белый охотник, по имени Твердая Рука. -- Твердая Рука?! -- одновременно воскликнули брат и сестра. -- Не тот ли это самый охотник,-- спросил маркиз,-- которому мы уже так многим обязаны? -- Да, ми амо,-- отвечал дон Хосе. Сенатор впервые услышал это имя; тем не менее, когда управитель произнес его, дон Руфино испытал какое-то необъяснимое внутреннее волнение. -- О, ему нельзя не верить! -- пылко воскликнула донья Марианна.-- Каждое его слово заслуживает полного доверия. -- Конечно,-- подтвердил дон Руне.-- Надо полагать, ЧТУ он сделал это преднамеренно, желая предостеречь нас. -- Но кто этот человек и почему он так симпатичен всем вам? -- продолжал домогаться сенатор. -- Друг! -- с жаром произнесла донья Марианна.-- Друг, которого я никогда не забуду! -- И которого все мы любим,-- добавил маркиз. -- И вы ему полностью доверяете? -- не унимался дон Руфино. -- О да! Можете быть уверены, сеньор, что я не стану пренебрегать его предупреждением! -- Но, в таком случае, позвольте мне заметить вам, сеньор маркиз, что мне кажется весьма подозрительным упорство, с которым сеньор управитель отказывался назвать его имя. -- Сеньор дон Руфино,-- отвечал маркиз,-- Паредес -- наш старый слуга, он пользуется известной свободой в обращении со всеми нами и правом, я бы сказал, вполне заслуженным правом, требовать, чтобы ему верили на слово... Но пора, однако, подумать,-- продолжал маркиз,-- что нам следует предпринять, чтобы не быть захваченными врасплох. Вы, Паредес, садитесь тотчас же на коня и объявите всем нашим пеонам и пастухам мой приказ немедленно перебраться с семьями васиенду и пригнать сюда же стада и табуны... А ты, сын мой, займись подготовкой загонов для животных и жилья для людей. Надо запастись фуражом и провиантом, чтобы нас не взяли измором во время осады. Сколько пеонов в вашем распоряжении, Паредес? -- У нас восемьдесят человек, способных носить оружие, ваша светлость; но я думаю, что мы сумеем как-нибудь использовать для обороны и других обитателей асиенды. -- Этого нам вполне хватит,-- сказал маркиз.-- По-моему, нет никакой надобности вызывать еще наших рудокопов из Квитовака. -- Тем более,-- отвечал управитель,-- что капитан де Ниса успел, вероятно, завербовать их в число защитников крепости. -- Вполне возможно,-- произнес, поднимаясь, маркиз.-- А пока ступайте и постарайтесь без промедления исполнить мои распоряжения. Управитель поклонился и вышел. -- Не соблаговолите ли вы, маркиз, уделить мне несколько минут?--сказал сенатор. -- К вашим услугам, дон Руфино. -- О, не беспокойтесь! -- обратился сенатор к брату и сестре, вскочившим со своих мест с намерением удалиться из комнаты.-- Дело это отнюдь не секретное. Брат и сестра снова заняли свои места. -- Признаюсь,-- начал сенатор,-- что сообщение вашего управителя встревожило меня не на шутку. Я никогда не видел индейцев бравое, но смертельно боюсь их. Поэтому, с вашего разрешения, дон Фернандо, я немедленно хотел бы покинуть асиенду. -- В такое время? -- Да, маркиз. Я убедился, наконец, в серьезности готовящихся событий. Но ведь я плохой вояка, я боюсь даже простой драки; да к тому же мой сан сенатора требует моего присутствия в Мехико', хотя бы для того, чтобы предупредить правительство о беде, которая угрожает Соноре, и побудить его принять необходимые меры. -- Вы, конечно, вольны поступать как вам вздумается, сеньор Руфино. Однако я далеко не уверен, что сейчас безопасно на дорогах. -- Я уже подумал об этом, маркиз. Но мне надо только добраться до Ариспы. Это недалеко отсюда, а там уж мне ничего не грозит. Может быть, дон Руис проводит меня туда? -- В этом доме вам ни в чем не будет отказа, дон Руфино,-- сказал маркиз. -- Мой сын поедет с вами. -- Не премину воспользоваться вашим любезным предложением, маркиз,-- сказал сенатор и, бросив украдкой взгляд на Марианну, которая сидела, задумчиво опустив голову на грудь, продолжал: -- К тому же в Ариспе я намерен передать дону Руису письмо для вас. -- Зачем же писать? Не проще ли сказать, пока вы еще здесь? -- О нет, это совершенно исключено,-- ответил дон Руфино с улыбкой, весьма смахивающей на гримасу.-- Вам, конечно, лучше, чем мне, известно, мой дорогой маркиз, что сущест' М е х и к о -- столица Мексиканской республики. вуют дела, столковаться по которым можно только через посредников. -- Как вам будет угодно, сеньор. Когда полагаете выехать? -- Чем скорее, тем лучше. Несмотря на всю свою привязанность к вашей семье, я вынужден честно заявить вам, что не хочу медлить, -- Сейчас только десять часов утра. Если мы поторопимся, мы еще к ночи поспеем в Ариспу,-- сказал дон Руис. -- Вот и прекрасно! Позвольте же, дон Фернандо, распрощаться с вами и с вашей прелестной дочерью. Примите мою искреннюю признательность за ваше радушное гостеприимство! -- Неужели вы не боитесь ехать в такую жару? -- Я боюсь только индейцев, и это чувство все заглушает. Простите мне этот внезапный отъезд, но я убежден, что умру от страха, лишь только услышу воинственный клич этих свирепых дикарей. Дон Руис покинул зал, чтобы распорядиться насчет лошадей и конвоя, а за ним, сделав гостю реверанс, вышла и донья Марианна, ничего не подозревавшая о тайных намерениях сенатора. Надо сказать, что этот хитрец сильно преувеличивал свои страхи перед индейцами; по всей вероятности, это было чистое притворство. Но, чувствуя, что у него земля горит под ногами, дон Руфино предпочел немедленно уехать. Бегство из асиенды было выгодно для него со всех точек зрения. Вопервых, он избегал таким образом серьезных неприятностей, которые могли возникнуть для него, если раскроется его преступный заговор с Киддом. Во-вторых, лишь находясь в безопасности, дон Руфино мог продолжать плести свою прерванную интригу и довести ее до успешного конца, как только надвигающиеся события создадут благоприятную обстановку. Дело в том, что восстание индейцев, которое неизбежно повлечет за собою прекращение работ на приисках и на полях и почти полную приостановку деловых операций, должно было гибельно отразиться на делах маркиза. На это-то и рассчитывал дон Руфино для осуществления своих коварных замыслов. Кроме того, сенатор предпочитал письменное объяснение с маркизом устному по той простой причине, что бумага все терпит, а человек, который пишет, может быть уверен, что ему не помешают высказаться до конца. Занятый своими мыслями, дон Руфино не заметил, как в комнату вошел дон Руис и сообщил, что лошади готовы. Сенатор тотчас же вскочил и направился к маркизу, чтобы распроститься с ним. Но дон Фернандо не отпускал его до тех пор, пока согласно законам мексиканского гостеприимства они не выпили по стакану замороженного оранжада. Затем маркиз, несмотря на все протесты своего гостя, проводил его до ворот замка. Несколько минут спустя дон Руфино вместе с доном Руисом в сопровождении шести хорошо вооруженных пеонов мчались на горячих конях в Ариспу. После целого дня утомительной, безостановочной езды они прибыли туда к вечеру. Путешествие их протекало без каких-либо происшествий, но их поражало полное безлюдье в степи. Поля точно вымерли. Очевидно, слухи о близком вторжении индейцев успели уже разнестись по всему пограничному краю. Ни стад, ни табунов не было и следа. Сиротливо выглядели покинутые дома с огромными зияющими отверстиями вместо оконных рам и дверей, унесенных их хозяевами. Бежавшие обитатели прерий ничего не оставляли индейцам. Все, что нельзя было унести, предавалось огню и уничтожению. Затаенной печалью веяло от опустевших полей. Посевы были сняты еще зелеными или сожжены на корню. Словом, прежде чем индейцы успели приступить к разорению этого злосчастного края, он был полностью опустошен самими же его жителями. Ворота Ариспы оказались запертыми, когда наши путешественники добрались туда. Город охранялся солдатами и отрядом гражданской милиции, содержавшейся на средства богачей для защиты города от банд грабителей и мародеров. Понадобились бесконечные переговоры, чтобы убедить, наконец, стражу открыть ворота и впустить наших путников в город. Все улицы Ариспы были перегорожены мощными баррикадами; город походил на обширный военный лагерь; солдаты, раскинув свои биваки на всех площадях, спали и грелись вокруг костров. У дона Руфино был в городе великолепный дом, где он проживал, когда дела требовали его присутствия в Соноре. Путникам пришлось целый час пробираться туда в обход многочисленных встречных баррикад. Ворота дома оказались раскрытыми настежь, а на дворе и крыльце дома спокойно расположились человек двенадцать солдат. Дон Руфино нисколько не протестовал против этого вторжения в его дом; напротив, он был, казалось, весьма доволен этим. Сенатор ни под каким видом не соглашался, чтобы дон Руис и его пеоны отправились искать себе ночлег в городе, и предложил им переночевать у него. А те не заставили долго упрашивать себя: и люди, и кони нуждались в отдыхе после столь продолжительной скачки под жгучими лучами субтропического солнца. Глава XXVII ТЯЖЕЛЫЕ ИЗВЕСТИЯ Почти одновременно с возвращением дона Руиса из Ариспы в асиенду туда прискакал курьер,-- судя по его изнемогавшему от усталости коню, он примчался издалека. Маркиз тотчас же заперся с ним в своем кабинете. После долгой беседы с маркизом курьер, по-видимому очень торопившийся, вскочил на коня и умчался. Таинственное появление этого человека вызвало среди остальных обитателей замка какую-то безотчетную тревогу. Лицо маркиза, всегда носившее на себе отпечаток печали и тихого примирения с судьбой, покрылось вдруг мертвенной бледностью; резко обозначились глубокие морщины на лбу и вокруг глаз, брови нахмурились -- казалось, что они вот-вот сомкнутся. Он долго прохаживался взад и вперед по саду, заложив руки за спину и свесив голову на грудь. По временам он круто останавливался и бормотал какие-то невнятные слова; потом снова начинал шагать -- вероятнее всего, повинуясь властной потребности на мгновение забыться в физическом движении. Донья Марианна, сидя у окна своего будуара, с грустным любопытством следила за отцом. Состояние, в котором находился маркиз, огорчало и в то же время пугало молодую девушку. Ее сердце томилось в мучительной тоске, словно она предчувствовала, что ей предстоит разделить с отцом обрушившуюся на него беду. Наконец маркиз пришел в себя, остановился, огляделся вокруг и после минутного раздумья направился в свои апартаменты. Спустя немного времени слуга, вошедший в комнату доньи Марианны, доложил ей, что маркиз ожидает ее в Красной комнате. Тяжелые предчувствия с новой силой вспыхнули в душе молодой девушки; тем не менее она поспешила исполнить волю отца. Дон Фернандо ни разу не переступал порога этой комнаты с тех пор, как покойный маркиз де Мопоер так безжалостно изгнал из семьи своего сына Родольфо. Ничто не изменилось за минувшие годы в этом холодном и мрачном покое. Но время, под воздействием которого еще сильнее потускнели вышивки и гобелены и мебель выглядела еще более потертой, наложило на всю комнату отпечаток неизъяснимой грусти, от которой у доньи Марианны, когда она вошла туда, пробежали мурашки по телу. Отец уже ожидал ее. Он расхаживал взад и вперед по возвышению, вдоль старинных кресел. Увидев дочь, он не прерывая своей прогулки указал знаком на ее место. Молодая девушка, замирая от волнения, опустилась, вернее, упала в кресло. Вскоре пришел дон Руис, а вслед за ним и Паредес. Маркиз занял стоявшее в центре кресло с фамильным гербом на спинке, приказал уйравителю запереть дверь и, помолчав нежного, заговорил прерывающимся от волнения голосом: -- Я созвал вас на совет, дети мои, ибо нам предстоит обсудить весьма важные вещи. Я пригласил также сюда Паредеса, верного и испытанного друга нашего семейства. Надеюсь, вы не станете упрекать меня в превышении моих прав! Молодые люди одобрительно кивнули головами. -- Дети мои,-- продолжал маркиз,-- уже много лет миновало с тех пор, как наш род начал приходить в упадок... До сегодняшнего дня, щадя вашу беззаботную юность, я переносил один втихомолку все беды и невзгоды, которые не переставали сыпаться на нас. "К чему,-- думал я,-- взваливать на их молодые плечи такую тяжесть! Несчастье ходит семимильными шагами, и рано или поздно оно настигнет каждого человека. Так зачем же преждевременно омрачать короткие дни светлой юности моих детей! Пусть досыта насладятся ею". Так рассуждал я, дети мои, и боролся один, тая от вас беды, осаждавшие меня, скрывая от вас горькие слезы, обжигавшие не раз мои глаза. Роль счастливого человека была, правда, мне не под силу, но мне удавалось по крайней мере принимать вид человека, довольного той мерой добра и зла, которая отпущена на его долю. И поверьте, что так продолжалось бы и впредь, если бы не страшная, непоправимая беда, которая обрушивается теперь на нас. Только она и вынуждает меня ознакомить вас с ужасным положением наших дел. Тут маркиз замолчал, подавленный волнением, от которого сжималось его горло. -- Отец,-- сказал дон Руис,-- вы всегда были для нас добрым и хорошим отцом. Верьте, отец, что мы давно уже ждем этого откровенного разговора. Напрасно из боязни причинить нам боль вы так долго откладывали его. Мы всегда горячо желали разделить с вами ваши горести и печали и тем самым влить в вас новое мужество для дальнейшей тяжелой борьбы с превратностями судьбы... Говорите же, отец мой, расскажите нам все без утайки!.. Сегодняшний курьер привез вам дурные вести, да? -- Да, сын мой, ты угадал. Вот уже несколько лет как ополчившаяся против нас судьба преследует меня с каким-то неизменным упорством. Все будто нарочно складывается против нас; наше состояние не перестает таять. Тщетно пытался я устоять против этого стремительного потока бедствий -- все мои усилия ни к чему не привели. Правда, всего лишь несколько дней назад я надеялся если не восстановить все наше достояние, то по крайней мере спасти нашу фамилию от окончательного разорения. Но ужасные известия, полученные час назад, положительно разбили все мои надежды. Только чудо может теперь спасти меня от разорения, а вас -- от нищеты. Да, дети мои, мы лишились всего, даже этого фамильного замка, который через несколько дней, может быть даже завтра, попадет в руки наших кредиторов. -- Но как и почему все это случилось, отец? -- воскликнул дон Руис. -- А вот как! Дела в этой стране, находившиеся давно уже в застое из-за злосчастной нерадивости правительства, пришли в полное расстройство при известии о восстании индейцев бравос и мансос. Торговыми, банковскими и промышленными кругами овладела паника. Все спешат вернуть свои деньги, вложенные в различные предприятия, и припрятать их подальше. Многие фирмы в Эрмосильо, Уресе, Ариспе, Соноре, Мехико объявили себя банкротами и прекратили платежи. А тут еще, как на беду, в Мехико произошло новое пронунсиаменто. Пограничные штаты еще только готовятся отразить нападение индейцев, а внутренние штаты уже охвачены огнем гражданской войны. И вот последствия такого положения дел: кредиторы требуют от своих должников немедленного возврата долгов, в то время как должники, пользуясь создавшейся обстановкой, стараются не платить по своим обязательствам. Они либо объявляют себя банкротами, либо, ссылаясь на трудности, требуют отсрочки платежей на столь отдаленные сроки, что на эти деньги и вовсе не приходится рассчитывать. Письма, которые я получил сегодня, делятся на две именно такие категории: мои должники отказываются расплатиться со мной, а мои кредиторы получили уже в суде исполнительный лист против меня. Таким образом, если я не выплачу в недельный срок кругленькую сумму в триста восемьдесят тысяч пиастров, я буду объявлен банкротом, выселен из своих владений, а этот замок будет продан с аукциона за бесценок какому-нибудь бывшему нашему вассалу, обогатившемуся за наш же счет. -- Триста восемьдесят тысяч пиастров! -- воскликнул дон Руис.-- Но откуда же взять такую уйму денег! -- Одна только асиенда стоит в два раза больше этой суммы,-- ответил маркиз.-- В другое время ничего не стоило бы занять тысяч четыреста под залог поместья. Мало того, разные лица и фирмы должны мне триста тысяч пиастров. Как видишь, сын, в нормальное время я был бы в силах отвести от нас этот новый удар судьбы. Но сегодня об этом и думать нечего. Нет, уж лучше сразу выйти из игры, предоставив кредиторам делиться остатками нашего достояния. -- Но куда мы тогда денемся, отец? -- спросил дон Руис. -- Карай! -- воскликнул Паредес.-- Не так уж трудно ответить на этот вопрос. Вам ведь всем известно, что у меня имеется небольшое ранчо, которое, слава Богу, не обременено никакими долгами. Возьмите его, ми амо, а для себя и для своей старой матери я всегда найду где-нибудь уголок. О, разумеется, я и не думаю сравнивать свой дом с вашим дворцом, но вам все же лучше поселиться у меня, чем искать приюта у чужих людей. Ну как, ваша светлость, решено? -- Благодарю вас, друг мой,-- после минутного раздумья произнес маркиз.-- Я принимаю ваше предложение. Я не стану, впрочем, долго обременять вас; но ваш дом понадобится мне на несколько дней, в течение которых я сделаю попытку спасти из этой катастрофы хотя бы самые жалкие крохи для моих детей. -- Не заботьтесь о нас, отец! -- с жаром воскликнула донья Марианна.-- Мы молоды и можем работать. -- Да вы не думайте, ми амо,-- вмешался снова дон Хосе,-- мое ранчо не так уж плохо. Я надеюсь, что с Божьей помощью вы недурно там устроитесь; у меня по крайней мере вам нечего будет опасаться посещения некой особы. -- Вы намекаете, конечно, Паредес, на дона Руфино Контрераса,-- сказал маркиз.-- Вы несправедливы к нему. Это один из лучших моих друзей, и я не могу нахвалиться его отношением ко мне. --Гм! Все возможно, ми амо, всяко бывает... Тем не менее я позволю себе заметить, с вашего разрешения, что было бы благоразумнее повременить немного с окончательным суждением о сеньоре сенаторе. -- Что-нибудь слышали о нем? -- Ничего, ми амо, ничего! Это я просто так, сам с собой разговариваю. --Да, чуть было не забыл! Отец, ведь у меня письмо к вам от дона Руфино! -- воскликнул дон Руис, протягивая маркизу запечатанный конверт. -- А мне, к слову сказать,-- пробурчал себе под нос управитель,-- всегда были подозрительны люди, которые предпочитают бумагомарание живому слову. Маркиз тем временем вскрыл конверт и пробежал глазами письмо. -- Ну, по крайней мере- на этот раз,-- воскликнул он,-- вам не придется обвинять дона Руфино в недостатке искренности и ясности! Он уведомляет меня о мерах, принятых против меня моими кредиторами, и, указав мне затем на безвыюдность моего положения, предоставляет мне возможность,-- правда, немного странную,-- с честью выйти из него. Короче говоря, он просит у меня руки моей дочери и обещает внести в банк на ее имя, в виде приданого, капитал в полтора миллиона пиастров и расплатиться, кроме того, со всеми моими долгами. Донья Марианна сидела не шелохнувшись, словно пришибленная этим известием. -- Вот до чего мы дошли, дети мои! -- с горечью продолжал маркиз.-- Мы, потомки доблестного рода, должны считать себя польщенными искательством человека, так мало подходящего в мужья моей дочери. -- И что же вы намерены ответить, отец, на это странное послание? -- спросил дон Руис, задыхаясь от волнения. -- Сын мой, даже угроза самой ужасной нищеты не может заставить меня поступиться моей честью. Моя дочь свободна в своем выборе, она вольна принять или отвергнуть это предложение. Я не желаю ни в коей мере влиять на ее решение. Она еще молода, и я не имею права приковать ее на всю жизнь к нелюбимому человеку... Подумай, дочь моя, и поступай согласно велению своего сердца. Заранее одобряю всякое твое решение. -- Благодарю, отец,-- тихо произнесла молодая девушка,-- благодарю тебя, но разреши мне ответить только через восемь дней. Я так поражена и так взволнована, что не смогу сейчас принять какое-либо решение. -- Хорошо, дочь моя, я подожду с ответом. А теперь, дети, прошу вас удалиться. Паредес, вы останьтесь здесь. Прежде чем окончательно покинуть асиенду, мне надо отдать вам некоторые распоряжения. Брат и сестра, почтительно поклонившись отцу, молча вышли из злосчастной комнаты, в которую члены семьи де Мопоер входили лишь в тех случаях, когда на них обрушивалось какое-нибудь несчастье. Глава XXVIII ТИГРЕРО Брат и сестра вышли из Красной комнаты, храня угрюмое молчание. Им было не до избитых взаимных утешений. Они даже не пытались поделиться друг с другом своими печальными мыслями. Когда они дошли до вестибюля, от которого расходились лестницы в их личные апартаменты, дон Руис, шедший об руку с доньей Марианной, остановился и, поцеловав сестру в лоб, ласково произнес: -- Прощай! И не падай духом, Марианна. -- Неужели ты собираешься покинуть меня? -- упрекнула брата донья Марианна. -- Мне показалось, что ты направляешься к себе. -- Чем ты намерен заняться сейчас, Руис? -- Откровенно говоря, ничем. У меня одна только потребность -- движение, одно только желание -- бесцельно носиться взад и вперед, наглотаться воздуха, иначе я, кажется, заболею. Эх, оседлаю-ка я сейчас своего Яго и буду часа дваа три скакать по полям куда только глаза глядят! Ц -- Тогда будь добр, Руис, оседлай заодно и мою Мадрину. -- Ты намерена куда-нибудь поехать? -- Да, к своей кормилице. Мы давно не видались с ней, и сегодня мне особенно отрадно побыть у нее. -- И ты поедешь туда одна? -- Да, если ты откажешься составить мне компанию. -- А ты этого хочешь, сестренка? --И да и нет. -- Что за загадка? -- Я буду откровенна с тобой, Руис. Мне надо повидать кормилицу по делу; может быть, мне придется даже заночевать в ранчо. И мне будет неприятно, если ты станешь отговаривать меня. -- Ты забываешь, Марианна, что теперь в наших краях далеко не спокойно. В случае внезапного нападения это жалкое ранчо не сможет долго сопротивляться. Подумай, что ждет тебя тогда. -- Я обо всем подумала, Руис, я все взвесила. Но повторяю: мне надобно ехать в ранчо и, возможно, остаться там даже не на одну ночь, а на двое-трое суток. -- Я знаю, сестра, что ты не какая-нибудь глупышка,-- после минутного раздумья произнес дон Руис.-- Прежде чем действовать, ты все тщательно обдумаешь и взвесишь. Ты не открываешь мне цели своей поездки, но я не сомневаюсь в ее серьезности и поэтому не стану перечить тебе. Делай как знаешь, я буду во всем помогать тебе. -- Благодарю тебя, Руис! -- с жаром воскликнула донья Марианна. -- Другого ответа я и не ожидала от тебя. -- Итак, я иду седлать лошадей? -- Иди, я подожду тебя здесь,-- сказала донья Марианна, спустившись вместе с братом во двор. Ей недолго пришлось ждать: скоро показался дон Руис, ведя в поводу двух оседланных коней. Брат и сестра вскочили в седла и выехали из замка. Было около четырех часов пополудни. Близился закат, спадал дневной жар, отовсюду неслось звонкое пение птиц, приятной прохладой веяло от вечернего ветерка, уносившего далеко на запад тучи мошкары, до этого времени положительно затемнявшие яркий солнечный свет. Молодые люди молча ехали рядом. Занятые своими мыслями, они не замечали чудесного ландшафта, развертывавшегося во всем своем богатом разнообразии по мере их продвижения. Так, не обменявшись ни словом, и домчались они до ранчо. Бухало, верный своей привязанности к донье Марианне, заблаговременно возвестил о ее приближении. Все обитатели ранчо, не исключая и слепого старика Санхеса, высыпали навстречу своей любимице. С первого же взгляда донья Марианна успела убедиться в том, что ее молочный брат дома. ---- Ах, Боже мой, нинья! Каким благодатным ветром занесло вас так поздно сюда! -- радостно воскликнула кормилица, -- Просто захотелось повидать вас, мадресита'. Я так давно не целовала вас, что мне положительно стало невтерпеж. -- Как жаль, что вы так поздно, нинья! -- сказал старик Санхес.-- Мы едва успеем переброситься несколькими словами. -- Как знать! -- ответила донья Марианна и, соскочив с коня, обняла старика.-- А я вот возьму да и переночую у вас! -- Не может быть! Неужели вы в самом деле хотите так осчастливить нас, нинья? -- Да, хочу. И в доказательство я попрошу моего брата оставить меня здесь, а самому вернуться в асиенду. 'Мадресита -- матушка. Примеч. авт. ----Так!.. Значит, меня уже в отставку! -- засмеялся дон Руис. -- Жаловаться теперь поздно: ведь я предупреждала тебя. -- Я не жалуюсь; скажи только, в котором часу мне приехать за тобой завтра. -- Об этом не беспокойся, Руис. Мариано сам проводит меня домой. -- И на этот раз, нинья, я поступлю иначе. Убей меня Бог, если я хоть на шаг отстану от вас! -- воскликнул тигреро. -- Неужели ты уже гонишь меня, жестокая? -- шутливо произнес дон Руис. -- Нет, отчего же! Отдохнешь, закусишь немного... На все это тебе дается час времени. После чего... исчезни, испарись! -- И на том благодарю, сестренка! -- засмеялся Руис. Все вошли в ранчо. Старуха Санхес успела уже, с проворством и радушием хозяйки мексиканского ранчо, поставить на стол разные прохладительные напитки: пульке, мескаль, каталонскую водку, оранжад и тамариновую настойку. Гости, измученные жаждой, не стали, конечно, отказываться и, к великому удовольствию гостеприимных хозяев, без всяких церемоний налегли на обильное угощение. Дон Руис, ласково поддразнивая донью Марианну, в глубине души не сомневался, что решение сестры остаться в ранчо не было простой прихотью, а вызывалось серьезными соображениями. Развеселившись, дон Руис не скупился на остроумие. Заметим тут кстати, что образованные мексиканцы свободно общаются с простым людом, не опасаясь быть непонятыми, чего нельзя сказать о французах, остроумие которых угасает, лишь только они садятся за один стол с простыми людьми. Когда день стал клониться к вечеру, дон Руис попрощался с хозяевами, вскочил на коня и помчался обратно в асиенду. Вечер в Мексике, как и во всех субтропических странах,-- самое приятное время суток; неудивительно, что здешний народ предпочитает проводить его на открытом воздухе, а не взаперти. С наступлением темноты люди рассаживаются на лавочках у своих ранчо, беседуют, поют, пляшут и до трех часов ночи даже не помышляют о сне. Донья Марианна любила проводить так вечера в гостях у кормилицы. Однако на этот раз она тотчас же после отъезда дона Руиса стала зевать и вообще обнаруживать такие явные признаки усталости, что старики предложили ей отправиться на покой, да и сами вскоре последовали ее примеру. Молодой тигреро предпочел открытый воздух комнатам, не остывшим еще от дневного жара. После обычного обхода ранчо он подвесил гамак у ворот и как был в одежде, так и повалился спать. Спустя час, когда все в ранчо, в том числе и тигреро, крепко спали, Мариано ощутил сквозь сон ласковое прикосновение чьей-то руки к своему плечу. Он раскрыл глаза: перед ним стояла донья Марианна. -- Что случилось? Что с вами, токайя? -- Тсс!.. Говорите тише,-- шепнула она.-- Ничего не случилось, все спокойно, Мариано, просто мне надо поговорить с вами. -- Слушаю вас, токайя! -- шепнул тигреро, одним прыжком соскочив с гамака на землю. -- Мне так было жаль, Мариано, вспугнуть ваш сладкий сон. Я простояла около гамака с четверть часа, не решаясь разбудить вас. -- Ну, это вы напрасно, нинья! -- засмеялся тигреро.-- Наш брат, лесной бродяга, спит так крепко, что за один час славно высыпается. А я, если не ошибаюсь, залег часа два назад. Итак, говорите, нинья, я весь внимание. С минуту донья Марианна собиралась с мыслями. -- Вы любите меня, Мариано? -- неуверенно произнесла она наконец. -- Как родную сестру! Постыдились бы задавать такие вопросы! -- Это потому, Мариано, что я хочу просить вас оказать мне большую услугу. -- Говорите, нинья, не бойтесь: отказа не будет. Вы знаете, что я предан вам душой и телом. -- Берегитесь, Мариано! Не связывайте себя слишком твердыми обещаниями: есть вещи, перед которыми люди отступают,-- с лукавой усмешкой произнесла она. ---- Возможно, нинья, вполне возможно; но для меня ничего такого не существует, коль скоро речь идет о вас. -- Скажите, Мариано, вы дружны с охотником по прозванию Твердая Рука? -- Очень, очень дружен с ним! -- Он благородный человек? -- спросила донья Марианна. -- Признаться, я не совсем понимаю ваш вопрос, нинья. -- Ну, можно ли на него положиться? Умеет он держать свое слово? Иначе говоря, хороший ли он человек? -- Сеньорита,-- проникновенно начал Мариано,-- однажды я находился в таком отчаянном положении, что мне оставалось только положиться на Господа Бога. Мне помог Твердая Рука, он спас мне жизнь. Да разве только мне! Я видел не раз, как этот человек совершал ради людей подвиги, невероятные по своей дерзости и отваге. Он для меня больше, чем друг... даже больше, чем брат. В любую минуту я готов отдать за него жизнь. Вот что я думаю, нинья, об охотнике по прозванию Твердая Рука! -- И вы часто видитесь с ним? -- Всякий раз, когда у меня имеется надобность к нему, а у него -- ко мне. -- Значит, он живет где-то поблизости? -- Не так давно он гостил несколько дней у нас. -- Неужели?! Может быть, он собирается вновь побывать у вас на этих днях? -- Не знаю. -- А что же он тут делал? -- Не знаю точно; думаю, что он охотился, хотя за все время его пребывания в ранчо он ни разу не приносил дичи. -- Вот как! -- задумчиво протянула донья Марианна. После минутного размышления она снова заговорила: -- А вы сумели бы, Мариано, найти этого охотника, если бы мне понадобилось повидать его? -- Надеюсь. -- Надеетесь? Значит, не совсем уверены? -- Простите, нинья, я не так выразился. Конечно, я найду его: есть такое место, где мы обычно встречаемся. -- Но может случиться, что как раз в этот день его там не окажется. -- Вполне возможно. разговор в такой поздний час, да еще под открытым небом. -- Мариано,-- произнесла она наконец, энергично тряхнув при этом головой,-- я уже сказала, что намереваюсь просить вас оказать мне услугу. -- Да, и я обещал исполнить вашу просьбу. -- Так вот чего я жду от вас: мне надобно повидаться с Твердой Рукой. -- Очень хорошо. Когда? -- Сейчас же. -- Как вы сказали? -- Уже отказываетесь? -- Нисколько. Но... --А!.. Есть одно "но"? -- Оно бывает при любых обстоятельствах. -- Так! Какое же у вас "но"? -- Сейчас еще ночь, токайя. -- Какое это имеет значение? --Самое ничтожное... -- А именно? -- Немного далековато. -- У нас добрые кони! -- А если мы не застанем его в том месте? -- Мы поедем в ту деревню. Тигреро снова пристально взглянул на нее. -- Вам так необходимо видеть его, нинья? --Чрезвычайно... -- Гм... Видите ли, это гораздо серьезнее, чем вы думаете. -- Почему? -- Да потому, что не так просто проникнуть в эту индейскую деревню. -- Но ведь вы только что сказали, что вхожи туда. -- Я, но не вы, нинья. -- А я пройду за вами, только и всего. -- Да ведь индейцы находятся в состоянии войны с бледнолицыми мексиканцами. -- Что вам до этого? Ведь вы их друг! Тигреро неодобрительно покачал головой. -- Это опасная игра! Слишком многим вы рискуете. -- Конечно, если проиграю. Но я выиграю! -- Послушайтесь меня, токайя: откажитесь от этого намерения. -- Сознайтесь лучше сразу, что вы отказываетесь от своего обещания. -- Вы несправедливы ко мне; я только пытаюсь отговорить вас, пока еще не поздно, от предприятия, в котором вы, может быть, глубоко раскаетесь впоследствии. -- Уж это мое дело! Повторяю вам, Мариано: это не прихоть, имеются серьезные соображения, в силу которых мне необходимо повидаться с охотником. Поймите же, самые серьезные! А если и этого вам мало, то я прибавлю, что Твердая Рука сам просил меня при известных обстоятельствах обратиться к нему. Мало того, именно он сказал мне, что вы можете устроить эту встречу. И этого вам мало? Все еще сомневаетесь? -- Ну, если так,-- воскликнул тигреро,-- я готов повиноваться вам, нинья! Но только прошу вас не пенять на меня, если что случится. -- Что бы ни случилось, Мариано, все равно я буду вечно хранить в своей душе признательность к вам. Вы даже не представляете, что вы сделаете для меня, проводив к Твердой Руке! -- И вы по-прежнему хотите ехать сейчас же, нинья? -- Сколько туда пути? -- Десять-двенадцать лье. -- Сущий пустяк, Мариано. -- Да, если ехать по торной дороге. Но ведь нам придется следовать едва приметными звериными тропками. -- Ночь стоит светлая -- не собьемся с пути. Едем! -- == Воля ваша, едем! -- сказал тигреро и направился в загон. Спустя несколько минут два всадника, выехав из ранчо, во весь опор помчались по прерии. Было около часу пополуночи. Лун" заливала землю своим сиянием. Было светло как днем. Глава XXIX ПУТЕШЕСТВИЕ Энергия, твердая воля и пламенный темперамент -- эти основные черты характера доньи Марианны созревали в суровой действительности пограничного края Мексики, где на каждом шагу человека подстерегает опасность. В будничной жизни такие характеры ничем себя не проявляют. Дремлющая в них энергия пробуждается только тогда, когда на них обрушивается несчастье. О, тогда они умеют постоять за себя, стойко выдерживают удар судьбы и смело вступают в бой с враждебными силами! Еще там, в Красной комнате, где маркиз открылся, наконец, своим детям, в душе доньи Марианны, сначала ошеломленной сообщением отца, все вдруг взбунтовалось. В поисках выхода она вспомнила слова Твердой Руки. У нее зародилась смутная надежда, что он сможет указать путь к спасению от несчастья, нависшего над ее головой. Она перебирала в своей памяти всю свою жизнь с того момента, когда покинула город Сан-Росарио, вспомнила, как охотник не раз приходил ей на помощь, задумалась над недавним своим разговором с Твердой Рукой, и для нее стало очевидным, что этот человек, который лучше, чем она, а может быть, даже лучше, чем сам маркиз, разбирается в коварных махинациях недругов семьи де Мопоер, сумеет помочь ей. И с решимостью, свойственной только сильным натурам, донья Марианна направилась прямо к своей цели. Предприятие это, в сложной обстановке индейского восстания и гражданской войны, было далеко не легким и отнюдь не безопасным для молодой девушки. Дочь маркиза де Мопоера, скачущая ночью вдоль индейской границы, по дорогам, кишащим разбойниками,-- в этом было нечто дерзновенное! Правда, ее сопровождал храбрый человек, но что мог бы сделать он один против целой банды? От сознания, что она находится одна в чужом мире, донья Марианна не раз внутренне содрогалась. Но отважная и гордая девушка, воодушевленная благородной целью, ничем не выдавала своих чувств. Она держалась уверенно и непринужденно, беседовала вполголоса с тигреро о самых посторонних вещах, поддразнивала своего спутника, шутливо высмеивая его страхи и предостережения, и восхищалась прелестями прогулки по незнакомым местам в такую дивную ночь. Что же касается Мариано, то он отказывался понимать чтонибудь в затее доньи Марианны. Он сразу решил, что все это не что иное, как прихоть немного взбалмошной девушки, и поэтому не доискивался более глубоких причин столь странной экспедиции. С детства он привык исполнять все желания своей токайи. И теперь, ни о чем не думая, он был в восторге от сознания, что доставляет ей какую-то радость. Впрочем, он и сам наслаждался неожиданно представившейся возможностью провести с ней наедине несколько часов. Не следует, однако, ложно истолковывать чувства тигреро к донье Марианне. Он любил свою молочную сестру, любил ее всей душой, готов был в любую минуту отдать за нее свою жизнь, но в этом живом и горячем чувстве не было и тени личной заинтересованности. Это была чистая дружба, пламенная и самозабвенная,-- самое возвышенное чувство, которое только может возникнуть в сердце мужчины. Сознание огромной ответственности за жизнь доньи Марианны ни на одну минуту не покидало тигреро. Он настороженно прислушивался к малейшему шуму, внимательно всматривался в лесные опушки. В любую минуту он готов был беззаветно биться за свою молочную сестру. Они ехали по пересеченной, но, к счастью, малолесистой местности. Да и яркий лунный свет исключал возможность неожиданного нападения. Донья Марианна с любопытством поглядывала по сторонам, изредка спрашивая тигреро, скоро ли они доберутся до, места его встреч с Твердой Рукой. : Наконец Мариано, остановив коня, указал ей рукой на небольшую горку над рекой, на самой вершине которой мелькало, пробиваясь сквозь высокую траву, пламя угасающего костра. -- Вот туда мы и направимся, нинья. -- О, да нам осталось всего несколько минут ходу! -- радостно воскликнула донья Марианна. -- Вы ошибаетесь, нинья. Во-первых, тропа, по которой мы следуем, очень извилиста; во-вторых, этот прибрежный холмик совсем не так близок, как вам кажется. В такую ясную ночь человек теряет способность ориентироваться и становится жертвой оптического обмана. На самом деле до этого берега около двух лье по птичьему полету, то есть напрямик. А если принять во внимание все обходы извилистой тропки, то наберется, пожалуй, и все четыре лье. -- Но отчего бы нам, в таком случае, не взять напрямик, по полям? -- Боже нас упаси, нинья! Мы попали бы в зыбучие пески, которые поглотили бы нас в несколько минут. -- Полагаюсь на вас, токайо! Впрочем, теперь, когда я уверена благодаря этому огоньку, что Твердая Рука на месте, мне уже не к спеху. -- Простите, дорогая токайя, но я вовсе не говорил вам, что мы непременно застанем там Твердую Руку. -- А что же вы тогда сказали? -- Только то, что у нас имеются шансы застать его там, так как Твердая Рука разбивает обычно на том пригорке свой бивак, когда охотится в здешних местах. -- Но ведь это же пламя его костра? Или, может быть, вы станете утверждать, что это вовсе и ие костер? -- И не подумаю! Неизвестно только, кто развел этот костер. Ведь, кроме Твердой Руки, есть еще и другие охотники, и эта вышка, с которой легко наблюдать за всей окрестностью, давно уже облюбована ими для ночных стоянок. -- Значит, вы полагаете, что Твердой Руки там нет? -- Нет, и этого я не говорил, нинья! -- ответил охотник. -- Так скажите же толком, что вы думаете! -- воскликнула донья Марианна, сердито стукнув рукой по луке седла.--Право, вы бываете иногда несносным, токайо! -- Не волнуйтесь, токайя, ничего еще не потеряно. Если мы застанем там другого охотника, мы сможем узнать у него, где находится сейчас Твердая Рука. -- А почем вы знаете? Может быть, там вовсе не охотники, а какой-нибудь индеец? -- Нет, индейцев там нет. -- Ну уж на этот раз, Мариано, я попрошу вас ответить: откуда вам это известно. -- Не надо быть волшебником, чтобы разгадать такую простую вещь. -- Вот как! Вы полагаете, что это очень просто? -- Конечно! -- Тогда потрудитесь объяснить мне; учиться, говорят, никогда не поздно, -- Вы все шутите, токайя, а между тем это так: никогда нельзя пренебрегать уроками прерии. -- Ладно, без нравоучений, токайо! Я жду вашего объяснения. -- Так слушайте же. Индейцы, из опасения быть тотчас же обнаруженными, никогда не разводят костра на мексиканской границе. В тех редких случаях, когда обстоятельства вынуждают их к этому, индейцы принимают всевозможные меры предосторожности. Они разводят костры только в глубоко вырытых ямах и употребляют для этого лишь самое сухое дерево, которое они берут с собой в поход. Из глубокой ямы вырывается едва приметное пламя, а сухое дерево горит без дыма и не дает искр. Понятно? -- Но и этот костер едва приметен, мой друг. -- Но он все же виден издалека. И будь это индейцы, они дорого заплатили бы за такую неосторожность! -- Верно, приятель! Сразу виден бывалый человек,-- раздался в нескольких шагах от них грубый, но не лишенный Добродушия голос. Путники невольно вздрогнули и, пугливо озираясь, увидели человека, стоящего на тропе. Он опирался обеими руками на ствол ружья. В эту критическую минуту Мариано не растерялся: молниеносным движением он вскинул свой карабин и Навел его на незнакомца. -- Эй, дружок! -- продолжал между тем тот, нисколько, по-видимому, не смущаясь враждебными намерениями тигреро.-- Смотри, что делаешь! Этак недолго и убить старого приятеля. -- Гм!.. Голос как будто знакомый,-- сказал тигреро, не опуская, однако, ружья. -- Еще бы! Тебе да не узнать его! -- Неужели Свистун? -- Наконец-то! Он самый и есть,-- усмехнулся канадец. -- Это друг,-- сказал тигреро и закинул ружье за спину. -- Кто он? -- спросила донья Марианна. -- Траппер, канадский охотник, типичный сын своего народа. -- Вы в нем уверены? -- Как в самом себе; честнейший парень. -- Канадцы недаром слывут за порядочных людей! Спросите его, что он тут делает. -- Хо! Это уж мое дело,-- ответил Свистун на вопрос Мариано.-- Скажите лучше, куда вы мчитесь ночью в таком неподходящем обществе да еще в такое смутное время? -- А я, как видите, путешествую,-- ответил ему в тон Мариано. -- Возможно. Но каждое путешествие предпринимается с какой-нибудь целью. А я, откровенно говоря, не возьму в толк, куда это вы так стремитесь по этой тропе? -- А туда, где мы надеемся встретить человека, которого ищем. -- Гм... Неохота мне что-то допрашивать вас как следует, хотя я, может быть, имею на это право; но вам лучше повернуть назад, чем двигаться вперед. Так я полагаю. -- А это не от меня зависит, Свистун,-- отвечал тигреро, -- Почему? -- Потому что не я командую этой экспедицией. -- Не вижу никого другого: ведь вас тут всего двое! -- Вы забываете, сеньор,-- вмешалась в их разговор донья Марианна,-- простую вещь: когда из двух одна -- женщина... -- ...то она и командует,-- прервал ее Свистун.-- Простите, сеньорита, мою забывчивость! -- Прощаю великодушно,-- в том же шутливом тоне произнесла донья Марианна.-- Но при условии, что вы ответите на некоторые мои вопросы. -- Я слушаю вас, сеньорита. -- Я хотела бы знать, что это за бивак там, вдали? -- Это стоянка охотников, сеньорита. -- Вы знаете этих людей? -- Еще бы, сеньорита! Я сам из их числа. -- Видите ли, сеньор,-- после минутного колебания произнесла донья Марианна,-- по некоторым важным соображениям мне необходимо немедленно повидаться с одним охотником. Может быть, он находится среди ваших товарищей. -- Вы знаете его лично, сеньорита? -- Да. Его зовут Твердая Рука. Услышав это имя. Свистун быстро приблизился и пристально взглянул на девушку. -- Вы, кажется, сказали, что у вас важное дело к Твердой Руке? -- Очень важное, повторяю вам, сеньор. -- Тогда, значит, вы и есть донья Марианна де Могюер? -- Как вы узнали? -- Не удивляйтесь, сеньорита. Твердая Рука -- мой друг. Он предупредил меня, что вы, быть может, будете разыскивать его здесь. -- Он знал? -- пробормотала донья Марианна.-- Но как он мог знать? Загадочная осведомленность охотника обо всем, что касалось ее жизни, начинала пугать донью Марианну. -- Он не смел этому верить, сеньорита, он только надеялся,-- сказал охотник, словно прочитав ее мысли.-- И меня он предупредил о вашем возможном посещении, не вдаваясь ни в какие подробности, поверьте мне, сеньорита. Просто он не хотел затруднять вас излишними розысками и поручил мне оказать вам в этом содействие. -- В таком случае, сеньор,-- с обычной своей решимостью произнесла донья Марианна,-- прошу вас проводить нас к этому биваку. -- Охотно, сеньорита. Могу вас заверить, что вам окажут там радушный прием, несмотря на отсутствие вашего друга. -- Как?! -- воскликнула пораженная донья Марианна.-- Его там нет? -- Да вы не волнуйтесь, сеньорита, он скоро вернется. -- Боже мой! -- простонала девушка. -- Разрешите мне отправиться вперед, сеньорита, чтобы подготовить все к вашей встрече. ----Да, но Твердая Рука... -- Скоро вернется,-- успокаивал ее Свистун.-- Я сам уведомлю его. К утру он будет на месте. -- Даете слово, сеньор? -- Честное слово охотника прерий! .-- Тогда идите... С Богом! Свистун вежливо поклонился и, взяв наперевес свое ружье, пригнулся и нырнул в кустарник. -- Ну, токайя, теперь мы можем смело двинуться вперед. Я хорошо знаю Свистуна -- это добрый и честный парень. Слово его верное. -- Только бы мне встретиться с Твердой Рукой! -- "Встретиться"! Сами видите, какие меры приняты на случай вашего появления в этих краях. -- Вот это-то и пугает меня. Но будь что будет! Едем! С этими словами она стегнула свою лошадь и помчалась вперед. За ней последовал тигреро, так же мало понимавший смысл этого восклицания, как не мог он раньше постичь желания доньи Марианны немедленно увидеться с охотником. Глава XXX. ЛАГЕРЬ ОХОТНИКОВ  До стоянки охотников было уже недалеко, и наши путешественники прибыли туда на полчаса позднее Свистуна. Однако за это короткое время Свистун, бывалый человек, успел совместно с другими охотниками соорудить для доньи Марианны шалаш из древесных веток. В условиях прерий это был довольно сносный кров. Стоянка охотников смахивала скорее на военный лагерь, чем на бивак. На подступах к нему высились засеки из цельных срубленных деревьев. У коновязей стояли разнузданные, но оседланные кони. Сторожевые огни, зажженные на одинаковом расстоянии друг от друга, освещали подступы к лагерю. Пять часовых, сидя на корточках с ружьями наизготовку, наблюдали с вышек бастионов за прерией; от их зорких глаз не могло ускользнуть ни малейшее движение в кустарнике. Человек тридцать охотников спали, растянувшись у костров. Это были люди с энергичными и суровыми лицами, в одежде трапперов; на них были меховые шапки, куртки из миткаля, кожаные штаны. Руки их покоились на ружьях; они готовы были открыть огонь при первой же тревоге. Часовые, выполняя, очевидно, заранее полученный приказ Свистуна, молча пропустили наших путников через проход в одной засеке, немедленно закрывшийся за ними. Канадец ожидал гостей перед шалашом. -- Добро пожаловать, сеньорита! -- сказал он, помогая донье Марианне сойти с лошади.-- Мы приготовили вам в этом шалаше постель из мха. Спите спокойно, никто, кроме вас, не посмеет переступить этого порога. -- Благодарю вас, сеньор, но я воспользуюсь вашим любезным вниманием только после того, как узнаю, предупрежден ли Твердая Рука о моем приезде. -- За ним посланы два гонца, сеньорита. Но снова повторяю вам: он прибудет сюда только к утру. Не хотите ли закусить с дороги? -- Благодарю вас, нет,-- отвечала донья Марианна и, улыбнувшись Свистуну и пожав руку тигреро, скрылась в шалаше. Как только завеса из одеяла, заменявшего дверь, опустилась за доньей Марианной, тигреро снял со своих плеч плащ и с невозмутимым спокойствием расстелил его перед входом в шалаш. -- Что вы делаете? -- спросил удивленный Свистун. -- Как видите готовлю себе постель. -- Неужели собираетесь ночевать здесь? -- А почему бы и нет? -- Да просто потому, что вам здесь будет холодно. -- Ба! Ночь скоро кончится, ведь уже поздно. -- Вы что, не доверяете нам? -- Не в том дело, Свистун. Донья Марианна -- моя молочная сестра, да к тому же еще и токайя. Значит, мне и надлежит охранять ее покой. -- Э, нет, сегодня эта обязанность лежит на мне!-- возразил Свистун. -- Прекрасно! Двое часовых всегда лучше одного!.. Послушайте-ка, Свистун, я вполне и безоговорочно доверяю вам и все же никому никогда не уступлю охрану моей молочной сестры. Вы ведь хорошо знаете меня. Свистун: коли мне что втемяшится в голову -- я не уступлю; прав я или нет, все равно не уступлю. -- Как хотите! -- рассмеялся Свистун, предоставив тигреро устраиваться как ему нравится. А тигреро, хотя и знал лично -- вернее, потому, что знал лично,-- всех собравшихся здесь охотников, не хотел оставить донью Марианну на произвол этих, как ему казалось, необузданных людей, привыкших к свободным нравам прерий. Кто знает, не нарушат ли они под влиянием спиртного священных законов гостеприимства? Надо, однако, заметить, что на этот раз тигреро, при всем своем знании нравов и жизни пустыни, жестоко ошибался. У нас нет никакого намерения стать на защиту распущенных людей, которые, не имея ни малейшего желания приспособиться к нормам общественной жизни, удалились в прерии якобы для того, чтобы обрести там свободную жизнь, а в действительности лишь только для того, чтобы дать волю своим порокам. Однако нельзя не отметить, что с течением времени кочевой образ жизни сам по себе оказывает на них благотворное влияние, изменяет их характер, смягчает их нравы. Опасности, которым они постоянно подвергаются, лишения, которые им приходится переносить, помогают им избавиться от своих дурных задатков и благоприятствуют развитию хороших начал человеческого характера. За суровыми и часто грубыми повадками таятся честность и добропорядочность -- качества, от которых они некогда были весьма далеки. Это можно бесспорно отнести по крайней мере к двум третям отважных пионеров, осваивающих обширные американские саванны. Но наряду с ними прерии притягивают к себе и низкие, неисправимые натуры. После нескольких лет жизни в этих пустынных и малолюдных краях из них вырабатываются отпетые бандиты. Они-то и пополняют собою те преступные банды степных пиратов, которые подстерегают путешественников, набрасываются на них, как стервятники на свою добычу,-- короче говоря, живут разбоем и убийством. Однако всем этим обитателям прерий, кто бы они ни были -- дурные или хорошие, бледнолицые, метисы или индейцы" трапперы или разбойники,-- всем им одинаково свойственно чувство гостеприимства, законы которого они свято чтут и, добавим, выполняют с необычайной щедростью и благожелательностью. Усталый путник, застигнутый ночной мглой или непогодой, может без всякой опаски просить приюта около первого попавшегося на его пути костра или постучаться в двери любого шалаша встречной индейской деревушки. С этого момента путник становится священной особой для тех, к кому он обратился. Индейцы бравое, охотники или даже степные пираты, которые без зазрения совести свернули бы шею этому же самому путнику, попадись он им в руки где-нибудь в степной глуши, принимают гостя как родного брата и окружают его трогательным вниманием. Сколько бы ни оставался путник у них, они никогда ни одним словом, ни одним жестом не намекнут ему, что он слишком долго загостился, и радушие их останется неизменным. Более того, при расставании они неохотно будут отпускать его и распрощаются с ним с неподдельной грустью и сердечной теплотой. Бывает, правда, и так, что радушный хозяин, встретив дней через восемь своего гостя где-нибудь в лесу, не постесняется ограбить и прикончить его или же снять с него скальп; но такая опасность грозит путнику только в том случае, если он имеет дело с закоренелыми степными пиратами или с индейцами, да и то только некоторых племен Дальнего Запада. Что же касается трапперов, то для них особа путника, разделившего с ним однажды пищу и ночлег, остается навсегда священной. И охотники, на которых с опаской поглядывал тигреро, были простыми и грубоватыми, но порядочными людьми; у них даже в мыслях не было намерения оскорбить донью Марианну. Напротив, польщенные тем, что такая прелестная девушка доверилась им, они готовы были сами защитить ее от любого обидчика. Вот почему опасения тигреро вызвали насмешливую улыбку Свистуна. Донья Марианна намеревалась было бодрствовать те немногие часы, которые оставались до рассвета. Но в лагере царило полное спокойствие, и девушка, одолеваемая усталостью, уснула глубоким сном. Как только забрезжил рассвет, Донья Марианна вскочила, привела в порядок свое измятое платье и вышла из своего шалаша. Лагерь был еще погружен в ночную тишину. Кроме часовых, зорко всматривавшихся вдаль, все охотники спали, растянувшись там и сям на земле. Заря чуть занималась, алыми облачками загораясь на небе; утренний холодный ветерок шевелил ветки лесных гигантов; бесчисленные цветы поднимались и, выпрямляя свои стебли, тянулись открывавшимися венчиками навстречу первым солнечным лучам; степные ручейки, журча, пробивали себе путь сквозь густые заросли; прыгая с белого камня на серый и с серого на белый, они несли свои серебряные воды в дань Рио Браво-дель-Норте, капризные излучины которой издалека выдавали себя седыми клубами тумана, стелившимися над рекой. То здесь, то там начинала звучать робкая прелюдия птичьего концерта, хотя большинство певцов еще прятались в листве. Ликующая земля, безоблачное небо, прозрачный воздух -- все предвещало прекрасный и ясный день. Донья Марианна, выспавшаяся и посвежевшая, с наслаждением вдыхала чудесные испарения утренних полей, терпкий аромат, присущий одним только американским прериям. Перед ней расстилались далекие поля. Это глубокое спокойствие пробуждавшейся природы, эта мощная симфония прерий наполняли сердце девушки тихой отрадой. Она невольно отдалась мечтам и мыслям, всегда возникающим в чистых сердцах перед величавым зрелищем природы. Солнце уже совсем взошло, ослепительные лучи дневного светила неутомимо преследовали последние уходящие тени, когда донья Марианна внезапно радостно вскрикнула: вдали показалась кавалькада всадников, направлявшаяся, по всей видимости, в лагерь. Тигреро, разбуженный ее криком, мгновенно вскочил и, с ружьем наизготовку, вопросительно уставился на нее. -- Доброе утро, токайо! -- приветливо произнесла донья Марианна. -- Да хранит вас Бог, нинья! -- отвечал он, все еще вожно оглядываясь.-- Как спали? -- Превосходно, Мариано! -- Рад слышать. Но почему вы так вскрикнули? -- Я? Поверите ли, друг мой, сама не знаю почему. Ах да! Видите там кавалькаду, которая во весь опор мчится сюда? -- Карай! Как они скачут! Они будут здесь через какиенибудь полчаса! -- Как думаете, токайо, Твердая Рука с ними? -- Полагаю, что да. -- А я в этом уверен,-- произнес Свистун, приветливо раскланиваясь с доньей Марианной. -- Откуда такая уверенность, сеньор? -- взволнованно спросила донья Марианна. -- Да потому, что я узнал его. Ну как, сеньорита, умеет Свистун держать свое слово? -- Не знаю как и благодарить вас, сеньор! -- Ба! Я только простой исполнитель воли моего друга, сеньорита. К нему и адресуйтесь со своими благодарностями! Лагерь между тем начинал пробуждаться. Охотники, позевывая и потягиваясь, принимались за работу. Одни водили коней на водопой, другие кололи дрова и подбрасывали их в почти потухший уже костер, а трое, те, что были постарше, исполняя обязанности поваров, занялись приготовлением завтрака для всего отряда. Изменился и облик лагеря. Он жил теперь той кипучей и деятельной жизнью, когда каждый выполняет свое задание с лихорадочной поспешностью человека, знающего цену времени. Донья Марианна, пораженная сначала всем этим гамом, смехом и толчеей, быстро освоилась с непривычной для нее обстановкой и с интересом следила за работой охотников. Вдруг отчетливо прозвучавший окрик часового "кто идет?" заставил ее оглянуться. -- Друг! -- последовал ответ, и она узнала голос Твердой Руки. И вот уже кавалькада во главе с охотником галопом въехала в лагерь. Соскочив с коня, Твердая Рука обменялся несколькими словами со Свистуном и тотчас же направился к донье Марианне, с удивлением глядевшей на его спутников. Твердая Рука был не один: с ним прибыли Огненный Глаз, донья Эсперанса и несколько индейских слуг. Приблизившись к донье Марианне, Твердая Рука низко поклонился и, повернувшись к двум сопровождавшим его особам, сказал: -- Разрешите, сеньорита, представить вам мою мать, донью Эсперансу, и моего отца. Оба они успели уже полюбить вас и пожелали поэтому приехать сюда вместе со мной. Молодая девушка вся зарделась от радости, которая уступила место смущению, когда донья Эсперанса и сашем обняли и расцеловали ее. Она положительно не понимала, почему ее так сердечно обласкали люди, внешность которых говорила об их высоком положении, и не знала, как отвечать на их ласки и знаки дружеского расположения. Тем временем охотники с необычайным проворством успели раскинуть палатку из полосатого тика, в одном из отделений которой поспешили уединиться донья Марианна с доньей Эсперансой. Обе женщины, мгновенно проникшись взаимной симпатией, предоставили мужчинам заниматься своими делами, а сами завели дружескую и оживленную беседу. Донья Марианна, очарованная своей собеседницей, к которой она почувствовала безотчетное и неудержимое влечение, решила без утайки открыться ей во всем. Каково же было удивление молодой девушки, когда она убедилась, что донья Эсперанса, только что познакомившаяся с ней, была осведомлена о тяжелом положении дел маркиза де Могюер. Донье Марианне не пришлось даже много распространяться насчет причин, побудивших ее приехать в этот лагерь. Донья Эсперанса, разбиравшаяся лучше ее в этих делах, пришла ей на помощь и, смеясь, рассказывала все за донью Марианну. -- Я могла бы добавить к этому многие еще более удивительные вещи,-- закончила, улыбаясь, донья Эсперанса,--но я не хочу утомлять вас больше. Знайте только, что мы принимаем живое участие в судьбе вашей семьи, и у нас есть возможность помочь вам избавиться от грозящей беды. -- О, как вы добры, сеньора! -- с жаром воскликнула донья Марианна.-- И чем только могла я заслужить такое внимание к себе! Дружественная и откровенная беседа двух женщин была прервана появлением Твердой Руки, который пришел известить их, что завтрак готов и Огненный Глаз приглашает их к столу. Донья Марианна, хорошо знакомая с жизнью на индейской границе, где неприхотливые трапезы происходят прямо на траве, едва удержалась от смеха при этих словах Твердой Руки. Каково же было ее удивление, когда, войдя в другоеотделение палатки, она увидела стол, уставленный массивным серебром и дорогим хрусталем. Такому столу позавидовали бы ц в мексиканской столице. Здесь не было, правда, изысканной еды; кушанья состояли из разных сортов мяса и фруктов. Но все в этой палатке дышало величием; а ведь в нескольких шагах, за ее полотняными стенами, текла как ни в чем не бывало жизнь прерий во всей своей первобытной простоте. Донья Марианна, конечно, и виду не подала, как была она одновременно и удивлена, и польщена этим торжественным завтраком, устроенным в честь ее. Она весело болтала и с аппетитом ела, не переставая восхищаться радушием хозяев. -- Прежде чем перейти к серьезному разговору,-- обратился к ней Твердая Рука, когда были поданы сласти,-- разрешите, сеньорита, попросить донью Эсперансу рассказать нам одну из тех прелестных индейских легенд, которыми она обычно оживляет наши трапезы. Донья Марианна была несколько озадачена этим неожиданным и, как ей сперва показалось, странным предложением; но, подумав, что за этими словами охотника, может быть, кроется какой-то тайный смысл и что под видом легенды ей преподнесут полезные советы, она поспешила ответить с самой милой улыбкой: -- Конечно, я с великой радостью выслушаю рассказ сеньоры. Моей кормилицей была индианка, в детстве она рассказывала мне на ночь множество индейских легенд. Они глубоко врезались в мою память, и я до сих пор с удовольствием вспоминаю о них. Глава XXXI ЛЕГЕНДА Донья Эсперанса собралась с мыслями и, переглянувшись с Огненным Глазом, обратилась к донье Марианне. -- Прежде чем приступить к моему рассказу, дитя мое,-- начала она своим приятным и мелодичным голосом,-- я Должна сообщить вам, что я дочь народа ацтеков и происхожу по прямой линии от прежних правителей этого народа. Рассказ, который вы сейчас услышите, отличается исторической достоверностью и был донесен до нас через века йо всей первобытной неприкосновенности. Я уверена, что эта легенда заинтересует вас,-- многозначительно добавила донья Эсперанса и, повернувшись к одному из слуг, неподвижно стоявших за стульями обедающих, коротко приказала: -- Кипу!' Слуга вышел и, скоро вернувшись, подал своей госпоже сумку из надушенной кожи тапира2, а та, открыв ее, вынула несколько длинных шнурков, сплетенных из разноцветных прядей и сплошь усеянных узелками; в узелки были вплетены то мелкие ракушки, то крупинки золота. Эти шнурки, так называемые кипу, заменяли древним индейцам письменность; с помощью кипу они вели свою летопись. Умение читать кипу требует особой науки; даже среди индейцев мало кто владеет этим искусством, не говоря уже о белых, от которых индейцы ревниво оберегают секрет этой письменности. Именно этим обстоятельством и объясняются почти непреодолимые трудности в изучении истории индейцев. С минуту донья Эсперанса внимательно рассматривала кипу. Выбрав один шнурок и убрав остальные в сумку, она начала свой рассказ, перебирая руками шнурок примерно так, как монах, творя молитву, перебирает четки. Из опасения исказить эту легенду, которую нам самим довелось слушать в одном папагосском атепетле, мы передаем ее во всей суровой простоте. Любая попытка украсить этот рассказ цветистой европейской фразеологией привела бы, на наш взгляд, к исчезновению прелестного ощущения его подлинности. Некогда, еще задолго до появления белых на индейских землях, многочисленное кочевье племен чичимеков и толтеков, населявших раньше берега озер, в один засушливый год решило переселиться на юго-восток, вслед за бизонами. И они осуществили это. У Соленого озера они разделились. Часть их осела у берегов этого озера. Другие, более предприимчивые, приняв по ' Кипу -- узелковое письмо древних перуанцев, состоявшее из разноцветных чшурков с узелками различной формы. Окраска ниток, форма и расположение узелков должны были передавать какое-либо число или факт. Смысловое значение кипу, дошедших до нас, еще не разгадано полностью современной наукой. 'Тапир -- млекопитающее из рода непарнокопытных, покрытых шеретьК); имеет маленький хобот. Американский тапир живет в лесах Южной Америки; напоминает свинью; отлично плавает и ныряет. неизвестным причинам новое название -- "команчи", двинулись дальше. Они дошли до Рио Хила и заселили ее берега. Вскоре, однако, разделились и племена команчей. Одни из них осели здесь, другие собрались идти дальше. Уходившие назвали остающихся "большими ушами", но испанцы, встретившие эти племена ранее других, прозвали их "опатосами". Те племена, которые продолжали двигаться вперед все в том же направлении, дошли до Рио Браво-дель-Норте у самого устья Рио Пуэрко. Здесь они сами назвали себя "Неи-1а-спе", что означает "Те, что дошли до устья". В то время у них оставалось всего два вождя. У одного вождя был единственный сын, у другого -- единственная дочь. Молодые люди полюбили друг друга. Это привело в бешенство отца молодой девушки; он призвал к оружию своих сородичей, и племя приготовилось к битве. Но отец юноши, желая избежать войны, перешел со своим племенем через Рио Хила и углубился с ним на территорию, которую впоследствии белые назвали сначала Сенорой, а потом Сонорой. Здесь они вели мирное существование до тех пор, пока их землями не завладели после кровавых войн бледнолицые, которых привела сюда ненасытная жажда земель и золота. В Соноре команчи построили много городов поблизости от открытых ими золотых россыпей и серебряных рудников и, по своему обыкновению, занялись их разработкой. Во главе одного из самых населенных и богатых городов стоял вождь, прославившийся своей мудростью в совете и храбростью в бою. Этого вождя звали Кецалмалин', то есть Скрученное Перо. Он принадлежал к знатному роду и по праву считал себя прямым потомком Акамапихцина2, первого правителя Мексике, иероглиф которого он, со свойственным нашим праотцам благоговейным уважением к своим предкам, сохранил на своем тотеме. Этот иероглиф, ставший гербом команчей, бережно пронесли через века потомки Кецалмалина. Герб представлял собой изображение руки, держащей пучок тростника. Эта ныне священная для команчей эмблема, по ' Это имя слагается из слов: к е ц а л -- перо ималина -- скручивать. 2 Имя Акамапихцин слагается из слов: а к а л т -- тростник, м а и т л -- рука н п а х о а -- сжимать, то есть тот, кто сжимает в руке тростник. Примеч. авт. существу, является буквальным переводом имени благородного родоначальника племени команчей. У Скрученного Пера была дочь, стройная восемнадцатилетняя красавица; звали ее Ова. Она была так легка и воздушна, что даже степные травы не сминались под ее ногами. Это была веселая и ласковая девушка, задумчивая и целомудренная, черные глаза которой не останавливались еще ни на одном из воинов своего племени, хотя молодежь вся поголовно была влюблена в нее. Ова носила тунику бледно-зеленого цвета, перехваченную поясом из кожи пумы с большой золотой пряжкой. Когда она плясала для своего отца, морщины сбегали с лица старика, а глаза его сияли, как два солнца. Самые знатные вожди племени мечтали взять ее в жены. Всем им грезились и во сне и наяву длинные косы Овы, с красной вплетенной в них лентой, ее запястья, словно закованные в браслеты из ракушек, испещренных крупинками золота, ее тонкая шея, щиколотки ее босых и крошечных ножек. Отец неоднократно напоминал ей о том, что пора избрать мужа, но Ова со смехом только покачивала головой: она и так чувствовала себя счастливой; крохотная птичка, дремлющая в сердце каждой девушки, еще не проснулась и не пропела ей сладкозвучной песни любви. Но вот пришел и ее час. Молодая девушка, обычно шаловливая и веселая, перестала вдруг смеяться: она полюбила. Ова пошла к отцу. Вождь восседал в Хижине Врачевания, где происходил в это время под его началом великий совет народа. Молодая девушка подошла и преклонила перед ним колена. -- О чем ты просишь? -- спросил вождь, любовно поглаживая косы дочери, шелковистые, как волокно алоэ. -- Отец,-- отвечала она,-- я люблю и любима. -- На кого же пал твой выбор, дочь моя? Кто этот счастливый вождь? -- Он не вождь, отец; он -- самый простой, но и самый храбрый воин нашего племени. Старый вождь нахмурился, в глазах его сверкнул гнев. -- Отец,-- продолжала Ова, обнимая колени отца,-- я умру, если не стану его супругой! Старику не хотелось потерять свою дочь. -- Ты станешь супругой того, кого любишь,-- сказал вождь. -- Поклянись на этом священном тотеме племени, отец! -- Клянусь на этом священном тотеме племени, что выполню свое обещание! Говори смело! Произнеси имя человека, которого ты полюбила. -- Его зовут Пернатый Змей, отец. -- Он очень беден,-- прошептал старик, тяжело вздохнув. -- Моего богатства хватит на двоих, отец. -- Хорошо, дочь моя, ты станешь супругой Пернатого Змея. Ова поднялась, сияя от счастья и радости, и, низко поклонившись собранию, покинула Хижину Врачевания. Пернатый Змей был, действительно, беден, так беден, что вынужден был работать на золотых приисках. Но он был молод, был храбр и слыл самым красивым воином среди сверстников своего племени. Но до чего же не похожи были Ова и Пернатый Змей! Настоящий богатырь, рослый и мускулистый, он выглядел рядом с нежной и хрупкой Овой, как красавец бизон рядом с изящной антилопой. Может быть, из-за этого контраста и вспыхнула их любовь. Как ни беден был Пернатый Змей, он умудрился все же преподнести своей невесте свадебные подарки: ароматные масла, приготовленные из жира серого медведя, ожерелье из зубов аллигаторов и пояса из кожи пумы. Молодые люди были счастливы. Наступил канун свадьбы. Пернатый Змей принес и положил у ног Овы золотые пряжки и два браслета из ракушек, испещренных крупинками золота. Ова приняла с улыбкой эти подарки и, прощаясь со своим женихом, сказала: -- Прощай! Мы расстаемся сегодня, чтобы свидеться завтра, и свидимся завтра, чтобы никогда не расставаться. Но назавтра Пернатый Змей не пришел. Напрасно долгие месяцы ждала его Ова, напрасно по приказу вождя его разыскивали по всей стране; никто не видел его, никто не слыхал о нем. Пернатый Змей исчез навсегда; он жил только в сердце Овы. Она не переставала оплакивать любимого. Чтобы утешить Девушку, ей сказали, что он ушел на войну с бледнолицыми. Ова недоверчиво покачала головой и снова стерла с лица никогда не высыхающую слезу. Сорок раз покрывались снегом горные вершины/а тайна исчезновения Пернатого Змея все еще не была разгадана. Однажды рабочие золотых приисков, перешедших к Ове в наследство от отца, отрыв одну старую, заброшенную штольню, наткнулись на тело человека, так же чудесно сохранившееся, как египетские мумии. Воины сбегались толпой посмотреть на эту странную мумию никому не известного человека, одетого по старинной моде. К тому времени Ова успела уже сильно постареть. Когда погасла последняя надежда на возвращение Пернатого Змея, она, уступая просьбам отца, стала супругой одного из мужественных вождей своего племени. И вот теперь она, вместе со своим супругом, отправилась к тому месту, где было выставлено напоказ тело, найденное в старой штольне. Вдруг она вся содрогнулась, глаза ее наполнились слезами: она узнала Пернатого Змея. Он лежал такой же молодой и прекрасный, как в тот день, когда они расстались. А она, согбенная не столько под тяжестью времени, сколько под бременем своего горя, стояла перед ним старая и дряхлая. Наконец она пришла в себя и приказала водворить тело человека, похищенного духом зла накануне свадьбы, на прежнее место, в штольне, в которой оно покоилось, а сам рудник, со всем его золотом, был по ее приказу заброшен и замурован. На камне, служившем могильной плитой ее жениху, она приказала высечь один иероглиф; вот его точный перевод: "Здесь могила без мертвеца и мертвец без могилы, а между тем это и могила, и мертвец". -- Вот,-- закончила донья Эспераиса, отложив в сторону кипу,-- и вся история прекрасной Овы, дочери великого вождя Скрученное Перо и жениха ее -- Пернатого Змея, рудокопа. Такой она была, так она и занесена на кипу по завету самой Овы, на память грядущим поколениям. Донья Эсперанса замолкла. В палатке воцарилась тишина. -- Ну как, сеньорита,-- нарушил молчание Огненный Глаз,-- понравилась вам эта легенда? -- Простая и трогательная история. Потому и трогательная, что простая,-- отвечала донья Марианна.-- Но в ней чувствуется какая-то недоговоренность и неясность, что значительно ослабляет интерес к ней. По губам Огненного Глаза скользнула улыбка. -- Вы, вероятно, намекаете на отсутствие в ней географической и исторической точности? -- сказал он.-- Сонора -- обширный край, да и намек на город, где главенствовал Скрученное Перо, недостаточно ясен. Не так ли? -- Как вам сказать, сеньор... Сама эта легенда много теряет от отсутствия точных географических данных; впрочем, для меня лично это упущение представляет мало интереса. -- Гораздо больше, чем вы думаете, сеньорита,-- заметил Огненный Глаз. Огненный Глаз хотел еще что-то добавить, но донья Эсперанса прервала его: -- Вас, вероятно, интересует, дитя мое, что сталось с бедной Овой? Несчастная умерла через несколько дней после того, как было отрыто тело ее нареченного супруга. Перед своей смертью она выразила желание покоиться рядом с тем, с кем была разлучена при жизни. Ее последняя воля была исполнена, а штольню, в которой были похоронены влюбленные, снова замуровали, и никто с тех пор до наших дней ни разу не разрывал ее. -- Вероятно, это была очень бедная золотом штольня, если испанцы, завладевшие этой страной, пренебрегли ею,-- заметила донья Марианна. -- Напротив, дитя мое, там очень жильная порода. Но тайна Овы так свято хранилась теми, кто знал ее, что испанцы и не подозревали ничего о существовании этого богатства. Обе женщины были теперь одни в палатке, незаметно покинутой мужчинами. -- Как все это странно! -- прошептала донья Марианна, отвечая скорее каким-то своим собственным мыслям, чем на слова доньи Эсперансы. Ее удивляла и в то же время глубоко заинтересовала настойчивость, с какою донья Эсперанса возвращалась все время к этой легенде; неотступно преследовала мысль, что за поэтическим рассказом кроется скрытый намек, над разгадкой которого молодая девушка тщетно ломала себе голову. -- Я могу объяснить вам,-- сказала донья Эсперанса,-- как это случилось, что испанцам не пришлось узнать об этом руднике. Его замуровали много лет назад. При захвате города прежние жители были перебиты или изгнаны испанцами, а у немногих уцелевших не было никакого желания открывать своим угнетателям тайну заброшенной штольни. А потом испанцы сровняли тот город с землей и на пепелище его воздвигли асиенду. -- Простите за нескромный вопрос, сеньора, но как могла дойти до вас эта история, да еще во всех ее подробностях? -- Очень просто, дитя мое: Ова была одной из моих прабабок; история этого рудника -- наша семейная тайна. Может быть, одна только я на всем белом свете и знаю его точное местонахождение. -- Понимаю,-- задумчиво произнесла донья Марианна. -- Понимаете, но не все еще,-- добродушно возразила донья Эсперанса.-- Вам, например, неясно, почему мой сын. вместо того чтобы поговорить с вами о важных делах, приведших вас сюда, заставил вас выслушать эту легенду. И почему, не считаясь с гнетущей вас тревогой, я согласилась поведать ее вам. И почему, наконец, даже теперь, когда рассказ мой окончен, я продолжаю донимать вас мельчайшими подробностями о нем. -- Вы угадали мои нехорошие мысли! Простите меня, сеньора! -- воскликнула молодая девушка, пряча свое лицо на груди доньи Эсперансы и заливаясь слезами. -- За что же вас прощать? Ваша тревога так понятна и так естественна. Но послушайте, дорогая, вы ведь умная девушка и, наверно, успели уже, несмотря на наше кратковременное знакомство, убедиться в искренности моего участия в вашей судьбе. -- О да, сеньора! Я верю вам; я не могу не верить вам. -- Так утешьтесь же, дитя мое, и перестаньте плакать, иначе я заплачу вместе с вами, а мне ведь надобно добавить еще несколько слов к этому бесконечному рассказу. -- Как вы добры, сеньора! -- произнесла донья Марианна, улыбаясь сквозь слезы. -- И опять вы не угадали, дитя мое: все дело тут не в доброте, а в том, что я люблю вас и давно уже полюбила. Удивлены? Вполне понятно! Но довольно об этом, вернемся к наг шему рассказу. -- Я слушаю вас, сеньора. -- Я хочу сказать вам теперь, где находился город моей прабабки Овы и как он назывался... Он назывался Сибола. -- Сибола! -- воскликнула донья Марианна. .-- Да, дитя мое, Сибола, на месте которой один из ваших прадедов, маркиз де Мопоер, выстроил асиенду дель Торо. Теперь вы поняли меня? Донья Марианна молча кинулась в объятия доньи Эсперансы, нежно прижавшей ее к своей груди. Глава XXXII КИДД ПОЯВЛЯЕТСЯ ВНОВЬ Ярость душила Кидда, когда он покидал атепетль; мысли о мести, одна ужаснее другой, роились в голове бандита. Не то чтобы в его гнилой душонке сохранилась еще какая-то чувствительная струна, способная зазвучать под влиянием благородного негодования. Какое значение имел для него тот факт, что он был публично унижен и изгнан, как последний негодяй? Никакого! Оскорбления, нанесенные Кидду, никогда не задевали его самолюбия. Нет, бандита бесило другое: выводила из себя мысль, что благодаря вмешательству Твердой Руки внезапно улетучился источник обогащения, который так заманчиво поблескивал перед его алчным взором после беседы с капитаном Маркосом де Ниса. Кидд ведь надеялся, что при помощи предательства и измены богатство, в виде золотых унций капитана, так и потечет в его карманы. Теперь об этом нечего было и думать; скудные и случайные сведения, которые он сумеет еще собрать, не стоят, конечно, золота, обещанного комендантом Квитовака. Да, было от чего прийти в отчаяние такому человеку, как Кидд! На ком сорвать свою злобу? В характере Кидда, в дополнение ко всем прочим "милым" его качествам, была одна черта, довольно странная для бандита такой закалки: Кидд был храбр... как волк. А волки, как известно, нападают только стаями, когда они уверены в своем численном превосходстве. Иначе говоря, когда надо было биться один на один, он праздновал труса. Впрочем, бандит и сам был не очень высокого мнения о своей храбрости; одна только мысль о поединке с Твердой Рукой бросала его в дрожь. Итак, Кидд возвращался в городок золотоискателей в самом мрачном, прямо-таки отчаянном настроении; он еще не решил, следует ли ему заезжать в Квитовак или отправиться искать счастья в другом месте. Внезапно его внимание было привлечено каким-то необычным и непрекращающимся колыханием высокой травы немного левее тропы, по которой он следовал. Поистине удивительно, каким инстинктом самосохранения обладают разбойники, какую изобретательность проявляют они, когда над ними нависает угроза! При первом же подозрительном шорохе, еще до появления признаков реальной опасности, эти люди, ни в грош не ставящие чужую жизнь, спешат уже спасать свою шкуру. Первым движением Кидда было соскочить с коня и притаиться вместе с ним за спасительными кустами алоэ. Почувствовав себя в относительной безопасности, бандит стал внимательно наблюдать за колыханием травянистых волн. Так продолжалось четверть часа; но вот из кустарника вынырнули верхами на мулах четверо всадников, одетых с ног до головы во все черное. Бандиты и воры обладают каким-то особым чутьем, позволяющим им распознавать полицейских в любом наряде. Так и Кидд, завидев приближавшихся к нему всадников, немедленно и безошибочно признал в них представителей "благородной" корпорации полицейских крючков. Четвертый всадник был также одет во все черное, но по его угрюмому лицу, в чертах которого сквозили коварство и злоба, Кидду нетрудно было признать начальника. Это был старший альгвасил; в других странах этот чиновник называется судебным исполнителем, что нисколько не меняет бездушной и бессердечной сущности этой особой породы двуногих хищников. Впереди кавалькады бежал ее проводник, индеец мансо, оборванец в разодранных штанах, босой, с обнаженной головой и голыми руками. -- Смотри, Хосе,-- крикнул индейцу старый альгвасил, прибегая к общеупотребительному здесь прозвищу бедняков индейцев,-- не сбейся с пути! Мы направляемся в Квитовак по важным делам, и, если не поспеем туда к вечеру, несдобровать твоей спине! -- Мы можем поспеть туда часа через два, если сеньоры решатся пришпорить своих мулов; ну, а если сеньоры будут и дальше так трусить, мы, пожалуй, и к ночи не доедем. -- Черт возьми! -- гневно воскликнул алывасил.-- Воображаю, как отнесется к этому сеньор дон Руфино де Контрерас! Сколько дней уж ждет он нас! Всякое терпение лопнет. -- Ба! Ба! Ваша милость успеет еще вдоволь потешиться, терзая честных людей,-- вымолвил индеец. -- Как ты смеешь, негодяй! -- воскликнул алывасил, замахнувшись хлыстом. Но индеец отпарировал удар своей дубиной и так дернул за узду мула, что тот мгновенно вздыбился, к великому ужасу его всадника. -- Берегитесь, сеньор,-- сухо произнес индеец.-- Вы позволяете себе называть меня Хосе и обращаться со мной, как со скотом. Но мы находимся сейчас не в ваших цивилизованных городах, мы в дикой прерии; здесь, на родной земле, я твердо стою на ногах и не позволю оскорблять себя! Можете называть меня дуралеем или идиотом -- меня мало трогает ругань человека, которого я глубоко презираю. Но при первой же вашей попытке ударить меня я всажу вам в самое сердце нож! Запомните это, ваша милость! Тут перед глазами испуганного служителя правосудия блеснул нож, голубоватое лезвие которого зловеще сверкало, -- Вы с ума сошли, Хосе! -- возразил алывасил, прикидываясь спокойным, хотя сердце его забилось от страха.-- У меня не было и никогда не будет никакого намерения оскорбить вас. Отпустите же, Бога ради, моего мула, и давайте мирно продолжать наше путешествие! -- Вот это хорошо сказано! -- произнес индеец со смешком.-- Так и надо разговаривать, если хотите, чтобы мы остались добрыми друзьями до конца нашего путешествия. И, отпустив мула, индеец как ни в чем не бывало снова пошел вперед тем беглым шагом, секретом которого владеют одни индейцы. Они могут шагать так в продолжение целого дня, поспевая за рысью коня и нимало при этом не уставая. Кидд отчетливо слышал весь разговор с того места, где он притаился. "Какие дьявольские дела могут быть у этих филинов с доном Руфино?" -- ломал он себе голову. Внезапно он встрепенулся: в его изобретательной голове созрело какое-то решение. Дав всадникам отъехать, но не так далеко, чтобы невозможно было догнать их, он вскочил на лошадь и помчался вдогонку за ними. На повороте тропы он увидел их на небольшом расстоянии от себя. Всадники, услышав позади себя топот коня по высохшей и отвердевшей земле, тревожно оглядывались. Как ни старался Кидд придать себе вид порядочного человека, он не мог ввести в заблуждение этих опытных полицейских ищеек. Они сразу признали в нем того, кем он был на самом деле, то есть бандита. Но в Мексике, так же как и во многих других так называемых цивилизованных странах, полицейские и бандиты умеют при случае прекрасно ладить друг с другом. И не находись они в столь глухом месте, дон Порфиадо Бурро (так звали старшего алывасила) не имел бы ничего против встречи с этим рыцарем большой дороги. А тот продолжал двигаться вперед, красуясь и хорохорясь. Лихо надвинув набекрень шапку, Кидд то разговаривал со своим конем, то ласково похлопывал его по шее. -- Добрый вечер, сеньоры! -- приветствовал он их, сдерживая своего коня, чтобы приноровить его ход к шагу мулов.-- Какому счастливому случаю обязан я этой встрече, да еще в столь поздний час? -- Счастливому для нас, кабальеро,-- вежливо ответил дон Порфиадо.-- По вине этого индейца -- будь он проклят! -- мы бродим тут наугад; боюсь даже, что вопреки его уверениям мы сбились или сбиваемся с пути. -- Гм,-- пробурчал Кидд,-- всякое бывает. Но, простите мой нескромный вопрос, куда путь держите? Впрочем, чтобы развязать вам язык, я готов первым удовлетворить ваше любопытство: я направляюсь в Квитовак. -- Ну вот и прекрасно! И мы тоже должны заехать туда, прежде чем продолжать дальнейшее путешествие... Но скажите, кабальеро, далеко еще до Квитовака? -- Всего несколько миль! Не более двух часов езды. Если хотите, я готов заменить этого индейца в качестве вашего проводника. -- Предложение ваше мне по душе, кабальеро, и я с радостью принимаю его,-- сказал алывасил. -- Так, значит, решено! Я могу даже найти вам в городке прекрасную квартиру, где вы будете чувствовать себя как дома. -- Благодарю вас, кабальеро! Я старший альгвасил в Эрмосильо и еду впервые в Квитовак. -- Альгвасил! -- воскликнул бандит.-- Карай! У вас превосходная должность, сеньор! -- Готов служить вам, сеньор, в случае нужды,-- самодовольно ответил полицейский. -- А что же вы думаете! Вполне возможно, что вы и мне понадобитесь... Когда ворочаешь большими делами, знакомство с таким высокопоставленным кабальеро может весьма пригодиться. -- Вы, право, смущаете меня... -- Но я нисколько не преувеличиваю, я действительно так думаю. Да вот... на днях только я говорил об этом дону Руфино де Контрерас. Он также очень богат и, следовательно, обременен многими судебными процессами. -- Как! Вы знакомы с доном Руфино де Контрерас? -- с явной ноткой уважения к собеседнику воскликнул альгвасил. -- Вы имеете в виду знаменитого сенатора? -- Его самого! -- ответил альгвасил. -- Да, это один из самых близких моих друзей. Так вы, значит, тоже знакомы с ним? -- А как же! Он поручил мне взыскать долги с некоторых его должников. Лицо бродяги расплылось в притворном восторге. --Vivo Dios! -- воскликнул он. -- Какое чудесное совпадение! -- Благороднейшая личность этот сенатор! -- не преминул восхититься альгвасил. -- И честнейшая! -- млея от восторга, поддакнул Кидд. Оба проходимца отлично поняли друг друга: плут плута понимает с полуслова; между ними тотчас же установилось взаимное доверие. Беседа продолжалась и дальше в том же дружественном тоне. Кидд искусно вызывал своего собеседника на откровенность, а тот, приняв Кидда за сообщника дона Руфино, знакомого не меньше его самого с грязными делишками сенатора, стал без тени смущения рассказывать Кидду о темных махинациях почтенного сенатора. Вот что выведал Кидд. Дон Руфино де Контрерас скупил через третьи руки все долговые обязательства маркиза де Могюер. Заручившись ими, он начал от имени тех же третьих лиц судебный процесс против маркиза. Он поставил себе задачу завладеть всем имуществом маркиза, особенно асиендой дель Торо. Сватовство к донье Марианне было пустой приманкой, предназначенной для усыпления бдительности маркиза. Сенатор всеми средствами домогался стать владельцем дель Торо. Но так как для успеха своего предприятия дону Руфино надо было сохранить обличие друга, которое до сих пор помогало ему обманывать маркиза, он поручил вести это дело своему доверенному человеку. При этом сенатор наказал ему, не входя ни в какие переговоры с маркизом, поступить с ним по всей строгости закона. Дон Порфиадо Бурро, которому было поручено привести в исполнение злодейский замысел сенатора, получил от последнего точные и неукоснительные инструкции и горел желанием исполнить, как он высокопарно выразился, свой долг. При всей нашей горячей симпатии к Мексике, мы вынуждены признаться, что нельзя себе представить ничего более комического, шутовского и в то же время печального, чем правосудие в этой стране. В судьи здесь идут обычно полнейшие невежды. Не получая фактически никакого содержания от государства, так как казначейство никогда не выплачивает им жалованья, они стараются вознаградить себя за счет тяжущихся, обирая их без всякой жалости и без малейшего стеснения. Взяточничество так процветает в здешних судах, что никто не может быть заранее уверен в исходе процесса; все решают деньги. Приведем один пример. Некий человек совершил убийство; его виновность не подлежала сомнению: убийство было совершено средь бела дня на улице, на глазах у доброй сотни людей. Родственники убитого подают жалобу судье. Тот терпеливо и бесстрастно выслушал их подробное сообщение, ничем не выдавая своего одобрения или негодования. Когда истцы закончили свое объяснение, судья задал им невинный с виду вопрос: -- У вас имеются свидетели? --А как же! -- Очень хорошо... И, вероятно, ценные свидетели? -- продолжал допрашивать судья. -- Безусловно. Каждый стоит не менее тысячи пиастров. -- Гм...-- протяжно произносит судья. -- А сколько их? -- Десять! -- Какое несчастье! -- продолжал судья самым добродушным тоном.-- Представьте, у вашего противника, который, между нами будь сказано, кажется мне весьма почтенным кабальеро, столько же свидетелей; причем все они люди, заслуживающие самого высокого доверия, и каждый из них стоит не менее двух тысяч пиастров. Торг закончен. Но как? А очень просто: если родственникам жертвы не под силу перебить цену убийцы, последний будет оправдан, признан невиновным и тем самым приобретает право за ту же цену убивать средь бела дня кого только вздумается. Вот как выглядит правосудие в Мексике'. Теперь понятно, в каком выгодном положении находился трижды миллионер дон Руфино в своей игре против маркиза, лишенного возможности благодаря плачевному состоянию своих дел перетянуть на свою сторону судей. Итак, Кидд внимательно прислушивался к откровениям альгвасила, язык которого был развязан желанием угодить дону Руфино. Рассказ альгвасила навел Кидда, привыкшего ловить рыбу в мутной воде, на мысль закинуть сюда же и свою удочку. Городок не успел еще показаться, как у проходимца созрел точный и подробный план действий. Было уже темно, когда наши друзья добрались до Квитовака. Часовые, из той же компании рыцарей большой дороги, что и Кидд, несмотря на то, что хорошо знали бандита, а может быть и поэтому, отказывались пропустить его и его спутников в крепость. Понадобился специальный приказ дона Маркоса, чтобы после часа бесплодных переговоров перед ними открылись крепостные ворота. 'Читатель не должен забывать, что все это было написано сто лет назад. Кидд, продолжая играть свою роль проводника, привел полицейских в одну таверну и, предоставив им располагаться на ночлег, отвел свою лошадь в кораль и заботливо укрыл ее плащом; а сам, надвинув шляпу на глаза, чтобы не быть уз. нанным, прошмыгнул незаметно к жилищу Маркоса де Ниса. Двери этого дома, как мы уже сказали выше, были открыты для лазутчиков в любой час дня или ночи. Кидд вошел и застал капитана в том самом кабинете, в котором был уже однажды принят им. -- Ба, маэстро Кидд! -- воскликнул капитан, не вставая со своего обычного места за письменным столом.-- Давненько не видал вас! Ну что же, добро пожаловать! Привезли чтонибудь новенькое? -- И весьма интересное, капитан! Особенно для вас. -- А для кого же еще, черт возьми! Или, кроме меня, имеется еще и другой комендант этой крепости? -- Так-то оно так, да ведь новости мои на этот раз не военного характера. -- Убирайся тогда к черту, мошенник! Ты, может быть воображаешь, что у меня только и дела, что слушать твои глупые басни? -- Я, ваша милость, ничего не выдумываю; просто мне посчастливилось сегодня докопаться до одной тайны, очень важной для вас. Только и всего. ---- Гм!.. Да уж ладно, выкладывай!.. Посмотрим, что это такое. -- Это касается ваших дел. -- Моих дел! -- расхохотался капитан.-- К черту!.. Да разве я веду какие-нибудь дела? -- Но речь идет о делах вашего близкого родственника маркиза де Могюер. Дон Маркое мгновенно преобразился: лицо стало серьезным, брови грозно нахмурились; даже Кидду, несмотря на всю его наглость, стало не по себе. -- Говори, только не виляй! -- сказал капитан и, достав из ящика письменного стола несколько золотых унций, швырнул их бандиту. -- Вы не пожалеете о своих деньгах, ваша милость,-- произнес бандит, поймав на лету золото и с видимым удовольствием опуская его в свои карманы. Надеюсь. Ну, получил свою плату, так говори, мошенник! Кидд без дальних околичностей подробно рассказал капитану весь свой разговор с альгвасилом. Капитан слушал его с напряженным вниманием. -- Все? -- спросил он, когда Кидд замолк. .-- Да, ваша милость. -- Хорошо, можешь идти, но продолжай следить за полицейским и держи меня в курсе всего, что он предпримет. Кидд поклонился и вышел. Капитан призадумался на несколько минут, потом уселсх писать. Когда письмо было закончено, он запечатал его и позвал своего ординарца. -- Исидро,-- сказал ему капитан,-- это письмо во что бы то ни стало должно быть вручено маркизу де Могюер. И не позже чем через шесть часов. Ты понял меня: во что бы то ни стало! -- Будет исполнено, сеньор капитан! -- Это для тебя,-- сказал капитан Маркое, протягивая ординарцу две золотые унции,-- а вот и пропуск на выезд из города и въезд в него. Отправляйся немедленно! Солдат опустил письмо в карман своего мундира и молча вышел. -- Посмотрим, что станут они теперь делать! -- усмехнулся про себя капитан. Глава XXXIII ОЧЕРЕДНОЕ ПРЕДАТЕЛЬСТВО КИДДА Выйдя из кабинета капитана, Кидд задержался в прихожей не с какой-нибудь преднамеренной целью, а из простой привычки всех плутов никогда не покидать места, где можно поживиться чем-нибудь, раньше, чем их оттуда вышвырнут. Он слышал, как капитан позвал своего ординарца. А тот, пробыв несколько минут в кабинете капитана, вышел оттуда заметно приосанившись. Его озабоченное лицо заставило призадуматься Кидда. "Хорошо бы узнать,-- промелькнула мысль,-- о чем говорил капитан со своим ординарцем?" Ординарец капитана, Исидро, индеец из племени опатосов был человеком испытанной храбрости и верности. К несча^ стью, этот храбрый, но весьма ограниченный солдат питал слабость к спиртным напиткам; это пристрастие не раз уже причиняло ему серьезные неприятности. Кидд был на короткой ноге с Исидро и хорошо знал эту его слабость. В одно мгновение в голове бандита созрела новая мысль. -- Прости, приятель, но мне надо покинуть тебя,-- обратился он к индейцу.-- В кабачке уважаемого Коспето у меня осталась початая бутылка мескаля, и мне, право, не терпится пойти прикончить ее. Не приглашаю тебя только потому, что ты сейчас при исполнении своих служебных обязанностей иначе с удовольствием распил бы ее с тобой. -- Да я кончил все свои дела! -- живо возразил индеец.-- А ночью мне предстоит сегодня далекая поездка. -- Далекая поездка! -- воскликнул плут.-- Какое совпадение, карай! И я собираюсь в дорогу. Но так как я не знаю лучшей защиты от ночного холода, чем мескаль, я решил перед отъездом осушить свою бутылку. Если и у тебя лежит к этому душа, мескаль к твоим услугам. Надо отдать справедливость ординарцу -- он колебался. -- Охотно допускаю, что и тебе придется ехать этой ночью, но не так далеко, как мне,-- отвечал Исидро, отрицательно покачав головой. -- Как знать! Я лично убежден, что мой путь будет подлиннее твоего. Капитан посылает меня в Ариспу. -- Смотри, пожалуйста!.. Да нам с тобой по пути! -- воскликнул опатос. -- Правда? Вот здорово! Так почему же нам не выпить вместе на дорогу? -- Что же, это меняет дело. Я, пожалуй, соглашусь! -- Тогда не к чему медлить,-- торопил плут, опасавшийся, как бы капитан не застиг его с ординарцем. Оба они вышли. У ворот Кидд покинул индейца, условившись встретиться с ординарцем через несколько минут возле кабачка Коспето. Они должны были привести туда же своих коней, чтобы прямо оттуда без задержки тронуться в путь. Кидд прибег к этой уловке, потому что ему надо было по0цдать хозяина таверны, в которой он устроил на ночлег своих дорожных спутников. От имени коменданта он наказал трактирщику учредить строгий надзор за альгвасилом и докладывать капитану де Ниса обо всем, что предпримет судебный исполнитель. Хозяин таверны обещал в точности выполнить это распоряжение. Успокоившись на этот счет, хлопотливый плут вывел из кораля свою лошадь и поскакал на свидание с индейцем у кабачка Коспето. Подъезжая по одной улице к этому заведению, Кидд, к своему великому удовольствию, увидел ординарца, выезжавшего из другой улицы. Индеец был в дорожном снаряжении, готовый к отъезду. Оба приятеля вошли в притон сеньора Коспето, описанный уже нами выше. Плут честно сдержал свое слово. Кроме бутылки мескаля, он распорядился подать еще бутылку первосортной каталонской водки. Все благоразумие индейца испарилось при виде такого щедрого угощения. У него не было никаких оснований не доверять бандиту, в компании которого ему приходилось не раз уже знатно выпивать. Тем более что Кидд не задавал ему никаких вопросов. Он ограничивался пока тем, что подливал ординарцу стакан за стаканом, а сам пил очень мало. Когда обе бутылки были осушены, Кидд спросил еще одну бутылку и, уплатив по счету, поднялся и сказал: -- А это на дорогу. -- Чудесная мысль! -- воскликнул ординарец, глаза которого горели, как два граната; от изрядного количества выпитого вина у него немного помутилось в голове. Приятели вышли и, сев на коней, двинулись в путь. Выезд из города очень беспокоил Кидда: у него не было пропуска, а выехать из крепости было еще труднее, чем въехать в нее. К счастью, пропуск индейца находился в полном порядке; предъявляя его страже, Исидро сказал: "Этот со мной". Солдаты, привыкшие видеть в этом опатосе доверенное лицо коменданта, без малейшей помехи пропустили обоих всадников, пожелав им счастливого пути. Когда оба они очутились в открытой степи, Кидд, облегченно вздохнув, окинул своего доверчивого спутника насмешливым взглядом. -- Теперь нам надобно избрать кратчайший путь,-- сказал бандит. -- А разве есть и вторая дорога? -- Их по крайней мере десять! -- не задумываясь выпалил бандит.-- Одна из них проходит мимо асиенды дель Торо. -- Вот по этой-то дороге мы и поедем. -- Почему не по другой? -- По той простой причине, что я еду в асиенду. -- А!..-- отозвался плут.-- Так выпьем по этому случаю еще разок -- ив путь! С этими словами Кидд откупорил бутылку, приложился к ней и передал ее своему спутнику, который с нескрываемым удовольствием последовал его примеру. -- Значит, ты едешь в асиенду? -- начал Кидд, причмокнув при этом якобы от удовольствия, доставленного ему выпитым вином. -- А то куда же? -- А славный это дом: радушный и гостеприимный. -- Ты там бывал? -- Карай! Я думаю! Тамошний управитель -- мой самый близкий друг. Как славно мы выпивали с этим добрейшим сеньором Паредесом! -- Но коль скоро нам по дороге, почему бы тебе не заехать туда вместе со мной? Ведь ты уверен, что тебя хорошо примут? -- А я и не отказываюсь... Ты, наверное, едешь туда за людьми -- Квитоваку ведь нужны солдаты. -- Не думаю! Дон Фернандо уже предоставил в распоряжение капитана своих рудокопов, а пеоны нужны маркизу для защиты замка от возможного нападения. -- Правильно. Впрочем, все это меня не касается,-- заметил бандит.-- Карай! До смерти не люблю выведывать чужие тайны! -- Ба! Не думаю, чтоб за этим скрывалась большая тайяа,-- возразил солдат.-- Капитан -- близкий родственник маркиза, они часто переписываются. Вернее всего, и то письмо, которое я везу теперь маркизу, касается только их частных семейный дел. -- Вполне возможно, я слышал, что дела маркиза очень плохи. -- Так говорят; но говорят также, что они должны скоро поправиться. -- Карай! Я от души желаю ему этого. Больно смотреть, как приходит в упадок одно из самых старинных семейств нашей страны. За здоровье маркиза! Идет? --Охотно! Оба приятеля снова прильнули губами к бутылке. Даже индейцу опатосу, то есть Геркулесу с грудью колесом, могучей, как броня морской черепахи, нельзя безнаказанно поглощать такую дозу алкоголя, какую принял Исидро. Появились первые признаки опьянения. Великолепный наездник, Исидро стал покачиваться на седле; глаза то и дело смыкались, язык заплетался. Но чем труднее было говорить охмелевшему ординарцу, тем разговорчивее становился он. Кидд внимательно наблюдал за все усиливающимся процессом опьянения своего спутника, не показывая даже вида, что замечает плачевное состояние индейца. -- Да, приятель, так оно и есть,-- разглагольствовал солдат.-- Дела маркиза поправятся гораздо скорее, чем этого можно было бы ожидать. -- Разумеется,-- подзадоривал его К