вавшие берега и сооружавшие знаки.
     Когда оправившийся  от  цынги Овцын прибыл в Петербург и подробно
поведал  в  Адмиралтейств-коллегий  о  всех  злоключениях  своего   на
редкость  неудачного  плавания,  он  убедился,  что  его очень ценят и
согласны удовлетворить все его  требования  организационного  порядка,
необходимые  для  успешного завершения возложенной на него задачи.  Он
убедился также, что решение правительства осуществить задачу похода из
Оби  на  Енисей  какою  бы то ни было ценой - попрежнему неизменно.  В
данном ему наказе даже стояло многозначительно:  "А  без  окончания  в
совершенстве оной экспедиции возвращения не будет".
     Каковы же были требования Овцына?  Прежде всего,  он просил новый
корабль для экспедиции, затем новых сотрудников, которых он укажет, и,
что весьма,  как он полагал,  необходимо, - партию казаков, которая бы
следовала на оленях с чумами и продовольствием по берегу,  сопровождая
таким образом судно  "на  случай  его  бедствия".  Овцыну  было  также
разрешено  заготовить  подарки  для  кочевников  и  в  нужных  случаях
поступать "сверх инструкций".
     С Овцыным   теперь   отправлялись   приобревшие   в  этом  походе
известность штурман Минин  и  подштурман  Стерлегов.  Кроме  них,  его
сопровождали  шкипер Воейков,  подлекарь,  "геодезии ученик" Выходцев,
рудознатец Лесков и "весьма замечательное  лицо  -  своими  средствами
обучавшийся  и  по охоте пошедший в экспедицию" - гардемарин Паренаго.
Всего с Овцыным отправлялось 50 человек.  Но,  увы,  и эта  третья  по
счету  экспедиция  Овцына оказалась совсем неудачной.  Путешественники
неизменно обретались "в великих льдах".  Для зимовки подходящего места
не  нашли,  да и не с чем было зимовать.  Не принесла никакой пользы и
партия казаков;  повстречав по дороге неведомую ей огромную  Тазовскую
губу и приняв ее повидимому за море,  казаки повернули обратно.  Новый
корабль не был окончен к сроку,  а потом пришлось плыть на старом. А в
результате - опять угроза замерзнуть посреди губы, опять "консилиум" и
решение плыть  обратно.  Оставив  на  Гусином  мысу  и  в  Семиозерном
магазине часть провианта "для будущей экспедиции", повернули обратно и
26 сентября были в Обдорске.
     Но Овцын, переехавший на зимовку в Березов, и на этот раз не упал
духом.  "Меры были приняты еще сильнейшие:  в течение зимы послан один
геодезии  ученик  Выходцев  с  партиею самоедов к северной оконечности
полуострова для постройки магазина из выкидного  леса,  замеченного  в
прошлую  кампанию,  и  для  обзора  и  постановки маяков к енисейскому
устью:  с енисейского устья послан навстречу другой геодезии ученик  -
Прянишников  с  партиею казаков;  опять нанят большой табун оленей для
сопровождения экспедиции;  по берегу вновь промерено  обское  устье  и
расставлены по нему вехи, что весьма облегчило выход"*.
     (* А. Соколов - Северная экспедиция (1733-1743). СПб. 1851.)
     На этот  раз  удача  улыбнулась  нашему путешественнику.  Еще раз
подтвердилась истина, что нигде не зависит человек так от случайности,
как   в  Арктике.  Достаточно  было  произойти  в  атмосферной  машине
небольшому сдвигу,  и ледовые условия моря тотчас же изменились.  Лето
1737  года,  как  мы  видели  выше,  позволившее Малыгину благополучно
достигнуть  устья  Оби,  было  замечательно  по  отсутствию  льдов   в
некоторых районах полярного моря.
     29 июня на новом выстроенном в Тобольске боте,  носившем довольно
странное наименование - "Обь-Почтальон",  в сопровождении дубельшлюпки
под управлением  штурмана  Кошелева,  Овцын  вышел  в  море;  всего  в
экспедиции участвовало 70 человек.  По дороге был забран оставленный в
предшествующие плавания на берегах губы провиант.  Льдов не встретили,
но  сильно  задерживались  ветрами  с туманами;  тормозила также поход
сильно отстававшая дубельшлюпка.
     3 августа   на  широте  72<sup>o</sup>  с  радостью  увидели  сопровождавший
экспедицию   по   берегу   караван.   От   проводников   узнали,   что
продовольственные  магазины  ими  уже  сооружены  в намеченных местах.
Продолжая плыть к северу,  7 августа вышли наконец  в  открытое  море;
огромная  Обская  губа  была  теперь  позади.  Вскоре  заприметили  на
горизонте,  впервые за все это плавание, льды. "Вода здесь была весьма
солона  и горька,  цветом темноголубая,  глубины 7 сажен".  Пройдя еще
немного вперед и достигнув широты 74<sup>o</sup>  2',  подошли  к  кромке  льдов,
залегавших  "необозримою  массою  на  севере и на западе буграми,  над
которыми летали черные чайки,  и видели здесь кита, пускавшего высокие
фонтаны. Глубина увеличилась до 12 сажен".
     Проницательный Овцын   сумел   ориентироваться    в    окружающей
обстановке,  он  верно заключил,  что Обская губа пройдена им целиком,
что материковый берег  здесь  оканчивается,  а  потому,  не  дожидаясь
своего  коллеги  Малыгина,  который  и в самом деле вскоре сюда прибыл
вместе  со  Скуратовым,  Овцын,  "произведя  консилиум",  повернул   к
востоку.  16 августа моряки обошли мыс Матте-соль (Тупой мыс).  Занеся
мыс на карту (шир.  73<sup>o</sup>15') и  поставив  на  нем  знак  с  надписью  о
совершенном подвиге,  пошли в Енисейскую губу. И, наконец, 31 августа,
"хотя через великие трудности",  входили в Енисей,  которого не  могли
столько времени достичь.
     После короткой   остановки   для   свидания   с   ожидавшими    и
приветствовавшими  экспедицию казаками,  отправились вверх по Енисею в
Туруханск, но прибыть туда за поздним временем не удалось; застигнутые
в нескольких верстах от города морозами,  моряки принуждены были здесь
зазимовать.
     Поручив штурману   Минину   в   следующее  лето  (1738)  заняться
исследованием земель к  востоку  от  устья  Енисея,  т.-е.  попытаться
обойти   огромный   Таймырский  полуостров,  сам  Овцын  отправился  с
донесением в Петербург.  Ободренный успехом, полный дальнейших планов,
моряк  вскоре  же  думал вернуться,  чтобы принять на себя руководство
экспедицией.  Но злой язык ябедника,  тайного недоброжелателя  Овцына,
разбил его карьеру.
     Вообще надо сказать,  что кляузы,  доносы,  всякого рода интриги,
скандалы,  недоброжелательства  и  ссоры - эти исконные напасти старой
русской жизни, это настоящее ее проклятье - широко развернулись во все
продолжение Великой Северной экспедиции.
     Лишь только  Овцын  приехал  в  Тобольск,  как  был  арестован  и
препровожден  в  Тайную  розыскных дел канцелярию,  где ему предъявили
обвинение в дружеском обхождении в скучном Березове с  сосланным  туда
князем  И.  А.  Долгоруким*.  Овцына  судили и,  разжаловав в матросы,
послали в  Охотск  к  Берингу**.  Вот  "милостивая  награда",  которую
получил  злополучный  моряк за труднейший поход по отысканию северного
морского пути из Оби в Енисей***.
            (* В 1739 году И. А. Долгорукий был колесован.)
     (** От страшной системы подозрений и доносов, от "государева слова
и  дела"  (выражение,  связанное  с донесением или оговором по важному
государственному преступлению) в  свирепствовавшую  беспощадно  Тайную
канцелярию  не  был  в то время свободен решительно никто,  не избегли
этого и ученые.)
     (*** За усердную службу и помощь, оказанную Берингу, Овцыну в 1741
году вернули чин  лейтенанта.  В  1749  году  он  участвовал  в  новой
экспедиции на Камчатку.  В 1757 году он получил чин капитана II ранга,
а в 1757 году был переведен на береговую службу.)
     Работу Овцына продолжали штурманы Минин и Стерлегов.  4 июня 1738
года они совместно с Паренаго и Лескиным вышли из  Туруханска  в  море
для   обследования   берегов   совершенно  неведомого  им  Таймырского
полуострова.  В этот поход морякам удалось,  миновав  Ефремов  Камень,
достичь,  хотя и с большими трудностями, 73<sup>o</sup>14'. Они добрались до того
места,  откуда берег стал уклоняться к востоку.  Но дальше морякам  не
удалось продвинуться,  они были задержаны грядою "сплошных,  высоких и
гладких неподвижно стоявших льдов".
     Упорно дувшие  от  северовостока ветры не обещали ничего доброго,
густыми хлопьями  повалил  снег,  а  затем  пришли  и  морозы.  Снасти
обледенели,  вода  замерзала от всплесков,  палуба обратилась в каток.
Рано нагрянувшие морозы все усиливались, льды стали смерзаться, берега
покрылись   пеленою   снега.  На  беду  вышла  пресная  вода.  Попытки
продвинуться вперед были  совершенно  бесполезны;  оставив  дальнейшие
покушения,  повернули  назад  и  направились  в  устье Енисея,  куда и
прибыли 19 сентября,  бросив  якорь  у  зимовья  Терехина.  По  дороге
произвели опись западного берега устья реки.
     Получив распоряжение   от    Адмиралтейств-коллегий    продолжать
исследования,   руководствуясь   инструкцией   Овцыну,   Минин   летом
следующего 1739 года повторил  попытку  предыдущего  года  -  обогнуть
Таймыр.  Но  попытка эта оказалась еще более неудачной.  Выйдя слишком
поздно (в начале августа),  он смог добраться только до устья,  откуда
"за наступлением уже позднего времени" возвратился в Туруханск,  где и
зазимовал.
     Изверившись в  возможности обойти Таймыр морским путем,  участник
экспедиции  подштурман  Стерлегов  в  январе  1740  года   организовал
небольшую  партию  на  собаках,  на  которых  достиг к середине апреля
весьма значительной широты (75<sup>o</sup> 26'),  где и  соорудил  на  выдающейся
скале  сигнальный шест с надписью*.  В эту экспедицию Стерлегов заснял
на карту весь берег Таймыра,  начиная от устья Енисея. Он продолжал бы
свое  путешествие,  но  досадная  непредусмотрительность  того времени
(отсутствие защитных глазных приспособлений) испортила  все  дело.  От
сильно  отраженных  снежными полями солнечных лучей у Стерлегова и его
спутников настолько разболелись глаза, что они почти перестали видеть.
Опасаясь совершенно ослепнуть, Стерлегов поспешил возвратиться.
     (* Эта скала впоследствии получила название мыса Стерлегова.)
     Между тем,  Минин  не  сдавался  и  упорно доказывал,  что обойти
Таймыр можно и с моря.  В том же,  т.-е. 1740 году он делает последнее
покушение   обойти  с  запада  эту  незадачливую  землю  и  достигает,
непрерывно борясь с сильными ветрами,  пасмурностью и туманами,  почти
той  же  широты,  что  и Стерлегов (75<sup>o</sup>15')- Но далее встречает льды и
входит "в непроходимо густую массу их".  Подвергаясь большой опасности
быть раздавленным льдами и совершенно не представляя положения берегов
впереди,  Минин  едва  выбирается  из  ледяных  объятий,  поворачивает
обратно и 27 сентября,  "при погоде уже очень холодной", "втягивается"
в покрытую льдом речку Дудинку, где остается на зимовку.
     Частичный успех окрыляет упорного Минина. Он посылает в Петербург
сопровождаемое картами и журналами донесение, в котором указывает, что
его бот достаточно крепок и может выдержать еще две кампании, для чего
ему потребно...  - и он перечисляет необходимые ему припасы, магазины,
просит  проводников  и  пр.  Не беря на себя разрешения этого вопроса,
Адмиралтейств-коллегия   поручает   рассмотреть   предложение   Минина
лейтенанту Харитону Лаптеву, который дает отрицательный отзыв, так как
сам уже на опыте убедился в  полной  невозможности  обойти  таймырский
берег  морем.  На  этом  работа  Минина  и  его помощника Стерлегова в
Великую Северную экспедицию заканчивается**.
     (** 13 августа 1922 года известным полярником Н.  Н.  Урванцевым в
20 км на восток от острова Диксона  была  найдена  доска  с  прекрасно
сохранившейся  вырезанной  на  дереве  следующей надписью:  "1738 году
августа 23 дня мимо сего мыса именуемого  Енисея  Северовосточного  на
боту  Оби  Почтальоне  от  Флота  штурман  Федор Минин прошел к осту в
ширине 73<sup>o</sup> 14' N". Эта любопытная реликвия Великой Северной экспедиции
и в частности плавания штурмана Минина хранится ныне в Государственном
Географическом Обществе (Ленинград).)
     Едва Минин  очутился  не  у дел,  на него посыпались доносы,  его
обвиняли в жестокости по  отношению  к  нижним  чинам,  в  пьянстве  и
лихоимстве.  Обнаружилось  также,  что  он был в ссоре со Стерлеговым,
который подтвердил правильность взводимых  на  него  обвинений.  Минин
упорно  защищался  и  в  свою  очередь  обвинял  своих  подчиненных  в
непослушании  и  пьянстве.  Судились  долго,   в   результате   Минина
приговорили к разжалованию в матросы на два года.

        ПИОНЕРЫ ИССЛЕДОВАНИЯ СЕВЕРОВОСТОЧНЫХ ОКРАИН СИБИРИ

     Ъ1Плавание Прончищева.  -  Зимовка.  -  Новый  начальник экспедиции
Ъ1лейтенант Харитон Лаптев.  - Лаптев отправляется в поход.  - Зимовка в
Ъ1Хатангской  губе.  -  Береговые  обследования  Медведева.  - Вторичное
Ъ1плавание X.  Лаптева.  - Экипаж покидает корабль. - Научные заслуги X.
Ъ1Лаптева.  -  Достижение  Челюскиным самого северного пункта азиатского
Ъ1материка.  - Норденшельд о своем плавании  вокруг  мыса  Челюскина.  -
Ъ1Последующие  плавания вокруг мыса Челюскина.  - Гибель Ласиниуса и его
Ъ1экипажа.  - Продолжение плавания под руководством Дмитрия  Лаптева.  -
Ъ1Неудачи   Дм.   Лаптева.   -   Адмиралтейств-коллегия   настаивает  на
Ъ1продолжении экспедиции.  - Дм.  Лаптев снова отправляется в  поход.  -
Ъ1Спасение пропавших людей.  - Зимовка.  - Последняя попытка Дм. Лаптева
Ъ1пройти на восток морем.  - Моряки с помощью топоров и ломов  пробивают
Ъ1во льду проход к морю. - Окончание морской экспедиции Дм. Лаптева.

     Остановим теперь  наше  внимание на работе и достижениях третьего
крупного отряда Великой Северной экспедиции, отправившегося из Якутска
в  июне  1735 года под начальством лейтенантов Прончищева и Ласиниуса.
Достигнув устья Лены, моряки, как было условлено заранее, разделились:
Прончищев пошел на запад, Ласиниус же - на восток.
     В распоряжение   Прончищева   была   предоставлена   дубельшлюпка
"Якутск"  длиною  в  70  футов.  Его сопровождали подштурман Челюскин,
приобревший впоследствии широкую известность  благодаря  названному  в
честь  его  мысу на самой северной точке Азии;  затем геодезист Чекин,
подлекарь и др. - всего 50 человек с командой. Прончищева сопровождала
в плавание и делила с ним все горести,  лишения и почти одновременно с
ним погибла его молодая жена.
     14 августа  экспедиция  через  левый  рукав Лены вышла в открытое
море.  Для  успешного  плавания  время  это  было,  разумеется,  самое
неподходящее; едва начали кампанию, как встал вопрос о зимовке. Решили
зимовать тут же в устье реки Оленека (72<sup>o</sup>30'),  благо там  было  много
выкидного леса и небольшое селение русских промышленников. Вскоре река
затянулась льдом.  13 ноября скрылось солнце, чтобы не показываться до
22 января. Началась долгая полярная ночь.
     Прозимовав без приключений, Прончищев только 3 августа смог выйти
в  море;  причина,  задержавшая  его,  - заполонившие устье реки льды.
Пробираясь "с великою опасностью" на запад, сделав по дороге остановку
в устье реки Анабары "для осмотра горы той, в которой руда", моряки 13
августа достигли Хатангской губы.  Здесь  они  нашли  чье-то  зимовье,
оставленный  в избах хлеб,  бродивших вокруг собак,  но людей не было.
Повидимому обитатели поселка промышляли где-нибудь невдалеке.
     Чем дальше  продвигался Прончищев,  тем в больших массах встречал
он "стоящий и  плавающий  лед",  который  преодолевал  "через  великую
нужду,  иногда  узостию  в  несколько  сажен".  19 августа опять стали
подниматься на север "и шли около льдов, который лед подошел от самого
берега в море, и очень гладок, уподобился якобы на озере, и приплесков
на нем никаких нет,  и признаваем,  что оный лед ни в  какое  лето  не
ломает".  На  льду  путники  заприметили  бродивших во множестве белых
медведей, а вокруг в девственных водах ныряли белухи и моржи.
     Глубины здесь  пошли  весьма основательные,  опущенный в воду лот
длиною в 120 сажен уже не достигал дна. Вскоре Прончищев достиг весьма
высокой  широты  в  77<sup>o</sup> 29' - наиболее северного пункта,  достигнутого
кораблями,  принимавшими участие в Великой Северной  экспедиции.  Лишь
спустя  143  года,  Адольфу  Эрику Норденшельду,  осуществлявшему свой
знаменитый поход вокруг северных  берегов  Азии,  удалось  с  огромным
трудом,   огибая   мыс   Челюскин,   впервые  в  истории  мореплавания
продвинуться на несколько минут севернее.
     Если бы   Прончищеву  посчастливилось  преодолеть  это  небольшое
расстояние,  то он бы первый в истории полярных путешествий вступил  с
моря  на  самый  северный  форпост  Азии,  почти  за полтораста лет до
Норденшельда.  Но сильный северный ветер погнал  его  обратно  к  югу,
после  чего  с внезапно нашедшим туманом корабль попал "в самые глухие
льды, которым, когда попрочистилось, и конца видеть не могли".
     Чувствуя сильное   недомогание  уже  с  самого  начала  кампании,
Прончищев,  посоветовавшись со своими помощниками,  "за невозможностью
продолжать  плавание  далее"  решил возвратиться.  Изнуренные холодом,
полубольные люди все время  находились  под  страхом  замерзнуть.  Они
несколько  раз  высаживались  на берег в поисках подходящего места для
зимовки или селения, но "жила никакого" нигде не оказывалось, "также и
лесу  мало".  25  августа подошли к устью Оленека,  но войти в реку не
смогли;  мешал упорный противный ветер,  вдруг задувший  с  юга.  Семь
суток,   подбрасываемые   высоким  взводнем  и  поминутно  заливаемые,
держались моряки против устья.
     Прончищеву становилось   все  хуже.  Напрасно  подлекарь  и  жена
больного,  сама еле державшаяся от слабости  на  ногах,  ухаживали  за
больным  моряком.  29  августа  его  не стало.  Когда же ветер немного
ослабел,  "Якутск" с приспущенным флагом,  весь запорошенный снегом  и
обледенелый,  входил  в  устье  Оленека  и остановился у прошлогоднего
зимовья. По реке уже несло лед, чувствовалось дыхание скорой и суровой
зимы.  6  сентября при ружейном залпе,  так непривычно оборвавшемся на
этой отдаленной дикой окраине, опустили в неглубокую яму тело славного
командира.  Пять  дней  спустя за ним последовала в ту же могилу и его
супруга.  Могила Прончищевых сохранилась до сих пор. В 1893 году здесь
был известный полярный исследователь Эдуард Толль, приведший в порядок
разрушенную временем могилу.
     Зимовка в  устье  Оленека для наших путешественников выпала очень
тяжелая.  Еще в половине декабря, принявший на себя командование после
покойного  Прончищева  штурман  Челюскин  в  сопровождении  геодезиста
Чекина выехал в Якутск с докладом к Берингу,  но не  доехал.  Помешала
ссора Челюскина с одним из якутских заправил. Последний отказал моряку
в  передвижных  средствах,  в  результате  чего  Челюскин  с   полгода
проболтался в Сиктахе (на Лене) и прибыл в Якутск в июне, т.-е. тогда,
когда там уже не было Беринга.  Два года, определенные инструкцией для
похода на запад вокруг Таймыра,  окончились. Челюскину необходимо было
теперь  знать,  последует  ли  разрешение   Беринга   на   продолжение
экспедиции, или ее следует считать законченной.
     Беринг, хотя и был в  курсе  всех  дел  экспедиции  (своевременно
через  нарочного  он  получил  донесение  о  походе  Прончищева  и его
смерти), сам тем не менее не знал, что предпринять. Избегал он также и
обращений  в Петербург и оставил даже Челюскину записку с предложением
не ездить в столицу,  добавив:  "понеже Государственная Адмиралтейская
коллегия и без тебя может рассмотреть о пути вашем".  Гадая,  быть или
не быть экспедиции,  он писал: "А как пойдут те дубельшлюпка и бот - и
не пройдут,  и ото льдов получат себе повреждение, - тогда взыщется на
нас: чего ради без указа отправили и потеряли напрасно".
     Беринг обратился  за  советом  к  академикам,  но  те  решительно
высказались против продолжения экспедиции,  причем Миллер ссылался  на
свои  архивные  изыскания  о  плаваниях  в  XVII столетии казаков.  Он
указывал,  что  походы  эти  неизменно   совершались   с   превеликими
трудностями,  лишениями,  а зачастую и с гибелью людей. Миллер считал,
что  повторять  эти  попытки  не  только  крайне  рискованно,   но   и
бесполезно,  тем более,  что,  по замечаниям бывалых людей, "ледовитое
море,  пред прежними годами, много убыло, и подле берега стало мелко".
     Беринг не удовлетворился этим мнением и созвал совет офицеров, на
котором решили обратиться  в  Петербург  в  Адмиралтейств-коллегию.  В
Петербурге  взглянули  на  дело  иначе.  Неудачи,  по мнению коллегии,
происходили не вследствие обмеления  моря  и  трудности  плавания,  но
потому,  что  путешественники  выходили  в  море слишком поздно и рано
возвращались по большей части в те  самые  места,  откуда  выходили  в
плавание,  не закрепляя за собой таким образом пройденного, а потому в
каждую последующую навигацию начинали все дело сызнова. Ссылка Миллера
на казаков также не удовлетворила коллегию.  Наоборот,  именно казаки,
не  знавшие  навигации  и   совершавшие   свои   плавания   на   судах
"погибельных,  с  парусами  из  оленьих кож,  с снастями ремянными,  с
камнями  вместо  якорей",  свидетельствовали,  что   при   современных
условиях  мореплавания  и  управления людьми "искусными в навигации" -
дальнейшие попытки продвижения вперед должны увенчаться успехом.
     Подобное мнение коллегии,  конечно, не означало, что в Петербурге
не считались с огромными трудностями и опасностями плавания во  льдах.
Коллегия,  учитывая  все  это,  взывала  к упорной работе прежде всего
начальствующего состава, особенно подчеркивала важность порученного им
дела  и  обещала  награды.  Воззвание  коллегии  определяло продолжать
настоящие исследования "с напряженнейшим старанием" не  только  еще  в
одно,  в  другое  и  в  третье лето,  но "буде какая невозможность и в
третье лето во окончание привесть не допустит,  то и в четвертое...  "
Но если и это все не поможет, и обогнуть с моря Таймыр окончательно не
удастся, то, оставя "дальнейшие покушения", начальнику ленского отряда
приступить  к  описи берегов от реки Хатанги до Енисея,  т.-е.  вокруг
Таймырского полуострова, - сухим путем.
     Начальником новой   экспедиции  был  назначен  лейтенант  Харитон
Лаптев.  Он подробно ознакомился с ходом и неудачами экспедиции своего
предшественника. Отправляясь в поход, он предвидел большие трудности и
потому особенное внимание обратил на организационную сторону похода  и
потребовал снабдить экспедицию "гораздо обильнее прежнего".  И все его
требования  были  удовлетворены;  ему   дали   весь   новый   такелаж,
инструменты "для делания лодок" на случай сухопутных описей, к которым
он прибегнет при неудаче морских,  затем для него заготовили оленей  и
собак  и  даже  перевели несколько семей с устья реки Оленека на устья
рек Анабары,  Хатанги  и  Таймыра  на  случай  возможной  там  зимовки
экспедиции. Помимо всего перечисленного, Лаптев потребовал "подарочные
вещи" и жалованье вперед на два  года.  Было  обещано  ему  и  это.  В
отношении  личного  состава  экспедиции  Лаптев  не потребовал никаких
изменений.  По всему было видно,  что энергичный моряк решился так или
иначе,  морем  или  сухопутьем,  выполнить  поручение  во что бы то ни
стало.
     9 июня  1739 года Лаптев,  имея на борту помимо себя 44 человека,
отправился из Якутска в поход.  Его сопровождали до Оленека дощаники с
провиантом.  При  входе  в  море  через  западное  устье Лены,  взорам
путешественников представилась  самая  безнадежная  картина.  На  всем
видимом  пространстве моря была одна сплошная ледяная масса.  Страшной
казалась эта мрачная даль.  Зловещая тишина не сулила ничего хорошего.
Сразу стало ясно,  что судно надолго рискует здесь остаться.  Началась
утомительная,  продолжавшаяся  в   течение   целого   месяца,   борьба
небольшого корабля со льдом, наступавшим на него со всех сторон.
     По временам  корабль  получал  опаснейшие  удары  в  борт,   чему
предшествовали характерные звуки торошения льдов, сотрясения и взрывы,
скрип и свист.  Трещали бимсы*,  с шумом растворялись двери в  каютах,
"стонали" мачты, дрожала обшивка, все судно вздрагивало и сотрясалось.
Впоследствии Эдуард Бельчер, находясь в подобных условиях, писал: "Чем
дольше  я  наблюдал за движением этих масс,  тем более убеждался,  что
всякий,  кто осмелится здесь удалиться  от  твердой  земли,  по  всему
вероятию  неизбежно  погибнет".  Вероятно,  те  же мысли проносились в
голове и у  Харитона  Лаптева  в  этот  знаменитый  поход,  когда  его
беспомощный  кораблик  по  временам  сдавливало  до того,  "что теряли
надежду  на  спасение,  пробираясь  то  на  парусах,  то  на   веслах,
распихиваясь  шестами  и  даже  скалываясь  иногда пешнями**,  нередко
удерживаемые на одном месте по нескольку суток".  И все же пробирались
вперед - только вперед!
  (* Бимсы - поперечные балки,  соединяющие борта судна  и  служащие
                         основанием палубы.)
  (** Пешня - трехгранный железный шест около  3/4  метра  длиною  с
      заостренным концом - служит для колки и прорубания льда.)
     24 июля миновали устье Оленека, 28-го остановились в губе Нордвик
и даже занесли на карту ее берега.  Но только что вышли из бухты,  как
снова были атакованы льдами и "спасение с великим трудом получили".  6
августа  подошли  к  устью Хатанги,  чтобы осмотреть,  пригодно ли это
место для зимовки, и попутно сложить сюда часть продовольствия. Но вот
опять  стали теснить льды,  пришлось спешно спасаться в глубину бухты.
Лишь только разредились льды,  корабль снова пробирается на север и 21
августа подходит к мысу Св. Фаддея (76<sup>o</sup>47'), где сооружают знак***. "И
здесь сплошные стоячие льды совсем преградили дороги"; а потому, ввиду
позднего  времени и крайне неудобных условий для зимовки на берегу (ни
воды, ни плавника), - решили идти обратно в Хатангскую губу, которой и
достигли 29 августа.
     ( *** Остатки этого знака или  маяка,  как  называл  его  Лаптев,
сохранились  до  сих  пор.  Высаживавшийся  здесь в 1918 году во время
плавания на "Мод" Р.  Амундсен передавал,  что знак представляет собой
кучу покрытых мхом камней, среди которых птицы свили себе гнезда.)
     Вблизи устья речки Блудной  (72<sup>o</sup>56')  расположились  на  зимовку.
Здесь  зимовщики  нашли  несколько семейств оседлых тунгусов,  а также
достаточные запасы продовольствия,  доставленные сюда в начале  похода
на дощаниках.
     И все  же  зимовка  протекла  не  вполне  благополучно;  остается
невыясненным,  почему  при  удовлетворительном  питании  и  отсутствии
заболеваний (умер лишь один матрос,  "бывший в любострастной болезни")
по временам слышался ропот в команде,  сопровождаемый "нерегулярными и
неистовыми словами".
     Предвидя неудачу  обследования  Таймырского  полуострова  с моря,
Лаптев уже в конце октября предпринял сухопутную  съемку  берегов.  Он
командировал боцманмата Медведева на реку Пясингу для описи ее устья и
морского берега на восток до  устья  реки  Таймыры.  Возвратившийся  к
концу  апреля  Медведев,  "остановленный"  великою  стужею  и  сильным
ветром,  смог обследовать не больше 40 верст. Столь же неудачна была и
экспедиция геодезиста Чекина, отправившегося в исходе марта следующего
года для описи берега от устья Таймыры на  запад  до  Пясинги.  Чекина
сопровождало десять нарт на собаках,  управляемых якутами и тунгусами;
последние гнали с собой 18 оленей.  17 мая  Чекин,  бросив  по  дороге
нарты,  вернулся  пешком  "с  крайней нуждою".  О своем путешествии он
сообщил так: "Ездил до реки Таймуры, и оною Таймурою до моря, и от нее
около моря по морскому берегу к западу, около ста верст, где уже земля
пошла к югу;  а далее затем не поехал,  что себе провианта  и  собакам
корму стало мало очень,  с которым далее в безвестное место ехать было
опасно... "
     По началу,  морское путешествие Лаптева, выполняемое на следующий
год по тому  же  маршруту,  протекало  в  той  же  обстановке,  что  и
предыдущее.  Поздно  вскрывшаяся  Хатанга  позволила только 13 августа
достигнуть ее устья. А дальше пошла та же картина: корабль вклинился в
сплошное безразрывное кольцо льдов и понесся с ними по ветру и течению
к северу,  "обламываемый и утопающий".  Все более свирепел  ветер,  он
принес с собой с севера целые тучи густого,  хлопьями валившего снега.
     Неожиданно наступившая ранняя зима усугубила  тяжесть  положения.
Льдины,  пришедшие в большое движение,  подгоняемые ветром, с грохотом
напирали и дробились об измятые  бока  корабля.  В  нескольких  местах
корабль оказался продавленным,  его стало заливать.  Не терявший ни на
минуту присутствия духа,  Лаптев отдал распоряжение заделать пробоины,
а  бока  судна  от  новых  ударов  льдин  оградить  спущенными с борта
бревнами.  Не покладая рук работали на судне,  делая  тщетные  попытки
спасти его.  На утро стало ясно,  что спасти корабль не удастся;  воды
неизменно прибывало больше,  чем удавалось  откачивать.  Лаптев  отдал
распоряжение  выгружать  провизию и теплые вещи на лед.  Судно все еще
держалось на воде.
     Вечером Лаптев  созвал  совет.  Под глухой рев бури и непрерывный
грохот напиравшего на корабль льда, при тусклом свете ночника, решался
вопрос:  продолжать  ли еще борьбу,  или немедленно высадиться всем на
лед и спасаться к берегу. Последнее мнение восторжествовало. Все сошли
на  лед.  По  счастью,  берег  был  недалеко,  всего  в  15  милях  по
направлению  к  западу.  На  третьи  сутки,  преодолевая   неимоверные
трудности,  моряки, совершенно изнеможенные, достигли берега, доставив
с собой часть захваченного продовольственного груза.
     Положение спасшихся    было,    однако,    чрезвычайно   тяжелое.
Замерзавшие,  выкинутые на отдаленный,  лишенный жилья берег  Хатанги,
растерявшие  по дороге большую часть провианта,  моряки жаждали теперь
только одного:  согреться! Но средств развести костер не было никаких;
ничего  не  оставалось  другого,  как  выкопать  в мерзлой земле ямы и
согреться в общей куче сгрудившихся друг  на  друга  тел.  Становилось
совершенно очевидным и для Лаптева и для всех прочих,  что зимовка при
этих условиях на пустынных берегах ничего,  кроме гибели всей  партии,
принести  не  может.  Изнуренные  трудами  и  тяжелыми  переживаниями,
отчаявшиеся в спасении,  люди стали впадать в апатию, а некоторые даже
побросали работу,  говоря,  что все равно всем придется скоро умирать,
стоит  ли  работать?  Но  мужественный   Лаптев   сумел   восстановить
дисциплину и тем спас экспедицию от верной гибели.
     Лаптев не только не терял  присутствия  духа,  но  и  не  забывал
производить  научных  наблюдений.  Из всех участников описных работ на
северных берегах Азии,  им были доставлены,  пожалуй,  наиболее ценные
сведения  по общей географии края;  он не забывал ни метеорологии,  ни
наблюдений над приливами, ни магнитного склонения, ни флоры, ни фауны,
ни, наконец, населения. Что же касается точности его вычислений, равно
как и Прончищева,  то Врангель  доказал,  что  при  определении  широт
допущенные  ими погрешности не превышали нескольких минут.  Совершенно
непростительным научным промахом является  то,  что  обширные  записки
Харитона  Лаптева не подверглись обработке и использованы лишь в самой
незначительной степени.
     Восстановив дисциплину и ободрив своих спутников, Лаптев объявил,
чтобы к 25 сентября все здоровые были готовы выступить с ним в поход к
месту  их  прежней  зимовки.  Но  лед  упорно  преследовал  изнуренных
моряков.  Пройдя половину пути,  они наткнулись  на  довольно  широкую
реку,  по которой быстрым течением несло лед.  Переправиться на другую
сторону не было никакой  возможности;  пришлось  вернуться  обратно  и
выжидать,  когда  наступят  морозы.  Лишь  через  месяц  смогли вконец
измотавшиеся моряки доплестись до места своего  прежнего  зимовья.  Из
больных,   оставшихся   некоторое  время  в  лагере,  четверо  умерло,
остальные же были доставлены на место зимовки в ноябре.
     Итак, потерпев  столько  неудач  при  попытке обогнуть Таймырский
полуостров с моря,  моряки окончательно  убедились,  что  задача  эта,
превышая  человеческие  силы,  - невыполнима.  На целых полтораста лет
попытка эта осталась неосуществленной.
     Однако для  засъемки  берегов Таймырского полуострова неудача эта
не имела  значения;  в  распоряжении  исследователей  были  сухопутные
возможности,  на  что и обратил внимание Лаптев.  Предвидя возможность
этого путешествия,  он еще в 1740 году озаботился заготовкой провианта
и  собак.  Ранней  весной  следующего  года  все  было готово к началу
путешествия, которое предполагалось осуществить с помощью трех партий,
действующих с трех различных сторон.
     Первым отправился в путь Челюскин.  На трех  нартах,  запряженных
собаками, 17 марта он выехал к устью реки Пясинги, откуда затем должен
был отправиться по берегу вокруг Северозападного  мыса  на  восток  до
устья реки Таймыры.
     Через пять недель после него двинулась в  путь  вторая  партия  -
геодезиста Чекина,  также на трех нартах;  он должен был действовать в
противоположном направлении, т.-е., следуя восточным берегом на запад,
обогнуть  Северовосточный  мыс и прибыть к конечному пункту экспедиции
Челюскина,  т.-е.  на реку Таймыру.  Сам же начальник всей  экспедиции
Лаптев  должен был,  взяв направление на север и обследовав внутренние
части восточного Таймырского полуострова,  закончить свое  путешествие
там же, т.-е. в устье Таймыры.
     Отправным пунктом всех трех партий было место их зимовки -  устье
Хатанги.  Хороший  и  предусмотрительный  организатор,  Лаптев  еще до
выхода партий в путь отправил к устью Таймыры 12 нарт с  провиантом  и
сушеным кормом для собак, а также 7 нарт к Таймырскому озеру и 2 нарты
специально для Чекина. Всю остальную команду и грузы экспедиции Лаптев
отправил на ста оленях на Енисей, для последующего похода в Туруханск.
     Но не прошло и нескольких дней,  как геодезист Чекин возвратился,
условия  передвижения показались ему крайне тяжелыми.  К тому же как у
него  самого,  так  и  у  его  спутников  настолько   разболелись   от
непрерывного   созерцания  белой  пелены  глаза,  что  все  они  почти
перестали видеть.  Из возложенных на него поручений Чекин почти ничего
не выполнил.
     Под 75<sup>o</sup>21'  произошла  встреча  Челюскина,  имевшего  уже  весьма
исхудавших собак, с Лаптевым; после встречи моряки повернули обратно и
вскоре благополучно достигли Пясинги.  В этот поход Лаптеву удалось не
только  добраться до устья Таймыры и определить ее широту,  но и дойти
до Северозападного мыса и правильно определить его широту (76<sup>o</sup> 38').
     Поход Лаптева в глубину Таймырского полуострова изобилует многими
любопытными наблюдениями и сделанными из них выводами,  правда, иногда
курьезными.  Так,  например,  найдя  в тундре вблизи Таймырского озера
кости мамонта,  он  замечает:  "По  сей  тундре,  близ  моря,  лежащие
находятся мамонтовые ноги,  большие и малые, також и другие от корпуса
кости".  А на иных реках здешней тундры из берегов  вымывает  и  целые
звери  мамонты,  с обоими рогами;  на них кожа толщиной в 5 дюймов,  и
шерсть и тело истлелые;  а прочие кости, кроме помянутых рогов, весьма
дряблые... Сей зверь мамонт есть, мнится быть, и ныне в море северном,
на глубоких местах:  понеже случалося по самым берегам  моря  находить
роги, ничего в землю не врослые, которые уповательно волнами выбивает;
а по тундре все роги находятся в земле верхним  из  острых  концов,  а
тупым концом на верху земли".
     Лаптев следовательно  полагал,  что  мамонт  представляет   собою
морского зверя,  и поныне водящегося в море.  А присутствию мамонтовых
трупов и костей в тундре вдали от  морских  берегов  наш  моряк  также
находит объяснение:  "Чаятельно быть в прежних годах, - замечает он по
этому поводу, - большим водам в море, что тундру закрывало водою".
     На зимовку наши путешественники отправились в Туруханск.  На этом
и заканчивается блестящая деятельность Харитона  Лаптева  на  северных
окраинах Сибири*.  В его честь и его брата Дмитрия Лаптева,  о котором
речь впереди,  часть Северного Ледовитого океана от восточных  берегов
Таймыра до Новосибирских островов,  по предложению Ю.  М. Шокальского,
названа морем Лаптевых.
     (* В  плаваниях  и  экспедициях  на север Харитон Лаптев более не
участвовал.  В 1757 году, будучи капитаном II ранга, Лаптев командовал
66-пушечным  кораблем,  потерпевшим крушение на пути из Архангельска в
Петербург. Скончался Лаптев в 1763 году.)
     Заключительным аккордом  таймырской  экспедиции является открытие
на следующий год (7 мая 1742 года) Челюскиным наиболее северной  точки
азиатского материка, названной им Северовосточным мысом. Свое открытие
Челюскин  описывает  так:  "7  мая  мы  достигли   скалистого,   круто
обрывающегося   мыса   средней  вышины,  окруженного  гладкою  ледяною
площадкой без обломков и отдельных торчащих льдин.  Этот мыс я  назвал
Северовосточным  и  поставил  на нем сигнальный шест из привезенного с
собою дерева".  Челюскин с замечательной точностью указал широту мыса;
позднейшие  определения  Норденшельда,  произведенные  им в 1878 году,
показали, что он ошибся лишь на 7 минут**. Чрезвычайная тщательность и
добросовестность работы Челюскина таким образом вне сомнения.
     (** В точности мыс,  получивший  впоследствии  наименование  мыса
Челюскина,  находится  на  77<sup>o</sup>43' северной широты и 104<sup>o</sup> 17' восточной
долготы.)
     Мы не  нашли  подробного  описания  Северовосточного  мыса  и его
окрестностей, сделанного самим Челюскиным, а между тем нам хотелось бы
дать  более  полное  и  характерное  изображение  самой северной точки
нашего северного материка,  упорно ускользавшей от энергичных деятелей
Северной экспедиции и сделавшейся доступной лишь теперь. Позволим себе
привести отрывок из письма побывавшего здесь на "Веге" в августе  1878
года Норденшельда к д-ру Оскару Диксону:
     "Мы шли   под   парами   вдоль   западного   берега   Таймырского
полуострова. Он окружен множеством островов, не указанных на карте, и,
вероятно,  сам  делится  проливами  на  несколько  частей...  Лед   мы
встретили  лишь  в  небольшом количестве,  и то только прибрежный и до
такой степени проточенный,  что,  казалось,  не было ни  одной  льдины
достаточно крепкой, чтобы удержать двух человек...
     "Сам Таймырский залив был почти совсем чист от льда.  19  августа
мы  продолжали  итти  под  парами и парусами вдоль берега полуострова;
туман был попрежнему чрезвычайно  густ  и  только  изредка  прочищался
настолько,  что  можно было различить контуры берегов.  Днем мы прошли
мимо обширного поля неразломанного льда,  заполнившего  всю  бухту  на
западной   стороне   полуострова,   В   тумане   и  благодаря  миражу,
происходившему от преломления лучей у  горизонта,  лед  казался  более
крупным и высоким, чем был в действительности...
     "Туман мешал нам видеть далеко,  и я уже начинал  опасаться,  что
самый  северный  мыс  Азии  будет  настолько окружен льдом,  что мы не
сможем высадиться на него. Но вот опять показался к северо-востоку мыс
свободный от льда. Неподалеку была свободная от льда бухта со входом с
севера. В шесть часов вечера 19 августа мы бросили здесь якорь, причем
салютовали флагом и выстрелом одной из пушек,  находившихся на "Веге".
Мы достигли,  наконец,  первой цели нашего плавания -  самой  северной
оконечности   Старого   Света.   Воздух   прочистился,  и  перед  нами
развернулся мыс,  освещенный солнечными лучами и совершенно  свободный
от снега.
     "Подобно тому как в 1875 году у  Енисея,  нас  встретил  и  здесь
большой полярный медведь,  которого мы заметили раньше,  чем якорь был
брошен в воду.  Медведь прогуливался взад и  вперед  по  берегу  и  по
временам  тянул носом и взглядывал на залив,  вероятно с целью узнать,
какие непрошенные гости приближались к месту,  где он до сего  времени
был безраздельным хозяином.  Испуганный салютом, он, однако, скоро дал
ходу  и  тем  спасся  от  пуль  наших   охотников.   Для   определения
астрономического   пункта   этого   важного   места,   а   также   для
предоставления  возможности  нашим  зоологам   и   ботаникам   сделать
несколько экскурсий, я решил остаться на якоре до следующего дня.
     "Мыс Челюскин представляет низменную оконечность,  разделенную на
две  части  заливом.  Горная  возвышенность  с  медленно спускающимися
склонами тянется от восточного берега параллельно  береговой  линии  к
югу...  Внутрь страны отсюда,  повидимому, медленно поднимается горная
возвышенность,  достигая 1000 футов высоты. Как эта возвышенность, так
и  равнина  были  почти  свободны  от снега.  Только кое-где виднелись
большие,  белые снежные поля на горных склонах или в  некоторых  более
глубоких, узких трещинах равнины. У самого берега, однако, было еще не
мало льда.
     "Здешняя почва   состоит   из   пластов   глины,  почти  голых  и
растресканных на более или менее правильные шестиугольники,  иногда же
покрыта  травой,  мхом  или лишайниками.  Преобладающей горной породой
являются   вертикально   расположенные   пласты   плитняка,    богатые
кристаллами  серного колчедана.  На крайней части мыса пласты плитняка
перекрещивались огромными полосами кварца. Из числа явнобрачных доктор
Чьельман  смог  отыскать  только  24  вида.  Даже  лишаи  были  крайне
однообразны,  хотя   и   достигли   отличного   развития.   Получалось
впечатление,   что   растительность   полуострова   упорно  стремилась
продвинуться далее к северу,  но, встретив море, остановилась на самом
крайнем мысу.
     "И, действительно,  здесь на весьма небольшом пространстве  можно
было найти представителей почти всех видов растений,  как явнобрачных,
так и тайнобрачных,  растущих на полуострове,  и многие из них было бы
тщетно  искать  далее  вверх  по  равнине.  Животная жизнь полуострова
соперничала с растительной жизнью в бедности.  Из числа птиц мы видели
массу плавунчиков,  несколько видов турухтана,  одну гагару, несколько
гаг и одну горную сову".
     Такова картина   самой   отдаленной   окраины  нашей  материковой
Арктики,  сделавшейся  нам  известной  со  времени  похода  Челюскина.
Однако,  весьма  замечательно  то,  что на картах,  составленных в XVI
столетии,  т.-е.  задолго до Великой Северной  экспедиции,  в  средней
части  северного  прибрежья Сибири обозначали далеко вклинивающийся на
север мыс по названию Табин.  Вряд ли мы имеем здесь дело со свободной
фантазией картографа.
     После Норденшельда мыс Челюскин в  1893  году  обогнул  во  время
своей  знаменитной  экспедиции  на  "Фраме" к северному полюсу Фритьоф
Нансен. В 1901 году, в поисках неведомой земли Санникова, мыс Челюскин
огибает Эдуард Толль.  Ни Нансен, ни Толль, ни сам Челюскин, прошедший
по льду от мыса в глубь моря  севернее  на  18  верст,  не  обнаружили
никаких  признаков  расположенной  невдалеке  земли,  открытой  лишь в
августе 1913 года Б.  А.  Вилькицким и названной им Землей Николая  II
(ныне Северная Земля). Следуя на транспортах "Таймыр" и "Вайгач" вдоль
северных берегов Сибири из  Владивостока  в  Архангельск,  Вилькицкий,
встретив   у  мыса  Челюскина  непроходимую  гряду  льдов,  в  поисках
свободного прохода подался несколько севернее и  таким  образом  в  40
милях от мыса Челюскина обнаружил низменную землю.  Четвертым по счету
мореплавателем,  обогнувшим мыс Челюскина в 1918 году, является Роальд
Амундсен (шхуна "Мод").
     Ныне благодаря успешной работе советских ледоколов  мыс  Челюскин
утратил былое обаяние неприступности.  Почти ежегодно, и притом в одну
навигацию,  наши  моряки  огибают  самую  северную  точку   азиатского
материка.  С сооружением здесь в 1932 году советской радиостанции, мыс
Челюскин и прилегающую территорию можно считать до  известной  степени
освоенными.  Чтобы сопоставить,  что здесь было, с тем, что происходит
здесь ныне,  приведем характерный отрывок из дневника  Д.  Дуплицкого,
начальника похода 1934 года на "Литке" из Владивостока на Мурманск.
     "23 - 24 августа.  Мыс Челюскин.  Начинаем совместную с "Ермаком"
проводку  каравана  Второй  Ленской  экспедиции  в  составе  4  судов.
Начальник  экспедиции  Орловский  просит  взять  на   буксир   пароход
"Партизан  Щетинкин".  У  этого парохода - тонкая обшивка,  он получил
пробоину.  Идем к "Щетинкину",  берем его на буксир и  ведем  на  лед.
Капитан Николаев лично руководит проводкой,  не покидая мостика. Мы со
Щербиной дежурим на корме.  К утру  проводка  благополучно  закончена.
"Щетинкин" без одного повреждения выведен на воду".
     Эта совсем необычайная для здешних мест  картина  напоминает  нам
скорее  весеннюю  сценку  где-нибудь  в Финском заливе около портового
города.
     Спустя два  месяца  после  ухода "Литке",  усилиями 32 зимовщиков
была закончена организация научных лабораторий,  постройка 5 домов  на
286  кв.  метрах,  сооружены  три павильона - магнитный,  для изучения
атмосферного электричества и аэрологический,
расширена баня и устроен собачник на 40 собак.
                              *        *
                                  *
     Нам остается  ознакомиться  с  работой   последнего,   восточного
отряда.  Выше  мы  указывали,  что  отправившийся  в июне 1735 года из
Якутска  третий  крупный  отряд  Великой   Северной   экспедиции   под
начальством Прончищева и Ласиниуса разделился в устье Лены:  Прончищев
пошел на запад,  Ласиниус же - на восток.  Судьба экспедиции на  запад
нам  уже известна,  посмотрим же,  как осуществил Ласиниус свою задачу
продвижения морем через Берингов пролив на Камчатку или к  устью  реки
Анадыри.
     7 августа 1735 года, в сопровождении подштурмана Ртищева, ученика
Глазова,  геодезиста  Баскакова,  подлекаря,  иеромонаха  и 44 человек
команды,  на  двухмачтовом   шлюпе   "Иркутск"   Ласиниус   отплыл   в
юговосточном  направлении.  Уже  через  четыре дня Ласиниус,  встретив
большие массы льдов,  стал отыскивать  подходящих  "отстойных  мест  к
зимовке".  Таковым  местом,  по  его мнению,  могло служить устье реки
Хараулаха в углу залива Борхая (71<sup>o</sup>28'),  где было найдено пять старых
якутских юрт. В дополнение к юртам Ласиниус распорядился построить еще
довольно вместительный барак  длиною  в  11  сажен,  разгороженный  на
четыре отделения;  барак отапливали три печи,  отдельно была построена
баня. "Только для крыши не успели набрать достаточно лесу и покрыли ее
дерном; а печи, за неимением глины, были принуждены сделать из местной
селитряной земли которая худо держала тепло и часто рассыпалась".
     Вообще Ласиниус  готовился  провести зимовку с наивозможным в его
условиях удобством.  Рассчитывая,  что кампания продолжится по меньшей
мере  еще  два  года,  и  не  особенно  надеясь  на поступление свежей
провизии,  Ласиниус значительно сократил  паек.  Первой  жертвой  этой
излишней предусмотрительности сделался он сам. С наступлением полярной
ночи и жестоких морозов начались заболевания цынгой,  принявшие вскоре
повальный  характер.  Если  бы  Ласиниус при первых признаках жестокой
болезни улучшил для всех питание, а также заставлял команду находиться
больше в движении и занялся охотой,  вряд ли бы его отряд постиг такой
печальный конец.
     Но в  то непросвещенное время мало понимали,  что такое цынга,  и
какие необходимо соблюдать гигиенические меры,  чтобы ее избежать,  не
понимали  также  и  значения  свежего воздуха,  чистой воды,  опрятных
помещений и белья.  Вдобавок и пища была крайне  однообразна  и  часто
недоброкачественна  -  преимущественно  солонина  и  сухари.  Вот  чем
объясняется,  что во все продолжение Великой Северной  экспедиции  так
часто  посещали зимовщиков и плавающих на судах тифы в разных формах и
цынга.  По числу  жертв  партия  Ласиниуса  из  всех  партий  Северной
экспедиции заняла первое место.
     19 декабря экономного начальника не стало,  следом за ним  умерли
поручик Полубородов,  геодезист Баскаков,  подлекарь,  ученик Глазов и
один за  другим  31  человек  команды.  Смертность  в  течение  такого
короткого   промежутка   времени   колоссальная!  Оставшиеся  в  живых
подштурман Ртищев,  иеромонах и 7 матросов с первыми лучами  весеннего
солнца  отправились в Якутск*.  Так закончилась первая попытка описать
сибирский берег к востоку от Лены.
     (* Остальные 5 человек еще в самом начале зимовки были арестованы
и высланы под конвоем в Якутск.)
     Весною следующего года экспедиция,  однако,  продолжалась;  вновь
сформированный отряд отправился из Якутска  в  путь,  под  начальством
находившегося   до  сего  времени  не  у  дел  (разумеется,  полярных)
лейтенанта  Дмитрия  Лаптева*.  С  ним  находились  его  помощники   -
лейтенант  Плаутинг  и  подштурман  Щербинин.  Попытка Дмитрия Лаптева
проскочить на восток,  для чего необходимо было обогнуть мыс Борхая  и
Святой Нос, также была неудачна. Повстречав великие непроходимые льды,
загородившие  стеной   путь,   от   которых   с   трудом   приходилось
отталкиваться,  непрестанно  пребывая  при  этом  "в  великом страхе",
Лаптев 14 августа созвал совет, на котором решено было возвратиться.
                       (* Брат Харитона Лаптева.)
     Мало этого,   на   "консилиуме"  было  также  вынесено  следующее
решительное постановление:  "И на предбудущий год на море не выходить,
понеже   к   проходу   до   реки   Колымы   и  до  Камчатки,  по  всем
обстоятельствам,  ныне и впредь нет никакой надежды". Зимовали на Лене
под  70<sup>o</sup> 40' в пяти сооруженных юртах.  И в эту зимовку наши моряки не
избегли грозной цынги,  все  они  поголовно  переболели,  но  смертный
случай  был  один,  что,  по объяснению Лаптева,  нужно было приписать
какому-то "кедровому стланцу",  коим  он  лечил  больных  и  образчики
которого даже представил в Адмиралтейств-коллегию.
     По окончании зимовки Дм.  Лаптев лично  отправился  в  Петербург,
чтобы  доложить  о  невозможности  выполнить  порученное  ему задание.
Однако в  Петербурге  хотя  и  отнеслись  к  Лаптеву  со  вниманием  и
"удостаивали    особенной    доверенности",    называя   его   моряком
"добросовестным",  "искусным",  знающим тамошние места, и обнадеживали
различными   милостями   "за   совершенное   окончание",   но  все  же
потребовали,  чтобы он еще раз сделал попытку осуществить плавание  на
восток  через Ледовитый океан;  в отношении же инструкций ему заявили,
что ему дается полная власть,  и руки у него не связываются".  Дмитрию
Лаптеву   ничего   не   оставалось,   как  вторично  принять  на  себя
командование экспедицией и приступить к деятельной подготовке ее.
     Для предварительных  описных  работ,  ранней  весной 1739 года на
собаках,  в сопровождении "бывалых людей", был командирован из Якутска
на  реку  Яну матрос Лошкин.  Ему надлежало заняться описью берегов от
устья Яны по направлению к Святому носу и затем следовать  обратно  до
устья Лены. Вслед за Лошкиным на реку Индигирку "для описи ее по всему
протяжению от вершины до устья"  был  послан  геодезист  Киндяков.  На
худой  конец,  в  случае,  если  морскую  экспедицию  снова  постигнет
неудача,  Дмитрий Лаптев  намеревался,  построив  на  Индигирке  суда,
следовать к Колыме.
     В свой новый  поход  Дмитрий  Лаптев,  в  сопровождении  штурмана
Щербинина,  отправился из Якутска вниз по Лене,  лишь только вскрылась
река. Всего в экспедиции участвовало 60 человек.
     5 июля  Лаптев  уже  выходил  к  устью  восточного или Быковского
протока Лены, где снова встретил льды, столь надоевшие не только нашим
морякам,  но,  вероятно,  и читателям.  Задержавшись в Севастьяновской
губе,  произвели ее подробную опись.  Ко льдам  присоединились  свежие
противные ветры, вскоре перешедшие в шторм.
     В общем повторилась уже давно знакомая нам картина,  и таковы  же
были  и  записи:  "Закрепясь  за  одну льдину,  ночь провели с великим
беспокойством и страхом.  На другой день,  прорубившись  и  пробившись
сквозь лед,  пошли далее, непрестанна сопровождаемые льдами, лежавшими
на севере, как пояс", а там пошел густой снег и т. д.
     Дм. Лаптев  имел  обыкновение  часто посылать на берег шлюпки для
опознания местности,  для описных работ или же для разыскания  удобной
на более продолжительную остановку судна гавани. Но вот в одно из этих
посещений берега матросы заметили,  что  вода  у  берега  вдруг  стала
пресной**,  тотчас  же вторично послали лодку с матросом Романовым и с
участниками первой поездки для  отыскания  предполагаемого  поблизости
устья  реки.  Но,  увы,  в  назначенное  время  лодка  на  корабль  не
вернулась,  не оказалось ее и на  другой  день.  Шесть  дней  напрасно
ожидали  разведчиков.  А  тем временем "ветром восточным льдов нанесло
множество,  в которых днем с нуждою на парусах пробавлялись,  а  ночью
всеми  людьми  судно  охраняли и непрестанно то подымали,  то опускали
якорь".
     (** Сами того не зная,  путешественники находились  против  устья
реки Индигирки.)
     На корабле,  невидимому,  была лишь  одна  лодка,  с  утратой  ее
корабль  потерял  теперь связь с берегом.  И вот изобретательная мысль
путешественников  находит  выход:  из   обручей   разломанных   бочек,
соединенных продольной жердью,  создается подобие корпуса лодки, после
чего она обшивается парусиной. На таких самодельных, крайне ненадежных
для   продвижения  через  льды  пузырях  устанавливается  сообщение  с
берегом,  который везде оказывается  "неприступно  отмелым".  В  конце
сентября таинственно исчезает и эта вторая "лодка", посланная на берег
со Щербининым.  Пока ожидали Щербинина в течение четырех суток,  "море
совершенно  замерзло",  а  затем  "сделавшимся  от  юго-запада штормом
разломало лед и вместе с ним понесло судно от берега в море".
     Пятнадцать часов  так  носило  корабль.  Глубина увеличилась до 5
сажен,  и от места,  на котором стояли,  пронесло в море на 40  верст.
Странствия  корабля закончились тем,  что 9 сентября он снова очутился
против устья реки Индигирки,  но на этот раз у восточного ее  протока.
Тотчас  отправились на берег и к великому своему изумлению нашли здесь
в ужасном виде всех своих, с обеих лодок, товарищей, которых уже давно
считали погибшими.  Выкинутые на берег,  полярные робинзоны претерпели
все ужасы не приспособленного к жизни бытья: "обмокшие, без огня и без
пищи,  они  терпели жестокий холод и едва не умерли с голоду,  питаясь
травою и встречаемыми песцами".
     Но нерадостно было возвращение спасенных на судно: на нем не было
ни полена дров,  и экипаж мерз так же жестоко,  как и они  на  берегу.
Вдобавок,  грянувшие  морозы  прочно  заклинили  судно во льды.  Судно
обмерзло,  и ввести  его  в  реку  на  зимовку  не  было  уже  никакой
возможности. А берег был всего в 11 верстах. Не дожидаясь, когда судно
будет  сплющено  льдами,  Лаптев   распорядился   оставить   судно   и
перебраться  на берег.  Быстро соорудили нарты и стали переправляться.
22 сентября все уже были на берегу, диком и пустынном.
     Зимовать здесь   было,   конечно,   невозможно.  "Русское  жило",
отстоящее отсюда в 150 верстах,  казалось местом  наиболее  подходящим
для  этой цели,  - туда и переправились.  Несмотря на приключившуюся с
моряками катастрофу,  они не забывали о главном своем деле и тотчас по
переезде на берег энергично принялись за опись берегов.  Матрос Лошкин
обошел  морской  берег  до  реки  Алазеи  и  по  Голыжинскому  протоку
Индигирки, а Щербинин и геодезист Киндяков описали восточное и среднее
устья этой реки.  На следующий год,  весной,  Киндяков произвел  опись
берега от Алазеи до Колымы. Щербинин занес на карту берега реки Яны, а
сам Дмитртй Лаптев описал Хрому.
     Зимовка протекала   благополучно.   Все   мысли   Лаптева  теперь
сосредоточились вокруг весеннего похода морем на восток.  Но он далеко
не был уверен, что оставленное им на произвол судьбы судно уцелеет при
весеннем взламывании льдов;  кроме того, крайне неопределенно обстояло
с  предложенным  Лаптеву  походом на Колыму в случае неудачи основного
задания.  На замечание Миллера, что встарину здесь ходили мореходы, он
отвечал:  действительно, "суда по северному морю от Лены подле берегов
выходили,  но хотя б одно из них  имело  счастливое  возвращение,  или
прошло в желаемый путь,  тому,  по видимым обстоятельствам, статься не
можно,  и по берегу, у реки Яны и у реки Индигирки, от устья к востоку
и  западу суда,  выброшенные из моря с давних лет,  и якоря и снасти и
поныне есть,  что видели высланные из бота служители,  и следует,  что
они пропадали".
     Все же Дмитрий Лаптев решился в случае,  если оставленное  им  во
льдах  судно уцелеет,  сделать еще последнюю попытку пройти на восток.
Все свои соображения по поводу  предстоящего  похода  Лаптев  отправил
нарочным  в  Петербург.  Ответ,  который был доставлен ему в июне 1740
года,  гласил:  "Исполнять,  усмотряя по тамошнему состоянию с крайнею
возможностию и ревностию,  по наилучшему его рассуждению;  а Чукотский
Нос,  ежели возможно,  обходить водою;  ежели ж,  за  препятствием  от
льдов, водою идти будет невозможно, то сухим путем".
     Но Дмитрий Лаптев решил-таки попытать счастья -  выполнить  план,
следуя  морским  путем.  С июня 1740 года стали энергично готовиться к
новому походу.  Лишь только льды стали приходить в движение, Лаптев со
своей  командой  перебрался на судно,  до открытой воды оно отделялось
плотной грядой льдов протяжением свыше версты.  Лаптев решился одолеть
это ледяное пространство ломами и топорами.  Не покладая рук, работали
люди три недели,  выворачивая ледяные глыбы толщиною от 5 до 7  футов.
И,  наконец,  одолели,  -  по  прорубленному  каналу протяжением более
версты корабль был выведен на чистую воду.
     Велика была  радость  моряков,  но непродолжительна.  Пришедший в
бурное движение лед увлек освобожденный корабль,  понес его  вперед  и
под   конец  выкинул  на  мель.  Снова  работа  не  легче  только  что
проделанной.  Чтобы поднять судно,  пришлось его разоружить  буквально
"до  последней доски".  Но и это не помогло,  корабль все еще сидел на
мели.  Тогда вынули мачты,  спилили бушприт и  стали  подводить  ваги.
Работа  продолжалась  "с великою нуждою" в течение еще двух недель,  и
при этом "многие оскорбления и  беспокойства  нам  нанесены  были",  -
повествует один из участников этих кошмарных работ.
     Но вот корабль снова на воде и спешно готовится  к  отплытию.  31
июля льды стало разносить,  корабль тронулся в путь на восток.  Однако
вскоре опять застопорило, снова проклятие экспедиции - "великие густые
льды",  "вверх больше двух сажен,  и к самому берегу их натерло,... и,
проходя те густые льды,  часто бортами об оные стучались  и  в  страхе
были,  что проломит от тех ударов; но нужда была нам из них выходить".
Было пасмурно,  густыми хлопьями валил снег,  медленно шли вперед; все
более падала уверенность не только у всех участников экспедиции,  но и
у самого Лаптева,  что из похода на восток и  в  этот  раз  ничего  не
выйдет.  И  подлинно:  лишь  только подошли к Каменному Носу (Большому
Баранову Камню),  убедились,  что дальше не удастся пройти ни на  один
вершок.  Ничего не оставалось, как повернуть обратно, тем более, что и
время уже было позднее.  23 сентября корабль  Дмитрия  Лаптева  бросил
якорь у Нижнеколымского острога,  представлявшего тогда бедный поселок
всего лишь в 11 дворов.
     Очередная морская экспедиция Дм. Лаптева опять не принесла нужных
результатов.  Удачнее  была  работа  сухопутных,  партий,  снаряженных
Лаптевым  вскоре же по прибытии в Нижнеколымск.  Так,  он командировал
для описных работ  своих  верных  и  надежных  помощников:  геодезиста
Киндякова   для   описи  верховья  Колымы  и  штурмана  Щербинина  для
обследования путей от реки Ангарки до Анадырска. Последнему было также
поручено  заготовить  лес  на постройку судов для предположенной описи
реки Анадыри.
     Летом следующего   года   Дм.  Лаптев  сделал  последнюю  попытку
пробраться на восток,  так как наступившее теплое  и  раннее  лето  он
считал  подходящим  для  этого  условием.  Но,  увы,  и теплое лето не
способствовало успеху.  Несколько раз  подходили  моряки  к  конечному
пункту  прошлогодней  экспедиции  -  Баранову  Камню  и  каждый  раз в
бессилии должны были отступать:  не было никакой возможности пробиться
через стоявшие стеной густые многолетние льды, а "посланные вперед две
лодки были отлучены, и люди с них едва спаслись". 10 августа пришли на
место  прежней  зимовки.  Экспедицию на этот раз бесповоротно пришлось
считать законченной.  Баранов Камень почитался самым крайним  пределом
плавания на восток.
     Верный спутник Дмитрия  Лаптева  -  штурман  Щербинин  вскоре  же
скончался  в  Якутске;  сам же Лаптев решил неудачи морских экспедиций
отчасти  компенсировать  самоличным  обследованием  реки  Анадыри.  27
октября  на  45  собачьих  нартах  он  отправился в Анадырский острог,
прибыл  сюда  17  ноября,  где  и   перезимовал.   Анадырский   острог
представлял в то время значительный по населенности центр:  здесь жило
632 человека, преимущественно коряков и юкагиров, разместившихся на 50
дворах.
     Дмитрий Лаптев  в  1742  году  в  течение  двух  месяцев   сделал
"аккуратную" опись реки Анадыри до ее устья.  Приехав в Петербург*, он
лично представил отчет по экспедиции, продолжавшейся семь лет.
     (* По  прибытии  в  Петербург  этот  выдающийся  полярный деятель
продолжал службу во флоте. В 1757 году его произвели в контр-адмиралы,
а  через  пять  лет  он  был  уволен "за старостию и болезнью" с чином
вице-адмирала в отставку.)
                              *       *
                                  *
     Колоссальнейшее, не  виданное  в  истории по размаху предприятие,
стоившее нечеловеческого напряжения и труда и унесшее  столько  жертв,
было   закончено.   Пройденное   и   обследованное   путешественниками
расстояние измерялось  тысячами  верст,  а  время  выполнения  задания
исчислялось годами.  В течение восьми лет был описан и обследован весь
северный берег от Белого моря до  Колымы,  т.-е.  на  протяжении  120<sup>o</sup>
долготы.
     При состоянии научного познания того времени  и  тех  технических
средств,  которые  были  в  распоряжении  скромных  тружеников севера,
доведенная ими до конца задача обследования всего северного сибирского
побережья   не  только  вызывает  наше  изумление,  но  и  заслуживает
глубочайшего уважения.  Справедливо  сказано  об  участниках  Северной
экспедиции,  что  они  "такой трудный и многобедственный и неизвестный
путь морем,  где было по силе человеческой  возможно,  проходили  и  к
вечно  достойному  ведению  исправно описали,  а о непроходимых местах
достоверно свидетельство учинили... "
     Подвиг моряков и приблизительно даже не был оценен по достоинству
современниками,  и впервые карта азиатского побережья, составленная на
основе их работ,  увидела свет лишь в 1770 году. Разумеется, эта карта
не была свободна от недостатков*.
     (* Касаясь научных результатов работ Великой Северной экспедиции,
проф.  Н.  В.  Розе  замечает,  что   работы   эти   дали   богатейшие
картографический и гидрографический материалы. Опись берегов опиралась
на астрономически определенные пункты,  имевшие, правда, лишь широтные
определения  по  несовершенству  тогдашних приборов и методов.  Работы
Врангеля  и  Анжу  (1820-1824),   Ховгарда   (1878-1879),   Неупокоева
(1912-1913)  и  других  исследователей  единогласно  свидетельствуют о
замечательной,  при несовершенстве  приборов  того  времени,  точности
работ первых русских картографов.)
     Последующие, довольно     немногочисленные      экспедиции      в
труднодоступные северные сибирские области постепенно исправляли карту
и сглаживали ее неточности.  Но  все  же  и  после  этих  исправлений,
продолжающихся  вплоть  до  наших дней,  очертания сибирских берегов в
главнейших своих опорных пунктах остаются те  же,  что  и  со  времени
работы Великой Северной экспедиции,  располагавшей весьма примитивными
угломерными   измерительными    инструментами    -    градштоками    и
квадрантами**.   Еще   до   середины  XIX  века  все  ледовитое  море,
прилегающее к нашим берегам от Новой Земли и до Колымы,  и весь  берег
между  устьями  Оби и Оленека,  т.-е.  на протяжении 57<sup>o</sup> долготы и 11<sup>o</sup>
широты, оставались вовсе не переисследованными. Справедливо говорили о
Великой  экспедиции,  что  она  является географическим приобретением,
ничем не превзойденным.
     (** Градшток  -  астрономический  инструмент для измерения высоты
солнца;  квадрант  -  инструмент  для  измерения  высоты  и  склонения
небесных светил.)

        ПУТЕШЕСТВИЯ АКАДЕМИКОВ ПО СИБИРИ

     Ъ1Условия путешествия  академиков.  - Что видели и над чем работали
Ъ1академики в Сибири.  - На Байкале.  - Миллер и  Гмелин  в  Якутске.  -
Ъ1Затруднения   Беринга.  -  Плохое  снабжение  экспедиции.  -  Всеобщее
Ъ1недовольство. - Жалобы и доносы на Беринга. - Отношение к экспедиции в
Ъ1Петербурге.  -  Выговор Берингу.  - Гибель ко время пожара материалов,
Ъ1собранных  академиками.  -  Неудача  наблюдений.  -   Возвращение.   -
Ъ1Предосторожности   против   нападения  разбойников  на  реке  Каме.  -
Ъ1Петербург.

     Иную работу  вели  и  в  иные   положения   попадали   академики,
участвовавшие   в   Великой  Северной  экспедиции.  Обеспеченные  всем
необходимым,  не  несшие   тяжелых   физических   трудов,   почти   не
подвергавшие свою жизнь опасности, они могли свободно передвигаться на
огромной  территории  и  вполне  отдаваться  игре  впечатлений   самых
интересных, разнообразных и увлекательных.
     Если мы  перенесемся  в  ту  эпоху,  то  убедимся,  что   Сибирь,
загадочная,  таинственная, огромная страна, куда, робко озираясь, лишь
недавно  стал   проникать   исследователь,   представляла   совершенно
исключительный  интерес для всех передовых натуралистов.  Сибирь,  как
чарующая сладкоголосая сирена,  влекла в свои дебри жаждавшего новизны
ученого - географа, ботаника, биолога, геолога, историка...
     Разумеется, интерес   к   северовосточной    окраине    огромного
евразийского  материка  существовал  в  Европе  уже  давно,  но все не
представлялось подходящего случая организованным порядком проникнуть в
это неведомое и загадочное недавно открытое царство.  И вот,  наконец,
долгожданный случай расширить свой кругозор и пополнить знания настал.
Они   могут   принять   участие   в  великом  русском  предприятии!  И
отправившиеся сюда ученые не ошиблись. Их пытливым взорам раскрылся во
всей своей мощи новый мир. То, что они увидели здесь, превзошло все их
ожидания. Неизведанная Сибирь определила всю их карьеру.
     "Мы приехали  в  страны,  - писал потом Миллер,  - от натуры пред
многими местами превосходствами одаренные,  где почти  все  новое  нам
являлось.  Там увидели мы с радостью множество трав,  от большей части
незнаемых;  увидели стада зверей азиатических,  самых  редких;  видели
великое  число  древних  могил,  в  коих находили разные достопамятные
вещи,  - словом, приехали в такие страны, в каких никто до нас не был,
который бы мог свету сообщить известия".
     С жадностью и увлечением бросились ученые собирать здесь все, что
могло  пригодиться  для  науки  и  представить  для  нее интерес.  Они
"усердно собирали обильные сведения по всем предметам  естествознания,
выписывали множество документов во всех архивах,  расспрашивая в то же
время бывалых и знающих людей,  определяли  астрономически  главнейшие
пункты,  делали разные физические наблюдения и начертывали карты своих
путей, снимали значительнейшие виды и редкие предметы*".
                 (* А. Соколов - Северная экспедиция.)
     Научная работа академиков собственно началась уже с Казани,  куда
они  прибыли  18  октября  1733  года и где учредили метеорологическую
службу,  поручив ведение наблюдений местному учителю Куницыну. В конце
декабря они прибыли в Екатеринбург,  где также озаботились постановкой
работ по изучению атмосферной машины.
     То же  повторилось  и  в Тобольске,  куда ученые прибыли в январе
следующего,  т.-е.  1734  года.  Здесь  они,  наконец,  застали  главу
экспедиции  Беринга  со всем его штабом.  Перезимовав,  они заручились
новыми сотрудниками и, лишь только вскрылись реки, отправились в путь.
Их сопровождали бергхауер Самойлов, бывший сотрудник Академии Мирович,
два геодезиста и постоянный конвой.  Миллер и Гмелин 24 мая  двинулись
вверх по Иртышу и,  миновав Тару,  Омск и Янышевскую крепость, 26 июля
прибыли в Семипалатинск.  Отсюда они  поехали  верхом  по  пограничной
дороге через Усть-Каменогорскую крепость и,  осмотрев недавно открытые
Колыванские  медные  заводы**,  отправились  на  подводах  в  Кузнецк.
Продвигаясь  далее  в  Томск,  Миллер  отправился сюда сухим путем,  а
Гмелин поплыл рекою Томью.  В Томске повстречались в октябре. Затем их
маршрут был следующий:  Енисейск, Красноярск, Канск, Удинск, Балаханск
и,  наконец, долгожданный Иркутск, куда они прибыли 8 марта 1735 года.
Но и в Иркутске они долго не задерживались.
     (** Близ  озера  Колывана,  приблизительно   в   30   верстах   к
северо-востоку   от   гор.   Змеиногорска,  в  1727  году  был  открыт
Колыванский медеплавильный  завод,  просуществовавший  до  1799  года.
Впоследствии   на   этом   месте   создалась  известная  гранильная  и
шлифовальная  фабрика.  Ею  были  изготовлены  лучшие  украшения   для
Эрмитажа и многих дворцов.)
     Жажда новых  впечатлений  и  новых  открытий   гнала   неутомимых
путешественников все дальше на восток. Вот они и на Байкале, который в
марте же пересекают по льду.  Дикая красота самого  глубокого  в  мире
озера  восхищает  их.  Покрытые  лесом,  скалистые  из темного гнейса,
тонущие  в  голубоватой  дали  берега  озера  оставляют   незабываемое
впечатление.  Недаром  Байкал  своими  частыми  и  сильными  бурями  и
случающимися на берегах его землетрясениями вызывал у обитающих вокруг
него бурят и тунгусов религиозный страх;  они приносили Байкалу жертвы
и молились ему,  называя его святым.  Отсюда  и  произошел  "Священный
Байкал".  Но надо торопиться,  к тому же зимою переправа по льду через
Байкал не всегда безопасна.  Здесь случаются нередко  сильные  бураны,
все исчезает из глаз, лед трескается, образуются широкие полыньи, куда
проваливаются путники с лошадьми и  санями.  Но  странная  особенность
озера:  оно  навсегда  поглощает  утонувших  и  не  возвращает  трупов
берегам.
     Далее в маршруте академиков мелькают Селенгинск,  где они находят
Делиля,  затем Кяхта,  потом  -  назад  к  Удинску,  на  Еровинский  и
Читинский остроги,  после чего на плотах по Ингоде и Шилке в Нерчинск,
куда они прибывают 15 июня.  Этот последний путь  особенно  понравился
путешественникам. "Сколько приятных в Сибири путей, - замечает Миллер,
- однакож по нерчинской дороге веселее  всех  было  ехать...  Обширные
луга,  испещренные  прекрасными цветами,  раскиданные холмы,  чудесные
долины,  местами густые леса и под тенью их светлые ручейки или широко
разливающиеся    реки;    многочисленные   стада;   гостеприимство   и
услужливость бурят и тунгусов;  прекрасная погода и новость  предметов
доставляли  истинное  наслаждение  нашим  путешественникам*".  Как  не
похожа эта идиллия с ручейками и стадами на мрачную  ледяную  симфонию
северных   берегов  Сибири,  а  настроение  Миллера  и  Гмелина  -  на
переживания Овцына и Прончищева!
                   (* Соколов - Северная экспедиция.)

     Дальнейшие маршруты   наших   путешественников  следуют  в  таком
порядке:  после Нерчинска - осмотр Аргунских серебряных заводов; затем
Аргунский острог; верховья Аргуни; путь к китайской границе; Читинский
острог;  снова Удинск,  а оттуда по Селенге к  Байкалу  в  Иркутск,  в
который  они  вторично  прибывают  20 сентября.  Здесь они остаются до
следующего,  т.-е.  1736  года.  26  января  они   возобновляют   свои
экскурсии;  пробыв месяц в Илинске,  они отправились в верховье Лены к
Усть-Куту, а оттуда в Усть-Ильгинскую пристань, где и стали дожидаться
прихода сооруженных для них судов для путешествия по Лене. (Рис.5)
     Здесь они соединились с Лакройером и на шести дощаниках  и  шести
"устроенных  весьма  удобно  для помещения" каюках отправились вниз по
Лене.   Лакройер,   не   особенно   расположенный   к   сколько-нибудь
основательному и тщательному походу, торопившийся все вперед и вперед,
скоро оставил Миллера с Гмелином,  а сам отправился в Якутск,  куда  и
прибыл  1  июня.  Как  это  путешествие  по  Лене,  так  и  все другие
предпринимавшиеся  нашими  учеными,  разумеется,   не   ограничивались
пассивным  созерцанием  красот  сибирской природы.  По пути они делали
частые  остановки,  тщательно   исследуя   местность   или   производя
разыскания,  командировали  в  разные  пункты  с  поручениями научного
характера сопровождавших их студентов и  геодезистов,  условливаясь  о
месте  встречи.  Так,  за  время  путешествия  по  Лене  они с помощью
геодезиста Красильникова составили весьма обстоятельную карту реки.
     В начале сентября Миллер с Гмелином прибыли,  наконец,  в Якутск.
Хотя вначале предполагалось,  что академики, достигнув Охотского моря,
примут  участие  в  походе  самого  Беринга  в Америку,  однако Якутск
оказался конечным пунктом их продвижения в Сибирь.
     Во время  пребывания  Миллера  с  Гмелином  в  конце  1736 года в
Якутске город имел совершенно необычайный вид.  Здесь  были  в  полном
сборе  все  главные  силы  восточного  отряда  экспедиции  во  главе с
Берингом и его помощником Чириковым;  здесь  были  также  и  начальник
Охотского  края  Писарев  и Лакройер.  Почти все грузы экспедиции были
сосредоточены здесь,  здесь же находился в  полном  составе  и  экипаж
судов  экспедиции,  еще  не законченных постройкой в Охотске.  Итого в
Якутске в это время находилось свыше 800 человек, причастных к Великой
Северной  экспедиции  (из  них  500  служилых  и ссыльных,  специально
собранных для перевозки экспедиционных грузов в Охотск).  Все и вся  в
Якутске,  казалось,  в  то  время  жило и дышало для целей экспедиции.
Грузы все еще прибывали.  И чего здесь только не  было:  целые  амбары
отведены  под  мучные  склады,  площади завалены канатами,  парусиной,
пенькой,  бочками со смолой,  с салом.  Чтобы облегчить  тяжелый  груз
канатов для дальнейшей переотправки,  их развивали по отдельным жилам,
а потом на месте снова скручивали;  даже якори разбивали на  несколько
частей, а в Охотске потом сваривали.
     Положение главы всего предприятия,  самого  Беринга,  было  в  то
время   исключительно  тяжелое.  Первоначальный  план  экспедиции,  не
рассчитанной на  такой  продолжительный  срок,  разросся  до  огромных
размеров,  и  не  виделось  конца  ее  завершения.  Тысячи  деталей  и
неучтенных мелочей организационного характера теперь властно и  вместе
назойливо становились поперек дороги,  требуя немедленного разрешения.
Повидимому,  дело доходило до тех крайностей,  к которым вовсе не были
подготовлены  ни  страна,  ни  люди,  ни  тогдашнее  состояние науки и
техники.
     И всего  дороже  обошлась  Великая  Северная  экспедиция местному
сибирскому  населению.  По  выражению  Миддендорфа,  посещение  такого
множества  нежданных  гостей  для  жидкого  населения Сибири равнялось
постою неприятельской армии.  Но постоем дело  не  ограничивалось.  От
инородцев требовали более активной помощи,  их принуждали к исполнению
труднейших  повинностей  по  перевозке  разных  тяжестей  на  огромное
расстояние в бездорожной стране.  Трудно даже представить себе теперь,
каких неслыханных усилий  и  терпения  стоила  хотя  бы  переправа  из
Якутска  через  Становой  хребет в Охотск всех материалов и снаряжения
для постройки там судов. Сотням людей эта повинность стоила жизни.
     Если и  поныне  современный  организатор  арктической экспедиции,
располагающий бесчисленным множеством технических и научных средств  и
усовершенствований,  дающих  ему  победу в борьбе с полярной природой,
богатый опытом своим и всех своих предшественников,  не  всегда  может
все предвидеть и учесть, то чего же, казалось, можно было требовать от
живших двести лет тому назад наших моряков, отправлявшихся в неведомые
страны   в   большинстве   случаев  впервые?  Отсюда  -  недостатки  в
организации,  которые  постоянно  давали  о  себе  знать,  и   которые
приходилось  преодолевать в процессе самой работы.  Вовсе незнакомые с
пищевыми  консервами,  дающими  огромное   преимущество   современному
полярному  путешественнику,  они  взяли  с  собой  огромное количество
солонины,  также по большей части весьма плохого качества, и муки, что
и составляло главнейшим образом их питание.  Отсюда постоянные болезни
и высокий процент смертности от тифа и цынги,  развитие которой  тогда
объясняли "густотой и влажностью воздуха".
     Но чем дальше в лес,  тем больше дров.  Непредвиденные  трудности
порождали   средства   к   их   преодолению.   Становилось  ясно,  что
первоначального контингента людей  уже  недостаточно,  людской  состав
экспедиции поневоле все увеличивался,  но не увеличивалось поступление
провианта и снаряжения.  Магазины,  сооруженные на Майском и  Юдомском
устьях,  по Юдоме,  у Горбеи, в Щеках, в Частых островах и на Юдомском
Кресте,  требовали  пополнений,  а   флотилия,   предназначенная   для
перевозочных работ, из 18 дощаников, плававших по Алдану, Мае и Юдоме,
столь же настоятельно нуждалась в ремонте и снабжении канатами.
     Все эти  пополнения происходили с крайней медленностью и в далеко
не достаточном количестве. А между тем для разбухшего штата экспедиции
теперь требовалось уже ежегодно провианта не менее 16 тысяч пудов,  и,
помимо этого,  нужно было прокормить команду,  работающую  на  сплаве,
численностью около тысячи человек.  С отчаянием восклицает Беринг:  "И
ежели повсегодно отправления провианта не будет,  то всемерно, в таких
пустых  и бесхлебных местах,  востребуется великая нужда и страх того,
чтобы такого многолюдства не поморить от голоду,  и не  принуждены  бы
были,  не окончив подлежащих экспедиционных дел, втуне оставить и всех
служителей распустить".
     Вопрос доставки  продовольствия  в  эти  отдаленные  края,  вовсе
лишенные путей сообщения,  являлся наиболее  важным  вопросом  Великой
Северной  экспедиции  и  поглощал  едва  ли  не главную долю энергии и
внимания как самого  Беринга,  так  и  его  спутников.  Опубликованные
недавно  впервые в журнале "Красный архив" подлинные донесения Беринга
свидетельствуют об этом с полной очевидностью.
     Как и нужно было ожидать, уже на четвертый год своей деятельности
Великая Северная экспедиция породила всеобщее недовольство. Негодовали
и  постоянно жаловались на непосильные тяготы местные жители;  команда
судов во множестве находилась в бегах;  за ложные показания  "слова  и
дела" людей целыми толпами под конвоем отправляли в Иркутск; сибирские
власти  строчили  доносы  и  кляузы  в  Петербург;  офицеры   и   весь
начальствующий  состав  перессорились  между  собой  и  были на ножах;
наконец,  экспедицией Беринга были сильно недовольны в Петербурге и за
медлительность  и за нарекания на нее.  "Козлом отпущения" всего этого
беспорядка сделался,  разумеется,  сам Беринг.  Жалобы и нарекания  на
него  сыпались  со всех сторон.  Начальник Охотского края - скандалист
Писарев написал  донос  в  Петербург,  в  котором  обвинял  Беринга  и
Шпангберга "в лихоимстве и корчемстве табаком и вином",  добавляя, что
"от оной Камчатской экспедиции никакого приращения не  учинено,  да  и
впредь  не  надеется  быть,  кроме  великих  государственных  казенных
убытков",  что "та экспедиция напросилась в Сибирь  ехать  только  для
наполнения своего кармана",  что "Беринг уже в Якутске великие пожитки
получил,  и не худо б было жену его,  едущую в  Москву,  по  сибирским
обычаям осмотреть".
     Находившийся в Якутске в ссылке,  бывший капитан-лейтенант  флота
Казанцев,  повидимому,  не  без  влияния Писарева,  также нашел нужным
сообщать в Петербург, что в экспедиции происходят "великие непорядки",
что  все  ее  отправление происходит крайне медленно,  и что вообще из
экспедиции "прочного ничего не будет".  Подчиненные офицеры также были
недовольны  Берингом  и  все  неполадки в экспедиции приписывали лично
ему.  Доносы  сопровождались  кляузами.  Офицер  экспедиции   Плаутинг
сообщал в Петербург, что Беринг принимает подарки от якутских жителей,
которые откупались таким способом от службы в его экспедиции.  К этому
вздорному обвинению, которое приводится лишь для того, чтобы показать,
насколько ненормальными,  исключающими дисциплину были отношения между
начальником и его подчиненными, Плаутинг добавил: дело потому идет так
плохо,  что начальник проводит время в  развлечениях  и  "веселостях",
хотя радоваться вовсе нечему; пускает фейерверки, разъезжает в больших
санях по городу с гостями и музыкантами,  привез карету для катаний  и
т. д.
     Академики также присоединились к  общему  хору  недовольных.  Они
жаловались,   что  терпят  от  Беринга  обиды,  и  просили  совершенно
освободить их из-под его начальства.
     В Петербурге     было     сделано     предложение     Сенату    и
Адмиралтейств-коллегий пересмотреть дело о Великой Северной экспедиции
и решить: стоит ли ее и впредь продолжать, приняв во внимание ее малые
результаты,  огромные издержки на нее (тогда  уже  доходившие  до  300
тысяч).   Сенат   также,  посылая  неоднократно  запросы  в  коллегию,
спрашивал:  не  пора  ли,  наконец,   остановиться?   Казалось,   дело
экспедиции  висело  на  волоске.  Но  поразительное  по  тому  времени
упорство,  с которым коллегия настаивала на  необходимости  продолжать
экспедицию ("надобно,  - говорили там,  - довести дело до конца, иначе
все доселе сделанные издержки пойдут на ветер"), - спасло ее.
     Коллегия, зная,  повидимому,  цену  тогдашним  доносам,  всячески
оправдывала перед правительством Беринга и просила сместить его  врага
Писарева.  В  обращении  же  лично к Берингу коллегия проявила большую
твердость  и  строгость.  Берингу  был  объявлен  строгий  выговор  за
медлительность и нераспорядительность; ему угрожали даже более строгим
взысканием и приводили в пример  Муравьева  и  Павлова,  которые  были
разжалованы, как мы видели выше, в солдаты. Кроме того, "за неприсылку
в коллегию надлежащих ответов и за нескорое отправление  в  надлежащий
путь"   Беринга  лишили  добавочного  жалования,  как  находящегося  в
экспедиции.  Совершенно  невероятным  по  бестактности  представляется
также поручение,  данное Чирикову, разбирать жалобы, подаваемые на его
начальника  Беринга.  Этот  штрих   дисциплинарного   порядка   многое
объясняет  нам во взаимоотношениях,  установившихся в Великой Северной
экспедиции между начальствующим составом и подчиненными.
     Обиженный чувствительно   Беринг,  скованный  по  рукам  и  ногам
обстоятельствами,  изменить которые было свыше  сил  человеческих,  не
зная за собой никакой вины,  конечно,  как мог,  оправдывался и в свою
очередь жаловался на сибирских начальников и прежде всего на Писарева.
Беринг   перечислял   преодоленные   им  препятствия,  ярко  обрисовал
отчаянное положение экспедиции,  призывал в свидетели весь экипаж и  в
заключение  с неподдельным сокрушением писал:  "По чистой моей совести
доношу, что уже, как мне больше того стараться, не знаю! "
     Все же  отчаянная  отповедь  Беринга,  повидимому,  возымела свое
действие.  Снабжение экспедиции  усилилось,  и  к  заявлениям  Беринга
власти   из   Петербурга   стали   относиться   с  большим  вниманием.
Адмиралтейств-коллегия   командировала   в    Иркутск    двух    своих
уполномоченных - лейтенантов Толбухина и Ларионова, которым поручалось
всячески помогать Берингу в  делах  снабжения  экспедиции.  За  всякое
промедление   и   неисправность,  происходившие  по  вине  якутской  и
иркутской    канцелярий,    уполномоченным    предоставлялось    право
"присутствующих   держать   под  караулом  неисходно".  На  экспедицию
дополнительно было ассигновано еще 40 тысяч  рублей,  "собрано  до  50
тысяч  пудов  провианта  в Верхоленских местах;  приискано до 20 тысяч
аршин  полотна  (прислано  еще  Адмиралтейств-коллегиею  6700  аршин);
недостававшие припасы, пенька и масло выписаны из отдаленнейших мест -
Илимска и Красноярска; число рабочих по перевозке увеличено до тысячи,
улучшено  содержание и усилен присмотр за ними;  построены новые суда,
собраны вьючные лошади,  предпринята расчистка дороги" и т.  д. И, что
самое  важное  в  данный  момент,  усиленным  темпом стали подвозить в
Охотск все нужное для постройки кораблей.  Беринг несколько  воспрянул
духом,  но,  как мы вскоре увидим, не надолго, - в Охотске его ожидали
новые препятствия.
     Но вернемся к нашим академикам - Миллеру и Гмелину.  Итак,  они в
Якутске,  в  самой  сутолоке   и   неразберихе   организационных   дел
предстоящего похода в далекие зарубежные страны.
     Надо полагать,  что оба ученые,  привыкшие к комфорту  и  особому
вниманию,  изрядно избаловались;  они всюду, выставляя мотивом "пользу
науки",  требовали себе всего  самого  лучшего.  Так  для  поездки  на
Камчатку,  не  желая  переправиться  туда  как-нибудь,  они  требовали
"особого поместительного  судна"  и  послали  студента  Крашенинникова
"наперед себя" в Охотск и далее на Камчатку для подготовки помещений и
предварительных изысканий. Но ни в Охотск, ни на Камчатку они так и не
попали.  Повидимому,  озабоченному  многими  делами  по  экспедиции  и
имевшему, как мы видели, столько неприятностей, Берингу было теперь не
до  академиков.  Особого  судна  им  не  дали,  да и сами они на время
отвлеклись другой работой. Дело в том, что в Якутске случился пожар, и
дом,  где остановился Гмелин,  сгорел дотла,  а с ним вместе и все его
книги,  инструменты,  записи,  а также и редкости,  собранные во время
последнего  путешествия по Лене.  Но энергичные исследователи не упали
духом  и  тотчас  же  предприняли  вторичную  поездку  по  только  что
пройденному   маршруту  в  обратном  направлении;  таким  образом  они
пополнили, как могли, тяжелую утрату.
     Когда академики  вернулись  в  Якутск,  а  оттуда переправились в
Киренск,  они и сами хорошо не знали,  что им предпринять  дальше.  На
беду  захворал  Миллер  и больной отправился зимовать в Иркутск,  куда
весною прибыл Гмелин.  Однако без разрешения  вернуться  до  окончания
всей экспедиции домой они не могли,  а на поданные обоими заявления об
отставке никакого ответа не получили. "Уже мало встречая нового, теряя
надежду достигнуть Камчатку, не получая никаких других назначений, они
скучали и  находились  в  большом  затруднении  касательно  дальнейших
путей. Притом встретились затруднения в продовольствии их жалованьем".
     Из такого положения вещей отнюдь не следует,  что молодые  ученые
ничего не делали.  За все дальнейшее время своего пребывания в Сибири,
протекавшего уже в несколько иных,  не столь комфортабельных условиях,
они  вплоть  до 1743 года (год окончания всей экспедиции) совершили по
Сибири еще несколько весьма интересных и богатых результатами поездок.
В  феврале 1743 года оба академика благополучно вернулись в Петербург,
откуда вскоре выехали к себе на родину.
     Проделанный Миллером  и Гмелином десятилетний "вояж" в Сибири дал
богатейшие научные результаты, возбудившие внимание наших и зарубежных
ученых.  Ничто не ускользнуло от внимания их.  Помимо составленных ими
карт и описаний внутренних путей Сибири,  а  также  рек  и  озер,  они
набросали   планы   и  виды  местностей,  замечательных  в  каком-либо
отношении.  Они открыли  и  исследовали  многие  сибирские  древности,
остававшиеся  до  них  вовсе  незамеченными;  они  рылись и копались в
покоившихся в архиве на полках никем не тревожимых  в  течение  многих
десятилетий  рукописях  и  документах,  извлекая  из них все достойное
внимания  и  делая  огромное  количество  выписок.  По  словам  самого
Миллера,  они собрали здесь "такие известия,  ценность которых,  может
быть, только в предбудущие времена усмотрена будет".
     Они доставили  в  Академию  собранные  ими во множестве образцы и
рисунки минералов,  руд,  растений,  птиц и животных.  Много времени и
труда уделили они и этнографии края,  собрав,  насколько могли, полные
сведения о сибирских народах,  их быте и нравах,  составили словари их
языков,  привезли их одежду, утварь, вооружение. Искра, зароненная ими
в  любознательные  умы,   со   времен   посещения   ими   Сибири,   по
справедливости  можно сказать,  уж не угасала.  Благодаря путешествиям
академиков мы узнали многие чрезвычайно любопытные и характерные факты
из  истории  науки  вообще и в особенности из истории развития науки в
России.
     Помимо Миллера и Гмелина,  в Великой Северной экспедиции,  как мы
уже указывали,  участвовали еще - первый наш астроном  академик  Иосиф
Делиль  де-ла-Кройер,  его  брат  Людовик,  профессор  Фишер и адъюнкт
Академии Наук Стеллер.
     Путешествие Иосифа   Делиля   началось   поздно,   уже   к  концу
экспедиции.  Забрав  все  свои  огромные  и  тяжелые   астрономические
инструменты, Делиль выступил в конце февраля 1740 года из Петербурга в
дальний путь.  Его сопровождало 18 человек,  в  числе  их  -  три  его
помощника,   механик,   рисовальщик,   переводчик,   распорядитель  по
заготовке лошадей,  капрал с 3  солдатами  и  4  воспитанника  Морской
Академии, которых астроном должен был обучать на практике. Миновав, не
останавливаясь,  Москву,  Владимир и Муром,  путешественники прибыли в
Нижний-Новгород  и  на  следующий  же  день  переплыли  через  Волгу у
Козьмодемьянска, после чего направились через Яранск в Соликамск, куда
прибыли 19 марта.
     Далее, перевалив через Урал,  путешественники оставляют за  собой
Верхотурье,   Туранск,  Тюмень  и  Тобольск,  где  останавливаются  на
несколько дней для отдыха и пополнения партии рабочими,  доводя ее  до
39  человек.  На  сорок  первый  день  по  выезде из Петербурга Делиль
достигает,  наконец,  9 апреля Березова. Крайне утомленный трудностями
пути,  академик,  наслушавшийся  к  тому же,  что дальше предстоят еще
большие затруднения,  что вскоре уже  нельзя  будет  и  вовсе  достать
лошадей  и  придется передвигаться на оленях,  не встречая при этом по
дороге никакого жилья,  потерял всякую  охоту  и  терпение  продолжать
путешествие дальше.
     Прибыв в  Березов,  он   тотчас   же   приступил   к   сооружению
обсерватории,  так  как уже близилось время для наблюдения прохождения
Меркурия, для чего собственно, как мы видели выше, ученый и отправился
в   Сибирь.   Но  наблюдений,  к  которым  Делиль  готовился  с  такой
тщательностью,  не суждено было ему осуществить:  небо  почти  во  все
шестинедельное  пребывание  его  в  Березове  было безнадежно облачно.
Делилю оставалось только определить широту и долготу места и склонение
магнитной стрелки.
     Не дождавшись к  назначенному  сроку  Миллера  и  Фишера,  Делиль
оставил  Березов  и  отправился  вверх  по  Оби  и  Иртышу в Тобольск.
Плавание это протекало крайне трудно и медленно. За отсутствием ветра,
баржу,  на  которой разместились путешественники,  тянули по берегу 35
казаков,  местами же  баржа  шла  на  веслах.  Через  32  дня  речного
путешествия,  23 июня Делиль прибыл в Тобольск. По пути, в важнейших в
географическом отношении  пунктах,  были  произведены  астрономические
определения.  В  Тобольске  экспедиция пробыла целый месяц,  в течение
которого Делиль разыскивал в  местных  архивах  географические  карты,
составлял  их списки и снял с некоторых из них копии.  Из Тобольска он
отправился в Соликамск тем же путем,  каким и прибыл оттуда. Но дальше
пошли уже иные впечатления.
     Из Соликамска Делиль направился по новому пути  в  Новоусолье  на
Каме и вскоре достиг обширнейших владений Строганова. Время пребывания
у Строгановых (Делиль пробыл здесь целый месяц) было  использовано  им
для  ряда  наблюдений  и прежде всего для астрономического определения
места.  Отсюда отряд Делиля отправился далее  по  Каме  в  сооруженной
Строгановым огромной барке,  где каждый член экспедиции имел покойную,
светлую меблированную каюту.  Плавание Камой и Волгой в то время  было
делом   далеко   не  безопасным,  разбойники,  промышлявшие  грабежами
встречных судов,  давали знать о себе уже в 200  верстах  от  поместий
Строганова.  Для  большей  безопасности  Делиль  поднял на своей барке
военный флаг и вооружил весь состав своей партии.
     Представляет большой    интерес    для   характеристики   условий
путешествий и разбойных нравов того времени следующее место из  письма
Делиля к жене, написанное им перед отправлением в поход: "Мы приказали
сделать в Новоусольи большой белый флаг с голубым андреевским  крестом
для  того,  чтобы  распустить  его над нашим судном,  как состоящим на
службе ее величества;  нам  казалось  это  нелишним,  чтобы  устрашить
разбойников,  которых, как нам говорят, мы можем встретить на Волге, и
которые не упускают случая грабить купеческие суда,  плавающие по этой
реке.  Они подплывают на небольших лодках,  чтобы застать врасплох,  и
кричат издалека:  "Сарынь на кичку". По этому знаку все находящиеся на
судне  должны  лечь  и  не  шевелиться.  В противном случае разбойники
убивают людей дубинами и огнестрельным оружием. Русские купцы, не имея
обыкновенно  никаких  средств  к  защите,  прежде  повиновались  этому
требованию разбойников.  Но император Петр I  повелел,  под  опасением
кнута,   защищаться   против   разбойников.   Мы  напомним,  в  случае
надобности,  это повеление нашим  гребцам...  Михайло,  Кенигсфельд  и
Григорьев  будут  каждый  по очереди,  с одним солдатом,  на страже по
ночам,  для большей безопасности на  случай  внезапного  нападения,  и
тогда  разбойникам  придется плохо,  если они вздумают напасть на нас,
потому что мы имеем достаточно пороха и  пуль.  Михайло,  Кенигсфельд,
Матис  и  Шарль,  не  считая  трех  солдат,  имеют каждый по 30 или 40
приготовленных зарядов.  Они уверены, что если бы даже разбойники были
в  числе 100 человек (хотя обыкновенно они бывают по 15 или 20 человек
вместе),  то и тогда они не дадут им взлезть на  наше  судно,  которое
имеет весьма высокий борт;  сначала русские гребцы наши могут защищать
судно от их приступа своими крючками,  или длинными палками с  острыми
наконечниками;  в  это  время  солдаты  наши могут защищаться штыками,
которые находятся на их ружьях;  и,  наконец,  кроме этого,  они будут
подвержены  беспрестанному  огню  наших  огнестрельных оружий.  Что же
касается  собственно  до  меня,  то,  раздумав  хорошенько,  я  считаю
благоразумнейшим отказаться от любопытства видеть это сражение слишком
близко и оставаться запертым  в  своей  каюте  до  тех  пор,  пока  не
заставит меня отворить ее какой-нибудь разбойник,  которому захотелось
бы, чтобы ему размозжил череп академик".
     Это письмо  "храброго" академика вряд ли успокоило его жену,  сам
же он и его товарищи несомненно во все время  путешествия  по  Каме  и
Волге находились в очень напряженном состоянии.  Однако все окончилось
благополучно,  и 30 августа они прибыли в  Казань.  По  дороге  Делиль
иногда  высаживался  и  производил  наблюдения.  Опасность нападения в
пути,  видимо, в то время была столь велика, что Делиль по возвращении
в  Москву представил даже проект устройства канала для обхода опасного
места по Каме во избежание встречи с разбойниками.
     Во время   плавания   по  Каме  Делиль  производил  наблюдения  в
Сарапуле, в Усть-Икском селе и в Свиногоре. Кроме этого, он предпринял
по дороге экскурсию для обследования местности,  где предполагалось по
проекту Строганова прорыть канал для обхода опасного места по Каме.  В
Казани  путешественник,  помимо  наблюдений  общего  характера,  также
занялся в  губернском  архиве  разыскиванием  различных  карт.  Отсюда
Делиль   в   октябре   направился  в  Нижний-Новгород,  где  занимался
астрономическими наблюдениями и  разысканием  карт.  29  декабря  1740
года,   после   десятимесячного  отсутствия  Делиль  со  всеми  своими
спутниками прибыл в Петербург.
     Брат Иосифа Делиля, как его именовали, Лакройер, принял участие в
экспедиции с самого начала;  исколесив Сибирь по разным  направлениям,
побывав  во  всех  ее центрах и не принеся сколько-нибудь существенной
пользы науке,  во вторую половину экспедиции он в конце  августа  1739
года  отправился вниз по Лене и через месяц прибыл в Сиктах.  Отсюда в
декабре он выехал к устью Оленека и производил там,  в  течение  около
трех месяцев,  астрономические и геодезические наблюдения,  результаты
которых,  повидимому,  были  также  сомнительны.  С  Оленека  Лакройер
возвратился в Сиктах,  на реку Вилюй и затем обратно в Якутск,  куда и
прибыл в ноябре того же года.  В  Охотск,  вместе  с  Берингом,  чтобы
принять  участие  в  путешествии  в Америку,  он отправился летом 1740
года.  Возвратившись из тяжелого путешествия в Охотск,  он здесь же  и
скончался.
     Уже под конец экспедиции в 1740 году Академия Наук  командировала
в  Сибирь  для  участия  в Великой Северной экспедиции еще двух ученых
немцев, о которых мы упоминали выше, - профессора истории и этнографии
Иоганна  Эбергардта Фишера и Георга Вильгельма Стеллера;  первому было
30 лет, а второму - 33 года.
     И по  способностям  и  по  трудолюбию  Фишер много уступал своему
знаменитому соратнику Миллеру.  Фишер  больше  собирал  материал,  чем
строил  на основании его заключения и делал выводы.  Одухотворить этот
материал было делом уже  Миллера.  "Историко-этнографи-ческим  трудам,
совершенным  в  эту  экспедицию  Миллером  и Фишером при помощи других
сотрудников, - говорит Карл Бер, - обязаны мы всем, что нам известно о
прежних  отношениях сибирских народов,  о прежних путешествиях русских
на восток от Новой Земли,  о завоевании и колонизации Сибири.  Если бы
тогда не было собрано выписок из всех сибирских архивов, эти сведения,
вероятно, погибли бы для нас навсегда".
     Стеллер же  посмертную  громкую  известность  приобрел  благодаря
своему путешествию с Берингом в Америку и последующему  пребыванию  на
острове Беринга. Ниже мы подробно ознакомимся с ним как натуралистом.
     Сам Беринг так доносил о нем: "... ныне обретаетца здесь (т.-е. в
Якутске.   Б.О.)   присланный   из  Санкт-Питербурха  адъюнкт  истории
натуральной Штеллер,  который писменно объявил,  что он в сыскании и в
пробовани  металов  и минералов надлежащее искусство имеет,  чего ради
капитан-командор со экспедицкими офицерами определили  его,  Штеллера,
взеть с собою в вояж,  к тому же он,  Штеллер,  объявил же,  что в том
вояже сверх того чинить будет по своей  должности  разные  наблюдения,
касающиеся  до  истории  натуральной  и народов и до состояния земли и
протчаго,  и ежели какие руды и найдутца,  то оным адъюнктом Штеллером
опробованы будут*".
     (* Из подлинных донесений Беринга,  обнаруженных в июле 1935 года
и напечатанных в "Красном Архиве", тт. 21-23 за 1935 г.)

        ПУТЕШЕСТВИЕ ШПАНГБЕРГА И ВАЛЬТОНА В ЯПОНИЮ

     Ъ1Загадочная страна.  -  Неудачная  попытка европейцев проникнуть в
Ъ1Японию.  - "3олотая легенда".  - Экспедиция  де-Фриза.  -  Мотивы  для
Ъ1посылки  в  Японию русской экспедиции.  - Первое плавание Шпангберга и
Ъ1Вальтона в Японию.  - Второе  путешествие  в  Японию.  -  Шпангберг  о
Ъ1японцах и их судах.  - Встреча с айносами. - Новые планы Шпангберга. -
Ъ1Возвращение.  - Плавание корабля Вальтона.  -  Свидание  Шпангберга  с
Ъ1Берингом   в   Охотске.  -  Зловредная  карта.  -  Шпангберг  получает
Ъ1распоряжение в третий раз отправиться в Японию. - Подготовка к походу.
Ъ1- Неудачное плавание.

     Загадочная, малоизученная Япония рисовалась баснословно богатой и
издавна привлекала внимание и возбуждала величайшее любопытство.
     Попытки европейцев  проникнуть  в эту отдаленную страну неизменно
терпели полную неудачу.  В давние времена правители  Японии  старались
совершенно  изолировать  своих  подданных от соприкосновения с другими
народами,  опасаясь,  чтобы  знакомство  их  с  нравами   и   обычаями
иностранцев  не  подорвало  основ существующего в стране порядка.  Для
этой цели предусмотрительно был принят ряд мероприятий.  Так, в начале
XVII  столетия  запрещено  выезжать  гражданам Японии в другие страны,
запрещена постройка более  или  менее  крупных  кораблей  и,  наконец,
изгнаны из страны все иностранцы.
     В 1638 году, под угрозой мучительной смертной казни, был запрещен
въезд  в  Японию  португальским  морякам,  принесшим  в  Европу первые
сведения о японцах и их  стране.  Одновременно  все  португальцы  были
высланы  из  страны.  Так  закончилось  первое знакомство европейцев с
японцами.
     Исключение было сделано лишь для голландцев, и то после многих их
усилий,  хитростей и долгих переговоров.  Они  остались  единственными
представителями  цивилизованного мира и единственными купцами,  в чьих
руках сосредоточилась вся вывозная торговля японцев.  Однако голландцы
добились  для  себя  права  торговли  на  самых  унизительных началах.
Во-первых,  им  не  разрешалось  покидать  отведенного  им  небольшого
островка Десима близ Нагасаки,  где они имели факторию и жили не лучше
пленников.  Затем пришедшие из Голландии корабли с товарами  сдавались
японским властям, все священные книги офицеров и матросов отбирались и
лишь по отходе корабля возвращались, и, наконец, за всей процедурой по
разгрузке  и  нагрузке  корабля,  выполнявшихся японцами,  разрешалось
наблюдать лишь одному голландскому представителю.
     Такой порядок,  без  всяких  послаблений  продолжавшийся  годы  и
десятилетия,  разумеется,  сильно не нравился  голландцам.  В  поисках
выхода,  в  поисках  открытых  дверей  в замкнутую,  но богатую страну
Голландия принимала разные меры  и  прежде  всего  всячески  старалась
склонить и заинтересовать Америку и Россию для совместного давления на
японское правительство.  Слухи же о естественных богатствах  заморской
страны все более и более волновали всех предприимчивых моряков. Падкое
до всяких небылиц человеческое воображение снова воскресило легенду  о
мифических островах золота и серебра.  Детище глубокой древности,  эта
фантазия,  еще со  времен  похода  Александра  Македонского  в  Индию,
выплывала  при случае от времени до времени,  тревожа горячие головы и
постоянно меняя место,  форму и размеры  в  зависимости  от  эпохи,  в
которую занимались этими чудесными вымыслами.
     Не имея возможности выходить за пределы нашей темы,  мы не станем
излагать,  к  каким следствиям повела на протяжении веков эта "золотая
легенда",  скажем лишь,  что погоня за  "золотым  руном"  представляет
собой  одну  из  замечательнейших  страниц  в  истории  географических
исследований и открытий. Крайне любопытно отметить, что легенда иногда
понималась   буквально,  т.-е.  были  убеждены,  что  не  только  есть
золотоносные земли и острова,  но что есть острова,  целиком состоящие
из золота.
     С полной верой в успех,  не раз снаряжались экспедиции  в  поиски
золотых  островов.  Существование  одной  из  таких земель к западу от
острова Суматры даже в новое время для  многих  представлялось  фактом
неоспоримым.  Софус  Руж  в  своей  "Истории  эпохи открытий" приводит
любопытное  письмо,   адресованное   саксонскому   курфюрсту   Августу
(1553-1586),  из которого видно,  что даже в такой чуждой мореплаванию
стране, как Саксония, интересовались золотыми островами: "На этих днях
из  Испании  пришли  достоверные  известия,- пишет курфюрсту неведомый
корреспондент,  - о том,  что король нашел  новый  остров  Сери