мостики, заливает снасти. Корабли вертятся, качаются и тонут... У некоторых из этих морских великанов агония продолжается долго. Они словно не хотят погибать. Тогда их братья по оружию, другие корабли, подходят к ним, стреляют и наносят им последний удар. Флаги подняты, колокола звонят, священники служат заупокойную обедню, слезы льются из глаз, из груди вырывается крик ярости и мести. Жертва ужасна, но Севастополь спасен! План союзников -- напасть па город с моря -- рушится. Осада крепости -- невозможна. Эту новость сообщают маршалу, произносящему пророческие слова: -- Да, это достойные потомки русских, сжегших Москву. Храбрые люди! Я жалею моего преемника... кампания будет тяжелая! Между тем арьергард французской армии переходит реку Каача и подвигается вперед среди волшебного солнечного пейзажа. Переход кончен. Просто приятная прогулка. Вот и замок графа Нахимова с окружающей его деревушкой. В этой деревне расположатся счастливые зуавы второго полка. Левое крыло замка предназначено для раненых, следующих за войском в амбулаторных каретах. Маршал перенесен в парадные апартаменты. Тетка Буффарик завладевает кухней и считает своим долгом угостить штаб изысканным обедом. Роза заботится о раненых. Несмотря на уверения зуавов, на утешения отца, у нее тяжело на сердце. Она думает о Сорви-голове, дорогом отсутствующем, исчезнувшем неизвестно куда, и дрожит при мысли, что даже для привычного, смелого солдата эта неспокойная жизнь, эти неожиданные приключения могут иметь роковой исход. Но воспитанная в суровой школе долга, смелая девушка старается подавить свои чувства и не отходить от раненых. Во время пути она сделала большой запас винограда и угощает им раненых, измученных лихорадкой. Стоны и жалобы умолкают при появлении доброй феи, ласковый взгляд и нежная улыбка которой озаряют лучом надежды мрачную комнату. Раненых около тридцати человек: артиллеристы, линейцы, охотники, зуавы и несколько русских. Все они, забывая страдания под тихой лаской ее голоса и взгляда, с восторгом смотрят на нее. В то время, как она кормит их сочным виноградом, полковой врач хлопочет о размещении больных, развязывает бандажи, вправляет руки и ноги, останавливает кровоизлияние. Все идет хорошо, даже раненый лейтенант чувствует себя лучше. От него не отходит его собачка-грифон. -- Посмотрите, мадемуазель Роза, какой чудесный удар саблей! - не может удержаться доктор. -- Ах, господин доктор! Это ужасно! Как он должен страдать! У раненого половина головы выбрита. Ужасная рана, разделившая череп на две части, от лба до затылка, зашита у рта чудовищным швом. -- Двадцать две булавки! -- бормочет доктор. -- Понадобилось двадцать две булавки, чтобы соединить края, зато теперь держится отлично! Видите ли, мадемуазель Роза, эти головные раны -- все или ничего! Если раненый не умер после удара, он может поправиться. Этот молодец проживет еще сто лет, клянусь вам, что через три недели он будет сидеть на лошади! -- Спасибо, доктор, -- шепчет едва слышно раненый, -- и вам спасибо, барышня! На парадном дворе замка раздается топот скачущих лошадей. Группы офицеров подъезжают к крыльцу. Перед главным рходом, у которого стоят два часовых, развевается трехцветны и значок главнокомандующего. Слышны звуки труб и барабанов. По приглашению Сенг-Арно командиры войска собираются на военный совет. Канробер, Боске, принц Наполеон, Форей -- четыре дивизионных генерала; бригадные генералы: Эспинас, де-Лурмель, Бона; полковники: Клэр, Лебеф, Бурбаки. Всех их встречает полковник генерального штаба Трошю и ведет к маршалу. Маршал, совершенно измученный болезнью, делает снова нечеловеческие усилия над собой, чтобы председательствовать на этом совете... последний раз! Отдав военный поклон маршалу, офицеры садятся. В этот момент сильный толчок потрясает все здание сверху донизу и заставляет всех офицеров вскочить на ноги. Потом глухой удар, и из подвала вырываются столбы пламени. ГЛАВА IХ Фантазия княгини. -- Огонь в мине. -- Порох. -- Сосиска, но не мясная. -- Мани и контрмина. -- Спасайтесь! -- Бедный Сорви-голова. -- Взрыв. -- "Именем императора". Дама в черном доводит свою ненависть до того, что хочет поджечь мину, которая должна стереть с лица земли всех начальников французской армии. Эта чудовищная фантазия исполнена. Из группы рабочих отделяется один человек и бежит предупредить княгиню, что все готово. Она ждет, опасаясь внезапного прибытия врагов. Вздох облегчения вырывается из ее груди вместе с яростным криком: -- Наконец-то! О, они в моей власти! Княгиня спускается. Полковник подает ей искрящийся конец фитиля, и, шутливо кланяясь, замечает: -- Пожалуйте, княгиня! От вашей руки это будет апофеозом! -- Да, -- отвечает она с жестоким смехом, -- они полетят к небу... на воздух, но в виде клочьев! Дама холодно берет фитиль, подходит к бреши и зажигает пучок фитилей, другой конец которых находится в бочках с порохом. Когда в темноте подвала заискрились красные точки, она уходит со словами: -- Я подожгла вулкан, и он взорвет негодяев! Им не избежать теперь моей мести! Сорви-голова в своем углу слышит эти ужасные слова. В нем кипит гнев против коварной женщины -- олицетворения гения зла. -- Я должен был бы броситься на нее и всадить штык ей в грудь. Живая она наделает нам много зла! Ну, а потом? Его убьют... Нет, он должен жить, чтобы предупредить катастрофу, и если ему суждено погибнуть, то он погибнет ради серьезного дела, ради отечества... Рабочие бросаются к бреши, кладут доски, кирпичи и заливают все это гипсом. Через десять минут все это превращается в камень, и дама в черном командует своим металлическим голосом: -- Назад! Люди проходят перед ней, за ними оба начальника, она идет последней, бледная, надменная, но довольная. Сорви-голова слышит, как запирают дверь, слышит глухие удары и удаляющиеся шаги. Черт возьми, они замуровывают вход, сейчас заткнут отдушину. Тогда я примусь за дело. Сорви-голова, мой милый, постарайся пробить стену и добраться до бочек с порохом! Не теряя ни минуты, он хватает свой штык и втыкает его в гипс. Но стена не поддается, твердеет все более и образует камень. Сорви-голова ругается и ворчит: -- Как плотно... нужен бурав... мой штык -- это игрушка! Клак! Резкий звук... штык сломался! -- Проклятье! -- сердится зуав, чувствуя себя обезоруженным против неодолимого препятствия, но не хочет при знать себя побежденным, берет обломок штыка, тычет им в стену и успевает только ободрать себе ладони и пальцы. Мало-помалу воцаряется полная темнота. Слабый луч света, проникавший сверху, гаснет. Наступает ночь, ужасная ночь в подземелье. Отдушина заткнута. Сорви-голова решается продолжать борьбу, кажущуюся теперь верхом безумия. Он садится на ступеньку лестницы и начинает размышлять. -- В моем распоряжении еще четыре часа, может быть, пять... я должен пробраться через стену... У меня нет ничего, кроме карманного ножа и обломка штыка... мало времени... Есть только мина... петарда... Если бы у меня был порох... Однако... Ах, Боже мой... это было бы чудесно... надо взглянуть... Взглянуть! Конечно, это только манера говорить... риторическая фигура, потому что Сорви-голова погружен в непроницаемый мрак и не может видеть ничего. Он быстро встает и как человек, хорошо знакомый с топографией местности, ползет на четвереньках по подвалу. Поза, не имеющая ничего грациозного, но тем не менее она нисколько не унизительна для достоинства зуава, так как ведет его к намеченной цели. Это ползанье продолжается около десяти минут. Сорви-голова решил исследовать подвал. Вдруг он поднимается и кричит: -- Хорошо! Очень хорошо. Отлично! Я сплясал бы, если бы было время! Ого! Сударыня в черном! Мы посмеемся! Что это значит? Не сошел ли с ума Сорви-голова? Чему он так обрадовался? Сорви-голова так же хитер, как и смел. Ему припомнилась первая бочка, которую он проткнул своим штыком, наполненная порохом. Когда зуав утолил свою жажду вином из другого бочонка, он заткнул отверстие и совсем забыл о первой бочке. А порох, подобно вину, наверное, высыпался на землю через широкое отверстие, сделанное штыком. В этом Сорви-голова не замедлил убедиться, ползая на четвереньках. На земле лежало до сорока фунтов пороху. Русские, занятые своим делом, не заметили этого. Сорви-голова радостно подпрыгивает и бережно, на ощупь, собирает рассыпанный порох. Он торжествует, скачет, стоит на четвереньках, чтобы не наделать больших глупостей, и говорит себе вполголоса: -- Время летит... не надо глупостей... у меня есть порох... надо только смастерить сосиску! Сосиску, т.е. оболочку снаряда, которая не имеет ничего общего с мясной сосиской. Сорви-голова вспоминает о своих полотняных кальсонах. Прекрасная мысль! Он снимает их, завязывает узлом низ одной штанины, потом другой, разрывает их пополам и получает два мешка, длинных, узких и завязанных с одного конца. Ощупью, со всякими предосторожностями, он высыпает весь запас пороха в эти мешки и завязывает узлом открытый конец. -- Ну, -- говорит он весело, -- у меня две сосиски вместо одной... лишняя мне не помешает! Все так же ощупью, бродя, как слепой, Сорви-голова переносит снаряды к верхушке лестницы, ставит их на землю один на другой и прислоняет к двери. Эта возня, эти хлопоты отнимают у него много времени, и он с ужасом думает о том, что время идет, фитили горят и вулкан готов разрушиться. Во всяком случае, самое трудное и опасное -- сделано. Теперь надо поджечь этот первобытный, но ужасный снаряд, и много шансов за то, что сам он, Жан, взлетит вместе с ним на воздух. И все-таки он усердно работает, чтобы воспламенить возможно скорее порох и вызвать взрыв. С помощью ножа он прорезает петарду, высыпает горсть пороху и усыпает им дорожку до края площадки лестницы, потом спускается вниз за остальным запасом пороха, наполняет им феску, снова поднимается по лестнице и сыплет порох на ступени. В этот момент он слышит шум, различает топот лошадей, стук колес, размеренные шаги солдат, звуки барабана, труб. Трубач играет марш его полка. Сердце Сорви-головы готово разорваться, в ушах шумит, искры мелькают в глазах... Это французская армия. Товарищи его и весь главный штаб попали в западню! Скорее, скорее! Сорви-голова, спеши! Время уходит, фитили горят, и жизнь всех тех, наверху, в опасности. Страшная смерть ожидает их всех, без различия лет, чинов и пола. Старые служаки, юноши, заслуженные генералы, простые солдаты и тетка Буффарик, и дорогая Роза... -- О, надо спешить! -- ворчит Сорви-голова. Он громоздит на петарду всякую дрянь, которая валяется в подвале, чтобы сконцентрировать извержение на верхней части двери. Наконец все готово. Задыхаясь, покрытый потом, зуав тропится поджечь свою адскую машину. Чтобы несколько уменьшить для себя опасность, Жан решает поджечь порох у площадки лестницы и вместо спичек, довольно редких в эту эпоху, употребляет свое огниво. Живо! Он зажигает кусок трута, раздувает огонь, ощупывает ступень лестницы, порох и, без малейшего колебания, кладет на него трут. Словно молния вырывается вверх с шумом и свистом, пробегает по ступеням лестницы, добирается до площадки... затем ослепительный свет и оглушительный треск. Пламя, дым наполняют подвал... Происходит ужасное извержение газа! Сорви-голова не успел прыгнуть назад и только закрыл лицо руками. Подхваченный взрывом, словно циклоном, он завертелся и упал, обожженный, ушибленный, отброшенный в сторону. Проходит минута. Зуав лежит неподвижно. Сверху есть еще боковой вход в подвал. Люди прибегают... несколько зуавов. Один из них держит факел. Это Буффарик. Старик всматривается в неподвижное тело и узнает своего друга. Громкое рыдание вырывается из его груди. -- Сорви-голова! Бедняга! Он поднимает его, как ребенка, и кричит: -- Ты еще жив, голубчик! Ты не умер. Боже мой! Скажи мне... -- Под этим зданием... мина, -- едва слышно говорит зуав, -- двадцать бочек пороху... все взлетит... Спасайтесь! Я сделал, что мог! Прощай! Несмотря на свою храбрость, вошедшую в поговорку, Буффарик вздрагивает при этих словах, прижимает к себе неподвижное тело друга и летит вверх по лестнице, крича: -- Живее! Спасайтесь! Замок взлетит! Солдаты в неописуемой тревоге бегают по коридорам. Повсюду звучит тревожный крик: "Спасайтесь! Живее! Замок взлетит!" Буффарик вытаскивает на свет Божий Жана, неподвижного, без голоса, без взгляда... Руки его обожжены, борода опалена, лицо опухло, глаза закрыты опухшими веками. Сорви-голова неузнаваем. На крик Буффарика прибегают тетка Буффарик и Роза, предчувствуя несчастье. При виде Жана у молодой девушки вырывается раздирающий вопль: -- Жан! Мой бедный Жан! Вот как мы с вами увиделись! -- Он спас нас! Еще раз и ценой своей жизни! -- говорит, захлебываясь рыданиями, старый сержант: -- Пойдем, Роза, понесем его... под этот платан! -- Да, отец, да. Мы спасем его, не правда ли? Как женщина энергичная и хладнокровная, тетка Буффарик тащит ведро с водой и тряпки, чтобы сделать первую перевязку. Роза поддерживает голову раненого, которого Буффарик кладет под дерево, среди толпы солдат, прибежавших со всех сторон. Тревога распространяется с быстротой молнии и производит настоящую панику. Полуодетые, босые, прибегают зуавы, таща провизию, мешки, оружие. Котелки и кастрюльки бренчат, люди кричат, лошади ржут, шум усиливается... Появляется доктор Фельц и кричит: -- Раненые! На помощь раненым! Скорее! В самом деле! Раненые! О них забыли. Все бросаются спасать больных товарищей. Это -- священное дело! Чтобы спасти раненых, солдаты бросятся в огонь, на штыки, куда угодно, презирая смерть. Раненых выносят в одну минуту, заботливо, тихо, со всеми предосторожностями. В это время главный штаб, генералы, полковники спокойно уходят из замка. Последним появляется маршал, которого четверо зуавов несут на носилках. До сих пор никто ничего не знает наверное, никто не может думать и рассуждать. Все слышали взрыв, видели, что сержант Буффарик нес какого-то мертвого зуава и кричал: "Спасайтесь!" И больше ничего. Теперь и солдаты, и раненые, и коляски, и провизия, и амуниция -- все в безопасности. Маршала положили в тени большого платана, неподалеку от безжизненного тела Сорви-головы. Главнокомандующий смотрит на солдата, на жестикулирующего Буффарика, на женщин, хлопочущих около зуава, и говорить слабым, но надменным голосом: -- В конце концов, что все это значит? Объясни мне, сержант! В этот момент земля дрожит, замок качается и вдруг раскрывается, как кратер. Из середины его поднимается столб пламени вместе с тучей дыма. Потом ужасный взрыв, сопровождаемый настоящим ураганом, который разносится далеко вокруг громовыми раскатами... Когда туча дыма рассеялась, когда перестали падать разные осколки и обломки, на месте роскошного здания виднелась только почерневшая стена над зияющей ямой, откуда медленно тянулись столбы дыма. Тогда Буффарик становится навытяжку и, отдавая честь, отвечает маршалу: -- Вот что это значит, господин маршал! Этот храбрый солдат, которого вы видите здесь умирающим, спас армию от великого несчастья. Настоящий герой, господин маршал! -- Его имя? -- Жан Бургейль, по прозвищу Сорви-голова! --Я не в первый раз слышу это имя! -- Немудрено, господин маршал, -- с гордостью отвечает Вуффарик, -- его знает вся африканская армия! В полку Бургейля обожают, и сам кебир уважает его, в доказательство чего обнял и поцеловал его, когда он водрузил наше знамя на башне телеграфа! - Почему же он не награжден... почему не было приказа по полку? -- Это потому, что он... как бы сказать... он был осужден на смерть! -- Ах, да, припоминаю... за оскорбление старшего чина. -- О, господин маршал, -- возражает маркитант снисходительным тоном, -- это была глупость... Вы поймете это потому что командовали полком зуавов! Сент-Арно не отвечает и задумывается. Конечно, этот солдат позволил себе нарушение дисциплины и заслуживает наказания по всей строгости военного устава, но обстоятельства сложились так, что он избежал кары и благороднейшим образом исправил свою ошибку. Его видели всюду... в разгаре битвы... Осужденный на смерть, он искал ее... Он, этот Бургейль, водрузил на высотах Альмы победоносные французские цвета, он спас несколько тысяч человек, спас главнокомандующих, жертвуя собой... С одной стороны, нарушение дисциплины, с другой - героизм, заслуживающий блестящей награды. Сент-Арно не колеблется более. -- Подойди, -- говорит он Буффарику, -- дай мне твой крест! Старый сержант снимает орден и подает маршалу, слабая рука которого дрожит от лихорадки. Вдруг, как по мановению руки, мертвая тишина воцаряется кругом. Зуавы замирают на месте, стоя кучками, группами, в полном беспорядке. По инстинкту, без всякой команды, они отдают честь, стоя лицом к главнокомандующему. Маршал приподнимается и твердым голосом, смотря на Жана, поддерживаемого Розой и теткой Буффарик, говорит -- Жан Бургейль, именем Его Величества императора Франции за твое геройское поведение жалую тебя орденом Почетного Легиона! Генерал Боске, будьте добры, передайте новому кавалеру знаки его ордена и обнимите его за меня. Я не могу более... не в силах! Сорви-голова, полумертвый, слышит эти слова. На минуту безумная радость и волнение словно наэлектризовали его. Он выпрямляется и стоит неподвижно, страшный, обожженный, ничего не видя, трагический под своими победоносными лохмотьями. Правой рукой, представляющей собой одну сплошную рану, он отдает честь. Боске подходит к нему, поддерживает его, обнимает и говорит: - Именем императора, именем главнокомандующего вручаю тебе крест Почетного Легиона и добавлю, что счастлив возможностью украсить им твою доблестную грудь! Едва дыша, стоит Сорви-голова, не способный произнести слова. Бодрость покидает его в тот момент, когда красная ленточка ордена прикреплена к лохмотьям его куртки. Он качается и падает на руки сияющего Буффарика, который кричит ему своим громовым голосом: --Не бойся, голубчик... все пройдет... ты поправишься... Видишь ли, маршал наложил на твои раны пластырь, который живо залечит их. Конец первой части.  * ЧАСТЬ ВТОРАЯ. АДСКИЙ ПАТРУЛЬ *  ГЛАВА I Крым. -- Его стратегическое значение.-- Херсонес. -- Опасения русских. -- Корнилов и Тотлебен. -- Импровизация защиты. -- Прибытие союзной армии. -- Важные позиции. -- Траншеи, -- Бомбардировки и приступ. Крым расположен на северном берегу Черного моря и соединяется с континентом Перекопским перешейком. Поверхность Крыма занимает не более двадцати шести тысяч квадратных километров, что равняется четырем французским департаментам, но значение этой маленькой территории необъятно. Удобное положение Крыма среди вод Черного моря делает его абсолютным владыкой этого большого интернационального озера, которое омывает обе Турции, дунайские провинции и Кавказ, куда впадают реки Днепр и Дон, великие артерии юго-западной России. Хозяева Крыма всегда будут владыками Черного моря. Поэтому обладать Крымом стремились еще малоазийцы, Митридат, византийцы, генуэзцы, турки вплоть до нынешних хозяев его, русских. Крым -- это крепость южной России, а Севастополь - крепость Крыма. В юго-западной части его находится узкая полоса земли, вдающаяся в море острым концом, где горит маяк. Это - мыс Херсонес, образующий вершину треугольника, омываемого с двух сторон морем, а с востока закрытого линией утесов. Треугольник представляет собой возвышенность Херсонеса, простирающуюся на сто двадцать пять квадратных километров. В продолжение долгих месяцев здесь, на этих исторических высотах, четыре великие народности -- русские, турки, англичане и французы вели отчаянные битвы. Эта возвышенность достигает трехсот метров вышины и окружена холмами. Некоторые из них получили кровавую известность, например "Ravin de la Quarantaine", "Ravin des Anglais", "Ravin du Carenage". На левом берегу южной бухты расположен Севастополь, русский город, богатый и красивый, гордый своими сорока двумя тысячами жителей, лепящийся по склонам горы. С севера на юг его пересекают две великолепные улицы: Морская и Екатерининская. Масса бульваров, общественных и частных садов с прекрасными вековыми деревьями. Повсюду прекрасные дома, богатые магазины, административные здания, которые выглядят настоящими дворцами, -- все это образует грандиозное целое, над которым высятся и сияют золоченые купола церквей. На правом берегу находятся больницы, казармы, военные магазины, бассейны, доки. Административный, морской и военный город развернулся в Корабельной бухте, около которой высится Малахов курган. Город оставляет впечатление богатства, цветущего благоденствия и силы, но только с первого взгляда. Если со стороны моря стены и крепости могут создать иллюзию безопасности, зато со стороны Херсонеса не сделано ничего, чтобы защитить город от нападения. Всего несколько подготовительных работ, окончание которых требует много времени, людей и денег. Кроме того, никто не ожидал атаки Севастополя и этой победы на Альме. Русская армия отступила, Севастополь открыт, и союзная армия в пяти днях пути. Если не хватило денег и времени, зато остались люди. И какие люди! Корнилов, Тотлебен! Первый -- контр-адмирал, второй -- инженер-полковник! Разбитый Меньшиков, конечно, не решился запереться в Севастополе. Боясь, что его армии придется выдержать блокаду, голодать и в конце концов сдаться неприятелю, он двинулся усиленным маршем в глубь Крыма и здесь решился ждать. Назначив Корнилова главнокомандующим, а Тотлебена присоединив к его штабу, Меньшиков сказал им: -- Оставляю вам двадцать пять тысяч войска, поручаю именем Государя, защищать Севастополь до... смерти и отдаю в ваши руки спасение отечества! Корнилов отвечает просто: -- До самой смерти! Мы исполним свой долг! По отъезде Меньшикова Корнилов дает Тотлебену все полномочия, чтобы защищать город. Севастополь -- в тревоге! Повсюду -- прокламации... Отечество -- в опасности! Воззвание к патриотизму, к самопожертвованию! Великие слова, которые всегда находят отзвук в русском сердце! Барабаны и трубы гремят, колокола звонят... Сердца содрогаются, глаза увлажняются слезами, руки сжимаются, крики гнева и энтузиазма звучат в воздухе! Какое геройское зрелище! Солдаты, матросы, чиновники, рабочие, торговцы, горожане, старики, женщины, дети бегут по улицам, крича: -- Защищаться! До смерти! До смерти! Сначала самое главное -- укрепления... Надо окружить траншеями находящийся в опасности город. Десять тысяч импровизированных работников готовы; разумеется, неловких, но дышащих горячим патриотизмом, который творит чудеса. Из арсеналов достают орудия, ломают деревья... Потом, под предводительством офицеров, толпа бросается к тем пунктам, которые надо укрепить. Во главе толпы идет женщина в черном и несет русское знамя. Ее приветствуют восторженными криками: -- Княгиня! Да здравствует княгиня! Да здравствует русская патриотка! Живо! Офицеры намечают места. За работу! Княгиня требует, чтобы ей позволили сделать первый удар лопатой. За ней толпа набрасывается на твердую почву возвышенности и беспощадно взрывает ее. Эта работа продолжается целые часы, дни, ночи -- неустанно, безостановочно. Дама в черном в первом ряду рабочих с ожесточением отдается грубой работе. И когда ее окровавленные руки не могут более держать кирку или лопату, она, совсем разбитая, едва двигаясь, находит в себе силу схватить русское знамя и гордо пройтись с ним по всей линии укреплений. Прекрасная в своем черном одеянии, она кричит своим металлическим голосом: - Бодритесь, дети! Бодритесь! За Государя! За святую Русь! Все эти труды и усилия увенчались успехом. Быстро углубляются траншеи, растут насыпи, бастионы, укрепления Так как для работ не хватало дерева, в ход пустили все: доски, мебель, сундуки, ящики -- все годилось для молодцов, готовых защищать город своими трупами. В это же время привозят пушки, ядра, маскируют амбразуры мешками с землей. Эта гигантская работа длится сто двадцать часов... Четыре дня и четыре ночи. Защитники Севастополя сделали больше, чем было в человеческих силах. Когда все было готово, Корнилов попросил духовенство благословить войско и работы. Священники появились на укреплениях в сопровождении адмирала, который после службы обратился к солдатам с этими историческими словами: -- Дети, будем драться до последнего! Всем начальникам я запрещаю бить отбой, если кто из начальников прикажет бить отбой, заколите такого начальника! Товарищи! Если бы я приказал ударить отбой, не слушайте, и тот из вас будет подлецом, кто не убьет меня! Все готово. Русские спокойно ждут неприятеля. Англо-французская армия подошла к Херсонесу только 26 сентября. Ей понадобилось почти два дня, чтобы подобрать своих раненых и похоронить убитых, и не менее четырех дней, чтобы пройти двадцать пять километров расстояния, отделявшего Альму от Севастополя. Правда, все продовольствие и амуниция солдат заключается в их мешках, потому что весь резерв находится на кораблях союзного флота, и снабжение продовольствием армии находящейся в пути, было очень длинной и трудной процедурой. Как бы то ни было, время было потеряно. Историки единодушно порицают англичан за их медлительность, которая становилась легендарной и страшно раздражала французских офицеров и солдат. Англичане никогда не были готовы, опаздывали есть, спать, идти далее Это был какой-то кошмар: вечно в запоздании! Их нарочно ставили впереди других войск, боясь оставить их позади или потерять где-нибудь! Сейчас за англичанами шли зуавы генерала Боске, буквально наступавшие им на пятки. Эти неутомимые ходоки болтали, шутили, смеялись, подбадривая англичан. -- Ну, ну, поскорее, англичане! Ползите! Идите, милорды, идите, заставьте работать ваши пятки... Ну... плетитесь... поскорее! -- Ба! да это устрицы! Надо перевернуть их лицом назад... они сейчас отлично поползут! Англичане шумно смеялись, показывая свои национальные челюсти, и шутливо отвечали: -- Добрые, славные французы! В ответ им кричали: -- Славные англичане! Когда обе армии подошли к Херсонесу, свершилось чудо. Севастополь был готов к защите. Решили начать правильную осаду, которая, по общему мнению, не должна была затянуться надолго. Союзные флоты заняли два пункта. Англичане взяли себе бухту Балаклавы, а французы -- бухту на юго-западе Севастополя. Затем выгрузили на берег материал для осады, продовольствие и амуницию для войск. Нужно было еще укрепить набережные, организовать транспорт до самого театра предстоящей битвы. Все это заняло много времени. Русские, защищенные сетью стрелков, продолжали неутомимо рыть землю. Их укрепления заключали в себе два страшных для противников пункта: первый -- на корабельной пристани, вправо от южной бухты, второй -- перед самым Севастополем. Решено было, что англичане займутся осадой первого пункта и расположатся справа, а французы начнут осаждать второй и устроятся слева. Перед англичанами находились русские укрепления, названия которых тесно связаны с историей этой памятной осады. Это были Большой Редут, Малый Редут, Малахов курган, первый, второй и третий бастионы. Французы обратили все свое внимание на центральный четвертый бастион. Небольшую колокольню сделали арсеналом и траншейным депо. Тут же расположился командир траншей подполковник Рауль, достойный противник Готлебена. В беговой беседке устроился походный лазарет, а поблизости от него склад габионов. Все эти труды и заботы занимали армию до 7 октября, когда была открыта первая траншея. Ночью около тысячи пехотинцев, сопровождаемых саперами, тихо двинулись вперед с ружьями на перевязи, вооруженные кирками и лопатами. Три батальона следуют позади, а пять остальных находятся в резерве, готовые прибежать на помощь при малейшей тревоге. Каждый из солдат нагружен габионом (цилиндрическая корзина, открытая с обоих концов, которая наполняется землей и поддерживает внешние насыпи траншеи). Отряд разделяется на две линии, которые сначала идут рядом, потом одна поворачивает -- вправо, другая -- влево. По сигналу каждый солдат кладет на землю свой габион, свое оружие и свои орудия. Намечают линию габионов и с бьющимся сердцем ждут сигнала. В это время отряд, обязанный защищать рабочих, делится на роты, взводы и ставит повсюду часовых. Строго запрещено стрелять, стучать оружием, шуметь. Приказы отдаются шепотом. Наконец капитан тихо произносит команду, которая передается по всей линии: "Руки вверх". Тысяча лопат поднимаются вверх и опускаются, взрывая землю. Каждый хранит молчание, которое представляет из себя вопрос жизни и смерти. Ночь очень темна, и русские не подают и признака жизни. Солдаты работают с лихорадочной торопливостью. Разрытая земля бросается в габион, который мало-помалу наполняется и представляет собой отличную защиту против огнестрельного оружия. В полночь новые рабочие приходят заменить усталых. Траншея растет. Вдруг раздается оглушительный выстрел из пушки, другой, третий, и русские укрепления заволакиваются дымом. Несмотря на огонь, работы продолжаются, число рабочих увеличивается. Артиллеристы прорезают амбразуры для пушек, громоздят мешки с землей, уравнивают площадки. Саперы устраивают настоящие лестницы для стрельбы, которые годятся и для осады, когда пушка пробьет брешь в неприятельских укреплениях. Но есть и серьезное затруднение. Не хватает земли для насыпей, кирки колотят о каменистый грунт. Приходится взорвать скалу, брать землю издалека, с полей, и таскать ее мешками сюда. Каждый солдат соперничает в усердии и энергии с другими, работая над траншеей, готовясь затем к бомбардировке, к приступу и полной победе. Через пять дней насыпи готовы. Несмотря на адский огонь русских, вооружают батареи, ставят на места восемьдесят орудий, снабжают их порохом, ядрами, гранатами. Все готово, чтобы атаковать город с суши. Со стороны моря флот также детально готовится к осаде. Ожидают только сигнала. Каждый нетерпеливо, с тоской и надеждой задает себе вопрос: не завтра ли это будет? ГЛАВА II Новый главнокомандующий. -- Капитан Шампобер. -- Сорви-голова делается капралом и начальником патруля. -- Вольные стрелки. -- Бомбардировка. -- Гибель русских артиллеристов. -- Дама в черном стреляет из карабина. Прошел месяц со времени победы при Альме. Сент-Арно умер через неделю, 29 сентября, передав командование войсками генералу Канроберу. Новый главнокомандующий еще молод: сорока четырех лет, энергичный, деятельный, добрый к солдатам, также отвечающим ему любовью, неустрашимый до крайности, он вполне отвечает своему высокому положению. Это человек среднего роста, живой, подвижный, с огненным взглядом. Особая примета: носит длинные волосы, покрывающие воротник его вышитого золотом мундира. Известен его ответ императрице, подшучивавшей над его шевелюрой. -- Мои волосы, государыня, принадлежат истории! Увы, он ошибся, история забыла о нем и его волосах. Прежде всего это человек битвы, бросавшийся в середину врагов, солдат, с безрассудной смелостью рисковавший своей жизнью. Тяжело раненный в сражении на Альме, он велел посадить себя в седло и, бледный, окровавленный, каким-то чудом остался на лошади до конца битвы. Превосходный исполнитель, он самый нерешительный из всех главнокомандующих. Огромная ответственность, желание пощадить солдат, переговоры с английским главным штабом, предчувствие всяких затруднений -- все это парализует в нем всякую инициативу и отдает его во власть событий. Но теперь, в начале кампании, ничего этого не видно. Дела идут хорошо, на завтра назначена бомбардировка. Сопровождаемый своим штабом, главнокомандующий обходит траншеи. Он идет пешком, держа руку на перевязи, рядом с Боске, который на целую голову выше всех окружающих. Они подходят к центральной траншее. Двести артиллеристов ждут около орудий. В группе офицеров находится молодой капитан, бледный после недавнего ранения. Над двумя потертыми галунами на его рукаве нашит третий золотой галун. Это -- повышение по службе, столь же недавнее, как рана. Несколькими секундами ранее прихода генералов прибегают, запыхавшись, пятеро зуавов. С ними мальчик в форме зуава с огромным букетом осенних цветов в руке. При виде их капитан делает дружеский жест, как вдруг раздается команда: - На караул! Громко звучит Труба, и звуки ее сливаются с громом пушек, мортир, с ружейной стрельбой. Канробер подходит к капитану, салютующему ему саблей, останавливается подле него и громко произносит: Именем Императора объявляю вам, поручики, подпоручики, унтер-офицеры, бригадиры, канониры и барабанщики, что вы должны повиноваться присутствующему здесь -- капитану Шампоберу, как своему непосредственному начальнику во всем, чего он потребует от вас по долгу службы и по правилам военного регламента! Потом добавляет ласково: -- Капитан, я счастлив пожать руку такому храбрецу, как вы! Ваша рана вылечена? -- Да, ваше превосходительство! -- Чудесно! Что делают здесь эти зуавы? -- добавляет главнокомандующий, улыбаясь им как старым друзьям. -- Они спасли меня там, на Альме, ваше превосходительство, после того как защищались и отбили орудия вместе с капонирами! -- И хотели первыми поздравить вас с повышением? Браво, мои смелые шакалы! Браво! Затем, остановившись перед статным зуавом, начальником маленького отряда, главнокомандующий замечает на его груди крест Почетного Легиона и говорит ему: -- Как, у тебя крест, и ты еще не капрал? -- Ваше превосходительство, я только сегодня вышел из лазарета! -- Твое имя? Боске вмешивается и отвечает: -- Генерал, имею честь представить вам Сорви-голову, героя второго полка зуавов, храбреца, который спас нас при взрыве замка графа Нахимова! Старый сержант, прекрасный солдат, умный, но горячая голова... -- Тем лучше... мы сделаем из него офицера! Но так как ты, будучи сержантом, не можешь стоять на часах и нести солдатскую службу, я делаю тебя капралом... в ожидании лучшего... Вольно, ребята! Отдохните теперь и повеселитесь! Завтра утром приглашаю вас к бомбардировке! -- Да здравствует Канробер! Да здравствует отец солдат! До здравствует Боске! Эти восторженные крики раздаются далеко кругом. Перед уходом оба генерала обмениваются несколькими словами, и Канробер делает утвердительный жест. -- Это хорошо! Превосходная мысль! - добавляет он. -- Потрудитесь заняться этим! Боске кричит своим громким голосом: -- Сорви-голова! -- Есть, ваше превосходительство! -- Завтра на рассвете мы бомбардируем Севастополь! Ты начнешь действовать и повторишь свой маневр на Альме... Понял? -- Точно так, ваше превосходительство! -- отвечает сияющий зуав. -- Я должен зайти впереди французских траншей и стрелять в русские орудия, в русских артиллеристов! -- Прекрасно! Ты выберешь себе сотню людей из самых лучших стрелков... засядешь с ними... выберешь удобное место... я предупрежу твоего полковника... Остальное -- твое дело, и ты устроишься, как захочешь! -- Я устроюсь на спине у русских, генерал! -- Желаю тебе удачи, Сорви-голова! -- Благодарю вас, ваше превосходительство, за вашу доброту! Гордый своей миссией, Сорви-голова идет к капитану Шампоберу, радушно встречающему его. -- Господин капитан, как я счастлив! Вы знаете, мы пришли к вам от всего нашего полка, видевшего вас на деле и искренне уважающего! Собачка, испуская радостный визг, скачет, лижет его прямо в лицо и бегает, словно бешеная. -- Митральеза! Милый мой пес! Тото Буффарик поднимает вверх свои цветы, подает их офицеру и кричит: -- Господин капитан, это от зуавов второго полка и от моей семьи... Мы празднуем ваши эполеты и выздоровление! Капитан хватает мальчика за плечи и целует в обе щеки. Артиллеристы оглушительно кричат: -- Да здравствуют зуавы! И все вместе вопят: -- Да здравствует капитан Шампобер! Капитан, совсем растроганный, пожимает протянутые руки, хочет ответить ласковыми словами, благодарит, как вдруг трубач зуавов, Смоленый Клюв, яростно кричит: -- Берегись, бомба! С неприятельской стороны, на высоте тридцати метров, летит металлический шар, из которого курится дымок. Слышно, как свистит воздух в кольцах снаряда. Бомба быстро приближается. Все присутствующие бросаются на землю. Бум! Снаряд разрывается с грохотом пушки, вырыв глубокую яму в два метра и разбросав целый ливень обломков: железа, камней, щепок. К счастью, никто не задет. Все поднимаются на ноги, и капитан, смеясь, говорит: -- Ну! Бомба, наверное, желала участвовать в нашем разговоре! Благодарю, зуавы! Друзья мои, спасители! Благодарю, канониры, дорогие товарищи по оружию! Я желал бы выразить вам мои чувства, но время не ждет, эти черти русские не дают передышки. Слушайте! У меня есть кварта крымского вина, несколько окороков и корзина шампанского... поселимся всем этим по-братски, выпьем за ваш успех, за счастье тех, кто думает о нас, за наше отечество, за славу французского знамени! -- Вы правы, господин капитан, -- отвечает Сорви-голова, -- время не ждет, и минуты бегут. Мне надо идти в полк! -- Но ты едва оправился от ужасных ожогов! -- Как вы от удара саблей! -- Но ведь я капитан, у меня ответственность... -- А я сделан капралом и командующим... -- Как? Уже командующим? -- Да, командующим отрядом, который я должен собрать в несколько часов и о котором вы услышите завтра. На рассвете мы откроем охоту на казаков, пока вы будете истреблять их работу пушками! -- Браво, милый Сорви-голова! Вы пойдете к маркитантам. -- Да, господин капитан! Я обойду торговцев... там, наверно, сидят мои верные товарищи, которые будут отличными рекрутами для нового патруля! -- Вы составите настоящий адский патруль! -- Это название мне нравится, господин капитан! Вы -- крестный отец патруля и будете гордиться своим крестником! -- Поблагодарите там за меня сестру Елену, тетку Буффарик, мадемуазель Розу, всех этих самоотверженных женщин, заботы которых спасли и вас, и меня от смерти. Мы лежали там оба, умирающие, измученные лихорадкой, с верной Митральезой около нас! Дежурный офицер спешно подъезжает к капитану и подает ему конверт. Капитан разворачивает бумагу и читает: "Приказ командиру третьей батареи. Ровно в шесть часов бросить три бомбы на бастион и продолжать безостановочно огонь". Он пожимает руку зуаву и говорит: -- Я должен дать сигнал к битве, до свидания, друг мой! -- До свидания, господин капитан! Вся союзная армия охвачена лихорадкой. Новость облетела войско. Солдаты испытывают дикую радость при мысли о бомбардировке. Никто не сомневается в успехе. На завтра назначают друг другу свидание в Севастополе. Ночь кажется томительно длинной. Никто не смыкает глаз. В три часа утра солдаты выбегают из палаток и закусывают. Через два часа они солидно завтракают, запивая завтрак двойной порцией вина и глотком водки. Последние приготовления закончены. Пехотинцы осматривают свою экипировку до самых подошв. Кавалеристы седлают лошадей, саперы и понтонеры грузят на повозки доски, помосты, лестницы. Канониры заряжают орудия. Погода великолепная. Занимается заря. Через двадцать пять минут взойдет солнце. Явственно доносится бой городских часов в Севастополе. Шесть! На батарее номер три раздаются три ужасных выстрела с промежутками в десять секунд и разносятся далеко в городе. Это - сигнал! Весь фронт французских и английских войск заволакивается дымом, и громовой улар следует за тучей дыма. Сто двадцать пять пушек и мортир выпускают целый ураган огня на русские укрепления. Неприятель отвечает непрерывным огнем. В адском шуме ничего не слышно, в густом дыму нельзя ничего разобрать. Стреляют без передышки. Понятно, что неприятель терпит большой урон от огня артиллеристов, но что особенно раздражает и удивляет русских -- это потеря большого числа артиллеристов, убитых ружейными выстрелами. Время от времени наступает затишье. Тогда раздается сухой легкий выстрел, потом свист, и русский канонир падает на свое орудие с размозженным черепом, с пробитой грудью, с простреленным плечом. Эта убийственная стрельба продолжается беспрерывно. Русские внимательно смотрят во все стороны, разглядывают в бинокли все неровности почвы и наконец замечают между батареями и траншеями маленькие насыпи земли, которые прикрывают собой ямы, где укрываются по два человека стрелков. Этих насыпей около полусотни - везде, где вчера не было ни малейшего возвышения. С русских укреплений видны только концы двух карабинов да красный лоскут, свидетельствующий о засаде. Там, за этими холмиками, засел адский патруль, так живописно окрещенный капитаном Шампобером и заставивший говорить о себе даже русских. По приказу генерала Боске Сорви-голова отлично устроился. На его призыв сбежалась толпа волонтеров. При одной мысли об экспедиции с ним, весь полк хочет следовать за любимым товарищем. Сорви-голова выбирает себе семьдесят человек и комплектует свой отряд Венсенскими стрелками. Все это лучшие стрелки в дивизии Боске. В девять часов вечера они отправляются в путь, -- каждый снабжен лопатой, мешком с провизией, патронташем и котелком с кофе, -- проходят траншеи и уходят искать удобное место. Сорви-голова заранее заботливо осмотрел из амбразуры все укрепления. Теперь в темноте он отлично ориентируется и ведет своих товарищей. Вот они ползут но земле, избегая шума, и волокут за собой инструменты, обмотанные тряпками, чтобы не звенели, подходят ближе с безрассудной смелостью, с неслыханным везением. Готово! Они находятся не далее, как в 400 или 450 метрах от русских бастионов. Тогда каждый со всевозможными предосторожностями погружает лопату в землю и роет яму. Землю бросают вперед, и она образует холмик. Сорви-голова в центре линии, вместе со своим товарищем-трубачом. В четыре часа утра ямы и насыпи сделаны. -- Мы словно в пустой купальне засели! -- замечает Соленый Клюв. -- Тише! -- говорит Сорви-голова. -- Я закурю трубку! -- Нельзя! -- Ну, выпью... -- Береги напиток... будет жарко! -- Ну, если нельзя ни говорить, ни курить, ни пить, я усну, пока не начнется музыка! -- Как хочешь! Я бодрствую! -- Еще бы! Ты -- начальник! Через пять минут трубач, завалившись на дно ямы, спит как сурок. Его будят три выстрела из мортиры. Он встает и кричит: -- К вашим услугам! Как человек предусмотрительный, он запасся котелком с водкой, открывает его и подает товарищу, заряжающему карабин. -- Выпей глоток, Сорви-голова, это не повредит! Совершив возлияние, Сорви-голова берет оружие, прицеливается и стреляет. Трубач следит за полетом пули и радостно кричит: -- Полетел бедняга! Славно! Действительно, русский артиллерист выронил банник и упал на пушку. -- Хорошо! -- добавляет Сорви-голова. Соленый Клюв делает хороший глоток водки, берет карабин и целится в артиллериста, заменившего собой убитого. Паф! Он падает, убитый наповал. -- Верно, старый товарищ! -- Ну, я пойду подкрепиться... -- Берегись... напьешься! -- Ну, ну! Не теряй надежды! Ничто так не освежает зрение и мысли! Вправо и влево над засадами поднимаются облачка дыма. Выстрелы из карабинов теряются в громе пушек, мортир и треске гранат. Но отчаянные головы продолжают безостановочно свою ужасную работу, настолько ужасную, что огонь русских слабеет и прерывается на минуту. Дым, гром, треск повсюду. Стрелки спокойно сидят в своих ямах, созерцая ураган огня над собой, курят трубки, выжидая удобного момента. Вдруг земля дрожит, раздается страшный взрыв. На французской линии появляется столб пламени с тучей дыма. Взорвало пороховой погреб. Двадцать пять человек убито, три орудия исковеркано. Русские шумно радуются, издавая торжествующие крики. Через полчаса взлетают на воздух два русских пороховых погреба. -- Ответ пастуха пастушке! -- замечает серьезно трубач. Повинуясь одной и той же мысли, французы и русские замедляют огонь, желая видеть результаты бомбардировки. Одиннадцать часов. Конечно, потери большие, но не столь важные, как можно было думать. Русские, под сильнейшим огнем, с неустрашимостью, вызывающей восторженный крик союзных войск, быстро исправляют повреждения. Это далеко не победа французов -- к вящему разочарованию солдат, мечтавших о взятии Севастополя. Пушки и мортиры гремят издали. Во время этого затишья на русских укреплениях собирается масса любопытных: штатские и дамы в богатых туалетах смотрят в бинокли. Сорви-голова различает среди них даму в черном с карабином в руках. Она оживленно разговаривает и указывает на засаду стрелков. -- Что она собирается делать? -- говорит Сорви-голова своему товарищу. -- Она хочет навести на нас пушки и мортиру! Хорош гарнизон, где командуют бабы! Смотри... берегись! Бум! Выстрел из мортиры в двух шагах от дамы в черном. Бомба летит вверх быстро, с шумом, потом падает. Сорви-голова и Соленый Клюв видят, что она летит на них, и одним прыжком, как лягушки, выскакивают из своей ямы. Снаряд с дьявольской точностью падает в яму и разрывается. В этот момент раздается выстрел из карабина. Сорви-голова делает быстрое движение и прикладывает руку к груди. -- Задело? -- с тоской спрашивает его товарищ. -- Не знаю, -- прерывающимся голосом отвечает зуав, -- мне показалось... что-то ударило меня... -- Иди... иди скорее в яму... бомба еще глубже вырыла ее... опасности нет... -- Да, да! -- бормочет Сорви-голова. бледный, как полотно. Ползком добирается он до ямы и тяжело падает в нее. Соленый Клюв дрожит с головы до пят. заметив на красной ленточке креста, украшающего грудь его друга, маленькую круглую дырочку. ГЛАВА III Смерть русского героя. -- Семьдесят тысяч пушечных выстрелов. -- Смелость русских. -- Нападения на батарею номер три. -- Сорви-голова отправляется в экспедицию. -- На кладбище. -- Бегство русских. -- Фокусничество. - Тайна. Сорви-голова видимо слабеет. Трубач открывает свой котелок и вливает ему в рот водки. -- Выпей... это отлично! Молоко тигра! Оно воскресит мертвого! Сорви-голова тяжело вздыхает и говорит уже окрепшим голосом: -- Мне лучше! -- Ну, снимай куртку... надо видеть, чем тебя задело! Соленый Клюв снимает с товарища куртку, расстегивает рубашку и замечает на теле, ниже сердца, фиолетовое пятно с черными краями. Но крови нет. -- Царапина! Просто царапина! -- серьезно говорит трубач. Сорви-голова чувствует какое-то твердое тело в своем поясе, ощупывает его и вынимает пулю малого калибра. -- Вот так штучка! Какое-то игрушечное ружье... точность в прицеле, но не в ударе! Твое счастье, нечего тебе жаловаться! -- Да, но выстрел был верно направлен! -- Это -- дама! Она подстерегает нас. Погодите минуточку, милая дама! -- Не убивай ее! -- Предрассудки! Потому что дама? Ну, плевать мне на дам! Она ведет себя как солдат, и я смотрю на нее как на солдата! Во время этого короткого разговора дым снова сгустился, закрыв собой бастион и гордую княгиню. Снова начинается ожесточенная бомбардировка. Флот также принимает участие в битве. Двадцать семь роенных кораблей открывают огонь, обстреливая укрепления, защищающие рейд. И берег, и море покрыты дымом, в котором сверкают молнии. Шум так ужасен, что кровь брызнет из ушей канониров, и многие глохнут навсегда. У русских несчастье. Убит адмирал Корнилов. Всегда впереди, верхом, он неустанно следил за бомбардировкой с Малахова кургана. Вдруг английская пуля раздробила ему левую ногу. Он падает на руки опечаленных офицеров, смотрит на них потухающими глазами и говорит: -- Поручаю вам защиту Севастополя. Не отдавайте его! Его относят в госпиталь, где он, несмотря на все старания врачей, умер после долгой агонии. Последние слова его были: До смерти! Защищайтесь до самой смерти! Эта катастрофа вместо того, чтобы обескуражить русских, усилила их ярость и энергию. Город весь в дыму и в огне. Бастионы обрушиваются на французские батареи целым вихрем огня. Досталось и кораблям. У адмиральского корабля "Город Париж" пробит корпус, попорчен такелаж и грузовая ватерлиния. Бомба опрокидывает адмирала Гамелина, одного из дежурных офицеров и ранит двух адъютантов. На некоторых кораблях начался пожар. Да, эти русские -- бравые и смелые солдаты! Обольщаться нечего, наши дела неважны до такой степени, что генерал Тьери, командир артиллерии, приказывает прекратить огонь. Никто не помышляет теперь о приступе, тем более что в Севастополе появился князь Меньшиков с тридцатью батальонами войска. Ночью все затихает с обеих сторон. Каждый считает свои потери и поправляет повреждения. Со стороны французов -- триста человек убитых и раненых. У англичан -- около четырехсот. У русских около тысячи человек выбыло из строя. Англо-французская армия насчитывает десять тысяч пушечных выстрелов, русская -- двадцать тысяч. Союзный флот бросил тридцать тысяч снарядов на рейд. Русские ответили шестнадцатью тысячами. За эту бомбардировку с обеих сторон насчитывалось семьдесят тысяч пушечных выстрелов. Русские понесли особый урон от стрелков из отряда Сорви-головы. Из них самих немногие получили лишь легкие контузии. Сорви-голова был контужен сильнее всех. Вернувшись ночью в лагерь, адский патруль был встречен поздравлениями. Попытка была исключительно удачна, и отныне адский патруль начал свое официальное существование. Ночью десять тысяч рабочих поправили русские укрепления, и наутро они высились грознее, чем когда-либо. Назавтра, как и во все последующие дни, снова начинается яростная бомбардировка. Напрасно союзники роют траншеи, работают с лихорадочной торопливостью -- все безуспешно. -- Это значит стараться укусить себе нос! -- энергично заявляет Сорви-голове капитан Шампобер. Несмотря на ужаснейшую канонаду, Севастополь, благодаря гению подполковника Тотлебена и патриотизму защитников, сопротивляется врагу и наносит ему жестокие потери. Зная, что наступление -- лучшая защита, русские атакуют безостановочно. Дерзкие вылазки гарнизона, неожиданность, с которой Меньшиков захватил англичан в Балаклаве и едва не истребил всю кавалерию, -- все это заставило союзников призадуматься и понять, что они имеют дело с очень сильным неприятелем. Битва при Балаклаве была коротка. Инкерманское сражение, где без помощи французов погибла бы вся английская армия, было очень кровопролитным. Наконец, вещь очень важная и серьезно беспокоящая французский главный штаб -- это факт, что система шпионства организована у русских так хорошо, что они знают все происходящее в неприятельских войсках. Движение войска, размещение батарей они знают прекрасно, даже пароль. На другой день после Инкерманской битвы, когда все были заняты своими делами -- перевязывали раны, оплакивали умерших, глубокой ночью было сделано нападение на батарею капитана Шампобера. Впереди центрального бастиона русские воздвигли люнет с шестью пушками и наделали много хлопот и неприятностей капитану Шампоберу и его батарее. Капитан, посетовав, обратился к Сорви-голове: -- Ты свободен и можешь распоряжаться собой, можешь маневрировать как угодно, командуя своими приятелями, не боящимися ни Бога, ни черта. Окажи мне услугу, дорогой Сорви-голова! -- К вашим услугам, господин капитан! -- Это очень трудное дело, пожалуй, невозможное... -- Трудное? Может быть! Невозможное... я его сделаю! -- Ну, слушай! Надо пойти заклепать орудия этой батареи, вот там, между южной частью кладбища и выступом центрального бастиона. -- Господин капитан! Сегодня вечером я возьму с собой пятьдесят человек... отвечаю за успех! -- Заранее благодарю тебя от всего сердца, мой смелый друг! -- Ба! Оставьте, господин капитан! Это сущие пустяки! В десять часов вечера адский патруль во главе со своим умелым начальником, узнав пароль, отправился в путь. Проходит два часа. Полнейшее безмолвие. Тишина прерывается только окриками часовых да лаем собак в Севастополе. Пушки молчат. С обеих сторон полнейшая неподвижность и оцепенение. Городские часы бьют полночь. Часовой, стоящий у траншеи, слышит приближение отряда, идущего открыто, не прячась. -- Кто идет? -- кричит он. -- Франция! -- отвечает голос из темноты. -- Какого полка? -- Стрелки второго полка зуавов! -- Пароль! -- Маренго! -- Проходи! -- добавляет часовой. В этот момент какая-то тень бесшумно скользнула позади часового. Вдруг он получает сильнейший удар топором по голове. Несчастный падает и бормочет: -- Это не те, не Сорви-голова! Измена! Его не слушают. Отряд молча бросается вперед в батарею. Капитан чувствует опасность, но поздно. Он вынимает саблю и кричит: -- Живо! Канониры! Сюда! Неприятель! В один момент в батарее поднимается неописуемая тревога. Артиллеристы быстро готовятся к обороне. Завязывается ожесточенная борьба в темноте. Дерутся, борются, душат друг друга. Но осаждающие рвутся не к людям, а к пушкам. Некоторые из русских вооружены тяжелыми молотками и длинными гвоздями. Они ощупывают запал пушек, вводят туда гвоздь и вбивают его ударами молотка. Четыре пушки и три мортиры заклепаны и совершенно непригодны к делу! Капитан видит перед собой гиганта с обнаженной саблей. Шампобер инстинктивно опускается на колено и втыкает свою саблю в живот врага. -- Это в отместку за мой шрам! -- говорит он холодно, вставая на ноги. Помощь спешит со всех сторон, но слишком поздно. Достигнув своей цели, русские перелезают через траншею, толкают часовых и убегают, оставив своих раненых в батарее. Зажигают фонарь. Капитан освещает им лицо своего противника и видит молодого человека своих лет в чине морского лейтенанта. Он поднимает голову раненого и говорит ему: -- Скажите, что я могу сделать для вас? -- Ничего, -- отвечает раненый, -- я погиб... все бесполезно! -- Сейчас я позову хирурга! -- Спасибо вам, спасибо... я умираю и прощаю вам свою смерть... Вы исполнили долг так же, как и я! Война! Раненый приподнимается и кричит: -- Да здравствует русский царь! Да здравствует Россия! -- Потом падает мертвый. В это время, по странной случайности, Сорви-голова проделывает то же самое в русской батарее -- с таким же успехом, но с большими затруднениями, потому что не знает русского языка. Ему удалось заклепать шесть пушек и четыре мортиры. Адский патруль возвращался уже домой, оставив четырех человек убитыми в схватке, как вдруг до слуха зуавов донесся топот ног. Трубач, очень наблюдательный, тихо заметил: -- Это стук русских сапог... слышно по звуку! -- Верно! -- Значит, это русские бегут к нам... -- Мы хорошо встретим их! -- добавляет сержант Буффарик, в качестве волонтера присоединившийся к патрулю. Образцовые солдаты вытягиваются в линию и скрещивают штыки. Русские в беспорядке сослепу бросаются на них. Отчаянная схватка, несколько пронзительных воплей, потом команда на незнакомом языке. На земле лежит около пятидесяти человек раненых и убитых, которых зуавы словно проглотили. Остатки русского отряда смыкаются в линию и отступают вдоль кладбищенской стены. Монументальная решетка, служащая входом в некрополь, открыта. Беглецы, очевидно. знают это, пробегают и запирают ее за собой. -- Смелей! -- кричит Сорви-голова. -- Смелей! Они у нас в руках! С ружьем на перевязи, он пытается перелезть через решетку, но гвозди, которыми она утыкана, останавливают его. -- Берегись, -- говорит трубач, -- разорвешь платье, и это будет скверно! -- Влезем на стену, -- говорит Сорви-голова. спускаясь на землю, -- они заперты, как в клетке! Наиболее сильные из зуавов прислоняются к стене и устраивают лестницу для товарищей. Эти упражнения проделываются без всякого шума, без разговоров. Индейцы, выслеживая врага, наверное, не могли бы сделать это лучше. - Ложись! -- командует Сорви-голова. Зуавы вытягиваются на стене и остаются неподвижными. Странная вещь! Не слышно ни малейшего шума. Вероятно, русские прячутся, готовясь к битве. Обеспокоенный этой тишиной. Сорви -- голова скользит вниз, исследует почву, ощупывает ее и убеждается, что нет ничего похожего на засаду или западню. -- Тихо спускаться! -- командует он. Зуавы спускаются со стены и собираются около начальника, заинтригованные, почуяв тайну. Кладбище представляет собой широкий прямоугольник в четыреста метров длиной и в сто метров шириной. Сорви-голова решает, что им не трудно будет обшарить все кладбище, несмотря на темноту. Зуавы продвигаются вперед, держа штык перед собой, строго соблюдая приказ: не стрелять ни в каком случае. Они ощупывают землю, задевая кресты и памятники на могилах, сомкнувшись в одну линию, прислушиваются, поджидают... Ничего! Ни шуму, ни шороху. Через четверть часа они подходят к другой стене и останавливаются. -- Ровно ничего! -- кричит трубач. Сорви-голова размышляет с минуту и говорит товарищам: -- Пятьдесят человек не могут затеряться, как орехи... Тут какая-то тайна! Здесь нам нечего делать. Пора домой! ГЛАВА IV В кармане мертвеца. -- Доказанная измена. -- Один! -- На кладбище. -- Опять дама в черном. -- Сорви-голова в ожидании. -- Что он слышит. -- Под алтарем русской часовни. Едва успел Сорви-голова вернуться, как капитан Шампобер сообщает ему о происшедшем. Он внимательно слушает и говорит: -- Русские ответили часовому по-французски? -- Да! -- Назвали себя зуавами и сказали пароль? -- Да. -- Следовательно, они знают о существовании адского патруля и знали о нашей экспедиции! Господин капитан, дозвольте мне взглянуть на труп убитого вами русского офицера. Шампобер указывает ему в угол, где на носилках лежит темная масса. Сорви-голова берет фонарь, просит артиллериста посветить, подходит к трупу и расстегивает запачканный кровью мундир. -- Сорви-голова! Что ты делаешь? -- кричит капитан укоризненным тоном. -- Мертвый неприятель! Ты такой великодушный! -- Капитан! Я начальник разведчиков, и чувствительность не входит в мои обязанности! Этот человек ворвался сюда благодаря предательству. Мы потеряли людей и пушки. Мне кажется, что эта позорная тайна -- в его кармане. Мой долг -- обыскать его, и я обыщу со спокойной совестью! Болтая, Сорви-голова обшаривает карманы мертвеца, находит сначала пакет с письмами на имя графа Соинова и записную книжку. -- Не то! -- решает зуав, засовывая книжку обратно в карман. Во внутреннем кармане его пальцы нащупывают бумагу. Сорви-голова вынимает большой конверт с подвижной печатью, обыкновенно употребляемый французским главным штабом, на лицевой стороне которого написано: "Экспедиционный корпус Крыма. Главный штаб". -- Разве я не прав? -- говорит Сорви-голова, вскрывая конверт. -- Я-то совершенный дурак! -- восклицает капитан. Зуав вынимает из конверта оттиски плана размещения первой, третьей, пятой и седьмой батарей с подробным указанием количества орудий и орудийной прислуги. -- Я думаю, вас это заинтересует! -- говорит Сорви-голова, протягивая капитану бумагу. Он находит еще рисунки, чертежи и кричит: -- Вот и обо мне есть... Почитаем! "Адский патруль, состоящий из лучших солдат, работает отлично. Невозможно что-либо предусмотреть в данном случае. Командующий патрулем зуав, Жан Бургейль, по прозвищу Сорви-голова, интеллигентный, смелый, выносливый солдат"... -- Очень благодарен! -- вставляет Сорви-голова. "Его нельзя купить"... -- Да, я не продаюсь ни за какие деньги! "Необходимо уничтожить его!" -- продолжает читать Сорви-голова и добавляет: -- Это мы еще увидим, потому что Сорви-голова присутствует здесь, смотрит во все глаза и готов защищаться. Что вы скажете об этом, господин капитан? -- Я поражен! -- Я -- тоже! Ночь сюрпризов! В огороженном кладбище исчезли, словно провалились, пятьдесят человек! -- Все это очень странно! -- Я думаю, что при некотором уме и смелости можно раскрыть эту тайну! -- Это будет важной услугой французской армии! -- Завтра же я попытаюсь, пойду один ночью и узнаю! -- Могу я помочь чем-нибудь? -- Будьте добры, господин капитан, достаньте мне список всех атташе при главном штабе... Эта измена -- дело рук человека очень осведомленного благодаря роду его службы! -- А сейчас? -- Сейчас... я попрошу вас дать мне уголок, где бы я мог выспаться! -- У меня две охапки соломы и покрывало. Предлагаю вам это от чистого сердца. -- Принимаю с благодарностью! День проходит спокойно. Вечером большое разочарование для стрелков. Адский патруль свободен. Начальник его отправился один неизвестно куда. Он выкрасил в черный цвет ствол карабина и штык, заботливо собрал свой меток и молчит, отказываясь сказать, куда идет, даже своим лучшим друзьям. В восемь часов вечера он смело идет в темноту, к русским, через двадцать пять минут достигает кладбища, находит дверь незапертой и входит. -- Значит, сюда кто-то входил, -- решает Сорви-голова, -- мне остается только открыть глаза и уши! Он находит защищенное от ветра место, снимает мешок, кладет его на землю, накидывает на себя плащ с капюшоном, берет в руку карабин и вооружается терпением. Уединение кладбища, шум ветра в решетках и памятниках, шорох кипарисов, угрожающая опасность, таинственность -- все это, наверное, произвело бы тяжелое впечатление на самого спокойного человека. Но Сорви-голова -- образцовый солдат, один из тех, у кого чувство долга берет верх над слабостью, осторожностью и страхом. Он выжидает спокойно и уверенно. Проходит час. Он развлекается, считая удары городских часов и следя издали за полетом бомб. Вдруг над Севастополем взлетает ракета, оставляет за собой светящийся след и лопается, разбрасывая во все стороны искры голубого цвета. -- Это -- сигнал! -- заключает Сорви-голова. Через тридцать секунд появляется новая ракета, разбрасывающая искры белого цвета. Наконец, спустя тридцать секунд -- третья ракета, прорезающая темноту ночи. Она лопается, оставляя после себя снопы искр красного цвета. -- Странно, -- думает зуав, -- голубой, белый и красный. Французские цвета. Для кого же этот сигнал? Не назначается ли он для изменника, продающего кровь своих братьев, славу Франции? Надо узнать, выследить и наказать его за бесчестие! Сорви-голова, скорчившись на своем мешке, терпеливо ждет. Время идет. Десять часов, одиннадцать... никого и ничего. Вдруг тонкий слух зуава ловит тихий шорох, заглушенные шаги... Он задерживает дыхание и ждет. Глаза его, привыкшие к темноте, различают какую-то тень, которая входит, останавливается, прислушивается и тихо идет по аллее кладбища. Незнакомец закутан в широкую русскую шинель. Сорви-голова оставляет свой мешок и карабин и, надеясь на свою атлетическую силу, следует по пятам за таинственным посетителем. Шаг за шагом, с ловкостью кошки, он двигается вперед. Они проходят около двухсот метров и приближаются к белому строению, окруженному кипарисами. Это русская часовня. Слышится легкий свист, и незнакомец останавливается перед часовней, где его ждут. Я не напрасно потеряю время, -- говорит про себя Сорви-голова, -- узнаю что-нибудь интересное! Начинается быстрый разговор по-французски. Зуав прячется за кипарисы, закрывается их ветвями и слушает. Он узнает голос женщины, звонкий, металлического тембра, и вздрагивает. -- Дама в черном! -- бормочет он. Ее слова явственно доносятся до него, и Жан холодеет от ярости. -- Да, мой милый, ваши сведения превосходны... -- говорит княгиня, -- они были очень полезны для нас... К несчастью, бумага осталась в кармане убитого графа Соинова! Незнакомец глухо вскрикивает. -- Но тогда... это будет официально доказано... и я рискую, что меня расстреляют! -- Ну, полно, ободритесь... никто и не подозревает вас, никакой опасности! Продолжайте работать ради спасения святой Руси... -- Что же вам угодно еще? -- Прежде всего вознаградить вас за ваши услуги... вот золото... прекрасное французское золото! Тут двести луидоров... маленькое состояние. Звон золота доказал зуаву, что деньги перешли в руки изменника. -- Негодяй! -- шепчет Сорви-голова, сжимая кулаки. -- Вы спрашиваете, что мне угодно? Слушайте! Я хочу, чтобы вы отдали мне связанным по рукам и ногам этого демона, который стоит один всех ваших полков! Я хочу завладеть этим разбойником -- Сорви-головой! Зуаву очень хочется прыгнуть к ним и крикнуть, что он здесь, но он сдерживается изо всех сил, остается неподвижным, заинтригованный разговором, желая знать, что будет дальше. -- То, чего вы требуете, -- невозможно! -- отвечает незнакомец. -- Даже если я заплачу очень дорого? -- Не все можно купить золотом! -- Я хочу этого, хотя бы мне пришлось истратить миллион! Сорви-голова, единственный зритель драмы, разыгравшейся на кладбище, слушает. -- Мне знаком этот мужской голос, -- шепчет он, -- где я его слышал? -- Ненависть может совершить даже невозможное, -- продолжает негодяй, -- надо попытаться! -- Вы ненавидите его? -- Да, всей душой, и месть, которую я готовлю ему, будет для Сорви-головы хуже смерти... слышите, сударыня, хуже смерти! -- Например? -- Бесчестие... разжалование... стыд и потом казнь, заслуженная изменником! -- Отлично! Когда вы рассчитываете выполнить этот план? -- Я уже начал... посеял клевету, она растет быстро, как дурная трава... и буду продолжать в том же духе! -- Я не понимаю! -- Будьте добры войти в часовню... я покажу вам... мою находку! Зуав слышит, что дверь часовни заперлась за ними. -- Откуда появилась эта проклятая дама? -- раздумывает он. -- Словно призрак из могилы! Нужно все это выяснить. Не останутся же они целый век в часовне. Подождем! Зуав продолжает лежать под кипарисами и ждет. Никого! Ни малейшего шума, ни луча света в часовне, которая холодна и безмолвна, как окружающие ее могилы. Время проходит, и Сорви-голова начинает тревожиться, но не решается покинуть свой пост и ждет, не спуская глаз с двери. Тишина и молчание! Медленно тянутся бесконечные мучительные для зуава часы ожидания. Наконец брезжит заря, а часовня по-прежнему заперта и молчалива. -- Гром и молния! -- кричит Сорви-голова, охваченный гневом, оглядывается, замечает обломок креста на могиле, хватает его, сует в скважину двери и слегка нажимает. Дверь отворяется. Сорви-голова бросается в часовню. Она пуста. У него вырывается крик гнева и удивления. -- Черт возьми! Я одурачен! Четыре метра в длину и ширину, выложенный мозаикой пол, два стула, алтарь со святыми иконами -- вот весь небогатый инвентарь часовни. -- Тут и крысе негде спрятаться, -- бормочет Сорви-голова, -- но я сам видел двух людей, вошедших сюда! Стены крепки, другого выхода нет, и никого! Ну, исследуем все не торопясь и приготовимся к сюрпризам! Он выходит из часовни, находит свой мешок, достает оттуда лепешки, кусок свиного сала, щепотку соли и поедает все это с жадностью волка. Запив свой завтрак хорошей порцией крымского вина, он бодро кричит: -- За работу теперь! Он стучит прикладом карабина по всем стенам и по мозаичному полу. Всюду полный звук, исключающий всякую мысль о потайном входе. -- Теперь алтарь! Тут что-то новое... увидим! -- Алтарь -- деревянный, с тяжелыми дубовыми панелями, разрисованными под мрамор. Нигде ни малейшего украшении только на верхней части его большой позолоченный крест. Сорви-голова наклоняется, внимательно разглядывает крест, ощупывает его, стучит кулаком по его подножью. -- Я чувствую тут тайну, -- бормочет он, -- я уверен в этом! Зуав сильно нажимает большие гвозди у креста. Второй гвоздь подается, углубляется, "крак!" -- стена медленно опускается вниз. Под ней, в глубине, видны ступеньки лестницы. Сорви-голова потирает руки от радости и выделывает отчаянные прыжки. -- Конечно! Я узнал все фокусы! Ловко! Славно! Он роется в мешке, вытаскивает спички и свечку, зажигает ее и задумывается. -- Я нашел вход... но как же закрыть его? Оказывается, что это дело не трудное. Под алтарем находится другой такой же крест с такими же гвоздями. Сорви-голова нажимает их, и стена закрывается. Снова открыв вход, он идет по лестнице, держа в одной руке ружье, а в другой свечу, проходит восемнадцать ступеней и спускался в сводчатый коридор, ведущий в город. Несомненно, что русские проходят здесь, готовясь к ночной атаке. Зуав проходит еще около двухсот метров и замечает, что коридор суживается до такой степени, что едва дает возможность пройти человеку плотного сложения. Сорви-голова бесстрашно продвигается дальше по узкому лазу, где едва помещаются его атлетические плечи, помогает себе пальцами, ногами и, наконец, видит перед собой обширную залу, уставленную иконами с горящими перед ними лампадами. Около двухсот пятидесяти ружей симметрично стоят у стены, тут же мортира и разное оружие. Над своей головой зуав слышит глухие удары, от которых трясется земля, и звенят клинки оружия. -- Я нахожусь под укреплениями, -- шепчет Сорви-голова, -- да, под бастионом. Это -- пушечные выстрелы! Он осматривает комнату и видит герметически закрытую дверь, утыканную гвоздями. Пора уходить! Вдруг он замечает большой деревянный сундук, из любопытства поднимает его крышку и вскрикивает. Перед ним лежит полная солдатская форма зуава второго полка. Тут и куртка, и феска, голубой пояс, широкие шальвары, белые гетры, башмаки -- все, даже оружие: карабин, пороховница, сабля-штык. Но что всего удивительнее -- на левой стороне куртки висит на красной ленте крест Почетного Легиона. -- Можно с ума сойти! -- вскрикивает Сорви-голова. Что мне делать? Надо уходить, пора! Я вернусь... я предупрежден! Он быстро складывает все на место, в сундук, как вдруг что-то со звоном падает на пол. Зуав поднимает "крапод", кожаный кошель, который зуавы носят на груди, наполненный золотом, громко смеется и спокойно перекладывает деньги в свой карман. -- Военная добыча! -- смеется Сорви-голова. -- Взято у неприятеля! Отлично! Адский патруль славно выпьет сегодня... все до последнего сантима! Теперь домой! ГЛАВА V Бухта Камышовая. -- Патруль гуляет. -- Русское золото. -- Шпионы. -- Пир. -- Тяжелая действительность. -- Клевета. -- Неосторожные слова. -- Сержант Дюрэ. -- Оскорбление. -- Позорное обвинение. Бухта Камышовая очень просторна, защищена от ветра и служит отличной гаванью для французского флота в продолжение всей Крымской войны. К северо-западу от бухты расположился импровизированный военный город: набережные, сараи, бараки, продуктовые лавки, магазины платья, артиллерийский парк, походные лазареты, даже корпус пожарных, организованный для тушения пожаров. В глубине бухты преобладает гражданское население, всюду ютятся торговцы, слетевшиеся сюда со всех сторон. Греки, левантийцы, англичане, французы, итальянцы, татары по-братски делят добычу, грабят солдат, продают все что угодно, назначая на товары бешеные цены. Тут видны палатки, земляные мазанки, бараки, лавочки; все это пестрое население толпится на пыльных и грязных улицах. Телеги, коляски, кареты, арбы, возы, запряженные лошадьми, мулами, верблюдами, волами, движутся непрестанно по улицам, подвозя оружие, товары, провизию. Слышны крики, брань, проклятия на всех языках. Везде выставка товаров: на бочках, на камнях, на досках. Плоды, овощи, птица, консервы, окорока, рыба свежая и сушеная... И целый ряд лавок -- булочные, мясные, колбасные! Огромная толпа, продающая разные напитки... Кафе-концерт с рестораном, казино, где развлекаются солдаты, отдыхая после битвы. И все эти торговцы, пришлые люди, обделывают свои дела, получая за свои товар золотом. Что делать! Никто не уверен в завтрашнем дне, пули и ядра не щадят. Каждый торопится опустошить свой карман, получить хотя бы иллюзию удовольствия, прежде чем умереть. Таким образом, самое бесстыдное обирание сделалось здесь чем-то дозволенным и обычным, и обобранные не особенно огорчались этим. Кроме того, сюда прибыло много англичанок и француженок, которые, испытав массу неприятностей, решились присоединиться к своим мужьям. Им живется очень дурно в этом городе, полном шума, гама, криков и оргий, где нельзя достать самых необходимых вещей для обихода. Но они с достоинством переносят свое положение ради своих мужей. В это время Сорви-голова, после посещения подземелья, испытывает потребность угостить своих товарищей. Он ощущает безумную радость при мысли, что взятое им русское золото послужит для выпивки французам, и двести луидоров, найденные в сундуке, вполне оплатят пирушку, которую он даст в честь своих шакалов, смелых и отборных зуавов второго полка. Эта пирушка адского патруля производит эффект необычайный. Зуавы собираются кучками, ходят взад и вперед, веселые, с горящими глазами, задрав нос кверху. Возлияния следуют за возлияниями, и Сорви-голова, карман которого набит золотом, платит по-царски, не считая. Тосты не прекращаются. Пьют за здоровье императора, королевы Виктории, генерала Канробера, генерала Боске, полковника Клэра, капитана Шампобера. Сорви-голова заказал обед в ресторане. Зуавы, уже подвыпившие, но еще держащиеся на ногах, с песнями направляются обедать. Обед изобилует вкусными яствами, острыми приправами, которые возбуждают жажду. Едят хорошо, но пьют еще лучше. Соленый Клюв, профессиональный пьяница, блистательно оправдывает свое прозвище. А Сорви-голова платит, платит за все, словно первоклассный банкирский дом. Товарищи, пораженные обилием золота, струящимся из его рук, не верят своим глазам. -- Что ж, ты нашел золотой рудник? -- спрашивает трубач. -- Или получил наследство? Сорви-голова смеется и требует шампанского. -- Не продал ли ты душу черту? Отвечай же мне! - настаивает трубач, который, пьянея, становится упрямым как мул. -- Это, мой старый трубач, -- восклицает Сорви-голова, -- не больше не меньше как московское золото, которое я нашел в потаенном месте, куда вас сведу как-нибудь! -- Русское золото? Не может быть! -- Да, плата за измену, которую я нашел и взял себе! Неосторожные слова, о которых Сорви-голова горько сожалел потом! В самом деле, космополитическое население Камышовой бухты представляло собой целый очаг шпионства. Среди этих подозрительных левантийцев, хитрых пронырливых татар, среди всех этих людей, потерявших понятие о чести, об отечестве, нашлось много людей, готовых ради денег служить шпионами. Поэтому в Севастополе, в армии Меньшикова, знали все, что происходило в союзной армии. ...Но время идет. Скоро потушат огни. Пора покидать ресторан, заканчивать пирушку. Последнее возлияние. Бутылки пусты. Шум, крик, тосты, песни -- все это мешается в какой-то хаос. Вдруг зазвучали трубы и барабаны. Тушить огни! Все здесь подчинено военному режиму, даже воровские лавчонки и казино закрываются, словно по волшебству. Сорви-голова платит по счету и выворачивает свои карманы. Все проедено, пропито до последнего сантима! -- Ну и обед! -- говорит Соленый Клюв. -- Один восторг! -- Да, замечательный пир! -- повторяют гурманы, пересчитывая блюда. -- Жареное мясо, суп... филе... овощи и масса всяких вкусных вещей! -- Мы съели верблюда! -- Не может быть! -- Да, сегодня утром верблюд сломал себе ногу... Его забили и приготовили нам под разными соусами. Мы съели целого верблюда! Зуавы громко хохочут и кричат: -- Браво! Верблюд! Целый верблюд! Пошатываясь, веселые и довольные, они направляются в траншею, где тянется длинный ряд палаток, ложатся и засыпают праведным сном. На другой день адский патруль чувствует себя скверно, но с обычной смелостью принимается за свое дело, полное тревог и опасностей! Проходит десять дней. Русские учащают ночные атаки, и -- странная вещь! -- они всегда проходят успешно. Измена, предательство помогают им в дерзких вылазках. Главный штаб меняет пароль два раза за ночь. Фальшивые батареи маскируют настоящие. Тщательно скрывается движение войск. Напрасно! Неприятель всегда предупреждается с дьявольской точностью. Между тем начинают распространяться разные слухи о людях, которые бесконтрольно куда-то уходят, Бродят около русских укреплений, делают что хотят. Можно ли доверять этим людям, можно ли быть уверенным в их честности, верности долгу, отечеству и знамени? Начинают говорить об адском патруле и, наконец, о Сорви-голове. Кто первый назвал его? Трудно сказать. Какой-то коварный аноним. Да, Сорви-голова -- предатель! Этот пир, заданный им товарищам... Позорная оргия, где адский патруль хвастался русским золотом! Это золото -- цена его измены, его бесчестия! А ночные отлучки Сорви-головы? Ночью его видно всюду. Он подглядывает, подслушивает, подстерегает, исчезает, появляется у своих друзей -- русских. Конечно, он изменник! И на груди изменника крест Почетного Легиона! Теперь уже громко обвиняют в измене этого неустрашимого солдата, этого храбреца, которому завидуют втайне. Так продолжается целую неделю. Наконец гроза разражается. Однажды после полудня Сорви-голова, свободный и веселый, один гуляет по улицам, наблюдая уличную жизнь. Он надеется встретить товарища, который поможет ему истратить деньги, только что полученные от отца. Но Сорви-голова встречает сержанта Дюрэ, которого он не видел после того драматического эпизода. Как кавалер ордена Почетного Легиона, Сорви-голова имеет право на салют солдат и унтер-офицеров. Ему лично это вовсе не нужно, но эта честь отдается кресту Почетного Легиона -- символу военной заслуги, как выражение величайшего уважения к солдату со стороны отечества. Остановившись в четырех шагах от зуава, сержант Дюрэ посмеивается и закладывает руки за спину, чтобы показать свое пренебрежение. Сорви-голова чувствует легкую дрожь -- предвестник гнева, и говорит спокойным голосом: -- Сержант, устав требует, чтобы вы отдавали честь кавалеру ордена Почетного Легиона. Потрудитесь повиноваться уставу! Сержант поворачивается, оглядывается, замечает вблизи отряд линейцев и злобно отвечает: -- Я не отдаю честь кресту, опозоренному изменником, продажным негодяем, шпионом русских! Эти ужасные слова падают на зуава, как пощечины. В ушах у него звенит, в глазах мутится, горло сжимается, сердце перестает биться. Ему кажется, что он умирает. Дикий вопль вырывается из его груди... -- Негодяй... подлец! Я впихну эти слова тебе назад в глотку! Я убью тебя! Яростным прыжком Сорви-голова кидается на сержанта, швыряет его, как мяч, бросает на землю, вскакивает на него, лелея мысль убить его, истерзать. -- Ко мне! Товарищи! На помощь! -- кричит сержант. Линейцы бросаются на зуава. Их около десяти человек, предупрежденных заранее, знающих, в чем дело. -- Ах вы негодяи, десять против одного!.. И это французы! -- кричит Сорви-голова, колотит их ногами, кулаками, валит на землю. -- Смелее, товарищи! Смелее! -- кричит сержант. -- Держите его, изменника, позорящего французскую армию! Держите! Возбужденные этими словами, уверенные, что зуав виноват, солдаты снова кидаются на него. Трое или четверо из них падают на землю под яростными ударами Сорви-головы. -- Скоты! -- кричит он громко. -- Я -- изменник, я -- продажный!.. Я убью вас! К несчастью, поблизости нет ни одного зуава, чтобы помочь товарищу. Несколько торговцев подошли к месту происшествия и с любопытством глазеют на драку. -- Надо кончить с ним! -- решает Дюрэ, наклоняется, поднимает обломок сабли, подкрадывается к зуаву и швыряет ему в лицо. Залитый кровью, зуав останавливается, шатаясь, и подносит руки к глазам. -- Негодяй! -- кричит он. -- Я вырву твое подлое сердце! Ко мне! Шакалы! Ко мне! -- испускает он отчаянный вопль. Солдаты хватают его, валят на землю, впихивают ему в рот платок и связывают. Вот Сорви-голова -- обезоруженный, неподвижный, как труп, с окровавленным лицом -- в полной власти своего смертельного врага! Сержант наклоняется к нему и говорит ему тихим, шипящим от злобы голосом: -- На этот раз ты в моих руках, храбрец. Ты погиб! У тебя сорвут крест и расстреляют тебя. Я буду счастлив! Товарищи! Отнесите изменника и заприте его до суда -- его ждет казнь! ГЛАВА VI Ярость патруля. -- Вмешательство полковника. -- Надо успокоить волнение. -- Сорви-голова и его полковник. -- Протест. -- Надо проверить. -- Ночная экспедиция. -- Ничего. -- Отчаяние. -- Буффарик. -- Пистолет. -- Энергичный отказ. -- Свобода! Арест Сорви-головы ошеломляет солдат. Весь полк протестует, как один человек. Начинается волнение. Волонтеры адского патруля беснуются, ругаются, ломают оружие и хотят, чего бы им это ни стоило, освободить любимого командира из тюрьмы. Трубач трубит сбор. Вокруг него собираются зуавы. Повсюду видны сжатые кулаки, поднятые карабины, искаженные гневом бронзовые лица, растрепанные бороды... Буффарик, Дюлонг, Роберт, Бокамп, близкие друзья Жана, производят адский шум, усиливающийся с каждой минутой. -- Сорви-голова! Мы хотим видеть Сорви-голову! Вперед, товарищи, вперед! Освободить его! Дело становится серьезным... Офицеры бросаются в толпу, стараясь восстановить порядок, успокоить солдат. Полковник хорошо знает своих зуавов. Образцовые солдаты, ясные головы, золотые сердца! Он умеет говорить с ними твердо, но ласково, и, видя их возбуждение, командует: -- Стройся! Живо! В силу привычки и дисциплины зуавы строятся, но продолжают кричать: -- Сорви-голова! Мы хотим видеть Сорви-голову! Заметив около себя Буффарика, полковник говорит ему: -- И ты, старый боевой конь? -- Господин полковник, -- с достоинством отвечает сержант, -- Сорви-голова -- жертва клеветы! Это пощечина зуавам всего полка! -- Хорошо сказано! -- кричат зуавы. -- Да здравствует Буффарик, да здравствует Сорви-голова! -- Дети мои! -- говорит полковник. -- Я думаю так же, как вы. Сорви-голова -- образец честности и мужества... Он будет возвращен вам! - Сейчас же! Сейчас! -- кричат самые нетерпеливые. -- Молчать, когда я говорю! -- прерывает их полковник. -- Я займусь этим немедленно, но прошу вас, ради Сорви-головы, не делайте глупостей... Нельзя же доказывать его невиновность стрельбой из карабина! Ступайте в палатки и верьте моему слову. Вольно, ребята! -- Да здравствует кебир! -- раздается громогласный крик. Успокоенные зуавы возвращаются в свои палатки, а полковник направляется в лагерь в сопровождении двух офицеров -- батальонных командиров. Командир линейного полка -- личный друг полковника. Он не разделяет оптимизма полковника и смотрит на дело очень серьезно. Обвинение, предъявленное Сорви-голове, основывается на солидных данных. Подана целая бумага, очень хитро и умно составленная. Полковник пробегает глазами бумагу и говорит: -- На вашем месте я бросил бы все это в огонь! -- Но от этого мы ничего не выиграем, ни я, ни ваш зуав! Сорви-голова впутан в серьезное дело... -- Которое его опозорит! -- Ему придется доказывать свою невиновность! -- Хорошо, позвольте нам повидать его! Я поговорю с ним. Спрошу его. В сущности, я убежден в его верности долгу и знамени! Офицеры входят в каземат, где сидит несчастный Сорви-голова. Каземат этот, с амбразурой вместо окна, довольно обширен и не похож на тюрьму. В нем много воздуху, стоит кровать, стол и стул. Любой офицер батареи мог бы позавидовать такому помещению. При виде входящих офицеров Сорви-голова, который мечется, как зверь в клетке, останавливается как вкопанный и отдает честь. - Ну, мой бедный Сорви-голова, -- дружески говорит полковник, -- опять беда! -- Господин полковник, разве можно принимать всерьез низкую клевету негодяя, моего заклятого врага?.. Из-за него меня присудили к смерти тогда, на Альме... -- Сержант Дюрэ? -- Да, он! --Тем не менее он обвиняет тебя в сношениях с врагами в измене... Тебе придется защищаться! -- Господин полковник! Господин капитан! Это же подлая ложь, это глупо, возмутительно! Вся моя жизнь является опровержением этой клеветы! -- Я согласен... все мы согласны с этим! Но если бы ты знал, бедный, как этот сержант все исказил... какие улики нашел против тебя! -- Господин полковник! Я сын старого служаки, одного из верных слуг Наполеона, и с детства воспитан в правилах чести и повиновения своему долгу. Наконец, если я совершил преступление, то для чего? С какой целью стал бы я позорить безукоризненное прошлое, всю мою солдатскую жизнь? Ведь нет действия без причины, и каждое преступление имеет свою цель! Ну можно ли подозревать меня в позорном преступлении, в измене отечеству для того, чтобы устроить пирушку товарищам? -- Это верно, мой друг! Но тебя все-таки спросят, откуда ты взял эти деньги! -- Господин полковник! Я расскажу в двух словах. Я нашел на севастопольском кладбище подземный ход, который ведет в часовню и проходит под центральным бастионом. Там много оружия, амуниции, и, кроме того, я нашел сундук, в котором лежала полная солдатская форма зуава, с крестом Почетного Легиона, и кошелек с четырьмя тысячами франков золотом, которые я взял себе без зазрения совести и истратил на угощение для товарищей! -- Слушай, Сорви-голова, что за романы ты нам рассказываешь? -- Истинную правду, господин полковник! Клянусь честью! -- Это надо проверить. Но почему ты не доложил начальству о своем открытии? Ведь это очень важно! -- Приберегал это для себя, чтобы раскрыть одну тайну и взорвать бастион! -- Это возможно, и мы верим тебе, но нужно все это проверить. Сегодня ночью ты поведешь нас!.. -- К вашим услугам, господин полковник! Полковник подходит к зуаву, дружески кладет ему руку на плечо и, всматриваясь в его глаза, тихо говорит: -- Сорви-голова! Я верю в твою невиновность... -- Благодарю вас, благодарю, господин полковник! -- Я поручусь за тебя перед главнокомандующим, он один может дать тебе свободу... -- Как, господин полковник? Разве я не свободен? -- с тоской говорит зуав. -- Дай мне слово, что ты не убежишь! Сорви-голова выпрямляется. -- Клянусь честью, господин полковник, что не буду пытаться скрыться! -- Хорошо, я верю тебе! Оружие тебе вернут, и ты войдешь с нами как свободный солдат! -- Благодарю, господин полковник, вы увидите, что я достоин вашего доверия! Наступила ночь. Экспедиция готовится в глубокой тайне. Приказано идти целой роте. Заинтересованные таинственностью, люди весело отправляются в путь. Полковник держится вдали, в группе офицеров, закутанных в шинели. Воздух свеж, и ночь очень темная. Рота с бесконечными предосторожностями направляется к кладбищу. Тут опасно, повсюду русские. Часть роты оставлена в резерве; отряд останавливается у кладбища, все остальные проникают за ограду и занимают позицию. Во главе группы офицеров уверенно шагает Сорви-голова, спокойный и решительный. Подходят к часовне. Сорви-голова толкает дверь и просит офицеров войти, вынимает из мешка свечу и зажигает ее. Офицеры молчат. -- Фокус очень прост и остроумен! -- говорит Сорви-голова, подходя к алтарю, наклоняется и нажимает гвоздь на кресте. Стена не двигается. Зуав нажимает сильнее... Напрасно! Панель неподвижна, как скала. Кровь бросается ему в лицо, тело покрывается холодным потом. -- Значит, механизм испорчен! -- лепечет он. Потом его охватывает ярость, и он кричит: -- Увидим! Схватив карабин, он колотит им по стене с таким воодушевлением, что тяжелая панель разлетается в куски. -- Наконец-то! Сорви-голова, задыхаясь, берет свечу, подносит ее к отверстию и говорит: -- Господин полковник, сейчас мы увидим лестницу. Посмот... Слова останавливаются в горле. Бледный, дрожащий, он видит перед собой только ровный мозаичный пол. Ни следа отверстия, ни лестницы, ни малейшего намека на подземный ход! Можно думать, что это простая мистификация! Сорви-голова чувствует и понимает это, хочет говорить, защищаться, доказать свою правдивость, но только хрип и рыдания вырываются из груди. Кровь шумит в его ушах, в глазах -- красное облако, и ему кажется, что череп его лопнет. Потом он теряет сознание и погружается в пустоту. -- Я невиновен! -- бормочут его посиневшие губы. Полковник пожимает плечами и холодно говорит: -- Господа, нам здесь нечего делать! Я рассчитываю на вашу скромность... прошу вас, ни одного слова об этом. Этот несчастный -- виновен! Если умрет, тем лучше для него. Ради чести всего полка необходимо, чтобы он исчез! Я позабочусь об этом! Через сутки Сорви-голова, принесенный солдатами в каземат, очнулся от своего кошмара. Он лежал на постели, с головой, обложенной компрессами, с ноющей болью во всем теле. Подле него, на стуле, сидел зуав с длинной бородой, с грудью, украшенной крестами и медалями. -- Буффарик! -- тихо шепчет Сорви-голова. -- Ах, мой голубь... бедный Жан! -- Ну, что случилось? -- Скверные вещи... у меня камень на сердце! -- Говори же, умоляю тебя! Понимаю... меня считают виновным! И полковник тоже? -- Да, он послал меня к тебе... потому что... черт возьми! Потому что я старейший солдат полка и люблю тебя... -- Он послал тебя? Зачем? -- Да, гром и молния! Проклятое поручение! -- Говори же! Ты уморишь меня! -- Он послал меня сказать... передать тебе... одну вещь... -- Какую вещь? Бледный, убитый происходящим, сержант вынимает из кармана пистолет, кладет его на постель и глухо бормочет: -- Игрушка смерти! Бедный ты мой! -- Понимаю! -- кричит Сорви-голова, срывая с головы компрессы. -- Кебир хочет, чтобы я убил себя во избежание позора! Не правда ли? Старый сержант молча кивает головой. -- Хорошо, -- говорит Сорви-голова, -- повтори мне его слова! Что он сказал тебе? -- О, немного! "Старик, -- сказал мне кебир, -- снеси этот пистолет Сорви-голове... Если у него есть сердце, он покончит с собой, а я замну это грязное дело, и его имя не будет опозорено! Это все, что я могу сделать для него ради его прежних заслуг!" Сорви-голова вскакивает с кровати и кричит: -- Буффарик, старый друг, отвечай мне откровенно, как следует честному солдату. Ты веришь, что я продался неприятелю... изменил долгу, отечеству, знамени? -- Нет, не верю! Тысячу раз нет! -- А твои? Мадемуазель Роза? -- Она, моя дочь, милое создание... Она готова отдать свою жизнь, чтобы доказать твою невиновность! -- Отдай мне твою дочь, Буффарик! Если бы я попросил ее быть моей женой? -- Охотно, Жан! Я буду счастлив назвать тебя моим сыном! Лицо Сорви-головы сияет. Он бросается в объятия Буффарика, крепко обнимает его. -- Спасибо тебе от всей души! Твой ответ решил все! Я невиновен и не убью себя! -- Как! Что же ты сделаешь? -- Да, в минуту отчаяния, при мысли, что мое будущее погибло, что мое имя обесчещено и любовь моя разбита, я послушался бы полковника, но теперь... я -- человек, люблю Розу и хочу жить для нее! -- Я давно угадал твое чувство, -- говорит растроганный Буффарик. -- Роза разделяет его... -- Мы никогда не говорили с ней о нашей любви! -- Я знаю, мой милый... Но пока в сторону чувства! Что ты хочешь делать? -- Найти предателя... доказать свою невиновность! Я чувствую в себе много сил, энергии... я разобью все препятствия и добьюсь своего! -- Но ты не свободен! -- Ночью я попробую убежать! -- И тебе помогут, дружок! Надейся и потерпи! ГЛАВА VII Сорви-голова в тюрьме. -- Неожиданное счастье. -- Самоотверженность Розы. -- Пароль. -- Бегство. -- Свободен. -- По дороге в Севастополь. -- Перед батареей номер три. -- Дезертир. Буффарик ушел. Наступила ночь, холодная туманная ноябрьская ночь. Сорви-голова сидит и размышляет, устремив взор на окно с железной решеткой. Да, надо бежать. Снова приходится ему нарушать регламент и открыто восставать против закона. Но как бежать? Буффарик обещал помочь, и это не пустые слова. Но Сорви-голова привык сам помогать себе. Он переносит стол ближе к окну, вскакивает на него и пытается расшатать железную решетку амбразуры. -- Трудно... железо крепкое... известь и цемент, -- бормочет он. -- За амбразурой -- часовой, может быть, не один! Но бежать надо сегодня же! В это время горсть камушков падает на стол, брошенная чьей-то рукой в окно. Сорви-голова думает, что это Буффарик, и с бьющимся сердцем тихо говорит: -- Кто там? Это ты, старик? -- Нет, мосье Жан, это я! -- отвечает ему нежный молодой женский голос. Он узнает этот певучий музыкальный голос, доносящийся к нему из-за решетки, как небесная мелодия. Растерянный Сорви-голова бормочет: -- Роза! Мадемуазель Роза! Я так счастлив! -- Мой бедный друг! Вы счастливы! -- отвечает ему голос с оттенком лукавства и нежности. -- Счастливы теперь? Вы нетребовательны! -- Я восхищен, я с ума схожу от счастья... зная, что вы здесь и... пришли ночью, несмотря на усталость... опасности... пришли для меня... одна! -- Одна, это правда! Но мы обязаны вам жизнью, Жан! -- Роза! Дорогая Роза! Я дрожу при мысли, что вы... одна!.. Столько негодяев тут... часовые... могли выстрелить! -- С этой стороны нет часовых! Вам легко бежать. Что касается негодяев-торговцев, которые не пропустят ни одну женщину, то разве они заденут зуава? -- Как, зуава? Молодая девушка от души смеется. -- Это правда. Ведь вы не видите меня... Я надела платье моего брата Тото, а на поясе у меня кинжал мамы Буффарик, на плече -- ваш добрый карабин, а на спине ваш мешок... -- Боже мой! Вы тащили мешок... -- Да, он тяжел, и я охотно сниму его с себя. Трубач притащил его тихонько к нам. Мой геройский вид, да еще с мешком на спине, оградил меня от всякого подозрения! -- Проклятая темнота! Я не вижу вас. Роза! -- Напротив, надо благословлять ее... вам удобнее бежать. Слушайте, время дорого! Мы все устроили это втроем... мама, Тото и я... Папа делает вид, что ничего не знает, иначе его могут заподозрить! -- Да, -- грустно говорит Сорви-голова, -- полковник поверил клевете, а вы... -- Полковник судит вас по рассудку, а мы -- по сердцу! Рассудок ошибается, сердце -- никогда! Однако я болтаю... не прерывайте меня! Слушайте! Папа ничего не знает, но оставил на виду клинок и маленькую пилку, я принесла их сюда; потом он рассказал мне историю, из которой я узнала пароль и отзыв... -- Какой пароль? И отзыв? -- Смелость! Честь! -- Роза, дорогая! Ваша доброта, ваша самоотверженность трогают меня до слез! -- Тише! Кто-то идет! С бьющимся сердцем, тяжело дыша, молодые люди стоят неподвижно, он -- согнувшись у решетки и любуясь грациозным силуэтом, она -- взобравшись на земляную насыпь. Через пять минут Роза тихо продолжает: -- В мешке есть провизия, но не надолго... Куда принести вам еще? -- Я рассчитываю устроиться на севастопольском кладбище... -- Хорошо! Там ночью вам положат провизию и сообщат все, что будет нужно! -- Спасибо! В двадцати шагах от решетки, вправо, вдоль стены, в яме! -- Отлично! А теперь, милый, за дело! Бегите, боритесь за свою честь, потому что она -- и моя тоже. Устраивайте наше счастье! Возвращайтесь счастливым, отомщенным. Мое сердце будет с вами! Прелестная девушка скользит вниз и тихонько уходит, мелькнув, словно тень, мимо часовых, и спокойно идет по дороге, ведущей во французский лагерь. Сорви-голова тяжело вздыхает, опускает голову и шепчет: -- Она права! Надо действовать! В руке его осталась маленькая пилка и клинок, принесенные Розой. Зуав кладет клинок на стол, берет пилку и начинает пилить решетку. Работа не требует особых усилий. Инструмент образцовый по прочности и силе. Сорви-голова усердно работает. Через час решетка падает. Неподалеку звучно бьют часы. Одиннадцать! Сорви-голова прячет в карманы пилку, клинок и пистолет, присланный полковником. Держась руками за оставшиеся прутья решетки, он поднимается к амбразуре и вползает в отверстие, с усилием, кое-как выбирается из амбразуры. - Уф, устал! -- говорит он, стоя на земле. -- Чуть не застрял. Сорви-голова нащупывает свой мешок, свой карабин и бормочет: -- Эта тяжесть под силу только мулу или зуаву! И Роза несла это! Милое, самоотверженное создание! Как она добра, и как я ее люблю! Жан надевает мешок на плечи, берет карабин и идет в темноте несколько минут, с бьющимся сердцем, боясь окрика часового или выстрела. Слава Богу! Все идет хорошо. Часовые уверены, что с этой стороны не грозит никакая опасность. Зуав хорошо знает местность, направляется по узкой тропинке вперед, потом ложится и ползет. Что делать! Необходимо пройти это расстояние, не привлекая внимания. Сорви-голова, неутомимый ходок, человек, известный своей силой и храбростью, ползет, как улитка, толкая перед собой карабин, по пять метров в минуту. Сорви-голова предпочел передвигаться подобным способом, потому что, даже зная пароль, не хочет возбудить подозрение часового и навлечь на себя беду. Наконец его труды и терпение вознаграждены, он находится за чертой военного лагеря, вне опасности, и спокойно шагает по дороге к Севастополю. -- Не встретил даже собаки! -- смеется он себе в бороду. -- Жаловаться не приходится... Ну, Сорви-голова, вперед теперь... ради Франции и моей Розы! Впереди, на расстоянии добрых пяти километров, сверкают огни Севастополя. Слышен гром пушек и мортир. Море шумит в ответ этим выстрелам и отражает вспышки огня. Вместо того чтобы направиться прямо на кладбище, зуав сворачивает вправо, к батарее номер три. Вот он идет по разрытой бомбами земле, спотыкаясь о камни, ядра и разные обломки. Налево от него -- русские укрепления, направо -- французы. Час ночи. Батарея капитана Шампобера молчалива и тиха. С безрассудной смелостью, рискуя жизнью. Сорви-голова приближается к амбразурам, прячется в воронку и тихо свистит. Никто не движется со стороны траншеи, кроме... собаки Митральезы. Верный пес част