Вячеслав Иванович Пальман. По следам дикого зубра -------------------- Вячеслав Иванович Пальман По следам дикого зубра --------------------------------------------------------------------- Книга: В.Пальман. "По следам дикого зубра" Издательство "Детская литература", Москва, 1985 OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 5 июля 2002 года --------------------------------------------------------------------- -------------------- Роман --------------------------------------------------------------------- Книга: В.Пальман. "По следам дикого зубра" Издательство "Детская литература", Москва, 1985 OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 5 июля 2002 года --------------------------------------------------------------------- Судьба зубров, самых крупных зверей на континенте Европы, очень трагична. Эти могучие быки появились на Земле миллионы лет назад. Современники саблезубых тигров, мамонтов и пещерных медведей, они оказались пластичнее этих вымерших зверей, перенесли тысячелетние оледенения на западе Европы и на Восточно-Европейской равнине. Еще десять веков назад бесчисленные стада их паслись на просторе от верхней Волги до Кавказа, в бассейнах Вислы, Дуная и Рейна. Перемены, связанные с деятельностью людей, вырубка лесов ограничивали среду обитания зубров. В начале прошлого вена их насчитывали всего несколько тысяч. В начале нашего - только сотни. Первая мировая война, потом гражданская нанесли последний удар по зубрам. Их истребили повсюду. Исключение составили десятки зубров в зоопарках и зверинцах разных стран. И ученые России предприняли попытку спасти, воссоздать утраченный вид. История эта полна самых драматических событий. Вторая мировая война вновь захватила последние ареалы расселения зубров... В книге повествуется о событиях, ставших историей, о людях - реальных и созданных воображением автора, - чья воля и труд привели к возрождению вида и расселению зубра по старым и новым местам обитания. Сюжет романа динамичен, в нем много приключений, горестных утрат и счастливых свершений. Главные действия романа происходят на Западном Кавказе, на территории нынешнего Кавказского заповедника. Оглавление Предисловие автора Часть первая. Из дневников Зарецкого Запись первая Запись вторая Запись третья Запись четвертая Запись пятая Запись шестая Запись седьмая Запись восьмая Рассказ о событиях, не попавших в дневники Зарецкого Часть вторая. Книга в синем переплете Из военных дневников Зарецкого Запись первая Запись вторая Запись третья Запись четвертая Запись пятая Запись шестая Запись седьмая Запись восьмая Часть третья. Зеленые листы из Красной книги Глава первая Глава вторая Глава третья Глава четвертая Глава пятая Глава шестая Глава седьмая Глава восьмая Глава девятая Памяти добрых людей, кто волей, трудом и ценой жизни своей защищали зеленую колыбель нашу - Природу и все живое в этой колыбели. Нынешним защитникам Природы, перед которыми преклоняюсь. Автор ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА Знакомство с лесным Кавказом. Город на границе степей и гор. Неожиданные гости. Три старые книги в потрепанных переплетах. Счастливый случай помог мне написать этот роман. Правда, замысел книги созревал много лет, в блокнотах накапливались заметки и наблюдения, почерпнутые во время путешествий по одному из самих привлекательных уголков нашей страны - по Западному Кавказу. Но еще очень долго автор не находил того сюжетного стержня, вокруг которого должны были выстроиться картины природы, образы людей, сцены с животными, факты из жизни. Лишь после этого счастливого случая проявилась наконец главная идея, ради которой можно - и нужно! - начинать работу. Занятый повседневным трудом в степях прикубанской равнины, я лишь изредка видел далекие Кавказские горы, синим миражем возникавшие на горизонте, куда скрывалось вечернее солнце. Заря тихо угасала за спиною гор и на недолгое время четко выделяла на красном небе фантастические зубчатые вершины. Глубокая синева покрывала их склоны. Отсюда, из ровных степей, Кавказ казался волшебной страной, полной чудес и загадок. Таким он оказался и вблизи, когда мне впервые удалось пройти через Главный хребет в том самом месте, где природа по обе стороны гор заповедна и все еще первобытно прекрасна. Позже начались ежегодные странствия по Кавказу, близкое знакомство с лесниками, наблюдателями заповедника, с учеными-биологами. Все это позволило автору написать несколько книг о людях, не утерявших гармоничной связи с прекрасным миром зелени и свежести, о животных, которых мы все еще мало знаем, о добром сближении нашем с природой, без которого нет совершенства в человеческом мире. Естественно, что у автора появились новые друзья. Случались читательские конференции, встречи в школах и библиотеках, почта приносила много писем - и хороших и не очень, - автору пришлось поездить по городам и станицам российского юга. Во время одной из таких поездок и произошла встреча, о которой я упомянул в начале предисловия. Не называю города на берегу горной реки, где я бывал не один раз. Кварталы его стоят на границе степей и гор. За рекой и городским парком подымаются увалы Передового хребта, довольно диковатый грабовый лес. Признаюсь: город у подножия гор я полюбил, и любовь осталась нерушимой до сих пор. Он красив, прохладен и чист. Его жители любят зелень и цветы, песни и всю красоту мира. Шум работы и движения на улицах затихает к вечеру до того полно, что из открытых окон слышно, как неумолчно ворчит река и шелестят листья белой акации на улицах и в скверах. Тут жили мои друзья - ученые заповедника. Отсюда мы вместе уходили в горы. В тот раз, вернувшись с читательской конференции, я уже собирался к знакомому биологу, когда в номере раздался телефонный звонок и администратор гостиницы сказала, что ко мне пришли. - Кто? - спросил я. - Три ученика, а с ними учительница. Через две минуты гости сидели в номере. - Понимаете, - сказала учительница, - мы к вам с находкой. Не знаю, как вы к этому отнесетесь, но, право же, нам кажется, что находка необычная. Один из мальчиков развернул газетный сверток. Три старые, по виду конторские книги размером с журнал "Вокруг света", но довольно толстые, в твердых корочках с черными матерчатыми корешками и черными потертыми углами. Одна кирпично-красного цвета, вторая темно-зеленого, третья синяя. Но цвета эти едва проглядывались, - так потерты, замусолены были книги. По краям сквозь рваный коленкор желтели лохмы размочалившегося картона. - Мы собираем макулатуру, - начал мальчик, правильно решивший прежде всего рассказать, как и откуда попали к ним эти ветхие книги. - На улице Гоголя хозяйка послала нас на чердак, а там весь угол завален старьем... Я открыл красную книжку. Старая рукопись с полустертыми строчками фиолетовых чернил на пожелтевшей по краям, однако все еще плотной бумаге. Первые строки косого и твердого почерка удалось разобрать без труда: "Я родился недалеко отсюда, в предгорном селении Псебай, и был единственным сыном в семье. Наверное, поэтому мои родители, всеми уважаемые отец и мать, души во мне не чаяли. Но я не рос баловнем, справедливый и строгий отец держал меня в рамках". Учительница сказала: - Кажется, тут дневники егеря дореволюционной Кубанской охоты. Там даже дата обозначена: десятый год нашего века. Вот почему мы решили, что рукописи могут быть полезны. Все-таки история Кавказа... Книги принадлежали одному автору - однообразие почерка несомненно, лишь в последней книге этот почерк становился менее разборчивым. Действительно, похоже на историю Кубанской охоты, предтечи нынешнего заповедника. Если она написана очевидцем событий, то, конечно, полезна. Правда, особого энтузиазма эти мысли не вызвали, историю я писать не собирался, но познакомиться с записками о природе прошлого не отказался. Своим гостям я высказал сердечную благодарность. - Если бы не Витя Семин, - учительница показала на самого разговорчивого, - если бы он не заглянул в эти книги и не показал их мне, так бы и очутились они на складе в куче ненужных бумаг. Неловкость первых минут встречи прошла, мы посидели, поговорили, я еще раз поблагодарил друзей, сказал, что непременно прочитаю и верну им находку. Ну, хотя бы для школьного музея. - Какой у нас музей, что вы! - Учительница отмахнулась. - Можете оставить, для того и пришли, чтобы отдать. Вдруг действительно пригодится... Мы попрощались. Они ушли. Книга, которую я начал читать, так и лежала раскрытой. Вот что писал далее неизвестный мне автор: "После сельской школы отец определил меня в гимназию в городе Екатеринодаре. Учился я хорошо, и венцом этой учебы стал Санкт-Петербургский лесной институт, куда, к радости отца, я был определен канцелярией наказного атамана Войска Кубанского. Тогда же оказался зачисленным в казачий полк вольноопределяющимся, что означало содержание в институте на казенный счет, а в отпускное время - обязательные лагерные сборы, где нас будут учить военному искусству. В нашей северной столице я не оставил прилежания, друзей там хватало, развлечений в большом городе тоже не занимать. Наверное, поэтому дни бежали с удивительной быстротой. После зимних занятий предстояла поездка домой, казачьи лагеря, а потом неомраченное свободное время, походы с друзьями в горы и в лес. Такие путешествия доставляли радость, лес я всегда встречал, как доброго друга. В свободные летние дни, как истосковавшийся по воде путник, я на много дней погружался в зеленую прохладу чащи и чувствовал себя очень счастливым. После грохочущей столицы, многолюдья, холодно-строгого, хотя и красивого камня на проспектах и площадях, после напряженных лекционных занятий и сумятицы студенческого жития задумчивый горный лес со своим всегда ароматным, я бы сказал, веселым воздухом и мелодиями птичьих песен представлялся мне местом, созданным исключительно для счастья человеческого. Эти дни проходили в далеких походах к перевалам, в непременном выслеживании дичи, за жизнью которой так интересно подсматривать, у ночного костра в глухих урочищах. Далеко не насытившись впечатлениями от похода, мы с друзьями возвращались домой, чтобы на другой день явиться на сбор вольноопределяющихся Лабинского конного полка, на стрельбы и конные игры. Отец, сам когда-то отчаянный любитель джигитовки, нетерпеливо ожидал меня, и мы вместе отправлялись в станицу Лабинскую, сопровождаемые строгим наказом матери беречь себя. Мальчишкой я хорошо джигитовал, любил лошадей, риск отчаянной скачки, научился неплохо владеть казацкой шашкой, но что особенно удавалось мне, так это стрельба из винтовки. Еще до Лесного института я не раз завоевывал на играх первенство. Пятнадцати годов от роду получил именную винтовку с гравировкой, где под лестными для самолюбия строчками стояла фамилия наказного атамана Войска Кубанского. Вот такая юность запомнилась и никогда, конечно, не забудется. Все ясно, чисто и хорошо. Никаких особенных, крутых поворотов не предвиделось. Еще одна зима, весна, институт будет закончен, я приеду в качестве лесничего на Кавказ, чтобы начать службу в родных краях неподалеку от стареющих родителей. Перемены пришли как раз в последний год учения. Вспоминаю теплую и сухую осень решающего для меня года. Август подходил к концу, а вместе с ним кончались и каникулы. Вот тогда-то и состоялся тот особенный разговор с отцом"... Этой строчкой заканчивался текст на половине чистого листа. Ниже текста чернилами изображалась неуклюже нарисованная гора, рядом - смутная девичья головка, кривая казацкая шашка - словом, остаток страницы автор использовал явно для забавы. Казалось, что и все написанное - просто мальчишеская шалость. Перелистывая дневник далее, уже в конце второй, зеленого цвета книги, я обнаружил несколько плотно слежавшихся листков почтовой бумаги. Начал читать - и уже не оторвался, пока не закончил последний. На меня дохнуло жизнью далекой, еще незнакомой семьи, напряжением какого-то особенного, необычного труда, пережитыми опасностями. И всюду мысли, разговоры, дела, связанные с дикими зубрами. Слово это повторялось чаще других. И столько тут было незнаемого, интересного, что весь дневник и письма представились мне действительно дорогой находкой, может быть бесценным подарком самой судьбы. К слову надо сказать, что уже тогда я начал собирать все, что связано с зубрами; блокноты были переполнены рассказами об этом звере, его судьбе, преследователях и спасителях... Назавтра удалось отыскать славную учительницу и догадливых хлопцев. Вместе мы посетили дом на улице Гоголя и поговорили с хозяйкой. - Бумаги? - переспросила она. - А кто их знает! Испокон веков лежали на чердаке, уж там мышатам такое раздолье! По всем ночам шуршали. До нас тут живало много разного народа, мы с сыном недавно этот домик купили. Сын-то у меня до бумаг там, до книг разных не охочий. А вот как того жильца звали, чьи бумаги завалялись, дай бог памяти, такая у него фамилия долгая, русская... - Зарецкий? - подсказал я. - Ни-ни... Долгая... Вспомнить ей так и не удалось, хотя она добрых десять дней перебирала в уме какие-то фамилии. Сказать, что дневник Андрея Михайловича Зарецкого вошел в эту книгу в своем первозданном виде, значило бы сказать неправду. Одно несомненно: он побудил автора предпринять новые изыскания в архивах, заставил покопаться в библиотеках, искать встреч с учеными, чьи имена так или иначе связаны с описанными событиями, и, конечно, додумывать ситуации, когда не хватало сведений и фактов из истории. Дневник оказался тем сюжетным стержнем, которого так не хватало автору для полноты картины, для выражения главной идеи, необходимой всякому художественному произведению.  * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *  ИЗ ДНЕВНИКОВ ЗАРЕЦКОГО Запись первая Почетный конвой его императорского высочества. Удачный выстрел. Поездка на Уруштен. Великокняжеская охота и первый кавказский зубр. Егерь Чебурнов. 1 Ранним утром наша семья, как обычно, собралась на веранде. Открыли окна, свежий лесной воздух приятно холодил ноги. В саду едва слышно шевелился отяжелевший к осени виноградный лист, пахло созревшей "изабеллой". На столе перед мамой шумел пузатый самовар с медалями на медном боку. Она разливала чай. Наконец папа отодвинул стакан, поднялся и как-то особенно пристально заглянул мне в глаза. - Ты когда уезжаешь? - спросил он. - Через два дня, папа, - ответил я и улыбнулся. Он спрашивал о дне моего отъезда уже третий раз на этой неделе. Видно, забывал. За последние годы он очень постарел, растерял прежнюю уверенность. Сдала, конечно, и память. Должен сказать, что мой отец, штабс-капитан в отставке, хотя и не имел связей в высоких кругах, но авторитетом у военных сверстников пользовался несомненным. За долгие годы жизни он проявил себя человеком порядочным. Служил он в свое время в знаменитом Севастопольском полку, который в шестидесятые годы минувшего века воевал на Кавказе между реками Белой и Лабой, многие из псебайцев - бывших севастопольцев - знали его как хорошего командира. Когда в начале века началось заселение северных отрогов гор казаками и служивыми, отец одним из первых решил перебраться с моей матерью в Псебай. Я родился за несколько лет до этого события. - Через два дня... - Отец задумчиво повторил мои слова. - Через два... А завтра сюда пожалует очень знатный гость. Его императорское высочество великий князь Сергей Михайлович. Вот так-с... Когда он произносил эти слова, то весь подтянулся и выпрямился. И лицо у него изменилось, сделалось строго-торжественным, седые усы слегка приподнялись. Почтительность к августейшей особе сквозила в каждой черточке лица. Великий князь! Я спросил: - А зачем он едет сюда? По службе? - Он едет охотиться, отдыхать. Разве тебе неведомо, что великий князь - хозяин всего Западного Кавказа? Еще в девяносто втором году он приобрел Кубанскую охоту у своих августейших родственников, а те много раньше арендовали леса и горы у министра государственных имуществ и у Кубанского войскового правления. Великий князь не раз охотился по соседству с Псебаем, но ты бывал в столице. Мне рассказывали о редких наездах князя, но это, честно говоря, сразу забывалось. В центре Псебая недавно построили красивый охотничий дом для князя. Дом пустовал. Теперь хозяин обновит его. И на этот раз мне не доведется увидеть гостей, их знатную охоту. Любопытное, должно быть, зрелище! Отец поднял палец, требуя внимания: - Как ты знаешь, я противник даже малейших нарушений дисциплины, но ради такого случая ты вправе задержаться. Вчера вечером урядник Павлов спросил меня, не может ли мой сын вместе с командой молодых казаков встретить высокого гостя в Лабинской и сопроводить сюда. От нашей станицы формируется почетный конвой. - А конь? - вырвалось у меня. - Ну, если дело только в коне... - Отец положил ладонь на мое плечо: - Ты согласен? Тогда мигом в станичное правление, доложишь Павлову, там тебе определят и коня и все другое. Не горячись, сын мой, держись с достоинством. Ты можешь выделиться. Неплохо джигитуешь, хорошо стреляешь. У тебя, к счастью, располагающая внешность, некоторая культура речи. Все это немаловажно. С великим князем прибывает принц Ольденбургский, владелец лесов по ту сторону гор. Возможно, в Лабинскую подъедет и генерал-губернатор края Михаил Петрович Бабыч, по чьей воле ты обучаешься в институте. Будь вежлив, внимателен. Назидание я пропустил мимо ушей, зато живо представил себе скачку до Лабинской и обратно, новизну впечатлений. Ради всего этого можно и пропустить несколько занятий. А в общем, эпизод - как представление под занавес. Будет о чем рассказать своим друзьям в институте, особенно Саше Кухаревичу! Не описываю хлопотливых часов сбора, наставлений, репетиций. Мы выехали в дорогу, как только начала спадать жара. Тридцать хлопцев в ладных черкесках, при оружии, на хороших строевых конях. За Псебаем затянули песню, потом пошли крупной рысью под звездным небом, еще не успевшим остыть на западе. "Ой, Кубань, ты наша родина, вековой наш богатырь..." Кони прядали ушами, шли бодро под эту величавую песню казаков. В Лабинскую приехали поздно. Станица еще не спала. На перекрестке главных улиц гремел военный оркестр. Казаки прогуливались перед домом Войнаровского, где остановились гости. За воротами этого дома виднелись незнакомого вида роскошные экипажи. Окна на обоих этажах большого дома ярко светились. Видно, гости только что прибыли из Армавирской, куда их доставил поезд. Ночевали мы за рекой, на лугах. Пустили лошадей, разожгли костры, по-походному сварили кулеш с салом, спели немного, потом слушали с того берега стройную, немного печальную казацкую песню: то выступали песельники, специально присланные из Екатеринодара. Поднялись чем свет, ополоснулись в холодной Лабе, оделись и осмотрели друг друга. По команде построились и въехали на станичную площадь в четком строю, подтянутые, чубастые, молодые, как команда Черномора. Наш урядник остался доволен бравым видом псебайского конвоя. Поразительно много солдат и казаков расхаживало возле дома, где ночевали гости. Мы спешились, выстроились против парадного входа. Каждый держал лошадь под уздцы. Вскоре из дома вышел пожилой генерал, кто-то прошептал: "Это Косякин, начальник Майкопского отдела". Он осмотрелся и пошел прямо к нам. - Смир-р-на! - зычно и немного испуганно скомандовал урядник. Мы вытянулись и замерли. Косякин поздоровался, не без удовольствия осмотрел строй и сказал: - Великий князь будет доволен. А вот в он сам... На крыльцо вышла группа военных и штатских. Впереди крупно вышагивал очень высокий человек в маленькой фуражке и длиннющем легком плаще. Белое лицо его, чуть опушенное светлой и редкой бородкой и малозаметными усами, выражало какое-то мальчишеское изумление, наивный восторг от всего, что видел перед собой. Когда он сбил фуражку повыше и открыл большой лоб с глубокими залысинами, это выражение еще усилилось. Двигался он до смешного неровно, длинные руки висели сами по себе, ноги шли как будто тоже сами по себе, цепляясь коленями. Впечатление разболтанности всех частей тела начисто лишало фигуру великого князя всякого величия. Лишь глаза смотрели умно и приветливо - знакомые по портретам светло-голубые романовские глаза. Он остановился в пяти шагах от нашего строя, картинно распахнул плащ. - Чьи казаки-молодцы, генерал? - тихим голосом спросил через плечо у Косякина. - Псебайский конвой, ваше императорское высочество! - Генерал отвечал раскатисто, громко, как на рапорте. - Хороши хлопцы. А воевать они умеют? Охотиться умеют? Или это только парадный конвой? Никто не знал, что ответить и нужно ли отвечать. Наш урядник покраснел и часто-часто моргал. Великий князь погладил двумя пальцами нос, выражение лица у него изменилось. Он стоял почти против меня. Теперь это было обиженное, надутое лицо капризного мальчика, которого обманули. Никто не рисковал нарушить напряженную тишину. Вдруг великий князь оживился. - Вот мы проверим, какие в Псебае воины и охотники. - Глаза его живо оглядели площадь и нащупали цель: на трубе станичного правления красовался кокетливо вырезанный из железа петух; фигурка слегка поворачивалась под ветром. - Кто собьет?.. - И повел тонкой шеей с фланга на фланг. Урядник обрел наконец дар речи, враз запотевшим лицом повернулся ко мне. - Андрей Зарецкий! - хрипло, все также испуганно выкрикнул он. Я автоматически сделал шаг вперед. Косякин, выручая урядника, тихо сказал мне: - Его высочеству благоугодно знать, как ты стреляешь. Докажи, что казак славен не только на параде. Мгновенный испуг сковал меня. Вдруг промахнусь? Позор-то какой! Глубоко вздохнув, я посмотрел на мишень. Шагов сто тридцать. И тут вдруг все прошло. Словно и не было вокруг меня никого. Только дразнящий петушок над крышей да за плечом хорошо пристрелянная винтовка, в которой я уверен. Мельком глянул я на князя, и тотчас поднял винтовку, приложился, затаил дыхание. Выстрел. Петух юлой завертелся на оси. - Попал! - тонко и весело закричал князь. - Прекрасный выстрел, юноша! Что скажете, генерал? Кто-то подал князю бинокль. Но и без бинокля виделось рваное отверстие в жестяной мишени. Я был очень счастлив. Не посрамил чести станицы. - Все казаки так стреляют? - Князь ходил вдоль строя. - Так точно, ваше императорское высочество! - ухватисто рявкнул урядник, засиявший от удачи. - А вы, Ютнер, жаловались... - Князь повернулся к своей свите: - Вы мне говорили, что в охоте недостает хороших егерей. Смотрите, каждый из этих молодцов... Чем занимаешься? - спросил он меня безо всякого перехода. - Студент, ваше императорское высочество! - Урядник Павлов опередил меня, разговор с князем доставлял ему несомненное удовольствие. - Студент? - недоверчиво переспросил князь, и глаза его похолодели. - А почему на тебе казачья форма? Видно, эти два понятия - студент и казак - он никак не мог совместить. Особенно после девятьсот пятого года, события которого были еще свежи в памяти высокопоставленных офицеров. - Вольноопределяющийся Лабинского конного полка, стипендиат канцелярии наказного атамана Войска Кубанского! - единым духом выпалил я, глядя прямо в глаза князю. Похоже, он успокоился. - Ютнер, - капризно сказал князь тучному черноголовому полковнику из свиты, - это же для вас сущая находка! Образованный лесничий, местный житель, отличный стрелок. Что вам еще нужно? Ютнер, соглашаясь, наклонил голову и сказал с небольшим акцентом: - Молодой человек через несколько дней должен слушать лекции в учебном заведении, ваше высочество. Его месте в аудитории, а не в Охоте. Разве потом, когда закончит обучение... - Все это мы устроим, - легко сказал великий князь. - Запишите его в охотники. А вы, Шильдер, потрудитесь сообщить наше решение в учебное заведение. Он снова обратился ко мне: - Ты доволен, казак-студент? - Так точно! - автоматически ответил я, не успев даже подумать, что означает это предложение. Князь задавал вопросы таким образом, что ответа на них не требовалось. Мне думается, он и представить себе не мог, чтобы кто-нибудь оспорил его мнение или решился сказать "нет". Я испугался уже позже. Неужели мое "так точно" означает согласие бросить учебу и остаться в Охоте? Или это на время? Спрашивать было некого - князь и свита уже удалились. Они пошли в церковь. Дальнейшее представлялось мне в розовом тумане. Подходили и поздравляли ребята, какие-то офицеры. А вскорости начались сборы, на улице собралась огромная толпа станичников, князь со свитой вернулись с молебствия. Со двора уже выкатывали экипажи, конвой построился, мы оказались в самом хвосте длинного поезда. Снова вышел князь, теперь уже без плаща. Толпа расступилась. Гости уселись. Кавалькада резво пошла под крики казаков. Вот и последний участок ровной степи. Голубовато-размытые контуры гор наплывали на нас. Над горами кучились белые, по-летнему тугие облака. Погода выдалась завидная. Гости торопились. Ими уже владело нетерпеливое желание поскорее окунуться в лесную чащу, встретиться со зверем, с приключениями. Это был охотничий азарт, не сравнимый ни с каким другим чувством. Не могу теперь вспомнить, радовался, тяготился ли я неожиданной переменой, жалел ли, что не успею к сроку, или был доволен, что остаюсь. Одно только знаю: происшедшее не печалило, не угнетало. Удачный выстрел, внимание князя... Вот и наш изождавшийся Псебай. Толпа с хлебом-солью. Священник впереди, почетные станичники при всех орденах и медалях, а среди них - высокий седоусый штабс-капитан, мой добрый отец. 2 Через час я сидел дома и обстоятельно рассказывал, что произошло в Лабинске. Отец торжествовал. Глаза его блестели, он многозначительно переглядывался с мамой, которую в последнее время стал звать не иначе, как полным именем - Софьюшкой Павловной. Она сидела напряженно и не знала, чего ей ждать от неожиданных событий: радоваться или огорчаться. Одно было очевидным: надо собирать сына в горы. Там холодно и бывают всяческие приключения. Она, конечно, уже решила сделать все возможное, чтобы обеспечить мне уют и безопасность в походе. Вечером мы с папой ахнули, когда увидели гору приготовленных вещей. - Ну, Софьюшка Павловна, нашему сыну недостает только кареты под этакую поклажу. - А что ты хочешь? - в свою очередь удивилась она. - В этакую даль - да налегке? И не думай, Андрюша, с одним ружьем и нараспашку я тебя не отпущу! После некоторых пререканий и споров мы раза в четыре поуменьшили груду вещей, потом уложили все необходимое в две седельные сумы и небольшой сверток. Но на теплой одежде настояли уже оба родителя. Знакомый черкес принес легкие опорки из кабаньей шкуры шерстью наружу; при подъеме в такой обуви короткая шерстка не дает скользить вниз, нога в них чутко фиксирует все неровности дороги. И уютно и тепло. Поздно к нам постучали. Вошел довольно молодой есаул с тонким, подвижным лицом и жгучими глазами, которые указывали на кавказскую кровь. Он коротко представился отцу: - Улагай, казенный лесничий. - А дальше заговорил так, будто, кроме отца и его самого, в комнате никого не было: - Мне приказано передать поручение от управляющего Охотой, господина Ютнера. Он извещает вашего сына, что выступаем завтра, ровно в девять утра. Егерь Зарецкий причислен к команде охотников при особе великого князя и подчинен адъютанту его высочества полковнику Владимиру Алексеевичу Шильдеру. - Шильдеру? Владимиру Алексеевичу? - Отец оживился, приятно пораженный известием. - Уж не тот ли самый, что служил на Балканах в последнюю кампанию? Есаул без улыбки сказал: - Да, Шильдер воевал на Балканах. - Господи, да мы встречались с ним, знакомы! Как же я не угадал его в свите! Непременно надо увидеться с однополчанином, ведь два года в окопах просидели... - Если позволите, - все так же сухо и вежливо сказал гость, - я передам полковнику ваше желание. - Да, да, буду очень благодарен. Улагай четко повернулся и ушел. Мне он не понравился. Уж больно самоуверен. Видно, характер имеет дерзкий и эгоистичный. Приятная, даже интеллигентная внешность ничего не меняла. Зато папа был прямо-таки растроган. Имя Шильдера пробудило в нем столько воспоминаний! Забегая немного вперед, скажу, что адъютант великого князя так и не соизволил встретиться со штабс-капитаном Зарецким, стареющим в глуши отставником. В тот вечер отец еще раз вспомнил про суховатого гостя. - Как мне известно, - со значением сказал он, - в ведомстве Улагая находятся все леса Лабинского отдела Войска Кубанского. Как раз по окончании курса угодишь в подчинение к господину есаулу. Не забывай такой возможности. Наверное, Улагай не всем нравится, но что делать, жизнь так сложна. Мне сказывали, что у него старший братец приближен ко двору. Я только кивнул. Отец уже не впервой заводит разговор о протекциях и чинопочитании. Делает он это из самых добрых побуждений, но, право же, мне от его слов не по себе... Еще до свету, когда я вышел за ворота, старый лезгин Пачо прогнал к перевалам небольшое стадо - четырех коров с телятами и десятка три баранов. Впереди стада шел сердитый бородатый козел. - Шашлык пошел, - скупо бросил Пачо, выразительно ткнув палкой в сторону гор. - Много народ кормить будем! Экспедиция получилась большая, сотня человек. Все охотники ехали верхами. Великий князь сидел на тонконогом вороном коне, одет был просто и как-то небрежно: серый мундир с низко нашитыми карманами, короткие сапоги, полупапаха, через плечо охотничий рог в богатой оправе. Он ни на кого не смотрел и никого не видел. Замкнулся. Мой начальник Шильдер, тучный и крепкий мужчина с широким, спокойно-задумчивым лицом, указал мне место позади себя и всю дорогу либо молчал, либо односложно отвечал Ютнеру, который ехал рядом и тоже не страдал красноречием. Возможно, они просто не выспались? Казаки охраны тихонько поговаривали о затянувшемся ужине в охотничьем доме князя. Словом, гости пребывали в дурном настроении. Долина Лабенка все больше сужалась. Вскоре поперек нее вылез длинный каменный увал, густо покрытый лесом. Лабенок грохотал здесь в полную силу, с трудом прорываясь через узкую щель под каменной громадой. Кавалькада втянулась в ущелье. Влажно и терпко в нос ударило лесом, прелым листом. Сразу похолодало от близости воды, потемнело от тесно сдвинутых, заросших буйной зеленью крутых склонов. Зеленая вода, местами тронутая белой пеной, мощно и неудержимо катилась по каменному ложу, заваленному обломками скал. Пахнуло дикостью, суровым воздухом первобытности. Я увидел, как передернул плечами великий князь. Тотчас к нему подскакал камердинер и, спросив разрешения, накинул на плечи меховой полукафтан. Желая поднять настроение замолчавших гостей, в колонне казаков позади затянули походную песню. Как на венгерской лесопильне у входа в ущелье, так и в Бурном, другом поселке у порогов, охоту встречали приубранные жители. Стояли толпой с хлебом-солью, с кувшинами кваса, яблоками, сливами. Обо всем этом заботился наш Павлов. Он выехал еще вчера, чтобы проверить безопасность дороги. При виде встречающих князь не сходил с коня, лишь приподнимал папаху и заученно улыбался. Спешил. Желанная охота была близка. Даже на последнем кордоне, где в Лабенок бешено врывался седой от пены Уруштен, не сделали дневки, лишь накоротке сошли с коней, осмотрели подковы, поправили вьюки. Вперед! Вперед! Тропа стала круто забирать в гору. Солнце склонилось к западу, ущелье наполнилось голубизной, потом таинственно потемнело. Но вереница всадников уже успела подняться высоко над рекой, и скоро охотники очутились на площадке среди громадных останцов. Отсюда открывался далекий вид на все стороны. Лес, лес и лес. Черный, где пихта, прозрачный, налитый светом в буковой заросли, подернутый дымкой в низинах и перепадах, расступившийся только там, где голые скалы надменно уходят вверх, брезгливо очищаясь от всего живого, или где чернеют провалы. Ни одного ровного места. Горы вверх-вниз, круто, покато, одна вершина за другой, сплетение хребтов, увалов, разрезанных широкими трещинами. Мерцание заснеженного зубчатого Главного хребта вдалеке. А над этим вздыбленным миром - тихое вечернее небо, подкрашенное закатным солнцем. Когда охотники поднялись на площадку, там уже стоял шалаш из свежих досок, горели костры. Пахло жарким. Повар его высочества, уехавший вперед, успел приготовить шашлыки для уставших путников. Мы пустили лошадей, посидели, отдыхая. Я подошел к самому краю розовой скалы и засмотрелся. В голову пришла мысль, что нет на свете места краше, чем Кавказ. Сюда приезжать за счастьем и покоем. Величие гор заставляет человека лучше познать себя, избавиться от всего дурного и наносного, стать таковым, каков ты на самом деле. И на наш лагерь вдруг взглянулось по-новому: ведь мы приехали сюда убивать. - Чего задумался? - Чья-то рука легла мне на плечо. Я обернулся. В тонкие крученые усы посмеивался Семен Чебурнов, егерь великокняжеской Охоты, большой мастер по всякому зверю. Он был года на четыре старше меня. В Псебае его знали как отчаянного охотника. - Красиво, - сказал я, еще раз окидывая взглядом быстро темнеющие горы. Он прищурился. - Не о том надо думать, вьюноша. Ты, можно сказать, отличился прекрасно. Ну, так не зевай, рассуди, как действовать. Ежели сумеешь показать себя на охоте, далеко пойдешь, попомни меня! Он такой, императорское высочество, бровью шевельнет - и вознесешься к небесам. Пальцем поведет - и будь здоров, только тебя видали, студент. Косякин уже шептал нам: расстарайтесь, братушки, наведите хозяина на зубру, он же так одарит всех, век помнить будете. От большого костра коротко свистнули. Чебурнов оглянулся. - Нас кличут. Похоже, чарка перед ужином. Идем. За самодельным низким столом сидели гости. Они уже отужинали. Тут же стояли три или четыре полупустые бутылки с красивыми наклейками. Вокруг собрались и подтягивались казаки, егеря. Пламя длинного костра плясало на бородатых лицах. Все смотрели на великого князя. А он с ожиданием глядел на Ютнера. Опомнившись, вскинул голову и быстро сказал: - Завтра выходим на место охоты. Но прежде чем потянем жребий и разойдемся искать удачу, давайте выслушаем наставление, которое желает сделать наш управляющий. Говорите, Ютнер. Управляющий встал, светлые глаза его скользнули по лицу князя. Коротко кивнув, учтиво сказал: - Наш хозяин и гость его императорское высочество великий князь Сергей Михайлович известен в кругу охотников как прекрасный стрелок и вдумчивый рачитель природы. Он тонко знает охоту, смотрит далеко вперед. Свидетельство тому - многолетнее руководство высокой российской комиссией по созданию законов об охоте, а также сохранение нашей Кубанской охоты, на земле которой мы имеем честь приветствовать его высочество. К общей приятности нашей могу сообщить, что за неполные два десятилетия после образования Кубанской охоты дикого зверя в горах заметно увеличилось. Вчера мы совещались, и великому князю благоугодно было заметить, что судьба горного зубра продолжает беспокоить ученых нашей страны, ибо зубры остались лишь в пределах Беловежской пущи и на Кавказе в очень небольшом количестве. Для всеобщего сведения хочу огласить факт, уже доложенный его высочеству, о том, что на территории Кубанской охоты мы насчитываем сейчас около семисот зубров. Стадо их возросло, но не достигло размера, который нужен для сохранения зверя. Позволительно спросить: нам ли, верным воспитанникам высокого хозяина нашего, стрелять без разбору все живое, что попадется на глаза завтра и впредь до конца охоты? Хочу напомнить господам охотникам и всем, кто присутствует здесь, что великий князь разрешил охоту на зубров только для двух гостей, которые впервые приехали на Кавказ. - Добавим, что в целях изучения, - вставил хозяин охоты и для убедительности поднял длинную руку с указующим пальцем. - Счастливые избранники эти, - продолжал Ютнер, - принц Петр Александрович Ольденбургский и полковник лейб-гвардии Владимир Алексеевич Шильдер. Если им посчастливится, они могут взять по одному зубру, шкуры и скелеты которых послужат для устройства чучел, в дар музеям императорской Академии наук, препаратор коей, господин Проскурин, находится среди нас. Что же касается охоты на другую дичь, то великое множество ее позволяет избежать запрета, и пусть удача в охоте на серну, оленя, кабана, медведя и горную птицу сопутствует вам, господа. - Ютнер поклонился князю и сел. Великий князь взглядом поискал кого-то в толпе. Вперед тотчас же выдвинулся капельдинер, и он приказал ему: - Всем по чарке к ужину. С прибытием! Ужинали быстро и весело. Чебурнов не отходил от меня и все подмигивал, очень довольный, что его предсказание сбылось. Постепенно костры потускнели. Фыркали отдохнувшие кони. Все тише становилось на бивуаке. Далеко от нас, где-то на горе за ущельем, раздался печально-зовущий и дерзкий рев оленя. Все прислушались, оживились. Князь высунулся из своего шалаша. Голова его, укрытая вязаной шапочкой с кистью, повернулась на олений зов. - Слышите, зовет! - произнес он и вздохнул, едва сдерживая желание тотчас мчаться на этот зов. - Рано они начали в этом году, - сказал Ютнер. - К суровой зиме, ваше высочество. - Нам-то погода даст поохотиться, как вы думаете? В последний раз, может быть, - отозвался хозяин охоты. - Это еще неизвестно, в последний ли, - заметил Ютнер. Тогда еще мало кто знал, что Рада Войска Кубанского, которая в самостийности своей не раз дерзала выступать в защиту собственных интересов даже против лиц императорской фамилии, уже вынесла решение ограничить срок великокняжеской аренды до конца 1909 года. И хотя решение Рады долго оспаривалось, исход событий беспокоил великого князя. Расстаться с таким прекрасным местом ему явно не хотелось. Но и вступать из-за Охоты в конфликт с кубанским казачеством царская фамилия тоже не желала. Именно казачьи полки только что подавили революцию, многие из них и по сю пору все еще "наводили порядок" в городах или охраняли помещичьи усадьбы в селах России. С "оплотом трона" Романовы связывали свое будущее и потому готовы были на многие уступки Войску Кубанскому. Хозяин Охоты понимал это. Нам позволили отдыхать до утренней зари. Чебурнов тотчас бросил на землю свою бурку, снял пояс, расстегнул ворот рубахи и лег, завернувшись полой широчайшей этой бурки. Вскоре он захрапел. Возле ближних и дальних костров переговаривались, смеялись. У ручья звякали котелками. Лишь близко к полуночи, когда черное небо ярко вызвездилось и на далеких вершинах холодно заблестели ледники, бивуак угомонился. Я лег возле своего коня, примостившись на войлочном потнике, пропахшем крепким лошадиным потом. Перед тем как уснуть, еще раз глянул в сторону дощатого шалаша, где почивал князь. Перед входом в шалаш горел переносный фонарь, тускло освещая фигуры двух казаков. Они сидели, обняв винтовки. Черные бурки делали их похожими на чугунные изваяния. 3 Поспать удалось не более трех часов. Предутренний холод разбудил не одного меня. Весь лагерь зашевелился. Из глубокой синевы тающей ночи выплывали темно-синие контуры одной вершины, другой, третьей. На траве, листьях березки, на лапах пихты серебряно и густо лежала обильная роса. Повара молча и сноровисто хлопотали у костров. Казаки, выскочив из-под бурок, подходили к огню погреться, натужно зевали и, оглядываясь на княжеский шалаш, кашляли в кулак. Наконец проснулись высокие охотники, сели к столу. Мы стоя завтракали у костров. Спешили. После завтрака тянули жребий - куда и с кем идти. Каждый из гостей в сопровождении двух-трех егерей и казаков с вьючными лошадьми отправлялся в свое урочище или на свою гору, выпавшую по жребию. Вместе с Семеном Чебурновым я попал к принцу Ольденбургскому. Наш маленький караван тронулся в сторону Мастакана, где, по предположению Чебурнова, находились зубры. Упитанный, скорый в движениях, с округлым лицом и живыми, хитрыми глазами, принц в своем опушенном мехом кафтане очень напоминал удачливого купца первой гильдии. Но на коне сидел хорошо, даже молодцевато. - Ты видел зубров? Сам видел? - то и дело спрашивал он егеря. - Целыми сотнями видел, ваше высочество! - Круглые, нагловатые глаза Семена чисто и честно глядели на принца. Врать он умел, про то вся станица у нас знала. - Целыми стадами ходют отселева на Бомбак и обратно. Опять же где им и быть, как не возля лугов. Мошки на верхотуре меньше, ну и трава... Можете не сумлеваться, найдем и стрелим, пустыми не возвернемся. Передав лошадей казакам и приказав им идти долиной, мы втроем начали подниматься по заросшему откосу к границе леса и луга. Шли тихо, принц - в середине, чуть приотстав от Чебурнова. Не успели пройти и версты, как Семен сделал знак и присел. На самой опушке леса, где скалы осыпались дресвой и прорывали гущу пихтарника, испуганно переступали с ноги на ногу четыре серны. - Жераны, ваше высочество, - прошептал охотник. - Бейте первую, а мы ударим по тем двоим. - Он даже вспотел от волнения, так ему хотелось выстрелить. - Не смей! - Принц строго замотал головой. - Сверни левей. Убьем эту мелочь, а зубров перепугаем. Не за тем вышли. - Так ведь синица в руках ловчей, чем журавль в небе. Но принц даже притопнул, рассердившись. Потом наткнулись на одинокого шписака - прошлогоднего оленя с тонкими рожками - и тоже не тронули. Утомительно долго двигались вдоль заваленного обломками скал крутого склона. Горы как вымерли. Тихо. Солнечно. Свежо. А над величавым Ачижбоком уже закручивались плотные облака. Похоже, там собирался дождь. Он часто идет в горах после полудня. В бесплодном поиске прошло три или четыре часа. День стал клониться к вечеру. Небо затянуло, пейзаж вокруг посуровел, настроение у принца упало. Кажется, он уже жалел, что не взял серну. Два или три раза где-то очень далеко ударили из винтовки. Звук этот возбуждал зависть. Семен все время уходил вперед, принц порядком утомился, полы расстегнутого кафтана на нем намокли и болтались. Изредка Чебурнов оборачивался, лицо его теперь не выглядело таким самоуверенным. - Где же зубры, егерь? - в сотый раз спрашивал принц, когда останавливались на коротком привале. - Где твои сотенные стада, обманщик? - Не враз, ваше высочество, - коротко и вежливо отвечал Семен. - Торопиться в горах дело мудрено. - Найдешь - одарю, - решительно сказал принц. Семен выразительно посмотрел на меня. С неба посыпалось. Сперва нехотя, редко, поток мелкий дождь шепеляво и настойчиво зашуршал по листве, облака опустились так низко, что, казалось, не падали совсем потому, что их удерживали верхушки пихт. Принц все чаще посматривал на часы, согнулся, выражал усталость и досаду. Охота явно не удалась. Особенно осторожно проходили через частый пихтарник. Дымка, вызванная мелким дождем, и сам дождь мешали видеть. Я отклонился чуть левей по склону, остановился, поджидая остальных, и припал плечом к теплому стволу дерева. Что-то словно толкнуло меня глянуть вперед. Из-за поваленного ствола старой пихты, покрытого изумрудно-зеленым мхом, горбато подымалась черно-коричневая холка невиданного зверя с широко поставленными ротами. Зубр... И всего шагов семьдесят. Зверь не увидел меня и не почувствовал. Первым движением было перехватить винтовку, изготовиться. Изумленный, даже напуганный этой встречей, я обернулся и увидел в пятнадцати шагах от себя присевшего Семена. Егерь делал знаки принцу, а тот, выставив перед собой магазинный маузер, выпученными, непонятливыми глазами смотрел то на Чебурнова, то на лес, куда тот указывал, и никак не мог догадаться, чего от него требуется. Шипящий звук достиг наконец его ушей. - Зубра смотрит, ваше высочество... В темнеющем просвете между тонкими стволами пихты рисовалась еще одна темно-косматая короткая голова с широким лбом я толстыми рогами. Голова была низко опущена, выше рогов бугрился мощный загривок. Я перевел взгляд. Мой зубр спокойно лежал на месте. Резкий выстрел раздался, ближний зубр вскочил и сделал на месте крутой поворот. Затрещали сучья, показалось, что за ним побежал кто-то маленький, с более светлой шерстью, но тут загремели еще и еще выстрелы, Чебурнов, со сбитой на затылок шапкой, с лицом напряженным и зверским, бил раз за разом по бежавшему под гору зубру. Свалить - вот чем жил в эту минуту упоенный охотой егерь. Спотыкаясь и падая, мы бежали за раненым зверем. Что он ранен, никто не сомневался. Кровь на земле, кусочек вырванного пулей мяса... - Я бил в бок, за лопатку! - хрипел на ходу принц. - Эта пуля была хороша, он далеко не уйдет. Раненого зубра увидели у ручья, в самом низу распадка. Зверь стоял, низко опустив голову, словно прислушивался к земле, которая так долго его хранила. Увидев людей, животное не сразу побежало дальше. Жизнь оставляла его. Чебурнов приложился с колена, выстрелил еще и еще. Принц разрядил, кажется, весь магазин. Буквально изрешеченный пулями, зубр сделал несколько шагов, ноги у него подкосились, он пал на камни и громко замычал от нестерпимой боли или от ужаса смерти. В следующую минуту туша его тяжело и неловко повалилась на бок. Никак не думал я, что этот великосветский человек может выделывать такие дикие коленца вокруг убитого зверя! Наверное, точно так плясали люди каменного века возле поверженного мамонта или пещерного медведя. Принц размахивал руками, маузером, подбрасывал ноги и, забыв об усталости, кричал что-то по-русски и по-немецки, прославляя себя и весь свой род до седьмого колена. Затем, вспомнив о Чебурнове, сунул руку за борт куртки, достал кредитку и царственным жестом протянул ее егерю: - Обещал? Бери. Спасибо тебе, казак! Семен с поклоном принял крупную деньгу, быстро сказал: - Мне бы еще братца устроить в охоту, ваше высочество. Ваньку. - Сделаю и братца, раз такая удача. Все сделаю! - Премного благодарен! - Хитрая рожица егеря подмигнула мне: проси, пока он добрый... Я смолчал. На душе было очень плохо. 4 Первый зубр, которого я видел. Мертвый зубр. Легендарный зверь, могучий горный домбай. В больших и темных, остекленевших глазах его застыл удивленный упрек. Что плохого сделал он людям? Разве нам так уж тесно на земле, что кто-то непременно должен исчезнуть? Или людям нечего есть, и мы, властители природы, вынуждены убивать, чтобы не умереть с голоду? Нет, не то, не то... Егеря Кубанской охоты, наблюдающие за зубрами, считали, что этот зверь остался только между Лабенком и Белой, в самых труднодоступных, первобытных лесах. Здесь последний их оплот, последнее убежище. Дальше зубрам уходить некуда. Везде люди, повсюду в лесах стук топора, из-за каждого дерева выглядывает винтовка. А теперь вот и здесь, в последнем убежище... Насладившись содеянным, принц послал меня разыскать лошадей. Стало быстро темнеть, а ночевать в мокром лесу ему не хотелось. Семен показал, где искать казаков. Я торопливо ушел. Но задание неожиданно упростилось. Казаки услышали пальбу из винтовок и сами двигались навстречу, посвистывая, чтобы не разойтись. Передавая распоряжение принца, я послал одного верхового в лагерь сказать, чтобы препаратор готовился к работе прямо с утра, а сам с двумя казаками вернулся к убитому зубру. Чебурнов уже потрошил зверя. Делал он это с умением и, я бы сказал, не без удовольствия. Такая гора мяса! Вырезав печень и добрый кусок мякоти, егерь затолкал все это в мешок, потом накидал поверх туши пихтовых веток и наказал казакам оставаться, чтобы "добре стеречь принцеву добычу". По темнеющему лесу мы поехали в сторону лагеря. Семен хорошо выбирал тропу. Он использовал какие-то звериные ходы, потому что без них, напрямик, через густой лес и каменные завалы, не только проехать, но и пройти невозможно. Тем более ночью. Принц покачивался в седле от усталости. Семен то и дело оборачивался: - Осторожно, ваше высочество, ветка нахилилась... Когда чернота сделалась непробиваемой, егерь, не сходя с седла, достал из подсумка подсушенные сосновые корни и зажег их. Красное коптящее пламя высвечивало из тьмы три шага впереди. Лошади пошли уверенней. Наконец мы услышали протяжный звук охотничьего рога. Он повторялся ежеминутно. Это на бивуаке давали знать припоздавшим охотникам. Минут через тридцать мы въезжали в лагерь. Принца приветствовали, как победителя. По команде Шильдера его сняли с седла и на руках понесли к столу. Там уже красовалась большая, фольгой обернутая бутылка. Но за столом еще не было великого князя, хотя его ждали с минуты на минуту. Принц весело рассказывал, как он послал "хорошую пулю" под лопатку дикому зверю, и посматривал на костер, где жарили мясо зубра. Остальные охотники тоже провели день не без добычи. Шильдер убил оленя и двух серн, еще один гость, имени которого я не знал, уложил серну и медведя. Осталось узнать, какая удача вышла великому князю. И вот показалось шествие. Впереди два казака несли фонари. За ними вышагивал княжеский конь, потом ехали егеря. Князь был счастлив, на лице его не осталось и тени всегдашней невысказанной обиды. Едва свалил он с седла свои длинные ноги, как похвастался: - Прекрасный олень попался, господа! Шестнадцать концов, можете себе представить! Подходящее украшение для нашего охотничьего зала в Боржоме. И еще серна и тур, тоже с хорошими рогами. Я вспоминаю, что в Швейцарских Альпах самые опытные охотники после недельного блуждания могут наконец подобраться к серне. А тут в первые часы охоты вдруг видишь удивленную мордочку серны всего в сотне шагов, бьешь на выбор. Ютнер, выношу вам признательность. Вы правы, животные здесь приумножились. И после этого отдавать Охоту в другие руки?.. Князь учтиво поздравил принца с удачей. - Теперь дело за вами, Владимир Алексеевич, - напомнил он Шильдеру. - Семеновские гвардейцы не могут подкачать! Хлопнули пробки. Ужин при свете фонарей шел весело. Семен, крутившийся поблизости от стола, основательно напробовался хмельного. Перед сном он отыскал меня, признался в удаче: - Слышь, я ведь братана своего, Ваньку, пристроил. Принц уже сказал великому, а тот кивнул, и Ютнер записал. Ванька больно охочь до ружья. Ну, теперь законно в охоте. А вот ты оплошал. Надо было и тебе стрелять. Хоть в небо. Глядишь, кредитка в руках. Цени! Аль ты зубра проглядел? - Видел. Другого. - Другого? А пошто не бил? - Разрешили только одного. - Вот дите! - Семен даже руками всплеснул. - Ну кто принца изругает, ежели он двух уложит! Иди даже троих! Это сказано - одного, а где один, там, значит, бей, пока патроны есть. Семен еще долго и словоохотливо болтал, и стало ясно, что егерские обязанности не очень стесняли Чебурнова, если он встречал на своем обходе зверя. Двуличие никак не укладывалось в моей голове, и я сказал Семену, что подобное нечестно, животных надо беречь. - Для кого? - с неожиданной злостью в притушенных словах спросил он. - Для их высочеств да прихлебателей разных? Хватит им. Приедут тут с фонариками, с новенькими маузерами, с бургундским и прочим, а ты гони на мушку ему, наводи на зверя! Да ежели им можно, то уж нам сам осподь велит. Кто хозява в этом лесу, скажи? Мы - хозява! Он осекся и пытливо, враз потрезвевшими глазами посмотрел мне в лицо. Испугался своих откровенных слов. Помолчал, подумал и все-таки напомнил: - Ты это... В общем, услышал - и забыл. Мало ли что середь друзей не говорится, понял? Уж если к нам попал, будь своим, понял? Даже проблеска простой человеческой любви к животным нельзя было уловить в словах Чебурнова. Я вспомнил, какое у него было лицо, когда всаживал в зубра пулю за пулей. Какая там жалость! На другой день принц на охоту не поехал. Семен со скрытой усмешкой сказал, что "его высочество зарьял", то есть переутомился. К нему прибыл специальный служащий в форме штабс-капитана и почта. Мы тоже остались в лагере. Неожиданно вестовой выкрикнул мою фамилию. К принцу. Велено тотчас. Семен проводил меня тревожным взглядом. Его высочество сидел в тени ширококронной дикой груши, закутавшись в теплый красивый халат. Солнце припекало, но с высот подувал довольно свежий ветер, и принц опасался его. Штабс-капитан почтительно стоял рядом. Не отрываясь от бумаг, принц спросил: - Ты в Лесном институте учишься? Скоро кончишь? Я ответил. Да, в Лесном. Да, скоро. Через год. - Значит, уже разбираешься в нашем деле. Вот мой управитель по лесам абхазской дачи, - тут он кивнул на штабс-капитана, - представил договор с лесоторговцем на предмет рубки леса. Хитрый купец не подписал: чрезмерно строгие требования. Прочти и скажи свое мнение. - И он подвинул ко мне большой лист бумаги. - Садись. У нас совет. За свой лес стараемся. И за червонцы, конечно. Принц сказал это смешливо. Но, прочитав первые строки договора на лесосеку, я понял, что высокое придворное положение владельца богатейших лесных дач на берегу Черного моря не мешает ему быть и хозяином и прижимистым торговцем. В договоре на продажу леса из гагринской дачи, который от имени принца Ольденбургского составил капитан Воршнев, было сказано: "Контрагенту, купцу Оркину, предоставляется право вырубить все буковые, ясеневые, кленовые, карагачевые деревья диаметром в шесть и более вершков на высоте груди (четыре фута от земли) и все пихтовые диаметром в девять и более вершков. На остальной площади дачи - все перестойные деревья диаметром в восемнадцать и более вершков. Контрагент обязан возле каждого срубленного дерева засевать семена той же породы на десяти площадках не менее одного квадратного фута каждая. За недоочистку пихтовых вершин и отрубков от коры контрагент уплачивает по одному рублю с каждого дерева. За неуборку дерев, повалившихся на визиры и дорогу, - по три рубля за дерево. Договор сей обе стороны обязуются исполнять свято и нерушимо". В документе чувствовалась крепкая хозяйская хватка. И забота о лесе. Уважение мое к капитану возросло. - Что скажешь? - Принц смотрел на меня хитрыми глазами. - Договор составлен умно, в полном соответствии с законами лесовозобновления, - ответил я уверенно, потому что так нас учили. - Но если ваше высочество позволит, я бы предложил дополнить его. - Ну-ну... - На Кавказе, где произошла вырубка, очень быстро подымается всякий лесной сор. Ежевика, бузина, крапива, разная трава. И она в первые два года наверняка заглушит посеянные площадки. Может быть, стоит возложить на контрагента ответственность за рост посеянных культур хотя бы в течение первых двух лет. Прополка, рыхление. Тогда лесовозобновление принесет плоды. Принц посмотрел на капитана. Тот мрачно высказался: - Оркин и без того наши условия подвергает сомнению. - Он возьмет с каждой десятины не меньше чем полторы тысячи золотом чистой прибыли! - закричал вдруг принц. - Скажи ему, что мы не отступимся ни на шаг! Внеси дополнение об ответственности за посев. Если же будет ломаться, то напомни между прочим, что лесоторговец Мезеринг, представляющий голландское общество кораблестроения, из-за одних только каштановых дерев хоть завтра подпишет с нами этот договор. Ему ведомо, из чего вытесаны стропила Реймсского собора и в каких бочках италийцы держат свои лучшие вина. Моей древесине цены нет, а он еще торгуется! Вот так. А тебе, студент, спасибо. И хотя зубра вчера ты не стрелял, вижу, голова у тебя на месте. А чего не стрелял, скажи? Растерялся? Не успел? - Жалко, - тихо ответил я и густо покраснел. Принц хотел что-то сказать, но вдруг сжал зубы и задумался. Немного погодя, отпуская меня, напомнил: - В три часа поедем глянуть, как распорядились со шкурой. Запись вторая Волки на скалах. Разговор Ютнера с хозяином Охоты. Большой костер в пихтовом лесу. За зубрами на Умпырь. Барс в капкане. Решение великого князя. 1 Хрусткий сентябрьский день раскрыл нам высокогорье во всей его погожей и яркой красе. Тронутые первыми морозами леса создавали чудную, будто волшебником рисованную картину. Добавьте к этому высокое, очень голубое небо, удивительную прозрачность воздуха, близкие - рукой подать - скальные вершины со снеговыми шапками, так величественно вписанные в горизонт, и тогда рисуйте в своем воображении пейзажи, лучше которых, наверное, нет на всем свете. Бивуак, заброшенный на высоту почти двух верст над уровнем моря, в этот полуденный час обильного солнца и ярких красок жил неспешной, малолюдной жизнью. Все уехали на охоту. Лишь у костра трудился повар с помощниками да лениво бродили несколько свободных казаков из обслуги. Невдалеке от лагеря пастух Пачо уложил на отдых баранту и додаивал третью корову, отгоняя гортанным криком нетерпеливого телка, который настойчиво тянулся к вымени. Я спустился к пастуху. Старый лезгин не спеша, с достоинством процедил молоко, отстегнул от своего ремня большую медную кружку с помятыми боками и, зацепив ею пенистое парное молоко, протянул мне: - Пей, молодой джигит, поправляйся. Молоко показалось необыкновенно вкусным. Оно вобрало в себя аромат разнотравья со здешних лугов и чистоту студеных ручьев, родившихся из недалеких ледников. Пачо стоял, широко расставив ноги в кожаных постолах. Скрестив натруженные руки на груди, перетянутой крест-накрест ремнями, горец задумчиво смотрел на скалы, на небо. Суровые складки на темном, заросшем лице его расправились. Что-то детское, доброе проглянуло в человеке, прожившем долгую жизнь. - Ва-ах! - полной грудью и с нескрываемой радостью выдохнул он. - Дивно все на горах! Вот почему у горцев много песен и голосистых певцов. Хорошие песни. Их не надо придумывать, они вьются вокруг, как вольные птицы. Все поет, ты слышишь? Лес поет. Цветы поют. И камни поют. Как же не запеть человеку, а? Только в горах велик Аллах! Здесь его хижина. Пачо осмотрелся с каким-то суеверным удивлением, словно надеясь увидеть вот тут, на поляне, вседержителя мусульман. С глазами, полными восторга, лезгин поднял голову и так, с запрокинутым лицом, вдруг пошел по лугу, пока не скрылся за густыми кустами неопавшего жасмина. Я не спеша вернулся в бивуак. Наш принц уже расхаживал одетый в охотничий костюм и понукал казаков. На меня он едва глянул. Я быстро оседлал коня, накинул вьючные сумы и оказался рядом с Чебурновым. Семен, проспавший под буркой все эти часы, успел собраться с небывалой быстротой. Он сидел в седле отекший, сонный и силился подавить зевоту. Так и не глянув на свою свиту, принц тронул коня, хотя едва ли знал, где искать тропу и вообще куда ехать. Чебурнов молча опередил его, и маленький наш караван начал пологий спуск к темнеющему урочищу. Сбоку и выше по горе послышались голоса, и тут мы сошлись с группой конных. То был великий князь со своими егерями. В его группе находился и есаул Улагай. Они меняли место сегодняшней охоты. - Неудача, Петр Александрович, - сказал князь. - Ходили, бродили, даже гай пробовали устроить, но так ничего и не нашли. Напугали вчера дичь, ушла. Переходим в другой район. А по пути решили на вашего зубра глянуть. - Я польщен, ваше императорское высочество! - Принц привстал на стременах и снял шляпу. - Вперед, егеря!.. Чавкая копытами, лошади перешли через болотце. Цепочка всадников забралась на более сухой, заросший мелколесьем склон. Некоторое время ехала выступом глубокого обрыва, опасливо поглядывая вниз. Второй хребет подымался слева, наискосок от нашей тропы. Скальные луга его светились под солнцем ярким разнотравьем. - Не всех распугали, ваше высочество, - сказал вдруг егерь Телеусов, сопровождавший князя. - Извольте глянуть... - и рукояткой нагайки показал на гребень освещенного хребта. Рельефно выделяясь на фоне густой небесной синевы, по обрезу хребта неторопливо шествовало несколько волков. Хищники, видимо, были сыты, тяжелы и потому не очень сторожки. Да и увидеть людей внизу, где тень от леса и скал, не так-то просто. До них было не менее восьмисот шагов. - Какая отличная цель! - оживился князь и мигом свалился с коня. - Только с упора, ваше императорское высочество, - предупредил Телеусов. - Извольте планочку переставить на восемьсот. Великий князь долго целился - уж очень ему хотелось свалить волка и удачным выстрелом оправдать пустой день. Прогрохотало. Волки остановились, потоптались на месте, беспокойно оглядываясь. Ни один из них не пострадал. Звук выстрела, размноженный многоголосым эхом, затруднял определение опасного места. Прогремел еще один выстрел. И тоже мимо. Волки побежали, но не за хребет, а почти параллельно нашей тропе. Громким шепотом князь приказал: - Стреляйте же! Уходят!.. Быстрее всех спустил курок Улагай. Его пуля пропела перед мордой одного волка, все заметили, как хищник бросился назад, ближе к нам. Чебурнов, так и не снявший винтовки с плеча, равнодушными глазами следил за стрелками. - Давай ты, Андрей. Покажи, как наши умеют, - тихонько сказал он. Я положил ствол винтовки на толстый сучок березы и перевел мушку на аршин перед бегущим волком. Толкнуло прикладом в плечо. Хищник на ходу перекрутился вокруг себя и, скользя по каменной осыпи, безжизненно пополз вниз. Остальные волки прибавили ходу. - Еще, еще! - громко кричал князь. Опять выстрелил Улагай. Его обострившееся, напряженно-злое лицо мелькнуло сбоку. Кажется, он все-таки ранил второго; волк сбавил скорость и скособочился, пытаясь достать языком рану на бедре, однако продолжал бежать. Ободренный первым успехом, я прицелился и выстрелил дважды кряду. Свалился еще один. Дальше стрелять не было смысла - хищники мелькали среди кустарников. Князь обернулся и, сощурясь, смотрел на меня: - Узнаю, узнаю! Не зря мы взяли тебя на охоту, студент! За волками бросились два казака. Я остался на тропе ждать их. Остальные поехали дальше. - Здоровый, чертяка, - сказал первый казак, сбросив на тропу убитого волка. - Пуда на три. А та - волчица: вишь, посветлей шерстью. Куда их теперича? Я не знал - куда, и хлопцы распорядились сами: содрали с обоих шкуры и повезли препаратору. Даром, что ли, лазили на откос? Глядишь, и купит. Мы подъехали к убитому зубру, когда все остальные давно уже были на месте. Люди успели затоптать всю поляну. Трещал валежник на большом огне. Сладко пахло вареным мясом. В стороне под руководством опытного академического препаратора разделывали голову зубра, еще трое натирали квасцами тяжелую растянутую шкуру. Принц в который уже раз рассказывал, как он убил этого зверя. Бородатый Ютнер сидел позади князя и задумчиво смотрел вокруг. Он заметил меня и сделал знак подойти. - Что волки? - спросил без особой заинтересованности. - Привезли шкуры. Один матерый. Куда прикажете? - Препаратору. Он подумает, что с ними делать. Не очень устали? - Мне нравится, ваше превосходительство. - Что нравится? Охота? - Темные брови Ютнера поднялись. - Все нравится. Жизнь в горах. Приключения. Он печально улыбнулся: - Вам нравится... Хорошенько смотрите вокруг, юноша. Особенно на зверей смотрите. Когда у вас голова поседеет, вы уже не найдете того, что видите сейчас. Зверь гибнет. Мы сами тому виной. Вот одним зубром меньше. Завтра еще. Так придет конец. Исчезнут, как столетия назад исчез в Европе черный тур. Это вам тоже нравится?! Я стоял и чувствовал, как неудержимо краснеют, даже пощипывают уши, щеки, лоб. Управляющий опять вздохнул. Никогда не думал, что он, Ютнер, способен так переживать. И где? На охоте, которую сам направлял и организовал. Разве не Ютнер позавчера сказал: "Пусть удача в охоте на серну, оленя, кабана, медведя и горную птицу сопутствует вам, господа"? Поощрение охотников не помешало ему высказать сейчас свое истинное отношение к тому, что происходит. Нечто похожее зарождалось и в моей голове. Гораздо большее, чем жалость к животным... - Что задумался? - спросил вдруг Ютнер. - Не понял меня, двуликого Януса? Нет, молодой человек, если сопоставить охрану Кавказа и вот такие наезды со стрельбой, преимущество будет на стороне охраны. А с этим... - он быстро глянул в сторону костра, - с этим приходится мириться. Иначе не будет и охраны. И тогда начнется всеобщее избиение. В первую очередь погибнет зубр. Ты только начинаешь службу, и тебе надо с первого дня понять это. А за волков спасибо. После того как гости уедут, мы найдем время еще поговорить с тобой. Он высказал все это вполголоса. Нетрудно было догадаться, что Ютнеру постоянно приходится балансировать у опасного порога. Вряд ли он может сказать подобное великому князю. Всех позвали к костру пробовать мясо зубра. Большие куски вылавливали из круглого котла, вместо тарелок пошли лопухи. Ели руками, по-дикому впивались зубами в мякоть, обгладывали кости. Мясо оказалось жестковатым, с горчинкой. Жир не плавился. Желтый, как воск, он скоро твердел. Словом, не бог весть какая гастрономия. Полковник Шильдер вытер рукавом кафтана жирный рот и сказал: - Вспоминаю, ваше императорское высочество, войну. Когда мы оттесняли из горных аулов черкесов, то находили в коптильнях целые склады сушеного и вяленого мяса зубров. Воины Шамиля стреляли их десятками, чтобы обеспечить свои отряды питанием. Так что, покончив с войной, мы в какой-то степени содействовали сохранению этого зверя. Ютнер невесело усмехнулся: - Вы, Владимир Алексеевич, забыли о сопутствующих войне опустошениях. По приказу командующего войсками в Черкессии генерала Евдокимова в горах вырубали и выжигали тысячи десятин леса, лишая зубров постоянного места обитания, загоняя их в неприступные ущелья. Этот зверь, позвольте мне напомнить, погибает не столько от пуль, сколько от нежелательного изменения условий жизни. Великий князь засмеялся, его маленькое лицо сощурилось. - Панихида над останками твоего первого и, наверное, последнего зубра, Петр Александрович! Не осанну поет тебе Ютнер, а награждает геростратовой памятью. Вот так-то, за твою храбрость и удачу. Но довольно, господа, петь заупокойную. Дело сделано, и чучело этого зверя скоро появится в залах императорского музея. Дело за тобой, Шильдер. Или после проповеди управляющего у тебя дрогнет рука? - Никак нет! - коротко бросил адъютант. - Жажду добычи. - Остается пустое: найти эту добычу. Так, Шильдер? Вижу, что ты не убоишься геростратовой славы. Хвалю! Бери себе моего егеря, он знаток зубров, наведет тебя на стадо. И его, - князь ткнул пальцем в мою сторону, - студента возьми. Если что, меткая винтовка сего отличного стрелка поможет тебе заполучить желанный приз. А мясо напоминает лосиное, не правда ли? Меня не оставляет мысль, что мы едим сейчас доисторическую пищу, которой питались люди каменного века. Так, кажется, ты объяснил мне, Ютнер? - Да, ваше императорское высочество. Зубр - старый житель на земле. Гуляет миллионы лет. Современник мастодонта и саблезубого тигра. - Вот видите! Знаю, что грузинские князья с особым удовольствием пили в старину и пьют доселе вино именно из зубровых рогов. Ценят их. - Князь Ислам в Абхазии имел набор подобных кубков числом в шестьдесят штук, а на пирах у князя Дидиана Мингрельского ходило до семидесяти кубков, - вставил Шильдер. - Откуда такие сведения? - Князь прищурился. - Читал записки доминиканского монаха Де-Люка о его путешествиях по Кавказу, ваше императорское высочество. Он описывал и охоту на адомеев, как здесь называли зубров, и княжеские пиры. - А можно ли верить монаху, да еще католику, а? - Князя уже затрясло от смеха. - Отличит он зубра от домашнего быка?.. Плескалось на лесной поляне красное пламя костра, хохотали довольные собой охотники, молча делали свое дело препаратор с помощниками. Уже никто не ел, насытились. Семен Чебурнов деловито отрезал от туши полоски мяса и развешивал их над огнем - готовил впрок. Не упускал случая пополнить свой вещевой мешок. Понемногу разговор стал опадать, лица делались задумчивыми. Не глухой ли лес так действовал на людей, напоминая им о вечности, о краткости человеческой жизни перед лицом этой вечности - перед огромными вековыми пихтами, неизносимыми красными скалами, вечно гремящей рекой?.. Князь оперся ладонями об острые колени, тяжело встал. И сразу весь лагерь поднялся. - В путь, господа, - сказал он. - Сегодня отдохнем, а завтра чем свет разъедемся искать охотничьего счастья. Пока седлали коней, охотники гурьбой подошли к разделанной наполовину туше и молча разглядывали это непривлекательное зрелище, совсем недавно бывшее могучим красавцем зверем. И тут принц сказал, высоко подняв от неожиданно посетившей мысли свои рыжие брови: - А помнишь ли, Сергей Михайлович, разговор в Гатчине с нашим государем императором? Когда мы встретились там, что он изволил молвить? Вижу, запамятовал. Тогда позволь напомнить. Разговор шел как раз о кавказском зубре, да-да! Государь молвил, что еще не видывал горного зубра, хотя и охотился на зубров беловежских. - Припоминаю. Но какая связь?.. - Надобно поймать молодого зубренка да переправить в царский охотничий парк. То-то порадуется государь, увидев еще не виданного зверя! Можно исполнить его пожелание? Великий князь вопросительно глянул на Ютнера. Тот склонил голову: - Ваше повеление для меня обязательно. Дам указание егерям. - И чтоб как можно скорей. У тебя, Петр Александрович, отличная память! Уже завечерело, когда наш отряд прибыл на бивуак. Князь сразу же скрылся в своем шалаше. Устал. У входа уселись два казака с винтовками и при шашках. Шильдер зашел в шалаш и тотчас вышел, подозвал повара: - Его императорское высочество изволили потребовать себе ужин в помещение. Быстро! Через несколько минут к шалашу потянулись один за другим четыре человека с блюдами на вытянутых руках. Семь или восемь костров ярко горели на поляне. Около одного ужинали с вином принц и другие гости князя. Вокруг других толпились казаки, слуги, егеря. И здесь обносили чаркой, но застолье не гомонило, как обычно, все старались говорить вполголоса. Из шалаша вынесли посуду. Туда опять заглянул Шильдер, вышел, поманил к себе урядника Павлова: - Песельников. Чтоб тихо и протяжно. Человек пятнадцать специально присланных из Екатеринодара казаков уселись недалеко от шалаша, пошептались и вдруг складно, многоголосо, но тихо запели известный романс "Ночевала тучка золотая на груди утеса великана...". Мелодию вели два тенора; их чистые голоса поднимались над приглушенными басами, дрожали и неслись над поляной, наталкивались на скалы, многократным эхом отражаясь в свежем воздухе. Все затихло и загрустило. Огонь плясал на бородатых лицах, горы строго слушали чудную песню, созвучную их простой и величественной жизни. Когда закончилась песня, никто не шелохнулся. Кони сбились за кострами, прядали ушами, но не фыркали, не двигались, завороженно уставились на огонь. В шалаш осторожно заглянул доктор. И по тому, как многозначительно поднял он палец, все поняли: князь почиет... Осторожно передвигаясь, гости и казаки стали укладываться на сон. Мы с Чебурновым лежали рядом. Утомленный Семен скоро стал дышать ровней, глубже. Уснул. Далеко протрубил олень, потом закричала, словно обиженный ребенок, неясыть. Внизу, от реки, стал вспучиваться туман, вскоре он достиг нашего лагеря, омочил кусты, бурки и лошадиные спины сизой росой, заставил плотнее запахнуть одежду. Я согрелся и тоже уснул. 2 Кто-то тронул меня за плечо. Спокойный голос сказал: - Вставай, Андрей. Собираемся. В предрассветной сини надо мной стоял Телеусов. Он был уже с винтовкой, при всей выкладке. Только тут я вспомнил, что сегодня мы с Алексеем Власовичем сопровождаем Шильдера, ищем зубра для полковника. Вскочил, побежал к ручью, плеснул на лицо ледяную воду и бросился за конем. Через десять минут, держа под уздцы своего гнедого Алана, я стоял вместе с Телеусовым у мохнатого - из веток - шалаша полковника и слушал, как тот ворчливо гудит на своего денщика, собираясь при слабом свете керосинового фонаря. Шильдер вышел, потянулся, спросил: - Куда в такой туман? Дорогу найдем ли? - Отыщем, ваше превосходительство, - успокоил его Телеусов. - Нам не впервой. Извольте я подержу стремя. Телеусов был старше меня лет на семь или больше. Удивительно спокойный, благообразного вида, с доброй улыбкой на губах, он годился бы, наверное, в священники, а стал егерем. Душа у него, как видно, была добрая. Разговаривая, даже споря, он никогда не подымал голоса, не кипятился. Движения его были плавными, любое дело он делал не спеша, но по-мужицки основательно. Словом, зарекомендовал себя как человек артельный, общительный и ладный. Не навязываясь, Телеусов сразу становился товарищем и другом. Вокруг него постоянно ощущалась атмосфера всеобщего уважения. Невысокого роста, с тощеватой легкой фигурой и продолговатым лицом, на котором темнели узкая, сбритая по щекам бородка и тонкие усики, он был постоянно окружен друзьями. Врагов у него, похоже, не было. Когда мы уже двигались по лесной тропе в непроглядном молочном тумане, Шильдер подозвал Телеусова, и они долго ехали рядом. Полковник недоверчиво выспрашивал, куда ехать и далеко ли отсюда. Алексей Власович спокойно и обстоятельно ответствовал, его тенорок действовал, видать, успокоительно, однако когда я услышал, что едем на Умпырь, то догадался, что ночевать будем не в лагере. Место это отстояло верст на двадцать от бивуака, за двумя перевалами. Но тогда я еще не оценил способностей следопыта-егеря, который знал всю округу, как свою собственную ладонь, и мог при необходимости сократить расстояние чуть ли не вдвое. За нами гуськом двигались еще пять всадников. Взошло невидное солнце, туман побелел и заколыхался. Подул холодный ветерок. Наверное, мы были все еще высоко, потому что вдруг увидели чистое небо, дальние горы и глубоченное ущелье справа. Там колыхался плотный, похожий на вату туман, а под этой ватой гремела река. Отвесные стены падали вниз на добрые полверсты. Впереди открылась долина, окруженная горами. Я не сразу узнал в редеющей мгле эту знакомую мне закрытую со всех сторон долину. Бывал здесь, бывал! Что за прелесть вот те группы толстых ширококронных дубов посреди слегка пожухшего, но еще цветного, шелкового луга! Что за пышные черемухи вдоль берегов трех рек, соединяющихся здесь! Какими прекрасно-плавными уступами сходят в долину высокие горы, одетые в зелень всех оттенков! А розовые и коричневые скалы в убранстве из редкого сосняка! Сгрудившиеся на южном склоне горные клены, выше которых девичьей белизной выделяются березняки... Телеусов остановил коня. Караван наш сжался, лошади затопотали по мягкой хвое; им не терпелось вниз, к лугам, сочный запах которых раздражал их ноздри. Голубые глаза егеря улыбались. - Чистый рай, ваше превосходительство, - сказал он просто и протянул руку в сторону долины: - Туточки жить да радоваться, а мы вот со смертью пожаловали. Шильдер сердито посмотрел на него: - Меня интересуют зубры! - Они теперича как раз попаслись и лежат где-нибудь на лесной опушке. Вот мы поедем краем долины, спешимся возля тех кленов, оставим лошадок и начнем скрадывать, пока не наткнемся на какое-никакое стадо. Коров не бейте, ваше превосходительство. Узнаете их по рогам: они тоньше и поболее загнуты вверх. Ну, и телом помельче. А бык - тот, значит, темней, вроде в медвежьей шерсти. Спешились, отдали коней и втроем пошли с ружьями на изготовку по лесу. Телеусов шагал саженей на десять впереди. Там, где мы проходили, смолкали птицы, уносились звери, лес позади оставался молчаливый и нахмуренный. Этот лес уже повидал войну, знал, что такое ружье. Полвека назад здесь маршем на юг пробирались батальоны русской пехоты, чтобы как снег на голову свалиться с высот перевала на горный аул Ачипсоу, где бушевало воинственное племя медовеев. Впоследствии там торжественно отмечали конец затяжной кавказской войны. Тогда поселок нарекли городом Романовским, а затем Красной Поляной. Прошло полчаса, час. Мы все крались по лиственному лесу, полному невнятных шорохов. Полковник уже нервничал, резко отбрасывал рукой ветки низко опущенных кленов. Вдруг Алексей Власович остановился, присел. Пригнувшись, мы осторожно приблизились, сели на корточки, затаились. Телеусов протянул руку вперед и влево. Смотрите... В сотне шагов от нас светилась небольшая поляна. На опушке в тени дубового подроста бугрились темные спины зверей. Кое-где трава скрывала зубров почти целиком, виднелись только рога. А на самой поляне играли три зубренка. Росточком разве что до пояса человеку, с коротконосыми головами и заметной бородкой, цветом светло-коричневые, с кудрявыми лбами, они по-телячьи резвились. Возня их была бесшумной, но веселой. Телеусов смотрел и улыбался. Шильдер вспотел от напряжения. Он поудобней пристроил свой короткоствольный крупнокалиберный маузер и, нащупывая цель, повелительно глянул на меня. Я изготовился. - Бьем переднего, - зашептал он. - Того, что с высокими рогами. Стреляй сразу после меня, слышишь? Для верности. Телеусов приложил ладони к груди: - Ваше превосходительство, то ж зубрицы... Нельзя, управляющий запретил. И малолетки с ними. Шильдер словно не слышал. Он прирос к английскому маузеру, поводил стволом и нажал на курок. Раздался сухой щелчок. А выстрела не последовало. Осечка. Полковник вскочил разъяренный, отбросил маузер и сиплым от волнения голосом рявкнул: - Черт побери это мерзкое оружие! Второй раз подводит! - И, побагровев, закричал мне: - Чего уши развесил? Бей! Но было поздно. Некого бить. Сухой щелчок достиг ушей зверя, который слышит звуки и запахи лучше, чем видит предмет. Стадо словно растворилось в лесу. Лишь треск донесся. - Вот и хорошо, вот и славно, - приговаривал Алексей Власович и улыбчиво, как ни в чем не бывало смотрел на Шильдера. - Осечка, ваше превосходительство, это же перст судьбы. Природа не дозволила переступить закон, погубить жизню материнскую. Не гневайтесь, чего уж там. Убей вы, и неловко станет, совесть заговорит. Ушли, ну и ладно, не одно стадо здеся, отыщем быков, вот тогда... Позвольте ваше ружье, я гляну, с чего бы оно... Слова эти, а может, и смысл, в них заключенный, немного охладили разъяренного полковника, но на меня он все еще смотрел строго-презрительными глазами: почему не выстрелил, не подстраховал? Я и сам не знал - почему. Между тем Алексей Власович вынул из магазина патроны, осмотрел их, разобрал затвор и показал Шильдеру: - Масла много, ваше превосходительство, извольте глянуть: полный ободок. Застарело. Ружьецо у вас отменное, только оно чистоту и сухость любит. А тут масло, да и воздух в горах дюже мокрый; бывает, что механизма не срабатывает. Вот на привале позвольте я отлажу вашу машинку, как часы будет. А пока протру хорошенько тряпицей, да и пойдем дальше, за добычей. Шильдер молчал. Полное лицо его с двойным подбородком словно бы потемнело. Как он переживал неудачу! Без слова благодарности схватил маузер и пошел дальше. Телеусов подмигнул мне, догнал полковника, потом опередил. Мы пошли гуськом, поднялись к березняку, и тут я понял, что зубров нам больше не видать. На границе лугов днем они не остаются. Телеусов наметил какой-то другой план. Какой?.. Минут через сорок Алексей Власович раздвинул орешник и глянул с уступа вниз. Мы тихо подкрались, вытянули шеи. - Уж не знаю, как и назвать это, не иначе подарок... Вон туда смотрите, где два куста шиповника. - Он шептал в самое ухо Шильдеру. Сбоку густого, как зеленый шар, куста выглядывала голова крупного оленя. А над головой ветвились чудесные, огромные рога матерого самца с многочисленными отростками, острые концы которых чуть-чуть светились. У Шильдера, видать, зашлось сердце. Он вдруг сел и приложил руку к груди. Даже глаза закрыл. Представил себе эту величественную голову над столом в кабинете... - Будете стрелить? Рогач спит, прогулял ночку, сердешный, намаялся. Во сне и примет смерть нестрашную... Отпустило, ваше превосходительство? Да вы не торопитесь, переведите дух, чтобы без суеты. Только тогда уж никакой надежды насчет зубра. На пять верст кругом зверя подымем. Теперь Шильдер уже не обращался ко мне. Он лег поудобнее. Телеусов раздвинул ветки орешника, подсунул под ствол плоский камень, чтоб точнее, с упора. Олень спал, свесив голову. Раздался выстрел, резкий и сухой. Рогача подбросило едва ли не на три аршина над землей, он еще сумел сделать два прыжка через луг, но все это сгоряча. Ноги у него подкосились, он рухнул головой вперед, взрыл рогами землю и затих. В дальнем конце луга мелькнули тенями несколько ланок. Тревожно закаркали вороны в пихтовом лесу. Сердито прокричала желна, отлетая подальше от опасного места. Шильдер встал и перекрестился. Благодарил бога за удачное убийство? Или вымаливал себе прощение? Широким платком вытер он лоб, шею и в первый раз за весь день улыбнулся. План Алексея Власовича удался. Где-то в этой долине остался жить обреченный зубр. Мы спустились на луг, подошли к поверженному оленю. Он лежал, откинув голову. Несколько минут Шильдер молча рассматривал жертву. Сказал, указывая пальцем на аккуратную дырочку в двух четвертях от передней лопатки: - В сердце. И все-таки сделал два прыжка. Вот сила! - Жить хотел, ваше превосходительство. Кто же не хочет? Всякая тварь бегит от смерти, да не всякая убегает. - Разделывайте, - сухо приказал Шильдер. - Хоть не с пустыми руками вернемся. Найдут нас казаки? - Непременно. Они на выстрел уже поспешают. День перешагнул за обеденное время. Напротив высилась пологая гора с пикообразной скальной вершиной. Ее называли "Сергеев гай", там когда-то удачно охотился великий князь. По нашему берегу вдоль реки шла охотничья тропа с мостками и отсыпкой. Вероятно, назад мы поедем по этой тропе. Хоть дальше, но безопасней. Когда подошли казаки, мы с Телеусовым почти уже сняли шкуру, отделили голову. Полковник лежал в стороне навзничь, подстелив под себя плащ и кафтан. Его глаза были устремлены в небо. Отдыхал, предвкушая триумф, когда заявится в лагерь с таким оленем. Рога поверженного зверя просто удивляли. Между их концами было точно полтора аршина, двенадцать концов ветвились в короне. Как он носил их, бедняга, не запутываясь в лесу? Они-то и погубили его. Уже горел костер, наскоро жарилось свежее мясо, чтобы подкрепиться перед дорогой. И вот тогда Шильдер сказал: - Переночуем здесь, ребята. Что-то я очень устал. Он все еще лежал. Казаки проворно натирали шкуру солью, обделывали голову. Вечерняя заря расцветила каменные вершины Цахвоа с ледником в глубоком цирке, белый хребет Больших Балкан и доверху зеленый Алоус. В природе опять разлился покой. Словно и не грохотал выстрел, и не пятналась трава сгустками крови. Алексей Власович попросил разрешения отлучиться со мной, чтобы подняться повыше и осмотреть дальние увалы. Шильдер, не открывая глаз, сказал "да", и мы пошли в гору. - Ты разумный человек, Алексей Власович, - начал я, желая как-то выразить ему благодарность за все происшедшее. - Ну уж и разумный, - отозвался он. - Тут особого ума не надо. Зубров-то на белом свете все меньше и меньше. Каждый зверь на счету. По их следу смерть так и ходит. Принц положил одного - и будя! Мы с тобой сохранили другого, оленем расплатились - и то на душе теплей. Как гости уедут, думаешь, тихо сделается? Как бы не так! Ты здеся, а какой-нибудь Лабазан уже на Бомбаке с винтовочкой шарит. Ты бегом туда, а вот тута уже абхазцы с мушкетами зубров стерегут. Ведь что, гады, проделывают? Свалят зверя, из шкуры ремней нарежут, мяса того возьмут пуд-другой, рога отобьют, а остальное шакалам. Находил я такие клады. - Зачем ремни-то? - Пояса, понимаешь, делают и продают. Поверье у них старое: с таким поясом роженица-баба будто бы проще, легшее дите рожает. Большие деньги за такой пояс берут! Ну, и рога, кубки, значит. В серебро отделают, полировку там аль еще как - князю своему с поклоном, тот рублей за такой подарок не жалеет. Нагайкой надо, а он одаривает, темный. Зубров все менее, им уж и дыхнуть негде, Умпырь-долина да Киша остались, ну, Молчепа еще, Абаго. Зажаты со всех концов. - А что за Лабазан, я давно слышу... - Этого черта так просто не словишь. Сам тебя норовит словить. Уж сколько годов по Охоте лазит. Хитер и ловок, как рысь. Не знаю, куда определит тебя Ютнер, но если б нам вдвоем супротив него, можно бы и отвадить. Не добром, так боем. - Чебурнов не поможет? Телеусов даже остановился и вдруг пальцем мне погрозил: - Ты с ним осторожно, Андрей. Мозги у него крысиные. Продаст и перепродаст. Летось я предлагал: "Пойдем, Семен, словим Лабазана и накажем". Юлил, юлил и вывернулся, не захотел. У Семена сердце жестокое, деньгу страсть как любит. Ванька у него, брательник, такой же. И вот, на должности... Мы вскарабкались на останец; высоты в нем было саженей сто, не менее. И огляделись. Солнце уже не заглядывало в долину, лучи скользили только по верхушкам гор. Далеко на востоке горели красным две шапки Эльбруса. Еще дальше смутно рисовался в небе Казбек. Глаз ухватывал горы на много верст. Дух захватывало от широкого, многоцветного вида. Позади горбился близкий и высокий хребет Псеашхо. На его зубчатых скалах перебегали видимые отсюда туры. Телеусов очень осторожно вынул из своего вещевого мешка аккуратно завернутый бинокль, сдул с него пыль, протер стекла мягкой тряпочкой и только тогда приставил к глазам. Бинокль был старый, потертая медь на нем блестела, егерь относился к "инструменту", как называл он его, с величайшим уважением. Он долго разглядывал хребты и долины по сторонам Сергеева гая, потом опустил бинокль и вздохнул: - Душа у меня неспокойна, парень. Мы тут ходим с их высочествами, а на Белой и Кише никакой охраны. То-то взыграли теперь охочие до разной дичины казаки из предгорных станиц! Уж они-то попользуются моментом, это точно. Вот и сейчас дымок в той стороне нащупал. Кто такой? Зачем костер в лесу? Уж скорее бы охота съехала, чтоб своим делом заняться! Ты с принцем ходил, ничего такого он не говорил - когда собираются до дому? - И намека не было. - А тут погода, понимаешь, как нарочно. Хоть бы хмару на горы накинуло. Живо побежали бы отселева. Он опять вздохнул, затем принялся вытирать бинокль, завернул, завязал его и уложил в мешок. Быстро темнело. Мы стали спускаться. - Эх, зря фонарь не взяли! Хоть ощупкой лезь! - И юзом, не жалея штанов, спустился по осыпи, в конце которой лежала вывернутая с корнем сосна. Я поехал следом. Возле сосны Телеусов присмотрелся, топориком нарубил обсохших корней, расщепил их, связал пучок толщиной в руку и с аршин длиной, запалил конец и победно поднял яркий факел повыше. Тьма расступилась, под ногами стало видней. Пошли скорее, а когда вошли в редкий лес, то в недвижном воздухе факел засветился еще ярче. Впереди на корявом грабе в этом свете блеснули два круглых зеленых глаза. - Кто там? - я снял с плеча винтовку. - Поди хозяин здешний, барс. Не бойся, Андрей, на огонь он не бросится. Он редко когда человека задевает. Ну, если уж на дороге встренет или обижен чем. А так у него к сернам да к волкам все больше аппетит. - К волкам?.. - Первое для барса пищевое удовольствие. Думаешь, кто прореживает в горах этих хищников? Наш брат егеря? Как бы не так! Барсы. Это по их части. Вот и посуди, враг он природе али друг. Только их в Охоте, барсов-то, раз, два - и обчелся. Вот здеся да еще на Балканах, там на перевале след попадается. Более нигде. Шкура, понимаешь, больно красивая. И не силой перевели, а хитростью. Капканами разными, а то и просто петлей. Факел еще не догорел, а мы уже приблизились к своему временному лагерю. Для полковника казаки поставили шалаш из пихтовых веток. Кони паслись расседланные, но не спутанные. Зачем их путать, если они и без того не отходили от костра. Из лесу на них то и дело накатывались страшные запахи медведя, барса, волков. Только и есть защита - человек с огнем. Шильдер сидел у костра на корточках и ужинал, ножом счищая с самодельного шампура зажаренные с луком куски оленьего мяса. Перед ним стояла бутылка с французской наклейкой и серебряный бокал. Он часто прикладывался к нему и, может быть, потому встретил нас приветливо: - Садитесь, лесники, шашлыков много и вот попробуйте - бургундское. Эй!.. Денщик подскочил, в руках у него появились две медные кружки, непривычно высокие и узкие, и еще одна бутылка. Кружки тотчас наполнились. - За удачу, ребята! - Полковник поднял свой бокал. - И чтобы не последний!.. Мы выпили, я - до дна, с удовольствием, а Телеусов только пригубил и равнодушно поставил вино. - Ты что это? - сурово спросил Шильдер. - Такое вино!.. - Не потребляю, ваше превосходительство. - Старообрядец, что ли? - Никак нет. - Тогда какому же ты богу молишься, лесник? Если православный, то не запрещается. "Веселие Руси в питие есть..." - так пишется в старинных книгах. Сам святой Владимир, первый на Руси христианский князь, на своих пирах пример показывал. - Я тоже, ваше превосходительство, крещен и в христианской семье родился, а вот раз уж вы спросили, какому богу верю, то, по правде сказать, вот этому, самому великому... - и широким жестом обвел вокруг себя. - Черт знает что! - пробормотал Шильдер. - Это как же тебя понимать, казак? Кто великий-то? Весь мир? Природа? - Угадали, ваше превосходительство, она самая. Уж верней ее, красивше и правдивей ничего на свете не сыщешь. Поклоняюсь с тех самых пор, как познал. Верую, гляжу не нагляжусь, сберечь стараюсь. Шильдер вдруг захохотал: - Пантеист*. Японец на Кавказе! Последователь Спинозы! Вот уж не ожидал! Русский человек в княжеской Охоте - и с такой религией! Ну, братец, не смеши. И никому больше не говори, если ты всерьез. Природа - природой, а вера - верой. Ты хоть иконы-то признаешь? ______________ * Пантеист - человек, обожествляющий природу. - А как же! И в церкву хожу. И дите у меня крещеное, и супруга. А вот душа ищет - ищет главное и находит токмо в природе. Я с детства в лесах, ваше превосходительство, может, потому и врос в свое теперешнее понятие. - Ладно, пантеист или еще там как, но в какой-то мере я понимаю тебя. Иной раз сам готов перед такой красотой на колени стать. Сижу вот один, пью и за погубленного красавца оленя переживаю. Понимаю, что плохо, кровавая охота, а пересилить себя не могу, руки к маузеру так и тянутся. Христианин! - Это слово он произнес с некоторой издевкой, тут же глянул на бутылку, резко перевернул ее над своим бокалом, так что вино плеснулось через край, и, бороду запрокинув, выпил до дна. На меня посмотрел: - Что не пьешь, студент?.. Я послушно выпил. - Ну, а песню ты можешь, лесник? Должен уметь, раз красоте поклоняешься. - Он смотрел на Телеусова как-то иначе, чем до этого разговора. Уважительнее, что ли. Алексей Власович не ответил, уселся поудобнее, подумал и тихо, словно для одного себя, запел. Чем дальше, тем проникновенней, от души: Я рад тому, что сердце ясно Во мраке светом расцвело, Что весть о радости живую Я всем живым с улыбкой шлю. Я рад тому, что здесь живу я, Что землю и тебя люблю... Казаки подошли к егерю. И хотя мелодия была им знакома, слов они не знали, ждали, когда начнет другую, чтобы подхватить. Это была импровизация на стихи Семена Астрова, известные в Петербурге. Телеусов умолк, извинительно улыбнулся казакам и приятным тенорком запел казацкую песню о разлуке с невестой. Мы все подхватили, полковник тоже, песня вышла хорошая, за сердце берущая. Ближе подтянулись кони. Их милые морды с влажными глазами, в которых плясало отраженное пламя, свесились, уши стояли торчком. Кончили песню. Шильдер встал, и мы все встали. Хмельной, он подошел к Алексею Власовичу, молча похлопал его по плечу, словно отпуская грехи, молча отошел, снял кафтан и полез в свой шалаш. Мы завернулись в бурки и мгновенно уснули. 3 Караван шел через густой туман. Влажный воздух ощущался лицом, руками. Одежда, оружие, лошадиная шерсть - все покрылось капельками воды. В тишине глухо цокали по камням копыта. Справа гремел Лабенок, но мы его не видели. Было часов пять, не больше. Позади осталась прекрасная долина. Впереди стояли высокие Балканы. Тропа стала отходить от реки, шум воды стихал. Подъем делался все круче. По лошадиным бокам хлестали ветки густого и мокрого жасмина. Трудно в такую погоду понять, какой начинается день - ветреный или дождливый. Лишь когда поднялись достаточно высоко, воздух стал очищаться. Туман пошел хвостами, впереди в небе проглянула белокаменная, почти доверху одетая в зелень гора. Она уходила по левую руку в далекую бескрайность, тогда как в правой стороне твердь вдруг обрывалась отвесной стеной. А в сотне саженей от обрыва, уже на другом берегу реки, почти так же отвесно в небо подымалась другая гора. Весь ее бок редкими пятнами покрывали сосенки и густолистый боярышник. Знаменитое ущелье на Малой Лабе, зеленая вода которой клокотала в бездне, скрытой ползучим туманом. На самом верху спешились, дали коням отдышаться после затяжного подъема. Шильдер смотрел по сторонам, лицо у него было задумчивое. Потом уставился на Телеусова. Хотел понять, что ли... Алексей Власович тем временем осмотрел подковы у лошадей, покачал головой. Стерлись не только шипы. От толстой ободины остались лишь блестящие тонюсенькие полосочки. Спускались, ведя лошадей в поводу, скользили по мокрому камню, хватались за кусты. Кони похрапывали, боялись. Наконец тропа подвела к самой реке и стала мягче. Впереди послышались голоса, из-за поворота резво выскочили два всадника на легких, озорных лошадях. - Вот они! - радостно закричал передний. Это были казаки из лагеря, посланные искать нашу группу. Перебросившись десятком слов и убедившись, что в помощи мы не нуждаемся, разведчики развернулись на узкой тропе и поскакали назад. Шильдер приосанился в седле: представил себе, как его встретят на княжеском бивуаке. Караван пошел быстрей. Через какое-то время сделали привал, чтобы наскоро поесть и дать передышку коням. Ополаскивая лицо у Лабенка, я обратил внимание на тонкую полосу вдали над рекой. - Что там? - спросил я у Телеусова. - Висячий мостик для перехода. Мы через него на Белую ходим. Одна такая переправа, считай, на полсотни верст. Счас мы с тобой сходим до этого мостика. Он попросил разрешения у полковника. - Зачем? - поинтересовался тот и вынул из кармана часы, чтобы напомнить о времени. Он хотел успеть до вечера. - Барса надо глянуть, ваше превосходительство. - Глянуть? Может, стрельнуть собираешься? Он спрашивал с затаенной надеждой. Еще бы! К оленю - да красивую шкуру дикой кошки... - Ни в коем разе! - как-то даже испуганно ответил Телеусов. - Мы их сберегаем, барсов-то. Полезный хичник, волков убивает. На этом мостике ихний переход, переправа, значит. Они плавать не охочи, как и все кошки, да еще в такой реке. А на другой берег нужда есть переправиться, вот по этому мостику и ходят, даже следа человеческого не боятся. Тут злодеи ухитряются на барса ловушки ставить. Я не один раз капканы сбрасывал. Не токмо барс - наш брат егерь попасть может. Думаю, и теперь что-нибудь есть, давно не проверял. - Изволь. Но скорей! Когда мы вдвоем подошли к мостику, в кустах на той стороне кто-то шибко завозился. Телеусов остро глянул на меня: - Попался зверь... Мостик был из тех, какие заставляют подумать, прежде чем ступить на него. Да еще если опасный зверь на самом сходе. Тонкие поперечные доски в шесть четвертей длины неплотно были привязаны к двум железным канатам, покрытым густой черной ржавью. Выше настила - в пояс человеку - тянулись два более тонких каната, редко сплетенных смоляными веревками с самим мостом, нечто вроде перильцев. А внизу, на расстоянии семи или восьми саженей, под шатким переходом бесилась пенная вода, плевалась на береговые камни. Попасть в нее - все равно что сигануть в могилу. Похожий на длинную люльку мост тихонько покачивался. - Вот что, браток, - сказал Телеусов. - Вставай к тому камню и бери на мушку самой куст, а я буду переходить. Ежели что - сам понимаешь... - А кто там может быть? - Не видать отсюдова, на земле лежит. Какой-то зверь. Ладно, если волк или лиса. А ну как барс? Да пусть кто хошь. Выручать надо. Повесив винтовку под руку, плотнее нахлобучив картуз, он ступил на шаткое сооружение. Куст снова задергался. Я взял его на прицел. Телеусов двигался осторожно, все время сбивал шаг