ашисты разбирать! Пока баба Ивга готовила завтрак, ребята строили планы, что делать - не пойти ли навстречу Мите? Удивлялись, что Митя ушел, никого не предупредив и не сказав никому, зачем идет. А вдруг на село налетят фашисты? - Ребята, а у дяди Степана уже окопы роют, - шепотом сообщил Васек. Ребята заинтересовались. Васек осторожно заглянул в коровник. Татьяны там не было. Ребята один за другим спрыгнули в яму. Подходя к своей хате, Степан Ильич услышал треск, пальбу и грозную команду: - Вперед! Заходи с тыла! Бей его! В стенки сарая летели комья земли. Лохматая собака с яростным лаем нападала на сарай. Степан Ильич прислушался, усмехнулся, широко распахнул дверь коровника и стал на пороге: - А ну, один за другим, марш отсюда! Живо! Ребята, виноватые и смущенные, вылезли из ямы. За столом Степан Ильич, ласково поглядывая на них, говорил бабе Ивге: - От не знали, кого на войну послать! Такие бойцы зря без дела пропадают! - Не пропадут. Я им после завтрака работу найду - всю яму мне обвалили! - строго пригрозила баба Ивга. - Мы поправим! Мы сейчас!.. Идем, ребята! - вскочил Трубачев. - Сиди, сиди! Кушай вот! А за баловство от меня и Жорке попадет... Люди копали - значит, надо их работу уважать, хоть вы, мои голубята, и гости у нас. - А они без няньки не могут быть, - поддразнил Степан Ильич. - Раз вожатого нет - пропало! Дисциплина уже не та. Ребята сидели красные, смущенные. - А что это ты, Степан, на хлопцев напал? Они и вправду подумают, что ты на них сердишься... А и вы, мамо тоже! - вступилась Татьяна. - Дети перепуганы, а вы шутки шутите. - Она заморгала глазами, отошла к печи. - Ну-ну! То вы, бабы, пугаетесь, а мужики - народ крепкий, - вздохнул Степан Ильич, исподлобья глядя на жену. - "Крепкий"... А над тем грузовиком с малыми детьми так и мужики и бабы плакали... Такой крик стоял... - всхлипнула Татьяна. - Доню моя... - тихо сказала баба Ивга. - И так сердце болит, зачем такое рассказывать... - Она указала глазами на остолбеневших от неожиданности ребят: - Сама хлопцев пугаешь... - Над каким грузовиком? - тяжело дыша, спросил Сева. - С дошколятами? Почему плакали?.. Ребята перестали есть. Мазин налег на стол. Петька похолодевшими пальцами вцепился в его плечо. Саша и Одинцов не отрывая глаз смотрели на Степана Ильича. У Васька замерло сердце... Степан Ильич недоумевающе смотрел на ребят. Баба Ивга сердито прикрикнула на Татьяну: - Выйди с хаты со своими слезами! Степан Ильич нахмурился, рассердился: - А еще пионеры! Москвичи! Где война - там и убитые есть! И скрывать тут от них нечего. Верно! Побили грузовик с детьми. Малых детей побили! Так это зверство каждый на всю жизнь запомнить должен! Чтоб пионеры это знали, комсомольцами помнили и коммунистами не забывали! Вот как надо! - Он стукнул кулаком по столу. - Дядя Степан... - Голос у Васька дрогнул. - В этом грузовике наши девочки были. Мы их на дороге подсадили... - Чего? - Степан Ильич широко открыл глаза, неуклюже повернулся к матери. Баба Ивга сидела прямая, неподвижная: - Не знала я этого, сыну... Степан Ильич посмотрел на ребят. Они сидели согнувшись, каждый с трудом удерживал слезы. Сева закрыл руками лицо, пальцы его дрожали. У Степана Ильича на лбу выступили капли пота. "Так вот куда побежал Митя!" - подумал он и обернулся к ребятам: - Вот что я вам скажу, хлопцы... Может, и погибли ваши девочки, и горе ваше большое... На войне слезы несчитанные. Только слабость нам сейчас не к лицу. Слабость наша врагу на руку... А у нас дела непочатый край. Хлеб на поле стоит, рабочих рук не хватает... - Он встал. - Плакать нам некогда! И чтобы живо мне на работу становиться! Яму копать, в поле идти!.. Кто у вас командир? - Я... - Не слышу! - загремел Степан Ильич. - Голоса твоего не слышу! Васек встал: - Я, Трубачев, командир отряда. Степан Ильич махнул рукой: - Распределяй людей! Чтобы к ночи яма была вырыта! Двоих мне на поле давай! - Мазин! - окликнул Васек. - Есть! - Булгаков! - Есть! - На поле! Остальные со мной! - Пошли! - пропуская вперед мальчиков, сказал Степан Ильич. Ребята на ходу утирали слезы. Под вечер над селом завыли фашистские самолеты. Они пролетели низко над полем, осыпая работающих людей градом пуль. Степан Ильич отослал ребят домой. Сидя в хате и прислушиваясь к вою вражеских самолетов, они молча переживали свое горе. Все произошло так неожиданно и так страшно, что даже не верилось, что это правда и они больше никогда не увидят девочек. Люди долго не возвращались с поля. Село казалось пустым. Наступали сумерки. Никто не зажигал свет. В хате было одиноко и страшно. Поздно ночью, стоя у ворот, ребята видели, как, устало передвигая, ноги, шел по селу Митя. Навстречу ему вышел Степан Ильич. Они долго говорили о чем-то, замедляя шаги и останавливаясь. Степан Ильич гладил Митю своей широкой ладонью по спине и, наклоняя голову, заглядывал в осунувшееся Митино лицо. Когда они подошли ближе, Васек увел ребят... Никто из них не спросил Митю, где он был. Глава 20. ГОРЯЧИЙ ДЕНЕК Было еще совсем рано, когда Игнат широко распахнул дверь - на поле пойдем! и крикнул: - Василь, поднимай своих хлопцев - на поле пойдем! Живо! Наши уже все там! Васек вскочил, протер глаза. Из-за спины Игната выглядывали три хлопца. Один был неизменный товарищ Игната - Федька Гузь, другой - сын колхозного конюха Грицько и третий - племянник счетовода Ничипор. Веселого голубоглазого Грицька Васек хорошо запомнил еще с первой встречи. Грицько почему-то считал своим долгом здороваться со всеми за руку и даже у костра обходил всех по очереди и, если кто-нибудь сидел к нему спиной, легонько толкал его в спину и говорил: "Здорово! Давай твою руку!" И, когда один раз Валя Степанова, заговорившись с кем-то из девочек, не обратила на него внимания, он без всякого стеснения дернул ее за косу и, простодушно улыбаясь голубыми, безоблачными глазами, сказал: "Здорово и ты, дивчинка! Давай твою руку!" Ребята так и прозвали его: "Гриць - давай руку". Другой хлопец, Ничипор, был такой же длинный и нескладный, как его имя. Тонкие мальчишеские руки его и ноги цеплялись за все предметы, мешая себе и окружающим. Характер у Ничипора был мягкий, никогда ни на кого он не сердился, и добрые глаза его с редкими белесыми ресницами, пухлые щеки и полуоткрытый рот имели всегда одно и то же удивленное детское выражение. - Здорово! Здорово! - дружески кричали вошедшие. Грицько расталкивал сонных ребят: - Ну, просыпайся! Давай твою руку! - Вожатый ваш велел, чтоб вы с нами на поле шли, - пояснил Игнат. - Он тоже там со Степаном Ильичом. Сейчас весь народ вышел, потому что надо спешно хлеб убирать. Ребята заторопились. Наскоро завтракали простоквашей с хлебом. - Тапочки наденьте, а то с непривычки ноги поколете, - беспокоился Игнат. Малютина оставили дома. Митя велел ему помочь Жорке собрать просыпанное вчера зерно и приготовить на печку дров. Ребята вышли за околицу. Игнат хмурил брови и, жестикулируя, говорил: - Когда б не так спешно, были б грузовики, а сейчас негде их взять. Ну конечно, послали на МТС человека, да вряд ли толк будет... Везде уборка идет. И лошадей мало... Ну, чем ты будешь зерно свозить, как у тебя грузовиков нет? Он толкал Трубачева в бок, строго смотрел на него сине-серыми глазами и, подождав ответа, заканчивал сам: - Ну вот... Люди сыплют зерно на брезент, и лежит хлеб на поле... Вот тебе и уборка! Так наши хлопцы лопатой его - да в мешки. А кто посильнее, тот и на подводу подтащит... Васек не слушал Игната. Ребята тоже хмуро и печально глядели себе под ноги. Весть о гибели девочек казалась еще страшнее, чем вчера. Начиналось утро; дул свежий ветерок, качались деревья; кудахтали во дворах куры, кричали гуси, на поле тарахтели комбайны, суетились люди, а на земле уже не было тихой, ласковой Вали, живой говоруньи Лиды и хлопотливой Нюры Синицыной... Игнат еще что-то говорил, потом бросил ребят, догнал проехавшую мимо телегу с туго набитыми мешками и, указывая на один мешок, плохо завязанный веревкой, сердито закричал на шагавшего рядом хлопца: - Куда смотришь? Зачем такие мешки кладешь? Какой-то черт ленивый завязывал! Смотри, зерно просыплешь! Хлопец беспокойно оглянулся на мешок, потрогал бечевку. - Довезу... Недалеко! Игнат вернулся к ребятам и, прибавив шагу, повел их через редкий соснячок к полю. Огромное, желтое, подстриженное, как под гребенку, поле уже не было таким золотым и шумливым, как в тот день, когда Степан Ильич, остановившись на краю его, широко повел рукой, указывая ребятам на высокие волны колосьев, убегающие далеко-далеко к лесу. - Ой, какое голое стало поле! - удивился Васек. Но тут же, вглядевшись, увидел вдали широкую полосу пшеницы и словно плывущий по ней комбайн. - Пошли за мной, хлопцы! - крикнул Игнат, вырвался вперед и, прижав к бокам локти, побежал напрямик по колючей стерне, поднимая ногами сухую пыль. Ребята бросились за ним. В поле толпился народ; на серых брезентах, разостланных прямо на земле, поднимались горы крупного, отборного зерна. Хлопцы лопатами ссыпали его в мешки. Какая-то дивчина, держа в зубах конец бечевки, обрезала ее ножом и, привалившись грудью к полному доверху мешку, туго завязывала его. Женщины-колхозницы сильными руками поднимали мешки и с помощью хлопцев или стариков укладывали на подъезжавшие телеги. Комбайн, врезаясь в гущу колосьев, с тарахтением выбрасывал обмолоченную солому. Сбоку, из его широкого рукава, золотым потоком сыпалось крупное зерно. Подводы не успевали подъезжать, и зерно падало прямо на брезент, вырастая среди поля желтыми горами. Ребята с удивлением и восторгом смотрели на машину, которую никогда раньше не видели в действии. - Василь, становись на мешки! Бери лопату!.. Хлопцы, сюда! Расставляйтесь по местам! Васек схватил лопату и с размаху всадил ее в кучу зерна, потом оглянулся, поднял пустой мешок, положил его боком и, присев на корточки, стал обеими руками сгребать в него зерно. Вокруг раздавались чьи-то голоса, но, зараженный общей спешкой, Васек не слушал их. Ему некогда было посмотреть, где ребята, и только раз или два, подняв глаза, он увидел, как Мазин, напыжившись и вцепившись обеими руками в мешок, тащит его к телеге, и в другой раз, неожиданно столкнувшись с кем-то головой, узнал Одинцова. - Девчата, мешки подавайте!.. Куда тебя на зерно несет? Не видишь, что ли? - кричал где-то рядом Игнат на нерасторопного Ничипора, потом, подскочив к лошади, шлепал ее ладонью по морде, хватался за оглобли: - Тпру!.. Назад! Осади назад!.. Стоп!.. Лошади, прокладывая свежие колеи на стерне, изо всех сил тянули возы, наполненные мешками. Ваську становилось жарко. Солнце уже высоко поднялось над полем, припекая плечи и головы работающих людей. Быстро мелькали лопаты, от зерна рябило в глазах, во рту стало сухо, в горле першило. Мазин с багрово-красным лицом пробежал мимо, зажимая нос; сквозь пальцы просачивались капли крови. Саша нес куда-то сложенные стопкой мешки, поддерживая их подбородком и шатаясь от жары и усталости. - Хлопцы, кто кончил, перебегайте до другой кучи! Тут пускай один-два остаются - мешки завязывать! - кричал, неожиданно появляясь, высокий седой бригадир в выгоревшей майке. - Ребята, давай сюда лошадь! Сюда! - кричал и Васек, глотая сухим ртом воздух. - Игнат! Ау! Игнат! - раздался звонкий молодой голос. Из-за подвод вынырнула Марина Ивановна. На ней была синяя юбка, отороченная красными полосками, и вышитая крестом рубашка. Из-под голубой косынки выбивались прядки черных волос. Она поставила на траву ведро воды и замахала кружкой. - Эй, Тарасю-у-ук! Напой хлопцев водо-ой! - певуче разнеслось по полю. - Добре! - отозвался Игнат. Ребята, волоча за собой мешки и лопаты, со всех сторон бросились к воде. Васек, с трудом разгибая спину, подошел последний. Мазин, закинув голову, жадно пил. А Марина Ивановна, сердито сдвинув брови, кричала на Игната: - Смотреть надо! Хлопчик весь красный, как бурак, из носа кровь идет! Отправь на село сейчас же... Какая это работа! Мазин оторвался от кружки и зажал нос серым от пыли платком. Лицо у него было обожжено солнцем, веки подпухли. Марина Ивановна зачерпнула пригоршню свежей воды и, продолжая ругать Игната, своей рукой умыла Мазину лицо и, повернув его за плечи, скомандовала: - Иди в село! - Потом, осмотрев остальных ребят, покачала головой: - Отведи их всех, Игнат. По холодку пускай выходят... Заморились! Рулевой, стоя на мостике комбайна, замахал рукой: - Воду сюда! Марина Ивановна подхватила ведро и быстро побежала по стерне. - Идите в село! - оглянувшись еще раз, крикнула она. Мазин, прижимая к носу платок, улыбаясь, глядел ей вслед: - Как она меня... умыла... Игнат усмехнулся: - Всегда такая! Раз-раз! И чтоб все по ее было. А в классе что делает! Напишешь грязно или кляксу уронишь и подашь ей тетрадку, так она аж покраснеет вся: "Ты меня не уважаешь! Свой труд жалеешь, а мой нет!" И пойдет! Ну, а уж если что хорошо сделаешь, так ты у нее первый человек. Даже от радости засмеется, и весь класс за ней! - Игнат оглянулся и таинственно шепнул: - С Коноплянкой сильно дружат, может, даже жениться будут... - И, помолчав, добавил с мягкой улыбкой: - По всей вероятности, что так, потому что уже хату себе ставят... Забежав в хату, ребята увидели Митю. Он сидел на скамье ч мокрым полотенцем обертывал распухшую багрово-красную ногу. - Пустяки. Телегой задело. Я на Жуковке был вчера. Пути восстанавливают. Завтра-послезавтра поедем, - кратко сказал Митя. По холодку, когда солнце спустилось к лесу, ребята снова вышли на работу. Теперь им показалось легче собирать в мешки зерно, но спину ломило, руки ныли, и вечером, придя домой, они как подкошенные упали на свои постели, отказавшись от ужина. Глава 21. ДНЕВНИК ОДИНЦОВА 28 июня Давно я не писал наш дневник. Такое горе у нас, такое горе! Неужели правда, что нет на свете наших девочек? Митя ничего не сказал нам; ребята все молчат и только плачут потихоньку. Как мы без девочек домой поедем? Жалко Митю. Он сразу стал такой худой, просто почернел даже. Как пришел, все советовался с дядей Степаном - хотел с нами пешком до Киева идти. А на другой день, смотрим, нога у него распухла вся, под коленкой кровавое пятно. Еле-еле он ходит. Баба Ивга примочки ему кладет. Оказывается, на Жуковке, когда он шел назад, фашистский бомбардировщик опять стал бомбить шоссе, и одна лошадь понеслась; Митя помогал ее ловить, его по ноге колесом и задело. А он даже ничего не сказал сначала. Все про себя терпит, бедный. Мы стараемся работать изо всех сил. Трубачев и Тарасюк Игнат берут всякие задания. Некогда даже поесть иногда - так мы стараемся! Дядя Степан нас хвалит. Бабе Ивге мы все дрова перекололи, воду носим и печку затапливаем сами. А фашисты все идут да идут. Говорят, их очень много - целые моторизованные колонны, и танки у них, и пулеметы. Недавно по всему небу дым пошел, и красное-красное зарево где-то далеко было. Один дядька сказал, что это фашисты жгут села, потому что Красную Армию все колхозники поддерживают - и продовольствие подвозят и раненых прячут. А недавно в одно село ворвались фашисты, а Красная Армия их там здорово побила - вот они и злятся... А вчера в наш колхоз два человека приезжали. Один высокий, седой, волосы ежиком подстрижены, и глаза такие серые, пристальные. Это секретарь райкома, его зовут Николай Михайлович. А другой с ним - директор МТС. Он тоже хороший. Глаза веселые, насмешливые, плечи широкие. Он нам сначала показался высоким, а потом, как стал рядом с Николаем Михайловичем, то куда ниже его ростом. Когда говорил, то все время палец поднимал - такая у него привычка. Его зовут Мирон Дмитрич. Как только они приехали, все село сбежалось в сельраду. И мы, конечно, сбежались. Начался разговор про войну. Николай Михайлович сказал, чтоб люди были стойкими, что мы все равно фашистов разобьем и что сейчас самое главное, чтоб все крепко держались друг за друга и доказали свою верность Родине, а коммунисты всегда будут первыми в этой борьбе и вместе с народом. И что Красная Армия уничтожила уже много врагов и будет уничтожать их до конца! Колхозники так все подбодрились, что хоть сейчас в бой. А один тут есть - Петро, он тоже высказался, а Николай Михайлович ему сказал, что каждый человек будет виден на деле, а не на словах. Потом дядя Степан ходил с приезжими в поле. И совещание какое-то у них было. Вечером они уехали. А ночью мы подсмотрели, что несколько колхозников со Степаном Ильичом зарывали в нашу яму зерно. Трубачев сказал нам по секрету, что это на всякий случай зарывают семенной фонд. А Мазин пронюхал, что колхозники даже свой хлеб зарывают, чтоб не достался фашистам, если они сюда придут. Неужели они могут прийти сюда? Николай Михайлович и директор МТС ездили и в Ярыжки. Игнат говорил, что они там комсомольцев собирали. Митя не мог пойти, а нас туда не звали - мы пионеры. Зато Трубачев нас собрал и сказал, чтоб мы брали пример со взрослых, работали изо всех сил, а что случится, не падали бы духом и, даже если кого-нибудь из нас ранят на войне, чтоб терпели молча, потому что время военное. Мазин сказал, что он может все вытерпеть, если надо, и попросил нас, чтоб мы ему тут же для пробы зажали дверью руку. Но Трубачев не позволил, потому что руками надо работать и нечего придумывать всякие дурацкие штуки. И вообще надо хорошенько подтянуть дисциплину. Железную дорогу на Жуковке уже почти восстановили. Там и колхозники и красноармейцы работают. Скоро мы поедем домой. Нам даже не верится, что мы будем дома. Мы с Митей сложили в мешки самое необходимое, чтоб, как только пустят поезда, скорей ехать. В школе теперь живет один дед Михайло, а Генку Степан Ильич все время по всяким поручениям посылает. Вот и сейчас послал куда-то. А сегодня в селе никто не спал. Вес так гремело, ухало, трещало. И на небе все время как будто кто спичками чиркал. А потом два самолета немецких загорелись. Прямо сразу вспыхнули каким-то белым пламенем и кувыркнулись вниз. Дядя Степан пришел и говорит, что сильный бой идет около одного села, недалеко от нас, и что там Красная Армия здорово бьет врага, и хоть наше село в стороне стоит, а все-таки надо угонять скот. И вот на рассвете поднялась суматоха. Вся улица была запружена коровами, телятами, свиньями. Все провожали, плакали. Коровы упирались, ревели, не хотели уходить. А теляток так жалко было! Они все в кучу жались и мычали. Многих прямо в клетках везли! И наш теленок Колокольчик там был. Мы его жалели, а доярка такая хорошая, она нам говорит: "Я теляток не брошу, буду растить и назад приведу большими, здоровыми!" А потом конюх вывел из конюшни лошадей. Стали считать, а Гнедка-то нет! И Генки нет! Дед Михайло чуть не плачет. Степан Ильич тоже расстраивается. Генка может приехать самое раннее завтра к вечеру, а ждать нельзя. Так и угнали без Гнедка. А каково это Генке! Глава 22. НОЧЬ ПЕРЕД ОТЪЕЗДОМ Тревога Мити росла. Фронт приближался. В селе появились женщины и дети, уходившие из занятых фашистами сел; по дорогам ночью гнали скот. Вражеские самолеты низко спускались над шоссе и бомбили идущих и едущих людей. За лесом, в стороне МТС, уже явственно была слышна орудийная пальба. Зарево пожаров окрашивало горизонт в серо-малиновый цвет. У Мити была надежда примкнуть со своими ребятами к раненым красноармейцам, которых отправляли в тыл. Но через село только один раз прошли красноармейские части. Бойцы шли молча, в полном боевом порядке, с тяжелой амуницией на плечах. Все село высыпало им навстречу. Женщины хватали ведра с чистой водой и подносили бойцам. Те на ходу умывали пыльные, усталые лица, наспех пили воду, отказывались от вареников и пирогов, которые совали им в руки выбегавшие из хат люди: - Не надо. Мы сыты... Вот вернемся, тогда попотчуете нас! Митя бросился к командиру. Немолодой седоусый командир выслушал его просьбу и, взглянув на Митю усталыми, подпухшими от бессонницы глазами, кратко сказал: - Мы не можем взять ребят, товарищ. Нам предстоят тяжелые бои. Как же можно рисковать детьми! Митя отошел. Люди долго стояли на улице и смотрели вслед красноармейцам. А к вечеру пришли пастухи и рассказали, что недалеко от Жуковки произошел тяжелый бой. Митя вспомнил седоусого командира и отказался от мысли отправить ребят с военными частями. Но время шло, надо было на что-то решаться... Железнодорожная станция была почти восстановлена, но поезда еще не ходили. Митя решил пробираться пешком к Жуковке, чтобы при первой возможности уехать. В селе побывал Матвеич. Ребята с интересом смотрели на него: на глубокий шрам, на живые, блестящие глаза под мохнатыми бровями. Все уже знали, что это тот самый товарищ Николая Григорьевича, который живет на пасеке. Они расспрашивали его об отце учителя. Матвеич рассказал, что "старый" живет хорошо, дочка Оксана часто навещает его. - Ничего, мы с ним еще повоюем! - закончил Матвеич. Когда ребята вышли, Митя подсел к нему: - Завтра хочу идти, Иван Матвеич! Пойдем к станции, будем поблизости выжидать первого поезда... - Сидеть нечего, - насупившись, сказал Матвеич. - Фашисты надвигаются со всех сторон. Только лучше лесом идти на шоссе неспокойно - бомбят, проклятые! - Мы ночью выйдем. За деревьями по лесу проскочим как-нибудь, - вздохнул Митя. В глазах у него все эти дни стоял разбитый грузовик и свежая насыпь. Матвеич ушел со Степаном Ильичом. С ним у него были свои, особые дела. Они заходили в хаты к колхозникам, беседовали то с одним, то с другим. Матвеич пробыл в селе до вечера. Уходя, еще раз сказал Мите: - Двигай, сынку! После обеда Митя собрал ребят, велел им приготовить свои рюкзаки и ложиться спать. - Выйдем ночью. Ребята заволновались. Бегали по селу прощаться; колхозники с грустью расставались с ними: - Привыкли мы к вам, как к родным, хлопцы! - Что поделаешь! Надо, надо до дому добираться, родителей успокоить! Время военное, - хмуро говорили деды. Татьяна пекла на дорогу хлеб. Баба Ивга подходила по очереди к ребятам: гладила рыжий чуб Васька, обнимала Севу; грустно улыбаясь, глядела на Мазина, Русакова, Одинцова и Сашу. Притихший Жорка прижимался к ее подолу. - Вот и расстанемся мы, голубята мои! Тай, може, и не побачуть мои старые очи, яки с вас хлопцы повырастают. А чую я сердцем - хорошие из вас люди будут: на работу скорые и народу верные. До всего вы дойдете. В коммунизме жить будете. Може, и вспомните тогда старую бабу Ивгу, що любила вас да привечала в своей хате. Ребята низко склонились над рюкзаками, сопели, шумно сморкались. - Никогда мы не забудем вас, баба Ивга, и Татьяну, и дядю Степана, и Жорку! - Неловко подходили, стесняясь сказать ласковое слово, выдать свое волнение. - Спасибо вам всем... спасибо! Степан Ильич хмурился, пробовал шутить: - Как же так? А я вас уже в дети принял! Он часто выходил из хаты, стоял на крыльце и, склонив набок свою большую голову, слушал. Из-за леса сквозь гул орудий и пулеметные очереди доносился какой-то мерный лязгающий шум. Митя, прихрамывая, выходил к Степану Ильичу. Они слушали вдвоем, стараясь понять, что означает этот шум. Уложив ребят, Митя нарезал длинные бинты из холста, крепко забинтовал ногу и прошел по селу. Колхозники, стоя у ворот, молча смотрели на небо, на лес, на шоссейную дорогу. Поля были убраны; далеко за рекой расползалось по земле дымное пламя. Старухи крестились, молодицы загоняли в хаты ребятишек, деды, собравшись в кучу, вполголоса беседовали о событиях. В селе было глухо и тревожно. Около будок, звякая цепями, завывали привязанные собаки. Стемнело... Митя поднял ребят. Степан Ильич заторопил: - Живо, бабы! Собирайте хлопцев! К ночи грозное пламя охватило горизонт. В багровом свете, прорезая облака, завыли немецкие бомбардировщики. Ребята стояли одетые, с вещевыми мешками за спиной. Баба Ивга дрожащими руками наливала им в кружки молоко. Ели стоя, не разговаривая. Степан Ильич давал Мите последние наставления: - Потемну за деревьями идите... Забомбит - в лес подавайтесь... Прощание было торопливое, наспех. По двору прошли гуськом. Освещенная заревом могучая фигура Степана Ильича остановилась у ворот. Земля дрожала от орудийных залпов Степан Ильич поднял руку: - Стойте! По дороге бешено мчался конь; пригнувшись к гриве, седок что-то кричал звонким, мальчишеским голосом. В селе торопливо хлопали ставни, скрипели ворота. Из темноты вырвался Генка и на всем скаку круто осадил Гнедого: - Фашисты! В село с глухим шумом въезжали вражеские мотоциклы. Они шли замедленным ходом, сплошной колонной надвигаясь из темноты. Солдаты, в зеленоватых шинелях и в глубоких касках, сидели как неживые, положив на руль неподвижные руки и не глядя по сторонам. Очки, похожие на маски, скрывали их лица. Казалось, что это движутся не люди, а заводные, пущенные вперед автоматы, бесчувственные и безликие, вселяющие ужас и ненависть в живое человеческое сердце. Степан Ильич дрогнул, отвернулся: - Живо, хлопцы, до хаты! Запирайте ворота! В темноте он увидел белое лицо Генки, приникшего к мягкой гриве Гнедка и махнул рукой: - Ховай коня! Генка дернул поводья. Гнедой встал на дыбы и, круто повернув, исчез, сливаясь с чернотой ночи. Глава 23. ТЯЖКИЕ ДНИ По селу идет мальчик. На нем полинявшая от солнца майка, серые трусики. На рыжих кудрях смятая тюбетейка. Он идет вдоль плетней, чутко прислушиваясь к чужим, гортанным голосам, звучащим на селе. Около голубой школы стоят прислоненные к забору немецкие мотоциклы. Солнце припекает каски часовых; из раскрытых окон вырываются резкие, незнакомые голоса. В школьные ворота влетает легковой автомобиль, из него выходят гитлеровские офицеры. Васек закрывает глаза, стискивает зубы. Не снится ли ему все это? Нет, не снится. Вот у колодца стоит женщина. Два дюжих гитлеровца подходят к колодцу. Женщина, торопясь, поднимает ведра. Плещется вода, сбегает ручейками с пригорка. Солдат хватает у женщины ведро и, бросив на землю каску, опускает в чистую воду руки, плещет себе на голову, на шею, фыркает от удовольствия, приглашая приятеля последовать его примеру. Женщина, не глядя в его сторону, уносит одно ведро. - Подавитесь, проклятые! - шепчет она, проходя мимо Васька. Вот на дворе у Костички, жены кузнеца, пляшут гитлеровские солдаты. Один из них, худой, как жердь, прижав ко рту губную гармошку, приседая и подпрыгивая на тонких ногах, наигрывает плясовой мотив. Неизвестная, чужая песня будоражит вылезшего из будки пса. Подняв вверх морду, он тоскливо воет. Громкий гогот стоит во дворе. Костичка тихо бредет из своей хаты. Трое ребят плетутся за ней; самый маленький, держась за материнскую юбку, пугливо оглядывается. Лицо у Костички потемнело от бессонных ночей и тревоги за мужа. Кузнеца Костю забрали с Митей. В ту ночь много молодых увели из села. Васек никогда не забудет, как гитлеровцы забирали Митю, как на рассвете вломились они в хату дяди Степана и, топоча сапогами, лазили по всем углам - искали красноармейцев. Митя сразу привлек их внимание: у него была бритая голова и забинтованная нога. - Зольдат? - Двое солдат приставили к его груди автоматы: - Пошоль! Ребята закричали, бросились к Мите. Степан Ильич отстранил ребят и закрыл собой Митю. - Он хлопчик, хлопчик... брат... школьник! - кричал он прижимая к сердцу ладони. Солдат толкнул Митю в спину: - Пошоль! Васек Трубачев вспоминает, что вместе с ребятами он снова бросился вперед, но Митя повернул к нему белое лицо и предостерегающе крикнул: - Трубачев, останься!.. Никогда не забудут они, как Митя, хромая шел по двору под конвоем гитлеровцев. Ребята смотрели в окно, онемев от ужаса. У двери, тяжело дыша, стоял Степан Ильич. Баба Ивга накинула платок: - А ну, пусти, сыну! Черная, прямая, без слезинки в глазах, она ушла за Митей. Когда Митю вместе с другими арестованными гитлеровцы втолкнули в сарай и поставили у дверей часовых, баба Ивга вернулась. Тогда ушел Степан Ильич, строго-настрого приказав Ваську не выпускать из хаты ребят. Но он, Васек Трубачев, ослушался приказа Степана Ильича. Весь остаток ночи на старом выгоне, недалеко от сарая, где был заперт Митя, ребята ползали между кочками, ловкие и быстрые, как ящерицы. Затаив дыхание они прислушивались к шагам часового, пробирались к толстым бревенчатым стенам и, прижимая губы к пахнущим мохом и смолой пазам, шептали: - Ми-тя... Но никто не откликался. На рассвете они вернулись. В хате не спали. Степан Ильич встретил их молча. Он сидел на скамье, положив на стол свои большие, жилистые руки и глядя куда-то в угол тяжелыми, невидящими глазами. Глубокая темная складка прорезала его лоб. Он обернулся на стук двери, с горькой усмешкой посмотрел на мокрых от росы, усталых, измученных мальчишек и отвернулся. Они прошли мимо него на цыпочках, тихо улеглись, крепко прижавшись друг к другу, осиротевшие и испуганные. А враги уже расселялись по хатам, выгоняя на улицу хозяев: резали кур, убивали поросят, ломали плетни и заборы, топили хозяйские печи. В новой, только что отстроенной колхозной конюшне клети для жеребят были разбиты в щепы; в раскрытые настежь двери с грохотом въезжали нагруженные машины; новая молотилка, недавно приобретенная колхозом, была поломана и завалена всяким хламом. В селе воцарился ужас, но люди не смирялись. Они прятали и уничтожали свое добро, чтобы оно не досталось врагам. То из одного, то из другого двора вырывались истошный плач и крики... Кого-то тяжко били, отнимали добро, выбрасывали из хаты. Люди бежали на этот крик, натыкались на дула автоматов и молча пятились назад, хватая своих детей... Люди постигли ужас фашистской неволи. Село как будто оглохло, онемело, затаилось в страшной, непримиримой ненависти к врагу, и ненависть эта еще больше чувствовалась в молчании, чем в криках протеста и боли. У Степана Ильича не поставили солдат. В тот день, когда к нему явились фашистские солдаты, баба Ивга жарко затопила валежником печь и наглухо закрыла трубу. Копоть и угар выгнали солдат - они с руганью ушли и больше не возвращались. Зато рядом просторное помещение сельрады кишело гитлеровцами. Вечерами они сидели на крыльце - там, где раньше, мирно раскуривая свои трубки, любили посиживать колхозные деды. Чужой язык, чужие песни раздавались в селе... Через несколько дней сарай опустел. Фашисты угнали арестованных неизвестно куда. Весь день ребята метались по селу, шныряли между немецкими повозками, искали на дороге следы. Страшное уныние овладело ребятами; сбившись в кучу, они сидели на неубранных сенниках, вспоминая оставленных дома родителей, погибших девочек, Митю... и уже не скрывали друг от друга отчаяния и слез: - Никого, никого у нас не осталось!.. Васек на глазах у товарищей крепился изо всех сил. Он чувствовал, что с потерей Мити ответственность за ребят легла на него как на командира отряда. Он старался казаться бодрым, выходил на разведку с Мазиным и Русаковым, расспрашивал людей, но Митя как в воду канул. Нигде не было слышно об арестованных. Васек не знал, что предпринять, как жить дальше, где искать Митю. Одинокий, не смея выказать перед ребятами свое отчаяние, он жался к Степану Ильичу. Степан Ильич, мрачный и озабоченный, с беглой лаской клал ему на голову свою большую руку и говорил: - От меня ни на шаг, хлопче! Держи крепче своих ребят и сам не унывай!.. ...Осторожно оглянувшись, Васек перелезает через плетень и идет огородами. На сухой тропке валяются надгрызенные огурцы, разбитые недозрелые тыквы. Длинные гряды истоптаны, торчат зеленые палки оборванных подсолнухов. Молодица в темной старушечьей кофте крадучись собирает в сито горох и зеленые помидоры. Она срывает их с куста прямо гроздьями, пугливо глядя по сторонам. Когда Васек проходит мимо, она приподнимается, сует ему в руки сладкие зеленые стручки, ласково кивает головой и, завидев группу солдат, бежит к своей хате. Васек прячется в кустах и пережидает, пока пройдут гитлеровцы. За околицей, на опушке леса, шумят ветвистые дубы, белеют тонкие березы, сбегают по косогору вниз молодые елки. В густой траве желтеют свежесрезанные сосны; прямые и строгие, они лежат вытянувшись, как мертвецы. По золотой чешуе ползают большие муравьи, прыгают кузнечики. Из-под сосен, смятые тяжестью стволов, выбиваются на волю поблекшие колокольчики, ромашки, лесная гвоздика... Жарко припекает солнце. С мертвых деревьев тяжелыми слезами капает на землю смола. "Митя... Может быть, фашисты расстреляли его где-нибудь в овраге!" Васек бросается в траву и горько плачет. Зеленый мох и белые невестины цветочки ласково вытирают мокрые щеки мальчика; ветер силится приподнять его с земли, треплет за рукав, заглядывает в лицо; муравьи щекочут пальцы. Негде поплакать командиру отряда - Ваську Трубачеву. Никто не должен видеть его слез. От зеленой травы мутно и зелено в глазах. Тихо шелестят рядом рыжие чешуйки сосны. Ваську кажется, что мягкие рыжие усы щекочут ему шею и подбородок... "Папка, папка..." Чужой говор настигает его и здесь. Он вскакивает на ноги, настораживается. Группа солдат проходит между деревьями. Васек видит двух офицеров. На боку у одного из них висит полевая сумка, другой держит бинокль. Они идут к опушке леса. Васек долго следит за ними глазами. На опушке стоят орудия, они завалены срубленными елками. Офицеры что-то говорят солдатам. Внизу, по шоссе, на длинных грузовиках подвозятся еще какие-то орудия. Васек тихонько ползет, прячась за куста- ми. Что делают тут враги? Может, они собираются в бой? Васек сжимает ку- лаки. В селе Ярыжки тоже хозяйничают фашисты. И железнодорожная станция в Жуковке занята ими... Васек снова думает о своих ребятах. Теперь они все живут отдельно: Мазин и Русаков - у колхозницы Макитрючки, он, Васек, Одинцов и Саша - у Степана Ильича, а Сева - у деда Михайла. Это баба Ивга разделила их по хатам, а Сева сам попросился к деду Михайлу: ему жалко деда, потому что Генка со своим конем исчез, и никто не знает, где он. Где-нибудь в лесу лежит бедный Генка. А рядом с ним, может быть, и верный товарищ его - Гнедой. Васек поднимается. Ребята, наверно, уже ждут его. Они часто собираются в Слепом овражке, за огородами. В этом овражке под изумрудной травой - вязкое, засасывающее болото. Ребята там усаживаются на большой полузатонувшей коряге. Толстые корни ее торчат во все стороны. У каждого из ребят здесь есть свое место. Сегодня место Васька займет Одинцов, потому что Васек идет на пасеку. У Матвеича не стоят фашисты. В цветущем закутке все по-прежнему, только там уже не гудят пчелы. В саду сложены пустые ульи. Матвеич говорит, что все они прохудились и лежат здесь для починки. Васек не спрашивает - он понимает, что Матвеич не хочет кормить медом врагов и потому разорил свою пасеку. Оба старика больше сидят теперь в хате. А хата всегда на запоре. Васек идет прямиком через скошенное поле, проходит под тополями, перелезает через плетень. Глава 24. ГЕНКА И ГНЕДОЙ Генка бродил по самым глухим зарослям леса, скрывая Гнедка. Днем он сторожил его, прислушиваясь к каждому шороху; ночью, припав к шее коня, обливал слезами его морду, гладил его и шептал ему в чутко настороженное ухо: - Для чего я тебя воспитывал? Для лихого командира, на геройские дела! Конь смотрел на него умными карими глазами. Вспыхивали в них, как слезы, золотые искорки. Черными мягкими губами касался он мокрой Генкиной щеки, вздыхал, раздувая ноздри, и тихонько ржал, чуя горе хозяина. Мигали в траве зеленые светляки, прятались в темных зарослях лесные цветы, молчали птицы. Сквозь верхушки деревьев просвечивало темно-синее небо. Набегал ночной ветер, шевелил влажные от росы листья; просыпались совы, и в лесу становилось неспокойно. Генке слышались шорохи и шепот, треск сучьев. Он пугливо озирался и, ведя коня за поводок, спускался с ним в овраг. Прятал его в густых камышах около реки. Закрутив на руке длинный поводок, Генка садился на берег и смотрел на воду. В речной воде уплывали вместе с течением облака и звезды. А в глазах у Генки мчались по волнам на боевых конях бесстрашные бойцы... Мчался впереди всех Гнедко, управлял им лихой командир; горела у него на шапке красная звезда, в поднятой руке сверкала острая шашка. В кучу врагов врезался лихой командир, топтал их копытами верный конь... Счастливая улыбка трогала Генкины губы. Забывшись коротким сном, бессильно падал он головой в росистую траву, и во сне слышался ему тихий, пытливый голос деда: "Може, и не побачимся мы с тобой, Генка, а?" Яркие светлячки дедовых глаз с острой тоской смотрели на внука. Генка крутил головой, съеживался в комочек: "Може, и не побачимся, диду..." Поднимались от влажной земли родные, знакомые запахи, склонялись над Генкой прибрежные травы, и предостерегающе шуршали высокие камыши: "Берегись, Генка! Налетят фашисты - отнимут у тебя коня. Будет он врага на своей спине носить, копытами родные поля топтать!" Заноет у Генки сердце, крепче сожмет он в руке поводок: "Не будет мой Гнедко под ворогом ходить! Ускачем мы с ним в темные леса, в глухие чащи..." Качаются над водой строгие камыши: "Зачем прятаться боевому коню в лесу от врага? Кто ж раненого бойца с поля битвы вынесет? Вставай, Генка, ступай на широкий шлях - не проедет ли мимо лихой командир, не попросит ли у тебя боевого коня..." Бежит сон от Генки. Встряхнувшись, вскакивает Генка на ноги, обнимает за шею Гнедка. Что, как правда отнимут коня фашисты? Не боевая слава, а позор покроет голову его хозяина. Садится Генка на своего коня, сжимает его крутые бока босыми пятками и, пригнувшись к мягкой гриве, стрелой летит на широкий шлях. Осветит месяц темную холеную шерсть коня, застучат по камням его звонкие копыта. Натянет поводья Генка, встанет на широкой белой дороге и ждет - не проедет ли мимо лихой командир, не попросит ли у него боевого коня. Долго стоят конь и всадник, облитые светом месяца, не знают, куда повернуть. Задымится над ними небо, завоют вражеские моторы, задрожит от ударов земля. Насторожит Гнедко уши, повернет к хозяину тонкую морду; не двинется с места Генка... Ждет! Глава 25. ВАСЕК ТРУБАЧЕВ Бобик звонким лаем извещает хозяев о госте. Матвеич открывает дверь, глядит на дорожку: - А, хлопчик! Здорово, командир! Из окошка высовывается серебряная голова Николая Григорьевича. Глаза старика так похожи на глаза Сергея Николаевича, что Васек, поздоровавшись с Матвеичем, радостно бежит к окошку. - Иди, иди, пионер! Что давно не был у нас? Как там дела, а? - Старик долго держит в своих ладонях твердую, загорелую руку мальчика. - Как там команда твоя? Живы, здоровы?.. Угости-ка медком его, Матвеич! Васек проходит в кухню. Матвеич наливает ему в миску янтарный мед, кладет кусок хлеба: - Ну, как в селе? Рассказывай, что знаешь! Васек макает в миску хлеб и рассказывает, как хозяйничают в селе гитлеровцы, как они ходят по хатам и берут все, что им вздумается. - На людей смотрят хуже, чем на собак. - Ну, а люди что? - спрашивает Иван Матвеич. - А что люди? Молчат... Васек опускает голову, Матвеич набивает трубку и ждет. Николай Григорьевич глубоко вздыхает. - Ну, а Степан Ильич что? - осторожно спрашивает он. - Дядя Степан у вас меду просит, говорит - чай пить не с чем. Васек густо краснеет - ему неловко и стыдно за Степана Ильича. Но Матвеич оживляется: - Меду просит? Чай пить не с чем? - Он смотрит на Николая Григорьевича, подмигивает ему и потирает свои большие руки. - Вот сластена! Скажи пожалуйста, меду ему захотелось! Васек пробует выгородить Степана Ильича: - Да это он так... Пошутил, может... - Конечно, пошутил, - серьезно подтверждает Николай Григорьевич, прихлебывая с блюдечка чай. Матвеич стучит по столу толстыми пальцами, морщит лоб: - Что ж человека обижать! Ты скажи ему так: меду нет, пришлю сахару. Скажешь? - Скажу. Разговор затихает. Ваську хочется спросить, не слыхал ли Матвеич чего-нибудь о тех арестованных, которых увели из села гитлеровцы, но Матвеич вдруг ласково треплет его за чуб: - Ну, а ты фашистов не боишься, хлопчик? Ведь их, верно, полное село нагнали, а? - Много. По хатам солдаты стоят, а в школе офицеры и генералы ихние; там штаб. - Хе-хе-хе, "штаб"! Да это тебе с перепугу показалось, - вмешивается Николай Григорьевич. - Полтора человека - это не штаб!.. Ну, сколько ты там генералов видел? Васек обижен: - Мне на их генералов наплевать. Я их не боюсь. А что видел, то и говорю. И ребята наши знают. Севка Малютин у деда Михайла живет - всех видит! Матвеич грузно ворочается, жадно сосет трубку. Николай Григорьевич смотрит на Васька внимательными, серьезными глазами: - Ты не обижайся. Мы с Матвеичем сидим тут, как в берлоге, ничего не знаем. Ты бы приходил почаще - нам веселее будет: все что-нибудь да услышим от тебя. - Я еще не то знаю! - бодрится Васек. - Я сегодня на опушке леса орудия видел! Много их там фашисты навезли. И елками завалили, думают - не видно... - Да что ты! - удивляется Николай Григорьевич, поглядывая на Матвеича. - В каком же это месте? - Да около леса, на опушке, где молодые елки. Матвеич отодвигает миску с медом, ловит пчелу и, осторожно держа ее двумя пальцами за крылья, выпускает в окно. Долго глядит ей вслед, потом поворачивается к Ваську: - Зоркий ты, хлопчик. Мабуть, и посчитал их для интересу? - Кого - их? - Да орудья-то фашистские, - небрежно говорит Матвеич. - Нет, я не считал... Живые глаза Матвеича внимательно разглядывают пионера Васька Трубачева. - А ты посчитай! - Я узнаю! Я все узнаю! - быстро говорит Васек. - И про штаб и про орудия. Мы с ребятами... - Ну-ну! - прерывает его Матвеич. - Не кажи гоп, поки не перескочишь! Загребут тебя фашисты с твоими ребятами да как всыплют вам хорошенько, чтоб не лазили где не надо. Да еще нас, стариков, на березе повесят - тоже, чтоб не интересовались. - Матвеич кладет руку на голову Трубачева: - Чуешь, хлопчик, что я говорю? - Не загребут нас фашисты! - волнуясь, шепчет Васек. - А ребятам я скажу, что мне так... самому интересно. - Ну, действуй, - говорит Матвеич. x x x Торжественно, словно в почетном карауле, стоят ряды высоких тополей. Идет по дороге пионер Васек Трубачев. Не просто идет - высоко поднял голову, словно вырос за один час, покрепчал, силы набрался; смело шагает. Несет в своем сердце пионер первое важное задание; обуревают его вихрастую мальчишескую голову смелые и отчаянные планы. Отныне крепко и нерушимо будет хранить он военную тайну, доверенную ему взрослыми партийными людьми. Бежит под босыми ногами пионера тропинка, бежит, перегоняет, забегает вперед, остается позади; низко кланяется, мягко стелется перед ним трава; гладят по плечам кусты, шумят навстречу деревья... Шепчутся с белками сосновые ветки, и поют птицы о том, что идет пионер, в первый раз получивший важное боевое задание. Вся земля, нагретая солнцем, ложится под ноги Трубачеву; даже скошенное, ко- лючее поле не саднит его босых ног. Родная земля! На все готов для нее младший из верных сыновей - пионер Васек Трубачев! Глава 26. Р. М. 3. С. Каждый день Мазин и Русаков рыскали по окрестностям в надежде найти какие-нибудь следы Мити. По разговорам взрослых и по всем предположениям было очевидно, что арестованных увели из села. Может быть, их заставили работать... - Митя не будет работать на фашистов! - говорил Трубачев. - Он или убежит, или... - Он не договаривал, но ребята понимали, что значит это "или". - У него комсомольский билет с собой, - тихо добавлял Одинцов. Мазин хмурился, вздыхал: - Пошли, Петька! На дороге обнаружить какие-нибудь следы группы арестованных было невозможно. Тут шли и ехали люди, мчались мотоциклы, двигались целые колонны гитлеровцев. Мазин подробно обследовал тропинки около леса, оглядел кусты и деревья: он искал какой-нибудь знак, который мог бы ос- тавить Митя. Мальчики возвращались поздно, усталые, хмурые. Ребята ждали их в Слепом овражке. Трубачев беспокоился, выходил навстречу и, взглянув на их лица, ни о чем не спрашивал. Сегодня Мазин рано поднял Петьку. Макитрючка отрезала им по куску сала. Вздыхая, смотрела, как они прячут за пазуху хлеб, и, бренча заслонкой, ругала фашистов. Баба Макитрючка ругала фашистов с утра до вечера. Падала ли у нее из рук миска, пригорало ли в печи молоко - Макитрючка проклинала фашистов самыми страшными проклятиями. - А щоб вы сгорели, проклятые! Щоб вам руки-ноги повыкручивало, очи повылазили! - кричала она, подбирая разбитые черепки или вытаскивая из печи пригоревшее молоко. Гитлеровцы ловили по дворам кур, заходили в хаты, требовали сала, яиц. Макитрючка в первый же день прихода фашистов порезала своих кур и усиленно кормила ими Мазина и Русакова: - Ешьте, хлопцы! Я над своими курами сама хозяйка. Кого хочу - того и угощу. Ощипанные перья и косточки ребята относили на огород и зарывали в землю. - Матка, кура есть? - заглядывая в хату, кричал солдат. Макитрючка, собрав в упрямые складочки рот, смотрела на него серо- зелеными злыми глазами. - Но-но... кура давай! - наступал на нее гитлеровец. Макитрючка молчала до последней возможности, потом разражалась гром- кими жалобами: - Откуда у меня куры? Где я их возьму? Всю меня обобрали, до ниточки! Последнего цыпленка со двора унесли. Нету, нету! Хоть весь дом обыщи - ни перышка не найдешь! Она выбегала во двор, показывала пустой курятник. Мазин и Русаков с тревогой и любопытством смотрели в окно. - Ось, диты мои, як с ними надо поступать! - удовлетворенно говорила Макитрючка, когда солдат уходил. - Свое добро переведу, а им не дам! К Мазину и Русакову Макитрючка относилась хорошо, ничего для них не жалела и, зная, что они ходят по лесу в поисках Мити, давала им с собой на дорогу хлеб и сало. Сегодня, когда ребята объявили ей, что уходят надолго, она собрала еще один узелок и дала Мазину: - На, хлопчик... Може, найдется ваш Митя, може, ще хто из наших голодный по лесу блукае або раненый лежит... План у Мазина был простой. Ему пришло в голову, что если Мите удалось убежать от гитлеровцев, то голод приведет его на то место, где когда-то был раскинут их лагерь. Митя знает, что в землянке, которую они вырыли, сложены продукты - там есть консервы и мука. (По всем расчетам Мазина выходило, что если Митя скитается по лесу, то уж обязательно постарается найти место бывшей лагерной стоянки.) Посоветовавшись с Васьком и обдумав ночью свой план, Мазин едва дождался рассвета. Разбудил Петьку... От реки узенькая тропка выводила на шоссе. Мокрая осока резала ноги. От влажного тумана одежда пропиталась сыростью. Кусты обдавали холодными брызгами. В остывших за ночь берегах неприютно плескалась река. Мазин торопился миновать село, перейти шоссе и укрыться в лесу. Он боялся встречи с фашистами. Петька почти бежал за товарищем, натянув на голову курточку. Внезапно за густым ивняком раздался сердитый окрик: - Вэг! Вэг! Мазин быстро присел, дернул за ноги Петьку. Оба мальчика, скрывшись за кустами, затаили дыхание. На берегу стоял дряхлый дед в серых штанах и холщовой рубахе, завязанной шнурочком у ворота. Он держал удочку и ведерко с рыбой. Гитлеровец толкал его прикладом в спину: - Вэг! Вэг! Старик, согнувшись, прошел мимо мальчиков. Голова у него тряслась. - Наша земля, наша река... - бормотал он, разводя руками. Когда патруль скрылся, Мазин поднял Петьку. Мальчики пробрались к шоссе и нырнули в лес. Над их головами, взметнув рыжим хвостом, прыгнула с сосны на сосну белка. Какая-то сварливая птица долго провожала мальчиков, перепархивая с ветки на ветку. Она так крикливо отчитывала их, что перебудила всех птиц. В лесу начинался день. Брызнуло солнце, кусты ожили, зашевелились. Колокольчики, полные свежей, непролитой росы, засинели среди дикого боярышника и высоких колючек с сиреневыми шапками. Около старых, мшистых пней выглянула из травы крупная земляника. Мальчики вволю полакомились; от ягод пальцы у них покраснели и душисто пахли земляничным соком. Наступил полдень. Ребята выбрали тенистое местечко. Защищенное со всех сторон густым орешником, оно было похоже на беседку. Мазин разложил на платке хлеб, снял с пояса фляжку с водой. Оба с жадностью накинулись на еду. На платок полезли муравьи. Большой рыжий муравей ухватил крошку хлеба и пятился задом, держа ее в цепких лапках. Мазин хотел сбить муравья щелчком, но Петька не дал. - Ну что тебе, жалко? Силу свою показать хочешь? - рассердился он на товарища. - Пускай тащит! - "Пускай"! - проворчал Мазин, наблюдая за муравьем.- Я ихнюю повадку знаю - он сейчас весь муравейник на помощь приведет... К муравью действительно приползли на помощь такие же рыжие большие муравьи; они ухватились за хлебную крошку и тащили ее в разные стороны. Мальчики заинтересовались муравьями. Неподалеку оказался муравейник. - Ишь, трудятся! - с уважением сказал Мазин и, подержав над муравейником ладонь, сунул ее Петьке: - Понюхай. Муравьиный спирт вырабатывают... Но Петька уже забыл о муравьях. Он думал о чем-то своем, обхватив руками голые коленки и часто вздыхая. - Чего это ты? - покосился на него Мазин. - Ничего... Я думаю, Мазин... как бы не умерла моя мама... Петька шмыгнул носом. Мазин протянул ему серую тряпку - бывший носовой платок. - Высморкайся, - разрешил он. Потом, помолчав, спросил: - А чего же это она так, с бухты-барахты, помрет вдруг? - А первая моя мама отчего умерла? - Не знаю. - Так и эта может умереть... Будет ждать, ждать...Петька снова высморкался и шепотом добавил: - А потом умрет... Мазин вдруг вспомнил свою маленькую комнатку и больную мать с повязанной полотенцем головой. - Эх, жизнь! - тоскливо протянул он. - Плохо быть семейным человеком, Петька... Петька, услышав в его голосе сочувствие, заплакал. Мазин сморщил лоб, выпятил губы и уставился на ореховый куст. Потом опустил глаза, одним щелчком сбил с платка муравьев и встал. - Враги кругом... война... а мы за мамочкины юбки хватаемся! - сердито сказал он. - Здоровые парни... нам воевать пора! Петька взмахнул длинными ресницами, мокрые глаза его заблестели. - Воевать, Мазин? - А что же, плакать? - жестко усмехнулся Мазин. Петька вцепился в его плечо и лихорадочно зашептал: - Надо было тогда... с Красной Армией уйти... я говорил... - А товарищей бросить? - Не бросить, а просто уйти... Мазин покачал головой, задумался. Петька выжидающе смотрел на него: - Мазин... - Надо оружие достать. И всем отрядом - в бой! - сказал Мазин, раздувая ноздри. Где-то хрустнула ветка. По траве, вытягивая вперед острую мордочку, пробежал ежик. Мазин встал: - Ну, пошли скорей! Петька завязал узелок, надел его на палку. Шли долго. На повороте, где когда-то Сергей Николаевич ждал ребят, был врыт столб. На столбе была прибита доска с надписью на чужом языке. Мазин схватил увесистый булыжник, оглянулся. На шоссе было пусто. Петька тоже поднял камень. Вдвоем они сшибли доску на землю и потоптали ее ногами: - Наша земля, наша дорога!.. Потом, взволнованные и довольные этим происшествием, углубились в лес. Шли по памяти и по оставленным когда-то дорожным знакам. У обоих болели ноги, но, чем ближе они подвигались к лагерной стоянке, тем больше ускоряли шаг. Обоими владела одна мечта - найти какой-нибудь след Митиного пребывания в лагере. - Эх, жизнь! - время от времени бросал на ходу Мазин. В папоротнике желтели лисички. Под старыми дубами крепко сидели на толстых ножках боровики; под молодыми сосенками ютились маслята, к их коричневым шапкам лепились прошлогодние листья и сосновые иглы. Мазин нагнулся и поднял разломанный пополам гриб; другой гриб, рядом, был раздроблен на мелкие куски. Мальчики одновременно наклонились над ним, стукнувшись головами. - Копыто лошади, - прошептал Мазин. Петька, ползая на четвереньках, указал товарищу на глубокий, вдавленный след: - Давно проехал - в ямку иглы нападали. Мальчики медленно передвигались с места на место. Следы привели их к кусту рябины. Ветки ее с одной стороны были сильно примяты. Мазин указал на коротко выщипанную вокруг траву: - Лошадь паслась... - Генка! - радостно шепнул Петька. - А может, фашист? Тревога сжала сердца мальчиков. Перебегая от дерева дереву, они осторожно подошли к лагерной полянке. Там было тихо и безлюдно. Чернело обожженное костром место, где Синицына варила кашу. Валялись обрубленные ребятами колья Мазин и Русаков долго не могли найти яму, где были сложены продукты и вещи. Замаскированная дерном, она была почти незаметна среди зелени. Наконец Петька вспомнил, что немного влево от этого места он воткнул кустик орешника. Кустик, уже засохший и сморщенный, был на месте. Мазин приподнял край срезанного дерна. Под ним забелела палатка. Мальчики лихорадочно считали продукты и вещи: - Палатка одна, а было две... Консервов мало... хлеба нет! - Аптечка... Ящик с аптечкой! Я сам его клал. Вот тут клал! - захлебываясь, шептал Петька. - И письма в клеенке, которое Сергею Николаевичу оставили, тоже нет. Одинцов его над костром вешал, я сам видел! У Мазина беспокойно бегали глаза, он что-то искал: перебрасывал вещи, вытаскивал посуду, заглядывал на дно. - Это кто-то другой был, - мрачно заявил он на вопросительный взгляд Петьки. Усталость и печаль овладели обоими. Мазин долго сидел задумавшись над раскрытой ямой. Митя оставил бы ребятам письмо или хоть какой-нибудь знак, что он жив. Мазин встал, обследовал поляну, спустился к реке. Наступили сумерки. Петьке стало страшно. Он сел, пристально вглядываясь в темнеющий лес. С берега донесся до него торжествующий крик: - Сюда! Сюда! Мальчик стрелой понесся на голос товарища. Неожиданное зрелище предстало перед его глазами. Мазин плясал танец диких, высоко вскидывая ноги и выкрикивая одни и те же слова: - Бинточки! Бинточки! Тра-ля-ля! Тра-ля-ля-ля!.. В руках его болтались длинные серые бинты из полотна бабы Ивги. Петька мгновенно захватил себе другой конец и тоже пустился в пляс: - Митины бинточки! Тра-ля-ля! На берегу валялся пустой ящик из-под аптечки. Через несколько минут, выкупавшись в реке, голодные, но счастливые, ребята уселись на берегу. Незаметно подкрался вечер. Костер разводить боялись. Петька принес банку консервов, но Мазин решительно велел положить банку обратно. - Это Митино, а ты берешь! Ведь он где-то в лесу блуждает, у него весь запас тут, - с укором сказал он. Петька смутился и сейчас же предложил: - Мазин, останемся тут навсегда! Он придет - а мы тут! Оба замечтались о встрече с Митей. Мазин глядел в темное небо и, потягиваясь, радостно бормотал: - Эх, жизнь! Он представлял себе, какую счастливую весть принесут они с Петькой ребятам. И, словно угадывая его мысли, Петька добавил вслух: - А Трубачев-то! Трубачев прямо с ума сойдет от радости! - Все с ума сойдут! А мы не сошли? - Я сошел! - радостно уверил Петька. Лес уже не казался страшным: где-то тут, в этом лесу, бродил Митя... Заснули неожиданно и так же неожиданно проснулись. Темный вечер сменило ясное утро. Радость стала еще больше. еще значительнее. Митя жив! Он где-то здесь - может быть, недалеко от них. Мазин решил пройти в глубь леса, а перво-наперво написать Мите письмо и замаскировать яму. Письмо писал Петька. Мазин, стоя над ним, диктовал, тщательно подбирая простые слова, чтобы не наделать грамматических ошибок: - "Дорогой Митя! Ты жив, мы тоже живы. Нашли твои бинты и все угадали. Мы живем там же. Слушаемся дядю Степана и Трубачева тоже. Ты живи здесь, а то всюду фашисты. В Ярыжках фашисты и на станции Жуковка. Наши их бьют, а они все лезут - Мазин вспомнил сшибленную доску с чужой надписью и продиктовал: - Мы тоже без дела не сидим и сидеть не будем". Потом он задумался и, не зная, что еще добавить, почесал затылок: - Эх, жизнь! Петька послюнил карандаш, записал последние слова и незаметно для Мазина поставил в углу четыре буквы: Р. М. 3. С. Положив письмо, они тщательно замаскировали яму и двинулись в лес. - А Трубачев-то! Еще не знает, что Митя жив! - несколько раз повторяли мальчики, вспоминая Васька. x x x Но Васек уже знал. В это утро в хате Степана Ильича неожиданно появился Генка. Он стоял у порога; армяк на нем был разорван, лицо осунулось, пожелтело, глаза лихорадочно блестели. - Где конь? - тихо спросил его Степан Ильич. Васек Трубачев, Саша и Коля Одинцов со страхом ждали ответа. Генка глубоко вздохнул, вытер грязной ладонью щеки: - Отдал... - Колхозного коня отдал? - Степан Ильич потемнел. Колхозного коня? Кому?! Генка вскинул голову, сердито блеснул глазами: - Мите! Глава 27. КРАСНЫЙ ГАЛСТУК В Слепом овражке собрались все ребята. Были тут и Грицько и Ничипор. Пришли из Ярыжек Игнат с Федькой. Не хватало только Мазина с Русаковым. Они все еще не возвращались из своего путешествия. Перед сбором Игнат долго советовался о чем-то с Трубачевым. Саша Булгаков, стоя на часах, с радостной улыбкой прислушивался к тому, что происходит в овражке. Там, на затонувшей коряге, удобно расположившись на толстых корнях, ребята слушали Генку. Генка сидел на самом почетном месте. Лицо у него было усталое, темная, обветренная кожа туго натянулась на скулах, на висках обозначились ямки, но карие глаза сияли. - ...Я чую - выстрел... один, другой... Я до Гнедка... А тут... Митя ваш из кущей як выскочит! Рубаха на нем порвана, задохнулся весь. - Генка обвел ребят затуманившимся взглядом. - Ну и... отдал я ему коня... - Ускакал он? - живо спросил Одинцов. - Ускакал... Малютин обнял Генку за шею: - Митя хороший, он не обидит Гнедка! Ты не бойся, Генка. Игнат встал. Растроганная улыбка лишала его обычной степенности, но голос звучал торжественно. - Товарищи! - Он обвел всех взглядом и остановился на Генке. - Я так думаю, товарищи: если человек сделал плохой поступок, то его надо наказать, и это будет правильно. Гена Наливайко, наш ученик и пионер, за плохой поступок против дисциплины лишился галстука... Галстук у него отобрали... - Игнат снова обвел взглядом всех присутствующих. - Верно я говорю? - Верно... - неохотно подтвердили ребята. Генка забеспокоился, сжал сухие губы и исподлобья следил за Игнатом. Игнат повысил голос: - Но Гена Наливайко не такой человек, чтобы на него не можно было надеяться... Он человек верный, и когда подойдет такая минута, то он так поступит, как другому не поступить. Я то хочу сказать, товарищи, что Генка не испугался выстрелов и не ускакал, а отдал комсомольцу Мите своего коня... Поступок это хороший, пионерский. И, значит, так мы и порешим, что Гена Наливайко свой галстук заслужил! Кто согласен, поднимайте руки! - Все! Все согласны! - дружно откликнулись ребята. Саша выглянул из-за кустов: - Потише, а то слышно очень! - Добре. Ну, а раз все согласны, так я передаю пионеру Гене Наливайко его галстук. Игнат торжественно вытащил из-за пазухи красный галстук. Генка вспыхнул. - Бери, бери, Генка!.. Ну да чего! Бери! - зашумели ребята. Генка осторожно взял галстук, повязал его на шею. Гузь шлепнул его по спине: - Добрый хлопец! Грицько, протягивая через все головы руку, улыбался: - Давай свою руку. Гена! Давай сюда! Васек был растроган и хотел что-то сказать, но Ничипор вдруг зашевелил в воздухе пальцами и, потоптавшись на коряге, поднялся. - Я тоже хочу держать речь насчет нашего Гены и, конечно, про себя скажу... - Он кашлянул в кулак и, переставив свою ногу на ногу Федьки, продолжал, не обращая внимания на то, что Федька Гузь крепко двинул его ногой и стукнул по спине. - Я, конечно, прошлым летом тонул... И, конечно, был я в плохом положении - ухватиться не за кого. Ну, утопленник, да и все! - Утопленник, а на ноги лезет! - проворчал Гузь. У ребят заблестели в глазах насмешливые искорки. - Ну и что? Выплыл? Ничипор вытащил из кармана платок, не спеша вытер нос и невозмутимо продолжал: - Конечно, я давай кричать... - А что ты кричал? - с интересом спросил Одинцов. - Караул! - бросил Грицько и, опрокинувшись навзничь, залился смехом. Ребята тоже расхохотались, даже Генка засмеялся. Васек рассердился: - Ребята, не дело! Все замолчали. - Ну, так что ты кричал? - побаиваясь Трубачева, тихо спросил Коля Одинцов. Ничипор повернулся к нему всем своим нескладным телом и неожиданно сказал: - А вот полезай под воду, тогда и узнаешь, что кричал! - Го-го-го! - загоготали опять ребята. Игнат нахмурился: - Федька, стукни по шее вон тому тонкому, - ты ближе сидишь. - Кому? Мне? - вскочил Одинцов. - Хоть и тебе. Чтоб не гигикал зря! - Ого... - начал было Одинцов. Но Васек возмущенно крикнул: - Молчи! Что это вам - цирк? Вы на пионерском сборе находитесь! Дайте человеку слово сказать! - И правда, что вы все напали на него? - заступился Малютин. - А кого он боится? - усмехнулся Грицько. - Он и в школе так... У одной Марины Ивановны с ним терпения хватает. Каждый день она заставляет его рассказывать. Как идем с уроков, так сейчас и приказывает: "Ничипор, расскажи что-нибудь!" - Хорошая она у вас... - задумчиво сказал Сева. - Другой такой нету, - серьезно подтвердил Грицько. - Говори, что хотел сказать, - кивнул Ничипору Трубачев. - Да не тяни за душу, как кота за хвост! - сердито бросил Игнат. - Говори сразу, как там с тобой дальше было. - Добре, - согласился Ничипор и, скрестив пальцы, пощелкал суставами. - Так я, конечно, тонул... - Опять за свое! - угрожающе вскинул брови Игнат. Ребята беззвучно тряслись от смеха. - Я знаю, что он хочет сказать, - вдруг усмехнулся Генка. - Это история в двух словах. Он тонул, а я его вытащил! Верно? - Верно, - подтвердил Ничипор и с удовлетворением сел на свое место. - Скажи ты теперь свое слово, - обернулся Игнат к Ваську. Васек встал: - Я скажу за себя и за своих ребят, потому что мы все одно чувствуем... Ты хороший человек, Генка. Ты ведь знаешь, как мы о Мите думали... (Васек махнул рукой, отвернулся. Ребята насупились.) Спасибо, Генка! Спасибо от нас всех... И если придется тебе в жизни... ну плохо, что ли... так ты помни: у тебя есть товарищи! - закончил Васек. - Спасибо тебе! Спасибо, Гена!.. - потянулись к Генке ребята. - Ну, чего там... - смущенно и радостно отмахивался Генка. - Ну, вот и все... Договорились, значит, - улыбнулся Игнат и тут же, взглянув на обрыв, заторопился: - А теперь давай прячь, Гена, свой галстук, да разойдемся кто куда, а то чего-то Сашко беспокоится. Саша действительно делал какие-то таинственные знаки. В один миг коряга опустела. На ржавую поверхность болота ложился оранжевый отблеск заходящего солнца. Какая-то птичка пролетела над болотом, держа в клюве толстого червяка. Огромный жук-рогач с разлету шлепнулся на корягу, осмотрелся и с ворчливым гудением полетел дальше. Глава 28. ДЕД МИХАЙЛО И ЕГО ВНУКИ Дед Михайло жил теперь в самой гуще событий. - Як в аду кромешном... С ведьмаками живу! В пекле! - дергая седую бородку, потихоньку рассказывал он Степану Ильичу. - И двое внуков у меня теперь стало. - Двор метешь? - Мету. Степан Ильич, усмехаясь, смотрел в лукавые, острые, как буравчики, глаза деда: - А классы метешь? Дед Михайло вытащил из-за пазухи кисет - в нем звякала связка ключей. Наклонившись к Степану Ильичу, он что-то зашептал ему на ухо. - Осторожней там, - предупредил его Степан Ильич. - Эге! Осторожному только на печке сидеть, - проворчал дед. В школе помещался фашистский штаб. По коридору щелкали офицерские каблуки, у дверей стояли часовые. Толстый, грузный генерал со своим адъютантом жили в двух классах. Там же собирались штабные офицеры. Михайло не понимал ни одного слова из того, что говорили немцы. - Язык у них тяжелый! Нияк не изучить! И услышишь, а не поймешь! - сокрушенно жаловался он. - А мое дело такое - вроде за дворника я у них. Туда-сюда! Передник надел - и готово! Денщики ленивые, як свиньи! Генерал за ворота - они на диваны! Ноги вверх, сигару в зубы! "Батька, фу-фу, грязь... пошоль, уборка делать!" Степан Ильич задумчиво крутил козью ножку: - Без языка плохо... Что ты сделаешь? - А что я сделаю? - подпрыгивал дед. - Ничего я не сделаю! Убить их - другие придут. Что я сделаю? - Там побачим, что к чему... Ты в доверие входи, угождай... Понял? А то старым дурнем прикидывайся... - Тьфу! - плевался дед Михайло. - Як бы дело какое, а то зря душу мараешь! ...Сева Малютин считался внуком деда Михайла. В старой Генкиной рубашке и широких штанах он выглядел украинским хлопчиком, только бледное, незагорелое лицо и русская речь отличали его от Генки. Но гитлеровцы не обращали внимания ни на старика Михайла, ни на его внуков. Они сбрасывали около мазанки деда старый хлам, заставляли его чинить солдатам обувь, убирать комнаты, держать в чистоте двор. Генка в это дело не мешался; он, стиснув зубы, не глядя, проходил мимо гитлеровцев и чаще всего, сидя в своей мазанке, думал о Гнедке. Теперь у Генки была одна радость - возвращенный галстук. Ночью, лежа на нарах, он осторожно вытаскивал галстук из сенника, завязывал его на груди и гладил мягкий узелок. - Що, заработал? И где ж ты его заработал? Ты его нигде не заработал! - ласково поддразнивал его дед. Генка вспоминал тревожные ночи, глухие лесные тропы, запачканные влажной землей копыта Гнедка и отвечал: - Заработал. - Эге! Значит, опять пионером будешь? - Буду. - Хе-хе-хе! - счастливо смеялся дед. - И комсомольцем будешь? - И комсомольцем буду. - И коммунистом будешь? - И коммунистом буду, - усмехался Генка. - Ну, черт! Вот черт! - восхищался Михайло. - Значит, деду и помирать можно спокойно, а? - А чего тебе помирать? Живи, - разрешал Генка. Оба затихали. Каждый думал о своем, но мысли их сходились. Из школы доносились чужие голоса. - Погибель на вашу голову! - тихо бормотал дед. Генка, приподнявшись на локте, напряженно всматривался в широкие окна школы. В освещенных окнах двигались фигуры фашистов. - Прогонят их, диду? - Фашистов? Обязательно! - твердо говорил дед. - Сами побегут... весь свой фасон по дороге растеряют! До самого Берлина поскачут, да и в Берлине места себе не найдут! Завернувшись в одеяло, Сева лежал на скамейке. Он с тоской думал о матери, вспоминал девочек - Лиду, Валю и Нюру. Представлял себе Митю блуждающим по лесу, беспокоился за Мазина и Русакова. Сева всей душой тянулся к Ваську, но в последнее время Васек изменился. Он стал более сдержанным и при встрече с Севой часто молчал, как бы обдумывая что-то про себя. Недавно они с Трубачевым стояли у колодца. Задумчиво глядя на Севу, Васек неожиданно сказал: - Вот что интересно: о чем фашисты между собой в комнате говорят? - Не знаю, я там не был... Туда не пустят! - испуганно ответил Сева. -. А ты... как-нибудь... под окошком послушай, что ли... - Окошки закрывают. И часовые везде, - озабоченно вглядываясь в Трубачева, шептал Малютин. Глаза у Трубачева были упрямые, взгляд их куда-то убегал. - А ты попробуй все-таки... - Я попробую, - серьезно сказал Сева. Васек быстро наклонился к нему: - Главное, чтобы никто не знал, что ты понимаешь немецкий язык! Они постояли и разошлись. Севе было о чем подумать. Мысли, глубокие и тайные, одолевали его. Хотелось откровенно поговорить с Трубачевым, но он понимал, что Васек все равно не ответит на его вопросы. Теперь по утрам Сева надевал передник деда и шел к воротам. Он подметал двор, прибирал около крыльца брошенные огрызки сигарет и чутко прислушивался к тому, что говорят между собой фашисты. - Они говорят, что Гитлер возьмет Москву! - весь дрожа сообщил он однажды Ваську. Глава 29. ДВЕ ВСТРЕЧИ Тоскуя о матери и об оставленных дома мал мала меньше, Саша собирал колхозных ребятишек: играл с ними, строил им домики, учил их тем песням, которые пели когда-то в детском саду его сестренки. Жорка не отходил от Саши. И с самого утра во двор Степана Ильича с разных концов села бежали ребятишки. Некоторых приносили матери и, посадив на крыльцо, просили Сашу: - Погляди за ним, хлопчик, чтобы беды не случилось! Губная гармошка иногда привлекала малышей. Фашисты, подпустив близко какого-нибудь заслушавшегося музыкой карапуза, вдруг хватали его, как котенка, за шиворот или направляли на него ружья, пугая: - Пуф-пуф, киндер!.. Саша оберегал ребят как мог. Он уводил их на полянку за клуней и там часами возился с ними. Однажды Васек слышал, как, собрав семилеток, Саша говорил им о школе, о Москве, о Красной Армии. - Фашисты - наши враги, они заняли нашу землю, они у нас все берут... - объяснял Саша. - И у нас берут! - вставлял какой-нибудь малыш. - А батька нашего увели... - И нашего увели! - А у нас из скрыни добро украли! - жаловались другие. В каждой хате были обиды, которые понимали даже дети. - Офицер нашу бабку ударил... Саша говорил о Красной Армии: - Придут сильные, смелые бойцы с красными звездами на шапках... - Як наш батько! Он тоже в Красную Армию пошел! - И наш Павло тоже пошел! - И Василь наш, - вспоминали дети. - ...Придут красные бойцы и прогонят злого врага! - с глубокой верой говорил Саша. - И к нам придут! - радостно шептали малыши, прижимаясь к Саше. Васек обнял товарища: - Это хорошо, что ты им все рассказываешь. Только гляди в оба, Саша! Васек и сам глядел. - Куда ты с ними идешь? - спрашивал он товарища. - За клуню. - Не надо. На полянке садись, чтобы кругом тебе видно было - нет ли гитлеровцев... Постой, - окликал он Сашу, - иди сюда! Саша возвращался. - В траве иногда солдаты валяются - за цветами не видно. Оглядывайся хорошенько. - Да не бойся, я смотрю, - улыбался Саша. x x x Васек собрался на пасеку. Уже два раза ходил он к Матвеичу, передавал ему свои наблюдения и рассказывал все, чти слышал в селе. Стоял жаркий июль... Туже натянув на голову свою тюбетейку, Васек вышел на улицу. На каждом шагу попадались гитлеровцы; люди пробирались сторонкой, чтобы не встретиться с ними. Васек шел смело, размахивая пустой корзинкой. - Пойдешь за грибами? - спросил его утром Степан Ильич. - Пойду, - не сморгнув ответил Васек. Степан Ильич озабоченно постучал пальцами по столу, покусал светлые усы. Васек ждал, не даст ли он какого-нибудь поручения к Матвеичу, но Степан Ильич ничего не сказал. По дороге шла группа солдат; лица у них были красные от жары, вороты расстегнуты. Васек спрятался в первый попавшийся двор, переждал, потом, зорко глядя по сторонам, снова вышел на улицу. Впереди показался высокий старик. На нем был серый пиджак и старый, помятый картуз, низко надвинутый на лоб. Он слегка хромал, опираясь на палку. Васек забеспокоился - что-то неуловимо знакомое показалось ему в этом старике... И чем ближе тот подходил, тем сильнее волновало Васька странное сходство старика с кем-то, кого он не мог еще вспомнить. Поравнявшись с мальчиком, старик вскинул на него серые блестящие глаза. Васек смешался, оробел и, задыхаясь от волнения, прошептал: - Здравствуйте... Он узнал секретаря райкома. Радость, испуг, тревога за этого человека охватили его. Старик внимательно посмотрел на мальчика, но не ответил и, хромая, прошел мимо. Васек боялся оглянуться. Ему казалось, что отовсюду следят за стариком глаза фашистов. Тысячи мыслей вертелись в голове. Зачем он пришел? Разве он не знал, что здесь враги? Каждый из села мог нечаянно выдать его, окликнув по имени. Что делать? Как предупредить несчастье, которое так легко может произойти? Васек поглядел вслед секретарю райкома. Тот шел спокойно, как человек, который хорошо знает, куда и зачем он идет. И тогда Васек вспомнил его слова: "Коммунисты всегда будут среди народа, первыми в этой борьбе". За селом, на лугу, Саша сидел с ребятами. Васек подбежал, хлопнул товарища по плечу и возбужденно сказал: - Эх, Сашка, ничего-то ты не знаешь! А у меня такая тайна, которую я даже тебе сказать не могу! Саша промолчал. У него тоже была своя тайна... Один раз Костичка попросила Сашу собрать на лугу щавель - трудно было ей прокормить троих детей: гитлеровские солдаты отняли все запасы крупы и сала. Жене кузнеца Кости, чем могли, помогали соседки; баба Ивга передавала ей хлеб для детей. Саша всегда был рад сделать что-нибудь для Костички. Он встал рано, спустился к реке. На другом берегу луг был не скошен - там было много щавеля. Саша сложил одежду в корзинку, вошел в воду и поплыл, держа корзинку над головой. Мальчик еще не достиг берега, как кто-то окликнул его осторожным хриплым шепотом: - Хлопчик... Саша испуганно шарахнулся в сторону, не решаясь выйти из воды. - Эй, хлопчик! - снова донеслось до него из зарослей ивняка. - Иди сюда, не бойся... Из кустов выглянул какой-то человек. У него было желтое скуластое лицо с сухими, потрескавшимися губами. Рубаха на груди заржавела от крови, глаза ввалились и глядели на Сашу настороженно и сурово. - Свой я... Чего от своих бежишь? Саша с замирающим сердцем подошел к незнакомому человеку. - Стоят фашисты у вас? - тихо спросил тот, кивнув головой в сторону села. - Стоят, - прошептал Саша. - Много? - Много... Незнакомый сдвинул брови, набрал ладонью воду, жадно хлебнул: - Красноармеец я... раненый... к своим пробираюсь. Не слышал - есть наши в лесу? Саша насторожился. Вспомнил Митю... Где-то в лесу бродит Митя; может быть, там и другие люди, бежавшие вместе с ним... Но Саша молчал. - Не слышал, есть наши в лесу? - тоскливо повторил красноармеец и снова жадно хлебнул с ладони воду. Потом поглядел на Сашину корзинку и быстро спросил: - Хлебца нет у тебя? Голод мучит... - Я сейчас принесу, - заторопился Саша. - Принесешь? Ну, принеси... - с заблестевшими глазами прошептал ране- ный. - Только, слышь... - Он тронул Сашу за плечо: - Скажешь кому - убьют меня! Саша отчаянно замотал головой: - Нет, нет, что вы... никогда не скажу!.. Красноармеец поглядел ему в глаза: - Ну, беги... Саша, торопясь, переплыл речку, натянул одежду и, не оглядываясь, пошел к своей хате. "Сказать или не сказать ребятам? Может, посоветоваться с Васьком? Шепнуть бабе Ивге? Нет, нельзя! Никому нельзя сказать... Каждое слово сейчас может выдать. Ребята разволнуются, начнут шептаться: кто, что... А этот красноармеец про лес спросил... - вспомнил Саша. - Может, надо было сказать ему про Митю?" В хате никого не было. Саша схватил ломоть хлеба, несколько луковиц. В шкафу на тарелке лежал кусочек сала. Мальчик спрятал сало и лук за пазуху, хлеб положил в карман. Назад шел осторожно, оглядываясь по сторонам: ему казалось, что из всех кустов следят за ним чьи-то глаза. На берегу было тихо, но, когда мальчик уже собирался спуститься к воде, на тропинке показались два немецких солдата. Саша спрятался в кусты. Солдаты остановились и стали раздеваться. Потом вошли по пояс в воду и не спеша начали мыться. Саша в отчаянии поглядел на тот берег. Кусты ивы не шевелились. Солдаты купались долго. Потом ушли. Когда их голоса совсем затихли, Саша вылез из кустов, разделся и, держа над головой корзинку с одеждой, в которой были завернуты хлеб и сало, поплыл. У берега он остановился, прислушался. - Дяденька! Никто не ответил. - Дяденька! - повторил Саша. Везде было пусто и тихо. Только примятые ветки ивы напоминали о раненом красноармейце. Саша посмотрел на густую осоку, на луг... За лугом начинался колючий молодой сосняк. Мальчик, пригнувшись к высокой траве, бросился бежать к сосняку. Он прошел между рядами молодых деревцов; сосновые ветки царапали его плечи, иглы кололи ноги. Но здесь тоже было пусто. Мальчик понял: красноармеец ушел... испугался фашистов или его, Саши... Ушел, не дождавшись хлеба. Саша вернулся к реке. У примятых кустов ивы он вынул из корзинки сало и хлеб, положил на траву и в последний раз тихонько позвал: - Дядечка... В эту ночь баба Ивга часто подходила к Саше, трогала ладонью его голову. Саша не спал. Ему чудились выстрелы, слышались стоны, доносившиеся с реки. "Почему я не сказал ему, что в лесу Митя?" - горько раскаивался Саша. Утром он снова пошел на берег, переплыл на ту сторону. Под ивой не было оставленной еды. "Взял он или не взял хлеб? Если бы склевали птицы, были бы крошки..." Много дней еще Саша тревожно прислушивался ко всякому шуму на селе, бродил один по берегу реки, рискуя попасться на глаза фашистам, пробирался за село, в ближний лес. Потом нахлынули новые события, воспоминание о раненом отошло, осталась только одна мысль, которая всегда мучила Сашу: "Взял он или не взял хлеб?.." Товарищам Саша ничего не сказал. Глава 30. "ЗЕЛЕНЕНЬКИЙ ПОЕЗД..." В этот день Ваську не удалось побывать на пасеке. Случилось еще одно событие, взволновавшее ребят. За околицей Васька догнал запыхавшийся Одинцов. - Игнат передал, чтобы после обеда мы трое в овражек пришли. У него какое-то спешное дело, - торопливо сказал он. Пришлось повернуть назад. - А что за дело, не знаешь? - Не знаю. Он не говорил. Только обязательно велел прийти. После обеда Саша, Одинцов и Васек по одному пробрались в овражек. Ждали долго. Уже солнце начало садиться, когда сквозь кусты просунулась голова Игната. - Я Ничипора наверху поставил... - шепнул он. - Ладно. А в чем дело у тебя? - нетерпеливо перебил Васек. Он был расстроен тем, что не попал на пасеку, где давно уже не был. - А дело вот какое... - Игнат вытащил из кармана пачку бумаг. Здесь были листы, вырванные из школьных тетрадок, писчая бумага и даже кусочек светлых обоев. - Держи, - сказал Игнат, передавая Ваську пачку. - Это мои хлопцы по селу кое-где бумаги пособирали, а то писать не на чем. А вот это нам задание... Он осторожно достал из-за пазухи завернутый в газетную бумагу листок и расправил его на коленке. Ребята вытянули головы и с любопытством прочли заголовок: ВЕЧЕРНЕЕ СООБЩЕНИЕ 3 АВГУСТА Сводка была написана четким почерком, рукой взрослого человека. - Читайте про себя, - тихо предупредил Игнат. Лица у ребят покраснели от волнения, губы зашевелились. "...После 6-часового боя полк противника, окруженный с трех сторон нашими частями, был разгромлен... На поле боя фашисты оставили больше 1500 убитых и раненых немецких солдат..." В овражке была тишина, слышались только прерывистое дыхание и легкий шелест бумаги, лежавшей на колене Игната; каждому хотелось потрогать листок, прикоснуться к нему. - Игнат, откуда это? - Откуда - это не наше дело. Наше дело - переписать чисто, понятно да осторожненько расклеить. Вот я и принес вам. Тут бумаги на десять таких листовок хватит. В Ярыжках и еще кое-где мы уже порасклеивали. Только смотрите, хлопцы: попадетесь - плохо будет... Тогда уж... - Игнат покачал головой. - Одним словом - кто дал, где взяли... - Он строго посмотрел на товарищей. - Предателей среди нас нет, - просто сказал Васек, спрятал на груди листовку и развернул пачку чистых бумажек. - Эх, сколько тетрадей мы в школе бросили! Знать бы раньше, что понадобятся... - с сожалением сказал он и вдруг, перевернув один листок, вырванный из школьной тетрадки, удивленно заметил: - А здесь стихи какие-то... и зачеркнуты... Это что? - Да это - так... Видно, кто-то из школьников последние листки из тетрадки вырвал да отдал. Ну, на этом листке не пишите - и все! - Что? Что? - рассеянно переспросил Васек и медленно прочитал вслух первые строчки стихов: Зелененький поезд сюда нас привез, Заехали мы на Украину в колхоз... - Зелененький поезд? - живо перебил его Саша. - У нас тоже был зелененький поезд... Странно... - сказал он, заглядывая в листок. - Читай, читай! - заторопил Одинцов. Сквозь тонкую кожу на его лице проступили красные пятна, и даже веки покраснели. Васек громко, с волнением в голосе прочитал дальше: С любовью нас встретили, точно родных, - В Советской стране не бывает чужих, Все любят друг друга и славно живут. Да здравствует мирный и радостный труд! - Игнат! Где это взяли? Откуда? Ребята! Ведь это... это писала Нюра Синицына, - прошептал Одинцов. - Это наша Нюра... я узнал... И, может, она жива? Может, все они живы? - заволновался Саша. Васек посмотрел на товарищей и покачал головой: - Эти стихи Нюра могла написать в первые дни, когда мы только приехал". И, может, потеряла тетрадку или отдала кому-нибудь из здешних девочек... Мы возьмем себе на память эти стихи... Только надеяться на что-нибудь, по-моему, нельзя... - Да, конечно... Митя сам видел разбитый грузовик, - упавшим голосом сказал Саша. Все замолчали. Игнат глубоко вздохнул, поправил свою кубанку: - Кого нет - того нет. О живых надо думать... Так вот, я свое слово сказал. А вы тут постарайтесь. Может, успеете, так к ночи и расклейте. - Ладно. Сделаем, - поднимаясь, сказал Васек. - Выходите по одному... Когда придешь опять, Игнат? - все еще потрясенный напоминанием о девочках, грустно спросил Васек. Игнат присел на корточки и быстро зашептал: - Справляйтесь сами, хлопцы, -у нас другие дела объявились. Не можно мне часто приходить, а если надо, Грицька посылайте ко мне. Прощаясь, он еще раз попросил не задерживать листовки... Но ребят ждала неудача. По хате тяжелыми шагами ходил Степан Ильич. Переписывать сводку при нем боялись. Тайна - так от всех тайна. Пробравшись гуськом мимо Степана Ильича, ребята сели в угол и тихо зашептались. Степан Ильич неодобрительно посмотрел на них, но ничего не сказал. В последнее время он был хмурый и неразговорчивый. Пошептавшись, ребята послали Сашу к Макитрючке, чтобы узнать, вернулись ли Мазин и Русаков. В ожидании они бегали несколько раз к воротам и обратно. Степан Ильич стоял у окна, повернувшись к ним спиной и постукивая пальцами по стеклу, - о чем-то думал. - Может, он уйдет куда-нибудь? - Он всегда вечером уходит... - Одинцов, ты так, намеками, узнай у него, уйдет он или нет, - кивнул на Степана Ильича Васек. Одинцов, сделав непринужденный вид, подошел к другому окну и, покосившись на Степана Ильича, сказал: - Ой, как темно уже! Наверно, сегодня никто никуда не пойдет, дядя Степан? - Как это - никто никуда? - насмешливо переспросил Степан Ильич и, вдруг с шумом подвинув табуретку, сел, сложив на коленях руки. - А ну-ка, идите сюда, вылезайте из-за печки! Ребята переглянулись и робко подошли: - Мы? - Вы, вы! Настало время мне поговорить с вами всерьез. И вы этот разговор запомните хорошенько, чтобы два раза повторять не пришлось. - Степан Ильич поднял вверх палец и, медленно отчеканивая каждое слово, сказал: - Чтобы с этого часу прекратить всякие ваши перешептывания и лазание где ни попало! И не носитесь вы по селу как угорелые, не советуйтесь в каждом углу, потому что все ваши тайны у вас на лбу написаны... Всякое это ваше подмигивание, подмаргивание... - А мы не подмаргиваем, - быстро перебил его Одинцов. - Как это - не подмаргиваете? - сердито стукнул по столу Степан Ильич. - Я сам видел. И все это вы делаете на глазах у врагов, шмыгаете перед самым их носом. Да что вам война - игрушка, что ли? - Да мы не подмаргиваем! - вспыхнул от обиды Васек. Дверь неожиданно открылась, и Саша, просунувшись наполовину, замахал рукой и, делая таинственные знаки бровями, вытянул трубочкой губы: - Васек, выйди... Васек... Степан Ильич шагнул к двери, взял за плечо Сашу и поставил его перед собой: - Вот, видали? Ну, чего ты моргаешь? Что там случилось? - А я не моргаю, - растерявшись, сказал Саша. - Ну, а как же эта твоя мимика называется? Ребята не выдержали и рассмеялись. - Эх, дети, дети! Нет у вас настоящего понимания того, что происходит... Да если вам взрослые что-либо поручают сделать, делайте, но не обращайте все в игру и не смейте что-либо придумывать от себя! Потому что вы можете муху в слона превратить, и из-за вашей глупости хорошие люди могут погибнуть, и сами вы пропадете ни за грош, ни за копейку. - Степан Ильич встал, откинул на окне занавеску. - Вот... глядите сюда! Присмиревшие ребята один за другим подошли к окну. Отсюда видна была улица... У каждых ворот и у плетня стояли и ходили гитлеровские солдаты, громко, развязно переговариваясь на своем языке. - Вот он, наш враг... В каждой хате, на каждом шагу... Кровью нашей он не дорожит, людей в ямы живьем бросает. С оружием пришел, с хитростью, с коварством... Вот и подумайте, как надо себя вести, ребята! - тихо закончил Степан Ильич. Глава 31. НА СТАРОЙ МЕЛЬНИЦЕ Два дня Мазин и Русаков блуждали по лесу. Спускались в лесные овраги, забирались в густую чащу. Петька складывал рупором ладони и гудел, подражая горну. Лес откликался протяжным эхом. Стали попадаться путаные тропинки, лесные дороги. Мазин решил вернуться. Лес то густел, то редел, приметы были так похожи, что мальчикам начинало казаться, будто они уже проходили эти места. Перед глазами неожиданно открывался молодой сосняк, за ним белели березы. В непроходимой чаще леса было темно и сыро, солнце скупо проникало туда сквозь густую зелень кустов и деревьев, на траве не просыхала роса. Мазин чуть не провалился в болото. Под мягким, бархатным ковром, расшитым незабудками, стояла ржавая вода. Ночевали опять в лесу. - Заблудились! - объявил утром Мазин. - Надо речку искать. Я в речках хорошо разбираюсь! - Помнишь, как ты по Северной Двине ездил? - фыркнул Петька. Мазин улыбнулся: - Все помню! Эх, и времечко было, Петька! Сергей Николаевич, директор. Грозный!.. А школа! Я ее часто во сне вижу... Стоит себе и стоит на том же месте! Стали вспоминать всякие мелочи школьной жизни. Все тогдашние неприятности казались теперь милыми и смешили до слез. Покружив еще несколько часов, вышли к реке. Наступала третья ночь их жизни в лесу. Запасы кончились, голод давал себя чувствовать. Развели костер, попили горячей воды с остатками хлеба. Место было глухое; казалось, что здесь нечего опасаться врага. К каждому шороху мальчики прислушивались с радостным ожиданием: а вдруг на огонек выйдет Митя! - Как хорошо, Мазин! Как будто и войны нет. - Петька придвинулся поближе к огоньку и уютно свернулся калачиком на траве. - Пойдем утром! - Куда "утром"! Третью ночь шатаемся... Ребята ждут, вставай! - заворчал Мазин. Петька со вздохом поднялся. Река здесь была широкая, спокойная. Мазин долго стоял, соображая, в какую сторону надо идти. - Пойдем по течению, - решил он. Шли по берегу. Луна еще не всходила, но в лесу уже залегла ночь. Высокий очерет с коричневыми бархатными головками мягко шелестел; в воду шлепались с бе- рега крикливые лягушки. От усталости не хотелось говорить. Вдруг с реки донеслись тихие голоса, раздался плеск весел. Ребята увидели лодку. В ней сидели три гитлеровца. Над водой вспыхивали огоньки их сигарет. - Пусть проедут, - шепнул Мазин. Мальчики спрятались в камышах. Теперь им никак нельзя было вылезти, не обратив на себя внимания. Мазин вытянул голову и прислушался. Из лесу донесся стук топора. Привыкнув к темноте, острые глаза Петьки различили среди редких деревьев немецкие палатки. - Надо удирать... - прошептал он, прижав губы к уху товарища. Но лодка причалила неподалеку от них; гитлеровцы не спеша вытащили ее на песок и ушли по тропинке в лес, к палаткам. Шагов их не было слышно. Прошли они дальше или остановились где-нибудь за деревьями, мальчики не знали. Вылезать было опасно. Они стояли в камышах по колено в воде и наблюдали за берегом. У обоих возникла одна и та же мысль. Петька, тихонько толкая товарища, указывал на лодку, в ответ Мазин крепко сжимал его локоть. В темноте кусты орешника сливались в густую массу. Мазин поднял гладкий камешек и изо всех сил пустил его в лес. Камешек прошелестел по веткам и шлепнулся на землю. На шум никто не откликнулся. Тогда Мазин осторожно раздвинул камыши, окунулся в воду и пополз, цепля- ясь руками за мелкое дно. Петька последовал за ним. Лодка, врезавшись носом в песок, тихо покачивалась на волнах. Руки мальчика коснулись ее гладкой, просмоленной кормы, потом ухватились за борта. - Тащи! - шепнул Мазин. Мальчики, стоя на коленках в воде с двух сторон лодки, потащили ее с берега. Песок заскрипел... Мазин остановился... Потом кивнул головой Петьке... Песок снова заскрипел, лодка сползла на воду, повернулась носом по течению и стала медленно удаляться от берега. Мальчики плыли рядом, держась за ее борта. Петька вскарабкался первый, осторожно вложил в уключины два весла. Мазин мокрым мешком плюхнулся на дно, молча поменялся с Петькой местами и взял весла. Всходила луна. На всякий случай ребята старались держаться ближе к берегу - чернота кустов закрывала лодку. Ошеломленные и счастливые своей удачей, оба молчали. Лодка шла медленно, обтирая бока о кусты, прячась под ивовыми ветками, скрываясь в камышах. Берега стали меняться, река вдруг повернула и выбежала на луг. На лугу стояли стога сена. - Смотри в оба! - шепнул Петьке Мазин. Луна спряталась за тучу. Наступила темень. Мазин выехал на середину реки. Лодка бесшумно понеслась по течению. Впереди снова начинался лес. - Петька! - окликнул Мазин товарища. Петька ответил ему радостным мычанием. Становилось холодно, с одежды стекала вода. - Надо выжать рубахи и штаны, - сказал Мазин. - Эх, котелок на берегу бросили из-за этих чертей! - Зато лодка у нас! - радовался Петька. Одежду крепко отжали, с трудом натянули опять штаны и рубахи. Петька улегся на дне лодки и свернулся калачиком. - Куда мы едем, Мазин? - равнодушно спросил он. - "Куда, куда"! На кудыкину гору! - А ты ж говорил, что в речках хорошо разбираешься! Мазин промолчал. Петька закрыл глаза, согрелся и заснул. Глаза у Мазина тоже закрывались, но он изо всех сил боролся со сном. Над рекой медленно вставал рассвет. На берегу сонно и нежно попискивали птицы. От воды поднимался легкий туман. Показалось и скрылось какое-то село с белыми хатами. Выросли из тумана неподвижные высокие тополя, мелькнула на пригорке утонувшая в вишняке пасека. И снова загустел на берегах лес... Лодка плыла и плыла, уносимая течением неизвестно куда. Неожиданно выступила громадная тень полуразвалившейся мельницы. Неподвижно торчало занесенное илом мельничное колесо. Река в этом месте сильно суживалась и, обегая колесо, с гулким шумом падала вниз с позеленевших от времени бревен плотины. Лодка с разбегу врезалась носом в берег. Мазин вскочил. Петька протер кулаками глаза. Оба вылезли из лодки, тревожно оглядываясь. - Старая мельница, - шепотом сказал Мазин. - Постереги лодку, а я разузнаю, что там. Он, пригнувшись, побежал к мельнице. Старая, почерневшая от дождей и времени, она тяжело накренилась над водой. Заросшая мохом крыша осела, из нее торчали голые балки. Узкие окошки с выбитыми стеклами покосились набок. Ступеньки глубоко вдавились в землю и буйно заросли крапивой. Наглухо забитая досками дверь давно не открывалась. Везде было тихо. Мазин осторожно обошел мельницу со всех сторон. В одном месте трухлявые доски разъехались, и в стене зияла черная дыра. "Не мудрено было пану повеситься тут", - усмехнулся про себя Мазин. И вдруг замер от неожиданности и удивления. Перед ним стоял Игнат. - А ну, поверни назад, хлопче! - тихо и внушительно сказал он. x x x Петька, оставшись один, недолго сидел в кустах. Любопытство мучило его. - Мазин! Мазин! - тихонько звал он товарища, не смея самовольно покинуть наблюдательный пост. Мазин не откликался. Терпение Петьки лопнуло. Он вылез из кустов и решительно направился к мельнице. Но внезапно выросла перед ним крепкая, коренастая фигура Федьки Гузя. Он стоял, широко расставив ноги, и таращил на Петьку круглые светлые глаза: - Ты чего тут? - Мельницу хочу посмотреть, - сказал Петька и, небрежно покачиваясь, свернул вправо, пробуя обойти Гузя. Но Федька тоже двинулся вправо. Петька забрал влево - Гузь подался влево и еще шире расставил ноги. - На мельнице пан повесился! - сказал он, делая страшные глаза. - И сейчас висит? - вежливо осведомился Петька. - И посейчас там. - Вот я и хочу на него посмотреть. Сроду не видел панов - ни живых, ни мертвых, - заявил Петька, решительно наступая на Гузя. Федька заложил два пальца в рот и издал короткий свист. Петька вспылил: - Ты чего свистишь? На кого намечаешься? Думаешь, испугал? А ну, тронь! Он боком подскочил к Федьке и уперся плечом в его плечо. - А ну, тронь! Гузь громко задышал ему в ухо, но не отстранился. Петька крепче нажал на его плечо. - На мельницу не пущу! - рявкнул Гузь, засучивая рукава и переходя в наступление. Оба подпрыгнули и, обхватив друг друга поперек туловища, покатились в траву. На драку выбежали два мальчика. Один был Мазин, другой - Игнат Тарасюк. Игнат Тарасюк глянул на катающихся по траве ребят, спокойно зачерпнул шапкой из реки воду и вылил на головы дерущихся. Петька и Гузь отскочили друг от друга, фыркая и отряхиваясь. Петька бросился к Мазину: - Я им дам! Они меня на мельницу не пускают! Небось к нам в Слепой овражек ходят. Ихняя, что ли, мельница? Пойдем, Мазин! Он рванулся вперед, но Мазин схватил его за руку. С другой стороны снова выросли Гузь и бледный, но решительный Игнат. - Нечего тебе на мельнице делать. Я сам раздумал туда идти, - сказал Мазин. - Почему это? Я хочу посмотреть! - не сдавался Петька. - Ладно, поворачивай! - Мазин взял Петьку за плечи и повернул его назад. Петька искоса взглянул на товарища и замолчал. Игнат дружески улыбнулся Мазину и как ни в чем не бывало сказал: - А вас ребята ожидают. Василь говорил, что если сегодня не придете, то сам пойдет вас искать. - Придем, - растерянно ответил Мазин. - А что, не слыхать ничего про вашего Митю? - с сочувствием спросил Игнат. Но Мазин не ответил. Он думал о мельнице. Игнат беспокойно оглянулся, снял с головы кубанку и сверкнул на Гузя сердитыми глазами. - Они ж на лодке подъехали, - словно оправдываясь, сказал Федька. - А где ж это вы лодку взяли? - заинтересовался Игнат, только теперь заметив спрятанную в кустах лодку. - У фашистов отняли! - похвалился Петька, победоносно глядя на Гузя. - У фашистов? Не врешь? - Федька вытянул шею и с уважением поглядел на недавнего врага. - А что нам врать? Пустяк дело! - хорохорился Петька. Игнат быстро оглядел лодку и, поманив пальцем Мазина, тихо сказал: - Вы вот что: уходите отсюда... Понятно? А лодка нам останется... - А вам зачем? - поинтересовался Мазин. Игнат вздохнул: - Да так... може, сгодится на что-нибудь... рыбу ловить... "Знаю я зачем", - подумал Мазин. - Бери, если надо, - тихо сказал он Игнату. Игнат снова наклонился к лодке. Федька торопливо объяснял мальчикам дорогу. Показал ближнюю тропинку. - Мазин, а лодка? А лодка как же?.. - заволновался Петька. Мазин нетерпеливо оборвал его: - Когда я что-нибудь делаю... - Ну? - Значит, делаю! Петька пожал плечами. Он привык понимать своего друга с полуслова, но сейчас он ничего не понимал. Спорить же было бесполезно. Поднявшись в гору, Мазин оглянулся. На берегу никого не было. Туман рассеялся, и старая мельница была хорошо видна. Она стояла черная, заброшенная, низко накренившаяся к воде. Все казалось в ней пустынным и неживым... Но это только казалось. Мазин не мог видеть, что внутри мельницы, на чердаке, в туманном свете, падающем из слухового окна, стоял на коленках перед ящиком Коноплянко и что-то быстро прилаживал. Рядом с ним, примостившись на бревнах, сидела учительница из Ярыжек. В руках у нее был блокнот и карандаш. "Говорит Москва! Говорит Москва!" - раздался спокойный голос диктора. ДНЕВНИК ОДИНЦОВА 10 июля Дорогой мой дневник! Ничего я не пишу теперь. Что ни подумаешь написать, все нельзя. Мы живем у дяди Степана. Он очень строгий и бранит нас иногда, если заслуживаем, но зато и жалеет нас. Совсем мы были бы сиротами без Мити, если бы не он. Добрый и, главное, на папу моего очень похож. А больше всего я полюбил его за то, что он один раз взял на колени Жорку и стал с ним шутить, а я тут же стоял. Ребят никого не было. Тогда он посмотрел на меня, спустил Жорку на пол, а меня обнял и говорит: "А теперь я с другим сыночком посижу. Ну, рассказывай, Коля, что у тебя на душе". Я стал про родителей говорить, а он слушал и все спрашивал... И мы так долго, долго вдвоем сидели! Вот какой дядя Степан! Если бы враги на него напали, я бы умер, а защитил его. И Трубачев тоже, и все наши ребята. Хорошие тут люди, только ни о ком писать нельзя. Придется кончать дневник. Я с Трубачевым советовался, - он говорит, что когда все кончится и мы победим, то тогда все вспомним и запишем. А пока мы тоже хвебухведем хвебохверохветься хвес хвефахвешихвестахвеми. Хвекохвеля Хвеохвединхвецов. Глава 32. НА ПАСЕКЕ Залаял Бобик. На крыльце стояла женщина и, прикрыв глаза рукой, смотрела на подходившего Васька: - Ты к Матвеичу? Васек остановился около крыльца. Бобик прыгал на него, лизал ему щеки, нос. - Знает, видно, тебя собака? - Знает. Васек не решался сказать, что пришел к Матвеичу, и молча играл с Бобиком, разглядывая незнакомую женщину. У нее было круглое лицо с глубокими складками около губ. Темные косы, обернутые в два ряда на голове, серебрились сединой, голубые глаза смотрели вопросительно. Из вышитых рукавов украинской рубашки были видны большие спокойные рабочие руки. Серый нитяный платок покрывал ее плечи; прячась от солнца, она набрасывала его на голову, завязывая узелком под мягким подбородком. - Матвеич сейчас придет. Садись. Она села на крыльцо. Васек тоже присел на нижней ступеньке, не смея пройти в хату. - Я - Оксана. Слыхал обо мне? - просто сказала незнакомая женщина. Васек радостно удивился: - Это вы? Сестра Сергея Николаевича? М