нность, словно религиозный обряд. Хаджи не был тщеславным, но любил когда к нему обращались с почтением, соглашались с ним, говоря: "Вы правильно сказали, хаджи-еке!" Не терпел старик Жунус, когда ему перечили, но и не уважал льстецов с их поклонами и сладкими речами. Теперь, лежа на свежем тростнике и наслаждаясь прохладой, хаджи думал о том, какая будущность ожидает его сыновей. Он любил их крепкой отцовской любовью, заботился об их образовании, делал все, чтобы выросли они настоящими, умными джигитами, но в сердце старика вкрадывалась какая-то смутная тревога - неспокойно было в степи, народ волновался, предчувствуя большие перемены. "Может быть, они станут такими умными и всеми уважаемыми учителями, как Хален, может быть - адвокатами, как Бахитжан?.. Может быть... Но где теперь им учиться? В Петербург закрыт проезд, в Оренбург - тоже, и даже в Теке сейчас ехать далеко не безопасно. Кругом одни раздоры... - мысленно рассуждал Жунус. - Правительство в Кзыл-Уйе и не думает об учении детей. Если так пойдет дальше, то, пожалуй, сбудутся слова Халена: "Ханское правительство ни за что не сможет создать валаят!.."* ______________ * Валаят - государство. - Хален умно толкует, - вслух заключил хаджи. - О чем он умно толкует? - спросила Балым. Она сидела в теневой стороне юрты возле самой решетки и сучила нитки. - Это я просто так сказал, - спохватившись, недовольно буркнул хаджи. Балым, окончив сучить нитки, достала иголку и попросила сына: - Адильжан, твои глаза острее, продень, пожалуйста, нитку в иголку! Мальчик сосредоточенно мастерил удочку, свивая из жестких длинных волос, надерганных из конского хвоста, леску. Он даже не посмотрел на мать - насупил брови и еще сильнее запыхтел, недовольный тем, что его отрывают от "серьезного дела". Балым держала в протянутой руке иголку и нитку. Адильбек нехотя отложил незаконченную леску, лениво поднялся и подошел к матери. - Гляди-ка, как штаны-то порвал! Неужели ты не можешь подобрать их повыше? Посмотри на других ребятишек, какие они аккуратные, а ты?! Снимай, заштопаю сейчас, - сказала Балым, глядя на изорванные штанишки сына. - Подожди, мама, мне некогда, - возразил Адильбек. - Чего ждать, что значит некогда?.. Неужели тебе нравится ходить оборванцем? Снимай сейчас же, починю, - уже строже добавила мать. - Да как же я буду сидеть без штанов? - упрямился мальчик. - Ничего, посидишь. Накинь пока на себя бешмет Али-бека, - настаивала Балым. Мальчик проворно скинул с себя штаны из кумачового ситца с изорванной до бедра правой штаниной и, скомкав их, бросил матери. - Тише, тут котел с молоком стоит! - сердито прикрикнула Балым на сына. Она обернулась, подняла упавшие рядом с котлом Адильбековы штанишки и принялась чинить. Адильбек, обидчиво надув губы, снова вернулся к своему "серьезному делу". Старик Жунус, искоса поглядывая на своего сына - упрямого и озорного мальчишку, улыбался. - Где ты набрал конского волоса? - вдруг строго спросил он. - Это не от нашей лошади. Вчера приезжал Сулеймен, кобыла его стояла на привязи. Пока он сидел у нас в юрте, я подкрался к кобыле и надергал, - ответил мальчик, нисколько не робея перед своим строгим и суровым отцом. "Сорванец, шалун!.." - подумал хаджи Жунус о сыне. Невольно вспомнились шаловливые проделки Адильбека. Он рос упрямым и капризным мальчиком, был обидчив, мог сердиться, как взрослый, а главное, не боялся ни угроз, ни побоев, делал то, что ему хотелось. Скажут ему: садись сюда, поближе, - он назло пересаживается дальше от дастархана; скажут: не озоруй, не крутись через голову, мозги свихнешь - ни за что не остановится, с еще большей живостью продолжает свое дело. Однажды кто-то из домашних, желая отучить его от этой дурной привычки, поставил сзади его широкое деревянное блюдо с кислым молоком и сказал: - Смотри, Адильбек, не крутись через голову, сзади тебя кислое молоко стоит, разольешь... Адильбек молча выслушал предупреждение и тут же, не говоря ни слова, повалился на спину и разлил молоко... Но и это не отучило его от нехорошей привычки делать все наперекор. Старик Жунус вспомнил этот случай и усмехнулся. Полузакрыв глаза, он снова начал думать о будущности своих сыновей. "Хаким - умный, сдержанный и спокойный, - мысленно рассуждал хаджи. - Алибек - тоже очень способный мальчик, но слишком застенчив и мечтателен, а этот сорванец - смел и отважен. Он-то наверняка пробьет себе дорогу. Покойный отец говорил мне: "Когда тебе был год, тебя полуживого вынесли из пылающей юрты... Спасся от смерти, теперь будешь жить долго, достигнешь своей цели..." Предсказания отца сбылись, слава аллаху, был богат, да и сейчас имею кое-какое состояние. В Мекку ездил, мощам пророка поклонялся, уважают меня в округе, считаются с моим мнением. Аллах дал мне сыновей, и все они пока живы и здоровы. А ведь трое из них так же, как и я, чуть не погибли. Хаким тонул в реке, за Алибеком и Адильбеком бура гонялся... Возможно, что они тоже будут жить долго и достигнут своего..." Об одном мечтал хаджи Жунус - чтобы его сыновья стали такими, как Хален и Бахитжан. Учитель и адвокат представлялись Жунусу самыми достойными людьми степи, которых уважал не только он, хаджи, а весь народ, все жители дальних и ближних аулов. Старик преклонялся перед их умом, верил им и часто обращался к ним за советом. Это Хален посоветовал ему отдать Хакима учиться в русско-киргизскую школу, Хален доказывал ему, что только образование принесет счастье молодому джигиту. - Наши женщины месяцами из бараньей шерсти прядут пряжу, - часто говорил учитель. - Это очень долгий и изнурительный труд. А потом из пряжи ткут мешки - тоже дело тяжелое и долгое. Вот смотри... - он показывал полосатый домотканый мешок для продуктов. - А теперь посмотри на мой костюм, он тоже соткан из шерсти. Шерсть расчесывали, пряли ее и ткали из нее сукно машинами. Да и шили этот костюм тоже на машине. Но чтобы управлять машиной, надо много учиться. Вот и нужно посылать детей в школы, чтобы они все умели делать. Много узнал хаджи Жунус от Халена. Часто учитель давал старику дельные советы по хозяйству. Он уговорил Жунуса купить сенокосилку, и хаджи был теперь благодарен ему за это. Дружба между хаджи и учителем с каждым годом крепла, свои аулы они ставили всегда рядом, словно родственники или очень близкие люди. Вот почему, когда подошел срок, старик Жунус, не задумываясь, отвел к Халену на обучение своих младших сыновей - Алибека и Адильбека. Так, в полудремоте, думая о сыновьях и неотложных хозяйственных делах, хаджи пролежал в юрте почти до самого вечера. Спокойствие его было нарушено неожиданным появлением Алибека. Запыхавшийся, бледный, мальчик вбежал в юрту и остановился на пороге. С минуту он стоял молча, беззвучно шевеля губами, затем с трудом, запинаясь, проговорил: - Гнедого коня!.. Гнедого коня!.. У мальчика дрожали колени, он больше не мог выговорить ни слова и медленно опустился на пол. Еще не успевший как следует окрепнуть от болезни, перенесенной после встречи с бурой, он снова был чем-то сильно напуган. Вслед за Алибеком в юрту вошел брат Жунуса Бекей. Одежда на нем была изодрана, по лицу струились кровяные потеки. Он тоже молча сел у порога и склонил голову. Хаджи с недоумением и тревогой смотрел на них, стараясь угадать, что произошло. Он уже хотел было расспросить у Бекея, что случилось, когда в дверях появился Ареш. - Хаджи-ага, старшина гораздо хуже пристава, - прямо с порога заговорил он. - Ехал он сейчас из аула Халена с двумя военными и наткнулся у водопоя на Беке. Беке как раз поил гнедого. Отобрали они у него коня, а самого избили плетками. Что же это такое, хаджи-ага? Грабеж среди бела дня!.. - О чем вы говорите? Кто взял коня? Какие военные? - хмурясь, спросил Жунус. - Вместе с ними был старшина, - угрюмо буркнул Бекей. - Какой старшина? - Жол. - А что за военные? - Не знаю. Один из них, рыжебородый, весь наш род проклинал последними словами... - Как ты мог допустить, чтобы оскорбляли наш род и избивали тебя? - набросился Жунус на брата. - Опозорился!.. Надо было биться до конца! Лучше умереть, чем быть жалким трусом!.. - Что я мог сделать, их трое... Огрел я одного путами по голове, тут на меня другие двое навалились, стащили с коня - и где же я с ними справлюсь?.. - робко начал оправдываться Бекей. Балым, бледная от испуга, готова была вот-вот расплакаться. Она только побаивалась хаджи. Но последние слова Бекея так подействовали на нее, что она не выдержала и запричитала: - О всевышний, опять ниспослал ты горюшко на нашу голову! Келин, келин, где ты? Промой хоть глаза Бекею! Что за напасть такая на нас, как это можно ни с того ни с сего избить человека!.. - Позови Халена! - попросил Ареша хаджи. Стоявший возле Бекея Адильбек, услышав слова отца, опрометью кинулся к выходу. - Ты куда? - строго прикрикнул на него отец. - Позову учителя... - Ты же не сможешь ему все объяснить. - Смогу. Скажу, что Бекея избили военные и отобрали у него коня. Скажу, что вы зовете его к себе, - выпалил Адильбек. Жунус ничего не ответил. Адильбек знал: если отец молчит, значит согласен. Мальчик выбежал из юрты и во всю прыть пустился по тропинке к аулу Халена. 3 Жили баркинцы дружно и мирно. Иногда возникали между соседями споры, случалось, что дело доходило до драки, но всегда все кончалось по-хорошему. Если баркинца обижал кто-нибудь из другого рода, все баркинцы вставали на его защиту: будь то на базаре, на тое или просто в степи. В такие минуты забывались все личные обиды; заступаясь за сородича, люди отстаивали честь всего своего рода. Посылая за Халеном, Жунус намеревался разрешить два вопроса: узнать, кто избил Бекея и отобрал у него лошадь, баркинцы или люди из другого рода (Хален должен был все это знать, так как военные заезжали к нему в аул), и посоветоваться, что делать. За последние десять лет хаджи не помнил ни одного случая, чтобы кто-нибудь побил баркинца. "Приехать в чужой аул днем, избить ни за что человека и угнать коня - это больше чем озорство. Если это люди из Кзыл-Уйя, то почему они не заехали ко мне и не поговорили?.. Значит, кто-то специально подослал их, чтобы нанести мне обиду. Ничего, Хален скажет, кто такие военные. Не мешало бы послать в погоню за ними десяток джигитов, отобрать у них оружие и коней да так избить, чтобы навек забыли сюда дорогу. Не Шугул ли это подстроил?.. Угнать именно моего гнедого, избить именно моего брата - это неспроста. Неужели Жол сам решился на такую подлость? Нет, не может быть. Слаб он, да и труслив, не стал бы рисковать... Впрочем, вполне возможно, что натравил его Шугул..." За юртой послышались мягкие неторопливые шаги учителя. Войдя, Хален спокойно и приветливо поздоровался. - Проходи, - пригласил Жунус учителя, стараясь не выдавать своего волнения. Он не торопился задавать вопросы Халену, хотя желал поскорее заговорить с ним. Учитель тоже не торопился. Поговорив со старой Балым о здоровье ее детей, Хален стал расспрашивать Жунуса о хозяйских делах. Хаджи накинул на плечи бешмет и хотел было подняться, чтобы лично усадить гостя на почетное место, но Хален возразил: - Не вставайте, не беспокойтесь, Жуке, вы же соблюдаете уразу. По тому, как были сказаны слова: "Вы же соблюдаете уразу", - Жунус понял, что учитель не постится, и решил предложить ему кумысу. - Старуха, налей-ка кумысу учителю! - окликнул он Балым и затем, обращаясь к Халену, добавил: - День жаркий был, может, выпьете прохладного кумысу? Здесь, в ауле хаджи, почти все жители строго соблюдали уразу. Не желая обидеть их, Хален не стал нарушать пост, только пригубил тостаган и тут же вернул его хозяйке. - Жуке, я знаю, зачем меня пригласили сюда, - начал он, видя нетерпение хаджи Жунуса. - Сегодня в полдень ко мне заезжал старшина Жол с двумя военными из Кзыл-Уйя. Они посланы ханским правительством собирать налоги с населения, мобилизовывать джигитов и коней на службу. В юрте у меня они сидели смирненько, как щенки, а отъехали - волки. Это они побили Бекея и угнали вашего гнедого. Когда правят волки, разве овцы могут спокойно жить? Это только начало, подождите, они еще не так покажут свои клыки. Поодиночке с ними бороться нельзя, против них надо выступать вместе, сообща. И ни в какую не идти им на уступки, твердо стоять на своем. Я им сказал, что никакого налога платить не буду. Кадес и Кубайра тоже сказали, что не могут. Нужно продать скот, а на базар вывести его нельзя - отбирают. Это, конечно, предлог, надо просто всем отказаться от налога, и все. А в отношении набора джигитов думаю так: кто хочет, пусть идет на службу, кто не хочет - сидит дома, чтобы никаких принуждений. Коней вообще не давать. Что вы скажете на это? - Об этом потом... Надо сейчас тех военных, что избили моего брата и увели коня, вернуть сюда и проучить как следует. Вот о чем я хотел с тобой посоветоваться. - Не следует торопиться, Жуке, - возразил учитель, видя, как гневно засверкали глаза хаджи. - Скандал ни к чему не приведет, а полюбовно с ними ни за что не сговориться - не те они люди. Они не хотят честно трудиться, служат ханскому правительству, как цепные псы хозяину. А хозяева-то - волки. Вот против них и надо делать облаву. Но в одиночку бороться нельзя, вот мой совет. Насчет коня не беспокойтесь, я послал Асана и велел ему передать Жолу, чтобы он не огорчал хаджи и немедленно вернул гнедого. Жунус усмехнулся. ГЛАВА СЕДЬМАЯ 1 Невдалеке от аула пролегала балка. Весной со склонов стекали в нее талые воды и, бурля и пенясь, устремлялись вниз, к Анхате. Летом балка высыхала, и на ее пологих склонах, поросших густым разнотравьем, паслись ягнята и телята. По вечерам здесь собиралась шумная ватага ребятишек, почти до полуночи слышались их веселые, звонкие голоса. Местами склоны балки были покрыты зарослями чия, среди которых виднелись прогалины и лужайки. По краям чий был редкий, едва-едва кустики начинали распускаться и набирать силу, как их тут же ощипывали козлята. Зато в глубине зарослей эта похожая на осоку трава с красивыми пушистыми султанами достигала почти человеческого роста. На одной из лужаек, держась за руки, стояли Хаким и Загипа и глядели друг на друга светящимися любовью глазами. Над их головами качались коричневые султаны чия. Чий здесь был особенно высокий и надежно скрывал влюбленную пару от любопытных взоров жителей аула. Загипа была одета в яркое платье с двойными оборками понизу и плиссированной сборкой на груди. Легкий ветерок прижимал платье к телу, и Хаким видел всю стройную фигуру девушки. Они стояли молча, но их взгляды были красноречивее всяких слов. Хаким испытывал теперь то же чувство сладостного томления, как и при первом знакомстве с Мукарамой, хотя о ней после встречи с Шолпан и Загипой уже не вспоминал. Притянув девушку к себе, он обнял за талию и стал покрывать горячими поцелуями ее лицо. Загипа не сопротивлялась, она положила руки на плечи Хакима, но не обняла его - зарделась, робея. Ей хотелось ответить на поцелуи джигита такими же страстными поцелуями, но что-то сковывало ее движения, она только доверчиво склонила голову на грудь Хакима, сдержанно отвечая на его ласку. А Хаким все плотнее и плотнее прижимал девушку, чувствуя под ладонями трепет ее нежного тела. Загипа вздрагивала. Огоньки радости и счастья в ее глазах, порывистое дыхание, робкие движения неокрепших рук, с трогательной беспомощностью обнимавших шею джигита, - все, все в ней говорило: "Я твоя, я люблю тебя, только тебя!" Хаким и прежде догадывался, что она любит его, а сегодняшнее свидание полностью подтвердило его догадку. С каждой минутой им все больше и больше овладевало беззастенчивое сластолюбивое желание. Словно опьяненный ароматом степного цветка, он уже почти ничего не помнил - медленно клонил девушку на траву... Загипа встрепенулась и уперлась руками в его грудь, стараясь вырваться из сильных рук. Хаким упорствовал, но неожиданно раздавшийся шум в кустах заставил его насторожиться. Он слегка расслабил руки, но все же продолжал крепко держать девушку за талию. Кустики раздвинулись, и на лужайку выпрыгнул козленок. Увидев на лужайке людей, козленок остановился и испуганно посмотрел на джигита и девушку. С минуту он стоял неподвижно, настороженно поводя ушами, затем как бы угрожающе покрутил своей безрогой головкой и, пятясь, снова скрылся в кустах. Хаким и Загипа, взглянув друг на друга, рассмеялись. Со дна балки веяло прохладой, а со степи дул теплый ветерок. Эти два легких воздушных потока словно встречались здесь, на лужайке, и, поочередно пересиливая друг друга, наполняли лужайку то мшистой сыростью балки, то ароматным запахом степных трав. Хаким снова порывисто прижал девушку и поцеловал. Щеки Загипы зарделись густым румянцем. Она тихо спросила: - Все целуете и целуете... Вы обдумали свой поступок?.. Вдруг где-то совсем рядом, словно за спиной, раздалось сухое покашливание. Затем послышался вкрадчивый женский голос. - А-а, это ты, Молда-бала!* А я думаю, кто же это стоит здесь?.. - приветливо проговорила Хадиша. Брови ее удивленно поползли вверх. - Козлят ищу, чтоб они околели, проклятые! Им бы только скакать да прыгать по балкам... И куда они могли запропаститься, с самого утра ищу!.. ______________ * Молда-бала - так Хадиша называла Хакима. Загипа покраснела, вырвалась из объятий Хакима и отвернулась. Хаким растерянно взглянул на Хадишу, затем повернулся к Загипе - девушка смущенно закрывала лицо платком и втягивала голову в плечи. Чувство досады и злости овладело Хакимом, и он бросил укоризненный взгляд на Хадишу, словно говоря: "Чего тебе здесь нужно, какой вихрь принес тебя сюда?.." Но Хадиша, казалось, совсем не собиралась уходить. Как ни в чем не бывало она согнулась и начала поправлять ичиги на ногах. - Ты чего замолчала, Загипа? Хадиша не чужая для нас с тобой, она наша женге. Договори до конца, о чем ты хотела сказать мне, - повернулся Хаким к девушке, стараясь успокоить ее и выпытать то, что она не досказала. Загипа слегка пожала плечами и ничего не ответила. Хаким сорвал у ног стебелек пырея и стал медленно обрывать с него острые зеленые листочки. Хадиша лукаво улыбнулась. - С нами тоже случалось такое... Эх, как мы гуляли в молодости, веселились... Нас тоже такие джигиты, да-да, такие же, как Молда-бала, не раз миловали... Ты не стесняйся, светик Загипа, чего уж тут!.. - А-а, вот когда ты выдала свою тайну, - шутливо заметил Хаким, желая пристыдить Хадишу и поскорее отделаться от нее. - Расскажу, расскажу, как тебя в девушках джигиты миловали!.. - Светик мой, - спокойно ответила Хадиша, - чего толковать о нас, мы давно уже спели свою песню. Теперь ваше время: гуляйте и веселитесь... Хадиша ушла разыскивать козлят. Следом за ней скрылась в кустах чия и смущенная Загипа, не обернувшись, ни слова не сказав Хакиму. Она догнала Хадишу и вместе с ней вернулась в аул. Хаким долго еще стоял на лужайке, злясь и досадуя на Хадишу, так некстати появившуюся. "Что Загипа хотела сказать мне? "Обдумал ли свой поступок?.." Ах, если бы не эта Хадиша, Загипа все бы мне рассказала..." 2 После встречи с Загипой Хаким зачастил к учителю. Почти каждый день он стал бывать у Халена, подыскивая для этого разные предлоги и поводы, а иногда заглядывал и по нескольку раз в день: то рассказывал какую-нибудь новость, подчас незначительную и неинтересную, то просил у него почитать книгу. Читал Хаким быстро, запоем, и это особенно удивляло учителя. Вскоре жители аула заметили, что Хаким очень часто стал появляться в доме Халена. Это вызвало среди них разные толки и разговоры. Больше всех разгорелось любопытство у женщин. Чего только не придумывали они, наговаривая то на Хакима, то на Загипу, но, надо сказать, в их сплетнях было и немало правды. Как-то днем на берегу пруда две сношки - Маум и Хадиша - стирали белье. Было жарко, полуденное солнце обжигало руки и шею. Женщины разгибали усталые спины и разговаривали. Охочая до разговоров Хадиша почти не умолкала. Говорила она очень серьезно и деловито, словно сама была очевидцем того, о чем рассказывала, и старшая невестка всегда верила ей. - Эй, женеше, если бы ты только видела, как Молда-бала целовал сестру учителя!.. То и дело обнимает и целует! Обнимает и целует!.. "Кайным-ау, - говорю ему, - ты бы хоть меня постыдился". А он даже и глазом не моргнул. Отвечает: "Чего мне тебя стыдиться, ты же мне приходишься женге..." Каковы теперешние джигиты, а? Ни стыда у них, ни совести. Молда-бала учился-то у русских. В прошлом году, когда он приезжал на побывку, только и было разговоров что о его волосах да кудрях. Нынче вот, видишь, говорим, как он целуется с нашими девушками среди бела дня. А в следующем году, поверь мне, женеше, будем распевать песни на его свадьбе... - Что ты говоришь, неужели он целовался?.. - встрепенулась Маум. Отодвинув в сторону белье, она внимательно посмотрела на Хадишу. - А наши, наши-то мужья - никогда ведь нас не целовали! Ты, наверное, что-то путаешь, Хадиша: неужели Молда-бала сделался русским? Сын Баркина никогда не женится на дочери Баркина. - Ойбой-ау, станет он разбираться в родословной!.. - Да ну тебя, неужели уж он такой вероотступник? - Вера сама по себе, а Молда-бала сам по себе... Ты бы только послушала, как он разговаривал с кайнагой! "Все эти муллы с аллахом на устах, - говорит, - чревоугодники, корыстолюбцы! В Коране записано: "Помогай бедному, не обижай ближнего". А я, говорит, не видел ни одного муллы, ишана или хазрета, чтобы он помогал своим бедным родичам!.." Ничего путного ему на это кайнага не мог ответить, а ведь он человек умный и толковый. Мужчины во всем разбираются... - Ты, наверное, выдумываешь все, - возразила Маум. - Неужели сестра моего кайным - учителя - войдет невесткой в дом хаджи? Бетим-ау, какой срам! Ведь они и соседи и родственники. Как же это можно так, чтобы родственники стали называть друг друга сват и сватья, зять и невестка? Конец света наступает, что ли? Недавно мне говорили, что какие-то родичи Ашибек и Мяшибек затеяли между собой вражду и дерутся... Да-а, наверное, еще не то увидим, когда начнется светопреставление. Родные братья поженятся на родных сестрах!.. - Не Ашибек, женеше, а Бальшебек, - поправила Хадиша, стряхивая белье, и развешивая его на зеленые кусты. - Правду говоришь: по теперешним временам всего можно ожидать. Слышала я, будто сам учитель сказал Молда-бале: "Никто вам не станет поперек дороги, лишь бы между вами самими согласие было". - Милая моя, что это за срамота? Разве можно идти против обычаев и делать, что кому взбредет в голову? Ведь мы до сих пор стесняемся посмотреть на мужа при людах. Неужели мы это делаем оттого, что стесняемся людей? Или разве мы несогласно живем с мужьями? Просто из приличия. А как же иначе?.. Учитель должен знать все это. А если он сам не знает, так чему же он учит наших детей? - Верно ты говоришь, женеше, что мы стесняемся взглянуть на мужа при людях. Когда деверь, например, приходит к нам, я даже стесняюсь разливать чай. Засиделся как-то деверь у нас, а мой говорит мне: "Катын, стели постель!" Прямо так и сказал. Веришь или нет, женеше, я чуть не сгорела со стыда, готова была сквозь землю провалиться. Так мне неудобно стало, что я выбежала тогда из юрты. А после, как деверь ушел, я говорю своему: "Как только у тебя язык поворачивается заставлять меня при девере стелить постель? Стыд-то какой!.." А он спокойно: "Чего стыдиться, первый день с тобой живем, что ли, слава аллаху, восьмой год идет, как вместе. Или ты думаешь, деверь не спит со своей женой?.." Он всегда так - бухнет что-нибудь необдуманно, а ты сгорай со стыда. Хоть и живем мы с ним восьмой год, а я никогда ему грубого слова не сказала, ни в чем не упрекнула его. А ведь нынешняя молодежь, смотреть противно, какая развязная и самовольная... Плохо ли, хорошо, но мы строго придерживаемся старых обычаев. - Знаешь, о чем я сейчас подумала, Хадиша, - перебила Маум, кончив отжимать цветную скатерть с бахромой. - Ты говоришь, поженятся они, а мне кажется, что сын нашего кайнаги-хаджи просто балуется с ней, и все. - Неужели он такой? - Кто их, мужчин, знает, попробуй разгадай, о чем они думают. За мной тоже один мой двоюродный брат пытался ухаживать. Перед самой свадьбой поехала я к дяде погостить, так вот сын этого дяди и стал подкатываться ко мне. - Да что ты говоришь, женеше! Ты ведь об этом никогда не рассказывала. - Клянусь аллахом! Не видеть мне сегодня заката, если вру. Спали мы в юрте. Слышу: подползает ко мне ночью... О создатель! Прости меня, грешную! К чему я это вспоминаю... Да, подполз, значит, и давай нашептывать разные любовные слова. Я ему: "На грех наводишь". А он свое "Женюсь, говорит, на тебе, вот моя душа, вот моя совесть". О создатель! Ведь знал же, что я уже засватана и со дня на день должна состояться моя свадьба. Что ни говорю ему, ни слушает. Затвердил одно: "Женюсь на тебе!.." - и все. Вот так же, наверное, и Молда-бала хочет побаловаться со своей двоюродной сестренкой... Загипа - совсем еще глупенькая, девчонка, вот он и крутит ей голову. Клянусь аллахом, что это именно так. - Чем же у вас тогда кончилось с дядькиным сыном, а? - спросила Хадиша. Она с любопытством взглянула на Маум: "Что это она сегодня разоткровенничалась, обычно от нее слова не добьешься?.." - Прогнала я его, только уж теперь не помню, что тогда ему сказала. О всевышний, не гневайся на нас за нашу греховную болтливость. Дотошная же ты, Хадиша, заставляешь говорить, что не дозволено... Может быть, ты все это выдумала про сестру учителя и Молда-балу? Ведь Загипа еще совсем дитя, да к тому же и сирота. Живет она у невестки, а невестка - что злая мачеха. Трудно приходится бедной девушке, - докончила Маум и покачала головой. - Да, женеше, ты слышала, что на вечеринке-то было, а? На той вечеринке, что в честь приезда кудаши* Менди-кыз устраивали? Менди-кыз замуж выходит, приезжала повидаться с родственниками... Так вот, посадили на вечеринку рядом с ней Жартая, сына бывшего волостного управителя, а она с ним даже и разговаривать не захотела. Все с Молда-балой заигрывала. Жартай обиделся и чуть было не поднял скандал. В самый разгар вечеринки ушел и увел с собой своих сестер. А после-то что было?!. Когда кудаша уехала, Шолпан наша с Молда-балой закрутила. Загипа узнала об этом и с тех пор не разговаривает с Шолпан. А ведь какими они были подружками! Говорят, Макка даже грозилась, что расскажет о проделках Шолпан ее мужу - девятилетнему Сары. Нашла же чем пугать. Какой Сары муж, у него еще молоко на губах не обсохло. А Шолпан-то, Шолпан - отчаянная женщина, она еще и с Аманкулом любовь крутит. ______________ * Кудаша - сватья. - Между прочим, нашего Молда-балу следовало бы женить на кудаше. Менди-кыз - хорошая девушка. Сказывали, что она недолюбливает своего жениха и выходит за него не по своей воле. Кто-то мне говорил, что собственными ушами слышал, как она жаловалась на свою судьбу учителю. - Правда ли это? Что-то мне не верится. Она - девка с характером, большая привередница. Не дай аллах, если такая вдруг попадет в наш аул. Пусть выходит за кого угодно, только не за наших джигитов. - Напрасно на нее люди наговаривают. Менди-кыз - дочь довольно состоятельного человека. Она училась в школе, а Хакиму как раз такая и нужна. Быстро разлетелась молва по всем окрестным аулам о том, что Хаким собирается жениться на сестре учителя. Эта новость вызвала разные толки; одни недоумевали, другие были явно против этого брака, а третьи, которые, очевидно, ничего не знали о родственных связях между Хакимом и Загипой, с одобрением относились к их намерениям. 3 Как-то совсем недавно в аул учителя Халена приехала погостить кудаша Менди-кыз. В честь ее молодежь устроила вечеринку. Пригласили почти всех джигитов и девушек из окрестных аулов, расположившихся на летовку в междуречье. Это и была как раз та вечеринка, о которой вспоминали Маум и Хадиша у пруда. Едва зашло солнце и первые вечерние тени поползли по траве, к юртам Халена стала стекаться молодежь. Приезжали группами и поодиночке, верхами и на подводах, и вскоре обе юрты до отказа наполнились гостями. Оживленно было во всем ауле, как на Джамбейтинской ярмарке. Возбужденные и радостные гости, с нетерпением ожидая начала веселья, громко переговаривались между собой, делились новостями, шутили и смеялись. Девушки, шелестя подолами шелковых платьев и позвякивая серьгами, таинственно перешептывались, лукаво посматривая на джигитов. Влюбленные пары обменивались молчаливыми, только им одним понятными загадочными взглядами. Кокетливые и говорливые молодайки, ловя на себе робкие взгляды джигитов, весело щебетали, изощряясь в острословии. Возле юрт шумела ватага ребятишек. Как юркие чебаки, они ныряли между толпившимися гостями и на окрики отвечали звонким смехом. Маленький Адильбек пробрался в юрту. Прижавшись головой к решетке, он пристально и чутко, как старый сайгак, стал наблюдать за братом. Он видел, как девушки украдкой бросали на Хакима нежные взгляды, и это радовало гордого мальчика. Адильбек думал о том, что придет время, и он станет таким же, как брат, - образованным и красивым, и на него будут заглядываться девушки; мысли мальчика витали где-то под самым куполом юрты. "Мой брат - самый красивый и умный джигит", - оглядев всех присутствующих в юрте, подумал Адильбек. Он по пальцам сосчитал, сколько было гостей из других аулов. Почти все джигиты и девушки, кроме кудаши, были ему знакомы. Кудаша Менди-кыз сидела на почетном месте, рядом с Загипой и Задой. Желтый свет подвешенной к шанраку керосиновой лампы хорошо освещал ее круглое красивое лицо с тонкими бровями, открытым прямым лбом и родинкой на щеке. Родинка на щеке Адильбеку показалась знакомой. "У кого же я видел на щеке точно такую же родинку? - вспоминал он. - А-а, у Макки... Значит, Менди-кыз и Макка - сестры. Конечно, они так похожи друг на друга, как две капли воды. И глаза у них одинаковые, большие и черные, как смородина... Пойду позову ребят, чтобы посмотрели на кудашу..." Адильбек отошел от решетки и стал протискиваться к выходу. - Отстань, чего ты прицепился ко мне как репей, - оттолкнула Шолпан Аманкула, пытавшегося в темноте обнять и поцеловать ее. Она шагнула вперед и остановилась в полосе света, падавшего из двери, раздумывая, заходить или не заходить в юрту. Заметив Хакима, Шолпан решила войти. Переступив порог, она примкнула к толпившимся у стены девушкам и молодайкам и стала с любопытством и завистью оглядывать кудашу. "Кто же будет тем счастливым джигитом, которого посадят рядом с этой красавицей? - подумала Шолпан. - На кого Менди-кыз обратит внимание? На Хакима?!." Ревниво забилось сердце молодой женщины от этой догадки. Хаким стоял к ней спиной, худощавый, плечистый и стройный, словно специально созданный для любви; начавшие отрастать волосы колечками вились на его красивом затылке. Шолпан страстно хотелось немедленно увести отсюда Хакима, увести, обнять и расцеловать, чтобы он принадлежал только ей одной; она двинулась было к Хакиму, но тут же остановилась, поняв всю бессмысленность и бестактность своего поступка, да и не знала, не была уверена, пойдет ли он с ней или откажется. Девушки заметили, как пристально Шолпан смотрела на Хакима, и, очевидно, поняв ее намерения, начали перешептываться, бросая косые взгляды на молодую женщину. Шолпан засмущалась и опустила глаза. "Он красивый, ученый, сын известного и уважаемого в округе хаджи. А я кто? Бедная вдовушка... - с горечью подумала Шолпан. - Разве он когда-нибудь полюбит меня? - Но, гордая и самолюбивая, она тут же возразила сама себе: - Полюбит! Разве я не красивая, разве на меня не засматриваются джигиты? Стоит мне только захотеть, любого покорю. Во всех аулах на джайляу меня называют: "Красавица Шолпан!", "Бойкая Шолпан!" Ну кто здесь из девушек может сравниться со мной? Разве только эта воображуха и грамотейка кудаша? А остальные даже не умеют как следует принять джигита и напоить его чаем... Может, худощавая Загипа затмит мою красоту? Посмотрим!.." В юрту вошел Сулеймен, и сразу все стихли. Он больше всех принимал участие в организации вечеринки и был избран ее руководителем. - А ну, дайте дорогу! - весело проговорил он, проходя в центр круга. Молодежь потеснилась, уступила дорогу. Шолпан еще теснее прижалась к стенке. Она равнодушно посмотрела на мирзу Жартая, важно шагавшего за Сулейменом, и снова повернулась к Хакиму. Жартай улыбался. Сытое, румяное лицо его дышало довольством. Наглые, сластолюбивые глаза его скользнули по толпе и остановились на Шолпан. Оценивающим взглядом он посмотрел на ее высокие тугие груди. Шолпан нахмурила брови и спряталась за спину какой-то девушки. Мирза ухмыльнулся, он успел ей дважды подмигнуть. Сын бывшего волостного управителя, мирза Жартай рос в холе и достатке, родители ни в чем ему не отказывали. С детских лет привык он к почету и уважению, считал себя самым умным и интересным джигитом и смотрел на всех свысока. Молодежь недолюбливала самодовольного, чванливого байчука, но особенно ненавидел его Аманкул. Сейчас, заметив, как Жартай похотливо посмотрел на Шолпан и подмигнул ей, он вспыхнул, лицо залилось краской и невольно сжались кулаки. - Как на свою суженую смотрит... - буркнул Аманкул, с ненавистью посмотрев на Жартая. Затем повернулся к Сулеймену и полушепотом проговорил: - Отвел бы лучше на ярмарку этого байчука да и продал там!.. Жартай сделал вид, что не расслышал, о чем говорил Аманкул, лишь чуть изменился в лице. Сулеймен неодобрительно нахмурил брови, а девушки и молодайки, толпившиеся у дверей, испуганно переглянулись и зашушукались. Вся забота об устройстве гостей лежала на руководителе вечеринки Сулеймене. Он провел знатного Жартая на почетное место и усадил рядом с кудашой Менди-кыз. Затем стал рассаживать попарно остальных гостей. Когда все было закончено, он подал знак кому-то, стоявшему у дверей, чтобы тот пригласил в юрту акына. Широко шагнув через порог, в юрту вошел стройный джигит лет двадцати - двадцати двух, с бронзовым от загара, выразительным лицом. В правой руке он держал домбру. Снова наступила тишина, все посмотрели на вошедшего. Это был Нурым, любимец молодежи, смелый и веселый джигит, прославленный акын, без которого не проходила ни одна вечеринка в округе. За ним вошли еще несколько джигитов, составлявших почетную свиту акына. Вскинув домбру и стремительно пробежав гибкими пальцами по струнам, Нурым слегка поклонился руководителю вечеринки и запел: Начну, коль велишь ты, Сулеш-ага, Могу я хорошие песни слагать, Гостям их отдам, свои песни-дары... Привет вам, друзья, от акына Нурыма! Сулеймен, улыбаясь, широким жестом пригласил певца на почетное место. Загипа и Зада подвинулись, и Нурым сел рядом с Менди-кыз. Лихо сдвинув на затылок круглую каракулевую шапку, он снова ударил по струнам домбры и запел скороговоркой: Я вам эту песню пою, кудаша, Пусть будет она, как и вы, хороша Как лебедь по синим озерным волнам, На вечер веселый вы прибыли к нам. Вы всех покорили своей красотой, Вы стали на вечере нашей душой, Джигиты не сводят с вас пристальных глаз, Горят, словно солнце, браслеты на вас, Нежны ваши пальцы, а брови тонки, А черные косы - не косы, венки, А голос - не голос, а трель соловья, Да разве все выскажет песня моя! Завидуют девушки вашей судьбе, Вы - как воскресшая Кыз-Жибек! Едва певец смолк, как со всех сторон послышались одобрительные возгласы: - Пой, Нурым, пой! - Рассыпай свои жемчуга, наша гостья достойна, чтобы славить ее!.. - Правильно! Чем она не Кыз-Жибек!.. Менди-кыз встала, низко поклонилась певцу и подарила ему шелковый платок. В глазах кудаши светилась ласка и теплота. Поблагодарив ее, Нурым окинул довольным взглядом гостей, половчее взял домбру и снова запел, восхваляя теперь уже всех присутствующих веселой, задорной песней. Кудаша Менди-кыз приходилась свояченицей учителю Халену. Она была образованной, умной и красивой девушкой. Засватал ее какой-то богатый жених из дальних аулов. Хотела или не хотела того Менди-кыз, но о ней упорно в степи распространялись слухи, что жениха своего она не любит и выходит за него поневоле. Слышал об этом и Жартай. На вечеринке, когда его посадили рядом с почетной гостьей, красавицей Менди-кыз, он нисколько не сомневался, что легко покорит обаятельную девушку, будет иметь у нее успех. Но Менди-кыз холодно отнеслась к ухаживаниям самодовольного мирзы: сухо ответила на его приветствие и затем так же сухо и коротко отвечала на его вопросы. Жартай был озадачен, он никак не мог понять, отчего девушка так равнодушна к нему, обиделся на нее и решил отомстить ей. Он стал выжидать подходящий момент, чтобы вставить какое-нибудь оскорбительное для кудаши слово. Менди-кыз, разговаривая с Загипой, настолько отвернулась от мирзы, что он видел только ее спину. - Загипа, - щуря хитрые глаза, обратился Жартай к сестре учителя, - ты даже не соблаговолила сказать, как величать твою красавицу кудашу. Может, ее просто по приметам, называть, например по родимому пятну на лице, а? Или, как назвал ее этот шут Нурым, - бала? Да она уже который год невестится!.. Кудаша молча выслушала полные желчи слова мирзы и даже не взглянула в его сторону. Она смотрела на какого-то джигита, который пел новую, незнакомую ей песню. Но Загипа приняла близко к сердцу язвительную речь Жартая. Щеки ее зарделись, она тут же ответила: - Жартай-ага, как величают мою кудашу, знают даже дети нашего аула. Если это правда, что вы до сих пор не знаете, как ее зовут, то могу сказать: Менди-кыз. Это красивое имя, и Нурым правильно произнес его. Нурым верно сказал, что наша Менди-кыз - баловница судьбы. Вам, Жартай-ага, совсем не к лицу так оскорбительно отзываться о Нурыме и называть его шутом. Он не шут, а настоящий джигит. Неплохо было бы, если бы каждый из нас родился таким певцом, как Нурым!.. С самого начала вечеринки Загипа была недовольна Жартаем, возмущалась его развязностью и самодовольством, и теперь, как ни старалась говорить сдержанно, в ее голосе все же чувствовалось негодование. - Есть, Загипа, такая присказка: "Кто не совестливый, тот станет певцом, кто не ленится, тот будет сапожником..." Ты говоришь, что Нурым - непревзойденный певец? Ну, милая, значит, ты просто не видела в жизни настоящих певцов. А такие песни, что поет Нурым, всякий может спеть. - В таком случае почему бы и вам не спеть "Той бастар"? - О нет, я никогда не был и не собираюсь быть бродячим шутом. Кто, ответь мне, кроме шутов, может восхвалять на тоях девушек, которые никак не заслуживают похвалы? Разумеется, только шуты. Вот и оставим это занятие для Нурыма. Менди-кыз чувствовала себя неловко, тяготилась тем, что возле нее посадили заносчивого мирзу, как всеми почитаемого джигита. Она молча переносила все его колкости, выжидая, что, может быть, Жартай угомонится, но оскорбительные слова в адрес акына Нурыма, к которому с уважением отнеслась молодежь, окончательно вывели ее из терпения. - Послушай, Загипа, - заговорила Менди-кыз, - поведение этого уважаемого аги, как ты называешь его, дает повод думать, что он далеко не из тех, кто почитает мудрый обычай оказывать честь ближнему, уважение достойному. Мгновенно шум и смех в юрте смолкли, все стали прислушиваться к словам кудаши. - Если этого человека, - продолжала Менди-кыз, - представили мне как первого джигита в вашем ауле, то нам на этой вечеринке вместо любезностей придется, очевидно, выслушивать только грубые слова: шут, баламут, сапожник... Нечего сказать, это вполне подходящие слова для тех невоспитанных, которые лишь способны гоняться за телятами. Джигиты и девушки молча переглянулись, ожидая, что ответит на это Жартай. По юрте пробежал шепот. Мирза повернул голову в сторону кудаши и нервно и быстро заговорил: - Ты только-только переступила порог, а уже позволяешь себе порочить джигитов нашего аула. Если, кудаша, полагаешь, что ты слишком умна, то тебе прежде всего следовало бы поделиться умом со своим женихом и сделать его беспорочным. Тогда ты без огорчений проводила бы с ним вечера!.. Жартай самодовольно откинулся на подушки, посматривая на молча сидевших джигитов и девушек. Взгляд его остановился на Хакиме, который стоял почти возле самого выхода и, хмурясь, о чем-то разговаривал с Шолпан. Но, очевидно, его не очень увлекла беседа, потому что он то и дело зло посматривал на Жартая, словно намеревался подойти к нему и пустить в дело кулаки. "Злится, наверное, что я назвал его брата шутом, - подумал Жартай. - Этот отпрыск сумасбродного Жунуса тоже строит из себя образованного, из кожи лезет, чтобы выдать себя за умника... Глупец!.." Но как бы Жартай мысленно ни храбрился, он боялся встречи с Хакимом и Нурымом, чувствовал, что не сможет одолеть их ни острым словом, ни тем более силой. Он с тревогой стал озираться по сторонам - Нурыма в юрте не было. Это немного успокоило Жартая. Будь Нурым в юрте, он никогда бы не простил мирзе оскорбления, высмеял бы при всех и, что еще хуже, мог бы просто избить. "Не надо бы мне называть его имени", - укорял себя за оплошность Жартай. Но он ничем не выдал своего волнения, по-прежнему сидел важно, гордо запрокинув голову. - Никто пороков у ваших джигитов и не думал выискивать, - возразила Менди-кыз. - Все, что вы сказали сейчас, - лучшее подтверждение вашей невоспитанности. Я никогда не жаловалась вам на своего будущего спутника жизни, ваши советы совершенно неуместны и глупы. Имеет он какие-нибудь пороки или не имеет, до этого вам нет дела. Пусть это вас не беспокоит. Вы его не знаете. - Знаю, кое-что знаю. Как говорится, разве аллах не услышит шепота? Чего скрывать, ведь ты же не любишь своего жениха. Но, кудаша, какая бы ты ни была строптивая, тебя уже заарканили. Сорок семь голов скота - хороший калым. За такой калым любую куда угодно отдадут. Не спасешься и ты. - Ну, это еще как сказать!.. - воскликнула Менди-кыз. - Я другое слышала: надеялся верблюд на свой рост, да прозевал увидеть начало года. Не один мирза, бахвалясь сорокаголовым калымом, оставался с носом. Так что и ты придержи язык за зубами. - Срезала его кудаша, насмерть срезала, - сказал Аманкул сидевшему справа сухощавому джигиту. - Жартай умеет только пялить глаза на чужих баб, а с нашей кудашой разговаривать - надо иметь голову. Здорово она его, а?.. Положила на обе лопатки, аж онемел бедняга! - Это еще не победа, - возразил сухощавый джигит. - Жартай тоже хорошо говорит, - послышался чей-то голос за спиной Аманкула, - словно гвозди со шляпкой вгоняет в каблуки. - Что он сказал путного? Бабьи сплетни повторил и все?.. Слышал от кого-то, что кудаша не любит своего жениха, и теперь пытается опорочить ее этим. Тоже мне, нашелся чем козырять. Разве так можно победить образованную красавицу? Аманкул и джигиты так увлеклись разговорами, что не заметили, как в юрту вошел акын Нурым. Услышав его голос, все встрепенулись. - Говори-ка поумнее, Жартай, - сухо сказал Нурым. - Не к лицу джигиту повторять разные сплетни. Или, может быть, ты не джигит? И колкости твои совершенно не к месту. Гостья наша не очень-то хочет быть в обществе мирзы, который щеголяет отцовским богатством и разбрасывается калымами в сорок семь голов. - С каким намерением ты пришел? - спросил Жартай, медленно, словно нехотя, поворачиваясь всем корпусом в сторону Нурыма. - Пришел учить меня уму-разуму? В своем ауле, так и храбрости много? Я не спрашивал у тебя, жарапазанши*, как мне разговаривать с девушками и молодайками. ______________ * Жарапазанши - странник, кочующий из аула в аул и распевающий религиозные песни. Нурым нахмурился, бронзовое от загара лицо его сделалось землисто-серым, словно над его головой вдруг собрались тучи и затмили собой солнце; брови почти сошлись на переносице, глаза сверкнули гневом. В юрте стало так тихо, что было слышно, как в решетках скребется какой-то жучок. "Ну, сейчас огромный кулак Нурыма будет на Жартаевой голове..." - подумал Аманкул. Джигиты и девушки напряженно смотрели на Нурыма, ожидая, что вот-вот, с минуты на минуту кинется он на мирзу и начнет колотить его. - Жартай, как ты смеешь обзывать меня жарапазанши? - сжимая кулаки, сквозь зубы процедил Нурым. - Видел ли ты когда-нибудь, чтобы я стоял у твоего порога, просил милостыню и славил твоих предков? Может быть, я и воздал бы тебе хвалу, но хвалить-то тебя не за что, уж больно ты жидок... Без года неделя, как кости твои стали обрастать жиром... Не зазнавайся, слышишь, веди себя как положено да знай, что говоришь! - А ты кто такой, чей норовистый конь? - Кто бы я ни был, тебе до этого нет дела. - Братом образованным гордишься? - Что мне гордиться братом, я и сам могу тебя обхватить три раза!.. А чтобы тебе с моим братом разговаривать, ставь под ноги подставку повыше, а то не дотянешься... Жартай, чувствуя, что дальнейший разговор ни к чему хорошему не приведет и Нурым действительно может поколотить его, решил действовать по-другому. Он знал, что лучший способ оскорбить устроителей вечеринки - в самый разгар веселья встать, уйти и увести с собой всех, кто приехал с ним. Всюду, где бывал Жартай, он до конца держался высокомерно и вызывающе. Если ему не удавалось взять верх словом, то он прибегал к грубым выходкам, а когда и это не действовало на гостей, то просто гордо уходил. Не изменил он своей привычке и сегодня, встал и быстро вышел из юрты. Джигиты и девушки неодобрительно посмотрели ему вслед. Они осуждали мирзу за то, что он вызывающе вел себя с кудашой Менди-кыз, оскорбил Нурыма и теперь, не в силах выдержать спор с акыном, покинул вечеринку. - Я не могу присутствовать там, где бывает Нурым. Не затем я приехал на ваш вечер, чтобы выслушивать оскорбления от вашего придурковатого акына, - сказал - Жартай руководителю вечеринки. Сулеймен, уходивший к очагам, чтобы посмотреть, готово ли угощение для гостей и поторопить хозяек, не слышал спора между Нурымом и мирзой. Он недоуменно пожал плечами. Жартай, не дожидаясь ответа, вернулся к дверям юрты и, обращаясь к своим сестрам, сидевшим с Менди-кыз, крикнул: - Вставайте, здесь нам нечего делать! - Что с тобой случилось, Жартай? - спросил Сулеймен. - На тебе нет лица!.. Наверно, пошутили с тобой, разыгрывают, а ты обиделся? Разве так можно? Да и нехорошо уходить с вечеринки. Я был занят и не знаю, что у вас тут произошло, но, по-моему, никто не мог тебя оскорбить. - Нурым оскорбил моих предков, я не могу этого простить. - Ты как мальчишка, Жартай, разве можно все принимать близко к сердцу? - Зачем ты его уговариваешь, Сулеймен, пусть уходит, - в дверях юрты появился Нурым. - Ты что, боишься, что без Жартая скучно будет? Или не хочешь отпускать "умного" собеседника? - Я не дурак, чтобы сидеть в обществе такого шута, как ты, - отозвался Жартай. - Иди, иди, скатертью тебе дорога! - Нурым, перестань, пожалуйста, - попросил Сулеймен. - Не перестану. Нечего ему тут делать. Подумаешь какой важный гусь! Нечего тебе гордиться, мирза, твой отец давно уже не волостной управитель. Ты - чванливый неуч, не умеешь вести себя в обществе порядочной девушки, так уходи поскорее. - Придержи свой язык! - Ты мне не указ. - Увидишь, кто тебе указ... - Не стращай, не из пугливых! Проваливай отсюда, ну?!. - Нурым стал в спину подталкивать Жартая. - Давай, давай, проваливай!.. Между мирзой и акыном стал Сулеймен. Пришли и другие джигиты и развели спорщиков. Сестры Жартая, извинившись перед Менди-кыз и молодежью, последовали за братом. Он усадил их в повозку и стегнул сытых, застоявшихся лошадей... После отъезда мирзы на вечеринке снова разгорелось веселье. Кто-то из джигитов запел песню о дивных вечерах на джайляу. Ее подхватили десятки голосов. Вырвавшись из юрты, звонкая и задорная песня разлилась по притихшей ночной степи. Ветер поднял ее на крылья и понес через холмы и овражки к реке. Почти у самой Анхаты догнала она одинокую повозку мирзы. Жартай поморщился и туже натянул шапку на уши, чтобы не слышать ее. А в юртах молодежь веселилась, забыв обо всем на свете. Незаметно пролетела короткая летняя ночь. Когда на востоке узкой полосой забрезжил рассвет, перед гостями расстелили дастарханы и подали кушанья. Предупредительный Сулеймен, как только уехал мирза, извинился перед Менди-кыз и посадил рядом с ней Хакима. - Милая кудаша, - сказал он, слегка поклонившись почетной гостье, - не огорчайтесь, что ушел мирза. Я сажаю рядом с вами достойного джигита и надеюсь, что он придется вам по душе. Между Хакимом и кудашой быстро завязалась беседа. Хаким за ужином стал рассказывать Менди-кыз, как проводит вечера городская молодежь. Не забыл поделиться своими впечатлениями о спектаклях Казанского театра, приезжавшего зимой в Уральск. Загипа ревниво прислушивалась к их разговору, лицо ее то бледнело, то багровело. Все предыдущие дни она только и думала о Хакиме. Ее девичье воображение рисовало будущее счастье: они вместе с Хакимом покидают аул и уезжают в сказочные сады и жемчужные дворцы фантастических городов Востока Иранбаги и Гаухарнекин... И вот все эти мечты теперь рушились. Она все больше и больше хмурилась, глядя на смеющееся лицо Менди-кыз, и в ней поднималась ненависть к круглолицей красавице кудаше... ГЛАВА ВОСЬМАЯ 1 Дорога так утомила Абдрахмана, что он не стал ужинать, лег в кровать и сразу же заснул. Спал крепко. Проснулся, когда было уже позднее утро. На дворе ясно, солнечно. Сквозь открытые окна ливнем падают на земляной пол мягкие лучи солнца. Комната залита ярким светом, и воздух от этого кажется особенно чистым и свежим. Абдрахман лежит с открытыми глазами, наслаждаясь свежестью утра, восстанавливая в памяти подробности вчерашнего дня, как он встретился с учителями карасуйской школы, расположенной почти на самом берегу Яика, невдалеке от меловых разработок. Он несколько дней перед этим ходил по аулам долины Ашы, знакомился со школами; наибольшее впечатление оставила у него карасуйская школа, где он разговаривал не только с учителями, но и с учениками. Снова и снова вспоминался худощавый юноша - сын какого-то рыбака, наизусть читавший школьные учебники. "Удивительно способный мальчик!.. - подумал Абдрахман. - А учителя... Почти все они сочувствуют большевикам. Их убеждать не надо, они сами видят, как бедствует народ, и понимают, что ханское правительство ничего хорошего для бедняков не сделало и не может сделать, потому что оно ханское..." В комнату вошла Манар. Она встала чуть свет, выстирала и высушила гимнастерку гостя и сейчас, разгладив ее шершавыми ладонями и аккуратно сложив вчетверо, положила возле его кровати. Чем-то знакомым повеяло от этой заботливой женщины с добрыми и умными глазами. Абдрахман вспомнил родной аул, семью, которую не видел уже более четырех месяцев. Когда он уезжал в Уральск, сказал жене на прощание: "Не грусти, я скоро вернусь, а если задержусь, то вызову тебя в город..." Но все получилось иначе, он не вернулся к ней в аул, не вызвал ее в город и даже не мог теперь сообщить, где находится, - все планы нарушил белоказачий мятеж. А как хотелось побывать дома, увидеть жену, родных... Абдрахман встал, торопливо оделся и вышел из комнаты. - Вы куда? Чай готов! - окликнула его Манар. - На реку схожу и сейчас же вернусь. Чай будем пить вместе к Кажеке, - ответил Абдрахман и стал спускаться вниз к реке. Тропинка змейкой вилась в густой зеленой траве, сбегала к берегу и сразу же терялась в песке и гальке. Роса на траве еще не успела высохнуть и поблескивала в утренних лучах. Казалось, само солнце падало к ногам, а на душе было тоскливо и грустно - Абдрахман шел медленно и думал о доме... Но грусть его быстро рассеялась, едва он взглянул на широко разлившуюся Анхату. На противоположном берегу, далеко-далеко, почти у самого горизонта виднелись зимовки. Все прибрежье Анхаты до самых зимовок покрыто молодой тростниковой порослью. Из-за поворота реки вынырнула одновесельная рыбацкая лодка. В ней сидели два человека. Лодка плыла неровно, то приближаясь к камышам и останавливаясь, то вновь выходя на течение, чтобы затем свернуть к какому-нибудь островку или мысу. Это рыбаки проверяли расставленные с вечера сети. Абдрахману, выросшему на Яике, и здесь, на этой небольшой реке, все казалось родным и близким: и рокот волн под яром, и одинокая рыбацкая лодка, и кудрявый зеленый берег, и речной ветерок, пахнущий камышом и рыбой. Он залюбовался рекой, чувствуя необычайный прилив сил и бодрости, до боли в глазах всматривался в уток, качавшихся на волнах у противоположного берега, - они казались черными поплавками. Было приятно слышать тихий говор реки, камышовый шелест и ни о чем не думать. Рыбацкая лодка, пересекая быстрину, плавно шла к берегу. Абдрахман спустился по тропинке вниз, к самой воде, и остановился. Где-то за развесистыми кустами ивы послышался шепот. Абдрахман насторожился. Раздвигая кусты, прошел шагов десять по берегу и увидел мальчика, удившего рыбу. Мальчик, согнувшись, неотрывно смотрел на поплавок и бормотал какое-то заклинание, привораживая рыбу. Абдрахман подошел ближе. - Владыка рыб Сулеймен, я прошу у тебя рыбки! Окунь, нельма, попадитесь на мою удочку!.. Владыка рыб Сулеймен, я прошу у тебя рыбки! Окунь, нельма, попадитесь на мою удочку!.. - шептал мальчик, весь отдавшись своему занятию. Он повторял эти слова быстро, без передышки. По тому, как он произносил заклинание, с какой надеждой смотрел на поплавок, было видно, что мальчик искренне верит в чудодейственную силу этих незамысловатых слов. Абдрахман улыбнулся. Он стоял позади мальчика и наблюдал за ним. По синей речной глади пробежала рябь, всколыхнув поплавок; мальчик вздрогнул и еще поспешнее зашептал заклинание. Абдрахман тихо кашлянул, но мальчик не обернулся, только предупредительно поднял левую руку и негромко проговорил: - Тише!.. Он, очевидно, принял Абдрахмана за какого-то знакомого и поэтому так бесцеремонно попросил его не шуметь. Абдрахман стал вместе с мальчиком следить за поплавком. - Владыка рыб Сулеймен! Окунь, нельма... Поплавок дрогнул, накренился и вдруг исчез под водой. Абдрахман хотел было крикнуть: "Тяни!.." Но мальчик опередил его. Схватив обеими руками удилище, он резко рванул его вверх - и над головой промелькнул серебристый окунь и шлепнулся на песок. Мальчик вскочил, подбежал к рыбке и стал снимать ее с крючка. Абдрахман подошел к нему и с любопытством стал смотреть, как проворно работали руки мальчика. - Если бы ты не кашлянул, давно бы поймалась, - недовольно буркнул мальчик, не глядя на Абдрахмана. - Окунь смело хватает крючок, но очень осторожный, каждый шорох слышит. - Каждый шорох, говоришь, слышит? Так ты сам отпугивал - все время напевал какую-то песенку. - Это не песня. Разве ты не знаешь, как заманивают рыбу? - спросил мальчик, высвободив наконец крючок. Он поднял голову и вдруг увидел, что перед ним не знакомый дед Мергали, а учитель, что живет в доме продавца Байеса. Мальчик смутился, отступил шаг назад. - Ты чей, мальчик? - спросил Абдрахман. - Батыра. - Как тебя зовут? - Узак. - Вот ты просишь рыбок попасться на твой крючок, разве они понимают твои слова? - Еще как понимают!.. Иногда после двадцати повторений ловятся, ну а после сорока - обязательно попадаются. А в тихие вечера ловятся и без заклинаний, успевай только червей насаживать на крючки!.. - деловито заключил мальчик. К берегу причалила лодка, и на песок выпрыгнули два рыбака. Это были Хажимукан и Кенжекей. Они подошли к Абдрахману и приветливо поздоровались с ним. - Ну, Абеке, у вас легкая рука... - сказал Кенжекей, кивнув головой в сторону Анхаты. - Сегодня помаленьку начался ход леща. Жаль, что у нас мало рыбных сетей, наловили бы вдоволь, хватило бы и сейчас и на зиму засолить. Хажимукан, - окликнул он напарника, - навздевай-ка на шнур лещей, да тех, что покрупнее и пожирнее, пусть это будет на подарок Абеке. Нанизывай, столько, сколько донесет!.. Хажимукан в знак согласия кивнул головой, но продолжал осматривать нос лодки, отыскивая щель, откуда сочилась вода. Тогда Кенжекей сам взял шнур и стал нанизывать на него крупных плоских лещей с темными спинками. - Донесете, Абеке? Может, еще с пяток прибавить? - улыбаясь, спросил он, когда на шнуре уже болталось около пятнадцати рыб. - Ойбой, куда мне столько! - воскликнул Абдрахман. - Такие огромные рыбины... мне вполне достаточно и двух, да и тех некуда девать. Неси улов своим детям. - Для моих пострелят и чебаков на реке хватит. Бери! - сказал Кенжекей и почти насильно всунул в руки Абдрахмана тяжелую связку лещей. Затем вернулся к лодке и стал проворно раскладывать на две кучки утренний улов. - Ведь совсем недавно мы даже и этой божьей благодатью не могли пользоваться, а теперь - сами хозяева!.. - радостно сказал Хажимукан, поглядывая на плоских с темно-синими спинками лещей. - Кто захочет, тот все сможет сделать, только надо действовать смело и дружно, всем народом. Скоро баю Шораку придет полный конец, заберем у него все лодки и сети и раздадим их рыбакам Анхаты. Я думаю, и на вашу долю достанется. - Большое спасибо, Абеке, мы никогда не забудем ваших добрых и разумных советов. Лишь бы только вздохнуть свободно, стать настоящими людьми - других желаний у нас нет. Среди бедняков, которые не смогли откочевать на джайляу и остались рыбачить в ауле Сагу, за несколько дней Абдрахман сделался своим человеком. И старые и молодые - все относились к нему с уважением. Не было в ауле ни одного дома, куда бы не пригласили его на чай и где бы не угостили рыбой. "Наш Абеке! - говорили про него Хажимукан и Кенжекей. - Абеке знает, спросите у Абеке!.." А по аулам, откочевавшим на летние пастбища, пронеслась молва: "Бедняки-рыбаки организовались в артель! Приехавший из Теке учитель-законник посоветовал им открыть школу. Учитель решил передать артели все невода и лодки богача Шорака. Воды Шалкара теперь будут принадлежать беднякам!.." 2 Десять лет назад Абдрахман и Хален сидели за одной партой. Десять лет назад, окончив учение, они разъехались в разные края и с тех пор ни разу не видели друг друга. И вот - встретились. Долго не разнимали они объятий и, не отрывая глаз, внимательно разглядывали друг друга. - Халеке! Ты все такой же, почти не изменился - прежний степенный рыжий Хален!.. - И ты, Абиш, выглядишь прежним молодцом! Садись на стул, а если хочешь, устраивайся прямо на кошме. Макка, иди сюда, познакомься с Абишем и принеси нам кумысу!.. Она заочно хорошо тебя знает, Абиш. "Откуда, говорит, этот Абиш взялся, как беда на голову свалился!.." Прячет от меня газеты и журналы, которые ты присылаешь. Ну-ка поговори с ней сам, пусть она узнает, что ты за "беда" такая... - шутливо сказал Хален. - Здравствуйте, Макка! - поприветствовал Абдрахман жену Халена. - Как поживаете? - Спасибо, хорошо, - смутившись, коротко ответила Макка. Абдрахман сел на стул и внимательно оглядел юрту. - Уютно устроился, Халеке! Чем занимаешься, учишь детей и наживаешь капитал? - Ты обзавелся семьей, Абиш? - перебил его Хален, не обратив внимания на шутку. - Дети, наверное, есть? - Есть, Халеке. Помнишь девушку Кульшан или уже успел забыть? - Забыл, Абиш, откровенно говоря, не помню... Ты на ней, что ли, женился? - Да. - Давно? - Давно уже. - Кто у тебя, сын или дочь? Или уже и тот и другой? - Дочь у меня, Халима. А у тебя? - У меня тоже дочь, - Хален показал на игравшую перед юртой девочку лет четырех. - Кулейман. - Жаль, что у нас дочери, а то бы сватами стали, - улыбнулся Абдрахман. - Нынешняя молодежь обходится и без отцовского посредничества, - возразил Хален, бросив многозначительный взгляд на Загипу. Загипа засмущалась, бледное лицо ее зарделось, как спелое яблоко. Она поняла: брат намекает на ее встречи с Хакимом. Хален и вчера, давая Хакиму книгу, сказал: "Читай, здесь про любовь написано!" - и так же, как сейчас, взглянул на Загипу. Но в голосе его не было ни гнева, ни злости, и это успокоило девушку. "Он все знает про нашу любовь, - подумала Загипа. - Неужели станет рассказывать об этом незнакомому человеку?.." Но ее опасения были напрасны. - Все счастье у наших детей впереди, Абеке, и во многом это счастье зависит от нас самих... Да, я не познакомил тебя со своей сестрой. Вот она, ее зовут Загипа. Самый младший братишка тоже со мной живет. - Он учится, Халеке? - Учится... Расскажи-ка ты лучше о себе. Я ведь очень мало знаю о тебе, можно сказать, почти ничего. Ну, рассказывай, пей кумыс и рассказывай, - попросил Хален, подавая Абдрахману тостаган с кумысом. Беседовали долго. Абдрахман подробно рассказал о себе, о событиях в Уральске, о том, как родственнику Халена Сахипгерею удалось скрыться от преследования белоказаков и уехать из города. - Мне уже говорили, как Сахипгерей бежал из города, - заметил Хален. - Рассказывал мне это рыбак Ихсеке. "Завернул, говорит, я Сахипгерея в сеть, в которой привозил рыбу на базар, облил дегтем, обмотал веревками и положил в повозку. Русские даже и не спросили, что везу..." Да, из казахской интеллигенции мало кого так преследовали, как нашего Сахипгерея. Почти пятнадцать лет просидел в тюрьме при царе. На каторге был, поселенцем в Сибири жил... И все же не сломили его. Без борьбы не добьешься свободы, - подтвердил учитель. - Трудные времена наступают, Абиш. Мы здесь, в аулах, на вас смотрим, горожан... x x x Макка подала обед. После обеда снова пили кумыс и продолжали беседовать. Абдрахман сидел на почетном месте, подложив под локоть подушку, и слушал учителя. - Я хотел спросить тебя, Абиш, об автономии, о ней так много пишут в газетах, - говорил Хален. - Неужели Досмухамбетовы действительно договорились с Лениным? Как это получается? В последнем номере газеты прямо говорится, что Кзыл-Уй получил право на автономию. Так ли это, Абиш? Я тут что-то недопонимаю. - Здесь все ясно, Халеке, Досмухамбетовы могли поехать к Ленину, и он, разумеется, поддержал бы идею об автономии, потому что это есть в программе большевиков. Но какую автономию - это другое дело. Конечно, не такую, которую хотят установить в Кзыл-Уйе. К автономии можно прийти только через Советы, только рабоче-крестьянская власть может дать народам равноправие. - В Кзыл-Уйе никаких Советов нет, там власть баев. - Не просто баев, а потомственных феодалов - султанов, ханов и духовенства. Короче говоря, в Кзыл-Уйе создана монархическая власть. Ведь ханство - то же самое, что и монархия. Хален не спеша погладил редкие рыжие усики и, взглянув на Абдрахмана, проговорил: - Получается вроде детской игры... Видел, как дети в прятки играют? Спрячется малыш и кричит: "Я здесь, ищи меня!.." Эти тоже прячутся, разница только в том, что они не кричат: "Я здесь!" - Нет, это не детская игра, Халеке. Они не просто прячутся, а набрасывают на себя маску добродетели, чтобы обмануть народ. Читал в газете "Бирлик туы" статью некоего Мадьяра? Вот что он пишет: "У казахов нет капиталистов и помещиков, нет классов, а значит, и нет классовой борьбы". Находятся люди, которые склонны верить в этот бред. Мадьяр хочет выдать ханскую власть за единственно правильную и необходимую для казахов. Беда в том, Халеке, что так мыслит не только Мадьяр, а вся наша буржуазная интеллигенция. Но едва ли народ пойдет за Мадьяром и ему подобными. Утверждать, что ханская власть является самой лучшей формой управления для казахов, - нелепо и глупо. Это понимает каждый, даже самый неграмотный и забитый батрак. Вот тебе простой пример. В вашем роду около трехсот хозяйств, из этих трехсот хозяйств семь байских - я не стану называть их по именам, вы их сами хорошо знаете, - около ста середняков. Остальные сто девяносто три хозяйства - бедняцкие, по одной кляче на двор да по тощей коровенке - и все. А батраки и того не имеют. Я уже не говорю о бедняках, которые зиму и лето пасут скот русских богачей и живут буквально впроголодь. Ваши семь баев содержат более сотни батраков. Батраки пасут байские табуны, косят сено, убирают хлеб, помогают при перекочевках, исправляют им на зиму землянки, строят загоны, ремонтируют повозки. Еще больше достается женам батраков. Они доят байских кобылиц, коров, овец, варят курт, собирают кизяк, теребят и прядут шерсть, валяют кошмы... А сколько получают они за свои труды? Что дают им баи? Дают осенью коня или корову во временное пользование, а весной бедняк обязан вернуть взятый скот с приплодом. Брал корову, верни ее с теленком, вот как. А чем кормят своих работников баи? Дают простоквашу или кислое молоко, разбавленное водой. Я, по крайней мере, не знаю ни одного случая, чтобы для них закололи барана. Кроме того, все лучшие пахотные земли, сенокосные угодья, пастбища принадлежат баям. А что остается народу? Ничего. Ничего народ не получит от ханского правительства, потому что ханы и баи никогда не согласятся добровольно отдать накопленное чужим трудом богатство. Это могут сделать только сами бедняки. Нужно сейчас рассказывать народу, что из себя представляет ханская власть, объяснять людям, кто их враг и кто их друг. Это наш долг! - Верно, Абиш, народ должен знать правду... 3 Солнце садилось в далекие камыши Шалкара, и вода озера под косыми багровыми лучами, казалось, поднялась выше своих берегов. Стрекотавшие целый день кузнечики, чуя приближение вечера, смолкли. Возле своих нор безмолвно сидели суслики, готовые в любую минуту скрыться, и тоскливо смотрели на заходящее солнце. С пастбищ возвращался скот. Табуны подходили к самому аулу, пыля и разноголося, как на ярмарке. Кое-кто в ауле уже приступил к сенокосу, но большинство хозяйств еще выжидало, пока основательно вытянутся и созреют травы. Свободные от работы жители аула днем отсиживались в юртах - пили кумыс и пережидали жару, а вечером собирались где-нибудь за околицей и заводили долгие беседы. Когда в аул, случалось, приезжал новый человек, послушать его сходились все: и старики, и молодые, и даже женщины с ребятишками. Так было и сегодня. Абдрахман и Байес гостили у Халена. Под вечер они втроем вышли из юрты и направились за околицу аула к небольшому холмику, стоявшему возле Кривой балки. Один за другим стали выходить из своих юрт аульчане и присоединяться к ним. Подошли Асан, Кубайра. Пришли люди из соседних аулов вместе с Арешем и Акмадией. Вскоре на холмике собралось много народу. - Как называется ваше джайляу? Много ли у вас пахотной земли? Покосов? - обратился Абдрахман к учителю, присаживаясь на зеленую травку. Абдрахман был родом из другой волости, в эти места приехал впервые. Он не знал здешних джайляу, да и люди ему были незнакомы. Хален охотно объяснил ему, что джайляу называется "Оброчным", что на противоположном берегу Анхаты имеются обширные заливные луга, что там много оврагов и балок с густым травостоем, но что это принадлежит богатым людям. - "Оброчный"? Странное название... - Раньше эта широкая междуречная равнина принадлежала казакам, потом отошла к казне. За кочевку по ней с каждой кибитки взималась особая плата. Теперь казны нет, никто никакой платы не требует. Травы - по грудь человеку. Очень удобное и богатое пастбище, - проговорил Хален, задумчиво глядя в степь. - Если снова власть возьмут казачьи атаманы, то они постараются вернуть себе эти земли и начнут взимать налоги. Но мне кажется, навряд ли настанут такие времена, - сказал Абдрахман и, повернувшись к полулежавшему на траве Кубайре, вдруг спросил: - Ну, скажи, сколько десятин посеял нынче? От неожиданного вопроса Кубайра смутился, но, быстро оправившись, погладил свою жидкую черную, начинающую седеть бородку и сдержанно проговорил: - Вы спрашиваете, сколько десятин? Мы на десятины не считаем - на сажени. Десятины засевает только тот, у кого много рабочего скота и рабочих рук. А мы засеваем только по двадцать - тридцать саженей проса, так что едва-едва на прокорм хватает... - Да-а, - протянул Абдрахман, оглядывая сидевших вокруг бедняков. - Мир беседе вашей! - громко поприветствовал подошедший Кадес. - Здравствуйте, Байеке, как поживаете? - обратился он к продавцу Байесу. Он был хорошо знаком с продавцом и сейчас не без гордости у всех на виду пожал ему руку. Вместе с Кадесом пришли еще шесть джигитов, они тоже шумно поздоровались и пожимали руки. - Шире круг! - Здравствуй, Кубеке! - Халеке, здравствуй! Все ли благополучно в семье? Джигиты расположились на траве. Глядя на Абдрахмана, начали перешептываться: - Кто этот человек? - Откуда приехал? - Говорят, кердеринец, приятель Байеса. Приехал вместе с Байесом в гости к нашему учителю, - пояснил Асан. - Так, так... - А приехал-то откуда? - Из Теке, конечно. Он ведь кердеринец. - Э, разве кердеринцы живут только в Теке? Тоже мне сказал, Кубеке, - возразил Акмадия. Кадес сел рядом с Байесом. Любивший поговорить и не пропускавший ни одного собрания, он тут же стал задавать ему вопросы: - Все ли благополучно в вашем ауле, Байеке? Давненько что-то не приезжали вы к нам, дома сидели? - Да, с самой весны дома. Как началась распутица, никуда не выезжал. - Паром не работал, что ли? - Паром-то работал, да в городе неспокойно. Да и незачем ехать туда, все равно нужных товаров там нет. - А как с чаем и сахаром? - Нет. Ничего нет. - Недавно один мой приятель ездил в Кзыл-Уй. Говорит, что и там в магазинах и лавках почти нет никаких товаров. Куда же они могли исчезнуть? - недоуменно пожал плечами Кадес и вытащил из-за голенища старых ичигов шахшу. - Какие могут быть товары, когда идет война!.. Народ живет старыми запасами, - сказал Байес и посмотрел на Абдрахмана, словно прося его: "Объясни ты сам..." Абдрахман сидел молча, внимательно слушая аульчан, изучающе присматриваясь к их лицам. "Хорошие, добрые, честные, - подумал Абдрахман. - Вы должны стать хозяевами степи!" Между тем Кадес продолжал: - Народ еле-еле дождался своих сыновей с фронтов, а теперь новая война? Какая война? Одни говорят, что это русские между собой дерутся, другие утверждают, что это снова германец пошел... Почему люди не могут жить в мире? Кадес отсыпал на ноготь щепотку насыбая и спрятал шахшу за голенище. - Ну, начал теперь наш Кадеке про германца, словно про своего свата, не остановишь. Оставь в покое своего германца, дай-ка лучше шахшу, чихну разок, нос прочищу! - сострил Кубайра. Все громко засмеялись. - Хоть Кадеке и не сват германцу, а все же какой-то родственник. Ведь Микалай-патша был же сватом германцу. Только вот непонятно: поссорились два свата, а воевать пришлось народу, - вставил Акмадия. - А ты знаешь, из-за чего сваты поссорились? - спросил Кубайра у Акмадии. - Микалай-патша при сговоре не преподнес германцу подарка. Ну, а этот самый германец обиделся... - Брось шутить, Кубайра, не до шуток. - Я не шучу. Если ты знаешь больше нашего, расскажи нам, как возникают войны и могут ли люди жить мирно или не могут? Кстати, ты кажется, учился в Петербурге вместе с адвокатом Бакеном? Последние слова Кубайры вызвали дружный смех. Все знали, что Акмадия не только не учился в Петербурге, но даже не умел расписаться. - Про какого Бакена говорят? - наклонившись к Халену, спросил Абдрахман, улыбаясь. - Про Бахитжана Каратаева. "Вон как!.. Оказывается, эти люди хорошо знают Бахитжана!.. Надо открыть им глаза на правду, надо рассказать им о том, что произошло в России, что творится сейчас в Теке, в Кзыл-Уйе... - подумал он. - Прочтите людям Обращение Уральского Совдепа, - шепнул он Халену. - Можно, только надо пригласить побольше... - Тут и так собралось немало! - Мало. Почти совсем нет наших стариков. Я пошлю мальчишек, пусть они покличут сюда аксакалов, - дескать, нам с ними нужно кое о чем посоветоваться. - Правильно, - одобрил Абдрахман и, чуть помолчав, обратился к Кубайре: - Вы знакомы с Бакеном? - Э-э, Бакена все мы знаем, как же... - Знаем! - Бакен - задушевный человек! - почти одновременно проговорили Асан и Акмадия. - В наших местах Бахитжана все уважают, - начал Кубайра. - Мы внушаем нашим детям, чтобы росли такими, как Бакен. Из нас, сидящих здесь, нет никого, кто бы не обращался к Бакену за помощью или советом, и мы не помним такого случая, чтобы он отказал кому-нибудь из нас. Во время мобилизации казахов на тыловые работы Бахитжан спас наши аулы от беды и разорения. Благодаря его доброте наши аулы из трехсот кибиток отправили на службу только троих джигитов! - Очень хорошо, что вы знаете и уважаете Бахитжана. Он борется за счастье народа, за счастье таких, как вы, бедняков. А кроме Бакена кого еще знаете из казахской интеллигенции? - Как сказать, Бакена мы хорошо знаем потому, что он не раз приезжал к нам. В прошлом году, например, долго гостил у хаджи Жунуса. Умных и добрых людей много, разве всех их можно знать? Вот сегодня встретились с вами. По разговору вы, кажется, тоже умный и добрый, а мы даже не знаем вашего имени. Видим впервые вас. Мы люди простые, домоседы, как говорят, не отходим от наших юрт ни на шаг, - ответил Кубайра, водя по земле тупым концом своей палки. Хален то и дело поглядывал в сторону аула, поджидая стариков. 4 Наконец пришли аксакалы. Абдрахман встал и, почтительно поздоровавшись с хаджи Жунусом, усадил его возле себя. Хотя он видел старика Жунуса в первый раз, стал разговаривать с ним, как с давним хорошим знакомым, участливо осведомился о его здоровье, расспросил о семье и хозяйственных делах. Абдрахман многое знал о Жунусе из разговоров с Халеном, слышал о его споре в мечети с Шугулом. В ауле Сагу не раз рассказывали ему о хаджи Жунусе рыбаки. Они относились к старику с большим уважением, считали его самым справедливым и честным человеком. Абдрахман еще тогда решил встретиться со стариком Жунусом, привлечь его на свою сторону и через него еще больше сблизиться с народом. И вот старик сидел рядом с ним, и Абдрахман стал обдумывать, как лучше начать разговор. - Пусть сопутствует тебе удача, мой дорогой, - сказал хаджи, внимательно посмотрев на Абдрахмана. Он тоже немало слышал о нем от людей и считал его умным и порядочным человеком. - Слышал, разъезжаете по аулам?.. У каждого путника своя цель... От вас - добрые слова, с нашей стороны - внимание и слух... - Хаджи, - обратился Хален к Жунусу, - этот человек имеет слово к народу. Он привез его в напечатанном виде. Я прочту, а потом поговорим, что к чему, обсудим... Учитель достал из кармана свернутую вчетверо бумажку, бережно развернул ее и стал читать. Обращение Уральского Совдепа было немногословным. В нем коротко рассказывалось о революции в России, о Советах и о том, как атаманы и генералы напали и разгромили Уральский исполнительный комитет, представлявший советскую власть в области. Пламенные слова обращения присутствующие выслушали с большим вниманием. Несколько раз переспрашивали фамилии тех, кто подписал обращение. Многие кричали: - Бакена знаем, кто еще там?.. - Рядом с Бакеном поставил свою подпись Абдрахман Айтиев. Вот он, сидит перед вами! - сказал Хален, только теперь представив Абдрахмана собравшимся. Абдрахман поклонился. Кто-то спросил: - Где сейчас Бакен? - Бахитжана схватили атаманы и генералы и посадили в тюрьму. - Ох, радетель наш!.. Призывные слова обращения взволновали джигитов и аксакалов. Словно повеяло на собравшихся освежающим прохладным ветерком - люди приободрились, стали говорить смелее и резче, высказывать все свое наболевшее, задавать вопросы. Абдрахман едва успевал отвечать на них. Особенно горячо и взволнованно говорил придавленный нуждой бедняк Асан: - От разных насильников ни днем ни ночью нет покоя, запылили все джайляу. Прискакал вчера ко мне налогосборщик и орет: "Продавай последнюю корову, а если не хватит заплатить, продавай и ружье!.." Если продам корову, чем буду кормить семью? И ружье мне никак нельзя продавать. Будет на них управа или нет?.. Асана поддержал Ареш: - Мы думали, что новая власть в Кзыл-Уйе будет лучше старой, а вышло - она еще сильнее притесняет нас! - Нынче уж очень много стало этих налогосборщиков в островерхих малахаях! - Маймаков или, как там его... рыжего, что на днях приезжал в аул, - завтра снова приедет!.. Гнать его надо!.. - Тихо! - крикнул Кадес. - Пусть скажет наш приехавший из Теке гость! - И, обращаясь к Абдрахману, добавил: - Как нам быть теперь? Признавать или не признавать джамбейтинское начальство? - Признавать или не признавать - решайте сами, ответил Абдрахман, мысленно радуясь тому, что удалось заинтересовать людей и открыть перед ними правду. - Мне кажется, думать много тут нечего, ответ ясен. Скажите мне, приезжал ли к вам хоть раз ваш хан или кто-нибудь из его приспешников из Кзыл-Уйя, чтобы расспросить вас о ваших нуждах, посоветоваться с вами, что и как сделать, чтобы вам лучше жилось? - Нет! - Нет, такого никогда не было! - Ханское правительство накладывает на вас непосильные налоги и требует, чтобы вы немедленно их уплатили, хотя платить вам нечем, - продолжал Абдрахман. - Оно забирает ваших сыновей охранять свои бесчисленные богатства, а вас превращает в батраков и нищих. Оно не открыло ни одной школы для ваших детей. Разве можно уважать такое правительство? - Нам самим трудно судить о правительстве, мы люди темные, - увернулся от прямого ответа Кадес. - Пусть хаджи Жунус скажет: куда он, туда и мы... - Верно, пусть скажет хаджи, - согласился Абдрахман. - Кого-нибудь из вас приглашали на выборы хана? Или там без вас обошлись? И об этом пусть скажет хаджи. Джигиты смолкли, насторожились. Старики одобрительно закивали головами. Хаким с тревогой поглядывал на отца: "Что он скажет? Старик упрям и самоуверен, никогда ни с кем не посоветуется, говорит и делает только по своему разумению. Как бы не сказал что-нибудь несуразное!.." Хаджи Жунус, привыкший к тому, что в трудную минуту всегда обращаются за советом к нему, начал степенно: - Насколько мне известно, дорогой мой, ты когда-то учился вместе с нашим Халеном. А сейчас я услышал, что ты друг всеми уважаемого Бахитжана. У Халена и Бахитжана не могло быть плохих друзей, я не сомневаюсь, что и ты такой же умный и добропорядочный, как они. На твой вопрос я отвечу так: в далекую старину народ возглавляли батыры, позже - бии, а теперь забота о народе перешла к ученым, умным людям. Знания они черпают в больших городах. Я говорю о таких людях, как Бахитжан и ты. Вы написали эту бумажку, которую только что прочел учитель, желая народу добра и счастья. Вы обращаетесь к народу, как к дубу, ища в нем опору. Это правильно. Дуб был всегда прочной опорой для тех, кто выбирал именно это дерево... Отвечу и на твой вопрос. Ханов всегда чествовали, но чествовали по-разному: одни на руках вносили их в белую юрту и сажали на дорогие ковры, другие - поднимали на пики. Три раза после батыра Сырыма наши отцы и деды участвовали в избрании ханов. Они всегда придерживались второго способа. Я - человек старой закалки и придерживаюсь заветов отцов. Я кончил, дорогой мой. Приближается час вечерней молитвы и разговления. Если разрешишь, я пойду... - Мудрые слова! - воскликнул Абдрахман, с благодарностью глядя на хаджи Жунуса. - Нам не нужна власть султанов и ханов, против которой боролись еще Сырым и Исатай! Хозяевами степи должны быть простые люди, такие, как вы. И это будет. В России уже создано такое правительство, которое заботится о нуждах трудового народа. Только в нашей губернии и на Дону еще свирепствуют царские генералы и атаманы, а вместе с ними и ханы. Может быть, через месяц, может, через два, а то и раньше, к нам придет Красная Армия, созданная из рабочих и крестьян. Ее послал к нам Ленин. Красная Армия поможет нам прогнать ханов и установить советскую власть. Вот об этом я и хотел вам сказать сегодня, чтобы вы поняли, кто ваш враг и кто друг. Скоро придет к нам новая власть, не бойтесь ее, не разбегайтесь, а дружески встречайте и оказывайте ей всяческую поддержку. Не верьте разным сплетням, которые распускают враги, знайте, что только советская власть принесет вам подлинную свободу. Поняли меня? - Поняли! - Поняли! - Ты сделал доброе дело, что рассказал нам об этом! - Дай аллах тебе здоровья!.. x x x Ночью в юрте учителя собрались Абдрахман, Байес, Асан, Сулеймен и Хаким на тайное совещание. Абдрахман коротко рассказал, что ему поручено создавать в аулах группы сочувствующих большевикам джигитов. Ознакомил с тем, что должны выполнять эти группы - разъяснять народу, что такое советская власть, организовать встречу и помощь Красной Армии. В будущем эти группы должны стать опорой советской власти в аулах. В ауле Сагу такая группа уже организована. Члены группы берут газеты и читают их населению, знакомят с теми событиями, которые происходят в России, отговаривают народ платить налоги ханскому правительству. - В группу сочувствующих должны войти только сознательные джигиты, - подчеркнуто сказал Абдрахман. - Мне кажется, что все вы четверо, сидящие здесь, вполне достойны быть в этой группе. Я не говорю о Халене, этого человека я знаю. И вы должны стать такими же. Асан и Сулеймен - бедняки, люди сознательные, могут много сделать полезного в нашем деле. Хоть и не учились они нигде, но сердцем понимают нужды народа. Хаким только недавно вернулся из Теке и своими глазами видел, какое беззаконие и зверства творят там белоказаки. Я всем вам четверым верю и возлагаю на вас большие надежды. Когда Абдрахман закончил, Сулеймен заметил: - В нашем ауле много сознательных джигитов, которые могут войти в эту группу. - Пополнять группу надежными людьми - ваше дело. Вы сами хорошо знаете, кого можно взять, кого нельзя... Абдрахман выехал из аула Халена, когда на востоке еле-еле забрезжил рассвет. ГЛАВА ДЕВЯТАЯ 1 Как ни велика степь, новости в ней распространяются неуловимо быстро. Вечером состоялась сходка, на которой выступали хаджи Жунус и Абдрахман, а на следующий день об этом уже знали все окрестные аулы. Дошел слух и до старшины Жола. Старшина ездил к дальним кочевкам собирать налог. Едва он вернулся домой, как его жена Бахитли накинулась на него: - Какой из тебя старшина! Скоро вместо тебя народом управлять будет Хален. Собрания проходят у Халена, начальство, приезжая, останавливается у Халена, за советами обращаются к Халену, если что нужно написать - к нему же идут! Всякие земельные споры решает он, учитель. А что ты?.. Вместо куйека* тебе повесили эту войлочную сумку, что ли?!. ______________ * Куйек - фартук из кошмы, который подвязывают баранам для предохранения их от преждевременной случки. Жол спокойно выслушал жену. Возражать ей было не только бесполезно, но и страшно. Она могла поднять такой крик, что сбежались бы все соседи, и тогда ничем не унять ее, опозорит на весь аул, никого не постесняется. Старшина хорошо знал буйный и несговорчивый характер жены. Когда Бахитли, нашумевшись вдоволь, наконец смолкла, Жол вышел из дома, подседлал коня и поехал к Кадесу разузнать подробности, как и что было на сходе. Хитрый Кадес всегда и во всем искал выгоду: при встречах со старшиной расхваливал его, говорил ему приятное, выспрашивал у него разные новости и затем с упоением передавал их каждому встречному, выдавая себя за очень осведомленного человека. "Старшина Жол был в таких-то аулах... А в уезде случилось то-то и то-то..." - басил он скороговоркой. Увидев Жола, Кадес и на этот раз не преминул сказать ему несколько лестных слов. Но старшина был серьезен, строг и сразу же приступил к расспросам. Кадес, не подозревая, для чего это нужно старшине, подробно рассказал, как происходил сход, о чем говорили народу Абдрахман и хаджи Жунус. Старшина слушал внимательно и старался запомнить каждое слово. Чтобы скрыть свое волнение, он беспрестанно закладывал в нос табак, громко чихал и чмокал губами. К кумысу почти не притрагивался, чем немало удивил Кадеса. "Верно говорила жена: виновник всех беспорядков в степи - Хален, - подумал Жол. - К нему приезжают всякие проходимцы и сеют в народе смуту. Сам не платит налогов и людям не велит. Давно уже его аул должен выделить четырех джигитов на службу, а где они? Отсиживаются в юртах... Здесь тоже без него не обошлось. Во все дела вмешивается, как волостной управитель. Погоди, и на тебя узда найдется! Сход собрал, народ против власти восстанавливал?.. Ответишь за эти штучки. Большевик?.. Конечно, большевик..." Желая как можно больше узнать о Халене, он стал расхваливать его перед Кадесом: - Наш Халеке - умный человек, говорить хорошо умеет. Наверное, у него даже в Оренбурге немало друзей?.. Ну, а этот его друг, который на сходе был, из Теке, говоришь? А кто он такой, не знаешь? - Хорошо не знаю, а по разговорам выходит, что был большим начальником в Теке. Всем народом, говорят, избирался... О нем знают и в Оренбурге и в Саратове. - Абеке, что ли, его зовут? - Да. - Его, наверное, знают и в Петербурге и в Москве? Так он вам против царя говорил? - спросил Жол, весь превратившись в слух. "Кто против царя, тот, конечно, и против хана". В разговор вмешался Кубайра, давно ненавидевший старшину: - Жол, сколько лет ты служишь старшиной? Поди, теперь и сосчитать трудно, а? Изворотливый ты человек!.. У нашего Ескали есть альчик: как ни бросай его, всегда ложится на спину - беспроигрышный альчик. Смотрю я на тебя - здорово ты похож на этот альчик. При царе был старшиной, при Керенском был... Наверное, будешь старшиной и при большевиках, которые прогнали и царя и Керенского? Будешь, конечно, сумеешь поладить! Жол не понял: то ли откровенно говорил Кубайра, то ли насмехался? "Ты тоже, наверное, большевик? - подумал старшина про Кубайру. - Ну погоди, доберемся и до тебя!" Он решил втянуть в разговор Акмадию, который никогда не утаивал, что знал, любил похвалы и был словоохотлив с начальством. - Акмадия, ты, разумеется, больше всех осведомлен, кто такой Абеке, которого даже в Петербурге знают? В Москве и Петербурге знают Бахитжана - это понятно. Но откуда могут знать Абеке?.. Акмадия, скрывая улыбку, покрутил усы. - Абеке такой же известный человек, как и Бакен. Его фамилия Айтиев. Вчера мы сами видели: на той бумажке, которую читал нам учитель, сразу за Бахитжаном стояла подпись Айтиева, - проговорил Акмадия, с превосходством глядя на одноаульцев. - Кадес, ты говоришь, что Жол опять будет старшиной? Едва ли. Как он может стать старшиной, если его народ не изберет? Слыхал, что Абеке вчера говорил: старшина теперь будет избираться всем народом. Женщины тоже будут принимать участие... Они-то ни за что не согласятся избрать Жола. Разве не твоя Капиза кричала утром: "Пусть только Жол потребует с нас налог, половником отхлестаю его по лысине!.." Эх, теперь ему трудно будет снова попасть в старшины. Жол побагровел. Он знал, что Акмадия не шутит, а говорит то, что действительно слышал. Это встревожило старшину. "Больше ничего, пожалуй, от них не выпытаешь, надо кончать разговор и уезжать". - Кого избрать старшиной, я думаю, не будут спрашивать у долгогривых баб!.. Ладно, вот что, джигиты, вы должны сегодня же уплатить налог. Поняли? Кубайра, дай мне свою кобылу, хочу съездить в горный аул. Моя пристала, пусть хоть денек-два отдохнет. В горном ауле у меня срочное дело... Вернусь, отдам, а в волость уже на своей поеду. Кубайре не хотелось отдавать кобылу старшине, и он не задумываясь солгал: - Сам завтра утром поеду в город, погоню на базар скот. Почему не попросишь у Нигмета? У него много свободных коней и кобылиц, да разве такие, как у меня? Справные!.. - Я и так почти каждую неделю беру у него коня, просто уже неудобно - все у Нигмета. - У Нигмета и Шугула хватит лошадей для твоих разъездов. Чем просить у бедняка его единственную клячу, на которой он ездит на базар и возит сено, следовало бы тебе побольше нажимать на богачей, - решительно сказал Кубайра. Кадес и Акмадия встревожились, поняв, что Кубайра не хочет дать старшине свою кобылу для поездки в горный аул. Акмадия, боясь, что старшина теперь станет просить лошадь у него, быстро поднялся и, направляясь к выходу, сказал: - Совсем было забыл, что меня Халекс вызывал к себе. Заговорился тут с вами... - Кубайра, я прошу у тебя кобылу, а ты мне советы даешь. К чему эти слова? Я знаю, что делаю. В конце концов, нельзя же только у одних баев брать лошадей!.. - воскликнул Жол, желая казаться справедливым. - Сознайся, боишься острого языка Шугула и воловьих глаз Нигмета? Конечно, у бедняка всегда легче выпросить лошадь, потому что его можно припугнуть. А ты попробуй припугнуть Шугула!.. - раздраженно проговорил Кубайра. "Раньше только учитель Хален да хаджи Жунус перечили мне, - подумал Жол, - а теперь и эти!.. Откуда они набрались такой смелости?.." Старшина любил запугивать - люди боялись и выполняли его требования. - Что-то уж очень голосистым ты становишься, Кубайра, - сказал старшина, прищуривая глаза. - Как я понимаю, ты не только не хочешь дать мне кобылу, но и намекаешь на что-то... В горный аул я могу сходить и пешком, но запомни: кривого выправляют, буйного укрощают! Кадес искоса поглядывал то на Кубайру, то на Жола, он видел, что начинается ссора, и, желая предотвратить ее, примирительно заговорил: - Вы шутите или всерьез? Кубайра, напрасно ты говоришь, что старшина боится Шугула, это вовсе не так. А вы, Жол, не принимайте его слова так близко к сердцу - он ведь просто шутит... Скажите лучше, думает ли волостной управитель заглянуть в наши края или нет? - Мы знаем, о каком укротителе ты говоришь! - не унимался Кубайра, надвигаясь на Жола. - Знаем, к кому едешь в горы! Ты едешь к тому самому хаджи, который назвал тебя Гончей с загнутыми назад ушами... Старшина отступил шаг назад, затем быстро повернулся и, не прощаясь, вышел из юрты. Даже не ответил на приглашение Кадеса остаться пить чай. 2 От Кадеса Жол поскакал прямо в горы, в аул хаджи Шугула. Слова Кубайры "Гончая с загнутыми назад ушами" оскорбили Жола, но думал он теперь о другом - народ выходит из послушания, и в этом могут обвинить его, старшину. Жители аулов, расположенных в окрестностях мечети Таржеке, просто не замечают старшины, словно его вовсе нет. В ауле Сагу все дела вершат хазреты. Люди ходят к ним за советом. Молодежь обращается к Байесу, словно он их конфетами подкармливает: когда ни посмотришь, все вокруг его лавки сидят - то газеты читают, то беседуют о чем-то. Последнее время стали очень много говорить об открытии школы. Это все подстрекает народ приехавший из Теке учитель Абеке, или как его там, Айтий, что ли. В ауле Сагу взбудоражил людей - мало ему этого, так он еще на джайляу приехал и собрал сход. Большевик он!.. Уговаривал народ не подчиняться волостным и уездным властям! А этот Хален?.. Тоже лезет куда надо и не надо. Какое ему дело до налогов? Сам не платит и другим не велит: "Хочешь, плати, а не хочешь - не плати, теперь нет насилия. Свобода!" - Погодите же!.. - угрожающе проговорил старшина. - Всех вас хаджи Шугул обуздает. Когда в мечети подняли разговор о школе, он при всех опозорил Жунуса. Никого не побоялся, назвал его большевиком, и все. Да он большевик и есть!.. Ох и разозлится Шугул на него, если узнает, что в его ауле был сход. Расскажу ему, все расскажу... Ну погодите же, достанется вам всем от Шугула! И тебе, Хален, и тебе, Айтий, и тебе, хаджи Жунус! Шугул - сильный старик, он все может. Хм, даже меня прозвал Гончей с загнутыми назад ушами. Тьфу, пусть сгорит шанрак Шугула - опозорил он меня перед всем народом!.. Эта нехорошая кличка - "Гончая с загнутыми назад ушами" - утвердилась за Жолом уже давно и прочно. За глаза почти все называли старшину не иначе как Гончая... Впервые назвал этой кличкой старшину язвительный хаджи Шугул. Случилось это так. Однажды возле юрты Шугула собралось много народу. Хаджи держал за ошейник гончую - любимую охотничью собаку сына. Он сложил ей уши назад и прикрыл ладонью. В это время к нему подошел старшина Жол. Шугул долго и внимательно оглядывал его, а затем, обращаясь к народу, сказал: "Вы знаете, на кого похож наш старшина? Если не знаете, скажу - на эту гончую с откинутыми назад ушами! Посмотрите: у старшины точно такая же голова, как у этой собаки, вытянутая и хитрая, глаза узкие и уши назад!.." Люди засмеялись, одобрительно кивая головами. Шугул сказал и забыл, а в народе так и осталась жить эта злая шутка старого своенравного хаджи. Но что сделаешь, не будешь же из-за этого скандалить с богатым и влиятельным человеком! Только накличешь на себя беду, и все. "Он прозвал меня, но и старшиной-то сделал меня он. Когда люди из верхних и нижних кочевий съехались на сход, ведь это Шугул сказал им: "Выбирайте старшиной Жола, он - достойный человек!" И никто не возразил. Крепко слово Шугула..." Впереди показался аул. Жол подстегнул коня, намереваясь поскорее укрыться от палящих полуденных лучей под купол прохладной юрты. Вид аула снова напомнил ему об обязанностях старшины - сборе налога и отправке джигитов на службу. "Волостной начальник кричал на меня, а что я сделаю, если народ не платит!.. А-а, ему тоже надо будет рассказать о сходке, тогда он не будет кричать на меня. Верно, так и скажу волостному: "По степи разъезжают большевики и смутьянят народ, уговаривают не платить налогов и не ходить на службу к ханскому правительству!.." Пусть волостной покажет им свою силу, если может, а на меня-то кричать и таращить бычьи глаза легко, я - человек смирный... Да-а, сначала, конечно, все расскажу Шугулу, если уж ничего не получится, то волостному..." Неприветливо встретил Жола старый хаджи. Он был чем-то расстроен и зол. - Какие новости? - буркнул он, глядя на старшину маленькими гневными глазами. Жол заколебался - говорить или не говорить? Но все же решил рассказать: начал о встрече с волостным, о его грозном приказе и закончил аульной сходкой, которую назвал большевистской. Шугул слушал внимательно, и это приободрило Жола. - Что мне теперь делать? - спросил старшина, в упор поглядев на хаджи. Шугул зло прищурил глаза и нахмурил брови, лицо его потемнело, правая щека нервно задергалась. - Распустил народ, а теперь спрашиваешь, что делать? - хрипло крикнул он и потянулся рукой за посохом, лежавшим возле сундука. Старшина Жол сидел на корточках почти у самой двери и растерянно смотрел на хаджи, не понимая, отчего тот злится. Громкий окрик Шугула встревожил его; когда увидел, что старик подтянул к себе посох, еще больше встревожился, потому что хорошо знал крутой нрав хаджи. Шугул мог в гневе не только накричать на собеседника, оскорбить нехорошими словами, но и швырнуть в лицо тем, что попадется под руки. Посох у хаджи был тяжелый, и старшина с недоверием покосился на него. Но уходить от Шугула в такую минуту нельзя, старик может еще больше разозлиться и тогда - хоть беги из степи, разорит! А Жол совсем не хотел ссориться с хаджи. Лучше вынести побои, чем потерять должность старшины. В юрте рядом с Шугулом сидели его старший сын Нурыш и дальний родственник, длинный Вали. Возле очага хлопотала невестка, в правой стороне у стены сидела старуха и перебалтывала в сабе кумыс. Домашние хорошо знали характер старика, могли заранее предугадывать его поступки, но никогда не перечили ему, а, напротив, старались всегда угодить. Сейчас они с опаской поглядывали на Шугула и молчали. - Спрашиваешь, что тебе делать? - повторил хаджи, впиваясь глазами в Жола. - Тебя следует подвесить за ноги к шанраку!.. - опять крикнул он и указал посохом на купол юрты. - Я... - начал было старшина оправдываться, но хаджи перебил его: - Ты! Ты!.. Я хорошо знаю - все это дело твоих рук. Ты сам большебек, сам созвал сход, а теперь пытаешься оправдаться!.. - Хаджи, видит аллах!.. - Не упоминай аллаха, ты недостоин произносить его имя. Такие, как ты, злодеи не нужны аллаху! - Клянусь детьми, клянусь своей семьей! - Не беспокойся, я не буду тебя вешать на шанрак, не хочу марать руки. Это сделают другие. Я прикажу связать тебя и отправить в Кзыл-Уй. Там быстро найдут, где и как тебя повесить! Понял? - Шугул угрожающе помахал посохом. - Видел, наверное, когда ездил в Теке, как вешают большебеков, а? Если не видел, то, конечно, слышал! Точно так же поступят и с тобой. - Отец, зря вы обижаете старшину. Не такой уж он пройдоха, как Байес, который привозит из Теке газеты и тайно распространяет их среди народа, - робко сказал Нурыш, стараясь заступиться за старшину. - Это еще откуда такой умник выискался? Лучше меня знаешь - зря или не зря? Байес - пройдоха, но и этот не лучше его. Оба смутьяны, из одного гнезда, одним миром мазаны!.. По какой дорожке катится переднее колесо, по той и заднее. Я не просил тебя разбираться, где черное, где белое, сам вижу. Вон отсюда, чтобы я тебя больше не видел здесь! - гаркнул хаджи на сына. Нурыш, хорошо знавший упрямство отца, встал и вышел из юрты, бормоча: "Если заупрямится, полезет на стенку бодаться!.." Властолюбивый и гордый Шугул стал особенно резким и грубым с прошлого года, когда его сына Ихласа назначили помощником уездного начальника по делам здравоохранения. Этой весной Ихлас еще выше продвинулся по службе, находился теперь при самом хане в Кзыл-Уйе. Шугул выделил на расходы сыну целый загон овец, которые паслись под самой Джамбейтой. Туда же хаджи послал двадцать дойных кобылиц. Совсем недавно перевез к Джамбейте и юрту сына, богато украсив ее коврами и кошмами. Во время этой поездки хаджи Шугул был принят обоими Досмухамбетовыми, пожал им руки, поклонился советнику хана - преосвященному хазрету Кунаю - и привез от него благословение и привет хазрету Хамидулле - сыну святого Таржеке. По этому случаю в мечети состоялся торжественный намаз "О ниспослании милости аллаха, удостоившего мирзу Жаханшу ханского звания...". Высоко поднялся авторитет Шугула среди верующих в ауле Сагу. Богатые люди степи стали заискивать перед ним, а волостное и уездное начальство увидело в нем свою надежную опору и всячески потакало его прихотя