ущимися руками выпроваживала ребят за дверь: - Уходите, уходите! Мы тоже уйдем! В лес уйдем! Степана упредить надо!.. Не оглядываясь на Петро, Одинцов схватил из-под лавки рюкзак. Васек по одному пропускал мимо себя ребят. Дрожащие губы плохо повиновались ему, в голове шумело. Он недосчитывался Генки. - Где Генка? Где Генка? Мазин и Одинцов вели обессилевшего Севу. - Генка убежал, - прошептал в темноте Петька. x x x Шли с трудом, зорко вглядываясь в каждый бугорок, продираясь через кусты и колючки. Все молчали; ужас только что пережитого гнал вперед. За селом ребята выбились из сил; шатаясь, добрели до копны с сеном и сели под ней, тесно прижавшись друг к другу. Над скошенным полем стояло густое дымное облако. Оно медленно росло, расплывалось по всему небу и заволакивало редкие звезды. Петька вдруг сплюнул и с дрожью в голосе сказал: - Я ему руку насквозь прокусил! Ребята хмуро молчали. В глазах у всех еще стояла страшная фигура озверевшего полицая. - Гадина! - процедил сквозь зубы Мазин. Одинцов зябко повел плечами. Васек вспомнил иссиня-белое лицо Макитрючки, вытер рукавом холодный пот и строго сказал: - Хватит об этом! Ребята снова замолчали. В тишине было слышно, как трудно дышит Сева. - Значит, деду не удалось подложить документ! - вдруг прошептал Петька, глядя на всех испуганными глазами. Васек вскочил: - Да, да, чего же мы сидим? Надо скорей к Матвеичу. Надо ему все рассказать... Ведь и Генки нет. Где Генка?.. Пойдем скорей! Ребята поднялись, прибавили шагу. Шли от копны до копны. На небе колыхался черный столб дыма. Сквозь него вдруг пробились красные языки пламени. - Пожар! - В стороне пасеки горит! - тревожно сказал Васек. - Может, кто копны с сеном поджег... Бежим скорей, а то еще полицаи наедут сюда!.. Спотыкаясь и падая, бежали по полю. Зарево разгоралось; запахло гарью. Завиднелись тополя, освещенные огнем. Оставив далеко позади товарищей, Васек бежал изо всех сил. В овраге перед пасекой было светло как днем. Васек взбежал по тропинке и остановился, пораженный страшным зрелищем. Горела пасека... x x x Хата Матвеича была охвачена огнем. С треском горели балки, из-под накаленной вздыбленной крыши вырывалось пламя, огонь бушевал в черных провалах окон, длинные красные языки лизали сухие стены. Над пасекой стоял зловещий гул - все трещало, рушилось, разбрасывая далеко вокруг снопы искр. Все гибло. Развесистый дуб над крыльцом стонал, как человек, качая обгорелой верхушкой; по стволу его змейками пробегали огненные искры, ветки обуглились. На молодых вишнях черными узелками скрутились листья; воздух стал накаленным и сухим; в густой траве был виден каждый цветок. К хате нельзя было подойти. Натянув на голову курточки, ребята бегали вокруг пожарища. Васек бросался вперед, задыхаясь от нестерпимого жара: - Матвеич! Матвеич! Николай Григорьевич! Мазин, черный от дыма, указывал на бушующее пламя. На глазах ребят стропила с треском провалились, крыша рухнула, Огонь, получивший новую пищу, забушевал еще яростней... С шумом вырывались снопы искр, падали горящие головни. Ребята отбежали к плетню. Мазин подошел к товарищам. - Кончено!.. - сказал он и, махнув рукой, отвернулся. Откуда-то издалека раздался вдруг жалобный вой. - Бобик! - догадался Васек. У всех мелькнула надежда. Вой повторился, но, потерявшись в шуме пожара, затих. - Бобик! Бобенька! - кричали ребята, бегая по саду. Обыскали кусты, бросились по тропинке к реке. По пути натыкались на опрокинутые ульи; в одном месте они были беспорядочно нагромождены друг на друга. Васек несколькими прыжками достиг берега. Ребята со всех сторон тоже бежали туда. Из кустов выскочил Бобик; он бросался к мальчикам и, взвизгивая, звал их за собой. Недалеко от воды, за широким пнем, плечом к плечу лежали два товарища. Около них валялись расстрелянные гильзы. Лицо у Матвеича было серое, бескровное. Голова Николая Григорьевича откинулась назад; серебряные волосы с запекшейся кровью прилипли ко лбу. Неровный горячий свет пробегал по мертвым лицам, на короткие мгновения оживляя застывшие черты. Ребята остановились. - Матвеич! - позвал Васек. Ответа не было. Бобик поднял морду и снова протяжно завыл. Колени у Васька вдруг подогнулись; он сел на траву и дотронулся до неподвижной, холодной руки Матвеича. Матвеич был тем человеком, который в памятный солнечный день доверил первое боевое задание пионеру Ваську Трубачеву; Матвеич пригрел и окрылил его мальчишеское сердце. - Матвеич... Ребята стояли молча, опустив головы... Огромное пламя пожара бросало на воду красные отблески. Ветер, набегавший с реки, знобил плечи. - Куда мы теперь?.. - тоскливо прошептал Петька. Ему никто не ответил. Кругом были враги и тяжелая чернота ночи. Мазин мрачно и безнадежно смотрел на воду. Потом повернулся, подошел к Трубачеву и тихонько тронул его за плечо: - На мельницу надо... Один раз Игнат не пустил меня туда... Может, там свои... Васек взял на руки Бобика, спустился к реке и, не оглядываясь, пошел по берегу. Ребята гуськом потянулись за ним. Глава 44. НА ЛЕСНОЙ ПОЛЯНЕ - Подожди, подожди, Валечка! Не заплетай волосы, дай еще поглядеть! - Ой, какое все золотое! И цветы и травы! Как будто тоненькой золотой паутинкой перепутаны! Валя, смеясь, закрывает подружек с головой своими распущенными волосами. Девочки, крепко прижавшись друг к дружке, смотрят сквозь тонкие, пронизанные солнцем пряди Валиных волос на лесную поляну. Пышно доцветает украинское лето; закраснели на деревьях листья, тяжело свесились с кустов спелые гроздья калины, заплелась хмелем синяя ежевика, осыпалась дикая малина. А на лесной поляне, покрытой белыми крупными ромашками, полевой гвоздикой и колокольчиками, еще хлопотливо трещат в траве кузнечики, кружатся бабочки. - Как хорошо жили бы люди, если б не было на земле фашистов! - задумчиво говорит Лида Зорина. Нюра Синицына вскакивает. Она в широкой Миронихиной кофте, подвязанной ремешком. - Ой, девочки, смотрите - все коровы разбрелись! Вставайте скорей! Девочки, подпрыгивая, разбегаются в разные стороны. - Красавка! Красавка! - заплетая на ходу косы, зовет Валя. - Недолька! Буренка! - звучат неподалеку голоса ее подруг. Каждый день Лида, Валя и Нюра гонят на поляну десяток коров. В Макаровке только у некоторых хозяек остались старые, тощие коровы. По тайному соглашению с Миронихой, каждое утро хозяйки, увидев девочек, выгоняют за ворота своих коров. Девочки гонят маленькое стадо на лесную поляну. В полдень из лесу тайком приходит женщина. Она доит коров и уносит молоко в лес. Иногда она забирает также хлеб, крупу и сало - все, что удается потихоньку от фашистов собрать в селе для макаровских партизан. Но чаще всего продукты относит в лес сама Мирониха. Девочки встают очень рано. Натянув на себя старые Миронихины кофты и вооружившись длинными хворостинами, они гонят по улице коров, торопливо пробегая мимо гитлеровских солдат. Влажная серая пыль холодит босые ноги, из-под длинных рукавов выглядывают красные пальцы; свежее утро охватывает ознобом плечи. За селом, где начинается лес, девочки вздыхают свободней. В глубине леса, на зеленой поляне, они усаживаются втроем на старый пень и, поджав под себя босые ноги, с грустью смотрят на .покрасневшие листья, на желтеющий лес. - Скоро сентябрь, - тихо говорит Валя Степанова. - А я все думаю: кто-то в нашу школу пойдет, на наши парты сядет... - вздыхает Синицына. Лида Зорина печально смотрит на подруг: - Другие девочки пойдут... Опять будут у них звенья... и звеньевые... - А мы как же? - тревожно спрашивает Нюра. - Мы тоже будем учиться... хоть тайком, а будем... Может быть, в Ярыжках, у Марины Ивановны... - В Ярыжках? Да ведь это очень далеко! - Наши ребята попросят дядю Степана взять нас к себе. Там мы будем жить и вместе учиться! - уверенно говорит Валя. - Васек Трубачев придет! Он нас не бросит! Лица у девочек светлеют. - А помните, как раньше первого сентября бежали мы в школу! Я, бывало, чуть свет встану в этот день! - А я помню, как дадут нам в детском доме новые учебники, так я оторваться от них не могу. Все странички перелистаю, все книжки в новую бумагу оберну, надпишу, - счастливо улыбается Валя. - А потом, а потом! - вскакивает Лида. - Когда еще только подходишь к школе, все кричат: "Здравствуй, Лида! Зорина, здравствуй!" А в классе уже учитель... - Нет, сначала мы приходим, а потом учитель, и мы прямо сразу, все хором: "Здравствуйте!" - Нюра протягивает вперед руки, как будто держится за парту. - Здравствуйте, Сергей Николаевич! - повторяют хором девочки и вдруг смолкают... Снова усаживаются на пень и долго сидят, тесно прижавшись друг к дружке. - Разве без школы можно жить? - грустно спрашивает Лида. Нюра покусывает стебелек и щурится от солнца. Глаза у нее светлые и зеленые, как трава; щеки обветрились, кожа на руках погрубела, но выражение лица стало мягче, спокойнее. Многое изменилось в Нюре за эти трудные дни. В ней появилась нежная заботливость по отношению к подругам. Ей всегда кажется, что она крепче и сильнее их. - Валя, надень мои тапочки! У тебя ноги посинели... Давай, Лида, я тебе платок повяжу, - беспокоится она утром, когда они гонят коров. - Ладно тебе, Синичка! - обнимают ее подруги. - Что мы, какие-нибудь особенные, что ли? Девочки крепко сдружились и полюбили друг друга. - Мы как сестры, - часто говорит Валя - У нас даже все мысли одинаковые. Сидя втроем на поляне, они без конца говорят о школе, о родителях, вспоминают всякие мелочи из своей прежней жизни и рассказывают их друг другу как что-то очень важное. - Один раз моя мама пироги с калиной испекла, - говорит Лида, срывая ветку калины. - И вот к нам гости пришли. И так весело было! И все спрашивали: "Что это за пироги, что это за пироги?" А моя мама... - Голос у Лиды начинает вздрагивать, с черных ресниц спрыгивают капельки слез. - А моя мама говорит: "Это... с калиной... пироги..." У Нюры быстро краснеет нос, дрожит подбородок. Валя, улыбаясь, качает головой: - А вот у нас в детском доме осенью... Ну вообще... в это время много именинников. И тогда тоже пироги пекут и всем подарки делают. А наша тетя Аня всегда знает, что кому хочется. И как это она всегда знает? - Вот правда, как она знает? - удивляются подруги. - А мой папа, наверно, на войну ушел, а мама одна осталась, - говорит вдруг Нюра. - Конечно, все папы сейчас на войне! Разве кто-нибудь будет сидеть дома!.. Может, даже моя мама пошла! - с гордостью говорит Лида. Нюра придвигается ближе к подругам и шепчет, зажимая ладонью рот: - А фашистам вчера опять жару дали! Целый эшелон взорвался на Жуковке. Помните, ночью грохот был? Это партизаны взорвали! Мне Маруська сказала. - Да что ты! Девочки молча переглядываются. - Фашисты всех вешают да убивают, а их никто не боится, - презрительно говорит Валя. - Наши ребята их тоже нисколечко не боятся! Мне Коля Одинцов говорил, что они с Трубачевым даже ни капельки не струсили, когда на дороге бой начался, - зашептала опять Нюра. - Наши ребята могли бы их сами побить, если бы у них ружья были! - Очень просто! Мы бы всем отрядом как двинули на них! - разгорелась Лида. - Глупости это, - хмурится Валя. - Зря болтаете только... Она обрывает с ромашки белые лепестки и гадает вслух: - Будем в школе - не будем в школе, будем - не будем... Девочки внимательно смотрят, как падают на ее колени лепестки. Солнце начинает сильно припекать. Коровы перестают жевать траву и утыкаются мордами в кусты. Полдень. Из леса доносится хруст валежника и шорох листьев. Девочки вскакивают: - Тетя Оксана! Лида радостно бежит навстречу. Нюра сгоняет застоявшихся коров. Оксана не спеша выходит из-за кустов и, потряхивая подойником, улыбается: - Что, доченьки, заждались меня? - Нет, нет! Что вы, тетя Оксана! Мы хоть целый день ждали бы! Тетя Оксана - близкий и родной человек. Девочки уже давно знают, что она сестра их учителя. У нее такие же глаза, как у Сергея Николаевича, такие же скупые, неторопливые движения и ласковая улыбка. И, пока Оксана доит коров, девочки, присев на корточки, торопливо рассказывают ей все новости. Оксана слушает, кивает головой. Молоко длинными белыми струйками стекает в подойник. - Не приходил больше командир ваш, золотистый-золотой? - с улыбкой спрашивает Оксана. - Трубачев? Нет, не приходил. Но он обязательно, обязательно придет! Он никогда нас не оставит, ведь мы из его отряда! Иногда, прощаясь, Оксана тихо говорит: - Скажите Ульяне - ночью приду. Девочки радуются и, притаившись, долго не спят в эту ночь. Ждут... Стук у Оксаны тихий, неторопливый, как дождь по стеклу. И сама Оксана спокойная, неторопливая. Войдет в хату, присядет к столу, пошепчется с Миронихой, вытащит из-за пазухи какие-то бумажки, разложит их перед собой. Мирониха поднимет на припечке под золой кирпич, подаст ей круглую печатку. Оксана подует на печатку, приложит ее к каждой бумажке, погля- дит на свет... Закончив свои дела с Миронихой, она заплетет на ночь свои гладкие волосы, неторопливо сбросит кофту, останется в широкой деревенской юбке и, задув коптилку, большая, теплая и уютная, ляжет на подстилку из сена, рядом с девочками. В сумраке мягкие руки ее с материнской лаской обнимут всех троих сразу. Девочки радостно и благодарно прижмутся к ней во сне. От волос и от рук Оксаны пахнет свежей хвоей, лесными орехами. - А и славно ж в лесу, доченьки! Месяц все кусточки раздвигает... роса землю моет, - зевая, скажет Оксана. И слышится в ее голосе такой глубокий покой, будто нет и не было вокруг страшного врага, а шла она и любовалась светлой ночью в лесу. А утром Оксана уже расхаживает по селу. Деловито, по-хозяйски оглядывает она поломанные плетни, смятые огороды. Заходит в хаты, останавливается на улице с бабами, а на гитлеровцев даже не глядит, словно не замечает, что они толкутся по всему селу. Один раз высокий эсэсовец с перевязанной головой и мутно-зелеными глазами, подозрительно глядевший из-под белой повязки, злобным окриком остановил Оксану. Она медленно повернулась к нему, поглядела спокойно и строго в его глаза. - До хаты! До хаты! Вэг! - размахивая автоматом, закричал эсэсовец, принимая Оксану за местную колхозницу. Ударить ее он почему-то не решился. - Вэг! Твоя хата где есть? - Все мои - твоих нету! - презрительно улыбнулась Оксана, заходя в первый попавшийся двор. Эсэсовец поглядел ей вслед и ушел. Спокойствие Оксаны спасало ее от фашистов. Много таинственных дел переделает за день Оксана, а к вечеру, приласкав девочек, уйдет, сказав свое обычное: - Пойду пока... Сейчас, подоив коров, Оксана аккуратно обвязывает полотенцем ведро и долго стоит с девочками. - Найдем, где учиться. Без учебы не будете, - твердо говорит она. - Фашисты тут не хозяева. Хозяева - мы! - Хозяева - мы! - гордо повторяют девочки, глядя ей вслед. ГЛАВА 45 БУДЕМ В ШКОЛЕ! Как-то утром в село Макаровку пришла дорогая гостья - учительница из Ярыжек. Пришла она в украинской вышитой рубашке и синей юбке, отороченной белой тесьмой. Под платком были сложены веночком косы, как носят украинские девчата. Мирониха узнала Марину Ивановну, обрадовалась и испугалась: - Голубка моя, чего ж вы пришли? Вас же все село знает! Учительница скинула платок, улыбнулась. На щеке ее, около уха, темнело родимое пятнышко. - Ай, ай, ай! Вы ж приметная, вас люди на всех собраниях видели, комсомольскую бригаду вашу помнят. Упаси бог, выдаст кто... Лучше бы кто другой пришел, - прикрывая дверь, зашептала Мирониха. - Некому больше... А время не ждет, - кратко объяснила учительница. - В Ярыжки мне нельзя - это верно: там нас с Коноплянко по всем дворам ищут. Валя, войдя со двора в хату, ахнула, покраснела от волнения и, встретившись взглядом с серыми лучистыми глазами гостьи, радостно бросилась к ней: - Вы... вы учительница из Ярыжек? Марина Ивановна, ласково смеясь, шепнула ей на ухо: - Я из Ярыжек. Но этого никто не должен знать. Меня зовут Ганна. Я вместо тети Оксаны пришла. Валя сложила на груди руки. - А я думала... Мы так хотим учиться! - горячо сказала она. - Уже сентябрь скоро! Марина Ивановна притянула к себе девочку и тихонько сказала: - Сейчас это очень трудно, но я поговорю об этом с кем нужно. Может быть, нам удастся что-нибудь придумать... Я приду к вам первого сентября. А пока давай запишем всех ребят в Макаровке. Ты будешь моей помощницей, хорошо? Когда пришли Нюра и Лида, Марина Ивановна сидела за столом и вместе с Валей составляла список всех ребят школьного возраста в селе Макаровке. - Вот, Валечка, тебе список. Завтра же обойди все семьи и запиши ребят, которые будут учиться, - говорила учительница. Лида и Нюра от неожиданности не могли вымолвить ни слова. - Марина Иван... тетя Ганна, вот еще наши девочки! Они отличницы, они будут хорошо учиться! А Зорина звеньевая! - радостно представила их учительнице Валя. - Вот и хорошо! Значит, все на местах, - пошутила учительница. - Вы будете нас учить? - не веря своим ушам, спросила Нюра. - У нас будут звенья? И пионерские отряды? И сборы? Как раньше? - спрашивала Лида Зорина. - Все, все будет! Конечно, это не так скоро - мы должны быть очень осторожными. Марина Ивановна долго говорила с девочками, потом вынула из сумки пачку тетрадок и дала их Вале: - Вот раздай тем ребятам, которые будут учиться в школе. Пусть напишут свое имя, фамилию. А я приду еще - тогда поговорим. Валя осторожно взяла в руки тетрадки. Пальцы ее нежно коснулись знакомых чистых страниц. Подруги окружили Валю, трогали синие обложки, считали листочки: - Такие же, как в Москве! Лида! Такие же! Смотрите! - Возьмите и себе по тетрадке. Потом я принесу еще, - пообещала учительница. Маруське, Миронихиной дочке, тоже дали тетрадку. Девочки сейчас же сели за стол надписывать свои фамилии. - Школа будет! Школа будет! - ликовали они. Марина Ивановна отошла с Миронихой и долго о чем-то шепталась с ней. Учительница говорила решительно и твердо. Мирониха в чем-то сомневалась, качала головой; один раз даже быстрая слеза пробежала по ее щеке, подбородок дрогнул. - ...Жизнь свою вы для людей не жалеете! Лютуют у нас эсэсовцы. Сохрани бог, предатель какой найдется, - люди вас в лицо знают. Опасно вам... - Каждому опасно, - просто отвечала Марина Ивановна, - не я одна... Они говорили долго. Потом учительница достала из коричневой сумочки бумажку - на ней крупными печатными буквами значилось: "Ганна Васильевна Федоренко". Мирониха со вздохом подняла на припечке кирпич, вынула круглую печатку, приложила ее к бумажке и тяжело вздохнула: - Значит, за дочку кулака Федоренко себя выдавать будете? Людей-то наших знаете?.. На полицая не наскочили бы... - Мирониха что-то быстро зашептала, указывая в окно на бывшее помещение клуба, чуть видневшееся из-за деревьев. - Краем села идите. Опасное у вас дело... С детьми-то хоть бы не связывались пока... Марина Ивановна грустно улыбнулась: - Вот выполню задание и приду. Учиться они хотят, а я учительница. Как же мне не думать о детях! И если нас окружают враги, то я должна быть с детьми, чтобы воспитывать в них наше, советское, не давать врагу ломать их души. Учительница вытащила из узелка синий жакетик, потуже завязала платок, низко надвинув его на черные брови, и, ласково кивнув девочкам, пошла к двери. На пороге она оглянулась. Мирониха, опустив руки, смотрела ей вслед. Валя догнала Марину Ивановну в сенях. - Я вам всегда, всегда буду помогать! Мы вес трое будем вам помогать! - горячо зашептала она. Учительница взяла ее маленькую руку: - Спасибо тебе, девочка. Мы всегда будем вместе! Валя вернулась счастливая. Пересчитала тетрадки, сложила их стопкой. Снова пересчитала, снова сложила. - Девочки, поймите! Учительница у нас! Учительница! Девочки со смехом бросились тормошить ее: - Валька, мы просто какие-то именинницы сегодня! Правда? - Именинницы! Именинницы! - запрыгал Павлик. Маруська озабоченно поглядела на мать. Мирониха стояла, подперев рукой щеку, и с грустной улыбкой смотрела на девочек. - А ты чего? - по-отцовски усмехнувшись, спросила Маруська у матери. - Так, доню, - уклончиво ответила та. Девочки на минутку примолкли, но, не в силах удержать свою радость, снова заговорили, перебивая друг друга: - Ребята наши придут, а мы учимся! Вот они удивятся! - А может, и они сюда придут жить? Может, их дядя Степан у кого-нибудь поселит... ну, хоть пока, для учебы? Вот бы хорошо было! - Конечно, мы не должны разлучаться, мы должны быть вместе, - серьезно сказала Валя и, подумав, добавила: - Я потом попрошу об этом нашу учительницу. Девочки долго шептались в эту ночь. Мирониха тоже не спала. Глядя в белый потрескавшийся потолок давно не беленной хаты, она сидела на кровати, крепко сжав обе ладони и к чему-то тревожно прислушиваясь. Перед ней стояло молодое лицо с темной родинкой на щеке и лучистыми серыми глазами. "Молодая дивчина... Не побоялась. В самое логово пошла... Комсомолка... Сохрани ее боже!" На рассвете село дрогнуло от взрыва. Черный, густой дым расползался по хатам. Клуб, где стояли эсэсовцы, запылал, как огромный костер. Мирониха вскочила, прикрикнула на испуганных ребят, бросилась в сени. На улице метались эсэсовцы - шумело потревоженное осиное гнездо. Глава 46. В ТУ СТРАШНУЮ НОЧЬ Зарево пожара осталось далеко позади. Ребята в густой тьме шли по берегу. После яркого света вода в реке казалась черной; глаза с трудом различали кусты и деревья. Бобик лизал сухим, шершавым языком Трубачеву лицо и руки. Васек машинально гладил его. Ребята молчали. Несчастье, обрушившееся на них, было так неожиданно и так страшно, что даже слово, сказанное шепотом, заставляло их вздрагивать и оглядываться. Казалось, за каждым кустом притаился враг и вот-вот бросится за ними в погоню. У всех была одна надежда - что на мельнице есть свои люди. Может быть, они помогут найти Митю. А Митя возьмет их всех в свой отряд. И тогда они еще покажут фашистам! Они будут выслеживать их всюду и мстить за смерть Матвеича и дедушки Николая Григорьевича. И за деда Михайла отомстят! Пусть только фашисты посмеют что-нибудь сделать старику! А где Генка? Бедный Генка... Вдруг он тоже попался вместе с дедом? "Где Генка?" - подумал Васек, с тоской ощущая свое бессилие и утешая себя тем, что, найдя своих людей, он посоветуется с ними, как найти Генку и вообще как быть дальше. Скорей бы мельница. Васек нетерпеливо вглядывался в темноту. Останавливался, прислушивался... и снова шел, осторожно раздвигая кусты. Росистая трава хлестала ребят по ногам. Ноги были мокрые, по спине пробегала дрожь. Позади Трубачева, согнувшись, как старичок, шел Сева. Васек обернулся к нему, с тревогой ощупал мокрые Севины плечи. Сева поднял белое в темноте лицо, тихо пошевелил губами: - Ни-че-го... Вдали показалось село. - Там тоже что-то горит, - прошептал Мазин. Ребята, затаив дыхание и низко пригнувшись к земле, прошли берегом мимо села. На реке неожиданно вырос силуэт мельницы. Выбрав мелкое место, ребята сбросили тапки и, засучив штаны, перешли на другой берег. Васек передал Саше Бобика: - Мы с Мазиным пойдем узнаем, а вы сидите тут... Мы скоро. Ребята со страхом и надеждой смотрели им вслед. Страшная мельница! Темная, обвалившаяся, с выбитыми стеклами и заколоченной дверью. Из воды торчит обросшее мохом колесо. Но мельница кажется ребятам жилым домом: черное небо над головой гораздо хуже позеленевшей мельничной крыши. - Скорее приходите! - догоняет Мазина и Трубачева шепот Петьки. Мальчики осторожно обходят мельницу со всех сторон, прислушиваются к каждому шороху, подходят к черному отверстию. Все тихо... Мазин протискивается внутрь мельницы и тянет за руку Трубачева. В темноте они нащупывают шаткие перила лесенки, ведущей на чердак. - А вдруг нас примут за фашистов и выстрелят? - приходит в голову Ваську. Он наклоняется к уху Мазина: - Крикни филином! - Ух, ух! - тихонько ухает Мазин, прижимаясь к стене. На мельнице тихо. Но откуда-то из-за мельничного колеса робко, словно недоверчиво, откликается чей-то голос: - Ух, ух! Мальчики радостно вздрагивают. - Свои, свои! - не выдерживая, громким шепотом говорит Васек, глядя на темный чердак. В черную дыру со двора просовывается голова Игната. - Кто? - испуганно спрашивает он и, не дождавшись ответа, быстро исчезает в кустах. - Тикайте, если свои! Все ушли. Тикайте! - шепчет он из темноты. - Игнат! Игнат! - зовет Мазин. - Игнат! Это мы! Иди сюда! Заслышав шум, оставшиеся на берегу ребята бегут на голоса. Из кустов вылезает Игнат... x x x На пустом чердаке мальчики, тесно сдвинувшись вокруг Игната, растерянно спрашивают его: - И ты не знаешь, куда ушел Коноплянко? А учительница? - В лес ушли. Не можно тут быть им. Фашисты про мельницу пронюхали. Пасеку сожгли. Матвеича убили, - шепотом рассказывает Игнат. - Я остался сторожить: вдруг кто из своих придет! А тут вы... Зачем вы сюда? - Мы с пасеки. Нам в селе нельзя оставаться. Игнат, присев на корточки, степенно, по-взрослому, советует: - К людям прибивайтесь. Нельзя вам одним. Куда пойдете? На мельнице опасно... В Ярыжках, по словам Игната, тоже свирепствуют фашисты; люди оставляют свои хаты и уходят в леса. - Я с маткой тоже уйду. Мы километров за тридцать, в другой колхоз пойдем. Там тетка у меня есть... Вот и пойдем вместе. Зиму прокормимся, как-никак. А может, и раньше наши придут... Ребята молча смотрят на Трубачева. Где-то там, у тетки Игната, наверное, найдется теплая постель и горячий борщ с куском хлеба. Хоть бы один раз согреться и поесть! Но Трубачев качает головой: - Нам, Игнат, еще Генку надо найти. - Да, да, Генку! - вспоминают сразу ребята. Игнат удрученно разводит руками: - Нет Генки. Может, в лес ушел, а может, где с дедом эсэсовцы заперли. Всю ночь мы с Ничипором по селу ходили, искали его. Зря и вы пойдете. Пойдем лучше до моей матери! Уйдет она сегодня... Уже все глаза проглядела - меня ждет. - Нет. Мы еще пойдем искать Митю. И Митя нас будет искать, - твердо говорит Васек. - И девочки наши еще ничего не знают. - Да и девочек мы не бросим, - подтверждают ребята. Игнат слушает о девочках, о Мите и упорно твердит свое: - Со мной идемте! Опасно вам на мельнице оставаться и в лесу одним делать нечего. Лес большой, где там Митя ваш... Разговор скоро смолкает. Приткнувшись друг к другу, голодные и прозябшие ребята не в силах долго бороться со сном. Игнат уже говорит один. Ему никто не отвечает... Ребята спят вповалку, скорчившись на земляном полу чердака. Серое утро смотрит в разбитое окно. Игнат будит Трубачева. - Ухожу я, - тоскливо говорит он, поправляя на голове свою кубанку. - Идемте со мной, хлопцы! До тетки идемте! Мазин сонно продирает глаза: - До какой еще тетки? Чего ты пристал, чудак? Васек сразу вспоминает Генку. Он натягивает на уши курточку, ежится, выглядывает в окно. - Вставай, Мазин! За Генкой пойдем... Разбуди Петьку, Одинцова!.. Услышав имя Генки, Мазин поспешно вскакивает: - Петька, вставай! Одинцов! Эй, Колька!.. - Мазин будит всех ребят по очереди, обещая принести из села хлеба. - Рыбы тут наловите. Похлебку сварим... Мы за Генкой идем! - Коля Одинцов, сторожи! - хмуро говорит Одинцову Васек. Игнат показывает ребятам спрятанную в кустах лодку. - Ваша еще... По реке лучше, - со вздохом говорит он Трубачеву. Ребята молча тащат лодку к воде. Мазин берет весла. - Спасибо тебе, Игнат! Только мы с тобой не можем идти, - говорит Васек, прощаясь с Игнатом. - У нас свои дела. Игнат долго смотрит им вслед. Лодка медленно ползет вверх по реке. Игнату жалко голодных и иззябших ребят. Страшно, что попадутся они в руки врагов и пострадают вместе с дедом Михайлом. И сам он не может идти с ними: его ждет мать. - Эх, горе! - Игнат вдруг срывается и бежит по росистому берегу. Мокрые штанины шлепают его по коленкам, кусты бьют ветками по лицу. - Эй, эй! - машет он рукой вслед ребятам. Лодка тяжело подплывает к берегу. - Что тебе? - спрашивают мальчики. - Пойдем до моей тетки, хлопцы! Ей-богу же, пойдем до тетки! Мазин сердито отталкивается веслом. Лодка снова ползет вверх по реке. Но, пока она еще видна, Игнат стоит на берегу и, сдвинув черные брови, смотрит ей вслед. Глава 47. СМЕРТЬ ДЕДА МИХАЙЛА Петька прячет лодку в камышах, густо маскирует ее ветками и, сидя неподалеку в кустах, тревожно прислушивается к тому, что делается в селе. Он тянет носом смешанный с дымом воздух, смотрит в ту сторону, откуда поднимаются топкие языки огня. Мазин и Трубачев ушли уже давно. Петьке кажется, что прошло уже больше часа, как он остался один сторожить лодку. На самом деле Мазин и Трубачев еще только ползут огородами к селу, часто останавливаясь и тихонько советуясь между собой. - К Костичке пойдем! - шепчет товарищу Васек. - Смотри! - толкает его в бок Мазин. За огородами видны обуглившиеся стены Степановой хаты. Где баба Ивга? Где Макитрючка, дядя Степан? Васек крепко прижимается грудью к сухой огородной земле; сердце его бьется такими сильными толчками, что кажется, вся гряда сотрясается от его ударов. Но Мазин ползет дальше, и Васек двигается за ним. Из села вдруг доносится какой-то шум, злобные выкрики эсэсовцев, что-то похожее на команду, потом звон разбитого стекла и чей-то слабый стон. Мальчики замирают на месте. Потом снова ползут. За плетнем уже виден двор Костички. - По-до-жди здесь! - поворачивая к Трубачеву бледное, напряженное лицо, шепчет Мазин. Васек испуганно мотает головой и крепко стискивает руку товарища: - Нет, нет... вместе! Мазин осторожно подгрызает зубами подсолнух и, прикрывая широкой желтой шляпкой голову, выглядывает за плетень. На дворе Костички тихо и пусто. Только один немецкий солдат, спокойно посвистывая, вешает под навесом мокрую рубаху, аккуратно растягивая ее на деревянных плечиках. Мальчики растерянно пятятся назад. - К школе! - вдруг решительно командует Трубачев. - Огородами пройдем... Мазин качает головой и, обогнув плетень, смотрит на деревенскую улицу. С улицы снова несется грозная команда и странный шум, похожий на все разрастающийся шорох листьев, на шум двигающейся в безмолвии толпы. Гитлеровец подходит к воротам и тоже смотрит на улицу. Пользуясь этим шумом, мальчики проскальзывают в соседний огород. Отсюда уже видны ворота школы. Около них толкутся гитлеровские солдаты, стоят часовые. И отовсюду молча движется и движется народ, тесными кучками примыкая друг к другу. Идут женщины, дети, старухи. Старые деды, с трудом передвигая ноги, идут без шапок. Ветер развевает их седые, подстриженные в кружок волосы. Молодых уже давно нет в селе. Подростки жмутся к старикам... Полицаи в черных шинелях теснят народ по обеим сторонам улицы. Мальчики удивленно смотрят на эту толпу. - Куда это они? - шепчет Васек. Глаза его напряженно вглядываются в лица подростков. Между ними он видит Ничипора. Может, с ним Генка? Мазин угадывает его мысли: - Надо затесаться туда, между хлопцами... Поискать Генку... расспросить Ничипора... Васек кивает головой. Мазин двумя пальцами засовывает ему под тюбетейку приметный рыжий чуб. - Пошли. x x x В воздухе пахнет гарью. Уходя в лес, баба Ивга и Макитрючка подожгли хату. Полицай Петро бесследно исчез. Жители, смутно догадываясь о происшедшем, молчали. Никто уже не сомневался теперь, что Степан Ильич был крепко связан с партизанами. Из уст в уста передавался слух, что дед Михайло украл в штабе какой-то ценный документ и передал его партизанам. Всю ночь не смыкали люди глаз. В каждой хате шепотом передавали друг другу о страшных мучениях, которым подвергли деда при допросе. Утром в селе появилось объявление с приказом всем жителям под угрозой расстрела собраться на площади, чтобы присутствовать при казни пойманного "русса-партизана". Гитлеровские солдаты бегали по дворам, стучали прикладами в двери и окна. Виселица стояла на площади. Одним концом верхней балки она упиралась в высокую сосну. Из обрубленных веток дерева медленно сочились крупные желтые капли смолы. Имя деда Михайла стало именем героя, и люди шли на его казнь с непокрытыми головами. Гитлеровцы, думая запугать колхозников жестокой казнью их односельчанина, невольно сами придавали ей особую торжественность. Раздвинув народ, они выстроились шпалерами вдоль улицы. Мальчики перебрались через плетень и незаметно затесались в толпу, разыскивая Генку. Никто не обращал на них внимания. Женщины, закрывая подолами малых детей, полными слез глазами смотрели на ворота школы. Все взгляды устремлялись туда же... Мазин дернул за рукав одного хлопчика, но тот испуганно спрятался за спиной матери. Толпа вдруг сдвинулась, зашевелилась: - Ведут... Ведут... - Боже, помоги!.. Ведут... Из ворот школы, окруженный со всех сторон рослыми эсэсовцами, показался маленький, хилый дед. Из разорванного рукава его окровавленной серой рубахи безжизненно висела худая, костлявая рука. Лицо деда Михайла трудно было узнать: острая бородка его темным опаленным клинышком торча- ла вперед, один глаз запекся кровью, кожа на голове была рассечена. Михайло вышел из ворот, споткнулся... Бабы завыли... Михайло поднял голову и, суетливо передвигая босые синие ноги, заторопился. Мазин и Трубачев остолбенели от ужаса. Глаза их не мигая смотрели на деда. Рука Трубачева, стиснутая рукой товарища, онемела, рыжий чуб выбился из-под тюбетейки. На лбу Мазина выступили крупные капли пота, щеки покрылись пятнами. Дед еще раз споткнулся. Эсэсовец тряхнул его за ворот рубахи, обнажив костлявую грудь деда с синими кровоподтеками. Громкий плач вырвался из толпы. Фашисты прикладами раздвинули людей, расчищая путь к виселице. Онемевшие и потрясенные мальчики машинально двигались за толпой. Истошный вой провожал деда; эсэсовцы заторопились. У виселицы Михайло остановился, повернулся к людям: - Чего плачете? Думаете - пропал дед Михайло? Ни! Я не зря пропал! Я за хорошее дело погибаю! - Голос у деда был слабый, тоненький, как у ребенка. Эсэсовец схватил деда за плечи и толкнул его к виселице. Но дед с силой вырвался: - Внука моего поберегите, люди добрые! В толпе вдруг послышался шум борьбы, взметнулся вверх красный пионерский галстук, зажатый в детской руке, и мгновенно исчез, утонув в людском потоке. - Живи, Генка! Матерь твоя - Украина! Живи, Генка!.. - торжествующе кричал захлестнутый петлей дед, отбиваясь от двух солдат. Крик его вдруг оборвался, маленькое, худое тело взметнулось вверх. - Деда!.. - пронзительно закричал в толпе надрывный голос. Мазин и Трубачев дрогнули, очнулись и, сбивая с ног женщин и детей, бросились на этот голос. Вой толпы перешел в грозный рев. Безоружные люди с голыми руками шли на гитлеровцев, ломились к виселице. Раздались выстрелы, застрочил пулемет - в общий гул влились стоны раненых. Загороженная женщинами, Костичка силилась удержать обезумевшего Генку. Мальчики с двух сторон подоспели к ней на помощь, схватили за руки товарища и, увлекая его за собой, бросились бежать. Сзади них строчил пулемет, рядом падали женщины, дети, старики. У плетня, в луже крови, лежал мертвый Ничипор. Лицо его сохраняло удивленное детское выражение, длинные руки и ноги мешали бегущим... - Ничипор! - вскрикнул Васек. Но Мазин увлек его за собой. За обуглившейся хатой Степана Ильича они запутались в огородной ботве и упали. Генка бился головой о землю и со стоном рыл ее ногами. Трубачев и Мазин, обессилевшие от бега, с минуту лежали без движения, не в силах прийти в себя. Вокруг них со свистом летели пули. Мазин поднял голову: - Пропали! Васек схватил Генку за плечи и с отчаянием закричал: - Генка, Генка! Бежим! Нас убьют! Но Генка еще крепче прижимался к земле. Мутные карие глаза его дико блуждали по сторонам, грязное от пыли лицо было залито слезами. Мазин вскочил. - Берись! - прошипел он пересохшим ртом Трубачеву, насильно поднимая Генку с земли. Но земля вдруг ухнула и ушла из-под ног. Страшный взрыв потряс все село. Оба мальчика как подкошенные упали друг на друга, закрывая собой Генку. Когда Мазин пришел в себя, Трубачев, крепко обняв за плечи Генку, указывал ему на черный дым, валивший из школы. Крыша гитлеровского штаба провалилась. Огненные языки лизали голубые стены. Мазин поднялся на ноги: - Бежим! Генка больше не сопротивлялся. Мальчики, взявшись за руки, сбежали к реке. Петька встретил их громким, захлебывающимся ревом. Генка послушно сел в лодку; глаза его не отрываясь глядели на пылающие стены голубой школы. x x x У мельницы встревоженные ребята бросились к товарищам. - В лес! К Мите! - торопливо скомандовал Васек. Собрались быстро, молча. Никто не спрашивал про деда Михайла. Со страхом и сочувствием смотрели на Генку, на его грязное, мокрое от слез лицо, на черные от земли руки, на растерянные глаза. Мазин и Трубачев еще раз заглянули на мельницу. Под бревном, где когда-то хранился у Коноплянко приемник, Мазин нашел сухую горбушку хлеба. Петька Русаков, пошарив на окне, обнаружил коробку спичек и кусок сахару. Трубачев тоненьким мелком написал на стене: Уходим в лес искать Митю. Отряд Трубачева. Смерть фашистским зверям! - Оставляйте дорожные знаки! - распорядился он. - Митя, наверное, тоже будет нас искать. На берегу они выбрали направление. Одинцов немедленно выложил из камней знак, указывающий на то, что отряд Трубачева ушел в лес. Узкая тропинка вывела ребят в поле, потом, покружив между молодыми соснами, свернула в густой синий бор и затерялась в нескошенной порыжевшей траве. А за рекой, в изрешеченном пулями селе, воцарилась грозная тишина. На опустевшей площади над худеньким, вытянувшимся телом деда Михайла кричали испуганные птицы. Глава 48. МИРОНИХА До сих пор ребята в Макаровке смирно сидели каждый в своем закутке. Теперь часто через плетень шмыгали друг к дружке будущие школьники и школьницы. У многих девочек в косичках появились ленточки. В дверь к Миронихе то и дело просовывалась чья-нибудь голова, чтобы спросить о школе. Валя, Лида и Нюра с нетерпением ждали учительницу. Они уже обегали все хаты, записали всех ребят. Одна Мирониха не принимала участия в радости детей. Прошло уже два дня с тех пор, как в ее хате побывала Марина Ивановна. Много мыслей тревожило Мирониху. В том, что учительница не пришла в ту ночь, как они уговорились, таилось для Миронихи самое страшное... Мирониха почернела от беспокойства, цыкала на ребят, боялась уйти из хаты. Утром чуть свет будила девочек: - Гоните коров, девчата... Да Павлика с собой берите, пусть на травке побегает. Валя и Лида сонно хлопали ресницами, недоумевающе смотрели на Мирониху: - Да ведь темно еще, тетя Ульяна! В окошко еле-еле пробивался серенький рассвет. - Ничего, ничего, не заблудитесь! Живо мне! - сурово покрикивала она на девочек. - Вы, мамо, с ума сошли, чи що? - лениво откликалась из-за перегород- ки Маруська. - Вот я тебе покажу сейчас! Дуже умная стала! - двигая в печке горшки, кричала на Маруську мать. Синицына, недовольно посапывая, натягивала на Павлика длинные штаны: - А его зачем? Только руки нам свяжет? Пусть бы спал себе... - Ну да, "спал"... - покряхтывая, отзывался Павлик, довольный, что идет с девочками. - Я еще быстрей вас за коровами могу бегать! Выпроводив девочек, Мирониха вставала у окна и молча глядела на улицу. На третий день к вечеру заглянула к ней соседка Агриппина и, поманив ее пальцем в сени, быстрым шепотом сообщила ей, что в ту ночь, когда загорелся клуб, учительку схватили гитлеровцы, что она сидит под замком и ни в чем не признается. Мирониха тихо выпроводила соседку за дверь. Шатаясь, вошла в хату и два часа пролежала как мертвая, отвернувшись лицом к стене. Девочки шепотом говорили о школе, об учительнице, которая, наверно, пошла за учебниками и теперь уже обязательно придет завтра. Валя опять складывала и рассматривала тетради, по тому, как были подписаны фамилии на обложках, заранее определяла плохих и хороших учеников. Лида и Нюра вспоминали, с чего начинало свою работу в школе их звено. Они боялись осрамиться перед новой учительницей. Ночью Мирониха встала, вынула из-под кирпича круглую печатку вместе с какими-то бумагами, свернула в узелок платье учительницы и зарыла все это на своем огороде, тщательно при крыв ботвой. Потом, едва дождавшись рассвета, снова выпроводила девочек из дому. "Нехай там сидят, меньше знать будут", - тревожно подумала она про себя. Маруська острыми серыми глазами исподтишка наблюдала за матерью. Когда девочки ушли, она вылезла из постели и, натягивая на колени рубашонку, уселась за столом. - Ты чего? - спросила ее мать. - А ты чего? - уставилась на нее Маруська. Ульяна подошла, прижала к себе спутанную светлую голову Маруськи и заплакала: - Тяжко мне, доню! Маруська шмыгнула носом, усмехнулась ласковой отцовской усмешкой: - Скоро наш батько фашистов побьет! Начисто всех выбьет! И нас к себе заберет! Цыть, мамо... Мирониха молча улыбнулась сквозь слезы. - Красная Армия вернется! - уверенно сказала Маруська и погладила мать по спине. - Цыть, мамо... Они долго сидели у стола. - Если что, так ты за меня не цепляйся, доню. Детей малых не кидай, до батька их предоставь. Люди помогут тебе, - говорила Мирониха. - Все мы под смертью живем сейчас... Глава 49. "ЭТО МОЯ УЧИТЕЛЬНИЦА!.." Коровы, недовольно мыча, выхолили навстречу девочкам. - Что это ни свет ни заря вы нынче? - испуганно спрашивали колхозницы, осторожно открывая ворота и оглядывая темную улицу. - Велели нам! Валя шла сзади. Лиловая, выгоревшая от солнца кофта Миронихи закрывала ее до колен. Светлые косы, заткнутые концами за ременный поясок, змейками лежали на груди. Из длинного рукава выглядывала синяя трубка тетрадок. Валя всюду носила их с собой, чтобы младшие дети Миронихи случайно не подобрались к ним и не растрепали чистенькие страницы. Размахивая рукавами и подгоняя коров, девочка отстала от подруг и, тихо мечтая, про себя высчитывала по пальцам дни, оставшиеся до сентября. Над дорогой шелестели пожелтевшие листья берез, из-за плетней выглядывали красные и бурые кусты; груши-дички валялись на земле; яблони с поломанными ветками кое-где на самом верху хранили для хозяев одно-два яблока. "Если не считать воскресенья, то осталось пять дней... Всего пять дней!" - считала Валя. Перед ее глазами вставало лицо учительницы. "И как это тогда, у костра, я даже не подумала, что она будет нашей учительницей? Как это я не подумала?" Несколько коров отстают от стада и мирно щиплют траву под плетнем. Валя взмахивает длинными рукавами: - А ну! А ну! Куда! Мелкие комочки земли щекочут босые ноги. Валя трет ногу об ногу; подпрыгивая, бежит вперед. Потом снова замедляет шаг и, улыбаясь, смотрит на серое небо. "Она сказала: "Мы всегда будем вместе, ты будешь моей помощницей..." Нюра и Лида машут Вале рукой. Павлик, упрямясь, как молодой бычок, стал на дороге. - Вот я тебя! - грозит ему Валя. - Маме скажу! Павлик называет Мирониху мамой, он любит и слушается ее. Слушается и Валю. А Нюру не слушается: Нюра его очень избаловала. - Иди сейчас же! А то домой отведу! - кричит на него Валя. Павлик нехотя протягивает Нюре руку и плетется за ней по дороге. "И зачем это тетя Ульяна посылает его с нами?" - с досадой думает Валя. Но мысли эти ненужные, короткие. Думать сейчас хочется о школе. Все на свете девочки и мальчики думают сейчас о школе. Даже облачное небо, и красно-бурые кусты, и осеннее солнце - все напоминает о школе, приближаясь к сентябрю. Валя напевает песенку и, подпрыгивая, бежит догонять подруг. Сейчас за селом начнется лес, а за лесом - их поляна и большой пень. Может, сегодня наконец придет тетя Оксана? Давно не было тети Оксаны. Приходила другая женщина, унесла молоко, ничего не сказала... - Валю! Валю! - дрожащим шепотом зовет кто-то из кустов. Валя смотрит вокруг. У последней, крайней хаты, прижавшись к плетню, стоит хроменькая Фенька. Валя знает ее - она тоже записалась к новой учительнице. - Валю! Валю! - всхлипывая, зовет Фенька. Маленькие руки ее мелко-мелко дрожат, перебирая подол ситцевого платья. - Ты что, Фенечка? Феня? - Валю... Учительку... фашисты... зараз... Валя трясет Феньку за плечо, смотрит на нее остановившимися глазами. - ...стрелять повели, - всхлипывая, говорит Фенька и взмахивает слабой, дрожащей рукой. - В овраг... Валя отпускает Фенькино плечо. Потемневшими глазами глядит на узкую тропинку, спускающуюся в овраг. И, вскрикнув, стремглав летит вниз по этой тропинке. На крутом спуске ноги ее скользят, ветки хлещут по лицу, но, раскрыв широко руки, она летит, как по воздуху. Впереди, за кустами орешника, уже мелькают гитлеровские каски и между ними знакомый синий жакетик учительницы. - Не стреляйте! Не стреляйте! Гитлеровцы медленно поворачивают головы, учительница вздрагивает. Изо рта ее на расстегнутую сорочку сбегает струйка крови, прядь волос падает на лоб. Валя бросается к ней на грудь. - Это моя учительница! Это моя учительница! - кричит она, загораживая ее слабыми детскими руками. - Не стреляйте! Не стреляйте! - Валя, уйди! Уйди! - отталкивает ее от себя Марина Ивановна. Солдаты отходят на три шага и поднимают винтовки. - Остановитесь! Здесь ребенок! - закрывая собой девочку, кричит учительница. Залп выстрелов обрывает ее слова... Синяя трубка новых тетрадок вместе с длинными рукавами Миронихиной кофты медленно опускается на траву. Валя широко раскрывает глаза и со вздохом откидывает голову на грудь учительницы... x x x - Валечка!.. Валя!.. Подружка моя! - бьется в траве Нюра Синицына. Лида Зорина прижимает к лицу холодные руки Вали, греет их горячим дыханием, низко наклоняется над Мариной Ивановной. - За доктором... за доктором!.. - растерянно бормочет она, глядя вокруг ничего не понимающими круглыми глазами. Хроменькая Фенька, плача, опускается на землю. Они лежат рядом - Валя и ее учительница. Рука Марины Ивановны, пробитая фашистскими пулями, закрывает грудь девочки. - Валечка!.. Валя!.. Подружка моя! - рвется из оврага крик Нюры Синицыной. Глава 50. ПАРТИЗАНСКИЕ КОСТРЫ На много километров тянется вдоль шоссе густой смешанный лес. Он стоит грозной стеной, пряча от непрошеных гостей глухие, путаные тропы. На низких, сырых местах, припав к земле разлапистыми ветвями, растут старые, мохнатые ели, в мшистой почве легко утопает нога. За столетними деревьями чернеют глубокие лесные овраги. Заросшие орешником, густо заплетенные зелеными ветками, они таят от чужого человека свою темную глубину. "Свой? Чужой? Свой? Чужой?" - неутомимо вопрошают какие-то птицы. Глух и страшен лес для врага. Проезжают по шоссе вражеские автомашины; трусливо вглядываются в темную чащу солдаты и офицеры, не выпуская из рук оружия; усиленный конвой охраняет легковые машины фашистских генералов. Лес не щадит врага. Неохотно впускает он его в свои дебри, наглухо смыкает за ним тяжелые ветви, заводит в лесные овраги, топит в болотах. Ни один карательный отряд, посланный на партизан, не вернулся назад из лесной крепости. "Свой? Чужой? Свой? Чужой?" - вопрошают птицы. В темной глубине леса хозяйничают партизаны. Над кострами поднимается серый дымок, весело трещат сучья, жарко охватывает огонь привешенные на железке солдатские котелки; теплый запах человеческого жилья смешивается с запахами леса. Около покрытых дерном, наспех сделанных землянок собираются кучками партизаны. Много разных людей в лесу! Молодые, безусые хлопцы и седые бородачи пришли сюда из занятых фашистами сел и хуторов; есть и военные - отбившиеся от своих частей, вырвавшиеся из окружения красноармейцы в потертых, грязных шинелях. Темные, облупившиеся от дождя и ветра лица суровы, редкие улыбки разгоняют морщины бородачей; молодые хлопцы с озорными огоньками в глазах, бесстрашные в бою и жадные к жизни, запевают песни, сложенные про партизан: Як у лиси, темним лиси Дивчина ходыла. Ой вы, хлопци-партизаны, Наша грозна сыла! Вызволяйте из неволи Ридну Украину, Нашу землю, нашу долю И мене, дивчину... Яков Пряник, придвинувшись ближе к огоньку, чинит седло и думает вслух: - Если, скажем, назвать человека скотиной? Ну, ясно, обидно ему покажется. А вот, к примеру, Гнедка нашего вполне к человеку приравнять можно... - Тьфу! - сплевывает в огонь Илья. - И чего у тебя, Яшка, всегда посторонние мысли в голове? - Как это - посторонние? - удивляется Яков, поднимая красные от жары веки. - Это твоей голове они посторонние, потому как у тебя простора там мало, а в моей голове всему места хватит! - О другом думать надо, - хмуро цедит Илья, свертывая цигарку и указывая на зеленую брезентовую палатку. - Важные вопросы решаются, а ты языком треплешь... - Эй, дядя Яков! Помнишь, орел, как ты фашистов малиной угощал? - шумно присаживаются к костру хлопцы. - Он угостит, пожалуй! - кивает на Пряника добродушный старик, приглаживая курчавые волосы. - А чего же? И малинкой и ежевичкой угощу! - подмаргивает Яков. - Лес большой. Чем богаты - тем и рады. Русский человек гостеприимство любит! Глаза у хлопцев загораются весельем. - Пока он малиной угощал, мы другое угощение для фашистов состряпали: взрывчатку под рельсы подложили. - Одних угощал, а другие подавились, - говорит Яков. Хлопцы смеются. Из палатки выходит Степан Ильич. Он держит в руке длинный белый листок. Смех моментально смолкает. - Сюда, сюда, Степан Ильич! - Вот местечко, пожалуйста! - Эй, бойцы! Сводка пришла! Свод-ка! У костра становится тесно, из землянок торопливо выходят бойцы. Степан Ильич усаживается на траву: - Сейчас, сейчас, товарищи! Упершись ладонями в колени и глядя на Степана Ильича, партизаны настороженно ждут. Слышно только глубокое, сдерживаемое дыхание людей. - Сними, сними котелок! Булькает! - толкает Якова Илья. Кто-то поспешно стаскивает с огня котелок; вода брызжет в огонь и шипит. - Ну что вы, как дети малые! - расстроенно разводит руками старик. - В огонь воды наплескали - ничего не слышно... - "...На Смоленском направлении, - медленно читает Степан Ильич, - двадцатишестидневные бои за город Ельня, под Смоленском, закончились разгромом дивизии "СС", 15-й пехотной дивизии, 17-й мотодивизии, 10-й танковой дивизии, 137, 178, 292, 268-й пехотных дивизий противника. Остатки дивизий противника поспешно отходят в западном направлении. Наши войска заняли город Ельня..." - Значит, бьет наша армия его, подлюгу! - Еще как бьет! - И армия его бьет, и мы бьем, а ему все конца и края нет! Валит валом, да и все! - А ты что же, сразу думал его уничтожить? У костра завязывается жаркая беседа. Степан Ильич, окруженный со всех сторон, не успевает отвечать на вопросы. Около палатки командира прохаживается часовой. Он нетерпеливо окликает пробегающего хлопца: - Неси листок сюда. Чуешь? Листок, говорю, неси! В палатке просторно. Посередине - дубовый стол, крепко вбитый ножками в землю. Мирон Дмитриевич, стоя около стола, докладывает: - ...В настоящий момент на вооружении отряда имеется тридцать винтовок, семнадцать автоматов, два ручных пулемета. Это, Николай Михайлович, пока все, что у нас есть. - Так, хорошо! Николай Михайлович смотрит в свою записную книжку. Сухие, твердые губы его шевелятся, как бы что-то подсчитывая; над высоким лбом поднима- ется седой ежик коротко подстриженных волос, глаза быстро и внимательно взглядывают на Мирона Дмитриевича. - Сейчас ваше хозяйство значительно расширится благодаря соединению с макаровцами. Последняя операция на Жуковке даст вам возможность одеть своих людей, а то, знаете, некоторые выглядят у вас... как бы это выразиться... - Он с веселой усмешкой смотрит на бывшего директора МТС. - А что же я с ними сделаю, як нет возможности? Приказал бриться-мыться, чиститься - и все тут! - разводит руками Мирон Дмитриевич. - Так вот, эта операция на Жуковке даст вам возможность одеть людей. Там есть сапоги, в большом количестве белье... Напротив секретаря райкома, ссутулившись, сидит Коноплянко. Голова его с мягкими прядями темных волос опущена вниз. Рядом шумно двигается большой черный, как цыган, кузнец Костя. Его живые глаза жарко блестят из-под бровей. За палаткой слышится легкий шум и сердитый голос: - А я говорю - нельзя! Комсомолец, а не понимаешь! За столом все пятеро склоняются над картой. Мирон Дмитриевич обтачи- вает ножом тоненькую палочку. - Я выбрал для соединения с макаровцами Лукинский лес, - как бы продолжая начатый разговор, указывает он на карту. - Пожалуйста, смотрите сюда. Вот тут, вправо от этого леса, находится село Лукинки... Я уже связался с тамошними людьми. Люди это верные, обещают оказать поддержку продовольствием... Дальше... Николай Михайлович берет у него из рук палочку: - Позвольте, Мирон Дмитриевич. Сейчас разберемся. Тут неподалеку проходит линия фронта... За палаткой снова приглушенные голоса. Оксана несет на коромысле выстиранное сырое белье. Несколько хлопцев отделяются от товарищей и бегут к ней навстречу: - Давай, давай, мамаша!.. Тяжело ведь. Гнать твоего помощника надо - чего он тебя нагрузил?.. Эй ты, прачка! Тебе что поручено? Курносый хлопец с голыми красными руками смущенно подтягивает штаны: - Я им казав, а воны не слухають. Коромысло на плечи, та и ходу! - Ладно вам спор заводить! Не старуха я, чтобы на печи сидеть. Развешивайте белье да несите мне сухое: кое-что подлатать надо. У тебя, Сеня, иголка моя? - Есть, есть! Курносый Сеня вытаскивает из кармана свернутый в трубочку лопух. Из лопуха торчит иголка. - Глупый ты хлопец! Кто ж в кармане иголку носит? Только вчера Оксана стояла над свежей могилой отца и Матвеича. Парти- заны несли почетный караул. Давали клятву отомстить за погибших товари- щей. Склонившись над свежей насыпью, Оксана видела себя босоногой дев- чонкой, прильнувшей к плечу отца... "Ну що до батька прилипла, хиба дядько Иван хуже?" - шутил Матвеич, дергая ее за короткие светлые косички. Возникали в памяти Оксаны совсем недавние картины. Вот она прибирает хату Матвеича и бранит его за беспорядок, а он, большой, неуклюжий, ходит за ней на цыпочках и говорит тихим, виноватым голосом: "Ну, дывлюсь я, откуда той беспорядок является? Может, как хозяева с хаты, так вещи друг до друга бегать начинают, а? Побалакать, або що... А как хозяин скоро вернется, то и не поспеют на свои места стать". - "Поспеют, если хозяин хороший. Не придумывайте свои сказки, диду, да не кладите сапоги под подушку - им там не место". Оксана трогает землю. Ничего больше не будет. Все тут, под бугорком сырой земли... Тяжелые, медленные слезы ползут по ее щекам... "Где бы ни был я, дочка, а к тебе приду и умирать буду на твоих руках", - писал отец. Оксана смотрит на свои большие руки. Нет, не пришлось им прижать к груди седую голову отца, не пришлось отдать ему в последний раз все тепло, всю ласку заботливых дочерних рук! Долго сидела Оксана над могилой. Давно разошлись партизаны, тихо было в лагере... Но вот шевельнулась ветка, зашуршал под осторожными шагами валежник, мелькнула в темноте одна, другая пара глаз... Оксана вспомнила, что не одному отцу и Матвеичу она была нужна. Много еще места для своих людей в ее большом материнском сердце! Она встала, вытерла насухо слезы и, поклонившись, сказала свое обычное: - Пойду пока... В отряде Оксана познакомилась с Митей. Рассказала ему, что девочки живут у Миронихи, что она часто видела их, приходя на поляну, где они пасли коров. Митя ходил счастливый и все расспрашивал Оксану, как они живут, что делают, здоровы ли. - Я их обязательно повидаю! Какая тяжесть у меня с души спала, Оксана Николаевна, вы и представить себе не можете! Весть о смерти Матвеича и Николая Григорьевича потрясла Митю. Он знал, что ребята в ту ночь пошли на пасеку, и больше о них никто ничего не слышал. Митя не находил себе места. - Если б Мирон Дмитриевич отпустил меня, - говорил он Оксане, - я б их нашел. Я все кругом обыщу! Оксана обещала попросить Мирона Дмитриевича. Вспоминая Васька, она улыбалась и задумчиво говорила: - Помню я его. Сердцем помню. Других-то меньше знаю, а его помню... Смерть Вали была новым ударом для Мити. Оксана тоже знала и любила Валю, но, глядя на серое и осунувшееся лицо Мити, строго говорила: - Распрямись, голубенок мой! А то насядет горе, и не сбросишь его никак. Подыми голову, Митя! Не поддавайся, голубчик! Теперь Митя нетерпеливо ждал конца совещания. Мирон Дмитриевич обещал ему поговорить с Николаем Михайловичем и решить вопрос, как искать ребят. Время тянулось мучительно долго. Митя пробовал пройти в палатку, но часовой сердито загораживал ему вход: - Ты ж комсомолец, а не сознаешь. Приезжий человек тут присутствует, понятно это тебе? В палатке решались важные дела. - ...Фашисты не должны догадаться, что отряд ушел из этих мест. Нужно время от времени давать им о себе знать и здесь. Кого вы оставите для этой цели, Мирон Дмитриевич? - Люди у меня уже намечены. Человек двадцать я оставлю здесь с Костей. Костя, неловко улыбаясь, встал. - Я им покою не дам! - усмехнувшись, пообещал он. Николай Михайлович внимательно посмотрел на Костю и улыбнулся. От улыбки глаза его сразу потемнели. - Я помню вас, товарищи. Мы встречались на пасеке у Ивана Матвеича. - Встречались, - со смущенной улыбкой ответил Костя. - Мы с Митей Бурцевым приходили, с комсомольцем. - Помню, помню! - кивнул головой Николай Михайлович и обернулся к Мирону Дмитриевичу: - Еще кого вы решили оставить? Для связи с окрестными селами? - Я думаю - Степана Ильича. Лучшего человека не найти. - Правильно. А где находится семья Степана Ильича? - Семья у него на хуторе. Жена с сынишкой еще раньше к своей матери ушла, в Горлинку, а мать его была здесь, но вчера я ее тоже туда отправил. Николай Михайлович кивнул головой и сморщил лоб: - А эта, другая женщина... - Макитрючка? - подсказал ему Мирон Дмитриевич. - Эта у меня. Разведчица. Во всех операциях участвует. Боевая! В палатку вошел Степан Ильич и грузно опустился на табуретку: - Там Бурцев ждет не дождется. - Да, Митя Бурцев! Вы мне что-то хотели о нем рассказать? Степан Ильич, сжав свои большие ладони, придвинулся к столу: - Тут, Николай Михайлович, такая история с московскими пионерами... Мирон Дмитриевич затушил в пальцах горячий окурок и подсел поближе: - Да-да, это дело спешное! Николай Михайлович внимательно выслушал короткую историю Трубачева и его товарищей. Резкая складка легла на его лоб. - Почему не вывезли своевременно? - отрывисто спросил он. Степан Ильич начал объяснять. - Позвольте... Трубачев? Что-то я слышал о нем от Ивана Матвеича. - Николай Михайлович провел рукой по волосам, нахмурился. - Это не тот рыженький мальчик, который кричал иволгой на пасеке, то есть сторожил нас? - спросил он вдруг с веселой усмешкой. - Он, он! - обрадовался Степан Ильич. - Вспоминаю. Я его однажды встретил в селе. Перед глазами Николая Михайловича встали длинная улица, плетень и вспыхнувший до ушей мальчик, уступающий ему дорогу... - Ну что ж! Надо немедленно что-то предпринять. Где Бурцев? Попросите его сюда! Степан Ильич заторопился к выходу. Николай Михайлович повернулся к Мирону Дмитриевичу: - В Макаровке остались девочки. Где они там живут? Кто о них заботится? - Они живут у моей жинки, как родные. Там и мои ребята, конечно. - А-а, у Ульяны Леонтьевны? - Николай Михайлович покачал головой. - Вашу семью нужно перевести в другое село. Мирон Дмитриевич постучал по столу пальцами, нахмурился: - Куда я их переведу? - Это мы сейчас решим. - Николай Михайлович снова заглянул в свою записную книжку. - Переведите в Семеновку. Там наши люди. Село стоит в стороне. Фашистов там нет, да и вряд ли они туда заявятся. Мирон Дмитриевич развел руками. - Сделайте это немедленно! Я приказываю... - сухо повторил Николай Михайлович. - Оставлять их в Макаровке нельзя, да и не к чему - это опасно. В палатку вошел Степан Ильич. За ним протиснулся Митя. - Бурцев, - сказал Мирон Дмитриевич. Митя вытянулся, козырнул. - Есть Бурцев! Степан Ильич ободряюще кивнул ему головой. Коноплянко поднял глаза и снова опустил их. - Ну вот. Я все слышал, Бурцев, - сказал Николай Михайлович. - Мы с Мироном Дмитричем договорились. Командируем тебя на поиски твоих пионеров. Возьми верного человека и отправляйся. Доставишь их в отряд, а там мы постараемся их переправить через фронт. Понял? - Спасибо, - дрогнувшим голосом сказал Митя. - Можно идти? - Подожди. А с девочками как решим? - В Макаровке только две девочки, я заберу их... Николай Михайлович посмотрел на измученное лицо Мити, на мальчишескую шею, выступающую из выцветшей гимнастерки, и улыбнулся: - Ну, тебе виднее. Бери их всех. Мирон Дмитрия как-нибудь переправит. Ступай. Митя вышел. - Золотой хлопец! Нужный в отряде человек, - сказал Мирон Дмитриевич. Николай Михайлович поглядел на ссутулившегося в углу Коноплянко. - Товарищ, Коноплянко! - мягко окликнул он. - Мы хотим дать вам ответственное задание. Коноплянко вскочил. На щеках его вспыхнули красные пятна. - Я прошу послать меня в самое жаркое дело! - Голубые запавшие глаза его заблестели. Николай Михайлович молча указал на табуретку: - Сядьте, Коноплянко! Нам всем тяжело терять наших товарищей... Я понимаю вас... Он положил руку на тонкие вздрагивающие пальцы Коноплянко. Степан Ильич отошел в сторону. Мирон Дмитриевич старательно собирал в кучку рассыпанный на столе табак. - Вы поедете на Большую землю, - продолжал Николай Михайлович. - Мы дадим вам ответственное задание, о котором я с вами поговорю особо. Вы захватите с собой вот эту бумагу. Она представляет значительный интерес для нашего командования. Николай Михайлович вынул из портфеля сложенный пополам лист и не спеша развернул его. Коноплянко бросились в глаза немецкие слова и даты, написанные неровным, детским почерком. В углу разлилась жирная клякса, наспех подчищенная ногтем. - За эту бумагу наш товарищ заплатил своей жизнью, Сева Малютин, школьник, который оказал нам эту неоценимую услугу, бродит где-то в лесу. Помните это, Коноплянко! - Секретарь райкома строго посмотрел в голубые глаза Коноплянко и протянул ему руку: - Приготовьтесь к отъезду. О деталях поговорим особо... А теперь, Мирон Дмитрич, пойдемте побеседуем с вашими людьми. Он вышел. Коноплянко молча и благодарно смотрел ему вслед. x x x Через час по лесной дороге, потряхивая грибной корзинкой, шел Яков Пряник. Впереди Якова почти бежал Митя, одетый в длинное пальто с поднятым воротником и в щегольской кепке. - Не то кулак, не то барин, - оглядывая его, смеялся Яков. Поиски решили начать с пасеки. - Я уже был там! - взволнованно говорил Митя. - Баба Ивга сказала, что они пошли на пасеку, но на этом все следы и кончаются. - Где кончаются, там и начинаются. Значит, на пасеке и искать надо, - спокойно отвечал Пряник. - А главное, не спеши. Тише едешь - дальше будешь. Человек не иголка, а ребята и вовсе. Найдем! Глава 51. КУДА ИДТИ? Солнце стояло высоко. Прошло уже два часа с тех пор, как ребята вышли с мельницы. Шли медленно, аккуратно выкладывая на пути дорожные знаки. "Иди прямо!" - указывали стрелы. Около шоссе долго сидели в канаве, пережидая, пока проедет немецкий обоз. Бобик рвался из рук и рычал, шерсть на нем стояла дыбом. Снова выложили знак из камней "Иди прямо!" - и перешли шоссе. Начался лес. Укрытые густой зеленью деревьев, ребята вздохнули свободней. Васек оглядел своих товарищей. Курточки у них были пыльные и измятые, щеки серые. События прошлой ночи вселили в них страх и неуве- ренность. Они шли кучкой, пугливо оглядываясь по сторонам. На Севу было больно глядеть. Он еле тащился, тяжело дыша и прижимая к сердцу тонень- кую руку. Васек испугался: - Сева, ты что? Заболел? Сева поднял на него страдающие глаза и улыбнулся: - Не-ет... Ни-чего... - Что - ничего? Плохо ему! Я давно вижу, - расстроенным голосом сказал Саша. - Он еще на мельнице заболел, - вздохнул Одинцов. - У него сердце бьется, наверно. - Малютин, у тебя сердце, да? Ребята окружили товарища, по очереди прикладывали ухо к худенькой груди Севы. - Ой, как бьется! - Прямо как молотом стучит! - Сева, давай мы понесем тебя! - Нам это ничего не стоит! - Честное слово. Севка! - Нам это даже практика! Ребята гладили Севу по спине. Саша грел его холодные руки и просил: - Мы понесем тебя, а? Согласись, Сева! - Да нет, что вы... Я сам пойду. Это ничего, пройдет, - улыбался Сева. - Да ведь трудно тебе идти! - беспокоились ребята. Один Генка не принимал ни в чем участия. Пустыми глазами смотрел он вокруг, молча шел вперед, молча ждал, когда ребята выкладывали дорожные знаки. Петька озабоченно поглядывал на Генку и толкал Мазина. - Иди ты еще! Горе у человека - и все! - огрызался Мазин. Голод невыносимо мучил Мазина. В пустом желудке урчало, живот втянуло под ребра, во рту набегала слюна. Мазин тихонько ощупывал в кармане сухую, заплесневелую горбушку, найденную на мельнице, ковырял ее ногтем, но не осмеливался взять хоть крошку из драгоценного запаса. "Не мне одному есть хочется", - оглядываясь на товарищей, думал Мазин. Никто не жаловался, но по лицам, вытянутым и печальным, было видно, что ребята уже давно голодны. Тоненький Коля Одинцов потуже затянул свой пояс; у Саши вытянулось лицо, и круглые глаза стали большими и грустными; Петька поминутно совался в кусты, искал в траве щавель и заячий лук. Генка молчал - никто не знал, сыт он или голоден. Бобик, свесив язык, уныло плелся за ребятами. Васек не сдавался. Охваченный тревогой за себя и своих товарищей, он бодро шел вперед, стараясь подавить подступающую к горлу тошноту. - Куда мы идем? Надо бы посоветоваться, - говорил Ваську Одинцов. - Надо раньше уйти подальше в лес, сделать там привал... - отвечал Васек. - Ты знаешь эти места? - спрашивал он Генку. Генка, не разжимая губ, кивал головой. - А тут партизаны есть? - Может, и есть, - равнодушно говорил Генка. - Ты веди нас в самое глухое место, чтобы мы там могли сделать привал и, может, переночевать. Понял? Солнце уже бродило где-то за деревьями, когда ребята, пройдя редкое полесье, вступили в темную чащу. Потянуло сыростью, под ногами стелился мох, косматые ели преграждали путь. Генка грудью продирался вперед, на ходу обламывая сухие, колючие ветки и мягко отводя рукой зеленые. Севе расчищали путь Одинцов и Саша. Где-то близко зажурчала вода. Генка остановился, прислушался и повернул влево. - Подожди!.. Выкладывайте дорожные знаки - здесь поворот! - сказал Васек. Севу усадили на пень. Он жадно дышал свежим хвойным запахом леса. Ребята долго и озабоченно выкладывали знаки. Сева подозвал Русакова: - Здесь должны быть грибы... Ты посмотри, Петя! Русаков радостно закивал головой и шмыгнул в кусты. Генка привел ребят к тихому ручью. Ручей монотонно булькал на дне оврага. По склону поднимались молодые сосенки. Над сосенками зеленой крышей переплелись ветви смешанного леса. Сквозь них желтыми бликами пробивалось солнце. Генка показал на вывороченное дерево. Глубокая сухая яма виднелась из-под узловатых корней, обросших коричневым мохом. - Здесь! Бобик бросился к ручью. Ребята огляделись: - Знатное местечко! - Спасибо, Генка! Сбежали вниз. Жадно пили воду. Напоили Севу, разгребли под корнями яму. Саша постелил свое пальтишко. Сева с благодарностью смотрел, как хлопочут товарищи, но говорить ему было трудно. Он лег и закрыл глаза. Ребята сели около ручья. Голод тянул их к воде. - У нас ничего нет... никакой еды, - с усилием сказал Васек и посмотрел на товарищей. - Это пустяки. Можно потерпеть. - Человек может четырнадцать дней жить без еды. - Ну, четырнадцать дней не проживешь. - В лесу не умирают от голода! - строго сказал Трубачев. - Здесь есть грибы! - буркнул Мазин. - А у меня есть спички! - с торжеством сказал Петька. - Где? Где? - Ребята оживились, полезли смотреть на измятую спичечную коробку. - Я ее на мельнице нашел. Пошарил на окне, смотрю - спички! - Я тоже кое-что нашел! - Мазин вынул из кармана заплесневелую горбушку. - Хлеб! Хлеб! Глаза у ребят жадно заблестели. Бобик облизнулся, завилял хвостом. Васек потрогал горбушку. - Не клади на траву, а то муравьи растащат, - отворачиваясь, сказал он. - На, спрячь. Мы сейчас грибов найдем и сделаем похлебку, - сказал Мазин. Он тряхнул своим тощим вещевым мешком. Оттуда со звоном упало зеленое ведерко. - Это я на пасеке взял, - нехотя пояснил Мазин. Генка вытащил из кармана грязную тряпочку, развязал зубами узелок и положил рядом с горбушкой комок слипшейся соли. - Все! Все! - кричали ребята. - Все у нас теперь есть! Саша побежал к Севе: - Малютин! Севка! Мы похлебку будем варить, мы тебя прямо до отвала накормим! Мы сейчас все за грибами пойдем... Пошли, ребята! - Генка, где тут грибы? Лисички или маслята? - Я найду, - вместо ответа сказал Генка. Ребята побежали за ним. - Не уходите далеко, - предупредил Васек. Он сел на берегу ручья и опустил голову. В глазах было зелено, колени дрожали. Одинцов вернулся, присел рядом с ним. - Вот поедим, Трубачев... ладно? А потом посоветуемся, ладно? - робко сказал он. Васек кивнул головой. x x x - Все б тебе, Петька, есть да есть! Об одной еде ты только и думаешь, - ковыряя палкой землю, ворчал Мазин. - Уж ты мне и про сырую рыбу в землянке припомнил и про Макитрючкины вареники... Трепло ты, Петька! - Да я же только так вспомнил... как мы ели когда-то... вообще... - "Вообще, вообще"! Никто не жалуется, один ты скулишь! И тошнит тебя, и под ребрами болит... - Я этого не говорил даже! - вытаращил глаза Петька. Мазин сплюнул голодную слюну: - Не говорил, а все понятно... все на твоей физиономии написано! Петька молча смотрел на Мазина. Пухлые щеки товарища опали, под глазами легли глубокие тени. У Петьки задрожали губы, он нащупал заветный кусочек завалявшегося в кармане сахару. Когда голод особенно мучил Петьку, он осторожно лизал языком этот сахар и, завернув в бумажку, прятал от самого себя. Теперь он вынул его и протянул Мазину: - На, Мазин. Это правда - я просто нетерпеливый... Возьми, возьми! Я уже много съел... я еще вчера ел... Мазин хмуро посмотрел на Петькину ладонь. - Почему не отдал Трубачеву? Сейчас все общее, - сказал он, пряча в карман сахар. Потом увидел мокрые глаза Петьки и виновато сознался: - Я сам нетерпеливый... Сорвался на тебя зря... Ребята принесли полные шапки грибов и весело принялись за стряпню. Чистили грибы. Перочинные ножи нашлись у всех. Костер зажгли одной спичкой. Над ручьем потянулся дымок. Все сидели вокруг огонька. Бобик, положив на лапы голову, спал. Скоро в зеленом ведерке забулькала похлебка. Никто не говорил о страшных событиях, которые загнали их в лес. Но едва наступила тишина, как в памяти каждого вставала пасека, мертвые лица Матвеича и дедушки Николая Григорьевича, пустая, брошенная мельница... А в глазах у Васька возникало детское удивленное лицо Ничипора и бился захлестнутый петлей дед Михайло... Васек вскакивал, с испугом глядел на Генку. Но Генка как будто омертвел. В темных глазах его, как в темной воде, отражалась зелень леса, матово переливались блестки от огня. Похлебку ели жадно, черпая из ведра самодельными ложками и обжигая рты. - Сроду ничего вкуснее я не ел! - говорил Саша. - Еще бы! - подтверждали ребята. Горбушку хлеба пилили перочинным ножом. Разделили поровну. Сахар, с общего согласия, решили отдать Севе. - Да зачем, ребята! Я уже лучше себя чувствую, - сконфуженно отказывался Сева. Он съел размоченный в похлебке хлеб и несколько вареных грибов. - Вкусно тебе? - спрашивали ребята. - Вкусно, - улыбался Сева. - Заешь сахаром. - Я завтра лучше... Бобик долго гремел ведром, доедая остатки. Похлебка подействовала на всех, как волшебное питье. Щеки зарумянились, глаза заблестели, клонило ко сну. Не хотелось думать, что будет дальше; хотелось, разбросав усталые руки и ноги, спать, спать, спать... Даже Генка, свернувшись калачиком на земле, закрывал глаза. - Спите! - махнул рукой Васек. - А кто будет ночью дежурить? - спросил Одинцов. Васек вспомнил, что в тревожную ночь, когда они были в походе, Митя дежурил сам. - Я буду, - сказал он. - Один? - Если надо будет, разбужу кого-нибудь. - Тогда ложись сейчас, а мы с Сашей посидим, - предложил Одинцов. Васек не стал отказываться, натянул на уши курточку и лег около Севы. Мохнатые корни дерева скрыли его под своим навесом, покачали коричневой бородой, пощекотали ему шею. Васек вздохнул и закрыл глаза. Глава 52. НОЧЬ КОМАНДИРА Снова кричат ночные птицы. Снова с нудным гудением пролетают куда-то вражеские самолеты. И так же полон таинственных шорохов лес, но теперь нет рядом Мити. Васек сидит на поваленном дереве. Ухо его привыкло к гудению самолетов, ночные шорохи не пугают своей таинственностью. Не лес страшен Ваську Трубачеву, командиру пионерского отряда. Страшны люди в железных касках, с черепами на рукавах, страшна неизвестность и еще страшнее ответственность, которая легла на его мальчишеские плечи. Что делать? Куда идти? Жив ли Митя и найдет ли он своих ребят? Где партизаны? Как искать их в этом большом, незнакомом лесу? Васек вспоминает жалкую кучку своих товарищей, испуганных, голодных, в грязных куртках... На глаза его навертываются слезы. Он встает и присаживается ближе к яме, где спят вповалку ребята. Теплое дыхание их успокаивает его. Трудно дышит Сева, но он тоже спит, повернув к Саше бледное лицо. Не спит только Генка, его глаза широко открыты. Васек боится заглянуть в Генкины глаза, боится окликнуть товарища. Он со вздохом отворачивается. Что делать? Как поступил бы на его месте взрослый командир? Куда он повел бы свой отряд? Какие-то смутные воспоминания проносятся в голове... обрывки рассказов о твердых, бесстрашных коммунистах, страницы прочитанных книг. Возникает лицо Сергея Николаевича. Васек видит учителя в классе, на сборе, мысленно представляет себе учителя и на фронте. Вот он стоит среди бойцов, такой спокойный, подтянутый, в военной форме. Васек видит и бойцов, окружающих учителя, - они такие же спокойные и подтянутые, как их командир. Они пойдут за ним в бой, может быть, на смерть, они не растеряются перед любой опасностью. Васек машинально стирает с рукава прилипший комок глины. Почему он не заставил ребят вычистить курточки и привести себя в порядок? На что он похож сам! Ведь он командир! Разве было бы так при Мите или Сергее Николаевиче? Васек потихоньку спускается к ручью, растягивает на траве одежду, трет холодной водой щеки, приглаживает непокорный чуб. Потом застегивается на все пуговицы, медленно поднимается назад и осторожно вытаскивает из-под головы Одинцова вещевой мешок. В нем хранится пионерское знамя. Когда-то вместе с Митей, собираясь уходить из села, они аккуратно завернули его в платок и спрятали на самое дно вещевого мешка. Васек присаживается на корточки и осторожно вынимает сокровище отряда. Свет луны падает на шелковое знамя, блестит и переливается в мягких складках. Васек с трепетом читает вышитые на знамени знакомые слова: "К борьбе за дело Ленина будь готов!" - Всегда готов! - шепчет Васек. Эти слова вливают в него новые силы. Мысли становятся ровнее, спокойнее. Неожиданно приходит решение: "Я поведу ребят в Макаровку, от Миронихи узнаю о партизанах, может быть, о Мите, возьму девочек. Я должен привести свой отряд к Мите!" Васек срезает толстую ветку орешника и при свете луны обтачивает ножом древко. Бобик тихонько вылезает из ямы и, широко зевая, садится рядом с мальчиком. Теплая шерсть собаки напоминает забытый домашний уют. Но Васек не позволяет себе вспоминать ничего, что может вызвать на глаза слезы. Он не должен плакать! Командиры не плачут! Васек надевает на древко знамя и встает. Приложив древко к плечу и вытянувшись во весь рост, он неподвижно стоит под Красным знаменем, облитый лунным спетом. Завтра он поведет свой отряд в полном боевом порядке! И, что бы ни ожидало их впереди, они не посрамят чести пионеров! x x x Солнце уже просвечивает сквозь листву, когда, сложив рупором ладонь, командир горнит утреннюю побудку. Ребята послушно вскакивают, протирают глаза и... бросаются к знамени. - На зарядку становись! - останавливает их спокойный голос командира. - Назначаю кашеварами Мазина и Русакова! Варить грибную кашу! - Есть варить кашу! - Привести в порядок одежду! - Есть привести в порядок одежду! - Объявляю приказ по третьему отряду: через час выступить в полном боевом порядке! Направление - Макаровка. - Есть! - радостно откликается отряд. - Пионеры! К борьбе за дело Ленина будьте готовы! - Всегда готовы! Глава 53. В ПУТИ Снова темные чащи, запутанные тропинки. В оврагах и в сырых, болотистых местах острая осока ранит ноги. На коротких привалах - грибная похлебка, сине-пепельная ежевика. От ежевики губы у ребят синие, пальцы как будто испачканы чернилами. Сева находит какие-то растения, годные для еды. - Это паутинистый лопух, - говорит он. - Корни его похожи на спаржу, их едят. - Ну тебя, Малютин! - обижается Мазин. - Всегда ты что-нибудь придумаешь! Если хочешь знать, это просто колючки; их называют собаками, потому что они цепляются за платье. - Это верно, но корни молодого лопуха едят. Жаль, у меня нет книжки - я бы тебе доказал. - Он правду говорит, - неожиданно вступает в разговор Генка. - Я сам читал про это. А кислицу варил и ел. Мазин безнадежно машет рукой: - Как-нибудь без лопухов обойдемся. - Генка, сколько отсюда до Макаровки километров? - спрашивает Васек. Генка морщит лоб: - Як бы по шоссе, то недалеко. А так - кто его знает... може, километров двадцать... Трубачев спешит. Грибная похлебка без соли и хлеба плохо подкрепляет силы. Голод начинает одолевать ребят: щеки у них пожелтели, глаза ввалились, около губ обозначились глубокие складки. От долгой, непривычной ходьбы болят ноги. Тапочки прохудились - ребята идут босиком, пробираясь по глухим местам, заросшим крапивой и колючками. Но никто не жалуется. "Вот дойдем до Макаровки - и все будет хорошо!" - думает каждый. На привалах подробно обсуждается встреча с девочками; ребята оживляются, радуются. - Трубачев! Трубачев! Мы так тихонько подойдем к их дому и - рраз! - как выскочим! - Ну, "выскочим"! Там ведь фашисты. Надо тихо, по одному как-нибудь... Можно даже просто вызвать Валю или Лиду. - Нюру надо вызвать! - вставляет Одинцов. - Эх, Макаровка! Еще найдет ли нас Митя! Мальчики еле плетутся. Лес, лес и лес... Нигде не видно просвета. - А не заблудимся мы, Генка? - Ни. Потянулись сухие, нагретые солнцем вырубки. Под пнями - редкие, почерневшие ягоды земляники. Нет воды. Воду, запасенную на последнем привале, потратили на похлебку. Зеленое ведерко пусто. Бобик, свесив на сторону сухой язык, уныло плетется сзади. - Генка, скоро вода будет? - облизывая потрескавшиеся губы, спрашивает Васек. Генка разгребает желтые листья, берет горсть земли, рассыпает ее на ладони: - Далеко... Коло Жуковки под мостом вода... Ребята еще острей ощущают сухость во рту. - Около Жуковки так около Жуковки... Вперед! - командует Трубачев. Жаркий полдень. В глазах красные, желтые, бурые листья. Лес наконец кончается. Перед выходом на шоссе Васек объявляет большой привал. Ребята без сил валятся на траву. Мазин и Русаков остаются на страже. Петьку одолевает сон. - Чего глаза закрываешь? - толкает его Мазин. - Здесь шоссе близко - того и гляди, на фашистов нарвемся, а ты спишь! - Я не сплю... Я просто сквозь ресницы смотрю... для интереса... - Знаю я, какой у тебя интерес! А еще хочешь разведчиком быть! - шепотом говорит Мазин, поглядывая на спящих ребят. Петька придвигается ближе: - А если Митя нас не возьмет? - А куда ему нас девать? - Мало ли куда! В село какое-нибудь... - Я не пойду! - решительно заявляет Мазин. - Я бы сейчас ушел, да Трубачева не хочу подводить. Петька задумывается, потом шепчет, показывая на Васька: - Он и сам воевать захочет. - Не захочет, если не позволят! Для него приказ - это вес! - А для нас, Мазин? Мы ведь тоже пионеры... - "Для нас, для нас"! - передразнивает его Мазин. - Что для других, то и для нас. Только ведь мы Р. М. 3. С. Забыл? Мы должны на войне послужить Родине! - Конечно! Мы для этого тренировались, - округлив глаза, шепчет Петька. Но Мазин уже не слушает его. Странный, розовый свет ложится на траву. Словно освещенные изнутри, стоят на опушке прямые желтые сосны, за ними краснеет широкая полоса неба. - Петька, зарево! Генка беспокойно ворочается во сне, открывает глаза и сразу вскакивает: - Горит! - Петька, буди ребят! Через минуту весь отряд собирается на опушке леса. Под высокой, обрывистой опушкой проходит шоссе. Отсюда далеко видны колхозные поля. Небо охвачено огнем; за полем, на расстоянии километра, бушует пламя. - Село! Село горит! Эсэсовцы жгут село! - шепотом говорят ребята. - Проклятые! Проклятые! В тишине прорывается гневный голос Генки: - Жгите, жгите, гады! Попомнится вам моя земля! x x x На последней ночевке перед Макаровкой снова стоит на посту Васек. Неровный свет луны пробегает по худым, изможденным лицам его товарищей. - Гена... моя мама будет любить тебя, как родного, - слышится в темноте шепот Севы. - Одна у меня матерь - Украина. Не сирота я, - угрюмо отвечает Генка. - Спи. Глава 54. "ТРУБАЧЕВ ПРИШЕЛ!" - Девочка! Девочка!.. Хроменькая Фенька прижимает к плетню острое личико и смотрит на дорогу. - Девочка! Это свои, не бойся! Из кустов осторожно поднимается рыжий мальчик. У него темные, запавшие щеки и синие глаза с лихорадочным, голодным блеском. Он протягивает через плетень худую руку: - Послушай, девочка... Фенька боязливо отступает назад. - Нема хлиба, зараз картошки вынесу, - бормочет она, поворачиваясь, чтобы бежать в хату. - Нет, нет! Подожди, подожди, девочка! Иди сюда! Фенька останавливается. Мальчик оглядывается на дорогу и тихонько спрашивает: - Знаешь Мирониху? Фенька кивает головой. - Послушай! У нее есть девочки. Это наши. Вызови их, скажи - Трубачев пришел. - Московские? - шепотом спрашивает Фенька. - Да, да! Знаешь ты их? - Знаю. Фенька пытливо смотрит на мальчика и боком перелезает через плетень: - Они тут, на поляне. До Вали пошли. Пойдем - покажу! Она, прихрамывая, бежит по тропинке; Васек едва поспевает за ней. - Подожди немножко... Я не один, я с товарищами! - говорит Васек. Из кустов один за другим выходят ребята. Бобик рвется из рук Пети Русакова и тихо рычит. Фенька останавливается. В глазах ее мелькает беспокойство. - Вон они, за оврагом... на поляне, - быстро говорит она и, повернувшись, бежит назад. - Девочка! Девочка! Не бойся! - кричит ей вслед Васек. - Это свои! Но Фенька не оглядывается. - Испугалась нас! - вздыхают ребята. - Что же делать теперь? - Ничего, сами найдем! Тут близко - на поляне где-то... Мальчики спускаются в овраг, карабкаются наверх, потихоньку советуются: - Может, лучше к Миронихе идти? - Где тут поляна? Лес начинается уже... - Жаль, испугалась девочка. Она бы показала. - Эй, хлопцы, куда пошли? - вынырнув из густой травы, машет рукой Фенька. - Налево идите! За дубами тропинка будет. Чуете? - Чуем! Чуем!.. Иди сюда! - Не тронем мы тебя! - Эх, ты, проводила бы! Фенька мотает головой: - Сами найдете - за дубами! - Пошли! - говорит Васек. На пригорке - широкостволые, старые дубы. Ребята настороженно и радостно улыбаются. На их лицах - нетерпеливое ожидание встречи. За дубами неожиданно открывается светлая лесная поляна. Солнце косыми лучами падает на траву. Под молодой березкой, у свежей насыпи, покрытой сорванными полевыми цветами, прижавшись друг к другу, сидят две девочки. Они сидят под одним платком, подобрав под себя босые ноги. Легкий ветер пробегает по поляне. На березе бьется тонкая дощечка... Васек еще издали видит двух девочек и свежую насыпь под березой. Сердце у него падает. Ребята в смятении останавливаются за его спиной. - Кто-то умер... - хриплым шепотом говорит Васек, не двигаясь с места. Лида Зорина быстро поднимает голову, платок скользит с ее плеч; она вскакивает, в упор смотрит на Васька остановившимися черными глазами, потом с криком протягивает вперед руки: - Нюра! Нюра! Трубачев пришел! Нюра бросается к подруге, обнимает ее за шею, и обе они громко плачут. Мальчики, тяжело волоча ноги, боязливо подходят к насыпи. На березе сиротливо бьется дощечка. На дощечке - короткая, скупая надпись: ЗДЕСЬ ПОХОРОНЕНЫ УЧИТЕЛЬНИЦА МАРИНА ИВАНОВНА И ШКОЛЬНИЦА ВАЛЯ СТЕПАНОВА Нюра падает на сорванные цветы, обнимает тоненький ствол березы: - Валечка! Валя! Трубачев пришел! Глава 55. НОЧНОЙ СТУК - Куда же вы пойдете одни? Вы ж дети... - качая головой, говорит Мирониха. Трубачев молчит. Глаза у него слипаются от усталости и сытой пищи. Ребята тоже размякли. Петька, широко раскрыв рот, спит сидя. Сева давно уже лежит на скамейке. Одинцов, подперев рукой голову, дремлет над своей миской. Ему жалко отодвинуть миску, хоть она и пустая. Генка ест медленно, подставляя под ложку кусок хлеба и бережливо собирая крошки. Мазин, умильно глядя на Мирониху, просит вторую миску борща. - Нельзя, Мазинчик, нельзя, - уговаривают его девочки. - Нельзя тебе сразу много есть... Ты можешь заболеть. - Нельзя, нельзя, дети мои! - строго говорит Мирониха, убирая от Мазина пустую миску. - Сегодня уж так, а завтра я вам целый чугун борща наварю! Маруська с жалостливой усмешкой в глазах подолгу смотрит на каждого из ребят и время от времени громко говорит: - Дайте ж им хоть трохи покушать, мамо! Мирониха со вздохом стелет на пол сенник: - Ложитесь спать, хлопцы. Треба огонь тушить, а то как бы полицаи не завернули до нас. А завтра где-нибудь я вас пристрою. Может, на Жуковку до сторожа сведу... "Завтра... завтра..." - бессильно склоняя голову на подушку, думает Васек. Ребята падают рядом с ним; девочки отдают им свои простыни, одеяла. Спящего Петьку укладывает Мазин. "Эх, Валя... Валя Степанова!"- вспоминает Васек. Откуда-то, из самого краешка глаза, выбегает слеза и мокрым пятнышком расползается по подушке. Острая тоска схватывает за сердце, тревога отгоняет сон. Васек видит перед собой весь утомительный путь, который они прошли. Лес, лес, лес... Где же Митя? Идет ли он по их следам, знает ли он, что случилось с ними в селе? Зачем пойдет он на пустую мельницу? А следы их и дорожные знаки начинаются только оттуда! Ваську кажется вдруг, что все его надежды напрасны. Митя не придет! Мирониха тоже, наверно, не знает, где искать партизан. И у себя она не может их оставить - у нее и так полна хата. Сон окончательно покидает Васька. Он облокачивается на подушку и не мигая смотрит на коптилку. - Ну, чего зажурился, хлопчик? Тяжело тебе за главного быть? - Мирониха присаживается с ним рядом, гладит его по голове и растроганно говорит: - Спи, голубчик! Ты свое дело сделал - довел ребят. Теперь я об вас подумаю. Люди-то свои везде есть! Кругом они... Фашисты думают, как бы им партизан в кольцо взять, а партизаны давно уже фашистов в петлю загнали. Мирониха тихо смеется. Глаза ее лучисто светятся в темноте, на щеках появляются ямочки. Васек улыбается... Тихий стук в окно пугает обоих. Мирониха бледнеет. - Чужой стук... незнакомый, - шепчет она, приложив к губам ладонь. Стук повторяется, у двери скрипит крыльцо. Мирониха окидывает взглядом спящих ребят. - Если что, скажи - из Жуковки... за грибами ходили... ночевать попросились, - шепчет она Ваську и бежит к двери. Васек толкает ребят: - Не спите! Не спите!.. Нюра и Лида тревожно смотрят с печки, свесив вниз головы. - Мирониха я и есть. Чего треба? - сурово спрашивает Мирониха, впуская в хату низенького человека с морщинистым лицом и выцветшими седыми бровями. - Чего треба, то я и нашел! Ясно! Человек не иголка!.. Это чьи ребятишки у тебя? - весело кивает он на ребят. Ребята вскакивают. Сонный Бобик вылезает из-под стола и, виляя хвостом, обнюхивает гостя. - Ба! И ты тут, скотинка, а? Скажи пожалуйста! - удивляется тот. Мазин, расталкивая ребят, подходит сбоку и беззастенчиво разглядывает знакомое старческое лицо с лукавыми светлыми глазами. - Свой я, свой! Чего всполошилась, гражданочка? Разве чужие так ходят!.. От Мирона Дмитрича мы пришли... Стой, я товарища своего впущу... - Он поспешно идет к двери и кашляет на крыльце. Мирониха недоверчиво прислушивается. - Это тот... тот, со свистком, - шепчет Ваську Мазин. Дверь снова открывается. Высокий человек в длинном пальто сбрасывает щегольскую кепку. Васек бросается к нему: - Митя!.. Ребята тесной кучкой окружают Митю, виснут на нем со всех сторон; девочки обнимают его за шею, гладят по лицу: - Митя... Митя... Митенька!.. - Ой, мамо, мамо, - громко всхлипывает Маруська, - дайте ж им хоть трохи покушать! Глава 56. В ПАРТИЗАНСКОМ ЛАГЕРЕ За палаткой послышался шум. Николай Михайлович поднял голову. - Узнайте, что там такое! - отрывисто сказал он, просматривая свежий листок фашистской газетки, только что доставленной связным. Степан Ильич поспешно вышел. Около землянки, где жила Оксана, собрались партизаны. Среди них слышались удивленные восклицания, одобрительные возгласы, добродушные шутки. В центре этой кучки стояли ребята. Курточки и штаны почти у всех были разорваны и свисали бахромой на рукавах и коленках; волосы отросли и торчали вверх; за ушами Васька золотились рыжие колечки. Девочки в длинных кофтах выглядели не лучше. Зато красные пионерские галстуки были повязаны с особой тщательностью, свежевымытые щеки ребят блестели, и на лицах было написано безграничное счастье. Шелковое знамя жарко и празднично алело над маленьким отрядом. Смущенные встречей с партизанами и необычайной обстановкой лагеря, мальчики искоса поглядывали на Митю и растерянно улыбались. Бобик, издавая тихое ворчание и настороженно подняв уши, вертелся под ногами. - Эй, хлопцы, пополнение пришло! - шумели вокруг партизаны. - А худые - беда! Небось не емши по лесу бегали! - Зараз треба их на продовольствие поставить! - А чего ждать? Доложи командиру, - советовали Мите. Степан Ильич шагнул в круг, широко раскрыл руки и захватил в свои объятия ребят: - Эх вы, други мои! Соколята! Ребята зашумели, заговорили все разом: - Дядя Степан! Мы шли, шли... - Мы все лесом да лесом... Мы грибы ели... - А вот наши девочки, дядя Степан! Это Лида и Нюра! Васек радостно прижался к колючей щеке дяди Степана. - Золотой ты хлопчик, ридна моя кровь! - заглядывая ему в глаза, повторял Степан Ильич. Партизаны, стоя вокруг, с волнением глядели на эту встречу. Приход пионеров в лагерь был для всех радостным событием, напоминавшим о мирной жизни. - Галстуки сохранили! Вот это пионеры! - Эй, Сенька, сходи за нашей маткою! Она тут все глаза проглядела поджидая. Но Оксана, заслышав шум в лагере, уже торопливо шла от речки. Митя бросился ей навстречу. - Привел, привел, Оксана Николаевна! - закричал он еще издали, пока- зывая на ребят. - Вот они! Степан Ильич подтолкнул Васька: - Беги, встречай! Ночи она не спала из-за вас... Васек бросился вперед, но девочки опередили его: - Тетечка! Тетечка! Оксана тревожным, быстрым взглядом охватила ребят, большими теплыми руками прижала к себе их головы, ощупала острые плечи, торчащие лопатки, заглянула каждому в глаза: - Птенчики вы мои бескрылые! Партизаны смотрели на нее, крякали, вздыхали: - Да... встретились, значит... Оксана вдруг выпрямилась. - Сенька, топи баню! Ножницы неси! - скомандовала она свежим, молодым голосом. Партизаны засмеялись: - Сейчас вам, ребята, санобработка будет! Степан Ильич вошел в палатку с сияющим лицом: - Прибыл Бурцев с ребятами! Николай Михайлович улыбнулся: - Нашлись? Ну-ну! Позаботьтесь там, чтобы их накормили. Пускай хоро- шенько отдохнут, а завтра мы их переправим через фронт. Часть можно бу- дет на самолете с Коноплянко. Как самочувствие Ильи Кондакова? - Неважно... Изрешетили хлопца - смотреть страшно. - Да, дорого ему обошлась Жуковка! Ну что ж, отправим в Москву на излечение. А Макитрючка что? - Макитрючка ничего. "Скоро, говорит, встану". Просит считать здоровой. - Ну, о ней мы тут позаботимся. А как насчет Ульяны Леонтьевны? Устроили? - Точно. Сегодня ночью перевезли с детьми в Семеновку. Николай Михайлович кивнул головой: - Хорошо. Попросите ко мне Мирона Дмитрича и Коноплянко. x x x Ребята сидели за длинным столом и ели густую гречневую кашу. К столу подошла Костичка; улыбаясь, села рядом. После казни деда Михайла Костичка вместе с детьми ушла в лагерь к мужу. Увидев ее, ребята обрадовались. Генки не было: он ходил по лагерю - искал Гнедка. Митя подозвал мальчика к себе: - Сейчас, сейчас, Генка, придет твой Гнедко, не бойся! - Не бачу я его... Може, убитый? - хмуро спросил Генка. - Да нет! Сейчас сам увидишь. Экий ты недоверчивый! Из-за деревьев выглянул Сенька. Он тянул на поводу стройного, высокого жеребца. - Гнедко!.. Генка заложил в рот два пальца и тихонько свистнул. Жеребец ответил тихим радостным ржанием и, высоко подкидывая спутанные передние ноги, поскакал навстречу хозяину. Генка обнял его голову, прижался к ней лицом и беззвучно заплакал. Конь мягкими черными губами трогал шею и руки Генки, глядел на него большими понимающими глазами и тихонько фыркал. - Михайлов внук плачет, - хмуро говорили партизаны. - Не мешайте ему, не подходите, - останавливал Митя. Историю Генки и его коня хорошо знали в партизанском отряде. Выплакавшись, Генка по-хозяйски осмотрел своего Гнедка. - На що звязали? - сердито сказал он Сеньке. - Освободи его! Он теперь от меня никуда не уйдет. Сенька послушно распутал веревку на ногах жеребца. Генка осмотрел копыта коня, провел рукой по мягкой спине и заметил след от седла. - Плохо седлаешь... Так спину коню можно натереть! - строго сказал он, отпуская Гнедка и глядя ему вслед. - Овес даете? - А як же! Все даем - и овес и хлебца даем, - торопливо уверил его Сенька. Когда Генка вернулся к ребятам, глаза у него были красные, но блестели и хмурое выражение лица смягчилось. x x x - Ешьте, ешьте! - угощал ребят Митя. Он чувствовал себя хозяином здешних мест и, радуясь впечатлению, которое произвел на ребят лагерь, с мальчишеской гордостью говорил: - Вы что смотрите? Целый город у нас тут! Это еще что! Мы ведь только что перебрались сюда, а вот подождите - укрепимся хорошенько... После соединения с макаровцами лагерь расширился и стал походить на большую стройку. Место было выбрано для зимовки. Партизаны устраивали себе теплое жилье. Слышался стук топоров, падали деревья, визжали пилы. Землянки строились прочные, с печами и маленькими окошками. Стол, за которым сидели ребята, издавал свежий смолистый запах. Для кухни было отведено особое место. Под навесом был сложен весь кухонный инвентарь, отбитый у фашистов. Были две просторные палатки для раненых. Ребята узнали, что за день до их прихода был совершен крупный налет на Жуковку, пущен под откос поезд с эсэсовцами, взяты большие трофеи: ручные пулеметы, винтовки, обмундирование. - Неплохо Гитлер вооружил нас! - смеялся Митя. Пока Митя рассказывал, Мазин рыскал глазами по лагерю, оглядывая постройки и что-то соображая про себя. Тревогу его разделял Петька Русаков. Еще в дороге Митя сказал ребятам, что их отправят домой. Девочки, Саша и Сева Малютин искренне и шумно радовались. Одинцов тоже хотел домой, но он ждал, что скажет Васек Трубачев. Он всегда и во всем поддерживал товарища и расставаться с ним не хотел, несмотря на желание ехать домой. Васек задумался. Он, конечно, хотел бы воевать вместе с партизанами, но ослушаться взрослых не мог. - Приказ - это все! - подумав, сказал он Одинцову. Генка вел себя так, как будто слова Мити вовсе не касались его. Мазин и Русаков решили "отчаянно" просить командира оставить их в отряде. - Я прямо заплачу, Мазин! - серьезно говорил Петька. - Я тебе "заплачу"! Что ты, у тетеньки в племянники просишься, что ли? Ты в партизаны просишься у командира! - Верно. Я лучше буду так смело говорить... Мазин сделал гримасу: - Тощий ты и маленький... не имеешь внушительного вида. Петька с огорчением разглядывал себя: - А ты скажи, что мне пятнадцать лет. - Не дурак я, чтобы перед умными людьми врать! - огрызался Мазин. Пока ребята ели, партизаны, занятые своими делами, издали разглядывали их. - Рыжий - это, видать, командир. Весь отряд привел! - А тот, с краю сидит, глазастый, - говорят, вместе с дедом Михайлом работал! - Эх, война! Всех зацепила! - Вот глядишь - дети совсем! А у них уж свои герои есть, - качал головой бородатый старик, натачивая пилу. - А в чем дело? Дело в воспитании, тут ничего не скажешь. - Воспитание советское... Строители будущего! В коммунизме будут жить! - откликнулся военный, пришивая пуговицу к своей гимнастерке. - Крепкие ребята! Друг дружку в беде не бросали! - с уважением сказал молодой хлопец. - А собачка-то откуда взялась? Для компании, что ли, привязалась к ним? - Собака Ивана Матвеича. Бобиком зовут. Я на пас