ние честного боцмана, что казалось тому немного странным. По прошествии этого срока вижу - муж мой приехал на корабль. Смотрел он сердито и угрюмо; сердце его было полно бешенства и негодования: ведь его привезли три ньюгетских тюремщика и посадили на корабль как каторжника, тогда как никакого суда над ним не было. Он во всеуслышание жаловался на это, обратился за помощью к друзьям, так как, по-видимому, пользовался чьей-то могущественной поддержкой, но хлопоты друзей не увенчались успехом; им было заявлено, что преступнику и без того оказана большая милость, потому что едва ему разрешили свободный выезд, как о нем были получены такие сведения, что пусть благодарит Бога, что его снова не привлекли к суду. Этот ответ сразу его успокоил, так как он прекрасно знал, что могло случиться и чего ему следовало ожидать; теперь он понял, насколько благоразумен был совет согласиться на высылку, и когда его раздражение на этих дьяволов, как он называл их, немного улеглось, он пришел в себя, повеселел и, увидя, как я рада, что он еще раз благополучно ускользнул от грозившей ему опасности, заключил меня в объятия и с большой нежностью признал, что я дала ему превосходный и мудрый совет. - Милая, - сказал он, - ты дважды спасла мне жизнь, - отныне она принадлежит тебе, и я всегда буду тебя слушаться. На корабль стали прибывать пассажиры; появилось несколько человек, не принадлежавших к числу ссыльных преступников; их разместили с удобствами в большой каюте и других помещениях корабля, тогда как нас, каторжников, загнали вниз, бог знает куда. Но когда приехал мой муж, я поговорила с боцманом, который с самого начала был ко мне так внимателен. Он столько для меня сделал, сказала я, а я еще ничем не отблагодарила его, и с этими словами я положила ему в руку гинею; я сказала, что сейчас прибыл на корабль мой муж, и что хотя нас постигло несчастье, однако мы люди совсем иного склада, чем та жалкая шайка, с которой нас посадили, и мы хотели бы знать, нельзя ли выхлопотать у капитана кое-какие удобства, за которые мы его отблагодарим, как он пожелает; мы охотно вознаградим его за все, что он для нас сделает. Боцман, как я заметила, взял гинею с большим удовольствием и обещал оказать нам содействие. Он не сомневался, что капитан, благодушнейший человек на свете, охотно согласится предоставить нам все удобства, каких мы пожелаем, и, чтобы меня успокоить, обещал первым же приливом съездить в Лондон и поговорить с ним об этом. На следующее утро я встала немного позже обыкновенного и, поднявшись на палубу, застала боцмана среди матросов, за исполнением своих обязанностей. Увидев его здесь, я немного огорчилась; он, однако, меня заметил и подошел ко мне, но, не дав ему времени открыть рот, я сказала с улыбкой: - Боюсь, сударь, вы позабыли о нас, так как и вижу, что вы очень заняты. Он тотчас ответил: - Пойдемте со мной, и вы увидите. И боцман провел меня в большую каюту. Там за столом писал что-то представительный мужчина, перед которым лежала груда бумаг. - Вот та дама, о которой вам говорил капитан, - сказал боцман писавшему и, обратившись ко мне, добавил: - Я не только не забыл о вашем деле, но успел уже съездить к капитану и в точности передать ему ваше желание получить для себя и для мужа некоторые удобства, и капитан прислал со мной вот этого господина - штурмана нашего корабля, чтобы он предоставил вам все необходимое; капитан велел также передать вам, что с вами будут обращаться столь же почтительно, как с другими пассажирами. Тут ко мне обратился штурман и, не дав времени поблагодарить боцмана за его любезность, подтвердил все Оказанное, прибавив, что капитан охотно оказывает внимание пассажирам, особенно тем, кого постигло несчастье; и тут он провел меня в пассажирские каюты, устроенные частью в большой каюте, частью возле нее, но тоже выходившие в большую каюту, и предоставил мне выбирать, какую я хочу. Однако я выбрала одну из кают, выходивших на палубу, в которой можно было очень удобно разместить наш сундук, ящики и стол. Штурман сказал мне, что боцман дал капитану такой превосходный отзыв обо мне и моем муже, что тот приглашает нас, если нам будет угодно, обедать вместе с ним в течение всего путешествия, наравне с прочими пассажирами; мы можем также, если хотим, закупить свежей провизии; в противном случае можно питаться из корабельных запасов, войдя с ним в долю. Это была необыкновенно приятная для меня новость после стольких жестоких испытаний и лишений. Я поблагодарила штурмана, сказав, что мы согласны на все условия капитана; после этого я попросила у него позволения пойти сообщить обо всем мужу, который был не совсем здоров и не выходил из своей каюты. Он все еще не при- шел в себя от всех унижений, которым, как ему казалось, его подвергли. Можете себе представить, что с ним сделалось, когда я ему рассказала, как к нам отныне будут относиться на корабле! Он весь преобразился, мужество и энергия так и засветились в его лице. Недаром говорят, что сильным душам больше чем кому-либо свойственно предаваться унынию, впадать в отчаяние и сгибаться под бременем невзгод. Немного оправившись, муж поднялся со мной наверх поблагодарил штурмана за любезность и попросил также передать нашу признательность капитану, предлагая заплатить ему вперед, сколько он пожелает, за проезд и предоставленные нам удобства. Штурман сказал, что капитан сам прибудет сегодня на корабль и муж может сговориться прямо с ним. К вечеру капитан действительна приехал, и мы убедились, что он любезный и обходительный человек, как и изобразил его боцман; капитан был так очарован беседой с моим мужем, что не позволил нам оставаться в выбранной нами каюте, а перевел в одну из тех, что выходили в большую каюту, как я ужа сказала выше. Предложенные им условия оказались вполне приемлемыми; это не был жадный человек, готовый воспользоваться нашим несчастьем: мы заплатили пятнадцать гиней за проезд с пропитанием, кушали за капитанским столом, и нас прекрасно обслуживали. Сам же капитан занимал помещение по другую сторону большой каюты, сдав свою рубку (так у моряков называют каюту капитана) одному богатому плантатору, который отправлялся в Америку с женой и тремя детьми, и пожелал питаться отдельно от всех. Были у него и другие свободные пассажиры, они занимали каюты возле кормы; всю же каторжную братию разместили в трюме на то время, что корабль стоял на якоре, и редко кто из них выползал на палубу. Я не могла удержаться от того, чтобы не рассказать своей пестунье о нашем изменившемся положении. Да и как же не поделиться с ней своей удачей, когда она проявила столько подлинного участия к моей судьбе! К тому же я нуждалась в ее помощи, чтобы приобрести кое-какие необходимые предметы быта, которыми до сих пор не решалась обзаводиться: мне не хотелось, чтобы люди знали, что они у меня есть. Теперь же, когда у меня была своя каюта, где можно было расположиться с вещами, я позаказала много всякой всячины, чтобы скрасить наше плавание: запаслась между прочим коньяком, сахаром, лимонами и всем, что нужно для приготовления пунша, которым я собиралась угощать нашего доброго капитана; были тут и всякие съестные припасы и напитки для дороги; также кровать пошире и матрас к ней; словом, мы решили снарядиться как следует. Однако у меня не было тех вещей, которые нам понадобились бы по приезде на место, когда мы будем обзаводиться плантацией; а я прекрасно знала, что в таких условиях требуются прежде всего земледельческие орудия и плотницкие инструменты, а также разная домашняя утварь, которая обходится вдвое дороже, если покупать на месте. Я поговорила об этом с моей пестуньей, и та посетила капитана и выразила надежду, что ее несчастным родственникам, как она называла нас, удастся получить свободу по приезде на место назначения; она дала понять капитану, что хотя несчастные обстоятельства принудили нас к этой поездке, однако мы не лишены некоторых средств на первоначальное обзаведение и решили сделаться там плантаторами, если для начала нам в этом помогут. Капитан охотно согласился оказать нам содействие, сказав, что трудолюбивым людям ничего не стоит поправить таким образом свои дела. - Сударыня, - сказал он, - люди и в худшем положении, чем ваши родственники, приезжают в ту страну, и никто там не думает колоть им глаза их прошлым. Только бы они вели себя благоразумно и работали с прилежанием, и все будет хорошо. Тогда пестунья спросила его, что нам нужно взять с собой, и по его ответу было видно, что он не только честный, но и осведомленный человек. - Сударыня, ваши родственники должны позаботиться прежде всего о том, чтобы кто-нибудь купил их как невольников, согласно условиям их высылки, а потом, от имени этого человека, они могут заниматься всем, чем пожелают; могут купить уже возделанные плантации или же приобрести целину из казенных земель и самостоятельно обрабатывать ее; и то и другое дело выгодное. Пестунья прежде всего попросила его содействия по первой статье; он обещал и, когда пришло время, сдержал свое обещание. Он также взялся познакомить нас с людьми, к которым можно обратиться за советом, не боясь, что они станут пользоваться нашим невежеством. Словом, о большей внимательности нельзя было и мечтать. Потом она спросила, не нужно ли нам захватить с собой орудия и другие вещи для устройства плантации; капитан ответил, что непременно нужно. Тогда она попросила его помочь советом, сказав, что купит нам все необходимое, не останавливаясь перед расходами. В ответ на ее просьбу капитан дал список потребных плантатору вещей, которые, по его подсчетам, должны 'были стоить от восьмидесяти до ста фунтов. Пестунья так выгодно все купила, точно сама была опытным виргинским купцом, только, по моим указаниям, приобрела всего вдвое больше, чем стояло в списке капитана. Купленные вещи она погрузила от своего имени, а накладные составила на имя моего мужа, застраховав при этом груз на собственное имя, так что мы обеспечили себя от всяких случайностей и несчастий. Должна вам сказать, что мой муж отдал старухе на эти расходы все свои сто восемь фунтов, которые, как я упоминала, были при нем в золотой монете; кроме того, и я дала ей кругленькую сумму; оставленный же у нее капитал сохранился в неприкосновенности, да и у нас на руках было еще около двухсот фунтов наличными деньгами, более чем достаточно для наших целей. Наконец, очень веселые и довольные, что все так счастливо устроилось, мы отплыли из Багбис-Хола в Грейвсенд, где стояли еще около десяти дней и где капитан окончательно переселился на корабль. Тут он оказал нам еще одну любезность, на которую мы совсем не рассчитывали, именно: позволил нам сойти на берег погулять, взяв с нас слово, что мы не убежим и без лишних напоминаний вернемся на корабль. Муж был очень растроган этим свидетельством доверия и сказал капитану, что ничем не может отблагодарить его за такую милость и потому отказывается принять ее, не желая подвергать капитана риску. После этого обмена любезностями я вручила мужу кошелек с восьмьюдесятью гинеями, и он отдал его капитану со словами: - Вот вам, капитан, залог, что мы вас не подведем. Если мы поступим по отношению к вам бесчестно, эти деньги останутся у вас. После этого мы сошли на берег. На самом деле капитан имел достаточно оснований быть уверенным, что мы не сбежим: ведь запасшись таким грузом для будущего обзаведения, мы едва ли могли оказаться настолько безрассудными, чтобы остаться на берегу, где нам в случае поимки грозила смертная казнь. Словом, мы сошли с капитаном в Грейвсенде, весело поужинали вместе, переночевали в том же заведении, где ужинали, и утром, как было условлено, вернулись все вместе на корабль. В этом городе мы купили десять дюжин хорошего пива, немного вина, птицы и другой провизии, которую приятно иметь на корабле. Все это время с нами была моя пестунья, которая проводила нас до Даунса вместе с женой капитана, откуда они обе вернулись в Лондон. Разлука с матерью и то не была мне так тяжела, как разлука с этой преданной мне женщиной; больше никогда я ее не видела. На третий день после нашего прибытия в Даунс подул попутный восточный ветер, и 10 апреля мы снялись с якоря. Потом мы нигде не приставали, пока довольно сильная буря не пригнала нас к берегам Ирландии, и корабль бросил якорь в небольшой бухточке, в устье реки, название которой я забыла, но мне говорили, что это самая большая река в Ирландии и течет она из Лимерика. Тут дурная погода задержала нас, и капитан, по-прежнему любезный, снова взял нас с собой на берег: он хотел оказать внимание моему мужу, который очень плохо переносил качку, особенно в такую сильную бурю. В Ирландии мы снова запаслись свежей провизией, говядиной, свининой, бараниной и птицей, а капитан засолил пять или шесть бочонков мяса в пополнение корабельных запасов. Через пять дней погода улучшилась, подул попутный ветер, мы поставили паруса и через сорок два дня благополучно прибыли к берегам Виргинии. Когда мы подходили к берегу, капитан позвал меня и сказал, что, как он заключил из моих разговоров, у меня есть в Америке родственники и я бывала там раньше; поэтому он предполагает, что мне известно, как поступают с каторжниками по их прибытии в страну. Я ответила, что ничего не знаю, а что касается моих здешних родственников, то я, конечно, никому из них не дам знать о себе, пока нахожусь на положении преступницы, и мы всецело полагаемся на его содействие, которое ему угодно было обещать нам. Капитан сказал мне, что нужно, чтобы кто-нибудь из местных жителей купил нас как невольников и отвечал за нас перед губернатором страны, если тот нас потребует. Я ответила, что мы поступим по его указаниям; тогда капитан пригласил одного плантатора, как бы для переговоров о продаже ему двух невольников - моего мужа и меня. Мы были формально проданы плантатору и сошли вместе с ним на берег. Капитан тоже пошел с нами и привел нас в один дом, что-то вроде гостиницы или трактира; там нам подали чашу пунша, приготовленного из рома и т. п., и мы хорошо поужинали. Через некоторое время плантатор выдал нам отпускную и удостоверение, что мы верно ему служили. Таким образом, уже на следующее утро мы были вольны идти куда вздумается. За эту услугу капитан потребовал у меня шесть тысяч тюков табаку - этот груз он должен был доставить купцу, зафрахтовавшему его судно; мы немедленно исполнили его требование и, кроме того, поднесли ему в подарок двадцать гиней, чем он был вполне удовлетворен. По разным причинам здесь не место подробно рассказывать, в какой части Виргинии мы поселились; достаточно будет упомянуть, что корабль наш, согласно условиям фрахта, вошел в большую реку Потомак; сначала мы хотели там и обосноваться, но потом передумали. Как только мы выгрузили свой товар и сложили его в сарай, или склад, при квартире, которую наняли в небольшом городке, где пристал наш корабль, я первым делом стала наводить справки о своей матери и брате (о том роковом человеке, за которого я вышла замуж, как было подробно мной рассказано). Вскоре мне удалось узнать, что миссис***, то есть моя мать, умерла, а мой брат (или муж) жив. Признаюсь, это не доставило мне большой радости, но, что еще хуже, оказалось, что он покинул плантацию, где мы когда-то жили вместе, и поселился с одним из своих сыновей совсем близко от того городка, где мы сняли квартиру и сарай. Сначала я несколько растерялась, но, сообразив, что он не может меня узнать, не только совершенно успокоилась, но возымела большое желание взглянуть на него, по возможности так, чтобы он меня не видел. С этой целью я расспросила, где находится его плантация, и с одной местной жительницей из тех, что у нас называются поденщицами, стала бродить возле владений брата, точно с намерением полюбоваться окрестностями. Наконец я подошла так близко, что увидела дом. Я спросила женщину, чья это плантация; та ответила, что она принадлежит такому-то, и, указав вправо, добавила: - Да вот и сам хозяин со своим отцом. - Как их зовут? - спросила я. - Не знаю, как звать старого господина, а сына зовут Гемфри. Кажется, и у отца это же имя. Можете себе представить радость и страх, овладевшие мной при виде этих людей: взглянув на отца, который был моим родным братом, я мигом сообразила, что с ним не кто иной, как мой родной сын. На мне не было маски, но я надвинула на лицо капюшон и теперь не сомневалась, что после более чем двадцатилетней разлуки, и притом никак не ожидая встретить меня в этой части света, брат мой меня не узнает. Но эти предосторожности были излишни, так как вследствие какой-то болезни глаз зрение у него ослабело и он видел лишь настолько, чтобы во время прогулки не наткнуться на дерево или не упасть в канаву. Женщина, сопровождавшая меня, рассказала мне об этом случайно, не подозревая, как это для меня важно. Когда мужчины приблизились к нам, я спросила: - Он знает вас, миссис Оуэн? (Так звали женщину.) - Да, - сказала она. - Если он услышит мой голос, то узнает меня. Но он плохо видит и на таком расстоянии никого не узнает. И она рассказала мне, как ослабело его зрение, о чем я уже упомянула. Это меня успокоило, я открыла лицо и подождала, пока те двое пройдут мимо. Ужасно для матери видеть таким образом своего сына, красивого, цветущего мужчину, и не сметь привлечь к себе его внимание. Каждая мать, читающая эти страницы, поймет, какого труда стоило мне сдержаться, как я рвалась обнять его и плакать у него на груди, как все мое нутро переворачивалось и я не знала, что делать, как не умею сейчас найти подходящие слова для выражения этих мук! Когда он удалился, я вся дрожала и не отрываясь смотрела на него, пока он не скрылся из виду, потом, опустившись на траву, как бы с намерением отдохнуть, я отвернулась от своей спутницы и зарыдала, уткнувшись лицом в землю и целуя то место, по которому ступала его нога. Мне не удалось, однако, скрыть свое волнение от этой женщины, и та подумала, что я заболела, а мне пришлось это подтвердить. Она стала меня поднимать, говоря, что здесь сыро и лежать на земле опасно; тогда я встала и пошла прочь. На обратном пути я продолжала расспрашивать об этом господине и его сыне; тут представился новый повод для печальных мыслей. - Среди жителей тех мест, где жил раньше этот господин, - принялась рассказывать моя спутница, желая развлечь меня, - ходит один странный рассказ. - Какой рассказ? - Говорят, будто этот господин, еще будучи молодым человеком, отправился в Англию, влюбился там в одну из самых красивых женщин, каких когда-либо видели в наших местах, женился на ней и привез сюда, к своей матери, которая тогда еще была жива. Он прожил с ней здесь несколько лет, - продолжала моя спутница, - и имел от нее несколько детей; один из них тот молодой человек, которого мы сейчас с ним видели. Но спустя некоторое время старуха, мать мужа, как-то стала рассказывать молодой женщине о своей жизни в Англии, довольно печальной, и заметила, что невестка переменилась в лице и почувствовала себя нехорошо. Ну, словом, выяснилось с полной несомненностью, что старуха свекровь - родная мать своей невестки и, значит, ее сын женился на родной сестре; открытие это повергло всю семью в такое смятение и ужас, что дело едва не кончилось совсем скверно. Молодая женщина не пожелала жить с мужем, сам он некоторое время был точно полоумный; наконец несчастная уехала в Англию, и с тех пор о ней больше ничего не слышно. Легко себе представить, какое впечатление произвел на меня этот рассказ, но невозможно описать охватившие меня чувства. Я притворилась пораженной и стала задавать своей спутнице тысячу вопросов относительно подробностей, которые, как оказалось, были ей прекрасно известны. Потом я начала расспрашивать о семье, при каких обстоятельствах умерла старуха, то есть моя мать, и кому она оставила свое состояние; дело в том, что в свое время она торжественно пообещала отказать мне что-нибудь после своей смерти и устроить так, что если я буду в живых, то смогу тем или иным способом вступить во владение завещанным, причем ее сын, а мой брат и муж, не в силах будут воспрепятствовать этому. Моя спутница сказала, что ей неизвестно в точности, как у них там вышло, но говорят, будто моя мать оставила некоторую сумму денег и для выплаты ее заложила свою плантацию, с тем чтобы сумма была вручена дочери, если только она когда-нибудь объявится, будь то в Англии или в другом месте; доверенность на распоряжение этими деньгами оставлена ее внуку, которого мы только что видели с отцом. Известие это было слишком важно для меня, чтобы я пренебрегла им, и, конечно, вызвало у меня тысячу мыслей, что мне предпринять, когда и каким образом дать знать о себе, да и нужно ли это делать. В этом затруднительном положении я, по правде сказать, не знала, как себя вести и какое принять решение. Ни днем ни ночью эта забота не давала мне покоя. Я лишилась сна, стала молчаливой, так что муж это заметил и все гадал, что меня тревожит; пробовал развлечь меня, но все было напрасно. Он упрашивал меня признаться, что со мной; я долго отшучивалась, но наконец, чтобы отвязаться от него, сочинила историю, подкладка которой, однако, соответствовала действительности. Я сказала, будто расстроена тем, что нам придется покинуть это место и переменить наши планы, так как я обнаружила, что здесь меня могут узнать; дело в том, что после смерти моей матери некоторые из моих родственников переселились в эти места и я должна буду или открыться им, что в нашем теперешнем положении во многих отношениях неудобно, или уехать отсюда; и вот я не знаю, как быть; от этого я так задумчива и печальна. Муж согласился со мной, что в нашем теперешнем положении мне ни в коем случае не следует открываться кому-нибудь, поэтому он готов переехать в другую часть этой страны или даже вовсе ее покинуть, если я нахожу это нужным. Но тут возникло другое затруднение: если я уеду в другую колонию, то не сумею заняться розысками имущества, оставленного мне матерью; с другой стороны, я не могла даже думать о том, чтобы посвятить своего мужа в тайну того брака; о таких вещах не рассказывают, и к тому же я опасалась последствий; но опять-таки, чтобы добраться до своего наследства, я должна была публично открыть, кто я такая и кем стала теперь. Эта неопределенность длилась немало времени и начала сильно тревожить моего супруга; ему казалось, что я недостаточно откровенна с ним и не посвящаю его во все свои тревоги, и он часто спрашивал, чем он провинился, что я не хочу поделиться с ним своими горестями и заботами. По правде говоря, мне следовало доверить ему свои тайны, потому что ни один муж не был больше достоин этого; но я положительно не знала, как ему открыть такую вещь, а между тем, не имея возможности поделиться с кем-либо этой тайной, я изнывала под ее тяжестью, ибо, что там ни говори о нашей сестре, будто мы не умеем хранить тайны, жизнь моя служит неопровержимым доказательством противного. Но у каждого из нас - и у мужчин и у женщин - должен быть поверенный наших тайн, близкий друг, перед которым мы могли бы излить и наши радости, и наши горести. Иначе, печальная ли наша тайна или радостная, она становится нам в тягость и бремя ее подчас оказывается непосильным для нас. Все, что мы знаем о человеческой природе, только подтверждает мои слова. Вот почему не только женщины, но и достойнейшие из мужчин проявляют иной раз слабость в этом деле: не в силах нести бремя тайной радости или тайной печали, они кончают тем, что кому-нибудь да открывают свою душу, лишь бы дать исход своим чувствам, лишь бы избавиться от этого невыносимого, бремени; и это не есть следствие глупости или беспечности, а совершенно естественное явление. Эти самые люди, даже если бы они продолжали бороться с искушением, в конце концов ночью, во сне, выболтали бы свою тайну, и она сделалась бы достоянием всякого, кто находился бы в это время поблизости. Так силен этот непреодолимый инстинкт, что люди, виновные в самых чудовищных преступлениях, хотя бы в убийстве, не в силах противиться ему; они должны поведать свою тайну, пусть даже ценою собственной жизни. Все эти внезапные исповеди и признания справедливо приписывают божественному промыслу; однако несомненно и то, что провидение, обычно избирающее своим орудием природу, и тут прибегает к естественным средствам, когда творит свои сверхъестественные дела. Я могла бы привести несколько замечательных примеров, которые я вынесла из своего длительного общения с преступным миром. Когда я сидела в Ньюгете, я познакомилась там с одним человеком из числа так называемых "ночных птиц"; впрочем, может, теперь их стали называть иначе. А работали они вот как: к вечеру по тайному сговору с кем-нибудь из стражи такого молодца выпускают на волю; там он откалывает всякие штуки, а наутро специалисты по поимке воров (тоже честный народ!) "обнаруживают" все его проделки и за вознаграждение приносят потерпевшим все, что вор у них украдет за ночь. Так вот, этот парень непременно выбалтывал во сне, что он делал, что украл и у кого; можно было подумать, что он подрядился описывать свои приключения шаг за шагом, точно ему ничего не грозило! Поэтому, чтобы не выдать своей тайны постороннему, каждый раз, когда он возвращался с ночной прогулки, он был вынужден либо сам запираться на ключ, либо просить сторожа, на которого он работал, запирать его. С другой стороны, стоило ему поделиться своими приключениями и успехами с кем-либо из своих друзей и товарищей по оружию или хотя бы со своим хозяином (ибо как его еще назвать?), и все было в порядке: он мог спать спокойно, как всякий другой человек. Надеюсь, что этот рассказ о том, как люди бывают вынуждены открыть. самые заветные тайны, и свои и чужие, не будет сочтен за ненужное отступление; ведь я затем только и решила напечатать описание своей жизни, чтобы из каждой ее части можно было вывести мораль; я рассказываю свою жизнь в назидание и поучение читателю, в надежде предостеречь его от моих ошибок и заблуждений. Моя тайна, как я уже говорила, тоже лежала тяжелым бременем у меня на душе, и единственное, в чем я могла найти облегчение, было открыться мужу в такой степени, чтобы ему стала ясна необходимость переселиться в какое-нибудь другое место; и главной нашей заботой стало теперь, в какую часть английских колоний нам направиться. Муж был совершенно незнаком со страной, не знал и географического расположения разных мест, а я, не знавшая до сих пор, что означает слово "географический", имела о ней самое общее представление из частых разговоров с приезжими. Но мне было хорошо известно, что Мериленд, Пенсильвания, Ист- и Вест-Джерси, Нью-Йорк и Новая Англия все лежат к северу от Виргинии, и, значит, климат там холоднее; по этой причине я ко всем к ним чувствовала отвращение. Я всегда любила теплую погоду; естественно, что теперь, когда я старела, мне хотелось всячески избежать холода. Оставалось только переселиться в Каролину, единственную южную колонию англичан в Америке; туда я и надумала отправиться, тем более что мне легко было вернуться оттуда, когда придет время разыскивать имущество матери и потребовать его выдачи. Придя к такому решению, я предложила мужу покинуть места, в которых мы остановились, и перевезти все наше имущество в Каролину, где я и предполагала поселиться. Он и сам понимал, что нам здесь неприлично оставаться, раз у меня тут есть знакомые, поэтому с готовностью принял мое предложение; о прочих же оостоятельствах я умолчала. Но теперь возникло для меня новое затруднение. Главная забота по-прежнему тяжело угнетала меня, и я не могла думать о том, чтобы уехать отсюда, не разузнав тем или иным способом, что именно мать оставила мне; не могла я также примириться с мыслью, что уеду, не дав о себе знать своему прежнему мужу (брату) или нашему сыну; только, разумеется, мне хотелось сделать это так, чтобы ни мой новый муж ничего об этом не проведал, ни они бы ничего не узнали о нем и вообще не заподозрили, что у меня есть муж. Я строила несчетное число планов, как это осуществить. Я бы охотно отослала мужа в Каролину, а сама приехала позднее, но это было неосуществимо; он ни за что не тронулся бы в путь без меня, будучи незнаком со страной и не имея понятия, как устраивать плантацию. Тогда я надумала уехать вместе, с частью наших товаров, а когда мы устроимся, вернуться одной в Виргинию за остальными; но я знала, что и в этом случае муж никогда не согласится на разлуку со мной и не останется там один. Все объяснялось просто: он вырос барином и не только был незнаком со страной, но еще и поленивался и, когда мы наконец обосновались на новом месте, предпочитал уходить с ружьем в лес, на охоту, которой здесь занимаются главным образом индейцы; повторяю, он предпочитал охотиться, лишь бы не работать на плантации. Это были непреодолимые трудности, и я не знала, какой найти выход. Я положительно не могла побороть в себе желание открыться своему прежнему мужу, тем более что, не сделай я этого при его жизни, я, может быть, не сумела бы потом убедить моего сына, что я действительно его мать, и, таким образом, потеряла бы разом и сына и деньги, завещанные мне матерью. И все же, с другой стороны, мне казалось невозможным открыть им мое теперешнее положение - и то, что я замужем, и то, что сослана за море как преступница; вот и выходило, что непременно нужно уехать, а потом вернуться к прежнему мужу как бы из другого места и в другом образе. По этим соображениям я продолжала настаивать перед мужем, что нам никак нельзя селиться на реке Потомак, ибо здесь тотчас станет известно, кто мы, тогда как, если мы переедем в другое место, мы ничем не будем там отличаться от семей прочих плантаторов; а так как местные жители всегда довольны, если к ним приезжают люди с достатком, чтобы купить плантацию или заложить новую, то мы можем быть уверены в радушном приеме и о нашем положении никто не узнает. Я сказала ему также, что здесь живут мои родственники и я не смею дать им знать о себе в настоящее время из боязни, как бы им не стала известна причина моего приезда сюда, что подвергло бы нас большой опасности; но так как моя мать умерла, то у меня есть основания предполагать, что она мне оставила некоторое состояние, может быть даже значительное, о котором стоило бы разузнать; но и этого нельзя сделать, не подвергая себя опасности, иначе как только уехав отсюда; впоследствии же, когда мы где-нибудь устроимся, я могу вернуться как бы с целью навестить брата и племянников, сказать им, кто я такая, и разузнать о завещании матери; тогда меня примут с почетом и окажут мне всякое содействие. Если же я затребую свою долю сейчас, продолжала я, неприятностей не оберешься: выдать-то они ее, может быть, мне и выдадут, но только под нажимом, скрепя сердце, осыпая меня проклятиями и оскорблениями, - а он, мой муж, неужели он вынесет это? Может быть, они еще потребуют от меня юридических доказательств, что я действительно являюсь дочерью покойной, и тогда, чего доброго, придется ехать в Англию. Как знать, может быть, я в конце концов и проиграю дело и просто останусь ни с чем. И вот после того, как я привела мужу все эти доводы, посвятив его в свою тайну ровно настолько, насколько нужно, мы с ним решили приискать себе местечко в какой-нибудь другой колонии, и сначала наш выбор пал на Каролину. Мы стали наводить справки о кораблях, идущих в Каролину, и вскоре получили сведения, что по ту сторону залива, в Мериленде, стоит корабль, прибывший из Каролины, груженный рисом и другими товарами, и через некоторое время он пойдет обратно и дальше на Ямайку, тоже с грузом. Тогда мы наняли шлюп для перевозки своего имущества и, распростившись с рекой Потомак, переправились со всем своим добром в Мериленд. Путешествие это было долгое и неприятное, и мой супруг заявил, что оно для него тяжелее, чем весь путь из Англии, потому что погода была дурная, вода неспокойная, а судно наше маленькое и неудобное. Вдобавок мы находились в добрых ста милях от устья реки Потомак, в краю, называемом Вестморленд, и так как эта река самая большая в Виргинии и я слышала даже, что это самая большая река на свете из всех, впадающих в другую реку, а не прямо в море, то мы страдали на ней от дурной погоды и часто подвергались большой опасности; ибо даром что ее называют рекой, но местами она так широка, что, плывя посредине, мы на протяжении многих миль не видели берегов. Потом нам надо было пересечь большую реку или залив Чесапик, который достигает тридцати миль ширины в том месте, где в него впадает река Потомак; потом мы плыли еще по каким-то водам, название которых мне неизвестно, и, таким образом, мы сделали добрых двести миль в утлом суденышке со всеми нашими сокровищами, и если бы случилось какое-нибудь несчастье, мы попали бы в очень бедственное положение: лишились бы всего своего добра и остались голыми и нищими в дикой, чужой стране, не имея ни друга, ни знакомого во всей этой части света. Одна лишь мысль об этом повергает меня в трепет даже теперь, когда опасность миновала. Наконец после пятидневного путешествия мы прибыли к месту назначения - кажется, оно называется Филипс Пейнт, - и представьте, когда мы туда приехали, оказалось, что корабль из Каролины, окончив погрузку, ушел три дня тому назад. Это было большим разочарованием; однако я не упала духом и сказала мужу, что раз мы не можем ехать в Каролину, а страна, в которую мы приехали, красивая и плодородная, то не остаться ли нам здесь и не попробовать ли устроиться. Мы тотчас же сошли на берег, но оказалось, что здесь невозможно ни поселиться, ни сложить товары; на помощь нам пришел один добрый квакер, присоветовав местечко, находившееся в шестидесяти милях к востоку, то есть ближе к выходу из залива; он сказал, что сам живет там, и там мы найдем как раз то, что нам нужно, то есть можем завести плантацию или подождать, пока нам укажут еще более удобное место; он так любезно нас приглашал, что мы согласились и поехали туда вместе с ним. Там мы купили двух слуг: англичанку, только что приехавшую из Ливерпуля, и негра; без этого не обойтись людям, желающим устроиться в той стране. Добрый квакер много помог нам, и по прибытии в указанное им место мы нашли удобный сарай для своих товаров и помещение для себя и своих слуг, а месяца через два, по его указаниям, получили от губернатора большой участок земли под плантацию; после такого хорошего приема мы оставили всякую мысль ехать в Каролину. Мы были устроены на то время, пока будем расчищать свою землю и заготовлять лес и прочее для постройки дома, - в этом нам тоже помог добрый квакер. Уже через год у нас было расчищено около пятидесяти акров целины, часть ее мы огородили и засадили табаком; кроме того, у нас был огород и участок под пшеницей, вполне достаточный, чтобы снабжать наших слуг кореньями, овощами и хлебом. Тут я убедила мужа отпустить меня в то место, откуда мы приехали, чтобы разузнать о своих друзьях. Теперь он охотнее согласился на мой отъезд, так как у него было довольно дела; кроме того, он мог развлекаться охотой, которую очень любил. Часто мы смотрели теперь друг на друга с большим удовольствием, думая, насколько лучше наша теперешняя жизнь не только Ньюгета, но и самых больших удач в гнусном ремесле, которым мы оба занимались. Дела наши были теперь в прекрасном состоянии; мы купили землю у колониальных властей за тридцать пять фунтов наличными, и этой земли, на которой у нас было пятьдесят или шестьдесят работников, нам хватило бы на всю жизнь; что же касается детей, то давно миновало для меня время, когда я могла думать о чем-либо подобном. Но наше благополучие этим не кончилось. Я, как уже сказано, переехала залив и побывала там, где жил мой брат, когда-то муж; но я не поехала в ту самую деревню, где была раньше, а поднялась по другой большой реке, к западу от Потомака, называющейся Раппаханок, и этим путем пробралась в местность за обширной плантацией брата, а оттуда по судоходному притоку Раппаханока к самой плантации. Теперь я решила открыто явиться к своему брату (мужу) и без обиняков сказать ему, кто я такая; но, не зная, в каком расположении духа я его застану, вернее, опасаясь, как бы мой неожиданный визит не расстроил его, я решила послать ему сначала письмо, чтобы сообщить, кто я есть и что я явилась не с тем, чтобы заводить речь о старых отношениях, которые, я надеюсь, преданы забвению, но обращаюсь к нему, как сестра к брату, с просьбой помочь мне получить то, что оставила на мою долю наша покойная матушка, и не сомневаюсь, что он поступит по справедливости, особенно если примет во внимание, какой далекий путь я совершила. Я приписала также несколько нежных слов о его сыне, который, как ему известно, также и мои сын; и так как я не совершила преступления, выйдя за него замуж, так же, как и он не виноват, женившись на мне, ибо ни я, ни он не знали тогда о нашем родстве, то я надеюсь, он уступит моему горячему желанию взглянуть разок на свое дорогое дитя и хоть ненадолго дать волю материнскому чувству, ибо я сохранила самую пылкую любовь к этому мальчику, который, наверное, совсем не помнит своей несчастной матери. Я рассчитывала, что, получив это письмо, мой брат тотчас передаст его сыну, чтобы тот прочел вслух, так как по слабости зрения сам он не мог читать; но вышло еще лучше: оказывается, он разрешил сыну вскрывать все приходящие на его имя письма, и так как старика не было дома, когда посыльный принес мое письмо, то оно попало прямо в руки моего сына и тот вскрыл его и прочел. Мой сын пригласил посыльного к себе в дом и спросил, где та особа, которая вручила ему это письмо. Посыльный назвал ему место, находившееся милях в семи оттуда; тогда он велел посыльному подождать, распорядился оседлать лошадь и в сопровождении двух слуг прискакал ко мне вслед за посыльным. Можете себе представить мое изумление, когда посыльный вернулся со словами, что старого господина не оказалось дома, но зато с ним приехал его сын и сейчас я его увижу. Я страшно растерялась, потому что не знала, мир это или война и как мне следует вести себя; однако у меня было только несколько секунд на размышление, так как мой сын ехал вслед за посыльным и, подъехав к моему дому, обратился с каким-то вопросом к посыльному, который в это время выходил от меня. Я не расслышала слов, но думаю, что он спросил, где та дама, которая прислала его, так как посыльный ответил: "Она в комнатах, сударь", после чего он идет прямо ко мне, целует меня, заключает в объятия и пылко обнимает, что не может проговорить ни слова; но я чувствовала, что грудь его поднимается, а сердце колотится, как у ребенка, который всхлипывает, но не в состоянии плакать. Не могу ни выразить, ни описать радость, охватившую мою душу, когда я убедилась - а это было нетрудно, - что он пришел не как чужой, а как сын к матери, сын, никогда не знавший, что такое иметь мать; словом, мы долго плакали, обнявшись, пока наконец он первый не прервал молчания: - Милая матушка, вы еще живы! Я никогда не надеялся увидеть вас. Я еще не скоро пришла в себя. Когда мы немного успокоились и могли разговаривать, сын рассказал мне о том, как обстоят дела. Сообщил, что не показывал письма отцу и ничего еще не говорил о нем; что все оставленное мне матерью находится в его распоряжении и он в точности исполнит волю покойницы; что же касается его отца, то старик немощен и телом и душой; полуслепой и беспомощный, он очень раздражителен и вспыльчив, и мой сын сомневался насчет того, сумеет ли старик найтись в таком деликатном деле, поэтому он приехал сам не только с тем, чтобы меня увидеть, - против этого желания он не мог устоять, - но и с тем, чтобы, узнав о положении вещей, я сама рассудила, стоит ли мне открываться его отцу или нет. Все это было так благоразумно и предусмотрительно, что я убедилась в большом здравом смысле сына, который мог свободно обойтись без моих советов. Я сказала, что меня нисколько не удивляет состояние его отца, так как ум бедняги тронулся еще до моего отъезда; главной причиной его расстройства было то, что он не мог убедить меня жить с ним как с мужем, когда я узнала, что он мой брат; так как моему сыну известно лучше, чем мне, в каком состоянии находится теперь его отец, то я охотно последую всем его указаниям; сама я не чувствую большого желания видеть его отца, с меня довольно, что я увидела сына, от которого мне так приятно было услышать, что оставленное мне наследство находится в его руках, и я не сомневаюсь, что теперь, когда он узнал, кто я такая, он не преминет, как уже сказал мне, в точности исполнить волю покойницы. Потом я спросила, давно ли умерла моя матушка и где, и сообщила столько мелких подробностей о нашей семье, что у него не осталось и тени сомнения, что я его настоящая и доподлинная мать. Тогда сын спросил у меня, где я живу и каковы мои планы. Я ответила, что живу на мерилендском берегу залива, на плантации одного близкого друга, приехавшего из Англии на одном корабле со мной, а на этой стороне залива у меня нет пристанища. Услышан это, он предложил мне переехать к нему и жить вместе, если мне угодно, хоть до самой смерти; что же касается отца, то старик никого не узнает и никогда не догадается, кто я такая. Немного подумав, я ответила, что хотя мне будет очень тяжело жить вдали от сына, однако я не могу сказать, чтобы мне было слишком приятно, живя с ним в одном доме, всегда иметь перед глазами несчастного старика, некогда сокрушившего мой душевный покой; и хотя я была бы счастлива находиться под одной крышей с ним (моим сыном) или в самой непосредственной близости от него, однако мне тяжело было бы жить в доме, где мне пришлось бы постоянно бояться за каждое свое слово, а я не в силах была бы удержаться в разговоре с ним от ласковых выражений, которые меня выдали бы и поставили в крайне неудобное положение. Сын признал, что я совершенно права. - Но тогда, милая матушка, - сказал он, - вы должны поселиться как можно ближе. И он посадил меня к себе на лошадь и увез на плантацию, смежную с землями его отца, где я была окружена такими заботами, точно у него в доме. Оставив меня там, он уехал домой, сказав, что о главном поговорит со мной завтра. В присутствии посторонних он называл меня тетей и отдал распоряжение хозяевам, которые были, по-видимому, его фермерами, оказывать мне всевозможное почтение, а уехав, прислал мне через два часа девушку-служанку и негритенка, а также провизии на ужин; я точно переселилась в новый мир и начала даже сожалеть, что привезла из Англии своего ланкаширского мужа. Однако это сожаление было неглубоким, так как я от души любила своего ланкаширского мужа, который с самого начала пришелся мне по сердцу; и он, замечу мимоходом, вполне заслуживал моей любви. На другое утро сын снова приехал ко мне почти тотчас после того, как я встала. После краткого приветствия он прежде всего вручил мне замшевый мешочек с пятьюдесятью пятью испанскими пистолями, сказав, что это на покрытие моих дорожных расходов из Англии в Америку, так как хотя это не его дело, однако он не думает, чтобы я привезла с собой много денег, - в эту страну не ездят с большими деньгами. Потом он вынул завещание своей бабушки и прочитал его мне; оказалось, что она завещала мне плантацию на реке Йорк, со всей челядью и скотом, доверив управление ею моему сыну до тех пор, пока он не услышит обо мне; в случае моей смерти плантация должна перейти к моим наследникам, если у меня есть дети, а при отсутствии наследников - кому мне будет угодно отказать ее по завещанию; однако доходы с этой плантации должны принадлежать упомянутому моему сыну до тех пор, пока он не узнает обо мне, если же меня нет в живых - то ему и его наследникам. Несмотря на отдаленность этой плантации, сын не сдавал ее в аренду, но поставил над ней управляющего, как и над другой плантацией, принадлежащей его отцу и расположенной совсем рядом, а сам наезжал присмотреть за ними три или четыре раза в год. Я спросила, сколько, по его мнению, может стоить эта плантация. Он ответил, что, если я сдам ее в аренду, она будет приносить мне около шестидесяти фунтов в год, если же пожелаю хозяйничать сама, она будет приносить гораздо больше - около ста пятидесяти фунтов годового дохода. Но, принимая во внимание, что я, вероятно, поселюсь на другом берегу залива или, может быть, вернусь в Англию, он будет управлять ею от моего имени, как делал до сих пор, и тогда, наверно, сможет посылать мне на сто фунтов табаку ежегодно, а иногда и больше. Все это было мне в диковину, ни к чему подобному я не привыкла; кажется, никогда с таким искренним умилением не взирала я на небо, никогда не испытывала такой живой благодарности к Провидению. Какие же чудеса оно творило, и для кого! Ведь я сама была чудом испорченности, какого еще свет не видывал. Еще раз скажу: не только теперь, но и всякий раз, что мне приходилось благодарить Провидение, моя прошлая жизнь, неправедная и гнусная, казалась мне особенно чудовищной; я ненавидела себя еще сильней, укоряла себя за эту жизнь еще больше, когда Провидение мне, недостойной, оказывало свою милость. Пусть, впрочем, читатель продолжит для себя сам эти рассуждения - а они, безусловно, нуждаются в дальнейшем развитии, - я же буду продолжать свои рассказ. Заботливость ко мне сына и его любезные предложения вызвали у меня слезы, и во время его речи они все текли из моих глаз, а рыдания не давали мне говорить; наконец я оправилась и выразила свою радость по поводу того, что забота об отказанном мне имушестве была доверена моему родному сыну; потом, переходя к вопросу о наследстве, сказала ему, что он у меня единственный сын на свете, и если я даже выйду замуж, то не могу уже иметь детей; поэтому я попросила его составить документ, согласно которому я завещаю всю эту плантацию ему и его наследникам. Окончив разговор о делах, я с улыбкой спросила сына, почему он до сих пор остался холостяком. Он тотчас ответил, что в Виргинии трудно найти жену, и так как я, кажется, собираюсь вернуться в Англию, то он просит меня прислать ему жену из Лондона. Такова было содержание нашего разговора в тот день - приятнейший день, выпадавший мне когда-либо в жизни и доставивший мне самое живое удовольствие. После этого сын приезжал ко мне ежедневно и не раз возил меня в гости к своим друзьям, принимавшим меня с большим почетом. Несколько раз я обедала у него в доме, и тогда он старался удалить своего чуть живого отца, так что ни я его никогда не видела, ни он меня. В тот день, когда сын третий раз приехал ко мне в гости, я преподнесла ему в подарок единственную драгоценность, оказавшуюся при мне, - одни из двух золотых часов, которые я, как о том упоминалось выше, привезла из Англии в своем корабельном сундуке. Я сказала, что у меня нет больше ничего ценного, и попросила его целовать иногда эти часы в память обо мне, однако умолчала о том, что в бытность свою в Лондоне украла эти часы у одной дамы в церкви. Но это так, мимоходом. Некоторое время он был в нерешительности, точно сомневаясь, брать ему подарок или нет. Но я настояла и убедила его принять; часы эти стоили немногим меньше его кожаного кошелька с испанскими пистолями даже в Лондоне, здесь же их следовало оценить вдвое. В конце концов он взял их, поцеловал и сказал, что берет эти часы в долг, но будет выплачивать его, пока я жива. Через несколько дней он принес дарственную запись на плантацию и привел нотариуса, и я охотно подписала документ, возвратив его сыну с сотней поцелуев; никогда, кажется, не заключалось более полюбовной сделки между матерью и нежным, почтительным сыном. На другой день он принес мне обязательство, скрепленное подписью и печатью, управлять плантацией от моего имени со всем старанием и пересылать доходы с нее, куда я прикажу, причем означенные доходы должны быть не менее ста фунтов в год. Покончив с этим, он сказал, что так как я вхожу во владение перед сбором урожая, то имею право на доходы текущего года, и тут же заплатил мне сто фунтов испанскими долларами, попросив у меня расписку, что за этот год, до Рождества включительно, мной получено все, что мне причитается; происходило это в конце августа. Я гостила там свыше пяти недель, да и потом мне стоило немало хлопот уехать. Сын вызвался меня проводить через залив, не я наотрез отклонила его предложение. Однако он упросил меня ехать в его собственном шлюпе, построенном наподобие яхты и служившем ему и для прогулок, и для перевозки груза. Я согласилась, и после самых нежных выражений сыновних чувств он отпустил меня, и через два дня я благополучно прибыла к моему другу квакеру. Я привезла с собой для нашей плантации трех лошадей с упряжью и седлами, несколько свиней, двух коров и много другого добра, подарок любезнейшего и почтительнейшего сына, какого только может иметь женщина. Я рассказала мужу все подробности своего путешествия, но только называла сына родственником; прежде всего я заявила ему, что потеряла свои часы, и он, по-видимому, очень этим огорчился, но потом расписала, как любезен и внимателен был со мной родственник; сказала, что мать отказала мне такую-то плантацию и этот родственник сохранил ее для меня, в надежде рано или поздно получить обо мне известия; потом сказала, что поручила родственнику управлять этой плантацией - он будет аккуратно давать мне отчет о ее доходах, и вынула сто фунтов серебром - доход за первый год; наконец, показывая замшевый мешочек с пистолями, воскликнула: - А вот, друг мой, золотые часы! Муж воздел руки кверху и в восторге вскричал: - Как милостив Господь к такой неблагодарной собаке, как я! Так милосердие Божие оказывает одинаковое действие на всех разумных и чувствительных людей. Потом я показала мужу, что привезла с собой в шлюпе, помимо всего этого: я имею в виду лошадей, свиней, коров и разные припасы для нашей плантации; изумление его еще более возросло, и сердце преисполнилось благодарности; и я утверждаю, что с этого времени раскаяние его сделалось таким искренним, обращение таким полным, какими только могут они быть у отчаянного молодца, вора и разбойника с большой дороги. Божьей милостью вернувшегося на стезю добродетели. В подтверждение моих слов я могла бы написать еще более длинную историю, чем эта; но описание добродетели не столь занимательно, как описание порока, и лишь одна эта мысль удерживает меня от того, чтобы посвятить жизни моего мужа отдельную книгу. Итак, возвращаюсь к обстоятельствам, касающимся меня, ибо это повесть о моей жизни, а не о жизни моего мужа. Мы продолжали трудиться на нашей плантации, пользуясь помощью и советами друзей, особенно честного квакера, который был нам верным, благородным и преданным другом; и мы добились больших успехов: располагая с самого начала достаточным капиталом, как я уже говорила, и получив теперь еще сто пятьдесят фунтов наличными, мы увеличили число слуг, построили прекрасный дом и распахивали каждый год по большому участку целины. На второй год я написала своей старой пестунье, чтобы она порадовалась нашим успехам, и дала указания, как распорядиться оставленными у нее деньгами, которые составляли двести пятьдесят фунтов, как я уже сказала; я просила ее прислать нам эти деньги в виде товаров, что она и исполнила со своей обычной любезностью и преданностью, и весь отправленный ею груз благополучно прибыл к нам. Там была разная одежда как для моего мужа, так и для меня; я позаботилась купить ему все вещи, которые, как я знала, он особенно любил: два красивых длинных парика, две шпаги с серебряными эфесами, три или четыре хороших охотничьих ружья, красивое седло с кобурами для пистолетов, отличными пистолетами и алой попоной - словом, все, что могло доставить ему удовольствие и придать вид барина, каким он и был в действительности. Я заказала много домашней утвари, которой нам недоставало, и белья для нас обоих. Что касается меня самой, то я мало нуждалась в платьях и белье, так как у меня был порядочный запас этого добра. Остальная часть моего груза состояла из разного скобяного товара, упряжи для лошадей, земледельческих орудий, одежды для слуг, сукна, шерстяной материи, саржи, чулок, башмаков, шляп и т. п., какие носит прислуга, - все по указаниям квакера. Груз этот прибыл в целости и сохранности, вместе с тремя служанками, дюжими девками, подысканными для меня моей старой пестуньей и очень подходящими для наших мест и для работы, на которую мы их собирались поставить; одна из них приехала с приплодом, ибо, как она призналась позже, забеременела от одного матроса еще до того, как корабль достиг Грейвсенда; она родила нам здорового мальчика месяцев через семь после приезда. Муж мой, как вы можете себе представить, был немало удивлен прибытием этого груза из Англии и сказал мне однажды, после того как просмотрел накладные: - Милая моя, что это значит? Боюсь, ты залезаешь в долги. Когда сможем мы расплатиться за все это? Я с улыбкой ответила, что за все уже уплачено; и тут я рассказала, что, опасаясь несчастий в дороге и предусматривая разного рода неожиданности, возможные в нашем положении, я увезла с собой не весь свой капитал, но часть его оставила у приятельницы, теперь же, когда мы благополучно переехали океан и счастливо здесь устроились, я, как он видит, вытребовала эти деньги. Муж был ошеломлен и некоторое время молча считал по пальцам. - Постой, дай сообразить, - проговорил он наконец, продолжая считать и загнув прежде всего большой палец, - во-первых, двести сорок шесть фунтов наличными, потом двое золотых часов, кольца с бриллиантами, серебряная посуда. - И он загнул указательный палец. Потом, загибая средний: - Плантация на реке Йорк, сто фунтов годового дохода, потом сто пятьдесят наличными, потом лошади, коровы, свиньи и припасы, - тут все его пальцы оказались загнуты, и он снова перешел к большому, - а теперь еще груз, стоящий в Англии двести пятьдесят фунтов, а здесь вдвое больше. - Что же отсюда следует? - спросила я. - Что следует? Кто теперь посмеет сказать, что я попал впросак, женившись в Ланкашире? Мне кажется, я взял жену с приданым, и весьма недурным, - сказал он. Коротко говоря, зажили мы теперь в большом достатке, и с каждым годом богатства наши возрастали; наша новая плантация незаметно расширялась, и за восемь лет, которые мы там прожили, мы подняли ее доходы до трехсот фунтов в год, то есть она приносила бы столько в Англии. Через год я снова переехала залив, чтобы повидать сына и получить доходы с плантации за второй год; только что я сошла на берег, как была поражена известием, что мой прежний муж умер и его схоронили не больше как две недели назад. Признаться, для меня это не было неприятной новостью, так как теперь я могла не скрывать, что я замужняя женщина; перед отъездом я сказала сыну, что думаю выйти замуж за соседа-плантатора; и хотя, по закону, я давно могла это сделать, будучи свободна от прежних обязательств, да все боялась, что старая история получит огласку и мужу это будет неприятно. Сын мой, все такой же любезный, почтительный и услужливый, на этот раз принял меня у себя, заплатил мне сто фунтов и снова надавал мне в дорогу подарков. Через некоторое время я известила сына, что вышла замуж, и пригласила его к нам в гости; муж тоже написал ему очень любезное письмо, приглашая его приехать. И вот через несколько месяцев сын приехал, как раз к тому времени, когда прибыл мой груз из Англии, и я сказала ему, что все принадлежит мужу, а не мне. Нужно заметить, что после смерти моего несчастного брата (мужа) я откровенно рассказала мужу всю эту историю, объяснив, что родственник, о котором я говорила ему, не кто иной, как мой сын от этого злополучного брака. Он выслушал рассказ совершенно спокойно и сказал, что его ничуть бы не волновало, если бы старик, как мы называли его, был в живых. - Ведь ни ты, ни он не виноваты, - сказал он. - Произошла ошибка, которую невозможно было предотвратить. Он упрекал моего брата лишь за то, что тот просил меня скрыть все и жить с ним по-прежнему как с мужем, когда уже открылось, что он мой брат. Это, по его мнению, было низостью. Так все эти затруднения были улажены, и мы зажили вместе как нельзя лучше. Сейчас мы глубокие старики: я вернулась в Англию почти семидесяти лет, а мужу было шестьдесят восемь; срок моей ссылки давно кончился, и теперь, несмотря на все тягости и бедствия, которыми так богата была наша жизнь, оба мы бодры и находимся в добром здравии. Некоторое время после моего отъезда муж оставался в Америке, приводя в порядок дела, и сначала я хотела было вернуться к нему, но по его просьбе отказалась от своего намерения, и он тоже приехал в Англию, где мы решили провести остаток наших дней в искреннем раскаянии, сокрушаясь от дурной нашей жизни. Написано в 1683 году Примечания "Радости и горести знаменитой Молль Флендерс" выходят в свет 27 января 1722 года в Лондоне у книготорговца Четвуда; в июле и декабре того же года появляются еще два издания. В 1723 г. выходят два пиратских издания: в одном из них дано было описание смерти героини с присовокуплением стихотворной эпитафии, в другом - добавлены истории пестуньи и "ланкаширского мужа". В России "Молль Флендерс" появилась впервые в сокращенном переводе П. Канчаловского в журнале "Русское богатство" за 1896 г., затем отдельным изданием в 1903 г. Перевод А. А. Франковского был впервые опубликован в издании "Academia" в 1932 г. В наст. издании текст публикуется (с незначительными изменениями) по изданию: Дефо Д. Молль Флендерс. М., Художественная литература, 1978. Молль Флендерс. - Некоторые исследователи полагают, что имя героини пришло на ум Дефо по ассоциации с книгой о Фландрии, вышедшей незадолго до публикации романа и снабженной картой знаменитого картографа Молля; на титульном листе этого издания значилось: "The History of Flanders, with Moll's Map". Однако возможна и другая ассоциация - с именем воровки Молли-Карманщицы, упоминаемой в романе. ...Колчестер - один из древнейших английских городов в графстве Эссекс. Для доказательства пользы театральных представлений и необходимости разрешать их... - Споры о театре ко времени, когда Молль писала свои "мемуары" (1689 г.), были еще актуальны: ведь в период буржуазной революции парламентскими декретами 1642, 1646 и 1647 гг. все театральные представления были запрещены, актеры приравнены к бродягам, а театры обречены на снос. В эпоху Реставрации театральные представления возобновились. Рукопись содержит еще две великолепные повести... они могли бы составить самостоятельные книги. - Некоторые исследователи полагают, что Дефо упоминает о реальных своих творческих замыслах, оставшихся невоплощенными, возможно, из-за упомянутого выше пиратского издания. В Мериленде и Виргинии... - в то время британские колонии, Мериленд - с 1634 г., Виргиния - с 1607 г. Ньюгет - старинная лондонская тюрьма, получившая свое название от ворот, рядом с которыми она находилась, снесена в 1902 г Олд Бейли - название центрального уголовного суда в Лондоне по улице, на которой он помещался, - Олд-Бейли-стрит в Сити, непода леку от Ньюгетской тюрьмы. ...у одного мануфактурщика на Чипсайде. - Чипсайд - одна из самых оживленных улиц лондонского Сити; славилась своими ювелирными и мануфактурными лавками; в средние века посреди улицы находился большой рынок ("Chepe") - отсюда ее название. ...исполнение приговора было отсрочено... - Согласно английскому законодательству, исполнение смертного приговора, вынесенного беременным женщинам, откладывалось до рождения ребенка, а затем нередко заменялось ссылкой. ...Я оставалась там до восьми лет, когда... узнала, что городские власти распорядились отдать меня в услужение. - В "Путешествии по всему острову Великобритании" Дефо утверждает, что использование детского труда - т. е. "всеобщая занятость населения" - является признаком процветания нации. Он с одобрением приводит слова мануфактурщика из Таунтона (Соммерсетшир), утверждавшего, что "ни в городе, ни в окрестных деревнях не найдется ни одного ребенка старше пяти лет, который - если только родители не пренебрегли его обучением - не мог бы заработать себе на хлеб". "...Такого, - добавляет Дефо, - я еще нигде в Англии не встречал, если не считать Колчестера в Эссексе", т. е. того самого города, где прошло детство Молль Флендерс. ...играть на клавикордах и на спинете... - Клавикорд - струнный ударный клавишный музыкальный инструмент; спинет - струнный щипковый клавишный инструмент, разновидность небольшого клавесина. ...не могли не обучить меня контрдансу, потому что я всегда была нужна для пары... - Контрданс (от англ. country dance - сельский танец) - старинный английский танец, для исполнения фигур которого требуется не меньше двух пар танцоров. Ax, мисс Бетти! - В английской критике высказывалось предположение, что Бетти не настоящее имя героини, а имплицитное указание на ее статус в доме, так как "Бетти" называли в то время английских горничных. Хай-стрит - название главной (или бывшей главной) улицы во многих английских городах; на ней обычно располагалось много торговых лавок и зрелищных заведений. ...пообещал жениться на мне и связал меня словом; постоянно говорил мне, что я его жена, и я искренно считала себя его женой... - Дефо сурово осуждал нарушения такого рода брачных обещаний: "Брак - это всего лишь обещание, сама церемония ничего не добавляет к уже заключенному соглашению. Она лишь полагается по закону, чтобы помешать негодяям совершать то, что они подчас пытаются, поэтому общество и настаивает на ней; однако мужчина и женщина фактически вступили в брак, как только дали друг другу обещание" ("Обозрение", ноябрь, 1704). К этой же теме он обращается в своей газете через три месяца (январь, 1705): "Обещание жениться - такими вещами не шутят, и отступать от них нельзя ни при каких обстоятельствах". Отвечай - не отвечай, сказал Соломон... - Имеется в виду несколько искаженное библейское изречение: "Не отвечай глупому по глупости его, чтобы и тебе не сделаться подобным ему; но отвечай глупому по глупости его, чтобы он не сделался мудрецом в глазах твоих" (Книга Притчей Соломоновых, 26, 4-5). ...я каждый день мысленно совершала прелюбодеяние... что... так же грешно, как если бы я и в самом деле совершала подобные вещи. - Об этом же пишет Дефо в "Обозрении" (январь, 1705), советуя читателям "раскаяться в грехе прелюбодеяния, так как, согласно известному месту в Писании, вы его в той же мере совершили, как если бы лежали с любовницей в постели"; имеется в виду евангельский текст: "А я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем" (Матфей, 5, 28). Оксфорд - главный город одноименного графства, известен своим университетом (основан в XII в.); Дефо в своем "Путешествии..." пишет о нем: "...место, известное всему ученому миру, но знаменитое в истории Англии не только из-за университета... Это величественный, процветающий город, обладающий всем необходимым, чтобы сделать пребывание в нем студентов удобным и приятным, как ни в одном другом уголке Англии. Он расположен на очаровательной равнине на берегу красивой судоходной реки в плодородной местности и неподалеку от столицы". Минт - Королевский монетный двор в Лондоне; до 1809 г. находился в Тауэре; в районе Мита, на правом берегу Темзы, во времена, описываемые Дефе, скрывались от преследований несостоятельные должники; сам Дефо после постигшего его банкротства скрывался целый месяц в Минте в 1692 г. Бейлиф - судебный исполнитель; в те времена судебные исполнители содержали иногда особые дома, в которых в течение ограниченного срока держали арестованных, прежде чем отправить их в тюрьму; во время пребывания в таком доме арестованный мог уладить свои отношения с кредиторами. ...вместе с голландским полотном и тюком тонкого муслина... едва набралось пятьсот фунтов... - Для повествования Молли характерно скрупулезное указание размера, веса, стоимости, товарных качеств окружающих ее вещей; такая же катологичность описаний присуща и Робинзону Крузо. ...я родила от купца-барина одного ребенка... - Характерно для практического склада ума героини, что большинство своих мужей и любовников она не называет по имени: "старший брат", "мой поклонник" - говорит она о своем первом любовнике, "мой купец-барин", "мой любовник из Бата", "мой ланкаширский муж", "май друг из банка". Изредка упоминается только имя первого мужа (Робин) и "ланкаширского мужа" (Джеймс). ...я осталась соломенной вдовой, у которой есть муж и нет мужа - Как и многие другие проблемы семьи и брака, Дефо занимала и эта, безвыходная по тем временам, ситуация, он посвятил ей статью "Заколдованная вдова", помещенную в "Обозрении" (апрель, 1705). ...подобно возлюбленной лорда Рочестера - Джон Уилмот граф Рочестер (1647-1680) - фаворит Карла II, прославившийся своим любовными похождениями, автор сатирических и любовных стихов. Плимут - портовый город на юго-западе Англии. Ратклифф - район на северном берегу Темзы. Рогтерхайт - то же, что Редрифф, квартал на южном берегу Темзы, вблизи от лондонских доков; в нем селились люди, чья профессия была связана с морем. В беде не надо женщине грустить: //Она мужчине может отомстить. - Строки из поэмы лорда Рочестера (см. выше) "Послание из города Артемизии к Хлое в деревню"; один из мелких анахронизмов Дефо, так как поэма была опубликована в 1679 г., значительно позднее того времени, о котором идет речь в романе. Милфорд - ныне Милфорд-Хейвен, порт на западном побережье Британии. Бристоль - порт на юго-западе Англии; в своем "Путешествии..." Дефо называет его "самым крупным, богатым и значительным торговым портом во всей Великобритании, не считая Лондона". Бат - старинный город на западе Англии, славящийся своими целебными минеральными источниками еще со времен римского завоевания Британии (батскими источниками лечился мальчиком и сам Дефо); в XVIII в. стал модным курортом. Дефо, описывая Бат в "Путешествии", говорит, что "в наше время... это скорее убежище здоровых, чем больных". В Бате я оставалась весь сезон... - Разгар батского сезона приходился на раннюю осень, туда съезжались после лондонского сезона (июль - август). ...когда я вошла, он был еще в постели... - В конце XVII - начале XVIII в. нравы были весьма вольными. Известно, что Мэри Скерлок, будущую жену писателя Ричарда Стиля, привлекал один джентльмен к судебной ответственности за отказ от обещания выйти за него замуж. В доказательство своих притязаний истец ссылался на то, что она поздно ночью заходила в его комнату и допускала его в свою. Ответчица заявила, что это нельзя рассматривать как доказательство интимной близости, ибо они старые знакомые, и этого было достаточно, чтобы суд отказал истцу. Глостер - центр одноименного графства на западе Англии. В "Путешествии..." Дефо сообщает: "Глостер - старинный средневековый город, сносно застроенный, но некрасивый... Здесь большой каменный мост у самого устья реки Северн; этот мост и кафедральный собор - вот и все, что достойно упоминания в этом городе". Хаммерсмит - местечко на Темзе, в настоящее время западное предместье Лондона. Рединг - город на Темзе на пути из Лондона в Бристоль. Блумсбери - район в центре Лендона; назван по искаженному имени первого владельца земельного участка Блемунда. ...я могу положить деньги в банк... - еще один анахронизм, как и упоминание ниже в тексте Английского банка. Многие детали романа (например, описание курортной жизни Бата) белее подходят ко времени создания романа, чем ко времени описываемых в нем событий. Честер - город в графстве Чешир на северо-западе Англии. Данстебл - городок в Бедфордшире неподалеку от Лондона. Сент-Джон-стрит - улица в Кларкенуелле, районе к северо-востоку от Холборна. ...бесстыдной наглой тварью с Друри-лейн... - улица в центре Лондона, где в 1663 г. был построен театр Друри-лейн (заново отстроен после пожара в 1674 г.). Вероятно, вокруг театра шныряло множество мелких карманных воришек. Хартфорд - небольшой старинный город к северу от Лондона. Стони-Стретфорд - город к северо-западу от Лондона на пути в Ланкашир. non compos mentis (лат.) - не в своем уме. Леденхолл-стрит - улица в Сити, упирается в Олдерсгет-Хай-стрит (см. ниже). Фенчерч-стрит, Темз-стрит - улицы в лондонском Сити. Биллингсгет - большой рыбный рынок в Сити. Олдерсгет-стрит - улица в северной части Сити, неподалеку от Ньюгетской тюрьмы. ...к церкви св. Варфоломея. - Церковь находится в районе Смитфилда (см. ниже), построена в 1123 г. вместе с больницей св. Варфоломея, старейшей в Лондоне. Лонг-лейн - улица, отходящая влево от Олдерсгет-стрит. Чартерхаус-ярд - площадь перед Чартерхаусом, изначально зданием картезианского монастыря, с 1611 г. в нем помещалась школа и больница для малоимущих дворян. Площадь Смитфилд. - Смитфилд - район в северной части Сити; на этой площади впоследствии возник рынок. Холборнский мост - мост через реку Флит (верховье ее называлось Хоул-Бурн), которая брала истоки в Хемпстеде и впадала в Темзу около моста Блэкфрэрз; ныне моста не существует, так как в 1765 г. речка была взята в трубу. Ломберд-стрит - улица в Сити, на которой в дальнейшем располагались банкиры и финансисты; ее называют "самой богатой улицей мира". Степни - район в лондонском Ист-Энде. Молль-Карманщица - прозвище известной воровки Мэри Фритт (l584?-1659); ее идеализованный образ изображен в пьесе Миддлтона и Деккера "Буйная девчонка, или Молль-Карманщица" (1611). ...его привели к лорд-мэру... - Мэр - самое высокое должностное лицо в гоовде; с 1191 г. мэр Лондона получал титул лорда (такой же титул имеют мэры Бирмингема, Лидса, Манчестера, Ливерпуля и Йорка). Лорд-мэр был главой муниципального совета, состоящего из олдерменов. Муниципальный совет выполнял и юридические функции, в частности полицейский надзор осуществлялся избранными на эту должность констеблями. Камка - шелковая узорчатая ткань. Варфоломеевская ярмарка - главная ярмарка тканей в Лондоне, проводилась ежегодно в Смитфилде с 23 по 25 августа (24 августа день св. Варфоломея); с середины XVIII в. утратила свое значение для торговли и превратилась в чисто увеселительное мероприятие; прекратила свое существование в 1840 г. ...в Спринг-Гарден на Найтсбридж, где мы гуляли в садах... Найтсбридж - улица в западной части Лондона, примыкающая к Гайдпарку. ...возле Темпл-Бара - ворот, которые с 1301 г. стояли у западной границы Сити; в 1672 г. были перестроены по проекту К. Ренна; в 1872 г. перенесены в Тибоалд-парк (Хардфордшир). "Идут, как вол идет на убей, доколе стрела не пронзит печени его". - Имеется в виду библейское изречение: "Множеством ласковых слов она увлекла его, мягкостью уст своих овладела им. Тотчас он пошел за нею, как вол идет на убой (и как пес на цепь), и как олень на выстрел, доколе стрела не пронзит печени его" (Книга Притчей Соломоновых, 7, 21-23) Хемпстед - во времена Дефо живописное местечко в окрестностях Лондона, в настоящее время - фешенебельный район на севере Лондона. Стрэнд - одна из главных улиц в центре Лондона; когда-то была набережной Темзы (отсюда ее название), но в настоящее время отделена от реки строениями. Барнет, Тоттеридж, Хедли - небольшой городок к северу от Лондона и две близлежащие живописные деревни. Чартерхаус-лейн - улица рядом с Чартерхаусом. Литтл-Бритен - улица рядом с Олдерсгет-стрит, на ней находится больница св. Варфоломея; названа по имени герцога Бриттани, дом которого на ней находился. Блукоут Хоспитал - контаминация двух названий одного и того же учреждения - Блукоут Скул или Крайстс Хоспитал, - благотворительной школы, основанной в 1552 г. Эдуардом VI для детей бедняков в помещении, до упразднения монастырей занимаемом францисканцами. Форма школьников - длинная темно-синяя одежда, перехваченная поясом (отсюда и название школы); в 1902 г. школа была переведена в Сассекс. ...индийской камчатной материи... - В Англии XVIII в. были особенно модны индийские тонкие ткани и кашемировые шали. Фламандские кружева - В Европе того времени особенно славились брюссельские кружева. Уайтчепел - один из беднейших районов лондонского Ист-Энда. Петтикоут-лейн - улица в Ист-Энде, известна своими воскресными утренними базарами. Боу - местечко неподалеку от Лондона, названное так по арочному мосту в форме лука (англ. bow), сооруженному через реку Ли в XII в., и получившее известность в XVIII в. благодаря производящемуся здесь фаянсу. Бишопсгет - эти ворота (снесены в 1760 г.) находились неподалеку от Леденхолл-стрит у церкви св. Ботольфа. Ковент-Гарден - район в центре Лондона, где когда-то был монастырский сад (отсюда его название); в эпоху Реформации (XVI в.) территория эта была конфискована и пожалована герцогам Бедфордским. В 1661 г. на ней был основан знаменитый ковент-гарденскии рынок цветов, овощей и фруктов. Хикс-Холл - здание, где происходили сессии лондонских мировых судов. ...сожгли, привязав к столбу... - Обычно смертная казнь в Англии осуществлялась через повешенье, однако существовали и другие виды казни - отсечение головы, сожжение заживо. Последнее наказание применялось не только к фальшивомонетчикам, но и к ведьмам. Чаще всего осужденных на эту жестокую казнь палач удавливал прежде, чем пламя настигало их, однако это был лишь обычай, а не правило, установленное законом. Больница св. Екатерины - построена около Тауэра в 1148 г. Матильдой, женой короля Стефана (прав. 1135-1154); в 1825 г. была перенесена в Риджентс-парк. ...мимо Биржи... - Королевская лондонская биржа была построена в 1566 г.; здание во фламандском стиле окружали с двух сторон колоннады, между которыми размещалось более сотни мелких лавочек; здание пострадало во время лондонского пожара и было отстроено заново. ...до... Сент-Джеймского парка... - По всей длине этого парка, находящегося в центре Лондона, тянется озеро; парк назван по больнице св. Иакова для прокаженных, находившейся неподалеку. Саффок-стрит - улица неподалеку от Чаринг-Кросс. ...короля, ехавшего в Парламент. - С середины XIV в. заседания английского парламента проходят в Вестминстерском дворце. ...к казармам Конной гвардии. - Казармы помещались неподалеку от Чаринг-Кросс, перекрестка, условно принятого за центр Лондона. ...конец Хеймаркета... - оживленной улицы в центре Лондона, раньше здесь был сенной рынок - отсюда название улицы. Танбридж - модный курорт с минеральными источниками в графстве Кент; в XVII-XVIII вв. посещался королевской семьей и знатью. Эпсом - город в графстве Суррей;, минеральные источники близ Эпсома - родина широко известного лекарства - "английской соли". Сторбриджская ярмарка. - Сторбриджская ярмарка проводилась в местечке неподалеку от старинного университетского города Кембриджа ежегодно со времен Иоанна Безземельного и до второй мировой войны; долгое время была одной из крупнейших ярмарок в Европе. Ньюмаркет - старинный город в графстве Суффолк; с XVII в. одно из главных мест бегов и скачек в Англии. Сент-Эдмондс-Бери - старинный город в Суффолке, разросшийся вокруг монастыря, где находилась гробница св. Эдмунда (IX в.). Ипсвич - главный город графства Суффолк, в 70 милях езды от Лондона. Гарвич - порт на юго-востоке Англии. ...на Темзе принято называть так легкие лодки с одним или двумя гребцами... - Лодочное движение на Темзе было в то время весьма оживленное, так как через эту реку до 1750 года существовал лишь один мост - Лондонский. За три пенса можно было проплыть в лодке от Уайтхолла до Лондонского моста, а между Вестминстером и Ламбетом регулярно курсировал паром со стандартней ценой за перевозку: всадник с лошадью - 2 пенса, карета с лошадью - 1 шиллинг, карета шестеркой - самая дорогая перевозка - 2 шиллинга и 6 пенсов. ...в французских пистолях и несколько голландских дукатов или риксдалеров... - Пистоль - старинная испанская золотая монета XVI-XVIII вв.; с XVII в. имела хождение во Франции, Италии, Германии и некоторых других странах. Риксдалер - голландская монета, равная приблизительно четырем шиллингам. Фостер-Лейн - улица неподалеку от Чипсайда. И описать невозможно, как жутко мне стало... - Характерная особенность стиля Дефо - уклоняться от пластического описания душевного состояния героя - ср. ниже "никакие краски не могут передать мрачного ужаса того места...", "в невыразимом ужасе", "легче представить себе, чем выразить словами, каковы были теперь мои чувства...". Колокол церкви Гроба Господня. - Эта церковь была основана в XII в. крестоносцами, неоднократно перестраивалась; с 1605 и по 1890 г. колокол церкви звонит в день казни по каждому узнику Ньюгетской тюрьмы, приговоренному к смерти. Большое жюри в Гилдхолле - суд присяжных в лондонском уголовном суде, состоящий из двенадцати человек, решавший, достаточна ли оснований для предания обвиняемого суду; в отличие от Малого жюри - суда присяжных, выносящих приговор. Гилдхолл - здание, в котором проходили заседания суда присяжных, построено в 1411 г., в настоящее время от первоначальной постройки уцелели лишь внешние стены. ...возле Оксбриджа... - старинного городка на реке Кольн к западу от Лондона. Хайнд, Уитни и Золотой Фермер - известные в то время разбойники. Господи! Что будет со мной? Господи! Что мне делать? Господи, смилуйся надо мной! - Первые молитвы Молль и ее душевное состояние, когда она попадает в тюрьму, в значительной степени повторяют душевное состояние Робинзона, попавшего на остров: "Господи, что я за несчастное существо!.. Боже, что станется со мной?.. Господи, будь мне защитой, ибо велика печаль моя!" Нужно время и размышления, чтобы герои осознали, что "избавление от греха приносит больше счастья, чем избавление от страданий". ...виновной в краже... первого преступления было достаточно для вынесения смертного приговора - Английское уголовное законодательство XVII-XVIII вв. было весьма суровым. За кражу, иногда весьма незначительную, человек мог быть приговорен к смертной казни. В 1613 г. Эдуард Коук, главный судья, председатель отделения королевской скамьи Высокого суда, человек отнюдь не мягкий, писал: "Что за жуткое зрелище - видеть стольких христиан, мужчин и женщин, вздернутых на этой проклятой виселице; их столько, что если бы можно было собрать всех, подвергнутых этой безвременной и позорной смерти в Англии всего за один только год, то у наблюдающего, будь в нем хоть капля благоговения и сострадания, сердце надрывалось бы от жалости и сочувствия". Бедлам - искаженное сокращение от "Вифлеемский госпиталь" - больница в Лондоне для умалишенных, была открыта для любопытных, рассматривавших посещение ее как развлечение. Счастье, радости, горести жизни обрели для меня новый смысл; все мои помыслы были теперь о возвышенном, и мне казалось величайшей глупостью придавать какое-либо значение даже самым большим ценностям земного существования. - Почти текстуальное совпадение с описанием духовной эволюции Робинзона: "Все во мне изменилось: горе и радость я понимал теперь совершенно иначе; не те были теперь у меня желания, страсти потеряли свою остроту; то, что в момент моего прибытия сюда и даже в течение этих двух лет доставляло мне наслаждение, теперь для меня не существовало". ...как бы в миниатюре я представила ему последние пятьдесят лет своей жизни. - Сам Дефо как сотрудник одной из лондонских газет в 1721 г. беседовал с приговоренными к смерти в Ньюгетской тюрьме, готовя материал для хроники. Криминальная тематика всегда занимала Дефо, журналиста, писателя, общественного деятеля. В 1724 г. он издает "Историю удивительней жизни Джека Шепперда", знаменитого разбойника и вора, не раз убегавшего из Ньюгетской тюрьмы, казненного в 1724 г., а годом позже пишет "Правдивый рассказ о жизни и деяниях Джонатана Уайлда", главаря воровской шайки в Лондоне, также окончившего жизнь на виселице. Последняя прижизненная публикация Дефо, появившаяся в печати в декабре 1730 г., за четыре месяца до смерти писателя, была: "Надежная схема по немедленному предотвращению уличного воровства". ...осужденных посадили в телегу и увезли... - В течение шестисот лет, до ноября 1783 г., местом публичных казней в Лондоне был Тайберн. Казни проводились по понедельникам; осужденных везли к месту казни в телеге, которую от тюрьмы и до виселицы сопровождала толпа зевак; веревка заранее висела на шее у осужденного, и у церкви Гроба Господня каждому давали носовой платок, которым висельники обычно прикрывали лицо перед казнью. ...подав слезное прошение о ссылке... - Термин "ссылка" (англ. transportation) стал впервые употребляться в английском законодательстве в царствование Карла II: судебное наказание могло заменяться ссылкой в заморские колонии по просьбе подсудимого и с разрешения монарха, на имя которого подавалось прошение. Согласно судебной инструкции 1664 г., "преступники, подлежащие высылке, не становятся пожизненными рабами, а по соглашению между ними и их хозяевами остаются работать на наших английских плантациях в течение семи лет, причем последние три года получают плату, чтобы у них был хоть какой-то капитал к окончанию срока". К 80-м годам XVII в. ссылка приняла особенно большие размеры, так как приток негров-рабов уменьшился и на плантациях не хватало рабочей силы. Доходило до того, что лица, ответственные за транспортировку преступников, перед отплытием корабля старались, подобно вербовщикам в армии, всеми правдами и неправдами (подкупом и силой) заманить на корабль молодых парней, не совершавших никаких преступлений. Личфилд - город в графстве Стаффордшир. ...ограбил пятерых прасолов... - оптовых скупщиков скота. ...на Берфордскую ярмарку... - Ярмарки в старинном городе Берфорде проводятся и поныне в середине октября. Карлайл - старинный город на северо-западе Англии в Камберленде. ...корабль, стоявший на якоре в Детфорде. - В этом юговосточном пригороде Лондона Генрих VIII соорудил военно-морские базы; в Детфорде в 1698 г. учился судостроению Петр I. Грейвсенд - порт на южном берегу Темзы неподалеку от Лондона. ...проводила нас до Даунса... - Даунс - меловые холмы: северная их гряда подходит к побережью Дуврского залива у порта Дил. ...самая большая река в Ирландии - имеется в виду река Шаннон. Лимерик - порт в низовьях Шаннона. Потомок - река в Северной Америке, впадает в Чесапикский залив. Пенсильвания - английская колония, основанная в 1682 г. Уильямом Пенном и названная в его честь. Ист- и Вест-Джерси - имеется в виду территория современного штата Нью-Джерси на востоке США. Нью-Йорк - территория (рядом с Нью-Джерси), отвоеванная Англии в 1664-1674 гг. в борьбе с голландскими колонизаторами. Новая Англия - название исторически сложившегося района на северо-востоке Северной Америки, предложенное в 1614 г. капитаном Дж. Смитом; сейчас на ней располагается шесть американских штатов. Каролина - территорию современной Северной Каролины пытался колонизовать еще Уолтер Рэли в 1584-1587 гг. Ямайка - остров в Карибском море; с 1670 г. английская колония, до того принадлежал Испании. Квакер - член религиозной христианской общины (основана в 1647 г.), отрицающей институт священнослужителей и церковные таинства. В 60-х годах XVII в. многие квакеры эмигрировали в Северную Америку из-за преследований англиканской церкви. К. Атарова