ду по увалу, куда достигал свет костра, виднелись бегущие вниз бурные потоки. - Как всемирный потоп, - заметил Пашка. - А ты там был? - спросила Катеринка. - Я не был, а бабка рассказывала. - Всемирного потопа не было, - солидно сказал я, - это опиум и выдумки. - Нет, потоп был, - возразил дядя Миша, - только совсем не тогда и не такой, как описывали в церковных книгах. Потоп был тогда, когда ничего живого на Земле не существовало. И продолжался он не сорок дней и ночей, а миллионы лет... Вы знаете, что когда-то на Земле не существовало ни камней, ни металлов - все было расплавлено в одну сплошную массу. Воды в то время не было совсем, потому что вода кипит при ста градусах, а на Земле температура достигала нескольких тысяч градусов. Водяные пары поднимались в верхние слои атмосферы, и там непрерывно шли грозы, куда более страшные, чем теперь. Но дождь не доходил до Земли: он превращался в пар, прежде чем достигал поверхности земного шара. Мало-помалу образовалась твердая кора. И вот тогда на Землю хлынули потоки воды. Это был настоящий потоп, потому что все сплошь покрыла вода, и это был страшный потоп, так как вода падала на все еще горячую кору и, мгновенно закипая, взлетала вверх, а сверху падала уже охладившаяся вода, и так этот кипящий водоворот продолжался до тех пор, пока земная кора не покрылась сплошным океаном... - А потом? - Потом началось горообразование, или, как говорят геологи, орогенез. Земной шар остывал и становился меньше. Затвердевшая кора ломалась, сжималась в складки, как собирается в складки кожура на печеном картофеле. Складки были тяжелее, чем ровные пространства, и погружались вниз, в расплавленную массу, которая называется магмой. Один участок опускался, другой вспучивался, приподнимался, образовывались новые изломы и складки, новые горы. Так продолжалось очень долго. Горы разрушались, вода смывала обломки в океан, и на дне его образовывались новые породы - осадочные. Их накапливалось так много, что под их тяжестью морское дно прогибалось, опускалось, а сверху нарастали новые и новые слои осадочных пород. Потом дно моря оказывалось сушей, а горы скрывались под водой. Магма, вырываясь через трещины в коре, заливала сушу, образовывала новые горы. Море и суша не раз менялись местами, и один участок земной коры иногда несколько раз оказывался то под водой, то на поверхности. Потом появились животные и растения. Они тоже приняли участие в образовании земной коры. Многие земные пласты - это результат жизнедеятельности животных и растений. - А человек где был? - Человека тогда не было. Он появился сравнительно совсем недавно. - А мы, то есть наши места, тоже были под морем? - В очень отдаленные времена, конечно, были. Но потом уже под воду не опускались... Дождь все шел и шел, и под его монотонный шум я заснул. ГЕНЬКИНО УРОЧИЩЕ Мне часто снится увиденное или услышанное накануне. Вот и теперь мне приснилось, что я сам наблюдаю, как происходит остывание Земли и на ней образуется бескрайнее кипящее море. Море клокочет и взрывается паром, который тут же превращается в дождь. Но странное дело - ни земля, ни море не остывают, а становятся все горячее. Под конец мне делается так жарко, что я не выдерживаю и просыпаюсь. Свет бьет мне прямо в лицо. Небо безоблачно, и воздух такой чистый и свежий, будто и его вымыла гроза. Солнце только что вышло из-за восточной гривы, и она лежит в тени, но наш берег озарен яркими лучами, и промытая дождем зелень так сверкает, словно весь склон усыпан изумрудами. Над Тыжей клубится молочный туман. Он ползет вверх по увалу, но едва достигает солнечных лучей - становится золотистым и сейчас же тает. На юге в голубоватой дымке громоздятся горы, ослепительно поблескивают белки. Сверкание солнца и ярких красок наполняет меня звонкой радостью, и я не могу усидеть спокойно. - Подъем! - заорал я что было силы. - Вставайте, сони! Пока мы завтракали и собирались, солнце залило весь распадок и туман стремительно растаял. Снарядившись, мы прежде всего спустились посмотреть на речку. Тыжа словно взбесилась. Она поднялась метра на полтора и с ревом и клокотаньем неслась между берегами. В мутной, вспененной воде то и дело мелькали пучки травы, ветки, всякий мусор. - Вот бы сюда плотину да электростанцию поставить! - сказал Пашка. - Смотрите, какое течение... Он поднял ветку и бросил в воду. Дружок, должно быть подумав, что Пашка бросил ее для него и он обязан принести ее обратно, вскочил и кинулся следом. Течение подхватило его и сразу отнесло метра на два от берега. Дружок испугался, принялся судорожно перебирать лапами, чтобы выбиться на берег, и заскулил. Волна накрыла его с головой, он захлебнулся, однако через мгновение, отфыркиваясь, вынырнул. Щенка несло прямо на скалу, о которую с шумом разбивался поток и неизбежно разбился бы и он. Катеринка испуганно ойкнула, а Пашка заметался по берегу. Он очень любил Дружка и, кроме того, собирался завести собачью упряжку, как в Заполярье, а в этой упряжке Дружок должен был стать вожаком... Не растерялся один Геннадий. Он побежал вперед по берегу, на бегу распуская веревку, которую забыл привязать к вьюку и захватил с собой; размахнулся и бросил ее, да так ловко, что кольцо веревки упало почти на Дружка. Дружок вцепился зубами в веревку, и Геннадий потянул ее к себе. Щенок сразу же скрылся под водой, но, должно быть, он понимал, что это - единственное его спасение, и веревки не выпускал. Генька так быстро тащил веревку, что едва не расшиб Дружка, выбросив его на берег. С минуту, опустив хвост и покачиваясь, щенок надсадно кашлял и фыркал, потом встряхнулся, обдав нас фонтаном брызг, опять поднял хвост кренделем, запрыгал, пытаясь облизать каждого из нас, подбежал к берегу, ощетинился, зарычал и яростно залаял на мутный поток. И несколько раз, когда мы уже уходили, он оборачивался назад и принимался сердито и обиженно лаять в сторону шумевшей реки... Пройдя по течению Тыжи семь километров, мы устроили привал у ее излучины. Когда все расположились после обеда отдыхать, я отошел подальше от лагеря, взобрался на скалу, возвышавшуюся над Тыжей, и улегся на нагретой солнцем площадке. Прямо от скалы убегали вдаль темно-зеленые волны тайги, расплескивались по горам, сбегали в распадки и ущелья. Кое-где выше леса пламенели ковры лугов, вздымались бурые, сиреневые скалы гольцов. Над ними в знойных струях парил беркут. Он был единственным живым существом во всем неоглядном просторе вздыбившихся гор и безмолвной тайги. Я задумался о том, почему всегда тихо и глухо в тайге и как далеко отсюда большие города, где так много людей и всего интересного. И Федор Елизарович, и Захар Васильевич, и все говорят, что край у нас богатый. А дядя Миша сказал, что Алтай - это прямо сундук с сокровищами... Ну да, сундук и есть, только наглухо заколоченный. Вот если дядя Миша, а может, и мы найдем что-нибудь такое, тогда... Тогда начнется жизнь! Понастроят разные заводы, пустят всякие машины. И не надо будет ходить в Колтубы пешком, а сел в машину - р-раз! - и там... Беркут камнем упал вниз - единственное живое существо исчезло с горизонта. Кругом безлюдная, неподвижная тайга. И все мои видения сразу погасли... Вспомнилось, что в Колтубах уже строят электростанцию, там будет свет, а у нас нет, потому что - Иван Потапович говорил - для этого надо много людей и денег... Мы не раз уже обсуждали с Генькой, что будем делать, когда кончим школу, но я все не мог окончательно решить, что бы мне хотелось делать. А теперь я твердо решил: надо уехать, а там видно будет. Может, стану моряком, путешественником, а может, ученым... Катеринкина голова появилась у края площадки: - Ты что тут сидишь? - Чего тебе надо? - рассердился я. - Что ты всегда за мной ходишь? - Больно ты нужен! - обиделась она. - Сиди здесь сколько влезет, а мы уходим... Тютя! - Она показала мне язык и убежала. Мне ничего не оставалось, как бежать следом. Мы шли все так же вверх по Тыже, извивающейся между высокими гривами. Дядя Миша и Геннадий приглядывались к щебню, к обнаженным скалам, подступавшим к самому берегу. Катеринка и Пашка тоже рассматривали гальку и выбирали понравившиеся им камни. Километров через десять, возле ручья, который почти под прямым углом впадал в Тыжу, дядя Миша остановился: - Стоп, ребята! Разбиваем лагерь! - Дядя Миша, - сказал Генька, - я пойду вдоль ручья, погляжу... - Хорошо, только далеко не забирайся. Генька ушел, а мы принялись за работу: устроили шалаш, насобирали хворосту и начали варить ужин. Генька прибежал потный, запыхавшийся, что-то сказал дяде Мише, и они ушли вместе. Вернулись они веселые, возбужденные: очевидно, что-то нашли. Катеринка сразу же попросила показать, - Что? - спросил дядя Миша. - А чего вы там нашли. - Завтра узнаешь. Геннадий, кажется, нашел замечательную штуку, но в кармане ее никак не унести... Будем ужинать, а потом займемся делом. - Ну, - сказал дядя Миша после ужина, - подведем некоторые итоги. Дело в том, что маршрут придется несколько изменить. По течению Тыжи дальше не пойдем, так как этот ручей может привести к вещам более интересным. Может, он окажется "откровеннее", чем Тыжа... Посему невредно просмотреть накопленный материал... Вываливайте свои мешки! Я камней не собирал - мне и без того хватало работы, - и мешки принесли Катеринка, Пашка и Геннадий. Первым выложил собранные камни Пашка. Пользуясь тем, что почти все время Звездочка была на его попечении, он запихивал камни не только в свой мешок, но и в большой вьюк. Теперь он насыпал перед нами изрядную кучу больших обломков. - Д-да... - протянул дядя Миша. - Похоже, если тебе дать волю, ты бы половину Батыргана с собой унес... - Я на всякий случай, - сказал Пашка. - Вдруг это стоящий камень? А у меня, глядишь, много... - Слишком ты запасливый. - Просто жадный, - сказала Катеринка. - Жадничать тут нечего. Я думаю - он по неопытности... Во-первых, несколько раз брать в коллекцию одно и то же незачем. - Дядя Миша быстро разобрал кучу и половину выбросил. - Во-вторых, не следует брать большие куски - это тяжело и не нужно: достаточно куска размером в ладонь. Так что тебе придется оббить лишнее, чтобы зря не таскать тяжести... Но сначала посмотрим, что у других. Катеринка высыпала свои камни. Это были гладкие, обкатанные гальки самых различных цветов. - Так! Павел берет что побольше, а Катя - что поярче... Это тоже не коллекция, а забава... Давай, Геннадий, твои! У Геньки была настоящая коллекция: камни все разные, небольшие и аккуратные. Но дядя Митя и ею остался недоволен: - Что это за камень? Генька не знал. - Где, когда найден? - Забыл. - Без этого коллекция не имеет цены. Допустим, определить вы сразу не можете, а пока просто не умеете. Но нужно обязательно каждый образец сопровождать указанием, где, когда и при каких условиях он взят. А иначе какая же практическая польза может быть от такой коллекции? Признаться, никто из нас не был особенно огорчен тем, что коллекции оказались неважными. Это же были всего-навсего камни, а вот там, у ручья, нашли что-то по-настоящему ценное. Утром мы делали все с таким усердием, что приготовились к походу вдвое быстрее прежнего. Я засек азимут - мы направлялись прямо на запад. Идти было очень трудно, и особенно доставалось Звездочке. Горы, между которыми извивалось каменное ложе ручья, подходили друг к другу почти вплотную. В сущности, это была как бы расселина, глубокая, узкая трещина в горе, загроможденная камнями и целыми глыбами обвалившейся сверху породы. Приходилось все время прыгать с камня на камень, и от этой физкультуры мы были потные и красные, будто бегали взапуски. Через полчаса впереди посветлело, расселина расширилась и вдруг оборвалась. Мы оказались у края глубокой котловины. С обеих сторон ее окаймляли высокие, почти отвесные обрывы, которые в отдалении опять сближались и замыкались высокой горой. Котловина тянулась на северо-запад узкой полосой - в самой широкой части было не больше полутора километров. До половины она поросла кустарником, купами берез, лиственниц, на ней даже высилось несколько могучих кедров, а вдалеке темнела сплошная стена леса. Многочисленные лужайки были покрыты такой густой и пышной травой, так много было на них цветов, что казалось, кто-то разбросал повсюду пестро расшитые платки. - Ой, мамочка! - сказала Катеринка. Мы, как по команде, подбросили кепки и закричали "ура". - Правильно! - сказал дядя Миша. - Кричать "ура" следует. И не только потому, что это красиво, а и потому, что Геннадий совершил пусть маленькое, но настоящее географическое открытие... Мы закричали еще громче и потребовали объяснения. Дядя Миша развернул карту: - Вот где мы находимся. Как видите, на карте нет и следа этого... скажем, урочища. Вместо него нарисованы сплошные возвышенности. Значит, картограф здесь не был и составил карту по рассказам или просто нарисовал горы, которых на самом деле нет... Это во-первых. А во-вторых, мы натолкнулись на тот счастливый случай, когда природа сама раскрывает перед человеком страницу в книге своей жизни. Урочище Геннадия - типичный грабен... - А что такое "грабен"? - Во время горообразования нередко бывает, что земная кора трескается, сдвигается, один участок поднимается, другой опускается. Бывает, что части земной поверхности сохраняют свое положение, а площадь между ними опускается. Вот такая площадь называется грабеном. Если впадина образуется глубокая, она наполняется водой и становится озером. Так, например, появилось Телецкое озеро... О Телецком озере мы знали. О нем рассказывал не раз бывавший там Захар Васильевич. - Телецкое озеро - очень большой грабен; длиной в семьдесят семь километров и шириной в пять. Но есть еще большие. Грабен озера Байкал имеет в длину семьсот пятьдесят километров, в ширину - восемьдесят пять, а в глубину - больше тысячи метров. Грабен, который мы с вами открыли, небольшой, но и он для геолога находка. Вот почему я изменил маршрут. Теперь мы с вами займемся обследованием естественных обнажений этого грабена. Хотя они и выветрились, кое-где покрыты осыпями, но все равно представляют большой интерес, так как именно здесь могут подстерегать нас всякие неожиданности... Согласны? Мы выразили согласие радостным воплем и тронулись в путь. Правда, отошли мы недалеко и на небольшой полянке возле ручья разбили лагерь. Дядя Миша сказал, что это будет наша база; опираясь на нее, мы начнем обследование района. Как назло, я не мог участвовать в обследовании - наступила моя очередь быть поваром. Я с завистью посмотрел вслед уходившим Пашке и Геньке. Катеринка повертелась в лагере, а потом тоже ушла, сказав, что кругом, наверно, ягод ужас сколько и она насобирает на компот. Я сварил суп, вскипятил чай. Потом грел суп, грел чай, а они все не шли. Явились грязные, усталые и такие голодные, что, как только умылись, сразу же схватились за ложки. Ничего особенного они не нашли, а устали потому, что лазить по отвесным скалам очень трудно. Мы уже приготовились обедать, как дядя Миша спохватился: - А где Катя? Но тут прибежала и она, еще издали крича: - Дядя Миша, дядя Миша-а! Я тоже сделала открытие!.. - Опять ископаемое нашла? - сказал Пашка и захохотал. - Сам ты ископаемое!.. Дядя Миша, я правда сделала открытие! Там... - Она махнула рукой на запад. - Я там ягоды собирала и нашла... - Да что нашла-то? - Озеро!.. Большущее! И круглое, как тарелка... Оно оказалось не такое уж большое - метров двести в поперечнике, но на редкость красивое. Мы не могли увидеть его издали - со всех сторон его окружали высокие деревья. Из озера и вытекал ручей, который привел нас в Генькино урочище. Пашка сейчас же кинулся к берегу, поковырял ногами песок и сказал, что в озере есть рыба: в песке попадалась рыбья чешуя. Вода была теплая, не то что в Тыже, и мы прежде всего выкупались, а потом немного полежали на горячем песке. Дядя Миша сказал, что озеро очень хорошее и, пожалуй, следует перенести сюда наш лагерь. Так мы и сделали. Через два часа новый лагерь был готов, и мы пили чай, любуясь отблесками костра, бегущими по зеркальной воде. Солнце село, в небе задрожали звезды. Стало похоже, будто появилось два неба: и вверху и внизу - в озере - сверкали и переливались мигающие огоньки. Дядя Миша сказал, что озеро должно называться Катиным, раз она его нашла. Катеринка и без того ходила слишком важная и гордая, но каждый из нас надеялся совершить не меньшие открытия, и мы согласились: пусть будет Катеринкино озеро. ХОЗЯИН КРУГЛОГО ОЗЕРА К общему удивлению, Пашка сам вызвался дежурить по лагерю, а мы, вооружившись молотками, с утра отправились к обрыву. Катеринка несла рулетку и помогала дяде Мише мерить толщину пластов. Геннадий собирал образцы. Я тоже начал собирать, увлекся и пошел вперед вдоль каменной стены. Она вовсе не была ровной и гладкой, как казалось издали, а шла изломами и извилинами. Верхушка ее иззубрилась, обвалилась, и внизу тянулись огромные валы осыпей. Я скоро потерял наших из виду, но продолжал идти вперед. Старательно рассматривая обрыв и осыпи, я разбивал все подозрительные камни, но не находил ничего похожего на изумруды. Молочно-белые, серые, желтоватые камни, названий которых я не знал, да красноватые зернистые порфириты (тат называл их дядя Миша) - и больше ничего. Только раз я наткнулся на подходящий камень, но он был какого-то зеленовато-грязного цвета, как бутылочное стекло, и под ударом молотка раскрошился вдребезги. Нет, конечно, это был не изумруд! Я уже подумывал о возвращении, но, окинув напоследок взглядом стену, заметил метрах в пяти от земли небольшое углубление или отверстие. Рассмотреть его снизу было невозможно, и я начал карабкаться вверх. Лезть пришлось не прямо, потому что от отверстия круто падал почти гладкий откос, на котором не за что было ухватиться, а внизу вздымался высокий вал осыпи. Однако сбоку, по расселинам и камням, можно было добраться до небольшого карниза, над которым и находилось это отверстие. Пройти по карнизу можно было только бочком, прижавшись к стене. Лишь у самого отверстия он немного расширялся, и я смог нагнуться. Маленькая полукруглая ниша была сплошь усеяна кристаллами!.. Я зажмурился, перевел дух и опять открыл глаза: кристаллы не исчезли. Гладкие, блестящие и прозрачные, как стекло, это, несомненно, были алмазы! Разве могут сравниться с ними какие-то изумруды!.. Я представил себе, как ребята разинут рты, когда я с независимым и равнодушным видом достану из кармана горсть алмазов и небрежно высыплю перед дядей Мишей... Разыскав местечко в боковой стенке ниши, где выросло целое созвездие крупных кристаллов, я принялся осторожно выбивать их вместе с основанием. Сделать это было не так-то просто: бить приходилось левой рукой, согнувшись. Наконец созвездие было у меня в руках, но, неловко повернувшись, я сорвался с карниза и заскользил по крутому склону. Не будь у меня в руках кристаллов, я бы еще попытался ухватиться, замедлить падение. Но теперь я только зажмурился, поднял кристаллы повыше и, обдирая спину об острые выступы, съехал вниз, пропахав глубокую борозду в щебнистой осыпи. Ободранная спина горела и саднила, но я был счастлив: сокровище уцелело! Я побежал назад - разыскивать дядю Мишу и ребят, потом решил, что они уже ушли, и направился в лагерь. Еще издали я услышал крик: - Помогите! Ой-ой-ой, скорее помогите! Я сунул кристаллы в карман и побежал что было сил. В лагере было пусто, только по берегу метался Дружок и то лаял, то скулил, глядя на озеро. Оттуда опять донесся крик: - Ой-ой-ой! Сейчас утону... Помогите! Кричал Пашка. Я увидел его на середине озера. Он плыл, но как-то странно. Вернее, он не плыл, а сидел, согнувшись крючком, и то двигался вперед, то вдруг останавливался и начинал двигаться назад, вроде давал задний ход. Он не захлебывался, не тонул, да и вообще был весь над водой, сидя на чем-то, что стремительно металось из стороны в сторону. Когда движение замедлялось или приостанавливалось, затихал и Пашка; но как только оно возобновлялось, он снова начинал вопить. Я быстро разделся и хотел плыть прямо к нему, но потом сообразил, что так мне его не вытащить. У берега плавал обломок древесного ствола. Я лег на него и стал грести к Пашке. Теперь его начало кружить. Он быстро плыл по кругу, и вокруг него даже поднялись небольшие бурунчики. Мне бы не удалось его догнать, если бы он не остановился. Подплыв вплотную, я увидел, что Пашка сидит на маленьком плоту, почти целиком погрузившемся в воду. - Чего ж ты орешь? Я думал, ты тонешь... Пашка не успел ответить - плот дернулся и опять начал свои странные движения. По временам он наклонялся и еще больше уходил под воду. - Р-рыба! - заикаясь, пробормотал Пашка. - Я, к-кажется, поймал акулу... - Дурень ты! Акулы в море бывают. - Н-ну, тогда это к-какая-то д-допотопная р-рыба... Должно быть, рыба порядочно утомилась: движение плота замедлялось, и наконец он остановился. - Давай греби! - скомандовал я, и мы начали подгребать к берегу. Плот судорожно дергался, иногда скользил в сторону, но все же понемногу приближался к берегу. Пока мы добирались, Пашка, задыхаясь и заикаясь, рассказал, как все произошло. Он умышленно остался в лагере, чтобы на свободе половить рыбу. У берега ловилась всякая мелочь. Тогда он обрубил четыре лесинки, связал их. Плот получился хлипкий и слишком легкий - когда Пашка влез на него, он почти весь погрузился в воду, - но плыть все-таки было можно. Пашка отплыл метров на двадцать от берега. Хотя дядя Миша и выпотрошил его мешок, Пашке все-таки удалось утаить отцовскую закидушку из толстого крученого шпагата. Поводки на ней были сделаны из стальной проволоки, а сверху обкручены латунной. Пашка насадил живцов и забросил закидушку. Он несколько раз безрезультатно вытягивал и забрасывал ее и уже собирался плюнуть на все и грести к берегу, но закидушка вдруг натянулась, и он еле успел обмотать шпагат вокруг сучка на лесине. Будь плот тяжелее или шпагат менее прочным, все бы кончилось на первом рывке, а тут дело обернулось иначе. Странная добыча сама поймала Пашку. Он спохватился, когда плот был уже на середине озера и его начало дергать из стороны в сторону. Размотать натянутый мокрый шпагат уже не удалось. Проще всего было бы обрезать закидушку, но у Пашки не было ножа, да ему и жаль было упустить пойманную им неведомую рыбину. И он поминутно переходил от страха к надежде и от надежды к страху, не решаясь бросить плот и боясь на нем оставаться. Мы подгребли к противоположному берегу - он оказался ближе - и понемногу начали подтаскивать добычу. Она сопротивлялась, но все же шла. У самого берега, когда на мелководье показались широкая темная спина и пятнистые бока, рыба опять забушевала, взметая фонтаны брызг. Однако мы все-таки выволокли ее на песок - и ахнули: такой крупной рыбины мы никогда не видели. Пашка сказал, что ее нужно трахнуть камнем по башке, а то она отлежится и прыгнет обратно, однако сам подойти к ней не решался. Рыба хватала воздух широко открытым ртом, яростно хлестала хвостом по песку и подпрыгивала, но все слабее и тише. Пашка разыскал увесистый обломок ветки, издали огрел по голове рыбину; та перестала биться, а потом и вовсе уснула. Рыба оказалась очень тяжелой, и я предложил сесть опять на плот и переправить ее по воде. Но Пашка сказал, что он предпочитает идти в обход по берегу, а то там опять кто-нибудь поймается и вовсе утопит. Мы стащили рыбу в воду и повели ее на буксире, как баржу. Я первый увидел четкий след больших сапог. След входил прямо в воду и здесь был размыт, потом возвращался обратно и исчезал в траве, окаймляющей песчаный берег. Вокруг было безлюдно, как и прежде, однако кто-то здесь прошел совсем недавно, так как след был совершенно четкий. Во всяком случае, он был оставлен не далее вчерашнего дня, иначе его бы смыло позавчерашним ливнем. Что это за человек? Почему он оказался здесь? Знает ли он о нас и ушел ли он по своим делам или потому, что на озере появились мы? Если он видел нас, почему не пришел в лагерь?.. Мы долго раздумывали над таинственными следами, потом вспомнили, что лагерь остался без присмотра, и заторопились домой. Рыбу следовало выпотрошить и приготовить на обед, но нам хотелось показать свою добычу во всем великолепии. Наши скоро подошли и, конечно, восхитились огромной рыбиной. Пашка так расхвастался, что мне пришлось рассказать, как он сидел, скорчившись, на плоту и вопил: "Ой-ой-ой! Сейчас утону..." Все начали смеяться, а дядя Миша сказал, что это ничего, что боялся. Важно, что хотя и боялся, а не отступил. Таймень здоровенный, и с ним впору управиться взрослому. Настоящий хозяин озера. Катеринка увидела мою спину и закричала: - Ой, дядя Миша, поглядите, что у Кольки на спине! И тут я вспомнил про свои алмазы, оставленные в кармане штанов. Кажется, мне не удалось сохранить независимое и равнодушное выражение на лице, но я был вполне удовлетворен, увидя восторг на лицах у всех. Дядя Миша внимательно рассмотрел созвездие кристаллов и сказал: - Очень хорошо! Отличный образец! Я думаю, это будет украшением вашей коллекции. - Как? Разве это... - разочарованно начал я. - Это превосходный образчик кристаллического кварца. Тебе посчастливилось найти крупные и очень чистые кристаллы, хотя ради этого не стоило обдирать спину: кварц - очень распространенный минерал. Я был так разочарован и огорчен, что безропотно дал намазать свою спину йодом и даже не рассердился на Катеринку, которая сказала, что теперь я похож на зебру. Хорошо еще, что я не расхвастался и не брякнул насчет алмазов!.. Таймень оказался жирный и вкусный, мы на славу пообедали. - А как же он сюда попал, таймень? - спросила Катеринка, когда после обеда все прилегли отдохнуть. - Трудно сказать. Может быть, ручей этот когда-нибудь был большим, а лососевые рыбы высоко ведь поднимаются для икрометания. Подняться поднялись, а вода спала, они здесь и застряли. Может, птицы икринки занесли. Вот и вырос такой "хозяин". Ловить-то здесь некому, безлюдье... Тут я сразу вспомнил про следы: - Дядя Миша! Тут люди есть... Мы видели следы. С той стороны озера. - Кто там может быть? А ну, пойдемте посмотрим... Мы обшарили все кусты вокруг следов, но никого и ничего не нашли. Генька внимательно рассмотрел отпечатки сапог на песке - он чуть не носом по ним водил - и сказал: - Это хромой. На правую ногу. Видите? Отпечаток правой слабее и неполный... Конечно, хромой! - Весьма возможно, - согласился дядя Миша. - Человек, однако, давно ушел, и незачем ломать себе голову над этими следами... Пошли в лагерь! Но Генька, нахмурившись, о чем-то думал и не трогался с места. - Вспомнил! - вдруг закричал он. - Это те самые!.. Дядя Миша, когда мы пошли вас ловить... - он покраснел и сбился, - то есть когда мы... ну, искали вас... за околицей были точь-в-точь такие самые следы... - Опять ты выдумываешь! - сказал Пашка. - Ну, похожие - так что? Кто сюда потащится? Конечно, Генька хватил через край. Следы в самом деле были похожи, но из этого ничего не следовало. Но что делал здесь этот человек и куда он девался?.. Мы вернулись в лагерь удивленные и озадаченные... Может, урочище вовсе не было безлюдным, здесь кто-нибудь жил и у круглого озера был настоящий хозяин, а не только Пашкин таймень? БРАКОНЬЕРЫ На следующий день до первого привала мы шли вдоль стены, промеряя пласты и собирая образцы. Стена понемногу понижалась, потом перешла в увал, поросший пихтачом и елью. Постепенно сужающееся урочище замыкала высокая гора, сплошь покрытая лесом. Дядя Миша сказал, что возвращаться на прежний маршрут к реке слишком далеко, и мы решили перевалить через гору, чтобы потом продолжать путь на северо-запад. В долине лес то и дело перебивался солнечными еланями*, поросшими густой, сочной травой почти в рост Катеринки. Дядя Миша, шедший впереди, внезапно остановился на окраине одной из таких еланей и предостерегающе поднял руку. Мы осторожно подошли, но ничего не увидели из-за высокой травы; было только заметно, что посреди поляны что-то движется. Дядя Миша подсадил Катеринку на дерево, она вскарабкалась повыше и быстро сползла обратно: (* Елань - прогалина, поляна.) - Там спит рыжая корова, и около нее маленький теленочек... Хорошенький такой! Конечно, это была не корова - откуда ей здесь взяться! - и нам всем захотелось посмотреть, но мы стояли неподвижно, боясь спугнуть неизвестное животное. - Оно не спит, - сказал через некоторое время Генька, - оно дохлое. Видите, вороны... На ветках ели, стоящей поодаль, уселись две вороны и о чем-то переговаривались, поглядывая на поляну. Потом прилетели еще и еще. - Да, вороны, должно быть, почуяли падаль... Прячась в высокой траве, мы поползли на поляну. Посреди нее лежало большое красно-рыжее животное, а возле топтался маленький, тонконогий рыжеватый теленочек с бурыми пятнышками на боках. Он то принимался лизать морду матери, то подталкивал ее головой, как бы стараясь разбудить, то неподвижно застывал, расставив тонкие шаткие ножки. Подо мной треснула ветка. Испуганно вскинувшись, теленок бросился в сторону, наткнулся на Катеринку, и они упали. Катеринка обхватила его руками за шею, подбежал я, и мы удержали теленка. - Это маралуха, - сказал Генька. - Я видел такую шкуру у Захара Васильевича. - Да, - согласился дядя Миша. - Только она не дохлая, а убита каким-то негодяем. Над глазом трупа зияла пулевая рана, с правой задней ноги была снята кожа и срезано мясо. Охотник не мог унести всю тушу, вырезал большой кусок и ушел. Тогда, наверно, притаившийся мараленок и прибежал к матери. Ради куска мяса было убито большое, сильное животное, да и мараленок без матери неизбежно должен был погибнуть. - Таких гадов надо в тюрьму сажать! - сказал Генька. - Следует, - поддержал дядя Миша, - уже хотя бы потому, что охота сейчас запрещена. А он убил матку - значит, и теленка тоже. - Это какой-то чужак, - решил Геннадий. - Наши зверя сейчас не бьют... Давайте поймаем его! - Найдешь его! - возразил Пашка. - Как иголку в сене... Катеринка все время возилась с теленочком: гладила, что-то приговаривала и целовала в черную мордочку. Тот пятился и мотал головой. Катеринка сказала, что ни за что не бросит теленка - один он обязательно пропадет. - А что с ним делать? - Возьмем с собой! А, дядя Миша? Я его выкормлю... - Да чем ты будешь кормить? Он ведь, наверно, травы еще не ест. - Ест! Ест! - закричала Катеринка. - Смотрите! Она нарвала немного травы и дала теленку. Тот обнюхал, захватил немного губами и тут же выронил изо рта. - Вот видишь, он еще не умеет! Катерника огорчилась до слез: - Все равно не брошу! Вот хоть сама с ним останусь - и все! - Ну что ж, хорошо! Веди своего мараленка. Катерипка сделала из веревки поводок и надела ему на шею. Мараленок сначала пятился и упирался, потом смирился и пошел следом за нею, часто перебирая тонкими ножками. Но он скоро устал и начал отставать, а вместе с ним и Катеринка. Тогда дядя Миша спеленал его, как ребенка, и привязал на спину Звездочке. Катеринка пошла вперед - собирать изредка попадавшуюся черную смородину. Обходя завалы, мы не торопясь поднимались по склону, как вдруг впереди послышались глухие удары и Катеринкин голос: - Скорей! Скорей сюда!.. Мы бросились на голос, выбежали на поляну. По ней прыгала Катеринка и толстым суком била по земле. Земля дымилась. Пожар! Пламя еще не поднялось, но между островками зелени змеились, перебегали по сушняку искрящиеся огоньки, распространялись все быстрее и шире. И уже повис над поляной терпкий, едучий запах гари... Схватив валявшиеся всюду сучья, мы принялись забивать стремительно расползающиеся очаги огня. Подбежали дядя Миша и Пашка. Мы кольцом охватили поляну, чтобы не пропустить огонь дальше, и молотили, молотили по земле. Огоньки пригасли, поднялся сизый дым, и в этом предательском дыму то там, то здесь снова начинали искриться загорающиеся пучки сухой травы. Наконец огонь был погашен, но трава все еще тлела и дымилась. Только тогда мы услышали журчанье ручейка, протекавшего по краю поляны, и, пустив в ход котел, чайник, кружки, тщательно залили все дымки. Катеринка в этом уже не участвовала. Она сидела на земле и, держась за ноги, беззвучно плакала. Увидев разгорающийся огонь, она бросилась сбивать пламя и, сгоряча не чувствуя боли, бегала прямо по горящей траве, а теперь ожоги дали себя знать. Посмотрев на Катеринкины ноги, дядя Миша ахнул и схватил свой мешок. Оп обмыл ей ноги марганцовкой, потом из флакона, предварительно разогрев его, вылил густую, похожую на воск массу, смазал ожоги и забинтовал. Катеринка перестала плакать и только всхлипывала. - Очень больно, Катя? - спросил дядя Миша. - Печет... - Зачем же ты кинулась босиком в огонь? - Перепугалась... Огонь-то - вон он, к валежнику подбирался. Огонь был остановлен в двух шагах от кучи бурелома, за которым шел увешанный бородами мха и лишайников сухостой. Дойди огонь туда - его уже не удалось бы остановить. В прошлом году мы всей деревней бегали в Колтубы помогать тушить пожар, зажженный молнией. Огонь шел тогда на дозревающие хлеба... Нет ничего страшнее, чем пожар в тайге, когда ревущее пламя стеной вздымается к небу, вспыхивают, как факелы, столетние кедры и ели; обезумев от ужаса, все живое бежит от огня, и там, где он прошел, на долгие годы остается черная, мертвая пустыня гари. Катеринка поступила как герой; и это ничего не значило, что герой сидел теперь и ревел... - Что же делать с тобою? А? Ты ведь идти не сможешь? - Смогу! Правда смогу! - Катеринка вскочила, ойкнула, побледнела и поспешно села опять. - Нет, не могу... - Слезы снова закапали у нее из глаз. Дядя Миша озабоченно потер щеку и задумался: - Что ж, ребята, придется наш поход свернуть... Погодите! Мы в пути уже пять дней, продовольствие подходит к концу. Вы, я знаю, готовы идти на край света, но у Кати серьезные ожоги, ее нужно лечить. Вы ведь не захотите, чтобы она мучилась ради вашего удовольствия. Нет ведь?.. Я так и думал. Поэтому объявляется приказ по экспедиции: курс домой! А как же изумруды и все открытия, которые мы собирались совершить, но еще не совершили? Но что нам оставалось делать, как не согласиться!.. Мы усадили Катеринку на Звездочку рядом с мараленком и тронулись в путь. У самого края поляны Геннадий, шедший впереди, остановился и показал на землю: на разбросанном от костра пепле были видны отпечатки сапог. - Видите? Это опять хромой. Отпечаток сапог был действительно тот самый. Человек, оставивший следы на берегу озера, шел впереди нас. Должно быть, это он и маралуху убил, и бросил непогашенный костер. - Давайте поймаем его, дядя Миша! - предложил Генька, и ноздри его гневно раздулись. - Следовало бы... но это нас задержит, а Катю нужно скорее доставить в деревню... Дядя Миша прикинул наше местоположение по карте и маршрутным съемкам (он тоже вел съемку, сказав, что параллельная работа страхует от ошибок). По прямой до деревни было километров двадцать, но идти пришлось бы по такой чаще, что пробираться через нее и без Звездочки трудно, а с ней и вовсе невозможно. - Вместо того чтобы замкнуть треугольник, - сказал дядя Миша, - мы замкнем неправильную трапецию. Пойдем не на северо-восток, а прямо на север, пока не выйдем на дорогу в Колтубы. Так дальше, но легче и, следовательно, скорее. Мы пошли наискось по увалу и шли до самой темноты. - Вы народ выносливый, - сказал дядя Миша, - а нам нужно торопиться: Кате может стать хуже... Катеринка крепилась изо всех сил и не жаловалась, хотя ей, наверно, было очень больно. Я срывал попадавшиеся по дороге ягоды и отдавал ей, однако она не ела, а совала мараленку. Тот мял их губами, но не глотал, и это огорчало Катеринку больше, чем обожженные ноги, - она все боялась, что он умрет от голода. Поужинали мы уже в темноте. Катеринка и здесь возилась с теленком: поила его с пальца и с тряпки теплой сахарной водой. Рано утром, наскоро позавтракав, мы пошли дальше и к полудню достигли точки, откуда должен был начаться спуск на противоположную сторону горы. - Стойте! - вдруг крикнул Геннадий. - Вон он! Не далее как в километре от нас в безветренном воздухе поднимался дым костра. - Это он! - кричал Генька. - Бежим скорее! Дядя Миша, прищурившись, посмотрел на дым, потом на нас, проверил свое ружье и сказал: - Хорошо! Павлу и Кате оставаться со Звездочкой здесь. Пошли! Всю дорогу мы почти бежали, боясь, что человек, зажегший костер, опять бесследно исчезнет. Шум ключа, бившего из-под скалы, заглушал наши шаги и позволил незаметно подойти к деревьям у самого края лужайки. Возле костра сидел бородатый человек без рубахи. Рубаха лежала неподалеку на траве, должно быть только что выстиранная и разложенная на солнце для просушки. Над огнем висел закопченный котелок. Человек поднялся, прихрамывая подошел к разостланной одежде и взялся за рубаху. В этот момент дядя Миша, жестом остановив нас, вышел из-за деревьев и громко сказал: - Здравствуйте! Человек рывком натянул затрещавшую рубаху и оглянулся. Глаза его угрюмо и настороженно уставились на дядю Мишу. Ничего не ответив, он вернулся к костру и только здесь ответил: - Здоров. Дядя Миша подошел ближе, разглядывая человека и его имущество. Он увидел кусок шкуры с рыже-красной шерстью и кивнул на него головой: - Свежинка? - Ты что, оголодал? Садись, угощу... - Я не в гости пришел. - А не в гости, так проходи дальше. - Да нет, погожу. Погляжу. - Ну-ну, погляди, я за это денег не беру. - И то ладно. Они перебрасывались отрывочными фразами, как бы примериваясь и оценивая друг друга. - Ну, поглядел? Теперь проваливай! - Еще не все поглядел. Я хочу на твои документы поглядеть. - А ты что за спрос? - нахмурился хромой. - Иди подобру-поздорову, а то я тебе покажу документ... Он у меня нарезной... - И он шагнул к дереву, к которому было прислонено ружье. - Стой на месте! - скомандовал дядя Миша. - И не дури - у меня десятизарядное!.. Хромой остановился и с деланным равнодушием уставился в сторону. Я тоже невольно посмотрел туда и тут только заметил, что Геньки рядом нет. Неужто он струсил и убежал? - Давай лучше по-хорошему, - сказал дядя Миша. - Показывай документ! - Я его замарать боюсь, - с издевкой ответил хромой, - дома хороню... - А стыд ты тоже дома оставил?.. Ты маралуху убил? Закона не знаешь? - Ты меня законам не учи. Нашелся законник! - Я учить не буду, другие научат. Зачем по тайге бродишь? - Да что ты ко мне привязался, как репей? - закричал хромой. - Я сам себе хозяин, хочу - и хожу... - Себе, может, и хозяин, хотя и плохой, а тайге - нет. Понял? И не кричи - не страшен... Из-за дерева, к которому было прислонено ружье хромого, показалась рука и, схватив ружье, скрылась. Это была Генькина рука! Я чуть не подпрыгнул от восторга. Генька взял ружье наперевес и стал сзади хромого. - Ну, так как? Есть у тебя документы? Хромой нагнулся к голенищу и начал там копаться, но в это время позади Геньки затрещали кусты, оттуда, как кошка, выпрыгнул и бросился на него какой-то парень. Генька от толчка не устоял на ногах, и они, сцепившись, покатились по траве. Тут уж я не выдержал и бросился на подмогу. Парень оказался жилистый и верткий, как вьюн, но все-таки мы распластали его на траве и... окаменели от удивления: - Васька?! - Ну, Васька, - задыхаясь, проговорил Васька Щербатый. - Тоже храбрые - двое на одного... А ну, пустите! Навалились... - Вы что, знаете его, ребята? - спросил дядя Миша. - Так это же наш, деревенский... Васька Щербатый. - Отпустите его. А этот? - кивнул он на бородатого. - Не знаем. Чужой какой-то... - Это дядька мой, - угрюмо сказал Васька, одергивая рубаху. - Да врешь ты, нет у тебя никакого дядьки! - Нет, есть. Он под Минусинском живет. А теперь к нам приехал, погостевать... - И заодно золотишко поискать? - повернулся дядя Миша к незнакомцу. - Лопата и кайло зачем? - Ты меня поймал? - На хищничестве - нет, а на браконьерстве поймал. Бить зверя сейчас нельзя, а ты самку убил, изуродовал и бросил. Значит, вы самые настоящие браконьеры. Да, кроме того, и тайгу подожгли... - Мы не поджигали! - вскинулся Васька. - Оставить непогашенный костер - все одно что поджечь. Понятно? В общем, так, граждане: разбираться в этом будут власти, а пока... Геннадий, подбери ружье! Ружье мы передадим в сельсовет и вас туда же доставим. Там и объясните, кто вы такой и чем занимаетесь... Ну, так как, пойдете добровольно? Хромой посмотрел на ружье, которое Генька снова направил на него, переглянулся с Васькой и махнул рукой: - Ладно, Васька, собирай манатки, там поглядим еще... Он подобрал кайло, лопату и тощий заплечный мешок, а Васька слил из котелка воду и прикрыл мясо пучком травы. Хромой и Васька пошли вперед. Следом за ними, все так же держа ружье наперевес, шел Геннадий, а потом - дядя Миша и я. Дядя Миша взял у Геньки ружье и тихонько вынул патроны. Тот обиделся, но дядя Миша сделал правильно, потому что, в случае чего, Генка сгоряча мог и бабахнуть. Катеринка и Пашка вытаращили на нас глаза. Кто же мог ожидать, что здесь окажется Васька?.. Я рассказал им, как все было и каким молодцом оказался Геннадий. Катеринка ужасалась и восторгалась, а Пашка сказал, что ничего особенного, он бы тоже так сделал, а может, даже и лучше, если б его не заставили сторожить Катеринку и Звездочку. Катеринка на него накричала - и правильно сделала, потому что он всегда храбрый после времени. К вечеру мы спустились в небольшую долину, которая, по расчетам дяди Миши, должна была вывести нас на дорогу в Колтубы. Катеринке вовсе не стало хуже, как опасался дядя Миша. Должно быть, мазь оказалась здорово целебной, потому что вечером Катеринка, опираясь на палку, ковыляла уже сама, нянчилась с мараленком и приставала к нам, как его назвать. Пашка предложил назвать Найденышем, но Геннадий сказал, что это самка и мужское имя не годится. - Ну, тогда пусть... пусть тогда будет Найда! - сказала Катеринка. Найда так Найда! Нам было не до этого, потому что мы были озабочены одним: как бы наши пленники не сбежали. Они сели в сторонке, подальше от нас, всухомятку съели свое мясо и, отказавшись от чая, который предложил дядя Миша, улеглись спать. Но эта хитрая уловка не могла нас обмануть. Мы с Генькой решили спать поочередно и караулить. Дядя Миша, заметив, что я не собираюсь ложиться, спросил, в чем дело. Я тихонько рассказал о наших подозрениях и решении сторожить браконьеров, не спуская с них глаз. - А-а! - улыбнулся дядя Миша. - Что ж вы меня в заговор не посвятили? Давай так: сначала я посторожу, потом ты. А пока иди спать, ты и так клюешь носом. Спать мне, правда, хотелось нестерпимо, и я сразу же заснул, хотя меня и мучило предчувствие, что это добром не кончится. МИРНЫЕ ПЕРЕГОВОРЫ Так и случилось. Я проснулся на заре, словно от толчка, и первое, что увидел, была синяя рубаха убегавшего Васьки. Оглянувшись, он заметил, что я смотрю на него, погрозил кулаком и скрылся за деревьями. Я закричал, все вскочили, но было уже поздно пускаться в погоню. А хромой бежать и не думал: он проснулся, когда я поднял кряк. Мы ужасно расстроились, а дядя Миша только посмеивался: он совсем не собирался стеречь Ваську. Часам к четырем мы вышли на Колтубовскую дорогу, а там оказалось рукой подать до нашей деревни. Ребята увидели нас еще на выгоне и встретили за околицей молча, как почетный караул. Караул немедленно сомкнулся вокруг нас тесным кольцом, и так мы торжественно прошествовали к кузнице, где Иван Потапович проверял отремонтированную лобогрейку. - А, путешественники прибыли? - сказал он, увидя нас и здороваясь с дядей Мишей. - Ну как? Все в порядке?.. А Федосьина гостя-то по дороге, что ли, подобрали? На подмогу? Дядя Миша коротко рассказал, как и почему мы задержали хромого. - Вон оно что! - нахмурился Иван Потапович. - Как же это ты, гражданин хороший? А? Но тут в круг ворвалась тетка Федосья, Васькина мать; должно быть, Васька все ей рассказал, и она прибежала на выручку. - Ты куда глядишь, Иван Потапович? Человек в гости приехал, а над ним каждые-всякие изгаляться будут?.. А ты кто такой? - накинулась она на дядю Мишу. - По какому такому праву власть из себя строишь? Видали мы и таких и этаких... Пошли домой, Сидор! Нечего с ними тут растабарывать... - Ты, Федосья, не шуми, а разберись сначала. Приехал твой Сидор в гости, мы не против - гостюй! А почто он в тайгу пошел? - А кто ему закажет? Что он - не человек, как другие? - Человек - когда он к делу приставлен и им занимается, а ежели нет, тогда он не человек, а так, шалтай-болтай... Ты знаешь, что он против закона зверя бил и мало тайгу не поджег?.. Да коли бы не они, - кивнул Иван Потапович на нас, - пал уже до деревни бы дошел. Ветер-то с той стороны тянет, а кругом такая сушь, что твой порох... Вот что твой гостенек мог наделать! Нам такие гости не с руки, и серчай не серчай, а мы представим его в сельсовет - пусть там сами глядят что и как. Федосья хотела было еще что-то говорить, но, увидев суровые лица окружающих, смолчала и, поджав губы, отошла. Хромой сидел на пеньке и безучастно смотрел куда-то в сторону, словно все происходящее нисколько его не касалось. - Геннадий, - сказал Иван Потапович, - слетай, скажи, чтобы запрягли Касатку... И тебе, Михал Александрыч, придется съездить со мной, потому ты главный свидетель. - Хорошо, вот только умоюсь, - ответил дядя Миша. ...Марья Осиповна перепугалась, увидев Катеринкины забинтованные ноги, но дядя Миша уверил ее, что ничего опасного нет, да и Катеринка держалась таким молодцом, так весело рассказала про пожар и как она его тушила, а теперь ей нисколечко не больно, что мать успокоилась. Найда совсем ослабела от голода и оттого, что все время лежала связанная. Катеринка хотела напоить ее молоком, но Найда не умела пить из миски. Я вспомнил, что у нас есть соска, которая надевается на бутылку, и помчался домой. Мать и Соня обрадовались так, будто меня не было целый год, и начали про все расспрашивать, но я сказал, что мне некогда, схватил соску и убежал. Найда уже стояла, однако была так слаба, что ее все время качало и ноги у нее разъезжались. Катеринка налила в бутылку молока и всунула соску в рот теленку. Найда мотала головой и пятилась, но, почувствовав молоко, зачмокала, начала сосать. Она так уморительно перебирала от нетерпения ножками и вертела кисточкой, которая у нее вместо хвоста, что все засмеялись. - Будет, опоишь, - сказала Марья Осиповна и отобрала бутылку, когда та наполовину опустела. Тут подъехал Иван Потапович и вместе с дядей Мишей увез хромого в Колтубы. Вернулись они еще засветло. - Ну как? Что с ним сделают? - обступили мы их. - Что сделают? Отправят в аймак, а там рассудят. Мы разошлись по домам, но дома не сиделось: мы так привыкли все время быть вместе, что после ужина опять пришли в Катеринкину избу. Собралась чуть не вся деревня: всем ведь было интересно узнать про наше путешествие. Мы наперебой рассказывали обо всем сразу, и, конечно, не столько рассказывали, сколько мешали друг другу. - Погодите, - сказал Иван Потапович. - Что вы все трещите как сороки? Давайте по одному... Рассказывать в одиночку оказалось очень трудно, и у нас ничего не вышло. - Ну, вы, я вижу, рассказчики аховые... Ты б, Михал Александрыч, сам, что ли... ну, вроде доклада или беседы. Народ очень даже интересуется, какие есть камни и какая от них польза. - Пожалуйста, - сказал дядя Миша, - ничего не имею против. Закончу обработку материалов, и перед отъездом побеседуем. Только... - Он наклонился к уху Ивана Потаповича, что-то пошептал ему, и тот кивнул головой. - Только сделаем так: сначала один из участников сделает доклад о походе - должны же мы отчитаться, правда? - а потом дополню я. Согласны? Я думал, что доклад будет делать Генька, но дядя Миша решил иначе: - Я полагаю, такой доклад должен прочитать секретарь нашей экспедиции Николай Березин. Геннадий Фролов подготовит коллекцию собранных образцов, а Павел Долгих начертит карту обследованного района... Катеринку не нагрузили ничем, потому что она еще была больна. Дядя Миша, чтобы я не путал и не заикался - кому охота это слушать! - посоветовал мне написать доклад, и я целый день напролет просидел за столом, а потом показал дяде Мише. Он сказал, что написано прилично, у меня, кажется, есть литературные задатки. Вечер прошел торжественно. Пашка повесил на стену свою карту, а дядя Миша сказал вступительное слово. - Больше чем двести лет тому назад сын холмогорского крестьянина гениальный ученый Михаил Ломоносов бросил призыв: "Пойдем ныне по своему отечеству, станем осматривать положение мест и разделим к произведению руд способные от неспособных... Дорога будет не скучна, в которой хотя и не везде сокровища нас встречать станут, однако везде увидим минералы, в обществе потребные..." Только через двести лет народ услышал призыв своего великого соотечественника и последовал ему. Это стало возможным потому, что народ стал хозяином своей судьбы и своей земли. Как рачительный хозяин, он изучает свое хозяйство и год от году становится богаче и сильнее. И у вас в Тыже сделан первый, пусть небольшой, но очень важный шаг... Я прочитал свой доклад; он всем понравился, и мне хлопали, как настоящему докладчику. Потом Генька внес и расставил коллекцию, а дядя Миша долго рассказывал, что находится в наших горах и какая может быть польза от разных минералов. А на следующий день дядя Миша уехал - по его расчетам, товарищи его уже должны были добраться до аймака. Повез дядю Мишу мой отец, у которого были свои дела в аймаке. Еще на зорьке мы собрались к Катеринкиной избе. Вещи дяди Миши сложили на подводу, он попрощался с Марьей Осиповной и Иваном Потаповичем. - Вы поезжайте, Иван Степанович, а мы с ребятами пройдем пешком, - сказал дядя Миша. Мы проводили его до самых Колтубов. Невеселая это была прогулка. Конечно, дядя Миша не мог остаться с нами навсегда, мы это хорошо понимали, но расставаться было очень грустно. Тут хочешь не хочешь, а повесишь нос и начнешь вздыхать! Дяде Мише, должно быть, надоели наши унылые вздохи: - Вы что, граждане, хоронить меня идете, что ли? Почему такие постные физиономии? Я объяснил начистоту все, что думал, и ребята сказали, что правильно, они тоже так думают. - А что же вы теперь будете делать? - Да что ж? Доучимся и уедем. Будем ездить, пока не найдем такое, чтобы было интересно. - Та-ак! А не думаете ли вы, друзья, что это похоже на трусость? - Почему трусость? - спросила Катеринка. - Мы ничего не боимся. - Выходит, боитесь. Советский человек не ищет хорошего места для себя, а сам создает эти хорошие места. И когда-нибудь вам станет стыдно. Куда бы вас ни закинула судьба или собственная прихоть, рано или поздно вас потянет в те места, где вы родились и выросли. Вы приедете и будете любоваться каждым камешком и веткой. Жизнь здесь изменится, она станет лучше и легче. Но добьются этого другие, и вам станет стыдно, что вы ничего не сделали для своего края, бросили и забыли родное гнездо... - А что же нам делать? - Ищите, думайте. Вы же пионеры! Не прячьтесь за чужие спины, идите впереди... Экспедиция, конечно, хорошее дело, но и та была проведена плохо... - Почему? - Да ведь в ней только вы участвовали - четверо! А остальные ребята?.. Им ведь тоже интересно. Недаром этот Щербатый увязался за своим дядькой. Он, может, для того и пошел, чтобы доказать, что он не хуже вас... - Все одно ничего не докажет! - Почему же это? - Он несознательный, только и знает что каверзы строить... - Ну, он несознательный, а вы сознательные. Привлеките его на свою сторону, перевоспитайте... - Перевоспитаешь его, как же! - сказал Пашка. - Трудно? А если легко - в том и доблесть не большая... Ну какие же вы идущие впереди, если за вами никто не идет!.. Командирам без армии грош цена... Так-то, братцы! Катеринка всю дорогу рвала цветы, и, когда мы подошли к Колтубам, у нее собралась целая охапка. Она обложила ее листьями папоротника и отдала дяде Мише. На прощанье Катеринка разревелась, у меня тоже как-то першило в горле и щипало глаза: очень уж мы полюбили дядю Мишу и жаль было с ним расставаться! Он дал нам свой адрес и просил написать. Мы обещали писать часто и много, жали ему руки и потом долго смотрели вслед удаляющейся телеге. Наконец она скрылась за березовым колком*, и мы пошли домой. (* Колок - отдельная рощица, лесок или лесной остров.) Подавленные разлукой, мы долго шли молча. Катеринка несколько раз порывалась что-то сказать и наконец не выдержала: - Правильно! - Что правильно? - Дядя Миша говорил. Надо перевоспитывать! - Кого ты будешь перевоспитывать, "диких"? - А что?.. И раз у них Васька главный, с него и начать... - Я с этим браконьером водиться не буду! - сердито сказал Генька. Они заспорили, и, чтобы примирить их, Пашка сказал, что, конечно, надо как-то поладить с "дикими", но начинать не с Васьки, потому что он самый упорный, а с кого-нибудь послабее. Неподалеку от деревни дорога идет между горбами, круто вздымающимися с обеих сторон. Когда мы поравнялись с этими горбами, сверху посыпались камни. Мы прижались к откосу, и камни перестали падать, но, как только мы поднялись, они посыпались снова. Это была работа "диких". - Трусы! - закричал Генька, - Чего исподтишка кидаетесь? - Бей "рябчиков"! - послышался в ответ Фимкин голос, и град камней обрушился на дорогу. "Дикие" бросали не целясь, и нам не очень попало, только Геньке камень угодил по ноге. - Эй ты, браконьер! - закричал Генька. - Боишься нос показать? Погоди, я тебя поймаю... Васьки среди "диких" не было, или он не захотел ответить, только никто не отозвался. - Вот! - сказал Генька. - А ты еще с ними мириться хотела!.. - Ну и что? - возразила Катеринка. - Они же не знают, что мы хотим мириться. И раз мы сознательные, должны показать пример. - Если теперь к ним пойти, они подумают, что мы струсили, - сказал Генька. - Вы как хотите, а я не пойду. - Они не подумают, - рассудил я. - Разве мало мы дрались? По-моему, тоже - надо это дело кончать. И не к Ваське идти, и не искать, кто послабее, а сразу ко всем. Прийти и сказать: "Подрались - хватит, теперь давайте по-хорошему". И идти вот сейчас, сразу... Генька хмуро молчал, а Пашка, помявшись, сказал: - Да, п-пойдешь, а они к-как дадут жизни... - Боишься, так не ходи, мы вон с Колькой пойдем, - сказала Катеринка. - Пойдешь? По правде сказать, идти вдвоем, да еще с ней, мне не очень хотелось - неизвестно ведь, какой оборот примет дело, - но отступить я уже не мог и кивнул. - Ну, так нечего и сидеть. Пошли! Она решительно поднялась и побежала к Васькиному двору. Я двинулся следом. - Постой, Катеринка, - сказал я, поравнявшись с ней. - Надо решить, что будем говорить... - А чего решать? Придем и скажем все, как есть. Васька укладывал в поленницу сваленные в беспорядке дрова. Тут же сидели его неразлучные дружки - Фимка и Сенька. Они еще издали увидели нас, но сделали вид, будто не замечают. Только, когда мы подошли вплотную, Фимка дурашливо скривился и произнес: - "Рябчики". Пришли. - Пришли. "Рябчики", - так же дурашливо подтвердил Сенька. - Сколько их идет на фунт? На левую руку? - Бросьте, ребята! - сказала Катеринка. - Мы пришли... - А кто вас звал? - обернулся Васька. - Чего вам тут надо? - Никто не звал, мы сами. Мы вроде как делегация, с предложением. Давайте, ребята, по-хорошему, а? Ну зачем нам драться? - "Рябчики". Дрейфят? - так же дурашливо сказал Фимка, обращаясь к поленнице. - Может, и правда замириться, а то заплачут? - поддержал Сенька. - Никто вас не боится. Мы хотим, чтобы без драки и чтобы не дразниться. Чтобы мы вас не называли "дикими", а вы нас - "рябчиками". Это совсем даже глупо! Вот ты, Васька... - Катеринка обошла его и стала перед поленницей, - ты же можешь повлиять на других. Давай сознательно, чтобы без всяких, и мы не будем больше вспоминать про браконьерство... Этим она все и погубила. Васька покраснел, схватил ее за руку и дернул. Чтобы удержаться, Катеринка другой рукой ухватилась за поленницу, и круглые поленья, звонко щелкая и обгоняя друг друга, раскатились по всему двору. Васька обозлился еще больше: - Иди ты отсюда!.. А то как дам сейчас... Катеринка побледнела, но не тронулась с места: - Мы к тебе пришли как делегация, и ты не имеешь права!.. Фимка и Сенька вскочили на ноги, а я стал рядом с Катеринкой, стараясь оттеснить и заслонить ее. - Нужны вы со своими предложениями! - сказал Васька. - А ну, катитесь!.. Переговоры явно провалились, надо было поскорее уходить. Но Катеринка повернулась нарочно медленно и не торопясь пошла со двора. Я шел следом, прикрывая отступление и ежесекундно ожидая, что они чем-нибудь запустят в нас. Но "дикие" ничем не бросались, только кто-то из них, наверно Фимка, пронзительно засвистел. Упрекать Катеринку было бесполезно: она и сама понимала, что, упомянув о браконьерстве, испортила дело, и готова была зареветь. Я попробовал утешить ее, пробормотав насчет того, что они все равно бы не согласились мириться и нечего особенно расстраиваться. - Я вовсе не потому, - сказала Катеринка, - а потому, что ничего-то мы сами не умеем и не знаем, как сделать... ТРУДНЫЙ ПОДАРОК На некоторое время компания наша распалась. Пашку взял с собой отец, перегонявший скот на высокогорное пастбище. Генька тоже отпросился с ним, а меня мама не пустила: она в огородной бригаде, там подоспела прополка, а сестренку оставить не на кого. Ко мне частенько забегала Катеринка со своей Найдой. Маралушка совсем оправилась, повеселела и всюду, как собачонка, бегала за Катеринкой. Мой отец вернулся из аймака через десять дней, под вечер. Я увидел его из окна и выбежал, чтобы встретить, но он только помахал рукой и, не останавливаясь, проехал дальше, к правлению. Недолго думая я подхватил Соню и хотел бежать следом, но тут подошли загорелые до черноты Генька и Пашка. Они тоже только что вернулись. - Отчего вы такие? - спросил я. - От ветра, - важно объяснил Пашка. - Там такие ветра, почитай, сутки кряду дуют. Оттого и гнуса нет, и загораешь... И потом, к солнцу-то ближе! - Не выдумывай, Пашка, - возразил Генька. - Совсем не потому, а потому, что воздух реже и действуют ультрафиолетовые лучи. - А ветер? Ого, какой там ветер!.. Да там, если двигатель поставить... Я уже придумал... - И он начал объяснять, какой двигатель нужно поставить на горе и как он будет работать без воды и пара, от одного ветра, и все будет делать. - Да чего там делать, на горе-то? - Не на горе, а тут! - рассердился Пашка. - А там к двигателю пристроить динамку, ток и пойдет куда надо... - Ну чего ты, Пашка, выдумываешь! Отец говорил, до Колтубов проводов надо прорву, а то - на гору... Пашка сконфузился, но ненадолго: - А у нас что, ветра нет? Вот сделаю, тогда увидите! - Ну и делай, пока тебе отец опять не всыплет за механику! Пашка окончательно обиделся и замолчал, а Геннадий начал рассказывать, как они там жили, строили загон для телят и маток и до чего там хорошо, хоть перебирайся насовсем... В это время прибежала Катеринка и сказала, что нас всех зовут в правление. В правлении сидели Иван Потапович, мой отец, Федор Елизарович, Марья Осиповна и много другого народу. - Все собрались? - спросил Иван Потапович, когда мы прибежали. - Идите сюда ближе. Насчет вас бумага получена... Читай, Иван Степаныч! Мой отец надел очки и начал читать: - "...аймаксовет, заслушав сообщение кандидата геологических наук М. А. Рузова, одобряет проявленную пионерами деревни Тыжи инициативу по изучению ископаемых богатств края и рекомендует всем школам аймака поддержать почин тыжевцев. За проявленную инициативу пионерской организации деревни Тыжи объявить благодарность и премировать ее радиоприемником "Родина". Председатель исполкома аймаксовета - Солдатов. Секретарь - Пыжанкин". - Вот видите? - сказал Иван Потапович. - Занялись настоящим делом, и вас одобряют... Молодцы! Кто у вас за главного? Ты, Геннадий?.. Держи документ. - Он передал Геньке только что прочитанную бумагу. - А теперь получайте свой подарок. - И он поставил на стол три картонные коробки - две побольше и одну маленькую. - Ну, что же вы? Мы стояли, открыв рты. - Эка вас... обрадовало! - засмеялся Иван Потапович. - Ну вот, глядите. - Он достал из большой коробки сверкающий лаком приемник, из коробки поменьше - тоже вроде ящик, только с блестящими какими-то штучками, и из маленькой - свернутый в кружок жгут золотой проволоки с белыми висюльками. - Тут вам полный комплект: приемник, батарея и набор для антенны. А сверх всего книжечка-инструкция, чтобы знали, что к чему и как эта штука действует. - Иван Потапович уложил все обратно в коробки. - Ну, забирайте - и кругом марш! Нам делом надо заниматься. Генька взял коробку с приемником, Пашка - батарейную, Катеринка - золотой жгут антенны, и мы, не чуя под собой ног, выскочили на крыльцо. Пашка покрутил головой и сказал: - Вот это да! Здорово! А? Это действительно было здорово! В деревне никто еще не имел приемника, и вдруг мы, и никто другой, стали обладателями настоящего, большого приемника! - Ну, п-пошли! - не вытерпел Пашка. - Надо же попробовать. - Куда?.. Генька предложил идти к нему, но Пашка заспорил, что нужно к нему - он лучше всех разбирается в технике, а мы ничего не понимаем, да и Генькин братишка может поломать. Куда, в самом деле, следовало нам идти?.. Мне хотелось, чтобы приемник был у меня, а Катеринке, хотя она и молчала, - чтобы у нее... - Лучше всего у Катеринки, - сказал я, - у них малых ребят нет. А там посмотрим. Мы выложили все сокровища на стол, поставили поближе лампу. Приемник был такой гладкий и чистый, что его все время хотелось погладить. Пашка начал было крутить ручки, но Геннадий прикрикнул на него: это же одно баловство - крутить без толку! Налюбовавшись приемником, мы сели за книжечку. Половину ее занимал сложный чертеж. В нем мы ничего не поняли, кроме того, что с двух сторон было написано "земля" и "антенна", а в книжке все оказалось просто и понятно, но невыполнимо: антенну, оказывается, нужно растянуть на высоте десяти - пятнадцати метров над землей. Где же ее взять, такую высоту, если самая высокая изба не больше трех метров! Даже если пристроить на крышу палку, все равно получится не больше семи, а тут - пятнадцать! В деревне нет ни одного подходящего дерева, только метров за триста карабкаются на взгорье первые пихточки. Но не тащить же туда приемник! Генька все время молчал, сосредоточенно растирая пальцем какое-то пятно на клеенке, а потом сказал: - Погодите, ребята, дело не в палке и не в дереве. Тут что-то неправильно. В бумаге сказано: "премируется пионерская организация"... Она же в Колтубах, в школе, а здесь нас всего четверо... Они там, в аймаксовете, не знали и написали... Раз это пионерской организации, то мы должны отдать его в школу... - Ну да! - загорячился Пашка. - А к-как же мы? - А что мы? Мы тоже в школе. - Да ведь премировали-то нас?.. Это было ясно, и так же ясно было, что тут какое-то недоразумение, из которого не выберешься. Кто мог подумать, что великолепный подарок этот окажется таким затруднительным и поставит нас в тупик! Мы долго спорили, но так ни до чего и не договорились. Марья Осиповна, которая к тому времени вернулась из правления, послушала-послушала нас, а потом махнула рукой и сказала, чтобы мы шли по домам. Я заснул, не дождавшись отца, а утром он ушел очень рано. Геньке тоже не удалось поговорить с Иваном Потаповичем - тот, оказывается, ушел на поле вместе с моим отцом. Оставался еще наш всегдашний друг и советчик - дядя Федя, но и тот встретил нас хмуро и озабоченно: - Мне, ребятки, не до вас нынче. Скоро уборку начинаем, а у меня еще работы невпроворот... Так мы и ушли ни с чем. Чем бы я ни пытался заняться, как-то так само собой получалось, что у меня оказывались дела в той стороне, где стояла Катеринкина изба, и я пользовался каждым случаем, чтобы забежать и хотя бы взглянуть на коробки... То же самое, должно быть, испытывали и остальные, потому что мы все наконец столкнулись у избы. Друг перед другом притворяться было нечего, и мы опять достали все из картонок, посмотрели и сложили обратно. - Что ж, мы так и будем его в коробке держать? - спросил Пашка. - Тебе лишь бы вертеть... Пошли! - сказал Геннадий. - Куда? - К Марии Сергеевне, в Колтубы. Как она скажет, так и сделаем. Катеринка сказала, что ей надо прибирать в избе, а Пашка отказался идти, потому что он строит двигатель и зря ходить ему некогда. Мы пошли с Генькой вдвоем. Дорога в Колтубы все время идет по согре*, между прихотливо изгибающимися горами, то голыми, каменистыми, то сплошь заросшими лесом и заваленными буреломом. Там всегда так много интересного, что пойдешь - и не заметишь, как время бежит: то беличье гнездо найдешь, то новый малинник, то под огромным выворотнем** окажется россыпь каких-нибудь невиданных камней. Но сегодня, торопясь, мы нигде не останавливались и только на половине дороги свернули в сторону, к своей пещере. (* Согра - заболоченная долина, поросшая мелким кустарником. ** Выворотень - вывернутое с корнями дерево.) Однажды, еще ранней весной, возвращаясь из школы, мы погнались за бурундуком; бурундука не поймали, но метрах в ста от дороги наткнулись на нагромождение скал, образовавших свод - совсем настоящую пещеру. Мы очистили ее от мелких камней, занесенных ветром полусгнивших листьев, и с тех пор частенько наведывались туда: пещера должна была стать складом и отправным пунктом нашего будущего путешествия. Мы тщательно скрывали от всех свою находку и, уходя, заваливали вход хворостом. Сейчас я хотел посмотреть, все ли там в порядке и не побывал ли кто-нибудь в пещере без нас, но Генька не согласился - ему не терпелось поговорить с Марией Сергеевной. А ее не оказалось дома. Мы барабанили в закрытую дверь, пока из соседней избы не вышла старуха и не закричала нам: - Чего ломитесь? Нету там никого, не приехала еще учительница... Уходя, мы наткнулись на Савелия Максимовича, которого всегда побаивались. Он никогда не кричал на нас, но было в нем что-то такое, что заставляло нас подтягиваться и затихать. Особенно мы остерегались попадаться ему на глаза взлохмаченными и растрепанными после какой-нибудь потасовки. Савелий Максимович преподавал историю и географию в седьмом классе, и ребята говорили, что он добрый и очень интересно рассказывает, но нам он с первого класса казался строгим и страшноватым, таким, что определялось одним словом "директор". Он небольшого роста; на голове седой ежик; подстриженные и тоже седые усы и борода; сурово прищуренные глаза. И потом, у него была несносная память: он помнил всех учеников в лицо, по фамилии, узнавал их по голосу, и нечего было и думать провести его, выдав себя за другого... Вот и теперь он немедленно узнал нас. Мы поравнялись со школьным крыльцом в ту самую минуту, когда он открыл входную дверь. - А, Фролов и Березин? Уже в школу собрались? - Здравствуйте, Савелий Максимович! - в один голос сказали я и Генька. - Мы не в школу, мы по делу... - А школа - это не дело? Сразу видно прилежных учеников. - Мы... то есть нам нужно Марию Сергеевну. - А что у вас за срочное дело? Я вам помочь не могу? Мы растерянно переглянулись. - Нас наградили... то есть премировали... - неуверенно начал Генька. - Радиоприемником, - поддержал я. - За что же вас премировали? - За научную работу, - брякнул Генька. - Что-о? - удивленно поднял брови Савелий Максимович. - Ну, не совсем за научную, а вроде как за научную... За инициативу. Вот... Генька достал бумагу из аймаксовета и подал директору. Тот прочитал, сложил и отдал обратно. - Теперь садитесь и рассказывайте. Только без учености, своими словами. Мы присели на ступеньках и рассказали про все: про дядю Мишу, поход, доклад, бумагу и приемник и что мы не знаем, как теперь с ним быть. - Трудный случай! - сказал Савелий Максимович. - Марии Сергеевны нет, а дело не терпит отлагательства... Пойдемте-ка со мной, я все равно собирался на плотину. Там и найдем человека, который, наверно, что-нибудь посоветует... Плотина была за селом. Она преграждала узкое горло распадка четырехметровым валом. Дальше, в глубине распадка, еще прошлым летом было широкое мелкое озеро, в сущности - болото, зараставшее широкими листьями кувшинки. От озера мимо деревни сочился тощий, пересыхающий ручеек. Весной распадок переполнятся водой, и она, стремительно вырываясь из горла, сбегала к Тыже; потом опять все стихало, и по временам ручеек иссякал, даже не доходя до Тыжи. Прошлым летом колтубовцы закупорили горловину каменной плотиной и преградили путь воде. После осенних дождей и весеннего снеготаяния распадок превратился в извилистое длинное озеро, из которого кое-где торчали макушки ив и елочек, да у берегов на мелкой волне метались затонувшие травы. В глубоком котловане по эту сторону плотины сверкал свежеоструганными бревнами новенький сруб гидростанции. Там раздавалось негромкое звяканье и кто-то насвистывал. - Антон! Выйди-ка сюда. Свист прекратился, и в дверях появился высокий, ладный парень с руками, по локоть перепачканными маслом, которые он безуспешно обтирал пучком пакли. В масле были и его брюки, и красная майка, и даже в рыжеватом лохматом чубе поблескивало масло. - Здравствуйте, Савелий Максимович! - сказал Антон, и по тому, как он это сказал, я решил, что и он, наверно, был когда-то учеником Савелия Максимовича. - Здравствуй, Антон. Что это ты так изукрасился? - Машина смазку любит, Савелий Максимович. - Да ведь ты не машина? Ты ее и мажь, а не себя... Вот знакомься, привел к тебе за советом. Антон мотнул чубом и улыбнулся: - Рукопожатия по случаю смазки отменяются... В чем дело, орлы? Савелий Максимович коротко рассказал всю историю о походе, премии и наших затруднениях. - Ты секретарь комсомольской организации, и это дело по твоей части. Так что вот, думай... Антон и в самом деле задумался. - Видите, какое дело, Савелий Максимович: насчет массовой работы с молодежью в Тыже неважно обстоит. Там всего одна комсомолка, Даша Куломзина, и та недавно принята, неопытна еще... - Там коммунисты есть. Кузнеца Федора Елизаровича знаешь? - Я его не видал еще. Когда бы я успел? Только вернулся... Ничего, ребята, не горюйте! - обратился Антон к нам. - Мы не горюем, - сказал Генька, - только что с ним делать, с приемником? В школу отдать или как? - В школу? А в школе он зачем? Мы вот как ее запустим, - показал он на здание станции, - такой радиоузел оборудуем - с ним никакому приемнику не сравняться!.. А премиями не разбрасываются. Премия, она для того и дается, чтобы была у премированных... Правильно я говорю, Савелий Максимович? Савелий Максимович кивнул. - Это хорошо, что вы так, по-советски, думаете: не для себя, а для всех... И, если у вас такое желание, надо выход на месте искать. Поищем его вместе. Идет? - Идет, - согласились мы. - Ну, вот и ладно! - засмеялся Антон. - Я к вам приду, там и договоримся. Мы у вас одно дело затеваем, и ваш приемник будет кстати... Вот она, жизнь-то, Савелий Максимович, - кивнул он на нас, - подпирает, не дает заснуть, знай только поворачивайся... - Ладно, не прибедняйся, - улыбнулся Савелий Максимович. - Ну, ребята, все ясно?.. Бегите домой. По правде сказать, нам ничего не стало ясно и особенно было непонятно, почему и как мы подпираем этого улыбчивого рыжего Антона и не даем ему спать, но, во всяком случае, теперь дело должно было сдвинуться с мертвой точки. - А он ничего, этот Антон, - сказал Генька отойдя. - Ага, веселый... Вот Пашка будет злиться - мы на станции были, а он нет! - Так мы же ничего не видели. - Все равно. Если бы он с нами пошел, он попросился бы... Но Пашка, поглощенный работой, не обратил на нас никакого внимания. Он сооружал из горбылей два одинаковых круга. - Это что будет - кадушка? - спросил я. - Сам ты кадушка!.. Сделаю - увидишь, а сейчас все одно не поймешь. С тем мы и разошлись. АНТОН Антона я увидел уже перед вечером. Он шел по улице, разглядывая дома и похлестывая прутиком по сверкающим голенищам сапог. Из-за полурасстегнутого, почти новенького кителя виднелась голубая майка. Рыжеватый чуб был причесан, но все же задорной копной вздымался надо лбом. - Здравствуйте, дядя Антон! - крикнул я, подбегая. - Здоров, племянник!.. А, это ты? - узнал он меня. - Ну-ка, где у вас председатель живет? Когда мы подошли к избе Фроловых, навстречу выбежал Генька и сказал, что отца нет дома, он в кузнице: там у дяди Феди запарка и он пошел помогать. - Тем лучше, - сказал Антон, - пошагали в кузницу. Шагал он так, что нам пришлось идти за ним в подбежку, чтобы не отстать. Из кузницы доносились глухие удары кувалды и дробное постукивание молотка. Дядя Федя сваривал ось, и по сложенным один на один концам раскаленной оси бил кувалдой Иван Потапович. Он задыхался, пот усеял его лицо крупными каплями. - Не могу! - сказал он наконец, отбрасывая кувалду. - Дыхание она мне укоротила, проклятая... - Да, такое ранение - дело нешуточное, - хмуро отозвался дядя Федя. - Отдышись, еще погреем... Он сунул ось спаем в горн и начал качать мехи. - А дайте-ка я подразомнусь, - сказал Антон, входя в кузницу. Он снял китель и, не глядя, бросил его нам. - Только, ребята, сзади не стойте. Дядя Федя ничего не сказал, только шевельнул бровями, выхватил стреляющую колючими искрами ось, положил на наковальню, пристукнул молоточком, не то указывая место, куда нужно ударить, не то сбивая окалину. Антон, расставив ноги, плавно размахнулся кувалдой. "Гуп", - тяжко отозвалась кузница. "Так-так", - потребовал молоточек дяди Феди. "Гуп", - снова ответила кувалда. "Так-так" - "гуп" - "так-так" - "гуп"... Все убыстряя темп, перекликались удары, и ослепительная опухоль на оси опадала, исходя огненными брызгами, вытягивалась и темнела. "Так-так-так", - сказал молоточек дяди Феди и лег плашмя. Антон опустил кувалду, а еле светящаяся ось легла в сторонку остывать. - Ну мастак! - восхищенно сказал Иван Потапович. - Молотобойничал? - спросил дядя Федя. - Немного в армии довелось. - Там научат!.. Видно, пошабашим, Иван Потапович? Хватит на сегодня... Спасибо, парень, за подмогу. - Не на чем... Не узнаете меня? Я ведь Антон, Горелова сын. - Вон он какой вымахал! Ты ведь недавно из армии, теперь на электростанции командуешь? - Работаю понемножку. Я к вам за помощью пришел. - Что же, неуправка, что ли, в чем? - Нет, там все в порядке, монтируем без задержек, так что свет вместе с первым хлебом на трудодни отпускать начнем! - засмеялся Антон. - Заживете вы теперь! - с некоторой завистью сказал Иван Потапович. - Ну, а какие у тебя дела к нам? - Сейчас расскажу... Ребята, - обратился Антон к нам, - слетайте за Дашей Куломзиной. Так мы самое интересное и пропустили. Пока добежали да рассказали Даше, а потом пришли вместе с ней, деловой разговор, видно, закончился. Антон уже прощался с Иваном Потаповичем и дядей Федей. - Нет, чего не могу, того не могу, - говорил Иван Потапович. - Стекла нету. И фондов для этого дела нет. Так что вы уж сами... - И так обойдемся, - тряхнул чубом Антон. - Никаких фондов для этого дела не требуется, кроме одного - желания... Значит, договорились по всем пунктам?.. Здорово, Даша! - обернулся он к подошедшей Куломзиной. - Пришел вот поглядеть, как вы тут живете... Антон и Даша пошли вдоль улицы, а мы отправились следом за Антоном, ожидая, когда он займется нашим делом. Он расспрашивал Дашу про взрослых парней и девчат, а на нас не обращал никакого внимания, словно забыл свое обещание. У околицы заиграл и смолк баян. - Эй, ребята! - обернулся к нам Антон. - Чего хоронитесь? Пошли погуляем... Я был разочарован. Оказывается, он просто пришел на гулянку, а вовсе не затем, чтобы помочь нам... На выгоне, возле сложенных в три наката бревен, как всегда, собрались взрослые парни и девчата. Трава здесь была начисто вытоптана. - Поглядите, девоньки, какого я кавалера вам привела, - сказала Даша. - Рыжего! - засмеялся Антон, а за ним засмеялись и остальные. - Ночью все кошки серы, - отозвалась озорная Аннушка Трегубова. Антон смеялся шуткам других, шутил сам и, как видно, чувствовал себя прекрасно, а у нас настроение портилось все больше. А тут еще девчата вздумали танцевать. Они взмели такую тучу пыли над площадкой, что вертящиеся пары скоро окутались плотным клубящимся туманом. - Хватит, девушки! - закричала Аннушка. - Пылищу подняли, не продохнешь... Давайте лучше споем. Гармонист Федор Рябых сжал мехи, потом распахнул их во всю ширь, баян рявкнул и зачастил однообразную прыгающую мелодию. Аннушка обхватила себя руками, словно у нее заболела поясница, и громко - так, что зазвенело в ушах, - пропела частушку. Баян снова хрипло рявкнул. Федор запутался в ладах, пропустил целое колено и опять монотонно затоптался на нескольких нотах. Девчата теперь уже хором прокричали куплет. Я поднялся уходить - никакого дела здесь не получалось, шло самое обыкновенное гулянье. Геннадий тоже встал вслед за мной, но тут Федор окончательно перепутал лады, баян отчаянно завизжал в три голоса и смолк, словно и сам поразился выдавленным из него звукам. - Вот это сыграл! - удивленно пробасил Иван Лепехин, сидевший поодаль. Девчата захохотали и накинулись на Федора. - Дай, друг, я попробую, - сказал Антон. Он пристроил баян на колено, как бы примериваясь, пробежал пальцами по ладам, склонился над баяном и заиграл. Аккорды торопливо бежали друг за другом, сливались, стихали и рассыпались в негромком переборе. Но вот сквозь эту невнятицу пробился слабый ручеек мелодии. Его подхватили подголоски, негромко, но внушительно поддержали басы. Мелодия окрепла, словно отряхнулась от лишних перезвонов, но еще звучала как-то не вся, словно баян пел, но не допевал, прислушиваясь и выверяя звучание. Наконец оно утвердилось, разрослось, и баян, обрадовавшись, широко и полнозвучно повторил пропетое, словно спрашивая о чем-то. Опять и опять взволнованно, настойчиво переспросили лады, укоризненно вздохнули басы. Баян притих и вот повел негромкий, задушевный разговор о чем-то глубоком и важном, чего никак не расскажешь словами. Замерла деревня, окружила ее неподвижной молчаливой стражей тайга, молодой месяц тихонько взобрался повыше, чтобы расслышать, о чем же спрашивает изливающаяся светлой грустью гармонь. - Ой, девушки! Что ж это за песня такая? Всю душу растревожила, - как бы просыпаясь, сказала Настенька Лагошина, подружка Аннушки. - Вот живут же люди!.. - вздохнула Аннушка. - Какие люди? - спросил Антон. - Да вот хотя бы ты: в городах жил, учился, всего навидался, наслушался. - Да ведь и я не в городе учился, а в Колтубах. И песню эту у себя в Колтубах услышал, по радио. - Вот видишь: у вас и радио и клуб свой есть... А мы толчемся здесь, как овцы на выгоне. Потанцевать захочешь - пыли наглотаешься. - Да, вы дымовую завесу почище саперов устроили... А зимой так на снегу и отплясываете? Аннушка зло отмахнулась, остальные невесело засмеялись. - А вы бы к нам в Колтубы приходили. Мы добрые, не обидим. - Вы-то, может, и не обидите, а дорога обидит, - вставила Настенька. - Туда семь да обратно семь... С такой арифметикой не знай гулять, не знай криком кричать... После такой пробежки, чай, на работу идти! - Ну, у себя что-нибудь устроили бы... Вас вон сколько - сила! - Да где устраивать-то, - в курятнике? - Зачем в курятнике! Вон у въезда заколоченная изба стоит. - Это Пестовых, - сказал Лепехин. - Старики все сына ждали, ему пятистенку и поставили. Сын не вернулся, и старики во время войны померли. Так и стоит изба. Председатель говорил: может, под амбар или кладовую отведут... - Я с председателем на этот счет договорился. Он не возражает отвести ее под клуб или под избу-читальню. Наверно, и правление согласится. - Уговорим! - загорелся Лепехин. - А что толку в избе? Сиди да пустые углы считай! - закричала Аннушка. - Ты погоди, - остановил ее Антон. - Пустые углы у ленивых хозяев бывают... А на первое обзаведение кое-что имеется... Ребята, где вы там? - крикнул он. - Здесь мы, - отозвался Геннадий. - Вот им за хорошее дело премию дали - радиоприемник. И они рассудили так, что, раз у вас в деревне ничего такого нет, надо, чтобы он пошел на общую пользу. Они пришли за советом ко мне, а я - к вам. Конечно, надо будет поработать: избу прибрать, мачты для антенны поставить. Ох, и хитрый же он, этот Антон! Вот, оказывается, о каком деле он говорил тогда на станции... Все сразу заспорили, когда начинать. - А хоть завтра, - сказал Антон. - Ребята пусть вырубят и привезут лесины, а девушки избу приберут... К вечеру я опять подойду. Его принялись было уговаривать, чтобы остался, но он не согласился: - Нет, товарищи, мне завтра с утра надо быть на станции. Вы тут сами управитесь. А своим заместителем, если не возражаете, я вот Дашу Куломзину оставлю... Утром спозаранку я сбегал за Павлом и Катеринкой, с ней еще увязалась белобрысая соседка Любушка, вместе мы зашли за Генькой и направились к пестовской избе. Скрипя, подались доски, взвизгнули ржавые гвозди, и изба глянула на нас черными провалами оконных проемов. Лепехин отворотил от дверей крестовину из досок, и все вошли в избу. Навстречу пахнуло нежилым духом заброшенного жилья, сыростью, мышами. Половину первой закопченной комнаты занимала печь. В горнице было чище, но все углы рваными клочьями затянула паутина, на бревнах нависли серые шапки пыли; мохнатые хлопья ее волнами побежали по полу от сквозняка. - Ну дворец... - пренебрежительно протянула Аннушка. - Тут и повернуться негде. - На выгоне лучше? - спросила Даша и, не ожидая ответа, принялась валявшейся тут же метлой снимать паутину. Настенька и Аннушка побежали за ведрами и тряпками, Иван Лепехин уехал в лес - за ним увязался и Пашка, - а нам Даша предложила насыпать осевшие завалинки и убрать двор. Мимо избы пробежали Фимка и Сенька. Они сделали вид, что происходящее их совсем не интересует, но вскоре вернулись, постояли, потом присели в безопасном отдалении. - "Рябчики". Стараются, - по своей привычке, будто запинаясь, сказал Фимка. - Стараются, - с готовностью подхватил Сенька. Это был вызов, но мы не обратили на него внимания - пусть болтают бездельники, а нам некогда! Девушки вылили несчетное количество ведер воды; горница посветлела, но осталась по-прежнему голой и неуютной. Особенно были неприятны пустые, без стекол, переплеты окон. Лепехин и Федор Рябых привезли из лесу две тонкие, длинные лиственницы. Пашка хвастал, что их срубили по его выбору, а уж он знал, что выбирать - во всем лесу ничего прочнее и прямее нету. К вечеру в ожидании Антона все собрались у избы, на завалинке. Он пришел с громоздким пакетом: в нем оказались оконные стекла. Осмотрев избу, Антон похвалил убиравших, а потом показал на печку: - А это зачем? Или вы тут пироги думаете печь? Я бы предложил печку эту убрать, вместо нее поставить маленькую - для тепла. Да и стенка внутренняя ни к чему. Выпилите бревна, и получится вполне подходящее помещение... Переделка затянулась на неделю. Мы помогали выносить кирпичи, скоблить и мыть закопченные стены кухни, носить глину и песок, когда дядя Федя начал складывать новую печь. А Пашка помогал Ивану Лепехину делать стол. Лавки на первое время собрали по избам. Настенька предложила застелить стол скатертью. Девушки выстирали и выгладили красную материю, на которой писали лозунги к праздникам, и положили ее на стол. Получилась как настоящая скатерть. В воскресенье Антон пришел пораньше. Мачты установили, укрепили растяжками, и все кинулись в избу - занимать места. Мы пристроились у самого стола, рядом с нами сел дед Савва. Федор Рябых тоже пробрался вперед со своим баяном. Усаживаясь, он задел лады, и баян жалобно, растерянно вякнул. На Федора зашикали, замахали руками: "Погоди ты со своей музыкой! " У самой двери, вытянув шеи и танцуя на цыпочках, стояли Фимка и Сенька; в дальнее окно перевесился Васька Щербатый. Мы сделали вид, что не заметили их - пускай слушают, не жалко. Антон подключил антенну, батареи и повернул ручку. Сквозь шорохи и потрескивание откуда-то издалека послышались стеклянные перезвоны, они стали громче, заполнили всю избу, к с последним ударом спокойный, твердый голос сказал: "Внимание! Говорит Москва. Начинаем передачу концерта по заявкам радиослушателей..." Без перерыва, без передышки мы слушали все кряду: концерт и последние известия, беседу о Донбассе и детскую передачу, лекцию о международном положении и снова концерт... "Говорит Москва!" Потом мы уже привыкли, но в тот вечер нам казалось, что именно нам, для нас говорит эта непостижимо прекрасная, далекая Москва. И так ли уж она далека?.. Спокойный, твердый голос разбудил таежную тишину, а вместе с ней как бы растаяли и бесконечные версты, отгородившие нас от Москвы. Она стояла рядом с нами, за спиной у нас - так близко, что мы слышали ее спокойное, ровное дыхание. В Антона мы просто влюбились. Разве мог кто-нибудь так весело шутить и смеяться, так увлечь всех своими затеями! Да и умел ли кто-нибудь столько, сколько умел Антон! Взрослые тоже не чаяли души в Антоне. Иван Потапович встречал его как дорогого гостя; уважительно, как с равным, говорил с ним Федор Елизарович; при виде его заранее наливались смехом выпуклые глаза Аннушки, улыбались парии. Лишь Федор Рябых некоторое время ходил надутый и обиженный, сердясь не то на Антона, не то на самого себя за то, что осрамился перед Антоном в первый вечер. Но и тот понемногу оттаял, особенно после того как Антон принес ему свой самоучитель игры на баяне. А мы так стайкой и ходили за ним. Антон, смеясь, называл нас своей гвардией. Катеринка как-то сказала, что мы совсем забыли дядю Мишу, но это была неправда. Я даже думаю, что и Антон так нам понравился именно потому, что он чем-то напоминал дядю Мишу. Они были совсем разные и непохожие и вместе с тем в чем-то одинаковые. Может быть, тем, что и тому и другому все было очень интересно и важно и обоим решительно до всего было дело?.. ЗОЛОТОЙ ПОТОК Пашка увязался за Антоном в Колтубы и пропадал там два дня. Вернулся он счастливый и весь перепачканный маслом. От матери ему влетело, но он только для виду надулся - и опять взялся за свою недостроенную машину. Если, говорил он, у них в Колтубах будет гидростанция, то здесь он построит ветродвигатель. На круглых доньях из горбылей он собрал и поставил на крыше большой барабан, вроде турбины, но тот оказался таким тяжелым, что с трудом поворачивался даже в сильный ветер. Пашка немного растерялся, но потом сказал, что это из-за подшипников: будь у него шарикоподшипники, он бы вертелся, как нанятый, и делал всю работу. Барабан так и не захотел вертеться. Пашка его забросил и начал изобретать что-то другое. Антон появлялся в Тыже не часто и не надолго, но каждый раз приходил с какой-нибудь повой затеей. Так случилось и теперь. Мы слушали тихонько бормотавшее радио, а за столом разговаривали Даша, Иван Потапович и Антон. Сначала мы не обращали внимания, а потом невольно стали прислушиваться, потому что речь зашла о нас. - Теперь, - говорил Даше Антон, - скоро я к вам не выберусь: сама понимаешь - начинается уборка. Так что тебе придется действовать одной и показать класс работы. - От других не отстану, - отозвалась Даша. - Этого мало - не отстать. Ты должна, как говорится, возглавить. Нынче план уборки жесткий, уложиться будет трудно... - Да кабы людей побольше, оно бы ничего. Одна беда - рук не хватает, - сказал Иван Потапович. - Вот! - повернулся Антон к Даше. - А твоя задача - обеспечить. - Где ж я их возьму? - С неба не упадут. Надо тех, кто есть, так расставить, чтобы они вдвое больше сделали. Мы у себя выделили комсомольские жнейки и сильно на них надеемся. - Да ведь у нас комсомольцев-то нету, я одна! - А молодежь? Всех нужно привлечь! Ребята чего будут делать? - Толку от них... - поморщился Иван Потапович. - Что мы - маленькие? - сорвался с места Генька. - Нас только к месту определить - тогда увидите... - Конечно! - поддержал Антон. - Вон они уже какие! Чем не работники? Да и малышей надо привлечь. Мешок колосков соберут - и то дело! Ты, Даша, собрала бы всех ребят и провела среди них разъяснительную работу. - А среди нас не надо проводить работу, - сказала Катеринка, - мы и сами хотим. Это вот "дикие"... - Что еще за "дикие"? - Ну, Васька Щербатый и его дружки. Они несознательные, ничем не интересуются и только дерутся... - Надо и их привлечь... чтобы им драться некогда было. Мы начали доказывать, что они недисциплинированные и обязательно сорвут все дело, но Антон только посмеялся и сказал, что мы, наверно, просто боимся, как бы они нас не обогнали. Это было совсем обидно. Генька сказал, что ладно, пускай делают как хотят, а этому никогда не бывать, чтобы нас обогнали. Мы думали, что нас как сознательных поставят в молодежных бригадах на самую ответственную работу, но на другой день Даша и Иван Потапович объявили, что мы будем носить снопы, помогать, где нужно, и только Генька, как самый сильный, будет работать на лобогрейке в паре с Иваном Лепехиным. А на вторую лобогрейку назначили Федора Рябых и Ваську Щербатого. Мы протестовали и упрашивали, чтобы на вторую посадили меня или Пашку, но Иван Потапович не стал нас слушать. Накануне выхода в поле мой отец едва не поссорился с Иваном Потаповичем, который хотел оставить его в конторе. - Да ты что, смеешься, Иван Потапыч? Дай ты мне душу отвести. А за бумаги не беспокойся, бумаги будут в порядке, - то сердито, то просительно говорил он и все-таки настоял на своем - добился назначения в косари на косогорах: там машине не пройти и косить должны были вручную. Он долго и тщательно отбивал косу; примериваясь, размахивал ею. Мама, торопливо прибрав избу, услала нас спать - вставать-то нужно до света, - а сама еще осталась у печки варить на два дня обед. ...Мне показалось, что я только-только успел положить голову на подушку, как отец уже тронул меня за плечо: - Вставай, сынок. Пора! Я выскочил умываться во двор. Тайга была еще по-ночному черной, избы окутывали сумерки, и только на востоке за гривой небо начало голубеть. Но деревня уже не спала: в окнах зажигались огни, хлопали двери, где-то звенело ведро, негромко перекликались голоса. Утренняя прохлада и ледяная вода согнали остатки сна. Мама отнесла тете Маше еще спящую Соню. Мы быстро позавтракали и пошли к правлению. Там уже собрались девчата, парни. На завалинке, покуривая свою трубочку, сидел Федор Елизарович и, усмехаясь, наблюдал за дедом Саввой. Тот, одетый в белые холщовые штаны и рубаху, подпоясанную сыромятным ремешком, озабоченно бегал в правление, к лобогрейкам, к косарям, курившим в сторонке, время от времени останавливался, снимал теплый картуз, вытирал лысину, словно что-то припоминая, и снова торопливо и озабоченно устремлялся в правление. - Да будет тебе, дядя Савва! - сказал Иван Потапович, выходя на улицу. - Что ты снуешь туда да обратно? Все идет как надо, и чего зря расстраиваться?.. Видал, каким петушком летает? - обратился он к Федору Елизаровичу. - Помолодел дед лет на двадцать, - улыбнулся тот. - Дядя Савва, ты не хлопочи больно-то, умаешься! - Ничего, моего заряду надолго хватит, - отозвался тот и побежал к подъехавшему возу. - Что, Потапыч, пойдем, пожалуй? Скоро солнышко проглянет. - Да, время... Трогай, товарищи! Девчата стайкой выбежали за ворота, за ними двинулись парни; косари подхватили косы и, подняв их, как ружья, на плечи, пошли следом. Одна за другой, глухо постукивая колесами о камни, тронулись лобогрейки. А позади всех на высоко нагруженном возу, обнимая большой котел, сидела тетка Степанида и нехотя перебранивалась с дедом Саввой. - Ты головой-то не верти, не верти! Твое дело обеспечить, чтобы как следует быть, - внушительно говорил он, идя рядом с возом. - Да что ты привязался ко мне? Щей я не варила, что ли? Эка невидаль... - И невидаль! Ты восчувствуй: день-то сегодня какой? Праздник!.. Мы этого дня год цельный ждали... И твое дело обеспечить, а мое - проверить. Ты думаешь, зря меня инспектором по качеству назначили? Я спуску никому не дам. И с тебя качество спрошу... - Ладно уж, инспектор!.. Садись-ка лучше на телегу, а то притомишься раньше времени. Но дед Савва убежал вперед и что-то начал выговаривать Геньке, правившему первой лобогрейкой. - "Уродилася я..." - зазвенел впереди голос Аннушки Трегубовой. - "...как былинка в поле", - подхватили девичьи голоса, и над Тыжей громко и слаженно полилась песня. Песня была печальная, она рассказывала о горькой судьбе девушки-сиротинки, но голоса были так молоды и звонки, звучали они так весело и задорно, что, несмотря на грустные слова, она никого не печалила, а веселила, и ясно было: поют ее не ради грусти, звучащей в ней, а потому, что всем хорошо и радостно, и поэтому ничего не значат эти умершие уже слова из далекого прошлого, а важна лишь радость, звенящая в согласном хоре голосов. За рекой колонна растянулась, рассыпалась на группы; группы разбрелись по участкам. Мы пришли на свой. Иван Лепехин сел на место скидальщика, Генька тронул вожжами лошадей. Мотовило пригнуло колосья, хрустнули под ножами стебли, и первый сноп упал на жнивье. - Не отставай, Настенька! - крикнула Аннушка и с азартом, словно шла в атаку, кинулась вязать снопы. На втором участке замелькали крылья лобогрейки Федора Рябых, а выше по косогору мерно, как по команде, взблескивали косы. Было похоже, будто один за другим отряды идут в наступление на мягко шумящую стену пшеницы и она пятится, отступает все дальше и дальше, не выдерживая натиска. Иван Лепехин взмок после третьего гона. Быть скидалыщиком на лобогрейке - это совсем не легко и не просто: попробуй-ка помахать вилами так, чтобы снопы были один в один, и не отстать от равномерно стрекочущей машины, которая то и дело сваливает все новые и новые пласты подрезанных стеблей! Недаром машина эта называется лобогрейкой! Пот струился по лицу Лепехина, и он, не выпуская вил, склоняясь головой к плечу, вытирал его об рубаху. Пашка (мы с ним носили снопы к крестам, которые складывала Даша) остановился передохнуть и, посмотрев на делавшую новый заезд лобогрейку, сокрушенно сказал: - Все-таки отсталая это техника! Сюда бы комбайн... - А где тут комбайн пустишь? Поля у нас узкие, выше они переходят в косогоры, так что большой машине по ним и не пройти. - Ну, значит, надо построить такой маленький комбайн, чтобы везде мог проходить. - Вот ты и построишь. А покуда снопы таскай! Видишь, Даше складывать нечего... Пашка подхватил два снопа и поволок их к Даше, но на него вдруг налетел дед Савва. Картуз он где-то оставил, сыромятный ремешок, должно быть, потерялся, и на легком ветерке холщовая рубаха его вздувалась парусом. - Ты, герой удалой, чего снопы-то по земле тащишь? До обмолоту молотишь? А ты подними, подними, не переломишься!.. Люди сколько трудов вложили, а ты этим трудом по земле соришь?.. Пашка покраснел и поднял снопы. - Дядя Савва! - окликнула его Аннушка. - Где картуз-то потерял? Напечет тебе лысину. - Ничего, лысина не блин, не зажарится... А ты вот как вяжешь, красавица? Нешто это вязка? Ты его, как дите, пеленай... А то чуть торкнул - и рассыпался. - Да что это ты кричишь на всех? Прямо генерал какой-то... - А ты думаешь как? Может, я по своему хлеборобскому делу и есть самый настоящий генерал! Вот погоди-ка, еще и в газетах про меня напечатают: есть, мол, такой в Тыже Савватий Петрович Дрюкин, ба-альшой дока насчет хлебушка, и за это ему полагается почет и уважение... А ты вон зубы скалишь... - Да я, дедушка, просто так... - Вяжи, вяжи знай, да потуже! - И дед Савва побежал к участку Федора Рябых. Поднявшееся солнце припекало все сильней. Набившееся за рубашку остье покусывало пропотевшее тело, от тяжелых, тугих снопов заболели руки, начало ломить поясницу, во рту пересохло, и мне казалось, что я вот-вот остановлюсь совершенно обессиленный. Я оглядывался вокруг: далеко впереди все так же равномерно стрекотала жнейка, склонялся и выпрямлялся Лепехин, неторопливо, но споро шли вязальщицы, за ними выстроилась уже вереница крестов, а дальше рассыпались пестрые платьица девчушек - Катеринка, Любушка и другие собирали колоски. Мало-помалу острая боль в пояснице и руках прошла, и, уже не напрягаясь и не спеша, я нагибался к снопам, подхватывал их и спешил к Даше. И даже успевал помогать Пашке, который, пыхтя и отдуваясь, носил снопы в обнимку. Вот только хотелось пить! Но время от времени с кадкой холодной тыжевской воды к нам подъезжал Фимка. Он так важно зачерпывал ковшом воду, словно это было самым главным делом, какое только есть на свете. Мы посмеивались, глядя на него, немного смачивали горло - Даша сказала, что много пить нельзя: потом еще хуже будет - и снова принимались за снопы. Мы кончили свой первый участок незадолго до обеда, и я побежал к отцу. Косари шли один за другим, уступами, плавно взмахивая поблескивающими