вербуя таким образом колеблющееся большинство. А другим просто не было нужды маскироваться, вот они и раскрыли истинную сущность оппозиции. Да и не умеют люмпены притворяться, как убедилась 3 октября 93-го вся страна. Одним словом, фашизм -- и вверху, и внизу. Как позже, после кровавых событий 1 мая 93-го, сформулировал известный московский либеральный юрист Андрей Макаров, "многие люди, несмотря на предупреждения, не верили, а может, просто не хотели верить, что фашизм в нашей стране возможен. 1 мая мы увидели, что и в России он стал реальностью"7. Хазанова увидела это в Останкино. Другие, включая бывшего вице-президента Руцкого, в феврале 92-го, на Конгрессе гражданских и патриотических сил в кинотеатре Россия, о чем речь у нас впереди. Третьи, включая зрителей CNN во всем мире, во время октябрьского мятежа. А многие и задолго до всего этого -- накануне путча в августе 91-го. Вы не можете себе представить, с какой страстью предостерегали меня мои московские либеральные друзья, когда в 1991 -- 92-м проводил я свою серию диалогов с лидерами оппозиции. Согласился 248 бы Томас Манн встретиться с Гитлером?-- допрашивали меня перед встречей с Прохановым. Другие опасались, что после встречи с Зюгановым или с Жириновским уважающие себя москвичи перестанут подавать мне руку. Я все-таки встретился, как знает читатель, с этими людьми. И со многими другими. Встречался в первую очередь потому, что не верил -- и по-прежнему не верю -- во вторую гипотезу. Не думаю, что все генералы оппозиции -- "коричневые". Именно поэтому непременно нужно было мне разобраться, что же в таком случае ими дви-жет, какдалеко готовы они пойти, опираясь на "коричневую" люмпенскую армию и сотрудничая с ее вождями. Нужно было выяснить, с кем из них можно найти если не общий язык, то хотя бы общую почву для диалога. Кого можно, а кого нельзя рассматривать как "неоконсервативную" силу? Как конструктивную, если угодно, оппозицию? Если не среди "красных", то, может быть, среди "белых"? Или "красно-белых"? Или хотя бы среди "перебежчиков"? У всех своих собеседников я спрашивал: замечают ли они, что на все их отчаянные призывы спасать Россию откликаются лишь те, кто знает один только способ спасения -- бить жидов? А если замечают, то не озадачивает ли их эта жуткая закономерность? И не страшно ли им опираться на фашистов, если там, где фашисты, всегда кровь, только кровь и ничего, кроме крови? Ни одного прямого ответа я не получил. Верю я в нее или нет, но вторая гипотеза достаточно прочно подкреплена фактами и свидетельствами. Некоторые из них относятся к тем же двум событиям лета 92-го. "Один народ, один рейх, один фюрер" 12 июня, отправляясь с Собора в Останкино, Александр Проханов заявил: "У нас один враг, одна мировая сионистская гидра нас гложет и жрет"8. В те же дни, на том же Соборе заслуженный "патриот", непримиримый парламентский боец оппозиции Николай Павлов упрекнул коллег: "90 процентов собравшихся здесь ругают, извините, евреев, и только 10 процентов учат русских, что надо делать"9. Его освистали и затопали. Наблюдение Ольги Бычковой, корреспондента "Московских новостей": "Все, что составляло обязательный фон выступлений на Соборе, что пережевывалось в кулуарах, прорывалось в докладах, но не вошло в программные документы... осело на останкинских турникетах"10. А печать? Газеты и журналы оппозиции? Может быть, и не генералы их редактируют, но уж наверняка и не темные люмпены. Было подсчитано, что "в одной только Москве издается свыше 30 газет и 6 журналов фашистской и антисемитской направленности... В Вологде, Екатеринбурге, Златоусте, Иркутске, Магадане, Нижнем Тагиле, Новосибирске, Тюмени, Махачкале, Днепропетровске, Минске, Новгороде выходит еще 18... Суммарный тираж только сугубо антисемитских изданий достигает, по некоторым данным, нескольких миллионов экземпляров"12. "Направленность"-- слово спокойное, 249 академическое. А открыли бы вы столичную газету "Русское воскресение", которая выходит под девизом "Один народ, один рейх, один фюрер" и публикует "Справочник патриота-черносотенца" с подзаголовками "Жиды", "Жиды у власти" и "Гитлер -- человек высокой морали"12! И "бравые ребятки", как называет боевиков, Татьяна Яхлакова, один из самых чутких либеральных журналистов,-- это тоже уже не толпа. "Одни собирают подписи за импичмент президенту, другие тем временем формируют штурмовые отряды. Рядом с боевиками "Памяти" уже подрастают "волонтеры" Национально-республиканской партии (НРПР),^ "рабочие дружины" РКРП (Российской коммунистической рабочей партии),14 казачьи формирования РОСа (Российского общенародного союза)15 и, что существенней, готовый рекрутироваться под патриотические знамена люмпен-резерв, пока еще играющий безобидную роль клакеров вокруг Анпилова и К°. Кто даст гарантии, что эти бравые ребятки не пойдут в один прекрасный день крушить офисы и квартиры "новой буржуазии", как это уже сделали с машинами иномарок возле Останкино?"16 Действительно, контраст исчезает. Всю оппозицию, получается, можно подать в одной цветовой гамме. Но не будем спешить с выводами. Пора познакомить читателя с четвертым компонентом оппозиции -- с промежуточным звеном между "красно-белым" генералитетом и "коричневой" армией, с уличными вождями люмпенской толпы. Красный Дантон Здесь есть из кого выбрать. Александр Баркашов и Виктор Корчагин, провозгласившие, что все беды России -- от евреев и учиненного ими "геноцида русского народа", лидер НРПР Николай Лысенко с его мечтой о "великой империи"-- каждый по-своему интересен, а иные уже и до генералов дослужились. Возьмем, пожалуй, самого популярного из этих вождей. Еще до октябрьского мятежа, в котором он, естественно, играл одну из главных ролей, "неистовый Анпилов", как характеризовала его "Правда", был признанным организатором коммунистических масс, Красным Дантоном, если угодно. В отличие от ренегатов "Памяти" Лысенко или Баркашова, он клялся "пролетарским интернационализмом" и, как мы скоро увидим, очень обижался, когда его обвиняли в антисемитизме. И все-таки в минуту откровенности у него прорывалось: "Я хочу, чтоб услышали мой предостерегающий крик -- как бы здесь не поддаться сионистскому течению современного мира... В этом смысле я больший националист, чем многие патриоты"17. Философия Виктора Анпилова предельно проста: "Лично мне социализм дал все -- я получил возможность бесплатно учиться, от ремесленного училища до МГУ. Считаю, меня выучил рабочий класс, а потому... клевета на наш строй , попытки приклеить ему ярлыки вроде "казарменного социализма", "империи зла", "тоталитарного государства" вызывают у меня внутренний протест"18. Вот и все. Человеку 250 недурно жилось в брежневском СССР (Анпилов был корреспондентом московского радио в Никарагуа), он хотел его вернуть и делал для этого все, что мог: мотался по митингам, произносил пламенные речи, поднимал массы на демонстрации, а если надо, и на штурм (и теперь на его совести кровь погибших). Он научился разговаривать с массами, он прирожденный уличный демагог. "Белых" он презирает, считает их предателями: "Лидеры соборов, еще недавно бережно гладившие свой партийный билет и обеспечившие себе карьеру именно благодаря этому билету, вдруг заявляют о том, что им с коммунистами не по пути"19. В отличие от таких оппортунистов, Анпилов "уверен, что без советской власти не навести порядка в собственном доме"20. Об уровне его политической компетентности говорит хотя бы такой курьез. На одном из митингов он заверил толпу, что "оккупационному режиму" в Москве осталось жить не больше нескольких месяцев, поскольку в январе 1993-го "его главного спонсора Буша сменит в Вашингтоне товарищ Пьер Руссо"21. Почему "красный" Анпилов систематически предводительствовал на "коричневых" вакханалиях? Ну, а почему бы тогда не спросить, как это он умудряется считать себя и пролетарским интернационалистом, и "большим националистом, чем многие патриоты", одновременно? И почему не сомневается, что техасский миллиардер Пьер Руссо, то бишь Росс Перро, ему товарищ? Временами у меня складывалось впечатление, что Анпилов, живя архаическими догмами, просто не способен понять, что происходит -- не только в мире и не только в стране, но даже у него перед глазами -- в Останкино. Иначе вряд ли он мог бы настрочить в ответ на обвинения в шовинизме негодующую бумагу: "В связи с распространением средствами массовой информации клеветнических слухов, будто в Останкино идет борьба против евреев, движение "Трудовая Россия" считает необходимым заявить следующее. В Останкино под лозунгом "Слово -- народу!" идет борьба против лжи, за честь и достоинство человека труда вне зависимости от национальной принадлежности"22. Действительно, "коричневые" шеренги, пропускавшие сквозь строй журналистов, называли жидами всех подряд -- "вне зависимости от национальной принадлежности". Может, это его и ввело в заблуждение? Таких вот людей выбросил на поверхность событий коллапс авторитарной цивилизации в России. Страшный выбор Когда у человека в голове такой сумбур, много с него не спросишь. К тому же, возможно, с точки зрения улицы, идеальный фюрер как раз и должен быть таким --"коричневым" коммунистом. Интереснее было задуматься о другом: почему настоящие "красные" интернационалисты, как, скажем, Алексей Пригарин, не отказались от "коричневого" союзника? Почему, наоборот, вместе с ним подписали заявление, лицемерная лживость которого уж для них-то наверняка была очевидна? 251 Скажу сразу: по той же причине, по какой "белые" националисты, как Проханов, не отреклись от Баркашова, а демократические "перебежчики", как Виктор Аксючиц -- от Лысенко. Потому что они от этих людей зависят. Покуда они ведут интеллигентские разговоры или парламентские баталии, они могут казаться себе "красными" или "белыми" или, если хотите, "красно-белыми". Но едва оппозиция начинает действовать не в парламенте, а на улице, готовая, говоря словами репортера "Дня", "не только критиковать режим, но и бороться с ним", едва на сцене появляется ее "патриотическая" армия, как оказываются ее генералы перед страшным выбором. Ибо другой армии, кроме "коричневой", у них просто нет. Они не могут ни принять ее в свой круг, ни отказаться от нее -- как бы ни была она им противна и страшна. Ибо без нее они генералы без армии. Короче, все они --"белые" и "красные" одинаково -- постоянно дрейфуют между Сциллой и Харибдой. Между "коричневым" исступлением люмпенской толпы, ведомой Анпиловым, Лысенко или Баркашовым, и гадким утенком послеавгустовского режима, хаотического, некомпетентного, насквозь коррумпированного, но все же способного открыть если не ворота, то, по крайней мере, калитку к принципиально неприемлемой для них демократии. Настоящей -- а не мифической, "истинно русской". Другими словами между перспективой отечественного фашизма и перспективой "западной" свободы. Я говорил об этом выборе с лидером "красных" Пригариным и с лидером "белых" Прохановым. Проханов был откровенней. Послушайте, что он мне сказал. -- То, что сделали с нами теперь, это же преступление! Свалить на голову авторитарной империи демократические институты -- мы взорвались, мы уничтожены. "Русский монстр" -- Но ведь то же самое случилось с Японией, -- возразил я,-- и ничего не взорвалось. -- Нет, не то же самое. В Японии демократия была под контролем американских штыков. -- Но что же делать, если этих штыков нет? -- Дать нам, русским националистам, немедленный выход во все эшелоны власти, политики и культуры... И тогда мы этой угрюмой, закупоренной в массах русского населения национальной энергией, которая еще немного и может превратиться в энергию взрыва, может стать национальным фашизмом, будем управлять. -- Но Александр Андреевич, вы ведь сами признаете, что национальная энергия, о которой вы ведете речь, --дикая, фашистская, коричневая энергия. Откуда же у вас уверенность, что "тонкая пленка русской культуры", как называете вы себя и своих товарищей, справится с такой энергией? Вы ведь все время подчеркиваете ее хрупкость. Где в этом случае гарантия, что не найдет она себе других лидеров, покруче вас, скажем прямо, фашистских лидеров, которым 252 уже и вы сами покажетесь либералами и предателями национального дела? В конце концов жирондисты стали жертвами якобинцев, а меньшевики жертвами большевиков, несмотря на то, что вместе боролись. Не может ли так случиться с вами? -- Конечно. Но ответственность за рецидив крайних форм русской национальной энергии несет не патриотическая интеллигенция, которая пытается дать ей канал, имя, лексику, культурные управляемые формы, а та слепая, вульгарная политология, которая рядится сейчас в мундиры высоколобых Шеварднадзе и Яковлевых... Едва они уничтожат тонкую пленку русской культуры, русская национальная энергия станет дикой. Она будет помещена в огромные индустриальные регионы бастующих заводов, в блатные зоны Сибири, и оттуда вылезет русский монстр, русский фашизм, и вся эта омерзительная, близорукая, бесовская, победительная демократическая культура будет сметена. "Нам нечего терять" И тогда я снова спросил его: не боится ли он сам этого "русского монстра"? Ведь кто бы ни помог ему вылезти, будет он страшен, скорее всего смертелен для России. В ответ услышал: "Мы уже ничего не боимся, мы живем после конца, мы прошли все гильотины, голгофы, нам нечего терять". Поскольку продолжалась эта дуэль больше двух часов, я не стану утомлять читателя дальнейшими подробностями. И так уже, думаю, ясно, что никакой Проханов не фашист, каким видят его московские либералы. Он игрок. Азартный, рисковый. Он нисколько даже не скрывает, что русский фашизм -- его козырный туз. Он добивается власти, авторитарной, жестокой, если надо, руководимой "национальной идеологией", тем, что "на нашем сленге мы называем русской идеей". Если для того, чтобы этой власти добиться, надо пойти на риск русского фашизма, Проханов пойдет. Он знает, что гарантий нет. Он ничего не просит и ничего не обещает. А уж что там может случиться с Россией, тем более с миром, его просто не занимает: "нам нечего терять". Я задал последний вопрос: как он объясняет, почему обещанного взрыва до сих пор не произошло? Проханов ответил историческим примером: "Португальская революция закончилась тогда, когда четыре миллиона португальцев, выгнанных из Анголы и Мозамбика, вернулись домой -- все, гвоздики кончились. Когда вернутся наши беженцы, они первые, денационализированные наши совки, которые совсем забыли, что они русские, поймут тогда, им на их, извините, заднице ремнем пропишут, что они русские, и они возбудятся даже чересчур, вот где заложена крайняя, даже фашистская форма"23. Мне хотелось бы, чтобы читатель запомнил эту связь между проблемой русских беженцев и русским фашизмом. 253Эксперимент Если хотите увидеть модель сегодняшнего "патриотического" политика -- смотрите на Проханова, наиболее откровенного и уж безусловно наиболее красноречивого из всех. Нет, они не "коричневые", эти генералы оппозиции,-- берусь это утверждать. Но прикованы к "коричневым", как каторжники к галере. Нет у них других козырных карт. И это делает их политику крайне негибкой, догматической. Никто, как я убедился на собственном опыте, не в состоянии исполнять роль"конструктивной оппозиции"- ни "красные", ни "белые". Остается им одно -- выдавая нужду за добродетель, рекомендовать себя "просветителями" дикой люмпенской массы. Но и эта роль им плохо дается. Впервые наглядно, экспериментально, если угодно, продемонстрировал это Конгресс гражданских и патриотических сил 8-9 февраля 1992 г. Организовали его "перебежчики" Виктор Аксючиц с Михаилом Астафьевым. С их стороны это был очень смелый шаг, поскольку в глазах "патриотов" они -- вчерашние демократы, лидеры интеллигентских мини-партий, каждая из которых вдобавок определяла себя как демократическую24,-- выглядели, естественно, "жидомасонами". Но они верили в "просвещенный патриотизм", в то, что каким-то магическим образом им удастся отделить овец от козлищ, белых патриотов от "коричневых" дикарей -- и от "красных" ихтиозавров. Увы, еще задолго до созыва Конгреса обнаружилось, что затея мертворожденная. Не было у вчерашних "жидо-масонов" своей армии. Пришлось бить челом самому, с их точки зрения, умеренному из "коричневых" вожаков Николаю Лысенко, пригласив его в Оргкомитет. Я был в кинотеатре "Россия" в день открытия Конгресса. У входа волновались "непросвещенные" патриоты. Подняв лес плакатов, протестующих против "демократов-сионистов", которые пытаются "оседлать патриотическое движение", они кричали "просвещенным" делегатам: "Вас обманывают!", "Вас заманивают в ловушку!" Но кинотеатр, в отличие от телецентра в Останкино, охраняли, поигрывая нагайками, молодцеватые казаки, в ту пору еще экзотическая новинка в Москве -- и "непросвещенные" не решились штурмовать двери, остались на улице. Впрочем, если бы их и пустили в вестибюль, они не обнаружили бы там никакой ловушки. Никто никого не пытался обмануть. Те же самые газеты продавались там, что и на всех "патриотических" сходках. И те же памфлеты, трактующие "использование иудеями христианской крови": вместе с другими аналогичными сюжетами. Огромный плакат поперек вестибюля гласил: "Прости, распятая Россия!" И всякому желающему доступен был "Список палачей России". Короче говоря, я попал на стандартный "коричневый" митинг. Зря, право, волновалась у входа толпа. И зря преграждали ей вход. "Непросвещенные", безусловно, чувствовали бы себя здесь дома. 254 Ход конгресса полностью подтвердил это первое впечатление. Речи организаторов зал встретил недоверчиво, настороженно. Оживился он, лишь когда на сцене появился вице-президент Александр Руцкой, присутствие которого было необыкновенно важно для организаторов. Оно легитимизировало все предприятие, служило гарантией, что не какие-то там безвестные парламентские "жидо-масоны", но сам верховный патриот страны готов возглавить нарождающееся движение "просвещенного патриотизма". Говорил Руцкой, правда, плохо, сбивчиво. Те, кто писал ему доклад, явно не рассчитывали на эту напряженную, наэлектризованную аудиторию, ожидавшую скорее призыва к оружию, нежели академических экзерсисов. Зал заскучал. Но лишь до момента, когда вице-президент сделал роковую ошибку. Положившись на организаторов конгресса, он решил, по-видимому, что и впрямь попал в общество "просвещенных" патриотов, и употребил вполне невинный по меркам такого общества оборот: "Национал-шовинизм, черный экстремизм должны уйти в прошлое. Им не место в патриотическом движении". И зал вдруг взорвался топотом тысяч ног. Он бурно протестовал против нанесенного ему оскорбления. Напрасно метался по сцене перепуганный Аксючиц, призывая бушующую аудиторию "уважать Россию и ее вице-президента". Зал не давал Руцкому закончить его академический доклад. "В ТельАвиве выступай с такими речами-неслось из зала,--Ступай в синагогу!" Впоследствие организаторы попытались свалить этот непристойный скандал на чернорубашечников из "Памяти", неизвестно как пробравшихся в зал сквозь казачье заграждение. Но то было слабое оправдание. Ведь и после того, как чернорубашечники удалились, аудитория разразилась точно такой же истерикой, когда заместитель Аксючица по партии Глеб Анищенко обмолвился, что "шовинизм и национализм являются большевистской тенденцией, опасной для оппозиции". Точно такой же вопль:"Убирайся в Израиль!", "Сионист!", "Иуда!"- сотряс "Россию". Тем этот исторический эксперимент и завершился. У "просвещенных" патриотов на "белом" Конгрессе не обнаружилось никаких отличий от "непросвещенных" в Останкино. Армия оппозиции оказалась "коричневой" сплошь -- и неисправимо. Хвост, который крутит собакой Оппозиционные генералы сами дают московской публике повод отождествлять их с этой черносотенной армией. Страшный февральский эксперимент в кинотеатре "Россия" не заставил их отшатнуться в ужасе от фашистской толпы. Напротив, большинство -- и "белые", и "красные"-с азартом отчаяния продолжали ее провоцировать. Это они сделали возможным Останкино в июне 92-го, а затем и в октябре 93-го. Зная лично многих из этих людей, я понимаю, что бросаю им очень жестокое обвинение, но читатель и сам, наверное, помнит, как все это происходило. 255 Официальной целью первого останкинского мятежа, миром не замеченного, было требование дать оппозиции телевизионное время. Однако объявление в "Дне", претендовавшем на роль идеологического штаба этой акции, выглядело скорее как призыв к государственному перевороту. "На митинг приглашаются все, кто хочет предъявить иск президентской власти за бедствия сотен тысяч русских беженцев, за ограбление миллионов русских людей, за разрушение нашей экономики и разоружение нашей армии". О телевизионном времени -- пока ни слова. Читаем дальше: "Совет движения "Трудовая Россия" и Дума Русского национального собора призывают всех граждан страны сделать 12 июня днем общенародного сопротивления оккупационному правительству Ельцина". Более того, "не исключается возможность прямых выборов главы государства СССР". И лишь под занавес, скороговоркой "митинг предлагается превратить в круглосуточное пикетирование телецентра, которое продолжится до тех пор, пока оппозиция антинародному и антинациональному режиму Ельцина не получит время для выступления по телевидению"25. Но при чем здесь, помилуйте, "иск президентской власти", а тем более выборы главы государства, если речь идет всего лишь о допуске к микрофону? В том же номере "День" публикует декларацию 12 депутатов парламента: "Авантюрная политика президента России привела республику на грань катастрофы. Мы требуем... отрешения от должности президента Российской Федерации за предательство национальных интересов России". На той же полосе обозреватель газеты завершал свой еженедельный обзор приговором: "Ельцин -- несчастье России". Анонимная сатирическая колонка оповестила публику, что "12 июня -- день независимости России от Ельцина"26. И ведь "День" был не одинок. Бесновалась вся оппозиционная пресса. К "разгону пирующих узурпаторов" призывала "Советская Россия"27. А "Молния", орган анпиловцев, скликала марш на Останкино под лозунгом "Родина или смерть!"28 Поднять мятеж -- вот чего они все в действительности добивались. Но разве могли лидеры оппозиции не понимать, каким будет этот мятеж? Могло ли оставаться у них хоть малейшее в этом сомнение после драматического февральского эксперимента? Должно было произойти именно то, что бесхитростно описала Марина Хазанова -- фашистское буйство, репетиция "хрустальной ночи", в любой момент способная оказаться премьерой. Почему же провоцировали это генералы оппозиции? Неужели же только потому, что надеялись -- туда, к телецентру, стекутся несметные толпы и "всенародно выберут" президентом одного из них?.. Помните депутата Николая Павлова, освистанного на Соборе за то, что позволил себе напомнить: мы пришли сюда не ругать евреев, но учить русских? Его позиция эту схему рисует с абсолютной точностью. 256 Павлов -- не "коричневый". Это бесспорно. Он понимал, что в России еврейского вопроса нет. Есть русский вопрос. Вопрос, способен ли русский народ возродить свою страну -- и как. И тем не менее он полностью поддержал останкинскую вакханалию. Более того, превратил ее в политический аргумент, в средство давления. Когда Верховный Совет обсуждал ратификацию соглашения о ядерном разоружении, подписанного Ельциным в Вашингтоне, он грозно предупредил: "В нашей стране начнется вооруженная борьба с этим преступным и антинародным режимом. И тогда то, что делает сейчас скромный интеллигент-журналист Анпилов, покажется детской игрой"29. Обе гипотезы должны быть отброшены. Ни одна из них не верна. Взаимодействие генералов оппозиции с их армией строится по непредусмотренной гипотезами схеме. На языке политических обозревателей эта схема называется розыгрышем карты. На юридическом -- шантажом. На бытовом -- игрой с огнем. И это самое точное определение. 25 Глава двенадцатая Сценарии авторитарного переворота Наше представление о реваншистской оппозиции не будет полным, если мы не попробуем -- хоть напоследок, хоть в самых общих чертах -- рассмотреть ее политическую стратегию. Не наша вина, если этот анализ примет вид краткой летописи разочарований и неудач. Год за годом вся стратегия сводилась к тому, что лидеры оппозиции вполне беспорядочно метались от одного варианта авторитарного переворота к другому, разрываясь на части между различными соблазнами, и не в силах были сосредоточиться ни на одном определенном сценарии. Видно было, что их аналитические центры то ли бессильны, то ли не удосуживаются хотя бы систематизировать весь набор возможностей, из которых лидеры могли бы выбрать наиболее реалистичную. Даже хоть как-то предвидеть последствия своих крутых стратегических виражей -- и то не получалось. Этот политический импрессионизм, естественно, не делает чести оппозиционным аналитическим умам. На ранних, еще доавгустовских, этапах истории такая беспомощность, впрочем, была легко объяснима. Число интеллигентных "перебежчиков" из демократических рядов было тогда еще невелико, интеллектуальные силы оппозиции незначительны. Потому и приходилось ей опираться, главным образом, на советы и анализ крупных имперских бюрократов, как, например, тогдашний заместитель Горбачева по Совету Обороны СССР, а в дальнейшем один из главных путчистов Олег Бакланов. Или военных реакционеров, как бывший главнокомандующий Военно-морским Флотом СССР адмирал Владимир Чернавин. В рядах оппозиции почти не было своих парламентариев, а своих собственных интеллигентных аналитиков ей просто неоткуда было взять. Тогда еще хорошим тоном считалось саркастически отзываться о "дилетантах-журналистах и демагогах-парламентариях" (Олег Бакланов) или о "политиках в жилетках" (Александр Проханов). Самой модной была метафора "Надежда примеряет мундир" (Евгений Пашенцев). Однако и после августа, когда "мундир" оказался вдруг не в чести у оппозиции, а ее надежда защеголяла как раз в парламентской "жилетке", лидеры ее продолжали метаться, на каждом шагу демонстри 258 руя безудержную жажду власти вместе с полным непониманием, как эту власть захватить. И никакого проку не было от интеллигентных аналитиков, которых все больше становилось в рядах непримиримых. Что ж, попробуем и на сей раз сделать эту работу за них. Набор сценариев Не так уж богата современная история такими сценариями, чтоб это занятие отняло у нас слишком много времени. Я, во всяком случае, насчитал их всего пять (десять вместе с вариантами). Для начала просто перечислим. А. Военный переворот Классический сценарий (генеральский): командующий войсками разгоняет правительство и парламент и устанавливает либо режим личной власти, опирающийся на армию (цезаризм), либо коллективную военную власть (хунту). Примеров-тьма, особенно в Латинской Америке и в Африке. Есть у этого сценария и полковничий вариант: группа старших офицеров ("черных полковников") отстраняет от власти не только гражданскую администрацию, но и высшее командование. Так произошло, например, в Греции в 1973 г. На этот вариант намекал, повидимому, Эдуард Шеварднадзе, тогда -- министр иностранных дел СССР, подавая в отставку в декабре 1990-го. Он явно имел в виду полковничью группу в Верховном Совете СССР. Б. Бюрократический переворот Руководители институтов старого режима -- монархического, как в случае Вольфганга Каппа в марте 1920-го в Берлине, или имперского, как в случае Геннадия Янаева в августе 1991-го в Москве, -- аппелируя к традиционным лозунгам восстановления законности и порядка, вводят в стране чрезвычайное положение, отстраняют законного президента и объявляют себя Комитетом спасения родины или чем-нибудь еще в том же духе. Запомним, ни одна из этих судорожных попыток спасти старый режим не удалась. Ни один из таких комитетов не продержался у власти больше четырех дней. Я думаю, что в революционной ситуации это изначально мертворожденная идея. В. Конституционный переворот Тут возможны три варианта. Все они предполагают, что авторитарная оппозиция завоевывает большинство голосов --либо в парламенте страны, либо на президентских выборах. В первом из них (коалиционном) президент вынужден обратиться к сильнейшей авторитарной партии в парламенте как единственно способной сформировать устойчивое коалиционное правительство. Так поступил, например, президент Гинденбург, приведя к власти нацистов. Оказавшись в правительстве, однако, они отстранили партнеров по коалиции, изменили конституцию, установили тоталитарную диктатуру. Аналогичный "коалиционный" вариант неудачно пытался, как мы помним, разыграть в Москве генерал Стерлигов осенью 1992 г. 259 Второй вариант этого сценария -- импичмент. Авторитарная парламентская коалиция отстраняет от власти неудобного президента. Коалиция реваншистских фракций в российском парламенте попыталась осуществить этот вариант в Москве зимою того же 1992-го, но не сумела набрать нужного числа голосов. Хотя этот вариант и имеет процедурное сходство с отстранением главы государства в демократических странах, цели он преследует прямо противоположные: не укрепление демократии, но возрождение имперского авторитаризма. Третий, избирательный, вариант этого сценария осуществим при наличии авторитарного лидера, достаточно сильного, чтобы собрать большинство голосов на президентских выборах. Победа дает ему законную власть, чтобы упразднить демократические институты и взять курс на реставрацию империи. В русле этого сценария действовал, например, племянник бывшего императора Луи Бонапарт в республиканской Франции, когда, победив на выборах, объявил себя в 1852 г. императором под именем Наполеона Третьего. Нечего и говорить, что именно этот сценарий мечтает воплотить в жизнь Жириновский, как, впрочем, и другие оппозиционные лидеры президентского калибра. Г. Революция снизу Тут тоже возможных вариантов -- три. 1. Массовый. Страна парализована всеобщей забастовкой, народ выходит на улицы, требуя отставки правительства, штурмовые отряды оппозиции захватывают правительственные здания и коммуникации. Для успеха этого сценария важен, вопервых, нейтралитет армии (по крайней мере в столице), а вовторых, наличие у оппозиции широкой социальной базы и сильных опорных пунктов по всей стране. Таких, например, какие были у Хомейни, когда он пришел к власти в 1979 г., опираясь на мечети и мулл. Таким же образом в России оказался у руля Ленин -- с помощью Советов. 2. Харизматический. Лидер, опирающийся на мощное политическое движение и штурмовые отряды, захватывает столицу, а полиция и армия опять-таки отказываются защищать законное правительство. Так пришел к власти в Риме в 1922-м Муссолини. Если у оппозиции нет бесспорного харизматического лидера, об этом варианте, естественно, можно забыть. 3. Народное ополчение. Регионы страны по собственной воле объединяются, отказывают в доверии центру, собирают армию, идут на столицу и принуждают власти к капитуляции. Наиболее реален такой сценарий, когда власть заведомо чужая -- центр оккупирован иноземными войсками. Именно так в 1612 г. нижегородский купец Кузьма Минин и воевода Дмитрий Пожарский освободили Москву от поляков, а в следующем году Земский Собор (представители победивших "земель-регионов) выбрал самодержавного царя. Что и дает нам право рассматривать этот исторический эпизод не только как пример торжества национально-освободительного движения, но и как один из вариантов авторитарной реставрации. Начиная от славянофилов XIX века и до наших дней русские националисты всегда гордились этим уникальным опытом государствен 260 ного строительства, превратив его в своего рода национальный миф. Опыт и вправду уникален. Но вовсе не тем, что страна избрала себе царя. В конце концов, поляки избирали своих королей на протяжении столетий. Беспримерно, что из всех многочисленных видов монархии страна выбрала именно автократию. Вручая в 1613 г. власть избранному им царю, Собор не потребовал от него никаких гарантий прав и гражданских свобод, хотя за три года до того именно Россия оказалась первой в Европе страной, провозгласившей себя конституционной монархией. В наше время, надо полагать, возможны и менее милитаризованные варианты этого сценария. Например, регионы, объединившись, душат центр, отказываясь платить налоги. Или посылают в столицу обструкционистский парламент, устраняющий президента и центральное правительство. Требуется лишь экстраординарное единство регионов -- маловероятное, поскольку для российской провинции характерно несовпадение интересов и пестрота в расстановке политических сил. Д. Революция сверху Здесь опять-таки возможны два варианта. 1. Президентский. Законно избранный и популярный президент устраняет непопулярное правительство, распускает парламент и устанавливает режим личной власти, опирающийся не только на военную силу, но и на популистскую националистическую символику. Так установили свою диктатуру Иосиф Пилсудский в Польше (1926) и Хуан Перон в Аргентине (1946). В таких замыслах оппозиция не устает обвинять Бориса Ельцина. 2. Процедурный. Глава государства уходит со сцены (по естественным или любым другим причинам). Тот, кто его заменяет, покровительствует реваншистской оппозиции (или ее боится). В угоду ей он назначает новую администрацию, устанавливающую авторитарную диктатуру. Такой "тихий" процедурный переворот погубил в конце 1920-х тайшоистскую демократию в Японии. Вот, как я и обещал: пять сценариев, десять вариантов. В облаках "Я верю, что все-таки состоится парад "афганцев" на Красной площади. И президент, не встречавший войска, вытаскивающие свои израненные колонны под Термезом и Кушкой, будет стоять на Мавзолее по стойке "смирно", а по брусчатке пройдут кандагарские, гератские, кабульские полки, протянут подбитую, подорванную технику, протолкают по площади инвалидные коляски с ветеранами, и нация поклонится им -- своим сыновьям!"1 От этого триумфа имперской идеи, так живо рисовавшегося оппозиции в первоначальную, доавгустовскую эпоху, ее отделяла малость. Как сделать, чтобы президент (тогда Горбачев) вытянулся по стойке "смирно" перед несчастными солдатами, вернувшимися с позорной, откровенно захватнической войны? Читатель наверняка легко догадался, какой из перечисленных выше сценариев казался тогдашней оппозиции наиболее пригодным 261 для воплощения этой романтической мечты. Ведь вся ее политическая философия сводилась в ту пору к одной нехитрой формуле: а) поскольку "переходный период общества к новому качественному состоянию прежде всего требует жесткого авторитарного режима" и б) "армия играет ключевую роль в функционировании авторитарной власти", то в) ей и карты в руки. Она "либо формирует правящую коалицию с гражданскими силами, либо сама непосредственно реализует авторитарную власть"2. Еще короче -- генеральский переворот. В нем, казалось, было все, чем грезила оппозиция -- надежность, простота и романтика. Он гарантировал, что оба главных ее требования -- авторитарное правление и сохранение империи -- будут безусловно выполнены. Как писал главный тогдашний аналитик реваншистов Шамиль Султанов, "армия -- единственная сила, способная предотвратить окончательное разрушение союзного государства"3. Оставалась опять-таки малость. Убедить народ и армию, что генеральский переворот нужен не только генералам и оппозиции, но и стране. Но и это казалось тогда делом достаточно простым. Развязать кампанию в оппозиционной и армейской прессе, повторить сколько нужно раз, что все беды армии и страны спланированы Западом, что это он в союзе с отечественной "пятой колонной" обезоруживает родину и хочет ее поработить. И все поймут, что армия обязана взять власть, чтобы спасти страну от этой смертельной угрозы. Вот маленький образец такого пропагандистского прессинга в диалоге между Прохановым, представляющим оппозицию, и адмиралом Чернавиным, представляющим генералитет. "- Давайте попробуем, -- предлагает Проханов, -- объяснить себе и другим, кому, по каким мотивам понадобилось разрушать нашу армию, лишать ее не только грозного оружия и стратегических плацдармов, но и народной любви и доверия. Что и кто за этим стоит? -- Я думаю, что наша армия мешает внешнему сопернику, могучему, богатому, умному, который стремится к господству в мире, стремится навязать человечеству свой "новый мировой порядок". И она же, наша армия, являющаяся опорой государства, строя, хранящая государственную, патриотическую философию, мешает тем силам, группам, а теперь уже можно говорить даже классам, стремящимся изменить строй, изменить философию страны. Внешний, как мы говорим, "супостат" и внутренняя "пятая колонна" соединились в своих атаках на Вооруженные Силы СССР"4. Надо сказать, что демократическая пресса спорила с этим, как могла. Навстречу генеральской версии происходящего шел поток других публикаций о том, что имперская армия, в особенности после Афганистана, насквозь деморализована, никакой романтикой в ней давно не пахнет. Она просто не может хранить "государственную, патриотическую философию", поскольку разлагается на глазах, поражена "дедовщиной", этническими конфликтами, массовым дезертирством и коррупцией. Авторитет ее разрушен. Матери боятся отдавать этой армии своих сыновей, сыновья избегают ее, как чумы. Она никак 262 не подходит для роли, которую предназначала ей оппозиция. И не при чем здесь "пятая колонна", не говоря уже о происках внешнего "супостата". Любезная генеральским сердцам империя безнадежно сгнила, и ее армия лишь отражает это гниение. Если бы оппозиция прислушалась к голосу здравомыслящих экспертов, ей бы стало понятно, что она выбрала себе негодных союзников. Но могла ли она к ним прислушаться? Попробуем на минуту поставить себя на место ее лидеров, и мы тотчас увидим, что это было просто исключено. Во-первых, от