Андреевич избрал начальника охраны заповедника, по фамилии Астраханский, Бориса Задорова и охотоведа, нового человека на Кавказе - Клементьеву. Когда Астраханский со свойственной ему пылкой амбицией стал ввертывать словечки о "форсировании Белой", о "траверзе" перевала на Бамбаке и без конца "якать", Зарецкий строго прервал его: - План перевозки продуман в деталях. Вам, как члену группы, остается изучить этот план и точно исполнять его. И поменьше громких слов. Сам директор, занятый хозяйственными делами, не рвался участвовать в хлопотливой операции. Его вполне устраивало, что за перевозку отвечает Зарецкий и научный отдел. Зоологов это тоже устраивало. Снова и снова они проверили загон, остолбили и осмотрели будущие выпасы, родильные стойла, а остаток времени потратили на устройство огорода, который добавит зубрам корма зимой. Уже знали, что прибудут пять зубров, и все расчеты сверяли по этой цифре. Егеря и зоологи выезжали на дорогу, наметили вдоль просеки места охранения и ночного отдыха для зверей. За один день зубры не могли одолеть горную дорогу. Предупредили жителей Сохрая: быть начеку! Маленький лесной поселок миновать не удавалось, он находился примерно в середине пути. Близ его наметили остановку. Здесь зубры проведут еще ночь. Любопытство пресекали заранее: ни к чему выходить к зубрам с хлебом-солью, нельзя их пугать, они характером не похожи на коров и быков из домашнего стада. На ночевке заготовили траву, сечку, соль - все на виду. В Москве хлопоты были иного порядка. Зарецкий пришел к Макарову, доложил о готовности, сказал: - От станции Ново-Алексеевки вагон пойдет до Запорожья. Потом - Волноваха, Донецк, Таганрог, Ростов, Армавир, Белореченская, Майкоп. И наконец, Хаджох. Я называю только железнодорожные узлы, где вагон будут перецеплять. Тысяча километров, семь или восемь разных поездов. Зубры могут провести в дороге две-три недели. Трудно для них. - Что предлагаешь? - Василий Никитич, очень похожий добрым лицом, бородкой, даже рубашкой с пояском, на Михаила Ивановича Калинина, подвинул к себе блокнот. - Просить содействия наркома путей сообщения. Груз необычайной ценности. Чтобы без задержек. - Так. - Макаров записал. - Еще что? - Большой пульмановский вагон. Только в нем клетки станут свободно, найдется место для воды, кормов и для нас, кто будет сопровождать. - Ну а звери? Здоровы, подготовлены? - Я только что из Аскании-Нова. Зубриц и быка отбили, они в отдельном загоне. Прививки сделаны. - Поехали, ходатай! Сперва в Академию наук. Они попали удачно. Президент Академии Владимир Леонтьевич Комаров, ботаник с мировым именем, находился у себя. - Знаю, наслышан, - сказал он, едва только заговорили о зубрах. - Кавказ? Под ваше начало, молодой человек? Ответственность очень велика. Но и почетна! Одно огорчает: не чистокровные зубры. Чем я могу помочь вам? - Письмо наркому путей сообщения о срочной перевозке. - Вы заготовили? - Он прочитал. - Сейчас перепечатают на нашем бланке. Только вы сами поговорите с путейцами. Желаю успеха. Одна из самых добрых операций, какие приходится проводить цивилизованному обществу. Воссоздание утраченного вида. Надежда на направленную селекцию. Опыт такой селекции у нас есть. Наркома они не застали, пришлось оставить письмо. Зарецкий приехал на другой день. Его направили в Главное управление перевозок. Здесь он получил копию письма, которое пойдет начальникам трех южных дорог. - Когда нужен пульман? - спросил начальник управления. - Двадцатого июля. Твердо намеченный день. - Мы проследим за подачей и продвижением. Так распорядился нарком. - И усмехнулся: - Кого мы только не возили! Даже слонов из Одесского порта. А вот зубров, кажется, не доводилось. Зарецкий поправил: возили и зубров. В Крым. Но тогда обошлось без наркома. Стояло зрелое лето. Улицы Москвы заполнила сизая, густо пахнущая асфальтом жара. Звенели красные трамваи. Над новенькими зданиями станций метро даже днем горели красные буквы "М". Со стороны недалекого Кремля донесся перезвон курантов. Столица жила своей обычной деловой жизнью. Перед тем как уехать в Асканию-Нова, Михаил Андреевич зашел к своему учителю профессору Гептнеру. - Пропуск зубрам на Кавказ! - И протянул письмо наркома. Владимир Георгиевич бегло глянул на бумагу. - Вы понимаете все значение происходящего? Его историзм? После жестокого преступления, когда война и разруха уничтожили еще один вид млекопитающих, общество впервые - да, впервые! - принимает меры для восстановления этого вида. Не частные лица, не филантропы, а государство! Как хочется, чтобы это было событием не единичным! Соболь, выхухоль, полосатый тюлень, белый медведь, кавказский барс, дальневосточный тигр... Сколько больших и малых зверей в опасности! Я уж не говорю об Африке, Америке. Будьте на высоте, Зарецкий. Такое благородное предприятие!.. - Считаю за честь для себя... - начал было Михаил. - Рано, рано! Вот когда зубры будут на месте. Плюньте через левое плечо. Вам работы и работы! Вспоминаю, как мне недавно пришлось поволноваться из-за беловежских зубров. Когда началось освобождение Западной Белоруссии, в пуще насчитывалось что-то около двух десятков зубров кавказско-беловежской линии. Война есть война. Я обратился в Наркомат обороны с просьбой взять зубров под защиту. И что бы вы думали? Сам нарком распорядился об установлении охраны в Беловежской пуще. Недавно получаю письмо от знакомого зоолога. Семнадцать зубров на вольном содержании. Уцелели! - Выходит, мы поспешили со своими зубробизонами, - сказал Зарецкий. - Коли есть чистопородные... - Поспешили?.. О, нет, как раз вовремя. Вспомните, что происходит сейчас в Европе! Кто может предсказать будущее? Так что, дорогой друг, торопитесь делать полезное дело. Первая партия - не последняя. Привезем и чистопородных. 3 Красавца Бодо загнали в угол. Не мешай! Он сопротивлялся, задирал хвост и с угрожающе склоненной головой, так что бородой чуть не подметал пыль у передних копыт, набегал на изгородь, за которой творилось что-то необычное. Но всякий раз люди, вооруженные палками, отгоняли его в дальний угол и криком выражали неудовольствие, едва Бодо опять делал несколько скачков в их сторону. Вожак асканийского стада, отец пятидесяти сыновей, дочерей, внуков и внучек, он имел основания для беспокойства. Бодо видел, как из его большой семьи отбирали и увозили зубриц и зубров. Откровенно говоря, он не питал особо родственных чувств к потомкам. Его раздражение усиливалось по другой причине: положение владыки обязывало охранять стадо. Проклятые перегородки! За одной из них, где еще недавно Бодо гулял со старыми своими подругами Волной и Еруней, бегали люди с палками, слышались понукающие крики, а зубры, размахивая хвостами и приоткрыв рты, носились по загону, пока не попадали в узкий проход и в струнку. Оттуда они уже не возвращались. Сперва молодой Журавль, статью очень похожий на отца, такой же черно-коричневый, мощный, с высоким загривком, с литыми мускулами, очутился в струнке. Люди что-то сделали с Журавлем, и он исчез в темном проеме ящика. Застучали молотки, ящик откатили к машине и подняли тяжелый груз в кузов. Бодо терпел. Но когда отбили Еруню и она также исчезла, он сорвался с места, набрал скорость и так хватанул могучим лбом по плахам, что две из них треснули и разошлись белым разломом. Пережидая звон в голове, Бодо отступил. К пролому подоспели люди с палками. Одни громко кричали, другие сноровисто вгоняли в забор свежие плахи. Часа через два за Еруней последовала Волна, потом две молодые зубрицы - Жанка и Лира, его внучки. Загон опустел. Для Бодо открыли вход в другой загон, там его встретили с десяток зубров и зубриц, он обошел их и успокоился. Не все потеряно. Бодо лег в густую тень под сараем и скоро задремал. И вновь ему привиделся тот странный сон, что уже был когда-то: черный лес на крутых камнях, прохладный ветер с запахом снега и воли, простор без конца и края. Бык вздохнул, как вздыхают о потерянном рае, и еще ниже склонил широколобую морду. А машины с зубрами уже катились по дороге к станции. Чисто вымытый пульмановский вагон стоял в тупике. Клетки грузили споро, весело, Михаил Андреевич командовал, потом побежал на станцию, а вместо него стал распоряжаться Астраханский, пока не подошел пыхтящий паровоз. Лязгнули буфера, вагон мягко дернулся. Еще через час подкатил красно-вагонный поезд, пульман прицепили в хвост, и состав, похрамывая на стыках, поволок зубров на северо-восток. Далее все развивалось по сказочному сюжету. В Запорожье вагон прицепили к пассажирскому поезду, без остановок промчали через Донбасс, и только уже в Ростове что-то надломилось в строгом расписании движения, за которым следили из Москвы. Но затем редкостная оперативность путейцев принесла радость: поезд прошел с курьерской скоростью до Белореченска, и вот уже специальный паровоз потащил вагон по железнодорожной ветке в Майкоп, оттуда - по долине Белой, мимо Абадзехской до знакомого Хаджоха. Здесь стальная колея кончалась, вагон поставили у наскоро сооруженной платформы. Конец пути. Всего трое суток. Пасмурное, но теплое утро открылось взору сопровождающих, когда двери вагона откатили на всю ширь. Облака цеплялись за скалы над лесом. В безветрии резко пахло мокрой травой и горьковатым духом зрелого дуба. Зубры глядели из клеток на зеленый чуждый мир. Глаза их блестели испуганно и настороженно. Подошли грузовые машины. Много людей столпилось у вагона. Астраханский всяко оттеснял их. Зарецкий с удивлением осмотрел толпу: ни отца, ни старых егерей. Что такое? Ведь он телеграфировал из Ростова... Ящики поставили в машины. Туда же забрались сопровождающие. Несколько человек поскакали вперед верхом. На тихом ходу поехали по узкому карнизу вдоль Белой. Здесь всегда было мрачно, а в такой пасмурный день все вокруг выглядело как в сумерках. У Даховской переправились через реку без приключений. За станицей дорога вошла в лес, стала более грязной и ухабистой. Буксовали, всем миром вытаскивали воющие машины из глубокой колеи, но с каждым километром одолевать путь становилось труднее. Выехав на поляну, окруженную грабами, остановились. Дальше шла просека. Не для машин. Зарецкий соскочил с подножки и осмотрелся. Метрах в двухстах дымил костер, паслись кони. От костра к ним спешили люди. Свои, родные! Все, кого он ждал. Его отец, похудевший Алексей Власович, бородатый Кожевников, Задоров, Теплов, Жарков, их жены. Лида Шарова! И даже мать, не убоявшаяся дальнего пути ради такого давно ожидаемого события! - С приездом! - Отец широко обнял его. - С долгожданной удачей, сынок! С радостью! И спрятал лицо на Мишином плече. - Мы вас ждали в Хаджохе, - говорил Михаил, обнимая егерей, ученых. - О, и Лида! Принимай командование! - Нет уж! - Она счастливо смеялась. - Это совсем по-кавказски: все трудное - на женщину. Вот они, избалованные джигиты! Еще сорок верст тяжелой просеки. Извольте командовать сами! Кому слава, тому и труд. Задоров полез на машину, заглянул в смотровое окошко к Журавлю. Спрыгнул - и вдруг завертелся на месте, закрутил над головой руками, исполняя не то самодеятельную лезгинку, не то ритуальный танец первобытного человека, к которому пришла удача. - Вот и долгожданное! - кричал он, никого не слушая. - Что я говорил! Здесь зубры, здесь, глянь-ка, Василь Васильевич, убедись, такие же, нашенские!.. Между тем отпали задние стенки клеток, люди отступили в сторону. Лида осталась рядом с Михаилом. Минута ожидания. Какие они разные, эти зубры, так и не прирученные людьми! Журавль вышел спокойно, огляделся, прошелся туда-сюда по мягкому лугу и лег, поджав ноги. Волна пятилась, пятилась, а очутившись на воле, кинулась в сторону, галопом пронеслась метров триста, свернула было в лес, но, заметив там человека с палкой, метнулась назад и, сделав еще полкруга, остановилась в нерешительности, готовая на все. Еруня побегала и тоже легла, не дотронувшись до травы. Молодые Жанка и Лира постояли рядышком, потерлись боками и пошли по лугу, срывая на ходу траву. Рабочие сдвинули ящики в рядок, машины развернулись и ушли. Стало удивительно тихо. Лес, поляна и на поляне зубры. Зубры! Люди и кони в стороне. У догорающего костра тележка с задранными оглоблями. Телеусов отошел в сторонку. Он смотрел на зубров и утирал корявыми пальцами непослушные стариковские слезы. Неужто все это наяву? Перед ним потомки того малыша, которого он словил недалеко отсюда. Лет-то сколько! Событий, потерь... Все вспомнилось. И неудачи, и болезнь, и война. И как Андрей рассказывал им о судьбе зубров. И как боролся за них. И вот они тут. Слава те господи!.. Уже скакал вдоль опушки деятельный Астраханский, отдавая распоряжения наблюдателям. Уже потянулась по просеке подвода с корзинами свеклы, зерновой сечки и соли. Кто-то запрягал тележку Зарецких. А старые егеря все еще недвижно стояли, губы их молитвенно шептали что-то - вспоминали тяжелый и долгий путь до этого часа, которого ждали почти двадцать лет. Данута Францевна тихонько сказала сыну: - Мы домой, Миша. Оставим вас. Слишком много волнений для отца. Ты, пожалуйста, осторожней, чтобы ничего такого... Смотря за Лидой. Вон она, в седле, как бы не увлеклась в опасном деле. Он поцеловал мать, прошел с отцом к угасшему костру, здесь обнял Телеусова, который уезжал с родителями. - Вот и дождался своего дня! Теперь все будет в порядке. Глаз с них не спустим. А потом увидим малышей. Эт-уж точно, как любит говорить Борис Артамонович. - Уж как и благодарить судьбу, - вздохнул Телеусов. - Светлый день. Прощевай, до встречи, Миша! С высоты седла, стоя рядом с Лидой, Зарецкий помахал близким. Зубры входили в просеку. Старший Зарецкий и егеря смотрели на эту процессию. Фуражки лежали у них на руке. Парад древних зверей. 4 Асканийские звери шли, бежали, останавливались. Шарахались от темных стен леса. Непривычная чащоба, полная загадочных шорохов и запахов, пугала их. Беспокойство рождало возбуждение. Охрана на лошадях старалась держаться в тени. Прошли первые километры. Ведущая подвода стала. Так договорились заранее. Зубры сбились в кучу. Молодые легли. Еруня и Волна возбужденно ходили, иногда срывали пучок-другой травы, но тут же подымали морды и вздрагивали. Зарецкий и Лида на конях топтались в арьергарде, закрывая путь к отступлению и побегу. От лесной тишины звенело в ушах. - Ты побледнел и похудел, - сказала Лида, всматриваясь в лицо Михаила. - Очень трудная дорога? Я все дни только об этом и думала. Двинулась подвода, пошли зубры. Еще несколько километров. Чего-то испугавшись, зубры бросились вперед. Ездовой на подводе едва успел отвернуть в лес, чтобы защитить лошадей стволами граба. Журавль бурей пролетел рядом с телегой. Вся пятерка исчезла за поворотом. Верховые рысью кинулись догонять. Только бы не потерять из виду! Если звери свернут в лес, их днем с огнем не отыщешь. - Вон они! - крикнул Задоров и придержал коня. Зубры не выдержали взятого темпа. Все-таки они устали за дорогу. Промчались километра три и остановились. Журавль и Еруня топтались на месте. Волна своевольно шла дальше, помахивая грязным хвостом. - Там начинается редколесье. И поляна с правой стороны, - испуганно сказала Лида. - Борис Артамонович, миленький, обгоните стадо и с кем-нибудь перекройте им путь на поляну. Волна может свернуть с просеки и утянет остальных. Три всадника юркнули в лес. Зарецкий тронулся было за ними. - Нет-нет, - Лида удержала его. - Останься. Одна я боюсь. Вдруг пойдут назад?.. Егерь с подводы сказал: - Этот бык, как нечистый, пролетел мимо. Глазом зыркнул, у меня аж душа в пятки. Добыли себе хлопот! Тигры лютые... Отдохнув, четверка зубров побежала вперед. Миновали крутой спуск, поворот. Впереди мелькала бурая туша Волны. Она оборачивалась и прибавляла ходу. Уже на виду поляны зубрица остановилась, сравнила узкую и темную просеку со светлой поляной и галопом помчалась вправо, на поляну. - Так я и знала! - Лида досадливо прикусила губу. - Теперь работы прибавится! На пути зубрицы из редколесья вывернулся Задоров, замахал палкой, свистнул. Волна тараном пошла на него. Неуловимым движением повода всадник отвернул коня в сторону. Рассерженная Волна пронеслась в метре от лошадиного крупа. В лесу затрещало. Зубрица своевольно ломилась сквозь кусты лещины. Куда?.. В трех километрах от поляны отвесный берег Белой... Кожевников с товарищем повернули за беглянкой, чтобы не потерять ее из виду. - Только бы Задоров догадался остаться на месте! - Лида непрерывно понукала коня. - Если он поедет за Волной, вся четверка непременно потянется по ее следу. Тогда не знаю, что... Зарецкий поднялся на стременах, он вскидывал руки и с размаху опускал их. Поймет ли?.. Борис Артамонович понял, а может быть, опыт подсказал ему решение. Не ускакал, медленно продолжал двигаться с края на край поляны. Отрезал путь за беглянкой. Зубры взяли левей, идти на человека, куда вел след Волны, не рискнули. Журавль повел их по просеке. Остальные шли за ним. В помощь Кожевникову отрядили еще троих - искать сбежавшую Волну. Два сторожа опередили стадо и близ лесного поселка остановили зубров. Вид навеса у дороги, похожего на асканийские постройки, кучи травы, свеклы и моркови соблазнили зубров. Они топтались у сарая. Охрана держалась в стороне. Поселок словно вымер. Ни собачьего лая, ни куриной возни. Зубры идут. Зубры! Ночь прошла спокойно, звери отдыхали. Люди тоже. От ушедших за Волной известий не было. Лида волновалась. Зарецкий чувствовал себя виноватым. Все с нетерпением ждали утра. Рассвело. Сохрайские жители начали выказывать любопытство, люди появлялись во дворах. Хлопали двери. Сторожа упрашивали, чтобы не выпускали собак, да и сами поостереглись. Зубрам предстояло пройти невдалеке от домов. Еруня поднялась и первой вышла из сарая. Просеку закрывал туман, зубрица видела плохо, но с трех сторон чувствовала людей, охрана осторожно понукала зверей идти по лесной опушке. Пошли нехотя. Миновали поселок, где за окнами на них смотрели десятки любопытных глаз. Шли спокойно, останавливались пощипать траву. И тут впереди на просеке вдруг зафыркала лошадь. Из тумана возникла телега, а в ней три женщины - гости из Новопрохладной... Ух, как вскинулась, хвост трубой, Еруня! Захрапела, нагнула морду - и на подводу! Она считала себя старшей в стаде и вела себя соответственно этому. Кто-то успел крикнуть женщинам: - В лес, в лес, с дороги! На телеге завизжали, задергали вожжами, лошадь уткнулась оглоблями в густой подлесок. Счастье их, что Еруне пришлось бежать на гору, это и дало лишнюю минуту встречным. С необычным проворством женщины очутились на деревьях, прямо с телеги повисли спелыми грушами - и замерли. Еруня ударила рогами по задку телеги, как тростинку, сбила перекладину, сиденье и понеслась дальше. Остальные зубры промчались мимо. В четыре часа стадо прошло недалеко от кордона. Охрана сжимала кольцо. Еще через час с небольшим грязные, уставшие зубры зашли в большой загон на Сулимной поляне, в нескольких километрах от кордона. Закрылись широкие ворота. Дома! Теперь за Волной... Едва отдохнув, егеря поскакали к месту, откуда ушла навстречу неведомым опасностям своенравная зубрица. Лес прочесывали в пределах видимости соседа. Коней вели в поводу. Вскоре наткнулись на Кожевникова. Он шел пешком, за ним ковылял раненый конь: нога лошади была порвана ударом рога. - Вчерась сошлись, - сказал Василий Васильевич. - Я к дороге зубра тесню, а он к реке рвется, воду чует. И на меня. Раза три увернулся, а потом все ж зацепила. Вон как порвала. И со скалы на скалу, как коза. Вы уж не шибко наступайте, пущай успокоится, а то рухнет с дуру в пропасть. Вон она, около ущелья стоит: Борис ее караулит, чтобы не сиганула куда не надо. Семь долгих дней без сна и отдыха длилось осторожное вытеснение зубрицы в сторону Киши. Разъяренная постоянным преследованием, Волна прямо-таки не выносила духа людей. Завидев всадника, бросалась в атаку. И горе тому, кто не успеет увернуться! Ей отрезали путь к Белой, дали спокойно отдохнуть. Утром поднимали и, увертываясь от лихих набегов, перегоняли ближе к дороге. Волна вышла на просеку уже близко от кордона. Учуяв след своих сородичей, она без понукания прошла всю тропу до Сосняков, а увидев загон, обрадовалась: взбрыкивая и размахивая хвостом, обежала ограду, заметила открытые ворота и, не сбавляя хода, ворвалась внутрь. Навстречу ей спокойно шли Журавль, Еруня, Лира и Жанка. Волна улеглась в густой траве и утомленно закрыла глаза. Лежала мирно, словно деревенская корова после вечерней дойки. Михаил Андреевич устало ввалился в домик наблюдателей, через плечо Лиды сорвал отрывной листок календаря и положил перед ней. - Что? - Она снизу вверх посмотрела на Михаила. - Запиши крупными буквами в летопись природы. Диктую: "Четвертого августа тысяча девятьсот сорокового года в Кишинский зубровый парк прибыло пять зубров горного подвида". - С чем и поздравляю тебя от всего сердца, - как можно торжественней ответила она. День выдался солнечным, теплым. Вечером, когда зоологи уходили по тропе на кордон, стало так тихо, что не шелохнулся ни один листочек на кленах. От высокой травы начинал подыматься ночной холодок. Усилился запах отцветающего подбела, буквицы, клеверов. Осевшее к самым хребтам солнце косо освещало поляны, удлиняя тени от деревьев и скал. Черные пихтовые леса дремотно стояли по склону. Кавказ баюкал вновь обретенных детей своих. Теперь ученые и егеря могли отдохнуть. Дело сделано. Лида и Михаил шли, взявшись за руки, посматривали друг на друга, улыбались и молчали. У ручья, бойко катившегося к реке, перед игрушечным мостиком из тонких березовых жердей они остановились. - Я боюсь, - сказала Лида. - Перенести? - А ты сумеешь? - Лида как-то странно засмеялась. Он не ответил. Просто поднял ее и понес на руках через шаткий мостик. И за ручьем, через луг он все еще нес ее, а она совсем не торопилась спускаться на землю. Руки девушки уютно обнимали шею Михаила. 5 В сотне километров от загона с зубрами, на северной стороне Передового хребта в этот летний вечер засыпал город Майкоп. Гасли огни в окнах. С гор веяло прохладой, слышнее шумела река, сбегавшая с последних увалов в долину. Дольше всего светится огонь в домике Зарецких. Данута Францевна и Андрей Михайлович уговорили Телеусова погостить. Старый егерь охотно остался. В такие-то дни ему и самому не хотелось покидать друзей. На столе шумел самовар, окна в сад оставались открытыми. Слышно было, как в сарае пофыркивали кони, роясь в пахучей охапке клевера, брошенного им на ночь. Трещали в саду цикады. Сладкий запах душистого табака проникал в комнаты. - Ну вот, и слава богу, - в который раз бормотал седой Алексей Власович, пододвигая горячую чашку с чаем. - И успокоились мы, сами повидавши, как возвернулись наши звери. Сколько лет-то прошло?.. - Ты Кавказа припоминаешь? - Зарецкий наклонился к другу. - Не забыл, как ловил да как мы везли его в Питер и дальше? - Маленько помнил. А вот увидал быка, как он из клетки вылез, так враз все и прояснилось. Почудилось мне, будто он и есть наш Кавказ, тольки подросший, справный телом. Что голова, что стать, тут уж без ошибки: нашенских кровей. Погостил по заморьям - и домой прибыл. К месту рождения, значит. - Журавль. Молодой еще. По-научному в нем пять шестых зубриной крови. И ведет он родословную от Кавказа. - Вот ведь как! По кругу. Время показало, что их труд во спасение дикого зверя на Кавказе не прошел бесследно. Зубры снова здесь. - Могет быть, - сказал опять Телеусов, - что нонешние егеря счастливее нас окажутся, как ты считаешь? - Счастливей? - Я о Мише, сынке вашем, думаю. И об этой смелой девахе, которая с ним взялась за зубров. Говорю, счастливей нас будут. Сохранят и умножат для блага... - Мир нужен, вот что главное, Власович. Тогда и природа не порушится, и зверь уцелеет. - А ежели война? Разговоры всякие слышу. - Он пытливо смотрел на Зарецкого. - Не поминайте о ней, Алексей Власович. - Данута Францевна прижала к лицу руки. - Скольких людей мы потеряли, сколько близких! Будем надеяться на лучшее. - И то... Лучше о хорошем подумаем. Года не пройдет - зубрята появятся. Тогда их можно на волю. И мы побудем на Кише, полюбуемся, как да что, порадуемся за порядок в заповеднике. Андрей Михайлович согласно кивал. Взгляд его скользнул по только что просмотренным газетам. И он не сдержал озабоченного вздоха. В мире бушевала война. Глава пятая На своей родине. Директор знакомится с зубрами. Похороны Телеусова. Решение старого Зарецкого. В Москве, у Гептнера. Признание на вечерней поляне. Война. Бизоны из зоопарка. Трагедия. 1 - Это называется пластичностью организма. Есть же у них кавказская кровь? Потому и легко прижились. Так говорил Жарков, наблюдая за поведением зубров на новом месте. А новое место отличалось от старого, как свет от тьмы, как море от суши. Разреженный и прохладный воздух зубрам явно нравился, он бодрил, от него по коже пробегали мурашки, вызывали странную щекочущую возбужденность. Хотелось бегать, валяться, играть, что вовсе не подобало крупным зверям с характером более чем замкнутым. По утрам, когда земля согревалась и начинала источать душистый свежий запах, росные травы так были сладки, так приятно хрустели на зубах, что пастьба доставляла зверям огромное удовольствие. Быстро насытившись, зубры не ложились, а вытягивались гуськом и шли цепочкой к месту, где была соль. Волна, все еще не считавшая Журавля за взрослого, шла, естественно, первой. Еруню она оттеснила. Зубры любили стоять над солонцом, даже вдоволь нализавшись. Солнце пригревало бока, от лоснящейся шерсти исходил парок. Когда согревались, приходило озорство. Жанка и Лира подхватывались и мчались по кругу, вверх, вниз, лавируя между кленов, - только ошметки из-под копыт. Это выглядело столь заразительно, что Журавль, Еруня и Волна тоже кидались за молодыми, обгоняли их, с необыкновенной легкостью взлетали на крутые бугры, перепрыгивали ручьи - и все на скорости, с раскрытыми ртами. Вволю набегавшись, стадо ложилось в тень. Загон утихал. Над головами редко покрикивали желны, журчал ручей. Рай... - Они пришли сюда, как в родной дом. Эт-точно! Задоров смотрел на зоологов с некоторым вызовом. Все верно, хотя три, а то и четыре поколения отделяли нынешних зубров от тех, кавказских и беловежских. Асканийская степь, как и восточнопрусские пески были для них пересадочными пунктами и не оставили заметного следа. Они не сделались более ручными. Они не утеряли ни диких привычек, ни волю к свободе. Нуждались ли они в человеческой поддержке теперь? Это показала зима. За два октябрьских дня навалило более полуметра снегу, а морозец еще и прихватил его сверху. Зубры не выходили из густого дубняка, лежали, засыпанные снегом, как под толстыми одеялами. Но голод позвал их на заснеженный луг. Зоологи были просто в восторге, когда увидели, что зубры ловко и сноровисто взялись пропахивать снежный наст лбом, грудью, разбрасывая копытами, добираясь сперва до примятой травы, а потом и до зеленой ожины, которую все лето обходили стороной. Вспомнили первобытность! Журавль, подцепив зубами колючую плеть ежевики, тянул ее именно туда, где она приросла, и, отряхнув, принимался жевать, переступая по мере того, как плеть укорачивалась. Еруня осторожно срывала верхушки мелкого осинника, пробовала кору на ильмах. А Волна самым старательным образом ковыряла снег под дубами в поисках желудей. И под дикими грушами старалась: любила плоды, как и Еруня. У обеих имелись особые основания искать более солидную пищу, чем старая трава. И все-таки звери не забывали кормушек. Нуждались в помощи. Зуброводы ходили с лицами именинников. Столько говорили, писали об акклиматизации зубров, так боялись перемены местожительства для них, а на деле все получилось иначе. Зубры не страдали от высоты, от новых кормов, от погоды. Им здесь прекрасно жилось. После недельной вьюги, в течение которой ученые лишь раз в день приходили с кордона к загону, чтобы убедиться в сохранности и здоровье зверя, произошло событие, записанное в историю кавказского стада. На снегу у самого кордона обнаружились следы волчьей стаи. Шесть или семь голодных хищников рыскали у жилья. След уходил к Сулиминской поляне. Возможно, учуяли зубров, но не знали, с кем имеют дело. Схватив винтовки, Зарецкий, Жарков и Задоров стали на лыжи и пошли к загону. След уходил за жердевую ограду, к зубрам. Чуть дальше виднелся истоптанный снег, волчьи и зубриные следы вперемешку и лежал труп совершенно разорванного и растоптанного матерого волка. А в загоне не было ни одного зубра! Озадаченные зуброводы прочесали лесные уголки в пределах изгороди, нашли пролом в ограде. В погоню или от страха?.. Распахнув ворота, люди отправились искать зубров. След повел к горе Слесарной - месту очень опасному, с ущельями и провалами, сплошь в зарослях жасмина, рододы и лещины, переплетенных лианой. Стало ясно, что зубры мчались за волками. Коротконогие волки застревали в твердом снегу, тогда как зубры легко взрезали сугробы. Вот еще один растерзанный хищник. Кровь на ветках барбариса, это оцарапался зубр. И наконец, картина, которая сразу сняла напряжение: их стадо... На округлой луговине, по сторонам которой стояли сосны, лежала вся пятерка. Глаза и уши их следили за лыжниками. Вокруг желтели окопчики недолгой пастьбы, снег был сбит и со склонов, откуда свисала старая трава. Ее оборвали. - Ближе подходить не будем, - прошептал Задоров. - Пойдем в обход, потесним к загону. Едва они скрылись за соснами, как зубры поднялись и неторопливо, словно на прогулке, пошли в сторону дома. Через час ворота за ними затворились. - Ну, что вы скажете? - спросил Зарецкий, когда все население кордона собралось в большой комнате старого помещения. И посмотрел на Лиду. - Зубры сами высказались достаточно убедительно, - живо ответила она. - Готовы к вольному житью. А мы планировали выпустить их из загона на третий год. Поправку примем к сведению. Темные милые рогатики! Так проучили волков! Это опять же в пользу их вольного содержания: могут постоять за себя. В конце октября Лида заметила беспокойство Волны. Отел?.. Зубрицу не без труда отделили от стада и заперли в утепленном сарае с двориком. Вскоре изолировали и Еруню. Их обеих обильно кормили. Зубрицы все время проводили в темном помещении. Лида бегала к ним по три раза на день. Подсматривая в щелочку, она говорила зубрицам из-за стены какие-то ласковые слова, бросала куски хлеба с солью, морковь, сухие груши, а вернувшись в дом, озабоченно вздыхала: - Скорее бы! Такое время, все ближе к холодам. И в неволе... Первой принесла телочку Волна. Когда и как это случилось - осталось тайной. Малютку увидели на третий день. Было довольно тепло, и Волна вывела ее во дворик, чистенькую, вылизанную, но еще шатающуюся на нетвердых ножках. Телочку назвали Валькирией. Волна с недоверием косилась, то и дело собиралась кинуться или становилась так, чтобы укрыть малышку от чужих глаз. Валькирия жалась к материнской косматой груди, смешно переступая, подбиралась к вымени. - Завернуть бы ее в телогрейку, что ли, вон как дрожит, - переживала Лида. - Вдруг простудится, заболеет? Зарецкий посмеивался. Попробуй заверни... Еще через три недели, так же незаметно и просто отелилась Еруня. И тоже принесла телочку. Ее назвали Ельмой. Отцом обеих был Бодо, оставшийся в Аскании-Нова. На счастье, удерживалась оттепель, морозец схватывал снег только ночами. Зубриц кормили хорошо, но они выходили из сарая, с удовольствием грызли кору на ильмах, обгладывали изгородь и даже выпирающие из земли корни дубов. - Неужто голодные? - удивлялся Задоров. - Обычное явление, - успокаивал его Игорь Жарков. - Укрепляют желудок. Танин, понимаешь? Желудей им побольше, коры. Зубрята росли быстро, вскоре у них уже чернели рожки, поступь окрепла, они тоже выходили во дворик даже без родительниц, пытались скакать и бегать, но очень неуклюже. Наконец их выпустили в общий загон. Звери отнеслись к матерям и телочкам с милой предупредительностью. Уступали дорогу и место у кормушек, у солонца, освобождали лежку в затишке. Впрочем, Волна и Еруня были постоянно настороже и могли проучить всякого, кто, по их мнению, угрожал маленьким. А когда дни посуровели, они принимали дочек под косматую грудь и так лежали вместе, укрытые снегом. Но в сараи заходить не любили. Спартанское воспитание. В Майкоп родителям, в Москву Макарову и Гептнеру Михаил Зарецкий написал подробные письма. Семь. Уже семь зубров в горах! 2 Директор заповедника долго не появлялся в Кишинском зубропарке, узнавал о событиях от наезжавших в Гузерипль сотрудников. Всякий раз, выслушав такой доклад, он сильнее выпячивал толстые губы и бубнил: "Не было у бабы хлопот, купила себе порося". Он по-прежнему занимался хозяйственными делами. Успешно торговал всякой всячиной с заповедных угодий, куда-то спешил на совещания и собрания, спорил, по-базарному хлопал ладонью о ладонь собеседника, словом, действовал, как привык действовать. Правда, в этой его деятельности обнаруживалось и полезное начало: он строил. Гузерипль становился приличным поселком, через Белую положили новый мост, подправили дорогу. Но все это относилось скорее к исправлению собственной ошибки, чем к новаторству. Когда он, наконец, пожаловал на Кишу, шел уже 1941 год. Зима не очень свирепствовала, и поездка не выглядела обременительной. Зубры на него особого впечатления не произвели. Бык да коровы с телками, только и всего. Есть о чем говорить! Вот если бы слоны... А таких, как эти, в любом колхозе можно видеть. Но там хоть молоко. А что от зубров?.. Заговорившись с Михаилом Зарецким, он небрежно облокотился на изгородь загона, даже руку просунул по ту сторону и, будучи в настроении, вдруг чему-то расхохотался. Метрах в сорока прохаживалась Волна с дитем. То ли этот чужой голос вывел ее из равновесия, то ли почуяла она опасность от многолюдства. И взыграла. Сорвалась с места и налетела на ограду. Удар потряс плахи, он пришелся рядом с директорской рукой. Миг - и большой тучный человек, как резиновый мячик, откатился метров на восемь от изгороди. Поднялся бледный, с вытаращенными глазами. - А! Эт-то что ж? Убить могет! Да как они!.. - Запросто могут, - сказал Борис Артамонович. - Дикари, эт-точно. Что с них взять, товарищ начальник? - А где об этом самом написано у вас? - Директор вдруг закричал: - Где объявление, что подходить опасно? Порядок где? Колесо на мельнице вертится, так сетка кругом поставлена. А тут образина, понимаешь, - и гуляет себе вольно! Чуть что - на рога! - Ограда, - сказал Зарецкий. - Ничего не случилось, выдержала удар. Вот скоро выпустим их на вольное пастбище, тогда... - Еще чего! По лесу не проедешь, выскочит такой скот - и будь здоров... - По зубровому парку не положено ездить. Зубры никакого соседства не любят. Долина Киши - глубокий резерват, посторонним здесь находиться запрещено. До самого вечера гость выглядел беспокойным, оглядывался даже в помещении, где ужинал, прислушивался. Зарецкий положил перед ним бумагу - просьбу в главк по заповедникам отловить для кавказского стада еще одного быка из сохранившихся в Беловежской пуще и пять потомков Бодо из Аскании-Нова. Таков был план ускоренного поглотительного скрещивания на зубра, чтобы вытеснить бизонью кровь у следующего поколения. Директор долго смотрел на бумагу и передергивал плечами. Переживал кошмарное видение будущего: встречу в лесу со стадом зубров... Зарецкий как раз говорил, что через два десятилетия сотни зубров освоят свою старую прародину и число их достигнет тысячи голов. - Сколько, сколько? - переспросил директор. - Тысяча... - Зачем? На мясо? - Ну что вы! - Зарецкий даже смутился. - При чем тут мясо? - Толк, толк какой, я спрашиваю? Кожи? Не для красоты же держать этакое стадо. Сожрут все! - Миллион лет назад они жили на всей Русской равнине и, представьте, не съели, хотя было их великое множество. В 1914 году на Кавказе жило семьсот голов. Ничего. Уцелел Кавказ. - Ну, ты скажешь! Это ж в каменном веке было! Народ по пещерам прятался. Считать не умели, не говоря о бухгалтерии. А нынче как: задумал дело - докажи, что оно прибыльное. Не доказал - будь здоров, уходи и на глаза не показывайся. Лида вдруг рассмеялась, да так громко, заразительно, даже голову закинула. Вот это образ мыслей! Отсмеявшись, сказала: - Дарвин. Чарлз Дарвин. Читали? - Ну?.. И что этот Дарвин? - Он писал, что ни один вид животных или растений не может быть стерт с лица земли лишь потому, что в данный момент человечество не знает способов его использования. Вдруг они носят в себе какое-то особое вещество, лекарство, гормоны? - А мы и не стираем. Вот развели же... Ходят. Ну и пусть ходят. Но разводить тысячами... Перебор! - В далекой перспективе. Сейчас мы просим всего-навсего одного быка и пять телочек. - Зарецкий начинал раздражаться. - Шесть? На такую цифру я согласен. А вот перспектива, как ты сказал... Туристам ходу на Кавказ не будет. Этого нельзя! - Заповедник не для туристов. - Ух ты! Базу для них строю. В Гузерипле, на Умпыре. Выгодное, считаю, дело. И тогда разгорелся шумный спор. Ученые, перебивая друг друга, принялись доказывать ошибочность директорского взгляда. Заповедование - это прежде всего запрет на всякую деятельность и пользование, будь то лес, охота, туристские тропы. Был ли это первый довоенный спор на живучую тему или он уже случался раньше, сказать трудно. Но и позже, спустя десятилетия, отголоски его зазвучали, к сожалению, не только на кордонах, но и в министерских кабинетах, да так аукнулись, что тяжелым бременем пали на многие заповедники страны. - Ладно... - Директор прижал ладони к ушам. - Бумагу я подписываю. Но вся ответственность на тебе, Зарецкий. И на тебе, Шарова. Снабжать кормами категорически отказываюсь! Всех зверей - на самообслуживание! Роги-ноги есть, пусть ходят и кору гложут, траву стригут. С меня спрос, а не с этого, извините, Дарвина. В разговоре, в громком споре никто не услышал, как открылась дверь и в комнату тихо вошел какой-то растерянный, сутулый Андрей Михайлович Зарецкий. Он облокотился о притолоку, послушал и, уловив паузу, сказал: - Я с плохой вестью, друзья. Только что из Хамышков. Телеусов умер... Мгновение глубокой тишины. И общий вздох, словно большая человеческая душа охнула. Всхлипнула Лида. Все стояли опустив головы. Первый егерь заповедника... - В одночасье помер, - сказал Зарецкий. - Приехал за мной в Майкоп, переночевал, выехали сюда, добрались до его дома. Он вошел, сел у стены, жена налила воды в умывальник, обернулась, а он и голову уронил... Вечная ему память! Одно утешение: удалось ему увидеть зубров на Кавказе. Утром кишинские зуброводы выехали в Хамышки. Хоронили старого егеря многолюдно и торжественно. Могила его осталась на старом солдатском кладбище через дорогу от поселка. Не пришлось ему дожить до страшного июня сорок первого. 3 На пути в Москву Михаил Зарецкий два дня провел в Майкопе. Его отец, еще более осунувшийся после смерти Алексея Власовича, все более озабоченный сообщениями из Европы, где широко полыхала война, как-то очень невнимательно выслушал планы, которые разворачивал перед ним Михаил. Это не означало, конечно, потерю интереса к заповедным делам и к зубрам на Кавказе. Это была реакция на тревожные и грустные события жизни. Неужели его сыну тоже суждено надеть солдатскую шинель?.. Что за век такой, что за ярость человеческая?.. А Михаил не думал о войне и ни о чем другом, связанным с войной. Он всецело продолжал жить заповедником, зубрами, ему было хорошо там, рядом с Лидой, которая на редкость умно и деятельно помогала Зарецкому в его работе. Общее дело заполнило всю их жизнь. И дело это казалось им наиважнейшим среди всех других. Еще бы - восстановить утерянный вид! - Я хочу, папа, добиться покупки новых зубров, - говорил Михаил. - У Яна Жабинского записано, что в Польше были еще потомки Кавказа, по имени Борус, Бискайя и Бизерта, с хорошей долей кавказской крови. Целы они? Или их потомки? На будущий год у нас появятся еще зубрята от Журавля. Опять возникнет угроза близкородственного размножения, мы хотим избежать этого. Из Москвы я думаю выехать в Беловежскую пущу, чтобы ускорить дело. Надо привезти несколько зубров. Отец посмотрел на карту. Немцы находились всего в двухстах километрах от пущи. Такая опасность!.. Понимает ли он?.. Данута Францевна смотрела на сына, на мужа, опять на мужа и сына, догадывалась, что переживает Андрей Михайлович и о чем не знает их сын. Она не хотела, чтобы отец все это высказал и испортил Мише его боевое настроение. Андрей Михайлович подошел к карте. - Посмотри сюда, Миша. Подумай. Вот она, пуща, а вот тут - немцы, их отмобилизованные дивизии. Их танки и штыки. Их многолетняя нацеленность на восток, дранг нах остен. - Штыки немцев повернуты, кажется, не в нашу сторону. - Штыки легко повернуть куда угодно. Ни один старый солдат не верит в стабильность положения на нашей западной границе. Затишье перед бурей. Фашисты - и мы. Неодолимая пропасть. Я не уверен, что успеешь отловить быков в Беловежской пуще, что вообще поедешь туда. - О чем ты, папа?.. - Михаил вдруг сел, испуганно посмотрел на отца, потом на карту. Он не был готов к подобному разговору. Война не представлялась ему чем-то очень близким и опасным. Мы достаточно сильны - это он знал, так был воспитан, с верой в победу. - Неужели ты думаешь, что они рискнут напасть?.. - Да, я так думаю. И когда настанет удобный для них момент, штыки повернутся в нашу сторону. Я не знаю, как сложится обстановка, но на душе у меня тяжело. Представь: ты наденешь шинель, все твои друзья - ученые и егеря - тоже. Кто останется в заповеднике? Директор? Это хуже всего. Так вот, если случится самое плохое, заботу о зубрах я возьму на себя. В солдаты не годен, так хоть здесь... Лиде одной не справиться. Дело сложное, без мужчин трудно. Не исключай и такого хода событий. Михаил подавленно молчал. Ему и в голову не приходило подобное. - Я тоже буду рядом с Лидой, - тихо сказала Данута Францевна. - Втроем уже легче. - Могу я сказать о твоем желании в главке? - Миша стоял перед отцом. - Я имею в виду военное время. - Да, Василию Никитичу Макарову. Он меня помнит. И поспеши-ка ты, сынок, с беловежским пополнением. Там зона опасности. Чем скорее управишься, тем лучше. Ночью Михаил сел за письмо. Самое длинное и самое, пожалуй, серьезное письмо из всех, написанных им Лиде Шаровой. Он крупно и разборчиво написал, что любит ее. Признание для Лиды, в общем-то, не такое уж неожиданное, но так вот прямо написанное слово о любви, да еще в письме суровом, тревожном, - это звучало очень смело и честно. "Люблю. И если все плохое не произойдет слишком скоро и я успею вернуться к тебе, то хочу услышать твой ответ, чтобы решить наше будущее - сегодня и навсегда". Утром он отдал письмо маме. - Отправь, пожалуйста, с первой оказией. Через надежные руки. Она поняла. 4 Весенняя Москва встретила Михаила ярким солнцем, последними сильно потемневшими сугробчиками снега и бесчисленными светлыми ручьями. Река вскрылась, по ней важно плыли ноздреватые, хрупкие льдины. Веселые люди заполняли улицы. Вид сияющей Москвы, спокойный ритм, всегда свойственный ее лику, знакомый высокий дом на Чистых прудах с машинами у подъезда, где помещался главк, - все это никак не вязалось с мрачными предсказаниями отца. Зарецкий повеселел. Мир более устойчив, чем могло казаться из далекого Майкопа. И командировка его, конечно же, увенчается успехом, он привезет зубров из пущи и Аскании, словом, без помех продолжит работу, которая так радовала его своей творческой доброй сутью. Вспоминая о письме Лиде, он озорно краснел. Давно хотел признаться... Когда он вернется на Кишу, у них начнется другая жизнь. В тысячу раз лучше! Он не нашел Макарова, зато побывал у знакомых зоологов, рассказал, зачем приехал, получил одобрение. Они вместе написали письмо для Совнаркома РСФСР, которому теперь подчинялся главк заповедников, с просьбой разрешить перемещение шести зубров из пущи для кавказского стада. Вечер Михаил провел у Владимира Георгиевича Гептнера, рассказал о поведении зубров, о перспективе роста стада и не без иронии о директорских словах: "Зубры? На мясо? На кожи?" Профессор даже не улыбнулся. Напротив, как-то поскучнел, походил по комнате, сказал: - Ваш директор не оригинал, не он один мыслит только хозяйственными категориями. Мы постоянно ведем борьбу за научную чистоту заповедников против попыток использовать их в качестве источника хозяйственной выгоды. Дело не только в отсутствии у людей нужных познаний или просто элементарной этики по отношению к природе и к будущему. Все сложнее. Мы со школы начинаем воспитывать в человеке потребителя, печатаем бравые книги о власти над землей, учим брать и брать. Все это порождено и великими потребностями, и поверхностным оглядом своей земли: вон какая махина, шестая часть мира! На всех хватит! На тысячи лет! А это ведь далеко не так. Совсем не так! Население растет, техника тоже. Проблема... На другой день Зарецкий сидел в кабинете Макарова. Тот долго вертел в руках письмо директора и бумагу для Совнаркома, потом взялся разговаривать по одному телефону, по другому и, наконец, протянул бумаги Михаилу, не подписав их. - На память, - сказал без улыбки. - Храни до лучших времен. - Я так понимаю, что сейчас плохие времена? Он не ответил, встал и, как старший Зарецкий, подошел к карте. - Вот она, Беловежская пуща. Зубры там на воле, прячутся в глухих уголках. Отловить их трудно. Да и некому. Все заняты. Чем?.. А вот тут, - палец его скользнул к Висле, - тут, понимаешь ли, стоят чужие танки. Это тебе известно? - Отец говорил. Еще сказал, что, если я надену солдатскую шинель, сам он пойдет в заповедник. Макаров задумчиво смотрел на Михаила. - Вот как! Он мудрый человек! Не дай бог, конечно, войны, но кто знает... Скажи ему, что старик Макаров будет безмерно благодарен ему, если он примет на себя, в случае опасности, заботу о зубрах. На него можно положиться. - А как же с пущей? Могу я поехать туда? - Нет, не можешь. Военная зона. Зубров там охраняют, а вот чтобы устраивать отлов - этого не будет. Требуется согласование с самыми высокими инстанциями, а там и без нас забот... Если все обойдется, я вызову тебя. Вот такие дела, дружок. Значит, асканийцы прижились? Место им по душе? Из Крыма сообщили, там тоже зубрята пошли. - Мне можно возвращаться, Василий Никитич? Макаров молча пожал ему руку. Майские праздники удержали Зарецкого в Москве. Он не сразу сумел купить билет на юг. Только на третье число. Он побывал у своих университетских друзей, даже на вечеринку попал и по этой причине возвращался в гостиницу далеко за полночь, пешком. Вот тогда-то он и поглядел в глаза войне: почти час стоял на Цветном бульваре, пережидая, когда пройдут танки и автомашины с красноармейцами. Они шли и шли, спускаясь по Садовому кольцу, наполняя улицу едким дымом солярки. Ночные прохожие все подходили, толпа стояла кучно, дожидаясь перехода на другую сторону, глядела на войска, грохочуще идущие через Москву. Наконец выше, у кинотеатра "Уран", между колоннами появился разрыв, толпа изготовилась, побежала. Зарецкий обернулся с тротуара. Машины шли опять, наполняя душу предчувствием неладного. ...В Белореченской он увидел, как грузились в вагоны казачьи части. Первые слова, сказанные отцом, были: - Тебе повестка из военкомата. Отдохни, расскажи, что там, и сегодня же явись, как положено. Миша поцеловал его в щеку. - Кажется, ты во всем прав, папа. В военкомате он пробыл до позднего вечера. Двор был заполнен молодым народом. Здесь он встретил Задорова. - Всех егерей вызвали, - сказал Борис Артамонович. - Что происходит? - То самое, о чем думаешь и ты. - Эт-точно! - И умолк, помрачнев. 5 На Кише каждый вечер разговоры о событиях в мире. Зоологи на все манеры комментировали известия, но сходились на одном: и вызовы в военкомат, и приказ готовиться к призыву - это меры предосторожности перед опасностью воины. Не более того. Приехал директор. Он вел себя иначе, чем в прежний наезд. Со всеми соглашался, заискивал, его вытаращенные глаза выражали растерянность. Не спросил, что с зубрами, не поехал на Сулимину поляну. Зато пространно говорил об огромном значении проекта восстановления зубров, о роли заповедника и вдруг попросил Лидию Шарову сочинить ему бумагу, чтобы отразить, как он выразился, место заповедника в истории и современности. - Буду настаивать на броне для всех ученых и охраны. Война, конечно, общее дело, но бросать такую работенку нам нельзя. Садись, пиши. Возражений не будет? - Я добровольцем пойду, если что, - сказал Задоров. - Да как ты можешь? - Директор сердито насупился. - Мы считаем тебя спецом по зубрам. Их охранять кто будет? - Россию защищать - это и зубров защищать. А тут жена останется, она дело это знает. Директор перевел глаза на Зарецкого. - Тоже пойду на фронт, - сказал он. - Лидия Васильевна возьмет на себя заботу о зубрах. Примерно так же высказались зоологи Жарков, Теплов, даже пожилые егеря. Директор совсем растерялся. Широкий лоб его покрылся капельками пота. И как только Лида отдала ему исписанные странички о значении заповедника, засобирался и уехал в Майкоп, конечно не отказавшись от своего намерения о броне для сотрудников. Для себя, естественно, тоже... В начале июня на Кишу приехали старый Зарецкий и Василий Васильевич Кожевников, которому уже было более семидесяти. Прямая фигура, белая борода, голубые глаза из-под мохнатых бровей делали его похожим на былинного старца Древней Руси. Чуть не со всеми зоологами они поехали в зубропарк, пробыли там и ночь. На другой день исходили вдоль и поперек склоны вокруг загона, осмотрели огороды и похвалили кишинцев за хозяйственность и благоустройство. Возвратились на Кишу. Перед вечером Михаил сказал отцу: - Мы с Лидой собрались погулять. Составь нам компанию. Андрей Михайлович кивнул. Сын помог ему надеть плащ. Пошли через красивый луг не в сторону зубропарка, а вниз, к реке. Стоял тот задумчивый час, когда все в природе затихает, а шумный день уступает место мягким сумеркам, полным дневного тепла, но и близким к холодной ночи. Разноцветный ковер выстилал склон, по которому шла тропа. В кустах черемухи распевали щеглы. Глухо гудела река. Солнце ушло, но облака над горами, освещенные снизу, бросали на землю оранжевый свет. Они остановились. - Папа, - сказал Михаил, заметно волнуясь. - Мы с Лидой решили пожениться. Мы давно любим друг друга. И мы просим тебя и маму... Тут он запнулся. Старое слово "благословить" никак не выговаривалось. Лида опустила глаза. Андрей Михайлович обнял их. - Мир вам и счастье, дорогие. В такое время, когда будущее... Впрочем, зачем об этом вспоминать! Одного желаю: если грянут испытания, будьте дружны, крепки духом и берегите свою любовь. - А как же мама? Как мы скажем ей? - Положись на меня. Шепну вам по секрету: она давно ждет этого события. Я привезу ей добрую весть! Они возвращались, когда уже стемнело. Взявши старшего Зарецкого с обеих сторон под руки, говорили обо всем на свете. Счастливые, они оттолкнули в эти часы все тревоги. Жизнь, целая жизнь впереди! Через считанные минуты о событии узнали во всех домиках кордона. Пятнадцать человек уселись за один стол. Перед большим фамильным самоваром хозяйничала жена Бориса Артамоновича. Черные горы и лес замыкали кордон со всех сторон, охраняя его от мировой неустроенности. Здесь властвовали мир и счастье. Этот мир просуществовал для кишинцев еще одиннадцать дней. Воскресным днем кто-то из сидевших у маленького приемника услышал торжественно-грозные слова. Правительство Союза Советских Социалистических Республик сообщало о нападении на нашу страну фашистской Германии. Прискакал вестовой из управления. Директор бодро сообщал, что все работники заповедника до особого распоряжения остаются на своих местах. Он все-таки добился, чего хотел. Броня оказалась для егерей и ученых только отсрочкой. Война быстро приобрела такой тревожный оборот, что ни о каком послаблении с мобилизацией не могло быть и речи. Через несколько месяцев после начала войны немцы находились недалеко от Ростова-на-Дону... 6 Кордон опустел. Мужчины ушли уже в конце августа. С этого дня все заботы пали на женские плечи. Предстояло убирать огороды - картошку, морковь, докашивать траву, дежурить у загонов, готовиться к зиме. Из Гузерипля прискакал заместитель директора по науке, сунул Лидии Васильевне телеграмму, а сам свалился, улегся на землю. Так устал, так торопился! Она смотрела на срочный бланк и глазам не верила: "Адрес Кавказского заповедника прибывает вагон дикими зверями эвакуированными Московского зоопарка. Обеспечьте прием выгрузку сохранность. Полная ответственность". По бланку синим карандашом наискосок шла директорская резолюция: "Л.В.Шаровой. Выезжайте в Хаджох. Мобилизуйте народ для перегона бизонов на Кишу". - Бизонов? - повторила она. - Каких еще бизонов?! - Я почем знаю? - Заместитель угрюмо отвернулся. - Живых, надо полагать. Из Гузерипля выехали семь человек. Собирайте своих - и скоро-скоро... - Да вы понимаете, какая это опасность - привезти бизонов к нашим зубрам? Это, это... - Она задохнулась от негодования. - А если они больны? Почему не в Гузерипль, не в Карапырь? Я не представляю себе, чтобы умные люди... - Ничего не знаю. Есть приказ - исполняйте. Я отправляюсь в Хаджох. Жду вас как можно скорей. И ускакал. Лидия Васильевна посмотрела ему вслед и расплакалась. От обиды, от страха за своих зубров. Она поняла, что это безрассудство, глупость. Это катастрофа для заповедника! Но приказ в военное время?.. Его полагалось выполнять. Она свела брови и начала действовать. Двум пожилым лесникам приказала срочно ставить сбоку зубропарка отдельный загон для бизонов, а сама со всеми женщинами в седлах поехала навстречу неизвестному. Девятого сентября груз прибыл на станцию. Две открытые платформы с клетками. Затурканный, грязный работяга-сопровождающий подал Шаровой документы: - Распишитесь, что приняли. Хватит с меня! - Сколько вы в дороге? - спросила она. - Три недели. - Кормили? Прививки им делали? - Когда там! Из клетки в клетку. Последний овес вчера скормил. Сам голодный, не дождусь, пока сдам. - Останетесь помогать. Когда выгрузим и устроим зверей, тогда получите расписку. А вы, - она глянула на замдиректора строгими глазами начальника, - вы тотчас дайте телеграмму директору, пусть постарается вернуть хоть на несколько дней наших зоологов. Они еще в Лабинске. И вызывайте ветврача с вакциной для прививок. Немедленно! В документах значилось: "Бизон Бостон, вес 880 килограммов, зубробизон Жах, зубробизонка Зорька и гибрид бизоноскота Гедэ". Ну какой, извините, глупец послал их сюда? Почему не в Мордовию, не на Урал, не в Уфу?! Впрочем, поздно горевать, их тоже спасать надо, еле живые. Подогнали машины. Бизоны храпели, бились в тесных клетках. С большим трудом перегрузили, повезли в сторону Даховской. Где выгрузить, как гнать?! Да и гнать-то нельзя: не выдержат. Прежде нужно дать им отдых. Знакомый рабочий подсказал: - Дубильный завод знаете? Там длинные штабеля двухметровых баланов. Можно зараз переложить их на манер загонов и зверей туда. А входы клетками загородить. Она ухватилась за эту мысль, упросила рабочего скакать вперед, собрать всех, кто может начать перекладку. К штабелям подъехали часа через четыре. Народ вышел, работали. Поленья лежали рядами; меж рядов - метров по двадцать - оставалось заложить всего по две стенки. Успели. По каталкам сгрузили клетки, поставили отдельно у трех загонов. Выломали передние стенки клеток. Чавкая навозной кашей, вышел громадный Бостон. Прошел десяток шагов - и сразу лег. Точно так повел себя и Жах в соседнем отсеке. Шустрее выглядели бизонки, они побегали, пощипали траву, погрызли кору на дубовых стенах. На ночь Шарова оставила сторожей. Сама ночевала на заводе. Чем свет набросали через загородку свежей травы. Бизоны накинулись, как на лакомство. Вид их пока не внушал опасения. Но ветврача все не было. Пропал и замдиректора. Сбросили заботу. В этом месте звери жили три дня. Очень кстати прошел сильный дождь. Бизоны отмылись. Посвежели, выглядели лучше. Решили двигаться так: сначала один бык, за ним другой, следом бизонки - с разрывом в три-четыре часа. Быстрый Жах, пепельно-серый гигант, как только увидел выход, рванул с места - и челноком по долине, туда-сюда, всадницы от него; кое-как все же вогнали его в просеку. Бизон мчался, словно за ним гнались, и так до старого амбара близ Сохрая. Там лег - и ни с места. Его понукали, швыряли палками, бизон рассердился, выбежал на узкую, крутосклонную дорогу, по которой вперед пустили пару волов с двухколесной волокушей, полной травы. Жах догнал волокушу и потянулся за ней, на ходу подкрепляясь овсяницей. Лишь раз отстал, когда пил из ручья. Бостон не захотел выходить из загона. Забился в угол и дико посматривал на людей. Выгнали его не без труда, направили на дорогу, по следу Жаха. Шел осторожно, часто пил в лужах, часто ложился. Послушный. Даже какой-то удручающе скучный. С бизонками еще проще. То ли у них нрав был общительный, то ли стремились к постоянному месту, они весь путь прошли спокойно и почти догнали Бостона на подходе к Сулиминой поляне. Новый загон сделать успели, от основного отгородили двойной стенкой, чтобы не соприкасались с зубрами. Как только заперли, люди повалились без сил, не веря себе, что пригнали. Лидия Васильевна никак не могла успокоиться. Чего-то она боялась. Уговорила всех ночевать у загонов. Заснули в сторожке, как в бездну пали. Ближе к рассвету их разбудил треск, возня. Вскочили, фонари зажгли, палки в руки - и к загонам. Темно, жутко, в новом базу какая-то беготня... Ворота большого загона сломаны, у нового - тоже. Среди бизонов носится Журавль, их надежда. Не подойти! Он перегнал Жанку и Гедэ в свой загон и встал в воротах с недвусмысленным видом: мое! Оба бизона в драку с ним не вступали, даже не поднялись. Журавль только подошел и обнюхал их. Кто не сопротивляется, тех не бьют. - Боюсь, что бизоны больны, - прошептала Шарова. - Если так, пропадет все наше стадо. Через день Бостона нашли мертвым. На Кишу пришел Игорь Жарков, уставший, небритый, в смешной короткой шинели. Отпустили его на десять дней. Полная тревоги, Лидия Васильевна повела зоолога к мертвому быку. - Похоже на септицемию, - сказал он. - Послали в лабораторию? - Уже в третий раз. - Лида в отчаянии закрыла лицо ладонями. - Что мы можем? Словно вымерли там! - Нужна срочная прививка всем зубрам и бизонам. Посмотрим, что Жах... Жах пал через два дня. Сомнения исчезли. Эпизоотия... Еще через неделю погиб Журавль. Зубры лишились вожака. Привезли наконец вакцину. Делайте сами! Никто из зоологов никогда не делал прививок. Ведь это не коровы, а дикие звери! - Займемся, Лида, - сказал Жарков. Зубриц по одной направляли в струнку, зажимали дощатыми щитами. Увертываясь от разъяренных рогов, зоологи наклонялись сверху и, сжав зубы, вгоняли иглу шприца в шею, над лопаткой - куда можно. Вечером все было кончено. Сидели как в воду опущенные. Жарков хотел что-то спросить у Лиды. Она уже спала... Так трагически кончилась неделя. Зуброводы с грустью смотрели на свое осиротевшее стадо. Уцелеют ли остальные или их ожидает та же участь? Сыворотка действует всего две недели. Что потом? Земля в загонах уже заражена! Лида задумчиво покусывала губы. - Надо угонять зубров, - сказала она решительно. - И как можно дальше отсюда. В лес. На волю. Здесь они неминуемо пропадут. Если уже не заразились. - Как же смотреть за ними? - Малиновская, жена Бориса Артамоновича, думала о детях, которые все эти дни в одиночку жили на кордоне, где им и страшно и опасно. - Другого выхода нет, Маша. Отрядим для присмотра за ребятишками нянечку. А сами по очереди будем дежурить возле зубриц. - Разбегутся. Не боишься? - Не разбежались, когда за волками гнались. Стадный инстинкт. Думаю, что на поляне, где у нас огороды, им будет неплохо. Сарай соорудим на зиму, оградку. Урочище Жерновое. Чистое место, чистая вода. Кончался сентябрь, пришли морозные ночи, по утрам луга белели от изморози, на лужах появлялся ледок. В одно такое утро широко открылись ворота загона. Зубрицы, зубрята, а за ними и две бизонки вышли на свободу. Их погнали выше по склону. Прошло двадцать или тридцать секунд, и звери исчезли из виду. С отчаянной решимостью Лидия Васильевна махнула рукой: - Пускай себе! На то они и звери... Глава шестая Три письма Зарецкому. В глухие места - к зубрам. Вести с фронта. Странные директорские заботы. За беглянкой. Бычки - дети Кавказа. Два больших боя. Парашютисты. Военная судьба Кожевникова. 1 Три письма пришли на имя А.М.Зарецкого в октябре сорок первого. Лидия Васильевна сообщала о трагических событиях, случившихся после приема бизонов из Московского зоопарка: как пали они, как погиб Журавль и о своем решении выпустить зубров на волю, подальше от зараженной зоны. Она просила Андрея Михайловича приехать до зимы на Кишу. - Вот оно, последствие глупой акции! - Старший Зарецкий не находил слов в адрес людей, которые отправили бизонов на Кавказ. - Мы заскользили вниз. Кто заменит утраченного Журавля? Где возьмешь нового быка? Лида говорит, что в будущем году родятся... А вдруг опять телочки? На годы отодвигается создание чистопородного стада! - Хоть бы этих удалось сохранить, - вздохнула Данута Францевна. - Как подумаю о Лиде, голова кругом. В лесу, в глуши, а скоро холод, метели. Как она справится? Не пора ли нам, Андрей?.. Зарецкий выхаживал по комнате с письмами в руке. Он раскраснелся от переживаний. Первый укол войны, точнее, удар из-за угла! Первый ли? Нет сомнения, что зубры в Крыму и Аскании тоже под угрозой. Кавказское стадо снова единственное. Тем оно дороже. - Ты права, надо ехать. Подыматься - и скорее на Кишу, - решительно произнес он. А опасность возрастала. Не прошло и четырех месяцев, как фашистские армии с боями, но и с огромными потерями одолели сотни и сотни километров по нашей земле, они у Брянска, Киева, в Крыму. Они вышли на междуречье Днепра и Дона, взяли Харьков, создали угрозу Ленинграду, даже Москве! Ростов под ударом. Старый воин сознавал, что это значит: враг рвался к Волге и Кавказу. Сам он уже дважды просился на фронт. И очень переживал, получив после очередной комиссии очередной отказ: не тот возраст, не то здоровье. - Да, надо ехать в заповедник, - повторил он и, посмотрев на два других письма, вскрыл конверт со штампом Краснодара. Перед глазами синели четыре машинописные строки: "Прошу срочно явиться в штаб обороны Кавказа для переговоров, касающихся неотложных решений". И аккуратная подпись заместителя начальника штаба, комбрига... Зарецкий протянул письмо жене. Данута Францевна только ахнула: все непонятное было для нее страшным. А он уже разрывал третий конверт, московский. В письме лежал приказ Макарова о назначении А.М.Зарецкого на должность хранителя-зубровода в Кавказском заповеднике с правами заместителя директора. В следующий час он уже собирался, надевал старую бекешу егеря, знаком попросил жену присесть, сел рядом с ней. Помолчали. Он встал, поцеловал ее и шагнул за порог. В Краснодаре его принял дежурный командир, со второго этажа спустился военный с одной шпалой в петлицах и повел наверх. Комбриг, человек уже не молодой, пожал руку, подвинул стул и, когда Зарецкий сел, сказал: - Из Майкопа мне сообщали о вашем настойчивом желании идти на фронт. Но для вас есть дело не менее серьезное в самом заповеднике. Мы готовим в горах силы для отражения возможного наступления немцев, создаем базы, собираем группы, способные вести бои в сложных горных условиях, даже во вражеском тылу. - Неужели они решатся?.. - Есть очень веские основания. Немцы нацелены на кавказскую и бакинскую нефть. Дорогу им преграждает не только Красная Армия, но и Кавказ, горы. Возможны бои в горах. Андрей Михайлович побледнел. Мысль о сражении в местах, где удалось поселить первых зубров, повергла его в ужас. Они подошли к карте Западного Кавказа. Разговор длился более двух часов. Зарецкий получал особые полномочия: советовать командирам, где и как строить базы, указать им егерские тропы, побывать в отрядах, которые формировались из районных активистов. Он должен был передать этим отрядам опыт войны двадцатых годов в горах, определить и закрыть самые уязвимые пути к перевалам. - Вот ваш район. - Комбриг показал на предгорья от Хадыженска до Псебая во всю глубину меж Передовым хребтом и Главным Кавказом. - Действуйте. И пусть ни одна душа не узнает об этой вашей деятельности. Вы работник заповедника, не более. - Не совсем понимаю, почему я должен скрывать? - В составе немецкой южной группы армий действуют части генерала Шкуро. Старый волк собрал за рубежом немало здешних казаков, удравших после революции. Они знают горы, у них есть знакомые, родные. Зачем вам, командиру партизанских групп, подвергать себя опасности?.. И соблюдение военной тайны, конечно. Где вы думаете устроиться? Зарецкий ответил не сразу. Майкоп? Нет. Киша, Псебай? Нет. Сказал: - Вблизи Даховской. Там начало многих дорог в горы. - Хорошо, товарищ Зарецкий. У вас будут связные. Информируйте обо всем, что случится. Не давайте заповедник в обиду. И ни пуха ни пера! - Я должен съездить на Кишу. Получил приказ о назначении на должность хранителя зубров. Распоряжусь делами в заповеднике, подыщу и возьму в помощники двух-трех егерей. А по пути заеду в Майкоп к жене. - Вы не считаете, что для нее лучше перебраться в более спокойное место? Ну, скажем, глубже в горы. Андрей Михайлович удивился. Значит, и Майкоп может стать зоной военных действий? Но не высказал этой мысли. - Да, пожалуй, это так. Думаю, ей лучше перебраться на кордон Киша. Правда, сейчас туда очень тяжелая дорога. Но ближе к лету... - Желаю вам успеха! - Комбриг проводил Зарецкого до дверей. Из Краснодара Андрей Михайлович написал жене, что задержится, и сразу поехал в Хадыженск, Апшеронск, где имел несколько встреч с командирами будущих отрядов. Продвигаясь по реке Курджипсу, Зарецкий достиг Мезмая, а оттуда попал к Даховской. На одном из лесных кордонов он облюбовал место для связных. Тут складывалась большая партизанская группа. Проехав до Майкопа, он встретился, наконец, с обеспокоенной Данутой Францевной. Стало очевидным, что война у их порога. - Когда приедешь за мной? - спросила она. - В июне - июле. Сейчас поеду на Кишу, все там подготовлю, помогу Лиде. Очень нуждаюсь в Кожевникове. Вот когда недостает мне Алексея Власовича! А ты готовься. При первой же возможности будешь со мной. 2 Шел январь сорок второго. Суровая зима выбелила горы и долины, сровняла тропы. Великого труда стоило доехать до Хамышков и кордона Лагерный, откуда можно было переправиться на правый берег Белой. Путь до кишинского поселка Зарецкий проделал в одиночестве, Кожевникова не нашел. Поселок ученых, заваленный сугробами, выглядел покинутым. Лишь из одной трубы ветер рвал и уносил клочья дыма. Здесь он нашел ребятишек. За ними присматривали Веля Альпер и Евгения Жаркова. Как обрадовались они гостю! Не знали, куда посадить, чем потчевать. У них еще была картошка, мука и сухие фрукты. - Все остальные около зубров, - сказала Веля, опережая вопрос Зарецкого. - В караулке на Сулиминой. Или дежурят в землянках около стада, там новый загончик. Зима! Только сделают сюда тропу - и уже замело. Третьего дня была Лида, мы баню устроили. Худющая стала! Что там на фронте, где наши, как они? - От Москвы немцев отогнали. - Зарецкий в первую очередь объявил эту радостную весть, она согревала и его. - Они были у Москвы?! - Жаркова ужаснулась. Как же так?.. - Они сейчас недалеко от Ростова-на-Дону. Очень серьезное положение. И все-таки... Кто еще с вами? - Две недели, как здесь Кожевников. Еще егеря Павел Кондрашов, Ксенофонт Тушников. Вырвались из Гузерипля, чтобы помогать зубрам. Директор держал их при своей особе. Зарецкий огляделся. На столе лежали бумаги. Альпер работала над монографией: "Кормовые ресурсы высокогорья", Жаркова готовила гербарий, приводила в порядок рукописи мужа. Все шло своим чередом. Переночевав на Кише, Андрей Михайлович утром поехал выше. На лугах стелилась поземка. Из железной трубы домика наблюдателей на Сулиминой поляне вился дымок. Перед дверью, неумело размахивая топором, колола дрова жена еще одного солдата, зоолога Теплова. Бросила топор, обняла, расплакалась. И сразу - за расспросы. Где, да кто, да как. Они вошли в караулку. Там спали два зубровода. С дежурства. Поднялись, закурили. - Лида у загона, - сказала Теплова. - Строит с мужчинами хату. Очень тяжело бегать сюда по пять километров. Она здорова, за все берется сама, молодчина. Вы надолго? Зарецкий чуть погрелся и начал одеваться. Коня он оставил. Пошли пешком, трое мужчин. В сгустившейся темноте тропа чуть проглядывалась. Рощи, грушовники, луга, черные ручьи. По левой стороне на хребте качались, скрипели сосны, скалы нависали над тропой. Декорация к лермонтовскому "Демону". В нынешнем положении чем глуше место, тем лучше для зубров. Не отыщут, если кто поискать захочет. - Что в Гузерипле? - спросил он у Кондрашова. - Кого там только нету! Набилось людей... Директор спит и видит, как бы за перевалом укрыться. Боится он - страсть! В лесах есть и которые укрылись. Из Псебая человек пять в бега ударились, дезертиры. Мы обходим леса, следы ищем. Лихие люди и зубра не пожалеют. Зубров он увидел прежде, чем караульщиков. Стадо сбилось внизу на укрытой от ветра поляне. Их черные тела выделялись на белом фоне. Услышав скрип шагов, звери резво вскочили. Зарецкий привычно подсчитал: восемь с малышами. Восемь... И ни одного быка. Зубры потоптались и опять легли. Впереди открылся костер. У огня сидели люди. Заметив тени, поднялись, винтовки на руке. Раздался крик: - Кто такие? Клацнул затвор. - Свои, Васильич, - отозвался Кондрашов, узнав по голосу Кожевникова. Обнимая седого егеря, Зарецкий сказал: - Вы как в разведке, со строгостями. Ну, здравствуйте, люди добрые! Кожевников запихнул бороду глубже в полушубок. Глаза его блестели. Обрадовался, что снова встретились. Из-за кустов лещины вышли - полушубки на плечах - Лидия Васильевна и жена Задорова. Лида прижалась к Андрею Михайловичу, укрыла лицо. - Ну-ну, дочка, будь крепкой. Все хорошо. Ты молодцом. Одобряю твои действия. - Что о Мише слышно? - Она заглядывала ему в глаза. - Никаких пока вестей. Их под Ростов отправили. А вообще на юге плохо. Зато от Москвы фашистов отогнали. Километров на двести. Женщины переглядывались. Если плохо на фронте, то их мужьям тоже... Чай пили невесело. Положение хуже, чем они думали. Беседа расклеилась. Лидия Васильевна вдруг сказала: - Мужчины, спать! Мы посидим, покараулим. Утром вам работать. Марш в землянки! Землянки построили с умом, удобно. Стены забрали жердями, потолок из бревен, лавки, столик. И конечно, печурки из камней и глины, только трубы железные. Так началась и до самой весны продолжалась служба наблюдения за восьмеркой зубров. Звери бродили вольно, далеко не уходили и к ночи непременно заявлялись в загончик, где им разбрасывали резаный топинамбур и мороженый картофель. Ночевали кучно, в глубоком снегу. Вопреки опасениям, маленькие переносили эту метельную зиму неплохо. Раз в неделю зуброводы ходили в поселок, отогревались в бане, ласкали детишек. Киша стояла незаметной, дорог из мира сюда не топтали. Зарецкий не раз ловил себя на мысли - а не сделать ли тут военную базу, но отгонял эту мысль: рискованно для зубров. Он трижды за это время отлучался, побывал с командиром одного из отрядов в двух горных станицах, на склонах горы Тхач и выбрал удобные места для обороны - прикрытие заповедника с севера. В конце февраля Андрей Михайлович поехал к связным узнать новости, а уже оттуда в Майкоп. Лида напросилась с ним. Возле зубров оставались Кожевников и еще два егеря. Ей так хотелось получить весточку от Михаила, письма от других солдат, чьи жены находились вместе с ней в зубропарке. Письма были. Их тотчас подала обрадованная, истомившаяся в одиночестве Данута Францевна, едва прибывшие переступили порог. - Жив, жив наш дорогой, все живы, у них там затишье, хотя в перестрелках уже бывали. Вы читайте, читайте!.. Это были скупые, сдержанные солдатские весточки. Да, воюем, не отступаем, Ростов за нами, настроение, сами понимаете... И далее следовали вопросы, вопросы о здоровье близких, обращение к Лиде с любовью, с озабоченностью; конечно, о зубрах, о кордоне, приписка о Жаркове и Теплове, хотя тут же были их письма женам. Задоров? С первого дня отпросился в разведку, уже представлен к награде. Отменный воин. Андрей Михайлович добрался до газет, послушал по радио сводку Совинформбюро и схватился за голову. Фронт нависал над всем югом. Данута Францевна все приготовила для переезда: ящички, мешки, тюки. Она терпеливо ждала лета. Зарецкий с невесткой решили не задерживаться в Майкопе, боялись распутицы. Но за день до выезда узнали, что в городе находится директор заповедника. Лидия Васильевна загорелась встретиться с ним. Пусть хоть о людях позаботится, если зубры его не интересуют. Он уделил ей четверть часа. Спросил, где Зарецкий. - С зубрами, - сказала она. - А вот вы... - У меня задание военного значения, вот что я... Пусть ваши хлопцы приезжают в Хамышки за грузом, я оставлю для Киши соль, муку, овес и продукты по карточкам. А у меня, - тут он подозрительно огляделся, - у меня план эвакуации... Лида вздрогнула. - Какая еще эвакуация? Куда?.. - Не твоего ума дело, Шарова тире Зарецкая. Фронт далеко, а бдительность нужна. Если что случится, кто организует проводку войск и народа через горы?.. - Какой народ? Какие войска? - Тебя первую, всех прочих. Районные власти. Семьи. А теперь извини. Зубры живы? Значит, старик Зарецкий уже там? Действуйте! Иди. Некогда. 3 Переход к кордону осложнился. Началась ростепель, снег потек ручьями. Через Блокгаузное ущелье в это время года была уже не дорога, а осклизлая тропа, в иных местах по самому краю уступа; внизу смерть, над головой смерть. Лида боялась ущелья, Андрей Михайлович завязал ей глаза и вел под руку. До Хамышков добирались три дня. Грузы для кордона лежали здесь, удалось нанять лошадей. Караван пошел по глубокой грязи на Кишу. Еще день-другой, и река не пропустила бы их. Успели. Детям на кордоне - праздник! Сахар увидели и оладий горячих поели. А Лидии Васильевне уже не сиделось, торопилась к зубрам. Поехала одна, потому что Зарецкий вдруг получил новое известие и вернулся в Даховскую другой дорогой, через Сохрай. В хатке она нашла одну Малиновскую. Где остальные? - Пошли искать Зорьку. Третий день в стадо не приходит. Как метель кончилась, ее будто ветром сдуло. Ну вот, как чуяла! Молодая бизонка всю зиму рвалась куда-то, искала приключений. Однажды упала, рог сорвала. Теперь исчезла вовсе. На ночь егеря не явились. Утром на поиск поехали и женщины. Солнце грело, тугой ветер набегал с юга, снег тяжело оседал. Куда идти? Опыт подсказывал: под ветер, на хребет. Сосняки, место скальное, с крутизнами. Углубились в редкий сосновый лес, прошли через пихтарник. Среди высокогорного березняка обнаружили кострище: егеря ночевали. С конями в поводу пошли выше, через луга. Весь день высматривали с высот, прислушивались. Редко где падала лавина, потрясет воздух - и опять лишь ветер свистит. Лида в который уже раз оглядела ущелья в бинокль. Несколько темных фигурок возникло в нешироком распадке. Двигались медленно, останавливались. Впереди ковыляла бизонка, сильно хромала, но, как только егеря приближались, останавливалась и грозно опускала рога. Группы сошлись. Кожевников сердито запихивал растрепавшуюся бороду в вырез воротника. - И себе покоя не дает, и нам жару поддала, - бурчал он на Зорьку. - Где нашли? - спросила Лида. - В пропасть свалилась, - ответил Кондрашов. - Ногу поломала, мы в лубки взяли, затянули. Ну и намучились, скажу тебе! Благо лежала меж камней так, что только брыкаться и могла. Как в тисках. Выворачивали ее, на ноги ставили. Не приди мы еще час-другой, замерзла бы в недвижности. Зорьку привели к концу второго дня. Она дичилась, даже свою матку - Гедэ - не подпускала близко. Забегая вперед, скажем, что после "прогулки" на хребет нога у нее срослась, но хромота и какой-то злобный характер остались. Никогда у нее уже не было потомков. И ладно, что не было: потомство чистой бизонки могло только понизить кровность стада по зубру. Вечером, собравшись в сторожке, зуброводы завели разговор о стаде. Что будет? Впереди тупик. Одни самки. И никакой возможности получить быка со стороны. Ну поживет их стадо сколько-то лет, постареют зубрицы - и все. На этом короткая история нового кавказского стада завершится. Чего огород городить? - Нет, - сказала Лидия Васильевна. - Не так. Волна, Еруня и Лира стельные, скоро они дадут потомство от погибшего Журавля. И если будет хоть один бычок, через несколько лет наше стадо снова начнет прирастать. Пусть близкородственное разведение, это лучше, чем никакое. Если не всех, то этих зубриц мы выходим и сбережем. К концу марта потеплело. Появились выгревы. Зубриц все реже закрывали в загоне. Они еще до свету толпились у ворот. Старая трава и ожина, позеленевшая кора молодых ильмов и осинок манили куда сильнее, чем залежавшееся сено и перемороженный топинамбур. Овес давали только стельным. Вожаком стада была Еруня. В злой схватке с Волной еще в начале зимы она победила и с того времени строго следила за порядком. Даже своенравной Зорьке, которая хоть и хромала, но телом была крупней ее, от Еруни доставалось, если та дальше других отходила от стада. Время от времени в зубропарке появлялся Андрей Михайлович, неизвестно откуда и как. Оглядев стадо, он говорил с Лидой и вновь исчезал. Тропы стали подсыхать. Кондрашов решил наведаться в Хамышки, а оттуда в Майкоп или Гузерипль. Невмоготу без вестей. Все чаще плакала Евгения Жаркова. Видели в слезах и Малиновскую. Боялась за своего Бориса. Кондрашов побывал только в Гузерипле. - Народу там! - сказал удивленно. - Во всех домах как походный лагерь. Беженцы. Все тутошние, из Майкопа, Тульской. И молодые есть, чуть что - из кармана броню тянет. Обзавелись. Как и директор наш. Там других забот нету. Лишь бы бежать. Перевал рядом, туда смотрят. Не нравится мне все это! В газетах, которые он привез, писали о крупных боях южнее Харькова и западнее Миуса. А от той реки Миус до Ростова рукой подать. Нашлось письмо и от Михаила Зарецкого - на имя директора. Требовал особого внимания зуброводам, стаду. Теперь эту бумажку читала-перечитывала Лидия Васильевна, гневаясь на директорскую резолюцию через все письма: "Зам. по зубрам - к сведению и исполнению". Подумала: если Миша написал директору, то он не мог не написать ей, в Майкоп, конечно. Опять откуда-то приехал Андрей Михайлович, едва с коня сполз, такой измученный и с такими горькими складками у рта, что Лида не рискнула спросить о письмах. Он догадался, что ее мучит. - Я не из дома, - сказал. - Вот поеду за женой... - Что в мире? - Неладно в мире, - скупо ответил он. Разговор этот случился в конце апреля. А вскоре зуброводы уже не спали целую ночь. Трудно телилась Волна. Зарецкий, Лида, все другие готовы были оказать помощь. Обошлось. Под утро кордон облетела весть: бычок! Ур-ра! Его назвали Витязем. Сын Журавля и внук Шенбрунна, прямого потомка Кавказа. Через неделю отелилась Еруня. И снова бычок. Трижды ура! Его назвали Ермышом. Сын Журавля и внук Бодо, потомка Кавказа. - Прекрасно! - Зарецкий заулыбался. - Теперь только Лира. Ну, с ней все будет хорошо. И если третий бычок... Сама матушка-природа помогает нам. Он собрался уезжать. Попросил Василия Васильевича поехать с ним. - Я и сам хотел с тобой, - сказал Кожевников, - да ты вовсе бирюком со своими тайнами. Не подступиться. В день их выезда отелилась Лира. Третий бычок! Его назвали Луганом. Сын Журавля и внук Бодо. - Вернемся с Данутой Францевной, - сказал Зарецкий. И молодо, с просветленным лицом вскочил на коня. 4 Зарецкий и его седобородый друг неторопливо двигались в сторону Сохрая. Кони шли, опустив головы и мотая поводьями. Андрей Михайлович сидел в седле задумавшись. Мысль его то и дело перескакивала от войны к зубрам, опять к войне и судьбе близких. Как работать, воевать, как действовать людям, чтобы выиграть войну и всем вернуться к мирной жизни? Михаилу и Лиде жизнь посулила успех. Три бычка - словно перст судьбы, загляд в будущее. Всегда есть и будет неумирающая совесть человеческая, нравственная и духовная сила для добрых дел! Для двух поколений Зарецких она связана с возрождением диких зубров, частицы нашей многоликой природы. Двигались кони. Поспешно проходил летний день. Всадники поднялись на взлобок, окруженный лесом. Отсюда, с травяной поляны, поднятой близ слияния двух горных рек, открывался широкий обзор. Справа и чуть позади бугрилась многоголовая гора Тхач, за которой лежала станица. Там недавно побывал Зарецкий. Белые облака кучно двигались над горами. Изредка прорывалось солнце. Тихо и покойно зеленели леса, где проходила их юность, дороги их старости. Чужой звук возник над горами. Лошади насторожили уши. Гул моторов падал с неба. В который раз за последние дни проходили немецкие самолеты. Куда? Зачем? Прерывистое гудение нарастало. Егеря рысью подскочили к одинокому клену и укрылись в его тени. Два самолета довольно низко шли прямо на них, с запада на восток. Неожиданно из первого, а затем и из второго, который летел чуть выше, посыпались фигурки людей. Освещенные низким солнцем, вспыхнули парашюты. - Десант! - крикнул Зарецкий. Кожевников скинул винтовку, словно пуля его могла достать далеких отсюда врагов. Он шевелил губами, беззвучно считая парашютистов. Зарецкий не отрывался от бинокля, наблюдал, куда опускаются десантники. Первые фигурки исчезли в лесу севернее Тхача. Последние приземлились на западных склонах горы. Самолеты развернулись и стали набирать высоту. Все стихло. Кавказ окрасился в красноватый цвет позднего заката. Враг уже был в заповеднике. Кожевников смотрел на Зарецкого. Тот разворачивал карту. "Чего они хотят? - спросил он у самого себя. - Сели в безлюдное место. Не случайно, конечно. До Ходзи отсюда километров десять. До Хаджоха все двадцать. Куда пойдут? Зачем? - Он смотрел на Кожевникова. - Единственный ответ: пойдут к дорогам, чтобы перерезать основные тропы на перевал. Значит, главные силы наступают, а в тылах устраивают панику". - Мимо зубров ихняя дорога, вот какое дело, Михайлович. Рядом... - Да. Диверсанты могут пройти возле Киши, чтобы попасть к Лагерной, на дорогу к Белореченскому перевалу и к Сочи. Еще где? От Тхача минуют Бамбак и выйдут между Чернореченским кордоном и Псебаем. Словом, перережут тропу на Красную Поляну через Псеашхо. Сколько их? - Сорок три. - У меня получилось сорок один. Ну, Васильевич, к нам война пришла. - Командуй, хорунжий, - строго сказал Кожевников. - Я опережу их. За ночь буду в Хамышках, подыму партизанский отряд и дам ориентиры. Пусть заслоняют Сохрай и Кишу. Потом еду в Даховскую, оповещу центр, соберу местную группу и с ней приду в район высадки, чтобы прочесать лес. Ты возвращайся в зубропарк, предупреди наших, пусть уходят из поселка. Дети, понимаешь? А дальше действуй по обстоятельствам. Перекрой им дорогу к Черноречью. Наши подойдут из Псебая. Они обнялись, вскочили на коней. И сразу исчезли. 5 Василий Васильевич углядел немцев уже на рассвете. Двумя цепочками, медленно, как ходят в горах опытные люди, они направлялись к Лабенку. Зарецкий не ошибся: шли, чтобы перерезать тропу на Главный Кавказ. Старик действовал осмотрительно. Он оставил коня между скал и минут сорок шел по лесу, не теряя из виду парашютистов. Понял, что это бывалые воины. Они то и дело оставляли позади двух-трех дозорных для наблюдения. Останавливался и Кожевников. Потом эти двое-трое догоняли группу. Догонял и он. С огромными тюками за спиной, с аккуратными ящичками в руках, автоматами на груди, они шли метрах в трех друг от друга, молча и спокойно. Двадцать два человека. Когда враги сделали привал, Кожевников вернулся за конем, обошел их стороной и, заранее угадав, где пойдут, опять поставил коня в укрытие, подпругу не ослабил, а сам стал за камень выше тропы. Винтовку он положил на камень. Подходите... Снизу показалась каска, худощавое лицо, плечи. И как только над тропой поднялась грудь ведущего, он выстрелил. Не промахнулся, всего-то метров полтораста. Немец упал лицом вперед. В ту же минуту лес огласился захлебывающимся треском. Егерь удивился: у них пулеметы?! Он еще не слышал автомата. Пули, как осы шипели в листве, сбивали ветки. Чуть согнувшись, он поспешно отступил к коню. Забравшись в седло, поехал как можно скорей и дальше от треска, остановился километрах в семи от Уруштена. Придут и сюда. Но теперь будут осторожней, рассыплются по двое, по трое, чтобы прочесать лес. Ничо... На ночь соберутся. И тогда... Кожевников опять перехитрил их. Сделал круг и зашел сзади. Бинокль помог обнаружить цепь: то куст шевельнется, то камень скатится. Ждал, когда соберутся на отдых и выставят охранение. Под вечер он подобрался ближе. Теперь немцы сели отдыхать в каменной нише, отрядив в охранение троих. Но недоглядели, что выше ночлега подымалась горушка. Два диверсанта уселись так, что Кожевников видел их с горки, как окуней в чистой воде. Ну как тут не выстрелить? Грянуло, один обмяк и скатился. Автоматы молчали. Немцы поняли, что стрелять наугад - только патроны тратить. Сейчас сами выйдут на охоту. Того он и добивался. Кружитесь на месте, а к Уруштену - ни-ни! Пока там нет наших людей. Егерь убрался из опасной зоны, вышел к верхней Шише и часов через пять ходу оказался в зубропарке. Здесь объявили тревогу, укрыли детишек и женщин в землянках. Не выходить. Не подавать голоса. Около зубров оставили одного старого егеря. Чуть свет Кожевников и три зубровода выехали опять к Черноречью - встречь врагу. Воевать надо не возле зубров, а как можно дальше от зверя. Тем более что диверсанты уже поняли, что обнаружены, и удвоят внимание. Скорее всего, затаятся на время. Выполнял свой долг и Зарецкий. В считанные часы на Сохрай и на Кишинский кордон из Хамышков выехал отряд из семнадцати всадников. Противника они не встретили, но заняли указанные им позиции, прикрыв кордон и зубропарк. Андрей Михайлович тем временем уже скакал в Даховскую. Вот когда добрым словом помянул он предусмотрительного комбрига! Местный отряд удалось собрать быстро. Зарецкий объяснил задачу, и еще тридцать верховых пошли встречать парашютистов до выхода их на реку Белую, где проходила дорога к Гузериплю и на перевалы. Сам он связался по рации с райкомом, сообщил о диверсантах и месте их высадки. У всех мостов появились патрули. Вдоль дороги в горы укрылись посты. Зарецкий бросился догонять даховский отряд: он знал старую лесовозную дорогу, по которой пошли партизаны. Два дня отряд провел в напряженном ожидании и разведке. Немцы словно провалились. Лишь на третий день совсем юный парнишка прибежал со своего поста и сказал Зарецкому, едва переведя дух: - Тама, в сторожке!.. - Сколько их? - спросил Зарецкий. - Они ж прячутся! В сторожке семеро. У ручья двое плескались. Ну и которые в карауле, я их не видел. - До утра мы их окружим, - командовал Зарецкий. - Чтоб ни звука! Часовых не тревожить. Когда посты отправятся к сторожке, будем сближаться. Двадцать винтовок ударят после моего выстрела по тем, кто будет на виду, по самой сторожке, она из досок, не защита. А десять будут бить по тем, кто прорвется. Я стану в камнях, у ручья, оттуда хорошо видна вся вырубка. Он не особенно надеялся на своих необстрелянных партизан. Только бы не испугались автоматного огня, трассирующих пуль, взрыва гранат! До рассвета время прошло спокойно. Костров немцы не жгли. Мелькали какие-то бледные огоньки, пожалуй, спиртовки. Передвигались тени. Это менялись постовые. Лес молчал. Приглушенно бормотал ручей. Засинел воздух предрассветного часа. Зарецкий увидел всю диверсионную группу. Они толпились у сторожки, видимо, слушали инструктаж. Двадцать, кажется. Половина отряда. У четверых в руках были чемоданчики. Уж не динамит ли? Больно аккуратно обращаются. И тут пришло решение: стрелять по чемоданчикам. Вдруг получится?.. Он дождался, пока один из немцев стал к нему боком, чемоданчик открылся широкой стороной. Тщательно прицелился... Своего выстрела Зарецкий не услышал - все покрыл резкий визгливый взрыв. Группу буквально разметало. А лес уже наполнился винтовочными выстрелами. Чуть позже затрещали автоматы. Рванул автомат в бузине за сторожкой, еще два захлебывались у самого ручья. Неожиданно перед собой Зарецкий увидел две фигуры в маскировочных куртках. - Halt! - по-немецки крикнул он. - Niederlegen!* ______________ * Стой! Ложись! (нем.) Один бросил автомат и сел. Второй повел было стволом, но кто-то, опередив Зарецкого, выстрелил сзади, и пуля сшибла с немца каску, намертво уложив его. Бой уходил вниз по ручью. Струсивший немец послушно лежал, разбросав руки. Подбежал боец, крикнул: - Товарищ Зарецкий, четверо ушли! - Обыщи, - он показал на лежавшего. - И построже с ним. Досадно, что ушли. Зарецкий забрал у пленного пистолет, документы и пошел к сторожке, чувствуя, как страшно колотится сердце. Разбросанные мертвые тела. Клочья одежды. Взрыв уложил семерых. Бойцы деловито обыскивали мертвых. От ручья раздался сдавленный крик. Зарецкий оглянулся. Здоровенный немец уже перепрыгнул ручей и зигзагами мчался к лесу. Боец корчился на земле. В спине у него торчала рукоять ножа. Андрей Михайлович с плеча дважды выстрелил по бегущему. Но слишком колотилось сердце... Отряд собрался. Недосчитались пятерых. У сторожки и в лесу лежало шестнадцать диверсантов. Ушли пятеро. Приказав собрать оружие и похоронить убитых, Зарецкий отошел в сторону и лег на землю. Он закрыл глаза, попробовал глубоко и редко дышать. С таким-то здоровьем трудно воевать. Стало немного лучше. Зарецкий сел, осмотрелся. Листва на дубах шумела. Поднялся ветер. В зарослях лесной малины уже распевала малиновка. Он вспомнил о бумагах, которые взял у диверсанта-убийцы. Солдатской книжки не оказалось. Только русские деньги и два письма из Винницы. Развернул одно и с каким-то страхом прочитал русские строчки: "Дорогой наш Колюшка! Вот уже два месяца от тебя нет вестей..." Что такое? Повернул конверт: "Действующая армия, 2543 - 87, Митиренко Н.С.". Предатель!.. Зарецкий сгреб все бумаги, начал просматривать. Немецкие буквы, опять, опять. Берлинский штамп, какая-то справка по-немецки, газета "Фелькишер беобахтер", письмо на украинском языке из Львова, Янушу Припечко, снова немецкое. Похоже, среди диверсантов не только немцы! 6 События на Уруштене развивались иначе. Пока в Лабинске, Псебае, Мостовской, полупив известие о десанте, собирали партизан, пока дозванивались до Краснодара, чтобы дали указание, прошло немало времени. Между тем четыре егеря из зубропарка уже прибыли к опасному месту и двинулись по лесу в сторону Псебая, чтобы отыскать след врага. Они долго шли по левому берегу Лабенка, не обнаружили ничего подозрительного и повернули навстречу фашистам, затаившимся где-то у Бамбака. Трудно обмануть опытных егерей, знающих не только свой лес, но и психологию человека, впервые попавшего в такой лес. Диверсанты, напуганные стреляющими горами, потерей двух, как потом выяснилось офицеров - командира отряда и обер-лейтенанта из дивизии "Эдельвейс"*, засели у хребта Малый Бамбак, километров за двадцать от того места, где стрелял Кожевников. ______________ * "Эдельвейс" - дивизия, куда входили немецкие горные егеря, знатоки войны в условиях гор. Названа именем высокогорного цветка. Скалы, бурелом, ущелья, дичь и глушь принесли чужакам некоторое успокоение. Оторвались... Они укрылись в небольшой пещере. Егеря выслеживали их, как выслеживают зверя. День, еще день. Уже вдоль дороги по Лабенку сидели в секретах бойцы. Уже Зарецкий ехал с маленьким отрядом к Псебаю, а поиск все продолжался. Немецкий отряд решил, что опасность миновала. Они пошли к Черноречью, взорвать мост на Уруштене. В походе их и обнаружили. Выдал запах кофе, очень стойкий чужой запах, далеко слышный в утренние часы в лесу, когда воздух стелется понизу. Егеря нашли покинутую ночевку, след рубчатых альпийских ботинок и пошли по этому следу - двое в центре, еще двое - чуть отставая, по сторонам. Один диверсант остановился, сказал впереди идущему, чтобы не беспокоился, сел поправлять сбившийся носок. Кажется, натер ногу. В этой позе, нагнувшегося над ботинком, его и стукнули по голове. Еще одним врагом меньше. Тело оттащили с тропы, а сами заняли позицию для стрельбы и отхода. Диверсанты непременно вернутся за своим... Впереди идущий не раз оглядывался. Беспокойство его росло. Темный лес молчал. Наконец отряд остановился. Сели ждать. Десять, тридцать минут. Никого. С предосторожностями пошли по своему следу назад. Место, где сидел отставший, ничем не приметили. Ощетинились автоматами, сбились, заговорили. И тут грохнули выстрелы. Эхо размножило звук. Показалось, что стреляют со всех сторон. Трое свалились без стона. Потом еще два. Диверсанты залегли. Но их ловили на мушку и лежачих. Ползли раненые, сыпали очередями - куда, в кого? Просто по кустам можжевельника, по густым папоротникам. Не выдержав, бросились в три стороны с гиблого места, где уже лежало восемь убитых. Бегом, с автоматами у живота, как в атаку, рассыпая перед собой пулевой веер. И вот судьба... Трое выбежали прямо на Кожевникова. Василий Васильевич понял, что ему не укрыться. Он поднялся из-за камней - большой белобородый великан - и вскинул винтовку, чтобы еще одного... Таким его увидели немцы - сверхъестественным древним богатырем, лесным кудесником, страшным чудом, но увидели. Трассы пуль с пяти метров скрестились на богатыре, прежде чем прозвучал винтовочный выстрел. Уже мертвый, он еще стоял, прислонясь спиной к теплому, стволу пихты. Пули как бы пришили его к дереву. И он стоял. С открытыми, уже не видящими голубыми глазами. Винтовка выпала. Подогнулись колена, и он рухнул. Три немца стали над ним. - О mein Gott! - сказал один и поднял глаза к небу. - Wenn bei ihnen Greise zu Felde ziehen... - начал второй. - Das ist eben so schresklich, - хрипло закончил за него третий. - Laufen wir weg!* ______________ * - О боже! (нем.) - Если у них старцы воюют... (нем.) - Это и страшно... Бежим! (нем.) В лесу все еще стреляли. Рванула граната, вторая. Эхо перекатилось с горы на гору, ударяясь о скалы и отскакивая, достигло дороги, где в одном из секретов Зарецкий расспрашивал бойцов, вернувшихся из разведки. Он понял, что егеря ведут бой. - За мной, быстро! Не таясь, потому что противник был далеко, Зарецкий вышел на дорогу, приказал пустить две сигнальные ракеты, и через несколько минут возле него уже толпились всадники. По одной из балок к реке выходила тропа, пробитая косулями, - как раз с той стороны, где прогремели взрывы. С конями в поводу отряд начал подыматься в гору. До ночи продирались к Бамбаку. За все это время впереди хлопнули два далеких выстрела. Бой утих. С каким результатом?.. Стали на ночевку, без огня, без громкого говора. Пять самых опытных бойцов и Андрей Михайлович ушли разведать окрестность. Но скоро вернулись. Тьма стояла, как черная стена. Утром пошли уже развернутым строем. Часов в восемь на левом фланге рванула граната. Минут десять два немца ожесточенно отстреливались, пытались уйти. Их окружили. В схватке оба были убиты. И пять партизан. Где-то скрывались остальные, но еще ближе оказались свои. Егеря везли Кожевникова. Он лежал на носилках между двух коней. Винтовка покоилась под его рукой. Увидев печальное шествие и мертвого друга, Зарецкий без сил рухнул на колени и закрыл лицо руками. Бойцы срывали с головы фуражки. - Как же это? Рассказ вышел коротким. Неожиданность. Прямо на него выскочили. Ну и... - Сколько их? - Осталось пять или шесть. Остальные полегли. Пока шел разговор, пока рассчитывали по карте, где искать скрывавшихся, и ходили к месту боя, где валялись диверсанты со значками горного эдельвейса, носилки стояли - не на земле, на камнях, так, чтобы лицо погибшего видело и небо, и горы, где прошла его жизнь. Седая борода, вымытая от крови, уже обсохла и рассыпанно укрыла грудь. Два егеря пошли с бойцами в дальнейший поиск. Андрей Михайлович с третьим егерем вышли на дорогу в Псебай. Зарецкий изменился на глазах. Он еле двигался. Лицо стало серым, дышал с перехватом, часто садился, даже ложился отдохнуть. Потрясение при виде убитого Василия Васильевича согнуло его, и он почувствовал себя на последнем рубеже. 7 В Псебай пришли ночью. Что-то здесь изменилось за те несколько суток, прошедших с того дня, когда Зарецкий проскакал через родной поселок на Уруштен. Он не сразу понял что, но когда пошел распорядиться о могиле, оставив Кожевникова уже в руках снаряжавших его в последний путь, то не мог не обратить внимания на многолюдство. На главной ул