на глазах у Ванды Михалю Ходаковскому. Несмотря на ранний час, Михаль был уже изрядно навеселе, хотя держался на ногах довольно твердо и заверял Гене-ка, что ничего не перепутает. -- Как бы не струхнул твой пьянчужка, -- шепнула Ванда своему "жениху" Генеку, -- давай проедем с ним пару остановок. Так и сделали. На каждой станции Ванда и Генек подходили к вагону Михаля (третьему от паровоза) и проверяли, все ли в порядке. Михаль успокаивающе махал им рукой. Движения его были неуверенные: за два перегона он явно успел несколько раз приложиться к бутылке с самогоном, без которой он никогда не отправлялся в рейс. С первым же встречным поездом Ванда и Генек направились в обратный путь. Михаль Ходаковский, несмотря на все опасения, выполнил свое обещание. 12 августа 1943 года в два часа дня, когда эшелон проходил сквозь гулкий пролет железнодорожного моста через Горинь, он сбросил чемодан с миной ударного действия... Оглушительный взрыв расколол воздух... Мост перестал существовать. Хвостовые вагоны с грохотом полетели в реку вместе с гитлеровскими офицерами и солдатами, танками и орудиями, спешно отправляемыми на Восточный фронт. Когда Ванда и Генек прибыли в Здолбуново, в городе царила паника. На станции метались охрипшие от ругани жандармы и гестаповцы, спешно отряжались аварийные команды, пронзительно выли сирены. А через некоторое время стали прибывать открытые платформы и машины с раненными при взрыве гитлеровцами. В течение двух недель фашисты, стянув к Горини с обеих сторон аварийные поезда, растаскивали обломки моста и вагонов, вытаскивали из воды трупы убитых. Поначалу гестапо решило, что диверсию учинили солдаты из охраны, разбежавшиеся от страха по окрестным лесам. Их стали разыскивать и расстреливать на месте. Но потом фашисты напали все же на правильный путь. Михаль Ходаковский, сильно обожженный при взрыве, попал в госпиталь. Какой-то сердобольной солдат--сосед по палате -- предложил ему стаканчик-другой шнапса. Охмелев совершенно, Михаль расхвастался, что мост взорвал он, а мину ему дал "Генек с Костельной улицы". Пьяная болтовня не осталась незамеченной: на квартиру Ясневского ринулись гестаповцы. Но там они никого не застали: расставшись на станции с Вандой, дрожащий от страха Генек ринулся подальше, куда глаза глядят. Проклиная свою любовь, "лондонское правительство" и собственную дурость, "жених" забрел на городское кладбище, где забился в какой-то старый склеп. Здесь, полуживой от страха, он отсиживался до тех пор, пока его не разыскали наши разведчики. Узнав от ничего не подозревавших соседей, что пан Генек встречался с девушкой Вандой Пилипчук, гестаповцы немедля устремились к ней. Ванду спасла чистая случайность: просто она выглянула из окна на улицу как раз в ту секунду, когда из-за поворота показались черные мундиры гестаповцев. Не раздумывая, девушка выпрыгнула в другое окно, выходящее в соседский сад, и окольными путями добралась до Жукотинских. Тут она встретилась с Николаем Гнидюком. Как выяснилось позднее, немцы не стали даже обыскивать дом Пилипчуков -- так они были уверены, что "девчонка" не имеет никакого отношения к взрыву. (Между тем в печке они могли бы найти две противотанковые гранаты, что наверняка поколебало бы их уверенность). Гестаповцы взяли лишь фотографию Ванды, чтобы разыскать по ней девушку, которая, по их расчетам, могла бы раскрыть местонахождение своего "жениха". На рассвете Авраамий Иванов встретился с Вандой около багажного отделения станции, усадил ее в пустой товарный вагон, проводил до станции Клевань, а оттуда на "маяк". На "маяке" Ванда пробыла трое суток, а затем вместе с доставленным туда Генеком под охраной роты Маликова добралась в отряд. В пути не обошлось без приключений: около села Руды Красной произошла очередная стычка с бандой украинских националистов. Рота потерь не понесла. Авраамий Иванов, вернувшись в Здолбуново, передал Гнидюку записку от Ванды с просьбой предупредить об опасности близких. Той же ночью обе семьи -- Пилипчуков и Жукотинских оставили город и ушли в отряд. Утром в их дома и квартиры нагрянули гестаповцы, но никого не застали. Так было выполнено ответственное задание Москвы. Возмездие Эрих Кох... Пауль Даргель... Герман Кнут... Эти имена были хорошо известны в Западной Украине, временно захваченной гитлеровцами. Главари гитлеровской шайки со своими подручными грабили, душили, уничтожали все живое на украинской земле. Одно упоминание этих имен вызывало содрогание и ненависть. С их именами связаны застенки и виселицы, рвы с заживо погребенными, грабежи и убийства,тысячи и тысячи погибших, ни в чем не повинных людей. Эрих Кох. являясь одновременно рейхскомиссаром Украины и гаулейтером Восточной Пруссии, в Ровно бывал только по нескольку дней, наездами, а остальное время проводил в Кенигсберге, где у него были собственные заводы и фабрики. Пауль Даргель, правительственный президент, заместитель Коха по "политическим делам", почти безвыездно находился в Ровно. Лишь время от времени он вылетал в Киев, Николаев, Днепропетровск или Другие города, чтобы на месте направлять "деятельность." своры гитлеровских правителей. Руководство сетью националистических банд исходило тоже от Даргеля. Николай Иванович Кузнецов уже давно готовился совершить акт возмездия над гитлеровскими главарями на Украине. В начале сентября, в течение нескольких дней, мы подробно обсуждали план действия. Перед уходом из лагеря, прощаясь со мной, Кузнецов передал мне запечатанное в конверте письмо. -- Это на всякий случай. Сберегите,-- сказал он и пожав мне руку, быстро ушел. Я посмотрел на письмо. На конверте было написано только четыре слова: "Вскрыть после моей смерти". Валя Довгер к этому времени уже работала в рейхе-комиссариате. Она должна была изучить распорядок дня Даргеля: когда он приходит на работу, когда уходит, все его приметы. Это поручение Валя тщательно выполнила. Она рассказала Кузнецову все подробности, даже провела его по маршруту, где обычно проходил Даргель. При этом сказала, что Даргель ежедневно выходит из рейхскомиссариата в 14 часов 30 минут и при нем всегда адъютант с кожаной папкой красного цвета. Самого Даргеля Николай Иванович видел только раз на параде, когда тот выступал с речью, и надеялся на свою память. Это было 20 сентября. Шофер ровенского гебитскомиссариата, военнопленный Калинин, предоставил Николаю Ивановичу новенькую легковую машину "оппель-капитан" -- личную машину гебитскомиссара. На эту машину за шофера сел Струтинский, одетый в форму немецкого солдата, и седоком -- Кузнецов, все тот же лейтенант Пауль Зиберт. Даргель жил в особняке на одной из главных улиц, которую немцы назвали Шлоссштрассе. На этой улице жили только высшие немецкие чиновники. Там не разрешалось ходить украинцам и полякам. Только немцы могли здесь появляться. В полной готовности Кузнецов и Струтинский поехали на машине по маршруту, где ходил Даргель. Время было выбрано такое, когда Даргель должен был идти из рейхскомиссариата в свой особняк. Успех решала минута. Стоять на улице с машиной и ждать было рискованно. У особняка Даргеля постоянно дежурил один фельджандарм. На улице Шлоссштрассе их было несколько. Кроме того, за две минуты до выхода Даргеля из рейхскомиссариата появлялись жандарм в чине фельдфебеля и агент гестапо в штатском. Они шли впереди Даргеля, просматривая, нет ли чего подозрительного. Кузнецов и Струтинский решили устроить дежурство в переулке, откуда был виден выход из рейхскомиссариата. Точно в 14 часов 30 минут из парадного хода рейхс- комиссариата вышел генерал и с ним адъютант в чине майора, с красным портфелем под мышкой. -- Они,-- сказал Кузнецов.-- Коля, газ! Машина быстро догнала обоих гитлеровцев. Кузнецов вышел из машины с револьвером в руке, подошел сзади к Даргелю и его адъютанту. Те, заслышав шаги, обернулись. Кузнецов в упор трижды выстрелил в генерала, потом в его адъютанта, и когда те упали, он еще по разу выстрелил в них. Кузнецов прыгнул в машину. Струтинский дал полный газ, и она вмиг скрылась из виду. Все это произошло в течение каких-нибудь двух минут. При выстрелах люди, которые шли по улице, кинулись врассыпную. Произошло это во время обеденного перерыва, и людей было много. Окна домов захлопнулись. А когда все опомнились, машины и след простыл. Кузнецов был уже у нас в лагере, когда, дня через два после этого, разведчики Куликов и Галузо принесли из Ровно немецкие и украинские газеты. Николай Иванович с нетерпением схватил газеты, начал читать и... обомлел. Оказывается, убит был не Даргель, а имперский советник финансов доктор Ганс Гель и его адъютант Винтер. Гель совсем недавно приехал в Розно, чтобы выкачивать налоги с населения. -- Ай, Николай Иванович, как же это вы опростоволосились! -- сказал я Кузнецову. -- Наваждение, определенное наваждение! Я отчетливо помнил лицо Даргеля. Опять же этот адъютант с красным портфелем. Что все это значит?-- не переставал удивляться Кузнецов. Как после выяснилось, Гель действительно был похож на Даргеля. А поскольку Кузнецов только один раз видел его, он мог ошибиться. Но ошибка эта была исправимой... Через десять дней после убийства Геля Кузнецов и Струтинский снова приехали в Ровно. Кузнецов теперь уже был в чине гауптмана -- капитана (обер-лейтенанта в немецкой форме разыскивали). На "оппеле", перекрашенном в черный цвет, стоял другой номер. Также среди белого дня, в 14 часов 30 минут, на том же самом месте Кузнецов метнул противотанковую гранату в Даргеля и его адъютанта. Оба они упапи. Небольшой осколок гранаты попал в левую руку Николая Ивановича. Но это не помешало ему быстро сесть в машину. На этот раз опасность была большая. Недалеко стояла немецкая дежурная машина. Струтинскому пришлось проехать мимо нее. Гестаповцы метнулись к своей машине, но шофер, видимо, перепугался и никак не мог завести мотор. А когда завел, черный "оппель" уехал уже далеко. Началась погоня. На окраине города гестаповская машина уже была видна Кузнецову. -- Сворачивай влево! -- крикнул он Струтинскому, заметив, что впереди них идет такой же "оппель" черного цвета. Струтинский свернул в переулок, потом в другой. Погони не было видно. Гестаповцы продолжали гнаться за "оппелем", но не за тем, где находились наши товарищи. Уже за городом немцы поймали "преступников". Они нагнали черный "оппель" и открыли по нему стрельбу. Пуля попала в покрышку, и "оппель" на полном ходу, резко повернув в сторону, свалился в кювет. Из машины гестаповцы вытащили полумертвого от страха немецкого майора, избили его и увезли в гестапо. Кузнецов и Струтинский благополучно вернулись на "зеленый маяк", а оттуда в лагерь. Но, как выяснилось позже, Даргель не был убит. Граната попала в бровку тротуара, осколки и взрывная волна ударили главным образом в обратную сторону. Дар-гель был оглушен и тяжело ранен, и его тут же вывезли в Берлин. Карьера правительственного президента кончилась. А из Берлина вскоре последовал приказ о снятии начальников ровенского гестапо, фельджандармерии и многих видных сотрудников этих учреждений. Шум, поднятый в связи с этими актами возмездия, радовал советских людей: и здесь, во вражеском тылу, шла расплата с гитлеровскими захватчиками! Гитлеровцы, назначенные на освободившиеся посты, тоже не помогли оккупантам. А на "зеленом маяке" вновь началась подготовка. Здесь только что перекрасили недавно уведенную из гаража рейхскомиссариата машину "мерседес". Машина еще не высохла, когда Кузнецов и Струтинский уселись а нее, чтобы ехать в Ровно. -- В один приличный день заметят, что краска свежая, вот и попадетесь,-- предупреждал Коля Маленький. -- А мы поедем побыстрее, вот краска и просохнет,-- отвечал ему Струтинский. Блестя свежей краской, "мерседес" с Кузнецовым и Струтинским подъехали к Ровно. У заставы их остановили. -- Хальт! Ваши документы! Кузнецов предъявил документы на себя и на автомашину. Их пропустили. Но проехав квартал -- снова застава: -- Хальт! Ваши документы. -- Позвольте, у нас только что проверяли! Жандарм доверительно пояснил: -- Извините, но сегодня на каждом шагу будет проверка. Мы ловим бандитов, одетых в немецкую форму.-- И, просмотрев документы Кузнецова, он добавил: -- Пожалуйста, проезжайте. -- Коля, сворачивай в ближайший переулок. Эдак где-нибудь да нарвешься,-- сказал Кузнецов Струтинскому. Проехав квартал, Струтинский свернул в переулок. На углу Николай Иванович остановил "мерседес" и вышел на мостовую. -- Коля, смотри за главной улицей, а я буду помогать немцам. Через несколько минут Кузнецов остановил проезжавшую машину. -- Хальт! Ваши документы! Проверил и пропустил. Потом видит -- идет вторая машина. Он поднял руку. Машина остановилась -- Хальт! Ваши документы! Ему отвечают: -- Господин капитан, у нас уже три раза проверяли! -- Извините, но сегодня на каждом шагу будут проверять. Мы ловим бандитов, одетых в немецкую форму. Не успела отъехать эта, показалась новая. -- Хальт! Ваши документы! -- грозно приказывает Кузнецов. -- Не беспокойтесь, господин капитан,--говорит один из пассажиров, показывая гестаповский жетон,-- мы ловим того же бандита. -- И, улыбнувшись иронически: что ж, мол, дружок, своих не узнаешь, поехали дальше. Два часа проверял Кузнецов документы, пока Коля Струтинский не сказал ему, что на других улицах заставы уже сняты. Тогда они сели в свою машину и спокойно поехали. Когда-то на параде Кузнецов и Валя видели на трибуне необыкновенно толстого человека. Это был генерал Кнут, заместитель рейхскомиссара Украины по общим вопросам и руководитель грабительской конторы "Пакет -аукцион". Грабеж населения был профессией Кнута: все достояние конторы "Пакетаукцион" состояло из награбленного. Сам Кнут наиболее ценное отбирал для себя лично. На этом деле он так разбогател и так разжирел, что ему трудно было ходить. Выглядел он точь-в-точь, как большая свиная туша. Контора "Пакетаукцион" помещалась близ железной дороги, на улице Легионов. На этой улице, недалеко от конторы, Кузнецов, Струтинский и Ян Каминский остановили свою машину. Ждать им пришлось недолго. С немецкой точностью ровно в шесть часов Кнут выехал из конторы. Каминский приподнялся и, когда машина Кнута поравнялась, бросил в нее противотанковую гранату. Переднюю часть машины разнесло: потеряв управление, она ударилась в противоположный забор. Николай Иванович и Струтинский открыли огонь из автоматов. И после этого умчались. Геля немцы хоронили пышно, с венками, с ораторами. Газеты были заполнены некрологами и статьями. О покушении на Даргеля тоже много шумели. А вот о Кнуте нигде ни единого слова не было ни сказано, ни написано. Как будто его и не было на свете, как будто ничего не случилось! Кнут был убит, но немцы решили об этом молчать. В самом деле: они "хозяева", они установили "новый порядок", они "непобедимы", а их главарей среди белого дня на улицах Ровно, в столице оккупированной Украины убивают партизаны! К тому же поймать виновников не удается. Лучше уж молчать. И без того создана невыносимая обстановка: на улицу не выйдешь не только ночью, но и днем. Ровно--Москва--Тегеран Из своих новых знакомых Николай Иванович особенно дорожил фон Ортелем. Они часто бывали вместе. Обстановка в казино, где они обычно встречались, располагала к откровенностям. Вскоре лейтенант Зиберт очень близко узнал майора гестапо Ортеля, а майор гестапо в свою очередь коротко познакомился с лейтенантом Зибертом. В их беседах не содержалось никаких служебных тайн, равно как не было и нескромных вопросов, -- ничего такого, что могло бы насторожить опытного, видавшего виды майора гестапо. Это были невинные разговоры о жизни, о женщинах, даже об искусстве, в котором оба они, как оказалось, понимали толк. Именно эти невинные разговоры привлекали Кузнецова больше, чем если бы речь шла о вопросах, интересовавших его, как разведчика, С фон Ортелем он этих тем избегал. И не только потому, что чувствовал в нем опытного разведчика, с которым приходилось быть настороже, но и потому, главным образом, что в фон Ортеле Кузнецова интересовало другое: то, что не могло попасть ни в какие донесения, ни в какие радиосводки, передаваемые в Москву. И это другое Кузнецов ловил жадно и упорно. Как-то, разговорившись о России, фон Ортель бросил фразу о "загадочной русской душе". Эту затрепанную фразу Кузнецов слышал много раз. И вероятно он пропустил бы ее мимо ушей, если бы его не интересовала душа самого фон Ортеля. Эта душа была для Кузнецова действительно загадкой, и он задался целью ее постичь. Вечером Кузнецов встретился с Ортелем. Тот казался озабоченным, то и дело поглядывал на часы. Наконец он поднялся и сказал, что спешит. -- Куда вы, майор? Посидите. Вечно у вас дела! -- Поезжайте лучше на фронт, Зиберт. -- Фон Ортель дружески похлопал приятеля по плечу. -- Насколько я знаю, там не очень весело. -- Все же лучше, чем в этой тыловой дыре. -- Почему в таком случае ты сам не едешь? -- Я еду, -- сказал Ортель. Так Кузнецов узнал, что фон Ортель готовится к отъезду. Куда могут его послать? На фронт? Едва ли, такой, как он, нужен немцам в тылу. В другой город на оккупированную территорию? Нет, это тоже исключено. Кузнецов терялся в догадках. Главное предположение было основано на том, что Ортель прекрасно говорит по-русски. Неужели он отправляется к нам, в наш тыл? Спросить? Но Кузнецов взял себе за правило -- самому никогда ни о чем не спрашивать. Фон Ортель ушел. Очередная встреча произошла в казино на "Немецкой" улице. Впервые разговорились, что называется, по душам. Началось, как всегда в таких случаях, с какой-то пустяшной темы, и незаметно они подобрались к вопросу, который давно обоих волновал. Зиберт оставался верен своему обыкновению ни о чем не спрашивать. И его собеседник ценил в нем эту скромность. -- Послушай, Пауль, -- предложил он вдруг, -- а что если тебе поехать со мной? О, это идея! Клянусь богом, мы там не будем скучать! -- Из меня плохой разведчик,--уклончиво сказал Кузнецов. -- Ха. Я сделаю из тебя хорошего! -- Но для этого нужно иметь какие-то данные, способности... -- Они у тебя есть. Ты любишь хорошо пожить, любишь удовольствия нашей короткой жизни. А что ты скажешь, если фюрер тебя озолотит? А? Представляешь -- подарит тебе, скажем, Волынь или, того лучше, земли и сады где-нибудь на Средиземном море. Осыплет тебя всеми дарами! Что бы ты на это сказал? -- Я спросил бы: что я за это должен сделать? -- Немного. Совсем немного. Рискнуть жизнью. -- Только-то?! -- Кузнецов засмеялся. -- Ты шутишь, Ортель. Я не из трусов, жизнью рисковал не раз, однако ничего за это не получил, кроме ленточек на грудь. -- Вопрос идет о том, где и как рисковать. Сегодня фюрер нуждается в нашей помощи... Да, Пауль, сегодня такое время, когда надо помочь фюреру, не забывая при этом, конечно, и себя... Пауль молча слушал. И тогда фон Ортель сказал ему, наконец, куда он собирается направить свои стопы. Он едет на самый решающий участок фронта. Тут Пауль Зиберт впервые задал вопрос: -- Где же он, этот решающий участок? Не в Москве ли? Черт возьми, мне все равно, где он! -- За это дадут тебе, Зиберт, лишний железный крестик. Нет, мой дорогой лейтенант. Решающий участок не там, где ты думаешь, и не на парашюте нужно туда спускаться, а приехать с комфортом на хорошей машине и уметь носить штатское. -- Не понимаю. Ты загадываешь загадки, Ортель? -- в голосе Кузнецова прозвучала ирония.-- Где же тогда твой "решающий" участок? -- В Тегеране,-- с улыбкой сказал фон Ортель,-- именно здесь и соберется Большая Тройка -- Сталин, Рузвельт, Черчилль... И фон Ортель сказал, что он ездил недавно в Берлин, был принят генералом Мюллером и получил весьма заманчивое предложение, о смысле которого Зиберт, вероятно, догадывается. Впрочем, он может сказать ему прямо: предполагается ликвидация Большой Тройки. Готовятся специальные люди. Если Зиберт изъявит желание, то он, фон Ортель, похлопочет за него. Школы -- в Копенгагене. Специально готовятся террористы для Тегерана. Разумеется, об этом не следует болтать. -- Теперь ты понимаешь, наконец, как щедро наградит нас фюрер? -- Понимаю, -- кивнул Зиберт. -- Но уверен ли ты, что мне удастся устроиться? -- Что за вопрос? Ты узнай сначала, кому отводится главная роль во всей операции. Зиберт промолчал. -- Мне!-- воскликнул фок Ортель и рассмеялся. Сам довольный неожиданностью признания. Он был уже порядком пьян. Не прошло и часа после приезда Кузнецова в отряд, как нами уже была передана в Москву радиограмма с подробным его отчетом и с описанием примет фон Ортеля. Продолжение следует На Мельничной улице, у ворот особняка, который занимал командующий особыми войсками на Украине генерал Ильген, всегда стоял часовой. "В один приличный день" около этого особняка назойливо стал вертеться мальчишка в коротких штанах и с губной гармошкой. Несколько раз он попадался на глаза часовому. -- Што ты тут шукаешь? -- Так, ничего. -- Геть! Це дом генеральский, тикай. Як спиймаю, плохо буде! Мальчик убежал, но из-за угла он продолжал наблюдать за домом. Вскоре к особняку подошла Валя с папкой в руках. -- Здравствуйте! Не приезжал господин генерал?,-- справилась она у часового. -- Нет. -- А кто там? -- И Валя взглянула на дом. -- Денщик. -- Я пройду и подожду генерала. Для него срочный пакет из рейхскомиссариата. Валя не раз приносила Иль гену пакеты, и часовые знали ее. В особняке ее встретил денщик, который начал работать у Ильгена лишь несколько дней назад. Валя это хорошо знала, но, сделав удивленное лицо, сказала: -- Я из рейхскомиссариата. А где же старый денщик? -- Та вже у Берлини! -- Зачем он туда поехал? -- Поволок трофеи. Прошу, фрейлейн, до хаты, там обождете. -- Нет, я дожидаться не стану. Мне тут надо отнести еще один срочный пакет. На обратном пути зайду. Генерал скоро будет? -- Должен быть скоро. Сказав часовому: "Я скоро опять зайду", Валя ушла. За углом она увидела мальчика. -- Беги скорее и скажи, что все в порядке. Пусть едут! Коля Маленький стремглав побежал на квартиру, где его с нетерпением ждали Кузнецов, Струтинский, Каминский и Гнидюк. Все они были одеты в немецкую форму. -- Валя сказала, что можно ехать, все в порядке! -- выпалил он. -- Хорошо. Беги сейчас же на "маяк". В городе сегодня опасно оставаться. Беги, мы тебя догоним, -- сказал Кузнецов. -- Тикаю! Прощайте, Николай Иванович! Коля замешкался минутку, потом подошел к Кузнецову и поцеловал его в щеку. -- Ай, стыд какой! Ты же не маленький! --смеясь, заметил тот и сам поцеловал Колю. -- Беги скорее! Через несколько минут они уже были у особняка Ильгена. Кузнецов, в форме гауптмана, первым вышел из машины и направился к особняку. Часовой, увидев немецкого офицера, отсалютовал: -- Господин гауптман, генерал еще не прибыл. -- Знаю!-- резко кинул ему по-немецки Кузнецов и прошел в особняк. Следом за Кузнецовым шел Струтинский. В передней сидел денщик и дремал. -- Я советский партизан,-- отчетливо сказал ему Кузнецов.-- Хочешь остаться живым -- помогай. Не хочешь -- пеняй на себя. Денщик опешил: немецкий гауптман... партизан! Дрожа и стуча от испуга зубами, он бормотал: -- Да я зараз с вами... Мы же мобилизованные, поневоле служим... -- Ну смотри! Обескураженный денщик, все еще не веря, что немецкий офицер оказался партизаном, застыл на месте. -- Как твоя фамилия? -- спросил Кузнецов. -- Кузько. -- Садись и пиши,-- приказал Кузнецов. Под диктовку Николая Ивановича денщик написал: "Спасибо за кашу. Ухожу к партизанам. Беру с собой генерала, Кузько". Эту записку положили на видном месте на письменном столе в кабинете генерала Ильгена. -- Ну, теперь займемся делом, пока хозяина нет дома,-- сказал Кузнецов Струтинскому. Николай Иванович и Струтинский произвели в особняке тщательный обыск, забрали документы, оружие, связали все это в узел. Струтинский остался с денщиком, а Николай Иванович вернулся к часовому. Около того уже стоял Гнидюк. Кузнецов, подходя, услышал: -- Эх, ты! -- говорил Гнидюк. -- Був Грицем, а став Фрицем. -- Тикай, пока живой,-- как-то вяло и неуверенно отвечал часовой.-- Какой я тебе Фриц! -- А не Фриц, так помогай партизанам! -- Ну, как договорились?-- спросил подошедший сзади Кузнецов. Часовой резко повернулся к нему. -- Гауптман тоже? выпучив глаза, спросил он. -- Тоже, тоже! -- Идем со мной! -- скомандовал Кузнецов. -- Господин офицер, мне не положено ходить в дом к генералу. -- Положено или не положено, не важно. Ну-ка, дай твою винтовку. -- И Кузнецов разоружил часового. Тот поплелся за ним в особняк. На посту за часового остался Коля Гнидюк. Из машины вышел Каминский и начал прохаживаться около дома. Все это происходило в сумерках, когда еще было достаточно светло и по улице то и дело проходили люди. Через пять минут из особняка вышел Струтинский, одетый в форму часового, с винтовкой, и стал на посту. Гнидюк пошел в особняк. Все было готово, но Ильген не приезжал. Прошло двадцать, тридцать, сорок минут. Ильгена все не было. Часовой, который стоял на посту, а сейчас сидел в передней особняка, опомнившись от испуга, сказал вдруг Кузнецову: -- Может произойти неприятность. Скоро должна прийти смена. Давайте я опять стану на пост. Уж коли решил быть с вами, так уж помогу. -- Правда, должна быть смена? -- спросил Кузнецов денщика. -- Так точно, -- ответил тот. Гнидюк позвал Струтинского. Снова произошло переодевание, часовой пошел на пост и стал там под охраной Каминского, а Струтинский сел в машину. В это время подъехал Ильген. Он быстро вышел из машины, отпустил шофера и направился в дом. -- Здоров очень, трудно будет с ним справиться. Пой-ду на помощь, -- сказал Струтинский Каминскому, когда увидел генерала Ильгена. Как только денщик закрыл дверь, в которую вошел Ильген, Николай Иванович, наставив на него пистолет, сказал раздельно: -- Генерал, вы арестованы! Я советский разведчик. Если будете вести себя, как полагается, останетесь живы. -- Предатель!--заорал во всю глотку Ильген и схватился за кобуру. Но в это время Кузнецов и подоспевший Струтинский схватили Ильгена за руки: -- Вам ясно сказано, кто мы. Вы искали партизан -- вот они, смотрите! -- На помощь...-- заорал снова Ильген. Тогда его повалили, связали, заткнули рот платком и потащили. Когда вталкивали в машину, платок изо рта выпал, и он снова заорал. Часовой подбежал. -- Смена идет!-- крикнул он Кузнецову. Николай Иванович поправил китель и, кинув на ходу: "Заткните ему глотку", пошел навстречу подходившим людям. Но это не была смена -- шли четыре немецких офицера. Кузнецов подошел к ним, показал свою бляху (пригодился "личный трофей") и сказал. -- Мы поймали партизана, одетого в немецкую форму, который хотел убить генерала. Позвольте ваши документы. Те дали документы. Бляха, взятая когда-то у гестаповца, обязывала офицеров подчиниться. Николай Иванович записал в свою книжку их фамилии и сказал: -- Вы трое можете идти. А вас, господин Гранау,-- обратился он к четвертому, -- прошу вместе с нами поехать в гестапо. По документу Кузнецов увидел, что Гранау был личным шофером рейхскомиссара Эриха Коха. "Пригодится",-- подумал он. Когда Гранау подошел вместе с Кузнецовым к машине, Каминский и Гнидюк по знаку Николая Ивановича быстро втолкнули его в машину и обезоружили. "Оппелек", который вмещал только пять человек, повез семерых. Оставив Ильгена и Гранау на "зеленом маяке", Кузнецов немедленно вернулся в Ровно. Ночью и в особенности утром в городе поднялся страшный шум! Немцы сбились с ног в поисках партизан. По улицам ходили патрули, жандармы рыскали по квартирам. Но в то время, когда немцы высунув языки искали "преступников", а часовой и денщик на "зеленом маяке" рассказывали нашим ребятам о том, как они вчера испугались, а потом помогали связывать Ильгена, Кузнецов, развалившись в кресле, сидел в приемной Функа, заместителя Коха, главного судьи на Украине. Альфред Функ имел гитлеровское звание: "оберфюрер СС". До назначения на Украину он был "главным судьей" в оккупированной немцами Чехословакии и безжалостно расправлялся с чешскими патриотами. Прибыв на Украину, Функ продолжал свое кровавое дело. По его приказам поголовно расстреливали заключенных в тюрьмах, в концлагерях, казнили тысячи ни в чем не повинных людей. Недавно, в связи с убийством Геля, Кнута и ранением Даргеля, Функ издал приказ о расстреле всех заключенных в ровенской тюрьме. Тогда и было решено казнить этого палача. В подготовке участвовал Кузнецов, Струтинский, Каминский и парикмахер, у которого каждое утро брился Функ. Кузнецов знал, что через пятнадцать минут придет Функ. В приемной была только секретарша, и с ней Николай Иванович завел разговор о погоде. Разговаривая, он то и дело поглядывал через окно на улицу, где прогуливался Ян Каминский. А Каминский наблюдал за занавеской парикмахерской. Согласно выработанному плану, парикмахер должен был отодвинуть занавеску, когда побреет Функа и он отправится в помещение главного суда. Каминский, в свою очередь, должен был снять фуражку и почесать себе голову, когда Функ пойдет из парикмахерской в здание суда. -- Я вас буду ждать в шесть часов на углу Фридрихштрассе и Немецкой. Мы славно проведем время. Придете? -- спрашивал Кузнецов секретаршу. -- Да, приду. В этот момент Кузнецов заметил сигнал Каминского. -- Не найдется ли у вас стакан чаю для меня? Безумная жара!-- попросил он секретаршу. -- Одну минутку, господин гауптман, я сейчас принесу. Когда секретарша вернулась, в приемной уже никого не было. Она удивленно пожала плечами и села за свой стол. Тотчас же вошел Функ. Буркнув секретарше "гутен морген", он прошел в свой кабинет. Через минуту там раздались два выстрела. Испуганная секретарша вскочила. Но тут она увидела, что из кабинета вышел гауптман и, не глядя на нее, скрылся на лестнице. В помещении главного суда было много народу. Выстрелы всполошили всех, но Кузнецов, никем не заподозренный, вышел на улицу. У самого подъезда стояли только что подъехавшие две машины с гестаповцами и фельджандармами. Гестаповцы вышли из машины и с удивлением смотрели на второй этаж здания, где раздались выстрелы. Кузнецов остановился рядом с ними и тоже удивленно, как и те, посмотрел на окна главного суда. Когда раздались крики "Убили, ловите!" и все бросились к зданию, Кузнецов пошел за угол, потом во двор, прыгнул через один забор, другой и очутился около своей машины, где за рулем сидел Струтинский. Каминский со своего поста наблюдал, как гестаповцы и жандармы, оцепив дом, лазили по крыше и чердаку в поисках партизана, а затем вывели из помещения суда десятка два людей, в числе которых были и немецкие офицеры, увезли их в гестапо. А Кузнецов и Струтинский были уже далеко за городом. "Стокгольм. По сообщению газеты "Афтенбладет", на улице Львова среди бела дня неизвестным человеком, одетым в немецкую форму, были убиты вице-губернатор Галиции доктор Бауэр и высокопоставленный чиновник Шнайдер. Убийца не задержан". Николай Иванович узнал, что вице-губернатор Галиции Бауэр будет в театре проводить совещание высших представителей немецкой власти. Кузнецову удалось проникнуть в зал во время совещания. Он посмотрел на Бауэра, сидевшего в президиуме, затем вышел и стал ждать неподалеку от театра. Совещание кончилось, и из театра стали выходить немцы. Вышел и Бауэр вместе со своим секретарем, сел в поданную машину и уехал. Следом за ним поехал на своей машине и Кузнецов. Он выследил, где живет Бауэр. На следующий день машина Кузнецова неожиданно "испортилась", когда проезжала по улице Ивана Франко мимо дома Бауэра. Белов вышел из машины и начал копаться в моторе. Кузнецов тоже вышел из машины и громко на немецком языке стал ругать шофера: - Всегда у вас машина не в порядке! Вы лентяй, не следите за нею. Из-за вашей лени я опаздываю... Продолжая возмущаться, он незаметно поглядывал на противоположную сторону улицы, где около красивого особняка стояла комфортабельная машина. Ровно в десять утра из особняка вышли двое и направились к машине. Шофер выскочил из кабины и услужливо открыл дверцу. Но в эту минуту Кузнецов подошел к машине. -- Вы доктор Бауэр?-- спросил он, обращаясь к одному из них. -- Да, я Бауэр. -- Вот вы мне и нужны. Несколькими выстрелами он убил Бауэра и его секретаря. Затем бросился к своей машине. Пока он бежал, Каминский и Белов открыли огонь по часовому, стоявшему у особняка. Видимо, Кузнецов, памятуя историю с Даргелем, решил сперва спросить у Бауэра фамилию, чтобы не ошибиться. С бешеной скоростью машина пронеслась по улицам Львова и выехала за город. Километрах в двадцати от Львова, у села Куровцы, машину остановили жандармы. Гестаповец-майор долго рассматривал документы Кузнецова, и, внимательно вглядываясь в пассажира, стал требовать дополнительные документы. Николай Иванович понял, что ждать хорошего нечего, и через открытую дверь машины дал очередь из автомата. Майор и четыре жандарма были убиты. Позади, на шоссе, показалась погоня... Белов нажимал: 100, 110, 120 километров... Но тут беда -- кончилось горючее... Последние сведения о Кузнецове были найдены в бумагах львовского гестапо. При разборе захваченных документов гестапо была найдена копия телеграммы-молнии, адресованной в Берлин. В ней говорилось: "Строго секретно. Берлин. В Главное управление имперской безопасности для вручения группенфюреру и генерал-лейтенанту полиции Мюллеру -- лично. 1-IV-1944 года отрядом жандармов были захвачены в лесу и при сопротивлении убиты три советских парашютиста. По документам полиция установила личности трех убитых. 1. Руководитель группы имел фальшивые документы на имя обер-лейтенанта немецкой армии Пауля Зиберта, родившегося якобы в Кенигсберге. На удостоверении была его фотокарточка, где он снят в немецкой форме. 2. Поляк Ян Каминский. 3. Шофер Белов. Речь идет несомненно о тщательно разыскиваемом нами советском партизане..." Дальше в телеграмме приводится перечень уничтоженных Кузнецовым врагов. Так погиб Николай Иванович Кузнецов, наш боевой товарищ, проведший ряд неслыханно смелых операций по уничтожению представителей немецких оккупационных властей и сеявший смятение в рядах озверелых врагов нашей родины. Когда стало известно о гибели Кузнецова, мы с товарищами вскрыли его письмо. И вот этот конверт снова в моих руках. "Вскрыть после моей смерти. Кузнецов. 24 июля 1943 года. Завтра исполняется одиннадцать месяцев моего пребывания в тылу врага. 25 августа 1942 года в 24 часа 05 минут я опустился с неба на парашюте, чтобы мстить беспощадно за кровь и слезы наших матерей и братьев, стонущих под ярмом германских оккупантов. Одиннадцать месяцев я изучал врага, пользуясь мундиром германского офицера, пробирался в самое логово сатрапа -- германского тирана на Украине Эриха Коха. Теперь я перехожу к действиям. Я люблю жизнь, я еще молод. Но если для Родины, которую я люблю, как свою родную мать, нужно пожертвовать жизнью, я сделаю это. Пусть знают фашисты, на что способен русский патриот и большевик. Пусть они знают, что невозможно покорить наш народ, как невозможно погасить солнце. Пусть я умру, но в памяти моего народа патриоты бессмертны. "Пускай ты умер, но в песнях смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером, призывом гордым к свободе, к свету..." Это мое любимое произведение Горького. Пусть чаще читает его наша молодежь. Если будет нужно, я пойду на смерть с именем Родины! Ваш Кузнецов". Указом Президиума Верховного Совета Союза ССР от 5 ноября 1944 года Николаю Ивановичу Кузнецову посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. "РВ-204" уходит в полночь Герой документальной повести В. Михайлова Николай Артурович Гефт, талантливый инженер, специалист по судовым двигателям, добровольно вступает на трудный и опасный путь разведчика. Заброшенный самолетом в июне сорок третьего года в Одессу, Гефт появляется на Одесском судоремонтном заводе, утверждает себя как знающий дело опытный инженер и добивается неограниченного доверия оккупантов. Созданная им на заводе подпольная группа советских патриотов ведет разведку и осуществляет крупные диверсии на германских военных судах. Николай Гефт находится между двух огней -- опасности разоблачения и ненависти к нему советских людей. В этих сложных условиях он проявляет исключительное мужество, находчивость, смелость и с честью выполняет свой патриотический долг. "Дорогие мои Анка, Вовик и Котик! Ну вот и кончилось мое вынужденное безделье. Отправляюсь в путь, в пекло, в суровое испытание!.." В час, когда в далеком казахском селении Анна Гефт вскрыла конверт, в тот самый час четырнадцатого июня тысяча девятьсот сорок третьего года с ростовского аэродрома поднялся с выключенными огнями "ЛИ-2", на борту которого был Николай Гефт. В кабине самолета их четверо. Валерий Бурзи -- кряжистый крепыш лет двадцати пяти. Николай знал о Бурзи немного: инженер-электрик, работал до войны в отделе главного энергетика Судостроительного завода в Николаеве. Бурзи предстоит прыгать с парашютом под Херсоном. Нина Шульгина -- интересная молодая женщина, похожая на грузинку, и Александр Красноперое -- ей под стать, видный, рослый мужчина. Шульгина и Красноперое в оккупированной Одессе будут изображать молодоженов. В вещевом мешке "молодого" угадывалась рация, чему Николай искренне завидовал. Они были замкнуты и углублены в себя. Каждый скрывал тревогу и неизбежное чувство страха за исход ночно- го прыжка, за достоверность версии своего появления в тылу врага, за надежность документов... Николай еще раз мысленно проверил свою легенду: "В бою под Чугуевым, двадцать седьмого февраля, сдался в плен. Был в лагере военнопленных. Заболел брюшным тифом. Находился на излечении в немецком госпитале. После выздоровления, как лицо немецкой национальности, отправлен к месту постоянного жительства, в Одессу, о чем свидетельствует маршбефель {Маршбефель (нем.) -- маршевое удостоверение, командировочная.} с подписью и печатью". "Достовернее не придумаешь. Документы в порядке, -- думал Николай, -- но поверят ли в эту легенду чиновники "Транснистрии"? {"Транснистрия" (рум.) -- "Заднестровье", так оккупанты называли временно оккупированную территорию СССР между Днестром и Бугом.}. А почему бы им не поверить? Меня, заместителя главного инженера Нефтефлота, четвертого октября сорок первого года выселили с семьей в Казахстан. Инженер, специалист по судовым двигателям -- механик пимокатной артели! Мог я затаить обиду? Конечно, мог! Только и ждал удобного случая... И вот, в бою под Чугуевым, двадцать седьмого февраля... Такая подленькая история может растрогать до слез офицера гестапо!" Николай не терял чувства юмора. Он достал из бокового кармана гимнастерки госпитальное заключение и с досадой заметил, что оно просрочено. Должны были вылететь первого, задержала техника. Самолет сильно тряхнуло. Погасла лампа в плафоне. Бурзи поднял шторку и увидел в иллюминаторе яркие вспышки зенитных орудий. -- Пересекаем линию фронта, -- пояснил Бурзи. Они шли с набором высоты. Альтиметр, висящий над дверью в летную кабину, показывал четыре тысячи триста метров. Плафон снова загорелся, освещая тусклым светом кабину, скамьи по бокам и четверых людей, таких неуклюжих и малоподвижных, с парашютами и вещевыми мешками. Мерно гудят моторы, свистит ветер в закрылках. "Интересно, получила Аня мое письмо от первого июня?-- снова думает Николай. -- Теперь не скоро я смогу написать..." Самолет начал резко снижаться. Стрелка альтиметра падала. На переборке вспыхнула сигнальная лампочка. Валерий Бурзи поднялся, проверил лямки парашюта, вещевого мешка и молча простился. В кабину вошел бортмеханик, открыл замок люка и выжидательно стал смотреть на сигнал. Наступила томительная пауза. Но вот лампочка мигнула и погасла. Сквозь откинутую крышку люка вместе с ревом моторов в кабину ворвалась упругая волна воздуха. Бурзи шагнул в открытый люк, и тьма поглотила его... Бортмеханик закрыл дверку и ушел. Самолет развернулся и, набирая высоту, лег на новый курс. "Теперь уже недолго", -- подумал Николай. Он зримо представил себе карту Одессщины, в этих местах он когда-то бывал. Широкая, нисходящая к морю равнина между Тилигульским и Куальницким лиманами. Некоторое время самолет шел с набором высоты, но вот стрелка альтиметра снова начала падать: две тысячи двести... две тысячи... тысяча восемьсот... Вспыхнула сигнальная лампочка. В кабину вошел бортмеханик. Прощаясь, Николай поднял руки в пожатии. Шульгина и Красноперов ему ответили. Лампочка, мигнув, погасла. Николай вдел руку в резинку кольца и шагнул в бездну... -- Раз... Два... Три... -- считал Николай. Автомат сработал безотказно. Гефта основательно тряхнуло -- парашют раскрылся, и падение замедлилось. Но при рывке оборвалась лямка вещевого мешка; скользнув по спине, мешок сорвался вниз... Земля еще не проступала из мрака. Под ним -- ни огня, ни отблеска... Что ждет его там, на земле? Черная громада возникла неожиданно и стала надвигаться все быстрей и быстрей. Он чувствовал идущее навстречу ему теплое дыхание земли, запах сена... Последние метры были мгновенны. Он попытался встать на ноги, упал, больно ударившись коленями, но тут же вскочил и, погасив парашют, оглянулся. Где-то затявкала собака, лениво ответила другая. Недалеко было селение. Он сложил парашют, туго стянул его стропами и, отгребая ладонями, стал ножом ковырять землю: саперная лопата осталась в мешке. "Не могу же я бродить по полю до самого света?! -- Думал Николай. -- А что если не найду? В мешке личные вещи, черт с ними, но деньги! С собой только пятьдесят марок..." Надежно закопав парашют, он встал, но, сделав несколько шагов, почувствовал боль в коленях. "Ничего, разойдусь, -- подумал он. -- Надо искать в радиусе километра, не больше", -- и двинулся полем. Но уже через несколько минут Николай понял, что в этой кромешной тьме искать вещевой мешок по меньше мере бессмысленно, а к рассвету надо быть как можно дальше от места приземления. Примерно через час Николай вышел к хутору немецких колонистов Карлсруэ. В доме примаря {Примарь (рум.)-- в данном случае сельский староста.} он застал румынского жандарма и предъявил свои документы. Маршбефель и немецкая госпитальная справка вызвали почтительное отношение, жандарм даже показал по карте маршрут на Одессу. Николай шел по городу, избегая оживленных улиц, при виде жандармских патрулей сворачивал в подворотни, пережидал... С каким-то странным чувством неверия в реальность того, что он видел, читал названия улиц: короля Михая I, Гитлера, Антонеску, вывески с фамилиями частных владельцев... Ему встречались сверкающие галунами румынские офицеры с дамами и денщиками, несущими покупки. Какие-то шумные, верткие дельцы времен Фанкони... Смешение языков и наречий... Он шел по своей родной Одессе, городу, где прошли его детство и юность, зачастую не узнавая улиц, так они изменились... -- Если не ошибаюсь, господин Гефт! С протянутой рукой к нему шел пожилой человек в нарядном, хорошо сшитом костюме песочного цвета с пухлым, желтой кожи портфелем в руке. На груди его был железный крест второй степени. -- Евгений Евгеньевич?! --удивился Николай. Это был Вагнер, его преподаватель по Институту инженеров водного транспорта. -- Не помню кто, но мне сказали, что Советы сослали вас в Сибирь... С женой и детьми... Вы в Одессе? Как это вам удалось? С подобающим выражением лица Николай произнес: -- Вырвался из ада... Перешел линию фронта, попал в Харьков, болел... И вот теперь, как лицо немецкой национальности, оказался на месте своего постоянного жительства... Только вчера прибыл. -- А семья? -- сочувственно спросил Вагнер. -- А семья, -- повторил Николай и, махнув рукой, отвернулся, -- не спрашивайте... -- Может быть, я смогу быть вам полезен? Знаете что, -- Вагнер взглянул на часы, -- у меня еще есть полчаса времени. Зайдем в бодегу! {Бодега (рум.)-- закусочная, третьеразрядный ресторан.} Они свернули с Полицейской на Ришельевскую, зашли в бодегу и заняли столик. День был жаркий. Вагнер заказал пиво. Приняв почтительную позу, Николай произнес, не жалея патоки: -- Простите, Евгений Евгеньевич, я должен был это сделать раньше. От всей души поздравляю вас с высокой наградой! Поглаживая пальцами крест, Вагнер сказал по-немецки: -- Служу великой Германии!.. Они чокнулись кружками и выпили. -- Так вот, милый Гефт, я заместитель начальника "Стройнадзора". Чтобы была понятна наша структура, я вкратце вас информирую. Во главе оберверфштаба -- адмирал Цииб. В системе штаба -- "Стройнадзор", который осуществляет контроль за ремонтом и строительством судов. Во главе "Стройнадзора" по одесским мастерским баурат {Баурат (нем.) -- староста.} Загнер. Я его заместитель. Мне известно, что на судоремонтном заводе есть нужда в инженерах... Хотите? Могу дать рекомендацию. -- Благодарю вас, Евгений Евгеньевич! Как только удастся получить аусвайс и оформить прописку, я воспользуюсь вашим любезным предложением. Простите, администрация на заводе румынская? -- спросил Николай. -- Да, румынская, но кто же их принимает всерьез! -- Не говорите, Антонеску отхватил территорию от Днестра до Буга, наконец, Одесса, порт... -- Это небольшая компенсация за Трансильванию! -- перебил его Вагнер. -- Мозговая кость за верную службу хозяину! И если хотите, румыны не вывезут из "Транснистрии" и десятой доли того, что Германия выкачает из Румынии. -- Вагнер покровительственно улыбнулся: -- Так-то, молодой человек! Вагнер имел весьма представительную внешность: седые виски, холодные серые глаза, массивный с горбинкой нос и руки, главное, руки -- холеные, белые, с большим золотым кольцом-печаткой на безымянном пальце. -- Если, господин Гефт, вам понадобится помощь, можете на меня рассчитывать, -- закончил Вагнер, поднялся и протянул руку. Размахивая портфелем, не спеша, Вагнер двинулся вверх по Ришельевской. Оформив легальное положение, Николай отправился на Мечникова, 2, в Управление "Стройнадзора", Чтобы внушить большее уважение к своей персоне, Вагнер продержал его в приемной около часу, но в кабинете поднялся Николаю навстречу, был очень любезен, тут же написал отличную характеристику и рекомендацию на имя директора завода инженера Купфера. -- Купфер -- румынский немец, -- предупредил его Вагнер, -- но ярый румынофил. Отлично владеет русским. Если у вас возникнут какие-либо трудности, обращайтесь прямо ко мне. Но трудностей не возникло. Шеф завода, как его здесь называли, инженер Купфер дал приказ о зачислении Николая Гефта старшим инженером по механической части. Сражение начинается Ровно в семь часов утра Николай был в Управлении "Стройнадзора". Каждый рабочий день начинался с оперативного совещания в кабинете морского строительного советника Загнера. На "говорильне", как мысленно окрестил эти совещания Николай, завод принимал заказы на ремонт судов от Морской транспортной службы --"Зеетранспортшелле". В этот день присутствовали: майор Загнер -- человек с красным бугристым лицом, в очках с золотой оправой, в форме СС; его заместитель Вагнер -- самодовольный, одетый в безукоризненный серый костюм, с крестом на груди; шеф завода Купфер; главный инженер завода Петелин; главный механик Сакотта и Николай Гефт. В начале совещания майор Загнер передал заказ на ремонт одного бота марки "РО" 12-й гафеншуцфлотилии {Гафеншуцфлотилия (нем.)-- охраннопортовая}, двух ботов серии "Д" 30-й деляйтфлотилии {Деляйтфлотилия (нем.)-- охраннокараванная}, одного катера 9-й флотилии Очакова и двух судов 4-й флотилии фишкутеров из Ак-Мечети. Майор уточнил сроки ремонта судов, подписал требование на материалы и, остановив невидящий взгляд на Купфере, сдерживая раздражение, по-немецки сказал: -- Объясните, шеф: почему в ковше завода четыре недели стоит сторожевой корабль "ПС-3", принадлежащий германскому военному флоту? Работы по установке двигателя должны были быть закончены к первому июня! Вчера меня вызывал по этому вопросу начальник оберверфштаба адмирал Цииб. Я не желаю краснеть перед командованием из-за вашей нераспорядительности! Николай написал записку и передал ее через стол Вагнеру. Купфер поднялся с кресла и, глядя в окно на бегущие облака, по-румынски начал что-то неторопливо говорить.. -- Прикажете, господин шеф, пригласить переводчика?! -- перебил его Загнер. -- Потрудитесь говорить по-немецки! Проглотив обиду, Купфер перешел на немецкий. Корректно так же тихо, не повышая голоса, он долго объяснял причину задержки монтажных работ. По Купферу, выходило так, что на заводе нет специалистов по двигателям этого типа, что машина получена некомплектной, в связи с чем целый ряд деталей приходится изготовлять на месте... Во время длинного монолога Вагнер подошел к баурату с запиской Гефта и, наклонившись, что-то тихо ему сказал. Баурат согласно киснул головой, оставил записку у себя и перебил Купфера: -- Все ясно, господин шеф. Ответственным по установке двигателя на "ПС-3" назначите инженера Гефта! Даю вам три дня срока. Двадцать пятого июня я сам приеду на ходовые испытания! Николай заметил ироническую улыбку инженера Петелина, за этой улыбкой скрывалось: "Посмотрим, инженер Гефт, как с этой задачей справишься ты. Смотри, не сломай себе шею!". Мысленно Николай принял вызов Петелина, он знал, что с главным инженером предстоит еще не одна схватка впереди. Этот, с позволения сказать, русский инженер только при оккупантах защитил диплом. С прилежанием, достойным лучшего применения, он в совершенстве изучил румынский язык. В качестве главного инженера, Петелин старался больше, чем Купфер, пустить завод на полную мощность. Он издевался над рабочими, подвергал их незаслуженным наказаниям и штрафам. Все это Гефт узнал за краткое время, что был на заводе. Из Управления "Стройнадзора" Гефт выехал на машине с Купфером, Сакоттой и Петелиным. В машине Купфер по-русски, примиряюще сказал: -- Я очень сожалею, господин Гефт, что вам не дали времени осмотреться, но... -- он развел руками. -- Говорят, с корабля на бал, а у вас с бала на корабль... -- Если то, что сейчас произошло, можно назвать балом! -- вставил Петелин. В здании дирекции Гефту отвели кабинет на втором этаже с окнами на механический цех, электростанцию и эллинг. Где-то там, за всеми этими сооружениями, было море, перечеркнутое линиями причалов. Николай снял трубку телефона и попросил механическим цех. Услышав визг и грохот работающих станков, он потребовал: -- Шефа механического цеха! -- Кто говорит? -- по-немецки спросил кокетливый женский голос. -- Старший инженер по механической части Гефт! -- ответил он также по-немецки. -- Одну минуту! Я сейчас разыщу шефа. Иван Александрович где-то на территории. Что передать? -- Прошу его зайти ко мне! Николай положил трубку и в ожидании подошел к окну. Он знал Ивана Александровича Рябошапченко еще бригадиром, познакомился с ним на практике. В сороковом году они случайно вместе отдыхали в гагринском санатории водников. Рябошапченко пробился в люди, как сам говорил, из учеников слесарного дела, кажется кончил годичную школу в Кронштадте, плавал на линейном корабле машинистом, у него ясная голова и золотые руки. С кем сейчас Иван Рябошапченко? Сделал при оккупантах карьеру, из бригадиров -- в начальники цеха?! Неужели служит румынам на полусогнутых, как Петелин? Его размышления прервала девушка, стриженая блондинка со смазливым личиком. Пестрое узкое платье подчеркивало ее пышные формы. Явно кокетничая, она сказала: - Шеф на эллинге, он сейчас придет. Я секретарь. Немцы меня зовут Лизхен! "Секретарь начальника механического цеха... Странно, зачем подобная должность? Разве что для немецкой информации!" -- подумал Николай, но вслух сказал: -- Отлично, Лизхен! -- и протянул ей руку. -- Николай Артурович Гефт! Благодарю за оперативность! В кабинет вошел Рябошапченко, и Лизхен, бросив Николаю многообещающий взгляд, выпорхнула из кабинета. После ее ухода оба они почувствовали какую-то неловкость. Поздоровались, как старые знакомые, молча постояли у окна, затем Гефт сказал: -- Да, Иван Александрович, я вас не поздравил.... -- С чем? -- удивился Рябошапченко. -- С должностью начальника ведущего цеха!.. -- Знаете, Николай Артурович, от этой должности я, как от чумы, бежал... Не помогло. Петелин поставил обязательное условие, Я полгода не работал, семья шесть человек, нужда, каждый хочет есть. Торговать не умею, в доносчики пойти -- совесть не позволяет... -- Кстати, -- перебил его Гефт, -- что это за девица у вас в секретарях? -- Секретарь!.. -- усмехнулся Рябошапченко. -- Табельщица она, но ей такая должность не к лицу. Сверху поставили. Она по-немецки бойко лопочет, ну и вообще... К немцам добрая... -- Расскажите, Иван Александрович, что там у вас с "ПС-3"? В каком состоянии дизель? -- Гефт перешел к столу. -- Чья бригада работает на монтаже? Почему затянули срок? Слушая доклад, он пытливо разглядывал начальника цеха. Выполнение его миссии во многом зависит от этого человека, от того, с кем он будет в этой борьбе. А Рябошапченко, чувствуя на себе пристальный взгляд инженера, нервничал. От волнения у него сохло во рту. Обстоятельно информируя о работах по установке двигателя, он часто умолкал, чтобы собраться с мыслями. Думая, по привычке двигал желваками, вытягивал губы, словно собираясь засвистеть, и поджимая их вновь. -- Вы говорите, что работает бригада Берещука? -- перебил его Гефт. -- Ну что же, давайте, Иван Александрович, пройдемся на корабль... Они вышли из кабинета и спустились вниз. Рябошапченко был пониже Николая ростом, поэтому, разговаривая с ним, он задирал голову. Его темно-карие глаза, прищуренные от яркого солнца, смотрели на Гефта с внимательной хитрецой. Незаметно они дошли до пирса, где был ошвартован немецкий сторожевик Николай прикинул на глаз тоннаж корабля: шестьсот, не больше. Посмотрел вооружение: одна зенитная пушка, две двадцатимиллиметровых, спаренный пулемет и бомбосбрасыватели. "Досадно, что такую щуку придется выпустить в море -- подумал он, спускаясь вместе с Рябошапченко в машинное отделение. Бригада Михаила Берещука встретила их появление настороженным молчанием. К работе еще не приступили, один покуривал, другой суконкой шлифовал зажигалку, третий читал, двое завтракали. Гефт поздоровался с бригадой и приступил к осмотру. Придирчиво, педантично он исследовал все части двигателя, от центровки до топливных насосов высокого давления. По тому, как он это делал, рабочие поняли, что перед ними не механик Сакотта, а инженер, отлично знающий свое дело. Изредка Гефт задавал скупые вопросы бригадиру. "Разумеется, значительная часть монтажа выполнена,-- пришел он к заключению. -- Но как выполнена?! За такую работу в прежнее время я бы с треском снял бригадира!" Николай Гефт помнил бригадира по первому знакомству с заводом в студенческие годы. Уже тогда Берещук был одним из лучших специалистов по судовым двигателям, он вырос здесь, в этом цехе, сложился в мастера, тонкого знатока корабельного сердца. "Что же это? Нарочитая небрежность? -- думал Гефт. -- Если бы я мог запросто сказать Берещуку: так, мол, и так, дорогой человек, нужно, понимаешь, мне нужно, чтобы двигатель работал! Но ведь не скажешь!.. Надо становиться к машине самому и шаг за шагом преодолевать сопротивление. Каким же я буду подлецом в глазах этих людей!" -- но вслух, вытирая руки ветошью, он сказал: -- У меня такое впечатление, что осталось сделать не так уж много: закончить центровку, ликвидировать пропуски во фланцах маслопровода, опрессовать, отрегулировать топливные насосы, форсунки и наладить пусковую систему. На всю эту работу нам дано три дня. Руководство я беру на себя. -- Три дня!? -- ахнул Берещук. -- Да, Михаил Степанович, три дня. Я сделаю точные замеры клиньев, а вы, шеф, -- обратился он к Рябошапченко, -- лично проследите за тем, чтобы в цехе снимали прострожку с самым минимальным допуском. Пойдемте, Иван Александрович, наверх поговорим... Они поднялись на верхнюю палубу, присели на люк-решетку. Посвистывающий в ковше буксир замолчал, и в наступившей тишине они ясно услышали снизу, из машинного отделения, сказанное кем-то в сердцах: -- Вот немецкая шкура! Выслуживается, стервец! -- голос был густой, басовитый. Не сдержав улыбки, Николай взглянул на Ивана Александровича: -- Серьезные ребята у Михаила Степановича! -- Это не со зла... -- забеспокоился Рябошапченко.-- Конечно, голодно, жить трудно, некоторые вот мастерят зажигалки -- и на рынок... Тут ничего не сделаешь... А работают они добросовестно... О добросовестности рабочих Гефт не спорил, он только что убедился в наличии у рабочих совести. Прошло два трудных, напряженных дня. Николай вкладывал в установку двигателя всю свою силу, все знания человека, истосковавшегося по настоящему делу. Он сам руководил центровкой двигателя, проверил зазоры между стрелами на фланцах валов коленчатого и гребного. Строго рассчитывал клинья и следил за тем, как их пришабривали, подгоняя на месте. Он сам отрегулировал пусковую систему и перебрал редукционный клапан. Наблюдал за опрессовкой топливных насосов и форсунок. И если бы не окружающая его атмосфера неприязни и недоверия, Николай от этой работы получил бы искреннее удовлетворение, но он знал, на что идет, и был готов ко всему. К концу третьего дня они опробовали двигатель в работе, тщательно отрегулировали нагрузку по цилиндрам, проверили все навесные агрегаты. Машину можно было предъявить к сдаче на ходовых испытаниях. Завтра, двадцать пятого июня, точно в срок, назначенный Загнером, сторожевик отдаст швартовые и выйдет в море. Между строк В полной темноте на ощупь Николай открыл дверь, пошарил по столу руками, нашел лампу и зажег. С тех пор как бомбили Плоешти, на электростанции не хватало горючего. В комнате было тихо, но в ушах еще плыл звонкий гул двигателя. Ходовые испытания затянулись. Неожиданно на корабль прибыл адмирал Цииб в сопровождении майора Загнера. Ходили в порт Сулин и вернулись в Одессу поздно вечером. Николай достал из-под подушки кофейник, завернутый в газету. Кофе был чуть теплый. Налил кружку и почти залпом выпил. Перед ним лежала клеенчатая тетрадь конспекта по богословию, он перевернул обложку и прочел. "Беседа первая. Голос церкви -- голос божий". Из бокового кармана он извлек великолепную авторучку, полученную сегодня на ходовых испытаниях в подарок от эсэсовца Загнера, снял колпачок и написал на первой странице: "Кто ищет истину -- найдет ее в светлой православной церкви. Николай Гефт. Одесса, 25 июня 43 г.". Затем, отложив авторучку, он открыл флакон с желто-вато-бурой жидкостью, обмакнул перо, прочел первые строки конспекта: "Святой Киприан говорит, бог устроил церковь, чтобы она была хранительницей откровенных истин..."-- и между строк написал: "Удалось не только легализоваться, но и проникнуть в военно-морскую часть гитлеровцев. Собрана значительная информация. Но данный мне на связь Яков Вагин выбыл с нашим транспортом в дни эвакуации. Остается последняя надежда -- рация Саши Красноперова. В случае крайней необходимости мне было дано разрешение на связь с Красноперовым. Думаю, что такая необходимость наступила. Если же не удастся передать информацию по рации "молодоженов", придется переправить ее через линию фронта со специально посланным человеком. С этого дня я буду заносить в эту клеенчатую тетрадь всю собранную информацию: Раздел первый: "Структура германских военно-морских сил..." Было около четырех часов утра, за окном уже брезжил рассвет, а Николай все еще писал отчет: "Петелин -- сознательный враг. Это не приспособление к обстоятельствам. Он как бы нашел себя в атмосфере злобной антисоветчины. Ярче всего об этом свидетельствует его выступление на банкете в честь "освобождения Одессы от большевиков". "Только теперь русская интеллигенция вздохнула свободно,-- говорил Петелин. -- Только сейчас мы чувствуем счастье свободы и за это благодарим наших спасителей Румынию и Германию!" Отложив перо, Николай заметил, что наступило утро. Он поднес близко к окну клеенчатую тетрадь, проверил ее страницы при дневном свете -- доклада, написанного между строк конспекта по богословию, не было, он словно и не был никогда написан. Отодвинув кровать, Николай спрятал за плинтус раствор желтой кровяной соли. Разделся, лег и тут же уснул. Перчатка поднята На утренней "говорильне" у баурата отсутствовал шеф завода Купфер, его заменяли инженеры Сакотта и Петелин, но майор Загнер к ним и не обращался. Безоговорочно доверяя Гефту, все заказы стройуправления баурат направлял на завод через него. -- Завтра с утра в заводской ковш придут сторожевые катера "Д-9", "Д-10" и военный буксир "Ваграин". Заказ на переливку рамозых и мотылевых подшипников. Срок исполнения -- десять дней. Инженер Гефт, напишите заявление на выдачу вам под отчет трех тысяч марок на баббит и бронзу, -- распорядился Загнер. Гефт здесь же на листке из блокнота написал заявление, и баурат наложил резолюцию. По тому, как майор, сбычившись, водил головой, словно хотел выдернуть шею из тугого воротничка, можно было предположить, что у него скверное настроение. "Проигрался в покер, не сварил желудок или неважные сводки с Восточного фронта? -- гадал Гефт. -- Получена телеграмма из Сулина с борта быстроходного эсминца "П-187"...--после длительного молчания сказал Загнер. "Так вот оно что! Быстроходный эсминец! Будет гром из тучи!" -- подумал Гефт. И гром не замедлил: -- Инженер Петелин, акт подписывали вы? -- Я, господин баурат. -- Когда эсминец вышел из ремонта? -- Приблизительно неделю назад... -- Точнее! -- Десятого июля, -- подсказал Гефт. -- Так что же, позвольте вас спросить, подшипники не выдерживают одной недели эксплуатации?! -- Загнер уже не сдерживал своего раздражения. -- Вот! -- он швырнул Петелину бумагу. -- Примите рекламацию! Эсминец будет доставлен на перезаливку подшипников портовым буксиром. Какой позор! Немецкий военный корабль на буксире, как баржа, как... Как черт знает что! -- бугристое лицо Загнера потемнело от гнева. -- Совершенно очевидно, что баббит низкого качества! -- подлил масла в огонь Вагнер. -- Я сам видел баббит... -- начал оправдываться Петелин. -- Чем же, позвольте вас спросить, можно объяснить телеграмму?! -- перебил его баурат. В "зверинце Вагнера" "На заводе создана организация сопротивления, патриотическая подпольная группа. Основная задача: саботаж и диверсии на военно-морских судах оккупантов. Начальник группы -- я, Гефт Николай Артурович. Мой помощник -- начальник механического цеха Рябошапченко Иван Александрович, человек наблюдательный, живого и острого ума. Большой специалист своего дела. Пользуется авторитетом среди рабочих. Вовлечены Рябошапченко и подчиняются только ему: 1. Слесарь механического цеха Тихонин Василий Лукьянович, смелый, находчивый двадцатилетний парень. Люто ненавидит оккупантов. К недостаткам надо отнести некоторую горячность, свойственную молодости. 2. Друг Василия Тихонина -- бригадир механического цеха Мындра Иван Яковлевич, осторожный человек, с хитрецой. Прост в обращении с людьми. Исполнителен. Ярый враг оккупантов. Его недостаток -- нерешительность, но во всяком случае не трусость. 3. Бригадир механического цеха Берещук Михаил Степанович, сложившийся кадровый рабочий, отличный мастер, рассудителен, спокоен, дисциплинирован. Пользуется влиянием в цехе. Человек советски настроенный. Кроме этих трех человек Рябошапченко привлек к исполнению заданий, не посвящая их в существо дела, еще трех рабочих механического цеха. Второй человек, вовлеченный мною в группу, -- начальник медницкого цеха Гнесианов Василий Васильевич. Человек очень осторожный, храбрым его не назовешь, алчный, но в то же время, как это ни странно, патриотически настроенный. Ненавидит румыно-немецких оккупантов. Гнесианов использовал двух рабочих своего цеха для выполнения отдельных заданий, не посвящая их в обстоятельства дела". Третий час ночи. Окна плотно закрыты ковром--светомаскировка. Это хорошо: даже заглянув в окно, никто не увидит маленькую керосиновую лампочку и в ее зыбком свете человека, склонившегося с пером над клеенчатой тетрадью. Николай пишет свой отчет между строк конспекта по богословию. "Третий человек, вовлеченный в группу, связанный также непосредственно со мной, -- студентка медицинского института Покалюхина Юлия Тимофеевна. Эта девушка обладает незаурядным даром разведчицы, у нее острая зрительная память. Она наблюдательна. Хорошо сопоставляет факты и логически мыслит. Умеет слушать и мало говорит. Смелая и настойчивая. Четвертый человек, вовлеченный в группу, связанный также со мной, -- инженер-радист Берндт Артур Густавович, человек советски настроенный. Саботировал свой призыв в немецкую армию. Обладает слабой инициативой, подвержен частой смене настроений, но исполнителен и точен. Непримиримый противник гитлеровцев. Подпольная патриотическая группа создана и приступила к действию. Диверсия на военно-сторожевых катерах типа "Д" и военном буксире "Ваграин": На четырех военно-сторожевых катерах и буксире подшипники залиты старой выплавкой с содержанием баббита не более восьми процентов. В результате этого: катера "Д-9" и "Д-10" совершили только по одному переходу до порта Галац и снова поставлены на ремонт. Катер "Д-6" на буксире доставлен в ковш завода. Буксир "Ваграин" потерял ход на ответственном переходе с баржей, груженной боеприпасами. Судьба буксира неизвестна. Прибыл на ремонт "Райнконтр" -- буксирное судно, вооруженное скорострельной пушкой и спаренным пулеметом. Адмирал Цииб дал сжатые сроки и требует высокого качества ремонта. Объясняется это тем, что "Райнконтр" должен отбуксировать две баржи металлического лома и на обратном пути доставить в Одессу воинские части, перебрасываемые гитлеровским командованием с запада. Адмирал требует качества, мы об этом позаботимся.. В ночь на 19-е были расклеены листовки с текстом сводки Совинформбюро от 15 июля. С рассветом возле листовок собрались значительные группы граждан. Весть о победном продвижении советских войск на запад быстро распространилась по городу. Нашу "пробу пера" надо считать удачной. Основная задача: добыть пишущую машинку". Николай отложил перо и взглянул на часы -- три утра, а в восемь надо быть на заводе. Он спрятал флакон с раствором желтой кровяной соли, погасил лампу и лег, но уснуть не мог. Мысль его настойчиво работала над решением задачи с "Райнконтром". Он придумывал разные варианты и отбрасывал их один за другим. Когда сквозь узкие щели между оконной рамой и ковром просочились первые, еще робкие краски рассвета, он подумал: "Решим на месте с Рябошапченко!" -- и неожиданно крепко заснул. Ровно в восемь Николай был на заводе. Рябошапченко он застал в конторе, но здесь же была и Лизхен. Увидев Гефта, она улыбнулась и поправила на лбу "завиток", так назвали в Одессе пришедший с Запада модный локон. -- Иван Александрович, пойдем на эллинг, -- хмуро бросил Гефт (он не выспался) и вышел из цеха На эллинге стоял бот марки "РО" 12-й охраннопор-товой флотилии. Они по лесенке поднялись на палубу бота и вошли в рубку. Здесь можно было свободно поговорить, не опасаясь быть подслушанным. -- В Оберверфштабе удалось узнать, -- начал Гефт,-- что "Райнконтр" должен взять на буксир две баржи с железным ломом, рейс до Линца. На обратном пути буксир доставит эсэсовскую часть из Арденн, кажется, из Эхтернаха. -- Что будем делать? -- Надо, чтобы "Райнконтр" остался в Одессе. Мощный буксир, заменить его нечем... -- Нацелить Гнесианова на подшипники -- в Браиле или Белграде их перезальют, и только... -- Нет, это не пойдет. А что, если при укладке валов и монтаже муфт переднего и заднего хода допустить небольшое смещение?.. -- Будет обнаружено на первом же ходовом испытании, и твой авторитет у немцев полетит к чертовой бабушке! -- Нет, Иван Александрович, на ходовых испытаниях к одной машине встану я сам, к другой бригадир... Кого ты думаешь поставить? -- Надо бы Михаила Степановича, но после истории с баржей "Мозель"... -- Что за история? -- Два дня назад -- меня не было, я ходил в порт на приемку -- Сакотта вызвал Михаила Степановича и поручил ему надеть руль на самоходную баржу "Мозель". Берещук посмотрел--вал не подходит к сектору. Приказал вал отпилить. Надели сектор, но клиновую шпонку не забили. Ночью слегка штормило, петли поднялись из проушин, и руль пошел ко дну. Сегодня спустился водолаз, но руля не нашел. -- А Берещук признался, что не забил клиновую шпонку? -- Зачем признаваться? Забил. Бригада подтверждает. Плохо, говорит, охраняете объекты! Это Берещук румынскому инженеру... -- Скажи, какой молодчага! Так кого же на "Райнконтр"? -- Думаю, бригаду Ляшенко... Евгений Евгеньевич был в расстроенных чувствах: он сегодня с утра повздорил с бауратом. -- Понимаете, Николай Артурович, -- жаловался он,--майор -- легкомысленный, беспечный человек. Покупка материалов проводится бесконтрольно, счета оформляются кое-как. Наличие металла в цехах не контролируется... По отчетам румынской администрации план перевыполнен, в то же время ни одно судно не вышло из ковша в срок! Я вам очень доверяю, вы талантливый инженер и человек, преданный рейху, но... Вы меня понимаете. -- Думаю, Евгений Евгеньевич, что оккупационные марки стоят рейху ровно столько, сколько стоит бумага, на которой они напечатаны. Поэтому Загнеру марок не жалко. Тысячей больше или меньше -- лишь бы дело шло! -- Да, да, пожалуй, вы правы. Кстати, сегодня у меня круглая дата. Я приглашаю вас на пирушку... Вот адрес, -- он вырвал из блокнота листок. -- Будут интересные люди. Приходите! Гефт поблагодарил. Вечером Николай торопился: он хотел быть у Вагнера одним из первых, чтобы познакомиться с каждым приглашенным отдельно. Дом в Колодезном переулке он нашел сразу. На парадной двери проступал темный квадрат от дощечки прежнего владельца квартиры. В бельэтаж вел широкий марш с цветными витражами и баллюстрадой затейливого чугунного литья. Не питая особой надежды на то, что звонок работает, он нажал кнопку, но звонок отозвался. Послышалась мелкая дробь каблучков, и дверь распахнулась. На пороге стояла миловидная женщина с утомленным лицом, одетая хоть сейчас на эстраду. -- Здравствуйте!--сказала она по-немецки. -- Я -- Берта Шрамм. Вы Николай Гефт? Николай поклонился. -- Евгений Евгеньевич ждет. Пойдемте, я провожу вас. Закрыв за ним дверь, она пошла вперед. Они миновали большую столовую в готическом стиле с камином. Бросив взгляд на сервированный стол, Гефт насчитал четырнадцать приборов. Из столовой они вышли в холл и свернули вправо, здесь был кабинет. На отдельном столике бутылки с настойками и ликерами, рядом в палисандровой коробочке -- сигареты. За стеклами большого, во всю стену, приземистого шкафа книги -- русская и немецкая классика. Навстречу поднялся Вагнер: -- Рад вас видеть, молодой человек! Вы первый! -- Евгений Евгеньевич, простите, но у меня еще много дел! -- по-немецки сказала Берта и вышла из кабинета. -- Я поспешил, чтобы поздравить вас первым, -- Николай крепко тряхнул руку хозяина. -- Примите мой скромный подарок!.. Осторожно Вагнер принял фарфоровую собачку. Его холеные пальцы с какой-то особой лаской прошлись по статуэтке. Бережно он поставил ее на стол, сделал шаг назад, наклонил голову, любуясь, и сказал: -- Вы знаете мою слабость! Настоящий "Копенгаген!" Большего удовольствия вы доставить не могли. Спасибо, Николя, Можно, я буду звать вас Николя? Я старше вас, гожусь вам в отцы. -- Пожалуйста, Скажите Евгений Евгеньевич, кто эта дама, Берта Шрамм? -- спросил он. -- Это хозяйка, если хотите, экономка квартиры, одна из всех. Нет, нет, квартира не моя! -- пояснил он, заметив удивление Гефта.-- Это холостяцкая квартира для развлечений. Она принадлежит в одинаковой мере и мне, и адмиралу Циибу, и майору Загнеру, и капитану Ришу -- словом, здесь хозяйничают несколько чинов немецкого флота. У этой квартиры забавная история: ее занимал один из янкелей,--врач, -- Вагнер назвал известную в Одессе фамилию. Двадцать третьего октября сорок первого года патриоты великой Германии в состоянии справедливого гнева вытащили этого голого иудея из постели на улицу и распяли, как Христа, прибив гвоздями к забору, а под ноги ему укрепили дощечку с двери: "Принимает от 10 до 2-х." Труп висел на заборе несколько дней. Образно представив себе эту "забавную историю", Николай почувствовал приступ тошноты. Его выручил звонок в прихожей. -- У меня к вам просьба, Евгений Евгеньевич...-- сказал он.-- Я у вас впервые, никого из ваших друзей не знаю. Прошу меня познакомить, хотя бы в общих чертах... -- Сегодня у меня дорогой гость,-- Иоганн Вольф-Гросс, мой дальний родственник. Полковник, офицер генерального штаба, здесь в инспекторской поездке. Очень светский, вежливый, а главное -- осведомленный человек. Гросс всегда знает что-то такое, чего не знает еще никто! Я вас с ним познакомлю. Затем Илинич Михаил Александрович, крупный инженер, кончил Одесский индустриальный, очень тонкого ума господин. В начале войны был мобилизован советскими, уехал, а вернулся в Одессу в конце сорок второго офицером вермахта! Награжден фюрером четырьмя орденами. Был главным редактором газеты в оккупированном Орле, часто пишет в нашей газете, его псевдоним -- Михаил Октин. Ну, кто еще? Да! Олег Загоруйченко! Боксер, президент общества "Ринг", драчун, но веселый человек и... В кабинет вошел новый гость. Это был высокий, крупный человек, с маленькой головой и брезгливым выражением лица -- профессор химии Хайлов. -- Михаил Федорович,-- представился он Гефту, поставив на стол корзину цветов. Разговор стал общим, пока не появился новый гость-- офицер генерального штаба в форме СС. Совсем не по-родственному, Вагнер бросился к нему навстречу, угодливо пожал протянутую руку и по-немецки представил Хайлова, затем Гефта: -- Наш самый талантливый инженер! Ярый сторонник рейха! Верный слуга фюрера! -- Господин Вагнер ко мне очень добр, -- также по-немецки сказал Николай, внимательно рассматривая эсэсовца и в то же время пытаясь уйти от тяжелого взгляда его серых глаз со склеротическими веками. -- У вас хорошее берлинское произношение! -- похвалил его Иоганн Вольф-Гросс, он ни слова не понимал по-русски. Вагнер занимал профессора Хайлова, так как тот не владел немецким, а Гефт разговаривал с Вольф-Гроссом: -- Вы, господин полковник, давно из Берлина? -- Что-то я вижу там, не анисовую? -- спросил полковник. -- Пожалуйста! -- пригласил Гефт эсэсовца к столику.-- Анисовую? Вольф-Гросс оживился и, кивнув головой, сказал: -- Вы спрашиваете, когда я выехал из Берлина...-- сделав паузу, он опрокинул рюмку в рот. -- Неделю... Неделю тому назад... -- Как настроение в штабе? В ставке фюрера? -- снова наливая рюмки, спросил Гефт. -- Ве-ли-ко-леп-ное! -- отчеканил полковник и, только проглотив вторую анисовой, добавил: -- Отчего бы ему быть плохим?! Операция на Востоке по выпрямлению фронта не вызывает опасений. Боевое счастье с нами.-- он поманил Гефта пальцем и, понизив голос, сказал.-- Фюрер кует новое чудо-оружие! Под ударом этого оружия Англия капитулирует, и мы всю мощь нашего оружия бросим против Советов! -- Господин полковник, я понимаю, военная тайна, но я инженер, поймите меня... Чудо-оружие -- это сверхмощная пушка Круппа? -- Пушка -- экспонат исторического музея. Гефт налил снова рюмки анисовой и, чтобы полковник не подумал, что его спаивают, выпил сам. Расчет оказался верным. Вольф-Гросс выпил рюмку и вытер слезу на склеротическом веке. В его глазах появился блеск. -- Крупповская пушка! -- усмехнулся он, взял Гефта за лацкан пиджака, привлек его ближе и конфиденциально сказал -- Чудо-оружие! В Пенемюнде ракеты подняли свои острые рыла на неприступный Альбион. Поверьте мне, инженер, один удар -- и Англия капитулирует! Что Крупп? Над решением этой задачи работают десятки немецких концернов: "Рейнметалл-Борзи", "АЭГ", "Тиссен-Хитон", "Сименс", ну и конечно "Крупп"... Берта Шрамм ввела в кабинет даму, очень тонкую, плоскую, одетую в золотисто-парчовое платье с большим вырезом сзади и спереди. Ее крупный рот был откровенно накрашен. -- Знакомьтесь, прима-балерина нашего театра оперы и балета Гривцова, -- представил ее Вагнер. Скользнув равнодушным взглядом по плоскому бюсту и острым ключицам балерины, полковник отвернулся. Хайлов поцеловал Гривцовой ручку, и, закатывая глаза, шепнул ей на ухо какую-то пошлость. Через некоторое время в кабинет вошла еще одна дама, жгучая брюнетка лет тридцати, -- это была Ася Квак, жена Мавромати, хозяина пивной "Гамбринус". Женщину сопровождали двое: компаньон ее мужа -- племянник итальянского консула Москетти и боксер Олег Загоруйченко. Только их представили присутствующим, как появился врач-гомеопат Гарах, в смокинге, со свастикой в петлице. Этот откровенный фашист приветствовал всех жестом римских легионеров. Последним пришел Илинич, человек с неподвижным, словно застывшим лицом и живыми, проницательными глазами. Его тонкогубый, макиавеллиевский рот и массивный подбородок выдавали в нем человека жестокого и скрытного. -- Должен был быть еще господин Мавромати, но он просил не ждать его: дела, ничего не поделаешь. Господа, прошу к столу. Усилиями Берты Шрамм замешательство за столом было ликвидировано. Николай оказался справа от Илинича и слева от Берты. Он пытался ухаживать за своей дамой, в то время как дама прилагала все усилия, чтобы очаровать сидевшего с нею рядом Вольф-Гросса. Напротив Николая была Ася Квак, по правую ее руку-- Загоруйченко, по левую -- Москетти. Напротив Илинича -- профессор Хайлов. Стол обслуживали два официанта из ресторана для немцев "Фатерланд", оба в смокингах с черными бантиками -- гомеопат Гарах среди них выглядел третьим. После того как гости выпили за юбиляра, за победу немецкого оружия, за фюрера и за "нашу очаровательную хозяйку", за столом стало шумно. Николай с интересом прислушался к разговору между Илиничем и профессором Хайловым: -- Если не ошибаюсь, профессор, -- говорил Илинич, -- после начала войны с Германией вы по заданию Артиллерийского управления занимались взрывчатыми веществами. Насколько мне не изменяет память, вам не удалось поставить производство гремучей ртути и взрывателей? -- Совершенно верно. Я затянул решение практических вопросов до сентября сорок первого. Но пригласили профессора Лопатто, и моя тысяча и одна хитрость полетели в тартарары! -- Эдуард Ксаверьевич Лопатто? -- Вы его знаете? -- Я работал с ним на суперфосфатном. Где же он теперь? -- Преподает в университете... -- Беспартийный коммунист! -- Он вас интересует? На вопрос профессора Илинич не ответил. Боясь растерять добытые сведения, Николай раскланялся и вышел из столовой. В прихожей его нагнала Берта и, прощаясь, прижалась к нему: -- Мне кажется, что вы не такой, как все... Приходите, Николай!.. Хорошо? Я все время на людях, но устала от одиночества... "Пренебречь этим знакомством не следует,-- думал он по дороге домой. -- Это женщина знает много и может быть полезна". Дома Николай засел за отчет и подробно записал всю собранную в "зверинце Вагнера" информацию. На судоремонтном заводе по-прежнему изобретательно и смело действовала патриотическая группа. Стоимость работ на "Антрахте" перевалила за полмиллиона марок, но переоборудование судна не двинулось вперед. Тысяча восемьсот метров цельнотянутых труб охлаждения камер были уложены бригадой Гнесианова вопреки проекту. Буксирный пароход "Райнконтр" после вторичного ремонта с русской командой на борту вышел в Николаев, но поднял белый флаг и направился к Кинбурнской косе, под прикрытие советской артбатареи. На пароходе "Драч" бригада Полтавского установила инжектор и донку, но пароход не вышел из ковша и на буксире был отведен в Констанцу. Десятки военных судов германского флота после ремонта вернулись вновь на завод. Одни -- с покореженной муфтой, другие -- с расплавленными подшипниками, кормовыми втулками... Гефт искал новые формы диверсий, но круг сужался, оставалось одно -- взрывчатка. Во что бы то ни стало надо было достать взрывчатку или наладить ее производство. Единственный человек, который мог помочь, был профессор Лопатто. Гефт виделся с Эдуардом Ксаверьевичем не раз, между ними прочно поселилось доверие. Николай нанял извозчика и поехал к профессору Лопатто. На звонок ему открыл Эдуард Ксаверьевич: -- Чем я могу быть вам полезен? -- После того как наши войска захватили Армянск, группировка немецкой армии в Крыму отрезана. Снабжение Севастополя возможно только морем. Мы должны нанести чувствительный удар по немецкому флоту. Для успешной диверсии необходима взрывчатка, мины с тепловым взрывателем, замаскированные под каменный уголь... Профессор Лопатто поднялся с кресла и, потирая подбородок, прошелся по кабинету. Он был озабочен. -- Давайте чертеж, укажите размеры... -- Кроме того, подберите подходящий кусок угля и проточите в нем отверстие... Я сейчас набросаю вам...-- Профессор сел за стол и пододвинул к себе лист бумаги. Тактика меняется Когда Гефт вернулся к себе в кабинет, на столе лежала записка. Он узнал руку секретаря дирекции. "Майор Загнер вызывает в "Стройнадзор" к десяти часам утра шефа Купфера и старшего инженера Гефта". Николай едва успел сделать чертеж мины, поставить размеры и проинструктировать Рябошапченко, как за ним зашел шеф, и они отправились в "Стройнадзор". Загнер был чем-то озабочен, но против обыкновения говорил, не повышая голоса, сухо излагая обстоятельства дела: -- Сегодня во второй половине дня у заводского пирса ошвартуется быстроходный эсминец "РВ-204". Этот корабль выполняет особое задание и непосредственно подчинен командованию в Киле. На эсминце надо сменить рамовые подшипники. Работа должна быть выполнена отлично. За качество ремонта персонально отвечают шеф Купфер и инженер Гефт. Приемные испытания будет проводить адмирал Цииб. Срок исполнения -- три дня. Вот две тысячи марок на баббит... -- Напишите, герр инженер, расписку. Получив расписку, Загнер проверил ее, положил на стол и придавил пресс-папье. -- Так вот, господа, многое зависит от того, как будут выполнены работы на "РВ-204". В последнее время жалобы на дирекцию завода поступают пачками. Мы склонны провести расследование. Этим вопросом заинтересовался оберфюрер Гофмайер. Все ясно? -- Как будто все, -- ответил Купфер. -- Можете идти! Инженер Гефт, задержитесь! Когда Купфер вышел из кабинета, майор Загнер сказал. -- Вы немец, и мы вам доверяем. -- Он плотно прикрыл дверь и подошел к карте. -- Вы знаете, что крымская группировка немецкой армии отрезана? -- Знаю, господин майор. -- Командование вынуждено снабжать наши войска в Севастополе морем. Эсминцу "РВ-204" поручено конвоировать самоходные баржи с людским пополнением. Говорю это вам для того, чтобы вы поняли всю важность, всю ответственность стоящей перед вами задачи и то огромное доверие, которое вам, как фольксдойчу, оказывает Германия! Хайль Гитлер!--вскинув руку, закончил Загнер. -- Хайль Гитлер! -- ответил Гефт. -- Я уверен, что пятнадцатого декабря, в двадцать четыре ноль-ноль, "РВ-204" уйдет на выполнение задания. "Пятнадцатого в полночь. Успеет ли Лопатто?" -- быстро подумал Николай, но сказал: -- Даю слово, господин майор, "РВ-204" уйдет пятнадцатого ровно в полночь! -- Я верю вам! -- закончил Загнер и протянул руку. Когда он пришел на третий пирс, здесь уже были шеф Купфер, механик Сакотта, главный инженер Петелин и, к удивлению Николая, профессор Вагнер с толстой и белой, как оплывшая стеариновая свеча, немкой в затейливой шляпке, отделанной гроздями винограда. Вагнер подошел к Гефту и, указывая широким жестом на подходивший к пирсу эсминец, сказал с расчетом, чтобы его услышала немка; -- Какой красавец! Фрау Амелия фон Троттер, разрешите представить талантливого инженера!.. Гефт назвал себя. Не отрывая взгляда от корабля, немка протянула Николаю пухлую, взмокшую от волнения руку. -- Что вам, профессор, известно об этом корабле?-- спросил Николай. -- Восемь торпедных аппаратов, -- охотно ответил Вагнер, -- шесть орудий калибра сто двадцать семь миллиметров, десять скорострельных зенитных пушек. Скорость -- тридцать узлов. Был построен в Киле в тридцать восьмом году. Командует корвет-капитан Фридрих фон Троттер, член национал-социалистической партии... -- Как же эсминец, построенный в Киле, оказался на Черноморском бассейне?--спросил Николай. -- В тридцать восьмом году с визитом дружбы эсминец пришел в Констанцу. Дальнейшее -- результат чисто немецкого предвидения... Низко сидящий, хищно вытянутый по корпусу двухтрубный эсминец был действительно красив. Отрабатывая внешним винтом, тихо, но очень точно, корабль коснулся пирса. Матросы соскочили на пирс и завели швартовые. По спущенному трапу поднялись на корабль фрау фон Троттер, Вагнер и Купфер. Остальные остались на пирсе. Увидев здесь же, среди встречающих, Лизхен, Николай молча кивнул Рябошапченко и пошел к механическому цеху. Оболочка наполнителя и капсюль взрывателя были выполнены отлично. Рябошапченко подобрал и кусок угля, распилил его пополам и сделал углубление. -- Три дня! Всего три дня в нашем распоряжении... Успеть бы, Иван Александрович! День прошел в осмотре двигателя "РВ-204" и в составлении дефектной ведомости. Вечером, едва дождавшись времени, когда, по его расчетам, он мог застать Лопатто дома, Николай нанял извозчика и поехал на Мясоедскую. Открыл ему дверь профессор. Николай развязал пакет, сказав: -- Надеюсь, что рекламации не будет! Лопатто взял в руки корпус наполнителя и капсюль, внимательно осмотрел их и улыбнулся: -- Золотые руки! Признаться, Николай Артурович, я питаю какую-то страсть к рабочим рукам умельца. Если бы не упорство моей жены, я поставил бы у себя в кабинете токарный станок... -- Эдуард Ксаверьевич, обстоятельства складываются так, что... Словом, эта "игрушка" необходима срочно... -- Какой тоннаж судна? -- спросил профессор Лопатто. -- Около двух тысяч тонн... Взвесив на руке оболочку наполнителя, профессор в раздумье сказал: -- Должно быть достаточно...--помолчав, Эдуард Ксаверьевич снова спросил: -- Два дня можете подождать? -- Послезавтра в это время? -- Хорошо. Приходите послезавтра. Лопатто проводил Николая в прихожую и запер за ним дверь. Через день в шесть часов, захватив с собой портфель, Николай поехал на извозчике к Лопатто. Дверь ему открыл Эдуард Ксаверьевич и на его немой вопрос ответил: -- Ваш заказ выполнен, -- добавил с усмешкой: -- Думаю, рекламации не последует... Профессор достал из ящика письменного стола сверток, перевязанный бечевкой -- Вот вам "гостинец". Запас сырья в лаборатории оказался довольно значительным, можете заказывать детали. -- Профессор, я вам не буду говорить высокие слова благодарности. Большое спасибо... -- Не стоит... -- Задерживаться мне у вас с таким "гостинцем" не следует, да и ждет у подъезда извозчик... -- Понимаю. Лопатто проводил его в прихожую и открыл дверь. Приехав на завод, Николай направился прямо в механический к Рябошапченко. Лизхен не было, и они могли говорить свободно. -- Ты задержал с утренней смены Тихонина? -- спросил Николай. -- Да. Поначалу парень полез в бутылку, но, когда я его познакомил с задачей, пришел в телячий восторг. Ушел обедать, вернется ровно к восьми. Николай развернул сверток, внимательно осмотрел кусок угля и положил его на топливо возле печи. Кусок ничем не отличался от других, разве что был крупнее. -- Здесь мелочь со штыбом. На эсминце я видел отборный уголь. В бункере он не будет прыгать в глаза. -- Ты прав, Иван Александрович. Уберите его с глаз подальше. Теперь слушай: после ходовых испытаний эсминец возвращается в ковш и швартуется у третьего пирса. Технические эксперты проходят, так сказать, для наведения глянца, в машинное отделение. Тихонин задерживается, спускается ниже и бросает взрывчатку в бункер. Ясно? Ясно, Николай Артурович. В общих чертах я Тихонина проинструктировал. Он будет в бушлате нараспашку, а взрывчатка под тельняшкой, заправленной в брюки... -- Не долго доставать? -- Почему? Выпростать тельняшку из-под ремня, и все! -- Ну, смотри. Тебе виднее. Парень волнуется? -- Он отчаянный. Для него чем опаснее, тем интересней. Он же романтик! Просил настоящего дела... Время близилось к восьми. Спрятав "гостинец" в топливо возле печи, они направились к третьему пирсу. На "РВ-204" ждали только адмирала Цииба. Здесь были: баурат Загнер, капитан Риш, шеф Купфер, профессор Вагнер и несколько незнакомых военных из "Зеетранспортштелле". Прямо к пирсу подошел черный "Хорх" адмирала. Цииб вышел из машины и поднялся по трапу. Горнист на эсминце сыграл "захождение". Корвет-капитан Фридрих фон Троттер отдал рапорт. На форстеньге подняли адмиральский флаг. Члены комиссии, в том числе Гефт, взошли на корабль. Трап убрали. Боцман объявил снятие со швартовов. Медленно, отрабатывая левой машиной, эсминец отваливает носом от пирса. Отданы кормовые швартовые. На малых оборотах двух машин эсминец медленно, но со все нарастающим ходом, отлично лавируя в заводском ковше, выходит в открытое море. Машины работают безукоризненно. Спустя минут тридцать на ходовой мостик вызвали Гефта. Глядя на инженера, словно отчитывая за нерадивость, адмирал сказал: -- Ремонт выполнен отлично! Со стороны главного механика -- никаких претензий! Я объявляю вам, герр инженер, благодарность и подаю рапорт командованию о награждении вас Железным крестом третьей степени за безупречную службу военно-морским силам Германии.-- Цииб протягивает инженеру руку. -- Еще раз благодарю вас! Хайль Гитлер!.. -- Хайль Гитлер! -- вскидывает руку Николай Артурович. С поздравлениями к инженеру подходят баурат и Вагнер. Совершая эволюцию, корабль разворачивается и идет к заводскому ковшу. Из разговора с Вагнером Николай узнал, что эсми- нец доставит их к третьему пирсу и уйдет к главному причалу "Зеетранспортшелле", откуда с транспортом выйдет курсом на Севастополь ровно в полночь. -- Я бы хотел, господин майор, с комиссией технических экспертов в последний раз взглянуть на работу двигателей... -- Да, да, конечно. Это ваше право. Я сейчас договорюсь с корвет-капитаном. -- Загнер оставил их и поднялся на ходовой мостик. Корабль подходит к пирсу. Еще издали Гефт увидел Рябошапченко, Гнесианова, мастера Ляшенко и в бушлате нараспашку Васю Тихонина. Эсминец ошвартовался у пирса. Подали трап. Комиссия заводских экспертов поднялась на корабль и вместе с Гефтом начала спускаться в машинное отделение. Последним шел Василий Тихонин; он спустился еще ниже, в котельное отделение. Здесь были два кочегара. Один из них смотрел иллюстрированный журнал, другой мылся из шланга забортной водой. Тихонин поздоровался, но немцы не обратили на него внимания. Парень достал из пачки сигарету, выбросил из топки уголек, прикуривая, поднял рубаху и незаметно выронил на горку топлива свою ношу. Но, вспомнив наставление Рябошапченко: "Подальше забрось, чтобы эсминец не подорвался у пирса!", Тихонин нагнулся, поднял кусок угля и швырнул его в дальний угол бункера. Подан трап. -- Желаю отличного плавания! -- прощаясь с корвет-капитаном, сказал Гефт и спустился на пирс. Здесь он снова встретился с фрау Амалией фон Троттер. На этот раз она узнала его и поклонилась, одарив вежливой улыбкой. Николай сел в "Хорх" адмирала, который любезно предложил подвезти его на Дерибасовскую. Совершенно обессиленный, он открыл дверь, не раздеваясь, лег на кровать и уснул мертвым сном, но ровно в двенадцать проснулся, сел и прислушался... В это время на выполнение задания уходил "РВ-204". Утром Николай перехватил извозчика и поехал в "Стройнадзор". "К баурату или его заместителю, -- подумал он и, Решив, постучал к Вагнеру. -- Какое несчастье!... -- встретил его в дверях Вагнер, обнял и усадил на диван. --Вы уже слышали? -- Нет. А что случилось? -- внешне сохраняя спокойствие, спросил Гефт. -- Четырнадцатого в семнадцать часов пятьдесят семь минут на траверзе мыса Тарханкут взорвался эсминец "РВ-204". От детонации начали рваться боеприпасы на самоходной барже. Взрывом был поврежден второй транспорт с пополнением, дал крен и пошел ко дну. Удалось спасти несколько человек... -- Почему произошел взрыв? -- спросил Гефт. -- Говорят, что эсминец подорвался на мине. Корпус буквально раскололся надвое и затонул в течение нескольких минут. Николай поехал не на завод, а домой, на Дерибасовскую, и записал в "расход" эсминец и две самоходные баржи с боеприпасами и пополнением. Тридцать шесть часов из жизни разведчика Это повесть о советском разведчике, который всю Великую Отечественную войну работал во вражеском тылу. Ее герой не вымысел автора. Обо всем, что написано в книжке, рассказал автору чекист-полковник, фамилию которого еще нельзя назвать. В этой небольшой повести только один эпизод его работы, только тридцать шесть часов героизма, продолжавшегося годы. Но и события двух дней могут многое поведать о твердости и прочности того душевного материала, из которого сложен характер советского человека. Убит под Берлином Нелепый, в сущности, случай грозил провалом. Капитан Шварцбрук лежал мертвым на дне кузова "карманного грузовика". Осколок или, может быть, пуля угодила ему прямо в голову. Даже крови почти не было. Обер-лейтенант Либель посмотрел на желто-черный километровый столб возле шоссе: "До Берлина 30 километров". Дорога была пустынной. Да и кто бы сейчас обратил внимание на одинокий военный фургон у обочины и офицера возле него. Мало ли что? Может быть, водитель вышел осмотреть груз или проверить скаты. Либель захлопнул заднюю дверцу крытого грузового фургона. Вот же угораздило этого капитана: прошел весь Восточный фронт, несколько операций в тылу у русских -- и на тебе! Убит под Берлином, за сотни километров от фронта. Судьба? Обер-лейтенант задумчиво стянул с рук узкие замшевые перчатки и сел в кабину. Вставил ключ зажигания. Но куда же все-таки ехать? Сколько сейчас времени? Всего половина первого. Значит в запасе остается максимум час -- полтора. Обер-лейтенант Либель вспомнил все события этого утра с самого начала. Около девяти его вызвал непосредственный начальник -- руководитель одного из отделений Центра военной разведки подполковник Мельтцер. Рядом с ним у стола, над которым висел большой портрет Гитлера, сидел знакомый Либелю офицер службы безопасности "СД" Иоахим Клетц, "чертов полицай", как называл его про себя обер-лейтенант. Бывший инспектор из уголовной полиции Гамбурга, Клетц в последние месяцы сделал неплохую карьеру. Еще совсем недавно он служил в подземной резиденции Гитлера под зданием имперской канцелярии. Команда, ведавшая безопасностью фюрера, состояла из бывших детективов уголовной полиции. На этот ответственный пост штурмбаннфюрер сумел попасть благодаря "решительности и арийской непреклонности", которую он проявил в борьбе с белорусскими партизанами. У Клетца не было бы никаких серьезных шансов на дальнейшее выдвижение, если бы... 20 июля 1944 года в личной ставке Гитлера "Волчье логово", за сотни километров от Берлина, грянул взрыв. Полковник фон Штауффенберг, участник заговора высших офицеров и генералов вермахта, пронес в портфеле бомбу замедленного действия. Она взорвалась во время оперативного совещания. Сам Гитлер отделался нервным потрясением, однако многим эсэсовцам и офицерам службы безопасности "СД" эта история принесла немалую пользу. С того дня Гитлер окончательно перестал доверять даже своему генеральному штабу и центру военной разведки -- абверу. По его приказу "СС" и "СД" были поставлены над всеми военными ведомствами. Вот тогда-то штурмбаннфюрер Клетц, получив к своему чину добавление "обер", и появился как "чрезвычайный уполномоченный" "СД" в абвере, в отделе "Заграница". Именно в этом отделе давно и благополучно служил обер-лейтенант Либель, отрабатывая свое право не быть посланным на фронт. Способности бывшего полицейского инспектора в роли соглядатая развернулись в полной мере. С самого первого дня Клетц стал подозревать в измене всех, начиная с начальника отдела подполковника Мельтцера и кончая вестовыми. Оберштурмбаннфюрер совал свой перебитый где-то в гамбургских трущобах нос во все дела, выискивая "шпионов". Внимание бывшего сыщика привлек и исполнительный обер-лейтенант Либель. Обязанности Либеля были довольно сложными. Они требовали ловкости и умения заводить и поддерживать нужные знакомства. Он должен был, как говорят немцы, "проходить сквозь стены", потому что его функции не всегда укладывались в рамки служебных инструкций и предписаний. По долгу службы он встречал и расквартировывал в Берлине секретных агентов абвера перед их отправкой в русский тыл и, как доверенное лицо ра