се. Потому как, если Молчанов узнает, не сносить нам головы. Молод, но горяч, понятно? Это мы его знакомого ведьмедя взяли, вот так. Мы-то в курсе, а вот он до поры до времени того знать не должон. И если кто из вас тявкнет, от меня он особо получит по всей норме и даже с довеском. Своей новой должностью я дорожу и вам дорожить советую. Договорились? Лесники дружно закивали. Сказано - мертво, никто не узнает. Но, уходя, они только диву дивились, как это интересно получилось - на одежу... Затихли шаги. Бережной остался один на один с медведем. Он сидел в трех шагах от клетки, курил, и едкий махорочный дым, давно знакомый, ненавистный Лобику страшный дым, с которым связано воспоминание о выстрелах и жгучей боли в теле, - этот дым тихо струился, достигал носа, но глубокая апатия, охватившая зверя, не позволяла ему найти силы для того, чтобы проявить всю глубину ненависти к человеку, и он никак не реагировал ни на мерзкий дым, ни на действия этого мерзкого существа. Взор медведя, недвижный, тусклый, нацеленный выше леса, в небо с зубчатой вершиной совсем недалекого перевала, был неживым, абсолютно отрешенным взглядом. Пленник жил сейчас вне злого мира, который опутал его. "Сто тринадцать медведей" докурил самокрутку, энергичным щелчком отбросил окурок и сощурился. Столь подчеркнутое равнодушие пленника не ускользнуло от него и наконец вывело из себя. Подумаешь, какая цаца! Лежит - и ноль внимания! - Ну ты, хитроумный ведьмедь! Попался - и заскучал? Ничего, жрать захочешь, плясать перед народом пойдешь, на пузе елозить будешь. Привыкай. Одноухий ничем не показал, что слышит обращение. Только сухой нос его слегка зашевелился, видно, запах и голос человека все же раздражали его, бередили сознание. Бережной покачал лысой головой, снял с плеча винтовку, поставил в кусты, а сам, что-то придумав, вырезал ореховое удилище, сделал на конце крючок и стал вытаскивать из клетки клочки разорванного плаща и куртки. Лобик не двинулся с места, даже когда ореховый прут стал задевать его неопрятно взлохмаченную шкуру. - А ну, посторонись, философ, я из-под тебя кое-что выйму! - крикнул дядя Алеха и, приблизившись чуть не вплотную к клетке, хлестнул медведя. Все мгновенно переменилось. Как ловко, как неожиданно и с каким страшным, просто отчаянным желанием мести пленник бросился на железные прутья своей тюрьмы! Раскрыв окровавленную пасть, обдав Бережного горячей слюной, он бросился на него так, будто их не разделяло железо. Клетка задрожала. В пяти вершках от лесникова плеча хватнули воздух острые черные когти. Бережной отпрянул, упал. Поднявшись, бегом бросился прочь, ругаясь и заикаясь от страха. Медведь сотрясал клетку, рвал железо когтями, зубами и наконец, снова обессилев, свалился с каким-то протяжным ревом на пол. Упал и затих, лишь тяжело и трудно дышал. Дядя Алеха нехотя возвращался к клетке. Он сделался таким бледным, что пегая борода его под тусклыми щеками казалась черной. Колени у него дрожали. - Если бы не полторы сотни, я бы тебя... - Он взял винтовку и клацнул затвором. К ореховой палке Бережной больше не потянулся. Собрал уже вытащенные тряпки, полез в кусты и где-то там их бросил. С глаз долой. Одноухий лежал, вытянув лапы. Отяжелевшая голова его покоилась на лапах, взгляд опять потускнел и ничего не выражал. Лесник благоразумно помалкивал. Отошел от клетки подальше, расстелил на траве плащ, лег и жадно закурил. А винтовку держал под рукой. 6 Уже за полдень послышалась торопливая трескотня мотора, лязг свободно бегущих гусениц, и вскоре на поляну вывернулся тракторишко. Три мужика тесно сидели в кабине с раскрытыми фанерными дверцами. - Где он? - Тракторист, сгорая от любопытства, бросился к клетке. - Ты осторожнее, парень, - предупредил Бережной. - Он тут всякие фортели выкидывал, подохнуть можно. Одноухий лежал в той же позе, но желтые глаза его теперь сверкали, а губы то и дело приподымались, оголяя клыки. Что будет?! Все дальнейшее происходило быстро, деловито, и уже никто не обращал на медведя никакого внимания. Прицепили серьгу, сани дернулись и поехали. Лобик поднялся было, но не устоял, упал, еще поднялся и снова упал. Сани скрипели по камням речного русла, вихлялись, и пленник, словно туша мяса, дергался, пластался на полу, его печальные глаза смотрели, как движутся и уходят назад кусты, деревья, горы. Сердце зверя болезненно сжималось. Какой-то не то визг, не то рык иногда вырывался из расслабленно открытой пасти; лесники громко разговаривали, вышагивая сзади, и Лобику казалось, что вертится он в сумасшедшем колесе и нет уже выхода, нет жизни, а есть только это верчение, которое кончится чем-то нехорошим, может быть, смертью. Лишь бы скорей все это прошло. В совхозе сбежался народ, ахали, смеялись, дразнили. Это ведь такое развлечение - живой громадный медведь в ловушке, и никто - ни дети, ни взрослые - не подумали, что зверь в клетке может испытывать горе, ненависть, отчаяние, что он может быть счастливым и несчастным, как могут быть счастливыми и несчастными все они. Если у кого и теплилась жалость или сочувствие, - их скрывали. Зверь, ну что о нем говорить? Дикарь. Под крики механика клетку перегрузили на автомашину, раздался скрежет рычага скорости, и по хорошей дороге машина покатилась все вниз и вниз, потом через весь город-курорт, которого Одноухий не видел, потому что обессиленно лежал, скрытый бортами. На очень вихлястой дороге к роще его совсем укачало, и он долго был в полусознании, пришел в себя, когда кран снова подхватил клетку с машины и поставил ее на землю. Лобик открыл глаза и осмысленно огляделся. Где он? Вокруг толпился народ, шаркали туфли по асфальту, а сзади клетки стоял лес, под огромными тисами и буками чернела тень, и пахло остро и знакомо разными лесными запахами. - Мишка, на, на! - В клетку уже полетели куски булки, шоколадки, ненавистные теперь конфеты. Он не смотрел на людей, не чувствовал голода, снова улегся мордой в сторону леса и затих. Даже глаза закрыл. Будь что будет! Лишь когда наступила ночь и железную дверь в рощу закрыли, площадка у клетки опустела. Стало тихо, и сильнее запахло родным лесом, который был рядом и в то же время очень далеко. За железом. Тогда он поднялся и прут за прутом, не менее десятка раз в течение ночи, исследовал на прочность свою тюрьму. Она оставалась такой же крепкой, как и днем. Надежда на побег появилась и исчезла. Утром какая-то женщина с ведром подошла к клетке, привычно приподняла дверцу и сунула ведро. Лобик смотрел на нее из дальнего угла. Что-то во взгляде зверя подействовало на женщину, она мягко, даже ласково сказала: - Ешь, миленький. Тоскуй не тоскуй, а есть-то надо. И повернулась спиной. А он подошел к ведру, увидел хлеб, еще что-то и вдруг почувствовал не голод, а ужас. Человек с собакой тоже кормил его хлебом, а потом... Рявкнув, он ударил лапой по ведру, суп и куски вывалились, ведро загремело. Женщина вернулась, укоризненно покачала головой. - Зверь ты, зверь, - не то сожалея, не то осуждая сказала она и ушла. С десяти утра в тисо-самшитовую рощу потянулись люди. Клетка Лобика стояла у главной аллеи, все, кто заходил сюда, непременно сворачивали посмотреть "бурого кавказского медведя", как было написано на этикетке, укрепленной с лицевой стороны клетки. Такие же этикетки висели на деревьях - "самшит", "клен высокогорный", "тис", "боярышник". И даже на приметных скалах - "известняк", "сланец", "гнейсо-гранит". Занумерованная природа. Люди толпились у клетки, смотрели во все глаза, заговаривали с медведем, бросали ему хлеб, конфеты, халву, но ничто не могло отвлечь пленника от тяжелой задумчивости. Трескучий людской разговор не стихал до пяти вечера. И весь этот долгий день медведь провел в состоянии зыбкого полусознания. Даже когда опять услышал ненавистный запах бородатого с его махорочным духом, не обернулся, не отвел взгляда от какой-то постоянной точки в пространстве. Он жил уже вне времени. Своей, обособленной жизнью, близкой к небытию. - Вот, товарищ начальник, самый сурьезный экземплярчик изо всего Кавказа. Довольны? - Повезло тебе. - Капустин с удивлением рассматривал огромного медведя, обошел клетку, даже хворостинкой потрогал неряшливую шерсть пленника. - Только что это он - как будто неживой? - Они завсегда так в первые дни. Переживают. Ведьмедь - зверь разумный. А тюрьма есть тюрьма. Кто ж ей рад? Полежит, оголодает и зачнет проситься. Ну и пообвыкнет, еще плясать за кусок будет. А экземплярчик-то попался и в самом деле редкий. Еще подъехала машина. Пахтан прибыл глянуть на первое приобретение для нового зоопарка. И тоже цокал языком, разглядывая мощные лапы с едва скрытыми когтями. - Такого лучше не встречать на тропе, а? - игриво спросил он Капустина. - Или можно сладить? - Разве что уж очень вам захочется иметь в своем кабинете шкуру, - не без заднего умысла ответил Капустин. - Нет уж, увольте, - засмеялся шеф. - Себе дороже... Ты оплатил лесникам за работу? - Получено, товарищ начальник, все получено, - живо ответил Бережной. - Премного благодарны. - В общем, если мы решили создать зоосад, то надо много кое-чего доставить, - согласился Пахтан. - Вольер придется сооружать, клетки. Сколько у нас видов на Кавказе? - Шестьдесят только млекопитающих, - быстро ответил Капустин. - Ого! Ну, не сразу, будем постепенно собирать. Хороший подарок городу-курорту! Как мы раньше не подумали об этом? Познание природы - для наших людей весьма необходимая задача. Они ушли, оживленно обсуждая эту тему. Вот что значит самому приехать, самому увидеть и распорядиться! - Вы когда приедете на Ауру? - спросил Капустин. - Там все готово. - Как-нибудь на этих днях, - неопределенно ответил шеф. - Удобно в домике? Отдохнуть можно? - И отдохнете и... - Капустин выразительно прищурил левый глаз, сжал указательный палец, словно на спусковой крючок нажал. - Смотри ты, не очень-то. Заповедник. - В пределах лицензий. Только в пределах! - заверил веселый Капустин. - Кто там сейчас? - Семеро, что значились в списке. Все, кого мы пригласили. Пахтан поджал губы. Уж очень предупредителен его старший специалист. До брезгливости. Глава девятая ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ОЛЕНЯ ХОБЫ 1 В джунглях не знали, что произошло с Одноухим. Не знал этого, разумеется, и Хоба. Он покрутился вблизи Аурского кордона двое суток и теперь казался озадаченным. Исчезли свежие следы Лобика. Не попадались и приметы Человека с собакой. Однажды утром Хоба решительно повернул к перевалам. Хватит с него! Густой лес хорошо укрывал и кормил оленя, но ближе к перевалу находились самые обильные, к тому же знакомые пастбища, на них паслись оленьи стада. Без сородичей одинокому рогачу почему-то вдруг сделалось очень скучно, инстинкт гнал его к оленьим стадам, где скоро, очень скоро начнется беспокойное, желанное время свадеб и битвы. Хоба заспешил. Менее чем за двое суток он миновал густо сплетенные колхидские урочища, вышел в знакомый березняк и здесь задержался. Шел август, месяц Обильных Кормов, когда чуть не каждое дерево и почти каждый куст украсились плодами, орехами, спелыми ягодками. Зеленые кроны перебивались красным, черным, коричневым, румяным, фиолетовым цветом. Это проглядывали сквозь листву плоды. Все живое спешило насытиться, набрать тело, чтобы встретить суровую зиму в добром здоровье и с хорошим запасом жира. Распирало бока у кабанов, наливались мышцы оленей, блестели шкурки, игриво светились глаза, веселей прыгали малыши. Месяц Обильных Кормов... Пока Хоба, постоянно наклоняясь и не давая покоя своим зубам, подымался на верхнюю границу леса, он не жаловался на отсутствие аппетита. Вполне закономерное явление для здорового животного. Насытившись, Хоба улегся под густым деревом кизила, чтобы подремать. Быстро рассветало. Слабый шорох заставил его открыть глаза. Десятка три черных дроздов рассаживались среди колючих веток приютившего его дерева. Свои... Хорошо, что дрозды рядом, спокойнее. Хоба вздохнул и опять прикрыл глаза. Сквозь дрему он слышал, как гомонила стая. Кажется, они сели для того, чтобы провести важное совещание или, скажем, летучку. Посвистывая на все лады, как заправские ораторы, дрозды не соблюдали ни очередности, ни регламента. Скептики сердито выводили свое музыкальное "чэ-эр-ка-кы", насмешники посвистывали, серьезные отрывисто шипели, словно задыхались от возмущения при виде такого беспорядка. Очевидно, в стае преобладала молодежь, она-то и задавала бесшабашный тон. Вдоволь наговорившись, черные дрозды вдруг примолкли и все разом, взвихряя застывший воздух, сорвались, сделали круг над деревом, взмыли косо вверх и понеслись неплотной стаей куда-то на юго-восток, где, окутанные нежной голубизной, млели в теплом морском бризе бесконечные хребты и долины. Хоба уснул. А может, не уснул, по-прежнему дремал, но к реальным запахам и звукам сейчас прибавились какие-то видения, подсказанные памятью. Он увидел рядом с собой светло-рыжую ланку, его прошлогоднюю подругу, которая явилась тогда вот из этих южных мест. Она смотрела на него влюбленно и смело. Большие блестящие глаза оленухи светились лаской. Перебирая стройными ногами, Рыжуха подошла к рогачу вплотную. Хоба вздрогнул, почувствовав ее теплый бок, и в волнении замотал головой. Тотчас проснувшись, Хоба недоуменно огляделся. Никого рядом не оказалось. Пробравшись сквозь листву, солнечный луч уперся в округлый бок рогача и нагрел его. Хоба шумно вздохнул и рывком поднялся. Больше он не хотел оставаться одиноким. Ни одного часа! Все в нем протестовало против спокойного образа жизни, который еще вчера вполне устраивал его. Воспоминания о Рыжухе, чистый и свежий воздух вершин, обильный лес и поляны - все сейчас вызывало в нем новые эмоции, жажду действия. Хоба вскинул голову с тяжелыми, вполне окрепшими рогами. Перемена настроения означала, что наступает пора любви. Сперва тихо и настороженно, потом скорей, наконец грациозной легкой рысью, высоко и гордо вскинув венценосную голову, выбрасывая ноги через колоды, кочки, сквозь высокую посеревшую траву высокогорья, помчался Хоба навстречу неведомому, полный дерзких замыслов и неистраченных сил. Он еще не ревел, час вызова не наступил, но из полуоткрытого рта оленя нет-нет и вырывался низкий хрип, предвестник осенних песен Любви и Битвы. После наступления темноты он бродил в редколесье уже на северных склонах перевала, натыкаясь на кленовые ветки и незаметные ночью камни. Обессилев, улегся наконец прямо среди луга, полого уходящего в заросли березки под горой. Не спалось. Здесь подувал холодный северный ветерок, а воздух казался особенно чистым, без всяких запахов - так легко проникал он в легкие, так неслышно дышалось. Над горизонтом взошла большая красная луна. Ее неверный свет усилил беспокойство. Хоба так и не отдохнул. Поднялся и большой неслышной тенью пошел по старой оленьей тропе вниз, на поиск своего счастья. Уже в лесу с высокой пихты прямо к нему шарахнулась большая сова. Хоба разгневанно прыгнул в сторону, хищная птица сама испугалась, забила по воздуху крыльями и тягуче закричала, оповещая лес о неудаче. Олень постоял, рассматривая зыбкие тени вокруг, потоптался и снова лег. Вероятно, он крепко уснул, иначе утренняя встреча не была бы для него такой неожиданной. Он еще не проснулся, а влажного носа его уже коснулся запах оленей. Хоба вздрогнул, открыл глаза и вскочил. Шесть пар блестящих глаз рассматривали рогатого незнакомца со всех сторон. В предрассветной мгле серели тела безрогих ланок. Не он нашел свой осенний гарем, ланки сами "открыли" рогача и теперь с любопытством разглядывали. Вскоре он уже пасся вместе с четырьмя ланками и двумя сеголетками, старательно срезал зубами влажный пырей и не без аппетита жевал. Беспокойство, владевшее им, как-то незаметно поутихло. Все стало на свое место. Хоба вел себя сдержанно, спокойно, как глава семьи, возвратившийся домой после длительной отлучки. Не одинок, и это очень приятно. Вечером он отогнал трехлетнего рогача, неосторожно сунувшегося к ланкам. Ветерок накинул в открытую долину реки запах еще одного стада. Что-то в этом вестнике нового особенно затронуло вожака. Он сорвался с места, и не успел его гарем удивиться, как исчез в лесу. Сквозь редкий лес рогач пролетел пулей, вырвался на опушку и, пораженный, остановился: среди высокого разнотравья ныряли оленьи головы. Пять ланок и два рогача разглядывали его. Пока шло это безмолвное ознакомление, одна из ланок, повыше других, с крупным ланчуком, у которого выросли уже заметные рожки, несколькими скачками подлетела к вожаку и раздула ноздри, сердясь на мужское непостоянство. Явился наконец! А не ты ли покинул меня с малым дитем чуть не год назад?.. Как обрадовался Хоба, как грациозно обежал Рыжуху, как шумно задышал! Он обнюхал ее мордочку, лизнул, потом издали обследовал слегка оробевшего ланчука, чем-то напоминавшего молодого Хобу, и милостиво согласился видеть его рядом с Рыжухой и впредь. Как-никак все же родня. Сынок... Пообвыкнув в обществе своей прошлогодней подруги, Хоба осторожно повел ее и ланчука через лес в оставленный без присмотра гарем. Рыжуха шла спокойно, но когда на поляне увидела новое стадо и догадалась, что Хоба имеет к этим четырем ланкам прямое отношение, вдруг заупрямилась и до самого вечера так и не подошла к соперницам. В общем, началось... Он ходил возле нее то грозным повелителем, то робким поклонником, оттеснял от леса боком, угрожал рогами, фыркал или ложился так, чтобы загородить дорогу в сторону, но Рыжуха упрямо держалась особняком, всем своим видом показывая - или я, или они... Те, другие ланки тоже почувствовали себя ущемленными и попробовали уйти в сторону. Хоба бегал возвращать их, потом кидался к Рыжухе, вид у него был довольно растерянный, кормиться совсем некогда, и неизвестно, чем бы вся эта сладкая семейная жизнь кончилась, если бы на поляне не появились еще две ланки. Вот тогда Рыжуха и решила, что четыре соперницы все же лучше, чем шесть, вошла в гарем с этим определенно высказанным условием, а Хоба догадался прогнать новых пришелиц, восстановив, скорее всего на время, покой в своем хлопотливом хозяйстве. Два дня они ходили близ перевала. Наутро он потянул свой гарем к перевалу. А почему бы и нет? Ланки шли не очень охотно. Может быть, они и совсем не пошли бы, но Рыжуха, знакомая с югом, родившаяся там, стала на сторону вожака, а остальные не рискнули отстать и тем самым согласиться, чтобы эти трое удалились без них. Пахучие джунгли возникли за чертой лугов, на оленей потянуло душистым духом теплых склонов и мягко-раздражительным запахом далекого моря. Они были на юге. Именно там, куда впервые проторил дорогу Хоба, шествуя за Человеком. Молчанов как раз и добивался этого: олени заповедника должны знать дорогу через перевал. Для своего же благополучия. Пусть не все девять тысяч сразу. Пусть сперва единицы, а уж потом... 2 Над охотничьим домиком с раннего утра вился пахучий дымок. Топили березовыми поленьями. Так распорядился Капустин. Окна светились далеко за полночь, как и подобает в компании, прибывшей отдохнуть. Семеро гостей в первый день просто гуляли по лесу, беседовали с лесником, слушали рассказы Петра Марковича о зверях и недобрых людях, которых называют браконьерами, и вместе с ним ругали злодеев всякими нехорошими словами. Потом на кордон прибыл лесник Бережной и еще двое. Тоже гуляли по лесу, далеко заходили да время от времени расспрашивали Семенова, где он встречал косуль, серн и нет ли поблизости отсюда оленей. Оленей поблизости не было, они спускались месяцем позже. Но случались, конечно, исключения, приходили и в августе, особенно на урочище Псух, куда сходила звериная тропа с альпики. Там, да еще в одной долине почти всегда жируют кабаны. Много кабанов. Вечером гости смеялись, когда Семенов рассказал о диком вепре, вожаке семьи, которого он называл "С приветом". - Значит, и медведя загнал на дерево? - переспросил влиятельный снабженец, негласно признанный остальными гостями за старшего. - Здоровенного медведя! - подтвердил Семенов. Еще посмеялись, а потом затихли, поглядывая на жаркий камин. Кажется, все подумали об одном и том же. Вздохнули. И тогда снабженец сказал, выражая почти единодушное мнение: - На шампуры бы вашего "С приветом" да вот в этот камин, чтобы зря не горел... И все еще раз дружно вздохнули, а Капустин выразительно посмотрел на Бережного. Дядя Алеха опустил глаза. Тема иссякла. Утром гости взялись чистить и проверять друг у друга ружья. Лесник Бережной с двумя приятелями спозаранку ушел в горы. Куда - не сказался. А вечером жена Петра Марковича, вернувшись домой, тихонько заметила мужу: - Слышь-ка, а ведь наши-то гости свежатину добыли... - Откуда знаешь? - В кухне прибралась, заглянула к ним, а у них, значит, свой ужин. На столе вино, а сами сидят у камина и на железных прутьях куски жарят. Капустин сразу выпроводил меня. Семенов посмотрел на часы. Десять. Накинул куртку и, несмотря на довольно позднее время, решительно пошел в охотничий дом. Окна светились, дымок из трубы все еще шел, и пахло жареным. Хорошо пахло, аппетитно. Семенов зашел с черного хода. На кухне за столом сидел Бережной и два новых лесника. Ужинали. И водка стояла. Семенов по духу из мисок догадался - козлятину едят. Лесники засуетились, табуретку подвинули, рюмку налили. Петро Маркович выпил, не отказался. А закусывать не стал. Сыт, значит. - Слушай, Алеха, - сказал он через минуту-другую. - Хоть ты мне и приятель, хоть и вином угощаешь, но баловаться в заповеднике я тебе не позволю, понял? Откуда взялась козлятина? Докладай! Бережной только руками развел. На лобастом лице его вскинулись брови. Удивление и досаду выражала даже бородка. - Ты не по адресу обратился, Петро Маркович! Я што? Как мне прикажет вышестоящий, так я и сделаю. - Значит, тебе приказали? А кто приказал? - Капустин. Можешь спросить. У него лицензия на отстрел. Все по правилу. Так и так, идите, мол, и чтоб было... - Давай сюда лицензию. - У него - говорю. - А стрелил ты! Почему не взял бумагу? - Мне слово сказано. А насчет бумаги валяй к Капустину. - Ты порядок знаешь. Лицензии сдают лесничему. Коротычу докладывал? - Да что ты привязался ко мне, мил человек! Начальство знает, говори с ним, а меня не тронь. - Кого свалил? - не унимался Семенов. - Косулю дрянненькую... - На моем обходе? - Слава богу, не на твоем. Там, где ведьмедя мы пымали. За увалом. Семенов помолчал. С этим медведем тоже не все просто и ясно. Вон и одежа молчановская в тот день пропала. Он вспомнил про это, вздохнул: - У меня тут одна неприятность уже есть, а ты с косулей еще. Плащ молчановский и куртка подевались куда-то. Как корова языком слизнула. Висели в сенцах, как он оставил. И нету. Дядя Алеха быстро глянул на своих товарищей. Поднял плечи. - Из сенцев? А ты запираешь их, сенцы-то? - Где там! На щепочку. Но щепочка была на месте. Если бы дверь открылась, на зверя какого подумал, мог взять играючи, а то все на месте, а одежи нет. - Привидения на кордоне, случаем, не водятся? - Бережной зашелся в смехе, даже лысина покраснела. И приятели его засмеялись. В самом деле, должно быть, нечистая сила проказит! Вошел Виталий Капустин, раскрасневшийся, довольный, кажется, крепко навеселе, тоже заулыбался. - Анекдоты травите? Ты, Бережной, забавляешь? - Он самый, - сказал Семенов. - Про то мясо, что на столе. - При чем тут мясо? - Улыбка живо сошла с лица Капустина. - Пусть это мясо тебя не беспокоит, старик. Все законно. Лицензия у меня на отстрел имеется. - Порядок у нас есть такой, Коротычу надо докладывать, и он уже нам дает указания. Вот такой порядок. - Когда здесь я... когда сам начальник отдела... - Все равно, - упрямо заметил Семенов. - Я обязан теперь доложить Коротычу и, как он скажет, так и сделаю. Актом пахнет. Капустин беспечно махнул рукой. - Валяй, докладывай. Заодно про кабана, а может, и про оленя доложи. Вдруг возьмем? Раз такой порядок, не нарушай. А мы с Коротычем как-нибудь договоримся, в интересах науки... Хотя весь разговор Капустин вел в полушутливой форме, будто не всерьез, но по лицу его Семенов видел, что не понравилось. Словно бы извиняясь, Петро Маркович сказал: - Строго на этот счет в заповеднике. Даже если сам министр прибудет. Законы для всех одни. Вот и люди у вас с ружьями. - Ты этих людей не трожь! - Капустин помрачнел. - Это наши гости дорогие. Если хочешь знать, заботами этих людей весь заповедник держится. Не будь этих людей... Тут соображать надо, голова. Как мы к ним, так и они, понял? Вот так. Капустин вышел, сердито стукнув дверью. И Семенов поднялся уходить, но все же напомнил еще раз: - Разговор наш, Алеха, остался в силе. Ежели придется кабана или еще кого, так прежде скажись. И без меня - ни-ни! Иначе... - Что, что иначе? - взорвался Бережной. - Ты вроде не понял, про что начальство сказывало? Власть на месте. - Все понял. А от закона-порядка не отступлюсь. Мы здесь власть, а не гости. Из дома своего Семенов вызвал по рации Коротыча и доложил, что убита косуля и что люди из охотничьего дома, похоже, на этом не остановятся. Как быть? Коротыч очень просто и коротко сказал: - Приеду сам, разберусь. Но почему-то не приехал, хотя Семенов прождал его весь день и в обход не пошел из-за этого. А надо было идти: все гости с ружьями еще на заре отправились в кабанью долину. Не цветочки, конечно, собирать. Петро Маркович места себе не находил - за что ни брался, все из рук валилось. Темное дело делается. Сколько уже годов на его обходе было спокойно, браконьеры далеко обходили, не тревожили, а тут вдруг за этими гостями смотреть понадобилось. Коротыч, как сказали, по каким-то срочным делам в город уехал, а вот Капустин... Да кто он такой, чтобы распоряжаться? Кому теперь говорить обо всем этом? Был бы молодой Молчанов... Нету Молчанова, уж не нарочно ли его в дальнюю командировку отправили?.. Семенов вышел покурить, сел на лавочку, беспокойные мысли не выходили у него из головы. И тут увидел на тропе человека. Петро Маркович вгляделся. Вроде знакомый. И тоже с ружьишком, с рюкзаком. Неужто еще новый охотник на его голову? Он поднялся и, хмурясь, пошел навстречу. Но, узнав эту высокую фигуру, облегченно вздохнул. Наконец-то хоть один свой! - Здравствуй, Маркович, - устало сказал этот путник. - Сколько лет-зим не виделись, а? Считай, с прошлого года... - Доброго здоровья, Ростислав Андреич! Я смотрю-смотрю, глазам не верю. Будто Котенко, только ты ведь не сказывался, что придешь в наши края. Слыхал, на Восточном кордоне все лето. - С Восточного напрямик и к вам. Он снял карабин, рюкзак и, облегченно вздохнув, тяжело опустился на лавку. - Пойдем в хату... - Семенову не терпелось угостить старшего научного работника чаем-обедом. Он почувствовал - как гора с плеч, только узнал Котенку. - Погоди, Маркович, отдышусь маленько. Я сегодня километров двадцать отшагал, если не больше, думал, к ночи не успею. Молчанов не вернулся? - И весточки не шлет. Неделя скоро, как уехал. - Что тут у вас происходит? Ведь я по телеграмме Бориса Васильевича, он не то чтобы приглашал, настойчиво требовал приехать. Теперь удивился Семенов. Зачем учитель звал сюда Котенку - ему неведомо. А вот насчет происходящего под боком... Петро Маркович коротко рассказал о гостях, Капустине, об убитой косуле. И в конце опять расстроенно спросил: - Мне-то как поступить, ума не приложу? Акт написать, погнать их из лесу? Коротыч в отлучке, а Капустин вроде уже за главного. Командует и не хочет знать лесников. - Разберемся, - сказал Котенко, уже сообразив, что телеграмма Бориса Васильевича, несомненно, как-то связана с затеей Капустина. - Я отдохну час-полтора и подамся в поселок, поговорить надо. А ты вот что... Пусть эти люди не знают, что я здесь. Особенно Капустин. Жену предупреди. Котенко не отказался от обеда. После еды полежал немного, задрав длинные, натруженные ноги на спинку топчана, потом резво вскочил и собрался уходить. - Карабин и все прочее оставлю у тебя, - сказал он. Семенов, кажется, смутился, и Ростислав Андреевич заметил это. - Александр Егорович у меня свою одежу, понимаешь, оставил, как уезжал. И вот, пропала. - Найдется. Не медведь же снял. - Кто знает, пропало - и кончено. А медведь, Ростислав Андреевич, побывал у нас. Молчановский который. За Александром сюда приходил. - И олень? - живо спросил Котенко. - И он тоже. Вон там, на опушке, кормил их Молчанов. Чуть ли не в обнимку стояли. Видел я в бинокль, как он их поглаживал. Чудеса! - Это добрая весть, - сказал повеселевший Котенко. - Молчанов хочет довести свой опыт до конца. Раз привел за собой оленя, значит, дорогу с севера на юг для них осваивает. Мы так и договорились: переманить их на юг. Не видел этих зверей после его отъезда? - Ни разу. Они одного Молчанова признают. - Лиха беда - начало, Петро Маркович. К счастью, не все люди - звери. - Мы друг с дружкой и то не ладим, а ты чтобы со зверьми... - Погоди, не сразу Москва строилась. Ну я пошел. Значит, договорились. Никому ни слова! 3 В плохое время пришел ты в эти края, олень Хоба. Да еще не один, а с большой семьей, со своей подругой, с ланчуком, очень похожим на тебя. В очень опасное время. Тебе и одному сейчас нельзя показываться в долине Ауры, где сделалось неспокойно - ведь твой рост, твои чудесные рога, которые в глазах охотников просто цены не имеют, твоя грациозная и мужественная красота способны ввести в соблазн любого жестокого человека с ружьем! А ты еще привел за собой Рыжебокую, упитанную красавицу с большими влажными глазами, которые только на тебя и смотрят, потеряв по этой причине добрую половину всегдашней осторожности. Остановись хотя бы здесь. На границе леса и луга много вкусной травы, заботливый лесник Семенов еще в мае разбросал для вас грудки каменной соли, есть где укрыться от грозы, есть куда бежать, если хищник. Не торопись вниз. Не слушаешь, упрямец? Идешь вниз? Смотри, как бы не случилось плохое... ...Дядя Алеха решительно повел городское воинство за кабанами. Наконец-то! Еще вчера он выследил стадо, во главе которого шествовал "С приветом", не спугнул их и теперь намеревался подставить под пули если не секача, то хотя бы двух-трех уже округлившихся поросят. Всю дорогу он и его два помощника вполголоса инструктировали взволнованных гостей, как вести себя при встрече с кабанами, куда целить и куда, если потребуется, бежать. А может быть, и обороняться. Чтобы подзадорить слушателей, он со знанием дела рассказывал, какие клыки у секача и сколько он весит. От таких разговоров замирала душа охотника, а на выбритых щеках вспыхивал румянец тревожного счастья. - Скоро? - шепотом спрашивал Капустин. - За перевальчиком, теперь уже скоро, - отвечал Бережной и прибавлял ходу. И все торопились за ним. Кабаны лежали в густых зарослях папоротника, расковыряв мокрую землю низины. Но сам "С приветом" был, как всегда, настороже. Хруст веток под сапогами, тяжелое дыхание перетрудившихся следопытов он услышал раньше, чем охотники подошли на выстрел и заняли позиции. Секач бесшумно снял свое стадо и увел подальше от опасности. Дядя Алеха вышел с людьми на пустое место, длинно выругался и, приказав сидеть наготове и ждать, с двумя лесниками пошел в обход, на загон. Ждали часа два, а когда кабаны черными тенями зашныряли прямо под ружейными дулами, все растерялись, сердца сорвались и забились без ритма, и тут уж было не до пальбы. Успели выстрелить Капустин и снабженец, сидевший рядом с ним. Раздался острый визг, два секача чуть было не подкосили одного из охотников, оказавшегося на пути. Он по-козлиному подпрыгнул и удачно повис на ветке, секачи шумно промчались и исчезли, потом прибежал Бережной, нашел в болоте подранка и прирезал его. Все-таки трофей, не с пустыми руками. - Мелочь, - презрительно сказал снабженец. - Стоило из-за такого ехать две тысячи километров и забираться в горы. Такие и под Москвой есть. - Не олень, конечно, - сказал другой гость. - И не зубр. - А между прочим, опасно, - заметил тот, который висел на ветке в трех вершках от клыкастых вепрей. Все смотрели на Капустина, все слова адресовались ему. Слушать обидно. Он вспыхнул, и последние остатки сдержанности покинули его. Да уж если пригласил... Решительно поджав губы, Капустин сказал: - Вот что. Мы сейчас идем домой. Для жаркого у нас есть. А ты, дядя Алеха, и ты, и ты, - он ткнул пальцем в лесников, - подавайтесь выше, выслеживайте медведя или оленя - и чтобы завтра на заре... Вопросы будут? Вопросов не было. Он распоряжался в заповеднике, как в своем родовом поместье. Чувство меры было потеряно. - Есть выследить! - отчеканил Бережной. - Медведя или оленя, - повторил Капустин. - Или ты хищников боишься, Бережной? - Будет сделано, - сказал он. - Разрешите идти? Капустин кивнул. Лесники забрали с собой переднюю ногу подсвинка, вскинули ружья. - Дорогу домой найдете? - спросил Бережной. - Как-нибудь, - уже весело ответил Капустин. - Хожено перехожено. Не впервой здесь. Компания разделилась. Семеро пошли через перевальчик в гостеприимный дом на Ауре, трое - по долине реки, ближе к перевалам. Навстречу нашему оленю и его стаду. 4 - А телеграмму я дал по просьбе Саши Молчанова. Борис Васильевич привычным жестом поправил пенсне Котенко сидел перед ним, облокотясь на колено. Ни словом не перебивая учителя, он выслушал рассказ. Лицо его покраснело, глаза беспокойно светились. - Вон ведь что задумали, - сквозь зубы сказал он. - И этот молодой хлыщ у них в роли щедрого хозяина. Интересное дело... - Лучше сказать - поразительная наглость. Как в своей вотчине. Дом для гостей. Наем специальных егерей. Послушный, исполнительный Коротыч. И соответствующий камуфляж. Видите ли, отделу в этом районе нужна база для ученых, командированных в заповедник. Разве кто выскажется против? Биологи, ботаники, почвоведы здесь, конечно, нужны, работается в условиях резервата значительно продуктивней, чем в институтских лабораториях. Так думает и Пахтан, потому он и вел строительство. А тем временем Капустин начинает прибирать к рукам все это хозяйство, он понимает выгоды, которые сулит благоустроенный Дом охоты, приглашает сюда нужных ему людей и обеспечивает таким образом для себя круг знакомых, которые помогут в личной карьере. Пахтан не очень вникает в эти дела, он доверяет Капустину и вообще на отдыхе - "оставьте меня в покое". Противозаконные поступки совершаются его именем... Котенко грузно поднялся. - Все! Еду на Ауру и разгоняю их. Немедленно, пока они не наделали серьезной беды. Иного выхода не вижу. Борис Васильевич прищурился. - С вашим темпераментом... Знаете, тут партизанским наскоком трудно что-нибудь сделать. Какие у вас факты и доводы? Никаких. Единственно, что можно сделать наверняка, - это поймать их с поличным, на охоте в заповеднике. Возможно? - Один не смогу, - сказал Котенко. - Почему один? Мы попросим содействия в райисполкоме. Котенко кивнул. Это другое дело. И тогда Борис Васильевич позвонил в район, нашел нужного ему человека. Разговор шел намеками, Котенко догадался, что собеседник учителя уже в курсе событий и только ждет решительных действий. - Выезжать завтра утром, - говорил учитель в трубку. - Нет, не в девять, а в пять. Самое позднее - в половине шестого нужно быть уже на месте. Время выхода на охоту. Да, прямо ко мне, отсюда "газиком" доедем до кордона, а дальше на лошадях за ними по свежему следу. Надо самим увидеть, чем занимаются гости. Достаточно одного милиционера с тобой. И нас здесь трое. Договорились? Только непременно в пять, не позже. Борис Васильевич положил трубку, спросил: - Мы найдем на кордоне пять или шесть лошадей с седлами? - Думаю, что найдем. Мне придется вернуться к Семенову, предупредить. - А Капустина своим приездом вы не насторожите? - Постараюсь, чтобы он не видел меня. - Тогда возвращайтесь на кордон. Семенов, конечно, будет знать, куда и когда отправятся гости? - Иначе какой же он лесник? Прежде чем покинуть Желтую Поляну, Котенко на несколько минут заглянул к Никитиным. Уже стемнело, в доме их горел свет, во дворе никого не было. Едва зоолог открыл калитку, как навстречу ему молча двинулась черная тень овчара. - Тихо, Архыз, - сказал он, и овчар тотчас же вильнул хвостом. Большая теплая ладонь пригладила шерсть на загривке собаки. Архыз терся о ноги. От сапог заманчиво пахло лесом, нехоженой землей. Запахи будоражили овчара. Пожалуй, в эту минуту у зоолога и родилась мысль взять Архыза на завтрашнюю облаву. Ему открыла Ирина Владимировна, обрадовалась, увела в комнату. - Я на одну минуту, - сказал зоолог. - О, и Елена Кузьминична здесь? Здравствуйте. Очень рад. Как поживает Саша-маленький? Спит? Значит, все в сборе, кроме молодых... - Он смутился, сказав это слово, но женщины лишь улыбнулись. - Когда ждем Сашу-большого? - Завтра, - с тихой радостью ответила мать Саши. - Телеграмму прислал из Воронежа. Вот только что. Загостился он, мы соскучились. - И все-таки он немного опаздывает, - с оттенком досады сказал Котенко. - Ничего, мы пока и без него. Как только приедет, пусть срочно топает к Семенову, там разыщет меня. - С Архызом? - Архыза я возьму сейчас. У вас найдется поводок? В поспешности сказанного, в неожиданном приказе, в какой-то взволнованной недоговоренности у Котенки женщины уловили напряжение и тревогу. - Что случилось, Ростислав Андреевич? - спросила хозяйка. - Решительно ничего, просто у нас с ним одно весьма срочное задание. Нет-нет, не война с браконьерами. Он заторопился. - Хоть чаю стакан! - умоляла хозяйка. - Как-нибудь в другой раз. Прошу прощения... Котенко вышел на улицу, в темноту, лишь кое-где прорезанную светом из окон. Архыз не рвался на поводке, он не знал, куда идти. Лишь когда они вышли на малозаезженную дорогу за пределами поселка, он принюхался, задрал морду и уверенно потянул вперед, на семеновский кордон. Близко к полуночи Котенко подошел к дому лесника. На лавочке светился огонек папиросы. Семенов ждал его. - Как сходили? - Все нормально. Что там новенького? - Ростислав Андреевич кивнул в сторону охотничьего дома. - Вернулись из лесу с кабаньим мясом. И без своих егерей. Видно, послали Алеху с приятелями выслеживать нового зверя. Жинка моя слышала, что завтра на заре идут... - Лошадей нужно, Петро Маркович. Пять, в седлах конечно. - Можно и пять. Только седел у меня четыре. Вы ужинайте и ложитесь, а я все устрою. Спать уже некогда, раз такое дело. Не сумлевайтесь, прослежу, как надо. Похоже, кто-нибудь от Алехи прибежит извещать их с часу на час. Архыза возьмите в хату, а то моя собака изведется. Котенко немного поспал, но проснулся вовремя, до свету. Едва он поднялся, как овчар с готовностью двинулся к двери. Не зажигая огня, зоолог вышел. В темноте за домом звякали стремена, пофыркивали лошади. Лесник успел изловить их и привести. Лишь бы не опоздали товарищи из района! Чтобы перехватить до выстрела. Чтобы не пострадали заповедные звери. - Как у тебя? - спросил он Петра Марковича. - Сам Алеха явился. В третьем уже часе. Свет зажгли, видно, собираются. Кого же он там выследил?.. Мне за ними придется идти, без коня, а уж по моему следу Архыз поведет и вас. От охотничьего дома доносились приглушенные голоса, стук сапог по камням. - Вышли, - шепотом сказал Семенов. - Коней я оседлал и привязал. Вы только не отлучайтесь, теперь каждая минута дорога. С облачного неба лениво капало. Мелкая морось шелестела по листьям, воздух застоялся, было душновато и сыро, как в остывающей бане. Рассвет начинался незаметный, темнота разжижалась постепенно, зеленовато-синие тени окутывали лес и поляну против дома. Ни одна пичуга не рискнула подать голос. Близкий ручей, всегда звонкий и слышный, сейчас невнятно бормотал, как под одеялом, казалось, что течет он где-то далеко-далеко. Вышла жена Семенова, тихонько сказала "доброе утро", зажгла печь в летней кухне, поставила чайник. - Вы уж сами, Ростислав Андреевич, я туда пойду, прибираться. Райисполкомовский вездеход, подвывая двумя передачами, одолел крутой глинистый подъем от реки, свернул влево к кордону и остановился под громадным дубом против дома Семенова. - Вы даже раньше, - сказал Котенко, пожимая руку учителю. - Знакомьтесь! - Борис Васильевич отступил, пропуская своих спутников. - Это Клавдий Иванович Ивкин, заместитель председателя исполкома, когда-то мой ученик. Лейтенант милиции Шведов. Как здесь? Спокойно? - Охотники ушли в горы минут сорок назад. - Мы опоздали? - Мы их должны догнать. Лошади готовы. - А Семенов? - Ушел следом. - Не разойдемся в этой тусклой мгле? - Архыз поведет по следу. Подошла жена лесника, прошептала: - Двое гостей остались, это которые ученые. Сказались нездоровыми. Остальные ушли. С ружьями. Началось утро, ленивое, пасмурное, мокрое. Несмелый ветер потянул вдоль долины, он обещал разогнать хмару и просушить мокрые леса. Но не скоро. Позвякивая стременами, четверо всадников гуськом тронулись к лесу. Котенко ехал впереди. На длинном поводке перед лошадью уверенно шел Архыз. 5 Не остался Хоба на высокогорных лугах, заставил свой гарем следовать за ним через пихтовый пояс ниже, в буковые рощи, где на перепаде крутого спуска встречаются солнечные поляны, окруженные густым орешником. Здесь тоже вдоволь пищи, хорошее укрытие, но воздух гуще, насыщенней, и в нем чужие для северян запахи, которые и волнуют и настораживают одновременно. Ланки с оленятами то и дело останавливались, прислушивались к незнакомым запахам, поэтому вожаку приходилось довольно часто возвращаться, обегать вокруг них и сердито подгонять. Что за непослушные, своевольные создания! Никакой дисциплины. Могли бы брать пример с Рыжебокой, которая все время идет рядом с хозяином гарема и успевает на ходу срывать то кленовую веточку, то мохнатый лишайник, по которому уже соскучилась. Правда, и она вчера утром проявила характер, когда Хоба повел было семью в узкий распадок, заваленный огромными камнями. Рыжебокая заупрямилась. Неужели он не понимает, что в таком ущелье они могут попасть в ловушку? И она повернула назад. Вожак сделал вид, что остается в опасном месте один, самолюбие не позволяло ему вот так сразу пойти на уступку, но когда и остальные ланки примкнули к Рыжебокой и выбрались из ущелья на широкую террасу, он в гневе шаркнул по глине копытом, тряхнул рогами, однако повернул назад и тоже убрался отсюда; инстинкт подсказал ему, что ланки правы, а их осторожность вполне обоснованна: не только собственную жизнь берегут они, но и жизнь своих детей. И все-таки он пошел другой дорогой, но спустился ниже, нашел удобный склон, и там они легли отдыхать. Вскоре пришлось пережить некоторое волнение. В самом конце склона промчалось чем-то встревоженное стадо кабанов. Ветер принес их противный запах, олени наставили уши, но больше ничего подозрительного не произошло, и они постепенно успокоились. Хоба лежал под скалой. Чуть не дотянувшись до его крупа, рядом лежала Рыжебокая, поодаль устроились все другие ланки и малыши. Видеть их можно было только с противоположного склона горы или с высоких скал по сторонам. Дважды Рыжебокая внюхивалась в странный запах с высокой скалы, Хоба тоже пошевеливал носом, ему казалось, что попахивает человеком, но расстояние до скал было велико, в три раза больше, чем прицельный выстрел, всегда можно успеть убежать. Когда стадо вышло пастись, подозрительный запах усилился. Но - странное дело! - теперь он шел сразу с трех сторон, и куда бы олени ни двинулись, этот запах усиливался. Сзади поляну закрывала каменная стена, туда хода не было. Они еще не знали, что окружены, взяты в кольцо. Два лесника - справа и слева, а повешенный на дереве рюкзак Бережного - напротив, за ущельем. От него тоже шел беспокоящий запах. Этим ущельем "Сто тринадцать медведей" уже в темноте пробрался домой, за охотниками. - Дело сделано, - запыхавшись, сказал он, ввалившись в охотничий дом среди ночи. - Надо идтить, мужики. - Кто там? - недоверчиво спросил снабженец. - Поросята? Тетеревок? Пойдем по большому зверю, не иначе. - Хотите верьте, хотите нет, но такого красюка-оленя я еще не видывал, - с непритворным волнением заявил Бережной, совсем запамятовав, что очень недавно этот красавец стоял на поляне перед семеновским домом, и он разглядывал его в бинокль. А может, ему просто хотелось приукрасить свой охотничий подвиг, и он продолжал: - Рога - во! По метру. Отростков не сосчитать. А сам что скаковая лошадь. Не зверь - статуя! Капустин оробел. Он не ожидал, что Бережной так буквально исполнит его указание. Гости одобрительно зашумели, а он молчал. Дело выходит серьезное. В случае чего трудно будет оправдать отстрел оленя-рогача, тем более перед осенним гоном. Пока он размышлял, гости дружно одевались, так же дружно подавляли зевоту. Даже грузный снабженец оставил свой язвительный тон и сосредоточенно набивал карманы патронами. Капустин мог бы сейчас наложить запрет на охоту. Еще не поздно. Сказать, что нельзя, - и все. Но как он после этого будет выглядеть перед гостями? Засмеют. Надо же было так неосторожно бухнуть вчера!.. Его нерешительность заметили. Дядя Алеха присел рядом и зашептал, заговорщически оглядываясь по сторонам: - Посажу вас супротив этого самого красавца, и погонят его наши ребята на вас, товарищ начальник. Редкое удовольствие получится. Ежели оленью голову с такими рогами хорошо выделать да преподнести какому ни на есть большому человеку, просияет и вовек не забудет. На украшение квартиры или там залы каковой... А что, это мысль! Льстивый дядя Алеха угодил, как говорится, в самое яблочко. Капустин неуверенно улыбнулся. Да, отличная мысль! Если действительно редкостные рога, то почему не рискнуть? А потом преподнести Пахтану подарок. Он ему семь смертных грехов простит за такое подношение. - А ежели что, - тихонько произнес Бережной, - составим документ, что был тот олень с перебитой ногой, потому мы его и прикончили. - Журавля в небе делим, - засмеялся Капустин, окончательно повеселев. Вот и выход из положения. - Какого журавля? - не понял Бережной. - Олень-то еще бегает, не стрелян - не взят, а ты уже своим его считаешь, рога на стенке видишь. - Дак он, можно сказать, в кармане, рогач-то. Ребята караулят его, ни в жисть не упустят. - Пошли, что ли, шептуны, - сказал снабженец. - Руки чешутся. - Сейчас потешитесь, айдате за мной! - Дядя Алеха вскочил. Шли гуськом в зыбкой темноте, спотыкались на каменистой тропе, вполголоса чертыхались и уже через полчаса стали спрашивать, скоро ли... - Скоро, скоро, - не оборачиваясь, отвечал дядя Алеха, а про себя думал, что таким охотничкам надо пригонять дичь прямо к дому, чтобы они с парадного крылечка, не подымая зада от мягкого креслица... Небольшую передышку Бережной сделал только перед самой поляной, метров за семьсот от стада. Начало тихо светать. - Вот так, - скомандовал он. - Три потайки сделаем, там, там и там. - Он показал на смутно синеющий склон. - Сам вас разведу и усажу, а дальше по обстоятельствам. Кому повезет, кому нет - не взыщите. Оленей погоним чуток вниз, они пойдут не круто, наискосок уходить будут, понятно? Не зевайте. - Бить только рогача. - Капустин слегка повысил голос. - Ланок запрещено, молодняк тоже. На этот счет закон строгий... Охотники переглянулись. Их лица смутно белели в предрассветье. Напоминание в одно ухо влетело, в другое вылетело. На войне как на войне. - Обождите здесь, - сказал дядя Алеха Капустину и повел двух гостей вправо, где над густым орешником темнели головки огромных камней. С них поляна просматривалась более чем наполовину. Она была пуста. Сизая от росы трава делала ее в этот час похожей на застывшее сонное озеро. Остальных он увел на взгорье слева от поляны. Там навстречу им из леса тихо вышел второй лесник. В брезентовом плаще с островерхим капюшоном он выглядел хмурым лесным бродягой. - На месте? - спросил дядя Алеха. - Куда же им деваться? Спят. Скоро выйдут на луг, вот только развиднеется. Вернувшись к Капустину, "Сто тринадцать медведей" хорошенько огляделся и, наметив впереди плоское возвышение, удовлетворенно кивнул: - Вон туда... Капустин забрался на камень, подтянул за собой винтовку. - Ветки закрывают, - пробормотал он. - А мы их проредим. - Бережной прошел вперед, срезал часть веток. - А другие оставим, товарищ начальник, для укрытия. - Сам где будешь? - Туточки, рядом с вами, только внизу. Вдвоем не проглядим. И все стихло вокруг поляны. Небо синело, наливалось светом. Капустин поднял бинокль и тотчас увидел стадо. Белесые тени отделились от густой стены кустарника, на темном фоне листвы более отчетливо рисовались безрогие ланки и подростки. Рогач стоял сзади, возвышаясь над стадом. Да, кажется, лесник не преувеличивал. Экземплярчик поистине редкостный. Сердце у Капустина забилось часто-часто, он раза три глубоко вздохнул, чтобы унять его, и придвинул винтовку под руку. Отсюда до оленей метров пятьсот. Если они побегут на него, можно подпустить метров на сто - полтораста, и тогда... Мгновенный страх похолодил ему ноги: стрелять по оленю - преступление. Но он отогнал угрызения совести. В самом деле, чего бояться? Разве он не вправе? И вообще рассуждать и думать нужно было, когда приглашал на "королевскую охоту", как выразился в первом разговоре с друзьями. Теперь ничего уже не изменишь. 6 Давно в заповедном лесу не собиралось столько вооруженных людей! На рассвете около поляны все стихло. И тогда на подходе к поляне послышались осторожные шаги одинокого человека, который всю дорогу ловил впереди себя шорохи движения, глухие голоса, звяканье металла - и вдруг у самой поляны потерял ориентир. Сколько ни вслушивался, все напрасно. Настороженная предрассветная тишина. Петро Маркович остановился, но тут же догадался, что браконьеры пришли на место и затаились. Где их сыскать, чтобы вовремя схватить за руку? Он свернул с тропы, поднялся на противоположный склон и оттуда стал наблюдать. Вот колыхнулась ветка, белесая изнанка листа указала, что под кустом кто-то есть. Вон еще взбугрилось что-то темное на плоском камне. Кажется, спина лежащего человека. Семенов заторопился. К дьяволу осторожность! Все эти сложные ходы с разведкой, с ожиданием Котенко, учителя и других верховых показались ему лишними. Сейчас нужно только одно - предотвратить убийство, иначе будет поздно. Убитых зверей не вернешь, значит, нужно до выстрелов действовать решительно и скоро. Улики? А разве присутствие вооруженных людей в заповеднике - недостаточная улика?! Петро Маркович торопливо спустился с высотки и, клацнув затвором, уже не таясь, пошел туда, где колыхались потревоженные ветки. Он не сделал и сотни шагов, как до слуха его донеслись звуки, которые ни с чем не спутаешь: чиркнул металл о камень, звякнуло стремя, послышался скрежет кованого копыта. Едут долгожданные. Лесник изменил направление и вышел на тропу. Архыз рвался, он чуял чужих. - Здесь они? - тихо спросил зоолог, сползая с седла. - Все в потайках сидят. Скорей надо. Видишь большие камни? Там кто-то лежит. Иди прямо до камня, а я возьму правей, там у них тоже засидка. Может, овчара спустишь? Только живей, не ровен час... - Спугнет, - сказал лейтенант. - Мы без овчара. Учитель, неузнаваемый в черном ватнике и с двустволкой, побежал следом за лесником. Остальные двинулись к плоскому камню. Утреннюю задумчивость леса разорвал пронзительный, разбойный свист. Бережной дал сигнал лесникам - сгонять. Архыз рванулся, Котенко еле удержал поводок. С решительным выражением враз ожесточившегося лица он подтянул к себе овчара и отщелкнул цепочку. - Иди! - Не стрелять! - громко закричал Семенов. - Не стрелять! Он прежде всех успел к браконьерам, за ним Борис Васильевич. Они возникли позади затаившихся охотников с такой ошеломляющей внезапностью, что даже бывалый снабженец струсил и растерялся. Винтовочный ствол пребольно уперся ему в спину. - Ружья на землю! - охрипшим от гнева голосом приказал Семенов. - Живо!.. И не оглядываться! - Да кто вы такой? - Грузный снабженец в замшевой куртке чуть замешкался, готовый обернуться, но увесистый удар прикладом между лопаток уложил его носом в прелую хвою. Человек в пенсне выхватил у всех троих ружья. Лесник скомандовал подняться, положить руки на голову и идти, не оборачиваясь, вниз, на только что покинутую тропу. И вот тогда, раздирая влажную тишину, левее их коротко грохнул один винтовочный выстрел, тут же второй, а с левого края поляны донесся шум ломающихся веток, топот и ожесточенное рычание, от которого мороз по коже... Семенов пробормотал: "Успели, гады" - и в сердцах выругался. 7 К концу ночи оленей перестал волновать чужой запах. Густой и влажный воздух лениво колыхался между скал, путался в кустах и не передавал никаких запахов. Стадо спокойно провело час или два перед тем, как выйти на луг попастись. Хоба сладко потянулся, ощущая крепость мышц и чистоту дыхания, оглядел свое стадо и сделал несколько осторожных шагов к травяной поляне. Тихо, прохладно, воздух еще не очистился от ночных теней. Обычно в это время начиналась птичья перекличка. Сегодня птицы почему-то молчали. Непривычная, настороженная тишина заставила оленей замереть у самого края поляны. Погода? Но оленятам быстро надоело стоять, они захрустели травой. Хоба поднял ногу, чтобы переступить, и в это время сзади, где росли клены, отчетливо и тревожно раздалось дроздиное "чэ-эр-кк, крэ-чэ-чэ". Резкий птичий крик, подобно барабанной дроби, заставил оленей вздрогнуть. Тревожные крики. Значит, что-то неладно. Вот тогда-то Хоба и услышал слабый треск мокрых веток под тяжелым шагом. Слух выручил его. Стадо поспешно отошло метров на двести от подозрительного места. Вожак раздул ноздри, сработало обоняние. С другой стороны, где грудились камни, нанесло опять посторонним. Раздался хриплый человеческий крик. Потом там началась непонятная возня, и новые приглушенные звуки возмутили слух. Опасность заставила оленей метнуться вверх по склону. Но оттуда явственно послышался кашель курильщика, который затянулся дымом после долгого воздержания. Загонщики больше не таились. Охота началась. Для оленей остался один путь - вниз, как раз мимо плоского камня, через буковый лес и на другую сторону распадка. Запах людей с ружьями, как удар бича, остановил Хобу, ланки круто повернули и, делая огромные прыжки, вытянувшись, почти не касаясь быстрыми ногами земли, помчались мимо подозрительного места, мимо Семенова и поверженных браконьеров в спасительный лес. А сам Хоба... Он не отстал бы от ланок, но знакомый и близкий запах собаки, для встречи с которой олень пришел сюда из северных лесов - этот запах, напомнивший ему о Человеке с хлебом, заставил вожака стада на какое-то мгновение остановиться. То была роковая остановка. Он сделался мишенью для Капустина, который лежал с винтовкой на плоском камне. Архыз не успел. Никто не успел. Котенко, лейтенант милиции и Клавдий Ивкин, задыхаясь от подъема, бежали к Капустину, размахивая ружьями. Окрик Семенова не дошел до слуха человека, уже взявшего на прицел рогача. Капустин вообще ничего не слышал и не видел, кроме оленя. Вряд ли какие сомнения могли возникнуть в его голове, когда за семьдесят метров от него выросла рослая фигура вожака с венцом красивейших рогов. Олень остановился словно специально для прицельного выстрела. Капустин подвел мушку под переднюю лопатку зверя, мягко, как его учили, нажал на спусковой крючок. Выстрел грянул. Хоба вздрогнул всем телом и, кажется, удивленно посмотрел в сторону выстрела. Оттуда, ведь точно из-за камня, до него доносился запах Архыза. Так почему же выстрел? И что за жгучая боль: в боку, во всем теле? И эта слабость... Прошли, может быть, одна или две секунды, и из-под плоского камня вновь сверкнуло, и опять взвился легкий дым. Звука второго выстрела Хоба не слышал. Прямо в грудь ему, как на расстреле, вонзилось что-то кинжальное, в глазах стало темнеть, он пал на колени, качнулся и с тихим стоном повалился на бок, в последнем судорожном напряжении отбросив отяжелевшую голову. Он уже не слышал, как застонал Капустин, когда на него навалился Котенко, не помнивший себя от злости и гнева; как упал, закричав не своим голосом, дядя Алеха, когда его молча и страшно толкнула в плечо мохнатая грудь овчара, а клыкастая пасть хватнула у самой шеи крепкий брезент. Хоба ничего не слышал. Потому что все это было уже потом... День справился с ночью, в лесу посветлело, стали видны люди - одни стояли с ружьями, другие сидели кучкой, спина к спине, и не смотрели друг на друга, пока лейтенант милиции отбирал у них документы. Все это было потом. Еще дрожал от возбуждения и нервно зевал Архыз, все время стараясь освободиться от туго натянутого поводка, и косил злым глазом на Бережного, который поглаживал царапины и синяки на шее, на руках, бормоча что-то о беззаконии и своеволии, за которые кому-то придется отвечать. А Хобы уже не было. Все жили, действовали, чем-то занимались. Но без него. Далеко от страшной поляны, в лесу, стояли запаленные ланки и тяжело дышали открытыми ртами. Они ждали своего вожака, который почему-то отстал. Не знали, что там случилось. Все кончилось для нашего славного Хобы. Рыжебокая, наверное, уже догадывалась, что произошло, она слышала выстрелы и все-таки не уходила, а стояла, дрожа всем телом и всматриваясь в лес, который они только что проскочили. Вдруг выйдет, пробежит около нее, красуясь и радуясь свободе... Нет. Не выйдет. Не пробежит. Любовь к людям стоила ему жизни. Глава десятая ВОЗВРАЩЕНИЕ К ПОТУХШИМ КОСТРАМ 1 Александр Молчанов в назначенный день не прилетел. То ли погода оказалась нелетной, то ли по техническим причинам, но самолет из Воронежа задержался, прибыл в Адлер лишь поздно ночью, так что Молчанову пришлось дожидаться оказии в Желтую Поляну до утра. С первым рейсом автобуса он приехал к Никитиным. - Наконец-то! - воскликнула мать, беспокойство которой усиливалось с каждым часом. - Что там случилось? Мы просто заждались тебя! Ну, рассказывай. - А, пустяки, обычные транспортные непорядки. - Александр стоял возле кроватки Саши-маленького и с улыбкой смотрел на раскрасневшегося во сне мальчугана. Не без тревоги он спросил: - Где Архыз? - Опять забыла! - Елена Кузьминична подняла и опустила руки. - Вчера заходил Ростислав Андреевич, он и взял Архыза. Сказал - как заявишься, чтобы ехал к Семенову на кордон. Ты ему срочно нужен. Молчанов не удивился. Значит, Котенко уже здесь. Ну да, его вызвал учитель. А для чего Архыз понадобился?.. Наскоро закусив, да и то по настоянию Ирины Владимировны, он снял галстук, переодел рубашку, схватил карабин и, сказавши, что на Ауру, прежде всего пошел к учителю. Домашние ответили: "Уехал в горы". Он зашагал по знакомой дороге. Предчувствие необычного заставило его заглянуть во двор лесничества. Там под кедрами стоял незнакомый "газик" и новая темно-зеленая "Волга", сидели лесники. Молчанов решительно открыл калитку. Два хмурых лесника - те самые, что прибыли с Бережным, - лишь кивнули в ответ на его приветствие. В большой комнате лесничества сидели Борис Васильевич, лесник Семенов, милиционеры, какие-то незнакомые люди. - Здравствуй! - Учитель поднялся. - Ты еще не знаешь? - А что там такое? - спросил Молчанов, глазами показывая на кабинет Коротыча, откуда слышались голоса. - Допрос идет. - Допрос? Что случилось? - Нехорошее случилось, Саша. Браконьеры, понимаешь ли, этот Бережной и... Убит Хоба. Молчанов побледнел и с карабином в руке шагнул в кабинет. - Ты?! - спросил он Бережного и, схватив его свободной рукой за грудь, приподнял над стулом. Наверное, он ударил бы посеревшего лесника, но на плечо ему легла рука Котенка. - Оставь, - сказал Ростислав Андреевич. - Он свое получит. Только сейчас, оглядевшись, Молчанов увидел в кабинете Капустина, Пахтана, лейтенанта милиции и еще двух незнакомых. Пахтан курил и отчужденно смотрел в окно на свою "Волгу", Капустин сидел против лейтенанта, который продолжал писать, и лишь коротко глянул на Молчанова. - Значит, вы стреляли первым? - уточнил лейтенант. - Не уверен. Может, и вторым. - Капустин сосредоточенно разглядывал свои ладони. - Винтовочная пуля для животного оказалась смертельной. Бережной тоже попал в цель. Вы, Капустин, и вы, Бережной, совершили уголовное преступление. Это доказано свидетельскими показаниями и другими фактами расследования. Вы признаетесь? - Добыча оленя предусмотрена планом научных работ, - не очень уверенно сказал Капустин. - Научный отдел заповедника не знает о таком плане, - прогудел Котенко. - Сочинительство по ходу действия, лейтенант. Лейтенант посмотрел на Пахтана. Что скажет он? - Надо уточнить у моего заместителя по науке, - сухо произнес Пахтан. - Я не в курсе этих заданий. - Кто дал распоряжение об охоте? - спросил лейтенант. - Распоряжение дал я. - Капустин опять быстро глянул на Пахтана. Губы у него пересохли, говорил он с трудом. Глаза беспокойно бегали по сторонам. - Старший лесничий знал об отстреле? - Я не успел сказать ему. Был разговор в общих чертах, мы не хотели привлекать внимание к отстрелу... Лейтенант оторвался от бумаг. - Прочтите и распишитесь. - Он подвинул протокол допроса к Капустину. Тот долго читал, отрывался и все посматривал на Пахтана, видно ожидая поддержки. Тщетно. Пахтан сидел как чужой. Тогда Капустин со вздохом подписал протокол. - Все? Я могу идти? - Еще одна формальность. Подписка о невыезде. Распишитесь вот здесь. - Значит, я арестован? - Капустин сразу побледнел. - До окончания дела вам придется оставаться в поселке. Вы обвиняетесь в злостном браконьерстве, в использовании служебного положения в корыстных целях. - Этого еще не хватало! - с деланным смешком сказал он. - Чем же я злоупотребил? - Мы только что выяснили чем. Распоряжением о незаконной охоте. Кроме того, у вас нашли незаполненные бланки лицензий с подписями и печатями. Ну и ваши гости. Не Пахтан же пригласил их на охоту в заповедник? - Подписывайте и давайте кончать, - резко сказал Пахтан. Волевое лицо его покрылось пятнами. В какое положение ставил его Капустин. Отдохнул, называется. - Мне тоже можно иттить, гражданин следователь? - Дядя Алеха робко приподнялся. - Нет, Бережной, с вами разговор впереди. Долгий разговор. Сейчас я допрошу Коротыча, а потом мы займемся вами. Котенко и Молчанов вышли. Гости охотничьего дома уже столпились вокруг Пахтана и Капустина. У них шел свой, кажется, не очень веселый разговор. Возбужденный снабженец в испачканной замшевой куртке требовал машину, чтобы немедленно уехать из этого, как он выразился, "подозрительного места". Наконец-то до него дошло. Капустин смотрел себе под ноги. Пахтан знаком руки подозвал Котенко. - Распорядитесь, пожалуйста, чтобы Коротыч отвез всех этих людей в аэропорт, - сказал он. И, не скрывая своего презрения к Капустину, повысив голос, при всех заявил: - А вас, Капустин, я выручать не намерен. Заварили кашу, расхлебывайте сами. Вряд ли мы сможем и дальше работать вместе. Так опуститься!.. Он сел в свою красивую машину и сильно захлопнул дверцу, отделив себя от Капустина толстым стеклом. Только тогда Капустин глянул на Бориса Васильевича, на Котенко и Молчанова. Слабая и жалкая улыбка тронула его губы. - Вот так случается, - сказал он, желая вызвать сострадание. - Скажи спасибо, что не я выследил тебя в лесу, - сквозь зубы произнес Молчанов. Ты лег бы рядом с оленем, это уж точно. - Идем, идем, Саша. - Учитель торопливо взял Молчанова под руку. - Теперь ничего не сделаешь. Идем! 2 После долгого успокоительного разговора в доме у Бориса Васильевича Молчанов просидел еще час или полтора с матерью, с маленьким Сашей и его бабушкой. Разговор у них никак не клеился, настроение Александра передалось женщинам. Даже скороговорка малыша не могла вывести Молчанова из подавленного состояния. Хоба стоял у него перед глазами. Убитый Хоба. Гибель оленя означала конец многолетнего опыта по приручению дикого зверя. С Хобой и Одноухим зоологи заповедника связывали большие надежды. Это был очень обнадеживающий замысел, и если бы он продолжился... Вся обстановка в заповеднике способствовала их опыту. Нетронутая природа, полный запрет на охоту, безлюдье, покой, помощь зверям в трудные дни и месяцы - такая деятельность могла принести хорошие плоды, еще раз доказать возможность сосуществования, расцвета фауны даже в наш жестокий век необратимых преобразований в природе. К несчастью, налаженный процесс сближения уже не однажды оказывался под угрозой. Теперь погиб Хоба, а с ним оборвалась и цепочка, ведущая к другим оленям. Осталась одна надежда - одноухий медведь. С помощью Архыза его нужно найти как можно скорей и не спускать глаз. Вряд ли за эти дни он успел вернуться через перевал на северную сторону, бродит где-нибудь поблизости, ожидая встречи. Значит, немедленно в лес. Брать Архыза, искать Лобика. После облавы Котенко оставил Архыза у лесника Семенова. Сам Петро Маркович до вечера не освободится, он дает показания. Молчанов не мог ждать его. Надо идти на Ауру, оттуда с Архызом к месту преступления и дальше - по звериным тропам, пока не отыщется Лобик, который сделался ныне вдвойне дороже ему. Лесники говорят, что Хоба был не один, а со стадом. Откуда пришли с ним ланки? Может быть, с севера? И это нужно выяснить, отыскать стадо. Тоже не могли далеко уйти, крутятся где-нибудь у места трагедии. - Я дня на три, - сказал он матери и Никитиной. - Вернусь, и тогда мы с тобой, ма, поедем домой, в Камышки. А то наша хата совсем остыла без людей. - Куда ж ты в городском платье-то? - спросила Елена Кузьминична. - Переоденься. - Куртку и плащ я у Семенова оставил. Переоденусь там. И Архыза возьму. Его все-таки заставили надеть другие ботинки и прочные брюки. Саша-маленький не забыл напомнить, чтобы скорей приводил Архыза. Он скучал по доброму овчару. Не минуло и трех часов, как Молчанов прошел мимо опустевшего охотничьего дома и подошел к кордону Петра Марковича. Прежде всего заглянул во двор Архыза там не оказалось. - Убег твой овчар, - горестно сказала лесникова жена. - Перегрыз привязку и умчался. Однако не в поселок, а в горы, это я углядела. Видать, к тому самому месту. И часу не прошло, как урвался негодник. - Тут где-то моя куртка, - напомнил Молчанов. - Ох, Александр Егорыч, разве никто не говорил тебе? Пропала одежа, так чудно пропала, доси концов не найдем. Ты пока возьми Петрову телогрейку и плащ его возьми, а уж потом мы уладим как-нибудь, купим, что ли... Он взял лесникову одежду - не идти же в горы налегке, у костра придется ночевать. Немного отдохнув, двинулся по тропе наверх. Если не он Лобика, то медведь сам должен найти его. Тропы здесь известные, следы на них остаются, запах остается, овчар в этом деле разбирается. Уже сгущались сумерки, когда Молчанов добрался до края страшной поляны, нашел, по рассказам учителя, высокий плоский камень и взобрался на него. Бинокль помог разглядеть затянутый сумерками луг. Метрах в восьмидесяти отсюда на примятой траве лежал Архыз. Он свернулся клубочком, только уши торчали из густой шерсти. Вероятно, спал, намучившись за вчерашнюю ночь и колготной, страшный день. Спал или делал вид, что спит, всего в нескольких метрах от темного пятна крови, впитавшейся в землю. Молчанов опустил бинокль. Слезы затуманили эту трогательную картину. Какова же сила звериной привязанности, если привела она Архыза на место трагедии?.. Почему он бросился именно на Бережного, когда зоолог сказал: "Иди!" - и когда почувствовал свободу действия? Наверное, существует какая-нибудь интуиция или подсознание, позволяющие собакам почти мгновенно распознавать доброго среди недобрых, участливого среди равнодушных, злодея между всеми другими людьми. Говорят, ищейкам надо дать понюхать что-нибудь из вещей, к которым только что прикасался преступник. Но одного запаха все же мало для успешного сыска. Интуиция - сложнейшее и глубокое чувство - несомненно помогает ищейке, как сразу же помогла она Архызу выбрать человека, особо опасного в тот момент для его друга - оленя. Он не слышал и не видел Капустина на камне, тогда как Бережной с ружьем стоял внизу, между овчаром и оленем, и у Бережного было ружье, нацеленное на оленя, который ожидал Архыза. Архыз бросился на Бережного с тем глухим, всезаполняющим бешенством, которое враз подымается из глубин сознания при виде врага. Такое же бешенство он в свое время испытывал, когда Молчанову угрожали браконьеры, когда чуял в засаде рысь, когда чужая собака приближалась к Саше-маленькому... Не его вина, что винтовка Капустина и ружье Бережного сработали чуть скорее, чем он прыгнул. Над временем он не властен, но он не медлил, и если бы Котенко спустил его пятью секундами раньше, Бережной вряд ли сумел бы нажать на спусковой крючок. Увы, усилия Архыза оказались недостаточными, он не успел защитить Хобу. На глазах у овчара убитого оленя подняли и увезли, но это был уже не Хоба, которого Архыз знал много лет, а что-то непонятное, холодное, не издающее привычного теплого запаха... Сегодня, вырвавшись от Семеновых, Архыз прибежал на это место в надежде найти прежнего Хобу, но кровь оленя, след поверженного на поляне погасили и эту надежду. Архыз лежал, свернувшись в клубок. Он дремал, и видения пережитого одно за другим проходили в его затуманенной голове, отгоняли здоровый сон, заставляли то тихонько скулить, то дергать лапой, то вдруг поднимать голову и бессмысленным взором обводить тихую, засыпающую поляну. Шорох за камнем, треск веток, звуки какой-то деятельности, а потом запах огня и теплой одежды он поначалу воспринял тоже как продолжение видений, но эти звуки и запахи не уходили и не сменялись другими, и все более настойчиво вторгались в сознание Архыза и наконец заставили его очнуться. Архыз поднял голову и выставил уши. Что там, за камнем? Отсвет костра плясал на скале, потрескивал огонь, а сквозь запах чужой одежды вдруг прорвалось что-то до боли родное. Еще не веря в чудо, овчар тихонько пошел к костру и, приблизившись, увидел, кто у костра. Он не завизжал от радости, не прыгнул вперед, боль недавней утраты не позволила счастливому волнению вырваться наружу. Архыз осторожно пролез сквозь кусты, подошел к Александру и, не подымая глаз, улегся, положив тупоносую большую морду на колени человека. Молчанов взял его голову в ладони, поднял выше. В красноватом, меняющемся свете костра глаза собаки странно блестели, в них он увидел - впервые в жизни - настоящие слезы. Увидел, и у самого защипало под веками, захотелось глубоко и судорожно вздохнуть. - Не плачь, Архыз, - сказал он и прижал к себе теплую морду овчара. - Все случается в жизни. Вот и это вдруг упало на нас. Не надо плакать, дружок. Ты хорошо сделал, что пришел сюда. Теперь я знаю, как ты можешь любить и как ненавидеть. Ты самый преданный и верный друг. Они сидели у костра долго, пока не прогорели последние ветки. Александр гладил густую шерсть, что-то говорил, и сердце зверя, расстроенное, больное от пережитого, постепенно вновь наполнялось признанием значимости жизни, понятием добра и счастья только оттого, что он не одинок. Потери всегда горьки, возвращение к потухшим кострам больно и надолго ранит сердце. Рано утром они поднялись. Молчанов приготовил на скорую руку завтрак. Затушили костер и пошли искать Лобика. Они еще не знали, что произошло с Одноухим. Беда никогда не ходит в одиночку. 3 Александр явился на то место, где сердитый кабан "С приветом" держал Лобика в длительной осаде. Поиск надо начинать отсюда. Свежих следов медведя овчар нигде не обнаружил. На своем старом кострище Молчанов сложил небольшой костер, согрел чай и посидел, отдыхая, пока Архыз бегал исследовать ближайшие урочища. Он вернулся без всяких признаков возбуждения. Не нашел медведя, только устал. Вновь поднялись они по звериным тропам ближе к перевалу, достигли опушки леса, почти целый день шагали этой опушкой, пересекая все новые и новые тропы, по которым серны, олени и кабаны ходили к воде и обратно. Проследили путь скрытной волчьей семьи; к удивлению Александра, наткнулись на глубокие раздвоенные отметины одинокого зубра, на свой страх и риск перебравшегося через перевал; спугнули двух молодых рысей, перебегавших от дерева к дереву, видимо, за косулями, чьи остренькие следы глубоко вмялись в глинистую почву. Прыжки испуганных козочек достигали двух с половиной метров в длину. Не легко хищным кошкам состязаться с ними в беге! По всем этим следам читалась жизнь горного леса. Медведей здесь не было. Зато они сделали открытие, которое заставило Молчанова подумать о новых возможностях. Разглядывая в бинокль поляны в двух километрах от места вчерашней трагедии, он заметил одинокую ланку с крепеньким ланчуком. Рыжебокая оленуха показалась ему знакомой. Молчанов вспомнил, что в прошлом году видел ее со своим оленем на той стороне гор. Так, значит, молодой олень - сын Хобы? Теперь уже с удвоенным вниманием принялся он разглядывать стройного годовика. Да, есть в нем что-то очень похожее... Крупная фигура, гордая осанка, особая манера подымать мордочку с шишковатыми рогами. И цвет шерсти разве чуть-чуть светлее отцовской. Но это уже от матери. Так вот он, Хоба-второй, продолжение рода! Это настоящий дикарь, которого не так просто приручить, тем более после всего случившегося на его глазах и в присутствии Рыжебокой. И все же... Не уходят они от места гибели своего вожака. Видимо, еще долго пробудут здесь, а может быть, останутся на зиму, и тогда представится возможность что-нибудь придумать для восстановления доверия к человеку. Как все осложнилось! Александр сделал на карте пометку. Он еще придет в эти места. Оставив оленей, Молчанов перебрался через небольшой водораздел, спустился в долину другой реки; тут Архыз оживился и забеспокоился. Молчанов увидел пятипалые следы, но то были старые следы, вероятно, недельной давности. Лобик... Насчет срока давности Архыз имел свое мнение: он усиленно рыскал по густым кустам, и Молчанов с трудом успевал за ним. Совсем неожиданно они наткнулись на след гусеничного трактора и саней. В черте заповедника?! Александр хотел было сразу пойти по следу, который спускался в долину, чтобы проверить, откуда трактор и зачем приходил в эту глухомань. Но Архыз исчез, долго не отзывался, а когда появился, то с находкой: в зубах у него моталась серая тряпка. - Что такое? - Молчанов осторожно взял находку, брезгливо развернул. Кусок брезента. А у кармана большая черная пуговица, которую он сам когда-то пришил, чтобы пристегивать клапан, если в карман положена интересная гусеница, бабочка или живой полчок. Остатки его плаща? Того самого, который таинственным образом украден из сеней лесникова дома? Вот так находка! В самом глухом месте, вдали от Семеновского кордона. Странно... - А ну, Архыз, веди, показывай, - приказал он и через пять минут в кустах увидел целую кучу таких тряпок. Вот он, плащ, вот она, куртка! Вернее, куски одежды, порванной сильной, когтистой лапой. Человеку такое занятие непосильно, да и кому нужно - сидеть и рвать толстый брезент! Очевидно, это сделано медведем. Старые следы вокруг принадлежали Лобику - у кого же еще такая громадная лапа! Но Лобик не может рвать одежду Молчанова; он знает эту одежду и ее запах, только безумие способно толкнуть Одноухого на подобный шаг... Новая загадка, которую нужно отгадать. И еще этот странный трактор. Вот сюда он подтащил сани, здесь разворачивался, сдавал назад. Полозья ткнулись в откос, камни и глина осыпались. Ничего не срублено, вокруг ничего не взято в лесу. Игрушки играли? С этого места сани повезли назад, к речке. Совершенно непонятные выкрутасы. Пьяные, что ли? Архыз вынюхивал каждый метр земли. Дважды останавливаясь у сваленной бурей осины, он тихо рычал, и шерсть на его спине приподнималась. Кто из ненавистных ему сидел на этой колоде? Вот и окурок в траве. По окурку ничего не восстановишь. - Идем, - сказал Молчанов собаке, и они двинулись следом за трактором в сторону южной границы заповедника. След привел к старой дороге на усадьбу чайного совхоза. Через час или полтора Молчанов стоял во дворе механических мастерских этого совхоза и оглядывался вокруг с видом комиссара Мегрэ, выследившего преступника. В углу двора сиротливо стояли сани. Те самые. Подошел механик. - Вот на этих санях, - сказал Молчанов, - кто-то таскался в заповедник. - Было такое дело! - Механик улыбнулся. - Медведя ловить ездили. А кто приказал - не скажу. По-моему, ваши тут были, с директором договаривались. - Поймали медведя? - А как же! - Вы сами видели? - Вот как вас вижу. На санях клетка, значит, железная, а в ней здоровущий медведь. Весь совхоз сбежался смотреть. - Куда увезли его? - Сердце Молчанова готово было выскочить, так волновался он. Ведь речь шла о Лобике! Теперь он не сомневался, что Лобик в беде. - Припоминаю, разговор шел об отдельном лесничестве. Ну, где самшитовая роща. Там, значит, решили зоопарк открыть. Кран пригнали, клетку перегрузили и быстренько уехали. В лежку лежал тот медведь. И не поднялся, не глянул. - Кто-нибудь сопровождал его? - Лесники были, я их не знаю. Попутная машина нашлась не сразу, но нашлась. Молчанов подсадил в кузов Архыза, запрыгнул сам и поехал в сторону города-курорта. Чтобы избежать неприятностей с Архызом в автобусе, он сунул шоферу трояк и упросил довезти прямо до отдельного лесничества. Уже вечерело, когда он выпрыгнул из кузова полуторки, чуть-чуть не доехав до конторы лесничества. Постоял на дороге, размышляя - зайти ему в контору или нет. Не зашел, а, покрепче намотав на руку поводок, двинулся по узенькому асфальту в гору, откуда группами шли последние экскурсанты, оживленно делившиеся впечатлениями от всего только что увиденного. Калитку в тисо-самшитовую рощу закрывали около семи. Не доходя до нее, Молчанов свернул правее, обошел низом домик музея и обслуги, продрался сквозь густой ежевичник и очутился на берегу реки, куда примыкала роща. Здесь они посидели с Архызом, дождались полной темноты и только тогда поднялись по опустевшим дорожкам к главному входу в парк, где стояла железная клетка с медведем. Электрическая лампочка на столбе желто и тускло освещала будку контролера у входа и клетку. Служанка поставила медведю ведро с вечерней едой, заперла дверку и ушла. Никого во всей роще. Молчанов приблизился. Темная туша медведя лежала головой к лесу, как раз откуда он шел. Архыз вильнул хвостом. Александр вгляделся: одно ухо зверя сторожко следило за новыми пришельцами. Сомнения исчезли. Это Лобик. Виноватая улыбка раздвинула губы Молчанова. Что же ты, Одноухий, не двинешься, не проявишь себя? Или не рад, что мы пришли к тебе, друг?.. - Лобик, - тихо произнес он. - Ты ли это? Не узнаешь? Смотри, и Архыз со мной, вот он, Архыз, видишь? Встань, подойди к нам. Ну, поднимись же, мы пришли помочь тебе... В тусклом свете блеснули глаза медведя. Что выражали они - сказать невозможно. Молчанов ждал. Прошла минута-другая. Большой, грузный зверь приподнялся, отвел глаза, так и не взглянув на Человека с собакой, повернулся и лег мордой к дороге, где днем толпились ненавистные ему люди. Движение это не нуждалось в оценке. Не хочу видеть! Александр Егорович тяжело вздохнул. Не ожидал. Он сел на землю около клетки и закрыл лицо ладонями. Что можно сделать с живым существом!.. 4 "Тоскуй не тоскуй, а есть-то надо..." В словах женщины, которая кормила медведя в клетке, была несложная жизненная истина, проверенная многими поколениями. Первые два дня Лобик ничего не ел и не испытывал желания есть, хотя в углу клетки все время стояло ведерко с похлебкой, а на полу, часто возле самого носа, лежали куски хлеба, пряники, конфеты. Это старались сердобольные посетители самшитовой рощи. И каждый раз удивлялись, почему медведь не подбирает. Другие так сами клянчат. Видно, больной, вот и не ест. Поправится, тогда - с удовольствием. Лобик на самом деле был нездоров. Его болезнь врачи могли бы отнести к разряду душевных. Все у него было в норме, только жить не хотелось. И это была самая тяжелая болезнь. Жить не хотелось... Отделенный от леса, от свободы железными прутьями, постоянно окруженный любопытными туристами, пленник всецело ушел в себя. Не только решетка, но и воздвигнутая им самим глухая стена безразличия, равнодушия, тоски отделила его от остального мира. Вскоре он забыл детали пленения, лица лесников, так коварно заманивших его в клетку, но все случившееся постоянно связывалось в сознании с запахом Человека и собаки, предавших его. Ушла свобода, а с ней ушла и жизнь. На что она? Рухнуло доверие, с таким трудом выросшее за этот год. Ничего не осталось. Лобик не ел и не вставал. Лишь когда ночь спускалась на рощу и горы, когда смолкал гул близкого города и пустели дорожки в самой роще, он позволял себе встать на ослабевшие лапы и начинал осторожно ходить вдоль четырех стенок своей тюрьмы. Он в сотый раз исследовал каждый уголок клетки, трогал один за другим прутья, ковырял пол. Становился на задние лапы и проверял прочность потолочной решетки. Вдруг что-нибудь ослабело за день, порвалось, согнулось, исчезло?.. Однажды под утро, уставши от исследований, он остановился над ведерком, опустил морду и сухим, отвыкшим от пищи языком лизнул холодную похлебку. Вкус ее показался незнакомым и поначалу не привлек. Но уже через пять минут рот наполнился слюной, и он впервые за дни пленения ощутил желание поесть. С этого дня он начал вылизывать ведро. "Тоскуй не тоскуй, а есть-то надо..." Слабость еще оставалась, но когда Лобик теперь подымался по ночам, он чувствовал себя тверже, и лапы его, раскачивающие решетку, вновь начали обретать силу. Днем он по-прежнему дремал и старался не замечать, что вокруг. Надежда на освобождение теплилась в его ослабленной, дремотной душе. Но проходили дни, ничего не менялось. Женщина, приносившая еду, разговаривала с ним ласково, называла Мишкой и улыбалась, забирая пустое ведро. Но она вела себя с предельной осторожностью. Стоило Лобику чуть шевельнуться, как тотчас же прикрывала дверцу. Уходя, она плотно двигала задвижку и вешала замочек - простой жестяной замочек со щелкающей дужкой. Лобик попробовал как-то встретить ее лежа мордой к двери. Она не рискнула открыть, и тогда он, обиженный на самого себя, отошел на обычное место. - Ну вот, теперь можно, - сказала она и проворно втолкнула ведро. Замок щелкнул. Нет, не перехитришь!.. В надежной тюрьме. В тот вечер он почуял Человека с собакой, когда они еще сидели у реки, дожидаясь темноты. Тяжелый рык поднялся из его груди, но медведь погасил ненависть. Любопытство, зачерненное непроходящей обидой, заставило его ждать, ничем не выдавая внутреннего волнения. И когда он увидел Молчанова, не поднялся, хотя все в нем клокотало. Не будь этой проклятой решетки меж ними... Ласковый голос Александра Егоровича потряс его, скомкал обиду и пригасил злое чувство мщения. А когда Человек сел у самой клетки и закрыл лицо руками, медведь ощутил странное желание тепла, участия, дружелюбия, настолько сильное, что он едва не поднялся, не приблизился. Прошло еще несколько минут. Лежал, отвернувшись, медведь. Сидел, сгорбившись, Молчанов. Собака тихонько переступала с ноги на ногу. Роща молчала, погруженная в сон. Забросив карабин за спину, Молчанов встал, обошел клетку. Решено! Еще раз огляделся, прислушался. Тихо вокруг, никого нет. Опустился на корточки перед дверкой, повертел в руках замочек. Снова встал, даже прошелся по дорожке, вернулся. Волновался. Вытащил из потертых ножен отцовский косырь, верно служивший ему многие годы, осторожным движением вставил острый конец в дужку замка и нажал. Дзинькнув, упала на асфальт исковерканная жестяная коробочка. Он поднял ее, вынул из запора дужку и положил обломки в карман. - Ну... - тихонько сказал он и еще оглянулся. - Только бы никого ты не встретил, Одноухий! Только бы никого, потому что я не ручаюсь... Дверка слабо скрипнула и открылась настежь. Лобик все еще лежал, но взгляд его теперь неотрывно следил за действиями Человека. Что он там делает? В решетке возник прямоугольник, не перечеркнутый прутьями. Можно идти... Идти или бежать? А вдруг новая ловушка? Ведь от Человека все беды, все неприятности... Молчанов потянул овчара и отошел от клетки в сторону, преграждая путь к шоссе и освобождая дорогу через рощу к реке и к лесу. Лобик поднялся и, все еще пугаясь нового коварства, пугаясь свободы, к которой так стремился в черные, бесконечные ночи, высунул из клетки плоскую морду, огляделся. В темноте белело лицо освободителя. - Иди, Лобик. Ну же, ну... Медведь вылез наружу, потянул воздух. Именно оттуда, от реки, так сильно пахло лесом, прелой листвой, спелыми желудями, холодом, росой, снежными горами... Свободой! Еще плохо веря в происходящее, Одноухий пошел, вихляя задом. Ноги плохо слушались его, но с каждым шагом прибывали силы, дышалось чаще и глубже, мускулы получили наконец работу, по которой соскучились. Метрах в двадцати сзади двигался Человек с собакой. Медведь часто оглядывался, но страха уже не ощущал. Он дошел до обрыва. Дорожка, сделанная для экскурсантов, резко спускалась вниз, косо пересекая крутосклон. Местами огороженная перильцами, она была узкой и опасной. Медведь резво побежал по ней, и когда Молчанов подошел к обрыву, Лобик уже скрылся. Человек осторожно зашагал тем же путем. В буковом лесу, где было совсем темно, почти под стенами старой генуэзской крепости, поросшей толстыми грабами, Молчанов увидел светящиеся глаза. Лобик ожидал их. Может быть, хотел поблагодарить?.. Глаза исчезли, едва Человек и собака вышли на поляну. Дальше начинались джунгли. Александр жалел одежду и не полез через колючки. Он свернул к реке и некоторое время в полной темноте двигался за Архызом то по правому, то по левому берегу, переходя вброд мелководье. Ему, как и Лобику, хотелось уйти подальше от места незаконного действия. Незаконного? Впрочем, как посмотреть... Миновав усадьбу пригородного совхоза, Молчанов вышел на лесовозную колею и к полуночи оказался далеко от рощи, в глухом лесу. Здесь он набрел на полянку, заваленную сушняком, развел костер и, свернувшись с наветренной стороны у огня, сразу уснул. Так спят люди, которым удалось сделать доброе дело. Ни в эту ночь, ни в следующие дни странствий Одноухий ему не встречался, и Архыз не почуял медведя поблизости. Вряд ли он скоро попадется на глаза людям. Александр Молчанов изменил свой маршрут. Он пошел к ущелью Мзымты в Желтую Поляну. Нужно было связаться по радио с конторой заповедника. Глава одиннадцатая ПЕСНИ ЧЕРНОГО ДРОЗДА 1 Пришел сентябрь, месяц Сухого Листа, небо над горами еще больше поголубело, а солнце расщедрилось и разогнало все даже самые маленькие облака, полностью очистив красивое небо. По календарю лето ушло, по погоде - только разохотилось. Сухой воздух свободно наполнял легкие, дышалось глубоко и вкусно. Золотая осень. Переплетенные паутиной кусты, запах спелых плодов и бесконечное синее небо над головой. Уплыли в прошлое драматические события в верховьях Ауры, чучело погибшего Хобы теперь возвышалось в центре самой большой комнаты природоведческого музея. Его гордо поднятая голова с венцом рогов застыла с таким выражением, словно был он бесконечно удивлен и до сих пор не хотел верить случившемуся; так с вечным недоумением в глазах он и застыл на годы, заставляя посетителей умолкать при взгляде на него. О Лобике не было никаких вестей. Проведав в Камышках мать, Александр Егорович вновь собрался через перевал, чтобы на пути, в последний раз за этот год, встретиться с ботаником и вместе осмотреть контрольные делянки на пастбищах. Зимой они решили написать в научный журнал о результатах опыта по допустимой нагрузке пастбищ; не подлежала сомнению истина, что количество травоядных копытных в заповеднике можно удвоить без всякого риска для лугов. Выслеживая Рыжебокую, Молчанов нашел еще два стада из северянок, пришедших на южные склоны. Начало миграции, положенное погибшим оленем, обрадовало молодого ученого. Перевал уже не отпугивал оленей. Найдут они дорогу на юг до глубоких снегов - и в заповеднике вздохнут свободней: зимняя бескормица не будет бедствием для оленей, Причерноморье станет их вторым домом. Какой пугливой теперь сделалась Рыжебокая, показала последняя встреча на верхних лугах. Заметив Человека с собакой, оленуха немедленно покинула стадо, с которым ходила, и через сорок часов Молчанов разглядел ее уже в долине верхней Сочинки, за двадцать километров от места первой встречи. Поди-ка приручи! Сразу после гибели Хобы, когда в Южный отдел прилетел директор заповедника, чтобы решительно наказать виновников и распрощаться с пособниками браконьерства, они вместе с Котенко обсудили новое положение. - Мы все-таки наивные люди, - задумчиво сказал зоолог, когда речь зашла об олене и медведе. - Мы пытались наладить доверчивые связи с дикими зверями так, будто, кроме нас, в лесу никого нет. Молчанов, олень, медведь, собака... И все. Двое или пятеро прониклись этой благородной целью и сделали все, что могли для приручения. А рядом ходили или ездили двадцать или сорок лесников, шумели лесорубы, бродили туристы, которые при виде зверя вдруг сами дичают, начинают улюлюкать или стрелять. И все летит к чертовой бабушке. Желание - одно, атмосфера - другое. Пока каждый человек в заповеднике и вокруг него не проникнется чувством братства к дикому зверю, все наши начинания обречены на провал. Это ясно как божий день. Мне случалось быть на Аляске, в Северном заповеднике. Лишь двадцать лет спустя, после долгого периода жизни рядом с дружелюбным народом, олени стали настолько доверчивыми, что теперь подходят к автобусам с туристами и берут лакомства прямо из рук. Двадцать лет взаимного изучения и доверия! Так что, Саша, смирись. У тебя все еще впереди. - Я нашел молодого Хобу, - сказал Молчанов. - Я займусь им. - Похвально! И не успеешь поседеть... - Котенко деланно засмеялся и погрустнел. - Все равно, - упрямо сказал Молчанов. Директор внимательно посмотрел на него. - Боюсь, что у вас не будет необходимого времени для этого, Александр Егорович, - сказал он. - Дело в том, что в самое ближайшее время на вас будет возложено множество новых забот и обязанностей. - Не понимаю! - Молчанов пожал плечами. - Через две недели лесничий Коротыч покидает свой пост. Он уходит от нас. Не подошел для работы в заповеднике. И вот мы посоветовались, спросили мнение Бориса Васильевича и решили назначить вас начальником Южного отдела. Так что, Александр Егорович... Молчанов быстро глянул на зоолога. Котенко улыбался. - А что, Саша? Это вовсе не значит, что ты оставляешь научную работу. Напротив, она приобретет размах. - Ну, знаете... - Молчанов растерялся. В одно мгновение он вспомнил мать, ее желание переехать в Желтую Поляну, вспомнил, что Таня должна приехать туда на постоянное жительство, что Саша-маленький все еще здесь... И колхидские джунгли вспомнил, где когда-то его отец стоял с винтовкой, - этот огромный лесной край, который теперь должен охранять он. - Раз Борис Васильевич... - Он нам и посоветовал, Саша. - Котенко положил руку на его колено. - Все идет к тому, что ты обживешься здесь. И охотничий дом сделаешь действительно базой для ученых. И зоопарк, который, конечно же, нужен, хоть и начался так неудачно. Словом, дел много, их хватит надолго. После этого разговора он ушел на север и теперь собирался к ботанику, а затем в Южный отдел, чтобы принять дела у Коротыча. Договорились, что Елена Кузьминична приедет, как только продаст дом и распорядится хозяйством. Уже перед уходом он связался по рации с заповедником, и вот тогда директор сказал ему о Бережном: пропал человек. - Как пропал? - удивился Молчанов. Он знал, что дядя Алеха, просидев некоторое время в предварительном заключении, был отпущен под расписку и в тот же день, махнув рукой на эту формальность, ушел, как говорили, домой, в Шезмай. Ловить его никто не собирался, прокурор считал, что на суд он все равно явится. А теперь выясняется, что домой он так и не пришел. Неужели в бега подался? Для его возраста поступок более чем странный. - Вряд ли, - сказал на это директор. - Но как бы там ни было, вы должны остерегаться. Мы дали задание лесникам поискать по тропам. Вы идете с Архызом? - Да, беру с собой. - Ну и отлично! Желаю легкой дороги. Об этом разговоре Саша матери не сказал. Он и сам не очень верил, что "Сто тринадцать медведей" способен перейти на положение бродяги. Не тот человек. Сопутствуемый добрыми пожеланиями матери, Александр Егорович с полной экипировкой ушел в горы. 2 Виталий Капустин несколько дней метался между Адлером и Желтой Поляной. Он обошел всех руководителей района, упрашивал, доказывал, вызывал жалость или сострадание. По три-четыре раза связывался с Москвой, Ленинградом, обзванивал друзей, знакомых, все еще надеясь на покровительство свыше, хотя его непосредственный начальник Пахтан в глубоком раздражении вскоре уехал из города, считая, не без основания, что отпуск у него испорчен. Но, думал Капустин, если этот бросил его в бедственном положении, потому что видел преступление своими глазами, то другие, находясь вдалеке и под впечатлением его жалостливых рассказов, могут и помочь. Он не ошибся. Двое влиятельных знакомых уже звонили в Адлер и просили если не освободить от наказания, то хотя бы позволить Капустину выехать до суда в Москву. Почва для снисхождения была таким образом готова, а вскоре позвонил заместитель Пахтана по науке и сказал, уже официально, что он лично просил старшего специалиста отстрелять одного оленя для осмотра и определения, чем питается животное в период осеннего гона. Он готов, добавил научный руководитель, прислать задним числом написанную лицензию. В прокуратуре пожали плечами и сочли возможным до суда не задерживать больше Капустина в заповеднике. И сам суд над ним стал некоей проблемой. Все вроде произошло законно. Получив разрешение на выезд, старший специалист впервые за беспокойную неделю вздохнул с облегчением и начал замечать обыкновенную жизнь вокруг себя. У него оказалось свободное время и тогда он вспомнил о сыне. Явившись в дом к Никитиным, отец прослезился. Но Ирину Владимировну он слезами не разжалобил, она встретила его настороженным, суровым взглядом. Она имела право на осуждение. Сколько времени крутится в Поляне и вокруг поселка, а не нашел пяти минут, чтобы заглянуть или хотя бы спросить о сыне. Такое женщины не прощают. Саша-маленький лишь в первую минуту заинтересовался новым для него человеком, да и то с опаской. Он поглядывал на Капустина, на суровое лицо бабушки и старался не отходить от нее. За два года он забыл отца, и теперь требовались не напоминания, не слова, а особая душевная чуткость, чистота помыслов, чтобы вновь расположить к себе маленького человечка и сказать ему, что он его отец. Увы, ни того, ни другого у Капустина не обнаружилось, Саша заскучал и ушел в другую комнату. Пусть этот дядя посидит и поговорит с бабушкой, если уж ему так этого хочется. Разговор состоялся. Ирина Владимировна сказала: - Садитесь. Что вас привело сюда? Капустин сразу обиделся: - Разве можно так спрашивать - что привело? К сыну, конечно. Как он поживает, здоров ли? Может, чего надо ему? - Вы могли узнать об этом две недели назад, когда приехали. - Был очень занят, ни секунды свободной. Верите ли... - Верю. А теперь вы не очень заняты? Он вздохнул и отвел взгляд. - Теперь я никто. Безработный, Ирина Владимировна. Мало того, еще и под следствием. Вот так повернулась жизнь. Все придется начинать сначала. Как после землетрясения. Она уже знала подробности, поэтому не удивилась его словам, жестко сказала: - Вероятно, вас возьмут на прежнюю работу, если обратитесь к директору турбазы. - Что?! - Он непритворно удивился. - Какая турбаза? - Я говорю, что на здешней турбазе всегда есть вакансии инструктора. Если начинать сначала - идите туда, где в свое время работали. Он засмеялся. - Только и остается! Нет, дорогая Ирина Владимировна, я не пойду на турбазу. Опыт у меня есть, знания, сила, - слава богу. Лишь кончится эта глупая история с судом и следствием... Вы еще услышите о Виталии Капустине! Она промолчала. Как ошиблась в нем Танюша! Ведь был такой честный, открытый парень, никто и подумать не смел, что заложены в нем - или привились очень скоро? - такие черты, как себялюбие и карьеризм. Даже теперь, получив удар, способный потрясти любого другого, он ничего не понял и готов начинать все сначала, но в том же духе. Она совсем не удивлена, что Таня разлюбила своего мужа. Вероятно, не раз пыталась исправить в нем плохое. Ирина Владимировна помнит Танины письма с горькой иронией в адрес "запутавшегося". И вот теперь он сам перед ней. Снова запутавшийся. Стоило зайти разговору о личных делах, как у гостя враз просохли глаза, исчезла наигранная душевность, и он уже забыл, зачем пришел. - Вчера вечером меня освободили наконец от глупой подписки о невыезде. Был звонок... Словом, неприятность бесследно уплывает, завтра я лечу в Москву и там уж нажму на вс