ой конвой прибыл. - Отправил уже! - сказал Караев. - Никак нет! Они говорят, с Полтавской никого не посылали. Караев медленно опустил трубку на стол. И сам сел в кресло. Взгляд его бессмысленно уставился на папиросу, не докуренную поручиком Степановым... 5 Ли Чжан-сюй торопился. Он потерял всю свою важность, с которой сидел, развалившись в кресле у начальника сотни особого назначения. Он взмок через сотню шагов. Плотная, с твердыми полями соломенная шляпа показалась ему тесной, халат - узким. Точно женщина, придерживая руками халат на бедрах, он шагал, широко расставляя ноги. К отходу катера поспели вовремя. Арестованные и конвоиры поместились в рубке рулевого. Там было тесно. Рулевой недовольно косился, ворчал, бросал сердитые взгляды на офицера. Но Степанов молчал, пренебрегая его недовольством, курил папиросы одну за другой, бросая окурки за борт в открытый иллюминатор. Китаец со своим спутником первыми сошли с катера. Стали в сторону, внимательно наблюдая за немногими пассажирами. Когда пристань опустела, тогда - конвоир впереди, за ним арестованные, потом офицер - оставили катер и направились к выходу из порта. Степанов оглядывался время от времени по сторонам. Лицо рябого приняло свойственное ему выражение тупого безразличия ко всему. Он тяжело ступал по мостовой, держа винтовку наперевес. Вслед за ними отправился и Ли Чжан-сюй со своим спутником. Офицер свернул в тихий переулок. Ли нагнал группу. Степанов замедлил шаг. Спутник Ли, поравнявшись с арестованными, сказал тихо: - Ну, здравствуйте, ребята! Арестованные разом обернулись к нему. Нина не могла сдержать возгласа изумления и радости. Семен остановился и широко раскрыл глаза: - Виталий! Рябой встревоженно перекинул винтовку наперевес и угрожающе крикнул: - Эй, там! С арестованными не разговаривать! В ту же секунду поручик Степанов сильным ударом свалил его с ног. В глазах рябого мелькнуло лицо девушки, изумленно взглянувшей на офицера. Падая, он увидел, как девушка бросилась к чернявому пареньку, что сопровождал китайца. Вслед за тем Ли выхватил у него винтовку, ударил прикладом, и рябой потерял сознание. Степанов прицелился было в упавшего конвоира, но Виталий остановил: - Не надо! И так не скоро очухается. Китаец отстегнул от винтовки ремень, связал им руки и ноги конвоира, вытащил платок, запихнул в рот казаку. Переулок был пустынным в этот час дня. Оглушенного казака втащили в первый попавшийся подъезд. Все произошло так быстро, что Нина не могла прийти в себя. Она нервно сжимала пальцы. Она видела, что и офицер и китаец участвовали в их освобождении, поняла, что это свои, лихорадочно пожала руку Степанову и Ли. - Спасибо, товарищи! Ах, спасибо!.. Мы столько натерпелись... Виталий заметил: - А ты что думала? Так вам и пропадать? - Потом он заторопился. - А теперь - ходу! Ходу, ребята! Бегом они пролетели переулок, свернули в боковую улицу, вышли по ней на Светланскую и тотчас же затерялись в толпе прохожих. Глава третья НАПАЛИ НА СЛЕД 1 Михайлов посмотрел на них: - Неплохо! Неплохо, товарищи! Все, значит, сошло? Ну-ка, дайте я погляжу на вас... Э-э, да чего там глядеть! Он привлек к себе по очереди каждого из молодых людей и крепко поцеловал. - Ну, счастлив ваш бог, что все обошлось... без жертв. Казака я не считаю... - Да он испугом отделался, - сказал Степанов. - Хотел я его... да вот товарищ не дал! - указал он на Виталия. Юноша открыто смотрел на Михайлова. - Лишняя смерть. Дела это не меняло. - Интеллигентские мерехлюндии! - сердито сказал Михайлов. - Ты думаешь, им такое соображение в голову пришло бы? Пристукнули бы за милую душу. - Выстрел мог привлечь внимание! - То-то! Так бы и говорил, а то "лишняя смерть", - усмехнулся Михайлов. Однако улыбка его тотчас же исчезла. - Как бы нам этот казак боком не вышел. Он видел вас у Караева... присмотрелся! Запомнил... если Ли не совсем отшиб ему память. Ли показал на Степанова: - Вот он, наверно, отшиб... Я только мало-мало добавил. Степанов рассмеялся. - Ну, Ли, я думал, ты только на сцене умеешь играть да вышагивать с красной бородой, а ты так ловко управился с винтовкой, что я диву дался. Ли с достоинством ответил: - Каждый китайский артист умеет фехтовать. И потом тебе стыдно не знать, что я играю роли благородных стариков и "вышагиваю" только с белой бородой. Михайлов дружески похлопал Ли по плечу. - На этот раз, Ли, ты сыграл самую благородную роль в своей жизни, хотя и играл роль бандита из "Трех тузов"! Не так ли? Михайлов обратился к Виталию: - Ну, хозяин, куда ты думаешь девать своих крестников? Виталий простодушно сказал: - Да я еще не думал. Надо было их выцарапать. А место найти можно. - А именно? - Пока пусть в мастерских Военного порта побудут, есть там люди, что приютят их. А потом видно будет. - Вот хорошо! - сказала Нина. - Я бывала в Военном порту часто. Там у меня много знакомых - работала, когда готовилось восстание против генерала Розанова. - Плохо! - поморщился Михайлов. - Тебя, значит, в лицо там хорошо знают? - Ну еще бы! - Никуда не годится. Шпики мигом заметят. И не миновать тебе Полтавской... Никуда не годится!.. - Он подумал и, глядя на смущенных Нину и Виталия, сказал: - Надо их на время убрать подальше... Придется в деревню отослать. Семен покачал головой: - Как же это так? Тут дело горит, а нас в деревню? Товарищ Михайлов! Михайлов нахмурился. - А мы вас не на лечение в деревню пошлем, товарищ Семен. Что же ты думаешь, там не горит? Горит везде... Я думаю, уже и Меркулов и генеральские его прихвостни чемоданы пакуют... Не знаю, какой еще фортель они выкинут, а уже деньги и ценности в Японию отправляют. Значит, драпать готовятся. Двадцать шестое мая* им как мертвому припарки! Народно-революционная армия готовится нажать на меркуловских. Надо, значит, тылы у них рвать, партизанить, не давать фуражу, продовольствия, подвод, пути разрушать. ______________ * 26 мая 1921 года образовалось марионеточное Приморское правительство японской ориентации, так называемый "Черный буфер". - Ну, это другое дело! - успокоился Семен. - Тот-то! - Михайлов обратился к Виталию: - Я думаю, неплохо бы отправить ребят в район Раздольного! А? Там сейчас молодежь шевелится. Нужны смелые люди! - Немного подумал. - Топоркову люди нужны. На Сучане тоже. Значит, решено? Семена - на Сучан, Нину - к Топоркову. Бонивур оглядел товарищей. Вот стоят они, только что вырванные из рук смерти. Возбуждение горит на их молодых лицах, глаза блестят от радости встречи со своими, от радости жизни, что вновь дана им. Надолго ли? Высокий, статный Семен, робея в присутствии Михайлова, то и дело приглаживал рукой свои белокурые пышные волосы, которые прядями падали на его широкий, упрямый лоб. Глаза его, голубые глаза спокойного и сильного человека, устремлены на Михайлова. Семен обеспокоен мыслью: так ли, как подобает комсомольцу, держал он себя в подполье и в лапах контрразведки? Он пытается найти ответ на свой вопрос во взгляде Михайлова. Широкая грудь его вздымается от шумного дыхания. Виталий про себя усмехается. "Чудило Семка! - думает он. - Когда надо было - не боялся, а сейчас совсем, кажись, перетрусил!" Он переводит взгляд на Нину. Та спокойна. Она смотрит на Михайлова с нескрываемым любопытством. Она не думает о себе, а по-детски, не сводя глаз, чуть-чуть кося, рассматривает председателя областкома. Она походит на Семена. Родственное сходство между ними велико. Но все черты ее лица мягче, нежнее, чище; тонкая кожа, длинные ресницы, красивый изгиб темных бровей, несколько капризный рисунок рта, облако пепельных волос. "Хороша!" - думает неожиданно Виталий, и вдруг холодок запоздалого страха за Нину ползет по его спине. Он переводит стеснившееся дыхание, а волна радости, оттого, что все прошло удачно, хорошо, что товарищи спасены, бросает его в жар. Михайлов начал расспрашивать Семена. Ли и Степанов тоже вступили в разговор. Нина незаметно кивнула головой Виталию и отошла к окну. - Господи, Виталя, как я рада, что мы опять на свободе! Так рада, так рада, что до сих пор не могу опомниться... - И я рад, Нина! - Правда? - Ну, еще бы! Все боялся, а вдруг переведут на Полтавскую? Тогда очень трудно было бы. Всех спрашиваю, как держались. Козлов говорит - молодцом! В Поспелове - тоже. Нина сжала ладонями лицо, отчего оно вдруг стало детским, таким, каким было когда-то давно, когда Нина считалась отчаянной девчонкой. Пышные ее волосы рассыпались по плечам. Только сейчас заметил Виталий, как осунулась Нина за дни, проведенные под арестом. Он всегда хорошо относился к девушке, чувствуя к ней смутное влечение, а тут, когда увидел следы страдания на лице Нины, всегда веселом и приветливом, сердце его сжалось томительной болью. Он вдруг почувствовал, как она дорога ему. Нина же, виновато глядя на Виталия, тихо сказала: - Мне так хотелось увидеть тебя, Виталя... Думаю: неужели меня убьют, а мы так и не встретимся? - Вот мы и увиделись, - произнес Виталий ненужные слова. Взор его встретился со взглядом Нины, и юноша увидел, что Нина готова заплакать, - столько невысказанного чувства таилось в ней. Она отняла руки от щек, которые залил румянец. - Вот мы и увиделись! - повторила она фразу Виталия. - А мне хотелось бы побродить с тобой по улице, как раньше... - Только не придется, Ниночка... бродить, - ответил он. - Придется прятаться, пока не утихнет все. Нина с горечью повторила: - Да придется прятаться. - И добавила: - А мне не хочется прятаться, Витенька! Я пока сидела в подвале, все думала, что больше уже ничего не сделаю... Юноша коснулся ее руки. - Не надо, Нина, еще сделаешь! Мы еще увидимся, еще поработаем. Семен до боли крепко сжал руку Виталия. Он не сказал ни слова. Но в пожатии этом Виталий почувствовал, что дружба их, скрепленная тем, что произошло, стала еще прочнее и ни расстояние, ни несчастья не охладят ее. С грустью он молвил: - Ну вот и опять расстаемся, Сема. Где приведется увидеться? Нина, точно эхо, повторила: - Вот и опять расстаемся. Они притихли, глядя друг на друга. Кто знает, скоро ли судьба сведет их вновь, подарит встречу? Михайлов, заметив их состояние, сказал: - Эй, эй! Комсомольцы! Чего носы повесили? Он опять обнял обоих Ильченко, расцеловался с ними и напутствовал: - Вот что, друзья! Пишите обо всем, где бы ни были, и о себе не забывайте сообщать. А наипаче не тоскуйте, будьте злее! Тогда и свидимся скорее... Так? Так. 2 Переодевшись, вырванные из рук охранки комсомольцы, а с ними Степанов, который, сняв с себя офицерскую форму, превратился в слесаря завода Воронкова, и Ли Чжан-сюй вышли из квартиры. Ли пошел на Пекинскую улицу, где помещался театр "Ста драконов", Степанов с комсомольцами поехал на Мальцевский базар, где приготовлена была ночевка. Виталию Михайлов сказал: - Ты пока останься, есть дело! ...Темный абажур скрадывал сильный свет электрической лампы, погружая в полумрак углы комнаты. Резкие тени легли на лицо Михайлова, отчего стали яснее видны шишковатый, упрямый лоб и сильно развитые надбровья, широкие скулы и крупный нос, глубокие глаза и плотно сжатый рот. В потоках света, изливавшихся прямо на характерную голову Михайлова, Виталий увидел, что она серебрится от седины, проступившей и на висках. "А ведь ему только тридцать пять!" - подумал Виталий. В свою очередь и Михайлов рассматривал Виталия, словно видел впервые его продолговатое лицо, худые щеки, румянец на смуглых скулах, густые, красивые брови, сросшиеся на переносице и крыльями взлетавшие к вискам, прямой нос, точно вырезанные, полные, не утратившие еще округлости очертаний губы. Какая-то угловатая мягкость, столь свойственная подросткам, еще лежала на нем. Однако крепкий, сомкнутый рот и серьезный немигающий взгляд темных, внимательных глаз придавали всему лицу Бонивура выражение зрелости. - Я ведь тебя только по анкете знаю, - сказал неожиданно Михайлов. - Ты одинокий? - Да. - У тебя сестра и мать были? Я помню, в девятнадцатом на подпольной конференции встречался с твоей сестрой. Она мне говорила о тебе. Потом мне пришлось уехать, и я потерял связь. Где она сейчас? - Убили белые. В двадцатом, когда японцы провокацию устроили, - тихо сказал Виталий. - Тогда, когда и Лазо, и Сибирцев, и Луцкий, и другие погибли. - Знаю... А мама где? Михайлов так мягко сказал слово "мама", что у Виталия защемило сердце, и он живо представил себе мать вот так же она смотрела и на Лиду, и на него, как смотрит сейчас Михайлов. На глаза его навернулись слезы. Еще тише он проронил: - Мы тогда очень плохо жили. Мама простудилась. Долго болела. Гимназию я бросил, поступил на завод Воронкова чернорабочим. Мама горевала долго... Все скучала по Лидочке... Потом... - у юноши перехватило голос, одними губами, беззвучно, он произнес слово, которое не услышал, а угадал Михайлов, - умерла. Михайлов тихонько вздохнул, потом раздумчиво сказал: - Та-ак!.. Ну, а с этими ребятами давно ли знаком? - Вместе вступали в комсомол. Тогда же нам поручение дали: листовки распространять. О зверствах японцев в Мазановском районе, когда они там восстание подавляли. С Ниной мы ровесники. Она - сестренка Анны, которая у Лидочки часто бывала... Анна сейчас в Анучине, в партизанском отряде. - Ты извини меня за расспросы. Не хотел, да больно задел! - после некоторого молчания сказал Михайлов. - Анкета - это полдела... Оттого и расспрашиваю... Ты Первую Речку знаешь? Ладно. Так вот... через нее военные грузы идут, там депо... белые бронепоезда ремонтируют! Надо этим ремонтом заняться. Понял? Дело несложное, но тонкое. Ты слесарем работал, напильник держать сумеешь, ну, а уж что касается ремонта и ребят - тоже надо суметь... Молодежи там много. Сговоришься с ними? - Попробую! - ответил Виталий. 3 Несколько дней Виталий, по совету Михайлова, не выходил из дому. Охранка рыскала по городу. Ли зашел как-то вечером к Виталию и сказал, что Михайлов очень встревожен активностью контрразведки, Семена уже отправили на Сучан, Степанов скрывается, и ему, Ли, тоже пришлось отказаться, по настоянию Михайлова, от выступлений в театре. Виталий поселился у матери Любанского, на Орлиной Горе, откуда весь порт был виден как на ладони. Маленький домик ее был построен чуть ли не в год основания Владивостока, из бревен, каких уже полвека не видели в городе. Он стоял над обрывом. Хлопотливая хозяйка, Устинья Петровна Любанская, умела следить за домом: все внутри блистало чистотой, комнаты были всегда выбелены, стекла протерты до полной прозрачности, полы выкрашены желтой краской, нехитрая мебель - столы, стулья, кровати, комод - все свидетельствовало о хозяйственности Любанской. Комнаты странно напоминали каюты. Муж Любанской был моряком-механиком. На самом видном месте в столовой висела фотография Устиньи Петровны с мужем. Сняты они были после венца. Устинья Петровна, в фате и подвенечном наряде, с букетом цветов, гордо сидела на фигурном станочке, изображавшем скалу. Механик стоял возле нее, положив одну руку на плечо жены, другую выгнув кренделем. Японский веер, китайские болванчики, малайский крис, бамбуковые шкатулки, страусовые перья, морские камешки бог знает с каких побережий, рисунки на полотне, коробочки из ракушек, акулий зуб, ремень из кожи крокодила - сувениры на память о дальних плаваниях механика - виднелись всюду, развешанные по стенам, либо сложенные в определенном, годами не менявшемся порядке. Все напоминало о механике, которому Устинья Петровна хранила неизменную верность и считала его как бы в дальнем (очень дальнем!) плавании. Тикал на стене морской хронометр. Трепетала стрелка "буреметра". Каютный термометр с красной спиртовой палочкой уютно устроился в простенке, благожелательно и услужливо показывая и зимой и летом одну и ту же цифру - 18 Цельсия. Ставни, напоминавшие о тех временах, когда в городе было небезопасно жить, - сейчас уже не встретишь их во всем городе, - были покрашены веселенькой голубой краской; крошечную веранду оплетали вьющиеся растения - горошек, вьюнок, плющ. Цветы были страстью Любанской. Фикусы, рододендроны загромождали комнатки. Виталий то и дело наталкивался на них. Виталий не умел скучать. Невольное заключение свое он использовал для того, чтобы подзаняться. Имущества у него было немного, но большую часть его составляли книги. Целые дни проводил он теперь в маленькой комнатке, которую отвела ему Устинья Петровна. - Что это, батюшка, тебя не видно и не слышно? - спрашивала его Любанская, заглядывая в комнату. - Все читаешь? Смотри-ка зачитаешься... У нас один баталер так - все читал, читал, а потом в воду и кинулся. - Ну я не кинусь! - смеялся Виталий. - То-то, что не кинешься, сама знаю... А все равно - все не перечитаешь. Шел бы со мной, старухой, поговорил, что ли... Зная, как уважает и слушается черноглазого паренька ее сын, старушка благоволила к Виталию. Догадывалась ли она о той роли, какую в жизни ее сына играл Бонивур, последнему было непонятно. Устинья Петровна не задавала ни сыну, ни постояльцу никаких вопросов. Было ли ее поведение простой осторожностью или за этим стояло раз навсегда принятое решение - не вмешиваться в жизнь молодых, никто не знал. Однако часть своей любви к сыну она перенесла и на Виталия. Старалась по-своему развлечь его, если замечала, что у постояльца было дурное настроение. Нелюбопытная, когда дело касалось Бонивура или сына, она, как все старушки, проявляла крайнее любопытство во всем остальном. Обычно приносила с базара ворох новостей, и Виталий подшучивал, что Устинья Петровна на базар ходила не за покупками, а за бесплатными новостями. Старушка степенно оправдывалась: - Ну и что? Ну и послушаю... Уши не завянут. А иной раз так интересно рассказывают, что и не придумаешь. - Так ведь вздор говорят-то. - Ну уж, и вздор! Это как смотреть... А то и не вздор. Виталий смеялся: - Что холера в виде червяка ползает по улицам? - И ползает, батюшка. - Что по городу святая молитва ходит, в пещере найденная? И кто ее получит, должен семь раз переписать да дальше пустить - и тогда война кончится и все хорошо будет? Устинья Петровна обидчиво поджимала губы. - Ну, ты как хочешь, верь или нет! А молитва эта силу имеет. Как перепишешь ее семь раз, так мысли в такой порядок придут, что кажется... Виталий хохотал. - Так вы, Устинья Петровна, переписывали? - Ну и переписывала... А тебе что? - Пришли мысли в порядок? - А то как же? Конечно, пришли! Ты вот смеешься надо мной, старухой, а у самого ума-то не хватает, чтобы меня уважить да помолчать... - Да я молчу уж, мама! - говорил примирительно Виталий. Стоило ему назвать Устинью Петровну мамой, ссора мгновенно утихала. Однажды Устинья Петровна вернулась с базара поздно. С корзинкой в руках, не раздеваясь, она прошла в комнату Виталия. Присела на стул. - Все сидишь? - А что? - Послушай меня, что скажу... Она подсела поближе. Доверительно, вполголоса, сказала: - Витенька! Говорят, на Русском Острове подпольщиков арестовали. А? Ты не слыхал? Виталий встревоженно посмотрел на Устинью Петровну. "Неужели новые аресты?" - пронеслось у него в голове. И тотчас же ему представились Борис Любанский и Козлов, которым опасность угрожала ежечасно... Устинья Петровна, заметив, как изменился в лице ее постоялец, поспешно добавила: - Говорят, отбили этих арестованных в городе... У Виталия отлегло от сердца, он сообразил, что речь идет об Ильченко. - Говорят, в газете про это напечатано! - сказала Устинья Петровна. - А вы не принесли газету, мама? - Нет. Наших-то нету, все раскупили. Только "Владиво-Ниппо" осталась. - Надо бы взять, Устинья Петровна! - Стара я, батюшка мой, японскую газету читать. Ты ведь знаешь, мой-то служил старшим механиком на "Рюрике", смерть от японцев принял. Я с тех пор у японцев и покупать-то ничего не покупаю. Что же все-таки было известно белым об этой истории? Если напечатали, значит, делу дан ход. Виталий принялся одеваться. Нахлобучил кепку, накинул на плечи пиджак. Устинья Петровна встала на пути. - Куда ты, Витенька? Может, не выходить бы тебе, а? В ее голосе слышалось беспокойство. Как видно, Устинья Петровна кое-что понимала в жизни. Виталий спокойно сказал: - Надоело сидеть, пройдусь! Бежали, перезваниваясь, трамваи. Стайки воробьев то прыгали по мостовой, то взметывались на провода. Разношерстная публика сплошным потоком текла по улице. Беспрестанно козыряя, шли многочисленные военные. Блестели погоны на плечах, слышался звон шпор, женский смех, обрывки разговоров. Виталию не хотелось далеко отходить от дома. Но, будто назло, вблизи не было ни одного газетчика. Их крики слышались возле сада Невельского. Виталий пошел туда. В сквере подле высокого обелиска, увенчанного глобусом, на котором распластался орел, гордо и хищно глядя на море, было людно. Дамы и няньки с детскими колясками прохаживались вдоль насыпных дорожек. Пожилые мужчины сидели на скамейках. Виталий услышал: - А вот газета! Что ни пишет - все читают! "Ниппо-Владиво"! "Владиво-Ниппо!" Дерзкое ограбление миллионера Радомышельского... Все новости дня! Большевистская дерзость! Неслыханное преступление! Неслыханное! - Поди сюда! - окликнул Виталий газетчика. Вихрастый веснушчатый мальчуган в американских краснокрестовских башмаках и вельветовой японской куртке подскочил к нему. Виталий поспешно просмотрел газету. На последней странице он увидел заголовок: "В России никогда не будет порядка!" И дальше: "Дерзкое, неслыханное нападение большевиков на конвой". Японский журналист описывал, как на конвой, сопровождавший двух большевиков, арестованных на Русском Острове, напали сообщники и силой их освободили. Статья была явно инспирирована контрразведкой... Виталий медленно сложил газету. В этот момент кто-то сзади закрыл ему глаза. Виталий инстинктивно нырнул вниз и в сторону. Однако знакомый смех заставил его выпрямиться и обернуться. Перед ним, залитая солнечным светом, стояла Нина. Она была без платка. Пышные волосы, которые она тщательно пыталась обуздать шпильками, свели на нет все ее ухищрения и, развеваясь от легкого морского ветра, окружали ореолом ее лицо, сияющее радостью встречи. - Ты с ума сошла, Нина! - сказал возмущенно Виталий. И тихо: - Днем - по городу? В сквере гуляешь? Да ты что, маленькая? Нина (взбалмошная девчонка прежних лет на минуту проснулась в ней) показала Виталию язык. - Да... маленькая! А ты - старик. Или не рад? Она так радовалась неожиданной встрече, что все, о чем Виталий хотел сказать ей, - что недопустимо рисковать собой, показываясь на улицах, пока еще не улеглось волнение, вызванное их дерзостью, что шпики наводняют город, - все вылетело у него из головы. И он не мог не признаться, что и он тоже рад. - Я ехала на вокзал, вижу - ты торчишь посреди сквера, как столб! Тоже конспиратор! - ввернула Нина колкость, не желая, по своей привычке, у кого-нибудь, даже у Виталия, оставаться в долгу. - До поезда еще час... думаю, успею, - и с трамвая сюда... - Как же ты меня узнала? - А ты бы не узнал меня, Витенька? - прищурилась Нина. Виталий должен был сознаться, что и он узнал бы Нину. - Проводишь меня на вокзал, Витенька? - спросила девушка. "Безумие!" - мысленно возмутился Виталий, но утвердительно кивнул головой, и они пошли по Светланской. Виталий взял Нину под руку и ощутил, нечаянно прижавшись к ней, как стучит сердце девушки. "Кажется, я обнял бы ее сейчас!" - подумал он, впервые в жизни ощутив такое желание. Нине передалось настроение юноши, и она тоже притихла. Так шли они по городу. В этот момент для них перестали существовать все опасности. Время от времени они взглядывали друг на друга, и беспричинная улыбка всплывала на их лицах. 4 Путь до вокзала показался им коротким. Когда здание вокзала, похожее на боярский терем, с огромным двуглавым орлом из полосового железа на коньке, оказалось перед молодыми людьми, Нина недоуменно подняла брови. - Как быстро мы пришли, Виталий! - и легонько вздохнула от переполнявших ее чувств. Виталий в ответ пожал ее руку. До отхода поезда оставалось полчаса. Зал первого класса был полон. Ждали прибытия маньчжурского поезда. Виталий и Нина оставались на марше лестницы, ведущей к перрону. Нина облокотилась на перила. Мимолетная тень легла на ее лицо. - Вот и уезжаю я... - Это ненадолго, Нина. - Как сказать!.. Увидятся ли они? Скоро ли увидятся? Оба задавали себе этот вопрос, но ответить на него не могли - слишком неясно было все впереди. Нина настороженно огляделась по сторонам. Виталий вопросительно взглянул на нее. - Я пугливая стала, - сказала Нина. - В Поспелове в подвале сидела, думала, думала... И ты из головы не выходишь. И Семена жалко. Ведь он из-за меня попал... - Ну, не из-за тебя, положим... Случай вышел такой. - И тебя жалко было больше не увидеть... Забудусь - снова все мерещится, что этот Григорьев ко мне лезет, а в руках у него какая-то не то веревка, не то змея. Накинет ее на меня, а она, понимаешь, сама затягивается на шее петлей. Холодная, скользкая. - Нина вздрогнула. - Очнусь, себя руками пощупаю: живая еще, - а надолго ли? Не хотелось умирать... Я ведь, Витя, ничего в жизни еще не видела... Все одна да одна. Теперь вот Сему на Сучан отправила и даже проститься не успела... Может, и не увижу его больше... - Увидишь... - Увижу ли? - тоскливо сказала Нина. Она полузакрыла глаза, и Виталий увидел, как пульсирует на виске девушки тоненькая голубая жилка, которой раньше не было заметно. - Ты сильно похудела, Нина! Девушка овладела собой. Уже задорно она посмотрела на спутника. - Значит, я не нравлюсь тебе больше? - Да нет, я не в этом смысле, Нина... Ты хорошая, честное слово! Милая, простая, сероглазая... Сердце юноши сжалось. Он порывисто схватил руку девушки. - Ты хорошая. Виталия перестали смущать взгляды пассажиров. Он придвинулся к Нине и не мог отпустить ее руку. Нина тихо спросила: - Скажи, Виталя... Ты... кого-нибудь любил? Так же тихо юноша ответил: - Нет, Нина... никого не любил. И они опять замолчали. Слова казались лишними. ...Резкий звук колокола вывел их из забытья. Виталий встрепенулся: - Ты опоздаешь, Нина... Нинуся! Он еще не умел говорить ласковых слов и смутился. Нина посмотрела на него. - Мне так много надо сказать тебе, Витенька! - И мне, Нина! - Поезд уйдет. - Да, надо идти... - со вздохом произнес Виталий. Он невольно потянулся к Нине. Но выражение ее лица внезапно изменилось. С тревогой она шепнула: - Сейчас же вниз, быстро!.. И выбирайся с вокзала. Из дверей зала первого класса на Нину смотрели двое - казак и офицер. В казаке Виталий узнал рябого. Казак что-то объяснял офицеру. Губы его быстро шевелились. Офицер нахмурился и поманил пальцем кого-то из сидевших в зале. Виталий и Нина бросились вниз, на перрон. Дверь зала распахнулась... 5 Они пролетели лестницу. В этот момент раздался свисток главного кондуктора. Виталий посмотрел вверх, в лестничный пролет. Оттуда несся топот ног и звяканье шпор. Значит, погоня... Плохо! Контролер, позевывая, стоял у двери. Нина и Виталий промчались мимо него. - Предъявите билеты! - крикнул контролер. Виталий захлопнул тяжелую дверь и дважды повернул ключ, торчащий в замке. Поезд тронулся. - Быстро, Нина, садись! В Раздольном спрыгнешь перед семафором, а то линию предупредят! На станции схватят сразу... Они не успели попрощаться. На ходу Нина вскочила на подножку вагона. - В вагон! В вагон! - махнул ей рукой Виталий. Нина захлопнула за собой дверь. Прижалась к стеклу бледным лицом, чтобы еще раз взглянуть на Виталия. Поезд качнулся на повороте. Виталий исчез из виду. Со звоном разлетелось стекло вокзальной двери, разбитое прикладом Иванцова. Виталий заметался по перрону меж немногих провожающих. Контролер высунулся в разбитое окно и вынимал ключ, оставленный в пробое. Потом на его месте показался рябой. Он рысьими глазами вцепился в Виталия и поднял винтовку. Негромко хлопнул выстрел. Легкий дымок растаял тотчас же. Пассажиры шарахнулись под защиту стен. Виталий бросился к виадуку. "Надо бежать в порт! Там не найдут". Окованные железом мелкие неудобные ступени подъема на виадук грохотали на весь вокзал. Пронзительный свисток резанул ему уши. - Держите-е-е! Хватай его! - на разные голоса кричали с перрона. Крик снизу привлек внимание работавших в багажном отделении. Оттуда высыпали люди. Какой-то военный побежал навстречу, на ходу вытаскивая из кобуры револьвер. Виталий выскочил на виадук. Что есть силы ударил военного. Тот покатился по дощатому настилу. Кто-то из рабочих багажного отделения крикнул: - Эй, парень! Сыпь сюда! Живо! Виталий на мгновение заколебался. Но бежать через багажное отделение, чтобы оказаться на площади перед вокзалом, было безумием. Он кинулся через виадук, к порту. Снизу, из порта, где возле вагонов с углем возились грузчики, было видно, как убегал Виталий. На виадуке показались его преследователи. Грузчики поняли, какой беглец был перед ними. Побросав работу, они следили за происходившим. Один из них, наставив ладони рупором, изо всей силы крикнул: - Эй, ты! Давай сюда! Через верх... На уголь! Сыпь! Виталий, бросив взгляд на спуск с виадука, который выводил его в глухой переулок между двумя заборами, ограждавшими территорию вокзала и порта, мгновенно оценил обстановку. Добежав до конца виадука, он перемахнул через перила. По рельсовому переплету спустился до половины. Потом, сильно оттолкнувшись, перепрыгнул через забор, отделявший территорию порта от дороги, и упал на гору угля за забором. - Под вагонами, под вагонами давай! - крикнул тот же рабочий. Виталий съехал вниз и кинулся под вагоны, стоявшие на портовой ветке. С виадука загремели выстрелы. Кто-то перелезал через перила. Остальные, грохоча сапогами, спускались по лестнице, чтобы поспеть к воротам порта и там перехватить Виталия. Глава четвертая НЕЗНАКОМЫЕ ТОВАРИЩИ 1 Виталий добрался до центральной части порта и направился к выходу. Однако наметанный глаз его сразу уловил что-то угрожающее в обычной портовой сумятице. У выхода сгрудилась толпа. Ворота были закрыты. Выйти в город можно было только через маленькую служебную калитку. Но у калитки стояли японские жандармы и несколько контрразведчиков. Китайская улица от порта до Светланской была оцеплена солдатами комендантского патруля. Уфимские стрелки, протянувшись неровной цепочкой от ворот до причалов, отрезали одну часть порта от другой. Была ли это обычная проверка документов, какие часто устраивались в порту, когда приходили пароходы с побережья, или преследователи Виталия оказались расторопнее, чем можно было предположить, - не оставалось времени думать. Виталий подошел к причалу пароходства Кайзерлинга, на котором заканчивал погрузку "Алеут". Из-за "Алеута" нельзя было рассмотреть, что за пароход стоял рядом с ним: косые форштевни, сильно наклоненные мачты, скошенные, низкие трубы, бушприт, вынесенный вперед, узкий корпус - все три китобойца Кайзерлинга были похожи друг на друга, как близнецы... Ах, если бы это был "Тунгус"! У кочегаров можно было скрыться, спрятаться на несколько часов!.. Миновав "Алеут", Виталий смог прочесть название второго судна: "Коряк"... Черт возьми, не везет ему сегодня! В этот момент он увидел неподалеку от "Коряка" маленькую шампуньку. Молодой китаец, опираясь одной ногой на борт, быстро двигал своим длинным веслом "юли-юли" и ходко гнал лодку к причалу. Виталий спустился на кранечную* обшивку причала, чтобы не торчать на глазах у портовых, и негромко окликнул китайца. Тот оглянулся. Виталий махнул ему рукой: "Давай сюда!" Китаец перестал грести и крикнул: ______________ * От "кранцы" - деревянное или плетенное из каната приспособление, предохраняющее борт судна от резких ударов при отшвартовке. - Тебе чего, шампунька надо? Виталий молча кивнул головой. Китаец опять крикнул: - Тебе другой места ходи надо, тама ступеньки есть. Тут голова ломай могу! Виталий молча требовательно показал рукой: "Здесь". Китаец подвел свою валкую лодку к причалу, под самый приплеск. Кранцы оказались у него над головой. Было довольно высоко для посадки. Желание заработать боролось в нем с боязнью повредить свою утлую лодчонку. Он с сомнением глядел на Виталия - не хочет ли тот подшутить: кто же с такой высоты будет прыгать в лодку, - и придерживался вытянутыми руками за опалубку причала. - Как тебе садись буду? Вместо ответа Виталий скользнул вниз, повис на руках и легко спрыгнул в шампуньку. Как ни легок был его прыжок, лодчонка закачалась, черпнула бортом воды - во все стороны побежала черная волна - и пошла вперед, прямо к борту "Коряка", под струю пара, который сифонил из какой-то трубки. Китаец едва успел повернуть, избежав удара, и повел лодку вдоль борта. Явно испуганный, он был не рад неожиданному седоку и сердито сказал: - Ты моя лодка ломай, я тогда чего делай буду?.. Тебе вода падай, низу ходи, помирай есть - моя чего делай буду? Милиса моя забирай. Виталий поглядел на рассерженного лодочника. - Моя помирай нету, лодка ломай нету, милиция ходи нету - тебе чего серчай? - Тебе куда надо? - вместо ответа спросил китаец. Куда же сейчас, в самом деле?.. Виталий снял кепку, сунул ее в карман, стащил с себя пиджак, выпустил рубаху из-под брюк и подпоясался ремешком. Китаец с любопытством глядел на него. Виталий лег на банку в позе человека, который едет на шампуньке давно и издалека. - Мальцевский базар ходи, - сказал он наконец. Искоса он поглядывал на то, что делается в порту. Цепи уфимских стрелков продвинулись от ворот к причалу Кайзерлинга. Значит, прочесывают весь порт. Вовремя же подвернулся ему этот лодочник!.. И Виталий усмехнулся: пока ему везет, напрасно он упрекал судьбу! Китаец, минуя какой-то катер, подошел ближе к причалу. Он тоже заметил цепи солдат и с любопытством глядел, как они останавливают пассажиров, матросов и грузчиков. Виталий сказал негромко: - Эй друг! Твоя лодка надо середина бухты ходи. Китаец с хитрецой поглядел на Виталия. - Тебе чего, боиса? Виталий молча серьезно кивнул головой. Китаец одним рывком весла погнал шампуньку подальше от берега. Несколько минут он сосредоточенно молчал, что-то обдумывая. Потом, когда Виталий перестал следить за собой и, думая, что китаец уже забыл о его просьбе нахмурился, соображая, к кому на Мальцевском можно зайти, лодочник вдруг спросил: - Тебе чего, мала-мала карабчи? Смысл этого слова, которым на ломаном китайско-русском жаргоне обозначалась кража, сразу дошел до юноши. Краска бросилась ему в лицо - и не столько от сознания, что его могли заподозрить в краже, сколько оттого, что он плохо конспирировал, если случайный лодочник отлично понял, что просто так человек не садится в шампуньку, прыгая с четырехметровой высоты, не переодевается, изменяя свою внешность, и не избегает близости к берегу... "Сколько же я наделал глупостей! - сказал он сам себе. - Вроде все правильно сделал: незаметно сел в лодку, выиграл время и так далее... а вот на поди!" Китаец подмигнул ему. - Моя думай, тебе карабчи нету... - Почему же? - спросил Виталий невольно. - Моя так думай: когда люди карабчи есть, тогда милиса лови! Когда лови солдатка, такой люди карабчи не могу... Виталий отмолчался. Замолк и китаец. Поняв, что пассажиру не до разговоров, он греб, не останавливаясь, и сильно гнал лодку равномерными движениями длинного весла. Казалось, он перестал интересоваться своим спутником... Длинными разбегами шли волны от кормы шампуньки, да, точно хвост рыбы, резало воду изогнутое весло. Только один раз остановился лодочник, когда весло заскрипело на кормовом шпеньке. Он быстро поднял весло, брызнул водой на углубление в накладке и опять принялся мерно работать. Вечернее солнце бросило свои косые лучи на Чуркин мыс, на дома по Светланской улице. И весь пейзаж изменился на глазах, сразу, неуловимо. Зеленые склоны Чуркина мыса окрасились в оранжевый цвет, портовые откосы покраснели, покрылись черными продольными тенями. Белые дома на Светланской стали ярко-красными, окна их вспыхнули багровым пламенем заката. Теперь солнечные лучи шли поверх бухты, не затрагивая воды, и водная гладь потемнела, тени на волнах стали почти черными, сразу угасли яркие краски пароходов и гюйсовых флагов. На военных кораблях послышались звуки горнов, затопали матросы по гулким палубам, раздались гортанные звуки команды, понеслись над водой стеклянные певучие перезвоны рынд, отбивавших смену вахты. Тени на воде быстро густели, потянуло привычной морской сыростью из горла бухты... Слева обозначились видные через прибрежные строения торговые ряды. Виталий, не проронивший за это время ни одного слова и не шелохнувшийся, не в силах был отвести глаза от того, как чудным образом освещение меняло весь облик знакомой местности. Он был заворожен игрой света и теней. Но скоро спохватился и стал натягивать пиджак. Тогда лодочник негромко спросил: - Тебе Мальцевский базар обязательно ходи надо? - А что? - отозвался Виталий, удивленно глянув на лодочника. - Моя думай, тебе надо сегодня другой место ходи спать. А? - Какой другой место? - спросил Виталий, чувствуя, что китаец становится ему любопытен. - Наша есть такой место... Китайски люди только. Тама японса не ходи, милиса сама боиса ходи, а белый капитана ходи нету. Тебе мала-мала сыпи, утром куда хочу ходи... Виталий насторожился: - А ты почему думаешь, что мне не стоит встречаться с японцами и с белыми? Чудной ты, я погляжу... - Он усмехнулся. - Моя чудной! - сказал китаец. - Моя ничего не думай... Моя просто так говори. Тебе как хочу, так и делай. Виталий задумался. Это не было ловушкой. Появление лодочника не могло быть подстроено никем. Это чистая случайность. Но осторожность подсказывала ему необходимость сейчас же избавиться от любопытного и не по летам проницательного китайца. Однако поведение его все же вызывало интерес у Виталия. Это мог быть и друг... А разве друг не находка, которой нельзя пренебрегать? Разве так часты такие встречи?.. Разве иногда не следует довериться тому странному, неощутимому и малообъяснимому движению души, которое угадывает и опасность и в малознакомом человеке почувствует единомышленника, хотя при этом и не будет сказано ничего?.. Китаец вел себя не как предатель, а как человек, который многое понимает, который сразу предложил помощь, угадав необходимость в ней. Стоило посмотреть на то место, куда не заглядывали ни японцы, ни контрразведчики, ни милиция, как это утверждал лодочник. - Ну, давай "другое место"! - сказал Виталий. Шампунька отвернула от привоза. Минут через двадцать она оказалась у скопления шампунек и джонок, в самой глубине ковша бухты. Трудно было сказать, сколько их находилось тут, привязанных друг к другу кормовыми и носовыми концами, образуя один сплошной настил, или сплоток, колеблющийся, живой, то и дело меняющий свои очертания, когда мимо проходил катер, поднимавший волну. Джонки с кривыми мачтами стояли вприслон друг к другу. Между ними были переброшены легкие мостики. Это были большие - грузовые и рыбачьи - джонки. Еще влажные сети были подтянуты к самым флагштокам мачт или развешаны на вешалах, протянутых вдоль бортов. Разноголосо скрипели флюгарки, поворачиваясь от свежего морского ветерка. То тут, то там виднелись маленькие мангалки, сделанные из керосиновых банок. Пламя этих примитивных очагов освещало отшлифованные ногами рыбаков палубы, играло на стеклянных балберах* и глиняных грузилах сетей, подтянутых кверху... Отовсюду тянуло дымком и запахом острой, пряной пищи. Чесночный душок витал над всей этой лодочной эскадрой, ставшей местом жилища сотен бездомных китайцев, для которых джонка была и кормилицей и кровом. Это был если не город на воде, то большая деревня, которая возникала на ночь, а с рассветом исчезала бесследно, оставляя на память о себе лишь обрывки бумажек на воде, пучки соломы, клочья ваты - всяческий мусор, который неизменно сопровождает место ночлега человека. ______________ * Поплавки, пробочные или деревянные, иногда полые стеклянные. - Наша тут живи! - сказал лодочник. Он подчалил к большой джонке. Шампунька глухо стукнулась о борт. С палубы послышался негромкий оклик. Лодочник ответил вполголоса каким-то успокоительным замечанием и полез наверх, кивком головы пригласив Виталия следовать за собой. Они вскарабкались на палубу джонки, где было довольно много людей, сидевших, лежавших, куривших длинные трубки или просто дремавших. Виталий с любопытством огляделся вокруг. Лодочник сказал Виталию: - Давай низу ходи! - и показал на люк, ведущий в кубрик. - Тама мой братка живи... Мала-мала чифан - кушай, потом спать ложись. 2 В кубрике было тесно и душно. На низких нарах расположилась на ужин целая артель. Только перед приходом Виталия со своим спутником артельщик поставил на нары котел с лапшой, и все потянулись к вареву со своими палочками и чашками. Высокий рябой китаец поднял голову, всматриваясь в вошедших. Лодочник сказал по-русски: - Здравствуй! Наша сегодня гости есть! Ему нестройно отозвалось несколько голосов. Круг раздвинулся. Хозяин, обернувшись в темноту, пошарил рукой, извлек откуда-то еще одну миску и просто сказал: - Ну, садися, чифанить будем мала-мала. Только наша ложка нету... Тебе палочка кушай могу - не могу? - Он протянул Виталию куайцзы. Китайцы так по-свойски приняли Виталия в свой круг, что отказ от еды выглядел бы неуместным и оскорбительным. Виталий поздоровался, на что ему ответили молчаливыми кивками, и уселся на освобожденное ему место. Он вырос на Дальнем Востоке, с китайцами ему не раз приходилось сталкиваться и прежде, многие из их обычаев были ему хорошо известны, умел он управляться и с палочками. Он принялся за лапшу, ловко подхватывая длинные горячие ее нити и отправляя в рот. Лодочник, привезший Виталия, одобрительно покосился на него. - Хень-хао! Хорошо! - проговорил он. Ужин продолжался в молчании. Люди сосредоточенно жевали пищу, наслаждаясь ею, и время от времени утирали со лба и щек обильный пот. Все они были изрядно голодны и ели так, как может есть только тот, кто весь день провел на воздухе и работал, не разгибая спины, с утра до позднего вечера. Виталий знал, что китайцы выходят на работу очень рано, еще затемно, едят перед этим очень сытно и плотно, но затем уже не отрываются от работы до того, как погаснет вечерняя заря, и прерывают ее тогда, когда перестают видеть свои руки... Только тогда наступает время второй трапезы, и тут уже не до разговоров. Лодочник не оставлял своих забот о Виталии. Он подложил ему еще лапши, когда тот опорожнил свою миску, потом сполоснул ее и подал чаю. Виталий молча принимал все это, понимая, что если бы паренек не считал это нужным, то и не делал бы. Виталий был его гостем, этим объяснялось все... После еды все медленно разбрелись по кубрику, устраиваясь на ночлег. Хозяин, не задавший Виталию больше ни одного вопроса, пошел за грязную занавеску, отделявшую часть нар от остального пространства. Лодочник сказал Виталию: - Тебе где хочу спать - тута или верху? - Пойдем наверх, - сказал Виталий, по всему телу которого струился пот - так душно и жарко было в кубрике. Они вышли. На палубе было сонное царство. Везде виднелись тела людей, разбросавшихся во сне как попало. Отовсюду доносился храп, сонное сопение, бормотание... Юноша сел на борт джонки, лодочник - рядом с ним. - Тебе кури хочу? - спросил он Виталия. - Нет, не хочу. Виталия очень интересовал этот молодой китаец, так великодушно, по-дружески просто предложивший ему помощь. Кто же этот парень? Виталию было ясно, что симпатии китайца находятся на его, Виталия, стороне, что он человек решительный и, видимо, искушенный в жизненных передрягах. Виталий задавал китайцу незначительные вопросы, пытаясь вызнать о лодочнике все, а не выдавать себя. Моментами ему казалось, однако, что, может быть, от этого парня и не следовало таиться, может быть, нужно открыть ему многое. Как знать, может быть, полезно поинтересоваться поглубже вообще рыбацкой молодежью из китайцев, которая совсем выпала из поля зрения комсомольцев-подпольщиков? Лодочник охотно рассказал, что его зовут Пэн Да-шу, что он живет с братом-рыбаком, который в компании с несколькими другими рыбаками имеет джонку. Они рыбачат, часто и маленький Пэн помогает им, но больше ему приходится работать на "юли-юли", которая тоже приносит кое-какой заработок. До поздней осени будут жить на воде, к зиме выстроят на ничьей земле - мало ли ненужной земли вокруг! - глинобитную фанзу, перезимуют, а потом - опять на море, которое было их настоящим кормильцем, на море, которое давало водоросли, крабов, камбалу, скумбрию, бычков, давало и пищу и заработок. Жить было очень тяжело уже хотя бы потому, что и русские "капитаны" и японцы платили китайцам за работу и товар всегда меньше, чем другим. Виталий вспомнил не раз слышанные им фразы: "Китайцу ничего не надо, китайцы неприхотливы: наестся лобы* - и все!" А теперь Пэн, не спеша, останавливаясь, подыскивая слова, говорил ему о том, какова природа этой китайской "нетребовательности". Он говорил о том, как годами ограничивают себя китайские рабочие во всем решительно, как годами носят одну и ту же курму и штаны, пока они не истлевают на теле; как экономят на пище, на свете; как работают дотемна; как едят зачастую в темноте, чтобы не жечь свечи или керосин; как сносят они насмешки и издевательства, а часто и оскорбления потому, что за них некому заступиться. ______________ * Сладкая редька. Пэн говорил, что многие из китайцев работают "игоян ишак" - как ишаки, довольствуясь тем, что заработано сегодня, и не имея ни копейки на черный день - на случай потери работы или нездоровья. Кое-кто копит деньги, но только на похороны, потому что очень важно, чтобы китаец попал на тот свет, имея видимость богатого человека: это поможет ему в новой жизни, за гробом, быть не хуже других и жить лучше, чем жил он на этой земле. "Его такой люди, работай, чтобы помирай!" - сказал Пэн, и в словах его Виталию послышалась горечь не по возрасту. "Его, когда помирай, как собака улица бросай... А тебе как думай - его баба нету, ребятишки нету, папа-мама нету? Фанза нету, ничего нету - как живи могу?.. Маньчжурия тоже такой дело. Хозяин все у наши люди забирай, какой огорода есь, какой чумиза посади - лето работай, а зима чифана мэю, есть нечего нету!" Видно было, что очень многое накипело на сердце у Пэна, если так долго и откровенно рассказывал он Виталию. Но чем жил он, на что надеялся?.. "Наша тоже революса была, такой доктор Сун был. Тебе знай?" - Знаю, как не знать, - сказал Виталий. - Ленин друг ему. - Ага, русский знай, какой это люди Сун... А китайский люди еще мало знай... Его говори: надо земля мужика давай, рыбака, грузчика, всякий другой люди надо вместе живи, джангуйда - хозяин не надо, джангуйда контрюми, голова ломай надо! - Ого! - сказал Виталий обрадованно. - Ты откуда все это знаешь, а? Правильно, наша вот так тоже делай: джангуйда голова ломай, сам живи хочу... - Наша тут один люди есь, ходи, говори всяко! - уклончиво ответил лодочник. - Ничего, Пэн, - положил Виталий руку на плечо китайцу. - Мало-мало маманди, подожди, потом Китай тоже как наша Россия делай. - Моя так тоже думай! Пэн вдруг насторожился, легонько поднял руку. Виталий замолк. По колеблющемуся помосту лодок уверенно шел, легко ориентируясь в этой сумятице весел, домашней утвари и распростертых на палубах тел, крупный плотный человек. Видимо, он был здесь своим, потому что на его вполголоса сказанное "лайла", которое он произносил как-то необычно бодро и весело, отовсюду слышалось торопливое: "Лайла, лайла, ходя!" Пэн встал. - Это наша люди, я тебе говорил. Лодочник подошел к борту джонки и помог пришедшему взобраться на палубу. Он что-то коротко и тихо сказал. Пришедший стал его расспрашивать. Пэн отвечал быстро, взволнованно, потом подошел к Виталию вместе с пришедшим, который, вглядываясь в лицо юноши, сказал приветливо, но осторожно, без всякого обращения: - Здравствуйте! Какие-то знакомые интонации послышались Виталию в этом возгласе. Он тоже стал пристально вглядываться в незнакомца и вдруг вскрикнул: - Ли?.. Здравствуй, Ли! Это и в самом деле оказался Ли Чжан-сюй. Он стал расспрашивать Виталия, как тот оказался на джонке. Виталий, усмехаясь, ответил: - Да тебе Пэн только что докладывал. - А ты почему так думаешь? - спросил Ли. - Не маленький, догадываюсь. Пэн, услышавший восклицание Виталия, облегченно вздохнул: все, значит, хорошо! - Пэн знает только то, что было, как он тебя увидел, - сказал Ли, - а что было до этого? Виталий рассказал. Ли нахмурился. - Да... Не очень хорошо. Значит, разведка теперь знает, что ты находишься в городе. Да, кстати, надо наведаться в порт: не взяли ли кого-нибудь из наших?.. Ну, пойдем, Виталий. Я только одно дело с Пэном закончу. Ли стал что-то говорить Пэну. Тот молча кивал головой. Потом Ли потрепал Пэна по плечу и по-русски сказал: - Понял? - Понял! - ответил Пэн и, торопливо попрощавшись, полез в свою лодочку. Тихонько скрипнуло высохшее весло. Чуть слышно заплескалась вода. Черной тенью скользнула шампунька мимо. Пэн махнул рукой, и лодка его почти тотчас же пропала в чернильной темноте, покрывшей бухту сплошным непроницаемым покровом. - Куда это он? - спросил Виталий Ли. - Дело есть одно. Расспрашивать не следовало - Виталий понял это. - Помогает? - спросил он Ли о Пэне. - Значит, у дяди Коли и тут рука? Ли усмехнулся. - А ты думал, большевиков не интересует судьба этих товарищей? - Он кивнул на сплотки джонок, края которых терялись в темноте. - Здесь, Виталя, много взрывчатого материала, таких людей, которые хотят жить по-человечески. Знаешь, сколько тут людей, у которых китайские феодалы отняли все, что можно отнять у человека, сколько тут людей, которые не могут явиться на родину, так как сразу попадут под топор палача?.. Сколько тут драм, душевных страданий и... сколько ненависти к нашим врагам! Виталий спросил: - Это твой участок, Ли? И замолк, поняв неуместность вопроса. Да, у дяди Коли много забот, но мимо его внимания не прошли даже эти бездомные, лишенные крова люди, среди которых семена, брошенные дядей Колей, давали такие всходы, как Пэн. На вопрос Виталия Ли не ответил. - Хороший паренек этот Пэн! - сказал Виталий. - Да, парень очень хороший. Я его очень люблю. Думаю, что он сумеет многое сделать. Они сошли на берег. Немного пройдя, Ли попрощался с Виталием, остановившись на темном углу, и сам куда-то исчез только тогда, когда Виталий сделал несколько шагов по улице... Глава пятая РАБОЧАЯ УЛИЦА 1 На фронтах положение было "стабильным", как писала белогвардейская газета "Голос Приморья". Фронт застыл в апрельском положении, когда Народно-революционная армия ДВР, после разгрома белых под Волочаевкой, выбила их из Имана. Считанные километры отделяли НРА от Владивостока - последнего прибежища белогвардейских последышей и их интервентских покровителей. Не будь интервентов, уже в мае НРА достигла бы своей конечной цели. Но, декларируя невмешательство во внутренние дела русских, японцы с нарастающей тревогой следили за отступлением белых. Наконец они не выдержали. В районе деревень Бусьевка - Хвалынка японцы выставили свои заслоны, которые пропустили массу панически отступавших белых, сомкнулись за ними и оказались лицом к лицу с НРА. Не желая давать интервентам повода для открытого столкновения, Народно-революционная армия приостановила продвижение. В годы первой мировой войны через Владивосток шло огромное количество боеприпасов, вооружения, снаряжения и продовольствия, закупавшихся царским, а затем Временным правительством за границей. Далеко не все это было отправлено на фронт. Это было достояние русского народа, представлявшее громадную ценность. Но еще большую ценность представляли огромные запасы угля, руды, леса, расхищаемые японскими, американскими, английскими синдикатами и отдельными "промышленниками" в Приморье за время их хозяйничанья. Интервентам нужно было время для вывоза награбленного русского добра... Поэтому спешно переформировывались разваливавшиеся воинские соединения белых, расстрелами восстанавливалась дисциплина, день и ночь работали страшные белогвардейские и японские застенки во Владивостоке, Никольске-Уссурийском и на Русском острове. ...Советская Россия переходила к мирному строительству, к восстановлению разрушенного войной хозяйства. Она навсегда покончила с Юденичем, Деникиным, Врангелем, Колчаком и другими. Она навсегда выбросила с русской земли английских, американских, польских, румынских, французских, итальянских и прочих интервентов, и лишь на Дальнем Востоке оставались американо-японские оккупанты. Советская Россия начинала строить и делала это так же решительно и смело, как недавно еще она отвоевывала на полях сражений свою свободу. День ото дня крепли Советы, и укрепление их порождало все новые и новые противоречия среди капиталистических держав. Советская Россия выиграла войну и выигрывала мир. Только на Дальнем Востоке еще грохотали орудия и лилась кровь. Дольше всех задержались на русской земле японские интервенты, финансируемые американскими монополистами. Но им приходилось откладывать свои широкие планы об "Японии до Урала": слишком силен был отпор русского народа, и интервенция дышала на ладан. Они еще могли грабить, еще могли убивать, еще бросали они в бой против Народно-революционной армии Дальневосточной республики все новые и новые полки и батальоны белых, которым не было иного выхода, как расплачиваться теперь за все... Японские интервенты стремились как можно дальше оттянуть момент эвакуации: каждый день пребывания их войск в Приморье приносил миллионные прибыли японским монополиям Мицуи, Мицубиси и прочим... Спешно комплектовались новые части, ремонтировались бронепоезда. Прижатые к морю, подпираемые штыками интервентов, белые готовились к последним отчаянным схваткам. 2 Станция Первая Речка расположена на широком естественном плато, расширенном насыпями. Десятки подъездных путей, тупиков, деповские сооружения большой вместимости позволяли сосредоточить здесь для отстоя и ремонта множество вагонов и паровозов. Парк Первой Речки был огромным. От магистральных путей шло дугообразное ответвление на платформу шестой версты. Вся территория, образованная этой дугой, в течение десятилетий застраивалась путями. Все они были забиты вагонами, десятки тысяч которых после многочисленных мытарств попали сюда со всех дорог России. Финские вагоны стояли рядом с кубанскими, донские - с оренбургскими, польские - с сибирскими. На стенках вагонов можно было прочитать трафареты всех станций великой железнодорожной магистрали, опоясывающей четверть окружности земного шара. Пульмановские салон-вагоны, теплушки, цистерны, двойные американские вагоны-самосбросы, угольные, изотермические, классные и госпитальные, арестантские - "столыпинские" и бронированные жались друг к другу на путях, являя собой унылую картину постепенного разрушения. Окраска их облупилась, стены были пробиты или исцарапаны пулями и снарядами. Выбитые окна, расшатанные двери, проломанные потолки, следы копоти, обугленные стены, а иногда обнажившийся железный переплет - все здесь говорило о том, каким тяжелым было путешествие этих вагонов по России. Белые ехали на них тысячи километров, спасаясь от ударов Красной Армии, отстреливаясь, огрызаясь, простаивая в поле или мчась через стрелки, пытаясь найти место, за которое можно было бы зацепиться. Ехали - и доехали... Из парка Первая Речка ехать дальше было некуда. Стояли и ржавели вагоны. Стояли и ржавели паровозы, покрываясь рыжим налетом. Их не могли ремонтировать. Да никто, собственно, и не думал об этом. То, что можно было увезти, продать, - продавалось. И никому не приходило в голову разбираться в этом кладбище паровозов и вагонов. Их загоняли в тупики не для того, чтобы брать оттуда. Зачастую гнали целые составы так, что вагоны лезли друг на друга, ломаясь и круша соседние. Кого могло интересовать это? Здесь был конец. Правда, и здесь жили люди. Переполненный город не вмещал в себя всех, кого на край России привело беспорядочное отступление. Жили в вагонах годами, обрастали вещами, хозяйством. Жили семьи офицеров, которым белое командование уже не могло ничего дать, так как на каждого офицера приходилось не более двух солдат. Жили здесь и семьи солдат. Жили и дезертиры, скрываясь от мобилизации. Селились, присматриваясь друг к другу, чтобы не оказаться во враждебной среде: офицеры - к офицерам, солдаты - к солдатам, темные личности, неизвестно чем промышлявшие, - к таким же, как сами они. Вагон, который никуда не шел, который не подчинялся более свистку кондуктора, становился жилым домом. Рельсы определяли положение "улиц", образуемых заселенными составами. Так возник, отринутый городом, новый город на колесах. Сколько людей жило здесь, никто не мог определить: десятки тысяч. Тут умирали, женились, разводились, рожали детей, как в любом другом месте. Дети играли между рельсами, под вагонами, и слова "тамбур", "буфер", "подножка", "вагон" были первыми словами после слов "папа" и "мама", которые учились они произносить. Чтобы дать возможность разыскать нужного человека, а главное, отделить одну социальную группировку от другой, ибо в этом городе была и своя "аристократия" и свои "низы", тупики получили названия. Почтальон, читая на конверте надпись - "Первая Речка, Железнодорожное кладбище, Офицерский тупик", - не удивлялся, а отправлялся искать адресата, шагая через Солдатскую слободу, Дезертиры, улицу Жулья, Полковничий пролет, Врангелевский тупик, Каппелевский проспект, Колчаковский затор, Ижевские варнаки, Семеновский огрызок... Здесь, на Рабочей улице, жили и рабочие, выселенные японцами из первореченских железнодорожных казарм. Здесь жил секретарь подпольной комсомольской организации мастерских железнодорожного депо Алеша Пужняк. С его помощью Виталию предстояло выполнить поручение Михайлова в цехе, где ремонтировались и составлялись бронепоезда. 3 Смеркалось. Над городом стояло красноватое зарево. В депо светились огни. Свист паровозов то и дело прорезал вечерний сырой воздух. Лязгали на стыках вагонные скаты маневрировавших составов. Унылые звуки рожков стрелочников доносились со станции. Багровые отсветы от кузнечных цехов ложились кровавыми пятнами на рельсы. Виталий шел, с любопытством озираясь вокруг. Освещенные окна позволяли заглянуть во многие вагоны. Внутри устраивались как могли и как хотели. Кое-где жилье представляло собой пустой вагон с тесаным столом или бочкой вместо него, грубыми табуретами или ящиками из-под макарон или жестяными банками вместо стульев и нарами вместо коек. Были, однако, и такие вагоны, где люди устраивались надолго, стараясь не замечать неудобств своего четырех- или восьмиколесного обиталища. В иных вагонах виднелись занавески на окнах, блестящие шишки варшавских кроватей, столы, покрытые скатертями, книжные полки... Откуда-то доносились звуки рояля. Где-то пел женский голос под аккомпанемент гитары. Даже вьющиеся растения, призрак желанного уюта, в крошечных ящиках, укрепленных под окнами, произрастали здесь. Железные "буржуйки" составляли непременную принадлежность каждого вагона. В этот час почти все они топились, испуская в сумрак вечера снопы искр. То тут, то там из темноты неожиданно появлялось раскрасневшееся от жары лицо женщины, когда она снимала с конфорки посуду с варевом. Виталий остановился у одного такого вагона-дома и спросил: - Скажите, где тут Рабочая улица? Ищу, ищу... Заслоняя лицо ладонями, женщина, стоявшая у печурки, ответила: - Ну, если идти по порядкам, то тут проплутаешь долго. Вы пройдите под вагонами. Это - Полковничий пролет. За ним - Ижевские варнаки, потом, кажется, Семеновский огрызок, за ним - горелый состав, а там и Рабочая улица. Поблагодарив за совет, Виталий нырнул под вагоны; тотчас же больно ударился головой о ведро или ванну, подвешенные снизу. Его ругнули не очень обидно. Вышел на совсем неосвещенную улицу. Столкнулся с кем-то. Хриплый голос спросил: - На водку не дашь? - Нечего! - ответил Виталий, отстраняясь и невольно хватаясь за револьвер в кармане брюк. Голос прохрипел: - А ну, катись тогда к черту. Невидный в темноте человек размахнулся, с силой ударил в направлении голоса. Инстинктивно Виталий присел. Человек, не ожидавший этого, не удержался на ногах и повалился наземь. Пока он копошился, вставая, Виталий под вагонами вышел к горелому составу. За ним замелькали опять огоньки железных печей, показались освещенные окна, послышались голоса людей. И снова Виталий услышал женский голос и перезвон гитары. Девушка пела: Гляжу, как безумный, на черную шаль. И хладную душу терзает печаль... Звуки неслись из вагона, под которым Виталий только что пролез. Он постучал в стенку вагона. - Скажите, это Рабочая улица? - Самая что ни на есть она! - отозвался мужской голос. - Пролетарский бульвар, улица Жертв японских интервентов... - Тише! - сказал другой голос. - Ведь не знаешь, кто там, а треплешься! Заскрипела дверь, на пороге показалась женская фигура. - Вам кого надо? - Наклонив голову, женщина всматривалась в Виталия. - Мне надо слесаря Пужняка Алешу. Он в депо работает. Рядом с женской фигурой появился мужчина. - Вот он - я! Потомственный, почетный. Весь на виду! - Да перестань ты паясничать, Алешка! - с сердцем сказала женщина, отступая в глубь вагона. - Проходите. Пужняк здесь живет. Виталий поднялся по скрипучей лесенке и вошел в вагон. 4 Остановившись на пороге, Виталий осмотрелся. Десятилинейная керосиновая лампочка освещала неярким светом внутренность вагона. Ничто не напоминало здесь теплушку. Перегородки внутри делили ее на две небольшие комнатки. Первая была кухней и столовой. Тут стояли: стол, покрытый полотняной скатертью, стулья-самоделки, крашенные белой краской, откидной диван, устроенный из полки вагона, жестяной умывальник, за чистой занавеской подобие шкафа - прилаженный на стене ящик, в котором аккуратно были сложены тарелки и другие предметы обеденного обихода. Полочки были покрыты бумагой, опущенные края которой выстрижены замысловатым узором. Веселенькая ситцевая занавеска в зеленый горошек отделяла первую комнату от второй. Так как в первой комнате не было ни зеркала, ни туалетного стола, а также кроватей, Виталий догадался, что вторая комната служила спальней. - Проходи, проходи, товарищ! - сказал хозяин. Хозяйка предупреждающе кашлянула, и хотя Виталий в этот момент не смотрел на нее, почувствовал, что она сделала какой-то знак. - Что ты мне сигналы делаешь? - простодушно сказал хозяин. - Что я, не вижу, кому можно, кому нельзя говорить! Это тебе не Семеновский огрызок, где за "товарища" башку оторвут... Виталий обернулся. Хозяйка, смущенная замечанием, сделала вид, что оно ее не касается. Виталий рассмотрел, что это совсем молодая девушка. Вряд ли ей исполнилось семнадцать. Русые волосы ее отливали золотом, полная грудь была обтянута дешевенькой шелковой кофточкой с простенькой брошкой. Серые, навыкате глаза, чуточку озорные, какие часто бывают у девчонок-подростков, больше похожих на мальчуганов, освещали простое, миловидное лицо. Длинные косы свешивались тяжелыми жгутами почти до пояса. Девушка держала руки за спиной, поспешно спрятав их после услышанного замечания. Виталий протянул ей руку: - Будем знакомы! Антонов! Не слишком ласково девушка протянула и свою руку: - Таня Пужнякова. Затем Виталий поздоровался с хозяином. Тот тоже оказался молодым пареньком, чуть старше Виталия. Светлые волосы, зачесанные назад, делали его похожим на девушку. Та же приятная их волнистость, тот же оттенок спелой пшеницы, что и у новой знакомой Виталия. Юноша невольно посмотрел еще раз на девушку. Если бы не косы, да пухлые губы, да женское платье, парня и девушку можно было бы спутать, так сильно походили они друг на друга. Парень сказал, перехватив взгляд Виталия: - Сеструха моя! Вместе живем. Похожа? Вся в меня! - Похожа! - Ну, это еще посмотреть, кто на кого! - недовольно передернула плечами Таня. - Скорее ты на меня похож, шалопут! Оставив без внимания ее замечания, Пужняк подставил стул гостю и сел сам, выжидательно глядя на него. - Я от дяди Коли! - осторожно сказал Виталий, искоса поглядывая на девушку. Алеша понимающе кивнул головой и тотчас же подмигнул сестре: - Таньча! Поди погляди, каша бы не подгорела на "буржуйке"!.. - Хватился! - развела руками Таня. - Уж давно сняла. Ужинать можно. Алеша виновато покосился на Виталия. - M-м... - промычал он, ища предлог. - Ну, поди погуляй, что ли. - Спасибочки вам! - взметнула девушка своими озорными глазами. - Сказал бы прямо: надо, мол, поговорить с человеком. А то выдумывает. Ах, Алешка, ты Алексей! - С этими словами Таня взяла гитару и вмиг исчезла за дверями. - Комсомолка? - спросил Виталий. - Нет, где ей, - снисходительно ответил Пужняк. - Чего так? - Несознательная еще. Все хиханьки строит да на гитаре играет... - Ну вот что, товарищ Пужняк, надо нам поговорить по делу... ...Через час Таня просунула голову в дверь и взяла несколько ожесточенных аккордов на гитаре, чуть не оборвав струны. - Эй, господа-товарищи, на сегодня хватит. Лето летом, а на этом кладбище вечером сыро, как в погребе. Я больше не могу. Зуб на зуб не попадает... Честное слово! Бр-р-р! - Она демонстративно застучала зубами и вскочила в вагон. - А потом... я есть хочу до чертиков. Алешка, кончай турусы разводить. Каша поди уже заледенела! Повесив гитару на стену петлей пышного розового банта, украшавшего гриф, Таня засуетилась, собирая на стол. Загремели ложки и тарелки. Из-под толстого солдатского одеяла, сложенного на табурете, достала она чугунок, с настороженным вниманием поглядела под крышку и вся расцвела. - Дошла каша, братка! Будто в русской печи сварена! А похвалить некому... Первый сорт! Вы, Антонов, будете с нами ужинать? Конечно, что за вопрос!.. Вы такой каши в жизни не ели!.. Ее, знаете, надо сначала прокалить на сковороде, потом варить, а воды должно быть только вполовину больше, чем крупы... А потом в тепло... - Перестань, Таня! Неинтересно товарищу про кашу... - заметил с досадой Алеша. Но Таня невозмутимо продолжала: - ...чтобы упрела! А потом сдобрить ее свиными шкварками. И получится такая, что пальчики оближешь! От упревшей каши, и верно, шел такой аппетитный запах, что Виталий, почувствовав, как он голоден, невольно проглотил слюну. Таня, следившая за гостем, по-детски восторжествовала: - Ага! Что? Это еще есть не начали! - и она причмокнула пухлыми губами. Все трое принялись за еду. Таня каждому налила в эмалированную кружку чаю. На некоторое время все разговоры прекратились. Уплетая хваленую кашу, Таня подмигивала то брату, то гостю, ничуть не смущаясь тем, что видит его впервые. Утолив голод, Алеша сказал сестре: - Таньча, товарищ будет у нас жить. Девушка состроила гримасу. - Удивил, смотри! Да я слышала, как вы тут распределяли, что куда поставить! Алеша поперхнулся. - Ты что? Подслушивала? - Немножко. Ничего, кроме этого, не слыхала. Только когда вы громко заговорили... - Таньча! - сердито сказал Алеша, силясь придать своему простому, открытому лицу суровое выражение. - Что "Таньча"? Гром не из тучи? - фыркнула девушка. - Другой брат давно бы меня в помощь взял. А я у тебя все в девчонках хожу. Алеша покраснел, возмущенно глядя на Таню. А она, словно не замечая его взгляда, добавила: - Не таращь зенки-то... чего доброго вылезут! Вот и товарищ тебе то же скажет. Правда? - Правда! - невольно сказал Виталий. - Ну вот и я говорю! Кушайте, Антонов, вы такой каши не едали! 5 На новом месте Виталий спал, как всегда, без сновидений, спокойно, крепко. Разбудило его какое-то движение в комнате. Сквозь сон юноша расслышал легкие шаги. Кто-то протопал босыми ногами по плетеному коврику, застилавшему пол вагона. Негромко скрипнула дверь. Все смолкло. Затем дверь заскрипела опять, и те же шаги послышались вновь. Виталий открыл глаза. Через маленькие окна в вагон лился утренний свет. Босоногая, с растрепанными со сна волосами и заспанными глазами, в сорочке и в наспех надетой юбке, Таня хлопотала по хозяйству. Искала какую-то посуду, держала в одной руке нож и сковороду. Заметив, что Виталий смотрит на нее, она сердито сказала: - О! Уже! А ну, повернитесь к стенке. Еще рано. Я скажу, когда надо будет вставать. Еще десять минут можете лежать. Виталий отвернулся к стене. - Я ведь не знал, кто ходит. Я не нарочно. - Знаю, что не нарочно. А то я бы начисто выцарапала глаза... Я ведь злая! - сказала Таня, стуча котелком, ножами и вилками. Проснулся Алеша. Он выглянул из-под одеяла. - Уже бузишь, Таньча? Ну, баба-яга! Не дай бог, кто на тебе женится - несчастный человек будет! Товарищ Виталий! Ты не смотри на нее. Она уж такая сроду! Таня и тут не осталась в долгу: - Не учи ученого, Алешка... знаешь! Она исчезла в своей комнате. Появилась через пять минут в кофточке и туфлях. Волосы ее уже не торчали в разные стороны, а были причесаны. Вышла из вагона, крикнув напоследок: - Десять минут на вставание. Поды-ы-майсь! Вернулась она в вагон со сковородкой, наполненной жареной картошкой. Прерывистый гудок депо заставил их поторопиться с завтраком. В депо Алеша подвел Виталия к седоватому рабочему в менее замасленной куртке, чем у всех остальных. - Мастер Шишкин! - шепнул он Виталию. - Антоний Иваныч, - сказал Пужняк мастеру, - вот я вам новичка привел! Шишкин поднял седые клочковатые брови. - А я просил тебя? Алеша озорно подмигнул Виталию. - Вы-то не просили, Антоний Иваныч, а дядя Коля просил. Шишкин посмотрел на Пужняка в упор, потом опустил на глаза очки, которые были у него на лбу, и еще раз оглядел сначала Алешу, потом Виталия. - Впрочем, рабочие нам нужны! - сказал он и спросил документы Виталия. Он долго перечитывал их, потом, прищурившись, поглядел на комсомольца. - Значит, Антонов? - Антонов! - подтвердил юноша. - Ну, пускай будет Антонов! - произнес мастер. - Вот только куда поставить тебя? Алеша вмешался опять: - А на ремонт бронепоездов. У Антонова врожденная способность к ним. Шишкин из-под очков огляделся. Потом негромко сказал: - Дурень ты, Алешка, али прикидываешься? - Прикидываюсь, Антоний Иваныч! - То-то что прикидываешься. Чего разорался? Знаешь сам - кругом уши... Будто я без тебя не знаю, куда поставить... 6 Новые друзья, - а в том, что Алеша и Таня Пужняк должны стать его друзьями, Виталий не сомневался, - понравились ему сразу. Он не стал расспрашивать их о прошлой жизни, полагая, что понемногу узнает все, что было у них в душе. Однако один вечер раскрыл ему души его новых друзей с такой силой, с какой не могли бы их раскрыть долгие беседы и расспросы. Спор, свидетелем которого стал Виталий в первый же вечер у Пужняков, имел серьезные основания и тянулся давно. Таня догадывалась о второй стороне жизни своего брата, связанной с подпольем. На этой почве не раз возникали между ними горячие споры. Через несколько дней Виталию пришлось быть свидетелем такой перепалки. Он лежал на своей кровати за занавеской. Алеша сидел за столом и читал что-то. Таня пришла с улицы. Не видя Виталия, она налетела на брата: - Алешка, я тебе еще раз говорю! Мне от девчат отбою нет. Я им твержу: сама ничего знать не знаю и ведать не ведаю! А они мне: "Брось притворяться, а то мы сами Алешку спросим". Вот как придут к тебе да спросят, что ты им ответишь? Тоже молчком отделаешься или нос выше ушей задерешь: не ваше, мол, дело? Алеша заткнул уши. Таня не унималась: - О господи, Алешка! Да разве я стенке говорю! Ну, твое дело меня за человека не считать. Я как-нибудь и без тебя обойдусь. А что людям сказать? У них душа горит... Алеша недовольно сказал: - Отстань, Танька! Зудишь, как муха: люди... люди... Нашла людей! - Ох, отлупила бы я тебя за такие ответы, Алешка! - с сердцем сказала Таня, не обнаруживая, впрочем, намерения отступиться от брата. - Тебе не совестно глядеть на меня? Жив был бы отец, разве он заткнул бы уши, когда к нему живой человек обращается? Алеша прищурился на сестру. - Тоже мне живой человек... девчонка! Таня вспылила, в голосе ее послышались слезы. - А я виновата, что на работу меня не берут? Сам-то давно ли на работу попал? Кабы не Антоний Иванович, до сих пор по пристаням бы слонов продавал!.. Хоть бы куда пошла бы! Так не берут - безработными пруд пруди! Таня замолкла. Виталию слышно было, как она прошлась по комнате, постояла у дверей, потом вернулась к брату. Отодвинула табуретку. Села напротив Алеши. - Я вам помогать хочу, Алексей! - проникновенно произнесла она. Алеша опять уткнулся в книгу. - Кому "вам"? Болтаешь, сама не знаешь что... По-мо-гать! Ходи на посиделки с девчатами, в горелки играй - вот тебе и занятие, коли заняться нечем, а ко мне не приставай! Таня оттолкнула табуретку так, что та с грохотом полетела на пол. - Сам на посиделки ходи, голова садовая! Ну, что тебе стоит сказать своим: мол, есть люди, которые хотят работать, просятся... - И Таня вдруг тихо, но решительно добавила: - А то я, знаешь, и сама дорогу-то к дяде Коле найду, смотри! Алеша даже вскочил от неожиданности. - Таньча! - У него от испуга перехватило голос. - Таньча! Ты это имя забудь... Даже и во сне не вспоминай! Не твоего ума это дело! Маленькая ты, чтобы это имя вспоминать, язык придержи... Но не так-то просто было заставить Таню замолчать. Видимо, вытирая слезы, потому что она принялась сморкаться и голос ее то слышался ясно, то тускнел, она сказала так, что и Виталий поднялся невольно на кровати: - Маленькая! Может, ростом не вышла да все понимаю, товарищ дорогой! Еще тогда поняла, когда батю со двора колчаки повели. До сих пор слышу: "Танюша, дочка, Алексею скажи, пусть ничего не боится, - проживете, свои помогут... Не плачь, доченька, коли не придется увидеться!" Сколько мы с тобой голодали, холодали - все пополам; сколько ни просили, ни ходили - так свидания и не дали, гады! Что для них сиротские слезы, что для них, что двое ребят на морозе, как щенята, трясутся!.. Эх, Алешка ты, Алексей! Не маленькая я! Таня выскочила из вагона, хлопнув дверью. Алеша засопел... 7 Броневые поезда ремонтировали в трех тупиках, обнесенных забором. Длинные угольные вагоны-самосбросы шли под корпуса бронированных вагонов. Внутри возводили бетонные камеры со сводчатым потолком и амбразурами на положенных местах, пробивали борта для дверей: выходных наружу и для сообщения вагонов друг с другом. Амбразуры пробивались не только в бетонных камерах, возвышавшихся над уровнем борта на два аршина, но и в корпусе, для стрельбы с колена и лежа. Готовые вагоны стояли на запасных путях. Выглядели они внушительно: узкое, длинное черное тело, серый верх с угрожающе разверстыми амбразурами. На них еще не было вооружения. Но и без него каждый из рабочих понимал назначение вагонов. Виталий принялся за работу с охотой, весело. Его поставили на клепку. Дело это было знакомо ему еще со времени работы в мастерских Военного порта, и он сразу показал себя умелым клепальщиком. Кроме старшего мастера Шишкина, кадрового первореченского деповского, за работами по ремонту бронепоезда следили еще пятеро мастеров - двое деповских и трое из управления коменданта гарнизона. Последние носили военную форму с погонами инженерного ведомства. Рабочие считали их шпионами. В их присутствии прекращались всякие разговоры. Один из деповских, Кашкин, также был у железнодорожников на подозрении. За ним, не сговариваясь, следили, избегали вступать с ним в беседу. Был он человек новый, пришел в депо недавно, но за ним уже потянулся слух: наушник, ябеда, стукач. Обо всем этом Виталию сообщил Пужняк. Что касается остальных мастеров, то они были недовольны своей работой, тормозили ее. Усилия их не были организованы, действовали они на свой страх и риск, осторожно и не всегда умело. Однако их поведение служило доказательством того, что в депо обстановка вполне подходила для выполнения намерения, с которым Бонивур явился на Первую Речку. С первого же дня Виталий обогнал на клепке всех своих напарников. Те присматривались к нему, но молчали. Антоний Иванович вечером подошел к юноше. - Ну, как работаете? - Ничего, - весело ответил Виталий. - Только, вижу я, клепальщики не торопятся. Старший мастер посмотрел на него. - Да-а, наша работа такая: поспешишь - людей насмешишь! - ответил он. - Дело серьезное делаем. - Вот я и говорю, торопиться надо! - сказал Виталий. Антоний Иванович не спеша закурил. - Когда надо будет поторопиться, сам скажу! - заметил он с особым выражением. - А ты пока к ребятам присмотрись... Да горячку не пори! На другое утро Виталий с прежним жаром принялся за работу. Он ловко обрабатывал торцы заклепок, обгоняя других клепальщиков. Напарник его, Федя Соколов, сидевший внутри вагона, высунулся из-за борта. Он непонимающе смотрел на Виталия. - Слышь, голова! Куда ты, к черту, торопишься? - А что? - невинно спросил Виталий. По виду напарника заметно было, что тот взбешен, и не миновать бы Бонивуру забористой ругани, если бы в этот момент к ним не приблизился один из контролеров управления коменданта. Напарник метнул на Виталия сердитый взор, чертыхнулся и исчез в корпусе. Когда контролер прошел, рабочий опять высунулся. - Что, что-о? - передразнил он Виталия. - Ты думаешь, тебя на этой чертовой телеге под венец, что ли, повезут? Я тебе хочу сказать вот что: нам умников да сволочей не надо... японских прихлебаев! Понял? А то живо загремишь отсюда... Многое еще, видно, хотел сказать рабочий, но ему опять помешали - незаметно подошел Кашкин. Он слышал последнюю фразу и многозначительно погрозил рабочему. - Поменьше языком болтай! - строгим голосом сказал он, и глаза его зло сверкнули из-под белесых ресниц. Соколов сплюнул и скрылся в корпусе. Кашкин, уже приметивший, что Виталий работает споро, не в пример другим, понизив голос, обратился к нему: - Хорошо работаешь! Очень хорошо... Видно, не такой висельник, как эти! - кивнул он в сторону напарника. - Лается? - Не без этого! - ответил Виталий. - А пошто? - заговорщицки наклонился Кашкин к юноше. - Да, говорит, зря гоню! - Им бы, лентяям, семечки лузгать да с девками балясы точить! - сказал Кашкин с отвращением. - Работа срочная, военная! Господин Суэцугу торопит, а они тянут... как мертвого кота за хвост! - Неожиданно он спросил шепотом: - А еще что говорил твой напарник? - Да я не слушал! - простодушно ответил Виталий! - А ты послушай, - еще тише произнес Кашкин, опасливо оглядевшись. - Потом мне скажешь. А? - Да... неловко как-то! - поежился Виталий. - А я тебе в ведомости выработку подыму... А? Виталий искоса посмотрел на Кашкина. Напускная его простоватость обманула мастера; лицо Кашкина изобразило жадное любопытство и ожидание. "Ну, подлюга!" - подумал Бонивур. - Подумать надо, - сказал он медленно, словно расценивая, стоит ли овчинка выделки. - Выработку-то поднимать не след бы, заметно будет... - Ну-ну, подумай! - скороговоркой выдохнул Кашкин, видимо, обрадованный тем, что новичок оказался податливым. - А что касаемо денег, можно и чистоганом... А? "Так! Значит, ты мастер на все руки", - ответил про себя Виталий. Кашкин опять заглянул ему в глаза. - Так ты слушай, что говорить будут... А я к тебе завтра опять подойду. А? - Можно и завтра! - ответил Виталий. Кашкин исчез так же незаметно, как и появился. Виталий нагнулся и под вагоном последил, как удалялся мастер. Потом тихонько стукнул по корпусу, давно приметив, что к пробою заклепки прижато ухо напарника. - Эй, друг! - крикнул он негромко. Насупленный напарник показался над бортом. Виталий спросил его: - Слыхал? - Ну?! Виталий пожал плечами. - Не понимаю, чего вы его терпите? Расскажи ребятам. Убрать этого гада нужно. Парень вдруг расплылся в широчайшей улыбке, которая осветила его замызганное лицо. Черной рукой он взъерошил свои русые волосы, выбившиеся из-под кепки, и сказал: - А я думал, ты... Виталий усмехнулся: - Индюк тоже думал. Соколов заметил: - Мы давно за этой шкурой следили. Улик не было. Что-то он с тобой больно быстро вкапался. - Ну, видит молодого, "неиспорченного" рабочего! - расхохотался Виталий. - Знаешь, и на старуху бывает проруха! Напарник натянул кепку на глаза. - Ладно! Незадолго до конца работы он попросил Виталия поработать одного, сам же ушел. Виталий заметил, как он разговаривал с мастерами. Поздним вечером Виталий и Пужняк возвращались из депо домой. Огромная, неправдоподобно оранжевая, будто нарисованная луна тяжело выкатывалась из-за силуэтов зданий, словно нехотя подымаясь вверх. Густые тени лежали между вагонами. Они скрадывали очертания составов, путей, делая их неузнаваемыми. Молодые люди шли медленно. Вечерняя прохлада после деповской копоти и духоты была приятной. Невдалеке запыхтел паровоз. Потом он сконтрпарил*. Раздался лязг буферов, перестук колес на стыках рельсов. Вдруг пронзительный крик пронесся над путями. Затем все стихло. ______________ * Дал задний ход. - Никак кого-то зарезало! - встревоженно ахнул Алеша. Он бросился по направлению крика. Длинные черные тени мгновенно поглотили его фигуру. Со всех ног Виталий полетел за Пужняком. На третьем пути, у маневрового состава, озаренная багровыми вспышками факела, бросавшего кровавые блики на рельсы, сгрудилась небольшая толпа. Сдержанные возгласы, сумрачная неподвижность людей, глядевших на что-то под колесами товарного вагона, заставили Алешу и Виталия броситься туда. - Что случилось? - спросил Пужняк тревожно. - Кашкин под поезд угодил! Шел-шел, поскользнулся - и каюк! - ответил ему незнакомый голос. 8 На следующий день обнаружилось, что Кашкин был не совсем простым мастером. Обычно в несчастных случаях дело ограничивалось составлением протокола. Тут же наехала целая комиссия: железнодорожное начальство, прокурор, какие-то военные, наконец, японский офицер. Комиссия заседала в проходной будке броневого цеха. Рабочих, оказавшихся вблизи места происшествия, вызывали поодиночке, расспрашивая об обстоятельствах смерти Кашкина. Виталий забеспокоился: ему вовсе не хотелось лишний раз сталкиваться с каким-либо начальством. Он, нахмурясь, ожидал вызова: Антоний Иванович подошел к Бонивуру. - Чего зажурился? - спросил он Виталия. - Юноша повел плечом. - Не люблю по начальству таскаться, Антоний Иванович! - ответил он. - Не с руки мне с ними толковать! - Это можно устроить! - понимающе сказал мастер. - Мы с Алешей разговаривали уже. Никто тебя не называл. Допрос не дал никаких результатов. По показаниям выходило, что Кашкин во время работы иногда прикладывался к чарочке, часто к вечеру доходя до "третьего взвода"; шел навеселе и на этот раз; видно, закружилась голова, и он попал под колеса маневрового состава. Потом рабочих собрали на площадке у входа. Военный прокурор сказал, что этот случай очень подозрителен, что не первый раз здесь погибают мастера, которые не уживаются с рабочими. Толпа зашумела. Из задних рядов донеслись выкрики: - Мастер мастеру рознь! - Сыскных дел мастера! - Когда рабочий пострадает, никого это не интересует, а тут, вишь, какое представление! Прокурор обратил негодующее лицо к начальнику депо. Тот замахал руками на кричавших. Однако шум не прекратился. Передние угрюмо молчали. Задние продолжали: - Довольно людей мурыжить! - Скажите спасибо, что одной собакой меньше стало! Начальник депо вскочил на инструментальный ящик. - Тише! Тише, господа! - Мы не господа, а рабочие! - крикнул кто-то. - Тише! С вами хочет говорить господин Суэцугу, представитель японского командования! Начальник депо слез с ящика, вытер потное лицо и исчез за спинами военных. Из группы выступил японец. Он надменно выпрямился, свысока, насколько позволял его маленький рост, оглядел собравшихся. - Зачем кричать? - сказал он, старательно выговаривая слова. - Кто кричит, тот плохо работает! - Уж чего бы лучше вам было: работай - молчи, помирай - молчи! - опять крикнул кто-то. Японец снисходительно улыбнулся. - Молчание - золото! - сказал он, видимо, щеголяя знанием русского языка. - Вот ты и помолчи! - раздался тот же голос. Толпа одобрительно загудела. Суэцугу, приняв прежнее выражение, продолжал наставительно: - Это странно, что когда мы хотим выяснить, как погиб ваш товарищ... - Анчутке черному он товарищ! Незнакомое слово заставило японца прислушаться. Он сбился. Потом закончил, выражая крайнее недоумение: - ...вы не хотите этого! Алеша Пужняк, стоявший впереди, глядя прямо в рот японцу, крикнул: - А вы бы лучше выяснили, как погибли наши товарищи - Лазо, Сибирцев и другие. Не забыли? В двадцатом году? Японец сморщился. - Как это может быть, - продолжал он, словно не слыша замечания Алеши, - чтобы человек мог попасть под поезд? Алеша опять вставил: - А как может быть, чтобы человек попал в топку паровоза, а? Стоявший рядом Антоний Иванович дернул Алешу за рукав. У Суэцугу испортилось настроение. Он оставил попытку договориться с рабочими. Уже другим тоном выкрикнул: - Вы не можете соблюдать порядок! За вами надо смотреть. Мы поручили вам военный работ. Теперь мы поставим военный охрана... Вы не есть хоросо рабочи!.. Вот! Разгорячась, он стал прохаживаться перед толпой. Глядя в амбразуру вагона, Виталий увидел японца. Лицо его показалось Виталию знакомым. Он стал припоминать, где видел его. Память тотчас же воскресила апрельский день 1918 года, когда чудесно преобразившийся из парикмахера в японского офицера Жан указывал японскому отряду здание гимназии, занятое под казарму. После заявления Суэцугу комиссия отправилась восвояси. Едва члены комиссии повернулись к выходу, Алеша засунул два пальца в рот и по-разбойничьи свистнул. Свист прокатился по цеху. Суэцугу нервно обернулся. Алеша сделал наивные глаза. Тотчас же засвистели в другом месте. Так, провожаемая свистом, комиссия дошла до ворот. Напоследок, когда члены комиссии переходили полотно, кто-то с недюжинной силой пустил по нему вагонный скат. Скат, легонько подскакивая, чуть слышно звеня, многопудовой катушкой, помчался к выходу из цеха. Члены комиссии бросились врассыпную, позабыв всю важность, с которой до сих пор держались. Насмешливый хохот раскатился по цеху. Алеша разыскал Виталия. Лицо Алеши разрумянилось, он довольно поблескивал глазами: - Ну что? Каково? - Ребята, вижу, боевые, - задумчиво сказал Виталий. К ним подошло еще несколько человек, прислушиваясь к разговору. - Только несерьезно все это. Надо дело делать, а не свистеть да скаты катать. Соколов ухмыльнулся и подмигнул окружающим. - А ты покажи настоящее дело! Алеша многозначительно сказал: - Антонов-то? Он покажет! К вечеру в цех явилась полурота японских пехотинцев. Они расположились у входа и по тупикам, сменив солдат железнодорожного батальона, к которым рабочие привыкли и с которыми давно не считались. Японцы стали мерно прохаживаться, держа ружья наперевес. Алеша окрикнул одного из солдат: - Эй ты, чучело! Японец поглядел на Алешу, но так, словно перед ним было пустое место. - Зачем вас пригнали-то, а? - спросил Алеша. - Вакаримасен*, - сказал японец. ______________ * Не понимаю (японск.). - Вакаримасен, вакаримасен! - передразнил его Алеша. Взгляд японца был слишком понятен. Даже какая-то усмешка почудилась Алеше во взоре низкорослого солдата. Алеше стало ясно, что охрану бронецеха поручили солдатам, знавшим сносно русский язык. Он сообщил о своем подозрении Виталию. Возможно, что охранка надеялась таким путем добыть какие-нибудь сведения. Расчет был прост: рабочие могли проговориться при солдатах, надеясь, что последние не понимают по-русски. Фигуры в хаки испортили настроение всем. Рабочие угрюмо глядели на солдат в желто-песочных мундирах. - Ну, чисто истуканы стоят... Русского хоть словом пришибешь, а этого - ничем. Виталий слышал эти слова. Он громко ответил, внимательно следя за японцем: - Пришибали и этих! Не слыхали, как в марте на Первой Речке восстала рота японских солдат? Красный флаг подняли... Солдат кинул быстрый взгляд на второго японца, стоявшего поблизости, и что-то сказал, отрывисто и четко, как бы отдавая приказание. Тот пошел вдоль состава. "Ага, клюнуло!" - подумал Виталий, и ему стало ясно многое. Три звездочки на погонах первого японца, знак солдата первого разряда, показали, что это старослужащий, которому, очевидно, было известно кое-что об успехах большевистской пропаганды в воинских частях японцев. Второй был новичок - одна звездочка. Старослужащий отлично понял, что сказал Виталий, но не хотел, чтобы слышал второй солдат. Виталий добавил громче: - А в этом месяце на Второй Речке в японских казармах жандармы обнаружили большевистские листовки. Хотели арестовать кое-кого из солдат. А остальные не дали, за оружие взялись! - Виталий заметил, что японец прислушался к его словам. Соколов не мог успокоиться. - Дожили! - ворчал он, косясь на охрану. - Будто арестанты, право слово! Ну, я под японской охраной работать не буду... Я не я, а не буду! Бронецех готов был принять вызов. К такому выводу пришел Виталий. Перед концом работы Антоний Иванович подошел к Виталию. Вытирая руки ветошью, он пристально посмотрел на юношу. - Ну, как тебе наши ребята понравились? - спросил он. - Ребята боевые! - ответил Виталий. - Боевые-то боевые, да только им рука нужна. Алешка Пужняк - все сам бы да сам... Организации настоящей нету: боится довериться людям, комсомольцев у нас мало. А помощь их потребуется! - Значит, надо поторопиться? - посмотрел Виталий на мастера. - Да! - коротко ответил он. Помолчав, он вполголоса сказал: - Партийный комитет постановил начать забастовку. Надо от молодежи выделить людей в стачком. Понял? - Как не понять! - отозвался Виталий. - Связь будешь держать со мной. Сутулясь, засовывая ветошь в карман замасленной кожанки, Антоний Иванович ушел. Виталий поманил к себе Алешу. - Поговори с ребятами, которые покрепче. Соберемся, кое-что обсудим. Дело есть. 9 Вечером в вагон Алеши собралось двенадцать человек. Они приходили поодиночке, стараясь не шуметь. Втихомолку рассаживались. Закурили, вагон наполнился сизым дымом. И раньше у Алеши собирались, но никогда не было столько народу. Таня засуетилась. Предвидя что-то из ряда вон выходящее, что-то серьезное, она усаживала приходивших, блестящими глазами озирая их, и не могла дождаться, когда люди начнут говорить о деле. Однако, когда все собрались, Алеша сказал ей многозначительно: - Таньча! Ты того... Таня вспыхнула. Потихоньку, но злым голосом, в котором послышались слезы, она огрызнулась на брата: - Ага! Как дело начинается - Таню за дверь? Виталий заметил это и поспешно сказал: - Таня! Нам тут о своих делах говорить надо. Я попрошу вас: последите, чтобы кто-нибудь не подслушал... Кто будет близко подходить, вы потихоньку постучите в стенку. Таня торжествующе посмотрела на Алешу. - Товарищ Антонов! - сказала она. - Я с гитарой сяду. Ладно? - И, видя, что Алеша состроил гримасу, добавила: - буду играть, если кто подойдет. Хорошо? Виталий согласился. Таня скрылась за дверью. Собрание открыл Антоний Иванович. Он представил посланца "дяди Коли". Виталий коротко рассказал о том, какое значение имела работа, которую выполняли в цехе. С тревогой он заметил, что его слушают не очень внимательно. Федя Соколов сдержал зевок. - Тебе скучно? Неинтересно? - прервал свою речь Виталий. Федя смущенно кашлянул. - Да нет, товарищ Антонов, я не потому... Вот ты агитируешь нас - а первореченских разве агитировать надо? Ты дорогу покажь, а мы-то настропаленные... Нас тут япошки да семеновские так за советскую власть сагитировали, что лучше и не надо! Руки чешутся... - Тише, Федя! - остановил его мастер. - Дела просишь, а дисциплину не соблюдаешь. Виталий объяснил, что сейчас требуется от рабочих бронецеха. - Понятно! - отозвался один из сидящих. - Будем волынку тереть!.. По-итальянски. - Да! - подтвердил мастер. - Пока саботаж. Итальянская забастовка. А как только подготовим все, соберем страховые, с запасами устроимся, тогда и настоящую объявим! Антоний Иванович молодо блеснул глазами. Он подкрутил усы, молодцевато выпрямился и с довольным видом сказал: - Тряхнем стариной! В девятнадцатом месяц бастовали. Вот это было дело! Туго было, правда... Под конец особенно, когда все финансы издержали. Бабы уже и твердости лишились. Детным совсем худо пришлось. Если бы не эгершельдские грузчики, не знаю, как дотянули бы! Провизией нас поддержали, деньгами. А потом КВЖД забастовала, Владивосток, и начали всеобщую. То-то забегали наши ироды! Все требования удовлетворили: жалованье повысили, стукачей да живодеров поперли, союз разрешили. Бетонщик Квашнин с замешательством посмотрел на Виталия и на мастера. - Ну, а с нами как? - поднял он недоуменно плечи. - Как же мы итальянить будем? Это слесарям легко: суетятся, стучат, подтачивают - видимость есть. А у нас ведь форма, замес; сколько ни мешай бетон, класть все же надо? Как быть? Виталий не мог ничего ответить Квашнину. Но его выручил мастер. Хитровато прищурившись, он подмигнул Квашнину. - Как быть, говоришь! Да вы, бетонщики, настряпать можете еще лучше нас! Вы песочку в цемент, песочку... Вот и видимость будет, и дела не будет... - Да-к ведь бетон-то хрупкий будет от песочку? - непонимающе сморщил лоб Квашнин. Антоний Иванович ухмыльнулся. - Голова!.. Ума палата, а понять не может. Ты так подсыпай, чтобы от пальца не рассыпалось, чтобы с территории выпустить... Понимаешь? А коли камера потом от тряски осядет али от снаряда вдрызг полетит так это - от бога! Квашнин одобрительно хмыкнул. - Да-а! Эт-то конечно... Замес-то в три пятых сделать, а то в пять седьмых!.. Ловко! По натуре он оказывать бетоном будет, а по сути - труха. Благо, что на крепость испытания не делают... Д-да! Это можно! - повторил он опять и восхищенно ткнул Антония Ивановича под ребро. - Ах ты, старый хрыч! Хитер!.. Хитер! В забастовочный комитет выделили троих: Квашнина от бетонщиков, Алешу Пужняка и Виталия. Бонивур взялся подготовить выпуск листовок. Без поддержки всего депо один бронецех не мог бастовать: объявив локаут, заменив рабочих, белые не дали бы сорвать ремонт бронецеха. 10 Таня меланхолически перебирала струны. Ей очень хотелось, чтобы произошло какое-нибудь необыкновенное событие, в котором она доказала бы, что способна на многое, что она не хуже брата. Однако никто не показывался в тупике. Неясный шум, доносившийся из других вагонов, понемногу стихал: было уже поздно. Луна, серебристо-бледным пятном видневшаяся в небе, источала призрачный свет. Тихо рокотали струны, и ничего необыкновенного не происходило. Во все глаза девушка смотрела вдоль вагонов. Воображение рисовало ей притаившихся врагов. То казалось, какие-то фигуры крадутся, скрываясь в тени вагонов, то чудилось Тане, кто-то ползет между рельсов. Совещание затянулось. Лихорадочная дрожь проняла Таню. Нервы ее расходились. Но вот и впрямь что-то мелькнуло под вагоном напротив, какая-то тень показалась там. Таня изо всей силы взяла аккорд. Струны жалобно взвизгнули. От этого звука вздрогнула и сама девушка. Глухие голоса в квартире Пужняка смолкли. В ту же секунду кошачье мяуканье понеслось из-под вагона, к которому со страхом присматривалась Таня. - Бр-рысь ты, подлая! - с сердцем крикнула девушка. В этот момент скрипнула дверь. - Ну, как дела, Таньча? - спросил Алеша. Он вышел на улицу, постоял, разминаясь. За ним вышел и Виталий. - Ничего не произошло, часовой? Таня покраснела до корней волос. Хорошо, что смущение ее никто в сумерках не мог заметить. - Ничего, товарищ Виталий! - едва справившись с волнением, ответила она. Алеша пошутил: - А я думал, ты с каким-нибудь ухажером давно смылась. - Смываются не эти, а вашего отца дети! - не осталась Таня в долгу. - А что за сигнал был? - Так... Проходил какой-то мимо, - ответила девушка и опять обрадовалась, что в темноте не видно было, как она покраснела. Алеша постучал в стенку вагона. Один за другим вышли мужчины на улицу и стали расходиться по домам. Проветривая комнату, в которой от табачного дыма было сине, Таня тихонько обратилась к Бонивуру: - Товарищ Антонов! А может, мне какая работа найдется? Я все сделаю. Честное слово! Апрельский день 1918 года ожил в памяти Виталия. Лицо Лиды, с тревогой и лаской глядевшей на Виталия, тепло ее руки, легшей на его плечо, тихий голос, говоривший, что о нем вспомнят, когда надо будет, вмиг промелькнули в голове Виталия, и радость первого поручения, когда маленькое дело казалось большим и самым важным на свете, обожгла сердце Виталия мучительным и сладким воспоминанием. Он проговорил: - Найдется, Таня!