Николай Иванович Дубов. На краю земли Библиотека Пионера. том 5 повесть Издательство "Детская литература" Москва 1973 Рисунки В. Высоцкого ДЫМ В РАСПАДКЕ* (* Распадок - узкая долина.) Мало-помалу нами овладело уныние. Мы мечтали о великих подвигах, которые могли бы удивить мир, но подвиги нам не удавались. Мы - это Генька, Пашка, Катеринка и я. Сначала нас было только двое: Генька и я; потом присоединились Пашка Долгих и Катеринка. Я был против Катеринки, потому что она всегда приставала со своим "а почему?" и спорила. Она мне вообще не правилась: большеглазая, тугие косички торчат в разные стороны, верткая, как юла. Катеринка определенно нарушала наше суровое мужское содружество, вносила в него какое-то легкомыслие и ребячество. Я так прямо и заявил, что категорически возражаю, и Пашка тоже поддержал меня. Но Генька сказал, что это неправильно: Катеринка - эвакуированная, и мы должны проявить к ней чуткость и внимание. Катеринка с матерью приехали к нам еще во время войны. Дом у них там, на Украине, фашисты разбомбили, отец погиб на фронте. Наш колхоз выделил им избу и все прочее, и, когда война окончилась, Марья Осиповна, Катеринкина мать, сказала: "От добра добра не ищут. И тут люди живут, и ничего, хорошие люди... Чего же мы будем мыкаться взад-вперед?.." Так они и остались... Пашка сказал, что он не против чуткости и внимания, но девчонки - они очень бестолковые, техникой не интересуются, а только мешают самостоятельным людям и часто ревут. Катериика показала Пашке язык и сказала, что "еще посмотрим, кто первый заревет". Если говорить правду, ревела она не так уж часто и вообще была ничего: в куклы не играла, тряпками не интересовалась и могла за себя постоять, хотя сама она худенькая и не очень сильная. Когда Васька Щербатый попробовал дразниться, Катерин не недолго думая стукнула его и не отступила, пока их не разнял Захар Васильевич. Приняли ее в наш класс, и мы ходили в школу все вместе. (Нас всех перевели уже в седьмой класс, один Пашка еще в шестом.) Мы мечтали о великих делах, но, как только у нас появлялся какой-нибудь замысел, неизменно оказывалось, что в прошлом кто-то уже опередил нас и то, что мы еще только задумывали, было уже сделано. Нельзя же заново изобретать паровоз или самолет, если их давно изобрели, открывать новые страны, если вся земля пройдена вдоль и поперек и никаких новых стран больше нет, или побеждать гитлеровцев, если их уже победили! По всему выходило, что мы родились слишком поздно и пути к славе для нас закрыты. Я высказался в этом смысле дома, но мать удивленно посмотрела на меня и сказала: - Экий ты еще дурачок! Люди радуются, а он горюет... Славы ему захотелось! Иди вон на огороде славу зарабатывай... Все ребята согласились, что, конечно, какая же может быть слава на огороде, а если и может быть, то куда ей, огородной славе, до военной! А Пашка сказал: - Странное дело, почему это матери детей любят, а не понимают? Вот раньше в книжках здорово писали: "Благословляю тебя, сын мой, на подвиг..." А тут - на огород!.. Давеча мне для поршня понадобился кусок кожи. Ну, я отрезал от старого сапога, а мать меня скалкой ка-ак треснет... Вот и благословила! Пашка хочет быть как Циолковский и всегда что-нибудь изобретает. Он построил большую машину, чтобы наливать воду в колоду для коровы. Это была, как Пашка говорил, первая модель, а для колхоза он собирался построить большую. Машина получилась нескладная, сама воду наливать не могла; зато если вручную налить ведрами бочонок, который Пашка пристроил сверху, то потом достаточно было нажать рычаг, чтобы бочонок опрокинулся и почти половина воды попала в колоду. Мать поругивала Пашку за то, что он нагородил у колодца всяких палок и рычагов, однако все до поры обходилось мирно. Но однажды Пашкин отец возвращался с фермы в сумерки, наступил на рычаг, и его окатило с головы до ног. Он тут же изломал Пашкину "механику" и задал бы самому изобретателю, да тот убежал к дяде кузнецу. Федор Елизарович, или дядя Федя, как его все зовут, кажется сердитым, потому что у него лохматая черная борода, на лбу глубокие морщины, глаза прячутся под нависшими и тоже лохматыми бровями. На самом деле он добрый: пускает нас в кузницу посмотреть и иногда позволяет покачать длинное коромысло, от которого идет рычаг к большому меху. Мех старый, латаный, и, если сильно качать, он начинает гулко вздыхать и охать, будто сейчас заплачет. Тогда пламя над горном исчезает, вместо него разом с искрами вылетает синий свет, и в нем танцуют раскаленные угольки. Дядя Федя ловко выхватывает из горна искрящийся кусок железа и, словно примериваясь, ударяет по нему молотком так, что огненные брызги летят во все стороны; потом быстро-быстро околачивает со всех сторон, пока раскаленное железо не вытянется в зуб бороны или еще во что-нибудь, а затем, не глядя, бросает в бак с водой. Все у него идет так быстро и ловко, что нам каждый раз становится завидно. Но дядя Федя, как мы ни просим, ковать нам не дает. - Нет, ребята, - говорит он. - Кузнец начинается вон с той штуки, - кивает он на тяжелую кувалду. - Вот когда вы играючи ею махать будете - другой разговор. А сейчас ваше дело - расти. Может, потом и в кузнецы определитесь. Мы все, кроме Катеринки, можем поднять кувалду и даже легонько тюкнуть по наковальне, но размахнуться ею не под силу даже Геньке. С дядей Федей мы дружим и, когда он отдыхает, разговариваем о разных разностях. Он, правда, не больно разговорчив, так что говорим больше мы сами, а он, щурясь, покуривает свою коротенькую, окованную медью трубку и только кивает головой. Дядя Федя всегда заступается за нас перед другими. Его все уважают и слушают, он депутат сельсовета, ходит в Колтубы на собрания и получает "Правду". Вот и теперь Пашка прибежал под его защиту. - Что, опять набедокурил? - спросил дядя Федя. - Я не б-бедокурил, я м-машину изобрел. Я же не виноват, что папаня под ноги не п-поглядел... - И Пашка рассказал, как все произошло. - Эх ты, механик!.. Ну ладно, пойдем на расправу. Он закрыл кузницу и пошел к Пашкиному дому. Пашка приуныл, но побрел следом, приготовившись, в случае чего, дать тягу. Отец уже переоделся и, должно быть, поостыл, но, когда Пашка вошел в избу, нахмурился: - У тебя что, вихры чешутся? А ну-ка, поди сюда. - Ты погоди, Анисим, - остановил его дядя Федя. - Вихры не уйдут. Приструнить, конечно, следует, ну и торопиться с этим не к чему. Коли бы он просто озоровал - другое дело. А у него мозги видишь куда направлены?.. - Я вижу, куда они направлены. Только и знает - выдумывать... - Вот я и говорю: выдумывает. Может, до чего и путного додумается. А через вихры всякую охоту думать очень даже просто отбить. Потом дядя Федя пожаловался на сталистое железо, Пашкин отец перевел разговор на ферму, которой он заведует, - тем дело и кончилось. У меня нет пристрастия к технике - мне больше нравится читать книги и слушать разные истории. Но все книги, какие я мог достать, уже читаны и перечитаны, и я попробовал написать про нашу деревню сочинение вроде летописи. Тетрадей мне было жалко, и, потом, они все по арифметике или в две косых, а кто же пишет летопись в две косых! Я выпросил у отца большую конторскую книгу, написал на обложке: "Летопись. Древняя, средняя и новая история деревни Тыжи, сочиненная Н. И. Березиным", и перерисовал из книги подходящую картинку - битва русских с монгольскими завоевателями. Про битвы в нашей деревне я ничего не слыхал, но так как во всякой истории обязательно бывают войны и сражения, то я решил, что и в нашей деревне они тоже были. Далее, как полагается, шло описание деревни: "Деревня Тыжа стоит на реке Тыже. В деревне всего двадцать один двор. С востока Тыжа омывается речкой Тыжей, а с запада ничем не омывается, и там дорога к селу Колтубы. Это от нас километров пять или семь (точно установить не удалось: все ходят и ездят, а никто не мерил). Там находятся школа-семилетка и сельсовет, а в нем телефон. От Колтубов через Большую Чернь* идет дорога к Чуйскому тракту, по которому ходят автомашины. За Тыжей тянутся колхозные поля. Они идут над самым берегом, потому что недалеко от берега поднимается большая гора и она вся поросла листвяком.** (* Чернь - черневая тайга: тайга из темных хвойных пород. ** Листвяк - лиственница.) С севера находятся горы и тайга, а к югу идет такая крепь и дебрь, что пройти совсем немыслимо. Еще зимой туда-сюда, а летом ни верхом, ни пеши не пробраться. На что Захар Васильевич ходок, и тот туда не ходит. Еще дальше находятся гольцы,* а в погожий день далеко-далеко виднеются белки.** (* Гольцы - оголенные скалистые вершины. ** Белки - покрытые снегом горы.) Заложена деревня в..." Вот тут и начались затруднения. Основание деревни относилось, конечно, к древней истории, но никаких древностей мне не удалось обнаружить. Самой древней была бабка Луша - она уже почти ничего не видела, не слышала и даже не знала, сколько ей лет: "Года мои немеряные. Кто их считал! Живу и живу помаленьку". Чтобы задобрить бабку Лушу, я принес ей полное лукошко кислицы, но так ничего и не добился. Она только и знала, что твердила: - Было голо место. Пришли мы - батюшки-страсти: зверье-каменье!.. Чисто казнь, а не жизнь. Потом ничего, обвыкли, к месту приросли... Они ведь, места-то наши, хо-о-рошие!.. Древняя история не получилась. Ничего не вышло и со средней историей. Дед Савва, к которому я пристал с расспросами, отмахнулся: - Какая у нашей деревни история! Бились в этой чащобе, бедовали - ой, как люто бедовали! - вот и вся история. Жизнь, она нам с семнадцатого году забрезжила. Ну, а по-настоящему-то с колхоза жизнь начинается... Да. Вот она, какая история. Нашего веку еще только начало, историю-то потом писать будут... А вот раньше бывалоча... - И начал рассказывать, как он в 1904 году воевал с японцами и заслужил Георгия, но это уж никак не вязалось с историей деревни. История Тыжи осталась ненаписанной, я спрятал книгу в укладку, но на деревне узнали про нее, и меня после этого иначе и не зовут, как "Колька-летописец". Так, один за другим, рухнули все наши замыслы и начинания. Мы еще надеялись на Геньку. Генька был врун. Его так и звали: "Генька-врун". Врал он без всякого расчета, верил в только что выдуманное им самим и, рассказывая свои выдумки, так увлекался, что вслед за ним увлекались и мы. Теперь только Генька мог придумать что-нибудь такое, что вывело бы нас из тупика. Но Генька исчез. Целый день его не было ни в избе, ни в деревне, и, куда он девался, не знала даже его мать. Ожидая Геньку, мы долго сидели на заросшем лопухами и репейником дворе Пестовых. Старик и старуха Пестовы померли еще во время войны, изба стояла заколоченная, и мы всегда там собирались, потому что там никто нам не мешал. Серо-синие гольцы стали розовыми, над Тыжей повисла лохматая вата тумана. Пора было расходиться. Но в тот момент, когда Пашка сказал: "Ну, я пошел", затрещали кусты и появился запыхавшийся, растрепанный Генька. Рубашка у него была разорвана, колени и руки испачканы землей и смолой, а во всю щеку тянулась глубокая, уже засохшая царапина. Он опасливо оглянулся вокруг, присел на корточки и спросил зловещим шепотом: - Умеете вы хранить тайну? От волнения у меня пересохло в горле, глаза у Катеринки стали еще больше, а Пашка встревоженно засопел. Это было самой заветной нашей мечтой - знать хоть какую-нибудь, хоть самую маленькую тайну! И, хотя ни разу мы не сталкивались ни с чем, что напоминало бы тайну, конечно же, никто не мог сохранить ее лучше нас. Но какие могли быть тайны в Тыже, если все от мала до велика знали все обо всех и обо всем и ничто, решительно ничто не содержало намека даже на пустяковый секрет!.. Генька опять оглянулся и еще тише сказал: - В районе населенного пункта Тыжа появились диверсанты! - Врешь! - сказала Катеринка. - Вру? - задохнулся от негодования Генька. - А вы знаете, где я сегодня был? Я, может, десять километров на животе по-пластунски прополз... - Он показал исцарапанные, испачканные руки. - В распадке за Голой гривой* я видел дым. А потом я нашел... (* Грива - гряда, хребет.) - Что? - Вот! - И Генька протянул нам обрывок бумаги. Это была не обычная бумага, а толстая и гладкая, с одной стороны белая, с другой - разлинованная бледно-зелеными линиями, как тетрадь по арифметике, только совсем мелко. По этим клеточкам карандашом проведены извилистые, изломанные линии, возле линий - маленькие стрелки и цифры, а сбоку нарисована большая стрелка, упирающаяся в букву N. Странная бумага уничтожила все наши сомнения. - Ну? - не выдержала молчания Катеринка. - Мы пойдем туда и выследим их! - А может, это не диверсанты? Откуда им взяться? - заколебался я. - Много ты понимаешь! Далеко ли граница-то? - Там же Монголия. А у нас с Монголией дружба. Генька презрительно посмотрел на меня: - Ну да... А ламы? - Кто такой "ламы"? - спросил Пашка. - Лама - это монгольский поп. У нас их нет, а в Монголии они есть и называются ламы. (Он здорово много знал, этот Генька!) Вот диверсанты или шпионы переоделись под ламу - и к нам! - Надо в аймак* сообщить, - сказал Пашка. (* Аймак - район.) - Ну да, как же! А орден? Кто поймает, тому и орден дадут. Об орденах мечтали мы все, и потому Пашкино предложение никто не поддержал. - Ну вот... Если кто боится, я не неволю. Дело опасное, и пойдут самые стойкие. - Девчонок не брать! - сказал Пашка. - А почему? - вскипела Катеринка. - Думаешь, я боюсь? Я нисколечко не боюсь! Ты раньше меня испугаешься. - Понимаешь, Катеринка, - сказал Геннадий, - может, придется долго по-пластунски... - Я не хуже вас ползаю! - закричала Катеринка. - Тоже выискались! Только попробуйте не взять - я всем расскажу! Вот сейчас пойду к Ивану Потапычу и расскажу! Обидевшись, Катеринка действительно могла выполнить свою угрозу, и тогда прощай все: бумагу отберут, сообщат в аймак, да еще может и влететь... - Эх, - сказал Генька, - связались мы с тобой!.. Ну ладно, пошли! - Куда же на ночь глядя? - заколебался Пашка. - А дома что скажут? Да и не найдешь ничего в потемках. В самом деле, стало совсем темно, в окнах зажглись огни. Генька озадаченно почесал затылок: - Да, дела не будет... Хорошо! Утром на зорьке сбор здесь... НЕИЗВЕСТНЫЙ Мы всегда мечтали о какой-нибудь тайне, но, появившись, она оказалась таким гнетущим грузом, что я совершенно изнемог, пока мать собирала на стол и мы ужинали. - Ты чего притих? - подозрительно присматриваясь ко мне, спросила мать. - Набегался, - отозвался отец. - Носятся целый день как оглашенные. Видишь, у него и ложка из рук вываливается... Я наклонился над тарелкой и сделал вид, будто целиком поглощен пшенной кашей, но она застревала у меня в горле. Волна нежности к отцу и матери и горькой жалости к себе охватила меня. Что, если это мой последний ужин в родной избе, последний раз я вижу мать, отца и маленькую Соню?.. Мне хотелось приласкаться к ним, дать понять, как значителен этот вечер - может быть, последний, проводимый вместе... Однако, побоявшись пробудить подозрения и вызвать расспросы, я ограничился только тем, что после ужина отдал Соне свою коллекцию цветных картинок, которую она давно выпрашивала у меня. Но сестренка не поняла значения происшедшего и так хотела спать, что даже нисколько не удивилась. Я долго вертелся на печке, и мне думалось, что я не сомкну глаз. Но, когда мать загремела ухватами, я вдруг очнулся, и оказалось, что уже наступило утро. Давясь горячей картошкой, я кое-как позавтракал и, окинув все прощальным взглядом, побежал к избе Пестовых. Чтобы скорее добраться, я побежал напрямик, задами, и неожиданно со всего размаху налетел на Ваську Щербатого. Он нес в крынке молоко и еле удержал запотевшую, скользкую крынку, когда я, выбежав из-за погреба, столкнулся с ним. Молоко тоненькой струйкой плеснулось на землю. Хотя разлилось совсем немного, Васька не упустил бы случая подраться и уже поставил крынку на землю, но в это время его мать вышла на крыльцо и крикнула: - Васька! Долго ты будешь прохлаждаться? Дядя-то голодный сидит... Васька только погрозил мне кулаком, подхватил крынку и убежал в избу. Я было остановился, чтобы разузнать, какой такой дядя объявился у Васьки - они жили только вдвоем: он да мать, но вспомнил, что ребята, может, уже поджидают меня, и побежал дальше. Все были в сборе. Генька торжественно оглядел нас и сказал: - Никто не забоялся, не передумал? Ну ладно, пошли!.. Как только мы вышли за околицу, Генька сразу же начал вести наблюдение: он то осматривал обступившие деревню гривы, то пристально вглядывался в пыльную дорогу, изрытую овечьими и коровьими копытами. Ни на дороге, ни на гривах ничего интересного не было, и Пашка пренебрежительно фыркнул: - Будет тебе форсить-то! Но вдруг шедший впереди Генька расставил руки, преграждая нам путь, нагнулся к земле: овечьи и коровьи следы перекрывались отпечатками больших мужских сапог; следы человека пересекали дорогу и исчезали в придорожной траве. Генька прошел сбоку, присматриваясь к ним, потом вернулся обратно и, торжествуя, посмотрел на нас: - Видали? - А что тут видеть? Мало ли кто мог пройти! Наши небось и ходили. - Нет, не наши, а хромой! Ты посмотри лучше. - Ну и что? Архип ногу стер, вот и захромал. Генька заколебался. Это и в самом деле могли быть следы колхозного пастуха, на зорьке прогнавшего стадо. Он еще раз посмотрел на следы и решительно свернул с дороги. Мы перевалили через гриву у деревни и начали взбираться на бом*, за которым Генька нашел таинственный чертеж. Шагов за двести до вершины Генька остановил нас и пополз вперед один. Через некоторое время он появился снова и прошептал: (* Бом - скала или гора, отрог горного хребта, пересекающий речную долину.) - Положение без перемен. Можно идти дальше. Мы пошли вперед, пригибаясь и перебегая от куста к кусту, а потом, по команде, легли и поползли. Бом полого спускается в сторону нашей деревни, но северный скат его крут, а местами обрывист. Добравшись до вершины, мы приросли к месту: снизу, от подножия, там, где протекает Тыжа, делающая петлю вокруг бома, поднимался дымок костра... Утро было безветренное, и в ярком солнечном свете, на темном фоне пихтача, этот столбик голубоватого дыма был отчетливо виден. Генька удивленно уставился на безмятежно курящийся дымок. Вчера он был значительно дальше, за Голой гривой, а теперь оказался совсем близко, и, если бы не горы, его давно бы заметили в деревне. Значит, отчаянной храбрости и наглости были эти диверсанты, если среди бела дня не побоялись расположиться неподалеку от деревни! Мне вдруг стало жарко и трудно дышать, будто я с разбегу окунулся в горячую воду и не могу ни вынырнуть, ни вздохнуть. Вчера я, как и все, поверил Геньке, но где-то в глубине копошились сомнения: может быть, он просто придумал новую игру, а таинственную бумагу подобрал где-нибудь раньше?.. Но дым был у нас перед глазами, и это никак не было похоже на игру, потому что, увидев его, растерялся и сам Генька. Затаив дыхание, мы подползли к обрыву, нависающему над берегом Тыжи, и заглянули вниз. Прямо под обрывом белела маленькая палатка, рядом с ней горел костер. Вокруг не было ни души. Потом из палатки появился человек в клетчатой рубахе и широкополой шляпе. Он поднес что-то к глазам - мы догадались, что это бинокль, - и начал медленно осматривать горы по ту сторону реки. Хотя он стоял спиной к нам и не мог нас видеть, мы все-таки подались немного назад и укрылись в большетравье. - Ой, смотрите! - сказала вдруг Катеринка. На вершине высокой горы по ту сторону реки что-то сверкнуло. Потом опять и опять. Вспышки света с разными промежутками следовали одна за другой. Человек внизу не отрываясь смотрел в бинокль на верхушку горы и, конечно, видел эти вспышки. Потом он опустил бинокль, вынул какую-то вещь из кармана и начал то открывать, то закрывать правой рукой то, что держал в левой. - Зеркало! - догадался Генька. - Сигнализирует! Видите? Это была самая настоящая сигнализация. Значит, диверсанты были не выдумкой. И не один, а целая банда! Кто знает, сколько сообщников этого, в шляпе, скрывалось по окрестным горам, урочищам* и распадкам! Если оказались они на этой горе, то ведь могли быть и в других местах, прятаться в непролазной чаще... (* Урочище - участок, чем-либо отличающийся от окружающей местности.) Пашка побледнел и, заикаясь - он всегда заикается, когда боится, - сказал: - А м-может, лучше в-все-таки в аймак? Генька, наверно, тоже струсил, но не подавал виду. А мне стало как-то беспокойно и вспомнился дом. В горнице сейчас пахнет лепешками и свежевымытым полом. Отец, должно быть, ставит самовар, а Соня ему помогает - старается запихать в самоварную трубу длинную зеленую ветку с листьями. Из трубы валит густой белый дым. Он стелется по земле, ест Соне глаза, она от досады топает ногами, изо всех сил зажмуривается, но все-таки не уходит и вслепую тычет веткой в самоварную трубу. Отец, улыбаясь, наблюдает за Соней и говорит: "Молодец, доченька! Расти хозяйкой!" А мать доит корову. Корова вкусно жует посоленный кусок хлеба и косит карим глазом; белая пенная струя бьет в подойник... Вернусь ли я ко всему этому? Мы отползли в кусты и начали совещаться. Несмотря на нашу решимость умереть, но победить, было очевидно, что для безусловной победы сил явно недостаточно. Пашка сказал, что он вовсе не хочет умирать, и Катеринка сейчас же поймала его: "Ага, вот и струсил! А я ничуточки не боюсь!" Геннадий пристыдил их обоих, так как сейчас не время дразниться. Благоразумнее всего было бы сообщить в аймак: там есть два милиционера, и Генька сам видел, что у них настоящие наганы в кобурах и с медными шомполами. Но в Колтубах все равно к телефону нас не пустят, и, значит, без взрослых, так или иначе, не обойтись. Потом, это заняло бы не меньше шести часов, даже если туда и обратно бежать бегом, а мало ли что могли натворить за это время диверсанты! Оставалось одно: сообщить обо всем Ивану Потаповичу. Генькин отец - председатель колхоза, а на фронте был старшиной, и он, конечно, сразу придумает, что нужно делать. Слава, таким образом, опять ускользала от нас. Но Генька решительно сказал, что нужно жертвовать личным успехом в интересах государственной безопасности. Он, наверно, где-нибудь это вычитал - так гладко и внушительно у него получилось. И мы решили пожертвовать личным успехом. Пашка предложил всем вместе идти к Ивану Потаповичу и рассказать, как было дело, но Геннадий высмеял это предложение, так как диверсанты в наше отсутствие могут скрыться и найти их тогда будет труднее. Идти должен один, а остальные, замаскировавшись, будут непрерывно вести наблюдение. - Пусть Павел идет, - сказала Катеринка. - Все равно он боится. - Вовсе я не боюсь! Сама трусиха!.. Но Генька остановил их: - Что вы, маленькие? Я думаю, идти нужно Катеринке... Ты не боишься, но, если дело дойдет до драки, - ты же девочка и не умеешь бросать камни... - Нет, умею! - Подожди, не в этом дело! Ты быстро бегаешь, а тут нельзя терять ни минуты. Катеринка на самом деле бегала быстрее нас всех, ее никто не мог догнать. Она немножко даже покраснела от гордости и согласилась: - Только дай мне ту бумагу, а то Иван Потапыч не поверит. Это было правильно, потому что Иван Потапович действительно не поверил бы, а таинственный чертеж мог убедить кого угодно. Катеринка взяла бумагу и, мелькнув косичками, нырнула в кусты. А мы возобновили наблюдение. Над костром висел котелок, в нем что-то варилось, и диверсант помешивал варево. Потом он снял котелок и принялся есть. Покончив с завтраком, сходил к Тыже, вымыл котелок, поставил его на солнце для просушки, а сам скрылся в палатке. Мы уже думали, что он лег спать, но он появился снова и, сев неподалеку от речки, стал что-то писать в маленькой книжке. Это продолжалось так долго, что у нас онемели вытянутые шеи и затекли руки, а он все сидел и сидел. Мы опять отползли и стали совещаться. Генька предложил пробраться поближе, чтобы видеть все, как следует, а то мы просто сидим тут и сторожим его. Пашка сказал, что больше ничего и не надо: наше дело - дожидаться, пока придут из деревни. А я был согласен с Генькой. Мы решили, что Пашка останется на обрыве, а Генька и я, сделав обходный маневр, попробуем пробраться к самой палатке. - Только если сбежишь, - сказал Геннадий Пашке, - смотри тогда! У Пашки позиция была совершенно безопасная, с нее нетрудно было улепетнуть в случае, если бы дело приняло плохой оборот, и он пренебрежительно оттопырил губы: - Как бы сами не сбежали! Пройдя с полкилометра по увалу*, мы спустились к реке и, прячась в кустах, поползли вперед. Никогда не думал, что они такие цепкие и колючие. Мы исцарапались и ободрались, пока шагах в пятидесяти не забелела палатка. Дальше мы пробирались как только могли осторожнее, и каждый шорох казался нам оглушительным громом. Не дыша, мы ползли все вперед и вперед, и вот прямо перед нами в просветах между листьями показалась клетчатая рубаха диверсанта. Диверсант, ничего не подозревая, занимался своим делом, а мы лежали за его спиной, не сводя с него глаз. (* Увал - южный склон горы.) Сначала у меня затекли руки, ноги и заболела шея. Потом так засвербило в носу, что я едва не умер от желания чихнуть, но уткнулся лицом в землю и подавил этот приступ, который мог нас бесповоротно погубить... Должно быть, Генька испытывал то же самое, потому что он то краснел, то бледнел, и все время морщился, будто наелся хвои. Страдания наши стали совершенно невыносимыми, как вдруг диверсант, не оборачиваясь, громко сказал: - Ну ладно, вылезайте! Вы так пыхтите, что скоро ветер достигнет ураганной силы... Это было так неожиданно, что я даже зажмурился и уткнулся носом в землю. Диверсант повернулся к нам и повторил: - Вылезайте! Хватит прятаться! Путей к отступлению не было. Потные, красные, мы выбрались из кустов. Диверсант смотрел на нас, а мы - на него. Он был совсем молодой и не страшный, но одежда с головой выдавала его коварную натуру: на нем была клетчатая рубаха, широкополая шляпа, ботинки на больших, торчащих из подметок гвоздях, а до коленок - вроде как обрезанные, без головок, сапоги. Он сел на прежнее место и сказал: - В таких случаях как будто принято говорить "здравствуйте"? Генька насупился и мрачно сказал: - А может, мы не хотим... - Вот как? - удивился диверсант. - Ну, в таком случае, нечего здесь вертеться! Грубиянов я не люблю. Мы не успели ничего ответить - по правде сказать, мы и не знали, что ответить, - как раздался топот и из-за бома верхом на лошади вылетел Иван Потапович. За его спиной, держась за председателеву рубаху, подпрыгивала на крупе лошади Катеринка. Как только Иван Потапович подскакал, Катеринка сползла с лошади. Иван Потапович спрыгнул тоже, оглядел палатку, нас, диверсанта и, поправив усы, сказал ему: - А ну-ка, позвольте ваши документы, гражданин! Тот удивленно поднял брови, посмотрел на нас, на председателя, потом опять на нас и присвистнул: - Ага, понятно! Прошу! Он показал Ивану Потаповичу на палатку и влез в нее первый, а Иван Потапович - за ним. Это было ужасно опрометчиво - самому, добровольно забраться в логово врага. Но если таким простодушным оказался Иван Потапович, то мы были настороже. Генька мигнул, и мы схватили по здоровенному камню. В палатке гудели голоса, и мы ежесекундно ожидали, что оттуда загремят выстрелы. Потом голоса смолкли. Время шло, и это молчание становилось невыносимым. Мы начали думать, что все кончилось ужасной трагедией, и млели от страха и неизвестности. Голоса загудели снова. Иван Потапович, пятясь, вылез из палатки и, усмехаясь, оглядел нас: - Эх вы, сыщики! Морочите голову, чтоб вас... Он сел на лошадь и ускакал. Топот уже затих, а мы растерянно смотрели на неизвестного, который опять подошел к нам. Только теперь я увидел, что глаза у него голубые, ясные и что глаза эти смеются. - Ну-с, молодые люди, почему вы не кричите "руки вверх"? Я вижу, вы основательно вооружились. Камни выпали из наших рук. Генька облизнул пересохшие губы, а Катеринка выпалила свое: - А почему?.. - Правильно! С этого надо бы начинать. Любознательность - мать познания. Итак, давайте знакомиться... Но в это время сверху раздался крик, посыпались песок и камни. Забытый нами Пашка видел все, но ничего не понимал. Сгорая от любопытства, он слишком далеко свесился со скалы, сорвался и полетел вниз. Он катился по крутому склону и кричал, будто его режут. Мы замерли от ужаса - он неминуемо должен был разбиться... Неизвестный бросился к тому месту, где должен был упасть Пашка, и выставил руки, чтобы поймать его, хотя вряд ли ему удалось бы его удержать - Пашка толстый и тяжелый. Однако Пашка не упал. Метрах в десяти ниже обрыва из расселины торчал куст. Пашка угодил на него, обломал ветки, но рубаха его зацепилась за корневище, и он повис, как на крючке. Он было затих, но потом опять завопил что есть силы: - Ой, сорвуся! Ой, убьюся! Неизвестный бросился в палатку и выскочил оттуда с веревкой через плечо. - Держись! - крикнул он Пашке. - Ой, сорвуся! - продолжал тот вопить. - Попробуй только, я тебе задам! Он очень сердито прокричал это, и Пашка уже значительно тише прохныкал: - Так я со страху умру... - От этого не умирают. Держись! Он подхватил с земли что-то вроде маленькой кирки и, как кошка, полез прямо на скалу. Мы все здорово умеем лазить и по деревьям и по скалам, но ни у кого из нас не хватило бы духу на такое дело: слишком высоко висел Пашка и слишком гладкой была эта почти отвесная скала. А он лез! То пальцами, то своей киркой цеплялся за трещины, выступы, нащупывая ногой какую-то совсем незаметную шероховатость и, опершись на нее гвоздями ботинок, поднимался вверх, потом искал опору для рук и снова подтягивался. Иногда шипы на ботинках начинали скользить по камню или срывались - и мы замирали, ожидая, что вот-вот он упадет, но он не падал, а взбирался все выше. Катеринка от страха присела на корточки, зажмурилась и закрыла лицо руками, но, не выдержав, время от времени взглядывала вверх, тихонько ойкала и опять зажмуривалась. А он все лез и лез. Он уже добрался до Пашки, набросил на него веревочную петлю, но не остановился, а полез выше. Взобраться на вершину скалы было невозможно - она небольшим карнизом нависала над склоном, - но он и не собирался туда лезть. Немного выше и в стороне из расселины торчало мощное кривое корневище. Неизвестный добрался до него, перебросил через корневище веревку и, немного отдохнув, начал спускаться. Спускался он еще медленнее и осторожнее, так как теперь не видел опоры и находил ее только ощупью. Наконец он оказался внизу, отбросил свою кирку, потянул за веревку и, приподняв Пашку так, что его рубаха отцепилась от корня, начал понемногу отпускать веревку. Пашка вертелся, как кубарь, стукался о скалу и скулил. Он сел бы прямо на палатку, но неизвестный перехватил его и оттащил в сторону: - Слезай, приехали... И только тогда мы увидели, что он весь бледный и на лбу у него выступил пот. Он вздохнул, вытер пот рукавом, и мы тоже облегченно вздохнули. - Ну, больше никто сверху не упадет?.. Давайте условимся, граждане: в гости ко мне ходить можно, но только как все люди - пешком, а не как этот крикун. Пашка за "крикуна" обиделся: - Вовсе я не боялся! А кричал потому, что рубаха новая... Кабы я изорвал, мне бы так влетело!.. Это он врал, конечно. Мать сшила ему рубаху из чертовой кожи, чтобы не рвал, и она была целехонькая, а орал он просто от страха. Незнакомец сел на камень, а мы - прямо на песок. - Теперь давайте все-таки познакомимся, чтобы вы, чего доброго, не вздумали обстреливать меня камнями... Я геолог, кандидат геологических наук, и зовут меня Михаил Александрович Рузов. Можно просто "дядя Миша". Там, - он махнул рукой в сторону горы, на которой мы видели таинственное сверкание, - мои товарищи. Мы разделились, чтобы разными маршрутами охватить ваш район. Будь вы менее предприимчивы, завтра я пришел бы в вашу деревню сам, и вам не пришлось бы так долго ползать на животах и обдирать себе коленки... Поверите так или предъявить документы? - Поверим, - вздохнула Катеринка. - Очень хорошо! - улыбнулся дядя Миша. - Вы, я вижу, народ решительный и бесстрашный. Какие же подвиги вы совершили, прежде чем предприняли эту смертельно опасную охоту за диверсантами? Генька покраснел - это же он выдумал про диверсантов, - а я и Катеринка засмеялись. Он мне определенно нравился, этот "бывший диверсант". Он говорил серьезно, даже не улыбался, только голубые открытые глаза его смеялись так весело, что нисколько не было обидно и самому хотелось засмеяться. Катеринка, хотя ее никто не просил, сразу выпалила про Пашкину механику, про летопись и что вообще у нас как-то ничего интересного не получается и нам очень обидно. Дядя Миша внимательно слушал, только лицо у него вдруг стало каменное и почему-то на него напал такой сильный кашель, что на глазах выступили слезы и он даже ненадолго отвернулся. - Та-ак! Значит, окружающие не оценили ваших порывов? Понимаю. И со мной это раньше бывало... Ну, а что же вам хотелось бы делать? А? Катеринка сказала, что еще не решила, но, наверно, будет доктором или летчицей, Пашка - что он поедет в город, выучится и будет придумывать всякие машины, а я - что стану моряком и все время буду путешествовать по земному шару; потом подумал и добавил, что иногда придется возвращаться, а то мать будет беспокоиться и плакать. Генька сначала ничего не хотел говорить, а потом сказал, что уедет насовсем. Тут, мол, скучно и настоящему человеку негде развернуться. - Вот как? - Дядя Миша засмеялся. - Скука появляется от безделья... Вы пионеры? - Ага. - А что это значит? - Ну - те, которые за дело Ленина. - Правильно! А что значит слово "пионеры"? Это идущие впереди! Как же и куда вы идете?.. Думаете, что ваше дело - только забавляться да гнезда драть? - Это только Пашка... - сказала Катеринка. У Пашки покраснели уши. - Я не так себе деру, а для науки. Яйца собираю в коллекцию. - А зачем науке твоя коллекция? Давным-давно известно, какие яйца несут птицы, а ты без всякой пользы убиваешь будущих птиц. Пашка сидел красный и надутый. - А вы тоже хороши! - сказал нам дядя Миша. - Товарищ безобразничает, а вам все равно. Какие же вы пионеры? Нехорошо, граждане! Люди делом занимаются, а у вас, я вижу, только цыпки и расквашенные носы... Катеринка поджала под себя ноги, а Генька повернулся так, чтобы не было видно вчерашней царапины. - Чем же занимается ваша пионерская организация? Я сказал, что сейчас каникулы и мы в Колтубы не ходим. Все равно Мария Сергеевна - она наша учительница и пионервожатая - уехала в отпуск, в Бийск. - И вы не можете найти себе занятие? А что вы раньше делали? - Я раньше, когда война была, облепиху собирала для раненых. В ней витаминов ужас сколько! - сказала Катеринка. - Мы с Генькой общественную работу вели: стенную газету писали, - вспомнил я. - И на этом ваша деятельность закончилась? Мы признались, что да, закончилась. - Маловато! Ну, а как вы думаете, пятилетка вас касается или нет? - Да ведь пятилетка - это где заводы строят, - сказал Генька. - Она везде, где есть советский человек. Конечно, вы не можете строить заводы, но и для вас дела немало. Раньше человек главным образом оборонялся от природы, а теперь советский человек осваивает ее. Вот и вы, уважаемые граждане, можете участвовать в этом освоении, а со временем стать в нем идущими впереди... Готовы ли вы к этому? Мы переглянулись. Конечно, мы были готовы, только не знали, куда нужно идти. - Ну хорошо. Мне нужно побывать в вашей деревне. Вы меня проводите, дорогой и поговорим. Он быстро сложил палатку и вещи. Мы взялись помогать. Пашке достались топорик и котелок, Катеринке - кирка, которая, оказалось, называется "ледоруб", а мы с Генькой уговорились по очереди нести палатку. - Готовы? - спросил дядя Миша. - Пошли!.. Итак, чем бы вы могли заниматься? Чтобы ответить на этот вопрос, надо знать ваше житье-бытье. Расскажите мне, как вы живете и чем знаменита ваша деревня. Генька сказал, что живем мы обыкновенно, а деревня решительно ничем не знаменита. Дядя Миша засмеялся: - Конечно, я не думал, что у вас растут баобабы, по улицам ходят слоны, а избы выстроены из хрусталя. Но и в самой обыкновенной деревне обыкновенные мальчики и девочки найдут множество важных дел, если научатся видеть и понимать окружающее. Вот посмотрите! (Мы были на вершине гривы, и с нее как на ладони была видна наша деревня.) Там живете вы и ваши родители, а на всю деревню две хилые березки, и то на околице. - Ну и что же? - сказал Пашка. - Вон кругом лесу сколько хошь. Тайга. Не продерешься! - Да, пока лесу много. Но ведь его рубят и на дрова и на постройки. Что будет здесь лет через двадцать? Будет уже не деревня, а село, и, наверно, большое. И может случиться так, что лес на гривах вырубят или сожгут, и среди голых бугров будут стоять голые избы... В Америке есть штаты, где выращивают много хлопка. Раньше там тоже были леса и кустарники. Их уничтожили, и землю сплошь запахивают под хлопок. Климат стал суше и резче. Ничто не задерживает ветер, и там часто бывают "черные бури" - ветер поднимает в воздух плодородную почву и уносит ее. Земля становится все хуже и хуже и скоро превратится в бесплодную пустыню. Так делают капиталисты-хищники. А мы - хозяева своей земли и должны беречь ее. Вот почему нужно охранять каждое деревце и кустик, не допускать порубок и пожаров. Я представил себе Тыжу посреди голых скал, с которых ветер сдул всю землю, "черную бурю", завывающую над родной деревней, и мне стало жутко. Генька сказал, что правильно - деревья надо охранять и что дядя Миша может быть уверен - мы возьмем это на себя. - Очень хорошо! Теперь я буду спать спокойно... Полезные дела не нужно искать, они сами ищут и ждут вас. Я бы на вашем месте завел такую книгу - скажем, "Книгу полезных дел" - и записывал в нее все, что сделано за день интересного и хорошего. Но не просто приятное, а то, что облегчает людям жизнь... - Это пусть Колька-летописец, - сказала Катеринка. - Он любит писать. - Хорошо, пусть пишет он, а делать нужно всем. Запомните, молодые люди: день пропал, если за день ты не сделал ничего хорошего для других!.. Ну, вот мы и пришли. Каждому хотелось, чтобы дядя Миша остановился в его избе, но он сказал, что ему нужно так, чтобы было поменьше народу: он не будет мешать и ему не будут мешать, а то ему нужно привести в порядок свои записи. Тогда мы решили, что лучше всего в Катеринкиной избе, потому что там только Катеринка да мать, и она, конечно, согласится. Мы довели дядю Мишу до избы. Он поблагодарил за помощь и сказал, чтобы теперь мы шли по своим делам - ему нужно заниматься, а вечером к нему можно прийти опять. ЧУДЕСНЫЙ КАМЕНЬ Я всю дорогу обдумывал, что бы мне такое сделать хорошее и полезное, но не успел придумать, как мать увидела меня из окна и закричала: - Где ты ходишь, бессовестный? Иди посиди с девчонкой, мне к тете Маше надо... Я играл с Соней, а потом надо было полоть картошку, и я полол до самого вечера. Мы почти одновременно собрались на завалинке Катеринкиной избы. Должно быть, и у других дела обстояли не лучше, чем у меня, потому что все молчали. Катеринка поминутно бегала то в избу, то к нам и докладывала, что делает дядя Миша. - Ест картошку и с мамой разговаривает... - Пьет молоко... - Зубы чистит... Катеринкиной матери надоела эта беготня, и она прикрикнула: - Что ты юлишь, егоза, не даешь с человеком поговорить? Взад-вперед, взад-вперед, как заводная... Сиди смирно, а то иди на улицу да там и бегай... Наконец дядя Миша вышел и подсел к нам на завалинку: - Ну-с, молодые люди, как ваши дела? Что сделали за день? Катеринка, конечно, выскочила первая: - Я тети Машина бычка нашла! Он в кустах блукал, блукал и аж на гриву забрался... И тетя Маша сказала; "Спасибо, доченька"... - Очень хорошо! Пашка сказал, что он хотел построить водопровод от колодца на огород, чтобы не носить воду ведрами. Только вот беда: труб нет, придется делать желоб из коры, и отец может заругать. Я огорченно признался, что ничего такого не сделал, а целый день то с сестренкой возился, то грядки полол. - Ну, это совсем не так плохо!.. А ты? - обратился дядя Миша к Геньке. - Ваське Щербатому в ухо дал! - За что? - За порубку. Он у околицы кусты топором рубил. Ну, я и дал ему... - Это, брат, не то! В ухо - это очень даже просто. Ты убеди его садить, а не рубить, - вот это будет дело... А так это обыкновенная драка. Генька покраснел и сказал, что все-таки тут дела для настоящего человека нет, потому что бычков искать и картошку полоть умеет всякий, а ему это скучно, и вообще, если так будет продолжаться, он все равно убежит в такие места, где интересно. - А здесь неинтересно, говоришь? - сказал дядя Миша. - Это что? - Он поднял с земли небольшой камешек. - Камень. - Камень-то камень, да какой? Это полевой шпат, и без него нельзя сделать оконное стекло, фарфор, фаянс, электрические изоляторы... Человек должен много знать, чтобы стать настоящим хозяином природы. Вот вы ходите по земле, и она для вас просто земля, а на самом деле вы ходите по сокровищам и не подозреваете об этом. Горный Алтай, братцы мои, - это сундук. У которого мы еще только крышку приподнимаем. А что будет, когда внутрь заберемся!.. Мы невольно с уважением и робостью посмотрели под ноги, как бы ожидая, что там вдруг засверкают всякие сокровища, но земля была обыкновенная - серая, с песком и мусором. Дядя Миша засмеялся: - Нет, это не так просто! Вы сумейте найти да отобрать у нее эти сокровища. - А что вы ищете? Золото? - спросила Катеринка. - Подвернется - мы и его, конечно, возьмем на заметку, но это не главная задача... Могли бы мы сейчас жить без железа? Это был смешной вопрос. Какая же может быть жизнь без железа! А я сказал, что и без свинца нельзя. Захар Васильевич говорил, что ему без свинца жизни нету. - Охотник?.. Правильно! Так вот, есть металлы - скромные труженики, работяги - скажем, железо, медь, свинец, алюминий, - и есть фанфароны, вроде золота... Мы все засмеялись, а Генька сказал, что это неправда, потому что оно дороже всего и за ним все гоняются, про это и в книжках сколько написано. - Есть металлы дороже золота - например, платина или радий, и они очень полезны. А золото? Это красивый металл, и его трудно добывать, поэтому он ценится дорого... Но я хотел вам не о золоте рассказать. Есть металлы скрытого благородства - молчальники и скромники. Их очень трудно найти, еще труднее добывать, но они обладают такими свойствами, что в будущем техника без них развиваться не сможет. Знаете ли вы, что по мостам нельзя ходить строем, в ногу? В одном городе через реку построили мост. Мост был красив и прочен, и городские власти очень гордились им. Однажды по мосту проходила воинская часть. Офицеры были строгими, и солдаты шли как один, дружно отбивая шаг. Часть шла довольно долго, и вдруг мост стал дрожать, зашатался и рухнул. Прежде мост выдерживал большие тяжести, а теперь обрушился под ногами солдат. Никто не мог понять этого странного события, и его приписали божьему гневу. Однако мало-помалу стали известны и другие подобные факты. Колеса и машины, прочные и неизношенные, вдруг неожиданно разваливались по совершенно непонятным причинам. Ученые начали докапываться до этих причин, и оказалось, что "божий гнев" здесь ни при чем. Если материалы подвергать толчкам или напряжению и особенно если толчки идут в такт, через определенные промежутки времени, в материале происходят наружно незаметные, но весьма опасные изменения: он устает. Когда солдаты, идя по мосту, отбивали шаг, они вызывали ритмическое колебание моста; эти правильные колебания быстро утомили материал, из которого был построен мост, и он разрушился. Усталость металлов - очень серьезная болезнь, и она становится все более опасной в наше время больших скоростей. Детали машин, колеса, самолетные винты, турбины делают тысячи оборотов в минуту, и металлы, из которых они сделаны, устают все быстрее и быстрее... - Как же так? - сказала Катеринка. - Тогда их лечить надо, эти металлы... - Вылечить заболевший металл нельзя, но можно предотвратить болезнь, если заранее сделать "прививку". - Чего же им прививать - оспу? - фыркнул Пашка. - Кое-что подороже... В древние времена самыми драгоценными камнями считали рубин и смарагд, или изумруд. Очень твердый, чистого ярко-зеленого цвета изумруд ценится чрезвычайно высоко... - А почем он, такой камень? - спросил Генька. - Это зависит от величины, цвета и чистоты. В Ленинградском горном институте хранится большой кристалл. Он стоит почти пятьдесят тысяч рублей золотом. - Это да, камень! Вот бы найти!.. - Ну что ж, поищи! - засмеялся дядя Миша. - Изумруд был все время только дорогим камнем, и больше ничего. Потом химики открыли, что в состав изумруда входит металл бериллий. У этого бериллия оказались чудодейственные свойства. Он всего в два раза тяжелее воды. Самолет, построенный из сплава бериллия с алюминием, будет на одну треть легче современного - из дюралюминия. Сплав бериллия с железом не поддается действию жара и ржавчине. Сплав бериллия с медью приобретает свойство стали - его можно закаливать, и бериллиевая закаленная бронза не теряет закала даже при красном калении. Но самое драгоценное его свойство - то, что "прививка" бериллия или, вернее, сплавы с ним предохраняет металлы от усталости... Только, к сожалению, бериллий не так легко найти и очень трудно добывать. Этот чудотворец очень скрытен... - Так это вы его и ищите? - спросил Пашка. - Не только его, но и его тоже. Генька хотел что-то сказать, но в это время подошел его отец, Иван Потапович: - И вы тут? А ну, идите по домам! Не дадите человеку отдохнуть! Иван Потапович начал расспрашивать про Москву и всякие новости, и мы уже никак не могли уйти и слушали из-за угла. Потом они пошли в избу, ничего не стало слышно, но Катеринка потихоньку провела нас следом. Иван Потапович и дядя Миша с Катеринкиной матерью сидели за столом, а мы залезли на печь и притаились. Позже пришли Федор Елизарович, Захар Васильевич, соседи - чуть не вся деревня. Говорили про все: и про урожай, и как в Москве живут, и чего дядя Миша ищет, и про то, что хотя война закончилась, но ухо надо держать востро. Пашка слушал, слушал, а потом заснул да как захрапит! - Что это моя Катя храпеть начала? - забеспокоилась Марья Осиповна, Катеринкина мать. - Простудилась, что ли? Она подошла к печи и, конечно, увидела нас. Иван Потапович рассердился: - Вы что же это, сорванцы? Я кому сказал - по домам? Дядя Миша вступился за нас: - Не гоните их, Иван Потапович! Им ведь тоже интересно. - "Интересно"! От их интересу покоя не стало... Нам пришлось уйти. Я пробовал рассказать дома про изумруды, но сестренка ничего не поняла, а мать не стала слушать: - Еще чего выдумал! Какие тут драгоценные камни? Ложись-ка спать лучше... Ночью мне приснилось, будто я нашел изумруд с конскую голову, мне за это дали орден, и Михаил Петрович больше не ставит мне плохих отметок по математике, а то ведь неудобно: орденоносец - и вдруг с двойками... УЧЕНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ На другой день мы несколько раз прибегали к дяде Мише, но он сидел и писал; потом к нему приходил Захар Васильевич, и они долго про что-то говорили. Освободился он только к вечеру. Мы молча сидели на завалинке. - Ну, что приуныли, герои? - спросил дядя Миша. - Мы не приуныли, мы просто так, - сказала Катеринка. - Я думаю: до чего бы хорошо найти большой-большой изумруд!.. Оказывается, мы все думали об одном и том же. - Дядя Миша, - попросил Генька, - научите нас искать. - Это, брат, дело нешуточное. Нужно очень долго учиться, кончить вуз, практиковаться, и то еще неизвестно, найдешь ли... Люди годами ищут и не находят, а ты хочешь сразу... - Ну, все равно возьмите меня с собой! Я вам помогать буду. Ну, хоть что-нибудь буду делать - кашу варить, палатку носить... Катеринка закусила губу. Пашка засопел. Должно быть, они подумали то же, что и я. А я подумал, что это нечестно с Генькиной стороны: то все вместе, а тут он один выскакивает, как будто мы хуже. - А я лучше тебя кашу сварю! Ты совсем и не умеешь, - сказала Катеринка. - Носить и я могу, - сказал Пашка. - И палатку и все, что нужно. Подумаешь! - Вы возьмите нас всех, - сказал я. - Мы будем помогать и все делать. Честное слово! Почему один Генька? Мы тоже хотим. - Да куда же я вас возьму? Ведь я теперь в горы, в глушь пойду. Это же не забава! Дядя Миша долго молчал, поглядывал на нас и о чем-то думал. Он так ничего и не сказал, потому что снова пришел Генькин отец. Удивительно не вовремя он всегда приходит! - Опять вы здесь!.. Ты гони их, Михал Александрыч, а то ведь их только помани, потом и сладу не будет. - Зачем же гнать? Мы поладили... У меня к тебе, Иван Потапович, разговор есть. Пойдем-ка в избу. Они ушли, а мы остались, решив ни за что не уходить, пока не добьемся от дяди Миши ответа. Они долго про что-то говорили, потом Иван Потапович открыл окно и сказал: - Павел, слетай за отцом, а ты, Катерина, разыщи мать... Иван Степаныч сам идет?.. Хорошо. Иван Степаныч - это мой отец. Он, видно, тоже захотел поговорить с новым человеком. Катеринка позвала мать с огорода, а Пашка побежал за отцом. Тот пришел вместе с Федором Елизаровичем. Они все ушли в избу, а мы сидели на завалинке, ломали голову, зачем их собрали, и настроение у нас становилось все хуже и хуже. - Вот они там наябедничают про нас дяде Мише, - сказал Пашка, - он и не захочет с нами водиться. - Что они, маленькие - ябедничать-то? - возразила Катеринка. - Мы сами все рассказали... - Это ты рассказала. Просили тебя? Всегда выскакиваешь!.. Открылось окно, и Иван Потапович выглянул на улицу: - А ну, ребята, идите сюда. Мы вошли. Все сидят за столом, смотрят на нас, и не поймешь - не то будут ругать, не то еще чего. - Вот что, сорванцы, - начал Иван Потапович. - Грехи ваши я считать не буду - сами их знаете. Вместо того чтобы заниматься делом, быть примером, вы... Ну да ладно! Наш дорогой гость, Михаил Александрыч, вас не знает и говорит, что вы подходящие ребята... Вы вот с ним просились... Мы тут посоветовались и решили, пока до уборки время есть, отпустить вас с ним - может, и в самом деле от хорошего человека ума наберетесь. Коли он такую обузу на себя берет, ему видней. На недельку мы вас отпустим и снабдим как полагается. Только смотрите: не оправдаете доверия - пеняйте на себя!.. Ну, что молчите? Мы онемели, не зная, верить или не верить. - Мы оправдаем, Иван Потапыч! - пискнула Катеринка. - Так пионеры не отвечают, - сказал дядя Миша. - Ну-ка, как полагается? - Всегда готовы! - дружно закричали мы. - А теперь, - продолжал дядя Миша, - идите сюда, садитесь к столу. Если вы пойдете со мной, это будет не прогулка, а работа. Организуем научную экспедицию по всем правилам... Начальником экспедиции буду я. Не возражаете?.. Очень хорошо! Помощником начальника... - он посмотрел на Геньку, и тот покраснел, - Геннадий Фролов. Так? Биологические наблюдения и хозяйственная часть поручаются Павлу Долгих. Санитарный надзор и медицинское обслуживание возлагаются на Екатерину Клочко... Я уже хотел сказать, что все интересное распределили, а что же буду делать я, но дядя Миша догадался сам: - Осталась еще очень важная работа, от которой зависит научная ценность всех произведенных работ. Ученым секретарем экспедиции назначается Николай Березин. На его обязанности - вести дневник экспедиции и производить маршрутную съемку. Все хозяйственные работы - варить пищу, готовить ночлег и так далее - производить поочередно. К исполнению важных работ привлекается весь личный состав экспедиции... Все ясно? Все было ясно, но мы еще не верили своим ушам. У Пашки и Катеринки, у Геньки, да, наверно, и у меня были такие блаженные лица, что дядя Миша и все остальные засмеялись. - Дальше, - снова заговорил дядя Миша. - Правление колхоза, идя навстречу научным изысканиям, выделяет необходимый инвентарь: два топора, молотки, лопату, кирку. Продовольствие также будет отпущено, за исключением хлеба, который печется по домам и потому должен быть взят из дому, по буханке на человека. Лучше в сухарях, чтобы не заплесневел. Для перевозки инвентаря и научных коллекций выделяется под вьюк одна лошадь... - А чего же? - сказал Иван Потапович. - Конечно! У Звездочки хомутом растерты плечи, а под вьюк она вполне подойдет. И вам легче, и она на подножном корму скорее к уборке оправится. Только скачек на ней, - он посмотрел на Геньку, - не устраивать! - Скачек не будет, Иван Потапыч... Экипировка каждого члена экспедиции: вещевой мешок, прочные штаны, желательно старые, запасная рубашка, полотенце, ложка, кружка, нож, иголка и нитки. Каждому иметь записную книжку или тетрадь и карандаш. - А по-моему... - заявил Пашка, - по-моему, девчонок не брать. - Это почему же? - спросил дядя Миша. - Катя ничем не хуже тебя, во всяком случае птичьи гнезда не разоряет... А язык, Катя, показывать незачем!.. Все! Теперь по домам, спать. Сбор завтра, в шесть ноль-ноль. Будьте готовы! - Всегда готовы! - отчеканили мы и выскочили из избы. Я летел домой как на крыльях. Мать ничего не поняла из моего рассказа, рассердилась и сказала, что никуда меня не пустит. Но тут пришел отец и все рассказал, как было. Она поворчала, но уже просто так, для порядка. Потом нарезала хлеба и положила сушить в печь, приготовила отцовский вещевой мешок и начала латать штаны - они такие прочные, что я даже удивился, когда зацепился за гвоздь и порвал их: думал, сломается гвоздь, а они останутся целыми... Я забрался на печь и решил совсем не спать, потому что куда же это годится, если с самого начала опаздывать! Чтобы не заснуть, я долго смотрел на лампу, но глаза начали слипаться, и мне приходилось открывать их все шире. - Ты чего таращишься? - спросила мать. - Спать надо. На теплой печке бороться с дремотой было совсем невозможно, я ничего не мог уже поделать и сразу заснул. Я соскочил с печи весь в поту. В избе было темно, тихо, и мне показалось, что я безнадежно опоздал. Спичек я не нашел и осторожно полез на лавку, чтобы на ощупь определить положение стрелок на ходиках. Едва я дотянулся до часов, как лавка покачнулась и с грохотом повалилась на пол. Соня перепугалась, заплакала. Отец вскочил, зажег спичку: - Чего ты лазишь? - Мне показалось... часы стали... - Иди на свое место и спи!.. Не опоздаешь. Наконец окна посерели, и в избе уже можно было различить стол и табуретки; только стены еще оставались черными. Я тихонько оделся, слез с печи и, схватив мешок, хотел было выскользнуть из избы, как проснулась мать: - Куда ты в такую рань собрался? Куры спят, а он уже приладится уходить! - Да ведь то куры, мам, им в экспедицию не нужно... - Поешь, тогда пойдешь. А то вовсе не пущу! Все в это утро делалось страшно медленно, как в кино, когда механик нехотя вертит ручку передвижки. Мать очень долго умывалась, причесывалась и вздыхала, потом взяла подойник и неторопливо пошла во двор. На ходиках уже ясно было видно - четыре часа. Времени оставалось в обрез, а отец все еще не просыпался, и мать должна чего-то варить... Я сбегал по воду, принес дров, наколол лучину, поминутно оглядываясь на часы. Теперь мне казалось, что они идут слишком быстро, каждым взмахом маятника подталкивая меня к опозданию... Наконец поднялся отец, мать приготовила завтрак. Давясь и обжигаясь, я проглотил его и выскочил из-за стола: - Я пошел. - Постой! - сказал отец. - Ну-ка, покажи свой мешок... Так и есть... Кто же так укладывает - кружку и сухари вниз, а белье сверху? Кружка тебе горб набьет, а сухари перетрутся в крошки. Смотри, как надо. Он вынул все из мешка и уложил заново: мягкое и что не скоро понадобится - вниз, а сверху кружку, сухари, ложку и все такое. Потом полез в укладку, и, когда выпрямился, я дрогнул от восторга: в руках у него была полевая сумка с вделанным в нее компасом! - На, путешественник. Только гляди - я на войне сберег, береги и ты. В сумке лежала толстая клеенчатая тетрадь, а в маленьких кармашках торчали очиненные карандаши. Одна стенка у сумки была прозрачная и гладкая, как лакированная. И самое главное - был компас, настоящий, сверкающий медью компас!.. Я надел вещевой мешок, повесил сумку через плечо. - Смотри не озоруй... и держись как мужчина. Понятно?.. Попрощайся с матерью и беги - я вижу, у тебя ноги на месте не стоят. Мать поцеловала меня. Я чмокнул ее куда-то за ухом, оглянулся на часы и, охнув от ужаса - половина шестого! - вылетел из избы. Я несся по улице, как будто за мной гнались все деревенские собаки, но все-таки опоздал: Генька и Пашка были на месте. Их окружали ребята, которые уже знали о том, что нас берет с собой дядя Миша. Генька был серьезный, озабоченный, а Пашка пыхтел и отдувался - он приволок такой мешок, что впору было нести двоим. - Чего ты натолкал туда? - Чего надо, то и натолкал... Мало ли что может понадобиться! Хватились - ни у кого нет, а у меня есть! - А тащить его как?.. Катеринка позвала нас в избу. Пашка не успел надеть мешок на плечи и понес его в обнимку, покраснев от натуги. - Ого! - Дядя Миша поднялся из-за стола. - Вот это снаряжение! Вы, я вижу, готовы к походу, но прежде проведем небольшую проверку. Садитесь. Мы сели у стола, а ребятишки, оставшиеся на улице, прилипли к окнам. - Куда и зачем мы идем? - Искать! - выпалила Катеринка. - Что? - Изумруды. - А по-моему, - сказал Пашка, - чего найдем, то и наше. - Так только вчерашний день ищут. Уточним задачу. Вот карта нашего района. - Дядя Миша расстелил на столе большую карту. - Вот деревня, и вот течет Тыжа. На карте вилась тонкая голубоватая змейка, а вокруг все было залито коричневой краской. - Дело в том, что масштаб карты очень маленький, она стара и в некоторых случаях неверна. Особенно доверять ей нельзя, и мы в известной степени можем считать, что перед нами, как говорят географы, "белое пятно", то есть: неисследованная область. Наша задача - исследовать ее. - Как же неисследованная, когда мы тут живем? - спросил Пашка. - Неисследованная не значит "необитаемая". Есть места, где люди живут очень давно, но геологически они до сих пор как следует не изучены. Меньше же всего исследованы север и юг Сибири... Итак, наша задача - по возможности подробно изучить неисследованные верховья Тыжи. Для полного, всестороннего изучения нужно много специалистов. Мы их заменить не можем, но должны сделать все, что в наших силах. Прежде всего нужно составить карту обследуемого района, а для этого вести топографическую съемку. Это будет делать, как мы условились, Коля... - Я не умею, - прошептал я, подавленный непонятностью задачи. - Ничего. Я помогу. Во-вторых, по ходу нашего маршрута мы будем вести геологическое обследование района. Коллекционировать животных мы не сможем, но наблюдения за животным миром обязательны, так же как и за растительным. И еще одно: есть такая наука о вымерших животных - палеонтология; она родная сестра геологии и первая ее помощница. Вот почему все должны внимательно следить - не встретятся ли кости, окаменелые остатки, отпечатки вымерших животных. Каждая такая находка - открытие для науки... А теперь проверим снаряжение. Ну-ка, вытряхивайте свои мешки! Генькин и мой мешок он похвалил: все было уложено как надо. У Катеринки оказался не солдатский, а какой-то фасонный, с карманами, застежками и с чудным названием "рюкзак", - это мать дала ей отцовский. Дядя Миша сказал, что вот это - самый удобный, заставил Катеринку примерить и подтянул ремни, потому что мешок висел у нее не на спине, а ниже пояса. Потом очередь дошла до Пашки. Он начал было выкладывать по штучке, но так медленно, что всем надоело. Дядя Миша перевернул мешок и вытряхнул все сразу. Чего там только не было! Клещи, рубанок, веревки, проволока, гвозди, какие-то железки, бечевки, кусочки кожи, катушки, пучок лошадиных волос, лески, баночки, банки... Дядя Миша посмотрел на всю эту кучу, на Пашку, потом опять на кучу: - Ты что же, собираешься в тайге открыть универсальный магазин? Мы засмеялись, а Пашка покраснел и рассердился: - Никакой не магазин!.. Тут все нужное. Вы же сами говорили, что пойдем в неисследованную область. Значит, надо все взять. - Да ведь под один твой мешок вьючную лошадь надо! Так ты не делом будешь заниматься, а со своим мешком нянчиться. Вот... - он быстро разобрал ворох, отложил в сторону сухари, одежду, кружку, ложку, нож, тетрадь, - это с собой, а все остальное отнеси домой... А почему ты без галстука? - Да ведь в тайге изорвешь, замараешь... - Замарать красный галстук можно только плохими делами. Ты участвуешь в таком важном походе - и одет не по форме. Через пять минут быть здесь, и в галстуке! Пашка свалил в мешок свое имущество и убежал. - Ну-с, товарищ ученый секретарь экспедиции, - сказал мне дядя Миша, - ты, я вижу, хорошо снарядился - сумка, компас... Попробуем пустить его в ход. Мы вышли на улицу. - На твоей обязанности - маршрутная съемка. Это значит вести счет пройденным расстояниям, определять местоположение этапов, поворотов, чертить карту пути. С чего нужно начать? - Не знаю. - Наш исходный пункт - деревня. Но это слишком обширно. Наметим какую-либо опорную точку повиднее. Ну, например, кузницу. (Кузница стояла почти рядом.) Куда мы пойдем дальше? - Направо, к выгону, а там по речке... - Направо? А как ты это "направо" изобразишь на карте? Для того чтобы установить направление и идти по нему, нужно определить азимут. Смотри: стрелка компаса показывает на север, а нам нужно идти на северо-северо-восток - вон к той ели, что стоит на берегу, возле дороги. Если провести прямую черту от той ели к центру компаса, она со стрелкой образует угол в тридцать градусов. Это и есть наш первый азимут. Нужно идти так, чтобы все время сохранять это направление под углом в тридцать градусов к магнитной стрелке. - А как мерить расстояние? - У нас нет приборов, поэтому будем определять другим способом... Ну-ка, иди через дорогу своим обыкновенным шагом и считай шаги. Я перешел дорогу: - Сорок три. - Иди обратно и опять считай... Сколько теперь? - Сорок два. - Начинай сначала!.. Теперь сорок три? Будем считать, что правильнее всего сорок три... Катя, бери ленту рулетки и беги через дорогу... Ну вот: твои сорок три шага равняются семнадцати метрам; значит, каждый шаг равен сорока сантиметрам. Ты будешь считать шаги от одного приметного пункта или поворота до следующего и записывать. Тут прибежал Пашка и уложил свои оставшиеся пожитки в мешок. - Теперь все в порядке. Забирайте снаряжение - и к Ивану Потаповичу. Все деревенские ребята двинулись за нами следом. По дороге Геннадий едва не сцепился с Васькой Щербатым. Васька с дружками - Фимкой Рябковым и Сенькой Федотовым - стоял у своей избы и, когда мы поравнялись с ними, сплюнул и крикнул: - Глянь, ребята: идут ученые-крученые, в воде намоченные!.. Генька сорвался было с места, но дядя Миша поймал его за руку: - Ты куда? - Я ему сейчас дам!.. - Опять драться? - Он же сам всегда задирается. - А чего вы не ладите? - С ним поладишь, как же! Васька и правда никогда не упускал случая задеть кого-либо из нас, и между нами постоянно происходили стычки. Когда-то было совсем не так: мы учились в одном классе и жили очень дружно. Потом он долго болел, отстал, не смог нагнать упущенное и остался на второй год в пятом, а мы перешли в шестой. И вот с тех пор как-то так получилось, что мы разошлись и рассорились. У него подобралась своя компания - Фимка и Сенька: они меньше его и во всем слушаются, как атамана. И все деревенские ребята разделились на два лагеря: одни тяготели к нам и признавали главенство Геньки, другие стояли за Ваську. Мы их называли "дикими", а они дразнили нас "рябчиками". Кличка совсем непонятная и даже глупая, но мы почему-то обижались. Вот и теперь Васька, должно быть, из зависти, что мы идем в экспедицию, а его не берут, сморозил эту глупость про "ученых", а дружки его засмеялись... Иван Потапович уже ждал нас вместе с кладовщиком. Крупу, соль и сахар, насыпанные в мешочки, уложили в большой мешок, туда же положили котел и большой чайник. Геннадий привел из конюшни Звездочку, ее навьючили. - Стать смирно! - скомандовал дядя Миша. - Экспедиция готова к походу, Иван Потапович. Разрешите отправляться? - Счастливо! - Он пожал дяде Мише руку. - Уж ты, Михаил Александрыч, на нас не обижайся: рад бы отпустить с тобой Захара Васильевича, да время такое, что каждая пара рук дороже золота. И ноги у него... того - видно, подтоптались... - Ничего, мы своей командой тоже немало сделаем. - Да уж команда... - Иван Потапович обернулся к нам: - Смотрите, ребята, без баловства! Человек вас на серьезное дело берет - будьте ему настоящими помощниками. - Всегда готовы! - закричали мы и по сигналу дяди Миши тронулись в путь. ПЕРВАЯ НАХОДКА Впереди всех, задрав хвост, бежал лохматый Дружок - Пашкин щенок, потом шел я, за мной Пашка вел в поводу Звездочку, а дальше - Генька и дядя Миша. Катеринка не могла идти спокойно. Она то забегала вперед и крутилась под ногами, то подбегала к Звездочке, вроде чего-то поправляла у вьюка, то шла рядом с дядей Мишей. Так мы шли через всю деревню, и вся деревня смотрела на нас, потому что ведь не каждый день бывает, чтобы уходила научная экспедиция и в ней участвовали пионеры. Васька Щербатый хотел напоследок испортить нам настроение, но у него ничего не вышло. Он пропустил мимо себя всю процессию, а потом крикнул вслед: - Эй, бычки на веревочке! Идите шибче, а то я вас обгоню... Это было уж совсем глупое бахвальство, и мы не обратили на него внимания. Иван Потапович, дядя Федя и Захар Васильевич проводили нас до околицы. Всем другим ребятам было до смерти завидно: их не берут, а берут нас, так как они еще маленькие, а мы уже большие и можем проводить исследования. Взрослым, наверно, тоже было завидно, только они не показывали виду и смотрели будто просто так. Малыши сначала шли поодаль, потом окружили нас плотным кольцом. Пашка шел надутый от важности, дядя Миша улыбался, а Генька и Катеринка, конечно, задавались. Только мне некогда было особенно глазеть по сторонам и задаваться: надо было считать шаги и следить за азимутом, чтобы он не потерялся. Конечно, можно было просто идти к ели, что растет на берегу реки, потому что туда вела прямая дорога, но это было бы не по-научному и не так интересно. А это совсем не просто следить за азимутом на ходу - стрелка все время танцует и не хочет стоять на одном месте. Потом очень мешали ребятишки: всем хотелось узнать, почему я смотрю на сумку и что за штука компас. Но мне некогда было отвечать на вопросы - я боялся сбиться со счету. И едва не сбился: Катеринка подбежала ко мне и начала что-то говорить, но я сказал, чтобы она не приставала со всякой ерундой, я и так боюсь сбиться. - Подумаешь! - сказала она. - Попрошу у дяди Миши, и он даст мне немножко понести компас. У него тоже есть, и нечего задирать нос!.. Я вовсе не задирал нос, а просто был занят и потому ужасно рассердился. И как только рассердился, так сразу и сбился со счету. Я прямо возненавидел Катеринку и, наверно, стукнул бы ее, чтобы она знала, но тут мы подошли к самой ели на берегу Тыжи. - Ну, ребята, - повернулся дядя Миша к малышам, - спасибо, что проводили. Дальше мы пойдем сами. До свиданья... Коля, засекай азимут на излучину Тыжи. - Дядя Миша, - сказал я, как только мы отошли от ребят, - скажите Катеринке, чтобы она не приставала, а то сбила меня со счету, и теперь хоть беги назад и считай заново. - Нет, бежать, пожалуй не стоит... Мы вот что сделаем: чтобы счет был вернее, пусть Катя тоже считает. Тогда вы сможете друг друга проверять. Катеринка, конечно, обрадовалась, а мне это показалось немножко обидным: будто я и сам не сумею сосчитать! Но пусть уж лучше считает, чем приставать со своими разговорами... Ребята остались у ели и смотрели нам вслед, пока мы не свернули за скалу у излучины. За излучиной Тыжа течет почти прямо между пологими гривами, поросшими ельником вперемежку с пихтой. Дальше возвышается огромный бом Батырган. Наши поля кончались у излучины; орешничать, по грибы и по ягоды мы ходили к северу и на восток от деревни, а за Батырган никто из деревенских не ходил - места там были совсем дикие, труднопроходимые. Это уже на самом деле начиналась неисследованная область, которая, может быть, сулила нам необыкновенные открытия. При мысли об этом у меня перехватывало дыхание и я ускорял шаги. - Коля, не торопись, иди равномерно! - окликал меня дядя Миша Он шел спокойно и даже что-то насвистывал, будто мы шли не в экспедицию, а гулять; смотрел по сторонам, останавливался, подходил к самой Тыже, шел по щебню и гальке и вовсе не собирался начинать научную работу. Геннадий неотступно шел за ним по пятам и старался делать все, как дядя Миша. Пашка шел опустив голову и глядя под ноги, будто сокровища должны лежать прямо под ногами и нужно только нагнуться, чтобы их поднять. Потом у него, наверно, заболела шея или он потерял надежду что-нибудь найти, и он уже просто глазел по сторонам. Катеринка была теперь так занята, что ни к кому не приставала - она даже шевелила губами, считая шаги. Мы шли, шли... Батырган поднимался все выше, но никак не приближался, только из синего постепенно становился зеленым. Я думал, что мы сразу дойдем до него, но вдруг дядя Миша посмотрел на часы и скомандовал: - Стоп! Привал и завтрак. - Да еще ж рано! И совсем мало прошли! - запротестовали мы. - Сейчас двенадцать, шли мы пять часов и прошли не так уж мало. Переутомляться нельзя: нам нужно идти и сегодня и завтра. И вообще с начальником не спорят... Геннадий - за хворостом!.. Павел - развьючивай лошадь!.. Катя - по воду, а Николай - кончай записи. Дядя Миша помог Пашке развьючить Звездочку, ее пустили пастись. Катеринка схватила чайник и убежала к реке, а я, кончив записи, пошел помочь Геньке. Пока я собирал валежник, на привале уже запылал костер и над ним на рогульке повис чайник. Мы быстро позавтракали, и дядя Миша заставил нас лечь и положить ноги повыше, чтобы от них отливала кровь - тогда быстро проходит усталость. Мы совсем не устали, но протесты не помогли, и нам пришлось лежать. Через час мы поднялись, навьючили Звездочку и тронулись дальше. Батырган теперь занял почти четверть неба впереди нас. Кустарник становился гуще, и пробираться через него было все труднее. Звездочка то и дело цеплялась вьюком за сучья; тогда ее приходилось толкать назад и вести в обход. Скоро на склоне Батыргана уже можно было различить отдельные деревья, кое-где зажелтели проплешины обнаженного камня. Тыжа, стиснутая с одной стороны Батырганом и с другой - скалой, шумела все сильнее, сердито пенилась и клокотала... Дядя Миша шел все время по берегу и внимательно приглядывался к камням. Мы тоже смотрели во все глаза, но камни были как камни: серые, желтоватые или темно-зеленого цвета. У самой подошвы Батыргана лес расступился, и мы очутились на невысоком пригорке, густо заросшем травой. - Вот и место для ночевки, - сказал дядя Миша. - Снимать амуницию, готовить костер и ночлег! Звездочку стреножили и пустили пастись, натаскали ворох сухостоя для костра. Катеринка села чистить картошку для супа. Дядя Миша сказал, что погода, по-видимому, предстоит хорошая и потому строить шалаш не будем, а сделаем навес. Он и Генька вырубили длинные лесины, забили два кола с развилками, на них положили лесину, а к ней наклонно прислонили другие. Я и Пашка таскали лапник и переплетали лесины ветками, пока не образовалась настоящая односкатная крыша. Потом мы нарубили много лапника, уложили его под навес, и у нас получилась высокая, пышная постель. Катеринка повесила котел с супом над костром, а сама побежала искать дикий лук. Уже и суп был готов, а ее все нет и нет. Дядя Миша начал беспокоиться, как вдруг Катеринка примчалась сломя голову. Косички у нее растрепались, она исцарапалась, запыхалась и долго ничего не могла сказать, а потом выпалила, что нашла "ископаемое". - Ну-у? - удивился дядя Миша. - Хорошо! Только прежде пообедаем, а потом пойдем смотреть твое ископаемое. Мне стало немного обидно: вот Катеринка уже сделала научное открытие, а я должен, как пришитый, идти по маршруту и считать шаги - много так сделаешь открытий! Мне даже есть расхотелось, хотя суп был очень вкусный. Он, правда, отдавал дымом, но все-таки казался куда лучше всех домашних супов. После обеда пошли смотреть "ископаемое". Катеринка, гордая и довольная, шла впереди. Мы пробрались через подлесок и вышли к небольшой полянке. У поваленной бурей трухлявой пихты лежало несколько костей и широкий череп. Катеринка, торжествуя, оглядела нас, и меня кольнула острая зависть: находка была налицо. Дядя Миша посмотрел на кости, и вдруг на него напал такой же сильный кашель, как при первой нашей встрече. Генька все время морщился, вертел носом и наконец не выдержал: - Ну и воняет твое ископаемое! И правда, от костей нестерпимо несло падалью. - Да... - сказал дядя Миша. - Боюсь, Катя, что ты ошиблась. Это не ископаемое, а совершенно современное животное, к тому же домашнее. Судя по черепу, это обыкновенный теленок. Катеринка покраснела: - Откуда же здесь теленок? Они ведь в деревне... - Не знаю. Как-нибудь забрел, ну... и сдох. И, должно быть, не очень давно, если до сих пор не выветрился запах. В кустах послышались возня, рычанье, и на лужайку вылетел Дружок. В зубах у него торчало что-то вроде мохнатой палки. Он трепал ее из стороны в сторону, бросал, с рычаньем отскакивал, потом снова хватал и начинал трепать. Пашка подбежал и вырвал у него палку. Это был чей-то пегий хвост с пучком черных волос на конце. - Ой, я знаю! - закричала Катеринка. - Это же тетки Егорьевны телка! Она же недавно пропала, и у нее был такой хвост... Мы все подтвердили, что хвост у пропавшей Лыски был точно такой. - Очень может быть, что это и она, - согласился дядя Миша. - А отчего она сдохла? - Ее, наверно, задрал медведь, - предположил Генька. Нам стало не по себе. Что, если он где-нибудь поблизости и вдруг нападет на нас? Ну, будь еще у всех ружья - другое дело, а то на всех одно ружье дяди Миши и то осталось в лагере. Мы сразу притихли и поскучнели, а Пашка вдруг побежал по кругу, и круг становился все шире. Дружок, вывалив на сторону язык, усердно бежал следом. Дядя Миша сразу догадался: - Молодец, Павел! Только здесь трудно найти - трава... Но Пашка уже нашел то, что искал. Там, где он остановился, травы не было, и на мелком песке четко отпечатались чьи-то следы. - Вот, - сказал Пашка, придерживая Дружка, который порывался бежать дальше. - Видите? Это он... Таинственный след был без пятки, сдвоенный - отпечаток находил на отпечаток - и короткий: всего каких-нибудь десять сантиметров длиной. От овальных отпечатков пальцев вперед шли длинные, тонкие борозды - след когтей. Несомненно, это были следы зверя, только какого? Пашка сказал, что медвежий куда больше. Но, может, это след медвежонка, а медведица прошла рядом по траве? Однако дядя Миша сказал, что у медведя и у медвежонка ступня отпечатывается полностью и они не ступают след в след. Это след зверя значительно меньшего, чем медведь. И, хотя все это очень интересно, пора возвращаться в лагерь, где остались без присмотра Звездочка и костер. Нам очень не хотелось уходить, не выяснив, что за таинственный зверь ходил возле Катеринкиного "ископаемого" теленка, но пришлось идти. Вернувшись, мы с Генькой немного повертелись в лагере, потом пошли к Тыже. Генька попробовал было "печь блины", но Тыжа бурлила, и камешки сразу же зарывались во вспененную воду. - Знаешь, - сказал Геннадий, прислонившись к большому камню, - я вот думаю: хорошо бы так все время... - Что? - Путешествовать... Ты что станешь делать, когда вернемся? - Ну что? Жить, учиться буду... Да ведь и ты тоже? - Не знаю... Я, должно, опять пойду. Вот сейчас научусь все, как надо, делать и пойду... Пошли вместе? А? - Как же мы пойдем? Нас не пустят. - Сами пойдем! Что мы, маленькие?.. И будем искать. Здорово будет, если мы найдем изумруд! Ну, не такой, как тот, про который дядя Миша говорил, а пусть поменьше... Вот как эта галька. Он положил на мою ладонь несколько камешков, и мне вдруг показалось, что они вспыхнули ясным зеленым светом. Свет нарастал, переливался, и внезапно в нем ожили, задвигались пароходы и самолеты, караваны верблюдов, сожженные солнцем пустыни, сверкающие льды полюса, тропические заросли и водопады, зеленовато-седые волны штормующего моря и подводная лодка, которой командую я... И так же внезапно видение погасло - все это были только мечты. Я вздохнул и швырнул камни в воду. - Нет, Генька! Наверно, мы все-таки маленькие... Никуда нас не пустят. И потом, учиться ведь надо! Ну, пойдем мы, а сами ничего не умеем... Вот папанинцы или дядя Миша - они же ученые все... А мы что? Так только, шататься будем... Генька не успел ничего ответить, потому что на нас налетела Катеринка. - Чего вы тут прячетесь? - закричала она. - Я уже охрипла кричавши. Ни вас, ни Пашки... Дядя Миша сердится. Он и меня не хотел пускать... Идите скорей! В лагере грянул выстрел и гулким эхом рассыпался по увалу. - Во! Слышите? Это он сигнал подает... Бежим скорей! Дядя Миша действительно сердился: - Где вы бродите? Где Павел? Мы не знали. Оказалось, что, хотя Пашка пошел впереди всех, в лагерь он не возвратился, не появлялся и неразлучный с ним Дружок. Заблудиться Пашка не мог - Дружок вывел бы его к лагерю. Значит, с ним что-то случилось. Катеринка предложила идти в разные стороны и искать. - А потом мне всех вас искать? - еще больше рассердился дядя Миша. - Нет уж, сидите на месте! Он поднял ружье и опять выстрелил вверх. Горы долго отталкивали гром выстрела, пока он не затерялся и не заглох в зарослях. Но на него уже отозвался заливистый щенячий лай. Лай становился все громче, и наконец на поляну выбежали Дружок и запыхавшийся Пашка. Он еле стоял на ногах, но был такой счастливый, будто только что слез с самолета. - Нашел! Нашел! - закричал он еще издали. - Что нашел? - в свою очередь закричал дядя Миша. - Кто тебе позволил уходить из лагеря? - Вы же сами сказали... - Что я сказал? Я сказал, что дисциплина должна быть железная, и вы обещали. Давайте условимся, граждане: я взял вас не для того, чтобы вы баловали, а для серьезного дела. Если не хотите им заниматься или не умеете соблюдать порядок, отправляйтесь по домам. Я отвечаю за вас перед родителями. А как я отвечу, если что-нибудь случится?.. Решайте: или строжайший порядок, или возвращение домой. Можете вы обещать, что больше нарушений дисциплины не будет? - Можем! Обещаем! - закричали мы, с облегчением вздохнув после этой суровой речи. Пашка обиженно сопел: - Я же не нарочно... И вы сами говорили, что надо изучать... Дядя Миша! Дайте мне ружье, я его убью... - Кого? - Зверя. Вы не захотели слушать, а я берлогу нашел. - Какую берлогу? - А того самого зверя, чьи следы возле телки... Я взял Дружка на ремешок, и он повел меня по следу... Шел, шел, в кустах изодрался весь, а все-таки нашел... Следы совсем такие, как там. - И большая берлога? - Большая! - Ну какая - я, например, пролезу? - Не... - А ты сам? Пашка посмотрел на себя и с сомнением покачал головой: - Нет, должно, и я не пролезу. Вот разве Катеринка или Дружок... - Так, может, это лисья нора? - Я лисий след знаю, у нее совсем не такой - мелкий, цепочкой и как у собаки... Там лисьих следов нет, это тот самый зверь... Дайте, дядя Миша, а? - Ружье я тебе не дам. Это не игрушка. - Ну, тогда сами убейте, - сказал Пашка с видом человека, решившегося на крайнюю жертву. - Нет, и сам не буду. Нельзя сразу угнаться за двумя зайцами. Геологи берут оружие лишь на крайний случай, а не для того, чтобы высунув язык бегать за дичью. Это было все-таки жестоко с его стороны. Разве каждый день встречается такая возможность? Ведь зверь-то неизвестный... может, даже новой породы... Мы сидели мрачные, угрюмые, а дядя Миша как ни в чем не бывало писал что-то в своей книжке. Наконец он кончил писать, спрятал книжку и внимательно посмотрел на нас: - Ну-с, молодые люди, насколько я понимаю, происходят похороны лучших надежд? Великое открытие остается несовершенным и слава улепетывает из-под самого носа? Говорил, что будем все исследовать, а сам никуда не пускает, и ружья ему жалко... Так? - Так, - вырвалось у Катеринки, и все засмеялись. - Совсем не так! Записи нельзя откладывать на другой день. Вот теперь можно отправляться. Только мы ведь наделаем столько шуму, что всех зверей распугаем. - Мы будем тихо, дядя Миша! - Хорошо. Но это надолго. Идти хочется всем, а лагерь и Звездочку без присмотра оставлять нельзя. Кто останется здесь? Мы переглянулись и промолчали - оставаться никому не хотелось. - Что же, будем бросать жребий? - Не надо жребия, - сказал Геннадий, - я останусь. - Хорошо, - согласился дядя Миша и больше ничего не прибавил, но я видел, что он очень доволен Генькиным поступком, и даже пожалел, что не я, а Генька согласился остаться - это ведь было очень мужественно и благородно. Мы долго пробирались сквозь густой шиповник и боярышник, старались идти как можно тише, но все-таки изрядно шумели: то треснет ветка под ногами, то зашуршат раздвигаемые кусты. У края поднимавшейся взгорбком небольшой полянки Пашка остановился и придержал Дружка. - Дальше нельзя... - прошептал он. - Вон берлога. Видите? На противоположной стороне взгорбка виднелась куча валежника, а под ней чернел небольшой лаз. Еще раньше мы условились сесть в засаду и ждать, когда зверь либо выползет из берлоги, либо будет возвращаться в нее. Мы спрятались за деревьями и принялись наблюдать за лазом. Солнце село, лес как бы затянуло дымом, потом он сразу стал непроглядно черным. Через некоторое время над лохматыми силуэтами деревьев появилась огромная желтая, как медный таз, луна, а зверя все не было. Я уже начал думать, что нора давно брошена, мы зря сторожим ее, и хотел сказать это вслух, но Катеринка вцепилась мне в плечо и показала на нору: там что-то шевелилось. Из норы высунулась странная морда. Она была похожа одновременно и на собачью и на свиную. От носа к затылку шла белая, а через глазницы - черные полосы. Морда поворачивалась то в одну, то в другую сторону, не то принюхиваясь, не то прислушиваясь; потом медленно появилось толстое волосатое туловище на коротких ногах. Зверь поднялся на задние лапы и опять стал прислушиваться, поворачиваясь из стороны в сторону. Удостоверившись, что опасности нет, он опустился на четыре лапы и даже ненадолго прилег перед норой. Должно быть, его что-то укусило, и он принялся ожесточенно чесаться. Потом опять поднялся на дыбы, прислушался и начал... танцевать. Он переступал с одной лапы на другую, туловище его раскачивалось из стороны в сторону, и не хватало только музыки, чтобы стало совсем похоже. Это было так смешно - смотреть на толстого, неуклюжего зверя, который молча и деловито переминался с ноги на ногу в угрюмом танце, - что я еле удерживался от смеха, а Катеринку, которая лежала рядом, прямо корчило от хохота. Дружок яростно затявкал, и зверь юркнул в нору... - Что же ты! - укоризненно сказал дядя Миша. - Удержать не мог? Пашка сконфуженно оправдывался: Дружок всего его исцарапал, стараясь вырваться, и изловчился-таки - высвободил свою морду, которую Пашка все время сжимал обеими руками. - Давайте выгоним зверя, - сказал Пашка. - Раздразним - и выгоним. - Ну, брат, теперь не выгонишь. Это барсук. У него нора глубокая, и в ней несколько отнорков. Он убежит, прежде чем до него доберешься. Да и пора возвращаться. Сверху падали лишь слабые блики отраженного лунного света, и нам приходилось продвигаться почти ощупью, раздвигая руками кусты. Только там, где деревья стояли редко, лунный свет прорывался к земле и на фоне непроглядной тьмы резко выделялись посеребренные луной сучья и стволы. В ночном лесу шла какая-то таинственная жизнь, со всех сторон доносились непонятные скрипы и шорохи. Мы ничего не видели, а нас, наверно, видело и, может быть, подстерегало таежное зверье, и если смотреть в сторону, то начинало казаться, что прямо на тебя, в упор, смотрят чьи-то мерцающие глаза. Катеринка, наверно, сильно трусила, потому что старалась держаться как можно ближе ко мне. Мы переходили небольшую поляну, как вдруг прямо над нами мелькнула какая-то тень и потом немного дальше раздался дикий вопль, от которого кожа на голове у меня сжалась и одеревенела. Катеринка вцепилась в меня обеими руками: - Ой, кто это? - Не бойся, Катя! - обернулся дядя Миша. - Это филин. - Я не боюсь, - еле слышно ответила Катеринка и перестала за меня держаться. Но она все-таки боялась. Я взял ее за руку и сказал: - Я знаю, что ты не боишься. Ты просто не привыкла, вот тебе и жутко. Держи мою руку, и пойдем вместе. Хорошо? Катеринка ничего не ответила, но руку не отняла, и я понял, что она только стеснялась сказать, а теперь ей не так страшно. Рука у нее совсем маленькая и тоненькая, и я подумал, что все-таки она герой, потому что вот пошла в экспедицию, не побоялась; а если ей немного и страшно, то это ничего - она же девочка, слабее нас, ребят, и мы должны ее защищать и оберегать. Мне уже начали видеться всякие приключения и опасности, которым подвергается Катеринка, и как мы ее спасаем, и главным спасителем оказывался я... Катеринка вырвала руку и побежала вперед. Между деревьями пробивался свет лагерного костра, и лес сразу перестал казаться таинственным и страшным. Мы начали рассказывать и показывать Геньке, как танцевал барсук, и подняли такую возню, что дядя Миша даже прикрикнул на нас и скомандовал ложиться спать. Мы улеглись на пахучий, приятно покалывающий лапник, но долго не могли уснуть. За камнями озабоченно бормотала Тыжа, пофыркивала Звездочка. Пламя костра то притухало - и тогда казалось, что темные стволы сливаются в сплошную стену и крадучись подбираются к нам, то вскидывалось длинными языками, тьма отпрыгивала назад, и стволы деревьев опять застывали неподвижными строгими колоннами. Все это было знакомо и вместе с тем ново и необычно: ведь мы находились сейчас вдали от дома, в научной экспедиции, которая еще только началась и пока ничего особенного не принесла. Но кто знает, что она сулила впереди! Генька лежал на спине и, глядя на редкие звезды, чему-то улыбался. Должно быть, он думал о том же, что и я. Катеринка не отрываясь смотрела на костер; в больших черных зрачках ее вспыхивали и гасли веселые огоньки. Пашка громко и деловито сопел - он давно уже спал... ПОТОП Утром Генька растолкал меня, мы схватили полотенца и вместе с дядей Мишей побежали к Тыже. Катеринка разжигала костер, а Пашка собирался варить кашу. Вода была прямо колючая от холода. Мы все-таки разок окунулись, но сразу замерзли так, что зубы начали стучать, и побежали обратно. Еще на полдороге от лагеря стало слышно, что Катеринка сердито кричит. - В чем дело, Катя? - спросил дядя Миша. - Да как же! Я ему говорю, "не смей", а он по-своему... Ему лень к реке сходить, так он хочет немытую крупу варить! - Ты что же это, Павел? - А какая разница? От поганого не треснешь, а от чистого не воскреснешь. - Это, милый друг, рассуждения лентяя. Не понимая, что хорошо, что плохо, ты повторяешь чужие слова. Так делают попугаи. Учись быть человеком, то есть думать... А чтобы у тебя было время обдумать это и пропала охота кормить товарищей грязной пищей, ты получишь кухонный наряд... Понятно? - Понятно, - буркнул Пашка. - Только зря она крик подняла: все одно микробы сварятся, а вареные они безвредные... - Ясно!.. Проследи, Катя, чтобы он кормил нас кашей, а не вареными микробами... Пока Пашка мыл крупу и варил, все укладывали вьюк и мешки, а я записывал происшествия первого дня похода. Дядя Миша предложил для стоянок и каждого примечательного пункта придумывать особое название, чтобы легче запоминать. Пашка ехидно предложил назвать первую стоянку "Катеринкино ископаемое", и Катеринка чуть не заплакала. Но я сказал, что это не главное, а главное было потом - барсучья нора. Название всем понравилось, и даже Пашке, потому что он ее нашел. Дальше идти пришлось по самому берегу Тыжи, и это оказалось очень неудобно и больно - щебень и галька резали ноги. Но иначе было нельзя, так как Батырган подходил к самому руслу. Дядя Миша сказал, что это даже хорошо: река - естественный вашгерд. Мы не знали, что такое "вашгерд", и он объяснил, что так называется лоток, в котором промывают золото. Туда насыпают породу, и вода размывает ее: самое легкое смывает совсем, потяжелее относит дальше, а самое тяжелое - золото - оседает на дне. Так и река. Вода сносит в реку обломки горных пород, и по тому, что найдешь в реке, почти наверняка можно догадаться, что находится в окрестностях. Реки - первые помощники геологов: размывая почву, они создают обнажения, то есть открывают пласты, обычно скрытые почвой и растениями. - Так то настоящие реки, - сказал Генька, - а это разве река? Только шуму много. Мы шли по самой узине, как в трубе (здесь щеки бомов сходились очень близко), и Тыжа шумела так громко, что приходилось кричать, чтобы услышать друг друга. - Не думаю, чтобы "только шуму", - возразил дядя Миша. - Это она сейчас безобидная, а в полую воду, когда тают снега или когда идут дожди?.. Вот посмотрите - она оставила свою отметку... На щеке бома явственно выделялась полоса подмыва почти на высоте роста дяди Миши. Это правда, Тыжа очень непостоянная, и у нас на деревне ее называют "шалой": то течет тихо и смирно, то вдруг вздуется, забурлит, и тогда ни пройти, ни проехать. Узина кончилась, и мы смогли выбраться повыше. Тыжа текла здесь почти прямо, а Батырган изгибался вроде подковы. Идти над берегом, по мягкой траве, было легче, чем у самой реки, по камням, но стало очень жарко и душно. Подкова Батыргана не пропускала ветра, даже от воды не веяло прохладой. А наверху был ветер. Из-за бома стремительно выплывали и взмывали вверх сверкающие облака. Они не шли чередой, а громоздились одно на другое, будто в небе вырастали гигантские меловые столбы. Рубашка у меня стала мокрая, дядя Миша непрерывно вытирал пот с лица. В знойном мареве дрожали верхушки бомов, раскаленный воздух неподвижно застыл над подковой, а в вышине продолжалось бесшумное строительство ослепительных городов и башен. Маковки их сверкали, как снег, а низ начал темнеть, затягиваясь сизой падымью. Возле новой узины бомы опять сходились навстречу друг другу, и стиснутая ими Тыжа шумела еще сильнее. Мы спустились к реке. Однако и у реки духота не уменьшилась. Здесь, пожалуй, стало еще хуже: горячим был не только воздух - жаром несло и от нагретой солнцем скалы. Пот заливал глаза, и это очень мешало, так как Тыжа начала делать такие повороты и петли, что мне то и дело приходилось засекать новые азимуты. Я уже не успевал записывать и считать, и мы с Катеринкой разделили работу: я записывал и отмечал азимуты, а она считала шаги. Так дело пошло без задержек, и мы двигались быстрее, чем раньше. Геннадий с дядей Мишей часто останавливались, чтобы рассмотреть скалу, отбить кусок камня или раздробить гальку, и потом снова догоняли нас. Труба становилась уже, Тыжа шумела все сильнее и вдруг потемнела. Потемнело и все вокруг. Облака закрыли солнце, и лишь кое-где остались просветы голубого неба. Раньше все облака были белыми, а теперь ослепительно сверкали только самые верхушки, а внизу клубились, вспухали темные, свинцовые тучи, отливавшие в глубине почти черной синевой. - Гроза будет! - испуганно сказала Катеринка. - Не будет... А если будет, так ничего особенного. Подумаешь, гроза! Я старался говорить бодро и весело, но это мне не очень удавалось. Грозы я не боялся дома, а здесь, в горах... Захар Васильевич, видавший всякие виды, когда заходила речь о грозе, только качал головой: "Гроза в горах - не приведи бог! Намаешься..." - Давайте поживее, ребята! - сказал дядя Миша. - А то надоело в этой трубе идти... Мы пошли быстрее, и дядя Миша, стараясь, чтобы мы не заметили, озабоченно поглядывал то на небо, то на скалы. Они были по-прежнему высоки и стали еще круче. При мысли о том, что здесь нас застанет гроза и мы не успеем выбраться до того, как дождевые воды хлынут в Тыжу, сердце у меня сжималось. Зашлепали дождевые капли. Дядя Миша подхватил Катеринку и посадил поверх вьюка. - Бегом! - крикнул он, и мы побежали. Капли перестали падать, но с каждой минутой становилось все темнее. Шипела и клокотала Тыжа, на потемневшей воде резко выделялись клочья и гривки пены, по-прежнему тянулись крутые стены с обеих сторон. И вдруг щеки расступились - дальше Тыжа текла между не очень крутыми гривами. Только здесь стало еще страшнее: во всю ширь нависла над горами мрачная тьма. Мы начали наискосок подниматься по увалу, чтобы уйти подальше от реки и отыскать место для стоянки, и миновали уже много подходящих площадок, а дядя Миша все вел нас дальше. Он шел впереди и то спускался немного вниз, то поднимался наверх, но, видно, никак не мог найти то, что искал. Стало так темно, что Звездочка начала скользить и спотыкаться. Наконец дядя Миша крикнул: "Стоп!" Когда мы подбежали, он стоял у входа в какое-то углубление, уходящее прямо в скалу. - Пещера! - закричала Катеринка и скатилась с лошади. - Ура! - Не пещера, а, скажем, грот... Во всяком случае, штука более надежная, чем шалашик из ветвей. Живей за работу! Мы быстро натаскали в грот большую кучу хвороста, потом лапника и возвращались с последними охапками, как вдруг небо вспыхнуло голубым светом и оглушительно загремело. Первый удар будто распорол мешок с молниями, и они посыпались одна за другой. Катеринка присела и зарылась лицом в лапник. При свете молнии все стало так четко и далеко видно, словно вдруг приблизилось к самым глазам. И тут мы увидели, что Звездочка, привязанная к елке у входа в грот, поднялась на дыбы, рванулась и исчезла. Генька, шедший рядом со мной, швырнул лапник и бросился следом, а дядя Миша за ним. Я и Пашка смотрели им вслед, не зная, бежать ли нам тоже ловить Звездочку или делать что-нибудь другое. Потом я решил, что это непорядок - всем бегать за одной лошадью, а нужно зажечь костер, чтобы им легче было нас найти. Молнии перестали сверкать, и сразу стало еще темнее, чем раньше. Я тронул Катеринку за плечо: - Вставай! Уж нет ничего. Не бойся... - А я не боюсь... Я только сначала испугалась, потому что очень неожиданно... - Ну и ладно. Собирай лапник, пошли. Хотя мне очень не хотелось уходить из грота, я сказал, что мы с Пашкой соберем лапник, оставленный дядей Мишей и Генькой, а Катеринка должна разжечь костер у самого входа, чтобы его было далеко видно. - Ладно, - сказала Катеринка, - только вы не очень долго, а то опять начнет греметь, и это ужасно неприятно, когда гремит, а ты одна... Мы провозились порядочно, и, когда вернулись, костер уже горел. Катеринка навалила в него хворосту, пламя на мгновение притихло, а потом высоким столбом прыгнуло к небу. Грот оказался совсем небольшим и не похожим на пещеру, о которой мечтала Катеринка, - это была просто впадина в горе. Все дела были окончены, а дядя Миша и Генька не возвращались. Катеринка с Пашкой приуныли, и я, признаться, тоже. Чтобы поддержать бодрость, я сказал, что, пока их нет, надо приготовить поесть и я пойду к Тыже за водой. Я только начал спускаться с увала, как впереди раздался треск, и прямо на меня из темноты выдвинулась Звездочка. По бокам, держа ее под уздцы, шли Генька и дядя Миша. - Ты куда собрался?- спросил дядя Миша. - По воду. - Не время... Вон посмотри... На западе в сизо-черных тучах трепетал багровый отсвет, а в глубине его зиял провал, словно в небе вдруг образовалась дыра в бесконечную пустоту. Мы поспешно поднялись к гроту - и как раз вовремя. Небо вспыхнуло слепящим пламенем и с ревущим стоном раскололось пополам. Почти сейчас же один за другим налетели яростные порывы ветра. Мешок с молниями лопнул опять, и в голубом дрожащем свете мы увидели, как летят по воздуху какие-то клочья, обломанные ветки, валятся друг на друга деревья. Потом сразу все стихло. Но это была непродолжительная тишина. Издалека донесся ровный, монотонный шум. - Вот начинается самое опасное, - сказал дядя Миша. Шум быстро нарастал, пахнуло холодом, и на землю обрушилась стена дождя. В нем нельзя было различить ни капель, ни струй. Это был непрерывный водяной поток, настоящий водопад. - Представляете, - сказал дядя Миша, - если бы такая штука застала нас возле реки?.. Так-то, уважаемые путешественники! Экспедиция - это вам не прогулочка... Ну хорошо. Есть мы сегодня будем? Кто как, а я отчаянно проголодался. Я выставил чайник под дождь, и он почти сразу наполнился до краев. Распорядок дня был бесповоротно нарушен: мы обедали и ужинали сразу. Дождь уже не падал сплошной водяной стеной, а перешел в сильный ливень. Всю