ко разговаривать, мальчики сейчас же о чем-то заспорили, девочки затянули песню. Ты взойди, взойди, солнце красное... Голоса поднялись высоко вверх и неуверенно заколебались. - Эй, эй! Врете, врете! - закричал Митя. Недружный хор двадцати голосов подхватил песню нескладно, фальшиво и весело. Митя махнул рукой: - Ну так и быть - врите дальше!.. Солнце вставало. По одну сторону шоссе в верхушках деревьев уже просвечивали его золотые лучи. Проснулись птицы, засуматошились в кустах, защелкали, засвистели. По другую сторону шоссе лежал луг; на траве блестели и переливались прозрачные капельки росы. - Севка, дыши хорошенько! Этот воздух самый полезный! - уговаривали Малютина ребята. - Все свои печенки сразу вылечишь, - подтверждал Мазин. Сева Малютин широко раскрывал рот и радостно смеялся. Николай Григорьевич то и дело поворачивал назад голову и кричал ребятам: - Стой, пионер! Сорви-ка вот эту ромашку при дороге... Давай сюда! Да зеленое копытце прихвати! Ребята с готовностью спрыгивали в узкий ров и бросали на колени старику пучки зелени. Старик растирал ладонями тугие круглые копытца; от копытец остро пахло чем-то медвяным, душистым. - Запах-то какой! Ребята нюхали и охотно соглашались: - Здорово пахнет! Старик радовался знакомым местам: - Гляди, гляди, Сережа! Вон они, три дуба-то, те самые! Под ними Матвеича моего ранило... Эх, рассказать, так это целая история... Когда б не товарищи, не быть бы нам с ним живыми... Колеса подпрыгивали на камнях и монотонно скрипели. Хлопчик, сидевший за кучера, легонько встряхивал вожжами. Солнце стало жарко припекать. Ребята проголодались. Решили отойти в сторону от шоссе и сделать привал около реки. На зеленом пригорке сложили вещи. Над рекой поднялся шум и визг. Мальчики вместе с Митей переплыли на другую сторону и, обвалявшись в песке, бросились в воду, осыпая друг дружку фонтаном брызг. Девочки долго бродили, выбирая себе местечко; они купались около берега, держась за руки и щупая ногами дно. Вода была теплая - купанье затянулось. В конце концов ребят еле выгнали из воды: пришлось два раза протрубить в горн. Развели костер, сварили похлебку, вкусно позавтракали и улеглись на мягкой траве, в холодке. После сна ребята отяжелели. Лениво надевали на плечи вещевые мешки. Никому не хотелось нести лагерное имущество: продукты, палатки, рыболовные снасти. Когда снова вышли на шоссе, девочки сложили свои вещи на телегу, в которой ехал Николай Григорьевич. - Ладно, ладно, хитрюшки! Вам бы только полегче! - упрекали их за это ребята. - А вам завидно? - Да ну их! Никуда с ними ездить не стоит! - ворчал Одинцов. - На Украину заехали - и то ссоримся! - Что вы тут спорите? - подбежал к ним Васек. - Да надоело мне с удочками таскаться всю дорогу - торчат, как иглы у дикобраза! - пожаловался Белкин. У Лени Белкина над красным, вспотевшим лбом топорщились прямые белые волосы. Ребята захохотали: - А и правда ты похож на дикобраза! - Ну и несите тогда сами! - рассердился Белкин. Мазин сбросил на землю вещевой мешок и подставил свою спину: - Кладите все на меня! Ладно! Кто ворчит - клади! Ребята с мешками налетели на Мазина. - Давай! Клади! Накладывай! - разыгрался Трубачев. - Еще давай! На дороге образовалась куча вещевых мешков; под ней скрылся с головой весь Мазин. - Эй, Митя, Митя! Мазина нет! Мазин пропал! - Это что за склад? - засмеялся Сергей Николаевич. Митя разбежался и прыгнул через мешки. Куча зашевелилась - из-под нее вылез Мазин. - Хотел совесть у ребят испытать, - заявил он при общем смехе. Шоссе казалось бесконечным. Жара начала спадать. Сергей Николаевич посмотрел на часы: - Ого! Пять часов уже. Пора в лес сворачивать... Вам, Митя, дотемна надо разбить лагерь, чтобы устроиться на ночь. - А вот сейчас поворот будет, до него от нашего села километров двадцать, там и свернете, - посоветовал возница. - Вот и хорошо, - сказал Сергей Николаевич. - Я замечу место, где вы войдете в лес, отвезу отца на пасеку, и мы с Иваном Матвеевичем придем в лагерь. На повороте распрощались. Учитель взял с собой горн: - Когда вернусь, буду горнить в лесу, а вы барабаном откликайтесь. Николай Григорьевич помахал ребятам платком: - Приходите в гости, не забывайте старика!... Отряд свернул с шоссе и вошел в лес. Между деревьями замелькали голубые и белые майки. Сергей Николаевич сел на телегу рядом с отцом. - Большой крюк мы сделали, - сказал возница и хлестнул лошадь. x x x Шли медленно. Лес был густой, без тропинок. Разросшийся кустарник цеплялся за платье, ноги обжигала крапива. Заросли папоротника, колючего шиповника преграждали путь. Встречались огромные, старые дубы, тяжело накренившиеся набок; их толстые корни торчали из земли, а рядом шумели крепкие дубки и молодые осинки, заплетенные хмелем. Из-за их ветвей выглядывали красные гроздья калины. - Тут где-то Николай Григорьевич посулил нам речку, - перелистывая свою записную книжку, говорил Митя. По его расчетам, они отошли от шоссе километра три. Ребята постояли, прислушались. Нигде не было слышно шума воды. - Да и место для воды неподходящее, - огляделся вокруг Митя. - Ну, пошли дальше... Спустились в глубокий овраг; цеплялись за кусты, поползли наверх. Открылась светлая зеленая лужайка, окаймленная орешником. На кустах орешника под широкими листьями тесными семейками лепились молодые орехи с мохнатыми зелеными колпачками и белой скорлупой. - Может, на ночь остановиться здесь? - предложил Митя. - Ну нет, здесь неинтересно! Надо речку искать! - закричали ребята. Лес стал редеть. Из-за белых берез вдруг выглянула полоса светло-зеленой изумрудной травы; между кочками заголубели крупные незабудки. - Болото! Болото! Значит, нужно влево держать. Николай Григорьевич предупреждал! Митя оживился: - Теперь все в порядке! Пошли! Из кустов выскочил Петя Русаков: - Нашел! Все нашел! Идите за мной! Вон между деревьями светится полоска. Это река. Идемте! Петя побежал вперед. Ребята еле поспевали за ним. Снова миновали заросли крапивы, ежевики и колючек, миновали молодой осинник и наконец вышли к маленькой лесной речушке. Она бойко и весело плескалась между зелеными берегами; кое-где прямо из воды росли широкие, тенистые ивы; ветки их как бы плыли по течению, купаясь в чистой воде. На высоком берегу было сухо. Желтели сосны, пахло свежей хвоей. - Вот местечко так местечко! Как раз то, что нам нужно! - обрадовались ребята. - Стоп!.. Разбивай лагерь! - скомандовал Митя. Васек нашел место для палаток. Ребята захлопотали. Наспех натянули палатки. Синицына, выбранная поваром, загремела котелками, подгоняя кострового - Мазина. Петя Русаков уже готовил площадку для костра. Санитарка Валя Степанова пошла искать родниковую воду для питья. Решено было сварить на ужин уху. Мальчики вместе с Митей отправились на рыбную ловлю, а девочки остались в лагере чистить картошку. - У них от ходьбы ноги болят, только они не сознаются, - подмигнул Петьке Мазин. Ребята вооружились кто чем мог. Одни ловили рыбу сачком с густой сеткой, другие - удочкой. Над рекой зазвенели веселые голоса. - Ребята, рыба не любит шума. Надо, чтоб было тихо, а то мы ничего не поймаем, - сказал Митя, сидя на берегу около своей удочки. И тут же, выдернув ее из воды, замахал руками и громко запел: Вот так щучка, Вот так штучка! Оказалось, что он поймал маленькую щучку. В лагере ребята застали полный порядок. Не дождавшись рыбы, девочки уже сварили ужин. В горячей золе стоял чугун с лапшой. Проголодавшийся Митя с удовольствием потянул носом аппетитный запах и потер руки: - Вот так девочки! Вот так хозяйки! Ребятам тоже понравилась лапша. Но, чтоб девочки не задавались, Мазин на всякий случай сказал, что такую лапшу всякий дурак сварит. И съел две полные миски. Ужин был веселый. После лапши пили чай с московским печеньем и играли в коллективное рассказывание. Митя сказал: - Участников похода было двадцать. Первый, Коля Одинцов, был живой, смешливый мальчик... - Митя тронул Одинцова локтем: - Рассказывай все, что знаешь о себе. Одинцов подумал и сказал: - Мне больше всего помнится, как я первый раз пришел в школу и подрался с Васьком, потому что он рыжий. Ребята смеялись. Больше всех хохотал Васек. Потом Коля описал наружность Саши Булгакова и подтолкнул товарища: - Рассказывай все, что знаешь о себе. Некоторые ребята придумывали всякие смешные истории. А Синицына сказала, что у нее - все друзья, только есть в лагере один мальчик, который всегда к ней цепляется, как репей. Одинцов вскочил, бросил в нее щепкой и крикнул, чтобы она его лучше репьем не называла. - Ага, на воре шапка горит! - засмеялись ребята. Трубачеву пришлось описывать Мазина. Он долго на него смотрел и потом сказал: _ Колю Мазина описать трудно: он очень меняется... Я Мазина люблю! Мазинчик хороший! А Мазин о себе сказал: - Я как родился, так сразу поел, попил и вышел на улицу, а тут и Петька Русаков стоит... - Врешь, я тогда еще не родился - ты меня на два месяца старше! Ты в феврале родился, а я в апреле, - перебил его Петя. - Ну, в феврале так в феврале... Вышел я, значит, в лыжном костюмчике. Смотрю - мой Петька Русаков в пеленках болтается, соска у него изо рта торчит и чепчик на макушке - такой фитюль-фитюль с кружавчиками... Когда стемнело, лагерь в лесу казался тихим, мирным жильем. Смутно белели в темноте палатки, на колках сушилась посуда, дым от костра окутывал сосны, пробиваясь к темному небу. Огонь освещал веселые лица ребят... Далеко в лесу слышался иногда протяжный крик ночной птицы: "Поховал! Поховал!" Девочки ближе придвигались к огоньку... Глава 10. НОЧЬ В ЛЕСУ Ночную вахту несло караульное звено. Дежурили по два часа. Часовой Леня Белкин неподвижно стоял около палаток, зорко вглядываясь в темноту ночи. Луна то и дело скрывалась за тучами; ее неверный свет, падающий на траву, кусты и деревья, неожиданно менял их очертания: то он отдалял, то приближал стройные стволы сосен, то скользил за кустами, то с головы до ног освещал Леню и шелковое пионерское знамя, оставляя в полной тьме деревья. Над головой Лени, хлопая тяжелыми крыльями, пролетали ночные птицы. От их крика по спине мальчика пробегал неприятный озноб. Подчасок Лени - Лида Зорина спокойно стояла около большого пня с другой стороны лагеря. В палатках слышались дружный храп и сонное посапывание ребят. На траве, подложив под себя вещевые мешки, богатырским сном спал Митя. Над ним роем кружились и тоненько пели комары. Леня Белкин боялся отвести глаза от чернеющего леса. Незнакомые шорохи и звуки ползли на него со всех сторон; он крепче сжимал древко знамени и вытягивался в струнку. Один раз шорох послышался совсем близко, позади палаток. Леня нащупал в кармане свисток. Из-за палаток вышла на цыпочках Лида Зорина и тихонько прошептала: - Мне показалось - кто-то ходит... - Ерунда! - процедил сквозь зубы Леня. На рассвете на вахту встали Булгаков и Надя Глушкова. Над рекой поднимался прозрачный туман. За грядой желтых сосен выступили старые дубы, забелели редкие березы. Лес был еще сонный. Тихо потягивались молодые осинки, мягкие листья орешника дремотно стряхивали на землю светлые капли росы. На полянке чернел затухший костер. Митя открыл глаза и прислушался. Земля под ним мягко вздрагивала, в ушах гудело. Но небо было чистое, ничто не предвещало грозы. Митя повернулся на другой бок и закрыл глаза. Надя Глушкова тихонько тронула его за плечо. - Митя, сколько самолетов летело! И сейчас летят. Просто гул идет. Это что? Митя широко зевнул и натянул на себя одеяло: - Маневры, наверно... Надя подошла к Булгакову и тихо шепнула: - Маневры. Ребята сладко спали. На смену Наде вышла Валя Степанова. Сева Малютин сменил Сашу Булгакова. Валя ежилась от холода и, накинув на плечи пальтишко, уселась на пенек, положив рядом барабан. Над лесом с тихим гудением снова проплыли самолеты. Потом вдалеке раздался глухой гул, как будто в лесу валили вековые деревья. Из палатки девочек высунулась чья-то маленькая рука и, подержав в воздухе ладонь, скрылась. Валя заглянула в палатку. - Я думала, дождь идет, - прошептала ей Зорина. - Нет, это самолет, - успокоила ее Валя. А солнце уже золотило палатки, просыпались птицы. Наступало чудесное летнее утро, свежее от росы и горячее от солнца. Громкая барабанная дробь разбудила ребят. Лагерь ожил, зашевелился. - На зарядку становись! Глава 11. ДНЕВНИК ОДИНЦОВА Утро 22 июня Сегодня я проснулся и очень удивился - где я? Потом сразу вспомнил и обрадовался. Да ведь это наш лагерь в лесу! Над головой - натянутая палатка. Сквозь парусину видно, как качаются ветки, а между ними желтыми зайчиками прыгает солнце. Ух, как хорошо! Вокруг меня вповалку спят ребята. У Мазина обе ноги прямо из палатки торчат. Ага! Валька Степанова на посту венок плетет. Украшается! А барабан на траве лежит, и солнце уже высоко. Сейчас я ее напугаю. Вечер 22 июня Я решил писать дневник утром и вечером, а то что-нибудь забуду. День у нас был тревожный, а к вечеру и совсем испортился, и сейчас Митя кричит, чтобы я не жег фонарика, а ложился спать. Расскажу все по порядку. Утром, когда мы проснулись, Валя Степанова и Надя Глушкова стали рассказывать, как на рассвете летали самолеты. Надя сказала, что где-то даже бабахнуло очень сильно, только далеко. Про самолеты Митя сказал, что это, наверно, маневры, а что это так бабахнуло, он не знает, но, может быть, где-нибудь производились строительные работы. Мазин сказал, что иногда взрывают целые горы. Так мы поговорили, поговорили, а потом принялись за дела. Поправили палатки, так как вчера ставили их наспех, потом позавтракали. Кашу варила Синицына: она у нас за повара! После завтрака мужчины вместе с Митей начали рыть глубокую землянку, так как Митя сказал, что на Украине бывают сильные грозы со страшным ливнем и нужно для этой цели иметь глубокую, хорошо укрепленную землянку. Митя показал нам чертеж такой землянки в разрезе. Мы выбрали хорошее место и принялись за дело... Земля тут очень черная, но если рыть глубоко, то там и глина. Мы углубили вход и сделали три ступеньки. Митя спустился и сказал, что грунт хороший - пол в землянке должен быть твердый и гладкий. Для этого нужно еще замесить глину с песком, смазать и дать просохнуть. Мы пошли с ребятами за глиной, и вдруг опять что-то за лесом стало бабахать. Тогда я влез на дерево и посмотрел в ту сторону, а там такой черный-черный дым по краю неба. Мы сказали об этом Мите и опять подумали, что это строительные работы производятся; вытащили даже карту и стали определять, что где строиться может. Определили наше местонахождение по карте. Мы находимся довольно далеко от Киева. По левую руку у нас Житомир, а железнодорожная станция, на которой мы высаживались, от "Червоных зирок" километров двадцать будет. Вот как мы далеко забрались, даже узнать не у кого, что и где взрывают! А Митя говорит: "Надо ждать Сергея Николаевича, он нам все расскажет". А вечером, когда начало темнеть, мы уже не на шутку заволновались, так как опять загудели самолеты, и один мальчик увидел на крыле самолета свастику. Мы ему сначала не поверили, но он дал честное пионерское. Тогда Митя посмотрел на девочек - видит, что они испугались, и сам хотел пойти на шоссе что-нибудь узнать, но было уже темно и поздно. Теперь все ребята легли, а Митя назначил себя дежурным и сидит. И все старается с нами шутить, но мы уже видим, что он беспокоится. Ребята тоже не спят - шушукаются, а девочки забрались все в одну палатку и тесно-тесно рядышком легли, накрылись с головой одеялами. Вот трусишки!.. Скоро все узнаем от Сергея Николаевича и Ивана Матвеича - они завтра придут. К о л я О д и н ц о в. Глава 12. ТРЕВОГА Мутный свет луны освещает спящий лагерь. Теснее сдвинулись дубы, робко проглядывают между ними березы, утонули в густой траве белые домики-палатки. Пахнет речной водой и водорослями, запах мяты смешивается с запахом хвои. С болота доносится дружный хор лягушек. Митя стоит на площадке и, закинув голову, смотрит на плывущие по небу разорванные облака, на скользящие тени самолетов: ухо его пытается уловить малейшие оттенки тихого, воющего гудения моторов. Изредка далекий, глухой удар потрясает землю. Митя встревожен. Он обходит палатки, прислушивается к сонному дыханию ребят и снова смотрит на небо. Васек Трубачев не спит. Приоткрыв край палатки, он следит за каждым движением вожатого. Он видит, как Митя смотрит на небо, потом опускает голову, трет ладонью затылок и снова смотрит. Видит Митино лицо, крепко сжатые губы, нахмуренные брови. Васек боится выйти и окликнуть Митю. Но ему необходимо сказать, что он тоже видел свастику. Может быть, Митя не поверил ребятам и потому велел всем поскорее ложиться, чтобы не болтали зря? А может, поверил и потому остался дежурить сам? Трубачев подтягивает трусики и тихонько вылезает из палатки. Ночная сырость охватывает его плечи. Митя молча смотрит на Трубачева; так же молча они усаживаются вдвоем на широкий мохнатый пень. Митя прикрывает Васька полой своей куртки и улыбается ему дружеской, ободряющей улыбкой. - Я видел свастику, - шепотом говорит Васек. Митя кивает головой: - Я тоже видел. Над лесом снова ползет протяжный, ноющий звук. Палатка тихо шевелится - из-под нее высовывается Мазин и быстро прячется обратно. Васек вскакивает и карабкается на высокую сосну; смолистые чешуйки прилипают к его коленкам. Потом он соскакивает на землю, показывает рукой куда-то за реку, за лес и торопливо объясняет: - Там свет... Далеко-далеко, а видно... - Это в стороне Житомира, - определяет Митя. - Утром надо разведку послать на шоссе. - Пошли меня! - Ты нужен в лагере. Все должны быть на своих местах. Никакой тревоги не поднимать. Пошлем Мазина и Русакова - они все разузнают, - спокойно говорит Митя и смотрит на часы: - Ложись спать, Трубачев! - А ты? - А я дежурный. - Ладно тебе... Вдвоем подежурим, - прячась под его куртку, говорит Васек. Они молча смотрят в глаза друг другу. Доверчивые глаза Васька кажутся Мите такими близкими и родными, он чувствует рядом младшего брата, надежного товарища, который делит с ним вместе тревоги этой ночи. Он крепко прижимает к себе вихрастую голову Трубачева и тихо, душевно говорит: - У каждого человека, Васек, есть мечта заветная. Вот когда мне не спится, например, я сейчас же начинаю мечтать. То будто я где-то в тайге очутился... И вот мы с ребятами... - С нами? - быстро спрашивает Васек. - Да нет, не с вами... С комсомольцами... Залезли в эту глухую тайгу и давай своими силами там новый город строить... Может, и небольшой, конечно, но особенный. У меня даже рисунок есть, я тебе покажу когда-нибудь... Ты что на меня так смотришь? - Да просто... - отвечает Васек, крепче прижимаясь к старшему товарищу. - Рассказывай, Митя... Назойливое гудение прерывает разговор. Митя встает, снова смотрит на небо и жестко говорит: - Но если, Трубачев, мне придется драться, то я буду драться до конца, до победы! И нет такого врага, которого мы бы не победили! Потому что каждый из нас, Васек, будет защищать свою Родину, как родную мать... Молча и торжественно слушают эти слова влажная земля и черный застывший лес. x x x На рассвете в молочном тумане, сквозь заросли дикой малины, кучи хвороста и поваленные деревья пробирались Мазин и Русаков, посланные в разведку. - Руководствуйтесь компасом, - напомнил им Митя. У Мазина и Русакова были еще и свои приметы: кривая береза, поваленный дуб, пучок увядших колокольчиков, засунутых в дупло дерева. Привычка оставлять на пути заметки уже давно выработалась у обоих, и теперь они шли безошибочно по собственному следу. Разговаривать было некогда. Задание ответственное: выяснить, в чем дело и, не задерживаясь, вернуться в лагерь. Петька молча указывал на березу, на дуб, на сложенные накрест ветки. Мазин кивал головой и отрывисто командовал: - Влево!.. Вправо!.. Вперед!.. Лес поредел. В дорожных знаках уже не было нужды. Мальчики шли по слуху. Шоссе приближалось; оттуда слышался скрип телег, доносились гудки и мычание коров. Высокий мальчишеский голос не то пел, не то кричал что-то. Мазин прислушался и, дернув Петьку за рукав, бросился вперед. Запыхавшись, они выскочили на шоссе и огляделись. По дороге понуро и неохотно шагало колхозное стадо. Телята разбегались по сторонам, подростки звонко щелкали бичами, старики сурово покрикивали на скотину. Хрюкали свиньи. Встревоженно мычали коровы. С той стороны шоссе, в поле, молча и сосредоточенно работали люди, убирая хлеб. Тарахтел комбайн, мелькали разноцветные платки, выезжали на шоссе машины с тугими мешками. Люди останавливались, пропускали машины вперед. Петька облизнул языком сухие губы и бросился наперерез высокому седому старику: - Дедушка, куда это вы? Старик глянул на него мутными от бессонницы глазами и неохотно сказал: - Скот угоняем... Петька растерянно оглянулся на Мазина. Мазин, обведя глазами шоссе, бросился к хлопцу, который с трудом тянул за веревку бычка. Бычок упирался, подняв коричневую морду с черными бугорками рогов; он жалобно мычал, призывая на помощь мать. - Та иди, бисова душа! Иди, щоб ты здох! - покраснев от натуги, кричал на него мальчишка. Мазин схватил за веревку. - Стой! Не тащи его!.. Куда вы идете? Хлопец вытер рукавом пот. - А ты що, з неба звалился? - сердито спросил он. - Война! Понял? Война! Немцы границу переступили... - Немцы?.. Границу?.. Мазин выпустил из рук веревку и круто повернулся к Петьке: - Пошли! Но они не пошли, а побежали, задыхаясь и обгоняя друг друга. Страшное, незнакомое слово "война" заставляло их мчаться, не разбирая дороги, к Мите, к товарищам со спешным, тревожным донесением. Ветки хлестали мальчиков по лицу, сучья царапали ноги. В овраге Петька споткнулся и боком свалился в кустарник. Мазин схватил его за плечо: - Вставай! Война! Понимаешь? Война! Петька, хромая, выбрался из кустарника и, стараясь не отставать от Мазина, говорил на бегу: - Мы им пропишем, Мазин! Мы им такого зададим, что они сроду к нам больше не сунутся! Мы... Мазин... Но Мазин не слушал его. Он бежал, раздвигая головой и локтями кусты, поглядывая на зажатый в руке компас. Брови его были нахмурены, глаза остро блестели. А Петька, прихрамывая, торопился за ним и без умолку говорил про тяжелые и дальнобойные орудия и про Красную Армию, которая так даст врагам... так даст, что своих не узнают! Потом Петька совсем выбился из сил и замолчал... Они выбежали к палаткам вместе. Мазин бросился к баку, зачерпнул кружкой воду и стал жадно пить. Потом сунул кружку Петьке, посмотрел на встревоженные лица ребят, подошел к Мите и коротко сказал: - Война! Глава 13. СТАРЫЕ ТОВАРИЩИ Расставшись с ребятами, Сергей Николаевич двинулся на пасеку. Бескрайнее поле сливалось с синим горизонтом. Усталая лошадь шла шагом; однообразный скрип колес и тишина навевали спокойные мысли. Николай Григорьевич молчал. Сергею Николаевичу тоже не хотелось говорить. Им овладели смутные воспоминания об этих местах. Вспоминалось раннее детство. Вспоминалась мать - высокая, чернобровая, строгая. Вспоминалась сестра, с которой он расстался, когда она вышла замуж и ушла на хутор к своему "чоловику". Он был еще совсем маленьким и все цеплялся за нее, когда она уходила, и оба они плакали. Тогда у нее были горячие мокрые щеки, на груди звенело много бус, с подвенечного венка спускались цветные ленты... С тех пор прошли годы. Вместе с отцом и матерью он уехал в маленький городок под Москвой. Там он рос и учился, постепенно забывая и эти места и слезы сестры. Они редко писали друг другу, а после смерти матери их переписка и совсем оборвалась, и только в последнее время сестра стала настойчиво требовать, чтоб брат привез ей отца. "Тут все ему родное, он оживет от нашего солнышка, и я за ним похожу, как за маленьким..." Лошадь стала. Хлопец соскочил с телеги, достал торбу с овсом. - Далеко еще? - спросил Сергей Николаевич. - Порядком будет. Большой крюк сделали. Назад вертаемся. К вечеру доедем, - успокоил хлопец, присаживаясь на край дороги. Николай Григорьевич дремал, лежа на телеге. Покормив лошадь, отправились дальше. Солнце садилось. Лес быстро темнел. Дорога свернула на свежескошенный луг; остро запахло увядающими цветами и травами. Пасека открылась перед глазами как-то вдруг, когда, сделав крутой поворот, дорога сбежала в овраг и снова вынырнула перед высокими тополями. За тополями вился плетень. Было уже совсем темно. Отпустив хлопца с телегой, Сергей Николаевич с трудом нашел перелаз, заросший густым вишняком. За вишняком виднелась белая хата, утонувшая в зелени деревьев. Запах меда и гречи носился над спящими ульями. - Стой! Где же тут калитка у него? И огня в хате нет, - заволновался Николай Григорьевич. Мохнатая собачонка черным шариком подкатилась к плетню и залилась звонким лаем. В хате хлопнула дверь. - Эге-гей! Бобик! - послышался густой бас. - Матвеич! Эгей! - Николай Григорьевич выпрямился и рванулся навстречу другу. - Эгей! - Принимайте гостей, диду! - крикнул Сергей Николаевич. На заросшей тропинке показалась грузная фигура Матвеича. В темноте были видны его широкие плечи и взмахивающие на бегу большие руки. Собачонка с лаем крутилась у него под ногами. - Цыц, ты! Гости до нас! Матвеич подбежал к перелазу, перегнулся через него всем своим грузным телом и схватил в охапку Николая Григорьевича: - Стой... стой!.. Где ты тут есть, товарищ мой?.. Товарищ мой... Николай Григорьевич счастливо смеялся, не выпуская большой теплой руки друга. Из-за облака показался краешек луны и осветил коротко остриженную голову Матвеича с крупным носом, густыми бровями и опущенными книзу черными усами. Одна щека его была перехлестнута поперек глубоким шрамом, живые, смеющиеся глаза смотрели добродушно и лукаво. - Ох ты ж вояка... вояка мой! - умиленно глядя на друга, повторял он. Старики еще раз обнялись. - Мы тебя зараз, як персональну персону, до самой хаты предоставим! Хата была новая, с дубовым крыльцом и тяжелой дверью. В кухне стояла русская печь с полатями. На припечке были сложены горкой глиняные миски, котелок, чугун и закопченная дочерна сковородка. У окна - крепкий дубовый стол, перед ним - широкая скамья. Печь была голубовато-белая, разукрашенная по краям никому не ведомыми цветами в виде синих кружочков с синими пестиками и короткими толстыми стеблями. На полатях лежало старое одеяло, в углу - скомканная подушка в ситцевой розовой наволочке; из-под нее выглядывали новые яловые сапоги. Посреди кухни гудел примус, в чугуне варилась картошка. Белая двустворчатая дверь вела в соседнюю комнату; там было свежо и чисто, а из угла, где стояли в ряд бочонки, покрытые круглыми крышками, сильно пахло медом. - Ну, вот и моя хата! - Матвеич шагнул через порог и выпрямился. - Живу як той пан. Домок ничего себе. Прошлую весну колхоз отпустил средства на полное оборудование пасеки. Он распахнул обе половинки двери, чиркнул спичку, зажег керосиновую лампу: - Ну, гости дорогие, располагайтесь як знаете, як вам по душе, а я на стол соберу. Хозяйки у меня нема, так я сам себе повар. Зараз сала нашкварим, яишницу разобьем!.. Сергей Николаевич с веселым любопытством смотрел на неуклюжего, как медведь, Матвеича, слишком шумного и большого для маленькой кухоньки. Матвеич точил об печку нож, грохотал посудой и без умолку говорил, обращаясь то к Николаю Григорьевичу, которого называл "старым", то к Бобику, то просто к различным вещам, находящимся в кухне. Видно, привычка разговаривать с самим собой и с окружающими его предметами давно выработалась у Матвеича. - Ну що? Долго будешь булькать? Матвеич ткнул вилкой картошку и бросился в сени. Внес большой розовый кусок сала с искристым бисером соли на тонкой коже, нарезал его толстыми кусками, шлепнул на сковороду и, присев на корточки, налег на примус, приговаривая: - От так! Живо! Раз-два - и готово! Орудуя возле печки, он чуть не свалил целую груду мисок, но успел подхватить их и, прижимая к груди, понес на стол. Николай Григорьевич с доброй улыбкой смотрел на него и, встречаясь глазами с сыном, подмигивал, как бы желая сказать: "Вот он какой, мой Матвеич!" Шум примуса заглушал голоса, и Матвеич, поворачиваясь от печи всем своим корпусом, кричал, размахивая ножом: - Обожди, старый! Зараз я этот сумасшедший примус загашу, тогда тихо будет. Може, умыться с дороги хотите, дак умывальник коло крыльца. Сергей Николаевич подал отцу полотенце. Старик медленно поднялся со скамьи и, нерешительно ступая больными ногами, пошел к двери. Матвеич поставил на пол горшок с молоком и бросился к нему: - А ну, ну... А ну, иди! - заглядывая товарищу в лицо и обхватив его правой рукой, возбужденно кричал он. - Смело! Смело!.. От так! Смело, давай! Сме-ло!.. - Потом выпрямился, шумно вздохнул, удрученно развел руками: - Погано дило! - И тут же весело добавил: - Ну да ничего! Я такое средство знаю, що будешь бигать, як той физкультурник. Во время разговора, заметив Бобика, он поднял его за шиворот, вынес за дверь и кратко пояснил: - Завсегда присутствует. Кто б ни пришел - и он тут. Хитрый, як муха! Салом интересуется... Матвеичу не терпелось скорей закончить свою стряпню и за доброй чаркой поговорить по душам со старым другом. Стоя у припечка, он обещающе подмигивал оттуда своими веселыми, живыми глазами: - Зараз поговорим! Обо всех делах наших... Що и як!.. На Сергея Николаевича он почти не обращал внимания, только один раз, окинув его взглядом, неодобрительно хмыкнул: - Худый, як глиста! Голодный, чи що? Сергей Николаевич сбросил рубашку, потер выступающие под темной кожей мускулы: - А ну, дедуш, поборемся, коль так! Матвеич потрогал его мускулы: - Завтра. За столом было шумно. Старики разошлись, вспоминая боевые годы гражданской войны. Сергей Николаевич не узнавал отца. Николай Григорьевич, слушая Матвеича, встряхивал головой, стучал по столу кулаком. Голос его окреп, глаза блестели. - Да, был бы нам всем конец тогда! А ведь вот выжили, а, Матвеич? Выжили и землю от погани очистили. Матвеич смачно крякал, опрокидывая чарку: - Ще як выжили! Сами себе хозяева! И работа идет. Я меду на весь район заготовку сдаю и помощников себе не требую. Один раз секретарь райкома заехал на пасеку и говорит: "Вам, Иван Матвеич, тут одному не управиться!" А я ему говорю: "Мне по моим силам три такие пасеки мало! Надо, говорю, мое дело расширять, потому как наш колхоз богатеет и средства на то найти можно". А он смеется: "Ваше предложение нам нравится, только без помощников тут нельзя. Мы вам комсомольцев прикрепим, а вы будете их к этому приучать. Понятно?" - Матвеич налег на стол и заблестевшими глазами обвел собеседников. - Значит, такое дело: буду молодых обучать... Вот и ты оставайся со мной! И тебя обучу! - неожиданно закончил он, хлопнув по плечу Николая Григорьевича. - А у нас, дедуш, к тебе просьба, - дав Матвеичу выговориться, сказал Сергей Николаевич. - От моих пионеров и от меня... Матвеич склонил голову набок и лукаво улыбнулся: - Меду, чи що? - Меду - это потом. Это ты нас угощать будешь, когда мы к тебе всем отрядом в гости придем. А сейчас вот что: собирайся-ка, дедуш, с нами в поход! Тряхни стариной! Погуляем по лесам. Поведешь моих пионеров по тем партизанским тропам, где вы с отцом бродили; покажешь нам места, где были жаркие бои с белыми... Одним словом, приглашаем тебя как героя гражданской войны, свидетеля и участника боев. Расскажи ребятам обо всем, что видел и знаешь. - Ну-ну... нашел рассказчика! Матвеич замахал руками. Но Николай Григорьевич постучал по столу пальцем: - Даже и не думай отказываться! Сережа дело говорит... Для ребят каждое твое слово интересно. Они все хотят знать... Даже и не думай отказываться! - Да Матвеич и не отказывается, - подмигнул отцу Сергей Николаевич. - Он только о пчелах, верно, беспокоится. - Ну да! И пчелы... и вообще того... - закряхтел Матвеич. - Ну, это мы устроим. Оставим завтра отца на пасеке за сторожа, сходим к Оксане и пошлем ее сюда, а сами махнем в лес к ребятам! А как они ждут тебя! - Скажи пожалуйста... - растрогался Матвеич и, обернувшись к Николаю Григорьевичу, вдруг сказал: - Добре! Оставайся, старый, за хозяина. А мы с Сережей к пионерам пойдем. Получив согласие Матвеича, Сергей Николаевич оставил стариков и прошел в комнату. Новый крашеный пол был застлан половиками, в углу стоял круглый стол с двумя табуретками. Большая кровать, аккуратно застланная серым байковым одеялом с белоснежной покрышкой на подушке, была отодвинута от стены и стояла нетронутая и важная. Трудно было представить себе, что большой, неуклюжий Матвеич каждый день спит под этим одеялом, утопает головой в этих подушках и потом так аккуратно убирает свою кровать. На окнах висели занавески. Вышитые крестом задорные петухи с красными клювами и растопыренными перьями привлекли внимание Сергея Николаевича. Он подошел к окну и бережно взял в руки тонкую расшитую холстинку. Красные и черные крестики напомнили вышитые рукава и горячие мокрые щеки. Он вдруг с неожиданной силой ощутил теплое, родное чувство к сестре, ее близость и глубокое раскаяние в том, что столько лет не вспоминал ее, не интересовался ее жизнью. А ведь у нее умер муж, и она жила одна, оторванная от семьи, и, может быть, не раз горькое чувство охватывало ее при воспоминании о родном брате. Сергей Николаевич вспомнил сестру на маленькой деревенской фотографии. Она стояла, положив руку на спинку стула, на котором сидел ее муж. Отец, получив эту фотографию, долго рассматривал ее, с сожалением повторяя: - Не та уже Оксана... Постарела Оксана... А ему тогда даже не хотелось всматриваться в черты этой новой женщины, чтобы не утратить в своей памяти черты прежней Оксаны. Сколько же ей лет сейчас? И как встретятся они после долгой разлуки? Сергей Николаевич осторожно погладил выпуклые крестики на занавеске: - Сестра... Матвеич заглянул в комнату: - Ты чего смотришь? Занавеска? Да это твоя Оксана расшивала! Бачь, яких пивней настряпала! Это она мне на новоселье принесла... И койку заправила как полагается. Каже: "Щоб у вас, диду, чисто було. Я приду проверю!" - Он почесал лохматую голову, хитро улыбнулся и махнул рукой: - Так я теперь той койки не касаюсь! Чтоб порядок не нарушать, на полатях сплю. Будет тут твой батько спать. Честь честью. x x x Поздно ночью, засыпая на широкой скамье, Сергей Николаевич слушал тихую беседу двух друзей. Матвеич, присев на угол кровати, осторожно гладил заскорузлой ладонью больные ноги товарища и шепотом говорил: - От я уже бачу, где самая болявка у тебя. Это тебе, брат, наши болота отзываются. Да, может, и с того разу, как ты меня на плечах тащил из лесу. Эх, Коля, богато чего мы с тобой видели! Ну, зато на старости поживем. А ноги я тебе воском с маслом буду мазать и на солнышке греть. И работать будем... Потому как человека что убивает? Болезнь одно, а без дела тоже не можно жить. Тоскует человек без дела. Вот полюбишь моих пчел, да от ульичка к ульичку потыхесеньку... Так-то, товарищ мой... x x x Когда Сергей Николаевич открыл глаза, солнце уже заливало хату горячим светом. Крашеные половицы блестели, в раскрытое окно с жужжанием влетали пчелы, на занавеске билась пестрая бабочка. Николай Григорьевич еще крепко спал, свесив с кровати руку. В кухне было пусто. Где-то во дворе слышалась добродушная воркотня Матвеича. Сергей Николаевич сладко потянулся и зажмурил глаза. Что-то снова напомнило ему далекое детство, ночевки у дядьки Матвеича, быструю речку под горкой и серебряную плотву, которую он ловил зеленой ивовой корзинкой. Даже сон в эту ночь у него был крепкий, непробудный, как в детстве. И только на рассвете приснилось ему, что на реке встают громадные валы и с гулким шумом обрушивается на берег вода... И было приятно чувствовать себя в крепком доме, под теплым одеялом, у старого деда Матвеича... Сергей Николаевич вскочил и вышел на крыльцо. Из рукомойника, прибитого к дереву, капала вода. Холодные струйки освежили лицо и голову, потекли по спине. Бобик с высунутым языком лениво вылез из кустов и полакал из лужи. - Что, брат, жарко? Сергей Николаевич схватил черный кудлатый шарик и подставил его под рукомойник. Бобик изо всех сил сопротивлялся. - Чудак! Умойся, умойся! Тебе же лучше будет! - весело приговаривал Сергей Николаевич. Отпустив мокрого Бобика, он пошел на сизый дымок, поднимавшийся из-за кустов. В траве желтели новенькие ульи. У летков серыми кучками копошились пчелы. Несколько пчел на лету ударили Сергея Николаевича по лбу, запутались в его волосах. За вишнями Матвеич, в сетке, с дымящимся факелом, разбирал улей. Пчелы тучей гудели над ним, ползали по его рукам и по рубашке. Бобик уселся поодаль. В его мокрую шерсть тоже забирались пчелы; он взвизгивал и, щелкая зубами, впивался в свой хвост. - Не щелкай! Не щелкай! За свое любопытство страдаешь, - спокойно выговаривал собаке Матвеич, поворачивая в руках рамку и разглядывая янтарные пласты меда. Увидев подошедшего Сергея Николаевича, он кивнул головой в сетке. Сергей Николаевич заглянул в улей. Пчелы загудели в его волосах, полезли за воротник. Матвеич засмеялся: - Тикай лучше, а то разукрасят так, что родной батько не узнает! - Не разукрасят! - Сергей Николаевич хлопнул себя по шее, нагнулся, вырвал пучок травы с сыроватой землей и приложил к укушенному месту: - Эге, уже есть! В небе, за белыми разорванными облаками, загудел самолет. Матвеич поднял голову и прищурил глаза: - Слухай... Что это за чертовщина такая? Чего они там кувыркаются? А на рассвете такой гул поднялся, что я думал - вас с батькой разбудят! - Нет, я спал. И тебя, дедуш, во сне видел. Ну, когда бороться будем? - улыбнулся Сергей Николаевич, отступая от пчел. - Вот старый проснется, тогда после завтрака я тебя и поборю! А теперь иди погуляй, а то пчелы тревожатся - не любят незнакомых людей. Сергей Николаевич обошел кругом хату. Ульев было много. Одни - старого образца, похожие на колоды; другие - новенькие, нарядные, как домики. Густая трава закрывала их до половины; от пушистых шариков клевера все казалось сиреневым. Прямо за пасекой пышно цвела гречиха. Узенькая дорожка выходила на свежий, нескошенный луг. В нагретом воздухе смешивались все запахи: пахло мятой, гречихой, травой и цветами. Ветер колебал травы, и казалось, что луг качается и плывет. Весело перекликались птицы. Клейкие стебли красненькой смолки прилипали к рукам. Сергей Николаевич сел на мягкую траву и обхватил руками колени. В глазах у него пестрело. Повсюду слышался неугомонный шум: трещали кузнечики, гудели пчелы, мохнатый шмель ворчливо рылся в ромашке. Желтые и белые бабочки стайками кружились над цветами. Маленькие букашки свершали свой трудный путь, пробираясь куда-то среди непреодолимых препятствий; блестящий жук сердито гудел, качаясь на тоненькой былинке; божьи коровки с красными спинками расправляли крылышки. Ни о чем не хотелось думать, хотелось броситься на землю, прижаться лицом к пахучим травам. Чувство безмерного счастья и покоя овладело Сергеем Николаевичем... x x x Матвеич засучил рукава и, широко расставив ноги, сказал: - А ну, Сережа, выходи! Побачим, який ты боец! Сергей Николаевич сбросил рубашку и спокойно стал против Матвеича. Николай Григорьевич потер руки и усмехнулся: - Ты гляди, Иван, не сломай мне сына... Матвеич шагнул к Сергею Николаевичу и огромными ручищами обхватил его поперек туловища. Но Сергей Николаевич не поддался: ловким приемом он выскользнул из рук Матвеича и крепко сжал его локти... Боролись долго. Матвеич наступал, как медведь. Сергей Николаевич, ловкий и увертливый, выскальзывал из его рук и наконец, улучив минутку, обхватил старика за плечи и с силой пригнул его к земле. Бобик с яростным лаем прыгнул на обидчика... Борьба кончилась вничью. Но Матвеич был возбужден и доволен: - Молодец, Сережа! Борец, чемпион, да и все! - Я тебе говорил, Матвеич! У него сила есть! - гордясь сыном, кричал Николай Григорьевич. Сергей Николаевич развеселился, стал возиться с Бобиком, трепал его за уши, бегал с ним по дорожкам. - Сережка, не дури! Не дури! Ведь укусит Бобик! - совсем как в детстве, кричал ему отец. За дальним лесом что-то ухнуло и, прокатившись по земле глухим эхом, замерло... - И что оно чиркае? - удивился Матвеич. - Да что ты как волк живешь - ни газет у тебя, ни радио! - строго выговаривал ему старый товарищ. - Без радио никто не живет теперь! Матвеич сердито вытащил из-под навеса длинный, тонкий шест и бросил его около крыльца. - Это все твои пионеры, Сережа! "Мы вам, диду, то, мы вам се, мы вам радио проведем"! - передразнил он ребят. - Принесли какую-то жердину, тягали ее, тягали, и в землю вкапывали, и на крышу лазили... Не, не годится! Опять побежали куда-то. Другую притащили... Мерили-мерили, бегали-бегали с нею... Есть! Хороша уже! Антенна, чи як? Теперь вдруг проволоки у них нет! "Пойдем, кажуть, достанем". От же ж бисови хлопцы! Наморочили голову, да ничего и нема! Сергей Николаевич осмотрел антенну: - Если сказали - сделают, значит, сделают. Не зря бегали. - Может, и сделают. Я у них, конечно, в плане состою, это верно, - вздохнул Матвеич. - А я с Сережиными пионерами сдружился. Хорошие ребята! Ты, Матвеич, любишь поворчать, я тебя знаю, - добродушно сказал Николай Григорьевич. - А прибегут, ты и рад им! - Ну конечно, дети... Без них и дедам скушно, - сознался Матвеич и, погладив свежевыстроганную антенну, добавил: - Мабуть, сделают. Глава 14. ГРОЗНАЯ ВЕСТЬ После обеда стали собираться. Решено было оставить Николая Григорьевича на пасеке, а самим, навестив на хуторе Оксану, отправить ее к отцу и, не мешкая, идти к лагерю. - Собирайся, собирайся, дедуш! Нас ребята ждут! - торопил Сергей Николаевич. Он уже начинал скучать без ребят; было непривычно тихо без шумных голосов, не хватало обычной радостной толкотни, расспросов, смеха и пытливых, живых глаз. Сергей Николаевич поминутно ловил себя на одной мысли: как жаль, что нет ребят! Вот бы им показать пасеку, рассказать о пчелах, видеть внимательные ребячьи лица... - Идем, идем, дедуш! - нетерпеливо повторял он, поправляя за спиной рюкзак и наскоро прощаясь с отцом: - До свиданья, отец. Не скучай. Мы тебе сейчас Оксану пришлем. Заготавливайте тут побольше меду, а мы к вам всем отрядом после похода нагрянем! Вышли по холодку. Узенькая тропинка вилась в густой пшенице. По бокам шелестели спелые, налитые колосья. Матвеич, поминутно оборачиваясь к Сергею Николаевичу, кричал: - Вон где хутора начнутся! Отсюда до Оксаны километров шесть полем. А по правую руку за лесом - это МТС. Там заведующий дуже хороший человек! Правильный человек. По последней технике действует... А по левую руку - тут шоссе проходит. На шоссе мы и телегу найдем; подъедем малость к хуторам, а то наш старый заскучает один... Жар спадал. Сергею Николаевичу казалось, что они идут слишком медленно, он торопился выйти на шоссе. - А что, далеко еще? - спросил он Матвеича. - Зараз выйдем, - ответил тот, приподнимаясь на цыпочки и вглядываясь в густую желтизну колосьев. - А ну, Сережа, кто там есть? Чи то заяц скаче, чи дытына... - Эй, эй, диду! Диду! - донесся откуда-то звонкий голос. - Подождите трохи! - Эгей-гей! - мощно окликнул Матвеич. Из пшеницы наперерез ему выскочила девчонка. Красная косынка сбилась у нее на шею, мокрые щеки блестели. - Диду, я ж за вами от самой пасеки бигла! Вертайтесь скорийше до дому! Председатель вас требует! - быстро затараторила она, исподтишка оглядывая приезжего серьезными голубыми глазами. - Вертайтесь до дому, диду! Председатель вас требует... Матвеич пожал плечами и подмигнул Сергею Николаевичу: - Видал? Требует, и все. А чего? Девочка удивленно и строго взглянула на него. - Собрание в колхозе идет, вот чего! - сказала она, присела на землю, вытащила из пятки занозу и неожиданно добавила: - Война, вот чего! Хиба не знали? - Она искоса взглянула на взрослых. Сергей Николаевич, пораженный неожиданным известием, молчал. Матвеич оглянулся: - Чего? - И, багровея, закричал, наступая на девчонку: - Где война? Яка война, я тебя спрашиваю?! - Он снова оглянулся, как будто война должна быть где-то рядом, а он ее не видел. - Ну, война! С Гитлером! По радио сказали! - сердито заговорила девочка. - И чего это вы кричите, диду! Идите лучше до председателя, а я на хутора побегу. Она вскочила и прыгнула на тропинку. - Эй, слухай! Слухай! - кричал ей вслед Матвеич. - Стой, кажу, бисова душа! - Нема колы! - звонко донеслось из пшеницы. Старик посмотрел в небо, широко развел руками. По багровым щекам его катились крупные капли пота, глубокий шрам побелел, брови сдвинулись. - Значит, порешили они на нашу землю идти, - тихо, с угрозой сказал он. - Добре. Добренько... Хай идуть... - Он застегнул доверху пуговицы на своей гимнастерке. - Добре! Встринемось! Сергей Николаевич мгновенно представил себе пионерский лагерь в лесу, Митю... Нагнувшись к своему рюкзаку, он поспешно вынимал из него свертки, предназначенные для Оксаны. Потом вытащил горн, протер его носовым платком, снова засунул в рюкзак и выпрямился. Лицо у него было серое - сухие губы, щеки и лоб как будто покрылись дорожной пылью. Но глаза были светлые, спокойные, решительные. - Мне, дедуш, машину надо. Я должен ребят вывезти. Отца тебе оставляю... Возвращайся домой. - Ах они бандюги! Каты!.. - кричал, потрясая кулаками, Матвеич. - Диду, слышишь? Машину надо! Ребята в лесу остались. Говори, где машину взять. Матвеич пришел в себя. - Машину? Стой! Стой!.. - Он потер лоб соображая. - Иди зараз на МТС. Тут прямиком километров пятнадцать будет. Там и машины есть и телефон. В случае чего, можно секретарю райкома позвонить. Вот, гляди. Прямехонько в овраг, а там через сосенки... - Есть! Найду! - А я... - Матвеич махнул рукой и отвернулся. - От же ж яка катавасия получается. Сергей Николаевич подошел к нему: - До свиданья, диду! Увидишь Оксану, скажи - я ее помню. И отца береги!.. Увидимся... Матвеич обеими руками стиснул его плечи: - Ты того... за нас ни-ни... Я старика в обиду не дам... Сергей Николаевич вскинул на плечи рюкзак и, не оглядываясь, зашагал по дороге. Он шел быстро, прямиком, спускался в овраги, пересекал поля с гречихой, блуждал в молодом лесу, поминутно теряя узенькую тропинку. Сначала лучи солнца золотили тонкие стволы молодых сосенок и ложились светлыми полосами между их ровными рядами, потом вечерние тени легли на траву. Солнце незаметно ушло, а тропинка вела все дальше и дальше, лес становился гуще. Сергею Николаевичу представилось, как в таком же лесу, в пионерском лагере, сбившись в кучу, ребята одолевают Митю вопросами и ждут условного горна... Становилось все темнее, изредка вскрикивали птицы. Запахло шиповником, влажной травой... Внезапно мягкий свет месяца осветил кирпичные здания, крепкий забор и запертые ворота. Сняв с головы шляпу, Сергей Николаевич подошел к воротам и крепко постучал. И почти одновременно со стуком перед ним выросли две фигуры дюжих хлопцев: - Хто такий?.. Глава 15. ДИРЕКТОР МТС Директор МТС Мирон Дмитриевич, сидя за столом, смотрел на Сергея Николаевича острыми, насмешливыми глазами и, поглаживая бритый подбородок, спокойно говорил: - Машины пошли своим плановым порядком. Как вернутся назад, то можно будет дать. - А когда они вернутся назад? - сдерживаясь, спросил Сергей Николаевич. Его раздражал этот человек, которому он уже успел рассказать, что у него в лесу остались ребята, что они ждут, что их необходимо скорее вывезти и посадить в поезд на Москву. - Когда же они вернутся? Мирон Дмитриевич развел руками и указал на занавешенные окна: - Видите, что делается... Может, завтра к вечеру... Сергей Николаевич возмутился: - Товарищ, я удивляюсь вашему спокойствию! Я повторяю - у меня дети! Мне необходимо их вывезти. Есть в вашем распоряжении еще хоть одна машина? Мирон Дмитриевич отогнул большой палец и прищурил светлые глаза: - Есть машина. На нее особое распоряжение - со двора никуда! Сергей Николаевич снял телефонную трубку: - Район! Район!.. Дайте райком партии! Директор покачал головой: - Навряд ли они сейчас дадут. Дозвониться было нелегко. Сергей Николаевич бросал трубку, ходил большими шагами по кабинету и снова звонил. - Секретаря нет. На совещании... Не уполномочен... Ждите... - отвечали из райкома. Мирона Дмитриевича вызывали по разным делам. За окном слышался его густой бас. - Все тракторы в поле. Живо, хлопцы, живо! Давай, давай, ремонтируй! Чтоб через час там был! - кричал он на кого-то. - Сказано: убрать хлеб - и все тут! Возвращаясь в комнату, он прислушивался к разговору по телефону. - Где на совещании? - кричал учитель. - Когда приедет? - Лоб у него был мокрый, лицо усталое, под глазами легли темные круги. Мирон Дмитриевич взял у него из рук трубку: - Говорит директор МТС... Да, я знаю, что на совещании. Дайте телефон. Ну?.. Давай, кажу, телефон... того совещания! - заорал он, прижимая ко рту трубку. - Без ниякого разговору! Срочно! - Он кивнул головой Сергею Николаевичу: - Записывайте!.. Сергей Николаевич записал телефон и взял трубку. Мирон Дмитриевич снова вышел во двор. Когда он вернулся, учитель стоял у окна, заложив в карманы руки. Губы у него были крепко сжаты. - Ну что? Дозвонились? - спросил директор. - Дозвонился к секретарю... Утром пришлет свою легковую, - отрывисто, не глядя на него, сказал Сергей Николаевич. Директор тронул его за плечо: - Вы что ж, москвич? Учитель? - Москвич. Учитель, - стараясь сохранять спокойствие ответил Сергей Николаевич. - Партийный человек? - тем же тоном спросил Мирон Дмитриевич. Сергей Николаевич молча вынул из кармана партбилет. "Не доверяет", - мелькнуло у него в голове. Но директор осторожно отвел его протянутую руку: - Не треба. Я насчет паники... - Какой паники? - А той самой паники, какой в наше время не должно быть... - подняв свой большой палец, начал директор. Сергей Николаевич вспыхнул: - Да вы что, товарищ! Понимаете или нет? Я учитель. У меня в лесу дети... Мирон Дмитриевич стукнул ладонью по столу: - "Дети, дети"! У нас у всех дети. У меня у самого дети. И нечего горячку пороть. Сейчас война! Вероломное нападение - понятно тебе, товарищ? Все машины заняты - подвозят бойцов, доставляют горючее, убирают хлеба... А ты - "дети, дети"! "Я учитель"! - передразнил он Сергея Николаевича. - Да як ты учитель, так должен понимать, что все своим порядком делается. А ты сам весь побелел, распушился. Ты учитель, а я - батько. И у меня полна хата детей. А нужно сдерживаться, бо время военное. Вот утречком поедешь и заберешь своих детей, да и все! Сергей Николаевич с удивлением смотрел на этого человека, строго и решительно читающего ему наставление, как вести себя. До сих пор никто не мог упрекнуть его в отсутствии выдержки. Он воспитывал в себе эту черту характера годами, терпеливо и неуклонно, простым и верным способом - не давая себе воли в проявлении гнева, раздражения по отношению к окружающим его людям. Он вызывал к себе уважение среди своих товарищей именно этой удивительной выдержкой, и вдруг чужой, почти незнакомый человек делает ему такое замечание... Сергей Николаевич чувствовал, что кровь приливает к его щекам. Но Мирон Дмитриевич ласково усмехнулся и похлопал его по плечу: - Ну добре, хлопче! Так - не так, а к утру машина будет. Пойдем сейчас до моей хаты. Там я распорядился, чтоб нам жинка повечерять приготовила, бо такая перепалка, що некогда и поесть. Пошли! Берите свое имущество! Где оно есть? Он ухватил рюкзак и потащил за собой ошеломленного Сергея Николаевича через двор к маленькой белой хате с железной крышей. Во дворе было темно, где-то нетерпеливо мычала корова, из ворот выезжал трактор. - Ну як? Починился? Живо давай! Чтоб у меня к завтрему зерно в мешках было! - крикнул в темноту Мирон Дмитриевич, толкая дверь хаты и пропуская вперед учителя. Хата была маленькая, уютная. Посередине стоял добела выскобленный стол, по бокам - табуретки. У стены на широкой никелированной кровати спали ребята. С двух сторон сползали с подушек кудрявые темные головы и торчали из-под одеяла маленькие босые ноги. - Мала куча! - добродушно усмехнулся Мирон Дмитриевич, указывая на них учителю. - Ну, садитесь, будьте гостем! Он придвинул к столу табуретку и заглянул в сени: - Ульяна! Ульяна не откликнулась. За нее ответил с кровати детский голос: - Мама во дворе корову доит. - Давно пошла? - спросил Мирон Дмитриевич. - Давно. Зараз придет, - сонно отозвалась девочка. Она, видимо, привыкла к чужим людям и, не обращая внимания на Сергея Николаевича, отвернулась к стене и уткнулась лицом в подушку. Мирон Дмитриевич стал собирать на стол. Вытащил из стенного шкафа тарелку с селедкой, очистил луковицу, порезал ее большими кружками, достал хлеб. В хату, гремя подойником, вошла маленькая, кругленькая молодица в темном платке; оба конца, стянутые под розовым подбородком, были завязаны наверху тугим узелком. Она мельком взглянула на гостя и тихо сказала: - Здравствуйте. Потом поставила на лавку ведро с молоком и, обтирая о передник руки, вдруг быстро и сердито напала на мужа: - А то что ж за порядки, Мирон, а? Скотина до ночи не пригнана, где-то того пастуха к черту заслали! Корова кричит, с фонарем выйти до сарая не можно. Тычешься во все углы, як та слепа курка! Это что за дело, я тебя спрашиваю, Мирон? - А такое дело, що война, - обтирая рукавом губы и обсасывая селедочную голову, спокойно сказал Мирон Дмитриевич. - Война! Не привыкла, чи що? - О! Бачишь! "Не привыкла"! Так я ж баба, а ты мужик. А такого крику наробив: "Затемняйтесь, та щоб я ниде свиту не бачив!" Таку панику на всих нагнав... - Ульяна! - строго прикрикнул Мирон Дмитриевич, заметив улыбающийся взгляд учителя. - Это не твоего ума дело, понятно? Я директор МТС. Я за все отвечаю! - Он налил молока и махнул рукой: - Одним словом, прекрати разговор! Або перемени свой разговор... - добродушно закончил он, подмигнув учителю. Сергей Николаевич, улыбаясь, взял стакан: - Видно, нам всем нужно побольше выдержки и терпения. Ульяна подсела к столу и, лукаво блеснув глазами, спросила: - Ну, а кто ж его бачив, того немца, Мирон? Хоть одного? Мирон Дмитриевич вытащил круглые часы, поспешно встал, пошарил рукой за шкафом, включил радио: - Зараз Москву послушаем, товарищ учитель! Сергей Николаевич с волнением слушал сводку, передаваемую по радио из Москвы. Кровь закипала гневом, бурно билось сердце. Он чувствовал, что где-то близко отсюда в жестоких боях уже бьются с врагами молодые, сильные, самоотверженные сыновья Родины. И ему казалось невозможным больше сидеть в этой хатке и ждать... "Приеду - пойду в райком партии... сейчас же..." x x x Поздно ночью хозяева внесли раскладушку и уложили гостя. - Спите, товарищ, я разбужу, как машина придет, - уговаривал его Ми- рон Дмитриевич. Сергей Николаевич лег, но уснуть было невозможно. Перед его глазами стоял лес, около раскинутых палаток теснились ребята. Он видел их встревоженные лица и, сжимая руками виски, думал: "Не могу ждать... Уйду. Лучше пешком, как-нибудь... Скажу, чтоб машина шла вслед за мной..." Он решительно вытаскивал из-под головы свой рюкзак, потом снова клал его на место: "А что, если шофер, узнав, что я ушел, погонит машину обратно? Или в темноте я потеряю дорогу и машина пройдет мимо? И сколько я буду идти? Нет, надо ждать... Надо ждать..." Ходики тихонько покачивали гирями. Время тянулось медленно. Сергей Николаевич не знал, на что решиться. Казалось, что бы ни ожидало его впереди, ничто уже не будет страшней этой ночи бездействия и ожидания... Мирон Дмитриевич часто выходил на крыльцо, потом осторожно, стараясь не стучать тяжелыми сапогами, возвращался в комнату, присаживался к сто- лу, крутил козью ножку и что-то записывал в потертой записной книжке. Слышно было, как во двор въезжали тракторы, где-то приглушенно гудели машины. Откуда-то издали слышались глухие удары... Мирон Дмитриевич хмурился и глядел на жену. Стучал по столу пальцем, видимо обдумывая что-то про себя. - Ты вот что, Ульяна... Бери завтра детей и эвакуируйся в Макаровку... - А, видчипысь! - с досадой отвечала Ульяна, заботливо укрывая ребят. - Куда я с ними эвакуируюсь? До Макаровки не близко. Як я поеду? - Ну, особого транспорта у меня для тебя нету. А Сивка завтра запрягу, да и поедешь! - Никуда я не поеду от своей хаты. Видчипысь! Очевидно, спор этот шел с утра, и Ульяна сердилась на мужа. Сергей Николаевич думал о своем... Конечно, Митя постарается успокоить ребят и будет ждать его, учителя. А если Митя двинется по направлению к селу? А он, Сергей Николаевич, будет искать их в лесу и потеряет время?.. Над хаткой с тихим воем пролетели самолеты. Сергей Николаевич прислушался. Внезапно сильный удар потряс землю. Хатка дрогнула. Сергею Николаевичу показалось, что над его головой сорвалась крыша и с грохотом покатилась по двору. Ульяна схватилась за голову и бросилась к детям. - Ой, боже мий! - с ужасом простонала она, прикрывая руками их головы. Младший проснулся и заплакал. Мирон Дмитриевич взял его на руки и, стоя посреди хаты, грозно сказал: - Завтра же чтоб тебя здесь не было! Эвакуируйся! Ульяна заплакала, прижимая к губам платок. Мирон Дмитриевич покачал на руках ребенка, коснулся сухими губами мягких волос на его лбу, подсел к жене. - Ульяна, я человек партийный... Я должен свою жизнь по-военному располагать. Я на партию смотрю и партию слушаю. Мне может любой приказ выйти, - объяснял он жене, заглядывая ей в глаза, и тихо прибавил: - Чуешь, голубка моя? Ульяна плакала... Под утро гудение самолетов затихло. Только где-то вдалеке слышался мелкий дробный стук - казалось, что в лесу на каждом дереве сидит дятел и долбит носом кору. Сергей Николаевич, готовый к отъезду, стараясь не будить прикорнувших хозяев, вышел на крыльцо. Солнце еще не вставало. Было свежо. На траве лежала холодная роса. Около сарая два хлопца выбрасывали лопатами землю из глубокой ямы. Еще один хлопец, почти подросток, в длинном тулупе, прохаживался у ворот. - Что, не было машины? - спросил Сергей Николаевич. - Легковой? - Да. - Из района? - Да. Хлопец не спеша вытер платком нос: - Не було. В сарае сонно закричал петух. Всполошились на насестах куры. Светало... "Что делать? Вдруг не придет?" - мелькнуло в голове у Сергея Николаевича. Он с горькой досадой подумал о потерянном времени. Нужно было расспросить дорогу и еще вчера вечером пуститься в путь. Хлопец как будто угадал его мысли. Он высвободил из мохнатого воротника натертый докрасна подбородок, прищурил светлые глаза и пошевелил губами. - А до якого вам места? - До поворота, где река под горой, знаешь? - Чего ж не знаю! Километров двадцать по шоссе. Пешком далеко... Сергей Николаевич вошел в хату. Было еще слишком рано, чтобы снова звонить в райком. Он приподнял темную занавеску и стал смотреть во двор. Бездействие доводило его до отчаяния. В углу мирно тикали ходики. Стрелки медленно ползли к четырем часам. Хозяева спали. Сергей Николаевич взял свой рюкзак и в нерешительности пошел к дверям. Но Мирон Дмитриевич вдруг поднял с подушки нечесаную голову, провел ладонью по заспанному лицу и прислушался: - А ну, подождите! С дороги донесся тихий шелест и негромкий гудок. - Эге! За вами! Сергей Николаевич бросился к воротам. Машина была легковая. Шофер, открыв дверь, окликнул: - Кто тут будет товарищ учитель? На ходу застегивая френч, выскочил Мирон Дмитриевич. Сергей Николае- вич крепко пожал ему руку: - Спасибо, Мирон Дмитриевич! - Добрый ты хлопец, а горячий, - с улыбкой сказал ему директор. Они обнялись. Хлопцы окружили шофера: - Ну, яки там новости? Шофер был хмурый, невыспавшийся. - Погано. Сильно напирает фашист, - хрипло сказал он. Люди, встревоженные его сообщением, ближе придвинулись к машине. Сергей Николаевич тронул шофера за плечо: - Поехали, поехали, товарищ! К большому лесу. По шоссе. Машина загудела, попятилась назад и, вырвавшись на лесную дорогу, помчалась, мягко подпрыгивая на ухабах. Глава 16. СНОВА В ПОХОД Мазин вытер губы и повторил: - Война! Ребята, тесно сдвинувшись вокруг, молча и тревожно смотрели то на него, то на Митю. Митя, ошеломленный неожиданным известием, старался сохранить спокойствие; он неестественно улыбнулся, пожал плечами. Мазин, прерываемый взволнованным Петькой, начал рассказывать: - Мы вышли на шоссе, а тут - скот гонят, люди идут... - Неожиданное нападение! - перебивая его, кричал Петька. Ребята забрасывали их вопросами: - А что говорят? Где сражение? Зачем скот гонят? Девочки прижимались друг к дружке, смотрели широко открытыми глазами на Митю: - Что же это, Митя? Война? Настоящая война? Митя поднял руку. Он чувствовал, что надо успокоить ребят, что-то сказать им, но про себя он уже спешно решал вопрос, что делать: ждать учителя или двигаться к нему навстречу? - Ребята! Война, конечно, является неожиданностью не только для нас, но и для всей нашей страны - Митя остановился, посмотрел на серьезные лица ребят. - Но у нас, у советских людей, у коммунистов, комсомольцев и пионеров, есть такое отличительное свойство: перестраиваться на ходу. Мы не теряемся ни при каких обстоятельствах. А потому наше дело: спокойно, стойко, как подобает пионерам, принять это известие и срочно перестрои- ться на военный лад... Трубачев, ты остаешься командиром отряда!.. - Ми- тя посмотрел на мирную полянку, на дымящуюся на костре картошку. - Сей- час лагерь снимется с места и походным порядком выйдет на шоссе. Вареную картошку разделить - съедим на ходу. Консервы, мешки с мукой, лишнюю посуду и лишние тяжести сложить в яму и замаскировать. Уладится дело - заберем. Каждый идет налегке - понятно? - Понятно! - серьезно ответили ребята. Митя взглянул на часы: - Полчаса на сборы. На поляне закипела работа. Снимали и связывали палатки, складывали в незаконченную землянку консервы, чугунки, удочки. Мазин и Русаков занимались маскировкой. Они искусно выложили дерном и забросали валежником яму. Синицына с Зориной раздавали горячую картошку. Кто-то из ребят потребовал соли. Синицына возмутилась: - Какая соль еще? Война, а он "соли"! Трубачев о чем-то советовался с Одинцовым. Через полчаса все было готово. Стоя посередине полянки с легкой ношей за спиной, ребята с сожалением поглядывали на изумрудную зелень, на затухший костер, на черные ямки в том месте, где так уютно стояли их палатки. Было странно, что они должны уходить отсюда потому, что на их землю пришел враг. Было непонятно и тревожно слово "война", знакомое ребятам только по книгам и рассказам. - Нам не страшно... Нам только самую чуточку страшно, - сознавались шепотком девочки. Ребята были настроены воинственно. У них появились толстые палки с острыми концами. Два кухонных ножа бесследно исчезли под чьими-то куртками. - Готово? - спросил Митя. - Готово! - "Если завтра война, если враг нападет..."- решительно запел Трубачев. - "Если темная сила нагрянет..."- звонко подхватили голоса ребят. Они шли, крепко ступая по земле, презирая колючки и крапиву, ломая на своем пути сухие ветки. Шли с песней, как идут бойцы. Когда первый боевой пыл улегся, стали решать, как быть, если Сергей Николаевич запоздает. Посыпались и другие вопросы. Ребята забеспокоились о родителях - что они думают? Мамы уже, верно, плачут. Надо послать телеграмму, успокоить их. И вообще, что будет дальше? И как это так все неожиданно случилось? Над головой сквозь темную зелень розовело небо, трава была еще мокрая, но в воздухе уже не чувствовалось ночной свежести. - А вдруг мы этих самых фашистов встретим? - тревожно оглядываясь, спросила Надя Глушкова. - Встретим - так будем драться! - крикнул Трубачев, с силой сбивая палкой молодые кусты. - Трубачев, отставить! - прикрикнул Митя. - Во-первых, мы их не встретим, во-вторых, таких вояк никому не нужно, а в-третьих, наша прямая обязанность - возможно скорей убраться восвояси, чтобы не затруднить собой взрослых. - Как - восвояси? Сейчас же? Домой? - разочарованно протянули ребята. - Да над нами все смеяться будут - скажут, что мы струсили. - Тут война, а мы "восвояси"! - возмущался Одинцов. - Ну, а куда же нам? Конечно, по домам надо, - рассудительно сказал Саша. - Конечно. В школу надо... - задумчиво поддержал его Сева. Трубачев был недоволен: - Что мы, маленькие, что ли? В гражданскую войну и не такие, как мы, воевали! - Я никуда не поеду! - решительно заявил Мазин. - Я тоже! - крикнул Русаков. Митя рассердился: - Кто это смеет рассуждать, поедет он или не поедет! Как старшие решат, так и будет. (А старшие - то есть он, Митя, и Сергей Николаевич, - без всякого сомнения, посадят всех в вагон и вывезут. А потом Сергей Николаевич пойдет на фронт, а может быть, и он, Митя.) И прекратить лишние разговоры! Давайте лучше слушать, не горнит ли Сергей Николаевич. Но горна не было слышно. Митя с каждым шагом испытывал все большее беспокойство. Что, если Сергей Николаевич не встретит их и потом будет искать в лесу? Поляна еще хранит следы пребывания лагеря. Учитель, наткнувшись на нее, вероятно, поймет, что Митя увел ребят в село. Но что будет, если, не услышав ответа на горн, учитель двинется в глубь леса и, разыскивая отряд, напрасно потеряет время? Надо было бы как-нибудь дать знать, куда снялся лагерь... Митя подозвал Трубачева. - Мы с тобой, брат, маху дали, - тихо сказал он. - А что? - встрепенулся Трубачев. - Да надо было Сергею Николаевичу какой-нибудь знак на поляне оставить, что мы ушли в село. - Знак? Я оставил! Мы с Одинцовым письмо в клеенку завернули и над костром к железке привязали, - сообщил Васек. Митя просветлел: - Ну, тогда все в порядке! Если и разойдемся, то он нас догонит. Шли долго. Дорога казалась очень длинной и незнакомой. Несколько раз останавливались, прислушивались и хором кричали: - Сергей Николаевич! Ау! Но в лесу не было слышно ни одного человеческого голоса. Мазин и Русаков то и дело забегали вперед - проверять свои дорожные знаки. - До шоссе осталось два километра! - сообщили они. Ребята заспешили. До них доносились какие-то смешанные звуки: неясный равномерный шум, стук колес, гудки машин. Митя сквозь деревья увидел красноармейцев. Они шли и шли ровным, широким шагом. Кое-где двигались за ними орудия, ехали грузовики, торчали вверх черные стволы винтовок. Ребята замерли. - Красная Армия пошла на врага! - торжественно сказала Валя Степанова. - Бойцы! Бойцы! Ребята врассыпную бросились к шоссе. Митя перепрыгнул через глубокий ров, отделявший его от дороги, и остановился, с волнением вглядываясь в суровые лица шагавших бойцов. Увидев пионеров, некоторые из них поворачивали серые от пыли лица и улыбались. Ребята радостно ловили эти улыбки. Сева Малютин, подняв вверх худенькую руку, махал и махал ею в воздухе. Петька схватил Мазина за плечо. - Пойдем за ними! - возбужденно зашептал он. Мазин нагнул голову, раздумывая: - Сейчас нельзя, не по-товарищески. Трубачев, Булгаков и Одинцов стояли на пригорке, освещенные лучами солнца. В немом восхищении они отдавали салют идущим в бой красноармейцам... И вдруг за сплошной движущейся массой, откуда-то с другой стороны шоссе, раздался призывный звук горна. - Сергей Николаевич!!! Митя схватил за плечо Белкина: - Давай! Давай! Тра-та-та-та! - изо всех сил забарабанил Белкин. Глава 17. ПЕРВАЯ РАЗЛУКА Учитель с горном в руках стоял по ту сторону шоссе. Он видел взволнованные лица ребят, видел Митю. Тягостное беспокойство, которое он испытывал в последние часы, сменилось в нем горячей нежностью. Он махал ребятам шляпой, время от времени подносил к губам горн и, раздувая щеки, горнил еще и еще, извещая их о том, что он здесь. А бойцы шли и шли, новыми рядами выступая из-за поворота, не давая возможности Сергею Николаевичу соединиться с Митей. Шофер давал гудки, мальчишки буйно волновались. Митя с трудом удерживал их. Машина медленно двинулась по боковой дороге, по направлению к селу. Горн стал удаляться и звать за собой. Митя поспешно направился в ту же сторону. Теперь бойцы шли им навстречу, а Сергей Николаевич и ребята двигались по обеим сторонам шоссе. За поворотом ребята бросились к учителю. Шофер остановил машину и, улыбаясь, смотрел, как, отталкивая друг друга, ребята обнимают учителя, тянутся к нему со всех сторон, наперебой рассказывают, как они узнали про войну, как боялись разминуться с ним на шоссе, как шли и как хорошо было бы в лагере, если б не война... Митя стоял в стороне, но, встречаясь с ним глазами, учитель кивал ему головой. И, когда наконец они протолкались друг к другу, Сергей Николаевич неожиданно крепко поцеловал Митю и, сжав его плечи, спросил: - Ну как? Веснушчатое лицо Мити зарделось, он смущенно улыбнулся: - Да ничего! И оба они понимали, что под этим "ничего" скрыта большая, только что пережитая тревога, а теперь им легче, потому что они вместе. Отойдя в сторону от ребят, Сергей Николаевич крепко сжал руку Мите и серьезно сказал: - Ну, теперь все в порядке. Сейчас вы поедете с ребятами прямо на станцию. Машину набьем до отказа. Кто не сядет, пойдет со мной пешком... - Они пойдут со мной! - перебил его Митя. - Подождите. По приезде на станцию вы сейчас же отправите нам машину навстречу и договоритесь с начальником станции о вагоне. - Сергей Николаевич, по-моему, вы это лучше сделаете! Время такое... я могу не договориться... Кроме того, большая часть ребят сейчас уедет; значит, останутся только шесть-семь человек. А вдруг поезд как раз подойдет и я не буду знать, что делать? - решительно запротестовал Митя. - Поезжайте, поезжайте! - уговаривал его учитель. - Если поезд как раз на станции, вывозите первую партию, а за нами посылайте машину. Митя спорил. Учитель сердился, доказывал, потом махнул рукой и громко сказал: - Хорошо! Значит, я возьму столько, сколько смогу, а вы будете ждать в селе возвращения машины. Ребята одолевали шофера: - Вы за нами приехали? А почему на легковой? Лучше бы на грузовике... - А откуда вы приехали - там есть уже война? Подошли Сергей Николаевич и Митя. Учитель открыл дверцы машины: - Ну, ребята, сейчас мы вас тут, как грибов в кузов, наберем! Садитесь так, чтобы как можно больше взять. Первая партия поедет со мною. Другая пойдет с Митей пешком до села и будет ждать, пока за ней вернется машина. Кто устал, кому трудно идти, поедет со мной. А ну-ка, девочки! Девочки! Ну, что же? Ребята застеснялись. Несколько девочек сели в машину. Митя постучал им в окно: - Поплотней, поплотней садитесь! На колени друг к дружке. Садитесь, садитесь! Глушкова! Белкин! Где Малютин? Трубачев подошел к Севе: - Ты с Сергеем Николаевичем? - Нет, я с Митей, пешком. Пусть другие... - Сева спрятался за спиной Мити. - Синицына Нюра! - кричал Сергей Николаевич, несмотря на то что дверцы машины уже не закрывались. - Синицына!.. Митя, давайте и ее как-нибудь посадим, - вытирая платком разгоряченное лицо, говорил учитель. - Ведь я могу уехать. Если попадем на поезд, мы вас ждать не будем... Синицына!.. - Сергей Николаевич понизил голос: - Пожалуй, вам будет трудно с ней. Давайте-ка ее в кабинку... Товарищ шофер, еще одну там устроить нельзя? - Да некуда уже, товарищ... Одну девочку я посадил, а еще и вам где-то надо сесть. - Ничего, Нюра пойдет со мной. Она ведет себя хорошо, - успокоил Сергея Николаевича Митя. - Поезжайте! А мы, как только придет машина, вслед за вами. Еще, может, на станции застанем вас. - Давайте рассчитаем. В село вы придете к вечеру. Если машина вернется раньше, она вас будет ждать. Во всяком случае, не медлите. Если кого-нибудь удастся посадить на случайную машину, вслед за нами, - сажайте. Я на станции предупрежу... - Учитель с трудом влез в кабину. - Скажите там, чтобы не наваливались на дверцу, а то вылетят! - кричал он оглядываясь. - Ребята, держите дверцу, не наваливайтесь! - Ничего, ничего! Мы друг за дружку держимся! - кричали ребята. Учитель быстро сосчитал остающихся: - Трубачев, Одинцов, Булгаков, Мазин, Русаков, Степанова, Зорина, Синицына, Малютин... Малютин, ты почему не сел? - Я ничего... Я с Трубачевым хочу! Я не устал, Сергей Николаевич! - Ну, смотри! - Учитель махнул рукой и подозвал к себе Митю: - До свиданья, Митя! Помните - не задерживайтесь. Ну, в вагоне обо всем поговорим... Из пионерского имущества берите только самое необходимое - вряд ли мы можем рассчитывать на свободный поезд... Ну, друзья... - обратился он к кучке стоящих на дороге ребят. - Трубачев! Шагайте к селу! Слушайтесь Митю! На станции увидимся! - Он соединил в своих ладонях протянутые к нему руки: - Будьте молодцами! Не раскисайте в пути! Машина двинулась. Внутри нее, как в тесном гнезде, плотно прижавшись друг к дружке, сидели ребята; из окошечка высовывались руки, махали в воздухе: - До свиданья! До свиданья! Догоняйте нас! Машина загудела и, набирая скорость, помчалась по шоссе. Митя собрал ребят: - Ну, пошли! Маленький отряд бодро зашагал по дороге. Солнце постепенно нагревало камни на шоссе. Ребята сняли тапки и шли по краю леса, по узенькой утоптанной тропинке. Мимо проехала нагруженная всякой утварью телега. На ней сидела женщина, повязанная темным платком; на коленях у нее спал ребенок; сзади сидело еще трое, держась за узлы. Девочка лет десяти правила лошадью. Женщина то и дело утирала концом платка набегавшую слезу. - Ульяна! - окликнула ее старая бабка, выходя из лесу с мешком свежей травы. - Куда это? Ульяна тронула девочку за плечо. Лошадь остановилась. - В Макаровку. Мирон отправляет... говорит: "Эвакуируйся от меня, пока война", - уныло сказала она, поправляя на голове платок и моргая глазами. - Вот... еду... Старуха кивнула головой на ребят: - А як же? Треба мужа слухаты, голубка моя, бо ты не одна, у тебя дети... Ось из-под Лукинок детский дом с малыми детьми тоже эвакуируется. Целую машину их погрузили... И заведущая и воспитателька с ними. - Старуха вытерла двумя пальцами рот и зашептала: - Кажуть люди - вороги страшной силой идут. Бьются наши крепко, а они опять напирают. Ульяна сердито блеснула глазами: - Побоялась я их! Як бы не Мирон, сроду не поехала бы никуда от своей хаты! Девочка, услышав про ворогов, хлестнула лошадь. Ребята с Митей остались позади. Какие-то люди догоняли их на шоссе, другие шли им навстречу. Все говорили о войне. Никто точно не знал, где немцы: близко или далеко. Митя уже слышал от Сергея Николаевича, что пограничная охрана, не ожидавшая вероломного нападения, была смята и фашисты продвинулись на несколько километров. Митя с нетерпением ждал минуты, когда он сам, своими ушами, услышит по радио сводку или, усадив в вагон ребят, обстоятельно расспросит обо всем Сергея Николаевича. После полудня, когда ребята присели отдохнуть и закусить, в небе снова стало неспокойно. Показались самолеты. Один из бомбардировщиков пролетел так низко над лесом, что казалось, крылья его вот-вот заденут за верхушки деревьев. Митя поднял ребят. Прибавили шагу. Под вечер стало легче идти. Воздух посвежел, пыль улеглась. Солнце широкими полосами ложилось на поля. Колхозники убирали хлеб. Навстречу вдруг выехал грузовик. Он был доверху заложен ящиками и покрыт брезентом. Два красноармейца охраняли его, сидя наверху. С ним поравнялся другой грузовик. Он обогнал Митю с ребятами. В нем ехали две женщины с детьми. На дне машины, устланной матрацами и одеялами, тесно сидели малыши в белых фартучках. Обе машины остановились. Красноармеец подошел к шоферу прикурить. Женщина, ехавшая с детьми, неумело слезла с грузовика. - Товарищи! Вы от Жуковки едете? Как там - не забито шоссе машинами, проедем мы? - Ничего, проедете гражданка! - заглядывая в машину с детьми и подмигивая какому-то малышу, ответил красноармеец. - Ишь, стронули вас проклятые гитлеровцы с гнезда! - сочувственно добавил он. - Что делать! Война. Нам лишь бы до станции добраться, а там в вагоне с людьми веселее как-то. Мы на Киев... Митя прислушался. - А ну, подождите, ребята! - Он быстрыми шагами направился к женщине. Девочки окружили грузовик и, подпрыгивая, заглядывали в машину: - Нянечка, это дошкольники? - Валя! Лида! Смотрите, какой медвежонок в белом фартучке! Девочки протягивали руки. Малыши, что-то лепеча на своем языке, кучкой лезли к краю машины. - Тетя Катя, девочки к нам пришли! - серьезно сказал беленький мальчик с большими карими глазами. Тетя Катя кивнула ему головой и, заметив подходившего к ней Митю, пошла ему навстречу. У нее было доброе лицо и ясные, спокойные глаза. Она выслушала Митю и сразу заговорила с ним так, как говорят с близким знакомым: - Послушайте! Если ваш учитель поехал с ребятами на станцию, то возможно, что мы попадем с ним на один поезд. Я могу взять с собой девочек и там передать их Сергею Николаевичу, а вы с ребятами поедете следующим поездом - вероятно, уже утром. Я бы с удовольствием взяла всех, но у меня, как видите, полным-полна коробушка, - с улыбкой закончила тетя Катя. - Ну что вы! И за девочек спасибо... Только вот что... - Митя сморщил лоб, забеспокоился. - Видите ли, я должен быть уверен, что в случае чего... ну, скажем, поезд подали раньше и наш Сергей Николаевич уехал... Тетя Катя ласково погладила Митю по плечу: - Я понимаю... Не брошу, не брошу! Довезу до Киева, сдам в детскую комнату, найду вашего учителя и вообще сделаю все, что нужно. Не беспокойтесь, дорогой! И решайтесь скорее, а то нам нужно ехать. Ну, спросите своих девочек! Заведующая пошла к машине. Красноармейцы, перекурив с шофером, осторожно объезжали грузовик с детьми. Митя позвал девочек: - Ну, девочки, поехали! Вот Екатерина Михайловна обещает нас доставить на станцию. Мы обо всем договорились. Садитесь, живо! Девочки не спорили: они были рады ехать с малышами, догнать Сергея Николаевича с ребятами. Митя посадил Валю Степанову, Лиду Зорину и Нюру Синицыну. Нюра, влезая в машину, зацепилась за крюк своей корзиночкой и чуть не расплакалась: - Митя! Тут нитки у меня... Ой, ножнички, ножнички упали! Ребята подобрали нитки и ножницы. Екатерина Михайловна потесней усадила своих малышей и освободила уголок: - Ну, так. Семейство мое прибавилось... До свиданья, товарищ Митя! Не беспокойтесь за ваших девочек! Машина тронулась. - До свиданья, девочки! Мы следом за вами! - шагая рядом с машиной, говорил Митя. - А если Сергей Николаевич уже уехал, вы от Екатерины Михайловны ни на шаг! Я вас сам разыщу, понятно? Мы встретимся в Киеве! - Ладно, ладно, Митя! Не беспокойся! Мы с Екатериной Михайловной будем!.. Ребята, до свиданья! Мальчики побежали за машиной: - Лида Зорина! До свиданья! Синицына, Валя! Девочки долго и неутомимо махали им платками. Когда грузовик скрылся из глаз, Митя вытер рукавом лоб и облегченно вздохнул: - Ну, все в порядке! Остались одни мужчины. Народ мужественный и твердый. x x x В село пришли поздно вечером. В небе снова зловеще гудели самолеты, глухие удары слышались то впереди, то где-то далеко позади. На шоссе догнал Генка. Гнедой его был в грязи и в мыле. - Весь лес объездил. Дядя Степан велел найти вас. Ну я, конечно, на лагерь наехал. Письмо прочитал, да и назад! Ребята обрадовались Генке. По очереди ехали на Гнедом. Впечатления дня и длинный путь утомили всех. Ноги болели... Подходя к селу, мальчики изо всех сил старались казаться бодрыми, пели боевые военные песни, выпрямляли усталые плечи; но едва вошли в теплую хату Степана Ильича, как один за другим повалились на лавку. Баба Ивга с ласковыми причитаниями кормила их варениками. Глаза у ребят закрывались, и, пока Татьяна стелила им на полу, они уже крепко спали, привалившись друг к другу. Митя не ложился долго. Он ждал машину, которая, по его расчетам, должна была скоро вернуться со станции. Стоя на крыльце, Митя думал о развернувшихся событиях, как о каком-то страшном и неправдоподобном сне, и даже услышанная им по радио сводка не утвердила в нем мысли, что война действительно есть, что, может быть, где-то за пятьдесят - шестьдесят километров уже второй день идут кровопролитные бои... Митя ждал Степана Ильича. Он чувствовал острую необходимость поговорить со взрослым партийным человеком. Быстрое продвижение немецких частей казалось ему тяжелым недоразумением, а то, что враг осмеливался бомбить наши города, было совершенно невероятно... Степана Ильича не было. Баба Ивга объяснила, что сейчас все село на уборке хлеба. Уложив ребят, ушла и Татьяна. Митя сходил в школу, вместе с дедом Михайлом собрал пионерское имущество, туго набил рюкзаки. Назад он шел шатаясь, отяжелевшие ноги не слушались его. Над пустым селом гулял месяц - небо вдруг очистилось. Наступило затишье. На поле мирно гудели тракторы; освещенные месяцем тополя как будто охраняли село... Дорога уходила далеко-далеко, ровная, белая, спокойная... У Степановой хаты Митя остановился, поглядел на часы: было двенадцать часов ночи. Машина могла бы уже вернуться... Митя вспомнил, что около деревни Жуковки, не доезжая станции, плохая дорога - песок и глина. Степана Ильича все еще не было. На полу крепко спали ребята. На кровати сладко сопел Жорка. Митя лег около Трубачева; он представил себе Сергея Николаевича, отъезжающую машину с ребятами, девочек... Потом в его усталой голове все смешалось задернулось туманом... И Митя заснул. Он не слышал и не видел, как над селом зловеще проплыли бомбардировщики, как где-то около Жуковки вздыбилась дорога от первых сброшенных бомб, как на железнодорожной станции тяжело ухнула земля и белый каменный вокзал, разламываясь надвое, засыпал кирпичом и известкой железнодорожные пути... Глава 18. КЛУБОК НИТОК Митю разбудил шум, доносившийся со двора: слышались плачущие голоса женщин, гневные выкрики, проклятья. Среди них выделялся старческий, дребезжащий голос; его прерывал спокойный густой бас Степана Ильича. Митя провел ладонью по своей колючей бритой голове и сел... В раскрытые двери и окна широким потоком вливалось солнце. Разогревшиеся во сне ребята закрывались от него руками, прятали головы в подушки, не в силах побороть крепкий утренний сон. Ни бабы Ивги, ни Татьяны не было в хате. Машины, видно, тоже еще не было. Во дворе вдруг стало совсем тихо. Говорил один Степан Ильич: - Одним словом, нашего колхозного хлеба фашистам не кушать! Вывезем все до единой крохи, а не вывезем - так найдем, как с ним поступить. Митя вышел во двор. Около сельрады собрались колхозники. Они были возбуждены, взволнованы; бабы утирали передниками глаза. Лица у всех были утомленные - видно, никто не ложился спать в эту ночь. У забора стояла мокрая, вспотевшая лошадь. Ребятишки заботливо вытирали тряпками ее запавшие бока. Около хаты на завалинке, окруженный тесной кучкой колхозниц, сидел высокий бородатый дед в пыльной, прокопченной рубахе, в старом пиджаке. Он поминутно вскакивал и, размахивая руками, кричал срывающимся голосом, перебивая Степана Ильича: - А як ты его вывезешь? Куда ты пассажиров распределишь? Я кажу - народ давайте! Треба станцию восстанавливать. Красная Армия с Киева подходит - на чем будем подвозить? Ведь он же, проклятый, весь вокзал разворошил! Пути все чисто перебиты, каменюгой завалены! Ой, горе, люди! - Он покрутил головой и ударил себя кулаком в грудь: - Двадцать лет сторожил! Какую новую станцию поставили! Вагоны были як те огурки зеленые. И нема, ничого нема. А людей так уж не касайся - сколько их перебил да покалечил проклятый кат за эту ночь!.. - Ну, слухай, диду! Все, что потребуется, будет сделано. И пути починим и вагоны пригоним, - спокойно отвечал ему Степан Ильич. - Людей, конечно, убитых не вернешь... это не в нашей воле. Только ворог наш кровью своей заплатит нам за каждого человека, а за детей наших и крови его не хватит - выклюет ему воронье поганые очи за детей наших! Бабы громко заплакали, закричали мужики, потом все стихло... Не глядя на людей, Митя шел прямо к старику. Во рту у него пересохло, но спине пробегал колючий озноб. Женщины зашептались, раздвинулись. Баба Ивга всплеснула руками и, поправляя на голове черный очипок, поспешила навстречу Мите. - Ах ты ж, боже мий! - Она остановила Митю, обняла его за плечи, радостно зашептала: - Поехали ваши, поехали! Успокойся, сынок, успокойся, голубчик, еще с вечера поехали! Как раз на поезд поспели. И учитель и пионеры твои - все поехали... Дед Гаврила сам их в вагон сажал, он знает! Дед Гаврила повернул головой и подвинулся, освобождая место около себя. - А ты вожатый ихний? - с любопытством спросил он. - Вожатый. - Голос у Мити был хриплый, чужой, деревянный. - Так уехали они, говорите? Дед оживился: - Раз в раз! На последний поезд поспели! Еще шоферу своему приказывали за вами ехать... Митя облегченно вздохнул: - А где шофер? Старик развел руками: - Пропал, бедный... И машину его перекорежило, и ничего от человека не осталось... от бомбежки пропал... Митя вспомнил молодое улыбающееся лицо, выглядывающее из кабинки; сердце у него заныло. - А вы, дедушка, сторож? Там еще три девочки на грузовике... с малышами были... - От волнения Митя говорил несвязно, глотая слова. Старик нахмурился, как бы припоминая: - Так там же и девочки и мальчики, одно слово - пионеры... Ну, так они все и поехали... От який ты пуганый! Я тебе одно, а ты мне другое! А шофера коло Жуковки разбило... И богато там людей проклятый кат покрошил... Песок там, быстро ехать не можно, а он, кажуть, по-над самой дорогой, як той дьявол, спустился да с пулемета и давай людей крошить... А то и бомбой действовал... И малых деток не пожалел: як тарарахнет по грузовику, так всех в одну кашу, як тех пташек в гнезде уложил... И заведующую и нянечку, яки там с ними были... Люди говорили - страшно смотреть на это дело... У Мити в глазах медленно двинулось и поплыло куда-то шоссе, закачался грузовик, в ушах зазвенел и смолк детский лепет... Старик махнул рукой, вытащил кисет: - Мабуть, и в гражданскую такого не було... Я сам не бачив, но люди говорили... Митя встал: - Где это? Около Жуковки? - Ну да, на шоссе... Подошел Степан Ильич. На его лице не было заметно ни волнения, ни следов бессонной ночи. Только голубые глаза стали темнее и строже. Он тронул Митю за плечо, улыбнулся ласково и ободряюще: - Ну, как ни есть, а твои уже скоро дома будут. А там и вас отправим. Станцию мы в два дня оборудуем. На поле баб оставим, а молодежь и кой-кого из стариков пошлем на железную дорогу. Из Ярыжек уже пошли люди... Дед продолжал пояснять собравшимся: - Он, бандит, думал, что на склады напал. А склады-то военные у нас не в тех местах сохраняются... - Сторож вдруг замолчал, пожевал губами ус и, видимо рассердившись на себя за излишнюю болтливость, поспешно встал: - Поеду дальше. Нема у меня часу тут рассиживаться... А ты, Степан, посылай людей сегодня же! - Зараз пошлю, - откликнулся Степан Ильич и, взяв под локоть Митю, пошел с ним в хату. Глядя на разметавшихся во сне ребят, он пошутил: - Вот где у меня работнички! Богатырская сила! Баба Ивга принесла молоко, хлеб, сало: - Кушайте, мои дорогие, что есть, бо я и печь сегодня не топила. Степан Ильич ел молча; он был уже снова поглощен своими делами и не обращал внимания на Митю. Татьяна и баба Ивга нарезали большими кусками хлеб и торопливо жевали его, макая в миску с варенцом. Жорка влез к отцу на колени и громким шепотом спросил: - А таких, как я, хлопчиков на войну берут? Отец молча снял его с колен, вытер губы: - Ну, я пойду! Татьяна, бежи до клуни, готовь мешки. А вы, мамо, как накормите хлопцев, то ложитесь поспать. - Ни, сыну! Тебе работа, и мне работа, - коротко ответила баба Ивга, убирая со стола. Степан Ильич посмотрел на Митю; в глазах его промелькнула какая-то мысль, но он ничего не сказал, кашлянул и вышел. Митя хотел выйти вслед за ним, хотел сказать, что в грузовике вместе с малышами ехали девочки... Но говорить об этом было бесполезно, и голос застревал где-то в горле. Когда Степан Ильич вышел, Митя тоже встал, кивнул на ребят: - Я... скоро приду... Пусть они спят. В селе шла напряженная жизнь. В каждом дворе были настежь открыты ворота; за воротами двигались люди - выгружали возы, таскали мешки с зерном. В некоторых хатах еще горели ночные огни - видно, хозяева, занятые работой в поле, забыли их потушить. Где-то ревели коровы; на улице валялись в пыли жирные свиньи; собаки, чуя непорядок, с остервенением лаяли на них. Не умолкая, тарахтел в поле комбайн. На шоссе мимо Мити пробегали девчата, деловито шагали хлопцы. "Хлеб убирают, торопятся. Помочь бы надо", - думал, проходя по селу, Митя. Но мысли эти были безучастные, поверхностные. Другие, страшные, наполняли ужасом Митино сердце. "Валя Степанова, Лида Зорина, Нюра Синицына... Не может быть! Нет, не может быть!" Выйдя за околицу, Митя прибавил шагу, потом побежал. Ветер трепал его рубашку, солнце обжигало лицо. Люди останавливались, глядели ему вслед. - Далеко до Жуковки?.. Кончался лес, начиналось поле, шоссе кружилось, убегало за сосны, за тополя, в неизвестную даль. Лоб покрывался испариной, рубашка прилипала к телу. - Далеко до Жуковки?.. - Вот как песок начнется, немощеная дорога будет - там и Жуковка. В овражке под мостом журчала вода. Митя упал в густую траву и жадно стал глотать воду пересохшим ртом. Качались ромашки, голубели незабудки, мирно квакали лягушки... Небо было синее-синее. Перед глазами встали веселые лица девочек... Митя зачерпнул пригоршней холодную воду, плеснул на лицо, на шею и бросился бежать... Солнце поднялось высоко, потом перевалило за полдень и медленно начало опускаться. Митя не чувствовал ни голода, ни усталости. Шоссе кончилось. Ноги тонули в горячем песке. На дороге стали попадаться куски железа, вывороченные комья земли. Темной кучей лежала легковая машина, колеса ее отлетели на несколько метров и вздутыми шинами торчали на измятой траве. Вблизи дороги валялась перевернутая набок телега. Митя шел и шел, замедляя шаг, прислушиваясь. Иногда ему казалось, что кто-то зовет его по имени, и он снова бросался бежать. Потом вдруг сразу остановился, замер... Под самым лесом тяжело и бездыханно лежал разбитый грузовик - это была куча железа; вздыбившаяся кабинка с передними колесами прикрывала разбитое в щепы дно машины. Неподалеку виднелась невысокая свежая насыпь, на ней еще не успела обсохнуть глина; рядом были заметны следы ног, валялась старая лопата... Митя остановившимися глазами смотрел на разбитый грузовик, на свежую насыпь. В примятой траве светлела па солнце нежно-желтая манная крупа. Под деревом что-то блестело. Митя машинально нагнулся и поднял маленькие острые ножницы... Рядом с ними валялся клубок вышивальных ниток... Глава 19. ПЕРВОЕ ГОРЕ Васек потянулся, открыл глаза. Во всем теле было такое ощущение, будто он спал на голых камнях. Ребята тоже кряхтели во сне, вытягивая то руку, то ногу. Васек вспомнил вчерашний день и удивился, что никто их не будит, не торопит. "Ведь машина, наверно, уже пришла. А где же Митя? Может, он в школе - собирает вещи? Что ж он никого не разбудил? Неужели еще так рано?" Васек поискал глазами мирно тикающие в углу ходики и вскочил: - Десятый час! Вот так поспали! Он потряс за плечо спавшего рядом Сашу. Саша недовольно промычал что-то и повернулся на другой бок. Васек вышел во двор. Солнце брызнуло ему в глаза, облило все тело горячим светом; захотелось побежать на речку искупаться, окунуться с головой в холодную воду. Около крыльца лежала лохматая собака; она лениво вытянула лапы на сухой черной земле и шумно вздохнула, покосившись на Васька. За плетнем, около белой просторной хаты сельрады, было пусто. Васек прошел туда, заглянул в окна, думал увидеть Степана Ильича. Но за столом сидели колхозные старики и, торопливо подсчитывая что-то, записывали в толстую клеенчатую тетрадь. Васек прошелся по двору. Около крытого сарая лежала горка зерна. Там копошились птицы. Сбившись в кучу, кудахтали куры, сердился петух, гоготали гуси. Жорка, присев на корточки, обеими руками сгребал зерно и насыпал его в торбу. Куры копошились у него под руками; гусаки, вытягивая длинные шеи, с гоготом нападали на Жорку. Он сердито оборонялся от них, хватал за крылья, выбрасывал из общей кучи и кричал: - От я вас! Пошли вон! - Увидев Васька, обрадовался: - Московский, иди зерно собирать! Васек подошел, разгоняя кур: - Что это ты делаешь? Жорка вытер ладошкой нос; щеки у него были замурзаны, в короткие волосы набилась пыль; чистыми на лице были только голубые, как у отца, глаза. Он объяснил, что с поля свозят хлеб, а один мешок порвался, и баба Ивга велела ему собрать рассыпанное зерно. Васек потрепал его по голове и пошел к воротам. За воротами на зеленой траве колхозные девочки шили мешки. Одна из них что-то бойко рассказывала подружкам, взмахивая иглой с тонкой бечевкой. При виде Васька она смолкла. Васек кивнул девочкам головой: - Здравствуйте! Они ответили дружно, хором. Васек хотел спросить, не видели ли они вожатого Митю и не приходила ли со станции машина. Но спросить было как-то неловко; он с независимым видом постоял у ворот, посвистел... Девочки с любопытством смотрели на него. От их взглядов и от того, что они работают, а он стоит и посвистывает, Ваську стало не по себе; он повернулся и пошел в хату. Но Жорка снова окликнул его: - Московский! Что я тебе скажу! - Он, согнувшись, потащил по земле свою сумку. - Иди сюда! У нас фашисты железную дорогу разбили... и станцию... Дед на коняке приезжал... И шофера вашего убили... бомбой! - вытаращив глаза, кричал он. - Чего? - Васек побежал к нему, тряхнул его за плечи: - Врешь! Жорка вырвался, обидчиво выпятил губы: - Я правду кажу! - А где мать? Где дядя Степан? Где баба Ивга? - Васек растерянно смотрел в голубые глаза Жорки, тянул его за руку. - Кто тебе сказал?.. Где баба Ивга? - Баба в коровнике, - испуганно пятился от него Жорка. Васек побежал к коровнику, с силой толкнул тяжелую дверь, застучал кулаками: - Баба Ивга! Откройте! Баба Ивга не спеша открыла дверь. Васек шагнул в темноту сарая. Споткнулся на кучу земли и, задыхаясь, пробормотал: - Жорка сказал - станцию разбили! Где наши все - ребята, Сергей Николаевич?.. Мити нет! - От же який хлопець противный! - рассердилась баба Ивга. - Я ему покажу! - Она ласково погладила Васька по голове: - Живы все ваши! Поездом поехали, спокойненько погрузились - нема чего за них волноваться, сынок! И Митя ваш цел, никуда от вас не денется... - Покормите, мамо, хлопцев. Верно, уже попросыпались они, - тихо сказала из темноты Татьяна. Она стояла по пояс в яме, опираясь на лопату. - Зараз, зараз... Пойдем, голубчик! Ваши уже в Киеве скоро будут. А станцию разбили - это верно... Разбили, проклятые! Только учитель ваш уже уехал до того времени... - рассказывала баба Ивга, вытирая о передник руки. - Да когда же это? Как это? - Ночью, голубчик. Налет фашисты сделали... Страшное дело... Война, миленький, идет, война... - Она вывела Васька из сарая, заглянула в хату, взяла коромысло, загремела ведрами. - Спят еще хлопцы твои. Я их не побудила утром - пусть спят. И Митя не велел будить. Он к Жуковке пошел. А чего пошел - не сказал... Дорога не ближняя - мабуть, к ночи только вернется... Посиди на солнышке, сынок, я за водой схожу. Васек присел на завалинку. Беспорядочные, тревожные мысли толпились у него в голове. Станция разбита... Значит, где-то близко уже бродит враг... Он бросает бомбы, он убивает людей... Баба Ивга так и сказала: много людей побил... Не в сраженье побил бойцов, а просто на дороге каких-то людей... А по дороге идут женщины и дети... Вот и сейчас к этой самой Жуковке пошел Митя. И зачем он пошел? Почему не сказал Ваську, что делать ребятам в его отсутствие?.. Васек решил разбудить товарищей и поделиться с ними всеми новостями. Он вошел в хату, крепко стукнул дверью: - Вставайте! Никто не отозвался. Васек подходил к каждому, дергал за одеяло, тряс за плечо. Ребята недовольно отмахивались, сонно мычали. Мазин дрыгнул ногой и с угрозой проворчал: - Брось лучше! Сева открыл сонные глаза, нежно улыбнулся: - Сейчас, сейчас, мамочка! Васек рассердился: - Какая я тебе мамочка! Вставайте сейчас же! Он снял с полки барабан и забил тревогу. Ребята испуганно заерзали на мягком сене, моргая от яркого света; потянули к себе одежду, вскочили. - Тревога! Тревога! Вставай! - заорал Мазин, тормоша Петьку. - Трубачев, что случилось? Васек рассказал товарищам все, что слышал от бабы Ивги. - Как же это? Станцию разбили? С воздуха? - Значит, они в тыл зашли? - А Сергей Николаевич с нашими ребятами далеко отъехал? Может, и их поезд бомбили? - с тревогой спросил Сева. - Ну, что ты! Это же не военный поезд, а пассажирский. Они не имеют права невоенных убивать, - уверенно сказал Саша. - Не имеют права? А около Жуковки дорогу бомбили, а на дороге всяких людей много! - возмущенно сказал Васек. - Хорошо еще, что наши девочки с малышами поспели! - Ну, уж ты чересчур... Они ведь смотрят, кто едет. А там одни малыши - не нападать же им на детей, - серьезно сказал Одинцов. - Эх! - бросил с презрением Мазин. - Будут ф