Дмитрий Дмитриевич Нагишкин. Сердце Бонивура Роман --------------------------------------------------------------------- Книга: Д.Нагишкин. "Сердце Бонивура" Издательство "Юнацтва", Минск, 1987 OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 7 июня 2002 года --------------------------------------------------------------------- Исторический роман о событиях гражданской войны на Дальнем Востоке. Оглавление Пролог Крейсер "Ивами" Часть первая ОРЛИНОЕ ГНЕЗДО Глава первая. Русский Остров Глава вторая. Случай в Портовом переулке Глава третья. Напали на след Глава четвертая. Незнакомые товарищи Глава пятая. Рабочая улица Глава шестая. Мышеловка Глава седьмая. Перед схваткой Глава восьмая. Накануне Глава девятая. Крещение Глава десятая. Пусть сильнее грянет буря! Часть вторая НАКАНУНЕ Глава одиннадцатая. Август Глава двенадцатая. Рождение диктатора Глава тринадцатая. Земская рать Глава четырнадцатая. Таежные хозяева Глава пятнадцатая. Старые и новые друзья Глава шестнадцатая. Отовсюду новости Глава семнадцатая. Затишье перед бурей Глава восемнадцатая. Девушка с Первой Речки Глава девятнадцатая. Великое дело Глава двадцатая. Начало конца Часть третья ИДУЩИЕ ВПЕРЕД Глава двадцать первая. Село Глава двадцать вторая. Иуда Глава двадцать третья. Партизан Глава двадцать четвертая. Налет Глава двадцать пятая. Настенька Глава двадцать шестая. Испытание Глава двадцать седьмая. Крестьяне Глава двадцать восьмая. Сердце Бонивура Глава двадцать девятая. Идущие вперед Глава тридцатая. Дорога на океан Глава тридцать первая. Осенний ветер Эпилог Бухта Золотой Рог Вот за эту землю, на которой я стою сейчас, - мы умрем, но не отдадим ее никому! Сергей Лазо Жене и другу моему Г.И.ЧЕРНОЙ ПРОЛОГ КРЕЙСЕР "ИВАМИ" 1 Занятия кончились в два часа. Виталий Бонивур собрал тетради и книги, связав их ремешком. Возле гардеробной шумела толпа гимназистов. Он подождал, пока уменьшилась теснота, надел форменную шинель и вышел на улицу. В это время дня на Китайской улице было, как всегда, людно. Хлопали двери магазинов. Обгоняя извозчичьи пролетки, мчались грузовые и легковые автомобили, резкими сигналами предупреждая переходивших улицу людей. Сотрясая мостовую, под виадуком прошел, расстелив над ним дымное облако, дачный поезд. Холодный январский ветер доносил серебристый перезвон склянок с кораблей, стоявших в порту и на рейде. Виталий шел на Светланскую привычным путем, поглядывая по сторонам. Оживленная улица пестрела вывесками, то взнесенными под самые крыши, то облепившими двери мастерских, контор, магазинов, лавочек. Каждый, кто имел "дело", заявлял о себе аршинными буквами на фасаде дома или солидной медной резной доской, блестевшей на зимнем солнце возле дверей. "Петров и Кo. Шляпы", "Иванов и сын. Конфекцион". "Иоганн Штамм. Морской агент". "Том Смайлс. Уголь, кокс, брикеты". А дальше - "Контора Кобаяси", "Фото-Ниппон", "Татекава и Асадо", "Торговый дом. Ничиро" - японские имена заполняли улицу. Парикмахеры, часовщики, комиссионеры, торговцы всем, чем можно было торговать, банкиры, судовладельцы, промышленники, владельцы рыбалок, лесосек, продавцы! Очень много японцев было во Владивостоке... Вот направо почти весь квартал заняли две огромные вывески: "Иокогама Спеши-банк" и "Чосен-банк". У японских "негоциантов" - как они любили себя называть - и информация была лучше, и деньги оказывались у них именно тогда, когда русский купец ощущал в них затруднение. Японские предприятия росли одно за другим, как грибы после дождя; особенно в последний год их расплодилось великое множество... Виталий пошевелил в кармане рукой и нащупал квитанцию на отданные в починку часы. Мать просила зайти к часовщику. Опять потянулись вывески: "Карасава, Сарадэ - прачки", "Суэцугу. Дамские прически. Завивка", "Исидо. Починка часов всех систем и фирм"... Виталий толкнул небольшую дверь. Звякнул колокольчик, укрепленный над входом. В мастерской сверкали металлические детали часов под стеклянными колпаками на столах, тикали вразнобой всевозможные часы, висевшие на стенах и стоявшие на полках. Китаец-слуга сказал Виталию: - Чего надо? Исидо нету. - Я зашел за часами, сегодня - срок. - Приходи другой раза! - сказал китаец. - Сегодня работай нету! Японски люди на бухты ходи. Тама японса парохода приходи, большой! Пушка, солдата много... Такой пушка десять раза стреляй - Владивостока сразу фангули, сразу пропадай... Ну, тебе домой ходи! Моя буду закрывай! Выйдя из мастерской, Виталий заметил на дверях записку. Печатными буквами на бумажке было выведено: "ГГ. КЛИЕНТОВ ПРОСЯТ СЕГОДНЯ НЕ БЕСПОКОИТЬСЯ. С ПОЧТЕНИЕМ ИОСИМОТО ИСИДО". На углу Виталий столкнулся с одноклассником - Ромкой Плетневым. Лицо Ромки раскраснелось, волосы выбились из-под форменной, набекрень, фуражки, черные глаза искрились. Увидев Виталия, он возбужденно закричал: - На Золотой Рог пошли, Виталька! - Чего? Ромка посмотрел на Бонивура с видом превосходства. - Так ты ничего не знаешь? Весь город уже на ногах. Видишь, валом валят на пристань! А ты ничего не знаешь! Прямо смешно даже... - Да что случилось-то? - оборвал его Виталий. - Пришел японский крейсер. - Ну?! - Вот тебе и "ну"! Стоит на рейде. На пристани народу видимо-невидимо! Идем, посмотришь! Я уже два раза был. 2 Мальчики спустились по переулку, ведшему к Торговому порту. Маленький переулок был забит людьми. На пирсах в порту толпился народ. Глухой гул говора носился в воздухе. Тысячи людей расположились на причалах. Даже на обшивке пирса примостились люди. Виталий взглянул туда, куда были устремлены взоры всех собравшихся. На рейде стоял крейсер. Сизая дымка морозного январского дня затянула очертания Чуркина мыса; поэтому так четко виден был чужой военный корабль, пришедший неведомо зачем. Его стройные обводы были стремительны и свидетельствовали о быстроте хода. Покрытый серо-голубой краской, корабль казался вылитым из одного куска металла. Орудийные башни выставили длинные клыки морских орудий, точно оскалясь на Владивосток. Исхлестанные ветрами и волнами борта казались обрызганными кровью: краска местами облупилась, обнажив суриковый грунт. Легкий парок курился откуда-то снизу, словно стальное чудище дышало. Ветер шевелил на гафеле флаг, развернул его, показав на минуту красный круг солнца с хвостами расходящихся лучей. - Видал? - спросил Виталия восхищенный Ромка. - Пушки какие, а?! Разок даст - и ваших нет. Что-то недоброе было в этом флаге и в молчании корабля, направившего орудия на город. Зачем?.. Плетнев не унимался: - Вот так пушечки, Виталя! Какой-то пожилой усатый человек в кепке, стоявший рядом с подростками, неприязненно обернулся к Ромке и сердито проговорил: - Цыц ты, щенок! Чего растявкался?! Пушки, пушки... Видали мы всякие... Чему радуешься-то?.. Бедно одетая женщина, в своем демисезонном потрепаном пальто, озябшая до синевы, сказала вполголоса: - А чего им не радоваться, богатым-то? Поди, им от японцев худа не будет. Вишь, разоделся, будто на праздник! Ромка был в новой шинели, ладно сидевшей на нем Лаковый козырек новенькой фуражки блестел. Светлые металлические пуговицы были начищены до сияния. Отец Ромки был одним из воротил Хлебной биржи и денег на сына не жалел. Новенькие штиблеты Ромки, крахмальный воротничок, подшитый к воротнику гимнастерки, - все напоминало Виталию о том, что сам он одет очень плохо: потертая шинель, бумажные, стиранные не раз брюки, изношенные ботинки. Ромка, вспыхнув от слов, сказанных женщиной, ответил: - Ну и что ж, что вырядился? Вы разбогатейте и одевайтесь, как хотите! Немолодой грузчик отозвался: - С вами, гадами, разбогатеешь! Век работай, а на гроб денег не накопишь. Ромка не остался бы в долгу, но в этот момент позади них раздался возглас: - Дяденька, дайте пройти... Там наши ребята стоят... Дяденька! Кто-то пробирался через толпу, отчаянно работая локтями и плечами. Виталий с Романом увидели взлохмаченные волосы, выбившиеся из-под сбитой на затылок шапки, и потное лицо одноклассника Бонивура - Семы Ильченко. Очутившись подле ребят, Сема воскликнул: - Вы уже тут?! Вот здорово!.. А я бежал, бежал... Только за Нинкой заскочил - и сюда... А народу-у! Ишь он какой! - уставился Семен на крейсер. - Вот здоровущий! - А Нинка где? - спросил Виталий. Семен обернулся и закричал: - Нина-а-а! Проталкивайся сюда! Тут все видно-о! Откуда-то сверху, из-за толпы, донесся тонкий голосок: - А я ту-ут! Здесь хорошо, идите сюда. На огромном штабеле мешков, затянутых брезентом, стояла девочка. Ветер распахнул ее пальто, пепельные волосы развевались. - Вот отчаянная! - сказал Ромка, который ни за что не полез бы на штабель. - Нинка-то? - сказал Семен. - Нинка - она отчаянная, что мальчишка. Неподалеку стояли японцы. Среди них Виталий увидел Исидо. Японцы оживленно разговаривали между собой, тыча пальцами в сторону крейсера, смеялись, обнажая крупные зубы. Их веселое оживление подчеркивало угрюмую настороженность собравшихся в порту. Сквозь толпу протискивался худощавый японец. Его окликнула полная женщина в каракулевом саке: - Жан, Жан! Подите сюда! Японец остановился, поклонившись женщине: - Конници-ва, Иванова-сан! Здравствуйте! - Я ждала вас, мне сегодня надо завивку сделать, Жан! - сказала женщина. Парикмахер учтиво улыбнулся и с сожалением покачал головой. - Сегодня нет, Иванова-сан. Во Владивосток прибыл императорский крейсер... Оцень радости много. Сегодня не можно работать! - Японец торжественно указал глазами на рейд. - Зачем крейсер-то пришел? - спросил парикмахера пожилой усатый человек в кепке. Японец напыжился, выпрямился и важно проговорил: - Защищать имущество и жизнь японских граждан. - Смешной вы, Жан! - улыбнулась женщина. - От кого же вас надо защищать? Парикмахер отвел глаза в сторону. Какая-то напряженность проглядывала во всех его движениях. Он снисходительно усмехнулся: - Во время таких беспорядков, которые есть в России, мадам, - важно сказал парикмахер, - японский император думает о своих детях, которые живут в этой стране! - Словно спохватившись, он вдруг переменил тон и произнес будничным голосом: - Мы маленькие люди, Иванова-сан, нам ничего не известно! Дама опять обратилась к нему: - Скажите, Жан, что там написано? Крючковатые иероглифы чернели по борту крейсера. - "И-ва-ми"! - прочел парикмахер вслух. - "Ивами" называется этот крейсер. - Какой-то огонек зажегся опять в глазах парикмахера. Он не мог равнодушно смотреть на этот корабль, стоявший на рейде, на флаг с красным кругом. Он добавил: - У нашего императора очень большой флот!.. - Жан! - сказала дама, усмехнувшись. - Да вам-то какое дело до этого? Вы же куафер, а не моряк! - Да, мадам, - ответил парикмахер и, раскланявшись, присоединился к своим соотечественникам, направлявшимся дальше вдоль пристани. - Ишь, занесся! - промолвил рабочий, прислушивавшийся к этому разговору, провожая японцев взглядом. - Флота у ихнего императора много, а!.. 3 Японцы сгрудились у центрального причала. Они шумели, приветственно махали шляпами, носовыми платками, а кое-кто маленькими национальными флажками. Потом японцы задвигались, пропуская кого-то, и закричали враз: - Банзай! - Чего это они заколготились? - спросил рабочий, стоявший возле ребят, с любопытством вглядываясь в происходящее. На причал вышла группа японцев. Один из них был в циллиндре, просторном черном пальто с пелериной и лаковых штиблетах. - Японский консул! - сказал рабочий. Консул заложил руки в белых перчатках за спину и, блеснув выпуклыми стеклами роговых очков, сказал что-то одному из пришедших с ним; тот быстро развернул какой-то свиток, что держал в руках, - это оказался японский флаг, - и принялся размахивать им, привлекая внимание крейсера. - Сигналит! - сказали в толпе. - Кого-то еще ждут, ишь, место расчищают! И верно, приехавшие с консулом японцы принялись поспешно оттеснять толпу в сторону, так что теперь консул со своими подчиненными был на виду у всех. Засигналили и на "Ивами". Консул глядел на крейсер не мигая - весь воплощение важности, - не шевелясь, не поворачивая головы, подняв вверх свое изжелта-смуглое лицо с редкими седоватыми усами. От борта "Ивами" отвалил маленький белый посыльный катер. На палубе его тесной кучкой стояли офицеры. Со Светланской послышались автомобильные гудки. Несколько машин с разноцветными флажками на радиаторах спускались к порту. Люди шарахнулись в сторону, расступившись коридором. Машины остановились у каменных плит причала, где находился японский консул. Ветер с залива трепал флажки, разворачивая их и словно нарочно показывая: американский, английский, французский, бельгийский... - Иностранцы! - пронеслось в толпе. Приехавшие вышли из машин, и на причале тотчас же запестрели цветные нашивки, заблестели галуны и пуговицы военных, засверкали белоснежные крахмальные воротнички штатских. - Весь консульский корпус! - проговорил какой-то чиновник, жадными глазами разглядывавший все происходящее. - А чего они приехали? - спросила женщина в демисезонном пальто. - Поди, попрут сейчас японцев-то! - Держи карман шире! - отозвался рабочий. - Все они одна печка-лавочка!.. Гляди, мало что не целуются! Блестящей толпою иностранные консулы подошли к японскому. Улыбаясь, они здоровались, жали руки, раскланивались. Оживилось и каменное лицо японского консула, он тоже заулыбался и приподнял цилиндр, обнажив седоватую стриженную ежиком голову, которая делала его похожим более на старого военного, чем на дипломата. Между тем белый катер с "Ивами" подошел к причалу. Японские моряки гуськом прошли с катера по шаткому трапу на землю. Консул важно и церемонно приветствовал моряков. Толпа в этот момент затихла, и гортанные звуки его речи были слышны далеко. Хотя никто из русских не понимал, о чем говорит консул, но рабочий, стоявший возле ребят, вслух сказал: - Здравствуйте, значит! Долго ждали вас! Консул обнял моряка, видимо командира корабля, и поцеловал его. Тотчас же подошли иностранцы и стали здороваться с командиром. Японцы, собравшиеся на причале, закричали "банзай", и опять вокруг заплескались платки и флажки... Шум продолжался все время, пока приехавшие моряки рассаживались по автомашинам. Одна за другой машины, ревя гудками, помчались в город. Вслед за автомобилями радостной толпой повалили из порта японцы, оживленно разговаривая. Впрочем, Виталий заметил в толпе и другую группу японцев, по одежде, видимо, рабочих порта, устало и невесело наблюдавших общее оживление. Бонивур перехватил взор одного пожилого в хантэ - рабочей одежде. Этот взор был серьезен, тревожен. Господа в цилиндрах и господа в мундирах, очевидно, одинаково были чужды этому японцу, он не ждал от них добра, его взгляд исподлобья говорил об этом красноречиво... Глядя на цепочку машин, выезжавших на Светланскую, русский рабочий сплюнул и сказал сердито: - Снюхались, гады! Ворон ворону глаз не выклюет! Женщина в демисезонном тихо добавила: - Смотри-ка, ведут себя будто дома! 4 Глухой, нарастающий гул донесся до порта с улицы. Густой поток людей тек от мастерских военного порта по Светланской к вокзалу. Красные транспаранты с надписями и плакаты колыхались над головами. - Демонстрация-то уже началась, - сказал рабочий. - А ну, товарищи, дайте пройти! Может, догоню своих... На митинг бы не опоздать. Но не один он устремился на Светланскую. Набережная стала пустеть. Вслед за взрослыми кинулись вверх по переулку и Виталий со своими товарищами. Со времен 1905 года город не видел такой многолюдной демонстрации. Люди шли и шли, а конца колонны не было видно. Поднялся весь рабочий Владивосток. Те, кто были в порту, окликали своих и втискивались в ряды идущих, чтобы занять свое место... И Китайская была полным-полна - это пришли первореченцы. Виталий услышал голос: - Витюнька! Иди сюда! Мимо проходили телеграфисты, почтовики. Вот в третьем ряду среди незнакомых лиц мелькнул пуховый платок его сестры. Тотчас же крайний в ряду мужчина сделал Виталию знак рукой: давай, мол, сюда! Виталий перебежал с тротуара на мостовую, Ромка Плетнев растерянно крикнул ему: - Куда же ты? Виталий махнул рукой: - А я с Лидой! Кто-то обнял его. Справа оказалась Лида, слева - незнакомый товарищ. Он-то и обнял Виталия, и Виталий зашагал вместе со всеми, еще не зная куда. - В ногу, в ногу! - сказали ему слева. - Уж если с народом идти, так обязательно в ногу. Лида рассмеялась: - Пусть привыкает! Виталий немного осмотрелся и спросил Лиду, что это за демонстрация. - А ты в порту был? - спросила Лида. - Был, - ответил Виталий. - Японский крейсер тебе понравился? - Не совсем! - сказал Виталий. - Лида, а зачем он пришел сюда? - Вот и нам он не понравился! - без улыбки ответила Лида. - И мы хотим спросить, зачем он пришел сюда. Над самой головой Виталия колыхался огромный транспарант: "Да здравствует Советская Россия от Балтики до Тихого океана!" Октябрьская революция положила конец капитализму в России. Через два месяца после победы Октября в Петрограде и Москве власть Советов утвердилась и на Дальнем Востоке. Но молодой республике угрожала беда. Бывшие союзники России в войне с Германией - империалисты Антанты - с беспокойством взирали на события, развивавшиеся в России. Война на Западе еще продолжалась. Но народы уже устали от кровопролитной бойни. Империалисты опасались, что заключение Брестского мира может облегчить положение Германии, затруднив продвижение войск Антанты и усилив стремление к миру на всех фронтах. Укрепление советской власти в России могло послужить заразительным примером для рабочих и солдат Запада: охваченные глубоким недовольством в связи с затянувшейся войной, они могли повернуть штыки против своих господ и угнетателей. Империалисты испытывали величайшую тревогу. Вошедший 12 января 1918 года в порт Владивосток японский крейсер "Ивами" показал молодой Советской республике, что буржуазия за границей враждебно следит за развивающимися в России событиями и исподволь к чему-то готовится... 5 Дни шли за днями, то похожие, то не похожие друг на друга. Интерес приморцев к "Ивами", казалось, остыл: только мальчишки по-прежнему бегали в порт смотреть на чужой крейсер. На "Ивами" же шла своя жизнь. Каждый час отбивали склянки. Утром проводили церемонию поднятия флага, и резкие звуки японского горна пугали галок, сидевших на коньках портовых пакгаузов. Вечером флаг опускался, происходила поверка, - ровной полоской выстраивались матросы на палубе, и по рядам их прокатывался суховатый и резкий счет: - Ици! - Ни! - Сан! - Си! - Го! Кроме матросов, на крейсере были и пехотинцы, то и дело появлявшиеся на палубе. Вскоре рядом с крейсером стало транспортное судно. Стрелы его лебедок лежали недвижно в гнездах, хотя вся палуба судна была заполнена грузом, плотно обтянутым брезентом. На транспорте развевался военный флаг. В солнечные дни открывались люки его трюмов. Можно было различить, что внизу, в трюмах, копошатся солдаты. И крейсер и транспортное судно были набиты японскими солдатами. Однажды на траверзе мыса Поворотного, минуя сигналы заградителей, показался еще один военный корабль с приданными посыльными судами. Это был английский крейсер "Суффольк". Англичане не захотели стоять на рейде. По международному коду они вызвали капитана порта и потребовали освободить для них два причала. Пришвартовались они двумя концами, устраиваясь надолго. К бокам "Суффолька" прижались, точно щенята к суке, посыльные суда. Заполоскались по ветру красно-бело-синие флаги, пересеченные двумя крестами: косым - андреевским и прямым - георгиевским. Рядом с английским крейсером стал американский - "Нью-Орлеан". Зарябили в глазах звезды и полосы американского флага. Американские матросы быстро освоились с незнакомым портом: то в одном, то в другом ресторане они заводили драки и хулиганили на улицах. Их мог арестовать только свой патруль. И американские патрули стали расхаживать по улицам Владивостока, удивляя людей длинноствольными кольтами, болтавшимися у колена. Что бы ни натворили американцы, все покрывал их флаг. Увидели приморцы и других иностранных моряков. Красно-бело-зеленый флаг с гербом Савойской династии затрепыхался на крейсере "Витторе Эммануил". Певучая речь итальянцев зазвучала рядом с картавой скороговоркой французов с крейсера "Жанна д'Арк" под сине-бело-красным флагом... Притащился румынский миноносец, за ним - греческий. Не случайность свела все эти корабли под разными флагами в советский порт на Тихом океане. Разноплеменные матросы и солдаты, появившиеся во Владивостоке, были явным свидетельством заговора капиталистов против Советов. Стальные утюги тяжело легли на сумрачную гладь Золотого Рога. Они не двигались. Но тяжесть их, казалось, ложилась и на порт, и на заводы, и на фабрики, и на депо Приморья. Казалось, что тени от их мачт и броневых башен, постепенно удлиняясь, покрывают весь Дальний Восток, простираясь и на Сибирь. ...В хлебных лавках появились очереди. Люди роптали, стоя в очередях, и названия кораблей произносили здесь с ненавистью и проклятиями. Однажды сестра Виталия Лида вернулась домой без хлеба. - Взбесились все булочники, - сказала она устало: - вчера хлеб стоил двадцать пять копеек фунт, а сегодня - уже пятьдесят. А у меня, как на грех, получка задержалась... - Ну чего же волноваться? - сказала мать, посмотрев на нее. - Сегодня не купили - завтра купим... - Завтра может стать еще дороже... Мерзавцы купцы обнаглели. Послушала бы ты, как они с простым народом разговаривать стали... Если цены поднимутся, не знаю, как мы проживем... Виталий выглянул из своей комнаты. Увидел слезы на глазах сестры. - Надо и мне идти работать! - сказал он. - Вот еще чего не хватало! - отозвалась Лида. - Твое дело - гимназию окончить, Виталька. Нечего срываться. Кончишь учиться, тогда и будешь работать... А мне товарищи помогут, если что... - Какие товарищи? - Много знать будешь, скоро состаришься! - усмехнулась Лида, обняв его худенькие плечи. - Проживем, братишка, как-нибудь. Благоволивший к Лиде булочник, у которого она брала хлеб, сказал, таинственно подмигнув, что скоро не будет муки. А через три дня газета "Красное знамя" сообщила, что по требованию Владивостокского консульского корпуса объявлена экономическая блокада Советского Приморья. Двести тысяч пудов пшеницы, закупленные Советами в Маньчжурии и приготовленные к отправке в Приморье, остались в Харбине, у Тифонтая. На пшеницу наложили эмбарго - запрет вывоза. Жить стало трудно, и Виталий настоял на своем. Он брал переписку; у него был хороший почерк. Зарабатывал на этом рублей пятнадцать - двадцать в месяц. Клеил конверты и пакеты для соседней бакалейной лавчонки, получая по копейке за четыре штуки. 6 Апрель начался проливными дождями. Слякоть покрывала улицы города. Сырость проникала всюду. Виталий мерз в своей старенькой шинельке. От дома до гимназии он не ходил, а бегал, чтобы согреться. Но в этот день на пути в гимназию, против обыкновения, он задержался. На Китайской улице Виталий заметил необычное скопление народа. Прохожие останавливались. Толпа росла. Внимание любопытных привлекали открытые двери мастерской Исидо. - Что случилось? - спросил Виталий рабочего в куртке. - Убили двух японцев. - Как убили? - испугался Виталий. - Исидо? - Да, Исидо, черт их возьми совсем! - сердито сказал рабочий. - Что же вы ругаетесь? - удивился Виталий. - Молод ты еще, гимназист, - ответил рабочий. - Дорого они нам обойдутся. Виталий так и не понял, что хотел этим сказать собеседник. В этот момент толпа зашевелилась. У дверей мастерской произошло движение, и оттуда стали выходить милицейские и какие-то люди в штатском. - Разойдитесь, - лениво сказал один из них, окинув равнодушным взглядом любопытных. - Попрошу очистить тротуар! - крикнул другой. Из мастерской вынесли накрытые простынями трупы. Голая нога одного из убитых высунулась из-под простыни. Кто-то из толпы с жалостливой гримасой откинул простыню с головы второго трупа. Виталий увидел мертвое лицо, искаженное предсмертным страданием, и седоватые волосы того китайца-слуги, с которым он разговаривал в памятный день прихода во Владивосток "Ивами". Резко заквакав клаксоном, к толпе подъехал автомобиль. Убитых погрузили на машину. Шофер опять стал сигналить, и автомобиль укатил. Должностные лица опечатали двери мастерской. Толпа долго не расходилась, разглядывая разбитое выстрелом окно, судача на все лады. Говорили, что под утро дворник обратил внимание на то, что парадная дверь мастерской неплотно прикрыта и ставня в одном окне расщеплена. Войдя в помещение, он обнаружил, что и владелец мастерской и его слуга убиты... Один из тех штатских, что были внутри здания вместе с милицией, подошел к соседнему помещению. Это была парикмахерская с вывеской: "Суэцугу. Дамские прически. Завивка". - Надо спросить, - сказал он второму, - может, слыхал что-нибудь... Он постучал в закрытую дверь. На стук никто не отозвался. Зеркальные окна парикмахерской были закрыты изнутри ставнями. Стучавшие попытались было рассмотреть что-нибудь в щели ставни, но безуспешно. Толстые стекла отражали лишь их напряженные лица. Восковые парикмахерские манекены с мертвенным равнодушием смотрели в пространство. - Спит, наверно! - сказал кто-то. Дворник, обнаруживший убитых и перепугавшийся до полусмерти, полагая, что теперь его "затаскают", торопливо сказал: - Нет, не должен бы спать. Он, Жан-то, рано поднимается. - Ушел, видно. - С черного хода надо постучать. - Я сейчас, - сказал дворник и, ухватившись одной рукой за свой длинный белый фартук, как женщина за юбку, мелкими шажками засеменил к воротам. Вскоре он вернулся и развел руками: - Нету его, граждане... Замок висит. И не знаю, когда ушел. Ночью-то у него допоздна свет горел. - Что ты за дворник! - сказал штатский. - Двоих у тебя убили, один жилец пропал, а ты ничего не видел и не слышал. Шляпа ты! - Да господи, твоя воля, - развел руками дворник, - я-то один как есть, а у меня, почитай, десять квартер, да пять магазинов, да эти двое... Рази ж я могу всех усмотреть, кто куда пошел да кто к кому пришел. Ночью-то сторож должон глядеть, чтобы все было как след... - А сторож что говорит? - обратился к дворнику кто-то из толпы. Дворник смутился. - Да я же и сторож. В толпе послышался смешок. - Ну вот что, отец! - обратился к дворнику штатский. - Как вернется Суэцугу, ты попроси его зайти к нам. - Как же! Обязательно скажу, что, мол, требовали. - Не требовали, а просили! - поправил его штатский и, сплюнув окурок, в сопровождении второго штатского медленно пошел прочь. Парикмахерская Суэцугу не открылась в этот день, не вернулся Суэцугу и в последующие дни... 7 Вечером у Лиды собрались ее товарищи. Виталий, заглянув в комнату, услышал, что речь шла о событии, о котором говорил весь город, - об убийстве Исидо. Петр, высокий, беловолосый, сумрачного вида техник телеграфа, говорил хмуро: - Не нравится мне это. Ох, как не нравится, товарищи! - А я не пойму, чего ты волнуешься? Из-за каких-то японцев! - сказала Анна, красивая девушка с медленным взглядом мечтательных карих глаз и пышным облаком волос. Петр посмотрел на нее. - Да это ведь провокация, Анна, как ты не понимаешь?! Месяц назад Совнарком заключил Брест-Литовский мир... Америка, Англия, Франция и Япония все еще воюют. Может быть, два шага отделяют нас от того, что они станут теперь нашими врагами. Советы делают все для того, чтобы не дать кому бы то ни было повода для вмешательства в наши дела. А тут вдруг такой удобный случай!.. - Ну что они, из-за двух японцев войска введут? - Анна пожала плечами. - Я не бог, - сказал Петр, - откуда мне знать. Но ожидать от капиталистов хорошего нам не приходится! Что ты скажешь? - спросил он, заметив Виталия. Виталий рассказал о том, что он видел у дверей Исидо, упомянув и о разговоре с рабочим. Петр прищурился. - Этот дядька с головой... Вот, Виталий, какое дело: из-за этих убитых, как говорит и твоя разумная сестрица, японцы могут ввести во Владивосток свои войска. А мы, естественно, будем этому сопротивляться... Значит, война, - жестокая, неравная... Запомним мы этот день! - Ну, Петр, ты уж панихиду запел! - недовольно сказала Анна. - Чем это мы воевать будем? Лишь два месяца назад создана Красная Армия... Народу есть нечего... А ведь если война, то нас тут в два счета прихлопнут: до Москвы десять тысяч верст. Петр посмотрел на Анну. - Помирать, конечно, рано... Москва далеко? Но ведь и тут люди есть, найдется кому драться. Армия наша молодая - это верно. Голодновато? Тоже верно. Но это все ничего. Нам есть за что драться. А когда есть за что воевать, один наш человек десятерых стоит! 8 Позавтракав, Виталий поспешил в гимназию. Перед зданием толпились гимназисты и преподаватели. У ворот стояли два низкорослых японских солдата в хаки с узенькими поперечными погончиками на плечах. Широко расставив толстые ноги в обмотках, они скрестили винтовки с привинченными ножевыми штыками, загораживая вход. Старичок, директор гимназии, пришедший позже остальных, спросил о причине скопления толпы. Ему ответили: - Да вот, Георгий Степанович, японцы не пускают! - Какие японцы? Что за чепуху вы мелете, господа? - вскипел директор. Однако, разглядев часовых, он поджал губы. - Надо разъяснить им, что это учебное заведение. Ведь они культурные люди, они поймут. - Толковали им уже. Ничего не понимают. - Пустите меня. Вы просто не знаете, как за дело взяться. Директор решительно направился к часовым. Поправив дрожащей рукой пенсне на переносице, он с достоинством обратился к солдату: - Послушайте, как вас там... милейший! Здесь происходит какое-то недоразумение. Это учебное заведение. Гимназия! Понимаете? Солдаты равнодушно смотрели мимо него. - Нам надо пройти в классы, господа! Понимаете? Чтобы изучать гуманитарные, так сказать, науки, учить вот этих молодых людей! - директор широко развел руками, указывая на гимназистов. - Понимаете? Альфа, бета, гамма. А, бе, це, де, е, эф... - Он сделал вид, что перелистывает книгу. Деревянное лицо одного часового оживилось. Он засмеялся. Директор обрадованно сказал: - Ну вот, давно бы так! Я же знал, что мы договоримся. Прошу, господа преподаватели! - И он направился в ворота. Лязгнули штыки. Солдат резко сказал: - Вакаримасен! (Не понимаю). - Но мы же договорились, - жалобно сказал директор, отступая назад. Солдаты, точно по команде, взяли ружья наперевес. Один из солдат сделал выпад-укол и крикнул: - Та-а-х! Борсевико!* ______________ * Так японцы, в языке которых нет звука "л", называли большевиков. Гимназисты и учителя бросились в стороны. - Господи! Нелюди какие-то! И откуда они на нашу голову взялись? - горестно вздохнула учительница французского языка. - С неба, что ли, свалились? - Ну, положим, не с неба! - ответили ей. Растерявшийся директор уронил пенсне. - Ума не приложу, что это значит, - бормотал он, поднимая пенсне с мостовой. В это время от Светланской послышался мерный топот. Затрещали барабаны, и раздались звуки горнов, исполнявших какую-то короткую воинственную мелодию. Потом барабаны и горны смолкли, и сильнее стал слышен мерный шаг идущих. В окнах домов появились взволнованные, любопытствующие лица горожан. Из лавок, магазинов и мастерских выскакивали люди. По улице шел батальон японских пехотинцев. Все они были одеты тепло, по-зимнему, в высоких меховых шапках, в тулупчиках, крытых хаки. Четыре трубача и четыре барабанщика через каждые двести шагов повторяли ту же мелодию. Впереди шагал офицер. Важно, не глядя по сторонам, весь напружиненный, он вышагивал по мостовой. На лице его была написана значительность минуты, сознание своей силы и уверенности в себе. Когда колонна поравнялась с подъездом торгового дома "Ничиро", японцы, высыпавшие на улицу, троекратно прокричали "банзай". Офицер, выхватив саблю из блестящих ножен, отсалютовал. - Что же это делается? Господи! - воскликнула учительница французского языка, всплеснув руками. Потом она всмотрелась в офицера, который показался ей знакомым, и пробормотала: - Ничего не понимаю! Что это за метаморфоза? Чудеса, да и только! Батальон дошел до гимназии. Часовые раскрыли ворота. Солдаты повзводно прошли мимо ошалевших гимназистов и учителей, гремя подкованными ботинками и лязгая снаряжением. Офицер остановился у ворот, пропуская солдат. Учительница со все возрастающим изумлением всматривалась в него. Наконец, не выдержав, она подошла к нему. - Слушайте, Жан! Это вы? Офицер приложил два пальца к козырьку и любезно осклабился. - Да, это я! - сказал он. - Но я не Жан! - Я не понимаю! - в замешательстве смотря на него, протянула учительница. - Что это значит? Японец выпрямился, вытянулся. Лицо его приняло то же выражение, с каким он салютовал на крики "банзай". С холодностью посмотрев на собеседницу, он ответил: - С вами говорит поручик японской императорской армии Такэтори Суэцугу, мадам! Мы займем это здание, пока нам не предоставят казармы. - Но зачем это? Ничего не понимаю. - Чтобы защищать достояние и жизнь наших соотечественников! - отчеканил Суэцугу, бывший парикмахер Жан. - Два несчастных моих собрата уже пали жертвой большевиков, - он кивнул головой на мастерскую часовщика Исидо. - Но отныне ни один волос не упадет с головы японца в этой стране! Суэцугу прошел в ворота. Часовые опять скрестили штыки. Растерявшийся директор сказал учителям: - Я подчиняюсь силе, господа!.. Распустить учащихся по домам на три дня. Я надеюсь, что за это время все выяснится и уладится. В конце концов, ведь мы же тут хозяева... 9 Первый шаг был сделан. Японские солдаты ступили на русскую землю. Но за спиной Японии стояла Америка - всемирный ростовщик, безмерно наживавшийся во время войны на продаже оружия и военного снаряжения не только своим союзникам, но и своим противникам. Сначала Америка пыталась действовать через Временное правительство России, пообещав широкую поддержку военными материалами для ведения "войны до победного конца". Американские поставки должны были идти через Владивосток и транссибирскую магистраль. В этих целях США предложили "упорядочить" работу железных дорог Сибири и Дальнего Востока, пришедших за время войны в упадок. Во Владивосток прибыла миссия мистера Стивенса в составе семисот человек, которых американские хозяева расставили так, что даже на Камчатке оказались их резиденты. "Специалисты" мистера Стивенса сразу же взялись за съемку и описание не только железных дорог... Советы взяли власть в стране в свои руки. Американцы все еще надеялись удержаться на Дальнем Востоке и сохранить у власти буржуазно-меньшевистский предательский режим в Приморье, которое служило бы им базой для дальнейших действий. 23 ноября 1917 года на владивостокский рейд прибыл крейсер первого ранга "Бруклин" из состава Тихоокеанской эскадры США, под командованием адмирала Найда. Советское правительство заявило решительный протест против действий американцев. "Бруклин" покинул Золотой Рог. Миссии Стивенса пришлось убраться. Через три недели после победы Октября посол Америки в Петрограде Френсис запросил государственного секретаря США: "Каково ваше мнение относительно того, чтобы с Россией обращаться так, как с Китаем?" Понятно было, что имел в виду Френсис: в 1900 году, в дни боксерского восстания в Китае, иностранные державы, под предлогом защиты своих резидентов, ввели свои войска в Китай, залили страну кровью, подавили восстание и навязали великой стране режим полуколонии, которой затем диктовали свою волю. Высказывание Френсиса опиралось на далеко идущие планы Соединенных Штатов Америки. В декабре 1917 года 3-й краевой съезд Советов провозгласил советскую власть и на Дальнем Востоке. Тогда Америка дала понять странам Антанты и Японии, что она не будет стеснять их в выборе той или иной политической линии по отношению к русской революции. Это означало согласие на интервенцию и на участие в интервенции - без финансовой помощи Соединенных Штатов Америки Япония не могла бы отважиться на эту авантюру. Америка предоставила эту помощь. Краеугольным камнем тихоокеанской политики Америки становилась "большая война" между Японией и Советами с целью ослабления обоих государств и последующего захвата экономики обеих стран под видом помощи... 10 Опять у Лиды собрались товарищи. В эти дни все были встревожены и понимали, что на Советскую Россию надвигается какая-то небывалая опасность, всей величины которой не могли они и представлять. - Опять будем демонстрировать? - спросила Анна. - Не знаю! - ответила Лида. - На этот раз, кажется, дело очень серьезно! Виталию через стенку было слышно все, когда в комнате Лиды говорили полным голосом. Он стал прислушиваться. Ждали Петра. Петр опаздывал. Анна тревожилась: не случилось ли что-нибудь с ним? - Ну что с ним может случиться? - спрашивала Анну какая-то девушка, голос которой был не знаком Виталию. - Сама не знаю, что может случиться, а просто места себе не нахожу! - отвечала Анна. Ей отозвалась Лида, что-то негромко сказав. Анна проговорила: - Завидую я тебе, Лида: ты умеешь себя в руках держать, а я вот не умею! Что прикажешь делать? В комнате послышались радостные возгласы - Петр пришел. Он стал ходить по комнате широкими, тяжелыми шагами. - Интервенция началась! - сказал он глухо. - Теперь не дипломатия, а оружие будет решать наши судьбы. Много крови прольется, многие матери своих детей не досчитаются... - Он немного помолчал. Потом сказал: - А наши судьбы, товарищи, определяются. Сегодня из Москвы доставили телеграмму... - Ой! Из Москвы? Правда? - воскликнула Анна. - Из Москвы, - повторил Петр значительно, - хотя до нее и десять тысяч верст. - От кого телеграмма? - спросила Лида. - От Владимира Ильича Ленина! В комнате сразу стало тихо. Замер и Виталий "Телеграмма от Ленина", - повторил он мысленно, всем своим существом ощутив, что вокруг него совершаются удивительные события. Имя это вдруг ясным светом осветило Виталию то, на что не ответила ему однажды Лида, кто такие ее товарищи? - В Иркутск передана по прямому проводу, а дальше всевозможными способами, - продолжал Петр. - Областком постановил ознакомить с этой телеграммой всех большевиков... Вот как оценивает Владимир Ильич Ленин наше положение, товарищи: "Мы считаем положение весьма серьезным и самым категорическим образом предупреждаем товарищей. Не делайте себе иллюзий: японцы наверное будут наступать. Это неизбежно. Им помогут, вероятно, все без изъятия союзники. Поэтому надо начинать готовиться без малейшего промедления и готовиться серьезно, готовиться изо всех сил". - Петр сделал паузу. - Как готовиться, что делать надо - об этом тоже говорится в телеграмме товарища Ленина. Ни один большевик не останется в стороне от нашего общего дела. Главное состоит в том, чтобы понять всю глубину опасности, понять, что высадка японцев - только начало; они ни перед чем не остановятся. Кроме того, теперь из всех щелей полезут недобитые буржуи... - Да, уж это несомненно, - сказала Лида. - Мне булочник мой говорил перед самой блокадой, что теперь все "устроится". Он-то не знает, кто я, - думал, мы с ним одного поля ягода. - Значит, война? - спросила Анна. - Надо быть готовыми, - сказал Петр, - и к войне, и к разным случайностям, и к тому, что каждому из нас, может быть, придется заниматься тем, чего мы до сих пор не делали... Это будет необычная война. Фронты этой войны будут проходить всюду, даже там, где есть только один большевик, и везде, где есть трудящиеся. Русские рабочие не помирятся с интервентами и интервенцией. Петр все шагал и шагал по комнате, пока Анна не взмолилась: - Петро! Да сядь ты, ради бога! У меня голова закружилась, на тебя глядя! То, о чем говорили товарищи Лиды, пробудило в душе Виталия какие-то особенные чувства и мысли. В этот вечер впервые по-настоящему Виталий узнал свою сестру Лиду. Он узнал, что она партийный человек, что большевики готовились к борьбе с интервентами. Большевики хотят защищать свою родину и свободу, вырванную народом у царя и капиталистов, большевики не склонят голову перед врагами. У Виталия пробудилась гордость за свою сестру и ее товарищей. ...Он хорошо помнил тот радостный и тревожный день, когда стало известно о свержении царя. Глубочайший смысл совершавшихся событий не мог полностью дойти до него, еще подростка. Но когда гимназисты-старшеклассники с криками выволокли на улицу огромный, в тяжелой раме, портрет Николая и сожгли его, а пепел развеяли по ветру, Виталию, как и товарищам его, стало ясно, что случилось что-то необыкновенное. До сих пор этот большой портрет висел в рекреационном зале. По утрам гимназисты молились в этом зале, прося у бога успехов в учении, молились о здоровье наставников своих, о здоровье этого человека с невыразительным лицом и рыжими усами, которого называли царем. И вот вместо Николая Второго на стене только большой темный квадрат. В тот день занятия прекратились. Ученики хлынули на улицы и увидели - улицы полны людей, возбужденных, радостных, с красными бантиками в петлицах... С утра до вечера в этот день Виталий вместе со своими однокашниками ходил по городу. Он видел, как с фронтонов правительственных учреждений летели на мостовую вывески с золотыми орлами, видел, как под конвоем каких-то штатских провели начальника жандармского управления Владивостока. Он слышал в этот день много речей - митинги были на каждом углу. Он слышал впервые, как многотысячная толпа пела "Варшавянку" на Вокзальной площади, ту самую "Варшавянку", о которой недавно и говорить-то нельзя было вслух... Видел он и богатея хлеботорговца Игнатия Семеновича Плетнева, который вышел на улицу с красным бантом на груди. Виталий удивился этому, а ему сказал кто-то в радостном упоении: "Теперь свобода для всех!.." Он видел в этот день многое, и казалось, жизнь навсегда изменилась и теперь всем станет очень хорошо... Потом наступили будни. Опять появились трехцветные флаги. Вместо одних полицейских появились другие. По-прежнему Ромка Плетнев ходил, задрав нос, а отец его ездил в огромном черном "Паккарде", правда, уже без красной розетки на груди. Опять трепались на ветру плакаты, призывавшие к войне до победного конца... И по-прежнему мать Лиды и Виталия рассчитывала каждую копейку, собираясь на базар, и сокрушенно качала головой, в который раз берясь за починку одежды Виталия... Лида сказала как-то матери, что революцию "недоделали"... Трудно в тринадцать лет понимать сложные дела взрослых... Несколько месяцев прошло с того памятного дня. У Лиды стали собираться незнакомые люди. О чем говорили они, трудно было понять. Только мать иногда с упреком говорила: "Ой, Лидка, Лидка, не сносить тебе головы!.. Ну, мужчины вяжутся в это дело, а тебе то что до них! Выходила бы замуж, что ли!.." Однажды поздним вечером в окно постучали. Лида быстро собралась и ушла, ничего не сказав матери... Она не возвращалась три дня, и мать просто извелась, ожидая ее, то кидаясь к двери, то выглядывая в окна. Где было искать Лиду? В городе шла перестрелка. Пролетали машины, набитые вооруженными людьми. Виталий понял, что кто-то (а кто именно - он не знал) "доделывает" революцию. Вернулась Лида, уставшая до изнеможения, но веселая, как никогда. Она обняла мать и сказала: "Мамочка! Наша теперь власть! Наша!" Она прилегла на кровать и тотчас же уснула как убитая, едва успев вынуть из кармана форменной куртки револьвер и сунуть его под подушку. Она уже не слышала, как мать со страхом закричала: "Господи, твоя воля! Лидка! Унеси это куда-нибудь сейчас же! Ведь оно выстрелит!" И опять полыхали над городом красные флаги... Лида ходила, точно на крыльях летала. У нее оказалось много дел. Она говорила матери о том, что нынче хозяева в стране - простые люди, такие, как она, как те товарищи из Военного порта и с Эгершельда, которые теперь, уже не таясь, приходили к ней. "Ну уж ты, хозяйка!" - с усмешкой обращалась к Лиде мать, но уже не называла ее Лидкой... И вот теперь опять мрачные тучи заволокли ясное небо простых людей. Опасность надвинулась на них... Виталий лежал, прижавшись ухом к стене, ощущая, что все лицо его пылает, а сердце колотится в груди... "Почему я не могу быть вместе с Лидой и ее товарищами?" - возникла вдруг у него мысль. Разговор в соседней комнате замолк. Виталий услышал, как хлопнула входная дверь, выпуская гостей Лиды. Лида заперла за товарищами наружную дверь и вернулась в комнату. Виталий зашел к сестре. Она была возбуждена, глаза ее блестели, и нервный румянец покрывал ее щеки. - Ты что, Виталий? Что ты не спишь? - спросила она, глядя на брата еще не остывшими глазами. Виталий замялся, но потом, овладев собою, взглянул сестре прямо в глаза. - Я слышал все, что вы тут говорили, - сказал он. Лида нахмурилась. - Плохо получилось, Виталий. У меня не свои секреты! - Я знаю, Лида. Я потому и пришел к тебе. - Он перевел дыхание. - Возьмите и меня, Лида! Я буду делать все, что нужно, что вы велите. Я тоже хочу бороться... - он, запинаясь, выговорил такое еще незнакомое слово: - с ин-тер-вентами!.. Лида посадила его рядом с собой, обняв за плечи. Она слышала, как колотится его сердце, как прерывисто дышит он. - Как же вы будете бороться, Лида? У них флот, армия, пушки, аэропланы, их много! Лида посмотрела на брата, и его лицо показалось ей другим: что-то новое, глубокое появилось в глазах Виталия, вопросительно смотревшего на сестру. - А у нас - партия, Виталя! - тихо сказала Лида. - А если есть партия, есть Ленин и весь народ за нас - значит, будет и армия, и флот, и пушки, и все, что надо для борьбы... - Вот и возьмите меня! - так же тихо проговорил Виталий. - Тебе четырнадцать, братка. Мальчиков в партию не принимают. - И никуда не принимают? - опечаленно спросил Виталий. Он выжидательно смотрел на сестру заблестевшими глазами. Лида задумалась. - Знаешь что, братка, - ответила она наконец, - я тебе сейчас ничего определенного сказать не могу. Но если потребуется нам смышленый, сообразительный паренек, я скажу о тебе товарищам. Идет? - Ты не забудешь? - Нет, Витя. - Смотри не обмани, Лида! Дай слово. - Даю слово, братка! А сейчас иди спать. Живо! Легким движением она подтолкнула Виталия к двери. Он отправился в свою комнату, лег, но долго не мог заснуть. Что-то неясное, но светлое и бесконечно радостное затеплилось в его душе. Это ничего, что ему четырнадцать, если понадобится смышленый, сообразительный паренек, о нем вспомнят. Если понадобится... О нем вспомнят!  * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *  ОРЛИНОЕ ГНЕЗДО Глава первая РУССКИЙ ОСТРОВ 1 Серебристая дымка, предвестник жаркого дня, окутала город. Неясные очертания Орлиного Гнезда, словно плывшего по воздуху, чуть заметно проступали сквозь дымку. Лето не балует Владивосток хорошей погодой. Она изменчива: то палящий жар плавит асфальт на улицах города, то неожиданно низвергнувшийся тропический ливень гонит по ним бурные потоки воды. Океан, простершийся на север, восток и юг, капризен. На великом его пространстве бушуют штормы. Массы воздуха, холодные - с Северного Ледовитого океана и теплые - с экватора, носятся над ним, сталкиваются, и прихотливость их движений диктует изменения погоды. Но если с рассвета серебристая дымка легким покрывалом оденет Русский Остров, что неусыпным стражем лег у самого входа в бухту Золотой Рог, сделав его неожиданно далеким и таинственным, - это верная примета: быть ясному, жаркому дню. Ранним июньским утром 1922 года с катера на причал 36-го Восточно-Сибирского стрелкового полка, когда-то стоявшего здесь и оставившего свой номер как название местности, сошел пассажир, судя по одежде - мастеровой: в потертой, с масляными пятнами куртке, в старенькой кепочке с заломленным козырьком, в вышитой украинской рубахе и черных брюках, заправленных в сапоги. На вид ему было лет восемнадцать. Черные волосы его чубом выбились из-под козырька, повиснув над живыми черными глазами со смелым, внимательным взглядом; смуглые щеки были покрыты легким румянцем, говорящим о здоровье; об этом же свидетельствовала вся его ладная невысокая, сухощавая, но крепкая фигура. Сойдя с причала, паренек оглядел бухту, окаймленную холмистым кольцом Русского Острова. При этом он очень внимательно осмотрел и двух часовых, стоявших неподалеку от причала. Это были казаки. Какая-то тень прошла по лицу паренька, но он тотчас же принял беззаботный вид. Его не касалось, кто эти часовые и почему они сменили пехотинцев, несших обычно караул у дороги, которая вела к казармам Хабаровского кадетского корпуса, занимавшего место 36-го Восточно-Сибирского стрелкового полка. Паренек побрел по берегу, легко ступая по камешкам, обкатанным тихим прибоем. Зеркальная гладь бухты, на которой уже утихли ребристые волны, поднятые катером, привлекла внимание паренька. Он нагнулся, выбрал камень. Примерился и, сильно размахнувшись, кинул так, что камень, едва касаясь воды плоской стороной, летел подпрыгивая, у самой поверхности оставляя волнистый следок. Пятнадцать раз коснулся он поверхности, прежде чем, на излете, скрылся в воде. Паренек был мастер "печь блины", как и доселе называют это занятие ребята. Казаки окликнули его. Паренек обернулся. - К кому приехал? - спросил старшой - высокий пожилой казак с благообразной седой бородой и четырьмя георгиевскими крестами на широкой груди. - К брату! Второй казак протянул руку. - Покажь документы! - Это можно! - сказал юноша и, порывшись в кармане куртки, извлек несколько бумажек и передал их казаку. Казак внимательно поглядел на юношу. Тот твердо и спокойно встретил его взгляд. Казак вернул документы. - Мастерских Военного порта клепальщик! - сказал он старшому. - В порядке. Увольнительная. Пачпорт... - А ты чего не больно торопишься к брату-то? - спросил старшой. - Здесь сегодня не толкись!.. Приезжий сделал гримасу: - Работаешь, работаешь от темна до темна. И в воскресенье отдыху нет. Одно слово что воскресенье: к брату приедешь, а он помогать заставит... Каптер он Хабаровского имени графа Муравьева-Амурского кадетского корпуса. - А-а! - протянул старшой. - Ну иди, иди, не задерживайся. А то скоро смена. Паренек не заставил себя упрашивать. Однако он метнул еще один камень, который, так и зажав в руке, держал во время опроса. Он бросил его неудачно: сильно отскочив от воды на первом же "блине", Камень перевернулся в воздухе и пошел в воду ребром с коротким бульканьем, почти не оставив следа. - Ключ! - сказал молодой казак. - Ну, раз на раз не приходится! - отозвался юноша и пошел по тропинке, углублявшейся в редколесье, за которым краснели казармы. Молодой казак проводил взглядом удалявшуюся фигуру паренька и, когда тот скрылся из виду, сказал, продолжая начатый разговор: - Караулим, ловим... А кого, паря, поймаем? Рази всех переловишь? Старик сдвинул брови, но ничего не ответил. Часовые медленно, следя за тем, как алым пламенем разгорается заря, пошли на старое место, откуда им был виден весь берег... - Рази всех переимаешь? - повторил со вздохом казак. Старшой покосился на него из-под насупленных бровей, но опять смолчал и усиленно задымил махоркой. Молодой, не глядя на него, продолжал: - Я, дядя Лозовой, думаю-думаю, а не могу придумать: отчего красные на нас прут? Я под Волочаевкой был в феврале. Говорили нам, что им ни за что ее взять невозможно. Приезжали японцы, хвалили, как все устроено... А как поднаперли большевики... и не знай, что куды полетело! Третий Приамурский партизанский через полотно ударил, а которые перед нами стояли, то прямо на рожон, через проволоку... шинеля побросали на нее да как по мосту и пошли! Морозяка - сорок пять, не меньше, а им, красным-то, видно, черт не брат! Мы было стали косить их, а тут с тыла конники Томина... Ну и зачесали мы оттуда... - Он помолчал и спросил: - У них как, командиры-то старые или свои? - И старые, да и свои есть... - ответил в бороду старшой. - А старые-то откуль же взялись? - Ну, эт-то которые перешли на сторону красных. - А генералы есть? - Есть. Как не быть. Молодой пристально посмотрел на Лозового. Его черные с желтоватым белком глаза, говорившие о бешеном нраве, уставились в переносицу старшому. Он сказал, понизив голос: - Иван Никанорыч! А брешут, что красным немцы помогают? Я сколько пленных да убитых ни видал - все русаки... А? Лозовой сердито сплюнул: - Ну, что ты пристал, Цыган? Что я, поп, чтобы все знать? Немцы, немцы... От немца разве когда была русскому помощь? Кабы немец-то был, разве бы мы Расею потеряли? Это против своих силы нет, а ерманцу мы завсегда давали! - Он выстукал трубку о каблук подкованного сапога, сунул ее в кисет. - Ты меня не береди, казак! Думай, как хошь, - твое дело, а слов мне таких не говори. Я присягу давал на верность. Цыган насупился. Легкие складки горько легли у носа. Глаза казака посуровели. - Я к тебе с душой, дядя... А ты мне про присягу... - с сердцем сказал он. - Вот, говорят, скоро эвакуировать нас будут... в Японию. Уже сейчас в порту тесно: вывозят, что подороже... А нас куды? - Он взглянул на Лозового и решительно сказал: - Никуды я не поеду, Иван Никанорыч! Ей-богу! Никуды! Мне тятька свою землю завещал воевать, а смотри, сколько ее у меня осталось! - Он сунул руку за воротник гимнастерки и вытащил ладанку на сыромятном гайтане. - Мало! Лозовой тихо спросил: - Земля что ли?! - С наших мест... забайкальская, с Онона. А его отсюда и не видать... Потом, устыдившись своего порыва, Цыган сунул ладанку обратно, застегнул воротник и отвернулся от Лозового. Старшой, тоже глядя в сторону, произнес: - И мне, видно, к родной земле не припасть, не обиходить ее больше. Как ни спокойно старался сказать эти слова Лозовой, они прозвучали печально. Цыган настороженно посмотрел на старого казака и, уловив эту нотку, почуял отголосок своих чувств в его словах. Он вполголоса, но резко, как нечто раз навсегда решенное, сказал: - Уйду я! Лозовой строго оглядел его насупленное лицо и в замешательстве огладил бороду. - Ты мне, Цыган, таких слов не говори... Не могу я их слушать. Не уходить надо, а в бою смерть принять надо. Я не доносчик, но и тебе не товарищ в этом деле!.. - Не услышишь больше, - глухо сказал Цыган. Солнце взошло. Косые лучи его озарили стоянку 33-го полка, где высились казармы Омского кадетского корпуса, скользнули по далекому Каналу, обрисовав мачты военной радиостанции, и залили светом 36-й полк. 2 Миновав рощу, приезжий вышел к кадетскому корпусу. Оставив в стороне каменные здания казарм, он направился к маленькому деревянному домику, стоявшему неподалеку от котельной и столовой. Его обогнал строй кадет; шла третья рота. Кадеты были в парадном обмундировании, которое выдавалось лишь в торжественных случаях. Блестели лаковые козырьки фуражек, начищенные сапоги и пуговицы сияли, галуны на мундирах светились тусклым блеском. Черные фигуры старательно чеканили шаг. Строй вел немолодой подполковник в золотом пенсне. Близоруко щурясь, он отсчитывал: - Рас-с!.. Два!.. Три!.. Рас-с!.. Два! Он был недоволен шагом: - Чи-ще! Рас-с! Два! Строй удалялся. Но еще долго до юноши долетали возгласы подполковника. Он поднялся на крыльцо домика и без стука вошел в сени. В дверях столкнулся с хозяином. Это был невысокий брюнет. Смуглое лицо его было встревожено. - Ну как, Виталя, - спросил он. - Я уже думал, что ты не придешь. - Обещал - значит, что бы ни было, приду! - сказал юноша. Виталий сел на предложенный стул. Он пристально посмотрел на собеседника. А тот продолжал: - Мало не всю ночь провозился, подгонял обмундирование. У нас нехватка мундиров... Сколько из Хабаровска взяли? Пустяки!.. Кое-как к утру одели всех, а кому не хватило, тех в отпуск с первым катером отправили. - Рассказывай, товарищ Козлов! Козлов машинально подкрутил черные усы. - Что же рассказывать, товарищ Бонивур! Сам знаешь, кофейня провалилась! Бонивур молча кивнул головой. - Провалилась самым глупым образом. Сколько времени все шло хорошо! Никто из офицеров и из кадет ничего не подозревал. Ходили, кофе пили, иногда спиртное. Нину все считали женой Семена. Она себя держала здорово... Ухаживать за ней ухаживали, а чтобы больше - ни-ни! Так и шло. А тут вернулся в корпус один тертый калач - Григорьев. Пройдоха! Ну, бывал у Калмыкова, у Семенова, имеет значок за "Ледяной поход", Георгия. Пьяница, гулеван и, наконец, бабник!.. Виталию было видно в окно, что подполковник все еще гоняет кадет. Ребята выпячивали грудь, четко печатая шаг. Подполковник был в испарине. Фуражка его сбилась назад, открыв белый лысый лоб. Окуляры его сверкали на солнце. - Это что же он их водит? - спросил Виталий Козлова. - А опять в третьей роте Шкапский дежурит, сумасшедший самодур. После Волочаевки спятил: считает, что бой был проигран оттого, что солдаты маршировать не умели. Ну, его к нам и направили... Так вот, - продолжал Козлов, - этот Григорьев увидел Нину и зенки вылупил. Говорит: "Хороша. Моя будет". Стал приставать... Ну, на что Нина крепка - и то не выдержала, ляпнула ему по роже. А Григорьева заело. Говорит: "Это она для виду!" Поспорил с кадетами. И пошло-поехало. Проходу не дает. И у Семена дурацкое положение, и Нине деваться некуда. - Через неделю хотели ее отозвать, - тихо сказал Бонивур. - А у Григорьева дело дошло до отчаянности. Раз поспорил - убейся, а сделай!.. Стал он за Ниной следить. Решил через окно попасть к ней в комнату. А тут от тебя требование поступило на деньги. Вот Нина с Семеном стали готовить посылку. Семен тайничок открыл, а там оружие. А Григорьев с дерева в окно наблюдает. Смекнул, должно быть, что не кофием в доме пахнет, - и назад. Тут под ним сук подломился. Загремел он - и ходу в казармы. Семен сообразил, что дело плохо. Деньги ухватил - и ко мне. Нине велел оружие в колодец спустить, что возле дома... Сунул мне деньги, говорит: "Держи" А сам на выручку Нине побежал... - Как держался? - быстро спросил Виталий. - Ничего. Видно, не струсил... Ну, вернулся он, а в кофейне полное общество! Должно, Григорьев кадет приберегал как свидетелей успеха у Нины, а пригодились они для другого... Нина утопила почти все. Но кое-что осталось... браунинг, штук десять лимонок... Виталий посидел, помолчал. Козлов подкрутил усы, вопросительно глядя на юношу. Виталий сосредоточенно щурил глаза. - Значит, деньги у тебя? - Да, тридцать тысяч. - Ничего! - сказал Виталий. - Пусть у тебя будут. Решено тебе поручить продолжать "кофе молоть". Тоже вдвоем будете. - Теперь слежка за всеми новыми людьми! - предостерегающе поднял брови Козлов. Виталий усмехнулся: - А тебе новых не дадут. Будешь с Любанским работать. Знаешь? Который в Поспелове. - Любанский? Эта крыса канцелярская?! - изумленно воскликнул Козлов. - Ну, уж и крыса! Ты не таращь глаза, товарищ Козлов. Любанский - настоящий, хороший подпольщик, товарищ верный, комсомолец испытанный... Познакомишься по-настоящему - не нахвалишься. - Да я не об этом! - А не об этом, так помолчи... После провала кофейни трудно предположить, что мы продолжаем работать здесь... Нину и Семена куда дели? - спросил Бонивур. - Сутки держали в котельной. - Не били? - Нет как будто. Потом из Поспелова приехали из особой сотни офицеры. - Семеновцы! - сказал Виталий и сморщил лоб. - Ну ничего, потягаемся и с ними! Козлов вздрогнул, юноша вопросительно посмотрел на товарища. Тот, отвернувшись, жалостливо сказал: - Поспеловским только дай красных. Закатуют... И не знай, сколько там похоронено наших, на пригорке... Виталя, я думаю, надо отбить Нину да Семена! - Имеешь план? - спросил юноша. - Какой план? Ночью напасть на поспеловских, покрошить - да и с концом. - А офицерскую школу? А кавалерийское училище? А юнкерское училище? Тоже покрошить? - А-а! Под одно бы всех, к чертовой матери! - Будет и это! А только нахрапом сейчас Нину и Семена не выручишь. - Жалко, Виталя! - Не одному тебе жалко! Вызволим, выкупим... - Красных-то? - А кто доказал, что они красные? - хитро прищурился Виталий. - Чего только наши подпольщики не сумеют сделать!.. Надеюсь, на днях Нина и Семен будут на свободе и в безопасности. Козлов облегченно вздохнул, и глаза его засветились любопытством. Он спросил, невольно понижая голос: - Имеешь план? Но Виталий, пропустив мимо ушей вопрос Козлова, кивнул головой на кадет, маршировавших вдоль казарм: - Чего такой парад? - Адмирала Старка сегодня ожидаем. 3 В 1922 году в руках белых, и то под охраной японских штыков, оставался небольшой клочок русской земли - Владивосток и часть области. Побережье давно контролировалось партизанскими отрядами. Основной базой их было Анучино, где советская власть, с небольшими перерывами, существовала почти с 1917 года. Второй базой была бухта св. Ольги, где партизаны чувствовали себя настолько уверенно, что могли созывать съезды, проводить военное обучение партизанского молодняка и наносить существенные удары белым в таких бухтах, как Терней, Джигит, Кеми - вплоть до Самарги. Отряд Кожевниченко доходил и до самой Императорской гавани. Партизаны заставили убраться из Тетюхе американский гарнизон, прикрывавший грабеж серебро-свинцовых месторождений... Рабочие районы Владивостока тоже, по существу, не подчинялись белым. Незримые нити тянулись из города в таежные районы, соединяя их неразрывными узами. И если вдруг из депо Первая Речка или из мастерских Военного порта исчезал кто-то из молодых или пожилых рабочих, кому угрожал призыв или к кому слишком внимательно присматривались шпики, лесными тропами уходил он - и одним партизаном становилось в сопках больше... Партизаны бывали и во Владивостоке, и на Первой Речке, и на Второй Речке, зная, что каждый рабочий дом - их прибежище. Они получали подробную информацию о всех передвижениях белых, покупали оружие у солдат, похищали из складов... В самом городе действовали руководимые Дальбюро ЦК РКП (б) подпольные группы большевиков; их ячейки находились на всех крупных предприятиях края. Партийные организации работали, и ни аресты, ни убийства отдельных большевистских вожаков не могли остановить неизбежного. Приморская партийная организация была боевой по духу и по традициям, - ее создавали и воспитывали такие большевики-ленинцы, как Костя Суханов - первый председатель Владивостокского совдепа, как Сергей Лазо - партизанский вождь. И давно уже между собой большевики называли Сухановской ту улицу, на которой жил он до дня своей гибели. И ходивший по путям приморской железной дороги паровоз "ЕЛ-629" - огненная могила Лазо - каждым свистком своим взывал к мести за мрачное злодеяние, которого не могли забыть русские люди. Помнили большевики дорогие имена, и каждый хотел походить на тех, чьи имена носил в сердце... Героической была история приморского подполья, как героической была великая партия, за которую многие большевики-дальневосточники отдали свою жизнь... С севера наступала Народно-революционная армия Дальневосточной республики, очистившая от белых Забайкалье и Приамурье, готовая нанести интервенции последний, решительный удар. ...Приморское правительство Спиридона Меркулова, известного спекулянта, состояло из кучки дельцов и политических интриганов и было ширмой, прикрываясь которой, японские и американские интервенты беззастенчиво и жадно грабили Приморье. ...Офицерские школы, кадетские корпуса, юнкерские училища не случайно были расположены на Русском Острове, на котором помещались и части особого назначения. Островное положение этого гарнизона должно было, по мысли командования, уберечь будущие кадры офицерского состава от влияния большевиков, которое распространялось на все слои населения. И вот лихой кадет Григорьев обнаружил в 36-м полку тайную квартиру, где хранилось оружие. Арестованные упорно молчали. Но контрразведка предполагала, что кофейня - явочная большевистская квартира. Это показывало, насколько смелы большевистские конспираторы и насколько бесплодны усилия японской контрразведки и белых парализовать их действия. Факта этого нельзя было скрыть от кадет. Он очень дурно повлиял на дисциплину в корпусах. Нужно было предпринять что-то такое, что поддержало бы веру в будущее у кадет и юнкеров. Эту задачу возложили на адмирала Старка. Офицер генерального штаба царской армии, участник русско-японской войны, в свое время часто бывавший в ставке, кавалер многих орденов, адмирал Старк был важной птицей. Его огромная, атлетического сложения фигура, затянутая в черный морской сюртук, осанка, дворцовая учтивость, умение держаться делали его заметным среди скороспелых генералов военного времени. Его можно было слушать, ему можно было верить. Поэтому с таким нетерпением в 36-м полку ждали Старка. Охрану адмирала поручили сотне казаков ротмистра Караева. 4 Воскресный день был томительным. Кадеты второй и первой роты, облаченные в парадную форму с самого утра, не знали, чем заняться. Они расхаживали по жиденьким аллеям парка, разбитого вблизи казарм. Учебный год был закончен. Все уже предвкушали избавление от надоевшего за год распорядка, строили планы на лето. Воспитанники третьей роты томились в течение последних дней. Большинство кадет, принятых в корпус в 1920 и 1921 годах, были сыновья солдат, дети беженцев - ижевских, иркутских, николаевских, очень плохо мирившихся со своей новой участью. Все мечты их были прикованы к прежней вольной жизни. Стриженым их головам было тесно в форменных фуражках. Предоставленные в этот день самим себе, они играли в лапту, в свайку, в чижика. Их группы виднелись то здесь, то там на широком плацу перед казармами или в тени зданий. Солнце поднималось все выше, время подходило к обеду. Кадеты ходили красные, потные, разгоряченные в своих тесных мундирах. В час дня сыграли сбор на обед. После обеда репетировали встречу. Адмирал прибыл в четыре часа пополудни. Грянул оркестр, выстроенный на причале. Адмирал сошел с катера по трапу, крытому красным ковриком. Его встретил тучный седой старик, директор корпуса Корнеев. Выслушав рапорт, Старк поздоровался с ним, расцеловался и в сопровождении адъютантов и встречавших направился к зданию корпуса. Звуки оркестра были сигналом, по которому кадеты стали в каре, поротно, по ранжиру. Строгий черный четырехугольник застыл на посыпанном свежим песком плацу. Затихли голоса. Над плацом нависло молчание. Тысяча подростков и юношей замерла в шеренгах, затаив дыхание. Виталий, наблюдавший парад из окна комнаты Козлова, сказал невольно: - Здорово их вышколили! - Дисциплина тут во! Всех под одну гребенку подровняют! - сказал Козлов. - Не успеют! - усмехнулся Бонивур. Звуки команды на плацу прервали их разговор. - Корпус, смирр-р-на-а! Господа офицеры! Старк, могучей громадой возвышавшийся в середине каре, в группе пехотных офицеров, бархатным басом пророкотал: - Здравствуйте, господа кадеты! Строй ответил дружным "Здравия желаем, ваше высокопревосходительство!", произнесенным отрывисто и легко. Старк покосился на Корнеева: "Хорошо отвечают". Корнеев не мог скрыть довольной улыбки - ответ на приветствие был его гордостью и утехой. Внешней причиной торжества послужило окончание учебного года. По традиции полагалось отмечать это событие молебном. И хотя офицеры не знали, где начнется новый учебный год, традиция должна была соблюдаться. Возле адмирала появился аналой. Священник в златотканной ризе и дьякон в серебряном стихаре, приняв поклоны от начальства, начали молебен. Хор кадет пел молитвенные песнопения. Дым из кадильницы, которой мерно размахивал дьякон, в воздухе, раскаленном лучами беспощадного солнца, вился струйками, медленно поднимаясь вверх. Хор пел согласно и чинно. Строй с фуражками на левой руке, следя глазами за генералом, крестился и клал поклоны вслед за ним. Молебен кончался песнопением "Спаси, господи, люди твоя". Написанная свыше сотни лет назад, молитва эта обладала формой, которая позволяла вставить имя любого царствующего лица. Когда не стало Николая, монархисты изменили стих этот в соответствии со своими надеждами на одного из претендентов на не существующий более престол российский - великого князя Кирилла. Колчаковцы же и каппелевцы пели: "Победы христолюбивому воинству нашему на супротивныя даруяй!" Так как во Владивостоке они содержали большинство военных учебных заведений, то и в Хабаровском кадетском корпусе молились о ниспослании победы "христолюбивому воинству". Старк, убежденный "кирилловец", по привычке запел длиннейший стих с титулом Кирилла. Его густой бас шел наперерез всем голосам, разбивая их. Вся торжественность минуты была непоправимо испорчена Третья рота перестала петь. Подростки пересмеивались. С побагровевшим от натуги и от сознания своего промаха лицом Старк, пытавшийся перекричать весь корпус, был смешон. Виталий, наблюдавший за всей этой сценой из окна комнаты Козлова, покатывался со смеху. Козлов, весело поблескивая своими черными узкими глазами, подмигнул Виталию. - Не сговорились, значит... - И не сговорятся! - сказал Бонивур. 5 Раздраженный еще на молебне, Старк не глядел на Корнеева и тяжело дышал, с шумом выпуская воздух через раздувавшиеся ноздри. Генерал обратился к адмиралу с просьбой сказать несколько слов кадетам. Старк оттянул от потной шеи ставший вдруг тесным белейший крахмальный воротничок, помолчал несколько секунд, пытаясь успокоиться, потом начал: - Господа кадеты! Поздравляю вас с успешным окончанием учебного года... - Сердце адмирала давало перебои, уши горели от раздражения... - Вы должны верить в светлое будущее, ибо без этой веры нельзя жить, господа кадеты! Но вера без дел мертва, говорит евангелие, значит и вам надлежит свою веру подкрепить живым делом... Усваивайте преподанное вам наставниками и начальниками! Он тяжело задышал и вдруг почувствовал, что у него нет таких слов, которые дошли бы до кадет, смеявшихся над ним до сих пор. Насилуя себя, он закричал: - Господа кадеты! Ваша задача, ваш долг - стать офицерами во что бы то ни стало! Отвращайте свой слух от речей, противных нашей идее, от пропаганды большевиков! Отвращайте свои глаза от их книг. Острите свое сердце, ибо ваше сердце - это меч, занесенный над врагами России!.. Мы перенесли тяжелые испытания, и, может быть, нам предстоят еще более тяжкие, самые горчайшие из тех, что приуготовлены нам судьбой. Большевики всюду! Они наступают с севера, они проникают в нашу среду! Может быть, они прячутся и здесь! - он ткнул куда-то в залив своей большой белой рукой. Корнеев тихонько сказал, находя, что адмирал переборщил: - Ваше высокопревосходительство... Но Старк, которому уже было почти дурно, продолжал: - Они кругом! Они добиваются того, чтобы отнять у нас землю! Нашу землю, господа! Вне себя он опустился на колени. - Господа! Защищайте ее! Любите ее! Храните в сердце своем. Помните о ней, где бы вы ни были. Ибо вот она, ваша родина, господа! Адмирал нагнулся, чтобы поцеловать землю, но вместо красивой земли - черной, мягкой, покрытой зеленой травой, какую он видел перед собой мысленным взором, вместо луга, вместо поля - перед ним был ровный желтый песок плацпарада. Адмирал зачерпнул песок горстью, ткнулся в него губами. В этот момент красные круги поплыли у него перед глазами, он рассыпал песок на свой сюртук; желтые пятна покрыли черное сукно. Вслед за этим адмирал покачнулся и рухнул лицом вниз, потеряв сознание. Со всех сторон к Старку бросились на помощь. С трудом подняв адмирала, прислонили его к аналою и стали приводить в себя. Казаки конвоя находились за строем кадет. Однако они ясно видели все, что произошло. Стоявший рядом с Лозовым Цыган тронул старого казака рукой, кивнул на адмирала и сказал на ухо: - Видал? Он - за землю, а она - промеж пальцев... Лозовой сумрачно ответил: - Не береди, дьявол... Конечно, видал... Не слепой. 6 Через час, после того как совершенно обессиленного Старка отправили на катере в город, пешком, через холмы, ушел из 36-го полка и Виталий. Неся с собою деревянный ящичек, в каких рабочие обыкновенно хранят подручный инструмент, он своей легкой походкой отправился в Поспелово. И никому было невдомек распознать в этом беспечном подмастерье, что шел, сшибая прутиком подорожники, руководителя комсомольской подпольной организации. Смеркалось, когда, перевалив холмы, Бонивур увидел перед собой беспорядочно раскиданные строения Поспелова, сбегавшие с вершины покатого берега к самой воде. На свежей волне плясали блики огней катеров, что проходили по проливу. Юноша приблизился к большому серому зданию, что возвышалось среди одноэтажных офицерских флигелей, вошел в крайний подъезд, поднялся по лестнице в несколько ступенек, нашарил в кармане ключ и открыл дверь, обитую черной клеенкой. В квартире жил холостяк. Это чувствовалось по тому, что пол не подметен, на диван брошен серый пыльник, - как видно, он лежал здесь несколько дней. На столе стояли грязные тарелки; стопка их возвышалась и на подоконнике. Виталий недовольно покачал головой, увидев все это запустение, и сел против окна. Пока не стемнело, было видно все, что происходило во дворе. Вот показалась женщина с тазом, наполненным мокрым бельем. Неторопливо она развесила его на веревке. Перекинулась с соседкой несколькими словами и направилась в тот подъезд, откуда вышла. Четыре офицера с папками в руках прошли один за другим мимо окна. Виталий прилег на диван, прислушиваясь к звукам, доносившимся извне. В соседней квартире плакал ребенок. Наверху звучали раздраженные голоса: кто-то ссорился. Где-то послышался стук движка. Окна в соседних домах осветились - заработала легкая электростанция, обслуживающая Поспелово. "Девять часов", - заключил Виталий. За стеной пробили часы. Почти вслед за этим в коридоре послышались шаги. Щелкнул замок. Открылась дверь. Виталий сел. - Погоди зажигать свет. Завесь окно чем-нибудь, Борис! - сказал он вошедшему. - Здравствуй, Виталий! - сказал хозяин и принялся шарить в ящике под койкой. Повозился у окна, занавесил его. Потом зажег лампу. Свет озарил некрасивое, худое лицо с усталыми серыми глазами. Хозяин близоруко прищурился, крепко пожал руку Виталию и присел возле. - Ну, как живешь, Борис? - спросил Виталий. - Какая моя жизнь? Известно тебе... - махнул Борис рукой. - Что за жизнь у вольнопера, - он кивнул головой на свои солдатские погоны с черно-желтым шнуром вольноопределяющегося вместо канта, - да еще в таком вертепе? Извелся я! Читаешь протоколы допросов - мороз по коже дерет! Ведь все наши ребята! Все-таки очень многих они вылавливают! - горько вздохнул он. - Где Нина и Семен? Не узнал? - Пока на общих основаниях держат, - ответил Борис. Виталий усмехнулся: - А по-русски что это значит? Борис невесело посмотрел на него. - Вот видишь, до чего я дохожу. В этом сволочном заведении говорить разучился. На общих основаниях - это значит, что к ним "специального" режима еще не применяли. Держат в общей камере до поры. Наверно, рядом с ними посадили кого-нибудь для выведывания. - Понятно. Кто ими занимается? - Жандармский ротмистр Караев. - Что за человек? - Бабник, мот... палач! Но он в эти дни болел. Помяли его в каком-то притоне на Миллионке*, куда он захаживает. Вот он и не показывается. ______________ * Китайский квартал Владивостока, пользовавшийся дурной славой. В нем были сосредоточены публичные дома, игорные заведения, торговля наркотиками. - Идейный? - Куда там! Иной раз такое завернет, что боязно слушать. Молчишь - значит сочувствуешь, говорить начнешь - морду разобьет! Ох, Виталя, не хватает у меня на эту работку нервов. Виталий тихо сказал: - Жалуешься? Трудно? А тем, к кому "специальный" режим применяют, не трудно? Борис опустил голову. - Мне ведь иногда приходится на допросах присутствовать, - проговорил он. - Лучше бы меня били, чем видеть, как над товарищами глумятся. Виталий положил собеседнику руку на плечо. - Ты понимаешь, Любанский, как ты полезен на этом месте? - Да. - Больше я ничего не могу сказать. Потерпи... Наступила пауза. Борис подавил невольный вздох. Виталий опять нарушил молчание: - Опустился ты, Борис. В комнате грязь, не убрано, неуютно. Ты боец, Борис! А боец должен быть твердым, как пружина. Вот на съезде комсомола Владимир Ильич говорил о том, как себя комсомольцы держать должны. Тысячи наших товарищей ведут борьбу с капитализмом, подтачивают силы белых и интервентов. Подумай, что ты один из тех, на кого надеется Ленин! - с силой закончил он. - Нину и Семена видел? - Видел. - Как держатся? - Хорошо. Глава вторая СЛУЧАЙ В ПОРТОВОМ ПЕРЕУЛКЕ 1 Виталий возвращался в город с последним катером. Безлунная ночь опустилась над океаном, затянув своим покровом очертания берегов. Как только катер отвалил от пристани, Русский Остров потонул в густой мгле. Впереди мерцали городские огни, отражавшиеся в агатовой глубине моря. Отблески огней трепетали на мелкой волне. Светящийся следок тянулся за катером, тая в отдалении. Тишина нависла над океаном. Робко звякнули склянки на мысе Скрыплева. Маяк открыл свой яркий глаз; луч света пронизал темноту и погас, чтобы через минуту опять бросить свой сигнал в морской простор. И, точно сигналы маяка, в сознании комсомольца вспыхивали отдельные детали плана освобождения Нины и Семена. В общем он представлял себе ясно, в каком направлении можно и нужно действовать. Но в этом деле многое могло зависеть от мелочей: успех или неудача, в конечном счете, решают вопрос о жизни Нины и Семена. Значит, надо было тщательно обдумать все, предусмотреть и взвесить все возможное и... невозможное. Мысли теснились в голове Виталия, понимавшего, какое дело он берет в свои руки. Ему довелось расти в такое время, когда каждый прожитый год стоил нескольких лет. Четыре года прошло с того дня, когда Лида, шагавшая в рядах демонстрации протеста против прихода крейсера "Ивами", против вмешательства иностранцев в дела русского народа, окликнула Виталия и поставила в одну шеренгу с собой. Он шагал тогда между Лидой и незнакомым телеграфистом, который обнял его, как родного. "В ногу, в ногу!" - сказали ему тогда. Слова эти с необычайной силой врезались в память Виталия, приобретя особо глубокое значение от того, что над головой Виталия шумел красный транспарант и тысячи рабочих Владивостока в этот день вышли на улицу и шагали в ногу, как солдаты в строю, и во взглядах их, обращенных к порту, где стоял "Ивами", не было страха... Это были четыре года борьбы русского народа и большевиков за советскую власть, против интервентов всех мастей, годы кровавых контрреволюционных переворотов и народных освободительных восстаний, годы партизанской войны и подпольной работы большевиков. Лида, поставившая Виталия в свою шеренгу на той демонстрации, поставила брата рядом с собой и в жизни. Когда понадобился "смышленый паренек", о Виталии вспомнили... Когда 4-5 апреля 1920 года во Владивостоке раздались выстрелы японских интервентов, вероломно нарушивших перемирие с большевистской Земской управой, Виталий распространял большевистские листовки, призывавшие рабочих к организованному сопротивлению. "Листовки - испытанное оружие большевиков!" - сказали ему тогда в ответ на просьбу дать винтовку... В эти тревожные дни гимназист Бонивур стал комсомольцем. Это было его ответом на японскую провокацию. Так для него настала новая жизнь. Это была нелегкая жизнь. Но эту нелегкую жизнь Виталий Бонивур не променял бы ни на какие блага в мире... 2 Катер мягко ударился о причал. Поспешно поднявшись на Светланскую улицу, Виталий прошел мимо Морского штаба, к домику на улице Петра Великого, неподалеку от сквера, где высился бронзовый памятник адмиралу Завойко*. На каланче Морского штаба пробило одиннадцать, на улицах уже появились патрули. ______________ * Герой защиты Петропавловска-на-Камчатке от англо-французского вторжения в 1854 году. Найдя в темном коридоре дверь, Виталий нажал кнопку звонка. За дверью послышались шаги и женский голос: - Вам кого надо? - Ивана Ивановича, - ответил Виталий. - Я только что с вокзала. Дверь открыла немолодая женщина, "тетя Надя", Перовская. Она улыбнулась, увидев Виталия. - Откуда ты, воевода? - С Русского Острова! - ответил Виталий. Перовская покачала головой и строго сдвинула темные брови. - Башку не жалко? - Надо было, тетя Надя! - Ну, это мы сейчас разберем, надо или нет! - ответила женщина. - Тебя ждем. Товарищ Михайлов тут. Виталий невольно подтянулся: с Михайловым, председателем областного комитета РКП (б), ему еще не приходилось встречаться. Вместе с Перовской он вошел в комнату. Большая лампа, затененная абажуром, едва освещала стол, за которым сидели трое мужчин и женщина. Приход Виталия прервал, очевидно, их беседу. - Явился! - сказала тетя Надя. - Полюбуйтесь на молодца: ездил на Русский остров... - Хорош! Ну, рассказывай. Садись, в ногах правды нет, - произнес хозяин комнаты, слесарь Военного порта Марченко. Виталий всматривался в незнакомых ему людей. Который из двух Михайлов? Он чувствовал себя неловко: как видно, и тетя Надя, и Марченко осуждали поездку на Русский остров. Виталий смущенно оглядывал сидящих. Из-за стола поднялся высокий мужчина в черном костюме, широкоплечий, с открытым лицом и темными коротко остриженными волосами. Он подошел к Виталию, который еще не решался сесть, остановился перед ним, по-морскому расставив ноги, и, глядя на него в упор веселыми глазами, кивнул головой: - Ну, что же ты?.. Выкладывай, видишь, ждут люди! - сказал он по-дружески, и его теплая большая ладонь легла на плечо юноши. В этом человеке, несмотря на то, что одет он был, как и все горожане, чувствовалось что-то такое, что присуще бывалым морякам. "Михайлов!" - подумал Виталий. - Сейчас, товарищ Михайлов, расскажу! - произнес Бонивур, садясь. - Дело, видите ли, вот в чем... Михайлов слушал, склонив голову и внимательно глядя на Бонивура. Карие глаза его иногда вспыхивали, но в глубине их теплилось сочувствие, это ясно видел Виталий. Он вдруг обрел уверенность в себе и в том, что план спасения арестованных удастся. 3 Ему не мешали говорить. Изложив подробно свой план, он вопросительно посмотрел на сидящих за столом. Марченко спросил: - А зачем ты сам-то на Русский Остров поехал? Кто тебе разрешил? Ты поставил нас в известность? Виталий почувствовал, что вся кровь отхлынула от его щек. - Нет, не поставил, товарищ Марченко... - Мы тебе поручили комсомольскую организацию. Есть много ребят, которые охотно выполнят любую работу. Ты мог влипнуть, как кур во щи... Ты знаешь, какое сейчас время? Вот-вот от нас потребуются все силы и работоспособная организация, знающая своих руководителей, верящая им, и руководители, знающие своих бойцов! Работы полон рот! Тут каждый человек на счету, каждый человек дорог! Виталий посмотрел на Марченко. - Дело идет о двух товарищах. Мне за них не жалко жизни. Мы с ними вместе в комсомол вступали. Тетя Надя подняла взор на юношу. - Руководить - это не значит все делать самому. Руководить - это значит направлять людей, учить их, двигать ими. - Дело шло о жизни двух товарищей... - повторил Виталий. - Мне казалось, что... Михайлов дотронулся до плеча юноши. - Когда только кажется, надо с людьми советоваться... А вот когда уверен, тогда можно и действовать. - Я был уверен! - сказал Виталий твердо. - И товарищ Борис, и Козлов, и другие знают теперь, что провалилась только "кофейня", а не организация. - А теперь ты понимаешь, что поступил опрометчиво? Виталий потупился. Когда утром он действовал, узнав об аресте Семена и Нины, все казалось ему простым и ясным: именно он лично должен был оказаться там, чтобы парализовать естественное замешательство и, может быть, страх полного разгрома среди тех, кто не был арестован. А теперь выходило, что он поступил, как мальчишка, необдуманно, поспешно, рискуя многим. И ему было очень тяжело вымолвить слова: - Кажется, понимаю. - Только кажется? - в голосе Михайлова послышались какие-то новые нотки, заставившие Виталия вскинуть взгляд на председателя комитета. Михайлов подошел к Виталию вплотную. Его внимательные глаза уставились на юношу, точно он видел в нем что-то, чего никто не видел. Какие-то искорки промелькнули в сером спокойствии глаз Михайлова, но Виталий не мог определить: усмехается или сердится моряк? - Мы ни отваги твоей отнять не хотим, ни долга твоего перед товарищами убавить, - сказал Михайлов, - а хотим, чтобы ты научился глядеть вперед, предвидеть, когда и что можно делать и когда чего делать нельзя! Наперед запомни, что в нашем деле анархизм - ни к черту не годная штука! - И другим тоном он добавил: - Теперь послушай, что мы хотим предложить для освобождения Семена и Нины; не думай, что они дороги одному тебе!.. А в общем твой план неплох! Очень неплох... Но к нему нужна страховка? Понимаешь?.. 4 В двенадцать часов следующего дня рябой казак Иванцов, вестовой командира сотни особого назначения Караева, осторожно просунул голову в дверь спальни командира. В комнате были опущены шторы. Иванцов сказал вполголоса: - Господин ротмистр! А господин ротмистр! Заскрипела кровать. Ротмистр завозился в постели, подымаясь. - Ну, чего еще? - хрипло спросил он. - Какого черта надо? Рябой опасливо убрал голову. Но через секунду опять открыл дверь. - Господин ротмистр! К вам добиваются. Ротмистр сел, укутав ноги одеялом. - Гони всех к черту! - Говорят, по срочному делу. - С-сукины дети! - проворчал ротмистр. - Умереть не дадут! - Это точно! - сказал Иванцов, поднимая шторы и наскоро оправляя постель. - Кого там дьявол принес? - одеваясь, спросил Караев. - Китаеза, а с ним русский один. Говорят: "Не разбудишь - пожалеешь. Очень важное дело..." - Вот я им сейчас покажу важное дело! Караев решительно вышел из спальни. Тучный китаец в черном шелковом халате и лаковых туфлях сидел в кресле и, положив на расставленные колени твердую соломенную шляпу, обмахивался веером из тонких костяных пластинок, расписанных позолотой. Его полное лицо, острый взгляд густокарих глаз, розовая кожа на щеках, белые зубы, полные руки с длинными прозрачными ногтями говорили о достатке, богатстве. Второй посетитель не заслуживал внимания: обыкновенное лицо, ничем не выдающееся, простая одежда, довольно поношенная, - видимо, счетовод или писарь китайца. Увидев ротмистра, китаец улыбнулся, неторопливо поднялся и сделал легкий полупоклон. Караев ответил кивком головы. - Чем могу служить? Китаец указал ему на стул, сел сам и стал говорить по-русски, чисто, с приятным акцентом: - Думаю, что нам надо познакомиться, так как дело, с которым я к вам пришел... Ли Чжан-сюй... коммерсант. Караев буркнул: - Ротмистр Караев. - Вы начальник части особого назначения? - Да! - насторожившись, ответил офицер. В этот момент рябой казак вышел из спальни. Китаец кивнул на него: - У меня дело к вам, господин ротмистр, которое не терпит свидетелей. Караев выслал казака за дверь и в свою очередь посмотрел на спутника китайца, вопросительно подняв брови. Китаец равнодушно сказал: - Это Ваня. Это со мной. Всем телом он повернулся к ротмистру и спокойно произнес: - Господин ротмистр, я хочу сделать у вас одну покупку. - Не понимаю! - сказал Караев, откинувшись в кресле. - Дело, видите ли, в том, что у вас находятся двое моих людей. Я предложил бы за них крупную сумму - десять тысяч рублей... выкуп. - Я не понимаю! - хриплым голосом произнес ротмистр. - Какие люди? Какой выкуп? Вы меня с кем-то путаете, милостивый государь! Он сделал движение, чтобы подняться, но китаец неожиданно быстро и легко пододвинулся к нему вместе со стулом и остановил его вежливо, но твердо: - Не спешите, господин ротмистр! Сейчас вы поймете. В тридцать шестом полку были арестованы два человека - содержатели кофейни для кадет... - Большевики! - сказал Караев. Китаец коротко хихикнул, потом раскрыл рот, и все тело его затряслось от смеха. Караев с недоумением посмотрел на китайца. Тот неожиданно замолк и, наклонившись к ротмистру, вполголоса сказал: - Наши люди не бывают большевики. Политика - не наше дело. - Какие ваши люди? Кто это вы? - раздраженно спросил Караев. Китаец осклабился, обнажив крупные белые зубы. - Мы коммерсанты фирмы "Три Т". Караев вскочил. - Что за чертовщину вы городите, господин коммерсант?! Что это за торговля? В кофейне найдено оружие! Китаец спокойно смотрел на него. - Каждый коммерсант по-своему. В нашей коммерции оружие необходимо. Я думаю, вы слыхали о такой фирме - "Три туза"? Караев прищурился. "Три туза" - это была бандитская шайка, филиал крупнейшей шанхайской организации преступников, главным источником дохода которой являлось вымогательство. Похищая кого-нибудь из членов состоятельной семьи, бандиты назначали выкупную цену. Если проходил срок и выкуп не поступал, глава семьи получал от бандитов напоминание с приложением отрезанного пальца или уха жертвы. Если пострадавший не хотел платить или родственники его пытались с помощью полиции вернуть пленника, последнего убивали, а если это была женщина - ее продавали в публичный дом в Китай, в Маньчжурию. Шайка действовала дерзко и безнаказанно. Караев возмущенно сказал: - Ком-мерсанты?! Бандиты! Китаец вежливо улыбнулся. - Да, иногда нас называют и так, господин ротмистр. Для нас это такое же дело, как всякое другое! Мы даем товар, нам платят, очень просто... Я предлагаю вам дело. Подумайте: десять тысяч - это много! - Я арестую вас! - сказал Караев. - Отправлю в милицию. - Глупо! - спокойно ответил Ли Чжан-сюй. - Через час я буду на свободе. - В контрразведку! - Мы не занимаемся политикой... Я буду освобожден через два дня... - Вы, однако, хорошо владеете собой! - усмехнулся Караев. Китаец невозмутимо ответил: - В нашей работе волнение излишне. Волнуются только наши клиенты. Наступило молчание. Китаец выжидал. Он раскрыл и с треском закрыл свой веер. Десять раз проделал он это. "Десять тысяч!" - пронеслось у ротмистра в мозгу. Он вздрогнул. Китаец уловил это движение. Он дважды раскрыл и сложил пальцы правой руки. Десять!.. - Я уже отправил арестованных по назначению! - Во-первых, вы еще не отправили их... Во-вторых, это будет стоить нам дороже, но дела не меняет! Я обратился к вам, чтобы несколько сэкономить!.. - Идите вы к черту вместе с вашими деньгами! - вдруг крикнул Караев бешено. Но китаец не изменил ни выражения лица, ни позы. Он вынул из-за пазухи ушные принадлежности и, взяв один инструмент, стал почесывать в ухе. Однако столь наглое поведение не возмутило ротмистра. Он размышлял: "...Аргутинский - сволочь... Получит арестованных и немедленно уступит этому "коммерсанту". Ишь, ковыряется, как дома... Вот выставлю сейчас с треском! Или под замок! Впрочем, у них такая организация... Убьют, мерзавцы, и следов не найдешь. Вот на Миллионке попал в переплет. Кто бил? Чем бил? Попробуй узнай!.. Может статься, что и из этой шайки кто-нибудь... Десять тысяч! А Аргутинский, гад, поди и раздумывать не станет... Десять тысяч... Ишь, расселся! Наперед уверен, прохвост, что я буду согласен. М-морда! Идол китайский!.. Впрочем... Содрать с него?" - Пятнадцать! - сказал ротмистр и закусил губы. Ли Чжан-сюй тотчас же сложил принадлежности и сунул их на место. Вынул из кармана портсигар, сигареты. - Курите? Пятнадцать - это много... Незабинтованное ухо Караева было пунцовым. Китаец покосился на него и решительно сказал: - Десять. Очень хорошо. Мы всех выкупаем за эту цену. Пять тысяч с головы. Очень хорошо. Неуверенным голосом Караев проронил: - Не могу же я освободить их из-под стражи за здорово живешь! Как же быть? Китаец озабоченно посмотрел на своего спутника. Тот спокойно сказал: - Надо отправить их во Владивосток с небольшой охраной. Остальное - мое дело! Караев глубоко затянулся дымом сигареты, потом вынул из кармана брюк плоский флакон с серебряной крышкой и брызнул из него на ладонь несколько капель крепкого одеколона. Ухо его понемногу принимало нормальный цвет. - Деньги с вами? - Как только вы отдадите нужные приказания, деньги будут в ваших руках! Караев нервно хрустнул пальцами. Позвонил в колокольчик, стоявший на столе. В дверях показался рябой. - Писарю скажешь: арестованные этапируются в город, на Полтавскую, три. Сейчас же. Вызовешь двух конвойных. Иванцов вышел. Караев протянул руку. В соседней комнате послышались голоса. Рябой вошел и, нагнувшись к уху ротмистра, сказал: - С Полтавской, господин ротмистр! В ту же секунду в комнату вошел офицер в каппелевской форме. Щеголевато козырнув на французский манер двумя пальцами, он спросил: - Ротмистр Караев? - Точно так! - поднялся с кресла Караев. - Поручик Степанов! - сказал каппелевец. Караев посмотрел на китайца, который перед этим взял из рук помощника пакет, завернутый в плотную бумагу. Быстрым движением ротмистр вскрыл протянутый ему контрразведчиком конверт и, прочтя, вздрогнул. Это было предписание направить арестованных в контрразведку. Он опять взглянул на толстый синий пакет в руках Ли Чжан-сюя, и взгляд его изобразил почти отчаяние. Губы плохо повиновались ему, когда он с деланным оживлением сказал прибывшему: - А я только что собирался отправить их к вам. Заготовлена сопроводительная и конвой. Китаец вопросительно поднял брови, потом подмигнул, как бы говоря: "Это меня устраивает". Караев живо спросил: - С вами, господин поручик, есть люди? - Никак нет. Я полагал... - Да-да, я дам своих двух! Китаец за спиной Степанова отрицательно покачал головой, оттопырил губы и всем видом своим выразил несогласие. Он кивнул на офицера и показал два пальца. Караев принял озабоченное выражение и в раздумье сказал: - Впрочем, двух дать я не могу. Только одного. Вдвоем, я думаю, управитесь? Поручик небрежно сел в кресло, закурил и, пожав плечами, ответил: - Надеюсь! Справлялись до сих пор. Сбросив пепел на пол, он с некоторым недоумением оглядел присутствующих. - Портной, - поспешно сказал ротмистр, кивая на китайца. - Новое? - Нет, перелицовка... Иванцов! - крикнул Караев. Когда казак вошел, Караев распорядился: - Будешь сопровождать арестованных! - Есть сопровождать арестованных! - ответил рябой. Несколько минут прошло в молчании. Его нарушил Караев: - Что нового у вас? - Цыганы сегодня в "Золотом Роге". Готовится что-то сногсшибательное. Поет Ляля Туманная... Не думаете быть? - Куда мне с этой балаболкой? - показал на забинтованную голову ротмистр. - Где это вас угораздило? - Упал с крыльца, - не совсем охотно удовлетворил любопытство собеседника ротмистр. - А впрочем, может быть, в ложу пойти, чтобы не пугать людей?.. Вошел писарь-вольноопределяющийся с документами арестованных. Что-то дрогнуло в его лице, когда он встретился взглядом со спутником Ли. Однако тот был по-прежнему равнодушен ко всему, и Борис Любанский поспешно отвел свой взор. Поручик забрал документы, написал расписку в получении. Иванцов, возвратившись, доложил, что арестованные прибыли. Поручик встал, аккуратно загасил папироску, надел фуражку. - Ну-с, будьте здоровы. Может быть, в "Золотом Роге" все-таки встретимся! На всякий случай закажу ложу "Б"... Не возражаете? Глаза ротмистра заблестели. Он потер руки. - Нет, конечно! Руси веселие есть пити. Откозырнув, поручик Степанов вышел. Караев обернулся к Ли Чжан-сюю: - Ну, мистер, рассчитаемся? Как видите, отправляю. - Пожалуйста! - сказал тот, не ответив на улыбку Караева, и передал ему пачки денег. Ротмистр подозрительно посмотрел на них. Но голубые банковские бандероли успокоили его. - Только я попрошу вас, - тихонько заметил он Ли, - с конвоиром полегче. Не хочется мне грех на душу принимать... А? - За целость упаковки наша фирма не отвечает! - сказал Ли сухо. Попрощался с ротмистром и поспешно вышел. Ротмистр поглядел на аккуратные толстые пачки денег, постучал ими по столу. Прислушался к глухому звуку. - Зазвенят! - сказал он и, глядя в зеркало, стал поспешно развязывать голову. - Может быть, не так уж и страшно? Вагон бинта намотали, черти! Вот столько снять - и фуражка налезет. Караев принялся тщательно одеваться. Возясь с крагами, он вслух сказал: - А ведь пришьют эти бандюги хунхузы моего рябого и этого беднягу поручика! Наверняка. Телефонный звонок оторвал его от одевания. - Я слушаю! Из трубки донеслось: - Господин ротмистр! Тут за арестованными с Полтавск