оего учителя?.. Я слышал, я еще давно слышал! - От Сергея Николаевича слышал? - От всех слышал! - А от учителя своего слышал? - настойчиво спрашивала Оксана. - Ну да! Он всем нам говорил, что у него сестра Оксана... то есть тетя Оксана... есть... - запутался Васек. Женщина засмеялась. От голубых глаз ее протянулись к вискам тонкие морщинки. - Это я тебе тетя. А учителю твоему - сестра. Я его маленьким еще помню, он на моих руках рос. - Она пригладила волосы, грустно улыбнулась. - Большим-то и не видела никогда. Ваську стало жаль ее: - Он хороший... Строгий такой... .и ласковый. Сильный... ужас! Просто силач! - А маленький худой был, легонький. Бывало, выйду с ним на крыльцо, зовут меня девчата на улицу песни петь, а он уцепится руками за мою шею - не оторвешь... - Оксана вздохнула. - А какой уж теперь стал, и не знаю - не довелось повидаться... - Она расправила на коленях юбку, поглядела на свои руки. - Рубашку ему вышила. Может, он такую-то и носить не будет - городской стал. Ваську захотелось сказать ей что-нибудь очень хорошее. - Будет, будет носить! Я знаю! Он любит всякое... ну, вышиванье, что ли... Девочек за это хвалил. И сам себе галстук сделал, нам в классе показывал! - заторопился он. - Негде носить. Он, наверно, на фронте теперь. Врага бьет. Какая ему рубашка сейчас, куда наряжаться! - сказала Оксана. - У нас у всех одно и на уме и на сердце. Васек спрятал между колен свою тюбетейку. В ней хрустели зашитые бумажки. - А Николая Григорьевича нет? - осмелился спросить он. - Есть, - кратко ответила Оксана, не приглашая его в хату. Наступило молчание. За дверью задребезжала посуда. Васек взглянул на Оксану. - Тебя Васьком звать? - спросила она, хмуря брови. - Васьком. - Хорошо вас воспитывают! В строгости... На примере... - Она понизила голос: - Отец у тебя с билетом? - Он машинист - ему без билета можно. Оксана наклонила голову, как бы разглядывая Васька: - Не понимаешь разве, о чем говорю? Васек вспыхнул, догадался. - Нет, понимаю... Он давно уже... еще я не родился, - поспешно сказал он. - Тише говори! Ищут враги коммунистов - вешают, расстреливают, живых в огонь бросают! Скажешь про кого - погубишь человека. Ненароком погубишь, - строга заговорила Оксана, наклоняясь к Ваську. - Матвеич не любит, кто болтает. Болтун с предателем по одной дорожке ходят... Васек испугался: - Вы спросили - я и ответил. - Не всякому отвечать - кому в ответ и помолчать. Я спрошу, другой спросит... - Она пытливо вглядывалась в лицо Васька. Он почувствовал к ней неприязнь: "Сама спрашивала - и сама болтуном ругается..." - Я тебя учу, а не ругаю, - ответила на его мысли Оксана. - Матвеич тебя любит. И отец любит. А любовь от доверия... - Она положила на голову Ваську руку, пригладила назад чуб. - Лоб у тебя большой, чистый. В отца? - Оксана! - послышался из хаты голос Николая Григорьевича. Он открыл дверь и, опираясь на палку, остановился на пороге. - А, Васек пришел!.. Что ж ты не скажешь? - Да мы за разговором тут, слово за слово... - Познакомились? - улыбнулся Николай Григорьевич. - А мы и были знакомы. Он про меня слышал, я - про него. Что говорили, то и есть. Славный хлопец! - сдержанно похвалила Оксана. Старик закивал головой: - Ну, я рад, что он тебе понравился! Я так и думал. Васек вздохнул. "А все-таки она сердитая какая-то... - подумал он про Оксану. - Ее и Николай Григорьевич, видно, боится". Они вошли в хату. Васек заметил, что в кухне что-то изменилось. За печкой, где были полати, стоял теперь шкаф с посудой. Он хотел спросить, кто его сделал, но подумал, что лучше не спрашивать, а то Оксана еще и любопытным назовет. Скоро пришел Матвеич. Он был веселый, потирал руки, командовал: - Садись за стол, командир!.. А ну, Бобик, до перелазу, живо! Живо, живо забирай свой хвост, а то дверью прищемлю! - Он закрыл за Бобиком дверь, придвинул к столу табуретку. - Ну, рассказывай! Да не бойся - Оксана своя. Кто на пасеке у Матвеича - тот свой. Чужой тут голову сломит. Оксана закрыла окно, опустила занавеску. Васек снял тюбетейку, протянул ее Матвеичу: - Вот тут у меня все. - Зашил?.. - подмигнул Николай Григорьевич. - Смотри, Матвеич, зашил! - Как надо! - важно подтвердил Матвеич, распарывая подкладку. - Комар носу не подточит! Оксана обняла Васька. - Рассердился на меня - и хорошо! Значит, к пользе. Значит, запомнишь слова мои, - ласково шепнула она ему на ухо. Матвеич разложил на столе Севины бумажки. На этих бумажках Сева записывал все, что ему удалось услышать или увидеть в штабе. Некоторые услышанные слова Малютин, затрудняясь перевести, вписывал прямо по-немецки. Матвеич обернулся к Ваську и удивленно спросил: - Это кто же у тебя работает? - Малютин, - сказал Васек и, оглянувшись на Оксану, стоявшую за его спиной, добавил с гордостью: - Сева у нас немецкий язык знает! И он начал шепотом рассказывать, какие поручения выполняет для него Малютин, как он слушает, что говорят в штабе, и передает ему, Ваську. Над столом склонились три головы. Глаза взрослых внимательно и серьезно разбирали Севины каракули. Трубачев дополнял их рассказами: - Фашисты собирают яйца, крупу, зерно... Говорили между собой, что на Жуковку повезут, в вагоны грузить. Оксана выходила на крыльцо, стояла на дорожке под окнами. С дружеским лаем промчался за хатой Бобик. Матвеич насторожился. Васек вскочил, прикрывая ладонью листки. Оксана вошла в комнату: - Свой. Из кухни выглянул Коноплянко. - Не бойся, не бойся! Это коноплянка прилетела, - засмеялся Матвеич, протягивая Коноплянко свою широкую ладонь и усаживая Васька на место. - Садись, садись, хлопчик!.. А ты с чем прилетел, а? - С лыхом чи с добыхом? - пошутил Николай Григорьевич. - С добыхом, - всерьез ответил Коноплянке и, подвинув табуретку, сел рядом с Трубачевым. - Поклон тебе, Васек Трубачев, от твоего вожатого! Васек задохнулся от счастья: - От... Мити? Коноплянко кивнул головой: - Беспокоится о вас Митя. Велел вам передать, чтобы вы крепче держались друг за дружку. Знает, что трудно тебе, Васек Трубачев, но надеется на тебя и на всех ребят. Велел никогда не забывать, что вы пионеры и должны быть верными своей Родине. Васек встал. Он не находил слов от радостного волнения. Коноплянко мягко улыбнулся ему и обратился к Матвеичу: - Свежий выпуск. Осилите? Он положил на стол листочки из блокнота. - Осилю! Осилю! - заторопился Николай Григорьевич, разглядывая листки. Коноплянко лег грудью на стол; на длинном, худом лице его выступил румянец, глаза засияли. - Драгоценный материал принес... Оксана позвала Васька: - Иди-ка сюда! Я твою копну состригу немножко. Ишь ты, какой дядя Туман! Рыжий да кучерявый, совсем оброс! - выводя мальчика в кухню, певуче проговорила она. Васек, взволнованный скупым сообщением Коноплянко, боясь спрашивать, медленно шел за ней, машинально оберегая от ножниц свой чуб. Оксана сняла его руку с головы. - Чуб твой при тебе и останется. Я за ушами колечки постригу. Садись-ка сюда. А то домой тебе скоро идти... Баба Ивга обедать наварила, коровку подоила, молочка нацедила... - Приговаривая, как над маленьким, Оксана подстригла Ваську волосы, дунула на пробор, поскребла ногтем кожу: - Чистая головка. Ступай, голубенок, вынеси волосы во двор да закинь их подальше. Ишь, золота у тебя сколько! - пошутила она, собирая с фартука остриженные кольца волос. - Ступай. Да много не думай. Порадовал тебя Коноплянко, сказал тебе слова бесценные, вот и береги их в сердце да помни: что мог, то сказал, а что не сказал, того не мог. Значит, и спрашивать не надо. Васек зарыл в кустах свои волосы, чтоб не разлетелись по ветру, и вернулся в кухню. - Уходить мне? - послушно спросил он Оксану. - Уходи. Завтра придешь под вечер. За кого из товарищей ручаешься - приводи. Настороже стоять будете. Понял? - Понял. Оксана дала Ваську горбушку хлеба, густо намазанную медом, проводила до перелаза, обобрала на его рубашке золотые волоски. - А то на шею попадут - колоться будут, - как о чем-то очень важном, шепотом сказала она. Васек не шел, а бежал домой, чтобы скорей передать товарищам слова Мити. Возле села он неожиданно встретился с Мазиным. Мальчики бросились друг к другу: - Мазин! - Васек! - Вернулись? - радостно сказал Васек. - А я боялся за вас. Лицо Мазина показалось ему особенно родным и близким. Обожженное солнцем, с чуть-чуть припухшими и покрасневшими веками и знакомыми щелочками глаз, оно было смущенным и ласковым. - У меня бы сердце разорвалось, если бы с тобой что-нибудь случилось, - добавил Васек. Мазин без слов сдавил товарища в своих объятиях. - Есть важная новость, - шепнул ему Васек. - Сегодня соберемся... Глава 33. ВАСЕК ТРУБАЧЕВ И ЕГО ТОВАРИЩИ В Слепом овражке было тихо и пустынно. По крутому склону, заросшему густым орешником, как паутина вилась тонкая проволока. Проволоку эту Мазин и Русаков еще в первые дни после прихода фашистов нашли около сарая, где сидел Митя, и опутали ею кусты, чтобы враги не могли застать собравшихся врасплох. Васек ждал товарищей. Все они приходили поодиночке, чтобы не привлечь внимания патруля. Собираться вместе становилось все труднее. Чтобы попасть в Слепой овражек, надо было миновать конюшню, в которой гитлеровцы устроили гараж, надо было идти огородами, куда солдаты нередко лазили за овощами. Один раз Васек, пробираясь между сломанными подсолнухами, увидел солдата. Фашист проводил мальчика ленивым, равнодушным взглядом, но от этого взгляда у Васька долго ползали по спине мурашки. "Вот-вот выстрелит... и убьет", - думал он, боясь оглянуться. Реже всех приходили в Слепой овражек Сева и Генка. У ворот школы стояли часовые. Мальчики могли пройти мимо них с ведрами к колодцу и там, вытаскивая воду, двумя-тремя словами перекинуться с товарищами; но уходить надолго было опасно. Трудно было пробраться из Ярыжек Игнату; Федька Гузь, связанный с Игнатом разными делами, являлся теперь тоже редко. Нужна была крайняя осторожность. После того как в селе появились листовки, расклеенные ребятами Трубачева, фашистские патрули то и дело расхаживали по селу. Сегодня Васек пришел первый и, сидя на коряге, с тревогой прислушивался к шороху кустов. Вот из орешника выглянула круглая голова Саши. Потом послышались осторожные шаги Одинцова. Справа треснул валежник, и из-под кучи хвороста вылез Мазин. За ним шмыгнул, как заяц, Петька. Степенно спустился в овражек Игнат. Последними пришли Генка и Сева. Наверху на страже остался Федька Гузь. Он зорко оглядывал каждый кустик, осторожно обходил овражек; поднявшись на цыпочки, вглядывался в даль. Предупрежденные об особой важности сегодняшнего сбора, ребята бесшум- но заняли свои места. Старая коряга была похожа на корабль, причаливший к зеленому берегу. Сначала говорил Мазин. Ровным, бесстрастным голосом он рассказывал обо всем, что с ними случилось в эти дни, как в поисках Мити они зашли далеко в лес. Петька вскакивал, перебивал его, забегая вперед. Ребята боялись пропустить хоть одно слово. В том месте рассказа, где на лагерной стоянке были обнаружены следы лошади, волнение их достигло предела. - Это Митя проехал! Это он! Генка смотрел на всех счастливыми глазами. - Бинточки нашли! Бинточки! - кричал Петька. - Мазин плясал! Вот так! Он выбросил вперед ногу, присел и подпрыгнул вверх. - Корягу перевернешь, Петька! - хохотали ребята. - Перестань дурить! - Тише! По порядку давай... Мазин, дальше, дальше! Рассказывай, Коля. Васек остановил расшалившегося Петьку. Мазин стал рассказывать дальше: гитлеровцы на берегу, лодка, плывущая ночью по реке... Дойдя в своем рассказе до старой мельницы, Мазин вдруг смолк и, помолчав, добавил: - Все. - А что на мельнице? Что на мельнице? - спрашивали ребята. - А на мельнице Игнат был и Федька. Я сначала с Федькой подрался, а потом мы с Мазиным отдали им лодку и ушли, - закончил Петька. - Верно, - подтвердил Игнат. Когда все угомонились, Васек встал: - Ребята, вы слышали, что рассказал Мазин? Теперь скажу я... Только вы не перебивайте и не кричите. Первое... это... - губы у Васька дрогнули, - это... поклон вам от нашего вожатого Мити! Ребята ахнули, вскочили. Но Васек усадил их на место: - Митя велел нам всем передать, чтобы мы крепче держались друг за дружку, чтобы не забывали, что мы, пионеры, должны быть верными своей Родине и что он на нас надеется. Ребята заволновались. - Больше я сам ничего не знаю, - сказал Васек. - Эти слова мне передал один человек... Ребята, будем всегда помнить то, что сказал наш Митя! - Будем помнить! - тихо и торжественно повторили ребята. Васек оглядел поднятые к нему лица. Он увидел честное круглое лицо Саши, внимательные, зоркие глаза Одинцова, худенькое, нервное лицо Петьки, спокойное и напряженное лицо Мазина, синие встревоженные глаза Севы, карие пытливые глаза Генки и голубые простодушные - Грицька; увидел крепко сжатые губы Игната, его черные сросшиеся брови над строгими серыми глазами. Волнение сжало ему горло. - Ребята, вы все мои товарищи!.. Я за каждого из вас, как за себя, ручаюсь... Он оглянулся, прислушался. Ребята тоже оглянулись, прислушались. Над Слепым овражком гудели мухи, в кустах попискивали птицы, зеленые лягушата прыгали около коряги. Васек совсем понизил голос и, обхватив за плечи товарищей, зашептал им что-то быстро и страстно. Все головы сблизились и тесно касались одна другой... Наконец Васек встал. - Игнат здешний, он всех знает, - тихо сказал он. - Игната... Игната бери! - дружно подхватили ребята. Игнат снял кубанку: - Во мне не сомневайтесь. Глава 34. У ЛЕСНОГО КОСТРА На бывшей лагерной стоянке паслась лошадь. Около разрытой пустой ямы лежал доверху набитый рюкзак. Митя держал в руках листок бумаги, исписанный крупным детским почерком, - письмо Мазина и Русакова. На берегу реки мягкая глина еще хранила следы мальчишеских ног. В памяти вставали веселые, шумные голоса и смех ребят... Палатки, костер... Вот здесь Валя Степанова расчесывала свои длинные золотистые косы, а Мазин подкрадывался к ней и щелкал ножницами. Вот здесь, на этом пне... Митя подошел к широкому пню, осторожно сел на край, оставляя рядом с собой место. Здесь когда-то, в первую тревожную ночь, сидел он с Трубачевым. Глаза у Васька были темные, он ежился от холода. Митя накрыл Васька своей курткой, и они вместе просидели так до утра... Что же случилось? Разве прошли с тех пор годы?.. Прошло только две недели, как фашисты арестовали кузнеца Костю, Митю и других людей из села. В сарае было темно и сыро. Люди были подавлены случившимся, никто не понимал, за что и почему он арестован, каждый думал о своих близких. Митя думал об осиротевших ребятах, тяжко казнил себя за то, что не мог раньше выбраться из села. Вспоминал девочек. В темноте вставали перед ним их светлые детские лица, слышались зовущие голоса: "Ми-тя!.." Мите казалось, что горе, свалившееся на его плечи, сделало его глубоким стариком. Его собственное детство, школа, счастливые мальчишеские годы ушли далеко-далеко и безвозвратно. Он думал о Сергее Николаевиче, который взял с собой всех ребят и оставил с ним самых стойких и сильных. "Не задерживайтесь!" - звучал в ушах голос учителя. Митя вскакивал, хватался за голову... Из темноты сарая выступали заплаканные лица родителей, доверивших ему своих детей. Митя видел и свою мать. В тихом материнском лице не было укора. В каждой знакомой морщинке таилась тревога и боль за сына: "Ми-тя!.." Через несколько дней на рассвете фашисты вывели арестованных из села. Рядом с Митей шел кузнец Костя. Он был без шапки, ветер шевелил его лохматые волосы, из-под густых бровей глядели темные настороженные глаза. По бокам арестованных шагали два конвоира, держа в руках автоматы. С одной стороны шоссе начался лес. Костя толкнул Митю. Митя понял: толкнул идущего рядом с ним. Арестованные насторожились. В глухом месте, где за густым орешником начинался овраг, Костя гикнул и бросился на конвоира. Тяжелым ударом кулака он свалил его на землю... Раздались беспорядочные выстрелы... Арестованные рассыпались по лесу. Все произошло так мгновенно, что Митя потерял из виду всех. Колючки рвали на нем рубаху, царапали лицо, руки. Он задыхался от бега. Пули свистели за его спиной... И тут лицом к лицу он столкнулся с Генкой. Генка торопливо сунул ему в руки поводья, отдал ему любимого коня. Митя вспоминает свою первую одинокую ночь в лесу, на этой самой лагерной стоянке. Всхрапывал Гнедко, косясь на Митю пугливым, недружелюбным глазом, тихонько ржал, призывая Генку; подняв высокие чуткие уши, недоверчиво слушал ласковые, благодарные слова... Вокруг таинственно шептались деревья, словно скрывая чьи-то осторожные, крадущиеся шаги... На рассвете Митя стал искать разбежавшихся по лесу товарищей. Он часто останавливался, слушал, окликал. Одинокий голос его терялся в лесу. В полдень из чащи, ломая сучья, вышел Костя... С тех пор они стали товарищами. Разный народ встречался им в лесу. Костя был осторожен и не каждого подпускал к огоньку. - Кто знает, что за люди! Может, за фашистов руку тянут. Однажды они вдвоем наткнулись на раненого красноармейца. Он лежал, подняв вверх скуластое лицо с сухими, синими тубами. По желтой, обтяну- той на щеках коже бегали муравьи. Рубаха на груди заржавела от крови. Красноармеец крепко принимал к себе винтовку. Митя осторожно поднял его голову, приложил к губам флягу с водой. Во- да полилась мимо, за воротник. - Помер, - сказал Костя. - Жалко - молодой... - Он осторожно, словно стесняясь своего поступка, потянул к себе винтовку: - Отдай, товарищ! Тебе она уже не нужна. Мы теперь за твою молодую жизнь рассчитаемся... Красноармеец вдруг заморгал глазами, со стоном рванул винтовку из рук Кости. - Убью! - прохрипел он, дико глядя вокруг себя. Кузнец отступил. - Живой! - удивленно сказал он. Митя наклонился над раненым: - Товарищ! Товарищ! Это свои! Красноармеец пошевелил губами: - Пить... Он пил долго, большими глотками, глядя в лицо наклонившегося над ним Мити. Сознание медленно возвращалось к нему. - Не бросайте, братцы! Костя на руках перенес его в овраг, где они с Митей вырыли себе землянку. Красноармейца звали Илья Кондаков. На другой день он пришел в себя и рассказал, что в одном из сильных боев он был ранен; истекая кровью, отполз в пшеницу. Фашисты его не заметили. С тех пор он бродил по лесу, прятался в копне сена; однажды подошел близко к селу, в надежде добраться до своих, примкнуть к какой-нибудь красноармейской части... В одном месте у реки увидел хлопчика... Но в селе стояли фашисты, пришлось снова уйти в лес. Илья обессилел, заголодал и свалился. - Не отбил я врага, братцы, и вот помираю! - с сожалением сказал он, растягивая в улыбку бледные губы. - Погоди, еще отобьем! - усмехнулся Костя. - До последнего дыхания буду их бить, с собой в могилу утащу! - сказал Илья. Сдружились... По утрам варили крупеник с консервами. Илья постепенно поправлялся, набирал сил. - Вот гляди, Митя! Зарыли вы продукты и ушли. А думал ты, когда зарывал, кто их есть будет? - вытирая рот, говорил Костя. - Пропал бы я без вас! - вздыхал Илья. - Великое дело - товарищи! Не думал я живым быть, а вот ожил. И еще один человек прибился к их компании. Подошел он вечером к огоньку. Костя, держа наготове винтовку, поднялся навстречу. Пришлый не испугался. - Отведи, отведи! - спокойно сказал он, усаживаясь ближе к костру. - Меня уже сколько раз стреляли, да не застрелили. - Кто такой будешь? - спросил Костя. - Эх, ты! "Кто такой"? Человек! Ну, человек! Чего тебе еще? - Он вытянул ногу, снял тяжелые бутсы и стал развязывать серую грубую портянку. - Вишь, ногу стер... Замучился хуже смерти! Полей-ка водички из чайника. Илья подал ему чайник с водой, Митя невольно улыбнулся, глядя на озадаченного Костю. - Ты мне турусы на колесах не разводи! - сердито сказал кузнец. - Какое оружие при тебе есть - показывай! - Оружие мое все при мне: руки, ноги, голова. Кого надо - убью, кого надо - помилую! Илья захохотал: - Герой! - А как же! - серьезно сказал пришедший. - Завсегда герой! Ты меня - убивать, а я тебя не боюсь! Может, я тебя и сам убить должен, это еще разобраться надо. - Да ты что за человек, я тебя спрашиваю? - сердился Костя. - Сел к чужому огню и портянки распустил! Пришедший поднял лицо. Лицо было маленькое, с вздернутым носом. Глаза светлые, с лукавым и простодушным выражением. Глядя на Костю снизу вверх, он морщил лоб и высоко поднимал густые выцветшие брови. - Вот ты говоришь - "сел к чужому огню". А огонь, мил человек, - это дело общее. Это для удобства - для пищи, для обогревания тела, огонь-то! Он не твой и не мой! Общий! - вразумительно сказал пришедший. - Да фамилия твоя как... имя, что ли? - потеряв терпение, крикнул Костя. - Фамилия моя - Пряник, а зовут меня Яков. И анкета моя немудреная. Человек я простой. Пока война - буду воевать, а побью врага - стану на работу. Потому как по профессии я слесарь. При МТС находился. - А как же ты врага побьешь-то? Ведь вот он тебя в лес загнал... Слышь, дядя? - пристал Илья. - А он не одного меня в лес загнал. Когда б одного, тогда б еще, может, он меня и повоевал бы, а теперь я его повоюю! - пояснил Яков и, протянув Мите пустой чайник, попросил: - Сходи-ка еще за водицей. Вконец ноги испортил - ходьба не получается. Митя пошел. - Ишь ты, как расположился! - подмигнул Косте Илья. - Добре! Сиди уж. Дальше посмотрим, что ты за птица есть, - усмехнулся кузнец. - Это ясно. Слепому долго глядеть надо, а зрячему - одна минута. - Это кто же слепой, а кто зрячий? - спросил задетый за живое Костя. - Я - зрячий, а ты - слепой. Я на вас издали поглядел и увидел, кто вы такие есть. А ты меня два часа туда-сюда перевертываешь, и все у тебя одна изнанка получается! - А потому как хитер ты, дядя, не в меру! - Где надо - хитер, - согласился Яков, - а где не надо - свободно себя держу. Вот как пояс, к примеру: где потуже затяну, подберусь, а где распущу да спать ложусь. Это от обстоятельств зависимо. - Чудной ты человек! - похлопал его по плечу Илья. - И фамилия твоя чудная! Чудной человек, Яков Пряник, прижился. Был он хлопотун по хозяйской части. Работу находил себе сам. В землянке застелил пол душистым сеном, соорудил потайное окошко, затянул его кусками марли, замаскировал ветками вход, сложил из глины печь. - Дождик - это для природы хорошо, а человеку кости промывать не требуется. - Да ты что стараешься? Что мы тут, зимовать, что ли, будем? - удивлялся Илья. - Хоть день прожить, так надо по-человечески. На то ты и есть человек, а не зверь лесной, - отвечал Яков. Он перечинил всем одежду, разрезал свои бутсы и поставил заплатки на Костины сапоги. - Похоже, золотой ты человек... - задумчиво говорил Костя. - На золото человека не мерят. Это два понятия разные. Один человек и гроша медного не стоит, а на другого цены нет. Это по делам. Человек - существо душевное, живое. Иногда Яков исчезал. У костра становилось скучно. Костя хмурился: - Куда пошел? Убьют где-нибудь, как собаку, и остатков не найдешь! Появлялся Яков внезапно и всегда с чем-нибудь: либо вытащит из-за пазухи свежий хлеб, либо вынет из серого мешка крынку с молоком и как ни в чем не бывало захлопочет по хозяйству. - Где ж ты взял это? - приставал к нему Илья. - Молока коровка дала, хлебца бабушка испекла, - улыбался Яков. - Понятно, где взял, - люди-то кругом есть! Дни в лесу казались очень длинными. Выздоравливающий Илья чистил винтовку, задумывался, вздыхал. Костя хмуро смотрел в огонь. Митя мучительно беспокоился за ребят и не знал, что предпринять. Раза два он пытался пробраться в село и оба раза чуть снова не попал в руки фашистов. Хата Степана Ильича стояла неподалеку от штаба, и пробраться туда незамеченным было невозможно. У костра становилось все печальнее. Однажды Илья не выдержал. - Долго так сидеть будем? - в упор спросил он Костю. - Я боец, мне спину греть нечего! - Он встряхнул начищенной до блеска винтовкой. - Мне до фронта пробираться надо! - Тебе до фронта, а мне и здесь фронт. Враг по моей земле ходит, колхозное добро грабит. Мне некуда идти. Я за нашу землю и здесь постою, - отвечал Костя. - До Красной Армии пробиваться надо! - упрямился Илья. - Кто нас тут держит? Встали да пошли! - Он смотрел на Митю: - Пошли, что ли? Митя всей душой поддерживал Илью, но он не мог оставить ребят, не зная, что с ними и как они будут жить. - Что мы друг друга держим? Разойдемся коль кто куда! - настаивал Илья. - Это как - кто куда? - вскидывал голову Яков. - Кто под пулю, кто на веревку, а кто и в яму живьем? Вместе надо действовать! Война - дело общее. Собирать людей надо, а не распускать по лесу в одиночку! Илья замолкал, но споры не прекращались. Митя решил пробраться к Коноплянко - узнать у него, что делается вокруг, расспросить о ребятах. Товарищи одобрили его решение. Кузнец проводил до опушки. Ночь выдалась темная. Митя перешел шоссе, потом свернул к реке. Раза два ему повстречались немецкие солдаты. Он спрятался в кустах, переждал... В селе Ярыжки лаяли собаки. Митя пробрался огородами к хате Коноплянко. Тихонько постучал в окно. Встретились они как братья. Разузнав подробно о ребятах, Митя обрисовал своих новых товарищей, положение в лесу: - Сидим и не знаем, что делать. Споры начались. Коноплянко взял его за руки: - От жизни вы оторвались, а ведь она ключом кипит. Все на местах. Вот почитай... А я о вас кого надо в известность поставлю. Он протянул Мите напечатанный на машинке листок. - Из Москвы... Сталин по радио выступал. - Из Москвы?! - Митя бережно развернул листок. Партия вдохновляла людей на борьбу с врагом, вселяла уверенность в победе. Слово ее разрешало все сомнения и вопросы Мити и его товарищей. Митя вскочил, обнял Коноплянке: - Дай мне, дай мне это! Я товарищам отнесу! Ведь это все, что надо! Коноплянко отдал ему листок, проводил до реки. По дороге Митя еще раз расспросил его о Ваське и ребятах. - Хвалит их Матвеич: говорит - верные хлопцы! - сказал Коноплянко. Митя, счастливый и гордый за своих пионеров, улыбался; торопился пе- редать им хоть несколько слов. - И еще передай поклон от меня... - попросил он. Прощаясь, Коноплянко напомнил: - Значит, я о вас скажу. А вы с кузнецом послезавтра на старую мельницу приходите - там поговорим. Митя вернулся под утро. Товарищи ждали его с нетерпением. Митя передал им свой разговор с Коноплянко. Костя ликовал: - Все, что я думаю, партия завсегда знает и ответ мне на мою думку подает! - Вот и не будете глядеть кто куда - сообща будем действовать! - сказал Яков. Костя с Митей побывали на старой мельнице. С волнением слушали сводку Совинформбюро. Провожая их, Коноплянко сказал: - Завтра в ночь на пасеку приходите. Нужный человек будет! x x x Митя поглядел на солнце. Лучи его золотили стволы деревьев, пробегали по траве, прятались в кустах. "Время ехать!" Он поднял с земли рюкзак, подозвал Гнедко. В последний раз оглянулся на поляну, где стоял когда-то лагерь. Больше сюда незачем было приезжать. Чернела распотрошенная яма бывшей землянки, в ней уже не было запасов... С высокой сосны сорвалась шишка и глухо стукнулась о пень. Митя тронул коня. Глава 35. НА СТРАЖЕ - Тетя Оксана, мы пришли! Оксана оглянулась, быстрым внимательным взглядом окинула вышедших из кустов мальчиков. Игнат, держа в руках кубанку, стоял рядом с Васьком. Серые глаза его под прямой линией сросшихся бровей глядели серьезно и строго. Оксана узнала Игната, с теплой, материнской лаской погладила по плечу. - Хорошего товарища привел! - одобрительно кивнула она головой Ваську. - Умеешь выбирать. - Я за всех ручаюсь! Может, еще надо, так я живо... - Не надо, - коротко оборвала Оксана и, все еще не снимая руки с плеча Игната, о чем-то задумалась. Мальчики стояли не шевелясь. Сумерки уже спускались на пасеку; кусты вишняка становились темней, сквозь них белыми столбиками просвечивали стволы берез. - Игнат у реки будет, а ты - у перелаза. Глядите, хлопцы, чтобы врага не пропустить, да и сами зря не высовывайтесь, - тихо сказала Оксана. - Не высунемся! - Чуть что - давайте знать. От реки филин ухнет, а от перелаза иволга может крикнуть. Умеете ли иволгой да филином кричать? - строго спросила она. - А как? - растерялся Васек. Игнат приложил ко рту ладони и издал негромкий крик. - А, знаю! Вспомнил! - обрадовался Васек и тут же крикнул, подражая иволге. - Хватит, - сказала Оксана. Но Ваську показалось - плохо, и он крикнул еще раз. Игнат с серьезным лицом присел на корточки и заухал филином, хлопая себя по бокам руками. - Хватит, - еще раз сказала Оксана. - Помногу не кричите. Кто показался в виду - давайте знать. Пасека в стороне стоит, дорога полями идет - бывает, едут по ней солдаты... Ты, Васек, тогда не прогляди. На овраг тоже поглядывай: там тропа есть - кто знает... - А если просто чужие люди? - Чужой или свой - ты этого знать не можешь. На это другие сторожа найдутся. Твое дело в одном: показался человек - давай знать, - спокойно разъяснила Оксана. x x x Тонкий месяц острыми краями врезался в темную глубину неба и остановился над пасекой. Вынырнула из густой листвы белая хата, заблестели стекла закрытых окон, упал на крыльцо желтый круг света. ...Молчат высокие тополя, в густом вишняке не дрогнет ветка с черными, сладкими вишнями, не шелохнется трава, не закачается на стебле цветок. Только вдруг блеснут из кустов внимательные глаза, вынырнет из травы и спрячется вихрастая голова, зашевелится в темноте рука, отведет от лица назойливую ветку. Это Васек стоит на страже. У реки, за широким пнем, залег Игнат. Отсюда по обе стороны видны ему мягкая, переливающаяся блестками гладь воды, противоположный крутой берег и кусты. Шуршат камыши, тихо касаясь друг друга сухими стеблями; плещет хвостом неугомонная рыба... Из-за старого пня, обросшего белыми грибками и зеленым мохом, смотрят зоркие глаза Игната. Вот, пригнувшись к сырой траве, он ползет к камышам, вглядывается в плывущую по реке лодку... - Ух!.. Ух!.. - несется предупреждающий крик филина. Васек стоит за черными кустами георгинов, около перелаза; он не спус- кает глаз с дороги. Освещенная светом месяца, она далеко видна. Только там, где начинается овраг, дорога спускается круто вниз и уходит из глаз. Крик филина заставляет мальчика насторожиться. Он беспокойно оглядывается на хату Матвеича. От крыльца отделяется Оксана... По узень- кой тропинке от реки идет Коноплянко... Васек облегченно вздыхает: свои. Но вот снова несется предупреждающий крик филина. Кто-то тихо подхо- дит к крыльцу. Дверь хаты неслышно захлопывается за пришедшими. А вот на тропинке, ведущей из оврага, появляется черная тень. Васек издает тревожный крик... Волнение сжимает ему горло, и крик неведомой птицы мало похож на крик иволги. Оксана появляется у перелаза... Месяц освещает согбенную фигуру старика, опирающегося на суковатую палку. На нем серый пиджак, старый картуз низко надвинут на лоб. "Так вот кто здесь..." У Васька замирает сердце; он еще больше напрягает зрение и слух, вытягивает шею, вглядывается в темноту. Наступает долгая, напряженная тишина... И вдруг... крик иволги снова несется из вишняка. На скошенном поле, как на раскрытой ладони, видна пролегающая дорога... Оттуда, приглушенный расстоянием, слышен нерусский говор. Одна за другой тянутся повозки... Издали видны фигуры солдат и огоньки сигарет. Васек считает: одна повозка, другая, третья... Первая уже скрылась за поворотом. За последней идет группа гитлеровцев, а из оврага поднимается маленькая торопливая фигурка. Васек узнает деда Михайла. Дед Михайло, пригнувшись к плетню, тоже наблюдает за гитлеровцами. Но повозки исчезают за поворотом... Далеко видно в поле широкую дорогу... Крик иволги повторяется... То один, то другой человек возникает из темноты оврага. Иногда Васек слышит за своими плечами спокойное дыхание Оксаны. - Свой, - одними губами шепчет она, вглядываясь в приближающегося человека. Дверь Матвеичевой хаты без стука и скрипа впускает своих людей. Ночь идет. Васек сливается с кустами георгинов; месяц не выдает его - он освещает узкую дорожку к перелазу, золотит верхушки тополей, желтым све- том обливает плетень. К плетню подходят два человека. По могучему сложению первого, заросшим щекам и лохматой гриве волос можно узнать кузнеца Костю, но Васек смотрит не на него. Через перелаз ловко перепрыгивает молодой хлопец, знакомым движением он откидывает со лба волосы, поворачивает голову к Косте... Короткий и радостный крик иволги рвется из вишняка. Сторож не выдерживает: он прыгает на дорожку и бросается на шею Мите. Митя молча, без слов, прижимает к себе Васька, глядит в его одуревшие от счастья глаза и смеется... - Пошли, пошли, - хмурится Костя, - не время. Васек отрывается от Митиной груди, на ходу ловит Митины руки, изо всей мальчишеской силы жмет его пальцы... Это ничего, что они не успели сказать друг другу ни одного слова; что-то большее, чем слова, распирает грудь Васька. - Все теперь прошли, - раздвигая кусты, шепчет Оксана. - Гляди в оба, голубенок мой... Сторож снова напрягает зрение и слух, вглядывается в дорогу, ловит каждый звук. А в хате Матвеича говорит секретарь райкома: - Борьба будет жестокой, беспощадной! Уничтожать, истреблять врага всюду и везде, нападать внезапно, не давая ему опомниться! Поднять весь народ - вот наша задача! Голос Николая Михайловича раздвигает стены, зажигает невидимые партизанские костры. Никто не узнал бы в нем теперь старика, опирающегося на палку. Острым взглядом охватывает он сидящих перед ним людей. - Родина нас зовет, товарищи! - раздается чей-то взволнованный голос. - За Родину! Люди встают. Потом они окружают стол, за которым сидит Николай Михайлович. Всем хочется говорить, спрашивать, поделиться новостями. Митя тоже подходит к столу. Костя легонько подталкивает его к секретарю райкома. - У него, товарищ, душа смелая. Выдержанный он человек, не глядите, что молодой, - говорит кузнец Костя. Секретарь райкома внимательно смотрит на Митю, потом поворачивается к директору МТС: - Ну как, Мирон Дмитриевич, принимаешь в свой отряд? - А что ж, Николай Михайлович, раз за него так кузнец стоит, то беру! Костя подробно рассказывает директору МТС о людях, которые остались в лесу. Вспоминает Якова, Илью: - Правильные люди, подходящие. Кузнец и Митя отходят в сторону. - Оружие достаньте себе сами... держите крепкую связь с народом, - снова слышится голос секретаря. Оксана в углу завязывает узелок, прячет что-то на груди. - С утречка и пойду, - говорит она отцу. В кухне, за шкафом, Николай Григорьевич, согнувшись, стучит на машинке. - Листовки надо будет осторожненько расклеить где можно, - говорит Матвеич. - Часть Оксана возьмет с собой... Николай Михайлович подзывает Коноплянке и Марину Ивановну: - Ну, а вы, товарищи, действуйте осторожно, с оглядкой. Сводки, по возможности, не задерживайте, найдите постоянных связных для передачи... Над пасекой занимается рассвет. Хата Матвеича пустеет. Один за другим исчезают в предрассветных сумерках люди. Мимо Васька проходит Оксана: - Зови Игната, да ложитесь. Я вам в кухне сенца настелила. Молоко в крынке на столе, хлеб - под рушником. Ишь, глаза красные... Ложись спать, голубенок... - А вы куда? - спрашивает Васек и пугается своего вопроса. Но Оксана не сердится. - Я далеко, - просто говорит она, поглаживая его волосы большой мягкой рукой. - Не скоро увидимся... Если встретишь когда своего учителя, скажи: хорошо он ребят учит, спасибо ему... Ну, и поклон передай от сестры Оксаны. Глава 36. В СЕЛЕ В селе было неспокойно. Гитлеровцы заставляли колхозников сдавать продовольствие. На столбах появились грозные объявления. По ночам ребята Трубачева заклеивали их листовками. Люди останавливались, жадно читали; гитлеровцы били людей прикладами, срывали листовки, топтали их ногами. Листовки появлялись снова. Колхозники, читая про свою родную Красную Армию, верили в освобождение, набирались сил, выше поднимали головы. - Бабы, не сдавайте продукты! Ничего они с нами не сделают. А Красная Армия придет, своих кормить будем! - шептала колхозницам Макитрючка. Около сельрады выросла виселица. Колхозные ребятишки издали смотрели на нее. - Мамо, дывиться, яки соби качели фашисты зробилы! - первый сообщил Жорка. Люди боялись выходить на улицу. В селе нашлись предатели, надевшие черную форму полицаев. Колхозники с ненавистью и презрением называли их "чернокопытниками". Один из таких полицаев, сын бывшего кулака, Петро, вместе с гитлеровским офицером ввалился в хату Макитрючки. Мазин с Петькой сидели за столом и чистили картошку. - Почему продовольствие не сдаешь? - заорал с порога Петро, пропуская вперед офицера. Макитрючка вскипела. - Ах ты, иуда, вражий наймит! Продажная душа! - зашипела она в лицо полицаю. - По тебе ж осина в лесу скучает! Петро схватил ее за плечи, швырнул об пол: - Я тебя, ведьму, на виселицу отправлю! Он стал бить ее по лицу, по голове. - Проклят ты, проклят от людей и от бога! - кричала страшная, растрепанная Макитрючка. Мазин и Русаков бросились к ней, пытаясь оттащить ее от разъяренного полицая. Офицер брезгливо водил глазами по стенам хаты, чистил зубочисткой зубы и плевал прямо перед собой. Потом ткнул пальцем в спину полицая и вышел на крыльцо, Петро, скверно ругаясь, хлопнул дверью, оставив на полу избитую Макитрючку. Вечером жителей села сгоняли на сход. Встревоженный Сева вызвал Трубачева к колодцу. - Они Степана Ильича старостой назначили! Велели ему, чтобы в два дня все продовольствие было собрано, - шепнул он. Васек схватил Севу за руку: - А дядя Степан что? Малютин покраснел от боли и стыда за Степана Ильича. - Они били его, мучили? - задохнувшись от волнения, спросил Васек. - Не-ет... я не слышал. Нет, не били! Он сам согласился, - прошептал Сева. - Сам? Старостой у фашистов? Не может он сам! Это они его заставили! Постой... Приходи в овражек! x x x Васек рассказал все ребятам. Ребята слушали с широко раскрытыми глазами. До вечера, сбившись в кучку, сидели они в Слепом овражке, убитые и напуганные Севиным сообщением. - Да, может быть, ты ослышался? Или это кто-то другой был? - допрашивали они товарища. - Нет, нет! Я не ослышался. Васек, бледный, с красными пятнами на щеках, зажимал пальцами уши и, мотая головой, кричал на Севу: - Неправда, неправда! Не смеешь ты так говорить! Тебе, может, показалось? Неправда это! Сева чувствовал себя в чем-то виноватым. - Я, конечно, сам слышал, что он согласился, то есть он ничего не сказал... Но все-таки, может, он еще не будет старостой - убежит или еще что-нибудь сделает... Ребята вздыхали, обменивались короткими замечаниями: - Какой человек хороший! - Председатель колхоза! - Мы его так любили... А он к фашистам пошел! Одинцов встал: - Не смейте про него так говорить! Не смейте! На сходке, куда полицаи согнали все село, слова Севы, к ужасу мальчи- ков, подтвердились. Степан Ильич стоял рядом с полицаями и, глядя куда- то поверх голов, кричал в толпу хриплым, деревянным голосом: - Сдавайте хлеб, сдавайте гречу!.. Чего ждете? Колхозники молчали. - Ой, боже мий, что же это делается? Степан врагу продался! - с гневом и удивлением шептались бабы. Фашисты одобрительно хлопали Степана Ильича по плечу. Петро подал ему немецкую сигарету. Степан Ильич долго держал ее, разминая пальцами; табак сыпался на землю. После схода старики собрались у деда Ефима; вздыхали, качая головами: - Вот и поди ты к нему, Ефим, спроси: есть у него совесть или нет? - Отдаст он запрятанный семенной фонд врагам - чем будем сеяться весной? - Ты ему скажи: гитлеровцев прогонят, а народ останется... Люди не простят... Дед Ефим пришел к Степану Ильичу в хату, остановился у двери, опираясь на палку. Степан Ильич встал навстречу. Татьяна рушником обмела скамейку: - Садитесь, диду! - Садиться я не буду. Мое дело в двух словах. - Дед постучал об пол суковатой палкой. - Я, Степан, твоего батька знал. Вместе мы женились, вместе в колхоз вступали... Ну, да не о том речь. Вот старики послали меня узнать: отдашь ты семенной хлеб врагам - обидишь своих людей или нет? Да велели еще тебе сказать... - Голос у деда повысился, дробно застучала об пол палка. - Придет Красная Армия, освободит народ, напрочь истребит врага - куда тогда пойдешь, с кем будешь? Подумай, чтобы не каяться тебе на этом свете... - Эх, дед... - сказал только Степан Ильич и махнул рукой. Ефим ушел. За ужином Степан Ильич сидел мрачный как туча. Мальчики молчали, молчала и баба Ивга. Татьяна не выдержала - расплакалась. - Что ж это ты делаешь, Степа, а? Як же мне на село появляться, людям в глаза глядеть? Степан Ильич не отвечал. Татьяна заломила руки: - Что же вы, мамо, молчите? Як в рот воды набрали! Хиба это не ваш сын? Або мне одной страшно на свете жить?.. Ой, Степа, Степа!.. Она упала головой на стол, затряслась от слез. Баба Ивга встала, обняла ее: - Молчи, доню, молчи! - Ой, мамо, як же молчать? Люди кажуть: продался Степан фашистам... Васек вылез из-за стола; Саша с красным, упрямым лицом, не поднимая глаз, катал из хлеба шарики; Одинцов сидел прямо, белый как стена. Утром Татьяна взяла Жорку и ушла из села, не простившись со Степаном Ильичом. - До своей матки пошла, - кратко сказала ребятам баба Ивга. Лицо у бабы Ивги за один день почернело и сморщилось, глаза впали. Она ходила по хате строгая, молчаливая. Допоздна не ложилась спать. Степан Ильич тоже не ложился. Они сидели рядом за столом, и оба молчали. Мальчики исподтишка следили за каждым шагом Степана Ильича. Сева и Генка видели его в штабе. Гитлеровцы вызывали Степана Ильича для каких-то поручений. У колодца бабы осторожно спрашивали Ивгу: - Говорят люди - старостой Степан будет? - Старостой. - Ну что ж, его дело! - Подневольный человек... Как не согласишься, когда петля на шее! - заводила разговор соседка Мотря. Макитрючка, оправившись от побоев, сама побежала к Степану Ильичу. Застала она его в хате одного. О чем говорили они, никто не знал. Глава 37. ВОПРОС ПИОНЕРСКОЙ ЧЕСТИ - Это вопрос пионерской чести, - тихо, но твердо сказал Одинцов. - Какие же мы пионеры, если будем есть хлеб предателя? В Слепом овражке было тихо. Ржавые пятна мутно поблескивали на поверхности болота. Сумерки окутывали сбегающие по склону кусты орешника. Лягушки, неподвижно распластавшись на воде, круглыми, немигающими глазами смотрели на трех мальчиков. - Уйдем! - глухо сказал Васек и, обхватив руками колени, задумался. - Все от него уйдут... Татьяна с Жоркой ушла, баба Ивга уйдет, мы уйдем, - мрачно сказал Саша. - Баба Ивга? - переспросил Васек. - Да... может быть... Но какая же она мать, если она уйдет? - И, словно возражая самому себе, покачал головой: - А какая же она советская, если она останется? - Все от него уйдут! И будет пустая хата... И он будет шагать по ней... один! - с отчаянием крикнул Одинцов. - Пускай, - тихо и упрямо сказал Саша. x x x За ужином Степан Ильич посмотрел на мальчиков. Они сидели молча, не поднимая глаз от тарелок. Одинцов казался больным; в последнее время тонкие черты его лица заострились, сквозь прозрачную кожу проступала синева. Степан Ильич забеспокоился: - А что это, мамо, у нас один хлопчик так с лица изменился? Може, больной, а? Он положил свою большую руку на голову Коле и, перегнувшись через стол, заглянул ему в глаза: - Что это ты, хлопчик? Коля, низко согнувшись и опустив голову, смотрел под стол. - Эге... Совсем наше дело плохо! - удивленно сказал Степан Ильич и попробовал повернуть к себе мальчика. Но Одинцов резко высвободился от него и, закрыв лицо руками, разрыдался. Васек побледнел. Лицо Саши залилось темной краской, губы упрямо сжались. Одинцов плакал громко, взахлеб. Степан Ильич растерянно оглянулся на мать. Баба Ивга поставила на стол чугун с картошкой, бросилась к Коле, прижалась сухими губами к его голове и, раскачиваясь из стороны в сторону, зашептала, как маленькому: - Тихо, тихо, мое дитятко!.. Чего ж ты, мое серденько, так расплакался?.. Все же на свете минуется, все переживется. Пойдем, пойдем, мой сыночек, я тебя уложу... Коля обхватил бабу Ивгу обеими руками и, пряча лицо в широких сборках ее кофты, рыдая, шел с ней по хате. - Не плачь, не плачь, мое дитятко! - взбивая одной рукой подушку, а другой прижимая к себе Колю, шептала баба Ивга. - Будет и на нашей улице праздник. Да хиба ж русский народ поддастся якому-нибудь ворогу? Боже сохрани! Кто ж это такое бачил? - Она присела на край постели, с улыбкой покачала головой, заглянула Коле в глаза. - А у нас же Красная Армия есть! Да когда ж то было, чтобы нашу армию кто победил? За ней же весь народ стоит, як гора каменная! Великая это сила - наш народ! И в огне он не горит, и в воде не тонет. Так-то, мой сыночек... Вот и послухай, яку присказку стары люди про наш народ кажут... Коля вслушивался в мягкий голос, и плач его постепенно затихал. Мальчики на цыпочках подошли к бабе Ивге и стали сбоку кровати. Степан Ильич сидел за столом, обхватив руками голову. x x x Несколько дней мальчики тщательно следили за Степаном Ильичом. Ходили за ним по пятам, расспрашивали Севу. Один раз под вечер прибежал взволнованный Грицько: - Вчера Петро до моего батька заходил! Хвастал, что они со Степаном теперь первые люди на селе... Мальчики хмуро переглянулись. Одинцов твердо сказал: - Я, правда, плакал, и теперь у меня как-то сердце сжимается, и бабу Ивгу мне жалко, но только все равно своих слов не меняю. Надо уходить! Это вопрос пионерской чести! Глава 38. ПИОНЕРСКАЯ ДИСЦИПЛИНА Васек пошел к Матвеичу. Волнуясь, рассказал про Степана Ильича и закончил словами: - Мы не хотим больше у него жить! Матвеич внимательно слушал, потирая двумя пальцами усы. Николай Григорьевич молчал, изредка взглядывая на Матвеича. - Мы за дядей Степаном по пятам ходим! Куда он - туда и мы, - начал опять Васек. Матвеич вскочил, двинул стулом, рассердился: - "Мы, мы"! Это кто тебе дал право распоряжаться? Кто вас назначил за Степаном следить?! "По пятам ходим"!.. Видал, старый? А кто ему такое поручение давал, я спрашиваю? - Мы думали... - вспыхнул Васек. - А вы не думайте! Есть поручение - выполняй! Дисциплину забыл? Васек молчал, сбитый с толку, обиженный. - Видал, старый? Они за ним по пятам ходят! Ах вы, бисовы диты! - крикнул Матвеич, с шумом обрушиваясь на табуретку. - Ну, ну, расшумелся!.. - постучал по столу Николай Григорьевич и притянул к себе Васька. - Садись со мной, пионер... Следить за дядей Степаном не надо, понял? Васек кивнул головой. - Ну, понял - и весь разговор. И жить у Степана Ильича будете, как жили. Этого от вас пионерская дисциплина требует. Понятно? Васек удивленно посмотрел на Николая Григорьевича и ничего не сказал. Потом нерешительно кивнул головой. - Тоже понятно? Ну и хорошо! А вот если еще какие новости у тебя есть - выкладывай. Васек поглядел на Матвеича. Тот вдруг громко, раскатисто захохотал, встряхивая головой и откидываясь назад: - "По пятам ходим"! Ну, диты! От бисовы диты! - От смеха щеки его побагровели, могучая грудь тряслась. Глядя на него, Николай Григорьевич не выдержал и тоже засмеялся. Васек побледнел от обиды, встал и пошел к двери. - Стой, стой! - закричал Матвеич. - Садись за стол. Давай отчет: где были, что делали? Я тебе насчет продовольствия задание давал. - Фашисты три машины нагрузили. Сева слышал - на Жуковку повезут; шофер говорил - в Лукинках бензин будут брать. Полицаи поедут и солдаты. А там на одном грузовике... - Васек нерешительно взглянул на Матвеича. - Давай, давай дальше! - кивнул тот. - На одном грузовике пулеметы стоят. - Добре! А когда повезут? Не слыхал? - Нет. Скоро, потому что уже совсем нагрузили. Матвеич заложил назад руки, большими шагами заходил по комнате, бор- моча что-то про себя и загибая на руке пальцы. Когда Васек уходил, Матвеич дал ему толстый пакет: - Спрячь хорошенько. Пойдешь в Макаровку. К Миронихе. Баба Ивга скажет куда. Сам пойдешь. Толкового товарища возьми. Да гляди в оба: не попадитесь - далеко это. Я там давно не был, не знаю... может, фашисты в селе стоят, - так осторожненько! Васек шел недоумевающий, но успокоенный доверием Матвеича. По дороге он думал о Степане Ильиче: "Тут какая-то тайна. Матвеич умный, он все знает, только не говорит. А как может он сказать, если ребятам этого знать нельзя! Может, Матвеич сам следит за дядей Степаном, но не хочет, чтобы мы знали... Ну и пускай! Нельзя так нельзя. Наше дело - слушаться. Как Матвеич сказал, так я и передам. И рассуждать об этом не надо больше, и думать не надо". Но думалось как-то невольно. Васек вспомнил разговор с Николаем Григорьевичем и вдруг остановился, пораженный внезапной мыслью: "А если все это неправда? Дядя Степан нарочно старостой стал, чтобы все узнавать у фашистов!" Перед глазами Васька встало темное, полное глубокой душевной тоски лицо Степана Ильича. - Пусть это будет неправда, дядя Степан, пусть это будет неправда! - прижимая к груди руки, прошептал Васек. Дома он строго сказал ребятам: - Не велел Матвеич следить. И уходить не велел. - Что же это? - растерялся Одинцов. - Что ж это, Васек? Ведь мы - пионеры! - А для пионеров есть пионерская дисциплина! - обрезал его Васек. О поручении, данном ему Матвеичем, он сообщил только то, что уходит далеко и не знает, когда вернется. Ребята огорчились, но спрашивать не стали. - А вы тут не зевайте! Пусть на пасеку за меня Мазин сходит, если надо будет. С собой он решил взять Одинцова. С вечера баба Ивга уложила им в мешок еду, рассказала дорогу: - Может, с людьми подъедете где... А то тропинкой пройдете напрямки. Далеко это... от Жуковки в сторону. Торбы я вам сошью; в случае чего, сохрани бог, скажете: сироты, побираемся... Глава 39. ВИДЕНЬЕ Мальчики вышли на рассвете. На длинной деревенской улице маячили фигуры полицаев. За хатой конюха Леонтия скользнула тень Петро. Васек забеспокоился: - Чего это он там высматривает? Надо бы предупредить... Подожди меня. У конюха стояли фашистские солдаты. Сам конюх с семьей ютился рядом в каморе. Васек осторожно перелез через плетень и стукнул в закрытое окошко каморы. Дверь приоткрылась, выглянула жена Леонтия. - За вашей хатой Петро ходит! - шепнул ей Васек. Леонтьиха испуганно захлопнула дверь. Мальчики пошли дальше. За селом на выгоне стояли машины, нагруженные продовольствием. Две из них были уже доверху заложены ящиками и мешками. Гитлеровские солдаты прикрывали их серым тугим брезентом. Третью машину нагружали полицаи. Вдоль забора ходил часовой. Мальчики незаметно прошмыгнули мимо, в молодой лесок позади выгона. Пройдя несколько шагов, они остановились, удивленные неожиданной встречей. Под орешником сидел Мазин с каким-то незнакомым человеком. Человек этот был босой, с завязанными тряпкой пальцами; одежда мешком висела на его худых плечах, широкие украинские штаны были подвязаны ремешком. Он о чем-то рассказывал Мазину, опираясь локтем о землю, поднимая вверх густые выцветшие брови и морща лоб. Рядом на траве лежала горка вырезанных из орешника дудочек. Одна из них, с зеленой резьбой, видимо, принадлежала уже Мазину. Он вертел ее, прикладывая к губам, но свистнуть не решался. - Да-а... Гитлеровец на работу не прыток. За него лакеи работают. Ишь, грузят, стараются... - щуря светлые глаза, говорил незнакомец. - Вот этот полицай, мальчишечка, и называется изменник Родины. Самый худший вид человека! И даже человеческого в нем ничего не осталось - потому как, если правильно разобраться, из чего состоит человек? Какие такие качества он в себе имеет? - Он склонил голову набок, растопырил на руке пальцы. - Первое - любовь к Родине! Гляди, какой палец я загибаю... - Он загнул большой палец. - Второе... - Мазин! - окликнул товарища Васек. Мазин оглянулся, вскочил: - Я сейчас, дядя... - Ты с кем это? - спросил Васек. Мазин отвел его в сторону: - Я этого дяденьку тут и вчера видел. Он тоже выслеживает кого-то. - Не тебя ли? Иди домой лучше. Не болтайся тут зря. - Я не зря болтался. Фашисты ночью продовольствие на Жуковку повезут! - зашептал Мазин. - Надо бы Матвеичу сказать. Он зачем-то спрашивал, когда повезут. Ты бы сходил, Мазин. - Я схожу сейчас. - А мы Петро видели около Леонтьевой хаты! Высматривал, видно, что-то, - сообщил Одинцов. - Я бы этого Петро убил, как собаку! Это самый худший вид человека! - Мазин вынул из кармана дудочку, повертел ее в руках. - А что это у тебя? - заинтересовался Васек. Он взял у Мазина дудочку, приложил к губам. - Осторожно! Свистнет! - испугался Мазин. - Это мне дяденька подарил. У него много. Здорово сделано? - Ловко! А ты в полную силу свистел? - Нет. Боюсь! Часовые недалеко. Дяденька говорит, если свистнуть в эту дудку, так все, кто рядом стоят, навзничь повалятся! Ребята засмеялись. - Ну, мы пошли, а то поздно. Ты тоже иди. Зря не лазь тут! - распорядился Васек. - Возьми дудку! - великодушно предложил ему Мазин. - Насовсем? - обрадовался Васек. - Бери насовсем. Я у него еще выпрошу, да он и так даст - добряк, видно. Васек с удовольствием взял дудку. Мальчики расстались. Коля Одинцов и Васек шли рядом, изредка передавая друг другу дудочку и тихонько, для развлечения, посвистывая. - Жаль, в полную силу нельзя! Пристанут еще чернокопытники, остановят... Шли долго. Дорога была длинная-предлинная. Бесконечно тянулось шоссе. Повсюду встречались гитлеровцы: они ехали па повозках, на грузовиках... Один раз мальчиков подсадил на телегу какой-то дед. Он ни о чем не спрашивал, только тихо бормотал про себя, нахлестывая лошадь: - Иди, иди, все равно Гитлер житья не даст! Ребят по миру пустили, чего еще надо? Людей на дорогах стреляют... Видно, пропала наша жизнь. Серко! Что было, того не воротить! Иди, не поджимай брюхо! О колхозных кормах забывать надо... Ребята переглядывались, молчали. Слезая с телеги, Одинцов горячо сказал: - Спасибо вам, дедушка! Только неправильно вы думаете... Мы победим! Мы, честное слово, победим! Вот и Васек вам скажет... Старик усмехнулся, внимательно посмотрел Коле в глаза, потом перевел взгляд на Васька. - Мы победим, дедушка! - решительно подтвердил Васек. - А вы что за ворожейки такие? "Победим"! Большое слово! Да армия-то наша на Киев отошла. Сам видел... Через наше село шли... Молодец к молодцу, в полном боевом порядке. Богатыри! Один на десятерых идет... А отходят. Куда отходят - бог весть... Бабы с воем за ними бегут, ребятишки... А они только стиснут зубы: "Вернемся, граждане, не бойтесь..." А чего - не бойтесь? Со всех сторон враг идет. Народ весь в леса подался... - Старик вдруг замолчал, оглянулся на лес и тронул лошадь. - Эх, эх, дела!.. Мальчики пошли по тропинке. Солнце начинало сильно припекать. Волосы покрылись пылью. - Не стоит со всяким разговаривать, - нащупывая на груди свой пакет, сказал Васек. Одинцов протянул руку: - Дай потрогать... А толстый пакет! Видно, важное поручение. Хотя в тонком иногда еще важнее бывает! - Конечно, бывает, - неохотно согласился Васек. - Я читал где-то, что в гражданскую войну один герой ехал с таким пакетом и попал к белым... Так он знаешь что сделал? Весь этот пакет съел! - Да что ты? - Честное слово, съел! Там еще сургуч был - так и с сургучом вместе. - Это здорово! - Одинцов задумался. Васек снова пощупал свой пакет: - А нам, в случае чего, тоже придется съесть, пожалуй... - Да он толстый! - засмеялся Одинцов. - Как его есть? - А как красноармеец ел? Думаешь, вкусно ему было? Одинцов покрутил головой: - Я один раз промокашку съел маленьким... Конечно, если придется... Ребята замолчали. К полудню ноги у них устали, оба приуныли и еле тащились по дороге. - Хоть бы свистнуть один раз! Попробовать, что за свисток такой? - сказал Васек, разглядывая подарок Мазина. - Зайдем в лес и свистнем! - оживился Одинцов; - Так нам сейчас крюк надо делать! - Ну что ж такого? Свистнем по разу, а тогда за это пойдем побыстрей. - Ладно. Свернув с шоссе, мальчики побежали в лес. Выбрали тенистое местечко. Прислушались, оглянулись. Васек свистнул. Коля упал в траву и задрыгал ногами: - Ох и свист! Свист действительно был резкий, пронзительный. Одинцов тоже свистнул. - Мы еще не в полную силу. А если в полную свистнуть - вот было бы! Что было бы, никто не знал, но мальчики выбрались на шоссе довольные. Усталости как не бывало. На закате солнца дошли до того места, где когда-то пил из ручья Митя. Ребята влезли по пояс в водоросли, потом обмылись ключевой водой. Закусили и снова вышли на шоссе. - Вот Жуковка виднеется... А нам еще в сторону километров пять. Ноги стали утопать в песке. Попадались неубранные разбитые телеги, остатки легкового автомобиля, отлетевшие и утонувшие во рву колеса. - Ведь это около Жуковки грузовик разбили... - шепотом сказал Васек. - Здесь наши девочки ехали... Одинцов заморгал глазами: - Знаешь, Васек, я их никогда не забываю и не забуду! А ты? - Никто из ребят не забывает. Только не говорим... Что теперь говорить! - А какие девочки были! Валя Степанова, Лида Зорина, Нюра Синицына... Самые лучшие люди из всего класса! Васек кивнул головой. - Если б хоть знать, что они не мучились, что сразу... - сказал Одинцов и вдруг остановился. Впереди лежала груда железа. Около нее одиноко высился белый деревянный столбик. Мальчики на цыпочках подошли к нему. Одинцов закрыл лицо руками и бросился в траву. Васек присел около насыпи, вытирая кулаком глаза. Не глядя друг на друга, мальчики нарвали цветов, положили на могилу. - Давай тут, около них, и заночуем, - предложил Васек. - Все равно нам в лесу ночевать. Мальчики залезли в перевернутую вверх дном разломанную машину. Долго говорили о девочках, вспоминали, как дружили и как ссорились с ними в классе. - А мне всегда Нюра Синицына представляется... Я ее до зла доводил, придирался к ней, - изливал душу Одинцов. - Она бы тебя простила теперь, если б знала... Выговорившись, Коля заснул. Заснул и Васек. x x x По небу рассыпались мелкие звезды. Черной грудой лежал на дороге разбитый грузовик. Мальчики дружно посапывали, неудобно свернувшись под искореженной кабиной. Они не слышали, как хрустел в лесу валежник, как всхрапывал конь, осторожно переставляя копыта через поваленные деревья. Мальчики не видели, как, пригнувшись к земле и прячась за обломками, перебегали через дорогу какие-то люди и, притаившись во рву, зорко вглядывались в даль. Резкий, пронзительный свист разбудил обоих. Васек испуганно схватился за пакет. Одинцов вскочил, больно ударившись головой о железо. С дороги грянули выстрелы, с треском разорвалась граната, застрочил пулемет. Вспыхнуло пламя, где-то заржали лошади, раздались крики. Мальчики, схватившись за руки, выглянули наружу. На дороге, сгрудившись, буксовали машины, черным столбом поднимался дым, прорывались клубы пламени. Вокруг метались полицаи и солдаты. При свете огня можно было видеть, как они прыгали с машин на землю и падали под ударами напавших на них людей. Крики заглушались стрельбой. Мимо пылающего грузовика проскакал какой-то боец на гнедом коне. Неподалеку от мальчиков разорвалась граната. От страха они замерли, тесно прижавшись друг к другу. Когда стрельба затихла, они снова поглядели в щель. Мимо ребят промчались телеги и, свернув в лес, запрыгали по ухабам. За ними ускакал конь. Под мышкой у седока торчали дула немецких автоматов. На дороге остались пылающие машины и распростертые тела убитых полицаев и гитлеровцев. Васек схватил за руку Колю Одинцова, и они, выбравшись из-под обломков грузовика, бросились в лес. Мальчики бежали, натыкаясь на кусты и деревья, обдирая об острые сучки ноги. Они боялись оглянуться назад, боялись остановиться, чтобы перевести дыхание. Наконец, споткнувшись о заросший мохом пень, оба упали. Позади них сквозь гущу леса просвечивало розовое пламя. Васек сел, прижимая рукой спрятанный на груди пакет. Одинцов обхватил его за шею, прижался холодными губами к его уху. - Что это было? - прошептал он дрожа. Васек молчал, тяжело переводя дыхание. Потом снова вскочил и потянул за собой Колю: - Уйдем подальше. Утро застало мальчиков в глухом, неизвестном месте. Выйти на дорогу они боялись, блуждали по лесу. Говорили шепотом: - Как она их... здорово! - А обоз-то узнал ты? - Тот самый. - А на коне... Мальчики поглядели друг другу в глаза. - Мне показалось, это был... - прошептал Одинцов. Васек схватил его за руку: - Молчи! К концу дня они увидели Жуковку. Обошли ее стороной - боялись фашистов. В Макаровку пришли поздно вечером. В хатах горели невеселые огоньки. На улицах было пусто. Кое-где подвывали собаки. Какой-то хлопчик указал хату Миронихи. Мальчики пробрались с огородов во двор. - Заглянем раньше в окно - нет ли в хате гитлеровцев, - решил Васек. Коля Одинцов стал коленом на завалинку и прижался лицом к стеклу. Потом медленно сполз на землю, протер кулаками глаза и жалобно сказал: - У меня, Трубачев, виденье... Там... Нюра Синицына! Васек оттолкнул его от завалинки и полез сам. За окном около стола сидела Нюра Синицына и что-то шила. Стекло звяк- нуло. Нюра подняла голову и увидела прямо перед собой приплюснутое к стеклу лицо Трубачева. Она вскочила, вскрикнула и бросилась во двор. Первый, кто ей попался, был ошеломленный Коля Одинцов. Нюра заплакала, обливая слезами его щеки. Потом бросилась к Ваську. - Валя! Лида! - кричала она. Какой-то малыш цеплялся за ее платье и тоже лез целовать мальчиков. Глава 40. ДЕВОЧКИ Девочки забрасывали ребят вопросами. Потащили их в хату, усадили за стол, подкрутили фитиль в лампе. Мальчики наконец пришли в себя. - Ну да, живы!... Только так страшно было, так страшно! Девочки, прижавшись друг к другу, стали тихонько рассказывать. Голоса их часто прерывались: - ...К вечеру около Жуковки, над самой дорогой, появился фашистский самолет. Он летел низко-низко... И потом начал бомбить шоссе. Кроме грузовика, на дороге была телега с людьми... Лошадь понесла... Малыши испугались, начали плакать. Тогда шофер подъехал к самому лесу... под деревья... А Екатерина Михайловна... она, бедная, схватила детей... Нюра всхлипнула. Малыш, который все время не отходил от нее, беспокойно заерзал на скамейке. Валя Степанова улыбнулась дрожащими губами, знакомым движением откинула со лба разлетающиеся тонкие волосы: - А на дороге взлетела телега... И около нее со свистом посыпалось что-то... - Пули, - подсказала Лида Зорина. Она не плакала, но глаза у нее были красные. - ...Шофер закричал, чтобы мы прыгали с машины и бежали в лес. А няня схватила ребят, обняла и ничего не понимает... Тогда Екатерина Михайловна тоже закричала: "Прыгайте, прыгайте! Берите детей!" Нюра первая спрыгнула, схватила Павлика... - Нюра меня схватила... - серьезно сказал малыш, прижимаясь головой к боку Синицыной. - А мы с Лидой одну девочку... Гальку... Она толстая, тяжелая и за няню уцепилась... Мы ее еле-еле вдвоем с Лидой в лес... бегом... а дальше... - Валя широко открыла голубые глаза и крепко стиснула ладони. - Всех убили... - Всех, всех! - с ужасом прошептала Лида. - Бомбой... Нюра Синицына прижалась щекой к теплой головенке прильнувшего к ней Павлика. Одинцов ничего не спрашивал; от страшной картины, нарисованной девочками, у него рябило в глазах. Вспомнился разбитый грузовик, одино- кий столбик, могила, на которую они с Васьком положили вчера цветы... И ему казалось чудом, что девочки, которых они оплакивали, живы. И еще од- но чувство волновало Колю: он с торжеством вспоминал о ночном происшест- вии на шоссе. Это была месть за погибших детей, за слезы девочек! Но Коля не смел сказать об этом. Он вопросительно смотрел на Васька. Васек тоже ничего не сказал. Он притянул к себе Павлика, потрогал его худенькие плечики, неловко потрепал по голове: - Октябренок... - Братик, - поспешно сказала Нюра. - Он тетю Ульяну любит, мамой зовет. Она его насовсем взяла... Васек кивнул головой, оглядел хату. Она была переделана на две половины. За дощатой перегородкой кто-то сонно бормотал, слышались посапывание и храп. - Кто там? - Это дети спят... Ульяны Ивановны. А ее нет... ушла. - Не обижают вас здесь? - осторожно спросил Одинцов. - Нет, что ты! Они хорошие. Она же нас и подобрала в лесу. Мы ведь два дня в лесу жили. - Как - в лесу? Снова начались рассказы. ...Испуганные, несчастные, с двумя малышами на руках, девочки бродили по лесу, потеряв дорогу. Галька кричала, плакала, просила есть... - А что же вы ели? - Сначала ничего... Мы как побежали, побежали сразу... А потом, когда сильно ударило, - за нами бомба... упала... Ничего не помнили... Оглушило нас... А потом вдруг тихо-тихо стало. Я слышу, Галька плачет рядом, - рассказывала Валя Степанова. - И Нюра с Павликом стоят надо мной, а Лида кричит: "Пойдемте, пойдемте назад! Там что-то случилось!" Мы и пошли... А потом, когда увидели, что всех насмерть... опять назад побежали... далеко-далеко в лес... в болото какое-то зашли... - Ну ладно. Не люблю я все вспоминать!.. Выбрались, одним словом, на шоссе через два дня, - хмуро сказала Нюра. - Ну да, выбрались, конечно... Мы ведь еще вас с Митей потом ждали... Думали, вы проехали уже, - сказала Лида. - Кашу в лесу варили, - задумчиво припомнила Валя. - Нюра бесстрашная - она еще после одна к нашему грузовику бегала. Манной крупы принесла, сгущенного молока, спичек, хлеба. Одна ходила, без нас... рано-рано встала и пошла... ничего не сказала... - А чего мне говорить-то? У нас дети на руках, есть просят, и холодно им... Я еще там, - Нюра вдруг понизила голос и зябко повела плечами, - одеяло взяла... Одинцов с уважением посмотрел на нее: - Молодец ты! Девочки рассказали еще, что на дороге подобрала их Ульяна Ивановна, жена директора МТС. Маленькую Гальку взяла другая женщина, а они все живут вместе. - Никому она нас не отдала, хотя у нее и своих четверо. Одна девочка - старшая - с нами дружит, а другие еще маленькие. У нас эсэсовцы в се- ле. Они по хатам не стоят - боятся, верно. В клубе живут, в сельпо, из сельрады общежитие сделали. Вот тетя Ульяна и взяла нас к себе... - Значит, она и есть Мирониха? Жена директора МТС? - живо спросил Васек. - Ну да! А что? - Ничего. Нас к ней по делу послали. - По делу? Митя? - Митя? Мальчики переглянулись: - Эх, да ведь вы ничего не знаете, что с нами было! Васек стал рассказывать, как фашисты забрали Митю, как все ребята ис- кали его, как он нашелся. Как Митя даже обнимал его, Васька, один раз, случайно, в одном месте, а потом опять ушел в лес. Девочки слушали, боясь проронить хоть одно слово. - И у нас все комсомольцы в лес ушли. А двоих эсэсовцы убили! И женщину одну убили! - Убили? Ладно! Их тоже сегодня ночью били! Еще как! - не выдержал Васек. - Мы сами видели! Он придвинулся ближе к девочкам и стал рассказывать про то, что они видели ночью на дороге. - Так это правда? - радостно спрашивали девочки. - У нас в селе все-все друг дружке шепотом говорили, только мы не верили... - А зарево какое было! Мы сами видели! И эсэсовцы куда-то на мотоциклах ехали, бегали, кричали, машины гудели... Мы боялись, что они схватили кого-нибудь, - сказала Зорина. - Ну да, "схватили"! Сами попались! Там один на коне был... - начал с увлечением Одинцов. Васек строго прервал его: - Не наше дело, кто был! А только храбрецы они! Рраз, рраз! - и всех фашистов уложили! Лида Зорина блеснула черными глазами: - Фашисты! Мы их так ненавидим! Синицына сморщилась: - Они с людьми, как с подданными какими-то, обращаются! Валя сидела молча. Губы у нее были крепко сжаты, глаза холодные, как голубые льдинки. Она взяла в обе руки свои тяжелые светлые косы, скрестила их на груди и о чем-то думала; на тоненькой шее у нее билась синяя жилка. - Валечка! - прошептала Лида, осторожно обнимая подругу. - Ненавижу я их! Ненавижу! - крепко сжимая зубы, проговорила Валя. - Их выгонят! - твердо сказал Васек. Девочки встрепенулись. - Когда? - нетерпеливо спросила Нюра. Валя строго посмотрела Ваську в глаза: - Когда? - Когда же? Когда? - прошептала Лида. - Выгонят, и все! Не сразу, конечно. Потерпеть надо. Девочки вздохнули. Валя отвернулась и стала смотреть в темное окно. - А помните, как хорошо мы жили! Бегали в школу, - неожиданно улыбнулась она. - Леонид Тимофеевич всегда шутил с нами. Грозный на крыльце стоял... А в классе из окна видно было березку... - И липы там цвели и клен был, - вставила Нюра. - Все было! И сирень была! - заторопилась Лида Зорина. Валя покачала головой: - Нет. У окна одна березка... Белая-белая, тоненькая-тоненькая... Она всегда на нас глядела. А весной положит ветки на подоконник и стоит, как живая... - А еще, Валя, помнишь, как в учительской глобус со шкафа упал? - засмеялась Синицына. - Помню. - А Белкин его за мячик принял и давай катать! - весело добавил Коля Одинцов. - Это еще в первом классе было! - А помните... Одно воспоминание сменяло другое. Говорили обо всех и обо всем, кроме родителей. О родителях не говорили, боясь расплакаться. Но воспоминания сами по себе были так полны школой и домом, так неразрывно были связаны между собой, что при одном из самых веселых воспоминаний - о том, как перед отъездом, на вокзале, Мазин посадил свою маму на чью-то корзинку с продуктами, - девочки заплакали. Мальчики, борясь с собой, недовольно сопели. Маленький Павлик, дремавший на скамейке, протер кулаками глаза. - Я хочу спать! - пожаловался он. Нюра вскочила. - Ой, я и забыла, как не стыдно! - упрекнула она сама себя, бросаясь к Павлику. - Одинцов, встань, я ему тут постелю. Подержи-ка его пока - видишь, он совсем спит. Она сунула Коле Павлика. - Ну, куда еще... - начал было протестовать Одинцов, но, вспомнив что-то, любезно предложил: - Давай, давай! Клади на меня одеяло! И подушку клади! Ничего - я подержу, мне не тяжело! Навьюченный как верблюд, он стоял посреди хаты, смущенно улыбаясь. Когда Павлика уложили, Васек вдруг вспомнил: - Да! А почему вы нас не искали, не пришли к нам, не дали о себе знать! Ведь Митя с горя заболел совсем, да и мы тоже. - Как - не искали? Мы всю станцию исходили, спрашивали... Нам сказали, что вы все уехали. Сели в поезд и уехали. - Да ведь это не мы! Это Сергей Николаевич с нашими ребятами. Ведь они еще при вас тогда на легковую садились. Еще там Белкин был, Надя Глушкова, все девочки! - Да, да! А мы думали, что вы их догнали и все вместе уехали... А о Сергее Николаевиче ничего не слышно? - Нет, как же услышать... Да он, верно, на фронте теперь. За окном послышался шум. Залаяла собака, загудели машины; из темноты блеснули фары, по улице забегали огоньки, послышались голоса. Нюра схва- тила со стола лампу и поставила ее на печь. Из-за перегородки вышла босая девочка лет десяти. За ней волочилось серое байковое одеяло. Не обращая внимания на мальчиков, она закуталась в него и села на скамейку, подобрав под себя ноги. Валя села с ней рядом, обняла ее за плечи: - Мама придет - не бойся. Девочка молча, с беспокойством в глазах, глядела на дверь. По селу мчались мотоциклисты, под окнами пробегали солдаты. - Лида, я за тетю Ульяну боюсь... Может, выйти поглядеть? - сказала Нюра Синицына. - Не надо. Подождем еще. Валя тихо говорила что-то девочке в байковом одеяле. Та слушала ее, не отвечая и не сводя глаз с двери. - Маруся, дочка тети Ульяны... За маму свою боится, - шепнула Ваську Лида. - А куда она пошла? Лида прижалась губами к его уху: - В лес... Спустя полчаса, когда шум в селе затих, девочка на скамейке вдруг подняла голову и радостно улыбнулась: - Мама! В хату поспешно вошла Ульяна. Она неровно дышала; стеганка на ее груди расстегнулась, платок, повязанный двумя концами под розовым подбородком, съехал на затылок. - Що, попугались, диты? Она накинула на двери крючок, сунула Нюре какую-то сумку, сбросила с себя стеганку и, увидев ребят, строго спросила: - А то чьи хлопцы? - Это свои... наши! - поспешили объяснить девочки. - Нас Матвеич послал, - сказал Васек. - Матвеич? - Мирониха всплеснула руками; красивое лицо ее, румяное от ночного ветра, побелело, губы мелко-мелко задрожали. - Боже ж ты мий! Боже ж мий! - Она медленно подошла к Ваську, со страхом оглянулась на свою дочку: - Доню моя... Может, про батька своего сейчас прослышим? Девочка посмотрела на Васька: - Живой он? Васек отошел в угол, расстегнул ворот, вытащил толстый пакет. Мирониха с трепетом взяла его, осторожно надорвала края, не переставая шептать: - Боже мий, боже мий... В конверте была пачка бумаг и письмо. Мирониха спрятала бумаги на грудь, поднесла к лампе письмо и громко прочитала: - "Милая жена моя Ульяна! Дорогие мои дети..." Мирониха заплакала, прислонясь лбом к печке и прижимая к груди письмо. - Живой! - радостно сказала девочка, оглядываясь на встревоженные лица ребят. - Это она от радости плачет! Папка живой? - Она вдруг разговорилась. - Наш папка не помрет! У него сила большая! Он здоровый - он может сразу десять фашистов уложить! - Та молчи! - прикрикнула на нее Ульяна. Она уже не плакала, а дочитывала письмо, разглядывая его при свете лампы со всех сторон. Потом, вытерев кончиком платка мокрые щеки, облег- ченно вздохнула, положила в пакет письмо и вышла за перегородку. - Собирайте на стол, девчата, - послышался ее голос. Нюра и Лида вытащили из печи кулеш, поставили миски, нарезали хлеб. Мирониха вышла, подсела к столу: - Угощайтесь, гости дорогие, чем есть! Небогато теперь у нас. Живем по пословице: "Казала Настя, як удастся". Мальчики вдруг почувствовали отчаянный голод и набросились на еду. Девочки угощали их и расспрашивали про Мазина, Русакова, Сашу, Севу... Передавали поклоны. Ульяна тоже спрашивала - про Матвеича, про то, что делается в колхозе, как живут там при фашистах люди. Спрашивая, она часто смотрела в угол на ходики и морщила лоб - видно, думала свое, другое... Одинцов вдруг что-то вспомнил, вытащил из кармана Нюрины стихи и с чувством прочел: Зелененький поезд сюда нас привез... Девочки удивились: - Откуда это у вас? - Хлопцы принесли. Нюра покраснела: - Ой, это, наверно, кто-нибудь мою тетрадку по дороге нашел! Она из корзинки выпала... Я и видела, но не до нее тогда было... - А мы так обрадовались! - с жаром сказал Одинцов, пряча бумажку. И как будто невзначай добавил: - Хорошо ты стала писать! Мысли хорошие! После ужина Валя убрала посуду. Мирониха вздохнула, поглядела в окно: - Ну, хлопцы, накормила я вас чем могла, а оставаться вам тут нельзя - того гляди, эсэсовцы по хатам забегают. Прицепятся: кто такие, - беда будет! Хоть и жалко мне вас, а надо вам потемну из села выйти. Матвеичу скажете: живы, здоровы, а что надо - пускай присылает. - Она встала, накинула стеганку, повязала платок. - Пойдемте, голубчики мои, провожу... Опасно вам одним идти, еще на патруль наскочите. Девочки умоляюще взглянули на Мирониху. У Лиды блестели в глазах слезы. - Мы и не повидались совсем, - тихо шепнула она Ваську. - Когда теперь придете? Валя и Нюра тоже загрустили. Одинцов вдруг с жаром стал доказывать Миронихе, что ей не к чему их провожать, что они дорогу заметили и найдут сами. - Вам нельзя, вы еще скорей нас попадетесь. Мы где ползком проползем, где за кустом спрячемся, а вы уже старая все-таки! - горячо сказал он. - Старая? - Мирониха засмеялась, на красивом лице ее блеснули ровные белые зубы. Коля покраснел, спрятался за Васька. Девочки засмеялись. - Ну, добре! Что я старая, так я с этим не согласна. А что опасно мне сейчас выходить, это ты правду сказал... Только и одних вас пускать нельзя: вы нездешние, наших тропок не знаете... - Она глубоко вздохнула, посмотрела на Маруську: - Снаряжайся-ка, доню... - Тетя Ульяна, я пойду! Я с Лидой! Мы огородами пойдем, - вскочила Валя. - Я там каждый кустик знаю. - Тетя Ульяна, мы пойдем! - запросилась Лида. - Пусть Маруся останется! - Ну, добре! Идите, девчатки, только промеж гряд осторожненько... Покажите дорогу, да и назад! - И я пойду! - сказала Нюра, бросаясь обуваться. - Куда все? - рассердилась Мирониха. - У меня за двух-то сердце изболит! Сиди, а то никого не пущу! Лида и Валя, уже одетые, стояли у двери. Прощаясь с мальчиками, Нюра отвернулась, заплакала. - Не плачь. Мы все равно все вместе будем, - тихонько утешал ее Одинцов. Васек вынул из кармана дудочку: - Вот возьми для Павлика, пусть играет. Мирониха на прощанье дала ребятам по куску хлеба, насыпала в торбу вареной картошки. - Дорогие вы гости, а оставить вас не могу - не хозяйка я теперь в своей хате! - с горечью сказала она. Рассвет уже боролся с темнотой; смутно вырисовывались очертания кустов и деревьев, белые стены мазанок. Ребята поодиночке перебежали к плетню и, прячась за ним, пошли вдоль улицы. Где-то слышались шаги ночного патруля. Девочки повели ребят по огородам, через гряды; путаный горох цеплялся за ноги, мокрая трава хлестала по коленкам. Темнота ночи быстро редела... Захлопал крыльями сонный петух... Прощались молча. Расставаться было грустно и страшно. Долго держали друг друга за руки. Лида дрожала не то от холода, не то от страха. Васек заметил, что лицо у Лиды было маленькое и серое. Валя была спо- койна, только грустно смотрела то на Васька, то на Колю своими большими близорукими глазами. Когда девочки, взявшись за руки, побежали назад, мальчики поглядели им вслед. Две фигурки то ныряли в густую траву, то снова возникали за огородными грядами. Выйдя на шоссе, ребята еще раз оглянулись. Над Макаровкой вставало солнце... Глава 41. ВАЖНЫЕ НОВОСТИ Только на третий день, усталые и голодные, мальчики добрели до своего села. По дороге им все время встречались гитлеровцы. Боясь попасться им на глаза, ребята шли лесом. Ночью около Жуковки фашисты начали простреливать лес. Лежа на сырой земле, мальчики продрогли, но идти не решались. Добравшись наконец до своего села, они сразу заметили в нем какую-то перемену - на улице появились эсэсовцы. Люди совсем притихли, забились в хаты. На широкой площади, около сельпо, на виселице качались два трупа. Мальчики еще издали увидели их, ускорили шаг и прошли мимо, не поднимая глаз. У хаты Макитрючки они остановились; им не терпелось поскорей увидеть кого-нибудь из товарищей. Радостная весть о девочках, которую они несли ребятам, всю дорогу волновала их; они представляли себе, как примут ее товарищи, как будут расспрашивать, удивляться, ликовать. Но виселица стояла у них в глазах, - тревога и ужас овладели обоими. Макитрючка была одна. Она сидела на скамье и зашивала старый, стираный мешок, растягивая его на коленях. - Носит вас по селу! Нет чтобы за печкой сидеть, пока голова цела! - заворчала она на мальчиков. - Людей, как собак, вешают, а вы друг за дружкой бегаете. С самого утра я своих хлопцев не бачила. Где их искать! Вчера иду, а они около школы торчат, в самое пекло лезут! - А кого повесили? - с испугом спросил Коля. - Не знаю... Из другого села взяли... Вчера утром на перегоне гитлеровский эшелон взорвался... Там и схватили первых попавшихся, - нехотя рассказывала Макитрючка. - А в нашем селе никого не взяли? - Я по селу не бегаю. Может, кого и взяли. Все между жизнью и смертью ходим! Макитрючка замолчала. Тугие складки на ее лице стянулись к упрямому, злому рту, глаза стали зелеными, нос заострился. - А мы девочек наших видели! - сообщил Одинцов. Но Макитрючка, погруженная в свои мысли, не ответила. Мальчики вышли... Баба Ивга встретила их ласково. Она стояла на крыльце и качала головой, глядя, как они перелезают через плетень и, шатаясь от усталос- ти, идут по двору. - Ах вы, голубятки мои, горе мое! Я ж все очи проглядела на дорогу! Як же вы добрались до дому! Одинцов и Васек бросились к ней и, забыв про усталость, перебивая друг друга, стали рассказывать про девочек. Радостная весть поразила бабу Ивгу. В уголках глаз блеснули крупные слезы. - Господи Иисусе, хоть на этом сердце отдохнет! Радость-то какая! А вы уж и цветы на могилку положили... А тут счастье такое! Да как же это они живы остались? - Она вспомнила Митю. - Хлопец сам не свой ходил... Белый, без кровинки пришел, всю ночь глаз не закрыл! Мальчики заволновались. - А еще, баба Ивга, что было!.. - Они начали рассказывать про ночное происшествие на шоссе. - Просто мы опомниться не успели, как все случилось! Вот здорово! Ни один гитлеровец в живых не остался! И пулеметы партизаны с грузовиков взяли, и оружие, и всякое продовольствие! - захлебываясь, рассказывали мальчики. Баба Ивга улыбалась, кивала головой, спрашивала, потом снова возвращалась к девочкам: - Бывает же счастье такое! Они же, бедненькие, напугались до смерти! Поговорив с бабой Ивгой, ребята решили сбегать в Слепой овражек. Саши нет в хате - может быть, он там. - Вот бы всех увидеть сейчас! - Да поешьте хоть, ноги вымойте - ишь как пятки-то растрескались у вас, - уговаривала их баба Ивга. Но ребята, не слушая ее, убежали. Товарищи действительно были в овражке; они сидели на коряге, тесно окружив Малютина. Сева что-то рассказывал таинственным шепотом. Генка первый увидел Васька и Колю: - Наши идут! Мальчики вскочили, бросились навстречу. Васек с легкостью белки прыгнул на корягу. Румянец заливал его темные щеки, глаза ярко синели. - Мы, ребята, такое сейчас вам скажем! Такое хорошее, какого вы за всю жизнь еще не слыхали! Ребята затаили дыхание. - Война кончилась? - прижимая к груди руки, прошептал Саша. - Ну, "война кончилась"! Ты уж чересчур хочешь! - недовольно проворчал Коля. На них зацыкали со всех сторон. - Говори сразу! - рявкнул Мазин. - Ну, слушайте! Три, четыре! - скомандовал себе Васек, предвкушая общее ликование. - Девочки наши живы, вот что! - Девочки? Нюра, Валя, Лида? - Те, что были убиты, теперь живы! - торжественно пояснил Васек. - И мы их сами видели, своими глазами, вот вам! - крикнул Коля. Все смешалось. Васька чуть не стащили с коряги. Мазин схватился за сук и изо всей силы раскачивался. Колю кто-то шлепал по спине. Саша стучал себя кулаком в грудь, повторяя одно слово: - Живы, живы, живы! Осторожный Сева еще никак не мог поверить в одно хорошее; он боялся, что рядом с этим хорошим есть где-то и плохое. - Может, ранены? Больны? Без рук, без ног? - Не ранены, не больны, с руками, с ногами, да еще двух малышей спасли! Вот какие наши девочки! - кричал Коля. Васек посмотрел на него и вдруг расхохотался. - У Кольки... виденье было, - вспомнил он вдруг. Картина встречи с Нюрой Синицыной предстала перед ним в смешном виде. Одинцов, отшатнувшийся в испуге от окна, он сам с приплюснутым к стеклу носом, Нюра с вытаращенными глазами и какой-то малыш, который лез то к нему, то к Коле целоваться. - Виденье! Виденье! Ха-ха-ха! - захлебывался Васек. Ребята дергали его, требовали объяснения. Коля Одинцов стал рассказывать все по порядку. Ночное сражение он нарочно пропустил, чтобы рассказать о нем особо. Мальчики перебивали, спрашивали. Васек и Коля терпеливо отвечали на все вопросы, подробно описывали девочек, Мирониху, передавали поклоны и только потом приступили к рассказу о ночном происшествии. Услышав, что боец на коне, по всем приметам, был похож на Митю, ребята пришли в окончательное неистовство. Забыв про фашистов, они боролись, падали и даже невзначай подбили Мазину глаз. Потом решили обязательно навестить девочек и как-нибудь повидать Митю, чтобы сообщить ему радостную весть. Наконец, когда все немного успокоились, Малютин сказал: - У нас тоже важные новости. Нам обязательно надо посоветоваться. Все стали серьезны. Новости действительно были важные. В отсутствие Трубачева Степан Ильич запретил ребятам бегать на пасеку. Мазин не поверил Степану Ильичу и все-таки сбегал к Матвеичу. Матвеич рассердился на него и сказал, что на пасеку уже два раза заходили гитлеровцы. Кого-то искали. Один раз ночью лаял Бобик. Матвеич взял его в хату, чтобы собаку не подстрелили. И еще новости - в селе появились эсэсовские части и везде расклеены приказы: за помощь партизанам - расстрел, за укрывательство - расстрел. Так и пестрят все объявления крупными черными буквами: "расстрел", "виселица". Двоих колхозников из какого-то другого села повесили на глазах жителей около сельпо. А партизаны теперь уже действуют всюду; слышно, что где-то на перегоне взорвали целый эшелон и вчера около бывшей МТС на дороге убили несколько гитлеровцев; а в селах стали понемножку расправляться с полицаями - одного в овраге нашли зарубленного топором, с надписью на груди: "Предатель". Гитлеровцы и полицаи струхнули: в лес ходить боятся, и около самой школы теперь стоят пулеметы. И еще самую главную новость рассказали Сева и Генка. Степан Ильич, видимо, совсем продался фашистам. Петро рассказывал на селе, будто Степан Ильич согласился ездить по селам и всех бывших кулаков вербовать в полицаи. А вчера Степан Ильич привел какого-то старика. И Сева слышал, как он сказал переводчику, что это старик, пострадавший от Советской власти, бывший кулак, и теперь хочет послужить гитлеровцам. Старика позвали к генералу; он, видно, боялся, потому что шел и даже денщику низко кланялся. А сегодня осмелел и взялся какие-то замки в штабе чи- нить; на деда Михайла кричит и такие штуки выделывает - денщики над ним хохочут. - Дед мой с ним было подрался вчера. Тот какой-то несгораемый шкаф чинил, а деду дал ящик с инструментами держать. Ну, и чего-то заспорили они там, - хмуро сказал Генка и тут же улыбнулся. - Только не зря дед простачком прикидывается. Хитер он... Вчера вдруг Севку спрашивает: "Разберешь ты немецкие слова так, чтобы переписать, в случае чего?" Севка говорит: "Разберу. А где не разберу, просто скопирую". Дед мой даже языком причмокнул. - Неспроста тут что-то, - покачал головой Васек. Ребята крепко задумались. На прощанье Сева грустно сказал: - Теперь уж, наверно, не скоро увидимся... Сегодня и то еле вырвались... За водой только ходим. Глава 42. СТЕПАН ИЛЬИЧ Степан Ильич еще не видел мальчиков после их возвращения. Он шумно обрадовался, когда Васек с товарищами вошел в хату. - Дорогой ты хлопец! - притягивая к себе Васька, сказал Степан Ильич. Ваську захотелось обнять его крепко-накрепко, как, бывало, он обнимал своего отца, но он поборол в себе это желание, осторожно высвободился из объятий Степана Ильича и сел на скамью, избегая его взгляда. Степан Ильич понял, глубоко вздохнул, отвернулся. Молча слушал то, что рассказывали мальчики, без улыбки кивал головой. Потом перестал слушать, ушел в себя и, ссутулившись, сидел, глядя в окно. Баба Ивга понимала, что именно мешает Ваську быть приветливым со Степаном Ильичом. Она смотрела то на одного, то на другого с глубокой грустью. Потом подошла к Ваську, нагнулась, поцеловала его в волосы: - Ну что ж, так тому и быть! Тяжкое время!.. У каждого сейчас свой крест. Один потяжеле несет, другой полегче. Васек не понял ее слов, но горячо откликнулся на ласку, прижался головой к ее плечу. Одинцов и Мазин с завистью глядели на него: - Как маленький... Баба Ивга подошла и к ним. Одинцов смутился, когда она погладила его по голове, а у Мазина отросшие светлые волосы взъерошились; он напряженно вытянул шею и держал ее так, пока баба Ивга не сняла руки с его головы. Тогда, довольный неожиданной лаской, Мазин размешал пятерней свои волосы и сказал: - Спасибо. x x x Ночью кто-то тронул Васька за плечо. Васек встревожился, заморгал глазами, проснулся. "Не случилось ли чего с Севой?" - почему-то подумал он. Но над ним склонилось темное лицо Степана Ильича. - Встань, хлопчик... В окошко глядела полная луна. Одинцов и Саша крепко спали. Васек с испугом смотрел в лицо Степану Ильичу и, протянув за спиной руку, дергал за рубаху Одинцова. Но Одинцов, утомленный дорогой, не просыпался. - Встань, хлопчик, - еще раз сказал Степан Ильич и потянул Васька за собой в сени. Васек шел за ним, не доверяя ему и не смея ослушаться. Сердце у него билось. "Что ему надо?" - с тревогой думал он. В сенях Степан Ильич наклонился к нему и зашептал: - Беги, сынок, до конюха... огородами беги... осторожненько... Мне нельзя... люди донесут... Скажи конюху, чтобы зараз в лес подавался. Чуешь, сынок? Васек кивнул головой, поднял на Степана Ильича глаза и вдруг жарко, порывисто обнял его за шею, прижался головой к его груди. Степан Ильич обхватил его обеими руками любовно и крепко: - Боишься? - Нет, нет! Васек выскользнул во двор, пролез под плетнем на огород и, прячась в кукурузе, пополз к хате конюха. Село, облитое лунным светом, казалось пустым; безглазые, слепые окошки с запертыми ставнями не мигали теплыми огоньками; издалека была видна площадь с черной виселицей... Конюх, его жена Катерина и Грицько спали. Васек тихонько стукнул в оконце. Подождал, оглянулся. На второй стук чуть-чуть приоткрылась дверь, показалась взлохмаченная голова конюха. Васек проскользнул в камору. Шепотом передал поручение Степана Ильича. Конюх заторопился; старая бабка засуетилась; жена в темноте стала собирать вещи. - Это он, это Петро проклятый! Не миновать ему, дьяволу! - натягивая сапоги, шептал конюх. - Спасибо Степану... Скольких людей спас!.. Васек бросился к Грицько, крепко обнял его за шею. - Дядя Степан не предатель! Это он меня послал к вам, Грицько! Он не предатель! - горячо зашептал Васек товарищу. Грицько смотрел на Васька сонными, ничего не понимающими глазами. - Одевайся, сынку, одевайся! - торопила его мать. Степан Ильич дожидался Васька в сенях. Видимо, он и не уходил оттуда. Он сам уложил мальчика, укрыл его рядном, снова повторив свои слова: - Дорогой ты хлопчик... цены тебе нет... Васек долго держал его руку, прижимая ее к горячей щеке. На рассвете эсэсовцы стучали прикладами в пустую камору конюха, разбивали двери. Старая бабка пряталась у соседей; конюх с женой и сыном ушли в лес. Глава 43. СТРАШНАЯ НОЧЬ Утром ребята не отходили от Степана Ильича. За столом Одинцов старался сесть с ним рядом. Саша подолгу стоял возле дяди Степана, притулившись к нему боком. Васек торжествовал: - Я ему всегда верил! И Матвеич верил... Дядя Степан нарочно старостой стал, чтобы людей спасать... Только об этом никому нельзя говорить, ни одному человеку! Одинцов и Саша поклялись молчать. Мазин и Русаков были заняты другим. С утра Генка передал им, что дед Михайло строго-настрого запретил шататься около школы и ждать у колодца Севу. Это запрещение вызвало особый интерес мальчиков, и они только и делали, что шатались около школы, наблюдая за гитлеровцами. После обеда они принесли Ваську сведения, что из штаба выехал куда-то целый отряд эсэсовцев на мотоциклах. Ребята встревожились, зашептались. Степан Ильич нахмурился, постучал по столу: - Чтобы ни один из хаты не вышел! Мало ли куда эсэсовцы поехали! Вас не касается! Ребята притихли. Степан Ильич большими шагами ходил по хате, хрустел сложенными пальцами, часто поглядывая в окно. Васек смотрел на его сосредоточенное лицо и старался угадать, чем он взволнован. "Хорошо бы повидать Севу или Генку, - думал Васек. - Может, они выйдут к колодцу хоть на минутку..." Он шепнул Мазину, чтобы тот тихонько вышел во двор, и сам стал пробираться к двери. Но Степан Ильич заметил и вернул обоих. - Куда? На место! И вы тут оставайтесь, нечего по селу бегать зря! - сказал он Петьке и Мазину. Солнце садилось. Откуда-то издали вдруг донеслись выстрелы, глухо застучал пулемет. Степан Ильич поднял брови, насторожился. Баба Ивга вопросительно посмотрела на него: - На Жуковке, что ли? Или в другой стороне? Степан Ильич вышел на крыльцо. Ребята тесной кучкой двинулись за ним. Выстрелы были частые, глухие, далекие. - За лесом где-то, - определил Степан Ильич. Из гороха вдруг вынырнула голова Генки; он перепрыгнул через плетень. За ним, задыхаясь от быстрой ходьбы, перелез Сева. Лицо Степана Ильича побагровело от волнения. - Пойдем в хату, - тихо сказал он, пропуская вперед Севу и Генку. В хате Сева торопливо вытащил из-за пазухи сложенный вчетверо лист бумаги и сунул его Степану Ильичу. Пальцы у Севы были в чернилах, руки дрожали. - Вот... все... дед Михайло велел скорей нести!.. - сказал он, с трудом переводя дух. Генка, возбужденно блестя глазами, начал сбивчиво рассказывать: - Как фашисты со двора... так дед и взял. Севка переписывал, а я сторожил... А старик тот ушел... Степан Ильич, не слушая Генку, развернул бумагу, пробежал ее глазами, спрятал за сапог, взял шапку: - Я пошел... Мамо! Ребят никуда не пускайте. Чуть что - на пасеку их. Всех до одного. До Матвеича! Он схватил за плечо Генку: - Подложил дед документ обратно? Генка испуганно замотал головой: - Не... еще... Прихитряется сейчас... Баба Ивга перекрестилась: - Силы небесные! Господи, помоги! У Степана Ильича дрогнули брови. Он махнул рукой и пошел к двери. У порога остановился, подозвал мать, кивнул на ребят: - Пусть на пасеку идут. - Иди, иди! Не бойся, сынок! Сам поспешай! Степан Ильич зашагал по двору и скрылся в сумерках. В хате было тем- но. Генка в уголке шепотом рассказывал ребятам, как Сева спешил перепи- сывать какой-то документ, пока он, Генка, сидел на пороге мазанки и сторожил его. - А что ж это за документ, Севка? Ты понял что-нибудь? - жадно спрашивали ребята. - Нет... ничего не понял... От страха, наверно, у меня руки тряслись... Я больше копировал слова... Это какой-то военный план, - улучив минуту, шепнул он на ухо Трубачеву. - Я думаю, это что-нибудь очень нужное. Видал, как дядя Степан схватил эту бумагу и сразу ушел с ней куда-то? - говорил Петька, прикрывая ладонью рот и поглядывая на бабу Ивгу. Мазин сузил глаза, улыбнулся: - А я-то думаю, чего дед Михайло Севку прячет, к школе не велит подходить!.. Эй! - вдруг дернул он Васька и даже вскочил с места. - А старик-то этот, что замки чинил, знаешь кто? - Ну? - Да тот, с дудками, что в лесу со мной сидел! Васек покачал головой: - Странно все как-то... Баба Ивга зажгла лампочку, поставила на стол. - Собирайтесь, ребята! Матвеича повидаете, на пасеке и заночуете, а там видно будет. Курточки возьмите - свежо сейчас. Да живо, голубята мои! Ребята обрадовались. Они давно не видели Матвеича и Николая Григорьевича. Ваську не терпелось рассказать на пасеке про девочек, про документ, который собственноручно переписал Сева и доставил Степану Ильичу, про ночное сражение на дороге - событий было много! - Пошли! Пошли! - торопил он ребят. - А дед как же? - встревожился вдруг Генка. - Ну, чего дед! Он уж, наверно, подложил! - уверяли его ребята. - Пойдем! Но Генка упрямо покачал головой: - Я к деду пойду! Баба Ивга вздохнула: - Деду ты сейчас не помощник. Он один скорей управится. Иди с ребятами, сынок! Генка нерешительно открыл дверь и остановился на пороге. По двору с непокрытой головой бежала Макитрючка. Не видя ничего перед собой, она оттолкнула от порога Генку, бросилась в хату, упала на скамью. - Схватили... схватили... Забьют... Ой, лишенько! Забьют старика до смерти... - застонала она, хватаясь за голову. Генка с криком бросился к двери и попятился назад... У порога стоял Петро. - Ты что по селу бегаешь, народ поднимаешь? - закричал он на Макитрючку, тяжело переступая через порог. - В петлю хочешь? Ребята с ужасом смотрели на его тяжелую, приземистую фигуру в черной форме полицая, на скуластое красное лицо и острый кадык, выступающий из тугого воротника. Макитрючка, прижавшись к стене, с ненавистью глядела ему в глаза и не двигалась с места. - Господи помилуй, господи помилуй! - бормотала баба Ивга. - Что ты кричишь, Петро? Что мы тебе сделали? Петро сбавил тон. - Я тебя не обижаю. Не про тебя речь. Я за хлопцами пришел. Полковник требует. А она против власти идет! Я с ней еще поквитаюсь! А ну, пошли за мной, хлопцы! Он схватил Генку за руку. Генка вырвался и отбежал к сбившимся в кучу ребятам. Петро с недоброй усмешкой взглянул на Ивгу: - Всю шайку у себя хороните? Ничего, там старику язык развяжут! Через внука развяжут да через пионера вашего! - Он кивнул на Севу. Баба Ивга бросилась к ребятам; раскинув руки, загородила их: - Не дам детей! Хоть убей на месте, не дам! Петро отшвырнул ее в сторону, шагнул к остолбеневшим от ужаса и не- ожиданности ребятам и опустил тяжелую руку на худенькое плечо Севы. Сева молча рванулся, сбрасывая с плеча его руку. Васек, загораживая собой товарища, изо всех сил толкнул полицая. Озверевший Петро ударил его кулаком в грудь и с ругательствами схватился за кобуру. Мазин повис на его руке. Петька вцепился зубами в волосатую кисть. С другого боку на полицая навалились Одинцов, Саша и Генка. Баба Ивга бросилась в сени, заложила на крюк дверь. Макитрючка схватила шкворень и ударила Петро по голове. Полицай охнул и осел на пол. - Уходите, деточки! Уходите, голубята мои! - зашептала баба Ивга. - Господи помилуй, уходите скорей! До Матвеича идите! Макитрючка тряс