я!" Оказывается, его  друзья  уже  забронировали
для нас хороший номер. Из его окон открывался изумительный вид на  реку  и
город.
   Приняв душ и наскоро перекусив, мы поспешили  в  музей.  Нас  встретили
радушно, повели осматривать новое великолепное  здание,  просторные  залы,
хорошо продуманные экспозиции. Но, к сожалению,  порадовать  нас  музейные
работники ничем не могли. Никакими сведениями об археологе, который бы вел
в здешних краях раскопки в годы гражданской войны, они не располагали:
   - Вы же понимаете, какое время было. Город несколько  раз  занимали  то
деникинцы, то махновцы, то петлюровцы. Коллекции сильно пострадали. Да и в
годы Великой Отечественной войны,  при  фашистской  оккупации  им  нанесли
немалый урон. Накопились у нас в хранилищах находки безымянные, неизвестно
кем и когда собранные. Документы на них утеряны. Есть  среди  них  кое-что
любопытное, да приходится хранить в запасниках...
   И тут коллеги, как водится, начали жаловаться  на  недостаток  места  -
довольно  непоследовательно,  поскольку  только  что   хвастали,   что   с
постройкой нового здания площадь музейных экспозиций увеличилась  в  шесть
раз. Но я их прекрасно понимал. Каждый археолог в глубине души  мечтает  о
таком музее, куда бы можно было целиком запрятать  пирамиду  или  скифский
курган, да еще показать в разрезе, как устроено погребение.
   Что оставалось делать? Я решил хотя  бы  бегло  осмотреть  коллекции  в
запасниках.  Может,  обнаружится   что-нибудь   похожее   на   Матвеевские
драгоценности или хотя бы на найденные в Матвеевке черепки.
   Но это была работа кропотливая, затяжная.
   - Ладно, ройтесь тут, а я попробую зайти с тыла, -  сказал  Клименко  с
забавным видом опытного заговорщика. - Для начала проведаю друзей.  Может,
они что-нибудь о Ставинском слыхали. Уж о нем-то  материалов  ни  в  каком
музее наверняка не найти - разве только в полицейских архивах.
   С Андреем Осиповичем я увиделся снова лишь поздно вечером в  гостинице.
Узнав бывшего следователя поближе, я сразу по выражению  его  лица  понял,
что и у него пока никаких успехов нет.
   - Выпили немножко с друзьями, покалякали, обещают помочь, - сказал  он,
с явным удовольствием снимая пиджак, распуская галстук  и  швыряя  его  на
диван. - А у вас как дела?
   - Пока ничего интересного.
   - Ну  конечно,  не  все  сразу,  -  утешающе  сказал  Андрей  Осипович,
раздеваясь и ложась в постель. - Устал трошки, надо полежать.
   Через пять минут он уже тоненько, с переливами захрапел.


   Утром, после завтрака, мы отправились в разные  стороны  -  я  снова  в
музей, а Клименко - в областную библиотеку.
   - Полистаю там газеты за девятнадцатый год, ежели сохранились, - сказал
он. - Увлекательное занятие! Может, обнаружатся следы пропавшего археолога
где-нибудь в разделе, происшествий.
   Так мы  занимались  розысками  каждый  в  своем  направлении  три  дня,
вечерами обмениваясь неутешительными сообщениями:
   - Ничего новенького, Всеволод Николаевич?
   - Увы. А у вас?
   - И у меня все то же: "нет больше лысых!"  -  отвечал  Андрей  Осипович
крикливым рекламным призывом,  не  сходившим  со  страниц  дореволюционных
газет. - Вы не поверите, какие невероятные  вещи  писали  газетенки  в  те
годы, соревновались во вранье и шарлатанстве. Ну не стеснялись, прямо  как
перед потопом. Особенно отличался "Приднепровский край". Его даже прозвали
"Екатеринославской сплетницей", мне об этом  старик  библиотекарь  сказал.
Подшивки перепутаны, многих номеров вообще нет.
   Огорченный неудачами, я уже подумывал бросить пока поиски в  запасниках
и возвращаться в Киев. Летом можно будет сюда снова приехать  и  докончить
осмотр безымянных коллекций, если удастся выкроить  время.  Как  вдруг  на
четвертый день тщетных поисков ко мне подошел один из старейших работников
музея Аркадий Андреевич Славутин и сказал:
   - Вы извините, но я все думаю: не Скилура  ли  Авдеевича  Смирнова  вы,
часом, ищете?
   - А кто этот Смирнов?
   - Был такой начинающий археолог, полудилетант, но,  судя  по  рассказам
знавших его, - форменный фанатик. Кажется, он где-то копал в  наших  краях
как раз в те годы.
   - Скилур Смирнов? - задумался я. - Никогда не слышал о таком, хотя  имя
редкостное.
   - И неудивительно. Мы сами-то о нем знаем только  со  слов  одного  его
старого знакомого. Есть у нас тут такой энтузиаст краеведения, историк. На
пенсии. Он о Смирнове и рассказывал. А в историю археологии  этот  Смирнов
не успел попасть. Копал он очень недолго, вскоре не то умер от тифа, не то
его подстрелили бандиты. Нет, пожалуй, это не то, конечно, что вы ищите, -
покачал головой Славутин.
   - Почему вы так думаете?
   - Да он же ничего не открыл. Решительно никаких мало-мальски интересных
находок не оставил.
   - А как бы все-таки разузнать о нем?
   - Побеседуйте с этим краеведом. Его адрес дадут в дирекции,  он  у  нас
весьма  деятельный  активист.   Зовут   его   Авенир   Павлович.   Фамилия
Андриевский.
   Я взял в дирекции музея адрес Андриевского, а вечером рассказал об этом
разговоре Клименко:
   - Видимо, он действительно был фанатиком, этот Смирнов, если даже  взял
себе имя  одного  из  последних  скифских  царей.  Или  это  родители  ему
удружили, а он уж постарался его оправдать, занявшись археологией?
   - Надо с Андриевским побеседовать!  -  решительно  сказал  Клименко.  -
Давайте завтра же его навестим.


   К Андриевскому мы отправились рано утром, но едва не разминулись с ним.
Он уже надевал пальто, собираясь уйти.
   Это был высокий, подвижный человек  с  выразительным  исхудалым  лицом,
нервным, исполосованным глубокими морщинами. Позже мы узнали,  что  Авенир
Павлович, как и Клименко, был  из  тех  энергичных,  деятельных  стариков,
которые, даже выйдя с опозданием на  пенсию,  не  могут,  да  и  не  хотят
устраниться  от   активного   вмешательства   в   жизнь.   Вместо   одного
краеведческого кружка Авенир Павлович, выйдя на пенсию, начал вести  сразу
два в разных  школах,  отправляясь  каждое  лето  со  своими  питомцами  в
увлекательные экскурсии по историческим местам.
   Сейчас он,  как  выяснилось,  собирался  на  выставку  лучших  школьных
сочинений по истории.
   Мы представились.
   - Очень рад вашему визиту. Прошу, присаживайтесь.
   Комната была маленькая, тесно заставленная старой  сборной  мебелью.  В
ней царил некоторый беспорядок, выдававший отсутствие в доме  хозяйки.  Но
было здесь как-то покойно и уютно. Окна выходили в тихий сад.
   - Сейчас угощу вас чайком, - засуетился хозяин. - Я  ведь  вдовец,  сам
хозяйство веду, так что не взыщите...
   - Пожалуйста, не беспокойтесь! - остановил его я. - Мы  по  делу  и  не
станем вас задерживать.
   - Ну что вы! Мне так приятно побеседовать  со  столь  редкими  гостями.
Итак, вы археолог? - слегка поклонился он в мою сторону. -  Очень  приятно
слышать. Прекрасная, благородная профессия!  Я  знал  одного  талантливого
археолога...
   - Ни Скилура ли Авдеевича Смирнова? - перебил я. - Собственно, по этому
поводу мы и пришли.
   - Боже! - всплеснул руками Андриевский. - Значит, его  не  забыли?  Это
прямо чудо какое-то. Откуда вы о нем знаете?
   - Да, собственно, от вас, Авенир Павлович. - И  я  рассказал,  как  мне
посоветовали в музее обратиться  к  Андриевскому.  -  Кажется,  вы  с  ним
дружили и хорошо его знали?
   - Ну, назвать наши отношения дружбой нельзя. Ведь он был  уже  взрослым
человеком, талантливым ученым с весьма  оригинальными  взглядами;  а  я  -
шестнадцатилетним юнцом, которому война помешала закончить гимназию,  чему
я, надо сознаться, по глупости тогда только радовался.
   Авенир  Павлович  говорил  торопливо,  жадно,  как   человек,   любящий
поговорить, но обреченный большую часть времени проводить  в  одиночестве.
Прерывая монологи, он несколько раз порывался  напоить  нас  чаем,  но  мы
останавливали его.
   - Любопытно, Авенир Павлович, что за человек  был  Скилур  Авдеевич?  -
спросил Клименко.
   -   Оригинальная,   возвышенная,   поэтичная   личность!   Обаятельный,
артистичный,  красавец,  златоуст  -  когда  он  начинал   говорить,   все
заслушивались. Именно благодаря ему я и стал историком. Одну минуточку!
   Андриевский бросился к видавшему виды комоду, стоявшему в углу, и начал
лихорадочно в нем рыться,  со  скрипом  вытаскивая  и  заталкивая  обратно
перекосившиеся ящики.
   - Вот, сберег фотографию, которую он подарил мне с надписью на  память.
Возил ее в эвакуацию на Урал, сохранил.
   Авенир Павлович протянул Клименко фотографию на плотном листе  картона.
Андрей  Осипович  внимательно  рассмотрел  ее,  даже   изучил   выведенные
затейливыми буквами на обороте фамилию и адрес  фотографа,  потом  передал
мне.
   На деревянной скамеечке с гнутыми ручками сидел, закинув ногу на ногу и
охватив  тонкими  пальцами  колено,  изящно  одетый   худощавый   человек.
Продолговатое бледное  лицо  его  с  тщательно  подстриженными  усиками  и
небольшой бородкой было действительно выразительным, красивым.
   И витиеватым, изящным почерком внизу наискосок, поперек  карточки  было
написано выцветшими чернилами: "Помните, юный друг мой: История  священна,
ибо  она  -  Память  Народа".  Вместо  подписи   стояли   две   причудливо
переплетенные буквы "С.С.". Мне они показались знакомы. Где я их видел?
   - Я благодарен судьбе, что она свела меня с этим незаурядным человеком,
- проникновенно сказал Андриевский, бережно принимая от меня фотографию. -
Вы только представьте: революция, гражданская война, вражеские  нашествия,
мировые катаклизмы, а он беседует со мной, юнцом, о судьбах  человечества.
Разве такое забудешь?!
   - А как вы с ним познакомились? - спуская его снова на землю,  деловито
спросил Андрей Осипович, что-то отмечая в блокноте.
   - Он жил у нас на квартире, когда приезжал  в  Екатеринослав.  Нас  ему
рекомендовала одна мамина приятельница,  переехавшая  после  замужества  в
Петроград. Скилур Авдеевич бывал у нас нечасто и  недолго,  проездом.  Все
лето он посвящал раскопкам. Но как много мне давали беседы с ним!  Он  был
влюблен в археологию, даже  имя  себе  сменил  -  родители  окрестили  его
Спиридоном. Представляете?
   - А вы не помните, где он вел раскопки?
   - Повсюду, - описав рукой неопределенный полукруг, ответил Андриевский.
- Объездил всю бывшую Екатеринославскую губернию и везде  искал  памятники
глубокой старины. Он  очень  интересовался  скифами  и  считал  их  нашими
предками. Настойчиво  искал,  всячески  подчеркивал  в  русском  характере
исконно скифское. Хотя теперь,  кажется,  такая  точка  зрения  отвергнута
наукой?
   - Как вам сказать. Проблема оказалась гораздо сложнее...
   Я не стал распространяться. Старик  явно  не  слушал  меня,  увлеченный
воспоминаниями:
   - Скилур Авдеевич умел философски смотреть на жизнь, именно поэтому  не
прекращал раскопок даже в самые трудные времена...
   - Да, удивительный был человек, - сочувственно вставил  Клименко.  -  И
жаль, что ему так не повезло...
   - Ужасно не повезло. Вы слышали об этом? Какая трагедия! Ведь  как  раз
летом девятнадцатого года он раскопал  очень  ценное  погребение.  Он  мне
писал, что ему посчастливилось  сделать  замечательное  открытие,  которое
поразит весь мир, как только утихнут бури.
   - Письма у вас сохранились? - не веря удаче, спросил я.
   - Нет. Все сгорело, пока были в эвакуации. Вместе с отчим  домом,  все,
все.
   - А откуда он присылал письма, вы не помните? - спросил Клименко.
   - Из разных мест. То из Пятихаток, то из Лиховки,  то  из  Желтых  Вод.
Видимо, отправлял их с оказией, откуда удастся. Ведь в  то  смутное  время
почта работала плохо.
   - Но, вероятно, это был все же  какой-то  один  определенный  район?  -
настойчиво допытывался Клименко. - Где он жил? В каком селе?
   - Не то Варваровка, не то  Михайловка.  Не  припомню  точно.  Маленькое
село, где-то за Пятихатками и Лиховкой.
   "Это уже, возможно, в Кировоградской области", - подумал я.
   - Так  мне  припоминается,  -  продолжал  Андриевский.  -  Оттуда  чаще
приходили письма. Но в каком именно селе он  жил  -  запамятовал.  Пытался
перед войной найти, ездил  туда  со  школьниками,  чтобы  отыскать  могилу
Скилура Авдеевича, но тщетно, - развел  он  руками.  -  И  потом  все  так
изменилось с тех пор. Село, где он жил, вскоре после его смерти, отступая,
спалили деникинцы. Никто из местных  жителей  не  мог  мне  даже  примерно
указать, где вел раскопки Скилур Авдеевич. Хотя старики в тех  местах  его
не забыли. Копал, вспоминают, курганы красивый, молодой человек.
   - А отчего он умер? - спросил Клименко.
   - Повесился. Покончил  с  собой,  -  тяжело  вздохнув,  ответил  Авенир
Павлович. Он так ушел в горестные воспоминания, что  не  заметил,  как  мы
обменялись многозначительными взглядами.
   Андриевский между тем продолжал:
   - Говорили, будто им овладел жесточайший приступ  меланхолии.  На  него
это было непохоже. Но после того, как у него так коварно украли  найденные
сокровища...
   - Украли? Кто украл?
   - Местные мужички, - горестно  покачал  седой  головой  Андриевский.  -
Добрые селяне, куркули алчные. Посчитали, наверное,  если  раскопанный  им
курган находится на их земле, то  и  найденные  в  нем  древние  сокровища
должны принадлежать им. Все и растащили.
   Ограблен местными жителями! Час от часу не легче, подумал я. Но как  же
тогда попали украденные сокровища к Ставинскому?
   Уголовные происшествия упорно не оставляли нас в покое. Они вылезали на
каждом шагу  в  самых  неожиданных  местах,  превращая  поиски  загадочных
сокровищ в форменное расследование преступлений.
   - И Скилур Авдеевич не перенес удара, я его понимаю, - продолжал  между
тем Авенир Павлович. -  Вы  только  подумайте:  найти  древние  сокровища,
которые должны поразить весь ученый мир, - и вдруг  лишиться  их  за  одну
ночь! А ведь всего за неделю до  этого  он  прислал  мне  такую  чудесную,
радостную открытку с прапорщиком Ставинским...
   Мы с Клименко снова переглянулись.
   А старый учитель, ничего не замечая, как  токующий  глухарь,  продолжал
предаваться воспоминаниям:
   - Это был тоже молодой археолог. Пошел  добровольцем  на  фронт  еще  в
пятнадцатом году, потом связался с деникинцами, попал как раз в наши края.
Он командовал саперным взводом, все говорил: "Мои кроты, мои саперы".  Был
георгиевским кавалером, носил шашку с анненским темляком  и  надписью  "За
храбрость".  Встретился  он  однажды  со  Скилуром  Авдеевичем,   случайно
разговорился. Оба очень обрадовались, выяснив, что они коллеги.
   Коллеги! Я, кажется, даже, не удержавшись, фыркнул  от  возмущения.  Во
всяком  случае,  посмотрев  на  нас,  Андриевский  встревожился   и   стал
оправдываться.
   - Я, правда, знал его мало. Он заходил к нам всего раза  три-четыре  по
поручению Скилура Авдеевича или просто, чтобы  передать  от  него  привет,
когда оказывался в городе. Ставинский тоже был интересным собеседником. Но
мне он не  нравился  -  то  вкрадчивый,  то  грубоватый.  Со  мной  всегда
разговаривал свысока, как с мальчишкой.
   Мы помолчали, думая каждый о своем.
   - Значит, Смирнов повесился? И  все  его  находки  пропали?  -  спросил
Андрей Осипович.
   - Все, все растащили, - кивнул старик, сморщась, будто от зубной  боли.
-  Жестокие,  жадные  люди.  Ужасные  времена  были!  Белые  отступают   в
беспорядке, красные еще не  пришли.  Полное  безвластие,  вылезают  всякие
самозваные батьки, атаманы. Сколько, крови пролито было.
   - Скажите, а где был в это время Ставинский, не знаете?  Когда  Смирнов
повесился? - гнул свое Клименко.
   - Ну откуда же я это мог знать! Я мальчишка, он - белый офицер.
   - Конечно, понимаю.  Но,  может,  слышали  какие-нибудь  разговоры,  не
припомните?
   - Нет, ничего не слышал.  А  почему  это  вас  так  интересует,  Андрей
Осипович, не понимаю?
   Клименко вместо ответа достал  из  бумажника  фотографию  красавчика  с
холодным взглядом и фатовато закрученными усиками и показал Андриевскому:
   - Узнаете?
   - Позвольте, позвольте... Ставинский! Только здесь он  гораздо  моложе,
чем я его знал. И в морской  форме.  Почему?  Но  это  он.  А  что  такое?
Скажите, ради бога, почему вы  так  им  интересуетесь?  Даже  больше,  чем
Смирновым. Совсем меня заинтриговали...
   - Сейчас я вам все объясню, дорогой Авенир Павлович, - сказал Клименко,
вытирая платком лицо. - Но только, пожалуй, вот теперь самое время  выпить
чайку, если это действительно вас не затруднит...
   - Что вы, что вы! Одна минута...  У  меня  все  прекрасно  налажено,  -
засуетился хозяин и отправился готовить чай.
   - Ну, кажется, все разъясняется, - похлопывая себя по колену,  довольно
сказал бывший следователь.
   - Невероятно! Неужели Ставинский и Смирнова убил?
   - Вполне возможно.
   - Но как же драгоценности к нему попали? Ведь старик говорит, будто  их
селяне растащили?
   - Ну, этот хищник даром  бы  устраивать  инсценировку  самоубийства  не
стал. Конечно, он больше всех поживился. А свалил все на местных  жителей.
На подпись-то под автографом обратили внимание? - добавил Клименко.  -  На
инициалы "С.С."? В точности как на бритве. Помните, в чемодане была, вы ее
экскаваторщикам подарили? Они мне показали. Паршивенькая бритвочка,  фирмы
"Бауэр и сыновья". Но тогда модной была.
   Тут вернулся из кухни Авенир Павлович  и  начал  накрывать  на  стол  с
размеренной аккуратностью бобыля, привыкшего сам вести хозяйство.
   Пока мы пили  чай,  Андрей  Осипович  подробно  рассказал  Андриевскому
запутанную историю Матвеевского клада, в какой уже раз удивляя меня весьма
основательными знаниями по археологии. Когда и где он успел их приобрести?
   - Так что вы понимаете, как нам важно узнать, где  же  именно  раскопал
Скилур Авдеевич этот курган? - закончил он свой рассказ. - Ведь Смирнов не
довел раскопки до конца, был убит.
   - Конечно! Боже мой,  ведь  тогда  справедливость  восторжествует!  Мир
все-таки узнает, хоть и с опозданием, о его замечательном  открытии.  Хоть
частично он будет отомщен!
   - Вот, если бы вы припомнили, как называлось село, где он вел раскопки,
- с надеждой сказал я.
   - Да, да, понимаю, - закивал Андриевский и, закрыв глаза,  чтобы  лучше
сосредоточиться, начал  бормотать:  -  Варваровка?  Нет,  Михайловка.  Или
Григорьевка? Кажется, он поминал Григорьевку.  Нет,  -  открывая  глаза  и
виновато глядя на меня, покачал он седой головой.  -  Не  стану  сочинять,
друзья мои. Не вспомню, хоть убейте. Боюсь вас  только  запутать,  станете
потом винить меня. Но его еще помнят  наверняка  там  старожилы.  Они  вам
помогут найти курган, который раскапывал  Скилур  Авдеевич.  Позвольте!  -
вдруг хлопнул он себя по лбу. - Я же могу поехать с вами.
   Авенир Павлович вскочил и  начал  озираться  по  сторонам,  словно  уже
собираясь в дорогу.
   Я поспешил остановить его:
   - Сейчас  мы  туда  не  поедем.  Разве  только  весной.  Надо  добиться
разрешения на раскопки, подготовить экспедицию.
   - Но вы возьмете меня с собой?
   - С удовольствием. Обещаю.


   - Ну, кажется, выходим на финишную прямую? - весело  спросил  Клименко,
когда мы покинули  уютную  комнатку  Авенира  Павловича  и  отправились  в
гостиницу.
   - Не совсем. Ведь раскопанный Смирновым курган мы еще не нашли. И адрес
весьма туманный: где-то за Пятихатками и Лиховкой... Не то Варваровка,  не
то Михайловка. А может, Григорьевка, "на деревню дедушке". И возможно, что
уже в соседней Кировоградской области, так что  неизвестно  еще,  в  каких
архивах искать материалы его раскопок - если  они  вообще  сохранились.  А
этот район вообще сомнителен,  я  же  вам  говорил.  Никогда  там  богатых
погребений не находили. Может,  придется  еще  в  Херсон  ехать.  Ведь  до
революции эти места, кажется, входили в состав Херсонской губернии.
   - Экий вы пессимист, - покачал головой Клименко. - Все в мрачном  свете
видите. А надо смотреть в будущее с  надеждой.  Тогда  и  трудности  легче
преодолеваются.
   - Что поделать, такой характер...


   В тот же день, проводив Андрея Осиповича в Керчь и пообещав  непременно
извещать его о всех новостях, я вылетел в Киев.
   Самолет  быстро  набирал  высоту.  Город  скрывался  вдали,  постепенно
сливался в одно огромное пятно, рассеченное серебристой лентой  Днепра.  А
вокруг него, насколько доставал  взгляд,  расстилалось  степное  раздолье,
бескрайние светлеющие поля, отороченные  темной  зеленью  лесных  полос  и
прорезанные шрамами оврагов.
   Кое-где среди полей виднелись курганы, хорошо заметные с  высоты.  Два,
прозванные  Близнецами,  стояли  на  самой  окраине  города,  у  шоссе  на
Запорожье. Кварталы новых домов уже подступали к ним вплотную.
   Я приник к окошку. Где-то там, в дали, затянутой  дымкой,  прятались  и
курганы с еще не раскопанными погребениями  древнего  неведомого  племени.
Могло ли это быть? Ведь там  вроде  жили  уже  не  скифы,  а  таинственные
"оборотни" - невры?
   Споры об этом идут уже давно, разделив всех скифологов на два лагеря.
   Большинство археологов считает все скифские племена родственными  между
собой ираноязычными пришельцами  откуда-то  с  востока,  скорее  всего  из
Средней Азии. Они обосновались  в  степи,  заставив  невров  отступить  на
север, в лесостепь.
   Но существует и  другая  точка  зрения,  приобретающая  постепенно  все
больше сторонников. Их доводы заставляют о многом поразмышлять.
   Казалось бы, какая может быть особая разница между  скифами-пахарями  и
земледельцами? Но почему-то Геродот их разделяет!  Видимо,  хоть  и  те  и
другие вели преимущественно оседлый образ жизни, была между ними  какая-то
существенная разница. Какая?
   И  не  случайно,  видимо,  напоминают  сторонники  этой  точки  зрения,
сохранил для нас "отец истории"  три  различных  легенды  о  происхождении
скифов. По одной они якобы пришли в наши степи из  дальних  краев.  А  две
другие легенды, противореча этому, утверждают, будто предки скифов обитали
тут испокон веков.
   Какая из легенд правильнее? А может, справедливы все  три?  Может,  они
просто свидетельствуют, что скифы вовсе не были каким-то единым народом по
своему происхождению?
   Притом в одной легенде упоминается немаловажная деталь: боги, бросая  с
неба, дарят скифам плуг, ярмо, секиру и чашу. Плуг и ярмо  -  явно  орудия
земледельцев. И получило эти дары именно то племя, что, по преданию,  жило
тут с древнейших незапамятных времен!
   Может, в этих легендах нет никакого противоречия? Просто они  относятся
к разным племенам, входившим в скифский союз?
   Есть о чем задуматься.
   Не только невры, но и скифы-пахари - утверждают сторонники  этой  точки
зрения - были потомками  местных  племен  -  так  называемых  чернолесцев,
которых, пс некоторым данным, можно считать далекими предками  славян.  Но
невры, сохраняя независимость, отступили под натиском  пришельцев  гораздо
дальше на север, чем принято считать, хотя  и  переняли  у  скифов  многие
обычаи, оружие, нарядное убранство коней и украшения.  Другие  же  потомки
чернолесцев  не  покинули  родных  мест,  выстояли,   завоевали   уважение
пришельцев и, можно сказать, породнились с ними, войдя в скифский союз  на
равных правах. Они даже  начали  устраивать  постепенно  и  погребения  на
скифский манер. Но и пришельцам было  чему  у  них  поучиться  -  особенно
мастерству обработки металлов.
   Раскопки последних лет показали, что до прихода скифов у местных племен
в лесостепи была хорошо развита металлургия.  Для  этого  тут  было  много
топлива,  неплохие  руды.  Здешние  мастера  стали  снабжать   всю   степь
превосходным оружием.  Вероятно,  немало  они  способствовали  и  широкому
распространению украшений в зверином стиле.
   Но, войдя в скифский союз, они во многом сохранили и свою самобытность.
Поэтому, не располагая, возможно,  более  подробными  сведениями,  Геродот
все-таки считает необходимым называть их скифами-пахарями, чтобы  отличить
от других оседлых,  но  пришлых  племен,  скифов-земледельцев?  Из  сплава
чужеземной,  кочевой  и  местной,  во  многом  от   нее   отличавшейся   и
продолжавшей древние традиции, и  начала  постепенно  складываться  единая
скифская культура.
   У каждой из этих точек зрения есть веские обоснования и доводы.
   Кто прав? Нелегко это  установить  через  тысячи  лет.  Меня  одолевали
сомнения, и я уже представлял, какие забушуют  споры  и  страсти,  если  я
предложу перенести поиски в эти края.
   Между тем самолет взял правее. Берег с  курганами,  возможно,  таившими
погребения того загадочного племени, что я искал, скрылся в  сизой  дымке.
Мы летели над привольно разлившимся водохранилищем.
   А что, если заветные курганы уже давно очутились на его  дне?  Да  и  в
степи  их  будет  не  так-то  легко  отыскать,  даже  если  мне   разрешат
перебраться сюда...



        4

   Вернувшись в Киев, я  первым  делом  позвонил  Казанскому.  Но,  как  и
опасался, он снова встретил мой рассказ о  том,  что  удалось  выяснить  в
Днепропетровске, весьма скептически:
   - Скилур Смирнов? Никогда не слышал про такого. И, судя  по  тому,  что
окрестил себя именем скифского царя, липовый он археолог, скорее  какой-то
авантюрист вроде Ставинского. Нет,  знакомство  с  отставным  следователем
явно плохо на тебе сказывается,  друг  Всеволод.  А  теперь  еще  появился
какой-то Андриевский со своими детскими воспоминаниями.
   - Но он ведь сам назвал нам Ставинского и описал его, опознал потом  по
фотокарточке, которую раздобыл Клименко. Значит, Ставинский был знаком  со
Смирновым. По-моему, следует поискать в тех краях.
   - Где? "Не то Григорьевка, не то  Михайловка..."  Очень  точный  адрес.
Посмотри на карту, друг мой. В Днепропетровской области полно  Михайловок.
И в Запорожской, и в Кировоградской. Да, помнится, вы  уже  вели  раскопки
возле Михайловки, - ехидно добавил Казанский. -  Отлично  помню,  присылал
мне письмо, и на нем был штемпель: "Михайловка".
   Я молчал, припомнив, что мы ведь действительно  недавно  вели  раскопки
возле Михайловки - в Томаковском районе.
   - Ну что же? - насмешливо спросил Казанский. - Крыть нечем? То-то. Чего
же нам с таким адресом лезть на земли, заведомо неврские, уже не скифские?
Матвеевские сокровища - куда  более  точный  компас.  Так  что  брось  эти
кладоискательские идеи, займись, как  положено  серьезному  ученому  мужу,
детальным изучением сделанных летом находок и сравни  их  с  Матвеевскими:
может, и обнаружатся схожие мотивы. А я  в  конце  января  или  в  феврале
выберусь к вам, в Киев. Тогда все обсудим и наметим разведочный маршрут на
лето. Может, действительно, стоит перенести поиски на левый берег, в район
Запорожья. Кстати, там тоже  полно  Михайловок,  -  ехидно  добавил  он  и
положил трубку.
   Н-да, спорить с ним нелегко.
   Зайдя в институтскую библиотеку,  я  посмотрел  карту  Днепропетровской
области. Михайловки действительно встречались чуть ли не в каждом  районе.
А ведь карта была не очень крупного масштаба. На  ней,  конечно,  нанесены
далеко не все, лишь самые большие села.
   И возле Запорожья, на левом берегу Днепра, в самом  деле,  обнаружились
целых три Михайловки.
   Но были Михайловки и в тех краях,  какие  упоминал  Андриевский,  -  за
Лиховкой и Пятихатками...
   Даже Савосин не одобрил моего желания перенести поиски севернее.
   - Я согласен с Казанским, - покачал он головой.  -  Уж  очень  все  это
шатко и несолидно выглядит. Надо копать все подряд.
   Начальству пока о своих сомнениях и колебаниях я говорить  не  решился,
занялся текущими делами. А они оставляли мало  времени  на  размышления  о
том, где же все-таки искать родину Золотого Оленя.
   У тех, кто знаком с работой археологов лишь по сенсационным заметкам  в
газетах и очеркам в  журналах,  существует  наивное  представление,  будто
самое главное и захватывающее - раскопки, когда и совершаются открытия. На
самом же деле раскопки занимают обычно всего  полтора-два  месяца  летнего
времени. Ну, еще месяц уходит на подготовку  к  экспедиции,  а  после  нее
месяца два - на обработку материалов, составление отчета. С  отпуском  это
все равно занимает не более полугода.
   Вторая же половина года целиком  уходит  на  то,  чтобы  разобраться  и
понять, что именно  ты  раскопал.  Чисто  кабинетная  работа:  составление
картотек, бесконечное перелистывание тысяч страниц в многочисленных книгах
на разных языках  в  поисках  аналогий  и  сравнение  мельчайших  деталей,
которые так легко прозевать, если  чуть  ослабишь  внимание,  вычерчивание
бесчисленных таблиц, схем, всякие расчеты - и размышления, размышления, от
которых пухнет и кругом идет голова. И самые интересные открытия  делаются
чаще всего в тиши библиотечных залов и кабинетов.
   Друзья и коллеги, как нарочно, всячески старались  подкинуть  мне  пищи
для размышлений и сомнений. Статья моя вышла,  и  дискуссия  о Матвеевском
кладе развернулась вовсю.
   Многие поддерживали мою точку зрения, что племя "пеших", если  его  так
пока называть условно, вело в основном оседлый образ жизни.  Но  были  это
скифы-пахари или скифы-земледельцы, мнения расходились.
   Понятно, с особым вниманием изучал я доводы тех, кто тоже  считал,  что
поиски нужно перенести севернее.
   - Позвольте, а почему бы не поискать где-нибудь по  берегам  Псела  или
Сулы? - задавали  вполне  резонный  вопрос  некоторые.  -  Там  ведь  тоже
попадаются в погребениях изображения не то оленей, не то лосей. Именно там
ведь нашли головку оленя с лосиными чертами, на которую вроде бы похож наш
красавец. И свиней там, кстати, разводили - то ли  оседлые  скифы,  то  ли
подражавшие им в обычаях другие племена. При раскопках древних городищ под
Воронежем кости свиней встречаются особенно часто.
   Но в другой статье резонно возражали: кто  доказал,  будто  в  забавной
сценке на вазе дерется с петухом именно домашний поросенок? Художник  ведь
мог изобразить и дикого кабанчика, пойманного охотниками для забавы детей.
   Зоологи заявили, что вообще ответить точно на такой вопрос  невозможно.
Маленьких кабанчиков, отобранных от матери, легко приручить.  И  в  то  же
время домашние свиньи, оказавшиеся на воле, даже сейчас быстро дичают и не
только возвращаются к  привычкам  своих  лесных  сородичей,  но  и  внешне
становятся похожи на них.
   Савосин прав, огорчился я. И опять думал о том, как трудно  определить,
где же искать родину Золотого Оленя, по одним лишь драгоценностям.
   Об этом сетовали авторы многих заметок и друзья-археологи,  присылавшие
мне письма. Опять упоминались четыре  горита,  отштампованных  с  одной  и
той-же матрицы, а найденные в  совсем  разных  и  далеких  друг  от  друга
местах; весьма похожие ритуальные сосуды  со  сценками  из  быта  скифских
воинов - один из-под Воронежа, другой  из  Куль-Обы  в  Крыму;  одинаковые
погребения, раскопанные  в  Казахстане  и  в  Перепетовке,  под  Киевом...
Немножко разве утешало, что не я один, многие замечали  у  Золотого  Оленя
лосиные черты. Значит, они действительно были, а не только  казались  мне,
как пытался уверить Олег Антонович. Не такой, выходит, уж это субъективный
признак.
   А один  свердловский  археолог,  Караев,  вдруг  совершенно  неожиданно
обнаружил у нашего Оленя некоторое сходство с  лепными  фигурками  зверей,
которыми через много веков после исчезновения скифов  талантливые  русские
мастера украсили замечательный храм Покрова-на-Нерли!
   Влияние скифского звериного стиля на древнее русское искусство подметил
еще давно профессор В.А.Городцов. Оно, несомненно, существует, несмотря на
такую отдаленность во времени и в пространстве.
   Но неужели и мой красавец так пленил древних мастеров, что они, копируя
его из поколения в  поколение,  передавая  как  своеобразную  эстафету  от
одного племени к другому, донесли  через  века  неизменными  его  какие-то
характерные черты, чтобы они отражались, словно, в зеркале, в чистых водах
задумчивой, нежной Нерли далеко на севере, за Владимиром?
   К письму был приложен рисунок.  Судя  по  нему,  сходство  между  нашим
Оленем и лепными фигурками на  карнизе  стены  замечательного  храма  было
очевидное. Но, может, его невольно  придал  автор  письма,  подсознательно
стараясь подтвердить свою гипотезу?
   В некоторых письмах и даже статьях их авторы довольно ядовито замечали,
что по нашему  Золотому  Оленю,  дескать,  вообще  нельзя  делать  никаких
выводов,  поскольку  это  фальшивка,  ловкая  подделка  Мирона  Рачика.  А
подлинник, возможно,  увезенный  куда-то  за  границу,  известен  лишь  по
одной-единственной фотографии, так  что  нельзя  судить,  насколько  копия
точна. Не внес ли Рачик при ее изготовлении какой-нибудь  отсебятины,  это
ведь с ним частенько бывало?..
   Замечание справедливое.
   В дискуссию включились зоологи и внесли еще больше разногласий и всяких
сомнений. Ссылаясь на находки костей  древних  животных,  они  утверждали,
будто и в лесостепи, где ныне шумит многолюдный Киев, в те давние  времена
водились даже северные олени. А лоси были распространены  по  всей  степи,
вплоть до предгорий Кавказа, где они встречались якобы еще в девятнадцатом
веке. Так что по изображению нашего красавца, независимо  от  того,  похож
он, по мнению некоторых, на лося или  нет,  никаких  выводов  о  том,  где
именно его сделали, строить нельзя: может,  под  Киевом,  а  возможно,  на
Кавказе. Или под Воронежем. Или в Крыму.
   Но все же на севере, в лесостепи, лоси встречались, конечно, чаще,  чем
в степных краях, думал я, а благородные олени -  реже.  Копируя  привозной
скифский  образец,  местный  мастер  непроизвольно  должен   был   придать
благородному оленю, которого он никогда  не  видел,  более  привычные  ему
лосиные черты. И все, что смутно тревожило,  беспокоило  меня,  не  давало
покоя,  при  таком  толковании  получало  объяснение:  и  явная  оседлость
племени,  сценки  из  быта   которого   были   изображены   на   вазе;   и
лосинообразность  нашего  Оленя.  Все-таки  искать,  наверное,   следовало
севернее. А кто уж там жил - невры  или  скифы-пахари,  выяснится  в  ходе
раскопок.
   Где-то я однажды прочитал запомнившийся пример того,  насколько  трудно
океанографам составлять карты морского дна по отдельным промерам в  разных
местах.  Один  французский  исследователь  это  наглядно  доказал  простым
остроумным опытом. Он вылепил из пластилина макет гор  и  равнин  Франции,
поместил его в аквариум и залил непрозрачной, темной жидкостью.  Потом  он
предложил коллегам сделать промеры глубин с такой  же  чистотой,  как  при
исследованиях сравнительно хорошо изученной Атлантики, и  составить  карту
затопленной страны. Она оказалась весьма далекой от  истины.  Ни  один  из
ученых даже не догадался, что под водой его родная страна...
   Примерно так же ведем изучение прошлого и мы, только забрасывая лоты  в
глубины не океана, а времени. И потом пытаемся по разрозненным и случайным
находкам восстановить во всем богатстве и сложности картину прежней жизни.
   Поскольку никаких новых  находок  не  прибавилось,  а  все  по-прежнему
сводилось к чисто субъективным  мнениям  и  оценкам:  "похож  -  непохож",
дискуссия, к сожалению, носила довольно  схоластический  характер.  Против
каждой  гипотезы  тут  же  выдвигалось  несколько  возражений,  не   менее
убедительных, но и столь же шатких. Я же, ломая голову над противоречивыми
гипотезами и предложениями, терзался сомнениями. Да  еще  надо  было,  как
обычно, читать лекции, проводить семинары, принимать экзамены...


   Дела закружили меня. Но вдруг, придя утром в институт, я нашел  у  себя
на столе почтовую открытку. На ней было написано незнакомым почерком:

   "Уважаемый Всеволод Николаевич! Не хочу Вас обнадеживать, но,  кажется,
мне удалось  отыскать  немножко  керамики  из  сборов  С.А.Смирнова.  Если
выберете время, наведайтесь к нам в Днепропетровск, посмотрите.
   С уважением..."

   Подпись была неразборчивой. Славутин?
   А вечером того же дня, словно опять  каким-то  чудесным  телепатическим
способом узнав, что есть новости, мне домой позвонил из Керчи Клименко.
   - Что же это вы совсем забыли меня, старика? - поздоровавшись, упрекнул
он. - Ничего не сообщаете. Ведь теперь-то вы не копаете,  время  должно  у
вас быть.
   - Плохо вы себе представляете нашу работу, Андрей  Осипович.  Сейчас  у
меня свободного времени куда меньше, чем летом, а  забот  больше.  Верчусь
как белка в колесе. Собирался вам написать, честное слово. А новостей пока
особых нет. Вот разве только любопытную открыточку сегодня получил.
   Я прочитал ему, что было написано на открытке.
   - Ну и что же думаете делать? - спросил Клименко.
   - Пока не решил. Надо бы, конечно, глянуть на эту керамику, только  вот
со временем туго...
   - Ну, сколько это у вас займет? От силы два дня. Завтра  у  нас  что  -
пятница?  В  субботу  утром  вылетайте.   И   я,   кстати,   собирался   в
Днепропетровск.
   - Опять друзей навестить? - засмеялся я.
   - Точно! Сейчас позвоню им, чтобы номер забронировали.
   Напористость бывшего следователя опять увлекла меня, и утром я  вылетел
в Днепропетровск, захватив с собой два осколка  древней  посуды,  случайно
оказавшиеся вместе с драгоценностями в Матвеевском кладе.
   Завез чемоданчик в гостиницу, где меня уже поджидал Андрей Осипович,  и
мы тут же отправились в музей.
   Я предположил правильно: открытку прислал действительно Славутин.
   - Заинтриговала меня ваша история, - сказал он, смущенно посмеиваясь. -
Уж  очень  необычная,  форменный  детектив.  Вот  я  и  решил  порыться  в
запасниках.  Должны  же,  думал,  остаться  хоть  какие-нибудь  материалы,
собранные Смирновым, если он вел раскопки в наших краях. И наконец кое-что
нашел. Оказывается, доставили их к нам после его смерти.
   Посмотрев на меня, он поспешно добавил:
   -  Впрочем,  ничего  особенно   интересного.   Несколько   разрозненных
фрагментов скифской  керамики,  предположительно  шестого-пятого  века  до
нашей эры. Удивляюсь, как их давно не выбросили при  очередной  чистке.  У
нас такой керамики много.
   Славутин открыл шкаф, достал небольшую картонную коробку,  поставил  ее
на стол. В ней среди потемневшей и свалявшейся грубой ваты  лежали  четыре
осколка глиняных горшков. Они  очень  походили  на  те,  что  мы  нашли  в
Матвеевке. Такая же грубая ручная лепка, неровный обжиг. Эти черепки  были
побольше и даже давали некоторое представление о форме сосуда.  Три  куска
были, похоже, от одного горшка. Четвертый немножко отличался и по цвету  и
по качеству обжига.
   - Это все? - спросил я.
   - Да, больше ничего не осталось.
   - Негусто. А где они выкопаны, не указано?
   - Нет. Никаких сопроводительных документов.  Только  вот  ярлычок:  "Из
сборов С.А.Смирнова, 1919 года". А все его бумаги, видимо, опечатали после
смерти  и  неизвестно  куда  отправили  -  возможно,  в  архив,  а  может,
родственникам переслали.
   - Ну а выяснить, в одном они погребении были или нет -  эти  черепки  и
те, что в Матвеевке нашли, можно? - спросил Клименко.
   Я покачал головой.
   - А если мы с друзьями попробуем?
   - Каким образом? - спросил я.
   - По отпечаткам пальцев. Ведь не боги, как говорится, горшки обжигали -
люди. Посмотрите, какие отчетливые отпечатки. И на  тех  обломках,  что  в
Матвеевке нашли, и на этих. Вдруг их одна рука лепила, эти  горшки?  Тогда
можно считать, что они из того же кургана, где их вместе с драгоценностями
Смирнов нашел.
   - Выяснить через две с половиной тысячи лет?
   - А почему бы я нет?  Гляньте,  какие  превосходные  отпечатки.  Каждый
папилляр, каждая извилинка видны.  Есть  тут  в  областном  управлении,  в
отделе научно-технической экспертизы, майор  Задорожный  Павел  Матвеевич.
Маг и волшебник по этой части...
   Поблагодарив Славутина  и  захватив  черепки,  мы  с  Клименко  тут  же
отправились в областное управление внутренних дел.
   В просторной светлой комнате, похожей на лабораторию от  обилия  всяких
приборов и  микроскопов  на  столах,  нас  встретил  седеющий  сутуловатый
человек в синем халате и роговых очках.
   - Майор Задорожный, ас криминалистической экспертизы, - представил  его
мне сияющий Андрей Осипович. Майор обнялся с ним, похлопывая его по спине,
мне крепко пожал  руку.  Выслушав  нашу  просьбу,  он  покачал  головой  и
усмехнулся, одобрительно сказав:
   - А ты, Андрей, все такой же выдумщик. - Потом  он  долго  рассматривал
черепки в сильную  лупу:  -  Попробовать  любопытно.  Позвоните-ка  завтра
утречком.
   Когда на  следующее  утро  Андрей  Осипович  позвонил  ему,  Задорожный
коротко пригласил:
   - Приезжайте.
   - Что же вам сказать? - задумчиво произнес майор, подводя нас к  столу,
где в строгом порядке  были  разложены  черепки,  крупные  фотографии  их,
какие-то таблицы и диаграммы. - Конечно,  для  настоящего  статистического
анализа материала маловато. Абсолютных совпадений, к  сожалению,  нет.  Да
это было бы уж редкостной удачей. Но и те и другие черепки -  от  сосудов,
которые лепили явно люди, родственные  между  собой.  Некоторые  отпечатки
очень схожи. Вот они - А, В и С, я их пометил на  снимках.  Видите,  какое
совпадение петлеобразных папилляров? И радиальные пульнарные петли  весьма
схожи. Древние гончары,  оставившие  отпечатки  пальцев  при  изготовлении
сосудов, несомненно, принадлежали к одному племени.
   - У скифов, как и у других народов в те времена, посуду, видимо, делали
женщины, - сказал я. - Каждая хозяйка для своей семьи. Но  я  считал,  что
все отпечатки  неповторимы,  каждый  из  них  строго  индивидуален.  И  по
отпечаткам  пальцев,  мне  казалось,  можно  опознать  лишь  определенного
человека. А вы делаете выводы насчет целого племени.
   - Каждый отпечаток  неповторим,  верно,  -  Задорожный  кивнул  коротко
остриженной седеющей головой. - На  этом  и  основана  дактилоскопия.  Но,
кроме  чисто  индивидуальных,  неповторимых  признаков,  существуют,   как
установлено за последние годы, и более общие, характерные для  родственных
групп людей: целого народа, расы, для отдельного  племени.  Каждой  группе
присущи свои узоры и сочетания. Скажем,  дугообразных  изгибов,  "петель",
как мы их называем, или вот такие "завитковые", - показал  майор  кончиком
остро отточенного карандаша на снимке.  -  Не  стану  вам  читать  длинной
лекции, но можете мне поверить: дактилоскопия - наука не менее точная, чем
археология. Пришлите мне для сравнения  керамику  с  хорошими  отпечатками
пальцев  древних  гончаров,  найденную  заведомо  в  другом  месте.  Я  их
обработаю. Тогда вам станет очевидно, что лепили их люди из  совсем  иного
племени.
   - Значит, вы  уверены:  эти  все  сосуды  вылеплены  людьми  из  одного
племени?
   - Бесспорно.
   - Тогда Матвеевский клад, несомненно, выкопал Смирнов.
   -  Вот  этого  утверждать  не  могу,  вам  виднее,  -  покачал  головой
Задорожный. - Отпечатков пальцев Смирнова я не сличал.
   -  Осторожничаешь,  старый  перестраховщик,  -  погрозил  ему   пальцем
Клименко.
   -  Должность  такая.  Как  говаривал  адмирал  Макаров:   "Пишем,   что
наблюдаем. А чего не наблюдаем, того не пишем".
   - Видали? За адмирала Макарова спрятался. Ну ловок! - восхитился Андрей
Осипович. - Но все равно спасибо тебе, Павел Матвеевич, преогромное. Очень
ты нас успокоил. Конечно, теперь нет  сомнений:  все  это  нашел  Смирнов.
Остается выяснить совсем немного, - добавил он, посмотрев на меня и  хитро
прищурившись: - Узнать точно, где именно.
   - Ну что же, желаю успеха, - засмеялся Задорожный. - Вы оставьте адрес,
Всеволод  Николаевич.  Официальную  справку,  как  положено,   я   вам   в
понедельник вышлю.
   - Спасибо.
   - Ну а если что еще понадобится от криминалистики - милости просим,  не
стесняйтесь.


   Привезенные мною осколки внимательно изучили знатоки скифской  керамики
и пришли к выводу: да, посуда похожа на  ту,  что  находят  при  раскопках
поселений по берегам Тясмина, Ингульца, Роси. Она ведет свое происхождение
еще от чернолесских племен.
   Но кто же именно здесь жил  -  невры  или  скифы-пахари,  мнения  опять
расходились.
   Посуда, как и другая хозяйственная утварь, больше различается у  разных
племен, чем драгоценные украшения в одном и том же стиле. Но  сложность  в
том, что различия эти, к  сожалению,  не  очень  устойчивы  и  долговечны.
Понравится хозяйке горшок, слепленный женщиной  из  другого  племени.  Она
сделает на пробу несколько таких же горшков, да  еще,  может,  добавит  от
себя какой-нибудь лишний рубчик или чуть изменит форму валика. И  вот  уже
новшество подхватят соседки и передадут другим.
   К тому  же  знатоки  керамики  мне  напомнили:  весьма  похожую  посуду
опять-таки находят и на левом берегу Днепра, в Посулье и под Полтавой. Так
что майор Задорожный был прав; черепки, доставленные в музей после  смерти
Смирнова, как и найденные среди остатков чемодана  в  Матвеевке,  были  от
древней посуды, изготовленной женщинами  из  одного  и  того  же  племени.
Значит, и сокровища, видимо, были действительно раскопаны в том же кургане
Смирновым и потом украдены у него Ставинским. А где  именно  их  выкопали,
оставалось  не  очень  ясным   ("где-то   за   Пятихатками   и,   кажется,
Лиховкой..."). Но я все же решил добиваться разрешения провести  поиски  в
тех краях.
   Петренко выслушал мою просьбу неприветливо.
   - Значит, снова хочешь менять район раскопок? - он  покачал  головой  и
вздохнул. - Не думаю, чтобы ученый совет пошел на это. И  так  ты  мотался
все лето по степи, а раскопал лишь два кургана.  Кладоискательство,  а  не
наука. Завтра какой-нибудь старичок еще что-то расскажет. И  ты  помчишься
за государственный счет проверять его байки? Тебя даже  не  останавливает,
что  драгоценности  явно  скифские,  а  там,  куда  тебя  тянет,  по  всем
археологическим данным жили невры?
   - Это еще надо выяснить. Может, скифы-пахари.
   - Вот как? - поднял он брови. - Выходит,  Алексей  Иванович  Тереножкин
тебя в свою  веру  обратил?  Ты  тоже  считаешь  скифов-пахарей  потомками
чернолесцев?  Олег  Антонович  нас  иному  учил.  Быстро  у  тебя  взгляды
меняются.
   - Я не закрываю  глаза  на  очевидные  факты.  Ведь  отпечатки  пальцев
подтверждают:  керамика  принадлежит  одному  племени.  Значит,  сокровища
выкопал действительно Смирнов...
   - Вовсе не значит. Ты же  сам  говорил:  возможно,  эти  два  фрагмента
попали с драгоценностями в Матвеевский клад совершенно случайно.
   - Что  же,  по-твоему,  Ставинский  только  эти  два  черепка  украл  у
Смирнова? А драгоценности ему кто-то подарил?
   - Ну, фантазировать можно сколько  угодно.  "Строить  версии",  как  ты
любишь теперь выражаться. Но мы -  ученые,  а  не  сыщики.  Нам  нужны  не
догадки и не стариковские воспоминания, а неопровержимые факты.  Пока  же,
согласись, никаких резонных доводов для изменения района раскопок  у  тебя
нет, одни предположения. Может, Смирнов выкопал. Может, Ставинский убил  и
украл. Может, в Екатеринославской губернии. Не то возле Григорьевки, не то
у Михайловки, а их по всей Украине тысячи! Находки же,  сделанные  прошлым
летом,  -  реальность.  Они  весьма  любопытны,  заслуживают   тщательного
изучения: конус этот непонятный, кабанчик.  А  тебя  они  интересуют  куда
меньше, чем отпечатки пальцев двадцатипятивековой давности! Детектив!
   Тем и закончился наш разговор. И Казанский, как я боялся, тоже меня  не
поддержал. Он долго не отвечал на письмо, в котором я  сообщил  о  находке
керамики из сборов Скилура  Смирнова  и  о  результатах  сравнения  ее  по
отпечаткам пальцев с осколками, найденными в Матвеевке.  А  потом  прислал
коротенькое письмецо. Иронически упрекнув меня за  "уголовные  увлечения",
Олег Антонович торопил закончить поскорей  обработку  находок  и  подробно
обосновать план работ на лето. Казанскому я тоже, видно, казался упрямцем,
и это сердило его.
   Когда Андрей Осипович  снова  позвонил  мне  через  несколько  дней,  я
пожаловался:
   - Не только начальство, но и многие друзья-археологи упрекают  меня  за
увлечение криминалистикой и ненаучные методы. Надоело:
   - Вы не забывайте, случай-то выдался  особый,  потому  и  поиски  вести
приходится не совсем для вас привычными методами,  -  сказал  Клименко.  -
Чтобы не искать вслепую, где раскопан интересующий вас курган,  на  что  и
всей жизни  не  хватит,  надо  пройти  по  следу  грабителей.  Этим  мы  и
занимаемся. Потом уже ваши чисто археологические методы в силу вступят.  А
пока задача больше из области криминалистики, чем археологии. Но  вы  ведь
не  гнушаетесь  пользоваться  помощью  других  наук   -   физики,   химии,
кибернетики. Почему же криминалистикой брезгуете?
   - Я-то нет, Андрей Осипович.
   - Ну а тогда, как только  снежок  сойдет  и  дороги  просохнут,  берите
отпуск недельки на две. Я достаю  у  друзей  "козлика",  которому  никакая
распутица  не  страшна,  прихватываем  Андриевского,  если  согласится,  и
промчимся мы с вами по тем  местам,  где,  по  его  словам,  копал  Скилур
Смирнов. Как говорится, лучше один раз самому  увидеть,  чем  сто  раз  от
других услышать.


   Я так и поступил. Не стал больше  спорить  с  Петренко,  набросал  план
продолжения поисков в том же районе, где мы тщетно копали прошлым летом, -
даже с переходом на левый берег Днепра, к Запорожью,  отправил  его  копию
Казанскому в Ленинград, а сам выпросил у Петренко отпуск на две недели "по
домашним обстоятельствам" и вот уже качу по степной дороге в  забрызганном
грязью "газике".
   Впереди, рядом с молодцеватым крепышом - шофером в  милицейской  форме,
служащей нам лучше всяких пропусков и "открытых листов", словно бы  сладко
дремлет, а на самом деле решительно все замечает Андрей Осипович Клименко.
Рядом  со  мной  на  поролоновом  матрасике,  заботливо  ему  подложенном,
торжественно восседает Авенир  Павлович  Андриевский,  оглядывая  весенний
степной простор с гордым видом первооткрывателя.
   Самое начало апреля, весна еще только-только начала принаряжать  землю.
На дорогах лужи. Но в чистом, промытом до густой синевы высоком небе  уже,
ликуя, заливаются жаворонки, в полях рокочут тракторы, а влажный и  густой
весенний воздух пьянит голову. Места живописные.  Балочки  с  родниками  и
перелески тут встречались чаще, чем южнее в степи, где мы  копали  прошлым
летом.
   Колесим по грязным дорогам уже третий день с раннего утра до сумерек, а
толку пока никакого. Объездили все окрестности Пятихаток,  потом  Лиховки,
побывали и в Мишурином Роге на берегу Днепра.  Тут  мы  вышли  из  машины,
чтобы поразмяться, и, глядя на Днепр, разлившийся до самого  горизонта,  я
опять с тревогой подумал: а  что,  если  курган,  какой  ищем,  давно  уже
затопило это рукотворное море?
   Михайловок и Варваровок попадалось немало,  даже  гораздо  больше,  чем
помечено было на подробнейшей карте,  какой  снабдили  нас  друзья  Андрея
Осиповича.
   И курганов по пути встречалось немало, один лучше другого...
   Села были большие, с асфальтовыми тротуарчиками вдоль длинных улиц и  с
водопроводными колонками.  Радовали  глаз  эти  приметы  крепкой,  богатой
жизни. Но в каком из этих сел,  возникших  явно  на  пепелищах  уже  после
Отечественной войны и последующего  укрупнения  колхозов,  искать  жителей
давно исчезнувших хуторков и мелких селений, которые могли  бы  припомнить
чудака,  копавшегося  где-то  в  кургане-полвека  назад,  в  самый  разгар
гражданской войны?
   Мы расспрашивали попадавшихся на пути стариков и старушек, заезжали  по
совету  Андриевского  в  школы  и   беседовали   с   местными   учителями"
преподавателями истории  и  географии,  наслушались  весьма  занимательных
рассказов о всяких исторических событиях и самых фантастических легенд. Но
они никак не помогали найти родину Золотого Оленя.
   География  этих  мест  даже  за  послевоенные   годы   так   разительно
изменилась, что их не узнавал и  Авенир  Павлович,  тщетно  пытавшийся  до
войны отыскать со школьниками могилу Смирнова. Старик огорчался все больше
и выглядел виноватым.
   - Ну что вы, Авенир Павлович! Ничего не попишешь,  жизнь  идет  вперед,
все меняется, - утешал я его, а сам, признаться, уже начинал сомневаться в
успехе поездки.
   Но вот снова забрезжила слабая надежда.
   Где-то на проселочной дороге мы увидели отдыхавшего на обочине  в  тени
дубочка,  едва  начавшего  одеваться  нежно-зеленой  листвой,  старика   в
нейлоновой куртке и соломенной шляпе. Мы  остановились,  подсели  к  нему,
поздоровались, завели разговор о жизни,  о  здоровье  и  о  том,  что  вот
разыскиваем Михайловку, возле которой давно, еще в годы гражданской войны,
один ученый вел раскопки кургана...
   - Курганов у нас полно, - оживился дедок.  -  И  еще  с  той  войны,  с
французами, и могилы казаков  запорожских.  Были  такие  два  запорожца  -
братья Серко, так они завещали себя похоронить рядом.  Курганы  те  так  и
называются: Братья.  И  ученые  давно  теми  курганами  интересуются.  Тот
академик, про какого вы спрашиваете, тоже здесь копал. Я  мальчонкой  был,
хлопчиком, а его хорошо запомнил.
   - Где же он копал? В каком кургане?  -  поспешно  спросил  я,  не  веря
удаче.
   -  Во  всех,  -  не  раздумывая,  ответил  он  и  широко  обвел   рукой
полгоризонта. - Крепкий такой был академик. Здоровенный!
   -  Позвольте,  Скилур  Авдеевич  был  невысокого  роста,  худенький,  -
негодующе произнес Авенир Павлович. - Вы что-то путаете. Он был совсем  не
такой, как вы рассказываете.
   - Кто? - уставился на него дед.
   - Скилур Авдеевич Смирнов, которого вы, говорите, знали.
   - Не знаю я никакого вашего Смирнова. То академик был,  папиросы  курил
из золотого портсигара, - упрямо покачал головой наш собеседник. - Высокий
мужик был, рыжий.
   - Вы же старый человек, а такие сказки рассказываете, - Авенир Павлович
попробовал пристыдить дедка.
   - Почему сказки? Мне-то лучше  знать,  я  здешний.  И  копал  он  возле
Михайловки, это точно. Я жил в соседнем селе, в Григорьевке, а туда  часто
бегал, в Михайловку. Сожгли ее белые еще в ту войну, в гражданскую. А нашу
Григорьевку фашисты спалили, когда отступали. Теперь я  здесь  у  старшего
сына живу.
   - А та Михайловка далеко отсюда была? - спросил Клименко.
   - Да нет, верст, мабуть, пятнадцать, не боле. Только  не  осталось  там
ничего, все запахано.
   - А вы знаете, у Скилура Авдеевича действительно был  красивый  золотой
портсигар, - задумчиво произнес Андриевский, когда мы поехали дальше.
   Клименко посмотрел на меня и сказал:
   - Что нам стоит прокатиться лишних  пятнадцать  километров?  Тем  более
места-то такие красивые.
   Проехали еще пятнадцать километров. Никаких признаков жилья вокруг.  Те
же привольно  раскинувшиеся  поля,  цепочка  курганов  вдоль  дороги.  Еще
несколько курганов повыше стоят посреди  поля.  Если  бы  можно  было,  не
раскапывая, заглянуть, что они таят...
   - Н-да, где же тут могла стоять эта Михайловка, если дед не сочиняет? -
пробормотал Клименко, встав на подножку  машины  и  поглядывая  вокруг.  -
Давай, Володя, проедем вон туда, где тракторист пашет. Поспрошаем его.  Не
застрянем?
   - Нет, товарищ майор, - шофер упорно титуловал бывшего следователя  его
прежним званием.
   Тракторист, завидев нас,  остановил  машину,  выглянул  из  кабины.  Мы
поздоровались и спросили, не знает ли он, часом,  где  тут  была  когда-то
деревня Михайловка.
   - Не знаю. Да вы поезжайте в правление, там наверняка скажут.
   - А далеко это?
   - Да нет, километров восемь.  Все  прямо  по  этой  дороге,  никуда  не
сворачивайте. Как вот те курганы минуете, будет видно большое село на двух
холмах. Мимо не проедете. Дома новенькие, издалека видно.
   - А как председателя звать?
   - Непорожний Назар  Семенович.  Вы  его  сейчас  как  раз  в  правлении
застанете. Все  бригады  уже  объехал,  позавтракал,  теперь  в  правлении
занимается.
   Выехав на дорогу и миновав цепочку курганов, уходивших к горизонту,  мы
действительно сразу же увидели впереди белые нарядные домики  среди  садов
на склоне двух почти слившихся вместе холмов -  одного  побольше,  другого
поменьше, прильнувшего к соседу, словно к старшему брату.
   Место для колхозного поселка здесь выбрали очень удачно - красивый  вид
открывался с высоты холма. Дома и тут были все новенькие,  как  в  совхозе
Петровского, но уже успели укрыться в тенистой зелени молодых садов. И  ни
один дом не походил на соседний: у одного нарядные  наличники,  у  другого
весело раскрашена крыша, у третьего на шесте  гордо  вознесся  над  крышей
какой-то затейливый  пивник  [петушок  (укр.)]  -  флюгер.  И  все  домики
чистенькие, только что побеленные.
   На вершине холма, что пониже, на широкой  площади  сверкал  стеклянными
стенами универмаг, а напротив, за  сквериком,  стояло  двухэтажное  здание
правления колхоза.
   Мы поднялись на второй этаж и спросили в приемной у пожилой секретарши,
деловито стучавшей на пишущей машинке, можем ли повидать председателя.
   Расспросив, кто мы такие и что нам надо, секретарша исчезла за дверью и
тут же вернулась, пригласив:
   - Пожалуйста, заходите, товарищи.
   Кабинет, в который мы вошли, был просторный,  светлый,  прохладный.  За
письменным столом сидел, выжидательно глядя на нас,  черноволосый  смуглый
человек  лет  сорока,  в  белоснежной  нейлоновой  рубашке  и  при  модном
галстуке. Под рукой у него на маленьком  столике  стояли  два  телефона  -
белый и зеленый, рядом коммутатор селекторной связи.
   Мы  представились.  Председатель  пригласил  нас   присесть.   Клименко
ободряюще посмотрел на меня, и  я  начал  рассказывать,  как  мы  нашли  в
Матвеевке загадочный клад, а теперь пытаемся  выяснить,  где  именно  были
выкопаны древние сокровища из кургана. Рассказывал, как мы напали на  след
Ставинского, а потом  и  Скилура  Смирнова,  и  чувствовал,  что  вся  эта
запутанная история выглядит здесь, в строгом, деловом  кабинете,  какой-то
придуманной, невероятной. Археология вперемежку с уголовщиной!
   Но председатель слушал меня внимательно, не  перебивая,  только  в  его
зеленовато-коричневых  глазах   постепенно   все   явственнее   выражалось
изумление.
   - История, - протянул он, испытующе  поглядев  на  Клименко.  -  И  вы,
значит, предполагаете, копал этот Смирнов здесь, у нас?
   - Да, где-то тут были, говорят, и Варваровка и Михайловка, только давно
уж их нет.
   -  Возможно,  -  кивнул  Непорожний  и  добавил,  сверкнув  подкупающей
белозубой улыбкой на обветренном загорелом лице: - Спросите  меня,  какая,
скажем, кислотность на любом поле, - отвечу точно, не хвастаю. Это я знаю.
А что тут было при царе, можно сказать. Горохе... - он  развел  руками.  -
Родился я с опозданием, уже в тридцатом году Да и не здесь, на  Орловщине.
Начал тут председательствовать, когда уже этот поселок заложили.  А  какие
были где  села  до  укрупнения,  честно  скажу,  не  интересовался.  Хотя,
кажется, кто-то поминал, была тут вроде до войны Михайловка.
   Помолчав и что-то прикидывая, он  деловито  предложил,  нажимая  кнопку
звонка на уголке стола:
   - Вы у  нас  поживите,  поездите  по  округе.  Поспрошайте  старожилов.
Парторг вам  поможет  с  ними  связаться.  Зинаида  Прокофьевна,  устройте
товарищей в гостиницу, - повернулся он к  неслышно  появившейся  в  дверях
секретарше.


   Мы поселились в новенькой колхозной гостинице, где все сияло  чистотой,
было тихо и по-домашнему уютно. Целыми днями ездили по округе,  нанося  на
карту встречавшиеся курганы. Их и здесь было немало.
   Несколько раз во время поездок мы встречали на степных  дорогах  черную
"Волгу" председателя колхоза. Непорожний останавливался, расспрашивал, как
идут дела. Был он всегда выбрит, весело деловит, заботлив, внимателен.  Во
всем чувствовался совсем иной стиль работы, чем у его коллеги Петровского,
с которым нас свела судьба в прошлом году.
   - Це Голова! - с уважением отзывался о Непорожнем  Андрей  Осипович.  И
вскоре все мы стали называть председателя именно так, на украинский  манер
- и непременно с большой буквы.
   Объезжая округу,  мы  пробовали  несколько  раз  расспрашивать  местных
старожилов, где раньше находились деревни или села (возникшие на их  месте
новенькие поселки, входившие в колхоз Непорожнего, даже не имели имен,  их
просто называли: "Вторая бригада" или "Шестая"), и  не  припомнят  ли  они
чудака, где-то копавшегося тут в кургане в разгар гражданской войны.
   Вечерами  же  по  специально  составленному  списку,  который  он   все
пополнял, здешних старожилов приводил к нам в гостиницу колхозный  парторг
Семен Васильевич Пекарский. Каких только историй мы не наслушались!  Но  в
то  же  время  во  многих  рассказах,  даже  на   первый   взгляд   совсем
фантастических, вдруг проскальзывало что-то,  заставлявшее  насторожиться.
Некоторые из старожилов действительно, кажется,  встречали  полвека  назад
чудака-археолога, затеявшего раскопки в самое неподходящее  время.  Только
почему-то они указывали разные места, где будто бы копал Смирнов.
   Один дедок тоже вспомнил про золотой портсигар. А другой - что  Смирнов
любил курить "таки длинненькие чудные папиросины".
   - Совершенно верно! - обрадовался Андриевский.  -  У  него  была  такая
причуда. Он почему-то любил курить  только  "дамские  пахитоски",  как  их
тогда называли.
   - Пожалуй, надо все же снова воспользоваться методами криминалистики, -
вдруг неожиданно объявил Андрей Осипович в один из вечеров, расправляя  на
столе карту, на которую он наносил после каждой такой беседы  или  встречи
какие-то одному ему понятные знаки.
   Я вопрошающе посмотрел на него.
   - Кажется, я понял, почему здешние ветераны словно сговорились  нас  за
нос водить, - задумчиво продолжал он. - Разгадка, пожалуй, просто  в  том,
что не такие это приятные воспоминания, чтобы им  предаваться,  понимаете?
Сами подумайте: ну кому из  почтенных,  старых  людей  охота  признаваться
перед приезжими, как их односельчане, а вполне даже возможно,  что  и  они
сами в молодости по  темноте  и  недомыслию  ограбили  хорошего  человека,
ученого, растащили у него древние находки, сорвали научное  открытие?  Вот
они и посылают нас наивно к соседям, сваливают вину на них. А те,  в  свою
очередь, - обратно.
   Андрей Осипович подошел к столу, жестом приглашая  нас  последовать  за
ним, и разгладил карту ладонями.
   - Вот я прикинул примерно, как тут  все  располагалось  в  те  времена,
когда вел раскопки Смирнов. Где-то здесь находилась тогда одна Михайловка,
тут другая, здесь Варваровка. Теперь  проведем  азимуты,  по  которым  нас
направляли те, кого мы расспрашивали. Видите, что  получается?  Все  линии
сходятся на этих двух курганах, - постучал он по карте карандашом.
   Во время поездок по округе я видел эти курганы не  один  раз  и  теперь
отчетливо припомнил их. Они стояли у самой дороги. Один был метров четырех
высотой, второй совсем оплывший, изрытый ямами.
   - Думается, надо эти курганчики проверить, - сказал Клименко, глядя  на
меня.  -  Но,  прежде  чем  копать,  пожалуй,  стоит  провести  еще   одну
проверочку.
   - Какую?
   - Что приходится  делать,  когда  свидетели  и  подозреваемые  начинают
путать,  в  их  показаниях  возникают  противоречия?  -  Андрей   Осипович
наставительно поднял карандаш. - Тогда им устраивают очную ставку. Давайте
и мы так сделаем. Побеседуем еще разок со старожилами. Соберем всех, чтобы
между  собой  поспорили,  уличили  друг  друга  в  несоответствиях.  Тогда
противоречия в их рассказах сразу  станут  наглядны,  очевидны,  и,  может
быть, таким путем мы докопаемся до истины.
   Я посмотрел на Клименко с некоторым сомнением.
   - Конечно, надо все как следует подготовить. Я этим займусь, - успокоил
он меня.
   И вот через два дня вечерком, когда спала жара, в саду возле  правления
на принесенных из клуба скамьях и стульях чинно расселись приглашенные. За
теми, кто жил в дальних бригадах, послали автобус, а за самыми  почтенными
даже председательскую "Волгу".
   Картина выглядела весьма внушительно и живописно: среди  зелени  сплошь
седые головы и бороды, старинные наряды.
   За столом торжественно  разместились  Непорожний  в  черном  костюме  с
Золотой Звездою Героя Социалистического Труда, Клименко, Андриевский и я.
   Необычное собрание открыл председатель колхоза. Он коротко  и  деловито
сказал, что "мероприятие это дуже важное, и правление просит  отнестись  к
нему со всей ответственностью", и поспешил предоставить слово мне.
   Я рассказал о том, как нашли Матвеевский клад и долго  распутывали  его
загадочную историю, которая и привела нас по его  следу  в  здешние  края.
Объяснил, как важно  для  науки  найти  курганы  с  погребениями  древнего
неведомого племени, и просил помочь нам  в  первую  очередь  отыскать  тот
курган, где копал покойный Смирнов. Тогда станет яснее, где вести раскопки
дальше.
   Признаться, я в глубине  души  побаивался,  как  бы  задуманная  "очная
ставка" не превратилась в скандальное препирательство  и  взаимные  унылые
попреки  грешками  полувековой  давности.  Приглашенные  могли  и   просто
отмолчаться,  но  пауза  не  затянулась.  С  решительным  видом   поднялся
худощавый высокий старец и  громко  сказал,  откашлявшись  и  осмотревшись
вокруг:
   - Да чего гадать-искать, дорогие товарищи? Тот Смирнов копал в Гнатовой
могиле, вовсе неподалеку. Там раньше Михайловка  была,  потом  ее  спалили
беляки. Он жил в той Михайловке...
   - У Власюков он стоял, - робко подсказала одна из женщин.
   - Правильно, у Власюка Онисима, - поддержали ее несколько голосов.
   - Там он и повесился у них в коморе [комора, или хижа - в прежнее время
нежилая часть хаты,  вроде  кладовки,  где  обычно  спали  летом,  в  жару
(укр.)], царство ему небесное.
   - И похоронили его в цей Гнатовой  могиле.  На  кладбище  поп  не  дал,
поскольку он сам себя, видишь, жизни решил. Такие порядки были, -  пояснил
старик с лихо закрученными  белоснежными  усами  и,  подумав,  укоризненно
добавил: - Темнота...
   - А где она, эта Гнатова могила? - спросил я.
   - Да знаете вы ее! - зашумели все. - Видали два  кургана  за  балочкой?
При дороге.
   - Пускай им ее Гнат сам покажет, свою могилу!  -  выкрикнул  кто-то  из
задних рядов.
   Неожиданное предложение вызвало общий смех и веселые возгласы:
   - Гнат, покажи людям свою могилку!
   - Придется уступить ее, не скупись. Наука требует.
   Подталкиваемый соседями, во  втором  ряду  поднялся  щуплый,  смущенный
дедок в застиранной и выгоревшей почти до белизны гимнастерке. На груди  у
него сверкала какая-то медаль.
   У кургана оказался живой хозяин? Это что-то новенькое. Я с любопытством
разглядывал старичка, а тот все пытался сесть и спрятаться за соседей,  да
ему не давали.
   Эта веселая  возня  показалась  неуместной  строгому  председателю,  не
любившему зря терять время. Непорожний встал и сказал:
   - Ну что же, товарищи. Спасибо за  помощь,  и  будем  считать  собрание
закрытым.


   Рано утром, по холодку, мы отправились осматривать Гнатову могилу.
   Несомненно,  это  был  курган  -  и  его  когда-то  раскапывали.  Кроме
нескольких оплывших ям на склонах, видимо, остатков окопов  или  блиндажей
военной поры, с одной стороны  в  курган  далеко  врезался  глубокий  ров,
похожий на овражек. Его вполне мог прокопать археолог в те времена,  когда
еще не было современной техники. Тогда часто  приходилось  вести  раскопки
именно так: не срывая всю курганную насыпь и открывая свободный  доступ  к
погребальной камере, а прорывая вручную неширокую  траншею.  При  этом  по
бокам ее, вполне возможно, могли остаться и другие незамеченные погребения
или  какие-нибудь  предметы  похоронного  ритуала,  спрятанные   в   самой
курганной насыпи.
   - Ну как вы считаете? - спросил  Непорожний,  когда  мы,  облазив  весь
курган, зашли к нему в правление.
   - Вполне возможно, что это именно гот. Во всяком случае, проверить  его
надо непременно. Поеду уговаривать начальство. А не  удастся,  возьму  еще
оставшиеся две недели отпуска, выбью всеми правдами и неправдами  и  стану
копать сам. Лопаточкой,  как  это  Смирнов  делал  и  другие  археологи  в
старину.
   - А зачем откладывать? - вдруг предложил Клименко.  -  Напишите  просто
начальству,  что  задерживаетесь  по  семейным  обстоятельствам,   просите
предоставить оставшийся отпуск. И начнем копать. Лопаточками.
   - Ну зачем уж так по-сиротски, Андрей Осипович, - засмеялся Непорожний.
- Выделим вам какой-нибудь захудалый бульдозер. А может, и парочку найдем.
- Он повернулся ко мне: - Скреперы вам ни к чему. Бульдозеры станут  прямо
сгребать землю вот сюда, в эту балочку. Сразу двух зайцев убьем: и  курган
сроют, и балочку, глядишь, засыпят. Тоже можно будет поле разбить.
   Наутро, ровно в шесть, я  уселся  рядом  с  веселым  чубатым  водителем
подъехавшего к гостинице бульдозера, Андрей  Осипович  и  Авенир  Павлович
забрались в кабину второй машины - и мы  отправились  раскапывать  Гнатову
могилу.
   Я попросил бульдозеристов Василя и Сашко быть как можно внимательнее  и
не спешить. И не ошибся. Вскоре после того, как  острые  ножи  бульдозеров
сняли первые пласты земли у подошвы кургана, стало очевидно: тут уже  вели
раскопки. Черная земля курганной насыпи во многих местах была перемешана с
выброшенной из погребальной камеры желтой материковой глиной.
   Я нервничал и то и дело останавливал машины, когда мне казалось,  будто
среди комьев взрытой земли что-то  мелькнуло.  Конечно,  для  трактористов
такая работа была весьма утомительной. Все на нервах. Но ребята  оказались
молодцами, даже не ворчали.
   Вскоре после того как мы начали работать, конечно, набежали  любопытные
ребятишки. Потом  подъехал  на  своей  "Волге"  Непорожний.  Вышел,  молча
постоял, наблюдая за работой бульдозеров, и, явно  не  желая  нам  мешать,
вскоре уехал по своим делам.
   - А вон и дедка Гнат спешит, - засмеялись ребятишки.
   - Здравия желаю! Что же вы без меня начали!  -  еще  издалека  закричал
запыхавшийся старик.
   Подойдя, он козырнул, приложив ладонь к старой кавалерийской фуражке:
   - Гнат Степанович Пилипчук. Очень приятно. Меня старуха на базар с утра
наладила, так что извиняйте, что немного припоздал.
   - Дедушка, а почему этот курган Гнатовой могилой прозвали? - спросил  я
у него.
   - Потому, стало быть, что мой, - гордо ответил он, выпячивая  грудь.  -
Поскольку давно я сюда люблю ходить,  посидеть,  отдохнуть.  И  похоронить
себя тут завещал, потому и называется он моей могилой.
   - Предусмотрительный, - похвалил Клименко. -  А  где  же  теперь  будет
место твоего успокоения? Ведь мы его сроем.
   - Весь сроете?
   - Весь, до основания. Не жалко?
   - Ну раз надо для науки, - великодушно ответил дедок. - Я ж понимаю. Да
вы не беспокойтесь, я себе другой подберу. Курганов у нас много.
   Ребятам вскоре стало скучно, и они  гуськом  потянулись  в  поселок,  к
пруду купаться. Забавный старикан завалился спать на  самом  солнцепеке  и
проспал до обеда. Утром он  появился  снова  и  аккуратно  приходил  потом
каждый день, словно на работу.
   Траншею, прокопанную кем-то - возможно, Смирновым, -  с  одной  стороны
кургана, оплывшую,  заросшую  бурьяном  и  похожую  на  овражек,  я  решил
оставить напоследок. Ее предстояло расчищать лопатами. А  пока  бульдозеры
снимали курганную насыпь с другой стороны.
   Не зря я так осторожничал. На третий день  нож  одного  из  бульдозеров
поддел осколок глиняного горшка. Остановив машины, я начал расчищать землю
в этом месте сначала ножом, потом щеточкой.
   Это был осколок древнего сосуда, еще ручной  лепки.  Их  тут  оказалось
немало. Праздновали, наверное, тризну, а потом посуду побили.  Хоть  и  не
попалось ни одного целого сосуда, черепки были большие. Нам повезло!
   - Может, удастся склеить, получим даже несколько целых горшков во  всей
красе, с налепными валиками и наколами, - обрадовался я.
   - И отпечатков пальцев отчетливых много, - в тон подхватил Клименко.  -
Будет что показать Задорожному.
   От кургана оставался уже небольшой  кособокий  холмик.  Скоро  придется
взяться за лопаты. Но на следующий день нас  поджидал  еще  один  сюрприз:
неожиданно  наткнулись  на  человеческий  скелет.  Василь  -   здоровенный
плечистый хлопец, остановил бульдозер и поспешно выскочил из кабины.
   Странно, что скелет был  закопан  так  неглубоко  и  почти  на  вершине
кургана. Сохранился он хорошо.
   - Слушайте, а ведь это, кажется, могила Смирнова,  -  первым  догадался
Клименко.
   - Он, он здесь лежит, не сомневайтесь, - сказал дед Пилипчук. - Тут его
и похоронили, на кладбище поп не пустил.
   Авенир Павлович, отвернувшись, начал поспешно вытирать глаза.
   Вероятно, это в самом  деле  были  останки  Смирнова.  Кого  еще  могли
похоронить в одиночестве посреди степи, на вершине  древнего  кургана?  Мы
перевезли его прах на кладбище.
   Дальше уже предстояло копать лопатами и  просматривать  каждый  комочек
земли: вдруг попадется что-нибудь, не замеченное Смирновым  при  раскопках
или отброшенное в  сторону  грабителями,  шарившими  в  ночной  темноте  в
раскопанной им погребальной камере.
   Я поблагодарил бульдозеристов, крепко пожал  их  перепачканные  мазутом
руки. Но наутро, к моему удивлению, они снова появились  -  только  теперь
без машин, с лопатами в руках.
   - Разрешите вам подмогнуть, - смущаясь, пробасил Сашко. - Интересно  же
докопать до конца.
   А Василь добавил поспешно:
   - Вы не сомневайтесь, Назар Семенович разрешил.
   Мы взялись за лопаты и,  как  я  и  предполагал,  вскоре  добрались  до
погребальной камеры. Устроена она была, видимо,  несколько  необычно.  Нам
попались обломки обгорелых дубовых бревен. Они крошились при  неосторожном
прикосновении. Только пропитав специальным составом, который я, к счастью,
на всякий случай захватил с собой, удалось закрепить и сохранить два куска
древнего дуба.
   Но как они  попали  в  погребальную  камеру  и  почему  были  обожжены?
Очевидно, похоронный обряд проводился по старым  обычаям  местных  племен,
обитавших тут еще до скифов, не так, как было принято южнее, в степи.  Для
скифов царских, возглавлявших союз племен, такие погребения не типичны.
   В зоне же древней лесостепи деревянные срубы в могильных  ямах  нередко
носят следы  огня.  Поэтому,  кстати,  некоторые  археологи  тоже  считают
обитавшие тут племена  предками  славян,  у  которых  обряд  трупосожжения
получил позднее широкое распространение.
   Похоронный обряд - не изготовление посуды. Его традиции гораздо прочнее
и устойчивей. Но, конечно, и он постепенно менялся под влиянием новых, уже
скифских обычаев. Однако эти перемены происходили  медленно,  растянувшись
на века. Поэтому в здешних краях, совсем рядом, поблизости друг от  друга,
встречаются очень разные погребения.
   Сложным и пестрым миром, видимо,  была  по  своему  племенному  составу
Скифия. Тем интереснее разобраться в этой сложности, распутать ее,  точнее
определить  местообитание,  изучить  быт   каждого   отдельного   племени,
входившего в скифский союз.
   Какое же  место  в  этом  союзе,  в  давно  исчезнувшем  мире  занимало
загадочное племя? Погребение вождя или знатного  воина  племени,  судя  по
всему, посчастливилось раскопать Смирнову, а теперь обшаривали его  и  мы,
мечтая отыскать еще хоть что-нибудь.
   Но надежды мои были напрасны.  Чувствовалось,  что  все  тут  уже  было
копано-перекопано, каждый комочек земли прощупан.  Несколько  разрозненных
костей - три человеческих и пять мелких, принадлежавших, видимо, какому-то
животному, верхняя часть человеческого черепа, пробитого в двух местах, да
четыре небольших осколка древних сосудов - вот и все, что мы обнаружили  в
самой камере.
   - Наши мужики крепко тут пошуровали, - сочувственно  сказал  вдруг  дед
Пилипчук, оглянувшись по сторонам и понизив голос, словно кто-то  мог  его
подслушать в открытой степи. - Я еще хлопцем шмаркатым  [сопливым  (укр.)]
был, а помню. Он, ученый-то,  ценности,  какие  нашел,  к  себе  в  комору
перенес. Потом уж они пропали, как он повесился. Может,  хозяева  прибрали
или волостной писарь, что за его вещами приезжал, - кто знает? А скелет-то
он, значит, не успел забрать. Мужики не  испугались,  однако,  скелета-то,
полезли ночью в могилу. Сторож, правда, был, да  совсем  никудышный.  Даже
мы, мелкота, его не боялись, когда на баштане он караулил. Утащим  у  него
рушницу [ружье (укр.)] и тащим кавуны! А  тут  здоровые  мужики,  чего  им
бояться? Они его связали для виду и велели молчать, ежели  кого  узнал.  А
как не узнать, хоть и темно было? Свои ведь все,  соседи.  Ну,  стали  они
копаться. Кости, конечно, пораскидали,  чтоб  спокойнее  было.  А  ученый,
бедолага, как утром увидел, прямо за голову схватился. "Что же, - говорит,
- вы наделали? Убили вы меня..." Ну, и повесился с горя.
   Старик обескураженно покачал головой, громко вздохнул и виновато развел
руками:
   - Нехорошо, конечно, поступили. Это все куркули  затеяли,  были  у  нас
такие братья Грищенковы. С ними военный еще приезжал.
   - А нашли хоть что-нибудь мужички-то в могиле? - спросил Клименко.
   - Сказывали, нашли. Да кто его знает? Открыто, конечно, не похвалялись,
да разве скроешь? Слухи разные пошли. На  селе  ничего  не  утаишь.  Бусы,
сказывают, нашли золотые, ожерелье. Корону вроде тоже золотую...
   Я не выдержал и застонал, мотая головой.
   Дед испуганно посмотрел на меня и поспешно закончил:
   - Болтали люди, а может, и не  так.  Точно,  конечно,  не  знаю.  Я  же
хлопчиком был, пятнадцатый год пошел.


   Вечером в гостинице мы говорили о том, какие  удивительные  вещи  могли
находиться в Гнатовой могиле и куда их подевали грабители.
   - Разграбили, как в свое время  богатейшее  погребение  в  Куль-Обе,  -
сетовал я. - Только там хоть часть украденного удалось разыскать, а тут...
И ведь лежат древние золотые украшения где-то, припрятанные  в  сундучках!
Не могли же их расплавить, перелить на какие-нибудь обручальные кольца?!
   -  Ничего,  Всеволод  Николаевич,  не  огорчайтесь,   -   утешал   меня
неунывающий Клименко. - Посмотрите, на  черепках  тоже  отпечатки  пальцев
отчетливо заметны. Дадим их Задорожному сличить с теми, что  уже  изучены.
Если подтвердится идентичность, никаких тогда сомнений не  останется,  что
именно этот курган копал  Смирнов.  А  раз  так,  не  сможет  больше  ваше
начальство возражать, разрешит перенести поиски сюда. Курганов тут много.
   "Утешение, конечно, слабоватое", - невесело думал я,  разложив  вечером
на столе наши небогатые находки и  прикидывая,  как  их  лучше  упаковать.
Авенир Павлович пошел  перед  сном  прогуляться.  Клименко  отправился  на
прощание поболтать с Непорожним и, как я догадался, попытаться выпросить у
него машину, чтобы не трястись до Днепропетровска в рейсовом автобусе.
   Делать нам здесь пока было нечего. Мы решили утром уехать.  Ведь  нужно
было еще сличить в Днепропетровске с помощью майора Задорожного  отпечатки
пальцев  древних  мастеров  на  черепках  с  найденными  раньше.  Это  был
последний и  единственный  козырь,  с  помощью  которого  я  еще  надеялся
переубедить ученый совет, чтобы разрешили мне перенести раскопки сюда.
   - И вы тоже о ней задумываетесь?
   Занятый своими мыслями, я невольно вздрогнул от  этого  вопроса,  вдруг
прозвучавшего над самым моим ухом. Андрей Осипович задал его  таинственно,
приглушенным голосом. Я даже не заметил, когда он вошел в комнату.
   - О ком - о ней? - спросил я.
   - Об этой дырочке, - Андрей Осипович показал на  одно  из  отверстий  в
черепе, лежавшем передо мной на столе. - Другая-то дырка - явный пролом, и
наверняка уже поздний. Видите, края какие неровные. А эта  дырочка  весьма
интересна.
   - Чем?
   - Помянули вы нынче про погребение в Куль-Обе. А ведь, помнится,  когда
его раскопали, нашли в нем сосуд со сценками из скифского быта, как  и  на
Матвеевской вазе. И у некоторых археологов возникло  предположение:  а  не
изображены ли это памятные эпизоды из жизни скифского вождя, похороненного
в том кургане? И кажется, Дюбрюкс обратил внимание на то, что у найденного
в склепе черепа поврежден как раз тот зуб, какой, похоже, врачует у  воина
скифский лекарь в одной из сценок на сосуде. Так? Не ошибаюсь?
   - Да, Шевелев и Дюбрюкс высказали эту гипотезу. Откуда вы знаете  такие
подробности, Андрей Осипович?
   - Читаю всякие популярные книжицы.  Подковываюсь,  чтобы  вам  от  меня
побольше пользы было. Как говорится, ученье  -  свет,  знание  -  сила,  -
засмеялся он. - Значит, были такие предположения?
   - Были.
   - И кажется, оправдались?  Говорят,  известный  рентгенолог,  профессор
Рохлин, занимающийся изучением болезней  древних  людей  по  их  останкам,
недавно подтвердил это предположение Дюбрюкса и Шевелева?
   - Да. Но почему это вас заинтересовало?
   - А я по аналогии такую версию разработал: не с подобным ли  случаем  и
мы столкнулись?  Не  изображен  ли  на  нашей  вазе  именно  этот  древний
покойничек, чей пробитый череп вы держите  в  руках.  Помните,  там  среди
других сценок есть и такая: знатный воин лежит на земле, а древний  лекарь
или жрец вроде ему голову долбит? Может, это зарисовка с действительности?
Тоже эпизод из жизни вождя,  похороненного  в  здешнем  кургане?  Заказали
специально к похоронам вазу, изобразив на  ней  памятные  эпизоды  из  его
жизни. Возможно?
   Я задумчиво кивнул.
   - Дырочка-то  уж  больно  аккуратная,  -  продолжал  рассуждать  бывший
следователь, взяв череп в руки и указывая на отверстие в нем. -  По-моему,
появилась она явно не после смерти воина. Уж, поверьте,  в  продырявленных
черепах я немножко разбираюсь.
   - Думаете - трепанация черепа?
   - А что? Операция, конечно, сложная. Но, кажется, и в те времена ее уже
умели делать?
   - Да.
   - Так вот, если бы удалось доказать, что на Матвеевской вазе  изображен
и портрет, и, так сказать, памятные вехи жизни этого вождя, череп которого
лежит перед нами, мы получили бы еще  одно  весьма  веское  подтверждение:
драгоценности выкопаны Смирновым именно здесь, в Гнатовой могиле.
   - Вы думаете, возможно как-то проверить вашу гипотезу?
   - Есть у меня в  областном  управлении  еще  один  старый  приятель,  -
задумчиво произнес Андрей Осипович.
   - Тоже маг и волшебник? - засмеялся я.
   - Точно, только этот  как  раз  по  челюстям  и  скелетам.  Эксперт  по
судебной медицине.  Учился  у  того  самого  профессора  Рохлина.  Сейчас,
впрочем, этот Костя Заметаев уже сам профессором стал. Покажем ему, он все
выяснит.
   На следующий день мы уже были в Днепропетровске. Андрей Осипович  сразу
отправился с черепом и осколками посуды к своим  волшебникам.  Вернувшись,
привез мне бронь на вечерний самолет в Киев.
   - Летите и будьте спокойны, - сказал он. - Вы там берите за горло  свое
начальство,  а  я  тут  стану  экспертов  теребить,  чтобы  не  тянули   с
заключениями. Как только бумажки получу, в тот же день ждите меня в Киеве.
   Я попробовал было опять заговорить о деньгах ему на дорогу,  но  Андрей
Осипович отмахнулся:
   - А вы разве за казенный счет раскопки вели? Что-то я не заметил, когда
вы у Непорожнего командировку отмечали. Бросьте,  старого  следователя  не
проведете. Почему же мне вы такой роскоши позволить не желаете, чтобы я  в
Киев за свой счет слетал?


   Петренко встретил меня так сурово, что я даже не решился ему рассказать
о наших находках до выяснения результатов экспертизы.
   - Значит, ты меня обманул? - насупился он. - Вот для чего, оказывается,
отпуск просил. Поставил под угрозу срыва летнюю практику и экспедицию! "По
семейным обстоятельствам". А я, дурак, поверил. Это по-товарищески?
   - Но ты не хотел меня так отпускать.
   - Хотел, не хотел... Рассуждаешь, будто у нас тут частная лавочка. Дело
прежде всего. И дружба дружбой, а служба службой, давай договоримся раз  и
навсегда!
   Что я мог ему сказать?
   К счастью, на следующее утро раздался звонок в дверь моей  квартиры.  Я
открыл ее, увидел сияющего Андрея Осиповича, и на душе сразу стало легче.
   Пока жена хлопотала насчет  завтрака,  мы  с  ним  уединились  у  моего
рабочего стола. Андрей Осипович достал из портфеля  несколько  бумажек  со
штампами и печатями.
   - Ну, с черепками полное совпадение, - торжественно сказал  он,  -  тут
сомнений никаких, вот заключение.
   - Значит, доказано, что Смирнов выкопал Оленя и вазу в этом кургане?
   Андрей Осипович замахал руками:
   - Я говорю лишь про посуду. Всю ее лепили женщины  из  одного  племени.
Это  подтверждает  совпадение  по  многим  признакам  отпечатков  на  всех
черепках, найденных и сейчас и раньше.  Насчет  же  вазы  и  Оленя  ничего
сказать не могу. Вот  если  бы  у  нас  были  образцы  отпечатков  пальцев
Ставинского и Смирнова, мы бы их сравнили с, теми, что, возможно, остались
на вазе. А сейчас, к сожалению, в этом отношении криминалистика вам помочь
не  может.  Происхождение  вазы  и  Золотого   Оленя   вам   уж   придется
устанавливать самим. Кстати, у вас ведь не подлинник его, а  подделка,  не
забывайте, - добавил он со смиренным видом. - Ну а теперь о костях. С ними
тоже никаких загадок  нет.  Три,  как  мы  и  предполагали,  человеческие.
Принадлежат мужчине лет сорока пяти - пятидесяти. Возраст вполне совпадает
с изображением на вазе. Остальные кости - свиные.
   - А домашней свиньи или дикой?
   - Этого, к сожалению, экспертиза определить не может.
   Я вздохнул. А Клименко с многозначительным видом положил  на  стол  еще
одну бумагу на официальном бланке:
   - Это насчет черепа.

   "Заключение  комплексной   криминалистической   и   судебно-медицинской
экспертизы.
   22 апреля 1971 года в  областную  научно-исследовательскую  лабораторию
судебных экспертиз поступила на исследование  часть  человеческого  черепа
без нижней челюсти, предположительно, из древнего скифского погребения..."
- начал поспешно читать я, бегло проскакивая пространные  описания,  чтобы
поскорее добраться до главного.
   "Осмотр и исследование. Череп  имеет  несколько  убегающий  назад  лоб.
Умеренное обызвествление  места  прикрепления  выйной  связки..."  Дальше,
дальше... "Выводы". Так... Ага, вот оно!
   "Неопровержимым подтверждением  того,  что  данное  отверстие  является
трепанационным,  служит  характерная  замыкающая  пластинка,  прикрывающая
губчатое вещество (диплоэ). Она соединяет наружную и внутренние  пластинки
черепного  свода  на  всем  протяжении,  что  свидетельствует   о   полном
заживлении  трепанационного  отверстия  после  операции   без   каких-либо
осложнений. Нет также растрескивания, которое можно  было  бы  выявить  за
пределами  отверстия,  как   и   следов   периостита   или   преодоленного
остеомиелита. Все это свидетельствует, что сложная операция была проведена
весьма эффективно и  на  высоком  уровне.  Судя  по  состоянию  отверстия,
мужчина, перенесший операцию,  прожил  после  нее  не  менее  2-3  лет,  а
возможно, лет 5-10 или даже больше.
   Поскольку на приложенном к фрагменту черепа снимке сценки, изображенной
на древней золотой  вазе,  находившейся,  видимо,  в  том  же  погребении,
запечатлен, несомненно, момент операции на черепе,  можно  допустить,  что
данное  изображение  относится  именно  к  тому  человеку,  чей  череп   с
трепанационным отверстием представлен для экспертизы,  поскольку  подобные
операции в те времена, конечно, были большой редкостью.
   Однако, разумеется, предположение об идентичности  фрагмента  черепа  с
изображением  на  вазе  может  быть  высказано  лишь   с   большой   долей
вероятности.  Для  более  определенных  утверждений  мы   не   располагаем
материалом..."

   - Осторожничают. Такая работа. Сто раз отмерь...

   "...Наличие  довольно   отчетливо   выраженного   в   строении   черепа
акромегалоидного акцента позволяет  сделать  заключение  о  возможности  у
покойного некоторой гиперфункции передней доли гипофиза..."

   Ну, это уже подробности второстепенные, хотя и любопытные. С ними можно
познакомиться и попозже.
   - Замечательно! - воскликнул я, бережно разглаживая бумагу. - Теперь мы
так вооружены, что перед нами никто не устоит!
   Я не удержался и тут же позвонил в Ленинград Казанскому.
   - Олег Антонович, - даже забыв поздороваться закричал я, - кажется,  мы
нашли тот самый курган, из которого Смирнов выкопал Оленя и вазу!
   - Где?
   -  Там,  где  я  и  предполагал.  За  Пятихатками,  на  самой   границе
Кировоградской области.
   - Какие доказательства?
   Торопясь и перескакивая с пятого на  десятое,  я  стал  рассказывать  о
раскопках Гнатовой могилы.
   Олег Антонович, против обыкновения, слушал не перебивая. Только когда я
стал рассказывать о наших предположениях насчет найденного черепа,  он  не
удержался от насмешки:
   - Опять тебя на уголовщину потянуло.
   - Но ведь Шевелев и Дюбрюкс  считали,  что  в  сценке  на  Куль-Обском,
сосуде изображено, как  лечат  зуб  именно  у  того  вождя,  что  был  там
похоронен.  И  профессор  Рохлин,  изучив  его  челюсть,   подтвердил   их
предположение. Почему бы и в данном случае...
   - Дюбрюкс был большим фантазером,  еще  почище  тебя,  -  перебил  Олег
Антонович. - А к Рохлину эта челюсть попала через сто лет после того,  как
ее нашли. За это время во скольких руках она побывала? Удивительно, что  в
ней вообще хоть один зуб остался.
   Помолчав, он вдруг сказал:
   - Ладно, прилечу посмотреть, что вы там  нашли.  Как  раз  собирался  в
Киев.


   Внимательно изучив все документы и фотографии, которые выкладывал перед
ним на стол Клименко, Олег Антонович задумчиво произнес:
   - Значит, Скилур Смирнов... Любопытно. А ведь даже я о  нем  ничего  не
мог припомнить. Проверил свою  память,  порылся  в  литературе  -  никаких
упоминаний. Не успел  бедняга  расправить  крылья.  А  мне  нравится  этот
парень! Мир вокруг рушится, а  он  себе  копает.  Вам,  разумеется,  такая
преданность науке кажется наивной, смешной.  Но  наше  поколение  не  чета
вашему, друг  мой  Всеволод!  Вы  согласны,  Андрей  Осипович?  Вел  же  в
двадцатом году еще  совсем  молодой  и  вовсе  тогда  не  почтенный  Павел
Николаевич Шульц раскопки в Крыму,  пока  мимо  по  всем  дорогам  драпали
врангелевцы? Продолжал копать Ольвию под выстрелами беляков Семенов-Зусер.
Сибилев бродил со своим голодным, в лохмотьях отрядиком по берегам  Донца,
тоже нередко попадая под обстрел. Вот с кого пример надо брать! А они даже
собственной гипотезы не могут отстоять... Как вам  это  нравится,  дорогой
Андрей Осипович? Позор!
   Клименко только приятно улыбался, слушая эти тирады. Я помалкивал.
   Теперь, когда прилетел Казанский, убеждать Петренко и  ученый  совет  в
своей правоте мне вообще не пришлось. Все взял в свои руки Олег  Антонович
с мастерством человека, "поседевшего -  по  его  собственным  словам  -  в
ученых дискуссиях и битвах с начальством".
   Едва Петренко, нежно облобызавшись  с  учителем,  начал  жаловаться  на
меня, Олег Антонович укоризненно покачал головой и решительно сказал:
   - Вы совершенно правы, Вадим Александрович. Конечно, нам интересны  все
курганы, и надо их раскапывать не на выбор, а подряд - и в одном месте. Не
к чему заниматься  кладоискательством  и  носиться  по  всей  степи.  Если
удалось, наконец, разыскать, где копал Смирнов, нужно  перебираться  туда,
тщательно обследовать все окрестности. Времени терять не следует, раз  так
дело повернулось.
   У Петренко был такой ошеломленный вид, что  я  с  трудом  удержался  от
смеха.  Казанский  сделал  ведь  поворот  на  180  градусов!  Умел  старик
признавать и исправлять свои ошибки.
   На следующий день  Олег  Антонович  произнес  на  ученом  совете  такую
вдохновенную речь, что я даже как-то и не  удивился,  только  обрадовался,
когда все единогласно проголосовали за то, чтобы направить экспедицию  под
моим руководством для детального обследования  района,  где  когда-то  вел
раскопки Скилур Смирнов.
   Между  тем  Олег  Антонович  продолжал  всесокрушающее  наступление,  и
устоять  перед  его   напором   было   невозможно.   Капитулировали   даже
бухгалтерские твердыни: мое заявление с просьбой об отпуске  аннулировали,
а вместо него Петренко, правда, не очень твердой рукой, выписал мне задним
числом командировку для оправдания и оплаты по всем правилам моей поездки,
которой он так противился. Оставалось лишь отметить ее у Непорожнего.



        5

   И вот мы снова катим по степи, волоча за собой длинный шлейф пыли. Дядя
Костя скучает один в кабине. А мы с Клименко и Савосиным устроились вместе
со студентами в кузове на мешках и ящиках с экспедиционным  оборудованием.
Горланим с молодежью песни или ведем веселые разговоры. Настроение у  всех
расчудесное.
   Состав отряда несколько обновился. Нынче  не  было  с  нами  Марка.  Он
готовился к защите диплома. Вместо него в отряде появился впервые  ехавший
на раскопки Саша Березин - худущий, высокий, с  длинными  "артистическими"
локонами и с гитарой на длинном ремешке. Алик и Борис  на  правах  старших
безжалостно им помыкали, но Саша переносил это стоически...
   Возглавляла нынче  студентов  Тося.  Алик  не  сводил  с  нее  покорных
влюбленных глаз Судя по всему, за зиму их  отношения  приняли  уже  вполне
устойчивый характер.
   При первой встрече студенты поглядывали на Андрея Осиповича с некоторым
сомнением. Видно, уж очень негероической показалась им его  внешность.  Но
вскоре он совершенно очаровал молодежь. Они увлеченно  пели  с  ним  песни
времен гражданской войны и донимали  расспросами  о  его  прежней  работе.
Однако  ребятам  никак  не  удавалось  настроить   Андрея   Осиповича   на
"героический"  лад.  Тот  все  отшучивался.  Вот  и  сейчас   он   забавно
рассказывал, как во время допроса  какая-то  слишком  нервная  спекулянтка
бросила в него чернильницу, - это, дескать, было самое опасное приключение
из пережитых им.
   - Пришлось обои менять. Кошмарный случай!
   Машина  вдруг  резко  затормозила.  Мы  высунулись  из-под  брезента  и
увидели,  что  дорогу  нам  преградила   целая   колонна   каких-то   ярко
раскрашенных, весьма внушительных  машин.  Вокруг  них  суетились  люди  в
брезентовых куртках и желтых пластмассовых шлемах, напомнившие мне славных
экскаваторщиков, нашедших Матвеевский клад.
   Заботясь о своем  драгоценном  здоровье,  дядя  Костя  не  стал  терять
времени  зря,  вылез  из  кабинки  и   проделал   несколько   замысловатых
телодвижений - наверное, по системе йогов.
   - Метростроевцы, - пояснил он. - Они тут канал роют.
   Наряду с  другими  ценными  качествами  дядя  Костя  обладал  и  весьма
полезным даром всегда быть в  курсе  событий  по  крайней  мере  на  сотню
километров в округе.
   - Вот нам бы такую технику, - с завистью добавил он, достав  из  кабины
фляжку с водой и заботливо  прополаскивая  рот.  -  Тогда  бы  мы  курганы
щелкали как орехи, правда, Всеволод Николаевич?
   - Эту технику к курганам и близко подпускать нельзя, - сердито  ответил
Савосин. - Курганы ручками надо копать, ручками.
   - Что ж, я не понимаю? - смутился дядя Костя. - Известное дело. Но ведь
пока до могилы-то  доберешься,  сколько  земли  своротить  надо.  Вот  тут
машины-то и пригодились бы. А дальше,  известно,  ручками  да  кисточками,
осторожненько, кто же спорит...


   К вечеру мы прибыли  в  поселок.  Непорожний  нас  уже  ждал  и  принял
радушно.
   - Гостиница вам вряд ли подойдет, - сказал он. - Но мы приготовили  тут
две хатки рядом, хозяева уже ждут, располагайтесь.
   - Спасибо, но только на одну ночь,  Назар  Семенович,  -  сказал  я.  -
Завтра разобьем лагерь в поле, так полезнее для работы.
   - Да? Ну, вам виднее. Наверное, вы правы, - засмеялся он. - А с  какого
кургана решили начать?
   - Думаю, с того, что рядышком с Гнатовой могилой стоит.
   - Ну что же, добре. И нам польза будет. А то торчит  он  посреди  поля.
Давно их срыть собирался, сколько пахотной земли прибавится.  Переночуйте,
ужином вас хозяева покормят, продукты им выданы. Завтра разбивайте лагерь.
А послезавтра с утра выделяю вам два бульдозера. Водители те же - Василь и
Сашко. У них уже опыт есть. Землю снова станут в балочку сгребать, так что
скреперы не понадобятся. Так?
   - Большое спасибо, Назар Семенович! Вы все предусмотрели.
   Мы сытно поужинали, завалились спать,  а  с  утра  пораньше,  чтобы  не
разнеживаться, отправились разбивать лагерь.
   Место для него я выбрал прямо на месте  срытой  нами  Гнатовой  могилы.
Хозяйственный председатель решил, пока мы  не  сроем  второй  курган,  эту
проплешину не запахивать и не засевать.
   Первым делом, конечно, подняли на длинном  шесте  флаг  с  изображением
Золотого Оленя. Теперь это было уместно. Ведь мы  вроде  отыскали  наконец
родину нашего  красавца  и  разбивали  здесь  лагерь  надолго.  Потом  уже
набравшиеся опыта прошлым  летом  Алик  и  Борис  под  командованием  Тоси
деловито начали устраивать.  "круглый  стол",  навес  для  кухни,  ставить
палатки.
   Ребята не поленились и выкопали в  сторонке  даже  яму  для  небольшого
плавательного бассейна. Дядя Костя пообещал им склеить несколько  полотнищ
пластиковой пленки, чтобы хватило  закрыть  все  его  дно.  Лагерь  у  нас
получался все более благоустроенным.
   Еду опять пришлось готовить дяде Косте. Но на этот  раз  шоферу  взялся
помогать Клименко - и показал себя таким блистательным кулинаром, что Тося
даже коварно предложила утвердить Андрея  Осиповича  шеф-поваром  на  весь
сезон.
   - Я тебе дам, таракуцка! - погрозил ей пальцем Клименко.
   Таракуцками в украинских селах называют маленькие высушенные  тыквочки.
Из них делают погремушки для детей. Прозвище очень подошло  кругленькой  и
шумливой, как погремушка, Тосе и сразу прижилось, хотя девушка  сердилась,
когда ее так называли.
   После обеда председательская "Волга"  доставила  в  лагерь  еще  одного
почетного участника экспедиции. Сняв полотняный картузик и по-старомодному
раскланиваясь, из машины вылез Авенир Павлович Андриевский.
   На следующее утро точно в шесть к лагерю с ревом подкатили  бульдозеры.
Ими управляли, сияя улыбками, наши старые друзья, Василь и Сашко.
   Мне так не терпелось поскорее начать  раскопки,  что  я  не  стал  даже
проводить разведочного бурения по методу Тереножкина.  Это  доставило  нам
потом немало неожиданностей...
   Работа закипела. Бульдозеры ринулись штурмовать курган, а мы следили во
все глаза, чтобы их ножи не подцепили ненароком чего-нибудь интересного.


   Опять начались дни размеренной, однообразной работы с  утра  до  вечера
под палящим солнцем, а вечерами долгие беседы у костра - привычная,  милая
походная жизнь.
   Андрей Осипович взял на себя все хозяйственные заботы.  Уже  на  второй
день у плиты захлопотала чудеснейшая повариха  -  полная,  но  удивительно
подвижная, смешливая и голосистая Анна Григорьевна.
   Теперь начался сплошной праздник. Вместо опостылевшего кулеша со свиной
тушенкой и макарон по-флотски трижды в  день  все  объедались  вкуснейшими
борщами, холодным  свекольником,  вареницами  (не  путать  с  примитивными
варениками!), бараньими  рубцами,  утоляя  жажду  душистым  узваром.  Анна
Григорьевна  привозила  его  к  обеду  в   огромном   термосе   прямо   из
холодильника.
   По утрам зычный голос Григорьевны: "Хлопцы, а  ну  вставайте!  Сниданок
[завтрак (укр.)] ждет!" - поднимал всех без каких-либо дополнительных мер,
вроде сдергивания одеял или обливания холодной водой.
   Опять нашим ежедневным гостем стал дед Игнат. Во время одной  из  бесед
он случайно проговорился, что в юности недолгое время  околачивался  среди
махновцев,  колесивших  по  здешним  степям.  Ребята  смотрели  на  всегда
подвыпившего дедка во все глаза. Еще бы - живой махновец! Но зато и взялся
за него после такого признания Андрей Осипович!
   Напрасно тот забавно оправдывался:
   - Да я ж совсем глупый был, шестнадцатый год всего шел. Вот и  примкнул
к ним сдуру. Да и недолго пробыл, всего три месяца. Потом разбили  чоновцы
наш отряд, мы и разбежались.
   - Жалко, я тебя тогда не встретил, - напуская  на  себя  зловещий  вид,
качал головой Клименко. - Тоже гонялся за такими анархистами,  только  под
Мариуполем. Я бы тебе показал!
   Мы обмирали от удовольствия, когда бывший чекист и "недобитый махновец"
ударялись в "боевые воспоминания".
   - Ты знаешь, какие у нас кони были?! - хвастал дед Игнат.  -  Никто  за
нашими тачанками угнаться не мог. Сзади на бричках так  и  было  написано:
"Хрен догонишь".
   - Ну да?!
   - Ей-богу.
   -  Зато  уж  вы  и  тикали,  как  только   вас   немножко   поприжмешь!
Действительно, не догонишь, -  подмигнув  нам,  наносил  под  общий  хохот
сокрушительный удар Андрей Осипович.


   Между тем день за днем мы занимались  привычной,  размеренной  работой.
Бульдозеры постепенно состругивали курганную насыпь,  оставляя  нетронутой
лишь контрольную бровку.
   И уже на третий день начались сюрпризы.
   Сашко вдруг остановил машину и окликнул меня:
   - Всеволод Николаевич, гляньте, какая-то другая земля пошла.
   Мы с Савосиным поспешили к нему. В самом деле,  среди  темной  насыпной
земли виднелись какие-то комки красновато-ржавого цвета.
   - Молодец, вовремя остановился,  -  похвалил  я  тракториста.  -  Скоро
станешь настоящим археологом.
   А Савосин уже, не тратя времени, присел на корточки, начал прямо руками
копаться в земле. Потом взялся за лопату, я стал помогать ему.
   Судя по всему, мы наткнулись на какое-то древнее погребение. Но  почему
оно не в погребальной камере, которую обычно устраивали в центре  кургана,
а в стороне, недалеко от края насыпи, и в такой неглубокой ямке?
   Лопаты отброшены. Присев на корточки или ползая на  коленях,  мы  ведем
уже расчистку ножами и кисточками. Постепенно расчищается неглубокая ямка.
В ней лежит на  левом  боку  человеческий  скелет  в  странной  позе  -  с
подогнутыми ногами, словно младенец в материнской утробе. Скелет  и  земля
вокруг густо посыпаны алой краской.
   В головах у покойника два глиняных  горшка.  Даже  человеку,  вовсе  не
сведущему в археологии, с  первого  взгляда  видно,  что  они  совсем  без
украшений, очень древние, примитивные.
   Мы с Алексеем Петровичем встаем, распрямляя  уставшие  спины,  вытираем
руки.
   - Эпоха бронзы? - догадывается Тося.
   Я молча киваю. Да, этот покойничек на добрую тысячу лет постарше любого
скифа. Зря мы  не  проверили  курган  пробным  бурением.  Оказывается,  он
гораздо более древний, чем скифские. А погребения  эпохи  бронзы  для  нас
мало интересны. Не наша вотчина.
   На следующий день с другой стороны  кургана  мы  наткнулись  на  второе
такое  же  погребение.  Сомнений  не  оставалось:   курган   насыпан   над
несколькими могилами, как было принято в те времена, еще в  эпоху  поздней
бронзы, задолго до появления здесь скифов. Мы промахнулись.
   Вечером у костра царило  уныние.  К  тому  же  Клименко,  как  нарочно,
развернул привезенную из поселка свежую газету и сказал:
   - Смотрите-ка, вот  кому  повезло!  -  и  начал  громко  читать:  -  "В
погребальной камере, тщательно очищенной  от  влажной  глины,  ясно  видны
останки пяти человек. Среди них женщина, судя  по  богатству  убранства  -
скифская царица. На ее голове - золотой убор,  фрагменты  которого  хорошо
сохранились. На шее - гривна  [ожерелье  из  золота  или  серебра  в  виде
незамкнутого обруча; концы  его  обычно  украшались  головками  каких-либо
зверей] изумительной работы. В ее верхнем крае с обеих  сторон  изображено
какое-то животное. Рядом - скульптурные фигурки львов,  приготовившихся  к
прыжку. Известна лишь  одна  подобная  гривна,  найденная  в  Чертом