будет зависеть в Амбинанитело судьба этих девушек с пучками зелени на головах и женщин, готовящих рис для семейного ужина. В доводах обоих ховов некоторые вопросы для меня неясны, и я прошу Ранакомбе объяснить их: - Вы представляете план политической автономии так, как будто на Мадагаскаре живет только один народ. А ведь здесь насчитывается около двадцати различных племен. Как вы думаете решить такой вопрос? - Пустяки. Ведь у нас общий язык, и антагонизм между племенами легко преодолим. - Вы тоже такого мнения, Рамасо? - поворачиваюсь к учителю. - Нет! Рамасо сидит в стороне. С напряженным вниманием прислушивается к разговору, не спуская с нас глаз. - Почему? - спрашивает изумленный Ранакомбе. Учитель глубоко набрал воздуху в легкие, как бы желая этим придать больше веса своим словам: - Потому что антагонизм между племенами существует и избавиться от него теми способами, какие предлагает Ранакомбе, не удастся. Прежде всего антагонизм есть между главным племенем ховов и всеми другими народностями Мадагаскара как следствие деспотического управления ховов в прошлом веке. Вы согласны с этим, Ранакомбе? - Только с оговоркой. Ведь феодальный деспотизм андрианов ушел в далекое прошлое. - Да, но укоренившееся недоверие все еще существует. - Со времени французского нашествия, - доказывает Ранакомбе, - недоверие это не имеет основания и постепенно исчезнет само собой. Все без исключения мальгашские племена находятся в настоящее время на положении подневольных, и у них один владыка. Рамасо смотрит на врача с насмешливой улыбкой: - Дорогой доктор, вы кому хотите затуманить мозги - вазахе? Или, может быть, мне? Именно со времени французского нашествия увеличились разногласия между ховами и другими более или менее отсталыми племенами. У вас появилось, как вы выражаетесь, среднее сословие, у других племен этого нет, там только одни крестьяне. Посмотрите на себя: мы живем на окраине страны бецимизараков, более пятисот километров нас отделяет от ховов, однако местная власть в руках представителя ховского народа. А разве не убедительно то, что в этой хижине из троих мальгашей, имеющих образование, двое - ховы! Представим себе, что в этот момент кончилось господство французов и власть на Мадагаскаре переходит к мальгашам. В чьи руки? Конечно, в руки нескольких тысяч представителей буржуазии - ховов, и повторилось бы то же, что было до нашествия французов: один класс одного племени господствовал бы безраздельно и - кто знает - деспотически над народом своего племени и всех других племен острова. - А демократического движения вы не учитываете? - напоминает Ранакомбе. - Нет! Не в этих условиях. - Наверно, были бы созданы условия для поднятия уровня отсталых племен. - Не верю! Буржуазии так же присущ деспотизм, как и прежним андрианам. Буржуазия отличается тем, что ревниво оберегает свои привилегии и опирается на эксплуатацию и насилие над другими. - В таком случае, - говорит Ранакомбе, зло сощурив глаза, - в таком случае вы не видите возможности добиться независимости Мадагаскара? - О-о, вижу! - отвечает пылко Рамасо. - Но только подлинной независимости! Я с беспокойством смотрю на него. Если он откроет свои карты старосте и врачу - наверняка потеряет должность учителя. Оба хова подозрительно навострили уши. Я хочу предостеречь и удержать Рамасо, но не знаю, как это сделать. - А что вы называете подлинной независимостью? - шипит староста Раяона. Рамасо непринужденно улыбается: - Вы не сердитесь на меня за откровенный разговор. Но вы, я думаю, согласитесь со мной. Я ни на минуту не сомневаюсь в искренности вашего мальгашского патриотизма. Однако наша будущая политическая жизнь не может опираться на относительно небольшую группу, даже если бы у нее были самые выдающиеся заслуги. Наше основное население - крестьяне; крестьянин-землероб и крестьянин-скотовод, землероб-хова и землероб-бецимизарака, скотовод-бара и всякий другой мальгашский крестьянин находятся в более или менее равных условиях, и поэтому они быстрее договорятся между собой. Только при единомыслии народных масс можно создать у нас нечто прочное и справедливое. Только власть народа может обеспечить на Мадагаскаре равную для всех жизнь. Когда учитель кончил свою речь, наступило гробовое молчание. Затем оба ховы почти одновременно испуганно восклицают: - Это же большевизм! А врач Ранакомбе добавляет, уже развеселившись: - И утопия! Я не даю учителю ответить. Возможно, он был бы осторожен, но я предпочел не подвергать его опасному испытанию. И чтобы покончить со спорами, вскакиваю с места, хватаю рюмку рома и произношу тост за благополучие мальгашей: - Разногласия во взглядах относятся к будущим и, можно сказать, внутренним делам. Пока они наступят, нужно преодолеть более близкие и более актуальные преграды. Вы согласны со мной? Соглашаются, и я говорю дальше, чтобы смягчить обстановку: - Я ценю и люблю всех мальгашей независимо от того, к какому племени они принадлежат и какой у них оттенок кожи. Поэтому позвольте выпить за братство и дружбу всей мальгашской семьи! Гостям понравился тост. Взволнованный врач обнимает меня и восклицает: - А я пью за братство мальгашей с вазахами, нашими настоящими друзьями! - Это кто же? Богдан и я? - Да, вазаха, да! Это вы! - подтверждают все трое. Вскоре гости покидают хижину, я провожаю их. Солнце уже коснулось горных вершин, и воздух стал свежее. После жаркой беседы приятно вдохнуть чистый воздух. Кокосовые пальмы, растущие в изобилии вокруг нас и во всей деревне, золотятся в багряном зареве уходящего солнца и кажутся еще прекраснее. - Очаровательна ваша страна! - говорю, любуясь закатом. Они прощаются со мной довольные. Последним протягивает руку Рамасо. Его рукопожатие крепче и продолжительнее; он как бы благодарит меня. НЕОБУЗДАННОЕ БОГАТСТВО ПРИРОДЫ Ничто не помогает: ни дружба со старым Джинаривело, ни частые беседы с соседями, ни дух Беневского, недавно поселившийся на соседней горе, - деревня нам не доверяет, а моего добросовестного друга Богдана Кречмера просто считает самым опасным колдуном - мпакафу, то есть пожирателем сердец. Белому человеку можно здесь беспрепятственно сдирать свирепые налоги, оглашать несправедливые приговоры, проявлять удивительные капризы, насиловать мальгашских девушек, - пожалуйста, это его неоспоримое право. Но белый человек, набивающий птичьи чучела, извлекающий из грязных луж чудовищных насекомых и завлекающий на свет лампы злых ночных бабочек, - такой вазаха хуже преступника. Это мрачная тайна. Когда Богдан возвращается усталый с охоты в ближайшем лесу и его доброе лицо светится хорошей улыбкой, коричневые люди пугаются. Я громко браню их за трусость и издеваюсь над ними открыто, среди белого дня: - Смотрите, идет ваш мпакафу! Но они не хотят слышать страшного слова и при солнечном свете прячутся в темные уголки и шепчутся. В деревенских лужах живут громадные, величиной с детский кулак, хищные водяные клопы - тингалле. Гроза людей и скота. Говорят, тингалле может убить во время водопоя сильного вола. Но семилетний Бецихахина, наш большой приятель и охотник, не знает страха. Он внук Джинаривело и брат Беначихины. Мальчик голыми руками ловко достает насекомых и приносит нам. Даже мы поражаемся, и нас охватывает страх. - Околдовали нашего Бецихахину! - шепчут возмущенные люди и смотрят на парнишку с большим удивлением, подозревая, что он получает солидное вознаграждение за свои труды. Однажды какая-то девушка захотела войти в мою хижину, но, увидав несколько десятков дьявольских банок, пробирок и чашек, страшно испугалась и с криком бросилась наутек. Тогда я решил снять колдовство со своей хижины, и жертвой, разумеется, стал бедный виновник всех бед Богдан. По моей просьбе деревня предоставила ему отдельную хижину, оставшуюся после больного Бетрары, заколдованного некогда другим чародеем - страшным хамелеоном рантутру. В этот же день я предложил своему другу для душевного спокойствия прекратить на некоторое время сбор экспонатов, а банки с препаратами спрятать поглубже в чемодан. - Прекратить собирать экспонаты?! - возмущается в Богдане неистовый естествоиспытатель. - Отказаться от сказочного богатства долины? Никогда! И как бы в подтверждение его возгласа бросается нам в глаза поразительный палочник, медленно выползающий из-под куста: это настоящая длинная веточка, вооруженная грозными шипами, вдруг ожившая; редкий экземпляр, дразнящий, все еще не разгаданный случай мимикрии в природе. Сказочны богатства долины! Вот уже несколько дней за час до заката солнца Богданом овладевает возбуждение. В это время дня на лугу, в укромном местечке, на пространстве всего в полтора десятка шагов, из земли появляется многотысячная, миллионная армия крошечных зеленых прыгунов. Всего несколько минут роятся они и потом испаряются, как камфара, - прячутся в землю. Эта редкая разновидность насекомых неизвестна науке, до сих пор мы не встречали их нигде на Мадагаскаре, только здесь, на этом крошечном участке. Пространство ограничено, но явление очень уж волнующее. Ежедневно на этом клочке земли взвивается вулкан насекомых. Моя хижина, как и все другие хижины в деревне, стоит на сваях, и, если как следует согнуться, можно пролезть под домом. Но кто решится на это? Там инкубатор хищных сколопендр. Однажды мы с усилием, достойным ловли самых диких зверей, поймали такую двадцатисантиметровую тварь и привязали ее, как собаку. Сколопендра бросается во все стороны и вдруг натыкается на нашего зеленого попугайчика, мгновенно обвивается вокруг его тельца и кусает ядовитыми челюстями. Нам с трудом удается оторвать бешеное создание и втолкнуть в банку с ядом. Попугай не погиб. По каким-то таинственным причинам яд сколопендры на попугаев не действует, и наш зеленыш после пятиминутного обморока снова в веселом настроении. Человек на его месте выл бы от боли и страдал несколько недель. Невозможно не поддаться восторгу и вместе с тем ужасу, когда смотришь в болотистые лужицы, каких полно во влажной долине. Под дремлющей поверхностью теплой воды кишит живой клубок, томится туча обезумевших насекомых, раскрывается вечная драма каких-то смутных, осужденных душ. Это тропические гладыши, гребляки и всякое другое - водяная толпа, удивительное скопище, как бы снедаемое вечной лихорадкой. В маленьком мире крошечных существ явственно отражается волнующее богатство природы! Порой я долго присматриваюсь к лужам и ищу в воде жизненные проявления, доступные человеческому разуму. И не нахожу! Человек не увидит там ни радости бытия, ни - что хуже - страха смерти. Водяной жучок, маленький, живой шарик, забавно кружится и мчится невесть куда, точно потерявший рассудок путник, никогда не знающий отдыха. Бред беспрерывного движения, а потом одна только, всегда одна и та же непреодолимая трагедия. Только раз останавливается паучок: когда его схватит хищный гребляк и тут же сожрет. Богдан взмахом маленького сачка ловит тысячи существ, но потом, бросив их в таз с водой, торопливо умерщвляет. Если он этого не сделает, то через час останется только половина насекомых, так быстро они пожирают друг друга. И хотя, погибая, они кажутся бесчувственными к смерти, ужас невольно охватывает людей: беспокойными ночами наши тревожные сны заполняют кошмарные насекомые. Не все в Амбинанитело верят в злое колдовство Богдана. Несколько храбрых ребят, мальчики и девочки, ровесники нашего друга Бецихахины, не знают страха. Их уговорил учитель Рамасо, и они упорно ловят для нас бабочек, жуков и приносят солидную добычу. На молодую гвардию мы возлагаем большие надежды. Как-то мальчишки принесли несколько десятков красивых улиток, но когда Богдан просит положить их в банки, ребята вдруг ужасно пугаются. Ни за что на свете не желают они притрагиваться к невинным улиткам, хотя сами только что принесли их. Богдан собственноручно показывает, как это делается, но получается неожиданный результат: дети от испуга разразились истерическим смехом. Перед нами раскрылась новая духовная бездна, таинственная, как лужи. Однажды Богдан радостно влетает в мою хижину и приносит таз с водой, зачерпнутой в какой-то луже. В ней тысячи живых существ. Он с гордостью говорит, что не только в Укаяли поют рыбы: вот какой-то неизвестный гребляк, меньше рисового зерна, поет в тазу, как птица. - Здорово поет, подлец! - радуется Богдан. И в самом деле: когда вода в тазу устоялась, мы услышали чистые, звучные тона и хижину наполнило как бы птичье щебетание. Просто дух захватило: близкое, очень близкое щебетание, сердечное, родное; какие-то звуки из наших северных сосновых лесов. - Да это же пение нашей свистунки! - говорит Богдан, с трудом скрывая волнение. Наряду с истерическим смехом и мучительными подозрениями в злом колдовстве, наряду со снами, заполненными насекомыми, вдруг в долине Амбинанитело слышится чистое щебетание, похожее на пение нашей милой свистунки. Звуки случайные и искусственные, но все же в такую минуту, в таком мире они действуют как заклинание. Они затрагивают самые сокровенные струны человеческой души, и долину внезапно заливает радостный солнечный свет, в сиянии которого исчезают все ужасы, тускнеют злые сны; веришь, что пропадет колдовство и ребячий смех станет здоровым. БАБОЧКИ, ЛЕМУР И ДЕВУШКА Несмотря на то, что многие жители Амбинанитело относятся к нам враждебно, деревня все больше нас восхищает. Прозрачные аллеи кокосовых пальм, пышные рощи бананов, кофе, ыланг-ылангу, запущенные урочища дикорастущих цветов, заполняющие некоторые уголки деревни оргией красок, - все это создает великолепный фон, на котором разыгрываются события с необыкновенными людьми. Недоверие этих людей к нам доказывает, возможно, их прозорливость и побуждает меня к еще большим усилиям сломить лед отчуждения между нами. Верным, преданным другом остается, как всегда, старик Джинаривело. Иногда мы ходим вместе на прогулки, которые всякий раз превращаются в настоящие экспедиции, открывающие все более заманчивые уголки и новые богатства природы. Путешествия наши ведутся как бы на грани сказочной мечты. Да и сама деревня Амбинанитело похожа на большой тропический сад, в чаще которого рядом с настоящими цветами возносятся хижины на сваях, тоже похожие на большие, коричневые, странные цветы. На краю деревни, там, где начинаются рисовые поля, растет несколько бирманских бамбуков, еще более усиливающих впечатление сказочности: эти гигантские кусты травы вытянулись на двадцатиметровую высоту. Здесь роятся самые красивые в мире бабочки urania sloana. На их крыльях чарующая палитра всевозможных расцветок, пурпурные, лазурные, смарагдовые, коричневые, черные, белые оттенки и даже металлический блеск. А нижние крылья украшают несколько великолепных хвостов. Очень трудно поймать такую бабочку, хотя здесь их множество: они парят высоко, от верхушки к верхушке бамбука; мы смотрим на них как зачарованные и ревниво следим за гордым полетом. - Лоло валорамбо, - объясняет Джинаривело, что значит: бабочка с восемью хвостами. - Ховы называют их иначе: андриандоло, то есть королевская бабочка. - Хорошее название, - соглашается старик. - Увы, - киваю головой, - эти лоло валорамбо очень напоминают жителей Амбинанитело: они так же недоступны для меня, как эти манящие бабочки. Неосторожными словами я невольно огорчил своего друга. Он понимает, что наша дружба отчасти вызывает неприязненное отношение ко мне, так как многие жители деревни - из враждебного рода цияндру и его приверженцев. Одна урания снизилась и парит над нашими головами. С восторгом любуемся ее раскраской и изяществом. Перед такой красотой тускнеют все пустячные заботы деревни и сердца наполняются надеждой. Мы дружески прощаемся и расходимся в разные стороны, каждый к своей хижине. По пути домой я прохожу мимо одной из боковых улочек и на повороте, недалеко от хижины, останавливаюсь как вкопанный. Посреди дороги, прямо передо мной, сидит на задних лапах лемур вари и, вытянув передние лапки, греется на солнышке с блаженным видом на простодушной мордочке. Был у меня несколько месяцев назад, когда я путешествовал по центральному взгорью острова, лемур, похожий на этого. Красивый зверек, ростом с нашу лисицу, полусобака по форме мордочки, полуобезьяна по ловкости рук и ног. У него был красивый черно-белый мех и кроткий нрав. Привязан он был ко мне, как преданная собака. Жалко было таскать лемура с собой, и я, к обоюдному огорчению, оставил его в достойной мальгашской семье. Местные жители называют лемура "бабакутом". И вот точно такой лемур сидит на дороге. Заметив меня, он не двигается с места, только в глазищах отразилось огромное изумление, а потом страх. Страх, что вдруг перед ним появилось неизвестное и непонятное создание - белый человек. Страх так сковал зверька, что он забыл опустить лапки, хотя о солнце и тепле уже не думает. Я медленно подхожу к нему. Только в трех шагах лемур понял грозящую опасность, опустил, наконец, лапки и с криком помчался к соседней группе кокосовых пальм, где возилось несколько человек. Они громко рассмеялись. Бросили работу и смотрят на меня и лемура. Они собирают кокосовые орехи. Двое парнишек вскарабкались высоко на верхушку пальмы и сбрасывают на землю плоды. Несколько девушек, стоя внизу, топориком скалывают с орехов зеленую толстую скорлупу. Бабакут прижался к ногам одной из девушек. Мягко освободившись из его объятий, девушка берет его за переднюю лапу и ведет ко мне, как ребенка. Лемур упирается и скулит, но молодая рамату старается успокоить его нежными словами. Я узнаю ее. Это Веломоди, внучка Джинаривело, младшая сестра Беначихины. - Bon jour, monsieur! Добрый день, господин! - здоровается она, робко протягивая руку. - Добрый день, Веломоди! Это твой бабакут? - Oui, monsieur! Да, господин! - Красивый, только немножко дикий. Я замечаю, что у Веломоди необыкновенно длинные ресницы. Они бросают тень на ее черные глаза и подчеркивают их глубину. Девушка одета в симбу, кусок ткани, плотно облегающий тело от груди до колен, в то время как верхняя часть груди и плечи открыты. Веломоди с усилием подыскивает французские слова и говорит: - Нет, он не дикий! Это ты, наверно, дикий! - и шаловливо показывает на меня пальцем. - У меня тоже был такой бабакут, - говорю. - Удивительно милый. Путешествовал со мной по всей стране. А ты своего очень любишь? - Очень. - Не продашь ли его мне? Веломоди секунду смотрит на меня с таким упреком, что я невольно смущаюсь. - Это мой большой друг! Grand ami, grand ami, - повторяет она, и все ее лицо выражает возмущение против тех, кто предает своих друзей. Я не ожидал от Веломоди такого бурного протеста. - Ну, уступи мне его, по крайней мере на время моего пребывания в Амбинанитело, - прошу. - Не могу, вазаха! - Я дам тебе большой подарок! - Нет, вазаха! Мы не можем разлучаться, бабакут и я. - Чудесно! - восклицаю я с преувеличенным энтузиазмом. - В таком случае я заберу вас обоих в свою хижину! Но Веломоди не склонна шутить. - Нельзя! - с достоинством отвечает она, серьезно покачивая головой. - Почему нельзя? - Потому что ты любишь Беначихину. Вот не было печали, так черти накачали. Я изобразил на лице возмущение, громко потянул носом воздух и загудел: - Что за дьявол!.. Да что вы мне так навязываете Беначихину? Глупые сплетни, высосанные из пальца! Во время нашего разговора двое парней сползают на землю и вместе с девушками, которые трудились над орехами, подходят к нам. Веселая ватага располагается полукругом и тоже хочет поговорить с вазахой. - Давно ты изучаешь французский язык? - спрашиваю Веломоди. - Я училась в школе, - слегка пожав плечами, отделывается она. - Но теперь, говорят, ты берешь специальные уроки? - Да? - удивляется девушка. - Откуда ты знаешь? - Так говорят. И еще говорят, что ты хочешь отправиться в Мароанцетру работать. Правда? В группе окружающей нас молодежи послышались легкие смешки и едкие замечания на мальгашском языке. Веломоди сильно смущается. Коричневое лицо принимает темно-красный оттенок, глаза увлажняются, а на ноздрях выступают жемчужинки пота. - Правда, что ты хочешь покинуть деревню? - повторяю я свой вопрос, когда молчание девушки слишком затянулось. Веломоди забавно гримасничает, хочет что-то ответить, колеблется и беспомощно улыбается. Выручает ее один из парней, ее ровесник, семнадцатилетний юноша. Он обращается ко мне с жуликоватым видом: - Я скажу тебе, вазаха! А дашь мне подарок? - Дам. Веломоди с веселым визгом набрасывается на парнишку, чтобы сдержать его болтовню. Парень увертывается и издали говорит: - Она учит французский, чтобы говорить тебе: Oui, monsieur! Веломоди прекращает погоню и, запыхавшись, возвращается ко мне. - Он врет! - уверяет и тут же добавляет: - Подождешь минутку? Веломоди бежит к пальмам, выбирает большой кокосовый орех, пробивает в нем отверстие и подает мне таким надменным жестом, точно это королевский дар. - Выпей! - предлагает. Я прикладываю орех ко рту. Великолепная жидкость: холодная, ароматная, сладкая. Напившись, отдаю орех девушке, и она мягко спрашивает: - Вкусно? - Изумительно! Она тоже пьет из этого же ореха, затем вместе с подругами возвращается работать под пальмами. Ручной бабакут жмется к ее ногам. НОЧНОЕ ПЕНИЕ Вечер в Амбинанитело начинается воплями лягушек на рисовом поле, орущих точно взволнованная толпа людей, потом пронзительно верещат сверчки, причмокивают ночные птицы, гудят проснувшиеся насекомые. Но громче всех кричит молодежь. Она собирается по ночам на краю деревни, под бешеный ритм барабана непрерывно танцует и оглушительно поет. По старинному мальгашскому обычаю лунные ночи принадлежат молодежи. Я боюсь этих криков. Они длятся всю ночь, если только светит луна, и часто будят меня, несмотря на крепкий сон. Среди непонятных слов песни я узнаю тревожное слово "вазаха". На следующий день коричневые парни смотрят на нас, белых людей, с усмешкой, а девушки просто избегают взгляда. В ночном пении кроется какая-то враждебная тайна. - Они поют о нас? - спрашиваю хороших знакомых в деревне. Но прямого ответа не получаю. Староста Раяона прикидывается лисой - он ничего не знает. Макоа Берандро пожимает плечами, а старик Джинаривело, мой друг, в самом деле знает немного. Он видит только свой любимый лес, взгляд его устремлен туда. Остается учитель Рамасо. И он ничего определенного сказать не может. Но он, доброжелательный и услужливый, хочет помочь мне. Он знает, что часть жителей относится к нам недружелюбно, и считает, что это скорее каприз, а не настоящая вражда. - Почти все юноши плохо к нам относятся. Чем это объяснить? - Очень просто! - улыбается учитель. - Вы прилетели к нам, как принцы из ваших европейских сказок, и, конечно, интересуете всех молодых рамату. Есть только одно средство завоевать благосклонность парней. - А именно? - Выбрать себе девушку, взять ее в качестве вади и временно на ней жениться. - Вы тоже сватаете мне Беначихину? - У нас здесь много других рамату! Вопрос гораздо серьезнее, чем вам кажется. Дело не только в личных мотивах. Имея здешнюю вади, вы в некотором роде войдете в нашу мальгашскую семью, и тогда вся деревня вас признает своим. Вы Расоу знаете? - Да, видел ее. - Она не замужем. - Хорошо, оставим это! - Я все же хотел бы знать, что они поют о вас по ночам. - Пойдем послушаем. Сегодня луна восходит в десять часов вечера, и вскоре начинается обычное пение. Мы идем на окраину деревни и застаем уже танцы в полном разгаре. Танцуют человек тридцать. Два сомкнутых широких ряда, в одном - юноши, в другом - девушки, ритмически наступают друг на друга, то наскакивая, то отступая: извечный символ кокетства. Поют хором по очереди: то девушки, то парни. Между двумя рядами увивается крепыш-солист. Когда хоры умолкают, он выкрикивает: Страус - птица из породы великанов, слушайте!.. Когда он встает на ноги - головой подпирает небо. А когда ложится - когтями буравит скалу. Страус съедает зараз семь гор, покрытых деревьями. И двадцати пяти китов на ужин ему мало. Когда он смыкает веки - страшная темнота наступает. И двое влюбленных восемь лет не могут найти друг друга. Вдруг барабанная дробь заглушает его слова, и хор девушек отвечает: Мы хотим видеть наших парней, Не прячьте парней, э-э-э-й!.. Певец, услышав признание девушек, фантазирует дальше: Когда страус вздохнет - ураган поднимается, С кур перья срывает, а с женщин - платья. Если страус голову в море окунет - Все суда мира остановит, А на клюве его могут плясать Девять пар лучших танцоров. Когда одно перо уронит он в Париже - Эхо раздается в Мароанцетре. И тогда рушится Индия, а Китай раскалывается... Рамасо шепотом переводит слова и добавляет с улыбкой: - Эти ночные песни и танцы называются здесь "циамунана", что значит "игра, в которой говорить надо только правду". - Как зовут этого певца? - спрашиваю. - Натрико. - Фантазия у него богатая. Мы стоим недалеко на открытой поляне, и при свете луны молодежь нас видит, но внешне не обращает ни малейшего внимания. Среди танцующих узнаю Беначихину и приветливо машу ей рукой. Но вдруг из рядов выскакивает новый певец и мощным голосом покрывает хор: Я клянусь рассказать ужасную правду, э-э-э-й!.. Я видел девушку в Таматаве с искусанными губами. Губы ей искусал вазаха, белый возлюбленный. У танцующих исчезло веселое настроение, вызванное прежней песней о страусе. Юноши издают мелодичный вой возмущения, девушки хором выражают страх. А воинственный певец продолжает: А знаете, зачем у вазахи золотой зуб? Собаки лают, когда хотят кусать, Вазаха кусает золотым зубом, Когда полюбит... Теленок сосет молоко у коровы, Вазаха сосет кровь из девичьих губ. Верите ли мне, э-э-э-й?.. Нет сомнения, что песня обо мне. - Кто этот жестокий болтун? - спрашиваю. - Зарабе. - Ах, вот оно что! Зарабе, сын сотского Безазы, - приятель Беначихины. Пытаюсь при свете луны разглядеть его получше. Он не так уж молод, ему далеко за двадцать, лицо красотой не отличается. Другие плясуны кажутся мне много интереснее. Бред ревнивого Зарабе рассмешил меня и вместе с тем встревожил. Встревожил потому, что отравленные стрелы, пущенные в группу возбужденной молодежи, опасны. Против них нет щита, нет сдерживающего тормоза; на этом ночном сборище никто меня не защитит. На следующий день приглашаю к себе Натрико, автора песенки о страусе, и в присутствии учителя Рамасо расхваливаю его остроумие и талант, предлагаю дружбу и кое-что еще: за каждую восхваляющую меня песенку обязуюсь выдавать солидный гонорар - десять франков. У юноши заблестели глаза, но его удерживают сомнения. В конце концов он смущенно выкладывает: - А вазаха действительно... ест губы у девушек? - Да что ты! - отвечаю решительно. - У меня есть еда получше: сухари! - Сухари вазахи во сто раз вкуснее губ девушек! - подтверждает Рамасо и окончательно убеждает молодого певца. Через два дня, в полночь, Зарабе снова издевается над моим золотым зубом, кусающим губы всех девушек в мире, как вдруг чей-то голос вплелся в его пение и не дает возможности молодежи отвечать хором. Это его соперник Натрико. Натрико ринулся в бой и запел: Изумительный золотой зуб у вазахи, эй! А знаете, девушки, что это значит? Эй! Вазаха родился с золотым зубом, И у его отца тоже был золотой зуб, И его дети родятся с золотым зубом... Я толкаю учителя и шепчу возмущенно: - Натрико очумел! - Нет, не очумел! Красиво поет! - восхищается Рамасо. Ничего не понимаю. А Натрико продолжает: Когда вазаха чихнет в Амбинанитело - Губернатор в страхе дрожит в Тананариве, А река Антанамбалана течет вспять. И все девушки чувствуют себя матерями, За исключением кривоногих. Кто ест сладкие сухари и имеет золотые зубы, Тому не нужны девичьи губы, эй! У вазахи огромный острый нос, И у его детей будут красивые большие носы!.. Натрико безумствует, он упивается моим носом и заражает остальных. Соперник Зарабе пытается всеми силами уничтожить выдающийся нос и воспевает искусанные девичьи губы, омерзительность золотого зуба, - напрасно: проиграл. Нос победил - властный, красивый и огромный-преогромный. В конце концов даже Натрико умолкает, зачарованный невиданным носом. Вдруг короткую тишину прерывает дрожащий голосок. Самая молодая девушка, может быть двенадцатилетний подросток, запела где-то в конце ряда: Я хочу родить ребенка с большим носом, эй! Остальные девушки громко смеются, и вдруг, точно буря, грянул хор, разбудив всю долину: Желаем детей с золотым зубом, э-э-э-й! Хороши дети с золотым зубом, э-э-э-й!.. Я стараюсь отыскать среди танцующих Веломоди. Наверно, пляшет где-то, но я не вижу ее. Потом наступил голубой рассвет и пришел день, светлый, трезвый, жаркий и обезоруживающий. В такой день крошечные птички суи, напоминающие колибри, сверкают на солнце, словно зеленые молнии, но людские дела протекают тяжело, точно застывшая вода. Борьба продолжается. Песни Зарабе направлены против меня. Но Натрико тоже поет. И с каждой ночью поет все лучше и лучше и все уверенней берет верх. Я спокоен за него. Боец познал новый, неисчерпаемый источник вдохновения: мои сухари. ЗМЕЯ АНКОМА Изумляет бурная реакция жителей Амбинанитело на некоторые явления природы и на некоторых зверей. Появление в деревне абсолютно невинного создания вызывает иногда неописуемое замешательство, выводит жизнь из обычной колеи, сеет тревогу. Не стоящие внимания события вырастают иногда до гигантских размеров. Вот пример: в деревне появилась обыкновенная змея и вызвала две бури - одну в человеческой душе, а другую, настоящую, в природе. Тото, туземец из соседней деревни на другом берегу реки, принес живую змею, которую он поймал в лесу. Тото храбрец и ничего не боится. Он высокого роста, но тварь еще больше. Тото держит змею за шею в поднятой высоко руке; ее мощное тело свисает книзу, а длинный хвост волочится по земле. Великолепный экземпляр, его едва можно обхватить обеими руками. Такую змею называют здесь анкома. Принадлежит она к благородному семейству боа. Жертву свою они душат, а не отравляют ядом. И победителя Тото распирает гордость. Он затевает с пленницей опасную игру: спускает ее на землю между хижиной старосты Раяоны и моей. Змея тотчас величественно поползла к зарослям. Вокруг поднялся невероятный шум. Лает испуганный пес, детвора в страхе бросается наутек. Но Тото невозмутим. Тото играет, Тото забавляется, Тото властвует. Такой же величественный, как и змея, он в нужный момент срывается с места, точно дикий зверь фосса, догоняет анкому, веткой, наподобие вилы, прижимает шею, связывает змею и бодро тащит к моим ногам. Получает солидное вознаграждение и возвращается в свою деревню. Он уходит, как герой, с гордо поднятой головой, вызывая восхищение всех женщин. Змея стального цвета, но искусная рука лесного демона разукрасила ее бока темными таинственными знаками, всевозможными геометрическими фигурами. Зачем они, кто их разгадает? Люди? Коричневые люди приходят посмотреть на нее. Они задумчивы, их тревожит какое-то предчувствие. Влюбленный в лес старик Джинаривело приветствует анкому, лесного посланника, но вдруг становится серьезным и, показывая на змею, говорит: - Будет буря! Я смотрю на него с улыбкой: тоже пророк! Сейчас период дождей, и еще не одна буря навестит нас! - Сегодня в полночь будет буря, - настаивает Джинаривело. Старик - мой друг, неудобно высмеивать его. Смотрю на небо. Послеполуденное солнце светит как обычно, и ничто не предвещает ненастья. Потом приходит макоа Берандро, обладающий магическим свойством исцелять болезни, внимательно смотрит на змею, кивает головой и заявляет без обиняков: - Тото подлец! - Потому что принес мне красивую змею? - спрашиваю вызывающим тоном. - Да, потому что принес именно эту змею, анкому... - Преувеличиваешь, Берандро! Но Берандро настаивает на своем и, очевидно, знает, что говорит. Речь идет об очень важных, о важнейших делах. - Каких? - задаю вопрос. - Убей анкому, пока не поздно! - настаивает Берандро. С меня довольно мальгашских чудес и капризов, я больше не желаю поддаваться. - Змею убивать не стану! - заявляю резко и категорически. Настолько резко, что потом становится жаль хорошего человека, и я приглашаю его на стаканчик рома. Второй стакан раскрывает Берандро рот. Лет пятьдесят назад в Рантабе жил один почтенный старик из племени цияндру. Однажды старик пошел в лес, там напала на него громадная змея анкома и задушила. С тех пор анкома стала врагом всего рода цияндру, и какой бы цияндру ни увидел анкому, он обязан немедленно убить ее под страхом самого тяжкого проклятия. Теперь глава этого рода - Безаза, наш сотский, он и обязан убить мою анкому. Я никак не ожидал, что придется так быстро и при таких неожиданных обстоятельствах столкнуться с Безазой. Все знают, что его хижина - тайная кузница враждебных актов против меня, а его сын Зарабе лунными ночами поет омерзительную клевету. - Анкома будет жить! - непреклонно заявляю еще раз. Берандро взволнован. Анкома и ром вывели его из равновесия, обильный пот катится по его лицу. Он говорит, что вся долина уважает великое фади Безазы, все знают отношение сотского к анкоме. И Тото тоже знает. Поэтому Тото законченный негодяй. Он знал, что вся деревня всполошится, если появится анкома. Вертопрах мстит Безазе, с которым вся его семья в ссоре. - Все же Тото смелый юноша! - упрямлюсь я и, чтобы поставить на своем и взять быка за рога, приглашаю Безазу к себе. Всегда надменный, сотский сегодня неузнаваем. Он болен и едва держится на ногах. Лицо почернело, как уголь, а отвисшая челюсть дрожит, когда его взгляд встречается со взглядом змеи. Странно, могущественно влияние животных на здешних людей! Но я знаю, Безаза не бросится на анкому, как некогда обезумевший Бетрара напустился на моего хамелеона. Безаза солидный и ответственный представитель общины. Со всей серьезностью заявляю: - Я гость твоей деревни, и это моя змея! Она имеет для меня большое значение. Сегодня вечер опускается на долину не так, как обычно. Закат багровее, чем всегда; лягушки разорались на час раньше; из лесу доносятся крики незнакомых нам зверей, и деревня, обычно такая шумная в этот час, сегодня замирает в зловещей тишине. Не слышно даже смеха женщин, и на фоне замолкших хижин далекий плач ребенка кажется грозным криком. Перед ужином ко мне заходит Раяона и рассказывает, что у Безазы лихорадка и в бреду он бормочет что-то непонятное. Люди толкуют, что это демоны высказывают свои пожелания. Позже, когда наступила ночь, я заглянул к змее и проверил путы. Анкома лежала на веранде, свернувшись в клубок; глаза ее закрыты, и кажется, что она спит. Электрическим фонариком освещаю ее голову: спит, воплощение силы, спокойствия и достоинства. Я дотронулся до ее пасти. Змея медленно приоткрыла глаза. Они очень малы для такой огромной туши. Сквозь щелки век змея вперила в меня холодный, упорный взгляд. И я вдруг почувствовал, как по спине у меня поползли мурашки. Неужели и меня мальгаши заразили чувством страха? Нервы! Ночь еще душнее, чем обычно. Сверчки стрекочут еще пронзительнее и громче. Тревожит отсутствие привычных ночных голосов: молодежь сегодня молчит, не слышно пения и танцев. Но что это: луны на небе нет, а над восточной цепью гор клубится черный, густой вал. Медленно надвигается страшная туча. Лежу в постели и не сплю. Решил этой ночью бодрствовать. Однако неожиданно меня сморил непреодолимый сон. Остатками сознания я подумал о поваре Марово; вероятно, он подсыпал в пищу какое-то снотворное. Хочу вскочить и мчаться к Богдану, живущему в другой хижине. Не могу! Не могу оторвать тяжелой головы от подушки. Глаза плотно закрываются, и я погружаюсь в сон. Разбудил меня грохот и треск. Где-то близко ударил гром. По крыше хижины барабанит ливень. Началась страшная буря. Раздаются беспрерывные раскаты грома. Я зажигаю свет. Два часа. Значит, предсказание Джинаривело сбылось, правда с опозданием на два часа. А змея? Одного взгляда достаточно: дурные предчувствия подтвердились. Анкома вытянулась в неестественной позе во всю длину веранды. Так и есть - мертва, горло перерезано ножом. Фади Безазы оказалось сильнее всего. Прекрасный экземпляр змеи погиб. Для меня это действительно большая потеря, но вместе с тем лишний козырь против деревни, нарушившей святой закон гостеприимства. Утром после бури приходят с официальным визитом староста Раяона и сотский Безаза. Безаза снова здоров. Он хочет загладить вину и приносит подарок, который, он считает, заменит мне утрату анкомы: две змеи поменьше, другой разновидности, красивой светло-коричневой окраски. К тому же Безаза добавляет: - Зарабе больше не будет петь... В деревне его больше не будет... Я удалил его... Вот первые плоды победы. Хорошая, очень хорошая новость. ГОРЕ ПОБЕДИТЕЛЮ Капризы жителей Амбинанитело и раздражающая сложность их характеров измучили нас и все настоятельней требуют развязки, какой бы то ни было развязки. Где-то в тайниках первобытной души бьется источник вражды к двум чужим, пришельцам. Но как обнаружить его и как до него добраться? Мы знаем, что местные жители считают себя магически связанными с лесными зверями. Инстинкт исследователя, а также инстинкт самозащиты все сильнее толкают меня к грозным насекомым - богомолам. Богдан Кречмер приносит их из леса живыми, мальчишки тоже таскают. На руку мне забрался большой богомол тисма. Пальцем другой руки я вожу вокруг него, и он поворачивает голову вслед за пальцем; богомол - единственное насекомое с подвижной шеей. Не раз он выбрасывал хищные лапы вверх и хватал меня за палец. Хватка так сильна, что освободиться от хищника невозможно, разве только разодрать его на куски. Хватка не на живот, а на смерть. Некоторое время небольшое насекомое какой-то колдовской силой держит в плену взрослого человека. Наконец мне удается освободить палец. Капли крови брызжут из проколотых шипами мест. Я слизываю кровь и чувствую себя разбитым. Точно ранил меня враждебный дух долины. Я хочу узнать, до какого же предела дойдет хищничество богомолов, и помещаю их в небольшие коробки. Туда же впускаю на съедение пауков, медведок, кузнечиков. Никто из них не может совладать с богомолами, и интересно: ядовитые пауки, даже большие экземпляры, мрут как мухи. Богомол на ограниченном пространстве сражается, как росомаха, осажденная собаками; он ложится на бок и беспрерывно выбрасывает все шесть длинных лап. Пробраться сквозь такое заграждение немыслимо. Зато ему самому очень удобно после на редкость короткой борьбы зацепить шипами передних лап паука - и жертве конец. Медведки в долине Амбинанитело большие, толстые, вооружены огромными когтями для неутомимой работы в земле. Такими когтями они могли бы в клочья разодрать любого богомола, если бы знали об этом. Увы, не знают. Погибают все. Зло иногда берет, когда видишь, как громадную, но мирную медведку побеждает организованное хищничество богомола. Медведки, схваченные стальными клещами богомола, смешно болтают в воздухе тяжелыми когтями. И кончается это всегда смертью жертвы. И вот, когда сравниваешь грубоватых медведок с богомолом, замечаешь удивительное явление - богомолы нелепо красивы. Очень хороши самочки, самцы - много хуже. К тому же они трусы. Я невольно начинаю восхищаться богомолами. Ничего не поделаешь: преклонение перед красотой. Длинные, стройные ноги, изящное туловище, раскрытые крылья напоминают кружева балерины. Но самое замечательное - движения: гордые, изысканные, почти театральные. Все это однажды бросилось мне в глаза, и я с удивлением замечаю, что мое первоначальное впечатление ужаса исчезает и я смотрю на них по-иному: богомолы-самки - амазонки. Бессердечные, но великолепные; жестокие, но очаровательные; кровожадные, но привлекательные. Самые интересные бои происходят у богомолов между собой. Они никогда не кончаются вничью, результат всегда одинаков: победа одного и смерть другого. Правила жестокого сражения необычны и соблюдаются в строгой последовательности. Это в буквальном смысле состязание. Борцы не кусаются, а стремятся обхватить друг друга. Побеждает тот, кто первый захватит передними лапами голову или шею противника. Попавший в объятия теряет силы, и победитель пожирает его живьем. Когда борьба ведется между богомолами одинаковой величины, трудно предвидеть, кто победит; решает случай. Но если только один чуточку больше - борьба становится неравной. Преимущество всегда на стороне большего, и больший всегда побеждает. Здесь нет исключений, случайностей не бывает. Тисма - самый большой из всех богомолов в Амбинанитело. Властвует он на вершине хищнической иерархии, удерживает первенство жестокости, всегда пожирает других богомолов. Всегда? Я долго наблюдал за ними и открыл удивительную особенность, управляющую миром ужасов. Оказывается, хищник-победитель должен сам погибнуть. Даже больше: он должен погибнуть именно потому, что стал победителем. Вот уже несколько дней я слежу за насекомыми, забыв о деревне и обо всем на свете. Исследую, проверяю и сам себе не верю. Но как не верить опытам? А все они точно доказывают, что даже в этом пекле хищных инстинктов существует своя закономерность. Богомолы обладают особенным свойством: победив врага, они должны сожрать его целиком, без остатка. Это биологическое, деспотическое насилие впоследствии оказывается гибельным для них же самих. Вот идет бой. Мощная тисма с крыльями рыжеватого цвета сражается с богомолом поменьше, зеленого цвета. Судьба зеленого предрешена. После короткой разведки тисма крепко обхватывает шею своего противника и, не обращая внимания на резкие движения лап, разделывается с ним. Пожирает, как обычно, все по очереди: голову, туловище, брюшко. Проделывает это быстро, злобно, точно борьба все еще продолжается. Никакой силой не остановить богомола, пока от жертвы не останутся только рожки да ножки. Богомол жесток, но еще более жесток закон, заставляющий глотать добычу за один раз. Несчастный триумфатор не в силах прервать трапезу, он обжирается до отвала, ужасно раздувается и, обессиленный, падает. Я пускаю в коробку другого богомола, зеленого. Зеленый боится рыжего чудовища. Но сейчас чудовище странно ведет себя: не наступает, не защищается и даже больше - он неподвижен. Зеленый осмелел, ринулся в бой и сразил рыжего. Тисма, несколько минут назад непобедимое страшилище, позорно погибает. Ее тоже сжирают дотла. Вот так погибают хищные тисмы, жертвы собственного обжорства. Я искал у богомолов законы, которые помогли бы мне лучше распознать извилистые тропинки жизни в Амбинанитело, а осознал великий закон природы, дерзкий, потрясающий, радостный и окрыляющий самой большой надеждой: жестокий хищник должен погибнуть! ВЕЛИКОЕ КАБАРИ Свершилось: я, наконец, взбунтовал! Надоели хитрые, якобы доброжелательные нашептывания, обманчивые, скользящие взгляды и предсказания всяческих бед. Я хочу идти прямым путем: прижму к стенке недружелюбно настроенных жителей Амбинанитело и заставлю их посмотреть прямо в глаза. Деревня разделилась на два лагеря, которые относятся к нам, белым людям, по-разному. В одном - несколько верных и искренних друзей: учитель Рамасо, степенный Джинаривело, Берандро, Тамасу и Манахицара, знаток старинных легенд. В другом - по-прежнему недоброжелательный сотский Безаза и многие его сородичи племени цияндру. Правда, Безаза сдержал обещание и отправил своего сына Зарабе на отдаленные рисовые поля, но война из-за угла нисколько не утихла. Иногда нам кажется, что злобная волна захлестывает всю деревню и проникает даже в семьи преданных друзей, вызывая недоверие в сердцах их жен, детей и внуков. В течение нескольких дней я одурманивал себя жестокостью богомолов. Вероятно, опыты пошли на пользу: я стал зол, как оса, и готов перевернуть небо и землю, а прежде всего Амбинанитело. Решаю поставить вопрос ребром. Китайскому булочнику в Мароанцетре велю приготовить два мешка сладких сухарей, у другого китайца заказываю несколько бутылок отменного рома и в один прекрасный день собираю у себя великое кабари. Кабари - значит общественное собрание. Слежу, чтобы пришли не только друзья, но и сотский Безаза и другие важные лица из рода цияндру, молодые и старые. Приглашаю, разумеется, старосту Раяону. Раяона хочет показать себя хитрым дипломатом и рядится в шкуру лисы. Собственно, относится он ко мне не плохо, но я все время чувствую себя с ним как-то неуверенно. Жаль, что не будет врача Ранакомбе - он уже уехал. Смелый и искренний хова, наверно, поддержал бы меня. Раяона, заметив серьезные приготовления, старается выведать, что я затеваю. - Хочу со всей остротой поставить вопрос об отношении деревни к нам! - раскрываю свои намерения. - И вы готовите большую речь? - Да. - Я с удовольствием буду вашим переводчиком. - Благодарю, охотно воспользуюсь вашей помощью... Правда, я уже просил об этом Рамасо, но двое еще лучше. Деревня догадывается о надвигающейся грозе. На меня смотрят еще подозрительнее. Жители Амбинанитело решают обезоружить меня. В назначенный день кабари ко мне с утра стали приносить дары природы: кокосовые орехи, рис, плоды хлебного дерева, бананы, овощи, кур, яйца, сахарный тростник. Громадная гора снеди высится на веранде моей хижины, но я не даю сбить себя с толку. Хочу довести дело до конца. Гости стали собираться тотчас после обеда. Первыми пришли учитель Рамасо и староста Раяона. Вскоре уже не хватало скамеек и табуреток, и вновь прибывшие стали располагаться где попало, прямо на циновках. Повар Марово с помощью Богдана ловко обслуживает гостей, каждому подает рюмку рома и несколько сухарей. Всем очень интересно, что произойдет; слегка обеспокоены ожиданием, почти не разговаривают. Приход сотского Безазы вносит оживление. Кабари еще не открываем, ждем нескольких запоздавших, а пока Безаза рассказывает последние новости: в приморском районе Анталахе на ванильных плантациях произошли стычки между мальгашскими рабочими и белыми хозяевами, многих туземцев арестовали. - А правда, что моего внука Разафы тоже забрали? - спрашивает Джинаривело. Разафы уже несколько месяцев работал на побережье. - Да, я слыхал об этом, - отвечает Безаза. При этом сотский взглянул на старика с глубоким уважением, и в его взгляде мелькнуло сочувствие. Помедлив, Безаза протянул руку Джинаривело и сказал: - В нашей семье тоже есть пострадавшие. Рукопожатие взволновало присутствующих. Все удивленно смотрят на них, словно протянутые руки прекращают давнишнюю вражду между родами заникавуку и цияндру. - Говорят, одного из наших убили, - восклицает кто-то, сидящий у стены. - Нет, это болтовня! - заверяет староста Раяона. - Но ведь стреляли!.. - Правильно, стреляли, но в воздух, для устрашения. Воспользовавшись молчанием, спрашиваю, что, собственно, случилось. Рамасо объясняет вполголоса. Километрах в ста к северо-востоку от Амбинанитело, на восточном берегу острова, расположен порт Анталаха. Там на прибрежных склонах прекрасно созревает ваниль. Благородное и ценное растение из семейства гиацинтов, напоминающее лианы, очень прибыльно, но требует тщательного ухода - искусственного опыления цветов и сложной обработки созревающих стручков. Богатые французские компании и отдельные белые предприниматели владеют в Анталахе плантациями, на которых трудится много местных рабочих. Права рабочих защищают трудовые договоры и уставы колоний. Они хороши на бумаге, но на каждом шагу беспощадно попираются эксплуататорами. Несколько месяцев назад плантаторы самовольно снизили заработную плату и наполовину уменьшили дневную порцию риса, предусмотренную договором. Когда пострадавшие взбунтовались и прекратили работу, местные власти, вопреки существующим законам, объявили всех мобилизованными на принудительные работы на плантациях, и теперь уже за сущие гроши. - Но ведь к принудительному труду относятся только общественно полезные работы, а не частные плантации, не правда ли? - говорю я. - Конечно... по закону. Но власти в Анталахе дудят с плантаторами в одну дудку; это одна шайка! Им наплевать на закон. - А вышестоящие власти, например в Тананариве, никаких мер не принимают? - Да поймите вы, вазаха, подлинную сущность колониализма: защищать интересы только хозяев. Ну, если насилие над туземцами достигнет таких размеров, когда могут пострадать интересы колонизаторов, например в случае вооруженного восстания, только тогда вмешиваются власти. Рабочие, вынужденные насильно работать на плантациях в Анталахе, продолжали бунтовать и избили некоторых слишком ретивых надсмотрщиков. Тогда были призваны на помощь войска и произведены дальнейшие аресты. Предполагалось изъять руководителей сопротивления. Дело дошло до террора и пыток над некоторыми заключенными. В настоящее время в Анталахе внешне как будто спокойно, но население взбудоражено, множество людей заключено в тюрьмы и обстановка весьма накалена... - Как вы считаете, Рамасо, чем это кончится? - Чем кончится? Тем, чем всегда. У плантаторов - деньги и помощь властей, рабочие же еле перебиваются и плохо организованы. Конечно, проиграют. Будут радоваться, если арестованных выпустят из тюрьмы, и станут работать на еще худших условиях. Но одно несомненно: сознание обиды растет. В то время, когда Рамасо рассказывает эту грустную историю, приходят опоздавшие гости. И тут у меня возникают мучительные сомнения. Ведь у племени бецимизараков сейчас тяжелые заботы в связи с событиями в Анталахе. Удобно ли в такое время навязывать жителям Амбинанитело свои заботы? Мои волнения по сравнению с делами туземцев кажутся ничтожными и эгоистичными. Не лучше ли отказаться от кабари и отложить его на более подходящее время? Говорю обо всем Рамасо. Но он другого мнения. Кабари должен состояться, это не только мое личное дело. Речь идет о моральном облике всей деревни. Люди должны доказать, что умеют уважать доброжелательно настроенных, хотя и чужих людей, приехавших сюда в качестве друзей. Именно сейчас подходящий момент заклеймить темноту и суеверие. - Только не давайте обмануть себя, - предостерегает Рамасо, - подарками. Ведь вам нужны другие проявления гостеприимства! Кажется, наступает время начать собрание. Но меня опережает Безаза. Он гладит рукой курчавые волосы, нервно трет подбородок, покрытый редкой растительностью, наконец, торжественно встает и обращается ко мне. В очень длинной и туманной речи, изобилующей цветистыми оборотами и медовыми словечками, он просит, чтобы я отведал все, что принесла деревня, и признал ее дружбу. Слова, слова, слова... - Попробую даже твой мед, Безаза, и утолю голод. Но гостеприимство разве на этом кончается? Нет, бананы и кокосовые орехи не одурманят меня своим душистым запахом. Довольно играть в кошки и мышки. Чувствую, гости озадачены. Они научили меня своим приемам: призываю на помощь соседнюю гору Амбихимицинго, гору Беневского. В жизнь коричневого человека постоянно вплетается природа: птицы, хамелеоны, лемуры, деревья, горы, реки. И вот теперь гора Беневского вошла в хижину и зачаровывает собравшихся мальгашей. - Дух Беневского, - говорю им, - по сей день обитает не только на этой горе, о чем прекрасно знают Берандро и Джинаривело, но и на севере, на моей далекой родине. Беневский сперва боролся за наше дело, а потом за ваше, он стал вашим великим королем - ампансакабе и оставил потомкам завещание - книгу. В этой книге он рассказывает о своих друзьях, ваших предках, и особенно расхваливает их гостеприимство. Мой народ очень интересуется вашей историей и послал меня сюда, чтобы я мог рассказать, все ли еще жизнь бецимизараков так достойна, как во времена Беневского. Что я должен им сказать о вашем гостеприимстве? Я приехал к вам с дружески настроенным сердцем и карманами, наполненными подарками. А с чем вы меня принимаете? Сегодня, через столько недель знакомства, вы предлагаете мне рис, кур, бананы, то есть то, что можно всегда достать за деньги. И это все, что может дать ваша дружба? А где же ваш древний, святой мальгашский обычай?! Слова, которые переводит Раяона с французского на мальгашский, обрушиваются на них как удары и затрагивают самые чувствительные струны мальгашской души. Старейшины озабоченно молчат. Только один Безаза осторожно спрашивает: - Скажи нам, чего же ты хочешь? Взгляды всех напряженно устремляются в мою сторону. - Убедительного доказательства, - отвечаю, - что вы нас обоих считаете настоящими друзьями. Нужны поступки, а не слова, даже если они приправлены сладчайшим медом или украшены цветами. Но Безаза с невинным видом упрямо повторяет тот же вопрос: - Скажи ясно, какие поступки тебе нужны? Хитрец думает втянуть меня в западню!.. Если я открыто выложу сейчас свои желания - совершу огромную бестактность и нарушу этикет. И я молча перевожу вызывающий взгляд с одного на другого. - Разрешите мне, - подает голос Рамасо, - выяснить некоторые вопросы. Вазаха приехал в нашу деревню несколько недель назад, и мы все ежедневно видим его. Никто не может теперь сомневаться, что вазаха наш настоящий друг. И именно сегодня, когда на наше племя свалились беды, его дружба для нас тем ценнее, что он как писатель может защищать наше дело во всем мире. Разве в этом кто-нибудь сомневается? Все молчат, никто не возражает. - И неумным кажется, - продолжает Рамасо, - недружелюбие тех из нас, кто хмуро смотрит на него. - А имеются ли доказательства такого недружелюбия? - спрашивает Безаза. - Да, вот хотя бы такое: хижина вазахи все еще пустует, до сих пор у него нет подруги... - Может быть, ему не нравятся наши рамату? - замечает какой-то шутник, однако никто не желает слушать насмешника, и все громко протестуют. - Ты, Рамбоа, лучше всех знаешь, где собака зарыта! - восклицает Рамасо. - Ты и твои дружки распеваете по ночам всякий вздор, а девушки верят вашим бредням и боятся вазахи. Не знаю, хорошо ли поступил Рамасо, подняв вопрос о девушках. Я немного смутился. Правда, несколько дней назад учитель мне втолковывал, что необходимо заключить временный союз, воламбите, с какой-нибудь девушкой: мол, это укрепит связь с деревней, но говорить об этом теперь, на таком многочисленном собрании, мне казалось неуместным. Рамасо замолчал, и все уставились на меня, словно требуя объяснения. Я, как полагается по хорошему тону, обращаюсь к истории и отвечаю аллегорией: - Прежде в вашей реке Антанамбалана не было совсем крокодилов, и только полтора века назад король Рабе привез из Анталахи первого живого крокодила. Вам известно, как король Рабе высоко расценивал гостеприимство: даже такое страшное чудовище он считал своим гостем и отдавал дань святому обычаю, ежегодно торжественно дарил ему девушку... Люди долины Амбинанитело знакомы с удивительной историей короля Рабе и крокодила. Знают ее и охотно слушают снова, а некоторые признательно кивают головой. Слушать старинные легенды коричневым людям нравится всегда не менее, чем вкушать сладкий плод манго. Помолчав немного, добавляю с улыбкой: - А мы, двое белых людей, ваши гости. Мы не крокодилы и, вопреки пению глупого Зарабе, девушек пожирать не собираемся. Тут встает старик Джинаривело, мой добрый друг, который знает, что такое труд писателя и что значит книга. Ведь в моей книге его некогда поразили фотографии деревьев в канадских лесах, и он изрекает властным голосом: - Ты наш друг! И на своей родине ты должен хорошо написать о нас. Наклоном головы благодарю его, но пожимаю плечами и показываю глазами на угол хижины, где сидит группа мужчин с осовелыми лицами, родственники Безазы. Они тоже пьют ром, но угрюмо молчат и, притворяясь задумчивыми, упорно не отрывают глаз от пола. Видно, строптивые противники. Если они не поднимут глаз и не примут участия в общей беседе, сегодняшние труды пропадут даром. Богдан не спускает с них глаз и все подливает ром. Но ничто не помогает: сидят нахмурившись. - Смотрите, смотрите, гора! - кричит мой приятель Берандро и как безумный бросается во двор. Солнце садилось за горами. В долине протянулись вечерние тени, ближайшая гора Амбихимицинго, которая стоит против моей хижины, охвачена последними лучами солнца и горит красным пламенем словно зачарованная. На склонах ярко сверкают деревья гвоздичных плантаций, на вершине золотится старый лес. Всю природу вокруг, даже цепь ближайших, более низких вершин, покрыл спокойный фиолетовый полумрак; тем призрачней пылает только одна гора. Великолепное зрелище, которое повторяется почти ежедневно в это же время, сегодня, после моих слов и возгласа Берандро, приобретает новое, таинственное значение. Гора кажется мальгашам ожившим призраком. Им чудится, что она бросает кому-то грозный вызов, подает таинственные знаки. - Гора Беневского! - взволнованно восклицает Берандро. Не уловка ли это доброжелательного мальгаша? И вдруг мои гости, возбужденные и будто разгадавшие таинственные знаки горы, громко выражают свои чувства, некоторые даже кричат. Все возбуждены, у всех блестят глаза. Раяона и Рамасо не могут перевести ни слова; все говорят одновременно. Даже родственники Безазы сорвались с места, смотрят на гору как безумные и высказывают свои догадки. Какой-то массовый психоз. Он прошел так же быстро, как и вспыхнул. Все успокаиваются, замолкают и, немного смущенные, садятся на свои места. После короткого, негромкого разговора между собой мальгаши приходят к какому-то решению и старик Джинаривело говорит: - Деревня Амбинанитело признает и любит своих белых гостей и в честь древних обычаев и в знак прочной и искренней дружбы желает дать тебе в жены мальгашскую девушку. Ты согласен, вазаха? - Если таков ваш обычай и таково доказательство дружбы, я, разумеется, согласен. - А есть ли у тебя, вазаха, определенное желание в отношении вади? Я подумал об одной милой девушке, но, боясь свершить бестактность, не говорю о ней, а только шутливо объясняю. - Я хотел бы иметь вади молодую, красивую, веселую, здоровую, благородную... Возврат к мирским делам приносит явное облегчение. Обильный поток качеств моей будущей вади вызывает ясную улыбку на всех лицах. Джинаривело спрашивает: - Моя внучка Беначихина подойдет? Он уверен в моем согласии и, не дожидаясь ответа, посылает одного из младших родственников за девушкой. - Постойте! - Я хочу удержать их, но мой голос тонет в общем шуме. Тут же всех поражает новость: возвратившийся посланец сообщает, что Беначихины в деревне нет. Ушла вместе с Зарабе на отдаленные рисовые поля. - Позор на нашу голову! - Джинаривело искренне огорчен, это видно по его глазам. Я кусаю губы, чтобы не расхохотаться. - Прикажу вернуть ее силой! - негодует дед. - Оставь Беначихину в покое! Не надо ее! - восклицаю я и обращаюсь к посланцу: - А Веломоди в деревне? - Да. - Поди спроси, хочет ли она стать моей вади! Мои слова снова поражают присутствующих. Через минуту все узнают: Веломоди согласна стать моей вади. К Джинаривело быстро возвращается хорошее настроение, и он радостно говорит: - Это хорошо! Сегодня вечером семья приведет ее к тебе. День проходил, и солнце клонилось к закату под знаком злых предчувствий, закипавшей в душах бури и сплошной неизвестности. Теперь все ясно: наступает тихий вечер. Гора Беневского, наконец, присмирела, погасла и засыпает во мраке, как и все другие горы. МОЯ ВАДИ С наступлением темноты в хижину приводят Веломоди. Гурьбой вваливается вся родня, не только дедушка Джинаривело и мать, но и многочисленные дяди, тети, племянники и другие родственники. Вежливые, хорошие люди. Вся компания ест, пьет и веселится. Среди приглашенных гостей, конечно, присутствуют Рамасо и Раяона. Сидят на почетных местах вместе с Джинаривело и моей тещей - рафузуко. У всех прекрасное настроение, все развлекаются, произносят подходящие к случаю приветствия. - И чтобы сын твой, - поднимает рюмку Раяона, его слегка затуманенные глаза смеются, - чтобы сын твой, вазаха, стал знаменитым вором скота. Известное и излюбленное мальгашское напутствие, направленное в мой адрес, вызывает у присутствующих бурю восторга, тем более, что произносит его шеф кантона, блюститель законов. Гости наклоняются к Веломоди, сидящей тихо и скромно у стенки в тени. За весь вечер она не проронила ни слова. Одной из старших теток, сестре моей тещи, не нравится молчание Веломоди, и она с лицом сердитого лемура говорит: - К ней трудно применить нашу поговорку: не уподобляйся сверчку, голос которого наполняет весь лес, хотя сам он крошечный... Голос Веломоди что-то не заполняет хижины. А ты, вазаха, знаешь подходящие поговорки? - Знаю. Все с большим любопытством смотрят на меня. - Я знаю много растений, - повторяю услышанную когда-то мудрость, - но только сахарный тростник мне по вкусу. Другими словами: много девушек существует на белом свете, но только одна мне нравится. Гостям по душе такая учтивая аллегория. На прощание молодая еще теща обнимает мою голову и крепко целует в щеку; это вызывает сильное удивление семьи. Прежде они совсем не знали поцелуев, да и теперь не слишком увлекаются ими. Потом теща совершает обряд, который всем, кроме Рамасо и Раяоны, кажется существенным дополнением к торжеству. Рафузуко приносит из кухни горящие головни и выбрасывает их из обеих дверей хижины далеко во двор. Головни описывают дугу, рассыпается фонтан ярких искр. - Зачем это? - спрашиваю. - Чтобы отогнать злых духов, кружащихся вокруг хижины, - объясняет теща. - Около моей хижины духов нет, - успокаиваю я ее. - О, вазаха, откуда ты знаешь? Духи есть везде! - Не беспокойся. Я защищу Веломоди. Около полуночи семья попрощалась, и хижина опустела. Вскоре я проводил последнего гостя - Богдана. Вернувшись в хижину, я застал Веломоди на том же месте - в темном углу у стены. Она просидела там весь вечер, тихая, как мышонок, и скромная, как овца. Теперь она смотрит на меня, и я вижу только ее глаза, вернее два ярко горящих уголька, пронзающих меня из мрака. Я понял, как удачно складываются события: Веломоди в роли моей вади - старый обычай гостеприимства в Амбинанитело, проявление искренней доброжелательности, подлинная живая связь между мной и жителями деревни. ЗЛАЯ РЕКА Цапли вурумпуцы - белые, нарядные, парящие высоко в небе птицы. Их всегда восемь. Ежедневно, вероятно с незапамятных времен, подчиняясь извечному инстинкту, они в одно и то же время появляются над долиной: за полчаса до захода солнца. И всегда летят над рекой, словно связаны с нею. А когда проносятся над деревней, их бесшумный белый полет напоминает мелькание светлых мыслей. Цапли - прекрасные существа. Мальгаши любят их. Птицы с достоинством шагают по рисовым полям, точно хозяева. Белые цапли на полях так же неотделимы от мадагаскарского пейзажа, как крылатые хищники кани, которых здесь называют папанго. Высоко в небе они вычерчивают над каждой мальгашской деревней круги и высматривают цыплят. Цапли охотно ютятся вблизи скота: вероятно, ловят больших клещей и мух, лакомившихся теплой кровью животных. Но основная их еда - лягушки или маленькие рыбки, обитающие в болотах на рисовых полях. Появление над рекой восьми цапель означает, что день в Амбинанитело пришел к концу. Я прекращаю писать, закрываю тетрадь и иду к реке Антанамбалане. Здесь я ежедневно любуюсь одной и той же картиной: поразительной мощью горной реки. Свое начало она берет недалеко в горах, но уже здесь река огромна, не менее Вислы в низовьях. Откуда в этом горном хаосе столько воды? Белые цапли вурумпуцы полетели к истокам реки; мои мысли вплелись в птичий полет и устремились за ними. Тайна истоков всегда манит человека, он тянется к ним, как цапли. Но сумерки густеют, лес на склоне гор темнеет, вершины все острее сверлят небо. И вот тут фантазия мальгашей пробуждается: река уже не река, это зверь. Дикий, страшный, точно вырвавшийся из клетки бешеный пес. Она рвется из клубящих гор и живет, как живут крокодилы, змеи, белые цапли. Чем ночь глубже, тем зверь грознее. И тогда Веломоди, моя вади, толкает меня. Ей страшно, пора возвращаться домой. Когда мы шли к реке, Веломоди, как и пристало хорошо воспитанной мальгашке, шагала позади меня. Вечером же она боится реки и ее духов и осторожно ступает впереди, так близко, что ее спина касается моей груди. Моя близость придает ей уверенности. Такое простое доказательство доверия доставляет мне радость и наполняет гордостью: девушка признает непобедимую силу белого человека, который сумеет защитить ее от грозных мальгашских бед. Весь обратный путь мы молчим и чувствуем, что нас обоих связывает крепкий узел мальгашского союза. На рисовых полях громко квакают лягушки. Как-то Богдан сказал, что мадагаскарские лягушки по внешнему виду мало чем отличаются от наших, европейских, но голоса совсем не похожи. Это верно. Лягушки, которых мы слышим каждый вечер, орут, как многотысячная, разбушевавшаяся толпа людей. Сходство настолько велико, что на ум приходят неожиданные сравнения. Сейчас мне мерещится какой-то бурный митинг в большом городе. - Тысяча людей говорит! - смеясь, обращаюсь я к Веломоди. - Это не люди, это духи разговаривают. - скромно поправила меня девушка и тут же добавила: - Хорошие духи! Веломоди с облегчением вздохнула - хижина рядом и квакают лягушки. Теперь она уже совсем успокоилась: со всех концов деревни доносится лягушачий хор, напоминающий все тот же многоголосый человеческий гул. Наступила ночь, добрые духи окружили селение плотным кольцом голосов и будут так митинговать до рассвета, охраняя покой людей. К утру эти лягушки умолкают, но зато вступают другие, еще более удивительные. Они скрипят, точно несмазанная телега. И снова обман так велик, что можно поклясться: вокруг деревни кружит обоз скрипящих телег. Скрипят они долго, до утра, пока не выглянут первые лучи солнца, тогда телеги умолкают. Однажды утром меня разбудил фальшивый крик, неслыханная какофония. Взбесились лягушки, подражающие людским голосам; орут громче, чем обычно, хотя уже белый день. И немазаные телеги - другая разновидность лягушек - тоже разбушевались не на шутку, и телеги мчатся сломя голову. Шум невозможный. Со двора вошла Веломоди, от волнения с трудом говорит: - Река... Я вышел из хижины, и глазам предстала грозная картина. Вода залила всю долину Амбинанитело, все рисовые поля. Должно быть, где-то в горах разверзлись водные хляби. За ночь река поднялась на несколько метров и затопила все вокруг. Вода повсюду. На сплошном безбрежном озере уцелел только один песчаный островок - наш холм, на котором стоит селение, отрезанное от всего мира. Большая вода изменила всю жизнь. Трудно узнать прежнее Амбинанитело. Растения стали другими и звери тоже. Лягушки на радостях разорались что есть мочи, птицы жалобно щебечут, лемуры воют, даже люди стали какие-то странные. Не узнаю Веломоди. Глаза широко раскрыты, рассеянна, не слушает меня. Когда я хочу подойти к воде за нашей хижиной, девушка вдруг пугается и требует, чтобы я вернулся домой. - Вода сегодня злая!.. - повторяет она. - Река злая!.. Позже Веломоди пошла в деревню и привела дедушку Джинаривело. Обычно он бывает в хорошем настроении, но сегодня у старика измученное лицо и он так неразговорчив и рассеян, словно прислушивается к чему-то. Вероятно, Веломоди говорила ему обо мне, потому что старый друг, уходя, предостерегает: - Не подходи к воде, вазаха! Смотри!.. Река сегодня голодная!.. - Крокодилы, что ли? - спрашиваю недоверчиво. - Нет, нет, нет!.. - шепчет Джинаривело, и лицо его выражает нечто более грозное. Я киваю головой. Деревня погружена в необычное состояние. Около полудня я вышел прогуляться между хижинами, и всюду замечал угнетенных чем-то людей. Овладевшая ими печаль мне непонятна. Все чего-то ждут и чего-то боятся. Однако грозная опасность миновала. Во второй половине дня вода начала спадать. Люди видят это, но по-прежнему прячутся в хижинах и по-прежнему молчат. Мне даже кажется, что беспокойство их возросло, - они чего-то мучительно ждут; еще мгновение, и что-то должно свершиться: грянет гром, обрушится удар... Мне знакомо такое напряжение. Мальгашские души часто цепенеют в непонятной муке. Настроение их чувствуется даже в моей хижине. Вероятно, присутствие Веломоди подействовало на меня, и я сам возбужден. Вздрагиваю, как от удара, и вдруг слышу отдаленные крики людей и приглушенные голоса. Потом наступает мертвая тишина, но все в Амбинанитело уже знают, догадались: случилось несчастье. Несчастье действительно случилось. Утонул ребенок. Здоровый трехлетний мальчик. Выскочил из хижины и побежал. Мать кричала ему, но он бежал, как во сне, точно его кто-то звал. Мать помчалась вдогонку, но было уже поздно. Когда река опадает, берега становятся скользкими. Мальчик оступился и свалился в воду. Долго боролся - крепкий был. Люди стояли вокруг и видели все. Потом ребенок ослаб. Вода поглотила его. Утонул. - И никто не спасал? - кричу на жителей деревни, которые рассказывали мне об этом, - я не мог скрыть возмущения. - Нет!.. - отвечают они и удивляются моему вопросу. Когда тайные силы требуют жертв, с ними нельзя бороться, спасения нет. Я видел несчастную мать. Она не убита горем, лицо ее равнодушно, и она, как всегда, толчет рис для своей семьи. На ее долю выпала тяжкая неизбежность - гибелью ребенка она оплатила таинственный долг деревни. И теперь спокойна. А вода продолжала быстро спадать. Лемуры умолкли, рисовые поля показались из воды, и снова на них закипела жизнь, бедствие прошло, наступила разрядка. Люди в хижинах, избавившись от кошмара, весело беседуют, смеются и шутят. Солнце еще высоко стоит в небе, а река совершенно успокоилась и вошла в свои берега. Была голодна и зла, схватила свою добычу, - что же тут удивительного? Естественное право каждого дикого зверя. Похищает, но когда насытится - честно уходит. И люди радуются, что река утихла и зверь удалился. Солнце клонится к западу, и, как всегда, вечером пролетают мои крылатые знакомые, - цапли вурумпуцы. Их восемь. Сегодня я смотрю на них с большим, чем до сих пор, облегчением и дружбой. Над изменчивой судьбой людей и случайностями долины летят цапли, всегда чистые, благородные, спокойные, постоянные белые символы мудрости небес. А у людей на земле большая радость. Река оставила щедрый дар - ил. Наводнение покрыло поля жирным слоем удобрения. И люди радуются, потому что будет хороший урожай риса, будет достаток, придут веселые танцы и появятся новые дети. Люди уже танцуют. Рядом с забытой смертью ребенка рождается надежда новой, плодоносной жизни. В этом, пожалуй, мудрость земли. АМОД, СЫН АМОДА У главной дороги против моей хижины возвышается солидное деревянное строение китайца, торговца продовольственными товарами. Он привозит товары из Мароанцетры и вывозит туда большинство сельскохозяйственных продуктов долины. Немного поодаль, в глубине деревни, у той же дороги, стоит лавка другого купца, индуса Амода, торгующего текстильными товарами. Китаец, тихий и скромный человек, всегда честно и по-дружески относится к мальгашам. А индус стал вести себя прилично только после жестокого единоборства, которое он несколько лет назад затеял с жителями Амбинанитело и проиграл. Индус полагал, что раз монополия в его руках, то он может драть шкуру, но мальгаши принудили купца опустить нос и снизить цены. Они приобрели велосипед и сами стали закупать нужные товары в Мароанцетре. Китаец живет здесь постоянно, Амод же обосновался в Мароанцетре, там у него другие, более крупные дела; сюда же он частенько приезжает и задерживается дня на два. И тогда, в хорошую погоду, он садится вечерами у своей лавки на стул, широкоплечий, брюхатый, важный, и, неподвижно уставившись на далекие вершины гор, отдыхает. Большая черная борода делает его похожим на восточного владыку, обдумывающего великие походы. В действительности же он обмозговывает свои мелкие делишки. Разительный контраст составляет его жирная туша и непомерное честолюбие с мальгашами, не имеющими ни того, ни другого. Когда Амод в первый раз увидел меня в Амбинанитело, он тотчас вспомнил наше совместное путешествие из Таматаве в Мароанцетру и приветствовал меня как хорошего старого знакомого. - Вы все-таки забрались в эту ужасную дыру? - воскликнул он. - Куда купец просунет свой нос, туда попадет и естествоиспытатель. Амод схватился за бока и в шутку стал меня корить: - Я с вами должен посчитаться, вы сбиваете с пути сорванца моего сына! - Да неужели? - У него свихнулись мозги: вместо того чтобы стать настоящим купцом, он мечтает сделаться великим натуралистом. - Не волнуйтесь, купеческой жилки он не потеряет. - Вы меня успокоили. А как он работает? - Необыкновенно! Амод подозрительно смотрит на меня. - А вы им довольны? - Ужасно! - Это слово можно понимать и так и сяк. - Именно! Сын Амода, четырнадцатилетний мальчишка, тоже Амод, постоянно живет в Амбинанитело. После окончания местной школы он должен был помогать отцу в лавке, но вместо этого бьет баклуши. В его черных, похожих на мальгашские, глазах искрится острая любознательность. Глаза красивые, пламенные, алчные. Наш приезд в Амбинанитело вызвал у молодого Амода повышенный интерес, и он первый стал помогать нам. После нескольких испытательных часов я принял его на постоянную работу и назначил высокое вознаграждение. Никогда еще во время экспедиций мне не приходилось встречать такого способного ученика. Он все схватывал на лету, все понимал с первого взгляда, угадывал наши мысли, проявлял старание. На третий день он уже умел препарировать шкурки млекопитающих, а на шестой - птиц. На седьмой день он попросил повысить заработную плату в пять раз. - Во сколько? - спросил я, остолбенев. Когда мальчик повторил, я подсчитал, что сумма будет в два раза больше, чем получает на своем ответственном посту шефа кантона местный сановник Раяона. - Амод, ты сошел с ума! - процедил я сквозь зубы негромко, но выразительно. Молодой индус посмотрел на меня каким-то далеким, мечтательным взором и только потом стал приходить в себя, точно пробудясь ото сна. Отказ принял спокойно, как нечто неизбежное, и продолжал трудиться с прежним рвением. Работал он быстро и ловко. Иногда только заглядится на препарированный экземпляр красивой птицы и стоит, словно восхищенный ее красотой. Позже мы узнали причину его задумчивости. Он подсчитывал. Подсчитывал, сколько прибыли в франках, долларах и фунтах даст эта птица на мировом рынке. В такие минуты Амод становился мечтателем, который с болезненным увлечением погружался в немыслимые расчеты и витал в фантастической стране безумных цифр. Мальчики принесли мне бабочку уранию. Как известно, это одна из самых красивых бабочек в мире, истинное чудо по своей расцветке. Словно невменяемый, Амод не мог оторвать от бабочки горящих глаз и чуть ли не пожирал ее взором. - Пятьсот франков... пятьсот... - шепчет он. Бабочка urania orientalis великолепна, ничего не скажешь, но она не такая уж редкость на Мадагаскаре, поэтому я объясняю Амоду по-деловому: в Париже за нее дали бы самое большее пять франков. - Неправда! - восклицает мальчишка, и его злая усмешка выражает нескрываемое презрение, которое питают к человеку, неловко маскирующему свои делишки. На Мадагаскаре очень распространена птица кардинал. Оперение самцов, особенно в брачную пору, сверкает огненным пурпуром. В районе Амбинанитело их не так много, но все же нам удалось добыть два хороших экземпляра, из которых один немного побит дробью. Богдан пытался привести его в порядок, но, недовольный результатом, отложил препарированную птицу в сторону. - А что, эта птица не нужна? - спрашивает Амод глухим от волнения голосом. - Не нужна, - отвечает Богдан, не поднимая головы от работы. - Так... я могу ее взять? - Возьми, - пробурчал Богдан. Амод решил, вероятно, что это рассеянность или глупость Богдана, схватил кардинала и тотчас унес домой. Домашним он заявил, что получил вещь стоимостью в пять тысяч франков. Хотя мадагаскарский кардинал отличается великолепным оперением, но, так же как и бабочка урания, стоит немного. Амодом овладела денежная лихорадка. Он считает себя богачом, которому работать незачем. И действительно, дни проходят, а молодой индус не появляется. Раструбил по всей деревне, что нашел неисчерпаемый источник огромного богатства, а меня с Богданом называет обманщиками, фокусниками и хитрецами. У жителей Амбинанитело это вызвало раздражение, отголоски которого быстро дошли до ушей учителя. Встревоженный Рамасо пришел к нам с озабоченным видом и спрашивает, сколько правды в болтовне Амода. - Нисколько, - заявляем. Учитель, человек сведущий, быстро разобрался в подлинной продажной и музейной стоимости обычной птицы. - Надеру Амоду уши, - возмущается Рамасо, - и расскажу тем, кто легко поверил в его бредни. Хорошо, что он ушел от вас. Причинил бы немало хлопот. Я согласен с ним, но когда через несколько дней пришедший в себя и покорный Амод снова постучался в нашу хижину, я не смог отказать плуту и снова принял его. Хороший и милый в обычное время, парень делается невозможным, когда его охватывает мания подсчетов. А она нет-нет да и появляется. И в этом неистовстве цифр есть какая-то абсурдная логика: в молодом Амоде растет дух типичного капиталиста. Наша экспедиция разожгла в нем хищнические инстинкты, и Амод, охваченный ими, не находит себе места. Когда его требование повысить жалованье в пятикратном размере провалилось, Амод выложил новый проект: создать компанию в составе его, Богдана и меня по монопольной эксплуатации флоры и фауны долины Амбинанитело. Рынок сбыта - Нью-Йорк. - Но мы собираем экспонаты для Варшавы, а не для Нью-Йорка! - высмеиваем мы его предложение. Наш смех глубоко обижает Амода. Ведь в его уме созрела мысль, что он, Амод, сын Амода, подлинный хозяин и единственный правомочный эксплуататор всех зоологических богатств в долине Амбинанитело. И Амод объявил нам войну. Некоторых ребят ему удается сбить с толку. Восстанавливает молодежь, которая до сих пор ловила для нас млекопитающих, птиц и насекомых. Потеря для нас невелика. Эти три класса животных большей частью хорошо исследованы на Мадагаскаре и не так уж нам нужны. Нас больше интересуют другие, до сих пор малоизвестные существа: мелкая пресноводная фауна, которую Богдан ловит сам в небольших лужах. Несмотря на всю двуличность Амода, я все еще не прогнал его. Уж очень он старательный препаратор. К тому же я, невзирая ни на что, люблю мечтательного повесу. Справедливости ради нужно сказать, что, кроме войны, которую он разжигает против нас в деревне, ни в чем другом упрекнуть его нельзя. Он безукоризненно честен - иголка не пропадет. Амод, как всегда сообразительный, быстро замечает свой промах и готовит нам новый сюрприз, на этот раз очень чувствительный. Однажды Богдан возвращается с утренней охоты не на шутку встревоженный. В луже, где он обычно ловит живые существа, буквально все вымерло, даже ничтожного водомера как не бывало. Заглянул в другую лужу - та же картина: все вымерло. Во второй половине дня мы вместе пошли обследовать лужи. Так и есть. Отравлены все лужи в долине, даже довольно отдаленные. Их отравил наш остроумный Амод, вероятно, плодами страшного тангуина. Это уже настоящее бедствие, и наше терпение лопнуло. Работа в долине нарушена, Богдану нечего здесь больше делать. Подлеца Амода прогоняем с треском. Удар, так ловко направленный Амодом, только случайно не достиг цели. Прошло три дня после отравления луж, и на деревню обрушилось страшное наводнение. Река Антанамбалана залила всю долину, - это было во время гибели ребенка, - а когда вода спала, появились другие лужи с чистой водой, и в них закипела новая, буйная жизнь крохотной фауны. ХИЖИНА НА СВАЯХ Еще не так давно коричневые люди сторонились моей хижины и даже собаки боялись ее. Ни одна собака не желала заходить. Две дворняги, веселые сорвиголовы, соревновались с ветром наперегонки недалеко от моей хижины, придумывали всевозможные пакости глупым курам, устраивали бурные игры с кем попало, но моей хижины не любили. Я делал все, чтобы завоевать их доверие, бросал на пол самые вкусные косточки. Собаки приближались, заходили даже на веранду, заглядывали внутрь и обнюхивали вкусную приманку. Но вместе с привлекательным запахом слышался чужой, подозрительный. Они становились серьезными и морщились. Они ни разу не переступили порога моей комнаты. Для меня это было моральным поражением. Недоверие собак, собак-барометров, удивительно совпадало с недоверием жителей селения, коричневых людей. А теперь что за перемена! Те же собаки влетают с невообразимым шумом в хижину, носятся, точно по собственному двору, играют во всех углах, опрокидывают стулья и посуду, становятся наглыми и подлизами. Здесь, ни в каком другом месте, а только здесь они доставляют себе удовольствие выискивать блох. Веломоди гонит их, бранит всевозможными словами, но бесполезно: дворняги любят ее, выгонит в одну дверь, они влетают в другую, а вместе с ними появляется веселье. А ведь хижина моя та же, что и прежде, только поселился в ней еще один человек; маленькая коричневая девушка Веломоди и ее лохматый друг бабакут. Прежде каждое утро, когда появлялось солнце, я просыпался от радостного пения дронго, черного дрозда, свившего гнездо на дереве вблизи хижины. Потом дронго улетел в другие места; дерево опустело и никто меня не будил. Я просыпался сам, и чувство одиночества не покидало меня до полудня. Теперь меня будят чудеснейшие звуки - девичий смех. Я сказал Веломоди, что она может приглашать в нашу хижину своих подружек и угощать всем, что у меня имеется. И вот каждое утро девушка принимает на веранде своих многочисленных ровесниц и родственниц. Многие приходят к ней даже с другого берега реки. Повар Марово готовит цейлонский чай и щедро угощает их сахаром и европейскими сухарями. В полусне, за тростниковой стеной, я слышу девичье воркованье на таком мягком, таком мелодичном языке, что по сравнению с ним все наши европейские языки кажутся варварским бормотаньем и шипеньем. Вдруг кто-то смеется погромче, и я просыпаюсь окончательно. После такого пробуждения человек долго не расстается с улыбкой, она не покидает его весь день. Хижину окружает веранда, защищенная от дождей и солнца широкой пальмовой крышей. С любой стороны веранды открывается непередаваемое великолепие пейзажа и богатство долины. Зеленые рисовые поля, отороченные каймой из красных гибискусов, гора Беневского, возвышающаяся над ними, богатейшие плантации кофейных деревьев и склоны других гор, покрытых тропическим лесом, по которому не ступала нога человека; живописные хижины селения и громадные кокосовые пальмы; извивающаяся лента дороги, залитая лучами жаркого солнца с красивыми людьми на ней и большая река, которую мальгаши считают диким зверем, - все это похоже на пленительный сон и напоминает чудесные главы какого-то увлекательного романа, созданного воображением. Никогда и нигде мне не приходилось с такой силой чувствовать, как зрительные ощущения вызывают глубокие волнения души. И за эту великую радость я благодарю пейзаж, хижину и веранду. На веранде я ежедневно пишу главы моей книги о Мадагаскаре. В полдень потоки света и жара обрушиваются на долину и высушивают сердца и гортани. И тогда неслышной походкой подходит Веломоди (она всегда ходит босиком) и предлагает подкрепиться. Она приносит кокосовый орех, только что сорванный с соседней пальмы, разрубает его топориком, сливает прозрачную жидкость в стакан, белую сердцевину выкладывает на тарелку и подает мне. Жидкость холодна, точно со льда, а сердцевина ароматная, как духи. Плод обладает чудодейственными качествами. Когда поешь его, усталость исчезает совершенно. К душному воздуху на веранде примешивается сладкий запах кокоса; им пахнут мои губы и руки, руки и волосы Веломоди. Она стоит в стороне и кротко улыбается. После этого писать о Мадагаскаре трудно. Пленительный пейзаж, вкус свежего кокоса и забота Веломоди - вот подлинный Мадагаскар. Но как передать его горячее биение холодными словами человеческого языка и как сделать, чтобы очарование тропиков стало понятно людям, обитающим в умеренном климате? Увы, прелесть здешнего пейзажа, плодов и девушки будет жизненной только в этой долине и неразрывно связана с этой хижиной и этой верандой. Когда Веломоди перебралась ко мне, я опасался, что она объявит войну многочисленным ящерицам геконам, живущим в закоулках хижины. К моему великому удовольствию девушка не только не воюет с ними, но даже считает их хорошими и священными созданиями. И геконы по-прежнему живут в моей хижине; днем спокойно спят в своих укрытиях, ночью весело носятся по стенкам и шмыгают под крышей. Геконы темного цвета, приплюснутые и уродливые, но очень быстрые, веселые и полезные. По ночам неутомимо ловят комаров и других вредителей, шуршат в сухом тростнике и часто победно свистят. Без геконов мальгашская хижина не была бы такой привлекательной. В моей хижине много геконов. Как-то утром мы увидели на полу останки громадной сколопендры, следы ночной драмы. Ядовитая тварь пробралась ночью, вероятно, по сваям в нашу хижину, но ящерица набросилась на нее, поборола и сожрала. Неизвестная ящерица оказала нам услугу и совершила рыцарский подвиг, оставив нам, людям, незначительные доделки: утром Веломоди осторожно сгребла лапы и клешни сколопендры и выбросила вон. Какое-то трогательное содружество ящерицы с человеком, причем маленькой ящерице достается львиная, самая существенная доля работы, - она охраняет, хотя и бессознательно, человека. Однажды родственник Веломоди принес нам карликового лемура, самого маленького представителя почтенной семьи лемуров. Зверек не больше крысы, но голова у него большая, круглая и громадные глаза. Такие громадные, что когда смотришь на зверька, видишь сначала глаза, а потом уже все туловище. В отличие от других лемуров малыш невероятно дик, не дает себя погладить и, как бешеный, кусает Веломоди. Она таскает ему обильное угощение - кузнечиков и заботится о нем, как мать родная, но он страшно испуган и ко всему равнодушен. Даже наш ручной бабакут трогательно пытается приручить зверька, но все напрасно. У него всегда горящий взгляд, скажу больше: его глаза - два мерцающих в темноте огня, такие фантастически яркие и красочные, вспыхивающие розовато-фиолетовым блеском, что кажутся какими-то сказочными рефлекторами. Они меня наводят на интересные размышления: лемур словно спрашивает о чем-то человека. В рефлекторах отражается страшное любопытство, извечная мука и извечный вопрос. Так смотрит зверь на другого зверя, который ушел и превратился в человека. По вечерам, а иногда и поздно ночью я сижу и работаю. Веломоди давно уже легла и спит сном здоровых первобытных людей. Со двора врывается мощная мелодия тропической ночи; в хижине, кроме геконов, бодрствуют только двое: карликовый лемур и я. Когда я сижу неподвижно над книгой, лемур становится доверчивее, вскакивает на мой стол и ест кузнечиков из приготовленной для него мисочки. Это как бы первый шаг к сближению. При этом он смотрит на меня непрерывно, точно стойкий дух, и все с тем же невыразимым вопросом в прекрасных фиолетовых глазах. Я улыбаюсь, но даже улыбка пугает его и лемур одним прыжком забирается высоко под крышу. Оттуда он снова следит за мной. А в это время Веломоди тихо открыла глаза и, не шелохнувшись, устремила на меня тоже пылающий взгляд. И, зажатый между этими двумя огнями, я оказался в центре какого-то невысказанного очарования. Если бы я мог совместить их очарование с идеей книги, над которой я работаю в тростниковой мальгашской хижине, получился бы, вероятно, самый прекрасный союз. И тогда я стал бы самым счастливым человеком. СЕРДЦЕ МАТЕРИ У зверей нет, пожалуй, более горячего материнского чувства, чем привязанность матери цура к своему детенышу. В зарослях долины бродят переполненные нежностью цуры, и всем жителям Амбинанитело известно, что у этих зверьков сердца заколдованы. Это знает и Бецихахина, семилетний братишка Веломоди, знаток природы, любитель тайн, изобретатель и смельчак. Бецихахина поймал у реки двух цуров, мать и малыша, и приносит их к моей хижине; малыша привязывает за ножки к колышку, а мать отпускает на волю и велит мне восхищаться. Восхищаюсь. Мать никогда теперь не удерет, хотя она дикий и пугливый зверек. Она будет около привязанного детеныша, несмотря на присутствие страшных людей. Отправляется в заросли за кормом и возвращается, непременно возвращается и даже разрешает дотронуться до себя рукой, разрешает погладить, только бы быть ей со своим малышом... Восхищайся, вазаха! Цур, зверек, напоминающий небольшого ежа, принадлежит к роду танреков. Близорукое, колючее, чрезвычайно смешное создание с крошечными глазками и длинным, острым носом. Забавный пентюх, а ведь живет в нем великий дух героической любви и безграничной преданности. Я смотрю на него с уважением и волнением, мне кажется, что на моих глазах раскрывается великая тайна души животных. Я хотел через два-три часа освободить маленького зверька и прекратить неуместное наблюдение, но мне что-то помешало, и я забыл о маленьком узнике. А потом я не смог этого сделать: из ближайших зарослей выползла смерть - змея. В отсутствие матери гад напал на цуренка. Находящиеся поблизости люди примчались на помощь, бьют змею и вырывают из пасти добычу. Истерзанный цурок погиб. С охоты возвратилась мать, обнюхала безжизненное тело, как-то странно ссутулилась и замерла. С тупым взглядом, устремленным на мертвого детеныша, без звука, без крика, она - олицетворение немого горя. Наивный Бецихахина решил утешить зверька, взял его на руки, стал ласкать. Но цур никак не реагирует: издали смотрит на своего детеныша и не может оторвать глаз. Так прошло несколько часов; цур, не двигаясь с места, нахохлившийся, стережет мертвое тело. А потом свершилось нечто беспримерное. Цур подох. Сердце матери не выдержало, не смогло пережить утраты. В Амбинанитело, долине хищных инстинктов в природе, беспощадной борьбы, дикой ловли и пожирания более слабых, в долине, где почти всегда голод сильного является причиной гибели слабого, - этот случай беспримерный и захватывающий: смерть от любви. Нас не покидает грусть и сознание вины. Даже маленький Бецихахина приуныл, впрочем ненадолго. Предприимчивый мальчик нашел спасительное средство: - Послушай, - бодро говорит он, - завтра принесу тебе двух новых цуров: мать с детенышем. - Послушай, - отвечаю я, - лучше оставим цуров в покое. - Нет, я принесу цуров! - упрямится маленький энтузиаст. - Будет у нас опять замечательная игрушка. - Принеси... улиток! - хитростью стараюсь отвлечь его. - Вот будет игрушка! Но Бецихахина не одобрил моего предложения. Он разочарован, он презирает и не понимает белого человека, до сих пор такого благоразумного. Бецихахина, пожалуй, может позволить себе это: ведь ему только семь лет. ВЕЛОМОДИ И ОТВАЖНАЯ ОСА Я хочу, чтобы коричневая девушка полюбила всех добрых животных так, как люблю их я: бескорыстно. Увы, для мальгашей это очень трудная задача, почти невыполнимая. Когда Веломоди бродит со мной по полям на опушке леса, она радостно, очень радостно встречает дронго, черного дрозда, ведь птица - друг ее племени бецимизараков. Но остальные птицы ее не интересуют, она просто не замечает их. Она довольна, когда носит мое снаряжение для ловли насекомых, улыбается великолепным бабочкам оризабус, они ведь добрые духи долины. Никогда не убивает их. Но других бабочек не признает; а если какая-нибудь попадется ей, она брезгливо морщится и ломает ей крылья. Ос давит палочкой, кузнечикам отрывает головы. Ей чужд мир душевных волнений в природе. Но однажды она воспрянула духом: как-то на тропинке девушка наткнулась на маленькую осу и... влюбилась в нее. Влюбилась так безрассудно, что утратила даже мальгашскую сдержанность и громко стала доказывать, что это ее сестра. Оса свила на ветке куста гнездо, похожее на бочонок, в котором лежала куколка, ребенок осы. Мать окружила свое детище самой трогательной заботой и сторожила его, усевшись поблизости. Горе всем, кто приблизится! Оса громко зажужжит, сорвется и как бешеная будет носиться вокруг кого бы то ни было - лемура, дронго или человека. Ярость отважной матери ослепила девушку и открыла ей глаза. Оса стала ее духовным другом, символом сражающейся матери, существом священным, фади. И я склоняю голову перед бурной стихией материнской любви - героической, яростной, уважаемой маленькой матери осы. Полушутя, полусерьезно я отчитываю коричневых мужчин и говорю им в глаза, что они настоящие лентяи. Почти всю работу взвалили на слабые плечи женщин, а сами ничего не делают. Ведь это несправедливо. Женщина занята на самых тяжелых работах в поле, женщины сажают и убирают рис, тащат его домой, варят. С утра до вечера, везде и всюду женщины. Правильно ли это? Мои друзья, старик Джинаривело, Тамасу и Берандро слушают меня, широко раскрыв глаза и рты. На потом они хохочут - вазаха придумывает забавные шутки! И Джинаривело добродушно объясняет, что женщины созданы для всего этого. Так было всегда и так будет, бог так велел. Впрочем, почему я не вспомнил, что мужчины готовят поля для посадки риса, целыми днями гоняя на них скот? - А кто смог бы заменить женщину в поле? - спрашивает Берандро. - Как кто? Мужчины! - отвечаю. - В Европе только мужчины пашут, сеют, косят... - Может быть, в Европе и детей рожают мужчины? То, что рассказывает вазаха, удивительно и неправдоподобно. Всем известно, что женщина должна рожать. Ей предназначено быть матерью. Земля тоже родит, она тоже мать, и между ними никакой существенной разницы нет. А разве не знают белые люди, что душа женщины тоже берет начало в земле, а если природа доверила женщинам труд рожать детей, то должна была доверить и труд выращивать плоды земли?.. Мои друзья разошлись. В их представлении о возникновении жизни есть ясность и мудрость. В горячей, пышной долине, а также в сознании мальгашей укоренилась великая сила - материнская любовь. Одно чувство охватывает всех матерей, в один хоровод сплелись плодородие земли, счастье женщин, тайна насекомых и даже волнение бойкой маленькой осы. Хоровод радостный, победоносный, великий... А ведь половины населения он не охватывает. Не принимает в нем участия мужчина - фигура серая, никчемная, трутень. Мышцы у него сильные, но здесь он только пешка. ЛОЛОПАТЫ - ПРЕДВЕСТНИК СМЕРТИ - Мы правильно идем? - спрашиваю Веломоди. - Да, вазаха, - отвечает она тихо, скорее взглядом лучистых глаз, чем голосом. - Ты хорошо знаешь дорогу? - Хорошо. - Скоро мы придем? - Скорее, чем сварить рис. "Сварить рис" - это мальгашская мера времени, приблизительно четверть часа. Мы уже давно миновали поля возле Амбинанитело. Остались позади голоса деревни. Нас со всех сторон окружил лес. Косые лучи послеполуденного солнца еле пробиваются сквозь густую листву. Тропинка ведет вдоль берега Антанамбаланы, вверх по течению реки; воды не видно, но ее близость чувствуется, земля всюду влажная. Мы в густом лесу. Даже на Амазонке немного было таких глухих мест и такого засилия растительности. Три созидательные силы - постоянная влага, постоянная жара и плодородие почвы - создали непроходимую чащу деревьев, лиан, кустов и трав. Стволы и ветви деревьев большей частью покрыты ковром всевозможных наростов, среди них замечаю известные уже сорта орхидей. Мощные стволы папоротников-деревьев вздымаются, как призраки. Змеевидные лианы опутывают стволы великанов и душат их. Другие вьющиеся растения свисают с веток наподобие фестонов и занавесей; их так много, что порою лес кажется существом, которого поймали в сети и жестоко впрягли в ярмо. Ничего нет удивительного, что мальгаши боятся чащи и считают ее жилищем мстительных духов. Все еще жарко. Словно пламя льется с неба и полыхает в кустах. В этот послеполуденный час птицы уже проснулись, а насекомые еще не умолкли. И вокруг нас клубится неисчерпаемое богатство звериной жизни. Ее не столько видно, сколько слышно. Жужжание, стрекотание, свист, шуршание - миллионы летающих, ползающих, дрожащих насекомых; громкое кваканье, щебетание, всевозможное пение, хлопки, мяуканье, звук пилы, удары бубна и даже человеческий смех - это птицы. Протяжный вой - пожалуй, лемуры. Я захватил с собой ружье, но не стреляю; Веломоди несет сетку для ловли бабочек, но не ловит. Мы сегодня нацелились на особенную дичь. Малозаметная тропинка становится все более запущенной и все менее проходимой. Мы продираемся сквозь заросли и лианы и часто перепрыгиваем через сгнившие пни. Не будь Веломоди со мной, я бы давно запутался в этом зеленом хаосе. Миновали часть леса с густо переплетенными верхушками деревьев и вечным полумраком. Здесь пахнет корицей, медом и перцем. Характерный для этого леса раздражающий запах, острый, но приятный. Вдруг Веломоди, идущая впереди меня, испуганно вскрикивает и пятится, судорожно хватает меня за плечо