астью, остались прежние. А у них есть своя память. Взявшись за лопату, они машинально станут работать как надо. Два других - Алик Горин и его неразлучный дружок и покровитель Боря Калинкин ехали на раскопки впервые. Их еще предстояло проверить в деле. Но ребята они были толковые, особенно Алик. А энтузиазм первооткрывателей, на который я весьма рассчитывал, для земляных работ важнее всего. Опытности же с лихвой хватит у нас с Алексеем Петровичем. В кабинке, скучая с важным видом, восседал наш неизменный шофер - долговязый дядя Костя. Он ведал всем хозяйством, за что его в шутку торжественно именовали "заместителем начальника экспедиции по научно-хозяйственной части". Народу, конечно, маловато. Собственно, не отряд, а разведочная группа. "А уж если понадобится, и вы действительно найдете ценный для науки курган, то наймете землекопов на месте, мы вам вышлем деньги", - утешило меня начальство. Главное: мы уже ехали. Я был счастлив и, подскакивая на угловатых тюках и лениво озирая сквозь завесу тянувшейся за машиной пыли бескрайние поля, подпевал студентам, рискуя прикусить язык: А это был не мой чемоданчик! А это был не мой чемоданчик! А это был не мой, А это был не мой, А это был не мой Чемоданчик! - Смотрите, еще курган! - прерывая пение, закричала Тося. - Уже шестнадцатый с утра, да? - спросил Алик. - Ничего, хватает тут курганчиков. И они снова запели очередную бесконечную песню, а я опять предался ленивым мечтам. Курганов в самом деле попадалось по дороге немало, самых различных размеров - от едва приметных бугорков метровой высоты до весьма солидных, высотой в десять-двенадцать метров, а диаметром порой метров в семьдесят. Они казались вечными, стоявшими тут всегда, древними, как сама степь. И в то же время в правильности их очертаний, которую не смогли стереть века, явственно чувствовался волнующий отпечаток человеческих рук, упрямой человеческой воли. Впрочем, некоторые курганы - оплывшие, грузно осевшие, изуродованные траншеями кладоискателей или боевыми шрамами окопов и блиндажей - уже нелегко было отличить от природных холмов и бугорков. Они еще ждали своих открывателей и, кто знает, какие удивительные тайны хранили в себе? Ведь когда-то весь неоглядный степной простор - тогда совсем дикий, нераспаханный, заросший кустарником и душистыми травами, служил для привольных кочевий скифских племен. И было среди них и то, пока еще загадочное и неведомое племя, сценки из быта которого были изображены на вазе, выкопанной из кургана где-то тут и затем загадочным путем попавшей в подпол сгоревшей воровской "малины" на окраине Керчи. От Никополя, где выгрузились с поезда, мы отправились по степным дорогам на северо-восток. Возле города Орджоникидзе уже не первый год вел охранные раскопки мой старый друг Борис Мозолевский. Его экспедиция раскапывала курганы в тех местах, где предстояло закладывать новые карьеры марганцевого рудника. Хотелось заехать к ним, посмотреть, как идут работы, посоветоваться, где лучше нам начать. Но жаль было терять время. Нетронутых курганов для его отряда тут оставалось еще немало. А на горизонте, как постоянное напоминание о возможных удачах, маячили останцы знаменитого Чертомлыка. Когда-то тут был самый центр древней Скифии. Здесь обитали скифы царские, возглавлявшие союз племен и считавшие, по словам Геродота, "всех остальных скифов своими рабами". Именно в этих краях были сделаны самые интересные находки при раскопках прославленных на весь мир курганов - Чертомлыцкого, Александропольского, Томаковки, Красного Кута, Бабы, Раскопанной могилы. А на левом берегу Днепра, неподалеку от знаменитой Солохи, почти напротив нынешнего Никополя, уже много лет раскапывают археологи огромное Каменское городище, раскинувшееся на двенадцать с лишним квадратных километров! Сейчас это занесенные кочующими песками - "кучугурами" остатки древних домов и мастерских. А когда-то тут была, видимо, своего рода столица скифского царства. От нападения врагов ее надежно защищал глубокий ров и высокий земляной вал. Изучение этих развалин позволило археологам лучше узнать повседневную, будничную жизнь древних скифов, представить себе, как жили не только вожди, над могилами которых скифы насыпали огромные курганы, но и простые общинники, гончары, оружейники, металлурги. Тут же неподалеку в прошлом году Василь Бидзиля раскопал Гайманову могилу. Где-то в этих краях по соседству с царскими жили и скифы-земледельцы. Они вели преимущественно оседлый образ жизни, снабжая хлебом не только Скифию, но и продавая его грекам в обмен на драгоценности и всякие заморские товары. Но как отличить курган земледельцев от других? А главное, найти среди этих курганов погребения именно того племени, сценки из быта которого изобразил неведомый греческий торевт на Матвеевской вазе. Где остановиться и с какого начать раскопки? Впервые меня мучила такая нерешительность. Обычно приезжаешь в назначенный район и не выбираешь, начинаешь раскапывать все курганы подряд. А тут постоянно казалось, что нужно проехать подальше. Словно я надеялся по каким-то признакам найти тот самый заветный курган, что нам нужен. Но таких признаков быть не могло. Не скифы изобрели курганы. Обычай насыпать над могильниками искусственные холмы возник по крайней мере за полторы тысячи лет до появления скифов и существовал еще столько же времени после них. Славянские курганы есть и под Москвой, хотя местные жители считают их иногда "французскими могилками" - следами нашествия Наполеона. Все курганы в степи, в общем-то, одинаковы, они различаются лишь размерами. Но и величина еще не говорит, богатое под курганом погребение или нет. Возле Каховки курганы небольшие, совсем невзрачные на вид, а погребения в них богатейшие. Южнее же, под Николаевом, курганы высокие, но погребения в них скромные. Курганы в степи были заметны издалека, как и пирамиды в песках Египта. И так же, как пирамиды, манили грабителей. А их никто не охранял, и, улучив момент, когда родственники покойного откочевывали куда-нибудь, грабители поспешно принимались за воровскую работу. Это делали, вероятно, люди, сами принимавшие участие в похоронах, потому что обычно ограбления производились с отличным знанием всех деталей устройства подземной могилы. А ведь надо еще учесть, что шарить в ней грабителям приходилось тайком, обычно по ночам, в темноте, на ощупь. И все-таки они редко промахивались. Скорее всего этим занимались приглашенные на похороны воины из какого-нибудь соседнего племени. Их не пугали заклятия всяких духов и богов, страшных лишь для членов того племени или рода, к которому принадлежал покойный и его близкие. И грабители были, вероятно, людьми вовсе не бедными. Бедняку в те времена было просто невозможно внезапно разбогатеть, ограбив чью-то могилу. Он сразу стал бы заметней белой вороны. Редко посчастливится археологу найти нетронутое погребение. За все два с небольшим века, что ведутся у нас специальные археологические раскопки, такие счастливые случаи можно пересчитать буквально по пальцам. Тем обиднее было думать, что вот и сравнительно недавно каким-то жуликам, а не ученым посчастливилось наткнуться на неразграбленное погребение - да еще с такими уникальными сокровищами, как Золотой Олень (где-то ведь должен быть спрятан и его подлинник!), подвески и ваза со сценками из быта неведомого племени. Наверняка там должны быть по соседству и другие курганы; если уж слишком, до невероятности нам повезет, возможно неограбленные. Или хоть и ограбленные, но не до конца... Но все-таки где же искать эти курганы? С какого начать раскопки? С этого? А может, вон с того, оплывшего и почти сровнявшегося с землей? Его явно уже пробовали раскапывать - может, как раз те загадочные грабители, след которых мы тщетно пытаемся нащупать. - Надо останавливаться, - решительно сказал Савосин, - иначе не успеем дотемна лагерь разбить. Я постучал в стенку кабинки. Шофер притормозил. - Давайте останавливаться, дядя Костя, - крикнул я. - А то не успеем лагерь засветло разбить. - И так уже не успеем, - укоризненно ответил шофер. - Давно надо бы остановиться. Ведь договаривались: сверхурочно я вкалывать не стану. У меня строгий режим врачами предписан. Была у нашего шофера одна забавная черта, вроде совершенно несвойственная представителю такой трудной и беспокойной профессии. Дядя Костя страдал болезненной мнительностью, очень заботился о своем здоровье и любил порассуждать на медицинские темы. Он возил с собой толстенный медицинский справочник и пухлую папку вырезок из журнала "Здоровье", никогда не пил сырой воды, каждое утро он начинал с длительной зарядки, любую остановку использовал для того, чтобы вылезти из кабины и проделать несколько приседаний и дыхательных упражнений по системе йогов, а спать ложился ровно в десять, ни минутой позже. - Придется как попадя ночевать. Ох, не люблю, когда порядка нет, - продолжал он ворчать. В самом деле, мы слишком увлеклись, выбирая курган получше. Уже не оставалось времени для разбивки лагеря по всем правилам. Почти в полной темноте, выбрав место неподалеку от какого-то селения на пригорке и трех курганов, выстроившихся вдоль шоссе, мы остановились, чуть отъехав в сторонку от дороги, натащили сухих сучьев из ближайшей лесополосы и разожгли костер. При его трепетном свете кое-как поставили две палатки. Тем временем дядя Костя съездил в село за водой и молоком. Вернувшись, он озабоченно сказал: - Совхоз тут. И, видать, отстающий. Трудно нам будет. Вздыхая и покачивая головой, он с помощью Тоси быстро сварил густой кулеш со свиной тушенкой, ароматно попахивавший походным дымком. Мы запили это божественное блюдо крепким и сладким чаем - и завалились спать. Утром я встал пораньше и, выбрав из трех ближних курганов самый высокий, поднялся на него, чтобы бегло осмотреть окрестности и выбрать место для лагеря. Савосин уже бродил вокруг палаток, внимательно рассматривая землю под ногами. Это стало у него привычкой. Даже беседуя с кем-нибудь, Алексей Петрович вдруг замолкал, присаживался на корточки, рассматривал заинтересовавший его камешек или черепок, а потом поднимался и как ни в чем не бывало продолжал разговор. Мне приглянулась подходящая ровная площадка подальше от поселка и в стороне от дороги, где поля прорезал довольно глубокий овраг. Он густо зарос кустарником, вполне возможно, там был родничок. Сразу же после завтрака я намеревался поехать в поселок, представиться местному начальству, предъявить Открытый лист, попросить разрешения разбить лагерь на выбранной площадке и договориться о том, чтобы выделили нам бульдозер и скрепер: надо было срыть курганную насыпь. Но не успел. Мы еще кончали завтракать, как с дороги к нам свернул запыленный "газик". Он остановился, из него вылез человек лет пятидесяти. Был он высок, сутуловат, сумрачен и озабочен, в фуражке с большим козырьком и в сером пропыленном и измятом костюме, в запыленных, нечищеных сапогах. Лицо у него было, несмотря на ранний час, уже усталое, хмурое. С планшетом в левой руке он твердой, хозяйской поступью подошел к нам и строго спросил: - Здравствуйте. Что за люди? - Здравствуйте, - ответил я. - А вы, собственно, кто? - Петровский Александр Евсеевич, директор совхоза "Колос". - Очень приятно, а я как раз к вам собирался, - сказал я, пожимая ему руку. - Мы археологи, собираемся раскопать один из ваших курганов. Я подал ему Открытый лист. Петровский дважды прочитал документ, внимательно рассмотрел печать и подпись Петренко. - Ну что ж, раз требуется для науки, - с некоторым сомнением произнес он. - Ладно, копайте. Курганы нам мешают. Рассадники сорняков. Савосин, не выдержав, что-то пробурчал. Я предостерегающе посмотрел на него и поспешил спросить у директора совхоза: - Вы нам разрешите разбить лагерь вон на той площадочке, возле балки? - Добре. Только с огнем поосторожнее. И после себя все приберите, чтоб аккуратненько было. - Конечно, Александр Евсеевич, можете не сомневаться. И еще есть к вам одна просьба. - Какая? - насторожился Петровский. - Не выделите ли вы нам на недельку бульдозер и скрепер, чтобы курган срыть? Ведь сейчас механизаторы, верно, у вас работой не перегружены? Увидев, что он хмурится еще больше и уже готов покачать головой, я поспешно добавил: - Разумеется, мы оплатим. По договору. Перечислением, как полагается. - Ну если так, другое дело, - успокоился он. - Зайдите в бухгалтерию, оформите. Выделим две машины. Он уже направился к своему "газику", когда я вспомнил еще об одном деле и остановил его: - Александр Евсеевич; не поможете ли нам найти повариху? Продукты ей привозить будут, только чтобы готовила. Народу у нас немного. - С поварихой не обещаю, - покачал он головой. - Свободного народу нет, все заняты в поле. И так рабочих рук не хватает. "Газик" рванулся с места и умчался, скрывшись в туче пыли. Мы перевезли все имущество на выбранную площадку возле балки. Поручив опытнейшему в таких делах Алексею Петровичу все заботы по разбивке лагеря, я решил, не откладывая, пока директор совхоза, чего доброго, не передумал, поехать в поселок, оформить договор на машины. Заодно нужно было запастись продуктами на ближайшие дни и сообщить, как обещал, наши координаты Казанскому. Этим летом он не уезжал со студентами на раскопки, а оставался в Ленинграде, готовя международный симпозиум, так что с ним можно было поддерживать постоянную связь, в случае чего посоветоваться. Совхозный поселок был новый, благоустроенный, даже с асфальтовыми тротуарами, но какой-то не очень уютный. Вдоль шоссе выстроились одинаковые шлакоблочные домики. Зелени маловато. Сначала мы направились в бухгалтерию и оформили договор на машины. Директор на этот счет уже успел распорядиться. Потом заехали за хлебом и продуктами в новенький, весь стеклянный сельмаг. Товаров было много, но жара в нем царила ужасная - его насквозь пронзали палящие солнечные лучи. Выскочили мы оттуда распаренными и мокрыми, как из бани. Уже собираясь сесть в машину, я не смог удержаться при виде дедка, гревшегося на солнцепеке возле одного из домиков по соседству с магазином. Уж больно старым и много повидавшим выглядел он. Мы с дядей Костей подошли к нему, почтительно поздоровались и попросили разрешения присесть рядом. Старичок охотно подвинулся. - Видать, не здешние? - спросил он, с великим любопытством разглядывая нас. Прежде чем самому приступить к расспросам, мне пришлось, отвечая на его вопросы, сначала подробно рассказать, зачем мы сюда прибыли. Дедок кивал и задавал все новые вопросы, показывая не только неуемную любознательность, но и хорошую осведомленность во всех телевизионных передачах за последние месяцы, так что беседа грозила затянуться. Наконец мне удалось улучить момент, когда он на миг призадумался, о чем бы еще спросить, - и я поспешил перехватить инициативу: - Скажите, диду, а у вас тут в округе ученые уже вели раскопки, не припомните? Может, давно, еще в прежние годы копали? - Как не помнить. Наши курганы знаменитые. О них по всему свету слава идет. - Чем же они знамениты? - неосторожно спросил дядя Костя. Теперь старичка остановить было уже невозможно. - Да вы знаете, кто в том кургане похоронен? Вон в том, что повыше, - показал он клюкой. - Це ж могила самого Тараса Бульбы, если хотите знать, славного запорожского атамана. Читали, конечно, про него у Миколая Васильевича Гоголя? - Читали, - кивнул я. - Но позвольте, диду, так ведь Гоголь рассказывал, будто старого Тараса сожгли на костре... - Не сожгли! Не сожгли! - азартно закричал он, размахивая клюкой и вспугивая подошедших послушать гусей. Те с гоготом разлетелись. - Не до смерти, - продолжал бойкий дед. - Понимаешь? Спасли его казаки. Повезли домой, в Запорожскую, значит, сечь. Да не довезли: от полученных страшных ран Тарас у них на руках помер, как раз, когда проезжали через наше село. Тут его и похоронили. А каждый казак набрал в шапку земли и, попрощавшись, высыпал на его могилу. Вот и поднялся курган. Я не перебивал его, уже давно зная, что это совершенно бесполезно. Каких только сказок не складывают о курганах местные жители! Причем нередко об одном и том же кургане - совсем разные, одна красочнее другой - в зависимости от фантазии и вкусов рассказчика. И самые невероятные события излагались с подробными деталями и твердой уверенностью очевидца. Чаще всего курганы приписывали каким-либо историческим личностям - татарским ханам, или шведам Карла XII, или какому-нибудь мифическому наполеоновскому генералу, или даже, как дед сейчас, - литературному герою. Причем, конечно, народная фантазия непременно помещала под курган в могилу героя давних времен и богатейший клад. Содержимое его также находилось в прямой зависимости от разгула фантазии рассказчика. ...Часа четыре колесили по окрестностям поселка, я нанес на карту восемь курганов. И опять одолевали сомнения: с какого же начинать? Когда мы вернулись, разбивка лагеря была в полном разгаре. Уже установили четыре палатки, окружив каждую канавкой для стока дождевой воды. Над палатками на высокой мачте, сделанной из трех жердей, скрепленных проволокой, развевался флаг. На нем, конечно, был изображен летящий Золотой Олень, грациозно поджавший быстрые ноги и гордо закинувший голову. Собственно, поднимать флаг было несколько рановато. Это полагалось делать лишь там, где работы ведутся постоянно и лагерь разбит надолго. Но я не стал придираться, потому что какой же, в самом деле, экспедиционный лагерь без флага? В сторонке устроили кухню, где уже хлопотала раскрасневшаяся Тося. Судя по ее резким движениям и неразборчивым выкрикам, она явно была не в духе - ведь ее заставили заниматься делом, довольно далеКим от науки. Я поспешил послать к ней на подмогу дядю Костю, а сам направился туда, где Савосин с Марком Козловым прилежно и вдумчиво готовили самое священное место лагеря: походную столовую под открытым небом, она же вечерний клуб у костра. Устройство было простым, как все гениальное: выкопали кольцевую канавку такой глубины, чтобы можно было сидеть, свесив в нее ноги. Внутри кольца образовался отличный круглый стол. Теперь оставалось только вбить по углам колья и накинуть на них брезент или мешковину. Такой тент защищал сидящих у "стола" от жгучего степного солнца. К вечеру устройство лагеря закончили полностью, вплоть до скамеечки для поварихи, чтобы она могла посидеть на ней, "пока борщ убегает", как заметил Марк. После ужина все с наслаждением растянулись на теплой земле вокруг костра и завели неторопливый разговор, мечтательно любуясь причудливой игрой огня. - С какого же кургана начнем? - спросил Савосин. И, видя, что я колеблюсь, решительно добавил: - Давайте больше не метаться. Раскопаем одного из этих трех "братьев", какой побольше. Раз уж разбили возле них лагерь, значит - судьба. Надо же с какого-то начинать. - Ладно, - согласился я. - Завтра попробуем бурить и вызываем технику. - Потом не очень уверенно добавил: - Тося, обязанности поварихи пока придется вам взять на себя... - Ни за что! - подскочила девушка. - Не для того я на истфак поступала, экзамены, зачеты сдавала и сюда ехала, чтобы с кастрюльками возиться. - Но ведь всего несколько дней, пока не найдем поварихи. - Все равно не буду! Пусть готовкой дядя Костя нанимается. У него прекрасно получается, все пальчики облизывали прошлым летом. Я встал и, потянувшись, сказал: - Ну, пора спать. Молодежь, не засиживаться! Подъем в пять. - Почему так рано? - спросил Алик. - Чтобы не жарко было работать. Или ты сюда загорать приехал? - ответил ему Савосин, тоже вставая и хозяйственно поправляя носком сапога выкатившуюся из костра головешку. - Смотрите, уходя, непременно костер присыпьте. Козлов, ты нынче дежурный для начала. - Есть! - не поднимаясь, лениво козырнул Марк и величественно распушил свои баки. - Не беспокойтесь, Алексей Петрович, все будет в порядочке. Наутро после завтрака весь отряд направился к кургану. Настроение было волнующим, как всегда при начале раскопок в новом, незнакомом месте. Однако я сдерживал себя, чтобы не спешить и все делать по правилам. Прежде всего предстояло заложить контрольные Скважины. Этот метод, позволяющий достаточно точно определить, скифский ли это курган или нет, разработал профессор Тереножкин. Скифы, обитавшие некогда в этих степных краях, устраивая погребение, обычно сначала рыли глубокую вертикальную шахту-колодец. Затем от ее дна под землей прокладывался коридор - дромос. Он вел к погребальной камере в виде пещеры или катакомбы. Небольшие коридорчики обычно соединяли ее еще с несколькими катакомбами поменьше. В них хоронили наложниц, стражников и слуг, призванных сопровождать покойного вождя в последнее путешествие. Вокруг главной могилы в основной погребальной камере устраивали еще ниши. В них раскладывали различные вещи, которые могли понадобиться покойному в этом бесконечном странствии. Помня о грабителях, иногда еще придумывали тайник, где прятали самые драгоценные украшения, хотя это редко их спасало. Курганы рядовых воинов порой не достигают и метра в высоту, но в точности повторяют грандиозные погребальные сооружения вождей. Только в них все словно игрушечное: вместо глубокого колодца - узкая ямка, в одной из ее стенок камера-катакомба, куда и кладут на спине покойника, отгораживая от мира простым плетнем из кольев и засыпая землей. После похорон шахту заваливали обычно камнями, а сверху насыпали курган, порой тоже укрепляя его для верности несколькими слоями крупных камней. Причем насыпав часть кургана, устраивали на утрамбованной площадке тризну, отмечая это толстым слоем битой посуды. Выброшенная при копке шахты, дромоса и погребальной камеры земля - обычно тяжелая материковая глина - как правило, оставалась возле устья шахты, под более мягкой и рыхлой почвой курганной насыпи. Эта глина и позволяет узнать, скифский ли курган, если на нее натыкается бур, прокладывающий разведочную скважину. Бурение скважины требует времени и нетерпеливым кажется ужасно долгим. Легко ли дождаться, пока бур пронзит всю толщу кургана, а потом осторожно вытаскивать из скважины колонку грунта, тщательно изучая слой за слоем... Обычно приходится бурить не одну скважину в разных местах, а тут нам сразу повезло. - Есть! - воскликнул Савосин, колдовавший, стоя на коленях у буровой колонки. Все окружили его, вытягивая шеи и подталкивая друг друга. В самом деле, взгляд сразу привлекала полоса красноватой глины. Местами в нее даже были вкраплены довольно крупные камешки с острыми краями - несомненно, осколки тех булыжников, какими строители заваливали устье шахты, чтобы понадежнее укрыть ход в погребальную камеру. Все же заложили для страховки еще две скважины. Одна оказалась пустой, одинаковая темная земля до самого дна. Другая опять наткнулась на глину. - Завтра начнем копать, - решил я. Рано утром к кургану, басовито урча, двинулись бульдозер и скрепер. Их сопровождали толпа ребятишек и несколько седоголовых дедков. Я объяснил план предстоящей работы. Бульдозер развернулся и по моему сигналу, грозно взревев, ринулся на курган, словно в атаку. Машина была мощная. Острый, сверкавший на солнце нож так и вспарывал землю. Все притихли, даже ребятня, и не сводили глаз с машин, словно ожидая, что они вот сейчас, немедленно освободят из-под земли сказочного атамана разбойников с его кладом. Но так лишь казалось. Курган худел медленно, неохотно. Возни с ним предстояло немало. Ребятишки скоро заскучали, затеяли возню, убежали на поиски новых развлечений. Терпеливее оказались деды. Им все равно было, где греть на солнышке старые кости и вести неспешную беседу. Но к обеду и они, чинно попрощавшись с каждым из нас за руку, гуськом побрели в село. Чтобы снять курганную насыпь, понадобилось восемь дней. И все это время, хотя работали пока лишь машины, никому из нас не было покоя с утра до вечера. Надо было непрерывно следить, не наткнулись ли машины на что-либо интересное. Приходилось просматривать и прощупывать каждую горсточку срытой бульдозером земли. А тут зной, грохот, пылища! К вечеру все валились с ног. На третий день бульдозер неожиданно подцепил кусок полусгнившего бревна. Все сбежались, но тревога оказалась ложной. Просто остатки блиндажа времен Отечественной войны. Немало их было нарыто, как и окопов, почти на каждом кургане. К середине девятого дня от кургана осталась лишь невысокая площадка, пересеченная полоской нетронутой земли. Это так называемая бровка. Ее срывают в последний момент, чтобы всегда можно было бы по такой бровке вычертить разрез - профиль курганной насыпи и по чередованию слоев земли в ней проверить, в каком именно слое окажется какая-нибудь любопытная находка, если она вдруг попадется. Снято еще несколько пластов. Волнение нарастает. Особенно нервничает Савосин. Он то и дело грозит кулаком, приводя механизаторов в трепет, и какой уже раз предлагает: - Хватит! Дальше сами будем копать. - Подожди ты, горячка, успеешь еще наломаться, - успокаиваю я его, хотя и сам боюсь даже на миг оторвать глаза от неширокого промежутка между ножом бульдозера, поднимающим очередной пласт, и гусеницами машины: именно тут и может в любой момент промелькнуть долгожданная находка. - Стой! Стой! Остановитесь! - приплясывает Савосин. Еще минута, и он, чего доброго, бросится под бульдозер. - Что случилось? - кидаются все к нему. - Пошла материковая глина! В самом деле, среди темной земли стали попадаться светло-желтые и красноватые комья. Тут уже не выдерживают нервы и у меня. Я сдаюсь. Отпускаю машины и даю команду браться за лопаты. - Пусть только ладони забинтуют, - напоминает Савосин. - А то с непривычки кровавые мозоли набьют. Тося, покажите им. Я тоже бинтую руки - для начала, потом можно обойтись без этой предосторожности. Савосин и дядя Костя берутся за лопаты, просто поплевав на мозолистые ладони. Трактористы не хотят уезжать. Переглянувшись, они отвели свои машины в сторонку и тоже взяли в руки лопаты. Желтой глины становится все больше... Наконец среди нее начинает проступать большое черное пятно. Оттеснив всех, над ним священнодействует Савосин. - Что это, Всеволод Николаевич? - шепотом, словно боясь помешать ему, спрашивает меня Алик. - Видимо, вход в шахту, к погребальной камере. - Скифского вождя?! - Посмотрим. Пятно, поначалу бесформенное, под умелой лопатой Савосина постепенно приобретает правильные квадратные очертания. Яма углубляется. Савосин отбросил лопату, встал на колени и взял в руки большой нож с изогнутой рукояткой. Такие ножи предназначены, собственно, для вырезки меда из сотов, но их давно взяли на вооружение археологи. Они хорошо подходят для расчистки при раскопках. Только держать нож надо умеючи - чтобы рукоятка крепко упиралась в ладонь, иначе, наткнувшись на что-нибудь твердое, он может соскочить и порезать руку. Этому, как и многим другим тонкостям работы в поле, первое время приходится учить ребят, постоянно присматривая за ними. Алексей Петрович быстро, но осторожно разбивал черенком ножа землю на мелкие кусочки, каждый тщательно рассматривая. Иногда он пускал в ход кисточку, зажатую в другой руке. Теперь это надолго его основные орудия, да еще резиновый баллончик от детской клизмочки - пыль сдувать. И в такой вот молитвенной позе он проведет на солнцепеке много дней. Начинаешь раскопки, стоя во весь рост с лопатой в руках. И постепенно зарываешься в землю, опускаешься на корточки, потом на колени, а то и ложишься, если так удобнее работать. Так же постепенно меняются и орудия труда, и движения становятся осторожными, нежными. Я любовался работой товарища, потом, спохватившись, снова налег на лопату. Мне пока ничего не удалось откопать. Зато в раскопе Савосина на глубине около двух метров начали попадаться кости - одна, за ней другая. Студенты донимают вопросами: - Чья это кость, Всеволод Николаевич? Очень уж большая. - Неужели человеческая? Во великан был! - Нет, лошадиная, - улыбаюсь я. - Почему же она в могилу попала? - Лошадь принесли по обычаю в жертву. Копать под палящим солнцем землю - занятие утомительное. Одно хорошо: своей монотонностью оно успокаивает и не мешает думать. Руки действуют автоматически, а в голове между тем неторопливо роятся всякие мысли. Впрочем, слишком отвлекаться на раскопках не рекомендуется. Это что за косточка? Чуть не проглядел ее. Я тоже становлюсь на колени, осторожно расчищаю кость и окликаю Савосина: - Алексей Петрович, по-моему, бедренная быка. - Похоже, - соглашается Савосин, тщательно оглядев кость и чуть ли не попробовав ее на зуб. - А где лежала? Он спрыгивает в яму, выкопанную мною, осматривает ее стенки и просит: - Дайте-ка мой нож и кисточку. Через несколько минут он торжественно протягивает мне на ладони почти совсем проржавевшую железную пластинку. Первая находка! Вот черт глазастый, завидно. - Что это? - кричат студенты. - Нож, - поясняет сияющий Савосин. - Скифский? - А то чей же. Я рассматриваю находку. Да, несомненно лезвие древнего ножа. Примитивная, чуть изогнутая железная пластинка с двумя дырочками на том конце, где она прикреплялась к истлевшей деревянной рукоятке. - Присмотритесь получше: распространенная в здешних краях форма. Таких ножей находили немало при раскопках Каменского городища. Вероятно, там их и делали. Позднее скифские кузнецы освоили уже более совершенные ножи - без дырочек, с узким черенком. На него и насаживалась рукоятка. И выгиб стали делать побольше, - поясняю я, передавая находку студентам. Те начинают благоговейно изучать ее, стараясь дышать в сторону. Святое мгновение - в такие рождаются археологи. Разглядывая проржавевший металл, я снова испытал знакомое чувство какого-то умиления. Оно часто охватывало меня на раскопках. Во всех древних вещах - глиняных черепках, простеньких пряслицах или разукрашенных затейливыми изображениями зверей конских удилах есть что-то наивное, игрушечно-детское. Даже оружие не кажется опасным и грозным. Позеленевшие бронзовые наконечники давно истлевших стрел тоже выглядят игрушками. Изъеденные ржавчиной и потерявшие смертоносную остроту, покрытые наростами, мечи и кинжалы похожи просто на древесные сучки и корни. Только Савосину не до сантиментов. - Ты обратил внимание: кость лежала на материковой глине, а дальше яма забита черной землей? - спрашивает он, присаживаясь на корточки. - Значит, тут была ступенька, а? На нее и положили жертвенную часть конской или бычьей туши. Я прекрасно понимаю, куда клонит Савосин, не желая говорить прямо, - чтоб "не сглазить". Если тут была ступенька, то уж, видно, не одна. И значит, они куда-то вели, ступеньки, в какое-то погребальное сооружение. Ладно, не надо спешить, сдерживаю я себя. Мы на верном пути и скоро все узнаем. Так мы работаем день за днем, с утра до обеда. Утром начинать работу было приятно. Солнце стояло еще невысоко и не жгло. Было прохладно и свежо, как бывает по утрам только в степи. Приветствуя новый день, звенели, заливались жаворонки в бездонном небе. От запаха степных трав и поспевающих хлебов начинала кружиться голова. Хотелось дышать как можно глубже - и все равно не надышишься. Но днем солнце становилось жестоким, беспощадно палящим. И некуда было укрыться от его огненных стрел в раскинувшейся до самого горизонта, изнывающей от зноя степи. Молчат жаворонки. Все живое попряталось куда можно. А тебе надо копать, копать обливаясь соленым потом... Мы рыли землю, ломая головы над загадками далекого прошлого, а степь между тем вокруг жила совсем иной, современной жизнью. В небе, оставляя медленно тающий след, проносились реактивные самолеты. По дороге мимо нас, вздымая пыль, бесконечным потоком мчались автомашины. Нередко они останавливались, и любопытные шоферы под предлогом как бы напиться или прикурить подходили посмотреть, чем это мы занимаемся. Почти каждый день наведывались и любопытные ребятишки из поселка - узнать, что новенького. Раза два заезжал и директор совхоза, но слушал наши объяснения невнимательно, рассеянно осматривал раскоп и быстро уезжал. Поначалу это меня немножко задевало. Вспомнилось, как нахваливал Борис Мозолевский шефствовавшего над его экспедицией управляющего марганцевым трестом, на землях которого они вели охранные раскопки. Тот им ни в чем не отказывал. А нам до сих пор даже повариху не могут найти. Впрочем, конечно, у директора совхоза, к тому же отстающего, возможностей поменьше, чем у управляющего крупным промышленным трестом. Да и хлопот с полевыми работами в эту знойную пору у Петровского, конечно, и без нас хоть отбавляй. Придется, видимо, мириться с похлебкой дяди Кости и вечными макаронами по-флотски. После обеда, в самый зной, два часа отдыха. А затем снова трудимся до предвечерней поры, когда рука уже не может держать даже кисточку. Тогда бросаем работу, укрываем раскопанные ямы на случай внезапного дождя и еле доползаем до лагеря. Кое-как устраиваемся вокруг земляного "стола", где уже расставлены миски и кружки, горой громоздятся ломти свежего хлеба. С трудом беремся за ложки, с неимоверным усилием подносим их ко ртам... С каждым глотком усталость куда-то уходит, мы оживаем! И через несколько минут уже начинается вечный спор: - Если ступеньки, то это уже наверняк вход в главную погребальную камеру, - солидно басит Борис Калинкин. Многие слова он произносит забавно, на родной рязанский манер: "наверняк", "красовитый", "копотно" - особенно когда начинает горячиться. - Ты уверен? А может, просто могила, куда складывали тела принесенных в жертву рабов и коней, - не упускает случай продемонстрировать осведомленность в деталях скифского погребального ритуала Марк. Но его тут же осаживает Тося: - Никогда их вместе не клали. Для рабов была отдельная могила, для коней - другая яма. Правда, Всеволод Николаевич? Забавно за ними наблюдать. Тосю я знаю уже второй год и удивляюсь, как быстро она взрослеет. Пришла прошлым летом в отряд совсем девчонкой. Школу кончала где-то в небольшом поселке. Знаний у нее было маловато, и часто прорывалась некоторая "провинциальность", бедность впечатлений. Все ее удивляло. Помню, как всех умилило и насмешило ее простодушное восклицание, когда она впервые приехала на раскопки и, выйдя утром из палатки, увидела степной простор: - Ой, как тут неба много! Однако была у девушки усидчивость, хорошая хватка. Читая, она аккуратно выписывала непонятные слова, заучивала их, шевеля по-детски губами, и не стеснялась обо всем спрашивать, не обращая внимания на шутки товарищей, - лишь покраснеет да упрямо заиграют желваки на скулах. Красотой природа ее обделила - курносенькая, скуластая, полненькая и невысокая, с грубоватыми мальчишескими повадками. Но, не убаюкивая себя завистью к более начитанным и красивым подругам, она как-то умела даже из недостатков создать некий свой стиль и не жаловалась на недостаток поклонников. Вот и в лагере за ней ухаживают наперебой оба дружка, Алик и Борис. Работать хорошо Тосю, вероятно, приучили еще с детства, и ум у нее довольно пытливый, острый, хотя пока и проявляет себя слегка замедленно. Недостаток знаний она неплохо восполняет прилежанием и аккуратностью. Забавно, что эти похвальные качества у нее заметны лишь во время учебы или работы. В свободное же время Тося весьма безалаберна и суматошна. Странное сочетание пунктуальности и легкомыслия. Принимаясь за работу, она перерождается. Ей можно со спокойной душой поручать самые ответственные задания. Она ведет экспедиционный дневник, хранит в своей палатке все находки и упаковывает их в коробки из-под лапши и ящики, выпрошенные в сельмаге. Постепенно она становится моей надежной помощницей взамен погибавшего на глазах Марка. А вот о неразлучных дружках Алике Горине и Борисе Калинкине у меня еще не сложилось стойкого мнения. Первая летняя практика на раскопках, а потом кропотливая обработка собранных материалов, пожалуй, решающие для того, чтобы определить: выйдет из студента археолог или выбрал он профессию по ошибке, прельстившись рассказами о сказочных находках бесценных сокровищ. Для большинства вчерашних школьников, рвущихся сейчас в археологию, как недавно ломились в ядерную физику, к сожалению, издалека наша работа представляется сплошной романтикой: экспедиции, жизнь в палатках, находки гробниц с грудами золота. А на самом деле труд археолога требует прежде всего терпения и умения видеть ценное и важное в самых, как я уже говорил, на первый взгляд невзрачных вещах. И не унывать, раскапывая один давно разграбленный курган за другим. Для этого требуется не только терпение, но и выносливость (попробуйте-ка все лето без выходных поработать лопатой под палящим солнцем); сочетание не гаснущего ни от каких неудач оптимизма с беспощадной трезвостью в оценке собственных гипотез. После первого раскопочного сезона у меня из группы в шесть-семь студентов обычно остается один. Остальные спешат обрести другую специальность. Но зато уж, пожалуй, в этом оставшемся можно не сомневаться, из него получится археолог. Окажутся ли такими Алик и Борис - сказать еще трудно. Меня поражала очень уж разительная несхожесть характеров друзей. Порывистый, обидчивый, экспансивный Алик был романтиком и правдоискателем, всегда первый ввязывался в споры, а когда ехидными репликами его загоняли в угол, багровел и начинал слегка заикаться. Тогда у Бориса, переживавшего за друга больше, чем за себя, сразу непроизвольно сжимались кулаки. Борис куда спокойней и флегматичней. Несмотря на маленький рост, он сильный и любит этим прихвастнуть: всем подсовывает пощупать "стальные бицепсы", в самые неподходящие моменты вдруг сделает стойку на голове или пройдется на руках. Пожалуй, он прилежней Алика, но, конечно, не так талантлив и начитан. Пока, к сожалению, он лучше работает руками, чем головой. Радовало, однако, что ребята все выполняли с особым рвением. Было видно, как увлекло их участие в расследовании романтичной и запутанной истории Матвеевского клада, затянувшейся на века. Как всегда при раскопках, переживания между тем нарастали с каждым днем. Главным объектом оказалась яма, которую пришлось раскапывать мне. Стало уже ясно: там, где копал Савосин, просто могильник принесенных в жертву коней. С его расчисткой можно повременить. А вот у меня... Обнаружилась вторая ступенька, потом третья. Вскоре под моей лопатой неожиданно что-то глухо звякнуло. Каменная плита! Расчищать ее взялся Алексей Петрович. Плита стояла на ребре, строго вертикально. На ней отчетливо виднелись следы подтески грубым топором. Нет, все-таки скифское погребение! Только, кроме каменной засыпки, вход в погребальную камеру для надежности еще закрыли тяжелой плитой. И она цела, не разбита! Мы с Алексеем Петровичем переглянулись, сдерживая радостные улыбки. Потом Савосин негромко сказал о том, о чем подумали оба: - А ведь, пожалуй, неграбленая... - Что означает эта плита. Алексей Петрович? - Что мы нашли, Всеволод Николаевич? - загалдели студенты. Уже "мы нашли", машинально отметил я, не отрывая глаз от плиты. Савосин тоже ничего пояснять не стал, отмахнулся от студентов и попробовал сдвинуть плиту. Ребята покорно притихли, понимая, что теперь не до лекций. Мы с Савосиным сделали план входной ямы, сфотографировали плиту с разных точек. Потом осторожно отодвинули ее... Открылся вход в гробницу, забитый землей. Савосин начал ее выбирать. Я отбрасывал землю дальше. Она была неоднородна: мягкий рыхлый гумус перемешан с желтой материковой глиной. Значит, обвалился свод коридора и, видимо, всей погребальной камеры. Может, это и спасло, гробницу от ограбления? Земля как земля, подумалось мне. А ведь последний раз ее тревожили лопатами примерно в то же время, когда в Греции выступал с речами Перикл, в театре в дни Дионисий впервые ставили трагедии Софокла и Еврипида, хохотали над комедиями Аристофана. Древняя землица... Ведь мы раскапываем могилу их современника - даже возможно, выращивавшего тут на своих полях пшеницу, лепешки из которой они ели там, в античных Афинах. Между тем лопата все порхала в золотых руках Савосина. Входной коридорчик-дромос постепенно расширялся, полого уводил вниз. Никаких находок пока не попадалось. Тоже хороший признак. Неужели могила в самом деле не ограблена?! Грабители наверняка бы обронили в коридорчике какие-нибудь мелкие украшения. Вечером у костра песни звучали громче обычного. И разговоры шли все об одном: неужели нам действительно повезло? Вдруг дядя Костя прислушался, вытягивая шею, и, склонив голову набок, сказал: - Кто-то к нам едет. Все притихли. Действительно скоро стал слышен приближающийся стрекот мотоцикла. А потом мы увидели и пятно света от фары, подпрыгивающее на рытвинах. Мотоцикл свернул с дороги и подъехал к нам. Мы узнали в прибывшем тракториста, который помогал нам срывать курганную насыпь. Он слез с мотоцикла, подошел к костру, достал из кармана комбинезона толстый помятый конверт и протянул его мне. - Второй день на почте лежит, а ваши не заезжают, - сказал он. - Вот меня и попросила жинка отвезти, может, срочное. Она у меня почтарем работает... Взяв конверт в руки, я сразу узнал стремительный почерк Казанского. Ребята стали угощать тракториста чаем, а я, отойдя в сторонку, поспешно разорвал конверт и начал читать при неверном свете костра. "Приветствую, друг мой Всеволод, и надеюсь, что мое послание разыщет вас в степных просторах. Завидую вам. Я в тех краях копался еще студентом: Александрополь, Красный Кут, Томаковка - какие места! А я торчу в Ленинграде, задыхаясь под лавиной всяких организационных забот. Но к делу! Ваш новый друг Клименко совершенно прав: с этим Золотым Оленем скучать не приходится. Он преподносит сюрприз за сюрпризом! Очень печально, конечно, что нам досталась пустышка. Да, кстати, мы дали Павлову еще две бесспорных подделки Рачика. Он подтвердил: олень, несомненно, вышел из той же мастерской. Так что я угадал правильно, сделал его Рачик. Но не для себя. Теперь удалось выяснить, для кого он изготовил такую талантливую фальшивку и кто был владельцем загадочного чемодана! Мой расчет на хваленый порядок в германских архивах оправдался. Вчера я получил подробный ответ на свой запрос от одного из немецких коллег - я писал многим и просил что-нибудь разузнать о таинственном незнакомце, пытавшемся всучить берлинским музейным чиновникам подделку Золотого Оленя. Почти все мне уже ответили, но, к сожалению, никто не мог сообщить ничего интересного. Но вот вчера прислал письмо Гюнтер Шнитке - вы, наверное, его помните, он учился у меня, кажется, в одни годы с вами - такой худенький, вихрастый. Так вот, он раскопал в чудом сохранившемся архиве полицейпрезидиума в Мерзебурге любопытные сведения об интересующем нас незнакомце. Преподношу вам имя жулика, умыкнувшего в Берлин Золотого Оленя. Возможно, оно вам тоже знакомо, потому что он был, как и Рачик, довольно печально известен в свое время. Это Август Игнатьевич Ставинский, известный так же, оказывается, берлинской полиции под фамилией Винкель. Судя по имеющимся о нем в полицейском архиве сведениям, этот Ставинский был, конечно, владельцем золотой бляхи, а вовсе не просто посредником, каким себя изображал. После скандала и самоубийства одного из экспертов, несправедливо обвиненного в сговоре с мошенником, полиция хотела взяться за проходимца всерьез, для чего и завели на него дело, сохранившееся в архиве. Но жулика спасло совершенно неожиданное; обстоятельство. Оказывается, излишне щепетильный эксперт напрасно пустил себе пулю в лоб. Представляете: Золотой Олень, которого Ставинский предлагал купить музею, был не подделкой, а настоящим древним украшением! Это неопровержимо доказала химическая экспертиза, проведенная по требованию Ставинского, когда полиция взяла его за бока. Именно поэтому его и не притянули к ответу, дело замяли и дали ему возможность кому-то продать уникальную драгоценность, а самому тихонько исчезнуть. А я еще подумал: когда ученая комиссия купленного оленя объявила фальшивкой, почему же они анализ золота не сделали? Ведь сразу стало бы ясно - поддельная вещь или древняя. Оказывается, анализ они по настоянию Ставинского сделали, только уже не захотели в своей ошибке признаться, честь ученого мундира марать. Вот вам новенький сюрприз. Хорош? Не ожидали? Как ни печально, надо, мой друг, иметь мужество взглянуть правде в глаза и честно признаться, что пока в результате всех его фортелей обманутыми оказались мы. Нам досталась подделка - хотя и великолепной, изумительной работы, вполне достойная попасть в музей, но, увы, лишь в отдел выдающихся фальшивок... А настоящий Золотой Олень скрылся от нас - и, боюсь, навсегда. Ускакал, возможно, за океан и теперь лишь по большим праздникам украшает на торжественных приемах в самом узком кругу, куда нам с вами доступ закрыт, гостиную какой-нибудь престарелой вдовы миллионера, увлекавшегося скупкой украденных древностей. Нам известно теперь имя грабителя. Конечно, сокровища где-то выкопал Ставинский. Он в основном промышлял именно поисками и хищническим грабежом древних захоронений. На него работала целая шайка "счастливчиков". И он, конечно, вполне мог убить своего сообщника - даже "не корысти ради", не с целью грабежа, а просто чтобы убрать свидетеля. Такие мрачные делишки за ним водились и прежде, до революции, но он откупался от полиции крупными взятками. А как он лишился своего чемодана и как этот чемодан очутился в подполе воровской "малины" - можно, конечно, только гадать. Но над этим пусть ломает голову ваш Клименко, если ему хочется, мы же давайте займемся более важными делами. Главное мы ведь знаем - имя грабителя. Вероятно, материалы о нем удастся найти в Керченском архиве, хотя архив этот пострадал в годы войны и оккупации. Все равно, мне думается, какие-то упоминания о Ставинском отыскать удастся. Он наверняка порядком наследил за свою воровскую жизнь, если даже в полицейпрезидиуме Берлина на него завели специальное досье. Однако бумажки бумажками, но надо постараться прежде всего разыскать и живых людей, которые знавали этого хищника и даже, может, работали на него. Нам важно установить, где он незадолго до бегства за границу выкопал уникальные сокровища (а убежал он явно вскоре после того, как их нашел, иначе успел бы продать). Может, старики, знавшие его в те годы, припомнят, куда он уезжал из Керчи, где бывал? И вот в этом, мне думается, нам может пособить Клименко. Напишите ему и попросите от моего имени заняться поисками в этом направлении. А мне не забывайте докладывать, как идут дела у вас - не только об интересных находках, но и весьма вероятных неудачах. В Ленинграде я проторчу еще с месяц, не меньше, а возможно, и до конца лета. Если же куда-нибудь уеду, ваше письмо мне перешлют. И обо всех переменах своего адреса тоже сообщайте незамедлительно, чтобы и я мог вас разыскать при необходимости. Ну, желаю успехов и завидую вам. Как сейчас хорошо поваляться вечерком у костра!" Я медленно сложил письмо, поднял голову и только теперь заметил, что тракторист уже уехал, все притихли и смотрят на меня. - Что пишет старик? - спросил Савосин. Я молча протянул ему письмо. Алексей Петрович взял его и пошел читать в палатку. А я коротко рассказал студентам о новых сюрпризах, которые преподнес Золотой Олень. - Вот это да! - восхищенно произнес Алик. - Прямо как в романе. 2 В тот же вечер я написал письмо Андрею Осиповичу, рассказав ему о новостях из Берлина и о просьбе Казанского добыть какие-нибудь сведения об Августе Ставинском. Утром привозивший нам свежий хлеб и воду парнишка захватил мое письмецо на почту, а мы, позавтракав, поспешили приступить к работе. Наконец, дромос расчищен. Можно прикинуть размеры погребальной камеры. Она невелика, шириной всего около трех метров, вытянута с запада на восток. Савосин начинает расчищать одну из стенок, чтобы измерить ее высоту, - семьдесят сантиметров, низковато. - Начнем с центра? Сверкает лопата в руках Савосина. Пока никаких следов грабителей! Не успел я об этом подумать, как Алексей Петрович прекращает работу и выпрямляется. - Ты что? Вместо ответа он в мрачном молчании протягивает мне лопату. К ней прилипли крупные черные комья. Они сохранили следы воды, проникшей сюда двадцать с лишним веков назад. Все ясно. Клеклая земля. Но я пытаюсь его подбодрить: - Может, вода натекла случайно... - Дождик шел, а дверь плохо закрыли? - насмешливо спрашивает Алексей Петрович. Потом, вздохнув, качает головой и начинает потихонечку копать дальше. Студенты, столпившись у ямы, изнывают от терзающих их вопросов, но не решаются нарушить драматической тишины. Только слышно, как постукивает лопата да тяжело дышит Савосин. Вот он останавливается, отставляет лопату в сторону и садится на корточки. Я поспешно спрыгиваю к нему. Из земли торчит позеленевший бронзовый наконечник стрелы. Савосин начинает расчищать землю вокруг. Что это? Обломок кости, явно человеческой. Мы с ним понимающе смотрим друг на друга. Теперь уже нет сомнений: нас опередили. Могила ограблена, все ценности украдены, а жалкие остатки погребальной утвари перемешаны с землей. Вряд ли удастся обнаружить даже целый, непотревоженный скелет. - Откуда же он пролез, шельмец? - бормочет Савосин, озираясь вокруг. - Не иначе, как с той стороны, а то бы мы сразу на его ход наткнулись. Ах подлец, подлец! Больше в этот день мы работать не стали. И разговоры у костра велись вечером все о том, как ловко нас провели древние грабители. Студенты допытывались: - Всеволод Николаевич, а богатое было погребение? Какие, по-вашему, драгоценности могли они унести? - А почему же их стража не задержала? - Ну кто будет постоянно охранять курганы в степи? - сказал я. - Поживут возле него некоторое время, а потом откочуют на новые места. Приедут, может, только через год, чтобы еще раз тризну справить. - Так что, возможно, повторную тризну устраивали уже возле пустой могилки, не подозревая, что она ограблена? - спросил Алик. - Вполне возможно. Ловко сработано, что и говорить... Да, мастерством грабителей нельзя было не восхищаться. Задача перед ними стояла нелегкая. Хоть курганы в степи никем не охранялись и не таили в себе разных хитроумных ловушек, как пирамиды египетских фараонов, добраться до погребения местным грабителям было, пожалуй, не легче. Ведь в толще пирамиды уже были проложены строителями готовые ходы, пусть и защищенные ловушками. А чтобы ограбить погребение под курганом, приходилось от его подошвы прокапывать наклонный лаз длиной в шестьдесят-семьдесят метров, вытаскивая землю корзинами или мешками. Лаз обычно рыли круглый, не больше метра в диаметре. Копать его грабителям приходилось, сидя на корточках или даже лежа. И не промахнуться - проложить ход прямо к погребальной камере, а то вся работа впустую. Рыть же проход в более податливой, рыхлой земле курганной насыпи было бесполезно. Она бы осыпалась, то и дело заваливая лаз и грозя придавить грабителей. Нелегким было воровское дело и опасным. Но желающие заняться им всегда находились. Единственное наше утешение, что охотились они за драгоценностями. Посуда и всякая бытовая утварь обычно их не интересовали. Все это они, к счастью, оставляли нам, правда безжалостно перебив, поломав, пока шарили в гробнице. Так что зачистку даже ограбленного погребения, конечно, следовало довести до конца. Нам пригодится все - даже оброненная бусинка. На следующее утро мы и занялись этой кропотливой работой. Две недели ушло на то, чтобы расчистить камеру и перещупать буквально каждый комочек земли. Но результаты мало порадовали нас. Мы раскопали скелет погребенного. Это был мужчина лет примерно сорока. Довольно рослый: свыше метра семидесяти. Кости у него были, пожалуй, немного потолще, чем у нынешних мужчин этого возраста. Значит, был он крупнее, массивней, осанистей. Прежде чем извлечь его из "могилы, мы сфотографировали скелет со всех возможных точек, каждую косточку нанесли на план и пропитали особым составом, чтобы не разрушилась на солнце и свежем воздухе. А то бывает, при неосторожном вскрытии гробниц веками пролежавшие в них скелеты исчезают на глазах потрясенных археологов от легкого дуновения ветерка, превращаются в пыль, прах. Лишь потом мы осторожно извлекли скелет вместе с пластом земли, на которой он лежал. А вокруг в почтительном молчании собрались все участники экспедиции и ребятишки, набежавшие из поселка. Расчистка скелета всегда волнует. Не только потому, что невольно в голову приходят грустные мысли о бренности всего земного. Ведь это встреча с представителем далекого прошлого, единственным свидетелем тех загадочных событий, какие интересуют археолога. - Всеволод Николаевич, как вы думаете: кочевой это был скиф или земледелец? - спросила Тося. - Я бы сам хотел узнать, - развел я руками. - Но трудновато. Слишком мало для этого вещей нам оставили грабители. Судя по осколкам керамики, это был все-таки кочевник. Казанский не ошибся. У скифов, пожалуй, не было племен, занимавшихся только земледелием и полностью оседлых. Все они имели и развитое пастушеское хозяйство. Разводили преимущественно овец и лошадей, в меньшем количестве рогатый скот - главным образом быков, запрягая их в повозки и плуги. Из года в год одними и теми же путями скифы кочевали по степи в поисках обильного подножного корма для скота. А земледелие развивалось лишь там, где природные условия ограничивали возможность постоянных кочевок. Но нам теперь, через тысячелетия, по археологическим находкам определить, какой именно образ жизни вело данное скифское племя - преимущественно оседлый или в основном кочевой, очень нелегко. Об этом я долго размышлял вечерами, сидя в одиночестве у затухающего костра, когда все уже уходили спать. То и дело нам приходится задумываться над ребусами, пожалуй, потруднее того, какой по преданию загадали скифы персидскому царю Дарию. Когда он вторгся в степные просторы, они прислали ему письмо - необычное, ведь писать скифы не умели. С недоумением рассматривал царь нарисованных птицу, мышь, лягушку и пучок стрел. Что они могли означать? Царь истолковал загадочное послание в духе льстивых изъявлений покорности, какие привык получать от перепуганных противников: якобы скифы готовы сдаться, сложить оружие и отдать в его полное распоряжение не только своих скакунов, которых, по мнению царя, олицетворяла попрыгунья-лягушка, но и всех вообще обитателей степи до последней мыши, и даже птиц в поднебесье. Однако нашелся в его свите мудрец, знавший скифов лучше царя. Он расшифровал их послание правильно. Означало оно совсем иное: "Если вы, персы, не можете летать, как птицы, зарываться в землю, как мыши, скакать по болотам, как лягушки, не укрыться вам от скифских стрел!" Так вот и нам приходится ломать голову над каждым раскопанным черепком и наконечником стрелы: о чем они могут рассказать? И ошибочный вывод может увлечь на ложный путь. Не всегда это постигнешь логикой. Порой бывает весьма полезно дать волю фантазии. Этому нас учил Олег Антонович, устраивая на раскопках во время студенческой практики занимательные соревнования. Я даю волю фантазии, и грезится мне: медленно тянется по степи огромный обоз. Степь совсем иная, чем ныне, - дикая, пустынная. От этого она кажется еще просторней. Нет ни дорог, ни полей, ни селений - сплошной ковер цветущих трав до самого края неба. Их никто не косит, и травы вырастают такие, что местами могут скрыть с головой даже всадника. И вот по этому морю душистых трав плывут, скрипя и раскачиваясь, кочевые войлочные домики-кибитки на огромных деревянных колесах. В них играют, смеются и плачут дети, привычные к бесконечным странствиям, негромко поют женщины, занимаясь своими делами. Изнывая от зноя, бредут стада. Блеют овцы, ржут горячие кони, протяжно ревут медлительные волы. Подгоняя их, гортанно кричат пастухи, носятся вокруг на злых полудиких лошаденках. А вдали, где степь незаметно переходит в блеклое от зноя небо, охраняя весь этот пестрый и шумный, неторопливо движущийся мир, осторожно едут воины, выслав вперед дозоры. Ведь покой и тишина обманчивы. Незаметно подкравшись в густой траве, в любой момент, словно из-под земли, могут налететь вражеские всадники. Засвистят стрелы, засверкают мечи. Отобьют часть обоза, угонят отары овец и табуны лошадей, исчезнут так же внезапно враги, как и появились из знойного марева. Племена, входившие в скифский союз, нередко враждовали между собой за лучшие пастбища, всегда были не прочь ограбить соседей. Военные набеги кормили скифов. И только перед лицом вторгшегося в родную степь чужеземного врага все племена действительно объединялись. И тогда степь приходила к ним на помощь. Она была для скифов не только родным домом, просторнее которого трудно найти, но и верной союзницей, надежной защитницей. Когда царь Дарий, не вняв предупреждению, разгневался и повел свои войска в степь, скифы не стали на него нападать. Они отступали, заманивая врага в степные просторы. Всадники на горячих конях все время маячили на горизонте, но боя не принимали. Царь приходил все в большую ярость, а потом ему стало страшно. Кругом облегла его войско немая, враждебная степь. И непобедимый Дарий повернул свои отряды назад. Они уходили, тревожно оглядываясь и все ускоряя марш. А на горизонте, провожая их восвояси, все так же маячили молчаливые всадники в остроконечных башлыках... Степь помогла скифам победить Дария. А я? Правильно ли понимаю я немой язык немногих находок, оставленных нам грабителями? Не заманивают ли и меня призрачные всадники на ложный путь? Об этом я задумывался, пробуждаясь от грез. Ведь пока не попадалось решительно никаких признаков того, что мы действительно идем по следу Золотого Оленя. И мысли эти все чаще не давали мне спать, как ни уставал я за день. Кроме скелета и осколков битой посуды, нам досталось еще совсем немного: девять наконечников стрел, три от копий да четыре золотые бусинки от ожерелья, оброненных грабителями. И все же ограбленный курган напоследок одарил нас любопытными находками! Первую совершенно случайно сделала Тося, заканчивая расчистку угла погребальной камеры. - Ой, что это? - вдруг вскрикнула она, поддевая кончиком ножа комочек глины. Он отлетел в сторону и тяжело шлепнулся на землю, причем мне показалось, что комочек как-то странно блеснул на лету. В нем явно что-то было! Все бросились к упавшему комочку, но тут же расступились, уже автоматически уступая место Савосину. Алексей Петрович взял комочек в руки и начал очищать его щеточкой. - Золото, - зачарованно прошептала Тося. - Какая прелесть! На ладони Савосина лежал маленький золотой вепрь, воинственно и в то же время забавно задрав длинную морду с грозно торчащими клыками. Я взял статуэтку у Савосина и стал ее рассматривать. Над ухом у меня пыхтели ребята. Кто с таким искусством отлил из золота эту фигурку - греческий или скифский мастер? Пожалуй, все-таки грек: скифы относились к звериному стилю серьезно, проявляя порой в изображении животных немало фантазии, но не юмора. А тут у грозного вепря был довольно забавный вид. Художник как бы подшутил над ним, придав ему чуть-чуть карикатурные черты. - Вот так свинью нам подложили, - проговорил Алик, и мы все радостно расхохотались. - А я так сначала испугалась, когда увидела, что из земли торчит эта мордочка, даже отбросила комок в сторону, - виновато сказала Тося. - Странно, почему он тут оказался, - задумчиво проговорил Савосин, осматривая место, где была сделана неожиданная находка. - Вряд ли грабители могли его не заметить или тут обронить. Такое впечатление, что он положен нарочно, сознательно. - При погребении? - спросил Алик. - Нет, я же говорю - грабителями, - ответил Савосин, продолжая задумчиво все разглядывать вокруг. - Что же они: нарочно нам сделали такой подарок? - недоверчиво спросил Борис. - Да нет, о нас они, конечно, не стали бы заботиться, - пояснил я. - Это они свои грехи решили замолить, на всякий случай богов умилостивить, чтобы не мстили за осквернение могилы. Вот и оставили им из своей добычи статуэтку в искупительную жертву. Был тогда подобный обычай. - Конечно! Мы же проходили. Как же я забыла? - пробормотала Тося. Когда мы вечером уединились с Алексеем Петровичем в своей палатке, я спросил его, поставив найденную фигурку на стол. - Как ты считаешь, Алеша, дикий это вепрь или домашняя свинья? Савосин улыбнулся: - Прекрасно понимаю, тебе бы хотелось услышать иное, но, по-моему, это явно дикий кабанчик. Конечно, я бы предпочел, чтобы это был не вепрь, а именно одомашненная свинья Это служило бы доказательством, что мы раскопали погребение скифов-земледельцев, а не царских или кочевых. Геродот отмечал, что кочевые скифы не разводили свиней. Это действительно трудно при постоянных кочевках с места на место. Кости свиней находят при раскопках остатков древних поселений гораздо севернее - уже в зоне лесостепи. Другие любопытные находки оказались в яме с останками принесенных в жертву лошадей. Ее начал было раскапывать Савосин, но потом занялся расчисткой погребальной камеры. Теперь, закончив работы в камере, мы принялись докапывать эту яму. Кожаная сбруя давно истлела. Но, видно, она была богатой и нарядной, судя по сохранившимся украшениям из золота и серебра. В одном уздечном наборе оказались серебряные пластины. На втором серебро было покрыто сверху еще тонким листовым золотом. Нащечные бляхи золотого набора были сплошь разукрашены изображениями различных животных: скачущих оленей, летящих орлов, сказочных грифов. Золотой налобник, некогда гордо венчавший голову скакуна, украшало изображение двух орлов и поверженного льва. Серебряный набор был попроще. Его крупные бляхи были украшены изображениями бычьих голов с грозно выставленными рогами. Интересны были железные и бронзовые удила с продетыми в их кольца псалиями - металлическими палочками, за которые крепился повод. Один конец каждой псалии украшала головка барана, другой - конское копыто. Все изображения животных были выполнены с таким мастерством и изяществом, что ими нельзя было не залюбоваться. Знаменитый скифский звериный стиль являл себя тут во всей красе и великолепии. Кроме того, мы нашли около двух десятков бронзовых колокольчиков с железными язычками и серебряных бляшек, скрепленных между собой тонкими бронзовыми цепочками. Этот набор украшал грудь скакуна, весело звеня при каждом его шаге. Как ни интересны были уздечные наборы, они, к сожалению, тоже не давали возможности даже примерно определить, раскопали мы погребение скифа царского или земледельца. Ведь убранство коней с подобными украшениями было весьма похожим по всей степи от Карпат до Алтая - и даже не у скифских племен. Так что родина Золотого Оленя оставалась по-прежнему скрытой от нас, хотя, возможно, и находилась где-то совсем неподалеку. Больше нам тут делать было нечего. Надо переезжать на новое место, искать другой курган. Где? Мы свернули лагерь, сложили все мешки и ящики в машину, взгромоздились на них и заехали в поселок, чтобы поблагодарить Петровского и трактористов за помощь и попрощаться с ними. А потом бесконечная дорога снова повела нас в степь. За годы раскопок я как-то по-особенному полюбил чудесную повесть Чехова "Степь", часто перечитываю ее и многие места знаю уже наизусть. Вот катится бричка по степной дороге, и Чехов мимоходом отмечает: "Точно она ехала назад, а не дальше, путники видели то же самое, что и до полудня". Можно ли выразительней и лаконичней передать величавое однообразие бесконечных степных просторов? Опять мы придирчиво осматривали каждый встречавшийся на пути курган и не знали, где же остановиться. Это было мучительно. Я и в самом деле чувствовал себя каким-то авантюристом-кладоискателем. Но, помня совет Казанского проверить район пообширнее, все не давал команды остановиться. Наконец не выдержал. Миновав Томаковку, где в прошлом веке раскопали интереснейшую Острую могилу, мы облюбовали группу стоявших недалеко друг от друга довольно больших курганов возле деревни Михайловки и начали выбирать место для лагеря. Тут нам повезло. Место мы нашли неплохое, а главное - великолепную помощницу - начальницу работавшего здесь мелиоративного отряда Василису Ивановну Рогову. Это была миловидная, веселая женщина лет сорока, в кожаной куртке и с характером и повадками полководца, за что все и называли ее даже в глаза "Василием Ивановичем". Командовала она своими лихими механизаторами по-чапаевски, и слушались они ее беспрекословно. Выслушав мою просьбу выделить нам на недельку бульдозер и скрепер, она кивнула и деловито поправила: - Два бульдозера и два скрепера. Чтобы побыстрее освободились. Завтра к шести утра будут. А от предложения заключить договор и оплатить аренду машин небрежно отмахнулась. - На что мне ваши гроши. Я же, срывая вам курган, свою работу выполняю: улучшаю планировку полей. Так за что же буду с вас деньги брать? Выбирайте курган. Завтра машины будут. Савосин, когда я восторженно рассказал, вернувшись в лагерь, об этом коротком деловом разговоре, мечтательно проговорил: - Вот бы пристроиться к ее отряду и раскапывать курган за курганом. Прекрасно бы работа пошла. Незачем подробно рассказывать, как мы раскапывали второй курган. Сначала заложили контрольные скважины и убедились: курган скифский. Рано утром бульдозеры пошли на приступ, строгая сверкающими ножами курганную насыпь, а скреперы отвозили землю в сторону. Потом настанет пора взяться нам за лопаты, а затем и за более тонкие орудия труда: медорезные ножи, кисточки, резиновые груши. Пойдет работа кропотливая, медленная, однообразная. Все повторяется при раскопках каждого кургана, так что рассказывать об этом не стану, а расскажу лишь о неожиданностях и загадках, с которыми мы столкнулись. Это произошло уже на третий день, когда курганную насыпь срыли еще едва наполовину. - Стой! - крикнул Савосин, размахивая руками и бросаясь прямо под нож бульдозера. Машина дернулась и замерла. Я подбежал к Савосину и увидел хорошо заметную полоску более рыхлой земли, рассекавшую сверху вниз курганную насыпь. - Ты думаешь - лаз? - спросил я осипшим от волнения голосом Алексея Петровича. - Конечно, - мрачно ответил он. Опять нас опередили грабители! Только на этот раз они не прокладывали наклонный лаз под курганную насыпь, а прокопали колодец сквозь всю ее толщу сверху. Значит, ограбили они могилу не вскоре после похорон, а уже через несколько десятилетий, когда земля в насыпи достаточно слежалась и затвердела, чтобы стенки шахты не осыпались. Потом уже колодец постепенно засыпала размытая дождями земля. И снова мастера грабительского дела не промахнулись, попали прямехонько в погребальную камеру! Им никто уже не мог помешать, так что они не спешили, обшарили ее тщательно всю и ничего нам не оставили, кроме двух наконечников стрел, осколков ненужных им разбитых глиняных горшков грубой лепки да костей скелета, разбросанных по всей камере. Но это мы уже узнали позже, когда срыли курганную насыпь, оставив только контрольную бровку, и начали осматривать погребальную камеру. К счастью, расчищать от обвалившейся земли ее не пришлось. Но что толку: она была пуста. Сумели грабители проложить ход и к могиле, где были закопаны три жертвенных коня, так что и тут не оказалось ничего, кроме лошадиных скелетов да бронзового колокольчика. Но работа есть работа. Могила раскопана, и мы должны были действовать как положено: принялись разбивать на квадраты, фотографировать и осматривать каждый сантиметр пола камеры. ...Мы уже обжились в степи. Лагерь становился все комфортабельнее. Находчивый Алик придумал сделать Тосе удобное корыто для стирки, а затем по тому же гениально-нехитрому примеру и ванну. В ней было приятно понежиться субботним вечерком. Устроил он их очень просто: выкопал ямки нужного размера, застелил их пластиковой пленкой, прикрепил ее - и можно было спокойно наливать воду, не опасаясь, что она впитается в землю. - Здорово! - восхитилась Тося. - Алик, ты - гений! А Марк Козлов многозначительно сказал: - Любовь - двигатель прогресса. Мы копались в земле, а бескрайние пшеничные поля, раскинувшиеся до горизонта, постепенно золотели - и вот уже зарокотали вокруг комбайны, не утихая даже ночью. Приближалась осень. Работали мы, признаться, довольно уныло, без вдохновения. Как-то, поехав в Михайловку за продуктами, дядя Костя привез мне письмо от Андрея Осиповича Клименко (хорошо, что я предусмотрительно в первый же день сообщил наш новый адрес не только Казанскому и Андрею Осиповичу, но и многим друзьям-археологам). Я торопливо вскрыл конверт. Письмо было аккуратно, без помарок перепечатано на машинке, словно официальный документ. "Уважаемый Всеволод Николаевич! Извините, пожалуйста, что задержался с ответом на ваше письмо. Дело в том, что отыскать какие-нибудь полезные для вас сведения о Ставинском оказалось не так-то легко. Правда, я и сам раньше слышал о нем, в молодые годы. Но встречаться лично не доводилось, хотя мы его и искали после смерти Рачика. Но он действительно куда-то очень быстро исчез примерно в это же время, вскоре после разгрома врангелевцев. Человек он был алчный, готовый на все, так что предположение вашего уважаемого профессора О.А.Казанского о том, что Ставинский мог быть как-то причастен к убийству Мирона Рачика не лишено оснований, хотя, к сожалению, точными доказательствами мы не располагаем. Я попытался выяснить, куда мог выезжать Ставинский в годы гражданской войны, хотя, как вы понимаете, это дело довольно трудное. Удалось установить, что он служил где-то у белых, кажется, у деникинцев. Однако после их разгрома, не то в 1919, не то в 1920 году вернулся в Крым, пользуясь многочисленными связями, прикинулся больным, к военной службе не пригодным и у врангелевцев служить не стал. Вовремя, как видите, сообразил, что их песенка спета, и поспешил укрыться в тени. Хитер был. Стреляный воробей. В Керчи при врангелевцах он политикой не занимался, поэтому мы его в первое время после освобождения Керчи и не трогали. У нас других хлопот хватало. Потом, как я уже рассказывал, он исчез. Я этими данными, уважаемый Всеволод Николаевич, однако, не успокоился и продолжал поиски, - прежде всего, конечно, бывших "счастливчиков", которые могли его помнить. Однако, к сожалению, как вы уже знаете, они поумирали. И все же мне повезло! Я разыскал живого "счастливчика", да еще такого, что прекрасно знал Ставинского, даже работал на него. Правда, был он тогда еще хлопчиком, однако Ставинского помнит. Только мужик он гордый, не любит вспоминать грешки молодости, тем более что давно стал уважаемым человеком, сталеваром на Камыш-Буруне, Героем Труда. Теперь он вот уже три года как на пенсии. Открылся он мне совершенно неожиданно, когда я однажды, не без умысла, взял да и рассказал на одном из заседаний Совета ветеранов, как тщетно мы ищем следы Ставинского. Была у меня слабая надежда: вдруг кто из стариков и припомнит что-нибудь об этом проходимце? И, как видите, расчет мой оправдался, да еще так, что и сам я не ожидал. После заседания Логунов отвел меня в сторону и сказал, что знавал Ставинского, попросив, по возможности, не рассказывать здесь никому, что он был в юности "счастливчиком". Он мне подтвердил те сведения, которые я уже изложил в начале письма, добавив кое-какие любопытные подробности относительно характера Ставинского, рассказал, как нещадно тот эксплуатировал работавших на него людей. Логунов работал на Ставинского два года - в тысяча девятьсот семнадцатом и восемнадцатом, а потом, когда ему исполнилось шестнадцать лет, ушел работать на рудник, потом на комбинат и везде трудился честно, добросовестно, а о прошлом, как я уже говорил, никому не рассказывал. Ставинского он сам видел всего несколько раз. Ставинский в те годы, как мы уже знаем, служил в армии, а после революции перекинулся к деникинцам. Но в Керчь ему удавалось наведываться нередко. Видимо, у военного начальства он пользовался поблажками. Но где именно служил Ставинский, где находилась его часть - Логунов, к сожалению, не знает. Помнит Логунов, что, вернувшись в Керчь и прикинувшись больным, Ставинский тем не менее связей со "счастливчиками" не порывал и даже говорил: пусть, дескать, ребята подождут, еще настанут лучшие времена и у него для них найдется очень выгодная работенка, знает он богатое место". Эти слова, многозначительно подчеркнутые Андреем Осиповичем жирной волнистой чертой, я перечитал дважды. "Но Логунов, как я уже говорил, больше на этого жулика работать не стал, - писал далее Клименко, - а предпочел начать честную трудовую жизнь. Однако у Ставинского с его надеждами разбогатеть ничего не вышло. Почуяв, видно, что, покончив со срочными делами по вылову всяких контриков, доберемся мы и до него, Ставинский убежал весной двадцать первого года за границу. Логунов говорит, будто увезли его в Турцию на фелюге дружки-контрабандисты. Но, видать, что-то там нечисто было при его отъезде: с кем-то Ставинский перессорился, возможно, не поделили чего-то. Во всяком случае, как слышал Логунов, дружки ухитрились его дочиста обобрать перед самым бегством, так что он уже ни разыскать врагов, ни отомстить им не успел. Так что за границу Ставинский в драных порточках и старой фуфаечке отбыл. Как говорится, вор у вора дубинку украл. Проверить все эти сведения мне пока не удалось за давностью событий, но я склонен Денису Прокопьевичу вполне верить. Не только потому, что он вообще мужик честный и сочинять такие подробности ему ни к чему. Но ведь история эта объясняет и каким именно образом чемодан с драгоценностями попал в воровскую "малину"! Он принадлежал Ставинскому, был у него выкраден перед его бегством за границу. А вынести потом чемодан из "малины" жуликам помешала наша внезапная облава и пожар, о которых я вам уже рассказывал. Однако надежды ваши на то, что якобы все-таки, может, удастся разыскать Ставинского где-нибудь за границей, напрасны. Дело в том, что Логунов, оказывается, еще раз встретился со Ставинским. И знаете где? В Керчи. В ноябре сорок первого года Ставинский заявился в родные места с фашистскими оккупантами. Ходил он в штатском, служил вроде переводчиком при какой-то саперной части. Нередко бывал и в комендатуре. Он, конечно, сильно постарел, но Логунов уверяет, будто узнал его. Честно говоря, я сначала засомневался: Логунов мог обознаться, ведь сколько лет прошло. Тем более он сказал, будто видел Ставинского вблизи лишь однажды, столкнувшись с ним случайно на улице. Потом он видел его еще два раза, но издали, потому что ему показалось, будто Ставинский его тоже тогда, при первой встрече, узнал. Логунов на всякий случай старался больше ему на глаза не попадаться. То, что Ставинский мог его узнать, конечно, сомнительно. Ведь Логунов работал на него еще мальчишкой. Но Денис Прокопьевич рисковать не имел права, потому что был связан с партизанами. Когда он доложил командованию о встрече со Ставинским, было решено после проверки предателя Родины уничтожить, пока он не опознал и не выдал немцам кого из местных жителей. Приговор был вынесен по всем правилам военного времени. Привести его в исполнение поручили двум партизанам - Андрею Звонареву и Кузьме Неходе. Они подкараулили Ставинского и застрелили на Третьей Продольной улице, неподалеку от дома, где он жил. Так что Ставинский за все получил сполна - и за старое хищничество, и за кражу народных ценностей, и за предательство Родины. Но по интересующему нас вопросу он, к сожалению, уже никаких показаний дать не может. Видите, как жизнь решила, уважаемый Всеволод Николаевич. Я постарался вам помочь, насколько было в моих силах. Но, кажется, уже больше ничего по криминалистической, так сказать, линии выяснить не удастся. Придется вам уж самим искать, где же он выкопал древние сокровища. Я понимаю, насколько нелегка эта задача. Но наберитесь терпения, может, вам повезет. И черкните мне, пожалуйста, хоть пару строчек, как идут у вас дела. Что удалось раскопать интересного? И вот еще какая мысль пришла мне в голову. Все я думал о том, зачем понадобилось Ставинскому, кроме золотых вещей, таскать еще в чемодане обломки древнего горшка? Каким он вырисовывается со слов всех, кто его знал, это на него совершенно непохоже. Допустим, правильна ваша версия, что осколки попали в чемодан случайно, завалившись в вазу. Но Ставинский уж наверное бы их заметил - и давно вышвырнув, не стал бы таскать. Знаете, какая мысль возникла у меня по этому поводу? Что драгоценности эти выкопал вовсе не сам Ставинский и даже не простой "счастливчик", работавший на него, а кто-то серьезно разбиравшийся в археологии. Для кого и эти черепки, как вы сами мне неоднократно поясняли, представляли определенную ценность. Версия, конечно, весьма шаткая, но проверить ее, мне кажется, не мешает. Может, кто из ваших студентов пороется в специальной археологической литературе тех лет? Вдруг и наткнется на сообщение о каком-либо обокраденном или пропавшем без вести археологе, или о покраже у кого-то только что выкопанных ценных древностей. Я и сам попробую тут полистать газетки тех лет. Простите, что отнял у вас столько времени таким длинным письмом и опять нерадостными новостями. Желаю вам успехов, уважаемый Всеволод Николаевич, и жду хоть коротенькой весточки. Крепко жму руку! Клименко". Буря противоречивых чувств бушевала в моей душе, пока я читал письмо. Сначала я обрадовался, что неуемному Андрею Осиповичу все же удалось разыскать бывшего "счастливчика", работавшего на Ставинского. Потом все мои надежды сразу померкли, когда я узнал о дальнейшей судьбе матерого хищника. Окончательно рушилась последняя слабенькая надежда, что, может, все-таки удастся каким-то чудом разыскать за границей следы Ставинского. Круг замкнулся опять в Керчи. Сегодня же напишу об этом Казанскому. Старик огорчится. Придется огорчить его и тем, что ничего интересного мы здесь не нашли и в этом году явно не успеем больше раскопать ни одного кургана. Да и студентам пора возвращаться к началу занятий в Киев. В будущем году придется перебираться в новый район. А куда? Перенести поиски на левый берег Днепра, в район Запорожья? Курганы скифов-земледельцев попадаются и там, но реже, чем на правом берегу. Значит, снова метаться по степи, не зная, на каком кургане остановиться? Признаться честно, Петренко прав: это начинает смахивать на кладоискательство. Так искать, на авось, всей жизни не хватит. С такими невеселыми мыслями я написал письмо Казанскому обо всех новостях, сообщенных Андреем Осиповичем. Написал открыточку и Клименко, поблагодарив за все хлопоты и коротко сообщив, что у нас пока никаких достижений нет, похвастать решительно нечем. От кургана уже осталась лишь узенькая контрольная бровка. Поручив Савосину с Тосей дочищать погребальную камеру, я с ребятами решил срыть бровку. Эта работа никаких неожиданностей и открытий не сулила. Ребята копали лениво, перекидываясь шуточками и часто останавливаясь. Приходилось их подгонять. И вдруг Марк неистово крикнул: - Снаряд, ложитесь! - и, далеко отшвырнув лопату, отбежал в сторону и присел на корточки. Студенты бросились кто куда. - Что там у вас? - поспешил я к ним. Но Марк предостерегающе замахал руками: - Не подходите, Всеволод Николаевич! На снаряд наткнулся! Торчит из земли. Даже задел его лопатой, чудо, что не взорвался. Надо саперов вызывать. - Какой еще снаряд? - недоверчиво спросил подошедший Савосин. - Обычный, неразорвавшийся, - пояснил Марк. - От войны, видать, остался. "Этого еще не хватало, - подумал я. - Неужели придется останавливать работу, сидеть и ждать, пока приедут саперы и заберут чертов снаряд? Откуда он взялся? Хотя бои тут шли горячие". - Пойду-ка я гляну, что за снаряд, - лениво сказал Савосин и направился к раскопу. - Алеша, не стоит, - пытался остановить его я. - Я же сапер, - пожал он плечами. - И раз уж он не взорвался, то еще подождет. Только вы отойдите от греха подальше. Мы следили, как, подойдя к раскопу, он присел на корточки, что-то рассматривая, потом начал разгребать пальцами землю. - Алексей Петрович! - прикрикнул я. - Идите, полюбуйтесь, что этот паникер за снаряд принял, - весело отозвался Савосин. Мы поспешили к нему и увидели, как Алексей Петрович бережно выковыривает из земли какой-то металлический предмет конусообразной формы. Пожалуй, в первый момент, когда он лишь немного выступал из земли, его в самом деле можно было принять за головку снаряда. - Принесите-ка ножик и щетку, - скомандовал Савосин. - Что это такое? - спросил Алик. Ему никто не ответил, потому что не только Савосин, наконец извлекший странный предмет из земли и начавший тщательно очищать его щеточкой, но и я был озадачен. Металл под щеткой сверкнул тусклой желтизной. - Золото! - вздохнули студенты. Кажется, действительно золото. Но что это за штука? Сильно помятый, придавленный землей конус из листового золота. Почти точно в центре небольшое круглое отверстие. Сосуд? Но почему такой необычной формы? И в него ведь ничего не нальешь, из дырки все выльется. Шлем? Тоже непохоже, на голову не напялишь. - Может, часть какого-то сооружения? - предположил Савосин. - Думаешь, остальное было из кожи или дерева и все истлело? Возможно. Но все равно трудно понять, для чего могла служить эта штуковина. Часть головного убора? Савосин, не любивший строить гипотез, особенно скороспелых, пожал плечами и, усмехнувшись, ответил: - Запиши в дневнике просто: "найден предмет ритуального назначения", - и опять, опустившись на четвереньки, стал разгребать землю вокруг ямки, из которой извлек загадочный золотой конус. Это была давняя традиционная шутка: так говорили археологи, когда доводилось выкопать нечто, не сразу понятное. Вечером мы отчистили конус. По нижнему краю его гнались одна за другой четыре пантеры. Выше их были изображены три грифона, широко распростерших крылья. Видимо, это была работа греческого мастера, подражавшего звериному стилю. Но для чего предназначался загадочный конус? И почему он очутился в курганной насыпи? После такой находки мы, конечно, стали докапывать бровку очень осторожно и даже заново тщательно пересмотрели, перещупали каждый комок ранее выброшенной земли. Но, увы, ничего не попадалось. Настроение у ребят заметно упало. Однажды я ненароком подслушал, как Алик, так же быстро остывавший, как и загоравшийся, задумчиво сказал, опершись на лопату: - Пожалуй, подамся куда-нибудь в другой институт. - В какой? - спросила Тося. - Конечно, в технический? - Наверное. Чего тут пустые могилки раскапывать? - Надо в будущее глядеть, а не в прошлое, - наставительно поддержал дружка Боря. - Главное направление науки где? Физика, кибернетика... - Чего же вы сюда шли? - возмутилась Тося. - К нам кто-то спешит, - окликнул меня Савосин и настороженно добавил: - Опять какие-то вести везут. Действительно, от поселка скакал к нам босоногий застенчивый хлопчик на неоседланной лошади. Шмыгая от важности порученного задания носом и отводя глаза, он сунул мне в руки мокрую измятую бумажку и тут же ускакал обратно, даже не подождав, пока я ее прочитаю. На бумажке нетвердым почерком было написано: "Телефонограмма. Явитесь для разговора с Керчею завтра к 21:00. То исть 16 августа". Внизу стояла лихая неразборчивая закорючка. До чего приятно было на следующий вечер, после томительного ожидания, длительной переклички телефонисток и унылого гудения в телефонной трубке услышать знакомый, такой спокойный и вроде даже немножко ленивый голос! - Это вы, Андрей Осипович? Здравствуйте! - закричал я. - Как вам удалось отыскать меня? Раздался тоже знакомый лукавый смешок. - Чего же тут удивительного? - ответил Клименко. - Такая профессия. Не важно, что на пенсию вышел. Друзья у меня повсюду есть. Понадобится, всесоюзный розыск объявим, никуда не скроетесь. - Как вы там поживаете? - Да ничего, скрипим помаленьку. Сами знаете, какая жизнь у пенсионера. А у вас как дела? Из оружия ничего интересного не нашли? - Пока ничего. Второй курган тоже ограблен дотла. - Значит, и в давние времена злодеи поворовывали, да еще так, что и через века вам кровь портят? Видно, тогда следователей не хватало, потому и безобразничали. - Точно, Андрей Осипович. Но что-то вы хитрите. Не для того же вы позвонили, чтобы подбодрить меня шутками. Есть какие-то новости? Не томите... - Кое-что есть, - ответил Клименко, и по голосу его я сразу представил, как он хитро и довольно улыбается. - Разыскал я тут еще других бывших партизан и подпольщиков. И припомнили они, будто Ставинский мечтал все перебраться из Керчи в другие места и после победы гитлеровцев гам обосноваться. Вам не кажется это любопытным? - Кажется, Андрей Осипович, конечно, кажется, - закричал я. - А куда именно он рвался? - Удалось выяснить и это. Манили его места между Днепропетровском и Кременчугом... Что вы молчите? Или эта версия сомнительна? - Сомнительна, Андрей Осипович. Это самая окраина Скифии. Никогда там таких богатых погребений не находили. - Ну, извините меня, это не довод. Не находили, теперь нашли. - Мне бы ваш оптимизм. А у вас достоверные сведения? - Никому из партизан Ставинский, конечно, о своих мечтах и планах не рассказывал. Но есть тут одна замечательная женщина, Рейнвальд Эльза Генриховна, немка по национальности. Она была подпольщицей, устроилась служить при штабе одной фашистской части. Немцы ей доверяли и, поскольку она глухая, не боялись вести при ней весьма откровенные разговоры. Так вот она уверяет, что несколько раз слышала, как Ставинский рассказывал о своих планах перебраться под Днепропетровск. Называл его еще по-старому, Екатеринославом. Рассказывал, будто служил там еще у деникинцев и очень те места нахваливал. - Позвольте, Андрей Осипович, но как же эта подпольщица все это слышала, если она глухая? - изумился я. - Она что - притворялась глухой? В трубке снова прожурчал лукавый смешок. - Да нет, она в самом деле глухая. Немцы ее проверяли. Только они не знали, чти она много лет преподавала немецкий язык в школе для глухонемых, где прекрасно научилась все понимать по губам. Так что их разговоры Эльза Генриховна улавливала гораздо лучше, чем мы бы с вами услышали, лишь бы она видела беседующих. Она большую пользу подпольщикам принесла. Замечательная женщина, награждена орденом боевого Красного Знамени. Да вы приезжайте в Керчь, сами с ней познакомитесь, расспросите обо всем, что вас интересует. А то я не знаю, какие подробности вам нужны... Надо, чтобы вы сами побеседовали с ней и с другими партизанами. Можете выбраться хотя бы на денек, Всеволод Николаевич? - Надо бы сначала отвезти ребят в Киев. Пожалуй, недели через три смогу выбраться к вам. - Боюсь, как бы вы не опоздали. Ей ведь девяностый год пошел, Эльзе Генриховне. И очень слаба она стала последнее время. Врачи говорят, может в любой день с ней беда случиться. Тогда вы уже ничего у нее спросить не сможете. Поэтому я и решил вам позвонить. Неужели ваши ребята там без вас не справятся? Оставьте отряд на своего заместителя и махните сюда! Ведь не больше двух-трех дней у вас займет с дорогой. - Я подумаю, Андрей Осипович, - нерешительно сказал я. - Только не очень долго думайте. Буду все же ждать. Всю обратную дорогу до лагеря я обдумывал предложение Клименко. Выбраться на два-три дня я, пожалуй, сумею. Раскопки закончены. Савосин тут справится и со свертыванием лагеря и с погрузкой на поезд не хуже меня. А предлог для поездки у меня есть: показать коллегам загадочный конус. Превосходные есть специалисты в Керчи. Приехав в лагерь, я уже твердо решил: завтра же пораньше выехать в Запорожье и лететь оттуда в Керчь. Савосин меня поддержал: - Конечно, лети. Лагерь мы сами свернем и до Киева доберемся, не заблудимся. 3 И вот мы уже поднимаемся по ступенькам лестницы, у начала которой сохранилась на каменной стене полустершаяся надпись: "Эта лестница сооружена в 1866 году иждивением керченского первой гильдии купеческого сына Василия Константинова". Она всегда умиляла меня, как одна из неповторимых примет славной древней Керчи. Нас трое - Клименко, я и Денис Прокопьевич Логунов, с которым я познакомился вчера в саду гостеприимного домика бывшего следователя, на склоне горы Митридат. Бывший "счастливчик" оказался совсем не таким, каким я его представлял со слов Андрея Осиповича: высоченный, плечистый седой старик с черными лихими усами, в темно-синем строгом костюме, украшенном орденскими планками. Он сидел чинно, подтянуто, положив на колени большие руки с натруженными ладонями и сутулясь, как обычно слишком рослые люди. Этот плечистый человек с мужественным, и, как принято говорить, "открытым" лицом и благородной сединой, своей монументальностью напоминал памятник Герою Труда. Перехватив мой недоверчивый взгляд, Логунов засмеялся: - Вы не смотрите, какой я теперь! Это уж потом пошел в рост, как взрослый стал. А хлопцем совсем тощий и жилистый был, прямо щепка. В любую щель пролезу или в форточку. А силенка была, хоть и лядащий на вид. Потому меня и брали, когда приходилось курган вскрывать. Колодец рыли узкий, так что обычно Ставинский нарочно самых худеньких хлопчиков нанимал. И платить им можно было поменьше, не пожалуются. Матерый волк был. - А я ведь могу вам показать в натуре, как он выглядел, - неожиданно сказал Андрей Осипович. - Я тоже зря времени не терял. Отыскал одного любителя, он всякие старые фотографии Керчи собирает. У него их сотни. И нашлась среди них, представьте, карточка Ставинского! Клименко достал из стола фотографию и протянул мне: - Полюбуйтесь, какой щеголь - и в морской форменке, - многозначительно добавил он. - Выяснил я: оказывается, он в молодости на флоте служил. Теперь понятно, откуда взялся и морской узел, каким была петля Рачика завязана. Картинно сложив на груди руки, на меня пристально смотрел холодными глазами плечистый брюнет в щеголеватой матросской форменке. Карточка была старая. Не хватало только папиросной бумаги, прикрывавшей обычно такие фотографии. Внизу было выведено, как факсимиле: "А.Ставинский" - и от последней буковки шел росчерк, окружавший фамилию овальной рамочкой. - Он, собака, - сказал Денис Прокопьевич, посмотрев карточку. - Молодой тут еще. Году в двенадцатом, верно, снимался. - А скажите, Денис Прокопьевич, не встречался Ставинский, когда с фашистами в Керчь вернулся, с кем-нибудь из старых дружков? - спросил я. - Не разыскивал их? - Этого не знаю, врать не буду. Я же за ним по городу не ходил. Кто его знает, с кем он видался. Но вряд ли. Никого из его дружков уже не осталось в Керчи. Я бы их тоже узнал, коли встретил бы. В музее он часто бывал, пограбил его, видно. И в развалинах своего бывшего дома рылся. У него на Приморском бульваре двухэтажный особняк до революции был. Потом в нем детский дом обосновался. А во время войны сгорел, бомба попала. И что он там, в развалинах, искал, не ведаю. Сомнений не оставалось: Ставинский получил по заслугам за все преступления. Мы его уже не найдем. Но глухая партизанка, в существование которой я, признаться, еще не очень верил, приобрела убедительную реальность! В тихом зеленом дворике возле маленького домика нас поджидала дремлющая на солнышке в дачном плетеном кресле старая женщина, укутанная в стеганый теплый халат. При виде нас она оживилась, тепло поздоровалась с Клименко и Логуновым, потом подала мне сухонькую руку. Я поразился, какие у нее зоркие, умные, совсем молодые глаза. Мы сели возле нее так, чтобы она видела наши лица. Она все порывалась пригласить нас в дом и угостить чаем с кизиловым вареньем: - Сама осенью наварила. По бабушкиному рецепту, - и так же спокойно, деловито добавила: - Наверное, в последний раз, так что не упускайте случая попробовать. Клименко начал расспрашивать, как она себя чувствует, но Эльза Генриховна пренебрежительно отмахнулась зажатым в кулачке слуховым аппаратом: - Чего об этом говорить? Ну как можно себя чувствовать после девяноста? Сами скоро узнаете, дорогой, потерпите. - Потом она обратилась ко мне: - Смотрела вашу передачу с большим удовольствием, - и похлопала меня по руке шершавой, словно пергаментной ладошкой. - Значит, Ставинский пытался вывезти эти сокровища за границу? Вот негодяй! Впрочем, иного от этого предателя и не следовало ожидать. - Кажется, он куда-то собирался уехать после ожидаемой победы фашистов. Помните, вы рассказывали, Эльза Генриховна? - спросил Андрей Осипович. - Это очень важно. Старуха понимающе кивнула: - В Днепропетровск. Он называл его еще по-старому Екатеринославом. Несколько раз поминал об этом. Превосходные, дескать, места на Днепре между Кременчугом и Екатеринославом. Хвастал, что воевал там с комиссарами еще в гражданскую войну и непременно туда вернется. Земли там великолепные, уверен, что быстро разбогатеет. Несколько раз заводил такие разговоры. Жаловался, что подал рапорт о переводе его туда, но начальство медлит, не отпускает из Керчи. Дескать, он здесь очень нужен. Но про раскопки ничего не упоминал. Этого я не слышала. - Ну конечно, зачем же он станет карты раскрывать. Еще опередят приятели-ловкачи, - усмехнулся Клименко. - Вы не припомните, Эльза Генриховна, никаких имен и фамилий он в связи с Днепропетровском не упоминал? - Нет. Эльза Генриховна отвечала на вопросы четко, не задумываясь. Никаких сомнений в ее превосходной памяти и наблюдательности не возникало. Клименко снова посмотрел на меня: - Едем в Днепропетровск? - Надо позвонить Казанскому. Если он в Ленинграде. Мы стали прощаться с бывшей партизанской разведчицей. - Ну вот, - насмешливо проговорила она. - Мужчины неисправимы. Как только женщина становится им не нужна, они ее бросают. Хороши кавалеры, нечего сказать. - Что вы, Эльза Генриховна, - засмеялся Клименко, хотя и несколько смущенно. - Вы устали, замучили вас расспросами. Мы с Денисом Прокопьевичем непременно зайдем на днях чайку попить. - Смотрите, не опоздайте. - Ну что вы, право, - покачал головой Андрей Осипович и, понизив голос, спросил у меня: - Подумайте, может, надо что еще выяснить о Ставинском? А то и в самом деле, может, другой случай уже не представится. - Правильно, - одобрительно кивнула Эльза Генриховна. - Я всегда ценила вашу трезвую сметку, Андрей Осипович. Не смущайтесь, - она тихонько засмеялась. - Даже приятно, что и вы попались: забыли, что у меня на глазах секретничать нельзя. Надо было за спину мне зайти... Район поисков, кажется, менялся и сужался. Неужели скифы-пахари? Или даже невры? Но возможно ли, чтобы в тех краях нашлось такое богатое погребение? Олег Антонович, к счастью, оставался в Ленинграде, даже на дачу не уехал. Вечером я позвонил и застал его дома - энергичного и бодрого, как всегда. Однако к моему рассказу о сообщении старой партизанки он отнесся весьма скептически: - Ну что ты мне снова рассказываешь какие-то детективные истории, да еще с дешевым бульварным душком! Мнимая глухая подслушивает роковые тайны. - Но она действительно была партизанской разведчицей, Олег Антонович. И таким именно путем добыла немало ценных сведений. - Читая по губам? - Да. Казанский недоверчиво хмыкнул: - Ну ладно, допускаю, она могла разобрать, как Ставинский в беседе с кем-то вспоминает Екатеринослав, сиречь нынешний Днепропетровск, хоть это довольно сомнительно. Но вы ведь и так ведете разведки в бывшей Екатеринославской губернии. Она была большая. Ее границы вообще не совпадали с нынешней Днепропетровской областью. Так что к географическим указаниям стариков и глухонемых надо относиться весьма критически. - Да, но мы ищем на юге, а Ставинский поминал Кременчуг. - Ну и что? Вполне возможно, именно тамошние места ему больше приглянулись. Но отсюда еще никак не следует, будто выкопал он или украл у кого-то найденные вами в Матвеевке вещи именно там, между Днепропетровском и Кременчугом. Расскажи-ка мне лучше, что за штуковину вы нашли. Подробно описав непонятный конус, я сказал, что археологи, которым его показывал в Керчи, тоже озадачены. Надо его подреставрировать, выправить все вмятины, тогда, может, яснее станет, для чего он предназначался. Олег Антонович решительно сказал: - Нет, нет. Пришли его срочно сюда. У нас в Эрмитаже реставраторы поопытнее. - Хорошо, Олег Антонович, - согласился я, улыбнувшись. Просто ему не терпится поскорее увидеть загадочный конус. Кстати, Андрея Осиповича этот конус тоже очень заинтересовал. Он долго внимательно его изучал, потом сказал: - Нет, к оружию, как я подумал сначала, штуковина эта явно не имеет отношения. Забавно. Бывший следователь упорно рассматривал скифские древности со своей профессиональной точки зрения. А что он мог знать о скифском оружии? Думая так, я снова в нем ошибался... - А что Савосин о конусе думает? - спросил Олег Антонович. - Тоже озадачен. - Да? Странно, он мужик многоопытный. Ну ладно, договорились. Высылай этот загадочный конус поскорее, а сам возвращайся в Киев, догоняй свой отряд. И садись за подробный отчет о находках. Когда я рассказал о нашем разговоре Андрею Осиповичу, тот покачал головой: - Жаль, что Олег Антонович не уважает криминалистику. Но осмелюсь заметить, ее методы все же поточнее тех, какими пользуетесь вы. Пока что ваш поиск - чистейшая авантюра, признайтесь. "Авось повезет" - разве это наука? А я думаю, нам все же следует наведаться в Днепропетровск и проверить эту версию, поискать следы Ставинского. Кстати, у меня там немало хороших друзей, помогут. Летим? - Неужели вас так в самом деле захватила эта история? - спросил я. Андрей Осипович слегка смутился, хотя тут же поспешил напустить на себя обычный простодушный вид: - Да просто хочу помочь вам. Я же говорю, у меня там в областном управлении друзья. А вы что - против? - Ну что вы, Андрей Осипович! Наоборот, не знаю, как вас и благодарить. Как я ни упрашивал, от моей попытки заплатить за его билет на самолет Андрей Осипович решительно отказался. - Но ведь вы же летите, чтобы нам помочь. Зачем же вам свои деньги тратить? - Кто вам сказал? Я лечу навестить старых друзей. А делать это за казенный счет - уголовно наказуемое преступление. Не толкайте меня на старости лет на скамью подсудимых. В новой прекрасной гостинице на берегу Днепра, которую сплошные лоджии по всему фасаду делали похожей на пчелиные соты, мест, конечно, не оказалось. Но Андрей Осипович назвал свою фамилию - и она прозвучала как сказочное: "Сезам, откройс