евиз, дарованный одному из ваших предков королем Фердинандом Кастильским. -- Разумеется! "Храни свою честь, и будь что будет!" Этот девиз и подскажет мне, как должно поступать. И я никогда... слышишь, Перот, никогда не нарушу его! -- А все же я снова повторю: берегитесь, ваше сиятельство! Я только старый слуга вашего семейства, но сердце мое холодеет при мысли о том, какой роковой исход может принять для вас предстоящий разговор с его светлостью маркизом. -- Будь спокоен, друг мой,-- ответил путник голосом, исполненным благородного достоинства.-- Мною будет руководить не только долг перед моими предками, но и долг перед самим собой. Я не выйду из рамок почтительного повиновения моим родителям, но сумею ответить на обвинения, которые, по всей вероятности, посыплются на меня. -- Дай Бог, чтобы вашему сиятельству удалось рассеять несправедливые подозрения, давно уже зародившиеся у вашего благородного родителя, подозрения, подогреваемые тем, кто еще при вашей жизни зарится на ваше богатое наследство. -- "Наследство"! -- воскликнул молодой человек.-- Да я с радостью откажусь от него в пользу брата, лишь бы он не посягал на самое дорогое для меня сокровище: любовь ко мне моих родителей! В ответ старый Перот только глубоко вздохнул. -- Не будем, однако, задерживаться,-- продолжал молодой человек,-- отцу, вероятно, доложили уже о моем приезде, и всякое мое промедление будет истолковано во зло мне теми, кто в течение стольких лет замышляет мою гибель. -- Вы правы, мы и без того уже слишком замешкались. Следуйте за мной, ваше сиятельство. -- Но куда ты ведешь меня, друг мой? -- заметил граф, оглядываясь по сторонам.-- Разве апартаменты моих родителей не находятся больше в этом крыле асиенды? -- Конечно, здесь! Нет, не туда должен я проводить ваше сиятельство. Мне приказано,-- тихим, подавленным голосом продолжал старый слуга,-- проводить вас в Красную комнату. -- Вот как! -- прошептал молодой человек.-- Значит, мне собираются вынести приговор? Старик только вздохнул. После минутного колебания граф де Мопоер знаком приказал слуге идти вперед и сам последовал за ним. В их молчаливом и медленном шествии было что-то торжественное. Глава VII. СЕМЕЙНЫЙ СУД Как и в большинстве феодальных замков, в асиенде дель Торо была комната, которую постоянно держали запертой и отворяли лишь в особо знаменательных случаях. Сюда приказывал перенести себя глава семьи, почувствовавший близость смертного часа, здесь он умирал, здесь на парадном ложе под балдахином покоились его смертные останки до того, как их выносили на кладбище. Здесь рождались дети, здесь же подписывались брачные контракты'. Короче говоря, в этой комнате совершались все самые важные семейные события. Обитатели асиенды шептались о ней с почти суеверной почтительностью, весьма смахивающей на страх. Ибо во всех тех редких случаях, когда маркизам де Тобар де Мопоер приходилось карать какого-нибудь сородича, семейный трибунал, чинивший суд и расправу, неизменно заседал в этом зале. Комната эта помещалась в крайнем углу восточного крыла замка и представляла собой обширный продолговатый зал с полом, застланным в шахматном порядке квадратными черными и белыми плитами, с четырьмя высокими окнами, через мозаичные стекла которых проникал слабый и рассеянный свет. Стены этой холодной и мрачной комнаты были завешаны ковром XIV века, что придавало ей сходство с величественной фамильной усыпальницей. Мастерски вытканный ковер этот изображал различные эпизоды битвы под Хересом2, которая, как известно, стоила жизни последнему вестготскому3 королю дону Родриго и отдала Испанию под владычество мавров. Вероятно, этот зал потому и прозвали Красной комнатой, что в ткани украшавшего ее ковра преобладал красный цвет. ' Брачный контраст-договор, в котором устанавливаются условия владения и управления имуществом супругов. Херес -- город в Испании (провинция Андалузия); он и доныне обнесен хорошо сохранившимися мавританскими стенами. 'Вестготы -- западная ветвь германского племени готов, В 401-410 гг. под предводительством Алариха завоевали Италию; вскоре заняли Испанию, где образовали государство, в начале VIII века завоеванное маврами. Нога молодого графа де Тобара никогда не переступала порога этой комнаты. Роясь в своих самих дальних воспоминаниях, он не мог припомнить, чтобы дверь ее оставалась когда-нибудь незапертой. Неудивительно, что графу, призвавшему на помощь все свое мужество для предстоящей встречи с отцом, невольно стало немного жутко, когда он узнал, где примут его родители. Дверь была открыта настежь; уже с порога молодой человек мог окинуть взглядом всю комнату. На крайнем конце зала, на небольшом возвышении, устланном петате', под черным бархатным балдахином, окаймленным золотистой бахромой, сидели маркиз и маркиза, храня угрюмое молчание. Колеблющееся пламя свечей, зажженных в вычурных канделябрах, падало на стариков, придавая их лицам, быть может, и несвойственную им суровость. Рядом с возвышением, почти касаясь его, стоял красивый молодой человек лет двадцати трех-двадцати четырех, высокий, с тонкими и благородными чертами лица. Изысканность его наряда подчеркивалась незатейливой одеждой обоих стариков. То был младший сын маркиза, Фернандо де Тобар. Слуга, стоявший у порога Красной комнаты, увидев подошедшего графа, торжественно выступил вперед. -- Его сиятельство граф Родольфо де Тобар де Могюер! -- доложил он, старательно отчеканивая каждое слово. -- Просите войти графа Родольфо де Тобар де Могюер,-- ответил маркиз немного уже надтреснутым, но все еще громким голосом. Слуга посторонился, а граф снял шляпу и, отвесив по почтительному поклону отцу и матери, вошел в зал. Слуга незаметно удалился, заперев за собой дверь. Граф медленно приближался к возвышению; подойдя почти вплотную к нему, он остановился, вторично поклонился, выпрямился и застыл в почтительном ожидании родительского слова. На какое-то мгновение в комнате воцарилась такая тишина, что, кажется, можно было слышать биение сердец четырех собравшихся здесь людей. Дон Фернандо с насмешливым любопытством посматривал украдкой на старшего брата, а обращенные к сыну глаза престарелых родителей были полны суровой печали. 'Петате -- плетеный ковер. В позе графа, исполненной достоинства, не было ничего вызывающего: чуть сгорбленная фигура с выдвинутой вперед правой ногой, немного откинутая назад и едва наклоненная набок голова, взор честный и прямой, но без тени бахвальства и дерзости. Одна рука графа покоилась на эфесе сабли, а другая держала на весу шляпу с пером. Заметно побледнев от внутреннего волнения, молодой человек терпеливо ждал. Графа нельзя было принять, судя по выражению его лица, за подсудимого; напротив, он производил впечатление человека, убежденного в своей правоте и заслуживающего скорее одобрения, чем порицания. -- Явились, наконец, ваше сиятельство! -- язвительно произнес маркиз. Граф ответил молчаливым поклоном. -- Однако вы не очень спешили откликнуться на мое приглашение. -- Ваша светлость, я только вчера поздно ночью получил письмо, которым вы изволили почтить меня,-- кротко ответил граф.-- А сегодня на рассвете я был уже на коне и сделал двадцать лье без единой остановки -- так спешил я исполнить ваше повеление. -- О да,-- не без горечи произнес маркиз,-- я знаю, что если не на деле, то на словах вы -- примерный сын. -- Простите, ваша светлость,-- почтительно ответил граф,-- но я не пойму, на что, собственно, вы намекаете? Губы старика сложились в недовольную гримасу. -- Вероятно, потому,-- сухо ответил он,-- что мы с вами говорим на разных языках. Впрочем, я постараюсь выразиться яснее. Наступило молчание: маркиз, по-видимому, собирался с мыслями. -- Граф,-- начал он через несколько мгновений,-- как старший в семье вы обязаны больше других блюсти незапятнанной честь, завещанную нам предками. Вам это известно, надеюсь? -- Известно, ваша светлость. -- Сударь! Ваша святая мать и я не жалели трудов, чтобы привить вам с малых лет понятия рыцарской чести, это самое драгоценное достояние нашего рода, бережно пронесенное через века многими его поколениями. Мы не уставали повторять вам прекрасный девиз наших предков, девиз, которым так справедливо гордится наша фамилия. Как же это могло случиться, что вы, милостивый государь, презрев свой фамильный долг и наши наставления, покинули внезапно отчий кров, не спросив даже нашего разрешения? Как же это могло случиться, что без всякой уважительной причины, не внемля мольбам и слезам вашей матери и вопреки моему формальному запрещению, вы позволили себе жить своей жизнью и стать чужим для нашего семейства? -- Ваша светлость...-- начал было молодой человек. -- Заметьте, дон Родольфо,-- живо прервал его маркиз,-- я не обвиняю вас, но я жду правдивого и честного объяснения. Говорите ясно и откровенно, ничего не тая. Я этого требую. -- Ваша светлость,-- отвечал граф, гордо вскинув голову,-- совесть моя чиста, я не совершал ничего, недостойного имени де Тобар де Могюер. А приказ ваш я поспешил исполнить не потому, что хотел оправдаться перед вами, ибо не чувствую за собой никакой вины, а для того лишь, чтобы вы убедились в моем сыновнем послушании. При этих словах графа дои Фернандо недоверчиво ухмыльнулся. -- Я ожидал другого ответа,-- снова заскрипел маркиз.-- Я надеялся, что вы поспешите ухватиться за предоставленную вам, по доброте моей, возможность оправдаться. -- Ваша светлость,-- почтительно, но твердо ответил граф,-- прежде чем оправдываться в каких-либо обвинениях, надо узнать, в чем они заключаются. -- Хорошо, не будем настаивать на этом. Но вы уверяете меня, сударь, в своем уважении ко мне. Так вот, я хочу немедленно доставить вам случай доказать ваше сыновнее послушание. -- Приказывайте, ваша светлость,-- радостно воскликнул молодой человек,-- и чего бы вы ни потребовали от меня... -- Напрасно так торопитесь,-- ледяным током прервал его маркиз,-- ведь вы не знаете, чего я потребую от вас. -- Это потому, ваша светлость, что я несказанно рад случаю доказать вам, как далек я от возводимых на меня обвинений. -- Пусть так!.. Мне остается только поблагодарить вас, сударь, за ваши хорошие чувства и без промедления объявить вам, чем можете вы снискать снова наше доброе расположение. -- Говорите, говорите, ваша светлость! Взгляд старика все еще сохранял свою надменную суровость, а маркиза, вынужденная в присутствии мужа скрывать свои чувства, не спускала с графа своих глаз, заблестевших от навернувшихся слез. Дон Фернандо продолжая украдкой усмехаться, а дон Родольфо, несмотря на высказанную им радость, почувствовал, как замирает в страхе его сердце от предчувствия западни, очевидно, таившейся под притворной благосклонностью отца. -- Сын мой,-- заговорил маркиз голосом, в котором на этот раз пробивалась печаль,-- ваши родители стареют. В нашем возрасте годы ведут ускоренный счет; каждый шаг приближает нас к могиле, которая не замедлит поглотить нас. -- Ради Бога, отец! -- невольно воскликнул Родояьфо. -- Не прерывайте меня! -- резко оборвал его маркиз.-- Сын мой,-- продолжал он,-- вы -- наш первенец, надежда нашего рода, наследник нашей фамилии. Вам уж двадцать пять лет: это возраст, когда в душе человека созревают самые благородные порывы, возраст, когда на смену ушедшей юности только потому не приходит еще настоящая возмужалость, что человек не познал еще ни любви, ни страданий, ни разочарований, приносимых плаванием по житейскому морю, ни святых утех семейной жизни... Сударь,-- продолжал после мгновенной паузы маркиз,-- вы обладаете всеми достоинствами подлинного дворянина: красивой и статной внешностью и чисто рыцарской доблестью. Мы вправе гордиться вами... Снова наступила краткая пауза. Лицо дона Родольфо бледнело все больше и больше. Его растерянный взгляд ловил глаза матери, а та нарочно опускала их, чтобы не выдать сыну своей тревоги. Граф уже догадывался, какую жертву потребует от него отец, и сердце его усиленно билось от волнения и отчаяния. Голос старика приобрел прежнюю властность, когда он снова заговорил: -- Сын мой, быть может, недолго осталось нам ждать того часа, когда Господу угодно будет призвать нас к престолу своему. Нам не хотелось бы отправиться в этот далекий путь, не унося с собой в утешение уверенности, что род Могюеров не умрет вместе с нами, а будет жить в наших потомках. Пришел час, когда должно осуществиться неоднократно выраженное нами желание. Дни ваших родителей сочтены, вы должны своей женитьбой дать им спокойно умереть. -- Отец... -- Успокойтесь, сын мой,-- продолжал старик, делая вид, что он иначе понял тревогу сына,-- я не собираюсь принуждать вас к одному из тех браков по расчету, в результате которого между супругами, в силу безотчетного отвращения их друг к другу, неизбежно возникает взаимная ненависть. Нет, ваши родители с чрезвычайной осмотрительностью выбирал" вам супругу. Она молода, хороша собой, и род ее своей знатностью не уступает нашему. Одним словом, она соединяет в себе все необходимое, для того чтобы осчастливить вас и одновременно придать новый блеск нашему дому. -- Отец...-- снова заговорил было дон Родольфо. -- Сын мой! -- продолжал маркиз таким торжественным тоном, словно он не сомневался, что имя, которое он произнесет сейчас, преодолеет последние колебания сына.-- Радуйтесь, сын мой, вы женитесь на донье Орелио де Торре-Асюль, кузине по боковой линии нашего родственника, маркиза дель Валль'. Теперь заговорила маркиза. -- Сын мой,-- взмолилась она,-- уступив желанию отца, вы усладите этим союзом и последние дни моей жизни! Смертельная бледность покрыла лицо графа, нервная дрожь пробежала по его телу; ноги отказывались служить, его глаза растерянно блуждали по сторонам, его рука судорожно прижималась к груди, словно хотела умерить биение его сердца. -- Вам известна теперь моя воля,-- продолжал между тем старик, делая вид, что не замечает душевного состояния сына.-- Надеюсь, вы исполните ее. А теперь вам пора отдохнуть: путешествие верхом в такую жару, должно быть, сильно утомило вас. Можете удалиться в свои апартаменты, а завтра мы подумаем о том, как бы вам поскорее познакомиться с вашей невестой. После этих слов, произнесенных все тем же холодным и повелительным тоном, маркиз привстал с очевидным намере' Наследственный титул маркиза дель Валль дан был конкистадору Фернандо Кортесу в награду за завоевание Мексики. Многие из его потомков и доныне существуют еще в Америке. Примеч. авт. нием покинуть комнату. В этот момент графу удалось неимоверным усилием воли сдержать клокотавшую в его душе бурю, -- Простите, ваша светлость,-- напрасно силясь сохранить внешнее спокойствие, произнес он,-- но мне надо сказать вам несколько слов. -- Разве вы не слышали? Я сказал "завтра",-- сухо ответил маркиз. -- Конечно, слышал, ваша светлость, но, увы, если вы не пожелаете выслушать меня сегодня, завтра, быть может, будет слишком поздно. -- Вот как! -- воскликнул старик, кусая губы от подступавшего бешенства.-- А почему, позвольте вас спросить? -- Потому,-- твердо отвечал граф,-- что до завтра я покину этот замок с тем, чтобы никогда больше не возвращаться сюда. В серых глазах старика сверкнул гнев. -- Ага! Так, значит, это правда? Все то, что мне рассказывали, истина. -- Что же рассказывали вам, ваша светлость? Старик был вне себя от ярости. -- Хотите знать? Что же! Может быть, вы и правы: к чему все эти подходы, пора прекратить эту жалкую комедию! -- Сударь, сударь! -- скорбно воскликнула маркиза.-- Не забывайте... он ваш сын, ваш первенец! -- Молчите, сударыня! -- грубо прикрикнул на нее маркиз.-- Слишком долго этот блудный сын насмехался над нами! Час возмездия пробил! Клянусь Богом, он будет примерно и жестоко наказан! -- Во имя неба, сударь,-- молила маркиза,-- не будьте так жестоки! Позвольте мне поговорить с ним! Вы слишком строги в своей любви к нему, а я сумею уговорить его и склонить к послушанию. Мать всегда найдет в своем сердце слова, способные смягчить самую непокорную душу. После минутного колебания старик овладел собой. -- Не могу, маркиза, ни к чему это,-- сказал он с неожиданно прорвавшейся ноткой жалости в голосе,-- Этот бунтарь унаследовал одну только черту, вернее порок, нашего фамильного характера: упрямство! Вы ничего не добьетесь от него. -- О нет-нет, позвольте мне поговорить с ним! В конце концов, он не только ваш, но и мой сын. Я никогда не отказывала вам в своем повиновении. Так сделайте это во имя моей любви к вам! Умоляю вас, позвольте мне в последний раз попытаться сломить его упрямство! Может быть, мне удастся вызвать его раскаяние. -- К тому же, ваша светлость,-- заговорил вдруг дон Фернандо, до сих пор игравший роль безучастного свидетеля всей этой сцены,-- может быть, мы и ошибаемся: мой брат дворянин и слишком знатного рода, чтобы совершить проступки, которые ему приписывают. Не судите же Родольфо, отец, не выслушав его! -- Прекрасно, Фернандо! Это хорошо, дитя мое, что ты заступаешься за своего брата,-- улыбнулась сквозь слезы мать, обманутая словами младшего сына. -- Конечно, я люблю брата,-- не без ехидства отозвался дон Фернандо,-- и не позволю осудить его без доказательств его вины. Правда, не подлежит сомнению, что Родольфо соблазнил дочь старшего касика" племени опатосов, но этот общеизвестный факт сам по себе не имеет никакого значения. Я никогда, однако, не поверю, что Родольфо женился на этой твари, точно так же как не поверю другой клевете: будто наш Родольфо не только близкий друг кюре Идальго, но является еще одним из самых деятельных и влиятельных поборников его движения в провинции Сонора. Нет, и тысячу раз нет! Кровный кастильский дворянин из рода де Тобар де Могюер не способен на такое низкое отступничество, он не может предать забвению понятия чести, завещанные ему предками! Ну же, Родольфо, ну же, брат мой, поднимите выше голову, уличите клеветников! Одно ваше слово, одно ваше громогласное "нет", брошенное в лицо всем тем, кто осмеливается посягнуть на вашу репутацию,-- и буря рассеется, отец заключит вас в свои объятия, и все будет позабыто. Эта елейная речь вызвала взрыв негодования в душе графа, мгновенно раскусившего коварное лицемерие брата. При первых же словах его Родольфо вздрогнул, как от укуса змеи. Но постепенно гнев уступал место презрению; напыщенный, ядовитый конец речи дона Фернандо граф слушал уже с пренебрежительной улыбкой на лице. ' К а с и к -- индейский вождь. -- Видите, сын мой,-- сказал маркиз,-- все туг вступаются за вас, один лишь я обвиняю... Что же скажете вы в свое оправдание? -- Ничего,-- сухо ответил граф. -- Ничего? -- гневно вскричал старик. -- Да, отец, ничего! Все равно вы не стали бы слушать меня; а если бы и выслушали, все равно не поняли бы меня. О, не потому, конечно,-- поспешил добавить граф, заметив протестующий жест отца,-- что у вас не хватит ума, а потому, что этому помещает ваше высокомерие. Избалованный привилегиями знати, вы привыкли судить с особой точки зрения и людей и события, у вас выработалось своеобразное понятие о чести... -- Что же, сударь, по-вашему, на свете существуют две чести? -- вырвалось невольно у маркиза. -- Нет, отец,-- спокойно ответил Родольфо,-- честь, конечно, одна, но понимают ее по-разному. Только что, например, мой брат высказал, ничуть не возбудив при этом вашего негодования, мысль, что дворянину позволительно соблазнить молодую девушку и превратить ее в свою любовницу, но непозволительно взять ее в жены, ибо этим он запятнал бы честь своего рода. Очевидно, дон Фернандо глубоко проник в суть вопроса, и не мне спорить с ним. Тем лучше, вы сами сказали, отец: "пора кончать". Будь по-вашему. Я не намерен вступать в неравную борьбу с вами. Когда я прочел ваше послание, я тотчас же понял, зачем вы вызываете меня; я знал заранее, какой приговор ожидает меня. И все же, как видите, я покорно откликнулся на ваш приказ. В чем обвиняют меня? В том, что я вступил в брачный союз с дочерью одного индейского касика? Что ж, это правда, объявляю об этом во всеуслышание. Своим происхождением она, быть может, не менее знатна, чем я, но сердце ее, во всяком случае, благороднее моего. Что же еще вменяют мне в вину? То, что я друг Идальго и один из его ближайших сподвижников? И это правда! Я горжусь дружбой, которой он осчастливил меня; я ставлю себе в заслугу, что разделяю свободолюбивые стремления моего народа, хотя вы и считаете их преступными. Эта земля, открытая и завоеванная нашими предками, стала нашим отечеством. За эти три века мы перестали быть испанцами, мы превратились в мексиканцев. Час борьбы настал! Пора свергнуть, наконец, иго Испании, этой так называемой родины, которая жиреет на нашей крови, упивается нашими слезами, обогащается нашим золотом! Я знаю, с какой силой обрушится на меня после этих слов ваш гнев, знаю, какое суровое наказание ожидает меня. Мое сердце разрывается от боли... Бог свидетель, я глубоко люблю и уважаю вас. Но в моем великом горе у меня остается все же одно утешение: верный девизу предков, я всем пожертвовал ради чести. Совесть моя чиста, и настанет, быть может, день, когда вы, поняв, что я не погрешил против нашей фамильной чести, простите меня. -- Никогда! -- вскричал маркиз. Раскаты его голоса загремели с особой силой после вынужденного молчания во время речи. сына.-- Никогда! Подите прочь! Знать вас больше не хочу! Вы больше мне не сын! Прочь отсюда, негодяй, я... -- Во имя Бога,-- вскричала маркиза, бросаясь на шею мужу,-- только не проклинайте его: несчастный и так уж достаточно наказан!.. Никому не дано права проклинать, и меньше всего отцу. Берегитесь, Бог отомстит вам за него! На несколько мгновений маркиз погрузился в угрюмое молчание; потом простер руки к сыну и с грустью произнес: -- Идите, и да хранит вас Бог! Отныне у вас нет больше семьи. Прощайте! Граф едва держался на ногах; шатаясь под тяжестью приговора, он молча вышел из комнаты. -- Сын мой! -- душераздирающим голосом воскликнула маркиза. Обезумев от горя, она бросилась было за ним, но безжалостный старик грубо схватил ее за руку. -- У вас один только сын, сударыня! -- взвизгнул он. И, указав на лицемерно склонившегося перед нею Фернандо, добавил:-Вот он! Разбитая горем маркиза, отчаянно вскрикнув, упала без чувств к ногам старика. Но тот в свою очередь, измученный душевной борьбой между велениями гордости и отцовской любовью, бессильно свалился а кресло и, закрыв лицо руками, глухо зарыдал. А дон Фернандо бросился из комнаты вслед за графом не для того, чтобы вернуть или утешить бра- та, а для того только, чтобы скрыть радость, вспыхнувшую на его лице при роковой развязке интриги, узлы которой он с чисто дьявольским терпением так долго завязывал. Глава VIII. ДВА БРАТА Из Красной комнаты дон Родольфо вышел с сокрушенным сердцем, с пылающей, как в огне, головой. Тяжело переживая вынесенный ему приговор, он опрометью, словно подхлестываемый отцовским гневом, кинулся прочь с намерением как можно скорее и навсегда покинуть асиенду. Его мустанг стоял на том же месте, где он оставил его. Молодой человек отвязал коня, схватил повод, но в тот миг, когда он уже вдел ногу в стремя, чья-то рука тяжело опустилась на его плечо. Дон Родольфо вздрогнул, словно от прикосновения раскаленного железа; перед ним стоял его брат. Гневный румянец залил лицо графа, его руки судорожно сжались, глаза сверкнули; ему удалось, однако, усилием воли сдержать себя. -- Что вам угодно, брат? -- твердо произнес он с подчеркнуто ледяным спокойствием. -- Пожать вам на прощание руку,-- плаксивым голосом ответил дон Фернандо. Граф с минуту глядел на него с нескрываемым презрением; отстегнув затем шпагу от своего пояса, он протянул ее брату. -- Возьмите, Фернандо,-- с усмешкой произнес он,-- эта шпага по праву принадлежит теперь вам; ведь отныне вы один будете носить фамилию и титул нашего семейства. Вот вы и дождались моего наследства, вот и увенчались успехом ваши желания... -- Брат,..-- пролепетал было дон Фернандо, -- Заметьте: я ни в чем не упрекаю вас,-- немного свысока продолжал дон Родольфо.-- Пользуйтесь спокойно моим имуществом. Дай Бог, чтоб оно не легло в будущем слишком тяжелым бременем на ваши плечи; дай Бог, чтобы воспоминания о дурном поступке не отравили последних дней вашей жизни. Прощайте! На этой земле мы больше никогда не встретимся. С этими словами дон Родольфо уронил на землю шпагу, не принятую братом, вскочил в седло и поскакал во весь опор, ни разу не обернувшись на стены замка, в котором он некогда родился и из которого был изгнан отныне навсегда. Несколько мгновений побледневший дон Фернандо простоял с опущенной головой, подавленный стыдом от сознания низкого поступка, который он не постеснялся совершить. Муки совести уже начали терзать его душу... Когда топот коня дона Родольфо замер, наконец, в отдалении, дон Фернандо поднял голову, отер пот, выступивший на его лице, и подобрал шпагу, брошенную к его ногам, -- Бедняга! -- пробормотал он.-- Я очень виноват перед тобою, Родольфо... Тяжело вздохнув, он медленно поплелся в замок. Дон Родольфо де Могюер сдержал свое слово: он никогда больше не возвращался в асиенду дель Торо. Никто никогда не слышал ничего о нем. Даже самые близкие его друзья не видели графа со времени последнего посещения им асиенды; никто не знал, что сталось с ним. Год спустя несколько индейцев, уцелевших после побоища у моста Кальдероне, где повстанцы были разбиты испанским генералом Каллеха, распустили слух, что дон Родольфо, сражавшийся бок о бок с Идальго, был убит во время отчаянной атаки, предпринятой им против центра расположения испанских войск, с целью спасти пошатнувшееся положение повстанцев. Этот слух, однако, не подтвердился. Энергичные поиски, произведенные по распоряженкто молодого маркиза на поле битвы, не дали никаких результатов: тело графа не было найдено среди павших в бою. Судьба дона Родольфо продолжала оставаться неизвестной. Дон Фернандо между тем по приказу отца принял титул брата, взял себе в жены донью Орелио де Торре-Асюль, предназначавшуюся его отцом для дона Родольфо. Маркиз и маркиза прожили еще несколько лет; маркиз скончался почти вслед за маркизой. Оба они унесли с собой в могилу, словно яд отравленной стрелы, угрызения совести за изгнание из семьи их первенца. Но маркиз, непримиримый до последнего своего часа, ни единым вздохом не выдал своей душевной боли; он так и умер без имени сына на устах. К тому же сбылась заветная мечта маркиза: он сошел в могилу с сознанием того, что его род будет жить в появившихся на свет внуках. На похоронах обоих стариков многие заметили затесавшегося в толпе человека, закутанного в широкий плащ; но широкополая шляпа, низко надвинутая на глаза, не позволяла разглядеть его лицо. Так никто и не знал, кто был этот человек. Один только старый пеон уверял, что он признал в нем дона Родольфо. Но был ли это действительно изгнанник, явившийся отдать последний долг своему отцу и пролить слезу над его могилой? Появление незнакомца было столь неожиданным, а его исчезновение столь внезапным, чгто не представлялось никакой возможности проверить уверения старого слуги. Время шло, важные события следовали одно за другим, но о доне Родольфо по-прежнему ничего не было слышно, и все окончательно утвердились в мысли, что он умер, а вскоре и совсем позабыли о нем. Таким образом, дон Фернандо без какой-либо тяжбы унаследовал все фамильное имущество и титул семейства де Мопоер, Маркиз доя Фернандо не был таким плохим человеком, каким мог представить его себе наш читатель, судя по тому невыгодному облику, в котором этот младший отпрыск семейства де Мопоер впервые предстал перед ним. Все случилось из-за того, что дону Фернандо как младшему сыну была уготована злая участь -- быть постриженным в монахи. В душе честолюбивого молодого человека, всеми фибрами своего существа тянувшегося к жизни, вспыхнуло возмущение против этого жестокого и несправедливого фамильного обычая, осуждавшего его на заключение в монастыре и тем самым лишавшего его всех радостей жизни. Нет никакого сомнения, однако, что, подчинись дон Родольфо всем требованиям своего положения старшего в семье, дону Фернандо и в голову не пришла бы мысль оспаривать права старшего брата на наследство. Но дон Родольфо пренебрег всеми старинными традициями семейства: он женился на индианке, примкнул к "бунтовщикам", и дон Фернандо поспешил ухватиться за счастливый случай, неожиданно и кстати представленный ему судьбой. Он не считал, что совершает дурной поступок, полагая, что согласно фамильному праву ему надлежит занять место, которым пренебрегает старший брат, по всей видимости, очень мало дороживший титулами и богатством. Так уже заведено в этом мире, что человек, совершивший недостойный поступок, начинает подыскивать всяческие оправдания, старается убедить самого себя, что он должен был поступить именно так, а не иначе. В одном только дон Фернандо не смог сознаться самому себе -- в том, что этот "счастливый случай" представился ему благодаря его же собственному старанию. Ведь это он истолковал в дурную сторону все поведение брата, он отравлял любовь отца к старшему сыну, он подготовлял издалека приговор, произнесенный, наконец, в Красной комнате. И какие странные противоречия гнездятся в человеческом сердце! Дон Фернандо по-своему любил и жалел брата, ему хотелось удержать брата от падения в пропасть, куда он сам же толкал дона Родольфо. Лишь только дон Фернандо завладел титулом и достоянием семейства де Мопоер, он предпринял энергичные розыски брата: молодому маркизу хотелось разделить имущество с братом, заслужить его прощение. К несчастью, это желание пришло слишком поздно: дон Родольфо бесследно исчез, и раскаявшийся маркиз был обречен на бесплодные муки совести. Иногда дон Фернандо, терзаемый вечно преследовавшим его воспоминанием о сцене в Красной комнате, спрашивал самого себя, не лучше ли было ему в свое время откровенно объясниться с братом. Быть может, Родольфо, скромные вкусы которого так резко расходились с традициями знатного рода, сам добровольно отрекся бы в его пользу от прав старшинства. Одним словом, маркиз при всем своем богатстве, несмотря на любовь к нему прелестной жены, сделавшей его отцом двух детей, не был счастлив. Нигде, даже в самом веселом кругу, он не мог забыться, и тайная рана, глодавшая его сердце, не только не затягивалась, но все более растравлялась. В то же время благодаря невероятно стремительному движению политической жизни Мексики положение приверженцев испанского господства становилось со дня на день все более опасным и критическим. В задачу нашего повествования не входит выяснение причин мексиканской революции; мы не станем также описывать ход военных операций, которые кончились для Мексики завоеванием независимости, а для испанской короны -- потерей колонии, столько веков служившей неисчерпаемым источником ее обогащения. Пора вернуться к прерванному нами рассказу. В начале 1822 года в Мексике, почти вслед за провозглашением независимости, началась эра пронунсиаменто. После недолговечного царствования императора Итурбида в Мексике утвердился республиканский образ правления, точнее говоря -- правление военщины. Мексиканские президенты с головокружительной быстротой сменяли друг друга, свергаемые армией, насчитывавшей двадцать четыре тысячи офицеров при двадцати тысячах солдат. В этой смуте Мексика растрясла свои богатства, ее торговля упала, города превращались в руины, от былого блеска страны сохранились лишь жалкие остатки да еще разве довольно туманные воспоминания. Во время войны за независимость сильно пострадали осевшие в Мексике испанцы, имения которых были частью сожжены, частью конфискованы повстанцами. Роковой декрет 1827 года, изгонявший испанцев из Мексики, нанес последний, непоправимый удар их имуществу. Эта мера должна была в первую очередь поразить маркиза де Могюера. Правда, он прилагал все старания, чтобы не вмешиваться в политику, не примыкать ни к одной из партий, не выступать "за" или "против" правительств, сменявшихся одно за другим в освобожденной Мексике. Но удержаться долго на такой позиции с шансами на успех было почти невозможно, и маркизу пришлось волей-неволей поступиться своей дворянской спесью. Дело в том, что все его состояние, как на беду, состояло из поместий и приисков, и высылка из Мексики грозила ему полным разорением. Друзья советовали ему отречься от Испании и заявить во всеуслышание о своей преданности мексиканскому правительству. Маркиз вынужден был последовать этому совету. По ходатайству некоторых лиц, пользовавшихся доверием тогдашнего президента республики, дону Фернандо разрешено было остаться в стране и принять мексиканское подданство. Но дела маркиза все же сильно пошатнулись. После крушения испанского владычества его состояние пришло в расстройство. На всем протяжении десятилетней войны против испанцев земли асиенды не возделывались, а рудники, оставшиеся без рабочих, постепенно затопляло водой. Надо было предпринять дорогостоящие работы, чтобы пустить их снова в ход. Положение становилось серьезным, а для большого барина, привыкшего швырять деньгами,-- прямо-таки критическим. Приходилось считать каждый грош, чтобы сводить концы с концами. Эта борьба с омерзительным призраком нищеты, неумолимо надвигавшейся на маркиза, в конце концов возмутила его гордость; дон Фернандо готов был бросить все на произвол судьбы. Но любовь к детям вернула ему утраченное было мужество. Он решил встретить грозу лицом к лицу. Подобно тем разорившимся дворянам, которые пахали землю со шпагой на поясе, дабы никто не сомневался в их происхождении, маркиз стал заправским помещиком и золотопромышленником. Другими словами, он превратил свои поместья в сельскохозяйст венные предприятия, занялся коневодством и разведением скота и одновременно приступил к работам по осушению затопленных рудников. К несчастью, для успешного осуществления всех этих работ маркизу не хватало двух вещей: специальных знаний, а главное, наличных денег, без которых никакое дело не пойдет. Маркиз вынужден был нанять опытного управителя и занять деньги под залог земли, Несколько лет все, казалось, шло хорошо. Управитель, дон Хосе Паредес, с которым нам придется еще неоднократно встречаться в дальнейшем, принадлежал к той категории людей, которым цены нет. Почти вся жизнь их проходит в поле на коне, от их взора ничто не ускользнет, они прекрасно разбираются в различных сельскохозяйственных культурах и могут безошибочно, с точностью до одного арроба', предсказать, какой урожай способно принести то или иное поле. Но если земли маркиза стали под наблюдением опытного управителя приносить доход, то совсем иначе обстояло дело с приисками. Надо сказать, что к этому времени непокоренные индейцы, воспользовавшись мексиканской смутой, перешли границу я отвоевали часть территории, отнятой у них некогда испанцами. Индейцы прочно обосновались на отвоеванных землях и закрыли туда доступ мексиканцам. Таким образом, маркиз лишился своих самых богатых приисков, очутившихся на индейской территории. Другие его рудники были полностью затоплены, и, хотя восстановительные работы были уже начаты, трудно было предсказать день, когда они снова начнут давать доход. Другими словами, все, ' А р р о б -- мера веса, равная 11,5 килограмма. что приносило маркизу сельское хозяйство, поглощалось приисками. Дела маркиза все ухудшались, все глубже и глубже засасывала его пучина долгов. Маркиз, состарившийся не столько под бременем годов, сколько от горя и забот, не смел без страха заглянуть в будущее, в котором не видел никакого просвета. Он превратился в сумрачного, угрюмого и безмолвного наблюдателя упадка и разорения своего дома; подобно мореплавателю, потерявшемуся без компаса в безбрежном океане, он тщетно гадал, откуда может прийти к нему спасительная помощь. Но, увы, время шло и не приносило ничего нового маркизу, если не считать все растущего стеснения в средствах и надвигавшейся угрозы разорения. К довершению всего от маркиза стали удаляться друзья и родственники; с тем холодным равнодушием, которое, кажется, является законом организованного общества, где лозунг "каждый за себя" действует с такой же неумолимостью, как и свирепый закон войны -- vae victis', они предоставили ему полную свободу "выкарабкиваться самому из беды. Маркиз отнесся к этому новому удару с тем благородным хладнокровием, которое характерно для людей сильных духом. В это время он проживал в асиенде один со своим сыном, жена его скончалась уже несколько лет назад, а дочь воспитывалась в женском монастыре в городе Сан-Росарио. Вместо того, чтобы изводить себя и сына слезливыми и бесплодными жалобами на черную неблагодарность людей, многие из которых были ему чем-нибудь да обязаны, маркиз приобщил сына к управлению имением и принялся за дело с удвоенным рвением. За несколько месяцев до выстрела, с которого начинается первая глава нашей повести, злой судьбе маркиза не то чтобы окончательно надоело преследовать его, но словно захотелось дать ему небольшую передышку. Вот как взялась она за это дело, которое должно было осветить лучом надежды туманное небо, нависшее над семейством де Мопоер. Однажды утром в асиенду примчался незнакомец. Он прибыл, по-видимому, очень издалека верхом на муле, ведя на поводу второго мула, нагруженного двумя тюками. Едва очу' Горе побежденным (лат.). тившись в первом дворе, незнакомец бросил одному пеону поводья вьючного мула, крикнув ему при этом: "Для сеньора Фернандо де Могюер!" Не дожидаясь ответа, он повернул мула и, пустившись обратно вскачь, исчез из виду, прежде чем пеоны пришли в себя от изумления. Слуги поспешили доложить маркизу о случившемся, а тот приказал разгрузить мула и принести тюки в его кабинет. В каждом из них оказа- лось по двадцати пяти тысяч золотых пиастров. На сложенном вчетверо листе бумаги, найденном в одном из тюков, было начертано одно только слово: "Возврат", Все розыски, предпринятые по распоряжению маркиза, ни к чему не привели: незнакомец бесследно исчез. Маркизу поневоле пришлось оставить у себя эту огромную сумму денег, доставшуюся ему столь странным образом, но вместе с тем как нельзя более кстати: как раз на следующий день ему предстоял весьма крупный платеж. Тем не менее дону Руису и управителю пришлось долго убеждать маркиза, прежде чем он согласился воспользоваться этим золотом. Обрадованный таким счастливым поворотом судьбы, дон Фернандо разрешил дону Руису отправиться в Росарио за своей сестрой. Это была давняя мечта отца и сына, осуществление которой все откладывалось из-за трудности такого путешествия. Теперь мы получили возможность возобновить прерванную нить нашего рассказа. Мы надеемся, что читатель простит нам это длинное отступление, необходимое для понимания дальнейших событий. Мы начнем с того, что введем нашего читателя в асиенду дель Торо за несколько часов до приезда туда дона Руиса и его сестры, то есть около трех недель спустя после того, как мы оставили их в стенах форта Сан-Мигель. Глава IX. ПОЯВЛЕНИЕ НОВОЙ ОСОБЫ Провинция Сонора, раскинувшаяся на берегах Тихого океана, часто овевается благотворными морскими ветрами, которые время от времени освежают своей влажной прохладой ее знойную атмосферу. Тем не менее с полудня до трех часов земля, накаленная палящими лучами солнца, начинает выделять теплые удушливые испарения, и жара становится нестерпимой. Поля с нависшим над ними безоблачным небом, напоминающим огромную перевернутую крышу из раскаленного железа, принимают вдруг поистине унылый вид. Птицы прячутся в истоме под лесной листвой, смолкает их гомон, деревья склоняют низко к земле свои горделивые вершины. Все живое спешит в прохладную тень. Спасаясь от безжалостного зноя, табуны, стада и отары вздымают клубы белесоватой известковой пыли, забивающей рот и ноздри. На несколько часов Сонора превращается в мертвую пустыню, лишенную каких бы то ни было признаков жизни. Люди спят или по крайней мере лежат где-нибудь в самых прохладных помещениях, погруженные в какое-то особое состояние. Это не сон и не бодрствование, а дремота, исполненная сладких и томных грез, когда свободно раскинувшееся тело вдыхает искусственную свежесть мастерски устроенного сквозняка. Короче говоря, люди отдаются в эти часы тому состоянию, которое в этих местах жаркого пояса именуется сиестой. Часы блаженного отдыха, успокаивающее и благотворное влияние которого на физическое и душевное самочувствие человека нисколько не ценится живыми и хлопотливыми северянами. Но народы, живущие на солнечном юге, отнюдь не пренебрегают сиестой; итальянцы называют ее дольче фарниенто', а турки -- кейф2. Как в том сказочном арабском городке, жители которого были обращены в каменные изваяния магической палочкой одного злого волшебника, так и в асиенде дель Торо жизнь, казалось, полностью замерла в эти часы: пеоны, пастухи, слуги -- все отдавали дань сиесте. Лишь двое людей во всей асиенде, невзирая на томительный полдневный зной, не поддались соблазну сна; запершись в изящно обставленном кабинете, они предпочли отдыху беседу. Надо полагать, что какие-то весьма серьезные причины заставили их нарушить укоренившуюся привычку к сиесте: испано-американец, а мексиканец особенно, не пожертвует ' Приятное ничегонеделание. 'Кейф -- наслаждение, испытываемое турком, когда он сидит, поджав ноги, на ковре под навесом кофейни, попивая кофе и куря трубку; другими словами, наслаждение ничегонеделанием. ради пустяков этими часами отдыха, во время которого, как гласит мало лестная для французов поговорка, "одни лишь собаки да французы бегают на солнце". Одним из этих двух собеседников был дон Фернандо де Могюер, с которым мы уже познакомились. Годы слегка сгорбили его высокую фигуру, прорезали несколько глубоких морщин на лбу, подернули серебром его черную шевелюру; хотя на лицо его лег отпечаток грусти -- след тяжелых испытаний, однако оно сохранило свое нежное, застенчивое, слегка насмешливое выражение. Нам стоит, однако, несколько задержаться для подробного описания наружности собеседника дона Фернандо. Что касается морального облика этой особы, то читатель сумеет вскоре разобраться в нем и без нашего подсказа. Это был маленький тучный человек с красноватым, апоплексическим цветом лица. Ему едва перевалило за сорок лет, но совершенно седые волосы, изборожденный глубокими морщинами лоб и зеленоватые с припухшими веками глаза, глубоко сидевшие под густыми взъерошенными бровями, придавали ему старческий вид, что мало соответствовало его резким движениям и развязности его манер. Длинный, тонкий, крючковатый, как птичий клюв, нос фиолетового цвета, загибавшийся почти над самым ртом, выдающиеся скулы, испещренные тонкими синеватыми венами, дополняли эту причудливую физиономию, до странности схожую с сычом. Этот нескладный человек с отвислым брюшком, с коротенькими руками и ногами, плохо прилаженными к его неуклюжему туловищу, обладал столь подвижными чертами, что не представлялось никакой возможности прочесть на лице этого толстяка мысли, копошившиеся в его мозгу, особенно когда он бесстрастно впивался в собеседника своими безжизненными и холодными глазами. Короче говоря, этот персонаж с первого же взгляда на него внушал к себе безотчетную брезгливость, какую вызывают в нас все пресмыкающиеся. Это был дон Руфино Контрерас, один из самых богатых землевладельцев Соноры, избранный год назад сенатором в мексиканский конгресс от штата Колима. Итак, мы познакомились с наружностью особы, с которой дон Фернандо вел почти трехчасовую беседу. Сейчас мы узнаем, какие обстоятельства вызвали этот серьезный разговор. Часовая стрелка подходила к трем часам пополудни, и в комнату, где находились наши собеседники, уже доносился смутный гул, этот верный провозвестник пробуждения рабочих асиенды. Дон Фернандо, заложив руки за спину и нахмурив брови, крупным шагом ходил взад и вперед по комнате, а дон Руфино, откинувшись на спинку кресла, не сводил с него глаз. На губах сенатора играла лукавая улыбка, а сам он принял вид человека, всецело поглощенного удалением с помощью ногтя правой руки несуществующего пятна на своих брюках. Но вот без устали шагавший маркиз внезапно остановился перед доном Руфино, который устремил на него насмешливо вопросительный взгляд. -- Итак,-- произнес дон Фернандо, тщетно стараясь скрыт! свое волнение,-- вам во что бы то ни стало необходима эта сумма, и не позднее чем через восемь дней? --Да, через восемь дней,-- ответил толстяк, улыбаясь. --Но почему же вы не предупредили меня заранее? -- Из одной деликатности, любезный сеньор. -- "Деликатности"? -- чуть не подскочил от изумлени; дон Фернандо. -- Надеюсь, вы не сомневаетесь в моем дружеском распо ложен ии к вам? -- Боже мой!.. Судя по вашим словам... -- Мне кажется, я доказал это на деле. -- Пусть так. Не стоит уточнять. -- Я тоже так думаю. Пойдем дальше. Я знал, как вы стеснены в средствах, и поэтому старался добыть эту сумму как нибудь иначе. Мне просто не хотелось осложнять ваше и бе: того затруднительное положение требованием такой крупно? суммы, и я решил обратиться к вам лишь в самом крайне^ случае. Теперь, надеюсь, вам ясно, дорогой мой сеньор, чтс мои действия диктовались соображениями дружбы и сочувствия. К сожалению, время сейчас трудное, торговля пережива ет почти полный застой, вызванный назревающим конфликтом между президентом и южными штатами, и мне не удалось взыскать с других должников даже самой ничтожной суммы Между тем я сам нуждаюсь в деньгах, а вы давно уже должны мне -- не сочтите это за упрек. Судите теперь сами, что ж мне оставалось делать, как не обратиться к вам? -- Право, не знаю... Но мне все же кажется, что вы могли бы заблаговременно уведомить меня, прислав записку с каким-нибудь пеоном. -- Но именно этого-то я и хотел избежать, любезный сеньор. К тому же я приехал сюда не из дому. Да я вообще был убежден, что соберу нужную сумму и мне не придется даже заезжать к вам за деньгами. Дон Фернандо метнул в своего собеседника взгляд, который заставил бы призадуматься дона Руфино, не займись сенатор в этот момент с еще большим остервенением своим воображаемым пятном. Помолчав с минуту, маркиз снова зашагал по комнате. Солнце тем временем стало склоняться к горизонту, и жизнь проснувшейся асиенды вошла в свою обычную колею. Со двора вместе с мычанием быков и ржанием вьючных лошадей доносились понукания пастухов и щелканье их бичей. Дон Фернандо подошел к окну, приподнял жалюзи, и в комнату ворвалась струя заметно посвежевшего воздуха. Облегченно вздохнув, дон Руфино выпрямился в кресле. -- Уф! --блаженно произнес он.-- А я порядком-таки устал, и не столько от проделанного сегодня длинного путешествия верхом, сколько от невыносимой жары. Дон Фернандо вздрогнул, словно от укуса змеи: намек дона Руфино напомнил ему, что он погрешил против всех правил мексиканского гостеприимства, забыв обо всем на свете, кроме требований безжалостного кредитора. Похолодев от мысли, каким неприличным должно было выглядеть его поведение в глазах уставшего путешественника, дон Фернандо позвонил и коротко бросил вошедшему пеону: -- Прохладительного!.. Вы уж извините меня, сеньор,-- обратился он к дону Руфино.-- Признаюсь откровенно, ваше неожиданное требование так ошеломило меня, что я до сих пор не подумал предложить вам закусить с дороги. Ваши апартаменты готовы. Вам пора отдохнуть, а разговор наш мы возобновим сегодня вечером или завтра. Надеюсь, мы придем к соглашению, одинаково приемлемому как для вас, так и для меня. -- Ничего другого мне бы и не хотелось, поверьте, дорогой мой сеньор! Бог свидетель, это самое горячее мое желание,-- ответил дон Руфино, поднося к губам стакан оранжада', поданный пеоном.-- Но увы! Я сильно опасаюсь, что, при всей моей готовности пойти вам навстречу, нам трудно будет достигнуть соглашения, если только... -- Если только?..-- резко прервал его дон Фернандо. Дон Руфино не торопясь, мелкими глотками допил стакан, поставил его на стол и с довольным видом откинулся на спинку кресла. -- Если только вы не внесете мне сполна весь свой долг. Но, признаюсь,-- добавил он, старательно скручивая пахитоску,-- судя по вашим же словам, это кажется мне довольно затруднительным делом. .'^ -- Вот как! -- недовольно воскликнул дон Фернандо.-- А почему вы так думаете? -- Я ничего не думаю, дорогой мой сеньор, я констатирую факт, вот и все!.. Позвольте! -- воскликнул он.-- Да вы же сами только что жаловались на свое стесненное положение! -- Верно, но что ж из этого следует? ^ук-^шац -- Да очень простая вещь: семьдесят тысяч пиастров -- сумма немалая; даже очень богатые люди не всегда располагают такой крупной наличностью, а тем более при стесненных обстоятел ьствах. -- Но я могу кое-что продать! -- Я буду в отчаянии, поверьте, сеньор. -- В таком случае, подождите немного. -- Повторяю, это невозможно. Послушайте, любезный сеньор, не пора ли нам объясниться, чтобы не плодить недоразумений, весьма нежелательных в деловых отношениях порядочных людей нашего круга? Так вот, я имел удовольствие ссудить вас деньгами за очень скромные проценты. Не так ли? -- Весьма вам благодарен,-- с достоинством ответил маркиз. -- Ох, Боже мой, и благодарить-то не за что! Мне просто хотелось оказать вам услугу. Но я поставил при этом вам условие, и вы приняли его. -- Да,-- с раздражением отозвался дон Фернандо,-- принял, и напрасно! ' Оранжад -- питье из апельсинового сока, распространенное в тропических странах. -- Возможно. Так ведь не в этом теперь дело. Это условие -- я снова подчеркиваю: принятое вами условие -- гласило, что вы обязаны вернуть мне деньги по первому моему требованию. -- Разве я спорю с этим? -- Конечно, нет. Все дело в том, что у меня у самого теперь нужда в этих деньгах, и я прошу вернуть их. Это вполне естественно; действуя так, я ни в чем не отступаю от нашего уговора. Вы должны были предвидеть наступление сегодняшнего дня и быть к нему готовыми. -- Значит, если я попрошу у вас месячной отсрочки?.. -- Это будет весьма прискорбно для меня, но я вынужден буду отказать вам. Деньги понадобятся мне не через месяц, а через восемь дней. Видит Бог, я вхожу в ваше положение, но... ничего тут не поделаешь! Как ни тяжело было для дона Фернандо требование денег, его возмущало не столько само это требование, сколько тон мнимого доброжелательства и унизительной жалости, которым так рисовался сенатор. Маркиз не мог больше совладать с собой и готов был уже дать волю своему негодованию и бросить в лицо дона Руфино слова, которые, несомненно, привели бы к полному разрыву их отношений, как вдруг со двора донеслись радостные крики и топот коней. Дон Фернандо поспешно выглянул в окно, потом, живо обернувшись, обратился к гостю, блаженно тянувшему свою пахитоску. --Дети приехали! Прошу вас, кабальеро: ни слова при них о нашем деле. -- Можете рассчитывать на меня,-- сказал дон Руфино, делая вид, что хочет встать.-- Впрочем, с вашего разрешения, я позволю себе удалиться, чтобы не мешать вашим семейным радостям. -- Нет, нет! -- удержал его дон Фернандо.-- Я предпочитаю тотчас же познакомить вас с моими детьми. "" -- Как вам будет угодно, любезный сеньор... Буду, конечно, весьма польщен! На пороге открывшейся двери появился управитель дон Хосе Паредес. Это был высокий, коренастый метис сорока лет, в котором по его кривым ногам и сутуловатой фигуре с первого взгляда можно было узнать прекрасного наездника. И действительно, почти вся жизнь этого достойного человека проходила в седле. Взглянув исподлобья на дона Руфино, управитель снял шляпу и поклонился своему господину. -- Сеньор амо',-- обратился он к дону Фернандо, стараясь придать возможную мягкость своему грубоватому голосу,-- ниньо2 и нинья, с помощью Святой девы Кармелитской, благополучно прибыли. -- Благодарю вас, дон Хосе,-- ответил маркиз.-- Пусть войдут, я буду счастлив обнять их. Дон Хосе посторонился, махнул кому-то рукой, и молодые люди вошли, вернее -- ворвались в комнату. Одним прыжком они очутились в объятиях отца, прижавшего их к своей груди. Спохватившись, дон Фернандо отстранил их и жестом указал на присутствие в комнате постороннего человека. Молодые люди вежливо поклонились дону Руфино. -- Позвольте представить вам, сеньор дон Руфино,-- сказал маркиз,-- моего сына, дона Руиса де Мопоер, и дочь, донью Марианну. Дети мои, это сеньор дон Руфино Контрерас, один из моих лучших друзей. -- Весьма горжусь подобным званием! -- сказал дон Руфино. Сенатор поклонился молодым людям, и донья Марианна невольно покраснела и опустила голову под холодным взглядом его зеленоватых глаз. -- Апартаменты детей готовы, дон Хосе? -- спросил дон Фернандо. -- О да, ваша светлость! -- отвечал тот, не "водя сияющих глаз с молодых людей. -- С разрешения сеньора Руфино, вы можете пойти отдохнуть с дороги, дети мои,-- сказал маркиз. -- С вашего разрешения, отправлюсь-ка и я отдохнуть,-- вместо ответа обратился к маркизу сенатор. Маркиз кивнул головой в знак согласия. -- Мы вернемся к нашему разговору в более подходящее время,-- продолжал дон Руфино, бросая украдкой взгляд на донью Марианну, выходившую из комнаты вслед за братом.-- И не слишком тужите, дорогой мой сеньор,-- добавил он,-- я, кажется, нашел способ уладить наше дельце, не огорчая вас. Поклонившись в свою очередь маркизу, озадаченному таким неожиданным обещанием, дон Руфино удалился, снисходительно улыбаясь. Глава Х. ДОН ХОСЕ ПАРЕДЕС Немало дней прошло уже со времени возвращения дона Руиса и его сестры, а дон Руфино не заговаривал больше о деле, ради которого он приехал в асиенду. Само собой разумеется, что и маркиз, не жалевший хлопот и сил, чтобы раздобыть средства, необходимые для погашения долга, избегал даже намеком напомнить своему кредитору об их недавнем разговоре. А сам дон Руфино, казалось, совершенно позабыл о своей безотлагательной надобности в деньгах, ссылаясь на которую он в день своего приезда отказывал маркизу в малейшей отсрочке платежа. Жизнь в асиенде шла своим обычным чередом. Каждое утро дон Руис выезжал в сопровождении дона Хосе наблюдать за полевыми работами и выгоном скота, предоставляя отцу и сестре играть роль гостеприимных хозяев. Первое время донью Марианну очень смущали приторные улыбки и страстные взгляды дона Руфино, но вскоре она свыклась с ними и в душе только посмеивалась над уморительными гримасами и смешным позерством толстяка. Сенатор отдавал себе, конечно, отчет в том впечатлении, которое он производил на девушку. Но, нимало не смущаясь этим, он продолжал свои маневры с настойчивостью, присущей его характеру. Надо полагать, что такое беззастенчивое ухаживание за доньей Марианной на глазах ее отца и брата входило в расчеты дона Руфино для достижения известной цели, догадаться о которой не представляло большого труда. И в самом деле, для всех вскоре стало ясно, что сенатор добивается руки доньи Марианны. Его домогательство глубоко оскорбляло маркиза, меньше всего мечтавшего о подобном зяте. Но, завися от дона Руфино, готового каждую минуту обрушить на него дамоклов меч кредитора, маркиз не смел выдавать своих истинных чувств. Он ограничивался тем, что зорко следил за гостем, предоставляя ему действовать посвоему. Дон Фернандо уповал на время, а сам выжимал, откуда только мог, деньги, чтобы как можно скорее получить возможность расплатиться с безжалостным заимодавцем и вышвырнуть его вон. К несчастью, поступление денег затягивалось. Многие должники дона Фернандо не спешили с платежами; за пятнадцать дней он успел собрать лишь только четверть требуемой суммы. Да и этими деньгами маркиз не мог свободно распорядиться, так как они были необходимы для текущих нужд хозяйства асиенды. А дон Руфино в это время был занят деятельной перепиской: рассылал курьеров в разные концы края, да и сам получал немало писем. И вот в один прекрасный день он с развязным видом вошел в кабинет, где дон Фернандо просиживал целыми днями над головоломными вычислениями. Маркиз замер от изумления, увидев дона Руфино, никогда еще не позволявшего себе входить в эту комнату. Сердце дона Фернандо невольно сжалось, но он превозмог свое волнение и любезно предложил гостю сесть. -- Дорогой сеньор,-- начал дон Руфино, удобно развалясь в кресле,-- простите, что не оставляю вас в покое даже в вашем убежище, но у меня серьезное дело, и я решил без дальних околичностей постучаться в эту дверь. -- И хорошо сделали,-- ответил маркиз с плохо скрытой тревогой.-- Я всегда к вашим услугам. Чем же могу быть вам полезен? -- -- Я вас долго не задержу, сам терпеть не могу долгих разговоров вокруг да около: короче говоря, я пришел закончить дело, начатое в день моего приезда. От такого бесцеремонного вступления холодный пот выступил на лбу злополучного владельца асиенды. -- Я не забыл о нем, поверьте,-- ответил маркиз.-- Я и сейчас был занят решением этой задачи и надеюсь полностью расплатиться с вами через несколько дней... -- Да не в этом дело! -- развязно перебил его дон Руфино.-- Эти деньги мне и не нужны совсем. Я собирался даже просить вас хранить их как можно дольше у себя. Дон Фернандо смотрел на него и не верил своим ушам. -- Вы удивлены,-- продолжал сенатор,-- а ведь все очень просто: мне захотелось доказать вам, что в моем лице вы имеете верного друга, а не безжалостного кредитора. Когда я убедился, что вам, действительно, будет трудно выплатить этот пустяковый долг, я решил взыскать эти деньги с других должников и не беспокоить более такого благородного и милого человека, как вы. -- Однако,-- заметил дон Фернандо, опасавшийся новой западни,-- вы уверяли меня... -- Да, я так думал,-- прервал его дон Руфино,-- а вышло, к счастью, иначе. А вот вам и доказательство: мне не только удалось уплатить по всем своим векселям, но у меня на руках осталась еще довольно кругленькая сумма денег. Я буквально не знаю, куда их девать, и буду весьма признателен вам, если вы освободите меня от них. Эти деньги мне сейчас совершенно не нужны, а кому же мне доверить их, как не самому порядочному из всех знакомых мне людей?! Дон Фернандо молчал. Он был ошеломлен неожиданным предложением человека, еще недавно столь непреклонного в своих требованиях. Он не понимал, чему следовало приписать этот внезапный и необыкновенный поворот дела, и не находил слов для ответа. -- К тому же,-- все с той же развязностью продолжал дон Руфино,-- за несколько дней моего пребывания здесь я успел убедиться в том, как разумно ведете вы свое обширное хозяйство; я не сомневаюсь, что в ближайшем будущем вас ожидают огромные барыши. Но вы принадлежите к разряду людей, затевающих большие дела с ограниченными средствами,-- вот в чем ваша беда! Вы ощущаете нехватку капиталов всякий раз, когда они больше всего вам нужны. Явление весьма распространенное, и вы не представляете собою исключения. Вы вложили уже немало денег в свое хозяйство, вам предстоит вложить еще, быть может, столько же, прежде чем вы достигнете желанных результатов. Так вот, вам не хватает оборотных средств -- у меня излишек денег, и я предлагаю их вам. Ваш отказ обидел бы меня: неужели вы сомневаетесь в чистоте моих намерений? -- Конечно, нет; но я и без того уже много должен вам,-- пробормотал маркиз. -- Экая беда! Вы будете должны мне немного больше, только и всего! -- Я высоко ценю ваше благосклонное и доброжелательное отношение ко мне, но я боюсь... -- Чего? Что я потребую возврата в какой-нибудь тяжелый для вас час? -- Не скрою от вас... -- Напрасно!.. Послушайте, дон Фернандо, вы, кажется, должны мне семьдесят пять тысяч пиастров, не так ли? --Увы! -- При чем тут "увы"? -- засмеялся сенатор.-- Семьдесят пять тысяч пиастров плюс пятьдесят тысяч, которые я вручу вам сейчас в виде шести векселей на предъявителя, подлежащих оплате банкирским домом "Вильсон и сын" в городе Эрмосильо, составят круглую сумму в... Словом, извольте подписать мне вексель сроком... Простите, какой срок вас лучше всего устроит? Дон Фернандо колебался. Было ясно, что необычайным своим предложением дон Руфино преследовал какую-то цель, но в чем она заключалась, этого маркиз не мог разгадать. Любовь сенатора к его дочери не могла сама по себе вызвать прилив такой щедрости. За этой услужливостью таилась ловушка. Но какая? Дон Руфино не спускал глаз с маркиза, стараясь проник- нуть в его тайные мысли. -- Не решаетесь? -- начал снова сенатор.-- Напрасно! Давайте раскроем наши карты. Вы не рассчитываете на поступление доходов раньше, чем через восемь-девять месяцев? И опасаетесь, что до этого срока не будете в силах возвратить мне такую крупную сумму? Отлично! -- продолжал дон Руфино, доставая из бумажника векселя и выкладывая их на стол.-- Получайте ваши пятьдесят тысяч пиастров и подпишите мне вексель на сто двадцать пять тысяч пиастров сроком на один год. Как видите, я не очень стесняю вас во времени! И, Боже мой, допустим даже -- хотя это маловероятно,-- что к этому сроку вы не будете располагать необходимой наличностью! Ничего страшного! Мы перепишем ваш вексель, только и всего! Не такой уж я жестокий заимодавец! Ну так как же, по рукам? Или прикажете взять обратно мои векселя? Известно, какой неодолимой притягательной силой обладают деньги, каково бы ни было их происхождение, в глазах предпринимателя, особенно предпринимателя, ограниченного в своих средствах. Дон Фернандо знал, что, несмотря на все свои труды, невзирая на сделанные уже крупные капиталовложения, он неудержимо скользит в бездну разорения. Спасти его могло одно только время. А дон Руфино, каковы бы ни были его тайные побуждения, предоставлял ему не только время, но и крайне необходимые деньги, которые маркиз нигде не мог раздобыть. Дальнейшее колебание было бы безумием. Де Тобар де Могюер взял векселя дона Руфино в обмен на свой вексель. -- Вот и делу конец! -- сказал дон Руфино, тщательно складывая и пряча в свой бумажник вексель должника.-- Уф!.. В жизни не видал такого чудака. Дорогой мой сеньор, вас труднее заставить принять деньги, чем иного -- уплатить их. -- Я положительно не знаю, как отблагодарить вас, дон Руфино... Теперь уж я могу вам признаться: эти деньги пришлись мне как нельзя более кстати. -- Деньги всегда кстати! -- смеялся сенатор.-- Прекратим, однако, разговор о них. Если есть у вас надежный человек, пошлите его в Эрмосильо получить по векселям. И как можно скорей: деньги слишком дороги нынче, чтобы позволить им залеживаться. -- Сегодня же я отправлю дона Хосе Паредеса в город. -- Отлично! А теперь и у меня к вам просьба. -- Просьба? Ко мне? Так говорите же скорей! Мне не терпится доказать вам свою признательность. -- Дело в том, что, покончив с вопросом о вашем долге, я лишился формального предлога оставаться дольше в асиенде. -- Какое это имеет значение? -- Немаловажное, ибо мне хотелось бы провести в вашем приятном обществе еще несколько дней. -- Вы шутите, дон Руфино! Ваше пребывание в асиенде -- высокая честь для нас. Чем дольше будете вы гостить у нас, тем больше радости доставите нам. О каких там нескольких днях вы говорите! Оставайтесь сколько вам вздумается! -- Вот и хорошо! Только этого я и добивался. А теперь позвольте мне удалиться: не буду больше мешать вашим занятиям. В одиннадцать часов, лишь только управитель вернулся с полей, маркиз послал за ним. -- Есть у нас надежный конь? -- спросил дон Фернандо поспешившего явиться управителя.-- Я подразумеваю,-- продолжал маркиз, заметив, как усмехнулся дон Хосе,-- выносливого коня, способного совершить путешествие в Эрмосильо. -- Конечно, ваша светлость. У нас есть мустанг, который может на полном скаку пройти расстояние до Эрмосильо и обратно, передохнув лишь в часы стоянки в городе. Когда прикажете выехать? -- Чем скорее, тем лучше; как только отдохнете. -- Отдохнуть от чего, ми амо?' -- Разве вы мало наездились сегодня в поле? -- Это никогда не утомляет меня, ваша светлость! -- весело сказал дон Хосе.-- На коне я отдыхаю. За полчаса я, пожалуй, успею заарканить и оседлать моего мустанга и смогу отправиться в дорогу, если только вашей светлости не угодно будет отложить мое путешествие. -- Но ведь приближается час сиесты и невыносимого полуденного зноя. -- Вам хорошо известно, ваша светлость, что мы, полуиндейцы,-- дети огня. Солнце ласкает, но не обжигает нас. -- У вас всегда готов ответ на все. Благодарю вас, дон Хосе. Вы знаете, как глубоко я ценю и уважаю вас, и поймете, почему я выбрал именно вас для одного важного поручения. -- Можете быть уверены, ваша светлость, что оно будет исполнено. -- Отлично! Итак, вам придется без промедления отправиться в Эрмосильо, где вы получите по этим векселям пятьдесят тысяч пиастров в английском банке "Вильсон и сын". -- "Пятьдесят тысяч пиастров"! -- изумился дон Хосе. -- Вас это удивляет, не правда ли, мой друг? Вы в курсе моих дел и потому, вероятно, спрашиваете себя, откуда мог я раздобыть такую уйму денег? -- Я ни о чем себя не спрашиваю, ваша светлость. Вы приказываете -- я исполняю. Все остальное меня не касается. -- Этими деньгами меня ссудил один друг, щедрость которого, как видите, воистину не знает пределов. ' Мой господин. -- Дай Бог, чтобы вы не ошиблись, ваша светлость. -- Что хотите вы сказать, дон Хосе? На что намекаете? -- Я ни на что не намекаю, ми амо. Мне только кажется, что по нынешним временам чрезвычайно трудно встретить друзей, которые из одного лишь желания помочь ссужали бы пятьюдесятью тысячами пиастров человека,-- простите за откровенность, ваша светлость,-- дела которого находятся в таком положении, как ваши. Я думаю, что не мешало бы разобраться в мотивах столь необычайной щедрости. Дон Фернандо вздохнул. В глубине души он сам разделял опасения дона Хосе. Но, следуя тактике людей, не желающих сознаться в своей ошибке и не знающих, как оправдать ее, маркиз круто перевел разговор на другую тему: -- Возьмите с собой трех... пожалуй, даже четырех пеонов. -- К чему, ваша светлость? -- Они будут охранять вас на обратном пути. -- Полноте, ваша светлость! -- рассмеялся дон Хосе.-- Охрана мне ни к чему. Здесь вам эти пеоны будут полезнее, чем мне. В Эрмосильо я куплю для перевозки золота вьючного мула... И хотел бы я увидеть того ловкача, который сумел бы отбить его у меня! -- Я все же полагаю, что вам не мешает захватить с собой конвой. -- Позвольте вам заметить, ваша светлость, что тогда уж на меня наверное нападут разбойники. -- Что хотите вы сказать? Любопытно! -- Очень просто, ми амо: одинокому путнику легче проскочить незамеченным по нашим дорогам, которые нынче кишат разбойниками всех видов и мастей. Дон Фернандо невольно улыбнулся -- до того забавным показалось ему рассуждение управителя. -- Ну, знаете, дон Хосе, в том, что вы сказали, мало убедительного. -- Напротив,-- возразил дон Хосе.-- Видите ли, ваша светлость, эти разбойники прерий -- хитроумный народ, даже слишком хитроумный, что весьма часто и губит их. Им никогда и на ум не придет, что какой-то несчастный метис, с жалким мулом в поводу, везет с собой пятьдесят тысяч пиастров. Но конвой из вооруженных пеонов обязательно вызовет их подозрения, они захотят проверить, по какому случаю снаряжена такая пышная свита, и я буду ограблен. -- Возможно, вы правы, дон Хосе. -- Я безусловно прав. -- Ладно, не буду больше настаивать, дон Хосе; поступайте как знаете. -- Будьте спокойны, ваша светлость, я вручу вам все ваши деньги, до последнего пиастра. Ручаюсь вам! -- Дай Бог! Вот вам векселя. Поедете, когда сочтете нужным. Счастливого пути! -- Через час я буду уже в дороге, ваша светлость. Дон Хосе аккуратно сложил векселя, засунул их за пазуху и, поклонившись маркизу, вышел. Он направился прямо в кораль, где в несколько минут заарканил мустанга с тонкими ногами, небольшой головой и пылающим взором и, тщательно почистив, оседлал его. Затем дон Хосе проверил свое оружие, пополнил запасы пороха и пуль в своей альфорхе и, уложив туда же дорожную провизию, вскочил в седло. Но прежде чем покинуть асиенду, он подъехал к одному из строений, стоявшему немного поодаль от главных зданий, и, остановив здесь коня, осторожно стукнул два раза в окно. Из отворившегося окна выглянула голова дона Руиса. -- О, да это дон Паредес! -- воскликнул он.-- На плантацию? Подождите меня, поедем вместе. -- Не беспокойтесь, ниньо. На плантацию еще рано. Я со брался в дальнюю дорогу. -- Уезжаете? -- Да, всего на несколько дней, по поручению его светлости. -- А по какому делу и куда? |- Маркиз сам расскажет вам обо всем, ниньо. -- Ладно. Но разве одно только желание проститься со мной заставило вас постучаться в мое окно? -- Нет, конечно. Я намеревался дать вам один совет, прежде чем покинуть асиенду. --Совет? -- Да, и весьма серьезный. В мое отсутствие, ниньо, следите внимательно за вашим гостем. -- За сенатором? -- Да, за доном Руфино Контрерас. -- А в чем дело? -- Следите за ним, ниньо, не упускайте его из виду. Вот и все. До свиданья, ниньо! -- И, явно не желая отвечать на дальнейшие вопросы молодого человека, дон Хосе дал шпоры коню и галопом поскакал из ворот асиенды. Глава XI В ПУТИ Мексика, если принять во внимание соотношение между ее населением и территорией,-- одна из самых безлюдных стран земного шара. В европейских странах существует множество различных и удобных видов транспорта, Мексика же знает только один способ передвижения -- коня. В центральных штатах, а также в штатах, расположенных близ берегов Атлантического океана, некоторые города связаны еще между собой дилижансами. Эти экипажи меняют лошадей в тавернах или на постоялых дворах, где путешественники могут заночевать. Но в этих тавернах, напоминающих сицилийские харчевни или испанские корчмы, путешественник, кроме крыши для ночлега, не найдет ничего, разве только обеденный прибор, к тому же весьма примитивный. Другими словами, помимо лровизии, путешественник вынужден таскать с собой и постель, если только он не предпочитает спать, закутавшись в свой плащ, на голой земле, которая заменяет пол в помещениях мексиканского постоялого двора. Однако в штатах, примыкающих к берегам Тихого океана, путешественник лишен даже таких элементарных удобств. В этих краях путник на расстоянии от пятидесяти до шестидесяти лье, которое он должен проделать верхом, отправляясь из одного города в другой, не встретит ни одной таверны, ни даже самого жалкого ранчо, где он мог бы укрыться от непогоды, от палящего дневного зноя, от пронизывающей ночной --стужи и ледяной росы. Путник устраивается на ночлег там, где застает его ночь, спит под открытым небом, а наутро возобновляет свое путешествие. Дороги центральных штатов буквально наводнены грабителями и разбойниками всех мастей. Эти рыцари больших дорог чувствуют себя здесь господами положения и среди белого дня совершенно безнаказанно грабят и убивают путешественников. В Соноре воры и грабители -- более редкое явление. На дорогах здесь царит относительная безопасность. Однако и здесь путешественникам грозит немало опасных встреч, особенно во время восстания индейцев или в те дни, когда какое-нибудь очередное пронунсиаменто спускает с цепи разнузданные толпы солдат. Солдаты, идя по стопам профессиональных грабителей и убийц, без всякого стеснения грабят и убивают всех, кто бы ни попался им в руки. Дону Хосе Паредесу предстоял путь не более, чем в пятьдесят лье. Но при плохих дорогах и при тех предосторожностях, которые ему приходилось принимать, путешествие в Эрмосильо должно было отнять у него не менее четырех дней. Для человека, избалованного всеми удобствами европейской цивилизации, четырехдневное путешествие верхом без крова над головой было бы тяжким испытанием. Но для нашего достойного управителя, привыкшего ночевать чаще под открытым небом, чем под крышей, наделенного к тому же могучим здоровьем, позволяющим ему безболезненно переносить всякого рода трудности и неудобства, подобное путешествие представляло скорее приятную прогулку. И действительно, дон Хосе ехал, беззаботно покачиваясь в седле, то покуривая пахитоску, то мурлыча себе под нос какую-нибудь знакомую песенку. Все это не мешало ему зорко осматриваться по сторонам и предусмотрительно не спускать пальца с курка ружья, лежавшего перед ним поперек седла. Второй день его путешествия был на исходе. Дон Хосе уже миновал Ариспу. Близился закат; порывистый и сильный ветер часто поднимал облака пыли, ослеплявшие путника и окутывавшие его непроницаемой пеленой. День угасал, но в воздухе все еще стояла томительная жара. Потемневшее небо приняло синевато-свинцовую окраску. Сбившиеся в кучу желтоватые облака стали быстро заволакивать горизонт. Птицы с тревожными и жалобными криками сновали в воздухе, пронзительный свист и какие-то неясные шумы то и дело возникали среди скал, окаймлявших справа и слева узкое ущелье, по которому следовал в эту минуту дон Хосе; обожженная земля жадно глотала первые крупные капли дождя. Конь пугливо прядал ушами, мотал головой и беспокойно пофыркивал. Все предвещало одну из тех бурь, которые можно наблюдать только в этих широтах. Это настоящие катаклизмы, в несколько часов изменяющие пейзаж тех мест, на которые они обрушиваются со свирепостью африканского самума. Неистовый ветер гнет и ломает или вырывает с корнем гигантские деревья, реки выходят из берегов; кажется, что сама земля содрогается в страшных объятиях взбесившейся природы. -- Если я не ошибаюсь,-- пробормотал дон Хосе, беспокойно озираясь по сторонам,-- не пройдет и часа, как нас настигнет кордоннасо', и это будет самый свирепый из всех, которые когда-либо посещали эти края. Весьма приятная для меня перспектива! В веселенькое положение поставил ты ме .ня, проклятый ураган! Не-мог задержаться еще на какиенибудь сорок восемь часов, чертов кум! Впрочем, управитель не стал терять времени на бесполезные причитания. Положение его становилось критическим. Он знал, что ураган будет свирепствовать с особой силой в узком и глубоком ущелье, по которому он теперь следовал. Дон Хосе понимал, как трудно будет ему уцелеть, если буря застигнет его здесь. Он решил во что бы то ни стало выбраться из этой мышеловки. Он располагал считанными минутами; не оставалось времени даже для малейших колебаний. Паредес был человек решительный, с давних пор привыкший полагаться только на самого себя, на свою смелость, силу и энергию. Он плотно завернулся в свой плащ, надвинул на голову шляпу и, припав к луке, вонзил шпоры в коня и зычным голосом гикнул: --Сантьяго!2 Кровный мустанг, не привыкший к такого рода понуканию, заржал от обиды и вихрем ринулся вперед. Тучи между тем совсем заволокли небо, все более и более темнело, лучи солнца сразу потеряли свою теплоту. Конь, взбесившийся от ударов, непрерывно наносимых шпорами дона Хосе, мчался, не меняя аллюра. 1 Буквально: удар веревкой Святого Франциска. Так называют здесь буйный юго-западный ветер, который с сентября по октябрь дует в областях Калифорнийского залива. Примеч. авт. 2 Крик, которым в Мексике понукают лошадей. Примеч. авт. Но вот дон Хосе выбрался из ущелья. При виде расстилавшейся перед ним степи, упиравшейся на горизонте в высокие горы, он громко вскрикнул от радости. Туда, к этим горам, и хотел добраться управитель: только там и мог он обрести свое спасение. Слов нет, положение вырвавшегося из ущелья путника заметно улучшилось; тем не менее впереди его ожидали еще тяжкие испытания. С первого же взгляда дон Хосе убедился, что на всем протяжении этой голой и дикой степи, пересеченной лишь несколькими реками и речками, не было ни одного убежища, где он мог бы, не подвергая себя опасности, встретить готовую разразиться грозу. Не теряя времени, дон Хосе повторил свое пронзительное гиканье, и мустанг с еще большей лихостью понесся вперед. Умное животное, словно понимая, что от него одного зависит спасение и его самого, и всадника, мчалось почти с фантастической быстротой легендарных коней. Вдруг белесоватая молния пронзила тучи и грянул оглушительный удар. Испуганный мустанг шарахнулся было в сторону, но властная рука наездника привела его в себя, и вот уж он снова пожирает пространство под потоками хлынувшего ливня. Солнце заволокло тучами, наступила тьма, но Паредес не падал духом, его воля закалялась в борьбе со стихией. Он словно прирос к седлу, когда, понукая коня то гиканьем, то шпорами, он смело вступил в схватку с подстерегающей его гибелью. Только нахмуренные брови да буравившие мглу глаза выдавали его напряженное состояние. Но черты лица его были спокойны и бесстрастны; можно было подумать, что он переживает одно из обычных происшествий, которыми так изобиловала его богатая приключениями жизнь обитателя прерий. Буря между тем перешла в свирепый ураган. Ветер, словно дикий зверь, спущенный с цепи, дул с неистовой силой, подхлестывая дождь и вздымая пласты липкой грязи. Внезапно до слуха злополучного путника стало доноситься зловещее хлюпанье; то был признак начавшегося наводнения. Там и сям замелькали серовато-свинцовые лужи; освещенные белесоватым светом непрерывно сверкающих молний, постепенно расширяясь, они все теснее замыкали вокруг путника свое кольцо. И все явственнее слышалось дону Хосе дальнее громыхание, доносимое к нему на крыльях ветра. Опасения путника усилились: один только час времени отделял его от гибели, которая неминуемо настигнет его, когда равнина пре- вратится в бурлящее озеро. При свете молнии Паредес заметил множество метавшихся то тут то там силуэтов: то дикие звери, инстинктивно почуявшие приближение катастрофы, покинули свои норы и с диким рыканием, обезумев от страха, метались по равнине. Все вокруг бесновалось и ревело; гул потревоженных вод сливался с раскатистыми ударами грома и пронзительным завыванием ветра; все шумы бури сталкивались с неимоверным грохотом. А мустанг дона Хосе все мчался напрямик, гонимый страхом, который подгонял его лучше, чем самые острые шпоры. Чтобы получить хотя бы отдаленное представление об этой фантасмагорической скачке, надо хотя бы раз воочию наблюдать ураган в этих низких широтах, когда за несколько часов воды реки, поднятые ветром с их ложа, вздымаются, клокочут и, хлынув из своих берегов, затопляют равнину на несколько лье в окружности. Вдруг крик ужаса и гнева вырвался из груди управителя. В то же мгновение он выпрямился и с такой силой натянул поводья, что конь его застыл как вкопанный. Дону Паредесу послышался звон далекого колокола. В низинах во время больших наводнений владельцы асиенд приказывают бить в колокола, чтобы указать заблудившимся путникам путь к спасению. С минуту дон Хосе прислушивался; наконец, он уловил звук, тихий, как стон. Чуткий слух управителя не обманул его: то был, действительно, далекий, как бы умирающий звон колокола. Но он доносился со стороны, прямо противоположной направлению, по которому следовал наш путник. Очевидно, в этой непроглядной тьме он сбился с пути и теперь затерялся в затопленной равнине, где нельзя было ожидать никакой помощи, где его ожидала верная гибель. При всей своей беззаветной храбрости Паредес невольно содрогнулся; холодная испарина выступила на его лбу. Одна только мысль волновала дона Хосе в этот роковой час: мучительная мысль о том, что он унесет с собой в пучину вверенное ему достояние целой семьи. Несколько минут этот человек с сердцем льва, этот мужественный путешественник, изъездивший прерию вдоль и поперек, умевший, не дрогнув, встречать самые страшные опасности, испытывал полный упадок сил, почти ребячью слабость. Однако, это состояние длилось недолго; реакция не заставила себя ждать: дон Хосе воспрянул духом, внутренне пристыженный своей минутной слабостью. В этот момент, когда все, казалось, ополчилось против него, он решил сам постоять за себя. Никогда еще его воля не была так тверда, как теперь, когда он поклялся бороться до последней крайности, до последнего вздоха, до смертного часа. Минуту назад от сильного прилива крови сердце храбреца готово было разорваться; теперь мужественное решение вдохнуло в него новые силы. Тыльной стороной руки Паредес стер пот с лица и, не двигаясь с места, стал дожидаться очередной молнии, чтобы при свете ее оглядеться и определить, в какую сторону ему следует двигаться дальше. Он невольно вскрикнул от радости, когда при вспышке молнии, осветившей окрестности, заметил вправо от себя, всего в нескольких шагах, высокий холм, на вершине которого ему почудился всадник, неподвижный, словно каменное изваяние. Вода быстро настигала дона Хосе, его конь стоял уже по брюхо в воде; тем не менее с хладнокровием, присущим только сильным натурам в часы великих испытаний, он решил не действовать наобум. А может быть, это просто мираж, обычно посещающий людей в минуты крайнего нервного возбуждения? В ожидании второй вспышки молнии он не сводил глаз с того места, где увидел холм. Внезапно в тот самый миг, когда желанная на этот раз молния озарила мрак, до слуха дона Хосе, заглушая вой бури, ясно донесся зычный голос, насыщенный той звучностью, которую человеческий голос приобретает при исключительных обстоятельствах. -- Смелей! Вперед! Напрямик ко мне! -- услышал дон Хосе. С радостным криком, напоминавшим торжествующий рев хищника, он поднял своего коня и, понукая его поводьями и шпорами, помчался к холму, преследуемый по пятам ревущим потоком. Менее чем в десять минут дон Хосе взлетел на вершину и повалился без чувств на руки человека, чей призыв спас его от гибели. Теперь путнику ничто не грозило: вода не могла настигнуть его, здесь он находился в надежном убежище. Глава XII. НОЧНАЯ БЕСЕДА Обморок дона Хосе, вызванный скорее душевным потрясением, чем физическим утомлением, продолжался недолго. Он открыл глаза и увидел, что лежит один на вершине холма, укрытый одеялом. Очевидно, кто-то позаботился предохра нить его от пронизывающей стужи. Сбросив с себя одеяло, дон Хосе стал с любопытством обозревать местность. Гроза все еще бушевала, но сила ее значительно ослабла. Дождь прекратился. Темно-синее небо заискрилось звездами. Их неверный мерцающий свет накладывал на весь окрестный пейзаж отпечаток какой-то дикости и обреченности. Ветер дул с прежним бешенством, вздымая пенящиеся волны на поверхности воды, уровень которой достигал почти самой вершины холма. Конь управителя мирно пасся в нескольких шагах от своего господина; он с видимым удовольствием объедал молодые побеги деревьев и густую траву, зеленым ковром расстилавшуюся по земле. Рядом с ним паслась другая лошадь. "Отлично! -- подумал дон Хосе.-- Мой храбрый спаситель, очевидно, не уехал, он где-то неподалеку. Значит, я еще увижу его. Но где бы он мог быть? Какие у него могут быть здесь дела? Впрочем, проще всего спокойно ждать его". Не успели пронестись эти мысли в голове Паредеса, как на фоне полумрака смутно обрисовался черный контур человека, о котором он только что подумал. -- Уже на ногах! -- весело воскликнул незнакомец.-- Отлично! По мне, во всяком случае, такое положение лучше того, в котором я оставил вас. -- Благодарю,-- тепло отозвался дон Хосе.-- А ведь, вероятно, жалкий был у меня вид, когда я свалился, как полузаколотый бычок! Такой здоровяк, а падает в обморок не хуже женщины или слабого ребенка. Стыдно, не так ли? -- Нисколько, приятель,-- возразил незнакомец.-- Мне случайно довелось наблюдать вашу борьбу со стихией. Я был лишен возможности прийти вам на помощь, но, Бог свидетель, готов поклясться честью охотника в том, что вы сильный боец! Вы смело встретили бурю. Могу вас заверить: многие на вашем месте, в том числе и я, так легко не отделались бы. Этот ответ разрушил принужденность между ними и помог им с первого же знакомства стать друзьями. Такова уж природа человека. Дружба возможна лишь между людьми, равными по силе и уму. При всей своей благодарности к незнакомцу Паредес не мог бы так свободно общаться с ним, если бы заподозрил в нем какое-либо превосходство над собой. Откровенность его спасителя вернула дону Хосе ту веру в себя, без которой жизнь в пустыне вообще немыслима. Он сразу почувствовал себя непринужденно. -- Должен, однако, сознаться, что была минута, когда я потерял надежду на спасение,-- сказал дон Хосе, протягивая руку своему новому другу.-- Не случись тут вы, я бы, действительно, погиб. -- Ба, ба! -- возразил незнакомец, пожимая протянутую ему руку.-- Вы ничем не обязаны мне. Да, черт возьми, вы же самостоятельно выбрались из беды!.. Но перейдем к другой теме. Мы, конечно, находимся здесь в безопасности. Тем не менее положение весьма незавидное. Недурно бы подумать о том, как нам выбраться отсюда. -- Я того же мнения; к несчастью, мы располагаем весьма ограниченными средствами. -- Возможно. Но прежде всего я предложил бы сесть и "держать совет" по индейскому обычаю. Согласны? -- Разумеется. Ничего лучшего в нашем положении, пожалуй, не придумаешь. Тем более,-- продолжал дон Хосе, взглянув на небо,-- что до рассвета еще добрых три часа. -- Да, времени у нас достаточно. Пока длился этот короткий разговор, буря совсем затихла, и ветер дул только порывами. -- Начнем с того,-- предложил Паредес,-- что разведем костер. Теперь, когда ветер стих, хищники, хотя бы вплавь, станут добираться до этого холма. Непогрешимый инстинкт зверья приведет их в это убежище. Если мы не примем заранее мер предосторожности, они нападут на нас. -- Прекрасная мысль! Сразу сказывается охотник! -- Да, я много лет охотился,-- со вздохом ответил дон Хосе.-- Но теперь все это в прошлом; кончились мои странствия по прерии. -- От души жалею вас,-- проникновенно произнес незнакомец,-- никакое существование не может сравниться с этой жизнью. -- Кому вы это говорите! Самые прекрасные годы моей жизни прошли в прерии. Не прерывая беседы, два приятеля пустили в ход свои мачете и выкопали глубокую яму для костра у подножия исполинского дуба. Они заложили ее до отказа смолистым хворостом и развели огонь, взорвав небольшую щепотку пороха, уложенную на дне ямы в дубовом листке. Пламя длинным снопом радостно взвилось к небу, а хворост весело потрескивал, выбрасывая миллионы искорок. Огонь имеет огромное значение в жизни человека. Кроме всех прочих благ, он обладает еще свойством веселить ум и душу людей. Согретый его живительным пламенем, человек забывает о перенесенных им тяжелых и опасных испытаниях. Довольно долго оба путника молча сушили свою промокшую до нитки одежду. С неизъяснимым наслаждением каждый из них ощущал, как приятная теплота мало-помалу проникала во все поры, согревала кровь и возвращала жизнь застывшим конечностям. -- Viva Dios! -- заговорил наконец дон Хосе, весело встряхнувшись.-- Я, кажется, снова становлюсь человеком. Что за прелесть этот огонь, особенно когда продрогнешь! А не употребить ли нам его в дело? -- Не возражаю,-- ответил незнакомец.-- Но только как? -- Разве вы не голодны? . . -- Карай! Вот уже четырнадцать часов, как у меня во рту ничего не было. Но, к сожалению, у меня нет никаких съестных припасов. -- Зато у меня есть! Мы поделимся! -- Тогда действуйте! Вы, я вижу, добрый товарищ! Управитель достал захваченную с собой дорожную провизию. -- Вот! -- не без самодовольства произнес он, разложив всю снедь у костра. -- Карамба!' -- радостно воскликнул незнакомец.-- Никогда еще еда не появлялась так кстати! ' Черт возьми! Эта еда, доставившая столько радости обоим путникам, вызвала бы презрительную гримасу у любого европейского гурмана'. Все угощение состояло из небольшого количества солонины и копченого мяса, кусочка козьего сыра и нескольких маисовых лепешек. Кроме того, из альфорхи был извлечен небольшой бурдюк, наполненный превосходнейшим мескалем2, что окончательно развеселило наших путников. Соорудив вертел, на котором быстро поджарилась солонина, приятели весело принялись за еду. Свой скромный ужин они запили несколькими глотками ароматного мескаля, побратски передавая друг другу бурдюк. Затем появились пахитоски -- это неизбежное завершение всякой мексиканской трапезы. Покуривая, приятели внимательно наблюдали за горизонтом; край небосклона забрезжил уже широкими полосками блеклого света. -- Теперь, с вашего разрешения, мы можем открыть наш совет,-- сказал незнакомец, наслаждаясь глубокой затяжкой табака и выпуская клубы дыма через нос и рот. -- Вы первый заняли эту территорию,-- смеясь, сказал дон Хосе,-- и вам, следовательно, должны быть лучше известны все ее ресурсы. За вами и первое слово. -- Хорошо!.. Так вот: мы окружены со всех сторон водой. Ураган затих, но пройдет еще немало часов, прежде чем вся эта масса воды частью войдет в свои берега, а частью будет поглощена песками равнины. -- Верно! -- ответил дон Хосе.-- Однако нам надо же какнибудь выбраться отсюда! -- В этом-то вся штука! У нас есть две возможности: ждать, пока не просохнет земля... -- Отвергается,-- перебил управитель.-- Слишком много драгоценного времени отнимет это у нас, а такая потеря будет особенно чувствительна для меня. Нет, уж лучше с восходом солнца смело пуститься вплавь к тем горам -- к счастью, кажется, не очень отдаленным от нас. -- Вы забываете, что в нашем распоряжении есть еще одно средство: мы можем поплыть в пироге, а лошадей взять на буксир. Для них это будет несравненно менее утомительно, 'Гурман -- любитель хорошо поесть. 2 М е с к а л ь -- мексиканский хмельной напиток. чем плыть и тянуть за собой ездока. Таким способом мы безусловно доберемся до тех гор, которые, как вы правильно заметили, отстоят от нас не далее полутора или двух лье. -- Разумеется, это хорошая мысль, и я полностью присоединяюсь к ней. К сожалению, для ее практического осуществления нам недостает одной только вещи. -- Какой? -- О, сущей безделицы -- пироги! -- Ошибаетесь, товарищ. -- Что вы сказали? -- Пока вы лежали тут без чувств, я разведал наши владения. Вы, вероятно, слышали, что перед сезоном дождей местные жители имеют обыкновение оставлять пироги в помощь путникам, застигнутым наводнением. Они укрывают их на высоких местах, часто на деревьях. -- В самом деле? И вам удалось найти такую пирогу? -- Да! И представьте, на том самом дереве, под которым мы расположились. Пирога в отличном состоянии, и при ней имеются две пары новеньких весел. -- Браво! Значит, с рассветом мы сможем пуститься в путь, если только это устраивает и вас. -- Вполне, хотя мне и не к спеху. По некоторым причинам мне бы надо пробыть в этих местах еще несколько дней. -- Значит, решено. А пока воспользуемся затянувшимся рассветом и немного вздремнем. -- Спите, пожалуйста, а мне не хочется; я посторожу за нас двоих. -- Охотно принимаю ваше предложение, но не сомкну глаз раньше, чем мы не познакомимся с вами поближе. -- Да ведь мы с вами и так уже друзья! -- Разумеется. За себя я, во всяком случае, ручаюсь. Но ни один из нас ничего не знает о другом, никто из нас даже не назвал себя. -- О Господи... такого рода формальности -- совершенно излишняя роскошь в прерии. -- А вдруг мы еще понадобимся друг другу? -- Пожалуй, вы правы. Так вот: я простой охотник, лесной бродяга. Товарищи прозвали меня Твердой Рукой, "потому что,-- говорят они,-- друг, которому протянута эта рука, может смело на нее положиться". -- Бог свидетель, кабальеро, вы заслужили это прозвище! Мне не раз приходилось слышать о вас. Я давно уже сгорал желанием познакомиться с вами и счастлив, что судьба свела нас вместе. Ну, а теперь наступила моя очередь: меня зовут Хосе Паредес, я служу управителем у маркиза де Могюер. --Что?! --с нескрываемым изумлением воскликнул Твердая Рука.-- Так это вы и есть управитель маркиза?! -- И никто иной! Почему это вас удивляет? -- Тот самый, которого маркиз два дня назад послал в Эрмосильо получить по векселям у одного английского банкира довольно крупную сумму? -- Откуда вы это узнали? -- воскликнул в свою очередь немало удивленный дон Хосе. |- Не все ли равно, раз уж я знаю! -- ответил охотник.-- Поверьте мне,-- продолжал он с многозначительностью, которая невольно заставила насторожиться дона Хосе,-- сама судьба намеренно свела нас вместе. -- Странно,-- пробормотал дон Хосе.-- Как могло случиться, что тайна, доверенная мне одному моим господином, стала известна вам. -- Тайна, известная трем лицам,-- улыбаясь, ответил Твердая Рука,-- перестает быть тайной. -- Но то третье лицо, о котором вы говорите, отнюдь не заинтересовано в разглашении этой тайны. -- Как знать! -- возразил Твердая Рука.-- Впрочем, удовлетворитесь пока тем, что мне известна цель вашего путешествия. Вы говорили, что слышали обо мне до нашей встречи. Скажите, как же отзывались обо мне люди? -- С наилучшей стороны. Говорят, что вы человек безупречной порядочности и испытанной храбрости. --Верите вы этим отзывам? Доверяете мне? -- Вполне; вы благородный человек, я в этом не сомневаюсь. -- Надеюсь, ваше мнение обо мне не изменится. Скоро вы убедитесь, что сама судьба свела нас для блага вашего маркиза. Знайте же, я искал встречи с вами! -- Ничего не понимаю! -- И не надо! В недалеком будущем все само собой объяснится. -- Хотелось бы! Будьте уверены! Преданы ли вы маркизу де Могюер? -- Душой и телом! Я готов отдать жизнь за него! -- Отлично! Слушайте же меня внимательно, сеньор Паредес. Вашему господину грозит полное разорение. Он стал игрушкой в руках негодяев, замысливших погубить его. Вас намереваются ограбить на обратном пути, негодяи подготовили гнусную ловушку, в которой вас ожидает неминуемая гибель. -- Не может быть! -- вскричал пораженный Паредес. -- Повторяю, мне известно все. Люди, сговорившиеся об этом, не подозревали, что я подслушиваю их. --Подлецы! -- Вполне с вами согласен. Именно поэтому я здесь, вместо того чтобы спокойно расставлять свои капканы. Я намерен расстроить их коварные замыслы. -- Но что заставляет вас действовать таким образом? -- с оттенком недоверия произнес дон Хосе. -- Этот вопрос останется без ответа. Вам придется на время отказаться от всякого любопытства. Вы должны слепо довериться мне и помогать мне во всем, что я буду предпринимать в защиту ваших же интересов. Идет? Мне кажется, что уговор этот весь в вашу пользу, а рискуете вы при этом не больше, чем я. Последовало довольно продолжительное молчание. Управитель размышлял, стараясь вникнуть в смысл всего услышанного; охотник не спускал с него глаз, терпеливо выжидая, когда снова заговорит его приятель. Наконец дон Хосе доверчиво протянул руку своему собеседнику, который поспешил горячо пожать ее. -- Послушайте, Твердая Рука,-- сказал Паредес,-- прежде всего я должен признаться, что ваши разоблачения кажутся мне довольно странными. Но в вашем голосе звучит такая неподдельная искренность, а ваша репутация так прочно утвердилась среди обитателей прерии, что я без колебаний вручаю свою судьбу в ваши руки. Нет, вы не способны предать меня! Отныне и до того часа, когда вы сами сочтете возможным открыть мне имена негодяев, решивших погубить меня вместе с моим господином, я полностью отрекаюсь от собственной воли. Смотрите на меня, как на свою вещь, исчезайте и появляйтесь, когда вам будет угодно, действуйте как знаете,-- я повинуюсь вам во всем, не спрашивая никаких объяснений. Вас это устраивает? -- Прекрасно, мой добрый друг! Вы угадали мои желания. Такая свобода действий необходима для успеха моих начинаний; и, верьте слову честного человека, никто более, чем я, не дорожит благополучием и счастьем маркиза де Могюер. -- Итак, решено,-- вместо ответа сказал дон Хосе,-- с рассветом мы тронемся в путь? -- Да, но не прямо в Эрмосильо. Прежде чем отправиться в этот город, нам надо замести следы. Не забывайте, что мы имеем дело с опытными пограничными разбойниками. Они следят за нами. Мы должны перехитрить хитрецов, на каждый их ход ответить своим ходом. -- О-о! Прекрасный случай для меня вспомнить свою профессию охотника. -- Вспомните лучше излюбленную поговорку прерий: "деревья имеют глаза, а листья -- уши". Наше счастье, что охотящиеся за вами негодяи ничего не подозревают о моей заинтересованности в вашем деле. На это я рассчитываю и в дальнейшем. -- Но если не в Эрмосильо, то куда же? -- осведомился дон Хосе. -- Я скажу вам это утром, когда при свете дня смогу убедиться, что никто не подслушивает нас. А теперь ложитесь спать и отдыхайте. Надо набраться сил: вам еще предстоит утомительное путешествие. И, как бы желая положить конец дальнейшим расспросам, Твердая Рука плотно завернулся в свой плащ, прислонился спиной к стволу дуба, протянул ноги к костру и закрыл глаза. Несмотря на сильное желание продолжать этот разговор, Паредесу ничего другого не оставалось, как последовать примеру охотника. Не прошло и нескольких минут, как дон Хосе, измотанный бурей, заснул богатырским сном. Глава XIII ЛАГЕРЬ РУДОКОПОВ По своим запасам драгоценных металлов Сонора -- одна из самых богатых областей мира. Как нам удалось убедиться по официальному отчету, за один только 1839 год в пробирную серебра и шестьдесят слитков золота общей стоимостью более чем в миллион пиастров. Эту огромную цифру надо удвоить за счет так называемого контрабандного металла, который умышленно не представляют в палату, чтобы избежать уплаты налога. Эти места богаты также медной рудой. Однако население, всецело поглощенное золотоискательством, пренебрегает ее разработкой. -- Ни одна страна в целом свете не обладает такими богатыми и многочисленными залежами золота. Золото здесь встречается в наносном речном иле, в размытых дождями оврагах, а чаще всего прямо на поверхности земли или же на глубине в несколько футов. В северной части провинции Ариспы находятся россыпи Квитовак и Соноитак, о которых нам придется еще немало говорить ниже. Открытые в 1836 году, они в течение трех лет давали ежедневно по двести унций чистого золо