его шее зияла рана, нанесенная "гуманной" пулей.
     Пуля  вошла  чуть  повыше левой  ключицы в то  время, когда  гордонец в
ожидании атаки, лежал, прижавшись к земле.
     Доктор  принялся искать "выходное" отверстие и нашел его немного повыше
правого бедра, в двух сантиметрах от подвздошной кости.
     - Смотрите-ка! - восхищенно воскликнул он. -  Пуля пробила  себе дорогу
через легкие, брюшину, кишки, через таз и, наконец, через подвздошную кость.
Таким образом, этот бравый горец прошит  ею сверху  донизу, сзади и спереди.
Тут уж нам и вовсе нечего делать...
     - Значит, он обречен? - печально спросил Сорвиголова.
     - Напротив! Встанет на ноги без малейшего хирургического вмешательства,
которое только повредило  бы ему Постельный режим. Диета:  супы, сырые яйца,
сода-виски  и, разумеется, трубка, раз уж  он такой курильщик. Продолжайте в
том же духе, мой мальчик, и поправляйтесь Следующий!
     У этого поражена была печень.
     - Тут  нам  тоже  нечего  делать. Иначе  говоря, вмешательство излишне.
Постельный  режим,  антисептика  и поначалу  легкая пища... Рана в пояснице?
Такое  же   лечение.  Ранение  желудка?  И  в  этом  случае  ничего  другого
рекомендовать не могу.
     И при этом доктор каждый раз неизменно добавлял;
     - Отлично. Все идет как по маслу. Быстрое и верное излечение.
     Но вот он подошел к группе буров, лежавших на матрацах прямо на земле:
     - Черт возьми, вот это мне уже не нравится!
     Их было пятеро.  Изуродованные,  окровавленные,  искалеченные, они  без
малейшего стона переносили ужасные страдания.
     Это были жертвы  крупнокалиберного английского снаряда, который попал в
кучку  солдат  и,  разорвавшись,  убил   наповал  десять   человек.   Эти  -
единственные, оставшиеся в живых. Но, боже, в каком они состоянии!
     Растерзанные мышцы, раздробленные кости, разорванные  сосуды - страшное
месиво из  мяса, обломков костей,  тряпья  и сгустков  запекшейся крови. Вид
этих несчастных был  так  страшен,  что  у  Фанфана  и Сорви-головы  сжалось
сердце.
     Даже  доктор   утратил  свой  дар  красноречия  и  умолк:  несмотря  на
профессиональную выдержку, он был не в силах скрыть волнение.
     Один, лишь с  помощью Фанфана и Жана Грандье,  исполненных  усердия, но
близких к обмороку от жалости и страха, доктор приступил к своей работе.
     Что за ужасная  работа!  Он ампутировал конечности, резал  живое  тело,
рылся в нем в поисках  осколков или разорванной артерии, накладывал швы. Ему
приходилось теперь иметь дело с огромными повреждениями, трудность излечения
которых  увеличивалась  неизбежными  осложнениями.  Прибавьте  к  этому  два
потрясения: шок, причиненный ранением, и шок, вызванный самой операцией. Они
ослабляют   больного   и  уменьшают  силу  сопротивления  организма,   этого
могущественнейшего  помощника  хирургии.  А  тут еще  сильная потеря  крови,
вконец истощающая раненого.
     Как долго тянулись и как мучительны  были эти операции, производившиеся
без  наркоза!  Но  бесстрашные  буры  со  свойственным им  мужеством  стойко
переносили все страдания.
     Закончив   тяжелые  операции,  доктор   Тромп   направился  к  младшему
лейтенанту,  терпеливо ожидавшему  своей  очереди.  Его  левая ключица  была
надломлена  ударом;  который нанес  ему Сорви-голова  прикладом  маузера; не
действовала рука;  грудь  была  исполосована глубокими  ранами,  нанесенными
обломком  сабли,  превратившимся  в  руках капитана  Молокососов  в  опасное
оружие.
     Доктор тщательно промыл раны обеззараживающим раствором и наложил тугую
повязку,  чтобы  воспрепятствовать   проникновению   в  них   болезнетворных
микробов.  Затем,  покончив наконец  с  печальными  обязанностями врача,  он
вскинул на  плечи свой карабин, нацепил на  поясной ремень  патронташ  и уже
готов был вновь наносить с помощью маленькой "гуманной пули" человеколюбивые
раны, которыми он так восхищался, исцеляя их.
     Сорви-голова  и  младший  лейтенант гайлендеров сразу же  почувствовали
взаимную симпатию, несмотря  на то  что во время  первого  своего знакомства
они, мягко выражаясь, так неучтиво обошлись друг с другом.
     Оба  молодые,  почти  мальчики, в высшей степени храбрые и прямые,  они
были  решительными противниками во  время  битвы. Но их  благородным натурам
чужда  была  и ненависть  оскорбленного  самолюбия  и  низкая злоба  расовой
вражды. Отвага одного возбудила в  другом лишь  чувсгво уважения. Теперь уже
не   существовало  ни  англичанина,  ни  француза-бура,  ни  победителя,  ни
побежденного, а были двое отважных юношей, ставших друзьями.
     Прошло около недели.
     Ежедневно в свободное  от службы время Сорви-голова часами просиживал у
изголовья  раненого,  который встречал его  неизменной  улыбкой и  дружеским
рукопожатием.
     Патрику  становилось  лучше,  точно  так   же  как  и  его  отцу,  хотя
выздоровление  последнего шло гораздо медленнее, чем предсказывал слишком уж
оптимистически настроенный доктор.
     Сорви-голова приносил  им  новости, стараясь чем только можно облегчить
участь пленников. В дружеской беседе незаметно шло время. Патрик рассказывал
о  своих приключениях в Индии, Жан - о том,  что пережил  в стране "Ледяного
ада". Все это -  к немалому  возмущению  Поля  Поттера,  непосредственная  и
простая  натура которого  никак  не могла  примириться с этой дружбой  между
вчерашними смертельными врагами.
     Ненависть к завоевателям пылала в душе юного бура с той же силой, как и
в первый день их вторжения. Это чувство  патриота обострялось еще ненавистью
к  убийце его отца Ничто не могло ни смягчить, ни тронуть его. Затаив в душе
мщение, он шел к намеченной цели, не сворачивая, и  сожалел лишь о  том, что
пуля, уложившая волынщика, не покончила также и с полковником.
     Неудивительно  поэтому,  что  в его отношениях  с на-чальником появился
заметный холодок. А в душе его зрел мрачный план мести герцогу Ричмондскому.
     Офицеры-шотландцы, в свою очередь, не могли понять как это Жан Грандье,
образованный  и богатый  человек,  мог  до такой  степени  увлечься  борьбой
каких-то мужиков южноафриканских республик за свою независимость
     Однажды  Патрик, желая объясниться, со своей  обычной  прямотой спросил
Жана:
     - Вы ненавидите Англию?
     -  Нисколько. Англия - великая страна, и я восхищаюсь ею. Но теперь она
ведет несправедливую войну, и потому я сражаюсь против нее.
     - Но это наше внутреннее дело: мы подавляем бунт в своей стране.
     - Отнюдь  нет.  Буры  не являются  подданными Англии, следовательно, их
нельзя рассматривать как мятежников.
     -  Не  будем  играть словами,  -  возразил  Патрик.  -  Южноафриканские
республики находятся в самом центре сферы английского влияния, и мы считаем,
что они составляют неотъемлемую часть королевских владений.
     - Но, черт возьми, тут я не согласен с вами!
     -  Напрасно! Они наши на том  же  основании,  что  и Бечуаналенд[*],  и
Родезия[*],  и  Капская[*]  земля,  и  Англо-Египетский  Судан[*],  и другие
аннексированные империей территории.  И разве  буры не такие же дикари?  Это
тупые  крестьяне,  безграмотные   в   своей   массе,  отказавшиеся  от  благ
современной  цивилизации,  нравственно  и   физически  нечистоплотные  люди,
закосневшие в своих примитивных способах производства...  Да, да, повторяю -
дикари, вернее, белые, вернувшиеся к первобытному состоянию. Мы,  англичане,
ставим  их  не выше  краснокожих, или  арабов,  или  каких-нибудь кочевников
Центральной Азии...
     При этих словах Сорви-голова вспыхнул, потом побледнел и готов  уже был
взорваться  и  выложить  собеседнику  начистоту   свое  возмущение,   однако
сдержался и, решив  юмористически парировать этот выпад, ответил добродушным
тоном:
     - Но, милейший,  эти дикари пользуются электричеством,  строят железные
дороги, у них  есть  типографии,  они производят  современное  вооружение...
Забавные дикари, не правда ли?  Думаю,  что  они неплохо  выглядели  бы и  в
Европе, хотя бы, например, в вашей Ирландии! А?.. Что же касается главы этих
"дикарей"-президента  Крюгера,  то  князь  Бисмарк  ставил  его куда  повыше
биржевых   спекулянтов,  этих  вождей  европейских  сиуксов[*].   А  Бисмарк
разбирался в людях!
     - О, Крюгер! Бесхвостая макака!.. Шут, еще более смешной и нелепый, чем
его изображают карикатуристы.
     - А буры находят, что он самый прекрасный человек обеих  республик, как
и  вы, вероятно, видите в своей королеве  Виктории  самую прекрасную женщину
Соединенного королевства. Охотно присоединяюсь к обоим суждениям: старый бур
и старая английская леди прекрасны, как полубоги, но каждый в своем роде.
     Этот меткий ответный удар так точно  попал в цель, что ни отец, ни  сын
не нашли слов для возражения.
     После неловкого молчания полковник обрел наконец дар речи.
     - Все  это только слова, мой юный друг, - задумчиво произнес он, - одни
слова. Война - страшная вещь, и тот,  кто начинает ее, должен быть неумолим.
Мой  сын  прав: буры - бунтовщики  и дикари,  и мы должны уничтожать  их как
бунтовщиков и дикарей. Мы пришли сюда не для того, чтобы сентиментальничать.
Мы  сражаемся  здесь за  самое существование Британской империи, и последнее
слово  в этой  войне скажем мы, хотя бы  ради этого нам  пришлось принести в
жертву двести тысяч человеческих  жизней и потратить двести миллионов фунтов
стерлингов.
     Сорви-голова вторично был вынужден подавить свое негодование.
     Он как бы воочию увидел пропасть, которая  отделяла его от джентльмена,
только  что  обнажившего  перед ним всю  свою  высокомерную, эгоистическую и
жестокую  душу английского аристократа. Жан вдруг почувствовал такой приступ
возмущения, что голос его задрожал:
     - Не говорите так, милорд! Посмотрите, как добры  и человечны к пленным
эти патриоты,  которых вы хотите уничтожить. Они  усердно ухаживают даже  за
вами, несмотря  на то что  вы так безжалостно поступили  с фермером  Давидом
Поттером.
     -  Это  был  мой  долг  председателя  военного суда,  который  я  готов
исполнить снова хоть завтра.
     - Вы  снова приказали бы убить,  почти без  суда и следствия, патриота,
лишить  семью  супруга и  отца только потому,  что он  защищал  свою жизнь и
свободу?
     - Без колебания! В полном соответствии с  волей ее величества королевы,
желающей  завоевать  и  окончательно  присоединить  к  своим  владениям  обе
республики.
     Сорви-голова  вскочил,  готовый  на решительный  отпор.  Его  остановил
чей-то крик, раздавшийся извне:
     - Ты никого больше не убьешь, английский пес!
     Угроза  была   произнесена   дрожащим   от   ярости  голосом.  Капитану
разведчиков показался знакомым этот юношеский голос.
     Очевидно, кто-то подслушивал их  разговор,  стоя  за  тонкой полотняной
стеной палатки.
     Сорви-голова  поспешно  вышел,  не сказав  ни  слова, отчасти для того,
чтобы  узнать,  кто кричал, но больше с целью  прервать этот возмущавший его
разговор. - Не сердитесь же! - крикнул ему вдогонку Патрик. - Все это ничуть
не относится к вам. Лично вас мы  глубоко уважаем.  А  угрозы мы  не боимся.
Каждый бур  в  этом лагере отлично знает, как жестоко поплатятся за убийство
герцога Ричмондского буры, находящиеся у нас в плену.
     Но до капитана Сорви-голова не дошел смысл этих слов.
     В ушах у  него шумело, лицо пылало от  негодования Машинально он обошел
вокруг большой  прямоугольной  палатки,  в которой  помещался госпиталь,  но
никого не встретил.
     Незнакомец, подслушивавший разговор, исчез. Тем не менее наблюдательный
Сорви-голова увидел  резко  выделявшееся на  белизне  полотна черное  пятно,
словно нанесенное углем.
     Возможно, это было старое, не замеченное  раньше пятно. Да и теперь оно
бросилось ему в глаза  только потому, что, как  показалось  Жану,  пятно это
находилось  у того места палатки, где стояли кровати полковника шотландцев и
его сына. Впрочем, Жан  не придал никакого значения  этому открытию,  весьма
существенному для герцога, которого Жану не суждено было больше увидеть.
     Вечером того же  дня Сорви-голова ушел  на ночное дежурство  с  десятью
Молокососами. С ними должен был идти и Поль Поттер. Однако юный  бур, всегда
добросовестно исполнявший свои воинские обязанности, почему-то  не явился на
перекличку. Это случилось с ним впервые.
     Было  около десяти  часов вечера. Над  обоими лагерями  нависла тишина.
Сквозь дымчатые облака струился мягкий свет луны.
     Вдруг  из   ложбины,  прикрывавшей  госпиталь,  выскользнула   какая-то
безмолвная тень  и быстрым,  решительным  шагом  направилась  к  палатке,  в
которой спали полковник и его сын.
     Человек шел босиком, вероятно, для того, чтобы не шуметь, и с ружьем на
перевязи. Подойдя к палатке, он оглянулся и, убедившись, что никто не следит
за  ним,  остановился у  черного  пятна,  несколько  часов назад замеченного
капитаном Сорви-голова.
     Он достал из кармана нож и с бесконечными предосторожностями, не спеша,
нитку  за ниткой  стал  разрезать  толстую ткань палатки. Когда образовалось
отверстие, достаточное, чтобы просунуть сквозь него руку, он заглянул внутрь
палатки,  освещенной тусклым  светом ночников. Как раз  против  него  стояла
кровать, покрытая той клетчатой  материей, из которой делается военная форма
шотландцев.
     Легкая дрожь пробежала по телу полуночника, когда он узнал мужественное
лицо крепко спавшего полковника.
     Обнаженная голова шотландца находилась всего в тридцати  сантиметрах от
полотна.
     Без малейшего колебания  незнакомец  просунул в отверстие  ствол своего
ружья, приставил его к голове пол-ковника и твердой рукой спустил курок.
     Грянул выстрел, удушливый пороховой дым поплыл по палатке.
     Поднялась невообразимая  суматоха, и сестры милосердия, прибежавшие  на
крики  испуганных больных, увидели младшего лейтенанта  гордонцев бьющимся в
жестокой истерике у тела  своего отца, распростертого на кровати  с пробитой
головой...

        ГЛАВА 7
     <i>О  том,  к  чему  приводит  излишняя  бдительность.  -  Слишком сильное
увлечение  разведкой.  -  Пленник.  -  У  англичан  -  Известность,  которая
доставляет неприятности. -  Неожиданные  последствия некоторых  писем. - Два
члена  военного  суда. -  Что понимают англичане  под выражением  "подколоть
свинью". - Варварское обращение. - Генерал. - Великодушный. враг. - "Вольно!
"</i>

     В то  время,  когда  так трагически погиб полковник герцог Ричмондский,
Сорви-голова стоял на часах у самого переднего края.
     Буры  -  храбрые,  но  беспечные  воины  -  были  плохими  сторожами  и
разведчиками. Впрочем, дисциплина  вообще не  пользовалась особенно  большим
уважением   в   этой   скроенной  по-семейному   армии.  Приказы  командиров
выполнялись спустя рукава, а часовые были далеки от сознания лежащей на  них
огромной ответственности, которое свойственно дозорным европейских армий.
     Трудно поверить,  но именно наши юные сорванцы лучше всех справлялись с
этой  нелегкой задачей.  Их бдительность никогда не ослабевала. И начальники
бывали спокойны, когда ночная охрана бурского лагеря поручалась Молокососам.
     В тот вечер Сорви-голова, который, подобно истому сыну могикан, смотрел
во  все глаза,  заметил в зоне,  разделяющей  передовые  линии обеих воюющих
сторон,  какие-то медленно движущиеся серые тени. Луна скрылась за облаками,
стало темно.
     Капитан Молокососов решил разобраться, в чем дело.
     Лучше  всего,  конечно, пойти самому и посмотреть. Средство верное,  по
рискованное. Можно как раз угодить под перекрестный огонь буров и англичан.
     И  все  же Сорви-голова  отправился,  взяв с собой  юнгу  Финьоле, бура
Иориса,  итальянца Пьетро,  португальца Гаетано  и  креола  из Реюньона. Все
шестеро скинули маузеры, которые стесняли бы их движения  во время разведки,
оставив при себе только револьверы.
     И  вот  они  поползли,  сдерживая дыхание, с чисто  кошачьей  ловкостью
обходя малейшие препятствия.
     Они  продвинулись  таким  образом  на  триста-четыреста  метров,  когда
Сорви-голова, находившийся  впереди,  различил  шагах  в  двадцати  от  себя
какую-то  темную  массу.  Вглядевшись,  Жан  убедился,  что  ему  навстречу,
распластавшись на животе, ползет человек. Легкий, еле слышный шелест выдавал
каждое его движение.
     Благоразумие  требовало  от  Жана  Грандье  сомкнуть  линию  разведки и
поднять тревогу. Разведчик должен по возможности избегать боя.
     Но попробуйте говорить о благоразумии  с парнем, который на каждом шагу
так и ищет случая оправдать свое энергичное и славное прозвище!
     "Английский разведчик! -  мелькнуло  в  голове  Жана. -  Я в  два счета
подцеплю его и возьму в плен".
     Сорви-голова поднялся,  в несколько  гигантских прыжков  очутился возле
английского  разведчика, бросился на  него  и  что есть силы сдавил в  своих
объятиях. Но что за чудо! Его пальцы  ощутили лишь пустоту, вернее - рых-лую
грубошерстную ткань, по  всей  вероятности,  одеяло. Однако вместе с  тем он
почувствовал и сопротивление.
     Чьи-то невидимые руки тянули к себе одеяло,  очевидно, за привязанные к
нему бечевки.
     -   Меня   провели!  -  прошептал   Сорви-голова,   постигший   наконец
легкомысленность своего поведения.
     Увы,  провели  не  его одного! Его  товарищи  точно  так же, как и  он,
полонили вместо вражеских разведчиков тряпье.
     Но к чему эта уловка?
     Только  для того,  чтобы заманить их, взять в плен  и  напасть затем на
бурских часовых, мирно дремавших с трубкой во рту.
     Все произошло в несколько секунд.
     Два  взвода  англичан  -  о, эти  не  скрывались! -  окружили  капитана
Молокососов и его  товарищей, схватили и повалили их  прежде, чем они успели
крикнуть.
     Насмешливый голос сказал по-английски:  - Эти  юные болваны попались на
удочку. Полузадушенный Сорви-голова зарычал от бешенства.
     - Молчание или смерть! - приказал тот же голос. - Вперед, и без шума!
     Сорви-голова  понял грозившую бурам  опасность.  Во что  бы то ни стало
надо предупредить их, поднять тревогу, хотя бы ценою собственной жизни.
     Подобно рыцарю Д'Ассасу[*], он ни минуты не колебался.
     Отчаянным  усилием он вырвался из рук солдата, сжимавшего его горло,  и
пронзительно закричал:
     - Тревога!.. Тревога!.. Англичане!..
     Солдат  занес саблю над его головой и непременно рассек  бы ее, если бы
Сорви-голова не  уклонился В то же мгновение он  выхватил свой  револьвер и,
выстрелив в упор, убил солдата.  Потом, чувствуя,  что все равно пропал, Жан
крикнул насмешливо;
     -  Не  вышло! Испорчен сюрприз, господа англичане!.. Навсегда запомните
эту последнюю шутку, которую сыграл с вами Сорви-голова!
     Он сделал было попытку выпустить во  врагов  еще несколько оставшихся в
револьвере пуль, чтобы как можно дороже продать свою жизнь, но множество рук
уже  схватили его В то же мгновение десятки здоровенных кулаков обрушились и
на других Молокососов.
     Жана, вероятно, прикончили бы тут же, если бы  до чьих-то ушей не дошло
так гордо брошенное им слово: "Сорви-голова".
     -  Не убивайте  его!  Это  Брейкнек[*]! Тому, кто  приведет его  живым,
обещано двести фунтов! - завопил кто-то истошным голосом.
     Жану повезло,  он  оказался счастливей  героя  Клостеркампа: он  жив  и
знает, что принесенная им жертва не оказалась напрасной, - буры услыхали его
крик и выстрел
     В  бурском  лагере  уже  протрубили  тревогу.  Мгновенно  ожили  окопы,
загремели выстрелы, загудели большие пушки... Ночная атака была отбита.
     Зато  Сорви-голова и его товарищи  попали в плен Навсегда умолкли креол
из Реюньона  и  молодой итальянец Пьетро Один только  капитан Брейк-нек, как
называли  англичане Жана, мог самостоятельно передвигаться, остальные были в
таком состоянии, что их пришлось нести.
     Вот они уже в английском лагере. По тому. как часто повторялось его имя
английскими  солдатами,  капитан  Молокососов понял, что  он  пользуется тут
столь же почетной, сколь и опасной популярностью.
     Пленников побросали как попало в каземат, стены которого были выложены,
словно блиндаж, железнодорожными рельсами, и заперли, не дав ни корки хлеба,
ни глотка воды.
     Бедные сорванцы  провели  тяжелую  ночь; их  мучила жажда, они истекали
кровью и задыхались. Сорви-голова  утешал и подбадривал товарищей, насколько
это было возможно, но, несмотря на все старания, так и не смог перевязать их
раны в этой кромешной тьме.
     Наконец наступил день. Разумеется, он облегчит их участь!
     Первым  из  каземата  извлекли  капитана  Сорви-голова. Его  привели  к
офицеру.
     Судя  по форме  доломана цвета хаки,  на эполетах которого  вышиты  две
золотые  звезды, это  был  драгунский  капитан  С  нескрываемой  иронией  он
разглядывал  капитана  Молокососов,  которого   окружили  четыре  английских
солдата, прямые, как деревянные истуканы, и надменные, как истые англичане.
     Вдоволь  наглядевшись,  драгунский  капитан  без  дальних  околичностей
приступил к допросу:
     - Так, значит, вы  и  есть тот  самый  француз,  известный  под  именем
"Сорви-голова", командир интернациональною отряда юных волонтеров?
     - Да, это я! - гордо ответил Жан Грандье, глядя прямо в лицо офицеру.
     Офицер зловеще улыбнулся, расстегнул свой доломан, вынул из внутреннего
кармана  небольшой  бумажник   и  достал  оттуда  сложенную  вдвое  визитную
карточку.
     С  нарочитой и насмешливой медлительностью он разогнул ее и, поднеся  к
глазам Жана Грандье, произнес:
     - Значит, вы - автор этого фарса?
     Сорви-голова  узнал  одно  из писем, которые он разослал  после  смерти
Давида Поттера пяти членам военного суда.
     Он напоминал в  этом письме, что бур приговорил к смерти своих судей, а
он, Сорви-голова, исполняя  последнюю волю своего  друга, поклялся истребить
их всех.
     Слово "фарс"  прозвучало в ушах Сорви-головы как пощечина. Он покраснел
и крикнул:
     - Этот фарс кончится вашей смертью!
     -  Я  капитан Руссел, - продолжал,  улыбаясь, офицер, - командир второй
роты седьмого драгунского полка. Как видите, осужденный на  смерть чувствует
себя неплохо.
     - Поживем - увидим, - без признака смущения ответил Жан.
     - Милый мой французик, вы настоящий хвастун! Советую вам прекратить эти
шутки.  Вам не  удастся  взбесить меня,  честное слово! Скорее вы  добьетесь
кнута.
     - Человека,  голову  которого  оценили в двести фунтов,  не  наказывают
кнутом... Между прочим, моя голова стоит гораздо больше.  Кроме  того,  я  -
солдат и требую, чтобы со мной обращались, как подобает обращаться с пленным
воином. Я убил столько ваших людей, что вполне заслуживаю такого обращения.
     Офицер  слегка  побледнел,  закусил  ус и, перестав наконец  улыбаться,
отрывисто, точно пролаял, крикнул:
     -  Нужна  информация!  Отвечайте!  Отказываться  не советую.  Все равно
заставим.
     - Спрашивайте! - Сколько буров против наших линий?;
     -  Восемь дней назад их было вполне достаточно, чтобы побить  вас, хотя
вас было во много раз больше.
     Офицер побледнел еще сильнее. - Сколько у вас ружей? - продолжал он.
     - Маузеров? Не знаю. Но ли-метфордов[*] около тысячи: мы отобрали  их у
ваших солдат.
     - Последний вопрос: что стало с герцогом Ричмонд-ским и его сыном?
     -  Я лично приказал перенести  этих двух тяжело раненных джентльменов в
бурский госпиталь. Теперь они вне опасности.
     -  Достаточно.  Вы  отказались  ответить  на два первых  вопроса,  и  я
вынужден передать вас в распоряжение Кол-вилла  - майора  третьего уланского
полка.
     Это  имя заставило молодого  француза вздрогнуть.  Колвилл! Еще один из
убийц  Давида  Поттера.  Сорви-голова,  не  скрывая  ненависти,   пристально
взглянул на  вошедшего  Колвилла.  Это был длинный, как жердь,  сухопарый  и
желчный англичанин с высокомерным  и жестоким выражением лица. Жан  поклялся
самому себе никогда  не забыть его,  если  только удастся вырваться из этого
осиного гнезда.
     - Дорогой  мой Колвилл, позвольте представить вам мистера Сорви-голова,
небезызвестного вам нашего будущего палача.
     - Вот как! - презрительно ответил майор. - Тот самый мальчишка, который
осмелился послать  офицерам ее  величества свои  идиотские и  оскорбительные
письма? Ну что же, теперь пришла наша очередь позабавиться.
     - Клянусь,  - пробормотал Руссел,  -  не хотел бы я  очутиться в  шкуре
этого хвастунишки, над которым Колвилл собирается позабавиться.
     Майор  поднес  к  губам  свой  хлыст,  рукоятка  которого  оканчивалась
свистком.
     На пронзительный зов свистка прибежал уланский сержант.
     - Максуэл, - процедил сквозь зубы Колвилл,  -  забери-ка этого парня, и
можешь позабавиться со своими товарищами игрой "подколем свинью"
     "Pigsticking"  -  свирепая  игра   английских  улан,   которые   любили
предаваться ей, заменяя свинью пленниками "низшей расы".
     Но никогда еще,  насколько  известно, белый человек не  служил объектом
этого варварского развлечения. Бедному Жану предстояло стать первой  жертвой
глумления которое вскоре распространилось на многих плененных буров.
     Услыхав  передававшийся из уст в уста  призыв "pigstick-ing! >, десятка
два улан схватили свое оружие и вскочили на коней.
     Жана поставили  лицом к полю, на  котором  выстроился взвод сержанта[*]
Максуэла.
     Майор   Колвилл,  желая  продлить   удовольствие,  приказал  одному  из
пехотинцев:
     - Дать ему ранец!
     Передавая  Жану  военный  ранец,  солдат,  более  человечный,  чем  его
начальник, шепнул:
     -  Защищайся им,  как щитом. Главное,  не  бойся  и старайся парировать
удары.
     Вокруг столпились  офицеры  всех родов  оружия,  с любопытством  ожидая
зрелища, жестокость которого не может сравниться ни с чем.
     Прозвище  "Сорви-голова" не сходило с их уст, но произносилось оно  без
ненависти, скорее  с оттенком сочувствия, к которому примешивалась известная
доля уважения.
     - Сорви-голова! " Так это Сорви-голова?.. Бедный парень!
     - Смотрите, да он совсем и не боится. Ну и храбрец!
     -  Хотите пари, Руссел? - предложил майор. -  Ставлю десять фунтов, что
этот мошенник пустится наутек, как лисица от  гончих,  и  его с  одного маху
подколют чуть пониже спины.
     - Идет!  - смеясь, ответил  драгунский  офицер. Взвод стоял в  двухстах
метрах.
     - Колоть! - проревел сержант. - Вперед!
     И взвод помчался бешеным галопом...
     На  Жана  Грандье несся ощетинившийся  пиками, сверкавший сталью  смерч
людей и коней.
     Сорви-голова  заслонил ранцем  грудь и, крепко упершись  расставленными
ногами в землю, ждал удара.
     И удар не заставил себя ждать. Ужасный удар!
     Сорви-голова  почувствовал, что его  буквально  подбросило в воздух, он
два или три раза перекувырнулся и тяжко рухнул на землю.
     Его левое плечо было  изодрано, правая рука  сильно кровоточила. Но все
же ранец отвел и ослабил удары, направленные в грудь.
     Под  крики "ура"  уланские  кони молнией пронеслись мимо, даже не задев
Жана. - Вы проиграли, Колвилл! -  воскликнул  капитан Руссел - Этот мошенник
ведет себя неплохо.
     - Подождем, - с холодной ненавистью ответил майор.
     Оглушенный падением и тяжело дыша, Сорви-голова с трудом встал и поднял
свой разодранный ранец.
     Он  был  намерен бороться  до конца, а уланы  не  теряли даром времени:
проделав быстрый поворот, взвод перестроился.
     Снова раздалась команда сержанта:
     - Колоть! Вперед!..
     Первоначальное сострадание сменилось у них нездоровым любопытством. Вид
крови пробуждал в человеке зверя.
     Сорви-голова выпрямился усилием воли и крикнул:
     - Трусы!  Подлые, низкие трусы!.. - и снова упал, сбитый сокрушительным
ударом.
     Против всяких ожидании, ранец и на этот раз защитил его. Впрочем, уланы
сами,   рисуясь  своим  мастерством,  старались   попадать  пикой  только  в
импровиэированный щит. Все, что было за ранцем, для них не существовало, они
видели в Жане лишь осужденную на казнь жертву.
     Несчастный  мальчик совсем  разбит. Одежда  его изодрана в клочья, тело
изранено. Он едва поднимается  Его ноги дрожат и подгибаются, его налившиеся
кровью глаза потускнели, а шум в ушах  заглушает ироническое "ура" англичан.
Ослабевшие руки уже не в силах поднять защищавший его до сих пор ранец.
     Он понял, что все  для него кончено, что спасенья нет; сейчас  он будет
растоптан  безжалостным  зверьем. Но  у него хватило  еще  силы выпрямиться,
скрестить на груди  руки и с гордо поднятой головой, мужественно повернуться
лицом навстречу уланскому взводу.
     Мысленно он простился с жизнью, которая до сих пор так улыбалась ему, и
послал  последний привет своей сестре и своей горячо любимой родине, которую
ему не суждено было больше увидеть.
     И  когда  в  третий раз прозвучала  команда сержанта "Вперед!  "  -  он
ответил на нее возгласом:
     - Да здравствует Франция!.. Да здравствует свобода!..
     Пригнувшиеся к шеям коней уланы  проскакала  уже.  половину расстояния,
отделявшего их от Жана. Еще несколько секунд -  и омерзительное преступление
совершится.
     Но вдруг какой-то всадник  на  всем скаку  врезался между уланами  и их
жертвой. Это  был один из  тех замечательных  наездников, при  виде  которых
невольно вспоминается легенда о кентаврах[*].
     Всадник  поднял  хлыст  и  повелительно выкрикнул те  слова, которые  с
равным успехом заставляют атакующих остановиться, а толпу- успокоиться:
     - Стоп!.. Ни с места!..
     Увидев  генерала, - ибо всадник  был английским  генералом, - уланы так
круто осадили коней,  что те,  вздыбившись, едва не  опрокинулись  вместе  с
наездниками.
     Остановив  своего скакуна в четырех шагах от пленника. генерал привстал
на  стременах  и   оказался  на  целую  голову  выше  смешавших   свои  ряды
кавалеристов. Красный  от  гнева  и  отчеканивая слова,  каждое  из  которых
хлестало, как пощечина, он прокричал:
     -  Подлецы! Подлые  трусы,  позорящие английский мундир!  Какой  офицер
разрешил это гнусное дело?.. Отвечайте, сержант!
     - Майор Колвилл, - произнес Максуэл, превозмогая страх.
     -  Прислать его ко мне!  Немедленно!  Сорви-голова  окровавленной рукой
отдал честь генералу. Тот  в  свою очередь поднес  к козырьку каски  пальцы,
затянутые в  перчатку,  и, увидев перед собой мальчика, спросил его невольно
смягчившимся голосом:
     - Кто вы?
     -  Француз   на  службе  бурской  армии,  -  ответил  пленник,  держась
почтительно, но с большим достоин-ством.
     - Ваше имя?
     - Жан Грандье, по прозвищу Сорви-голова, капитан разведчиков.
     - Так, значит, это  вы.  и есть знаменитый  Брейк-нек?.. Поздравляю! Вы
храбрец!
     -  Такая похвала  и  к. тому.  же  из ваших уст,  генерал... Я смущен и
горжусь ею!
     - Вы так  молоды! Право же, любого пленника вашего возраста  я  тут  же
отпустил бы  на свободу.  Любого, да...  Но  вы слишком опасный противник  и
слишком  много  причинили  нам  неприятностей.  Я  оставляю вас  в  качестве
военнопленного,  но  вы  будете  пользоваться  всеми   привилегиями,   каких
заслуживает столь храбрый враг.
     Вконец  обессилевший  и  оглушенный,  Сорви-голова  с   великим  трудом
пробормотал несколько слов благодарности и тут же, страшно побледнев и мягко
осев на землю, потерял сознание.
     - Отнести этого юношу  в  госпиталь! -  приказал генерал.  - Я  требую,
чтобы о нем хорошо  позаботились. Я сам присмотрю за этим. Слышали?.. А, вот
и вы, майор Колвилл! За жестокую расправу с военнопленным-пят надцать  суток
строгого  ареста.  Сержант,  командовавший  "Pigsticking",  лишается  своего
звания  и переводится  в  рядовые уланы. Все  уланы  взвода  назначаются  на
пятна-дцать внеочередных полевых караулов. Вольно!

        ГЛАВА 8
     <i>В вагоне - На крейсере. - На рейде Саймонстауна-Бегство. - Преследуемый
акулами. -  Лестница подземного хода. - Серое платье, белый передник и судки
с  провизией. -  Оригинальное бегство  - Коттедж и англичанка. - Служанка на
все руки. </i>

     Капитану Сорви-голова  было нанесено много  ран, но  ни одна  из них не
оказалась  тяжелой. После пятнадцати дней лечения в госпитале почти все  они
зажили.  Приказ спасшего его генерала строго  выполнялся,  благодаря  чему в
течение  двух  недель  Жан  был  предметом  особого  внимания  врачей,  что,
разумеется,   немало  способствовало  его  быстрому  выздоровлению.  В  душе
поднявшегося   с  постели   Жана   навсегда   осталось  чувство  бесконечной
благодарности к великодушному джентльмену.
     Теперь  в качестве военнопленного  Сорви-голова разделял участь трехсот
буров,  плененных  в  начале  осады Ледисмита.  Присутствие их  в осажденном
городе пред-ставляло немалую обузу  для коменданта города, ибо,  несмотря на
бдительный  надзор,  буры то  и дело бежали, рискуя  жизнью. Для большинства
беглецов  дело конча-, лось  трагической смертью.  Зато  те, кому  удавалось
ускользнуть, доставляли осаждавшим важнейшие военные сведения.
     К тому же питание  пленных значительно уменьшало запасы пищи гарнизона.
И  если  бы  осада, как  все  предве-щало,  затянулась,  это  обстоятельство
неизбежно  сократило  бы  продолжительность сопротивления.  Поэтому  выс-шее
командование  распорядилось  эвакуировать  всех  здо-ровых  военнопленных  в
Наталь[*], а затем на Капскую Землю.
     В то время кольцо окружения было еще не столь плот-ным, и поезда  могли
время от времени пробиваться в Дурбан.
     Хотя  Колензо,  наиболее  важный   в   военном   отношении   пункт,   и
обстреливался  бурской  артиллерией,  он  все  же  находился  пока  в  руках
англичан,  и  мост  через  Тугелу мог  еще служить для  передвижения  легких
составов.
     От Ледисмита до Дурбана около двухсот километров.
     Несчастных пленников разместили в товарных  вагонах,  приставили к  ним
достаточное  количество  солдат-конвоиров  -  и  в  путь!  Путешествие  было
рассчитано  на  один день. Однако, ввиду  жалкого  состояния железных дорог,
переезд  длился два  дня. Двое  суток без хлеба и  воды, в  вагонах, набитых
людьми, как бочка сельдями. Пленные не имели возможности выйти  оттуда ни на
минуту. Подумай, читатель: ни на минуту!
     Легко  представить   себе,  в  каком  состоянии   находились   все  эти
несчастные, разбитые усталостью, стонавшие от голода  и жажды и задыхавшиеся
в насыщенных зловонием вагонах, тогда как англичане, удобно  разместившись в
блиндированных вагонах, ели, пили и шумно веселились.
     Так различно  складываются судьбы народов, разъединенных чудовищем, имя
которому война!
     В  Дурбане английские власти приступили  к  мытью  пленников и  очистке
вагонов.  Делалось  это  очень  просто:  в  вагоны  направили рукава  мощных
насосов, служивших  для мойки кораблей  в  доках, и стали  обильно  поливать
водой  все  и  всех.  Насквозь промокшие,  ослепленные  сильнейшими  струями
хлеставшей по ним воды, буры отбивались, падали, фыркали, как жалкие тонущие
собаки.
     Но гигиена - прежде всего!
     А теперь обсушивайтесь, как хотите.
     А  вот и еда. Огромные котлы,  наполненные густой массой  протухшего  и
полусырого риса. Ложек не  полагалось. И хотя пленные вынуждены были черпать
это отвратительное  месиво прямо руками, они глотали его с  такой жадностью,
которая лучше всяких слов говорила о перенесенной голодовке
     -  Плохое начало, - ворчал Сорви-голова. - Профессия пленника меня мало
устраивает, и, разумеется, я тут не заживусь.
     Пленных связали попарно и теми же  веревками прикрепили последовательно
одну  пару к другой,  так что весь  конвоируемый  отряд  имел  вид индейской
цепочки[*].
     Практичные люди - эти англичане!
     Наконец  несчастным  объявили,  что  их  посадят  на  военный  корабль,
стоявший на рейде, и повели.
     Все население города  сбежалось  посмотреть  на  пленных. Люди  тесными
рядами стояли по обеим сторонам дороги.
     Как страшен был путь побежденных среди враждебной и  насмешливой толпы!
Ее жестокость не знала пощады. оскорбления так и сыпались на бедняг, горькая
участь  которых  должна  бы,  казалось,  вызывать  в  людях  святое  чувство
сострадания.
     Потом под палящими  лучами жаркого солнца,  от которого трескались губы
и, словно кипящий котел,  дымилось  мокрое платье, пленников стали размещать
по шаландам. Когда последние были битком набиты, мрачный караван тронулся  в
путь и скоро подплыл к крейсеру "Каледония", стоявшему под парами на рейде.
     Наконец-то можно будет хоть немного  отдохнуть, растянуться где-нибудь,
поспать, избавиться от голода и от оскорблений конвоиров.
     Не тут-то было!  Опять нумерование, опять перекличка, опять "куча мала"
в  бронированной башне,  без воздуха,  без света, где виднеются лишь  смутно
вырисовывающиеся жерла пушек, нацеленных на живую массу людей.
     Протяжно завыла сирена,  заскрипела якорная цепь, раздалось  монотонное
сопенье   винта.  Началась   килевая  и  боковая   качка,   эти   неизбежные
предшественники морской болезни.
     "Каледония"  со скоростью  акулы неслась по  волнам  бурного Индийского
океана;  буры, заключенные в башне, рыдали,  как  дети. Этим простым  людям,
никогда  не видавшим  моря, казалось,  что  их  навсегда отрывают от род-ной
земли и  осуждают на вечное изгнание.  А "Каледония", немилосердно дымя, все
плыла  и плыла, разрезая волны  и пожирая милю за милей. Она держала курс на
Саймонстаун - морской форт в восьми лье к югу от Кейптауна.
     От Дурбана  до Саймонстауна тысяча четыреста  километров.  Сорок восемь
часов пути, быть может, еще более тяжкого, чем переезд по железной дороге.
     По прибытии крейсера на рейд пленных разместили на четырех понтонах[*],
стоявших  на якоре в трех милях от берега  А  разгруженная "Каледония" снова
взяла курс на Дурбан.
     Сорви-голова и  шестьдесят  других пленных буров были  интернированы на
понтоне "Террор"[*].
     Настоящий  ад было это судно, необыкновенно метко названное. Войдите --
и  вам  покажется, что вы в больнице, но в  больнице, где нет ни сиделок, ни
докторов, ни лекарств.
     Грязная клетка, до  отказа набитая людьми. Их тела  покрыты  ранами, по
которым  ползают  насекомые. Прибавьте к этому невыносимую жару,  от которой
можно сойти с ума, и питание, отпускаемое лишь в количестве, необходимом для
"поддержания  жизни". Прелестная формула, изобретенная  англичанами. Под ней
подразумевается паек,  достаточный  только для того, чтобы не  дать пленнику
умереть с голоду.
     Как  это экономно! И другое преимущество: ослабевшие от голода люди  не
могли  бежать.  Они мерли,  как му-хи. "Тем  хуже  для  них! " Похороны были
недолгими.  От-крывали орудийный люк и, недолго думая, бросали тело в залив,
воды которого кишели акулами.
     "Тем лучше для акул", - смеялись англичане,
     Уже через  сутки  Сорви-голова  почувствовал,  что  не  в  силах больше
терпеть  грубого  обращения,   голода,  вшей,   жалкого  вида  товарищей  по
заключению, ослабевших,  безжизненных, похожих  скорее на призраков, чем  на
людей. Он твердо решил покончить со всем этим. Утонуть, быть  расстрелянным,
съеденным акулами - и то лучше, чем это медленное и мучительное умирание.
     Он поделился своим планом с некоторыми  больными  товарищами. Однако те
не  решились одобрить  его.  План  Жана  показался  им слишком  рискованным.
"Террор" стоял на якоре посередине  залива  в шесть миль шириной. Значит, до
берега было по крайней мере три мили.
     Хороший пловец и мог бы, пожалуй, доплыть, несмотря на акул, на часовых
и на сторожевые суда,  всегда готовые погнаться за ним.  Но как проникнуть в
Саймонстаун? В этом  городе, представляющем собою одновременно военный порт,
арсенал  и судостроительную  верфь, кажется, нет такого уголка,  который  не
охранялся бы со стороны моря.
     Но Сорви-голова не колебался.  Будь что  будет! В ближайшую же  ночь он
бежит.
     Товарищи  отдали ему  веревку, похищенную  где-то  одним из пленных,  у
которого в первые дни  заключения не  хватило решимости  бежать, а теперь не
было на это сил.
     Наступила ночь. В башне, едва освещенной двумя походными фонарями, было
темно.
     Сорви-голова разделся донага  и ремнем привязал за  спину свою  одежду:
штаны, куртку, шляпу, шерстяную фу-файку. Башмаки он не взял.
     Кабельтов, привязанный к одному из передних пушечных  люков, свешивался
до самой  поверхности  моря. Стояла непроглядная тьма. Часовые, полагавшиеся
на слабость узников, а еще того больше на акул, заснули.
     Сорви-голова  простился  с  товарищами,  которые  окружили   его  и  не
переставали восхищаться его  силой и отва-, гой. Он  смело  подошел к люку и
взялся за кабельтов, чтобы соскользнуть вниз.
     - Who  goes there[*]? - раздался над  самой его головой окрик часового,
стоявшего на баке.
     Казалось  бы,  элементарное  благоразумие  должно  было заставить  Жана
Грандье вернуться в башню и переждать несколько минут.
     Куда там! Он  с  такой  быстротой скользнул по  стально-му  тросу,  что
содрал кожу с ладоней, и при этом у него не вырвалось ни одного крика, стона
или даже вздоха.
     Часовой  услышал  всплеск  воды, но,  подумав, что  это резвятся акулы,
снова задремал.
     Теплая, насыщенная солью вода, будто серная кислота. обожгла ободранные
руки беглеца.
     "Ничего,  соль  обеззараживает  раны",  - подумал,  ныряя,  Жан  с  тем
изумительным присутствием духа, которое никогда не покидало его.
     Он  проплыл под водой около  двадцати  саженей, потом вынырнул,  набрал
воздуха и снова ушел под воду.
     Бр-р!.. Под ним, над ним, во  всех направлениях тянулись и пересекались
длинные фосфорические полосы. Акулы!  Не  очень, правда,  крупные и не очень
проворные, но сколько же их было тут, этих невероятно прожорливых бестий!
     Беглецу  вспомнился  совет  побольше  барахтаться,  вертеться,  дрыгать
ногами и,  наконец, в тот момент, когда акула повернется брюхом вверх, чтобы
схватить его,  нырнуть поглубже. И он вертелся что было мочи, дрыгал ногами,
барахтался. Но кругом стояла такая темень, что разглядеть акул, этих морских
гиен,  не  было  никакой  возможности;  об  их   присутствии  говорила  лишь
фосфоресценция.
     Были  минуты,  когда  он  холодел  от  страха,  чувствуя  прикосновение
плавника  или слыша, как лязгают зубы хищника.  Но ничего! Еще  одно тяжелое
переживание, еще одна ложная тревога - смерть и на сей раз промахнулась!
     Проплыть три мили - это не шутка для  мальчика  шестнадцати с половиной
лет, да к тому же едва оправившегося от ран и изнуренного двумя мучительными
переездами-сначала в вагоне для скота, потом в бронированной башне крейсера.
Тем  более что  все  последние дни  он  почти ничего не  ел,  теперь же  его
преследовала целая  стая  акул,  а морская вода, разъедавшая  его израненные
руки, причиняла невыносимо острую боль.
     И все же  наш храбрый Сорви-голова  бесстрашно плыл вперед. Трудно было
дышать, ломило все тело, волны то и дело опрокидывали его, ударяя по тюку  с
одеждой, который он, как улитка свою раковину, тащил на спине.
     Ничего!  Мужайся, Сорви-голова! Еще  каких-нибудь  четверть часа - и ты
спасен. Крепись же, черт побери!  Городские огни приближаются. Самое трудное
уже позади.
     Ну и молодчина этот капитан  Молокососов!  Трудности и опасности только
умножали  его  мужество.  К   несчастью,   чтобы  спастись  от   ожесточенно
преследующих  его  акул, ему  приходилось  прибегать к довольно  неритмичной
гимнастике, и эти беспорядочные движения вконец истощили его силы.
     Он ушел под воду и хлебнул изрядную порцию морской воды. О,  только  не
это, Сорви-голова!  Он  тут  же  перестает  барахтаться,  координирует  свои
движения и снова продвигается вперед.
     Опять  ушел под воду.  Опять глотнул соленой воды.  Закашлялся.  Сперло
дыхание. Отяжелели ноги...
     "Неужели конец?  -  подумал мужественный юноша.  -  Скверная штука!.. А
впрочем, это все же лучше заточения! "
     Бум! То загремел  и  отдался по  воде пушечный  выстрел, сопровождаемый
вспышкой  огня.  В  то  же  мгновение  вспыхнули электрические прожекторы на
кораблях и  в  форту.  По воде  забегали  широкие полосы света,  эти  свое-'
образные бинокли кораблей. Стало светло, как днем.
     Неужели конец? Такой героизм - и все напрасно!
     Нет, это еще не конец.
     В ту  самую минуту, когда  Сорви-голова уже  считал  себя  погибшим, он
почувствовал  под  ногами  твердую  почву.  Его  затуманенные  глаза  смутно
различили  в темноте за прожектором,  светлый  луч  которого застыл  посреди
гавани, какую-то темную массу.
     То была цепь скал, выступавших из воды почти на уровне моря.
     Ух!  Он  вылез  и  растянулся  на них,  чуть  живой,  и,  зарывшись  из
предосторожности  в густые  водоросли, тут же заснул мертвым сном Заснул под
грохот пушек, под ослепительными лучами электрических прожекторов. Казалось,
пушки гремели, а прожекторы светили во славу его мужества.
     Когда он  проснулся, было совсем светло. Но морские  водоросли  отлично
скрывали его. Он чувствовал себя менее утомленным, чем ожидал, но  умирал от
голода.
     Кругом царила удивительная тишина. Раздвинув мягкие стебли водорослей и
оглядевшись, Жан  убедился,  что нашел пристанище  у  самого основания форта
Саймонстау-на. Он лежал у подножия крепостной  стены и так близко к ней, что
его невозможно было увидеть ни через бойницы, ни даже с вышки форта.
     Но как утолить этот волчий голод,  от которого  пучит живот и бурчит  в
кишках?
     К счастью, тут было  множество устриц.  Под все заглушавший шум  прибоя
Жан  стал разбивать камнем раковины  и с  неутолимой  жадностью глотал  одну
устрицу  за  другой.  Этот  оригинальный  завтрак  длился до десяти  часов И
неудивительно, если принять во внимание голод беглеца, род пищи и способ  ее
приготовления
     Насытившись,  он  снова  уснул  под   благодетельным  покровом  морских
растений О, всего на каких-нибудь три часа! Небольшой послеобеденный отдых.
     Потом,  осмелев  от  царившей  вокруг  и  ничем  не  нарушаемой тишины,
Сорви-голова облачился на всякий случай в  свое промокшее платье и приступил
к  разведке,  желая  запечатлеть  в  уме  топографию  местности,  откуда ему
придется выбираться ночью. Внезапно он провалился по  самые плечи  в яму под
фундаментом  крепости  и тотчас  же  ощутил под  ногами  высеченную  в стене
лесенку, которая круто поднималась вверх до самой потерны.
     "А что, если взобраться! " - подумал Сорви-голова.
     На  первый взгляд, эта  мысль  может  показаться безумной. Однако  чаще
всего бывает так, что самые дерзкие замыслы наиболее легко осуществляются. С
наступлением сумерек он окончательно решился
     Поднимаясь медленно  и осторожно, он дошел до потерны[*] и с изумлением
заметил, что она не заперта. В нее можно было проникнуть по проходу, в стене
которого оказалось окно в форме бойницы. Из-за  окна доносился  звон посуды.
Очевидно, это была кухня или столовая, а может быть, кладовая.
     Сорви-голова заглянул в  бойницу и  увидел пустое помещение, которое, в
свою очередь, через полуоткрытую дверь сообщалось с другой комнатой, откуда,
собственно, и доносился звон стаканов и тарелок.
     На  подоконнике стояли  наполненные  какой-то  едой  судки Рядом висело
серое домашнее платье и белый передник. Одежда,  очевидно, оставленная здесь
служанкой.
     У  капитана Сорви-голова мелькнула нелепая, а быть  может, и гениальная
мысль. Он схватил платье, влез в него прямо в своем мужской одежде,  взял  в
руки судки и решительно толкнул дверь На все это у него  ушло гораздо меньше
времени, чем у нас на описание.
     Он  очутился  в  узкой  открытой  галерее,  затем  вышел  на  небольшую
площадку,  охранявшуюся часовым, и,  низко  опустив  голову, прошмыгнул мимо
него.
     - Как вы сегодня торопитесь, мисс Мод, - заметил ему вдогонку часовой.
     Округлые  щеки, свежий цвет и женственные  черты юношеского лица Жана -
все это при сумеречном свете ввело солдата в заблуждение.
     Жан  пошел  вперед, обходя  строения,  пересек  широкий двор, проскочил
через ворота на подъемный мост и удачно проскользнул мимо  другого часового,
который крикнул ему вдогонку:
     - Good night, miss Maud[*]!!
     И вот с сильно бьющимся сердцем, сам  не веря  в свое освобождение,  он
уже шагает по улице Если  бы не  боль в ладонях, с которых содрана кожа, все
было  бы  прекрасно. Он  превратился  в известную всему  гарнизону мисс Мод,
платье которой надежно защищало его от подозрительных взглядов.
     Кроме того,  в  его  распоряжении оказался  изрядный  запас  съестного,
достаточный, чтобы накормить целый взвод английских солдат.
     Он  шел  наобум;  единственной  его целью  было  поскорее выбраться  из
военной зоны, оставить позади все ее строения.
     Скоро он вышел на  широкую улицу, застроенную по обеим сторонам домами.
Очевидно, это было  предместье Саймонстауна. Послышались свистки паровозов и
лязг вагонов.
     Где-то   поблизости   находился  вокзал.   А  он  все  шагал  и  шагал,
преследуемый поднимавшимся из судков вкусным, щекочущим ноздри запахом.
     "А не присесть ли пообедать? -  подумал  он.  -  Мой  желудок уже давно
успел позабыть об устрицах, и я голоден, как акула".
     Он  находился  невдалеке  от  одинокого  коттеджа,  окруженного  легкой
проволочной изгородью, у подножия которой пышно разрослась  высокая душистая
трава.
     Теплая  ночь,  луна...  Как чудесно  жить на  свете! Особенно  беглецу,
счастливо вырвавшемуся из страшного каземата на понтоне.
     Расположившись на  траве,  Сорви-голова  открыл  судки,  извлек  оттуда
свежеиспеченный хлеб, нежный и сочный ростбиф, полцыпленка, сыр, две бутылки
эля  и прочие деликатесы, неопровержимо свидетельствовавшие  о  разнообразии
гастрономических вкусов солдат ее величества.
     Он  с жадностью заправского обжоры набросился на  съестное, оросил  его
доброй  порцией  вина и  нашел, что первое бесподобно, второе  же прямо-таки
божественно. А наевшись досыта, уснул сном праведника.
     Разбудил его,  уже  на рассвете, яростный собачий лай. Жан почувствовал
себя бодрым и веселым. Он потянулся  и вдруг  увидел  по ту сторону изгороди
датского дога, свирепо  скалившего на  него клыки. В  нижнем этаже  коттеджа
открылась дверь, и в  сад вышла старая леди,  высокая,  сухопарая,  седая, с
длинным, оседланным  очками носом,  с  огромными зубами, похожими  на  кости
домино, и не менее внушительных  размеров руками  и  ногами, - словом, истая
англичанка.
     Увидев  приближавшуюся к  нему старую леди, Сорвиголова мысленно сказал
себе:
     "Ну, теперь не плошай, старина! "
     А старая леди, погладив и успокоив ласковым словом собаку, обратилась к
нему:
     - Кто вы и что вам нужно, дитя мое?
     Сорви-голова сделал реверанс, потупил  глаза  и, при-няв скромный  вид,
который так удивительно шел к нему, тоненьким фальцетом[*] ответил:
     - Я несчастная служанка, миледи... господа прогнали меня.
     - За что же?
     - Я  наполняла лампу и нечаянно пролила керосин, он вспыхнул.  Весь дом
сгорел бы, если бы не эти бедные руки, которые я сожгла,  гася огонь... Нет,
вы только взгляните на них, миледи!
     - О да, это ужасно! - сочувственно сказала старая леди.

     - И, несмотря на это, меня выгнали, не заплатив ни шиллинга, не дав мне
белья, почти без одежды!
     -  Жестокие люди!..  Но  почему вы так  плохо говорите  по-английски? -
недоверчиво спросила старая леди.
     -  Очень  просто, миледи  я  из  Канады,  а  родители  мои  французы по
происхождению. И мы никогда  не разговариваем  дома по-английски... Мое  имя
Жанна Дюшато. Я родилась в городе Сент-Бонифейс, что близ Виннипега.
     -  Что  же  мне с  вами  делать,  дитя  мое?  Хотите поступить ко мне в
услужение?
     - Как мне благодарить вас, миледи?!
     Вот   как   знаменитый   Брейк-нек,  отважный   капитан   Сорви-голова,
превратился в служанку миссис Адамс, старой леди из Саймонстауна.
     Чего только не случается в жизни!

        ГЛАВА 9
     <i>Образцовая служанка  - Все в жизни приедается - Телеграмма  - Ехать,  и
немедленно!  - Санитарный поезд  - На пути  в  Кимберли  - О том, что  может
открыть  путешествие по  железной  дороге  - Трудное  путешествие  -  Умер -
Несчастная мать - Бегство - Между двух огней - Белый чепчик - Походный  марш
Молокососов</i>

     Сорви-голова,  не  видя  другого  выхода  из  положения,  вынужден  был
примириться с  более чем скромным положением. Правда, та легкость, с которой
он сошел за девушку, немного удивила его, а может быть, даже задела где-то в
глубине души его самолюбие.
     Подумайте  только:  капитан разведчиков, герой осады Ледисмита, солдат,
бежавший из плена-и вдруг служанка!
     Но события следовали с такой  быстротой, что у  него не хватало времени
задуматься.
     Старая леди уже ввела его в дом,
     - Я буду платить вам один фунт в месяц. Согласны?
     - На старом месте мне платили полтора, -  не моргнув,  ответила  мнимая
Жанна Дюшато. - Но леди так нравится мне, что я согласна и на один фунт.
     - Отлично! Платье у вас еще довольно чистое,  оставайтесь в нем.  Я дам
вам белье, башмаки  и чепчик... Да,  да, вы будете  носить чепчик  Я на этом
настаиваю А почему вы так коротко острижены?
     - У меня  был солнечный удар,  и косы мешали прикладывать лед, пришлось
их обрезать О, если бы вы только видели, миледи,  какие они были длинные  да
толстые! А какого красивого, золотистого цвета! Я так горевала!..
     - Довольно, довольно! Уж не кокетка ли вы? Терпеть этого не могу!
     - Я?! Кокетка?. Господь с вами, миледи! Я не ношу даже корсета.
     -  И  хорошо  делаете!  Девушка  вашего  класса  должна  быть  скромна,
трудолюбива, бережлива, предана своим господам.
     - Надеюсь, миледи скоро убедится, что я обладаю всеми этими качествами
     - Отлично!.. Вот кухня. Приготовьте чай.
     Эта  задача - сущий пустяк для капитана Сорви-голова: в бытность свою в
Клондайке он приобрел недюжинные кулинарные познания
     Первый успех на новом поприще! Чай заварен отменно, тосты[*] запечены в
меру, ветчина нарезана тонкими, как  кружева, ломтиками, а сгущенное  молоко
разбавлено водой в должной пропорции.
     Чепчик,  надетый  на  слишком  длинные для мужчины  и  слегка  вьющиеся
волосы, - новый успех!
     Когда Сорви-голова оставался один, он тщательно  изучал  перед зеркалом
все повадки служанок: как придавать смиренное выражение лицу, опускать глаза
и  не сдвигать набекрень привычным мужским движением свой более чем скромный
головной убор.
     Переодевание  удалось на  славу!  В  этой  высокой  и сильной  девушке,
немного  нескладной, молчаливой,  застенчивой  и  охотно бравшейся за  любую
работу,  трудно было бы  узнать  молодого борца  за независимость Трансвааля
Настоящая находка эта служанка, мастерица на все руки.
     О вы, герои трагических приключений в "Ледяном аду" - Леон Фортэн, Поль
Редон,  Лестанг,  Дюшато,  Марта Грандье, настоящая Жанна Дюшато, Тоби  ? 2,
Серый Медведь,  -  поглядели бы  вы на вашего  Жана,  охотника на гризли[*],
победителя бандитов "Коричневой звезды", в комичном облике служанки!
     Или  вы,   отважные   Молокососы  и   мужественные  буры,  оплакивающие
храбрейшего из храбрых - капитана Сорви-голова! Что стало бы с вами, если бы
вы увидели, как он в белоснежном чепце, завязанном бантиком под подбородком,
в  юбке до пят и  переднике орудует возле печки,  бежит на звонок и отвечает
своим фальцетом "Да, миледи... Нет, миледи... "
     Нетрудно представить, какой бешеный  взрыв хохота вызвал бы у вас  этот
маскарад, сменивший  драму воинской  жизни.  А  между тем  для  самого  Жана
Грандье в этом не было ничего забавного.
     Дни шли  за днями, не внося никаких  изменений в  его нелепое и  полное
риска существование, грозящее каждое мгновение при малейшей оплошности с его
стороны превратиться в настоящую катастрофу.
     Для человека более  зоркого, чем старая леди, достаточно было бы одного
неловкого  движения или  случайно вырвавшейся нотки  мужского  голоса, чтобы
тотчас же раз-гадать тайну, скрытую  от миссис Адамс.  А  это повлекло бы за
собой страшные для беглеца последствия.
     К  счастью,  вечно   молчаливая,  всегда  чем-то  озабоченная  и  часто
грустившая  старая леди жила в полном одиночестве. Провизию ей доставляли на
дом. Единственное занятие  затворницы  состояло в  усердном  чтении описаний
военных событий в местных газетах.
     Терпение Жана истощалось. С  каждым днем ему становилось  все труднее и
труднее  переносить  "прелести"  своего  нелепого  положения,  безысходность
которого он ощущал все более остро. Его тянуло на поле битвы, откуда до него
доходили  отрывочные  известия о  новых  победах,  одержанных  его  друзьями
бурами.
     Но как бежать из  Саймонстауна без денег, без платья? Как  пройти через
всю  Капскую  Землю, обмануть  подозрения, которые навлекал на  себя  каждый
иностранец, и ускользнуть от цепких лап полиции?
     Оставаться  служанкой  миссис  Адамс?  Нет!  Лучше  смерть!  Лучше  сто
смертей, только не это!
     На шестнадцатый день своего  пребывания у миссис Адамс Жан Грандье  уже
готов  был совершить  безумный  шаг,  как вдруг к нему  явилось  неожиданное
спасение в образе телеграфиста.
     Телеграмма для старой леди!
     Она  лихорадочно открыла ее, прочла и  в полуобморочном состоянии упала
на кушетку.
     - Сын... Бедное дитя?.. Боже, помоги нам! - бормотала она.
     Лжеслужанка привела ее в себя: - Миледи, что с вами? О миледи!
     - Мой сын,  артиллерийский  капитан, очень тяжело ранен  под  Кимберли,
осажденным этими проклятыми бурами.
     "Артиллерийский капитан Адамс?  Знакомое  имя! Уж не  тот ли  это самый
Адамс, что был в пятерке палачей Давида Поттера? " - размышлял Жан Грандье.
     Но  раздумывать было некогда. Старая англичанка уже взяла себя в руки и
поднялась.
     - Немедленно туда! Ухаживать  за ним, утешать, окружить его материнской
заботой...  Да, да,  как  можно скорей!  -  твердила  она. -  Готовы  ли  вы
сопровождать меня, Жанна?
     Сорви-голова  замер  от  восторга  при  мысли,  что  ему представляется
возможность  без  малейшего риска,  без  затрат и  с наивозможной  скоростью
вернуться на театр военных действий.
     - О, конечно, миледи! - ответил он.
     - Благодарю вас, дитя мое, вы славная девушка! Ничего лишнего не брать,
только самое необходимое. По небольшому саквояжу для каждой из нас-и в путь.
О да, скорей, скорей в путь!
     Она наскоро уложила  вещи, набила карманы золотом, заперла дом на ключ,
который отдала  соседям,  поручив их  же  заботам  собаку, и  устремилась на
вокзал.
     От Саймонстауна,  или,  вернее,  от  Кейптауна,  до  Кимберли  примерно
девятьсот  километров  по  прямой линии и  тысяча сто  по  железной  дороге,
то-есть столько же,  сколько от Парижа до  Ниццы. Но скорость путешествия не
всегда  пропорциональна расстоянию. Если, например, расстояние от Парижа  до
Ниццы экспрессы проходят за восемнадцать часов, то даже в мирное время самым
скорым поездам  требуется  не менее  тридцати часов, чтобы проделать путь из
Капа до Кимберли.  А во  время войны  тем более  нельзя  установить  точного
графика.
     Человек,  который не принадлежал к военному сословию,  не был солдатом,
хирургом  или газетным  корреспондентом, считал себя  счастливцем,  если ему
удавалось  попасть  на  поезд.  Именно  перед  такого  рода  затруднением  и
очутилась миссис Адамс со своей служанкой.
     Каждую  минуту отходили от  дебаркадеров и медленно двигались на  север
поезда, набитые  солдатами  и  трещавшие  под  тяжестью  пушек  и  снарядов.
Протяжно выли сирены, лязгали вагоны,  громыхали поворотные  круги; отовсюду
несся адский концерт железа.
     Напрасно несчастная мать бегала от  одного железно-дорожника к другому,
напрасно  расспрашивала,  умоляла, раздавала золото.  Все  составы  были  до
отказа  набиты  военными  грузами.  Среди  этого  невиданного  нагромождения
смертоносных машин и пушечного мяса- не нашлось бы места даже для крысы.
     Миссис Адамс уже совсем отчаялась и пустилась в слезы при мысли, что ей
никак не попасть  туда, где страдают  и терпят жестокие  лишения  несчастные
жертвы  войны.  Как  вдруг  перед  ней  остановился с почтительным  поклоном
человек в форме капитана медицинской  службы.  Это был знакомый миссис Адамс
военный хирург.
     Узнав его, старая леди воскликнула:
     - Доктор Дуглас! Если бы вы только знали!..
     - Миссис Адамс! Какими судьбами? Вы покинули Англию?
     - Для того чтобы  отыскать своего сына, а вашего друга, нашего дорогого
Дика. Он тяжко  ранен  под Кимберли,  а я лишена возможности поехать к нему.
Мне  повсюду отказывают. Подумайте  только:  нет места  для  матери, которая
стремится к своему умирающему сыну! Какая жестокая вещь эта война!
     - Так едемте со  мной, миссис  Адамс! Через десять минут отправляется в
Магерсфонтейн санитарный поезд номер два. Я его начальник. И будьте уверены,
уж  у меня-то  найдется  местечко  для матери  моего  лучшего  друга.  -  Да
благословит вас бог, доктор!
     Доктор подхватил миссис Адамс под руку и повел  к поезду, а нагруженная
двумя саквояжами  лже-Жанна замыкала шествие. Расталкивая толпу,  наше  трио
направилось на запасный  путь, где уже пыхтел и  весь содрогался  под парами
санитарный поезд.
     Поезд  состоял  из кухни,  аптеки  и двенадцати  просторных  вагонов  с
расположенными одна над другой койками;  на дверцах вагонов были изображения
красного креста.
     Два  хирурга,  четыре  сестры  и  двадцать  четыре санитара ожидали там
своего начальника. Из них состояло пока все население поезда.
     Не успели доктор Дуглас, миссис Адамс и лже-Жанна разместиться в  одном
из его  вагонов, как раздался  свисток паровоза,  состав  тронулся  и  мягко
покатил по единственному еще свободному пути.
     Если в дороге ничего не случится, поезд будет останав-ливаться лишь для
того,  чтобы  набрать воды  или  сменить паровоз.  Ему справедливо присвоена
привилегия обгонять другие поезда, которые почтительно уступают ему дорогу.
     И вот они мчатся  на всех парах через горы, равнины. долины, проносятся
мимо городов, сел и деревушек,  дого-няя и обгоняя воинские составы, которые
непрестанно  следуют один за другим. Сорви-голова, в ком снова проснулся дух
разведчика,  не  в  силах был  даже  сосчитать  эти  поезда.  Количество  их
изумляло, а еще больше тревожило капитана Молокососов.
     Какая напряженная  жизнь,  что  за  неистовое  движение  царит  на этих
стальных путях!  Эскадроны,  пушки,  батареи, артиллерийские  парки,  штабы,
полки, скот,  фураж, продовольственные склады  -  целая армия, да нет, целых
две армии вторгались на всех парах в маленькие южноафриканские республики!
     Вся Англия,  вся Британская империя вместе с войсками своих колоний шла
па приступ Трансвааля и Оранже-вой республики.
     Грандиозное, потрясающе жуткое зрелище!
     Канадцы,  африканцы,  австралийцы,   бирманцы,   индусы  вперемешку   с
бесчисленными  солдатами метрополии! И  все поют. Впрочем, солдаты, идущие в
бой, всегда поют: ведь надо же как-то забыться.
     Но, увидев  поезд  с красными  крестами,  они  мгновенно умолкают. Этот
поезд  открывает перед  ними  завесу той  жестокой действительности, которая
ожидает их впереди.
     "Бедные буры! " - с грустью думал Сорви-голова, глядя на всю  эту силу,
на  это  огромное  скопище людей  Тут,  как  нигде,  чувствовалась  железная
решимость  врага  побе-дить  любою ценой,  даже если  бы для  этого пришлось
по-жертвовать последним золотым и послать на убой послед него солдата.
     Но и это еще не все! Чтобы обеспечить безопасность движения этой армии,
другие  тыловые воинские части охраняли железнодорожные пути,  вдоль которых
повсюду  виднелись  сторожевые посты, окопы,  редуты  для  защиты  виадуков,
мостов, туннелей и станций. В  целом это была прекрасно  продуманная система
неприступных укреплений.
     -  Их  слишком много,  -  забывшись,  прошептал  Сорви-голова, но голос
миссис Адамс вывел его из раз думья:
     - Жанна, сходите за чаем!
     Жанна?.  Ах  да!  Ведь  он  все  еще  служанка  на  все  руки  у старой
англичанки.
     В  санитарном поезде жизнь протекала, как на корабле Персонал ел, пил и
спал, не  выходя из вагона. А лже-Жанне  по-прежнему приходилось обслуживать
свою хо зяйку.
     Впрочем, не такое уж это было тяжелое бремя. Миссис Адамс не отличалась
требовательностью;  к  тому же все необходимое находилось под рукой. Старуха
совсем  ушла  в  свое  горе Снедаемая тоской  и  тревогой,  она  целые  часы
проводила в  молчании. Ей  казалось, что поезд  совсем  не двигается. Каждую
минуту она спрашивала себя "Успею ли? "
     А между тем поезд несся с поразительной скоростью двадцать пять  миль в
час, более  сорока  пяти  километров  Настоящее чудо  в условиях  войны.  До
железнодорожного узла Де-Ар он прошел более восьмисот километров, не потеряв
ни единого часа.
     Но  тут  с  графиком было  покончено.  Теперь  приходилось идти  вперед
кое-как, наудачу: поезд приближался к театру военных действий.
     До английских линий, вернее, вспомогательной армии англичан, оставалось
еще около двухсот пятидесяти километров, но уже  здесь образовалась  плотная
пробка, казавшаяся непробиваемой.
     Санитарный поезд свистел, шипел, фыркал, то двигался вперед, пробиваясь
на десяток километров, то отползал назад километра на два, потом снова  полз
вперед и благодаря настойчивости  и  ловкости машиниста достиг нако-нец реки
Оранжевой.
     Ему  удалось  проскочить  через  мост,  и  он  продолжал  свой  путь  с
бесконечными предосторожностями,  то и дело топчась  на месте. Это  начинало
действовать  на нервы. Создавалось  впечатление, будто  исполинская черепаха
старается побить рекорд медлительности.
     В Бельмонте три часа стояли;  все  наспех проложенные  саперами боковые
пути  были забиты вагонами. Но вот между  двумя составами показался просвет.
Санитарный  поезд проскользнул в  него  и со скоростью тачки, подталкиваемой
инвалидом, с грехом пополам дотащился до Граспана.
     Новая остановка,  на  этот раз на четыре часа! Опять протяжные свистки,
лязг тормозов, выхлопы  пара,  внезапные  толчки,  рывки  с  места и  прочие
прелести. На  путях все оглушительней грохотало железо, все  чаще попадались
обугленные  и изрешеченные  снарядами  станционные  постройки,  все  сильнее
подскакивали  вагоны на исправленном кое-как полотне...  Было с чего сойти с
ума!
     Но все же поезд пробивался вперед.
     А вот и Моддер[*] - река, прославившаяся теперь на весь мир Между двумя
крутыми  берегами  катит она  свою  красноватую муть  - человеческую  кровь,
смешанную с  охрой вельдта. Разрушенный бурами мост восстановлен, и тоже  на
скорую руку. Поезд с огромными предосторожностями пробирался по шпалам.
     Теперь  он  был всего  в  восемнадцати километрах  к  северо-западу  от
укрепленного лагеря Магерсфонтейна.
     Недремлющее  око капитана  разведчиков высматривает  удобный случай для
побега. Доктор Дуглас  расспрашивает всех встречных  о  своем друге.  Старая
мать, обессиленная тревогой, не в состоянии произнести ни слова.
     - Не слышали ли чего о капитане Адамсе? - кричит доктор проходящим мимо
раненым офицерам.
     - Нет.
     - Адамс  -  артиллерийский капитан с  четвертой батареи,  -  настаивает
Дуглас.
     - Знаем только, что  батарея сильно пострадала, но о капитане ничего не
слыхали.
     Тот  же вопрос и  тот  же  ответ немного дальше. Миссис  Адамс  рыдает.
Бедная женщина  в отчаянии; она  постигла  наконец оборотную сторону военной
славы, питаемой кровью сыновей и материнскими слезами.
     Навстречу попадались платформы, нагруженные пленными  бурами.  Конвоиры
пели иронические куплеты по адресу мистера Чемберлена и лорда Сольсбери.
     Другие  горланили "Rule Britain[*]", с которой  чередовался гимн  "God,
save the Queen[*]". Они словно жевали слова, выплевывая отдельные  слоги, и,
как пули, бросали в  лицо пленникам эпитеты "victorious"  и "glorious"[*]. А
те только пожимали плечами.
     Эти  песни причиняли душевную боль миссис  Адамс,  воинственные чувства
которой, еще недавно столь пламенные,  совершенно испарились во  время этого
скорбного пути.
     Наконец  они  в   Магерсфонтейне!  А  вот  и  укрепленный  лагерь,  где
заканчивалась главная магистраль, раскинув-шись веером запасных путей.
     -  Где Адамс?.. Кто  знает, где капитан Адамс из чет- вертой батареи? -
без передышки выкрикивал доктор Дуглас.
     - Я знаю, - ответил наконец один сержант. - Капитан Адамс ранен в грудь
пулей навылет. Лежит в дивизионном госпитале, что в Олифантсфонтейне.
     - Благодарю! А как его состояние?
     - Безнадежен. А может быть, уже и скончался.
     - Тсс... тише! Тут его мать.
     Но  несчастная женщина  уже услыхала. Душераздирающий вопль вырвался из
ее груди:
     - Нет, нет, неправда, он не  умер! Мой Ричард...  Не  может этого быть,
чтобы  его отняли у  меня!  Ведите  меня  к нему!.. Скорее,  доктор, умоляю!
Вылечите его! Ваше искусство совершит чудо, вы вернете мне сына!..
     - Располагайте  мною,  миледи,  - грустно ответил доктор. - Вот достану
только коляску, и поедем.
     Экипаж скоро нашелся. Это была санитарная  повозка, которую предоставил
в распоряжение доктора один из его собратьев по ремеслу.
     Олифантсфонтейн находился в  трех лье, добрый час пути. Доктор и миссис
Адамс со служанкой добрались туда без помех.
     Вот  наконец и  дивизионный  госпиталь, над которым  на  высокой  мачте
развевается белый флаг с красным крестом.
     - Он тут... - чуть слышно прошептала миссис Адамс.
     Опираясь  на  руку  доктора,  она  в  полуобморочном состоянии вошла  в
госпиталь. Сорви-голова все с теми же двумя саквояжами остался у входа
     Аванпосты  буров прямо рукой  подать, в каких-нибудь  двух километрах к
северо-востоку, а возможно, и ближе.
     Искушение было велико.
     Около  госпиталя  рыла  копытами землю великолепная  офицерская лошадь,
привязанная недоуздком к столбу. Весь этот участок, отведенный  для раненых,
был почти безлюден. Искушение удрать все сильнее мучило Жана.
     Из госпиталя  донесся  пронзительный крик. То миссис Адамс остановилась
возле  санитара,  прикрывавшего  простыней  лицо  только  что  скончавшегося
раненого.  Несчастная  мать  узнала  своего сына; его  отняла  у нее  война,
развязанная английскими биржевиками.
     -  Ричард!  - нечеловеческим голосом  выкрикнула  миссис Адамс и упала,
точно сраженная громом.
     -  Несчастная  мать... - прошептал доктор. И пока  санитар укладывал на
койку  старую  леди,  которая была  в  обмороке, доктор  Дуглас обратился  к
вошедшему врачу:
     - Капитан Адамс был моим лучшим другом. Отчего он погиб?
     - Его поразила пуля необычайной величины и совсем не  военного образца.
Вероятно,  то была пуля старинных голландских ружей, так называемых  "гоег".
Рана оказалась неисцелимой.
     Разговор  их  был  прерван  криками  и  бешеным  конским  галопом.  Это
Сорви-голова,  воспользовавшись  отсутствием  часовых,  подошел  к   лошади,
отвязал ее  от  столба и,  несмотря на  то  что  юбка  сильно  стесняла  его
движения, одним прыжком  вскочил в  седло. Чистокровный  конь, разгоряченный
сильными  ударами,  которые  Сорви-голова  под  прикрытием  юбки  непрерывно
наносил ему каблуками, пустился с места в карьер.
     Никто из  встречных, видевших  эту  мчавшуюся  верхом женщину,  не  мог
сообразить,  в чем  дело, тем  более  что Сорви-голова все время  выкрикивал
своим фальцетом:
     -   Остановите  лошадь!..  Я  служанка  миссис  Адамс!..  Остановите!..
Умоляю!..
     Никто,  однако,  так  и  не решился остановить взбесившуюся, как видно,
лошадь. Люди склонны были скорее посмеяться над ошалевшей от страха потешной
амазонкой.
     Ухватив коня за  холку,  подскакивая при  каждом  прыжке и  ежесекундно
рискуя свалиться, лжеслужанка орала во всю глотку, в то же время незаметно и
с изумительной  ловкостью  управляя  конем. Зеваки  тщетно ждали неизбежного
падения  наездницы, заранее предвкушая это удовольствие.  А конь,  все более
горячась, набирал скорость.
     Он мчался  вихрем, проходя  не менее восьмисот  метров в  минуту. Таким
аллюром он, пожалуй, скоро перемахнет через английские позиции.
     А Сорви-голова все орал уже охрипшим голосом:
     - Остановите!.. Спасите служанку миссис Адамс!..
     Он   проскакал  мимо   нескольких  кавалеристов.  Вдруг  один  из  них,
внимательно наблюдавший за наездницей, воскликнул.
     -  Глядите-ка! Эта  женщина держится  в седле  с ловкостью циркача. Нас
провели-это шпион!.. Вперед! В погоню! За мной!..
     Все   энергично  пришпорили   коней,  и   погоня   началась.  Раздались
револьверные выстрелы.
     Пули, пущенные  на полном  скаку, редко достигают  цели,  и все  же они
свистали у самых ушей беглеца.
     "Черт  возьми!  Дело  как  будто  портится",  -  подумал  Сорви-голова,
пригибаясь к шее коня.
     Конь  домчал  его до  передового  окопа,  к  стенке  которого прильнули
шотландцы. Двое из них попыта-. лись преградить путь штыками.

     Но Сорви-голова  с непостижимой силой и ловкостью  заставил  коня одним
броском перескочить окоп, оставив позади солдат, штыки - все!
     - Огонь! - скомандовал командир шотландцев.
     Загремели сотни  выстрелов. Однако, как всегда бывает  в таких случаях,
стрелки, поторопившись, лишь щегольнули друг перед другом своими промахами.
     А  тут  и  буры,  со  своей  стороны,  подняли  пальбу,  и  наш  бедный
Сорви-голова очутился между двух огней.
     Друзья-буры были сейчас для Жана страшнее, чем враги-англичане.
     Как дать им знать, что он свой? Как  прекратить эту пальбу, которая при
баснословной меткости буров может оказаться для него гибельной?
     У него нет белого  платка. Но зато  у него есть  чепчик!  Сорвав его  с
головы  и  держа за одну из тесемок, Жан принялся отчаянно размахивать им  в
знак своих мирных намерений
     Эмблема мира остановила огонь.
     И  вовремя!  До  трансваальских линий  оставалось всего  триста  метров
Пораженный в грудь, конь  капитана Сорви-голова захрипел и стал припадать на
ноги Еще  минута - и  он упадет.  Беглец  соскочил  на  землю, сорвал с себя
женское платье и предстал перед бурами в шерстяной рубашке и в засученных до
колен штанах. Он сохранил только чепчик, эту единственную принадлежность его
женского одеяния, и вертел им, как пращой.
     Так  добежал он до траншеи,  где  его  весьма  неучтиво  схватили  руки
друзей.
     - Кто ты? -  основательно встряхнув его, спросил обросший до самых глаз
бородатый гигант.
     - Капитан Сорви-голова, командир разведчиков.
     - Врешь!.. А пароль знаешь?
     - Болван! Ты,  может быть, думаешь, что англичане сообщили его мне? Мне
неизвестен пароль, но зато я знаю марш разведчиков.
     И звонким голосом он затянул веселую песенку, которая разнеслась далеко
по окопам, вызывая улыбку на хмурых лицах буров:
     Хоть мужа моей мамы
     И должен звать я папой,
     Скажу - ко мне любви он не питал
     Однажды, добрый дав пинок,
     Меня он вывел за порог
     И, сунув мелкую монету, заорал...
     А  где-то  за  дальней грядой земли молодой  смешливый и звонкий  голос
подхватил припев:
     "Проваливай ко всем чертям! "
     Иди. живи, как знаешь сам!. "
     Вперед, Фанфан!
     Вперед, Фанфан.
     По прозвищу Тюльпан!
     Да, черт возьми, вперед, Фанфан,
     По прозвищу Тюльпан!
     И в  тот  же миг  человек пять-шесть побросали свои окопы и со всех ног
кинулись к Жану Грандье.
     Тот, кто бежал впереди, крикнул, все еще не веря сво-им глазам:
     - Сорви-голова! Хозяин!.. Воскрес? Жив?.. - и,  упав в объятия беглеца,
зарыдал.
     - Фанфан! Дорогой Фанфан!  - воскликнул командир Молокососов. - Неужели
ты?
     - Да,  да, я...  ты...  мы... Не  обращай внимания,  хозяин! Реву,  как
теленок... Снова вместе! Радость, понимаешь, радость душит!.. Ты жив, жив!..
     - Но каким образом ты здесь, под  Кимберли, старина  Фанфан? Ведь я  же
оставил тебя под Ледисмитом.
     -  Потом  расскажу,   некогда  теперь.  Разве  не   видишь?   Все  наши
сбегаются...  Услыхали  песенку. Жан Пьер,  Жан  Луи и просто Жан, и  буры -
Карел, Элиас, Иорис, Манус, Гюго, Иохем...
     - А я?  Обо мне-то забыли? - крикнул какой-то парнишка, бросаясь, как и
Фанфан, на шею юному капитану.
     - Да это же Поль Поттер!.. Поль! - обнял его растроганный Сорви-голова.
     -  А  мы  недурно  поработали,  пока  тебя  не   было,  -   сказал  сын
расстрелянного   бура,   стукнув   о  землю   прикладом  своего  карабина  с
шестиугольным отверстием крупного калибра.
     Это  было  внушительное оружие  редкой силы и меткости  -  старинный  и
страшный "гоeг",  с которым  до сих пор никак  не  могут  расстаться  старые
охотники-буры.
     - Ну что  ж? Друг я вам теперь  или  нет?  Командир Молокососов или уже
нет?
     - Да! Да! Да!..
     - Так почему мне не  дают  ружья с патронами?  Борьба за  независимость
обеих республик не окончена. Впереди еще много жестоких испытаний...

         [*] ЧАСТЬ ВТОРАЯ. БОРЬБА ИСПОЛИНОВ [*] 


        ГЛАВА 1
     <i>Опять сражение. - Все в  хаки. ~ Что такое хаки? -  Снова шотландцы.  -
"Роeр" Поля Поттера. - Белые шарфы. - Двенадцатый. - Без страха и  упрека. -
Смерть храбреца. - Поражение. - Напрасные уговоры. - Псалом. - Пророчество. </i>

     Обе  армии -  буров и англичан  - стояли под Кимберли.  Их столкновение
было неизбежно. Лорд Митуэн  готовился освободить город, осажденный войсками
Кронье, а Кронье был намерен непоколебимо защищать свои позиции.
     Профессиональная армия англичан, точно так же  как и добровольческая[*]
армия  буров, спешно  заканчивала последние приготовления к бою. Над  обоими
лагерями нависла зловещая тишина, всегда предшествующая урагану сражения.
     Буры,  эти  сознательные  противники наступательной стратегии, все свои
надежды возлагали на оборону.
     Хорошо  укрытые скалами, холмами, пригорками и  окопами,  буры спокойно
поджидали англичан, внимательно следя за каждым их движением.
     И все же добровольцы были немного  сбиты с толку. Их противников словно
подменили.  Куда  девались  белые каски, султаны на  шлемах, яркие мундиры и
кожаная  амуниция англичан!  Как сквозь землю  провалились медные и жестяные
воинские побрякушки. Не осталось и намека на яркую окраску: ни следа белого,
черного или  другого резкого цвета. Тусклый, блеклый строй английской пехоты
двигался на буров какой-то расплывчатой громадой.
     Что бы это значило?
     Фанфан,  лежавший  рядом  с  Сорви-головой,   нашел   меткое  словечко,
характеризующее эту странную перемену в английской армии:
     - Можно подумать, что англичанишки выкупались в патоке. А, хозяин?
     Сорви-голова рассмеялся и ответил:
     - Они получили форму хаки.
     -  А что  такое  форма хаки? Растолкуй, если  можешь, пока  не началась
потасовка.
     -  Ну  что ж,  это  совсем нетрудно. Англичане, желая  стать  как можно
незаметнее для слишком  уж  зоркого глаза наших друзей  - буров, приняли  на
вооружение новую форму цвета не то ржавчины, не  то  испанского табака. Этот
тусклый цвет диких каштанов почти сливается с землей, благодаря чему войска,
находящиеся на  большом расстоянии,  становятся  невидимыми. Тем более что у
них решительно все окрашено в цвет хаки: шлемы, каски, куртки, брюки, ремни,
ранцы, ножны сабель и штыков, одеяла, футляры полевых биноклей, фляги, гетры
и патронташи. Поэтому,  куда  бы ты ни направил взгляд,  он  всюду  встретит
однотонную тусклую окраску, ничто не бросается в глаза.
     -  Славно  придумано!  Но  раз уж господа англичанишки  занялись  этим,
почему бы им не разукрасить себе заодно  руки и лица? Вот был  бы  маскарад,
сударь ты мой!
     - Ты воображаешь, что шутишь?  Не знаю, дошли ли они  действительно  до
того,  чтобы красить лица и руки,  но  в санитарном поезде рассказывали, что
белых и серых коней перекрашивают в хаки.
     -  А почему  бы  не выкрасить и  полковых собак?  Тогда  хаки  стал  бы
национальным цветом англичан.
     Национальным цветом?
     Да, это верно!  Фанфан прав. Превратив армию в одно тусклое пятно, хаки
обесцветил  и всю английскую нацию. В каких-нибудь несколько дней этот  цвет
стал символом крикливого, грубого, беспокойного и кровожадного империализма.
     Прежде всего этим цветом завладела  мода. Женщины  нарядились  в платья
цвета  хаки;  ленты,  занавески,  белье, кошельки, табачные кисеты,  носовые
платки - все цвета хаки.
     Газеты, выпущенные  на  бумаге  хаки, выдерживали  десятки  изданий. Их
листки  развевались  над  ликующей толпой, как развернутые  знамена.  Нищие,
одетые в отрепья хаки, собирали прямо-таки золотую дань.
     Потом  буйно разрослась  литература  хаки. Ибо разве не  хаки  вся  эта
литература,  до безумия возбуждающая  британский  шовинизм, сводящая  с  ума
великую  английскую нацию и пытающаяся доказать  ей,  что  двести  пятьдесят
тысяч  ее  солдат,  побитых и  посрамленных двадцатью пятью тысячами бурских
крестьян, суть лучшие в мире войска!..
     Хаки стал также цветом теперешнего правительства. И он останется цветом
правительства завтрашнего дня, ибо выборы будут проходить под знаменем хаки.
У Йорка[*] была белая роза, у Ланкастера - алая, у Чемберлена - хаки.
     Для упрочения славы Великобритании хороши все средства!
     Нельзя, однако же, сказать, чтобы дебют нового национального цвета  под
Кимберли был слишком славен.
     Генеральное сражение  еще  впереди,  но  прелюдия, предшествующая  ему,
поистине  величественна.  Откуда-то   издалека,   из-за   линии   горизонта,
английские  пушки, стволы и лафеты которых также  окрашены в хаки, выплюнули
несколько лиддитовых снарядов.
     Со  стороны  буров  полное  молчание:  молчат  пушки  Крезо[*],  молчат
"Максимы"[*], молчит и "Длинный Том"; ружья - и те не желают отвечать.
     И  вдруг над  окопами  зазвучал хор низких  мужских голосов  и  поплыла
плавная, торжественная мелодия.  Постепенно к хору присоединялись  все новые
голоса; пение крепло, ширилось и, разливаясь все дальше и  дальше, донеслось
до английских линий. Это  был старинный псалом гугенотов[*], горячая мольба,
обращенная к богу-воителю.
     Буры стоят, поднявшись  во  весь  рост,  не обращая  внимания  на  град
снарядов;  в правой руке они держат  шля-пы, левой  сжимают ружья;  они поют
псалом своих предков.
     С  английской стороны  раздалась  в  ответ  столь  же  торжественная  и
протяжная мелодия, похожая на религиозное песнопение.
     Это  государственный  гимн  в  честь  английской королевы,  от  слишком
частого  и громкого исполнения которого со  времени господства в Англии хаки
охрипли все глотки в Соединенном королевстве.
     Брошенный  в  ответ бурам и  подхваченный  пятнадцатью тысячами  солдат
лорда   Митуэна  гимн   "Боже,   храни   королеву"  производил   грандиозное
впечатление.
     Даже  самые  обыкновенные слова этого гимна приобретали в  устах солдат
хаки угрожающий характер.
     Но буры, спокойно  на-хлобучив на  головы  шляпы,  уже скрылись в своих
боевых укрытиях. Наступил торжественный миг: сейчас произойдет столкновение.
     Лорд  Митуэн  со свойственным ему  высокомерным  презрением  вельможи и
вояки  решил  атаковать  буров  с   фронта.  Его  отлично  вымуштрованные  и
закаленные в боях войска в два счета вышибут  с позиций все это мужичье, всю
эту недисциплинированную, необученную армию, лишенную опытных командиров.  -
Forward! March on! [*]
     Взмахнув  саблями,  офицеры повторили  приказ  о выступлении;  горнисты
протрубили атаку, а волынщики, прижав к губам волынки, заиграли  шотландский
марш.
     Сегодня еще раз, и более чем когда-либо, противник оказался вынужденным
бросить на первую линию огня шотландскую пехоту.
     Но  неужели это те самые гайлендеры, которые еще недавно так  гордились
своей живописной формой?
     Куда девались их красные мундиры? А кильты, эти знаменитые  шотландские
юбочки в разноцветную  клетку? А чулки с отворотами? А белые гетры и башмаки
с пряжками? Все  заменил хаки. Горделивый сын гор превратился  в невзрачного
пехотинца,  одетого в мундир,  брюки и гетры цвета дикого каштана.  На смену
яркому   пледу  пришло   одеяло   цвета  лошадиного   помета.   Единственным
воспоминанием о форме, которой он так гордился, служит  большой, окаймленный
мехом кожаный кошель, словно котомка нищего, висящий у него на животе[*].

     Но  не  одежда красит человека,  и не  красный  казакин  и кильт делают
отважными  гордонцев.  И  под формой хаки шотландский  солдат  сохранил  всю
отвагу  и  стойкость  гайлендеров.  Прикрывшись цепью  стрелков, их  бригада
выступает  парадным маршем, в  то  время  как  английская артиллерия,  заняв
позиции на флангах, осыпает буров градом снарядов и шрапнели.
     Последние отвечают им тем же, и не  без успеха. Артиллерийская прислуга
буров работает с  изумительной точностью,  внося жестокое опустошение в ряды
англичан.  Время  от  времени   и  "Длинный  Том",  оглушая  прислугу  своим
громоподобным грохотом, тоже посылает англичанам свой чудовищный снаряд.
     Сорви-голова  прижал к глазам полевой  бинокль, как бы следя за полетом
ядра, и, увидев, что оно опрокинуло  вражескую пушку вместе с ее прислугой и
конями, радостно воскликнул:
     - В самую точку!.. Браво, господин Леон, браво!
     Леон -  француз на  службе южноафриканских республик.  Один из тех, кто
вместе  с  Галопо, Грюнсбургом,  графом  Виллебуа-Марей  и  многими  другими
храбрецами примчался  сюда,  чтобы  пролить  свою  кровь  за священное  дело
свободы. Выдающийся  инженер, Леон  взялся  исполнять  у  буров  обязанности
артиллериста.  Под его руководством передвигались и устанавливались  все эти
смертоносные  орудия, он  давал точный прицел и, как выразился Сорви-голова,
бил в самую точку.
     Очень скоро Леон стал изумительным артиллеристом. Англичане, которым он
причинял огромный урон, с яростью произносили его имя.
     Шотландская бригада приближалась. Завязалась перестрелка.
     Молокососы,  занявшие отведенную им позицию, оживленно болтали. Точнее,
Молокососы-иностранцы. Ибо  у  молодых буров  уже проявлялась  отличительная
черта ИХ национального характера - молчаливость.
     Поль  Поттер заряжал свое  ружье. Работа не из быстрых:  надо  засыпать
порох в дуло, опустить туда с помощью шомпола  пулю, обернутую в пропитанный
жиром пыж,  потом надеть  на  затравочный  стержень  медный пистон...  Такая
процедура отнимала добрых полминуты, тогда  как маузеры успевали сделать  за
то же  время десяток выстрелов. Но юный бур  дорожил не столько количеством,
сколько качеством выстрелов.
     - Вот  и  все, - спокойно произнес он. - Ружье к вашим услугам, господа
"белые шарфы"!
     Все английское  командование, от генерала  до  младшего офицера, носило
как отличительные знаки своего  звания  белые шелковые шарфы. Таким образом,
нетрудно сообразить,  к  кому относились  грозные слова юного бура: "Ружье к
вашим услугам, господа "белые шар-фы"!
     - А разве хороший маузер хуже услужил бы им? - спросил Сорви-голова.
     - Ах,  не говори ты мне о современном  оружии! -  возразил  Поль Поттер
голосом, в котором  так и  звучала нотка злопамятства.  - Оно, видишь ли, не
убивает. Вспомни  госпиталь  под Ледисмитом.  Гуманная пуля... Ну нет!  Пуля
моего <роера" не знает  пощады. Тот, в кого  она попадает, обречен.  Да вот,
можешь сам убедиться... Видишь того офицера, налево от нас?.. Да,  да,  того
самого, что взмахнул саблей.
     Офицер,  о  котором  говорил  Поль,  находился на  расстоянии не  менее
пятисот метров. Несмотря на  это, острое  зрение молодого  бура уловило даже
движение его руки.
     Поль слегка приподнял дуло старинного ружья, секунды три прицеливался и
спустил курок. Раздался  сильный  выстрел, и  когда  густой  дым  рассеялся,
Сорви-голова, не  отрывавший глаз от бинокля,  увидел, как  офицер судорожно
схватился рукой за грудь, замер на секунду и грохнулся, растянувшись ничком.
     - Ужасно! - невольно вырвалось у начальника Молокососов.

     А Поль, вынув  из кармана нож, сделал зарубку  на прикладе ружья, затем
поднял курок, прочистил  дуло  и снова методично, не торопясь, как  охотник,
обстреливающий выводок куропаток, зарядил свой "роер".
     Засыпать  порох  из  бычьего  рога, доставать  пулю  из  кожаной сумки,
укладывать  ее  в  пропитанный  жиром  пыж, надевать  пистон  на затравочный
стержень - вся эта процедура кажется  начальнику Молокососов слишком долгой.
Он стреляет без передышки.
     - Двенадцатый с тех  пор, как мать  принесла  мне ружье моего покойного
отца, - бормочет Поль.
     - Что двенадцатый? - удивляется Сорви-голова
     - Этот офицер. Одиннадцатый номер был артиллерийский капитан...
     - Адамс! - воскликнул Сорви-голова. - Из четвертой батареи! Так это  ты
его убил?
     - Да. Он потешался над нами. Самые меткие стрелки не могли его достать.
Я же мигом снял его с коня.
     -  Так, значит, ты ничего не  знаешь? Ведь  он  же...  это был один  из
палачей твоего отца.
     У Поля вырвался звук, похожий па радостный рев.
     - А, так  это был он? Тот  самый бандит?.. Благодарю, Жан!.. Ты даже не
представляешь, какую доставил  мне радость!.. Слышишь, отец?  Ты отомщен. Ты
страшно отомщен!
     Между  тем мужественные шотландцы, охваченные адским ливнем пуль,  явно
заколебались. Их шеренги, поредевшие от уничтожающего огня буров, дрогнули
     - Сомкнуться! Сомкнуть ряды! - то и дело кричали офицеры.
     Строй сомкнулся, но не двинулся  с места. Человеческая волна  разбилась
об ураган снарядов.
     Еще несколько  мгновений -  и начнется  беспорядочное отступление, быть
может, бегство.
     Генерал Уошоп, командовавший атакой, понял грозившую им опасность.
     Это  был старый вояка,  отважный и  добрый. Солдаты шотландской бригады
обожали его,  а он всех их знал по именам. Вся его  военная служба прошла  в
войсках  гайлендеров  Гордона.  Он,  единственный   из  всех,  категорически
отказавшись от хаки, носил еще нарядное обмундирование гордонцев.
     Когда  накануне  лорд  Митуэн  приказал ему предпринять  лобовую  атаку
позиций буров,  генерал  Уошоп почтительно заметил ему,  что подобная задача
выше  человеческих сил.  Но  Митуэн заупрямился так же,  как Уайт в деле при
Ледисмите. Он  недооценивал  буров,  их  твердое,  как гранит,  несокрушимое
упорство.  Он верил в победу  и требовал  ее во что  бы  то ни стало. Уошопу
оставалось либо повиноваться, либо отдать свою шпагу.
     Отдать шпагу?.. Ни за что!
     Но  повиноваться - значило  идти на смерть. Хорошо! Пусть будет так. Он
сумеет достойно умереть!
     Со  стоицизмом древнего римлянина Уошоп  отдал  последние распоряжения,
написал жене  трогательное  прощальное  письмо  и, как  рыцарь без страха  и
упрека, повел свою бригаду па приступ.
     И   вот  наступил  момент,   когда   начали  сбываться  его   печальные
предсказания.
     С  фронта позиции буров оказались неодолимыми. Но все же - вперед!  Еще
одно усилие, последнее, чтобы спасти воинскую честь.
     Он приподнялся на стременах и, потрясая саблей, зычным голосом крикнул:
     - Вперед,  солдаты!..  Вперед! За королеву!  Шотландцы,  воодушевленные
пылким призывом, ринулись на приступ.
     Пальба стала ужасной, а  старый генерал, спокойный,  как  на параде, не
переставал выкрикивать своим звучным голосом:
     - Вперед,  храбрецы! За  королеву!  Вперед!.. Генерал, служивший  яркой
мишенью  для самых  метких стрелков бурской армии,  казался неуязвимым.  Его
каска была продырявлена, мундир изодран, люди вокруг него так и падали, а он
продолжал оставаться невредимым.
     По ходу  битвы  он  очутился в зоне огня  Молокососов. Те  стреляли без
передышки, опустошая магазины своих маузеров, и все же ни один их выстрел не
задел генерала. Но вот Поль  Поттер, с изумительным хладнокровием наводивший
на него свой "роeр", спустил курок страшного ружья, грохот которого заглушил
сухое щелканье автоматических карабинов. Генерал Уошоп, повторяя трагический
жест людей, пораженных  в грудь, судорожно схватился за нее рукой, зашатался
в седле и, скользнув на круп коня, свалился на землю, убитый наповал.
     -  А-а...  еще  один!  -  радостно воскликнул молодой  бур.  -  Это уже
тринадцатый!
     И он тут же нанес новую зарубку на ложе своего ружья.
     Увидев, что генерал убит, шотландцы остановились в нерешительности. Они
еще не отступали, но и не двигались больше вперед.
     Пальба продолжалась, все более  беспощадная и яростная. Ряды шотландцев
быстро редели. Уже треть всей их бригады лежали на земле убитыми и ранеными.
     - Отступать! - раздалась чья-то команда.
     Это   конец!  Англичане,   снова  побитые,  отходили  в  беспорядке,  с
поспешностью,  похожей  на панику. Как просто  было бы теперь превратить  их
поражение  в полный разгром и захватить в плен все десять тысяч  обезумевших
от страха солдат. Но для этого пришлось бы перейти в атаку,  а буры никак не
хотели расстаться со своими укреплениями.
     Иностранные  офицеры  умоляли  Кронье  атаковать  англичан. Тот наотрез
отказался.   Тщетно  указывали  ему  иностранцы  на  беспорядочное   бегство
деморализованной армии  англичан. Достаточно было  отравить галопом  в обход
войскам  королевы  хотя   бы  -  две  тысячи  кавалеристов,  чтобы  отрезать
англичанам возможность отступления.
     Кронье только презрительно пожал плечами и даже не удостоил их ответом.
     А  время  между  тем шло, приближалась  ночь.  Скоро уже  будет  поздно
что-либо предпринимать.
     Иностранцы взбешенные этим  идиотским упрямством, из-за которого  гибли
плоды блестящей победы, продолжали настаивать.
     - Да поймите же вы, - кричал один австрийский офицер, - если мы возьмем
в плен корпус Митуэна, то войдем в Кимберли без единого выстрела!
     Кронье  опять  лишь  пожал плечами  и,  даже  не потрудившись объяснить
причину своего  отказа этим отважным людям,  которые покинули  свои  семьи и
дела, чтобы  сражаться на его стороне, повернулся к ним спиной и обратился к
окружавшим его бурам:
     - Восславим господа и возблагодарим его за дарованную нам  победу,  - и
первым затянул псалом.
     - Ничего  не поделаешь, - с грустью прошептал полковник Виллебуа-Марей.
-  Он не знает даже  азбуки современной войны. И  заранее можно предсказать,
что  благодаря раздутой славе и слепой вере  в него буров Кронье станет злым
гением своего отечества.
     Эти  воистину пророческие слова меньше  чем через  два месяца  получили
печальное подтверждение.

        ГЛАВА 2
     <i>Иностранный легион - обреченный легион. - Ночная атака. - "Длинный Том"
получает  повреждение.  -  Бронепоезд.  -  Кронье приказывает,  Сорви-голова
повинуется, - Вперед, Молокососы! - Динамит. - Железная дорога минирована. -
Приказ Фанфану. - Сорви-голова на мосту. - Ирландец. - В пучине. </i>

     Нет слов, Европа обнаружила у малоизвестных ей до  сих пор буров  много
благородных и прекрасных черт.
     Буры   в  высокой   степени   отличались   трезвостью,   выносливостью,
бескорыстием, отвагой,  патриотизмом.  Эти неотъемлемые  хорошие их качества
вызвали  восхищение всего  мира  и заставили даже врагов относиться  к ним с
уважением. Но  все же  надо признаться, что одно  из  прекраснейших  качеств
человека - чувство благодар-ности - было  знакомо им лишь в весьма умеренных
дозах.
     Буры с самого начала платили недоверием тем  людям,  которые вместе  со
своей кровью несли им в дар неоспоримый военный опыт.
     А  ведь  эти люди были не простыми искателями приключений. Нет, то были
выдающиеся  офицеры  -  французы,  австрийцы, немцы,  русские,  -  блестящие
способности  которых высоко ценились в  их  родных странах. Несмотря на это,
иностранных волонтеров долго держали в  стороне от серьезных  дел, на  самых
незначительных постах. Им приходилось с трудом пробивать себе дорогу, как бы
па-сильно оказывая бурам те или иные услуги.
     Но,  вопреки  всем стараниям,  их  так и не  оцепили  по достоинству до
самого конца войны, так  и не сумели извлечь  из них всю ту  пользу, которую
они способны были и хотели принести. К  их советам редко прислушивались, и в
отношениях с ними проявлялось возмутительное равнодушие, доходившее часто до
пренебрежения и  даже неблагодарности. Об этом в один голос  свидетельствуют
все иностранцы,  сражавшиеся в армии Трансвааля. Их рассказы о бурской войне
пропитаны горечью разочарования.
     Больше того: буры при  каждом удобном  случае пользовались иностранцами
для выполнения самых трудных и опасных операций. На их долю  выпадали  самые
изнурительные  повинности,  им поручали самые тяжелые дела, ими  сознательно
жертвовали и  часто посылали на верную  смерть без  всякой  пользы для дела,
вернее, для того, чтобы сберечь жизни буров. Словом, европейские добровольцы
были  в  Трансваале на положении  иностранного  легиона, которым буры широко
пользовались для всяких нужд, примерно так же, как мы во  Франции используем
наш иностранный легион.
     Нельзя, впрочем, утверждать,  что такое положение вещей было не по душе
нашим  отважным волонтерам.  Ведь  этим  отчаянным  ребятам  предоставлялась
полная  возможность драться, как  одержимым, и совершать подвиги, казавшиеся
невыполнимыми и граничившие с легендой.
     Мы  сочли  уместным  упомянуть  здесь  об  этой не  лишенной известного
исторического значения черте характера буров, тем более что именно благодаря
ей  нашему храброму капитану Сорви-голова  вскоре  представился новый случай
отличиться.
     В  ночь  после   кровавого  поражения,  нанесенного  английской  армии,
истомленные буры крепко уснули на тех самых холмах, которые они столь храбро
защищали. Часовые едва стряхивали  с  себя дремоту,  и даже стрелки, которые
несли службу охранения на  далеко выдвинутых постах, отяжелев  от усталости,
лежали  в  глубине своих  "rifle  pits"[*]полузакрыв  глаза и  с  неизменной
трубкой во рту.
     Вдруг яркие вспышки огня прорезали темень на юге, загрохотали пушки, и,
прорвав ночную тишину воющим полетом,  на буров  полетели фугасные  снаряды,
рассыпая вокруг себя фонтаны осколков.
     Началась  бестолковая суета, послышались  призывы: "К  оружию! ", крики
начальников, с  большим трудом  восстанавливавших боевой порядок,  -  короче
говоря, поднялась та суматоха, которую всегда  влечет  за  собой неожиданное
ночное нападение.
     Наконец по всей линии загремели и ответные выстрелы буров.  Но их пушки
били наугад  по тем местам, где  вспыхивали выстрелы. Разумеется, шуму  было
гораздо больше, чем дела. По крайней мере, со стороны буров.
     И, напротив,  создавалось впечатление, что  англичане  заранее выверили
свои прицелы. Несмотря на темноту, их снаряды падали с ужасающей точностью.
     В самое короткое  время две пушки  буров были повреждены  и выведены из
строя  лиддитовыми  снарядами. Но  несравненно серьезнее  оказалось  другое:
англичане изувечили "Длинного  Тома", большую пушку Крезо. Это привело буров
в настоящее отчаяние. Послышались гневные, полные ужаса возгласы:
     - "Длинный Том" взорван!.. "Том" взорван!.. Проклятые англичане!
     - Негодяи! Подлецы! Разбойники!..
     Ствол  лучшей  пушки  буров,   по   своему   калибру  и  дальнобойности
превосходившей все  английские  орудия,  был  изуродован. Неизвестно  откуда
пущенный английский снаряд с дьявольской точностью ударил  в  край ее жерла.
Еще немного - и он проник бы в самый механизм "Длинного Тома".
     Но  последствия  и  без  того  оказались  внушительными.  Жерло  орудия
сплющилось, словно от удара парового молота,  а металл так  раскалился,  что
край  жерла стал  тем-но-красным.  В  довершение всего, пушка  перевернулась
вместе со своим лафетом. Она окончательно вышла из строя.
     "Длинный Том"! Бедняга "Том"!
     Казалось,   что   вместе  с  этой  пушкой   англичане  искалечили  душу
сопротивления.
     Люди   теснились   вокруг  орудия,   как   возле  смертельно  раненного
главнокомандующего. Отважный французский инженер Леон, словно врач, горестно
исследовал повреждение.
     -  О,  я  вылечу  ее, непременно  вылечу! -  сказал  он,  грозя кулаком
англичанам, продолжавшим стрелять со стороны Моддера.
     Кронье в это время сидел один  в своей палатке. Склонившись над картой,
он при свете свечи изучал малейшие извилины поля. Ему донесли о несчастье.
     -  Да  разве  вы  не догадываетесь, откуда стреляют?  -  спросил  он  с
невозмутимым спокойствием, которое никогда не покидало этого человека.
     - Нет, генерал. В той стороне не было ни одной английской батареи.
     - Значит, ее установили недавно, минут пять назад.
     - Не понимаю, - ответил адъютант.
     - А бронепоезд? Забыли?
     - Ах да! Проклятый бронепоезд! - воскликнул адъютант.
     -  Его  в  таких  случаях  тихо  подводят  и  останавливают  на отрезке
железнодорожного  полотна,  заранее  намеченном  для  математически  точного
прицельного огня, -  продолжал Кронье. -  Морские  орудия, которые  шлют нам
сейчас  свои  снаряды, установлены на специальных  платформах и наведены под
известным углом, тоже предварительно выверенным. И вот результат!
     - Но что же делать, генерал?
     -  Надо  раз  и  навсегда  захватить  крепость  на колесах.  Для  этого
необходимо разрушить позади нее  железнодорожный  путь.  А  еще лучше  снова
взорвать мост через Моддер.
     - Немедленно? - спросил адъютант.
     - Да.  Но у нас едва хватит людей для защиты позиций, в  случае если бы
англичанам вздумалось возобновить наступление. А это вполне возможно, потому
что нападение бронепоезда - не что  иное, как диверсия с целью отвлечь  наше
внимание. Враг  полагает,  что нас гораздо больше.  Ах, если б  у меня  было
десять тысяч солдат!
     -  Но  ведь для  этого рискованного  дела вполне  достаточно нескольких
решительных людей, - возразил адъютант.
     - Правильно. Только где найти таких людей?
     - А Молокососы? А их командир Сорви-голова? - сказал адъютант.
     - Дети!  - воскликнул  генерал.  ~- Да, дети,  но  смелые, как  львы, и
хитрые, как обезьяны!
     Подумав немного, генерал согласился:
     - Хорошо. Позовите сюда капитана Сорви-голова.
     - Слушаю, генерал!
     Через  несколько  минут  адъютант  вернулся  в  сопровождении отважного
француза.
     Жан  стоял   перед  знаменитым   главой   бурских  войск,   почтительно
вытянувшись по-военному, но, как всегда, уверенный в себе и сохраняя чувство
собственного достоинства.
     Кронье устремил на  него ясный и твердый,  как сталь, свой единственный
глаз и без дальних околичностей спросил:
     - Сколько людей в вашем распоряжении?
     - Сорок, генерал.
     - Можно на них положиться?
     - Как на меня самого, генерал.
     - Умеете обращаться с динамитом?
     Жан  вспомнил  о своих  странствиях по Клондайку, где  ему  чуть ли  не
ежедневно приходилось прибегать к динамиту, и, не колеблясь, ответил:
     - Да, генерал, и уже давно.
     -  В  таком случае,  у  меня есть  для вас трудное,  почти невыполнимое
поручение.
     -  Если  только  трудное  -  считайте,  что  оно  уже  выполнено.  Если
невыполнимое - то либо оно будет выполнено, либо мы сами погибнем.
     -  Дело не в том,  чтобы умереть, дело в  том, чтобы успешно  выполнить
поручение.
     - Слушаю, генерал!
     - Я не обещаю вам за это ни звания, ни почестей, ни даже награды.
     - А  мы  и  не  продаем своей  крови,  генерал.  Мы  сражаемся  за дело
независимости  Трансвааля.  Распоряжайтесь нами,  как  взрослыми  солдатами,
исполняющими свой долг.
     - Именно это я и делаю! Приказываю вам отрезать отступление бронепоезду
и взорвать мост. Действуйте немедленно!