предлагая делегатам садиться, спросил: --i Знают ли руководители бунтовщиков, что им придется за это отвечать? -- Вот ты, оказывается, с чего начинаешь? -- усаживаясь без приглашения в кресло и расправляя широкие плечи, с иронией ответил Коваленко.-- А мы считали, что ты прежде всего попытаешься объяснить, кто и когда будет отвечать за убийство рабочих. -- Я прошу выражаться точнее,-- возмутился стоявший в углу салона офицер.-- Мы еще никого здесь не убивали. Карпов шагнул вперед, вплотную пододвинулся к столу, жарко задышал: . 246 --i Как не убивали? А кто убил Сашу Каурова? Кто ранил Сеню Тарасова и других наших товарищей? Разве это не вы сделали? Не вы?.. С нас спрос, а с вас, значит, как с гуся вода? Вам все нипочем, что хотите, то и делаете? Озираясь на огромные трясущиеся кулаки Михаила, Грей подошел к офицеру. Он боялся, что между жандармом и Карповым произойдет драка. -- Успокойтесь, господа, прошу вас,-- показывая Ми хаилу на кресло, торопливо говорил Грей.-- Не надо так горячиться. Давайте лучше обсуждать, что нужно сделать, чтобы прекратить забастовку. Навалившись грудью на стол, Коваленко заявил: -- За вами дело. Освободите наших делегатов. Накажите виновников, возьмите на обеспечение завода семьи погибших рабочих -- и тогда работы возобновятся. -- Это невозможно,-- ерзая в кресле, ответил Грей.-- Мы можем рассмотреть только последний вопрос. -- Первые два вопроса пусть бунтовщики решают сами,-- вмешался в разговор офицер, но поняв, что сказал не то, что нужно, добавил:--Решать эти вопросы нас не упол-номачивали, и делать этого мы не можем! Понимаете, не можем! И не будем,--добавил он громко и грубо. -- Тогда разрешите спросить, зачем же вы сюда при-ехали?-- усмехаясь, спросил Коваленко. -- Молчать! -- стукнув кулаком по столу, пронзительно закричал жандарм.-- Как ты смеешь задавать мне такие вопросы? Да я тебя, мерзавца, в порошок изотру! Коваленко поднялся с места, посмотрел на Михаила и равнодушно сказал: -- Пошли. Чего зря время терять да еще угрозы глу пые слушать? Чувствуя, что он упускает последнюю возможность до-говориться с представителями рабочих, Грей, поднявшись, спросил: -- Значит, из предъявленных требований вы ничего не уступите? -- И не подумаем,-- решительно заявил Виктор. -- Тогда вот что,-- заторопился Грей.-- Передайте ра-бочим, что ваши требования немедленно будут сообщены по инстанции. -- Ладно, передадим,-- направляясь к двери, небрежно ответил Коваленко.-- Но ведь там тоже такие, как вы, сидят. 247 Офицер погрозил ушедшим делегатам кулаком и, громко выругавшись, сказал: -- Казачьи плети о вас плачут. Обождите, дождетесь, -- Да, да. Именно плети,-- согласился Грей.-- Но это потом. Сейчас мы не можем допустить, чтобы забастовка продолжалась. Общество ежедневно терпит многотысячные убытки. Так продолжаться не может. -- Вы предлагаете освободить арестованных? -- вежливо, но с явным оттенком недовольства спросил офицер. -- Мне меньше всего хотелось бы так поступать,-- вздыхая, ответил Грей.-- Однако нельзя из-за каких-то трех бунтовщиков без конца терпеть ущерб. -- А может быть, следует попытаться поискать другие средства, при помощи которых можно сломить забастовку? -- Конечно, можно было бы и поискать,-- согласился Грей,-- но я получил сегодня очень неприятные сведения. Забастовщики намерены прекратить откачку из шахт воды. Это грозит катастрофой. Жандарм подошел к окну, посмотрел в сторону замолкшего завода, вспомнил про выписанный ему вчера Греем в знак дружбы чек и, снова вернувшись к столу, взялся за карандаш: -- Ну, что ж, можно пока и освободить. Так и запишем. Потом, когда забастовка закончится, найдем причину снова отправить их за решетку. Через несколько дней Алеша, выполнявший обязанности связного, проходил мимо почты. Ни с того ни сего его окликнул телеграфист. -- Эй, Алеша!--обрадованно закричал он.-- Ну-ка, марш сюда! Дело есть... Алеша неохотно подошел. -- Вот что, дружок,-- заторопился телеграфист,-- важная телеграмма получена. А снести некому, заболел у нас почтальон. Заведующего клубом Коваленко ты ведь знаешь? -- Да говорите, что нужно,-- нетерпеливо спросил Алеша. -- Так вот,-- подавая телеграмму, волновался телегра-фист,-- давай бегом. Делегаты наши завтра здесь будут. Понимаешь? Освободили их! Запыхавшись, Алеша пулей влетел в клуб. -- Дядя Виктор!--кричал Алеша.-- Тебе телеграмму о делегатах прислали. Вот она. Встречать велят! -- "Екатеринбургский комитет социал-демократов,-- 248 читал вслух Коваленко,-- поздравляет медеплавильщиков с одержанной победой. Ваши делегаты освобождены и сегодня выезжают домой". -- Погоди! Постой!--закричал Коваленко.-- Зачем же ты ее сюда принес? -- А куда же мне ее девать? -- недоумевая, спросил мальчик. -- Да неужели ты не понимаешь, голова садовая, что это не мне, а всем нам,-- продолжал кричать Коваленко.-- Скажи, ты на базаре был? Ну, конечно, был,-- ответил он сам за Алешу.-- Сколько раз тебя там видел. Так вот, Дружище, возьми клей и беги бегом на базар, приклей там эту телеграмму на столбе, на котором висят базарные весы. Пусть все, все пускай читают! Радость-то какая! А я в комитет побегу, доложить надо. Последних слов Алеша уже не слышал. Он бежал на базарную площадь. Вечером Алеше с Федей вручили в клубе красное полотнище с надписью: "Никто не даст нам избавленья -- ни бог, ни царь и не герой". Рано утром на площадь стали приходить рабочие со зна-менами. Собравшись встречать своих делегатов, они шли с песнями, радостные, возбужденные. На трибуну поднялся Коваленко. -- Дорогие товарищи! --начал он свою речь.-- Сегодня у нас вроде праздника. Мы добились большой победы. Заставили врагов сделать шаг назад. Отступить. Но это только начало. Главная борьба впереди. -- Все равно победим!--кричали рабочие, -- Наступать надо, пока совсем не прикончим буржуев! -- Правильно! Давно пора с ними рассчитаться! │--│ Да здравствует пролетарская революция! -- Ура! Ура! -- неслось со всех сторон площади. Колонны двинулись. Вперед вышли знаменосцы. При-строившись рядом с ними, Алеша и Федя развернули транс-парант. Ветер неожиданно разорвал нависший над пло- . щадью туман. Пробившись на землю, лучи только что взошедшего солнца весело заиграли на золотых буквах транспаранта, на смеющихся лицах ребят... Алеша оглянулся на демонстрантов, поднял над головой древко транспаранта. -- Вставай, проклятьем заклейменный...-- запел он звон ким голосом, 249 -- Весь мир голодных и рабов...--│ грянули сотни иду щих в колонне рабочих. Слова пролетарского гимна понеслись по лесам и горам седого Урала. _ . Глава сороковая Через неделю после прекращения забастовки Карповы с котомками за плечами, без копейки денег, исхудавшие, обносившиеся, возвращались домой. Под видом ремонта Смирновская шахта была закрыта. Рабочих уволили. Говорили, на соседнем заводе можно поступить на строительство плотины, но Михаил чувствовал себя плохо и решил идти домой. День был теплый. Кругом шумно стрекотали кузнечики, звенели жаворонки. Карповы шли не торопясь, часто останавливаясь на отдых. Алеша с тревогой смотрел на осунувшегося отца. Кашляя, Михаил хватался за грудь, то и дело вытирал с лица пот. Большой сосновый лес кончился неожиданно, как будто кто-то его обрубил. Дорога пошла засеянными пшеницей и овсом небольшими полями, разбросанными вперемежку с березовыми и осиновыми рощами. Путники свернули с дороги к тихо журчавшему ручейку. Михаил снял с плеч котомку и устало растянулся на мягкой зеленой лужайке. Алеша тотчас же взобрался на ближайший холм и просиял от радости. Совсем рядом, в каких-нибудь полутора верстах, начиналось родное село. Вот они, три церкви, пожарка. "А вон там и наш дом,-- с волнением думал Алеша.-- Какое же оно красивое, село наше! В середине два озера, а по берегам в четыре улицы растянулись дома. Вот вам и пятьдесят дворов",-- вспомнил он рассказ дедушки Ивана. -- Наше село особое,-- щуря старческие слезящиеся глаза, рассказывал дедушка.-- Мы в карты проиграны. Давно это было, лет сто пятьдесят назад, а то поди и боль ше. Ехал, говорят, граф Демидов на заводы свои в Кыштым будто бы. А за ним.из самого Петербурга князь привязал ся, Потемкин. Ну, дорогой они от неча делать в баргу и срезались. Игра одна денежная так называлась. Вестимо, у Демидова денег куры не клюют, а у князя в кармане вете рок гуляет. Продулся князь, а платить нечем. У Демидова 250 хотя богатства и прорва, но своего упускать не желает. Если, говорит, денег нет, недвижимостью плати. Ну, и договорились. Распорядился тогда князь отписать графу Демидову в оплату за проигрыш из княжеской вотчины, с речки Тютнярки, пятьдесят крепостных мужиков с женами, детьми, стариками, кошками и собаками, а больше чтоб ничего им не давать. Ну, а если в случае назад прибегут, приказано было бить их плетьми до полусмерти, отливать водой и отсылать к графу обратно. Уж очень ему мужики нужны были. Дрова рубить, уголь жечь и на другие работы. Людей не хватало. Вызвал князь своего управителя и говорит: "Надул меня тогда граф, шестерку подсунул. Ну, да ладно. Теперь уже поздно об этом говорить. Черт с ним! Отбери ему самых строптивых и битых. В Рождественском, по речке Тютнярке, кажется, больше всего таких живет. Вот оттуда и дай". А приказчик демидовский усмехнулся и дал князю такой ответ: "Ничего, ваша светлость, нам не привыкать. У нас беглые каторжники и те, как лошади, работают, а тютнярцы и за верблюдов сойдут. Дедушка тяжело, по-стариковски вздохнул и, помолчав, продолжал: -- Привезли мужиков в непроходимый лес и вокруг озер на четырех полянах поселили. Четыре названья селам дали, но только они и до сей поры тютнярцами себя назы вают. Привычка. Допрежь здесь везде лес был, а теперь вот куда Урал-то отодвинули. Тьма народу наплодилась. Куда ни глянь, везде тютнярца увидишь -- ив Кыштыме, и в Карабаше, и в Каслях, и в Челябе. Где только они спи ну не гнут! А "баргой" назовут, в драку лезут. Позором считают. Люди... не то, чтобы граф или князь какой. Стыд имеют. Алеша еще раз посмотрел на родное село, помахал картузом и радостно закричал: -- Здравствуй, барга тютнярская! * Ф * * Вечером Алеша шел с озера. Сидевший на завалинке Потапыч подозвал его к себе. Старик высох, стал легким, воздушным, но двигался все так же рывками, по-детски быстро. Разговаривал внушительно, с тем добродушным, и одновременно повелительным выражением лица, которое свойственно людям преклонных лет. 251 -- Ну-ну, покажись,-- говорил он, повертывая Алешу.---Больше полгода не виделись -- срок немалый. Вытянулся... окреп. Так. С чужаком, говоришь, работал? Подвел он тебя? -- Мне стыдно, Потапыч. Я должен был смекнуть. Чай, не маленький,-- ответил Алеша, краснея. -- Смекать надо, это правильно,-- согласился старик.-- Но ведь и то верно, что обмануть кого угодно можно. Мстить им, Алексей нужно. Вы молодые еще, придет час -- и взбутетените * их, дадите им духу. -- Жульбертона судили. │-- Жульбертон-- это пешка. Хозяевам заводов, помещикам, царю -- вот кому надо бы головы свернуть. Пока их не уберем, Жульбертоны всегда найдутся. -- Но он-то ведь знал, что делает? Не маленький. -- Правильно, не маленький. Его и осудили. Но зачинщик все-таки не он. Алеша задумался. Ему казалось, он начинает понимать, что заставило Жульбертона пойти на преступление. -- Купленный он,-- вслух проговорил Алеша. -- Скорее всего, что так,-- согласился старик.-- А может, и не купленный, а просто сбитый с правильного пути человек. -- Чтой-то невдомек мне, про что говоришь-то. Я ведь неграмотный,-- вздохнул Алеша. Потапыч замолчал и долго смотрел немигающим взглядом в пространство, затем перевел взгляд на Алешу и с явной озабоченностью сказал: -- Неграмотным тебе оставаться больше нельзя, Алеша. Надо учиться. -- Я хотел еще в прошлом году,-- уныло ответил Алеша.-- И дедушка тоже хлопотал. Так ведь не приняли. Мал, говорят. Врут... А ничего с ними не поделаешь. ---- С ними не сделаешь, так без них надо справиться. Приходи завтра ко мне, как только встанешь... Алеша задохнулся от радости. -- Да как же это так, сразу? -- с трудом выговорил он.-- Бумаги бы надо, грифель тоже.... -- Найдем бумагу, и грифель найдем,-- ласково ответил Потапыч.-- Здоровье бы только не подвело. Остальное уладим. * Взбутетенить -- отколотить. 252 Теперь каждый вечер Алеша ходил к Потапычу. По мнению старика, учился он очень успешно. Потапыч, конечно, не знал, что Алеша днем и ночью сидел за уроками и почти не спал. Мальчик похудел, щеки ввалились. В глазах его появилось иоЕое выражение: по-настоящему мир только теперь раскрывался перед ним. К осени здоровье отца ухудшилось. Он уже не вставал с постели. Часто горлом шла кровь. За два дня до смерти Михаил подозвал к себе Алешу. С трудом приподнявшись на постели, он погладил его по волосам, потом взял за руки. -- Большой ты стал, сынок, скоро и грамоте выучишься. -- Потапыч говорит, что через две недели окончим,-- проглатывая подкатившийся к горлу комок, торопливо ответил Алеша.-- Я теперь умею читать, писать, знаю, как решать задачи. Михаил еще крепче сжал Алешины руки. -- Передай Потапычу от меня большое спасибо. Мне ведь теперь и умирать легче будет... Отец замолчал и долго лежал с закрытыми глазами. Две прозрачные слезинки выкатились из-под опущенных век Алеши и, скользнув по щекам, упали отцу на руку. Михаил открыл глаза, с глубокой тоской посмотрел на сына: -- Мать слушайся. Она тебя родила, вырастила. Дедушку с бабушкой. А потом вот еще что...-- Михаил посмотрел по сторонам и зашептал торопливо: -- Отомсти им за меня, Алеша. За всех нас... Помни, пока не отрубите голову гадине, жизни вам тоже не будет. Да и жить, когда другие мучаются, стыдно... На следующий день Алеша рассказал Потапычу об от-цовском наказе. Старик взволновался. Оставив мальчика за уроками, он пошел к больному. Алеша не знал, о чем они говорили, но когда пришел домой, заметил, что отец был спокойнее обыкновенного. Через день он умер, не сказав больше ни слова... Семья жила на заработок дедушки Ивана. Старик возил для строящейся церкви камень. Когда убрали небольшой урожай, встал вопрос о зиме и о работе. На семейном совете решили, что Дедушка поедет возить на завод дрова, а Алеша пойдет на заработки. Через неделю, вскинув котомку на плечи, в том же дырявом армяке и тяжелых отцовских сапогах, Алеша отправился на поиски работы. 253 Глава сорок первая Прошло три месяца с тех пор, как Алеша ушел из дому, но подыскать постоянную работу ему все еще не удавалось. . -- Мальчишек не принимаем, взрослых девать некуда,-- слышал он везде один и тот же ответ. -- Я могу выполнять наравне с мужиками любую рабо ту,--│ просил Алеша.-- Примите -- увидите. Его принимали поденщиком и платили копейки. Мало-помалу у него износились рукавицы, начали расползаться сапоги. Наконец с большим трудом удалось устроиться на строительстве элеватора. Подрядчик предупредил, что будет платить ему меньше, чем за такую же работу взрослому рабочему, но все-таки это была постоянная работа. Строила элеватор германская фирма. Работой руководил толстый немец. Он старался казаться добрым: похлопывал рабочих по плечу, иногда-даже угощал пивом. Но, выжимая из людей все соки, платил мало. Когда рабочие обижались, он разъяснял: -- Вы должны понять, что за такую работу платить больше нельзя. Все хотят много. Надо лучше работать. -- Мы и так гнем спину по четырнадцать часов, сколько же еще можно? -- возмущались рабочие. -- Четырнадцать часов?---усмехался немец.---Это ничего не значит. У вас нет квалификации. Немецкие рабочие зарабатывают больше. Но то немцы. Мастера. Им скажи, они сделают. А здесь все должен знать я. Нет. Русским платить больше не за что. -- Русским нельзя, а немцам можно? Нашли себе серую скотинку. -- Немцы -- мастера. Руководители. Они должны жить лучше. Квалификация!.. Выслушав как-то подобное разъяснение, Алеша сказал: ---│ И кто вас только просил сюда. Русские и без вас обошлись бы. Кровососов-то у нас и своих хоть пруд пруди. Немец удивленно посмотрел на Алешу, потрепал его по плечу и, склонив набок голову, сказал: -- О... парень понимает.--И в тот же день услал егоза город на заготовку гравия. Стояла ранняя весна. Широко, куда ни глянь, раскинулась приуральская лесостепь. Она только что проснулась от зимнего сна и с каждым днем становилась все наряднее. Временами над степью проносились грозы с ливнями, но от 254 , этого она только хорошела. На полях с утра до поздней ночи трудились крестьяне. Появились первые всходы пшеницы, зеленела рожь, всюду сеяли овес, садили овощи. По вечерам в степи горели костры, слышались песни. Алеша любил слушать эти песни. Протяжные, заунывные, они хватали за сердце, навевали грусть. Сегодня песня слышалась почему-то в необычное время. Солнце еще не село, крестьяне работали. Да и песня была какая-то необыкновенная. Ее пели несколько сильных мужских голосов,-- доносилась она с тракта. Следом за Алешей, побросав ломы и кувалды, слушать песню вышли все рабочие карьера. Вскоре из-за пригорка показался тонкий блестящий штык, а затем голова солдата. Колодников звонкие цепи Вздымают дорожную пыль,-- услышал Алеша. Он побежал к тракту. На пригорок вышло еще двое солдат, а за ними группа одетых в серое людей. -- Арестантов ведут! -- крикнул кто-то.-- Каторжни ков... Идут он-и в знойную пору, Ив снежную .вьюгу идут, И лучшие думы народа В сознании гордом несут. Это была дышащая горькой правдой песня политкаторжан. Когда песня замирала, становился слышней тягостный звон кандалов. Алеша подбежал к дороге. Солдат крикнул: -- Ближе чем на десять шагов не подходи -- стрелять буду. В первый раз видел Алеша осужденных на каторгу. Все они казались ему одинаковыми: в серой одежде и высоких колпаках, с обветренными задумчивыми лицами. Когда кандальники подошли ближе, двое передних сняли колпаки и помахали ими стоящим около кювета рабочим, обнажив наполовину выбритые головы. Всмотревшись в их лица, Алеша от неожиданности застонал. Он узнал Ершова и Папахина. . │--│ Захар Михайлович! Трофим Трофимович!--закричал Алеша.-- Привет вам от нас. От рабочих. Не тужите! Мы все равно вас выручим... Старший конвойный обнажил саблю: -- Марш отсюда! С каторжниками разговаривать не разрешается. Отойдите. Иначе велю стрелять. 255 Алеша отбежал от дороги," сложил ладони рупором и снова закричал: -- Выручим! Не тужите, вы-ы-ру-у-у-чим! В ответ еще несколько раз взметнулись колпаки, и арестанты скрылись за поворотом дороги, но до слуха оставшихся долго еще доносился замирающий кандальный звон. Когда рабочие вернулись в каменоломни, никто не хотел приниматься за работу; стояли угрюмые, подавленные, все думали об одном и том же. -- И лучшие думы народа в сознании гордом несут,-- вслух повторил Алеша. --- Отбить бы,-- вздохнув, сказал кто-то из рабочих.-- Броситься бы невзначай, обезоружить и кандалы долой... -- Хватился. Задний ум хорош, да толку-то в нем сколь ко? Не по силам нам это дело. Алеша укоризненно посмотрел на говорившего: -- Неверно толкуешь. По-твоему, что же, им теперь на вечно в Сибири пропадать? А рабочим, значит, и думать больше не о чем? Нет, теперь наша очередь пришла на их место становиться. Стеной подняться надо, а буржуев за ставить вернуть каторжан обратно. Там ведь таких тысячи, и все ждут, когда мы освободим их. Кто же о них еще по заботится, как не мы, рабочие... Это было первое выступление Алеши. Произошло оно под впечатлением встречи с каторжниками. Вернувшись на стройку, Алеша неожиданно встретил там Володю Луганского. Он тоже нанялся к немцу работать по монтажу электрооборудования. Друзья проговорили целый вечер. Алеша рассказал обо всем, что произошло с ним за эти семь лет. О ссылке Ершова Луганский, оказывается, знал. Выслушав рассказ о взрыве в шахте, Володя сказал: --│ Одним словом, чужаки -- захватчики. Все гребут под свою лапу. А нас, рабочих, за скот считают... Через несколько дней на строительстве появилась ли стовка, озаглавленная: "Заговор чужаков". В ней расска зывалось, как хозяева соседнего завода, англичане, произ вели в шахте умышленный взрыв, отчего погибла большая группа рабочих. . . Выбрав подходящий момент, Алеша подошел к Луганскому. -- Одному тебе трудно. Поручи мне. Я во все дыры 256 растолкаю. Не беспокойся, у меня опыт есть. Я этим делом в своем селе занимался. Луганский пытливо посмотрел на Алешу и вдруг спросил: . -- Ты Маркина знаешь? -- Маркина, Данилу Ивановича? Знаю. А что? -- Как стемнеет, приходи на Выгонную, четырнадцать. Алеша с нетерпением ждал/вечера. Он был уверен, что произойдет что-то очень важное. Недаром Володя был так сосредоточен. Подпольщики собрались в подвале. Два огарка сальных свечей освещали только часть небольшого помещения. В числе собравшихся, кроме Маркина и Луганского, Алеша узнал железнодорожника. Говорили шепотом. Поздоровавшись с Алешей, железнодорожник подвел его к свету: -- Ну, Аника-воин, опять, значит, с нами? Из угла кто-то заметил: -- Совсем еще мальчишка. Жидковат для такого дела. ' Железнодорожник возразил: -- Не тем концом меришь. Мал золотник, да дорог. Помнишь, я тебе рассказывал, как он помогал нам выручить из тюрьмы Ершова? , -- Ах, вот это кто! Тогда другое дело... Помню, помню, молодец... -- Как остальные товарищи считают? -- спросил Лу-ганский. -- Согласны. Подходящий,-- повторило сразу несколько человек. -- Так вот, товарищ Карпов,-- обратился к Алеше Лу-ганский.^-- Комитет решил дать тебе одно очень важное поручение. Мы не могли организовать здесь освобождение наших товарищей. Ты знаешь, о ком идет речь. Эта задача переносится в другую организацию. Часть наших работников, в том числе и ты, должны будут поехать туда на помощь. На тебя мы хотим возложить связь между тюрьмой и комитетом. Что ты скажешь на это? -- А как же я туда попаду?--растерянно спросил Алеша. Ответил железнодорожник: -- Приходи завтра к десяти утра на вокзал, я сведу тебя там с поваром. С ним и уедете. -- Ладно, приду,-- волнуясь, ответил Алеша и стал прощаться. 9 Н. Павлов 257 * На улице он облегченно вздохнул: хорошо, что Маркин, знавший, какую роль он играл при взрыве в шахте, ничего не сказал об этом участникам совещания. Благодарный за это, он дал слово во что бы то ни стало выполнить доверенное ему задание. Глава сорок вторая Вернувшись на завод, Петчер приступил к подготовке новой расправы над большевиками. Теперь он решил не торопиться и дейстЁовать наверняка. -- Пусть успокоятся,-- говорил он механику Рихте ру.-- Как это у них говорят? "Пуганая ворона и куста боится"? Так и с ними. Нужна осторожность, чтобы не появилось никаких подозрений. Потихоньку заманить, как мышей, в ловушку, а потом прихлопнуть. Но уже надежно. Не так, как это сделали Жульбертон с Геверсом. Шляпы. Дали возможность перехитрить себя. Хорошо, что Жуль бертон сообразил, что обо мне ему лучше помолчать. Выслушав управляющего, Рихтер вежливо заметил: -- Как ни говорите, мистер, а школа в Англии работает неплохо. Жульбертон ненавидел русских социалистов. И надо отдать ему справедливость, определенного успеха он добился. Многих большевиков не стало: Ершова, Папахина, Барклея. Когда Смирновскую закрыли, некоторые ушли с завода сами. Нет, Жульбертон и Геверс сделали немало. Но мы, конечно, должны готовиться лучше. -- Скажите, сможем ли мы увеличить количество вполне надежных рабочих, которые могли бы влиять на других?-- неожиданно для механика спросил Петчер. -- Сможем, -- после некоторого раздумья ответил Рихтер. -- Если сможем --- это очень хорошо. Я прошу вас не-медленно распорядиться, чтобы им дали самые лучшие квартиры и вообще всяческие привилегии. Ничего не поделаешь, часть рабочих мы должны подкармливать. Так делается в Англии. Без этого нельзя и здесь. -- Совершенно верно,-- согласился Рихтер.-- Система кнута и пряника -- метод давно испытанный. Нужно только умело им пользоваться. Собеседники замолчали и с недоверием посмотрели друг на друга. "Можно ли ему доверять,-- думал Петчер,-- не- 258 мец он, ненавидит англичан. Война может начаться в самое ближайшее время". . В это же время Рихтер думал: "Я немец, и он видит во мне врага. Англичане хотят свести немецкое государство на третьестепенное место, но и немцы не дураки. А впрочем, меня это мало волнует. В первую очередь я должен заботиться о себе". После длительного молчания Рихтер сказал: * -- Возможность войны, мистер Петчер, наших отношений не должна коснуться. У нас одна цель: мы должны во что бы то ни стало обеспечить прибыльную работу завода и ни в коем случае не Допустить изменения существующего здесь режима. Я маленький человек, но я получаю хорошую зарплату, и придет время, когда у меня тоже будут деньги. Но это возможно только, если сохранится здешний режим и здешние порядки. Если война и возникнет, то здесь между немцами и англичанами ее не будет. Я так думаю. Петчер пожал механику руку: -- Вы очень правильно решили, господин Рихтер. При были фирмы для нас дороже всего. Верно и то, что они сов падают с нашими личными интересами. Значит, нашим об щим врагом были и остаются большевики и те, кто их под держивает. Согласны ли вы с моим планом? -- Конечно,-- не задумываясь, ответил Рихтер. Петчер довольно улыбнулся и, подойдя вплотную к Рих теру, спросил: │-- Сколько, вы думаете, потребуется времени для его осуществления? Рихтер задумался, хрустнул пальцами: -- Для того чтобы собрать их в одно место, нужно по меньшей мере четыре или пять месяцев. Иначе они могут догадаться. -- А всего, значит, около полугода?--переспросил Петчер. -- Да, примерно, так. -- Ну что ж, я согласен. Начинайте подготовку. Не за-бывайте, что план знаем только мы двое. Больше об этом никто и-никогда не должен узнать, кроме того, третьего, который будет привлечен позже. Петчер был удовлетворен разговором с механиком. Иногда у него появлялось сомнение относительно правильности применяемого им метода борьбы. Не слишком ли он груб, и не привел ли уже этот метод к гибели Геверса, Мустафы 9* 259 и урядника? "Кто знает,-- рассуждал Петчер,-- чем это вообще может кончиться? В среде врагов тоже есть умные люди. Говорят, учитель Мартынов -- большевик. Возможна ли борьба с этими людьми обычными методами, такими, например, какие применяют в Англии: подкуп, уговоры, обман? Правда, среди них есть и надежные люди, такие, как куренной мастер, механик паровозного депо, лесничий; наконец, Рихтер говорит, что их число можно увеличить. Но сколько для этого потребуется времени и даст ли это все желательный результат? Большевики лучше знают свой народ; Якушев говорит, что самое верное средство -- это высоко поднятый кнут. Если змее наступить на голову, она менее опасна, чем если наступить ей на хвост. Вопрос ясен. Нужно не только наступить, но и размозжить ей голову одним сильным ударом. В газетах все чаще появляются сообщения о брожении среди рабочих. Дураки. Они считают это брожением, а сами не принимают никаких мер. Я им покажу, как нужно действовать. Русские еще будут меня благодарить". После подобных рассуждений Петчер снова убеждался в правильности своих приемов борьбы с революционерами. Новый план, подготовленный Петчером, был прост и отличался английской педантичностью. Предполагалось после ремонта собрать в Смирновскую шахту всех подозрительных людей и, выведя из строя ствол шахты, похоронить их там. Способ разрушения ствола определен еще не был, однако предполагалось, что это будет выглядеть случайно допущенной неосторожностью со стороны Мигалки-на или еще кого-либо из русских богобоязненных людей. Считая себя необыкновенно предусмотрительным, управ-ляющий повеселел. Его радовала и начавшаяся на заводе обычная работа. При первом же разговоре с лесничим Петчер поинтере-совался настроением лесорубов. -- Ничего. Рубят. Успокоились как будто. -- Много мы потеряли из-за этих разбойников. Навер-стывать нужно. Нажимать. -- Нажимаю, да боюсь, как бы не бросили работу. На днях, говорят, к ним опять Шапочкин с Маркиным приходили. Это неспроста. Петчер открыл сейф и достал оттуда небольшую записную книжку. -- Хорошо ли вы знаете своих людей? -- спросил управ- 260 ляющий, сделав нужную запись и уложив записную книжку обратно в сейф.-- Вы должны назвать мне фамилии всех, кто мутит рабочих. Лучше будет, если вы сделаете это в письменном виде. Я должен знать, кого нужно опасаться. Глава сорок третья Партия каторжан, в которой шли Ершов и Папахин, прибыла в город в феврале. Алеша в то время усердно выполнял обязанности помощника тюремного повара. Он ездил на базар за продуктами, таскал воду, колол дрова. Кормили заключенных плохо: черный непропеченный хлеб, прокисшая капуста, картошка, иногда пшенная каша -- вот и все арестантское довольствие. По совету повара, Алеша старался покупать продукты у одних и тех же лавочников. Среди торговцев ему больше всех нравился пожилой безусый татарин Юсуп, с черными выразительными глазами и широким, изрезанным глубокими морщинами лбом. Юсуп всегда встречал Алешу веселыми шутками. Пшено и соль он взвешивал небрежно, как будто это был не товар, а что-то такое, что Давно ему надоело. Алеша с нетерпением ждал, когда ему поручат дело, ради которого его сюда прислали. Он часто спрашивал об этом повара, но тот с досадой махал рукой и говорил: -- Россия-матушка! Ведут. В пень колотить, лишь бы время проводить. В день прихода партии каторжан Алеша, по обыкновению, утром поехал на базар. Он очень удивился, увидев помощником у Юсупа знакомого железнодорожника, но тот посмотрел на него, как на постороннего, и Алеша понял, что железнодорожник приехал сюда по тому же делу, что и он сам. Взвешивая пшено, железнодорожник указал на небольшую баночку и, не глядя на Алешу, тихо сказал: -- В кашу или в хлеб Ершову положи. В следующий приезд Алеша вручил железнодорожнику ответ. Ершов, между прочим, сообщал о крайней истощенности своих товарищей. Воспользовавшись этим обстоятельством, комитет решил оттянуть отправку каторжан из города до весны. 261 В местной газете удалось напечатать статью о плохом от-ношении тюремной администрации к политическим заклю-ченным. По городу распространялись листовки, в которых говорилось о том же, только без всяких уверток, необходимых в печати. Начался сбор добровольных пожертвований. Алеша держал связь между тюрьмой и комитетом. Его не раз обыскивали в воротах тюрьмы, но до сих пор все обходилось благополучно. Сегодня он передал Юсупу благодарность политкаторжан населению города за оказанную помощь. С этой запиской Юсуп и был арестован. На допросе он категорически отказался что-либо сообщить, заявив, что записка ему была подсунута во время обыска. Это, однако, не помогло. В тот же день арестовали и Алешу. Офицер, к которому Алешу привели, был пожилой, с виду ласковый человек. Придвинув к себе папку с бумагами, он предложил Алеше сесть, долго вздыхал, курил, даже угостил Алешу конфетами и только тогда приступил к допросу. Когда были записаны общие данные, офицер спросил: -- А теперь, будь любезен, расскажи, давно ли ты со стоишь в социал-демократической организации? Хотя вопрос был задан вполне уверенным тоном, Алеша много наслышавшийся от Потапыча о следователях и их провокаторских приемах, не поддался. -- Я не знаю, дяденька, о чем вы говорите,-- сказал он и, как бы спохватившись, добавил: -- Один сосед наш говорил мне, что в этой организации такие состоят, кто буржуев не любит. А больше будто бы евреи. Так при чем же здесь я-то? -- Про евреев это ты, пожалуй, правильно,-- согласился офицер.-- Ну, а ты давно в ней состоишь? Алеша покачал головой. -- Нет, я еще ни в каких организациях не был. -- Так, допустим, что это правда. Тогда скажи, что же заставило тебя передавать татарину из тюрьмы записки? -- Сроду этого не делал. -- Как не делал? Юсуп сам признался. На мгновение Алеша растерялся, но сейчас же оправился и с обидой ответил: -- Значит, он хвастун. --│ Ты отрицаешь, что привез ему из тюрьмы вот эту записку? 262 Я ему никакой записки не привозил, врет он. Своих выгораживает- -- Кого своих? -- А я разве знаю? Сами его спросите. Алеша отвечал так смело и твердо, что следователь решил прекратить допрос и, приняв суровый вид, сказал: -- Вижу, что врешь. Да возиться с тобой некогда. Лад но. Посидишь в тюрьме, сговорчивее будешь. Все равно все расскажешь, а если врать будешь, в карцер запру. И хотя, кроме подозрений, у следователя никаких материалов на Алешу не было, но на всякий случай он решил оставить его под арестом до окончания следствия. Мальчику снова разрешили выполнять обязанности помощника повара, но выходить за тюремные ворота запре-тили. Каторжники были помещены в отдельную камеру. На прогулку их выводили теперь под строгим конвоем. Связь прекратилась. Между тем стало известно., что партия будет . отправлена в первых числах мая. Повар вместе с помощником долго ломали головы, каким образом сообщить об этом Ершову, но так ничего и не придумали. Только на пасху им удалось в одно из принесенных с воли яиц вложить коротенькую записку. Повар сообщил: "Четвертого мая вас отправляют. В первые Два часа пути ждите новость". Ершов не знал, что среди дополнительно приобщенных к их партии пяти человек, осужденных на каторгу, был провокатор. Не догадались и тогда, когда этот "каторжник" накануне отправки заболел и был положен в тюремную больницу. Выведенная на рассвете партия каторжан сейчас же была возвращена в тюрьму. Но просчитались и жандармы. Не зная точно места, где организованный комитетом отряд рабочих должна был освободить арестованных, они растянули свои силы на большом расстоянии. Разведка рабочих, не дойдя до условленного места, наткнулась на полицейских. В завязавшейся перестрелке был серьезно ранен железнодорожник. Отряд вернулся. Освободить каторжников не удалось. В этот же день Алешу снова вызвали на допрос. У следователя и сейчас не было никаких улик, кроме сообщенного провокатором восклицания Ершова: 263 "Ну и молодец!.. Действительно, мал золотник, да дорог". Этого было достаточно, чтобы следователь пришел к выводу о возможном участии Алеши в освобождении каторжан. -- Ну, молодчик,-- начал следователь, не спуская глаз с Алешиного лица,-- теперь уж ты не будешь больше врать и постараешься рассказать честно, как вы с шайкой преступ ников задумали освободить каторжан? Алеша удивленно посмотрел на следователя. -- Мне и правду-то говорить нечего, не только врать. -- То есть, как это нечего? Что ты хочешь этим сказать? Снова отпираться задумал? >-- Чего мне отпираться, когда я ничего не знаю. -- Ты, щенок, хочешь вывести меня из терпения. Доби ваешься, чтобы я тебя, подлеца, в карцер запер? Опустив голову, Алеша переступал с ноги на ногу. -- Будешь ты отвечать или нет? --начиная горячиться, снова спросил следователь.-- Давай рассказывай по порядку. С кем ты был связан в городе? -- Ни с кем. Офицер вскочил. -- Хочешь в карцер? Алеша еще ниже опустил голову. -- Последний раз тебя спрашиваю, с кем ты был связан в городе? Алеша выпрямился, посмотрел офицеру в глаза и твердо ответил: -- Ни с кем. Чем больше горячился офицер, тем тверже отвечал Алеша. Он видел, что у следователя нет никаких доказательств, и настаивал на своем. . Убедившись, что таким путем ему ничего не добиться, офицер вызвал надзирателя и приказал: -- Запереть в карцер. Провожая Алешу, пожилой, с длинными волосами над-зиратель ворчал: -- Мало тут людей набито, так ребятишек еще. Ему в чурки на улице играть, а он его в карцер. Нашел тоже пре ступника. - Карцер -- это плотно заколоченный гроб с маленьким отверстием у потолка. Разница только в том, что здесь человек не лежит, а стоит. Пошевелиться можно лишь с тру- 264 дом, но повернуться нельзя. Через полчаса у Алеши заныла поясница. Сначала он надеялся, что это пройдет. Попытался стоять то на одной ноге, то на другой, но от этого стало еще хуже. Стараясь как-то отвлечься, Алеша стал думать о доме, о семье. "Они ведь даже не знают, где я,-- вздыхая, говорил он себе.-- Думают, что я работаю, деньги получаю. Купил себе обувку, одежу". Все это время Алеша редко писал домой. Положение его было бедственным и писать он об этом не хотел. Когда ему становилось особенно трудно, он шел обычно к повару и спрашивал, как тот думает: свергнут в этом году царя или он дотянет еще до следующего года? Сначала повар говорил, что царский режим может продержаться еще и год и два. Но как-то недавно на подобный вопрос ответил: -- Войной, браток, запахло. А вооружат народ, так он им моментом голову отшибет.-- И весело добавил:--Не горюй, Алеха. Скоро заживем!" Потом он стал думать о положении, в котором оказался сейчас. "Может быть мне лучше бы отпереться от поездки сюда, на недосуг сослаться, или сказать, что сноровки для такого дела нет. Поди-ка спокойнее было бы. Неужели я сплоховал? -- стараясь упереться локтями в стенки, чего ему никак не удавалось сделать, продолжал думать Алеша.-- Вон другие тоже ведь видят, как над нашими галятся, а сами и ухом не ведут, живут себе поживают, как будто бы их это и не касается". От горьких мыслей Алешу на какое-то время отвлекла боль во всем теле. Но вскоре вспомнился разговор с Захаром Михайловичем, когда он провожал его на железнодорожную станцию. -- Будет наша победа, обязательно будет,-- говорил тогда Ершов,-- соберется трудовой народ с силами, да так стукнет, что и мокрого места не останется от мучителей. А у таких, как ты, сапоги будут. Школ понастроим. Инже нерами вас сделаем. Врачами, учеными. Потом он вспомнил наказ умирающего отца: -- Отомсти им за меня, Алеша, за всех нас. Помни, пока "не отрубите голову гадине, жизни вам тоже не будет. Да и жить, когда другие мучаются, стыдно. Алеша вздрогнул всем телом, крепко сжались кулаки. -- Это я сослепу так подумал,-- со злостью выкрикнул Алеша,-- сам ведь дал слово Захару Михайловичу, что выручать его буду. И буду! Буду! -- закричал Алеша.-- 265 Больше Алеша ни о чем думать не мог. Боль становилась невыносимой. Тело обливалось потом, во рту горело. Он боялся закричать. Боялся показать свою слабость. После долгих мучений он уперся в дверь. Стало легче. На какое-то время мысли оборвались. Потом он увидел подошедшего к нему следователя. -- Эй, ты! Барга несчастная,--закричал следователь.-- Дай-ка дорогу, я пройду. -- Я на шестерку проигранный, а не барга,-- со злостью ответил Алеша, загораживая дорогу.-- Здесь тебе не . пройти. -- Мне нужно, посторонись,-- настаивал следователь. Алеша вынул из кармана колоду карт, показал офицеру шестерку. │-- Нет. Не пройдешь,-- решительно заявил он.-- Здесь шестерка. Когда в пьяницу играют, она туза бьет. Он чувствовал, как на него лили воду, сажали на скамейку. Рядом кто-то бормотал: -- Шесть часов продержал негодяй мальчишку. Шутка ли дело? Собака и та не выдержит, подохнет. Когда Алеша открыл глаза, он увидел стоявших в стороне и о чем-то недовольно переговаривающихся надзирателя и стражника. Наутро его снова вызвали на допрос. -- Ну что,-- злобно спросил офицер,-- узнал, что такое карцер? Алеша не ответил. -- Надеюсь, теперь перестанешь геройствовать? Садись и отвечай,-- показывая на стул, предложил следователь. Алеша продолжал молча стоять. -- Будешь ты в конце концов говорить? Алеша хотел сказать "нет". Но не сказал и этого. Все дальнейшие попытки офицера заставить Алешу от-вечать' ни к чему не привели. -- Хорошо же,-- пригрозил офицер.-- Раз так,"будешь гнить в тюрьме, пока не сдохнешь. Глава сорок четвертая Время шло. Следователь, казалось, забыл даже думать б своем молодом узнике. Партию каторжан вместе с Ершовым и Папахиным давно отправили на ближайшие рудни- 266 ки -- новое место каторжных работ, а следствие о попытке к их освобождению все еще продолжалось. Находясь в общей камере, Алеша познакомился со многими заключенными. Через тюрьму без конца проходили ссыльные. Их гнали со всех концов необъятной России. Гнали в далекую Сибирь, на Камчатку. Однажды ночью привели особенно большую партию. Алеше пришлось даже потесниться на нарах. Каково же было его удивление, когда, проснувшись утром, он увидел около себя Маркина. От радости у Алеши заблестели глаза. -- Это вы, Данила Иванович?!--хватая его за обе руки, спрашивал. Алеша сквозь слезы.-- Как же вы сюда попали? Неужели тоже в ссылку? -- Да, Алеша, в ссылку,-- с грустной улыбкой отвечал Маркин.-- На десять лет в Якутск. -- За что же? -- Начальству виднее: Захотели, и без вины виноватым сделали. В наше время от тюрьмы честному человеку не уйти.-- Данила Иванович задумчиво посмотрел на Алешу.-- Ну, а ты как сюда попал? Алеша рассказал Маркину все, что с ним случилось за последние полтора года. Слушая этот нехитрый рассказ, Маркин с гордостью смотрел на Алешу. Потом привлек его к себе и, гладя длинные волосы, сказал: -- Рать молодая растет!.. Алеша удивленно поднял глаза. --│ Да, да,-- продолжал Маркин.-- Как в сказке! Разрубили двух воинов пополам, а их четверо стало. Четырех разрубили, восемь сделалось, и так, чем больше рубили, тем больше росло войско, пока злодеи не испугались и не бросились наутек. Маркин умолк и долго сосредоточенно смотрел куда-то вдаль. Алеша с любовью смотрел на Маркина, жался к нему, как к близкому, родному человеку. В камере было тесно и шумно. Заключенные, разбившись на группы, обсуждали один и тот же вопрос: о неизбежности скорой войны. Один из надзирателей вчера тихонько сказал, что повсюду началась тайная мобилизация, что скоро будет объявлена амнистия. Слушая разговоры об амнистии, Алеша вопросительно смотрел на Маркина, но тот хмурился и молчал. А когда Алеша спросил, что он об этом думает, ответил угрюмо: 267 -- Не люблю болтать прежде времени. Поживем, увидим. Скорее всего, уголовных освободят, а нашего брага еще крепче на замок запрут. -- А вдруг и нас в солдаты заберут? -- Эге, брат, многого ты захотел,-- засмеялся Маркин.-- Дай тебе оружие, а ты его возьмешь да против царя-батюшки и повернешь. А то солдатам глаза на правду откроешь. После завтрака им удалось устроиться у подоконника. "Алеша снова попросил, чтобы Данила Иванович рассказал, за что его ссылают в Сибирь. -- Это, брат, длинная история,-- вздыхая и, как видно, стараясь восстановить в памяти все детали этой истории, задумчиво ответил Маркин.-- Поработать пришлось нам немало. Много товарищей спасли мы, Алеша, за это время, но немало их и потеряли. Мне вспоминается, что, когда Смирновскую закрыли, вы, кажется, домой с отцом ушли? Заболел тогда Михаил? -- Умер он,-- печально сообщил Алеша. --- Знаю. Так вот, когда шахту отремонтировали и начали подбирать рабочих, сразу почувствовалось неладное. Под разными предлогами чужаки начали стягивать туда всю нашу организацию. Комитет выжидал. И кто его знает, сколько бы времени мы находились в раздумье, если бы не помог один неожиданный случай. Возвращаясь поздно вечером из клуба, Виктор Коваленко столкнулся в переулке с англичанином Смитом. Он был назначен на Смирновскую вместо Жульбертона. С ним вместе Смит и в Карабаш приехал, но, как видно, был не из тех, что Жульбертон. Поравнявшись с Виктором, Смит схватил его за руку, притянул к себе и быстро проговорил: -- Берегитесь Мигалкина. Скоро снова будет беда,-- и тут же скрылся в темноте. Ребята долго ломали над этими словами голову, не зная, что делать, но, наконец, решили действовать... Смастерив себе церковное одеяние, Виктор и Валентин Шапочкин нацепили парики и бороды, взяли крест и кадило и вдвоем отправились вечером в поселок. Первым делом зашли, конечно, к Мигалкину. Ты его, наверное, помнишь? -- спросил Маркин. -- Помню, как же! Попом его все называли. За чужаков всегда горой стоял. -- Вот-вот. Этот самый. Зашли к нему, а он пьяный. 268 Подумал, знать, что поп новый приехал. Сразу же в слезы и говорит: "Я, батюшка, хочу исповедоваться". Ну Шапоч-кин, недолго думая, накрыл его подолом и говорит: "Кайся, раб божий, в чем грешен". А тот и брякнул: "Я должен во имя Христа и веры нашей больше ста человек богоотступников смертной каре предать". -- Благое,-- говорит Шапочкин;-- ты дело, раб божий, задумал. Христос тебя за это вознаградит. Поведай мне, отцу твоему, как ты хочешь сотворить сие, чтобы я мог молиться и просить у господа-бога укрепить тебя в эту трудную минуту. -- Сам,-- говорит,-- еще не знаю. Скорее всего пожар и взрыв сделаем. Надежно чтобы. Тут Шапочкин и не вытерпел. Откинул подол и давай крестом его ухаживать. Даже не спросил, кто ему поручение давал. Вернувшись домой, Шапочкин рассказал товарищам по казарме о замыслах Мигалкина. Может быть, поднявшаяся среди рабочих буря и улеглась бы, но Мигалкин сдуру, как с дубу, утром сам в казарму явился и с кулаками набросился на Валентина, чтобы отомстить ему за вчерашние побои. Видно, он потом догадался, кому исповедался. Говорят, Валентин пытался успокоить Мигалкина, но тот, продолжая буйствовать, ударил нескольких рабочих и тут же был ими так избит, что через месяц на тот свет отправился. Ну, а Шапочкина, принявшего всю вину на себя, в кандалы заковали. Власти обвинили его в преднамеренном убийстве, а о подготовке шахты к взрыву и слышать не захотели. Рабочие забастовку опять объявили. Потребовали, чтобы шахтеров Смирновской разместили на всех шахтах. Петчер, поняв, что план его провалился, упираться не стал. Говорил только, что это какое-то недоразумение, что Мигалкин, дескать, спьяну наболтал. -- Значит, Шапочкин тоже кандалами гремит теперь? -- спросил Алеша.-- А чужаки живут да поживают?.. -- Не все. Кое-кому и из них досталось. -- Где же досталось? -- Ты слушай дальше. Когда эта штука им не удалась, они решили активистов наших прихлопнуть. -- Значит, не мытьем, так катаньем? -- Точно. Крепко им большевики в горле застряли. Один сатанинский план за другим строили. На этот раз им удалось. 269 Маркин замолчал и долго смотрел затуманенным взглядом в угол.-- В утреннюю смену это было, с самого верха оборвалась клеть. Коваленко, Еремей и еще десять-человек погибли. Канат подрезанным оказался. В тот же день исчез с завода Рихтер. Сразу было видно, что это его рук дело. Потом узнали, что Рихтер в правлении общества в Петербурге окопался. Виновников порчи каната, конечно, не нашли. Следствие прекратилось. Вот тут-то, еж тя заешь, наши ребята и надумали счеты свести. Миша Маихин и Федя Зуев. Ты их знаешь, конечно? -- Соседи мы, товарищи. Как же не знать,-- торопливо ответил Алеша, уставившись на Маркина загоревшимся от любопытства взглядом. -- Собрались. Никому ничего не сказали, и ходу. И куда, ты думаешь? В Петербург. К самим главарям решили наведаться. Ясное дело, если бы мы знали, то, возможно, и не допустили бы этого. Ну, а тут все было сделано втихомолку. Упрекал потом нас товарищ Мартынов. Говорил, что мы не анархисты, что наша задача не убийства, а политическое завоевание масс. Мы тоже понимаем. Да ведь ребята- . то нас не спрашивали. Прикатили в Петербург и прямо к дворецкому или еще как он у них там называется. Вот так и так, говорят, пустите нас к самому председателю. Мы от самого заместителя посланы. Почему они так говорили и кого имели в виду -- я до сих пор понять не могу. Потом, месяца через три, на одном из допросов этот же дворецкий сказал, что они ему говорили, будто бы они от заместителя председателя комитета; и фамилию мою назвали. Но это уж не иначе, как его кто-то научил. Маркин умолк, закрыл глаза и глубоко вздохнул, потом тряхнул головой, видимо, стараясь припомнить, на чем оборвалась его мысль. Затаив дыхание слушал Алеша рассказ Данилы Ивановича. Вспомнив, на -чем он остановился, Маркин продолжал: -- Следователю только это и было нужно. Сам, может, и научил дворецкого, что показывать надо было. Пришли ко мне жандармы, связали руки и на допрос. Долго допы тывался следователь, как я учил Мишу с Федей убить Грея и еще двух англичан. Он меня пытает, а я, еж тя заешь, ста раюсь у него узнать, как это было? Потихоньку, помалень ку выяснилось, что дворецкий ребят к председателю не пу стил. Ему в ту пору истопники нужны были, ну, он и пред- 270 ложил им: раз безработные и с нашего завода, беритесь за работу. Как удалось ребятам через две недели за одну ночь трех чужаков ухайдакать, это мне установить не пришлось. Улизнули они и, видно, запрятались так далеко, что их и сейчас все ищут. -- А Рихтер как же? Его тоже убили? -- Нет. Он, оказывается, в тот же день обратно на завод уехал. --> Жа-аль,-- процедил сквозь зубы Алеша.-- Выкрутился, гадина.-- И, всматриваясь в усталое лицо Данилы Ивановича, участливо спросил: -- В чем же тут дело? Ведь вы Мишу с,Федей не учили чужаков убивать! За это же вас-то в ссылку гонят? -- Как за что? Надо же было козла отпущения найти. Вот и нашли. Склонив голову, Алеша напряженно думал. Данила Иванович не мешал ему. Два противоречивых чувства боролись в Алеше. С одной стороны, он готов был прыгать и смеяться, радуясь за Мишу с Федей, поступок которых он полностью одобрял. Но в то же время ему было жалко Данилу Ивановича, Ша-почкина и погибших в шахте Еремея и Коваленко. Голос надзирателя вывел Алешу из раздумья, он приказывал ссыльным выходить во двор. Алеша схватил Маркина за руку и спросил шепотом: -- Данило Иванович, вас отправлять хотят. Жалко, что мне только шестнадцать, а то бы в армию. Маркин снял с нар небольшую котомку, перекинул ее через плечо и, подавая Алеше руку, ответил:--Ничего. Возьмут... В разведчики пригодишься. А нам надо с солдатами сейчас быть. Готовить их к революции. Глава сорок пятая Наступил август 1914 года. Подстрекаемый русскими, французскими и английскими империалистами, не считаясь с отсталостью русской армии в вооружении, Николай II бросил Россию- в пучину новой, небывало опустошительной войны. Стремясь к участию в переделе мира, царь хотел заодно разгромить и надвигавшуюся в стране революцию. Он 271 надеялся, что Победы русского оружия укрепят Шатающийся трон и международный престиж русского самодержавия. Мог ли предполагать Николай, что, подписывая акт об объявлении войны, он подписывал смертный приговор самому себе? В первые дни войны, после подлого предательства со-циалистов, из мрака вылезло страшное чудовище -- шовинизм. На вокзалах рекой лились прощальные слезы, а на улицах пели победные гимны и ошалело кричали "ура". Немецкие социалисты угрожали социалистам русским и французским, а русские и французские поднимали свой народ на войну против Германии и Австрии. Миллионы людей со звериным неистовством уничтожали друг друга. Одинокие трезвые голоса, протестовавшие против этой чудовищной бойни, терялись. Этих людей, говоривших народу правду, называли изменниками, сажали в тюрьмы, гнали на каторгу. Алеша написал на имя начальника тюрьмы заявление с просьбой послать его в армию. Через два дня его вызвал следователь. Он был в новеньких погонах, как видно, только что получил повышение. Разговаривая с Алешей, следователь так заливался смехом, что его маленькие глазки совершенно исчезали. -- Правильно!. Верно! -- с хохотом выкрикивал следо ватель.-- Искупить свою вину -- для преступников сейчас самый подходящий момент. Из арестантов -- прямо в за щитники государя-императора. Ха-ха-ха... Дурашка, давно бы так! Садись и пиши сразу два заявления. Одно -- в ар мию, другое в "Союз русского народа", вот где теперь твое настоящее место! Чем смелее будешь громить царских вра гов, тем лучше будет для тебя. Освободившись из-под ареста, Алеша зашел к повару. Спросил, не знает ли он, что такое "Союз русского народа". Повар сердито задвигал длинными усами: -- Хулиганье, сброд, подонки. Потом посмотрел на Алешу настороженно: -- А тебе какое до них дело? Зачем спрашиваешь? Алеша рассказал о предложении следователя. -- Ах, вот как!--удивился иовар и, подумав, добавил:-- Переговорить надо с членами комитета. Возможно, что вступить не мешает. -- Нет, мне к хулиганам незачем, я и без них обойдусь,-- возразил Алеша. . 272 -- Может, и незачем, а все-таки с членами комитета по-советоваться не мешает. Вдруг там наш человек нужен, или еще что. Разве найдешь другой такой подходящий случай?-- Видя, что Алеша недоумевает, он пояснил: -- Кому что поручают, тот тем и заниматься должен. Я вот, к примеру, в тюрьме торчу, у тюремного начальства даже авторитет заработал, а пользу партии тоже немалую приношу. Алеша послушался совета повара и прямо из тюрьмы пошел в комитет. Там никого не оказалось. Накануне помещение комитета было разгромлено членами "Союза русского народа". На призывном пункте, куда отправился Алеша, собрались сотни людей. Рабочие, мужики, плачущие жены и матери -- все смешалось в пеструю, разношерстную толпу. Среди бедного люда то тут, то там мелькали дородные фигуры деревенских кулаков и городских купцов, пришедших и приехавших сюда, чтобы освободить от призыва своих сынков или родственников. Сделки совершались где-то в другом месте. Здесь же почтенные отцы, еще вчера кричавшие "ура" и "слава великому государю", дожидались заключения приемной комиссии о непригодности своих чад к военной службе, чтобы вместе с ними снова и еще громче кричать, о преданности государю и родине... Проходя через двор, Алеша заметил в стороне двух де-ревенских парней с подстриженными волосами. Как видно, они только что прошли приемную комиссию. Присмотревшись к ребятам, Алеша не поверил своим глазам. Перед ним были Миша Маихин и Федя Зуев. Алеша сдержал вспыхнувшую в нем радость и, подойдя ближе, громко прочитал прибитый над дверью приемной комиссии лозунг: "Привет вам, доблестные защитники царя и отечества..." Ребята от неожиданности растерялись. . -- Ты-то как сюда попал? -- выговорил, наконец, Ми ша, все еще не уверенный, что перед ним действительно Алеша Карпов. Алеша улыбнулся. -- По делу приехал. А вот вы... не ожидал, что вы здесь,-- оглядываясь, шепотом добавил Алеша. -- Добровольцами в армию вступили,-- нарочито весело сообщил Миша.-- Михаил Ударов и Федор Курков. -- Вот как? Значит, Ударов и Курков,-- удивился Алеша.-- Здорово придумано! Впрочем, Маркин мне говорил, 273 как вы из Петербурга улизнули. Нужда, знать, немалая сюда вас пригнала. -- А ты как думал? Конечно, нужда,-- ответил молчав ший до сих пор Федя.-- Не от радости мы здесь. Верстах в пятидесяти больше полугода скрывались. В работниках жи- - ли. Да надоело прятаться. Лучше уж на войну. -- Прятались!--молвил с укором Алеша.-- Маркина в ссылку отправили, а сами вон куда забились. -- Что ты говоришь? В какую ссылку? -- встревожился Миша. -- А ты что, не знаешь? -- Нет. --' Ну, тогда пошли на улицу, там расскажу. Здесь под-слушать могут. Ребята вышли на площадь, и Алеша рассказал им все, что слышал от Маркина. -- А если нам объявиться,-- предложил Федя,-- может, тогда Данилу Ивановича освободят? -- Как же, так сразу и освободили! Скорее всего вместе с вами еще кое-кого прихватят. Здесь вчера весь комитет разгромили. Им только палец в рот положи, а уж руку они сами отхватят. -- Что же тогда делать? -- растерянно спросил Федя. Алеша оглянулся и, убедившись, что поблизости никого нет, сказал: -- Вы не дураки, чтобы добровольно в тюрьму садиться. Этим Данилу Ивановича не выручишь. Война теперь. Солдат поднимать надо. Выручать --так чтобы уж всех: и Маркина, и Ершова, и Папахина, и всех остальных. -- И с чужаками заодно рассчитаться,-- добавил Миша. -- Да, и с чужаками, и с царем, и с Плаксиным. Наше это дело теперь. Так мне Потапыч еще в прошлом году сказал. И Данило Иванович тоже об этом говорил. Глава сорок шестая В лагерь ребята прибыли ночью. Промаявшись до утра на станции, они чуть свет пришли на распределительный пункт. В помещении, кроме пожилого солдата, скоблившего за-топтанные грязью полы, никого еще не было. -- Скоро ли начальство будет? -- спросил Миша. 274 Солдат разогнул спину, хмуро посмотрел на грязных, не выспавшихся ребят и неохотно ответил: -- Дай срок, выспятся их благородия, тогда и придут. -- Нам некогда ждать, мы воевать торопимся,-- пошутил Миша. -- Сейчас все торопятся,-- спокойно ответил солдат,-- Думают, ежели сегодня не подохнут, так завтра уже поздно будет. -- Война. Как же иначе? -- Знамо, не ярмарка. А я что говорю? Война и есть война. Господь знает теперь, когда всему этому конец-то будет. Правда, бают, наши пруссаков всех перебили да в плен похватали, только кто угадает, как там остальные-то, немцы еще, австрияки... -- Побьем, чего там! -- усмехнулся Миша. -- Ясно, побьем. А то разве не побьем? Одно только опасно, как бы у самих рыло в крови не было. Офицер тут вчера один приехал и их благородиям говорил: палят германцы из пушек, жуть... И шары какие-то все пускают. Нет ли у вас махорки, ребята? Закурить бы. Миша вынул кисет: -- Про войну вот толкуем. А зачем она нам нужна, вой на-то? Один разор. Офицерам, тем другое дело... Прикуривая от поданной Мишей спички, солдат сердито посмотрел на него: -- Что болтаешь? Иди-ка лучше отседова. Ишь, раска лякался. Шаромыжник. Возьму вот лопату да по башке съезжу, будешь тогда знать... Миша с недоумением посмотрел на солдата. -- Я пошутил, старина. Неужели не понял? Да ты и сам как будто бы... -- То-то мне, пошутил. Разве так шутят? Вот он, свидетель-то,-- сказал он, показывая лопатой на портрет царя.-- Проваливай-ка отседова подобру-поздорову. Прасло-во, шаромыжник. Не понимаете... Береженого-то и бог бережет. Эх ты! Чучело гороховое...--ворчал он вслед уходящим ребятам. Чтобы избежать встречи с рассерженным солдатом, ребята пришли на распределительный пункт во второй половине дня. Сейчас здесь было шумно. Несколько офицеров, просматривая документы, направляли вновь прибывших в свои команды. Один из них показался ребятам знакомым; присмотрев- 275 шись как следует, они узнали в нем Василия Дмитриевича Калашникова. Встреча с офицером, который мог их опознать, не сулила ничего хорошего. Они еще не решили,, что делать, как сидящий рядом с Калашниковым писарь назвал их фамилии. Встревоженные, они неохотно подошли к столу. Калашников взял из рук писаря документы и, просмотрев их, улыбнулся. -- Так! Тютнярцы, значит? Карпов, Ударов и Курков? Добровольцы?--Лицо Калашникова выразило удивление. Он пристально посмотрел на Федю и Мишу и, как видно, что-то припоминая, постучал пальцами по столу. -- Так, так,-- сказал он после значительной паузы.-- Ну, что ж! Пусть будет Ударов и Курков. Идите в артиллерийскую казарму номер восемь. К командиру Луганско-. му. В школу вас зачислим, учиться будете. Когда вышли из помещения, Алеша толкнул локтями то-варищей и, не в силах скрыть радости, сказал: -- Узнал. Вот память! "Ладно, говорит, пусть будет Ударов и Курков". Согласился, значит. Ну и человек! Он и там еще, на заводе, тоже, говорят, за нас был, за рабочих. Да ему нельзя было открываться. Но каково же было удивление и радость Алеши, когда его непосредственным командиром оказался Володя Луганский. Алеша тотчас же рассказал ему всю правду о своих друзьях и о их встрече с Калашниковым. Выслушав Алешу, Луганский предупредил: -- Виду не подавайте, что вы знаете меня и Калашни кова, и вообще обо всем происшедшем молчок. Осмотримся, потом видно будет... Хотя и не в должном ты возрасте, Кар пов, но ладно уж, зачисляем. Полезный человек... В середине зимы Калашников получил приказ отправиться со своей батареей в Польшу. Битва под Березинами, проигранная из-за бездарности штабов в тот момент, когда она мужеством солдат была почти выиграна, и разгром русских под Лодзью потребовали больших пополнений. Приехавший в лагерь друг детства Калашникова, артиллерийский полковник удивил его своим пессимизмом. Вечером в дружеской беседе полковник, пользующийся информацией высокопоставленных лиц, рассказывал о том, как скверно идут дела на фронте. -- У нас не может быть больше иллюзий,-- шагая по небольшой комнатке, говорил он.-- Сражение под Лод зью,-- это безумие, это несчастье! Мы потеряли ог- 276 ромное войско. Наши арсеналы и кладовые пусты. Армии нужно сорок или пятьдесят тысяч снарядов в день, а мы производим не больше тринадцати. В запасе стоит около миллиона солдат, но нет винтовок. -- Ну, а что же союзники? Полковник снисходительно посмотрел на Калашникова. "И этот тоже верит в "помощь" союзников",-- подумал он, и, глядя куда-то в сторону, ответил: -- Да потому, что наши союзники до подлости умны. Они хотят, чтобы мы одни, несмотря ни на какие жертвы, изматывали Германию до тех пор, пока они сами не соберут все свои силы. -- Но ведь об этом будут знать солдаты, народ? Полковник махнул рукой: -- Наш народ привык ко всему. Но обидно за Россию, за нашу честь. Кто же не видит, что в этой ужасной войне мы шаг за шагом почти полностью теряем свою самостоятельность. Ведь каждый раз, когда немцы начинают серьезно нажимать на французов, их посол сейчас же является к нашему военному министру и, как хозяин, предлагает ему бросить русские армии в наступление. -- Так не из-за этого ли, главным образом, гибнут миллионы наших солдат?--чувствуя, как к сердцу подбирается ужас, спросил Калашников чуть слышным голосом. Полковник нервно шагнул в сторону стола и медленно произнес: -- Да. Мой дядя, генерал Янушкевич*, считает, что это так. Подавленный всем услышанным, Калашников молчал. Он, казалось, забыл о присутствии полковника. Его душила "злоба. │-- Какая подлость! Какая подлость... -- заговорил он наконец.-- В самом деле, разве французскому послу жалко крови русских солдат? Но почему же молчат наши руково-дители? Неужели они до сих пор не поймут этого? Полковник ехидно улыбнулся, потом ответил: -- Вы слишком многого хотите, мой друг. Не забывайте, французская буржуазия очень богата. Она осыпает золотом царских министров. Они у нее на поводу. -- Можем ли мы еще верить в побеДу? -- спросил Ка-лашников. * Генерал Янушкевич -- начальник русского генерального штаба. 277 -- Да, безусловно,-- очевидно, убеждая самого себя, ответил полковник.-- Слишком много принесено жертв, чтобы отказаться от этого. Я не сомневаюсь, что в конечном счете мы победим. Однако нам придется пережить еще немало тяжелых разочарований. По крайней мере, до тех пор, пока не будет усилена власть великого князя. -- Значит, вы считаете, что судьбу России будет решать главнокомандующий русской армией, а не правительство и не народ? -- Сейчас исход войны и судьбу России должны будут решать военные руководители. -- А народ? -- снова Переспросил Калашников. Полковник недовольно пожал плечами. -- Народ, батенька мой, никогда еще не решал судьбу государства. Она всегда решалась только при его помощи. Я не сомневаюсь, что и на этот раз все решится таким же способом. Да и вопрос-то, как видите, идет не о народе и не о правительстве, а всего лишь о том, что нужно укрепить власть тех людей, которые свободны от немецкого влияния и пока еще не куплены французами. Вот и все. Расставшись с полковником, Калашников долго не ложился спать. Он хорошо понял, к чему стремится полковник. -- Хочет укрепить монархию через власть военного сапога,-- шагая по комнате, шептал Калашников.-- Но ведь сами они потом будут делать то же самое, что делается сей час. Великий князь? Главнокомандующий? Ему, видите ли, не хватает власти! А кто же, как не он, бросает в бой непод готовленные армии? Кто же, как не он, заставляет их без винтовок и снарядов прорываться к Берлину, чтобы ги белью миллионов наших солдат дать возможность француз скому командованию закончить вооружение своей армии и дождаться' прибытия английских войск? Вот оно, подлое засилье иностранцев-чужаков и не менее подлое и глупое лицо наших хозяев, о котором неоднократно и совершенно справедливо говорил мне Ершов,-- невольно признавался Калашников.-- Французской армией командует генерал Жоффр, а русской -- французский посол. Чего же может ожидать от этого Россия? Разгрома и истребления всех ее сил? Да, это наш удел. И мы его дождемся, если ничего не будет сделано для изменения руководства государством. И, конечно, не такого изменения, о котором думает полковник, а более решительного. 278 Калашников позвал денщика и послал его за Луганским. "Нужно, чтобы солдаты *знали, что делается на фронте,-- решил Калашников.-- Пусть растет справедливый народный гнев. Наша родина нуждается в искуплении". Глава сорок седьмая Алеша начал войну в Пруссии в конце 1914 года и был живым свидетелем гибели десятой армии в Мазурских лесах и болотах.. На его глазах польская и литовская земли были устланы сотнями тысяч трупов русских солдат. Он видел, что в пехотных полках, сражавшихся с прекрасно вооруженным противником, по крайней мере половина солдат не имела винтовок. Под градом пуль и шрапнели безоружные солдаты терпеливо ждали гибели своих товарищей, стоящих впереди, чтобы потом взять выпавшее из их рук оружие. Ужасны были эти побоища при безмолвной артиллерии и безоружной пехоте. Среди солдат распространились слухи об измене лиц царской фамилии и военного министра. Когда эти слухи дошли до Алексея, он весь закипел от гнева и негодования. Выбрав удобный момент, спросил у Калашникова: -- Василий Дмитриевич, неужели это пройдет даром. Неужели они так и не ответят за реки солдатской крови. Обращаясь к Калашникову с этими словами, он искал ответа на вопрос, где же найти выход из того страшного водоворота, в котором он носился, словно маленькая, бессильная песчинка. Хмурясь и смотря в землю, как будто бы он был сам виноват в этой трагедии, Калашников ответил. -- Такие дела, Алексей, бесследно не проходят. Отве тят, да еще как. -- Он помолчал и подняв глаза на Алексея добавил:--Порукой этому народ и его прозрение. А мы должны всячески ему помогать. Через несколько дней после разговора Алексея с Калашниковым, едва не погиб их поЛк. Весь предшествующий этой страшной катастрофе день дивизион вел напряженный бой с немецкими батареями. К вечеру артиллеристы узнали, что дивизион вместе с полком отрезан и оказался в ловушке. Неприятель захватил последнюю проезжую дорогу. Отсту- 279 пать теперь можно было только через болото, но проходимо ли оно --никто не знал. Посланная вперед разведка еще не вернулась, а коман-дованию полка было известно, что противник движется быстро и все, кто в течение ночи не успеют перебраться через болото, вынуждены будут утром сдаться противнику. Командир полка, раненный в ногу осколком снаряда, на все уговоры начальника штаба не разрешать полку двигаться в глубь болота до тех пор, пока не будет отыскано удобное для прохода место, неизменно отвечал: -- Ждать мы не можем. У нас нет времени. Утром полк будет уничтожен или его вынудят сдаться. А для русского солдата лучше смерть в болоте, чем позор в плену. -- Но у нас нет материалов мостить гати, а их впереди, должно быть, несколько,-- делая последнюю попытку уговорить командира, доказывал начальник штаба. -- Нет материалов? Это чепуха. У нас есть обоз, одежда, лошади, наконец. Русские солдаты Альпы переходили, а тут только болото. Ерунда какая... -- Вот и поехали тонуть,-- горько усмехнулся Федя, когда орудия потянулись в темноту.-- Отъедем от немцев подальше и кверху колесами -- бултых... -- Снаряды остались... Жалко,-- тужил кто-то из . ар-тиллеристов.-- Перестрелять бы их сначала, а потом бы уж и концы отдавать. -- Стреляй, пожалуй, толк-то какой? Сорок снарядов осталось, а немец начнет потом чехвостить -- небо с овчинку покажется. Так переговариваясь и с трудом подвигась, шли они около орудий до тех пор, пока первая упряжка не остановилась перед гатью. Калашников вызвал к себе командиров. Когда сошлись, отрывисто приказал: -- Орудий нам не спасти. Болото непроходимо. Прика зываю снять замки и каждый отдельно бросить в гать. Пушки столкнуть в самые топкие места. Прислугу посадить на коней. Повозки и все, что годно для строительства моста, передать саперам. Пока артиллеристы выполняли приказ своего командира, саперы и обозники строили мост, используя для этого мешки, брички и телеги. Переправляясь через этот мост, кое-кто из артиллеристов пожалел, что поторопились уто- 280 пить орудия. Мост был вполне годен для переправы артиллерии. За первой гатью оказалась вторая. Мост через эту гать строить было труднее. Все более или менее подходящие материалы были уже израсходованы. Чтобы не мешать движению людей и обоза, Калашников отвел своих солдат в сторону. Передвигаясь в темноте, солдаты тихо переговаривались: -- Дождемся утра, немец всех перестреляет. Будто на ладошке красоваться будем. Вода, куда спрячешься? -- Конечно, перестреляет. Пробиваться бы надо, чего стоять-то? -- Легко сказать пробиваться! Не на крыльях ведь... Прислушиваясь к разговорам солдат, Алеша вспомнил, как на Урале они переправлялись с дедушкой через такую же гать. Он поделился своими соображениями с Федей Зуевым. Потом они отдали коней Мише и ушли к обозу. А через каких-нибудь полчаса оба принесли по дощатому плотику. -- Благослови, владыко!--засмеялся Алеша, вставая на спущенный плотик. Второй плотик он положил за пер вым и так, перекладывая плотики, перебрался через гать. Потом плотики были связаны, и при помощи двух веревок на них, как на лодках, все артиллеристы переправились на другой берег. -- А говорили, что у нас крыльев нет. Нашли! -- забрав с собой плотики, шутили солдаты. -- Голь на выдумки хитра! Да и нужда-то не тетка, она небось заставит шариками крутить. -- Ох, коней жалко,-- горевали коневоды.--Теперь пешком драпать придется. Идя по колено в воде, минуя предательские трясины, одолев еще четыре гати, артиллеристы к утру пересекли болото и... вырвались из тисков смерти. Другая судьба была уготована полку. Полк сгруппировался на небольшой территории, в самой середине болота. Задние мостики были уже разобраны, а передний еще не готов, когда случилось страшное несчастье. Под тяжестью сгрудившихся людей и лошадей, болото начало уходить из-под ног. И без того шаткая, зыбкая почва стала оседать. Вода все больше и больше проступала на поверхность. Перепуганные люди бросались во все стороны, ища спасения. Поднялась суматоха, перешедшая в 281 панику. В темноте люди и лошади, как ошалелые, бросались друг на друга. Стараясь удержаться на телах других, солдаты втаптывали друг друга в грязь. В дополнение ко всему немцы, услышав шум, начали обстреливать болото. Большинство снарядов ложилось в стороне, но и тех нескольких, которые попали в людскую гущу, было достаточно, чтобы превратить это живое скопище в кровавое месиво. К утру от полка осталось меньше половины. Однако прорыв немцев был неглубоким, и подошедшие свежие части отбросили врага назад. Калашникову требовалось несколько дней, чтобы разыскать и вытянуть из болота орудия. Снова был укомплектован и пехотный полк. После короткого отдыха, полк опять бросили в бой. А положение в армии все ухудшалось. Боеприпасов становилось все меньше и меньше. Вот и сегодня после шести выстрелов Алеша, больше не открывая замка, сел на лафет. Поджидая ездовых, он с напряжением всматривался в немецкие цепи, выходившие из-за дальнего бугра. "Не больше двух верст, вот бы шрапнелью",-- подумал Алеша. Но стрелять было нечем. Снарядов не было. Вынырнув из кустарника, к артиллеристам подбежал пехотный унтер-офицер. -- Чего молчите? Не уйдем ведь -- наседают германцы! Черт знает что делается, раненых из-за вас побросали... -- Почему из-за нас?--сердито отозвался Алеша.--У вас винтовки, остановитесь и стреляйте. -- Стреляйте, стреляйте,-- злобно передразнил Алешу унтер-офицер.-- А чем же стрелять, когда со вчерашнего дня ни одного патрона нет? -- Патронов нет, так у вас хоть надежда есть, что не сегодня завтра получите. А вот для нас снаряды, говорят, только в Америке заказали. Вот, значит, когда привезут, тогда и стрелять начнем. Пехотинец тряс кулаками. -- Сволочи! Погодите, подавитесь нашей кровью! Проходившие мимо солдаты переговаривались. -- Ишь, как оно, дело-то. Германец садит и садит, а нашим пушкам, выходит, так же как и нам стрелять нечем. -- Вестимо, 'нечем,-а то бы разве отступали? -- В землю, говорят, снаряды и патроны зарывают, прохвосты, чтобы германцам их оставить. Вот они и палят теперь нашими припасами. 282 -- Да, бьют нас, братцы, как скот, а нам и обороняться нечем. Что же такое в самом деле. -- Что, что! Будто не знаешь, что царица, Сашка, давно нас со всеми потрохами немцу продала. Вот тебе и что. Подобные разговоры стали обычными. Под тяжестью понесенных поражений солдаты начали все яснее осознавать преступность затеянной царем войны. Армия разлагалась. Как-то раз, находясь на дежурстве, Алеша принял пакет от принесшего почту солдата с тремя крестами на груди. Ему показалось, что он где-то его видел, но где -- припомнить не мог. Заметив пристальный взгляд дежурного, солдат усмехнулся. -- Что, не узнаешь? --спросил он у Алексея. --- Нет. -- А я тебя признал. Трое вас тогда добровольцев на распределение пришло. Алеша повеселел. Он вспомнил, как этот пожилой солдат ругал их тогда "шаромыжниками" за враждебное отношение к войне. Расписываясь в получении пакета, Алеша спросил: -- Ну как, старина, скоро побьем немцев? -- Побьем, черта с два! --сердито огрызнулся солдат.-- Два года бьем и все своими боками. Скоро от такого боя совсем ноги протянем. Да ты что зубы-то скалишь? -- прикрикнул он на улыбающегося Алешу.-- Али не видишь, кто я? Алеша продолжал улыбаться. -- Как не вижу? Георгиевский кавалер. Только духу-то у тебя почему-то меньше стало, чем тогда. Помнишь?.. -- Чего же не помнить?-- сбавляя тон, примирительно ответил солдат.--А ты, знать, забыл, что я от самой Пруссии трепака давал. Полтора года в окопах вшей кормил. Два раза ранен. Шутка тебе это? Тут не только дух, и кровь-то на исходе. А в ту пору, думаешь, я больно верил? Но тогда поветрие такое было. Побьем да побьем. Другое и сказать было нельзя. Ну, а теперь все видят... -- На собственной шкуре убедились, значит? Солдат угрюмо посмотрел на Алешу. -- Хватит калякать. Давай книгу-то. Я один, что ли, убедился? Ты ведь тоже добровольцем пошел, забыл ра зи?-- и, помолчав, добавил: -- Научили всех, кто цел остал ся.-- И вдруг, оживившись, спросил:--А где ребят^и-то? Те двое живы ли? 283 -- Живы, здесь в дивизионе. -- Ну и слава богу! -- с облегчением вздохнул солдат,-- ребята, видать, хорошие. Пригодятся. Время-то вон какое подходит.-- И он степенно пошел, побрякивая крестиками. Проводив солдата, Алеша подумал: "Этого убеждать не надо. Он и сам агитатор". Вскоре они познакомились ближе. Стали часто встречаться. Фамилия нового друга была Пустовалов. Артиллерийский дивизион, которым командовал Калаш-ников, считался одним из лучших в дивизии. Он отличался меткостью стрельбы и хорошей дисциплиной. Многие солдаты и сам Калашников несколько раз награждались орденами. Однако за последнее время у начальства стало складываться о дивизионе самое плохое мнение. Ни одна даже большая часть не имела в своем составе столько пропагандистов против войны и самодержавия, сколько было их в этом дивизионе. Видя, что Калашников ничего против агитаторов не предпринимает, начальство решило расправиться с крамолой самостоятельно. Перегруппировав личный состав дивизиона, командир полка собрал всех замеченных в агитации солдат в одну батарею и приказал Калашникову выдвинуться с этой батареей к передовой линии окопов. Перед батареей была поставлена задача утром открыть огонь по занимаемой немцами высоте. Понимая, какая страшная опасность угрожает батарее, которой придется одной с открытых позиций сражаться со многими десятками немецких орудий, сосредоточенных на этом участке, Калашников решил еще раз переговорить с командиром полка по телефону. Командир резко спросил: -- Вам, собственно, приказ не ясен или другое что? -- Нет, приказ ясен, но для орудий и личного состава батареи создается огромная опасность. В трубке телефона послышался смех. -- Что и говорить, поручик,-- смеялся полковник.-- Война -- дело опасное. Гораздо опаснее, чем, например, аги тация. Но вы-то, надеюсь, человек храбрый, и вас агитато ры, надо полагать, еще не распропагандировали. Однако вот что, поручик. Я хочу вас предупредить, что если бата рея прекратит огонь без моего приказа при наличии хотя бы одного способного для стрельбы человека, вы будете отданы под суд, не забудьте этого, поручик. Калашников слышал, как командир полка, выругавшись, 284 бросил трубку, как переговаривались телефонисты. Но ни людей, ни стен блиндажа не видел. Все было черно будто ночью. К утру батарея заняла назначенную ей позицию, но под-готовить для людей укрытие и замаскировать орудия как следует не успели. Утро наступало медленно. Поднявшийся ночью туман долго не расходился. Солнце уже взошло, а над землей все еще плавало липкое холодное марево. Понимая безвыходность положения, но все еще на что-то надеясь, Калашников решил ничего не говорить солдатам. Всю ночь он ходил около орудий, но когда рассвело, он решил воспользоваться туманом и приказал открыть огонь раньше, чем немцы обнаружили батарею. Орудия ударили дружно. Залп повторялся за залпом до тех пор, пока батарея не перешла на беглый огонь. Когда туман рассеялся, Калашников уточнил прицел и лег в приготовленный ему окоп позади батареи. Осыпаемая снарядами высота дымилась, словно вулкан. Было очевидно, что если немцы не успели убежать из окопов, то были наверняка перебиты, и дальнейший обстрел высоты становился бесполезным. Однако в приказе было сказано: "стрелять до тех пор, пока не будет получено другое указание". -- Так и случится,-- кусая губы, шептал Калашников,-- мы будем бить по пустому месту, а немцы тем временем преспокойно нас расстреляют.-- Ожидая развязки, он с тоской смотрел в ту сторону, откуда вот-вот должен был начаться обстрел батареи. Но немцы медлили. Ошарашенные дерзостью выдвинув-шихся на открытое место русских артиллеристов, они вначале предполагали, что орудия выдвинуты для поддержки наступления пехоты. Сбитый с толку противник долгое время не отвечал, пока, наконец, понял, что другие рода войск батарею не поддерживают. Находясь в расчете первого орудия, Алеша видел, как слева и справа легли два немецких снаряда. -- Вилка! Держись! -- закричал он подающему снаря ды молодому татарину. . Скосив глаза, подающий ничего не ответил и, согнувшись, снова побежал за снарядом. В какой-то миг Алеша заметил, как трясутся руки и нижняя губа подающего. По-видимому, он ясно представлял себе близость неминуемой 285 смерти и, стараясь подавить страх, ни о чем больше не думал, а как заведенный машинально выполнял свою работу. -- Засекли, сейчас стукнут! -- услышал Алеша голос заряжающего, и в тот же миг снаряд упал с небольшим перелетом, потом прицел был уточнен, и с этого момента начался методичный расстрел выставленной на уничтоже ние, надоевшей начальству батарейной прислуги. Алеша видел, как отлетело в сторону второе орудие, как, взмахнув руками, упал Володя Луганский, а бросившийся к нему Миша Маихин свалился на правый бок. Он видел, как были разбиты остальные два орудия, но сам он все еще продолжал стрелять. Когда смолкло последнее орудие, Калашников поднялся из окопа и, словно пьяный, пошел к уничтоженной батарее. Он не знал, что за последние несколько часов волосы его побелели, не чувствовал, как слезы текли из его глаз. То и дело спотыкаясь, Калашников повторял: -- Будьте вы прокляты! Будьте вы прокляты! До батареи он не дошел. Тяжелый снаряд лег впереди. . Калашников упал. Когда обстрел прекратился, санитары пехотной части подобрали двух тяжело раненных артиллеристов. Это были Алеша Карпов и Федя Зуев. Они лежали придавленные опрокинувшимся орудием. Позже был найден полумертвый, засыпанный землей Калашников. Вечером в госпитале у Карпова вынули из плеча и груди три осколка, а Феде ампутировали ногу. Раненого и контуженного Калашникова отправили в тыл. Весь остальной персонал батареи был уничтожен. Страшно было на фронте, но не лучше и в тылу. Из дому приходили горькие письма, Алешу извещали о смерти близких ему людей. Погибли от чахотки одна за другой две двоюродные сестры. Не выдержав изнурительного труда, умерли дедушка Иван и бабушка Елена. Мать бедствовала, больная и одинокая. В последнем письме она писала: "Дорогой мой сын, когда же придет конец этой проклятой войне? Когда люди одумаются и перестанут убивать друг друга? Ведь только среди нашей родни шестнадцать убитых и девять калек. Это в тринадцати-то дворах. Вчера соседка наша Степанида тоже получила на Фому похоронную. У нее начался припадок. Она теперь никого не признает, все ходит по улице и то плачет, то поет матерные песни. Глядя на нее, у меня разрывается сердце". 266 Дальше шло несколько зачеркнутых цензурой строк. Письмо кончалось словами: "Милый сынок! Приезжай на побывку хоть на один день. Я одна-одинешенька. Боюсь, что тоска совсем меня загложет. Теперь у меня вся надежда только на тебя, но я жду-жду и никак не могу дождаться. Приезжай же, мой родной, на побывку. Не забывай меня. Твоя мать, Карпова Марья". Письмо застало Алексея в госпитале. Прочитав его, он задумался. Что он мог ответить матери. Сказать, что приедет домой, он не мог. Даже если бы отпустили, он все равно бы не поехал. Здесь наступает такое время, о котором он мечтал много лет. Два с лишним года назад по совету Данилы Ивановича, он ушел в армию добровольцем. Ушел, чтобы бороться против войны и царского режима. Тогда ему было семнадцать лет. Сейчас скоро двадцать. Его лоб изрезан морщинами, глаза запали. Но зато он твердо знает, что прошедшие годы тяжелой борьбы не прошли даром. Он многое увидел, многому научился, многое понял. По-стоянные разговоры с солдатами убеждали его, что цель близка. Эти разговоры убедили его и в том, что он научился влиять на умы и настроения солдат. Как же мог он сейчас бросить все? Нет он этого не сделает. В письме матери написал: "Дорогая мама! Спасибо тебе за письмо. Домой меня сейчас не жди. Но верь, что я вернусь. Победа не за горами. Скоро исполнится то, о чем мы так много И долго мечтали. Я в госпитале, но скоро буду опять на фронте. Там буду доставать окончательную победу. Твой сын, Алеша " . Закончив писать письмо Алеша усмехнулся. "Цензура не придерется, а мать поймет его настоящий смысл". По выздоровлении Алексей снова был отправлен в фрон-товую часть и снова с головой погрузился в революционную деятельность. В бурные дни Февральской революции Карпова коман-дировали в армейский комитет за инструкциями. Там он встретился с братом Володи Луганского -- Федором, зани-мавшим в комитете руководящую должность. Обрадовавшись встрече, Луганский пригласил его к себе. Федор щеголял новеньким обмундированием, важно курил папиросы и, самодовольно улыбаясь, старался удивить собеседника красноречием. Угощая Алешу колбасой и белым хлебом, он долго расспрашивал, где и за что Алеша 287 получил награды, как он смотрит на революцию и доволен ли своим положением. -- Вы говорите,-- закручивая жидкие усы, переспрашивал Федор,-- что многие солдаты правительством недовольны и войны продолжать не хотят? Но мне хотелось бы знать, какой это, примерно, процент? -- Это очень трудно определить,-- раздраженный офи-циальным тоном Федора, ответил Алеша. -- Почему же трудно, ведь сейчас солдаты говорят между собой свободно? -- Трудно оттого, что недовольство правительством и войной растет так быстро, что за ним и на тройке не поспеешь. -- Ну, ты, брат, преувеличиваешь,--отваливаясь на спинку стула и насмешливо улыбаясь, заметил Федор.-- Этого не может быть. Революционное правительство не может не нравиться своему народу. -- Какое оно, черт, "революционное"? -- не стерпел на-конец Алеша.-- Князья там, в правительстве в этом, сидят. -- Ты прав,-- согласился Федор.-- Один князь в пра-вительстве, действительно, есть. Но учти, что этот князь особенный. Он давно выступал против политики царя. А потом, Керенский в правительстве -- вот что главное. -- Кто же он такой? -- Керенский -- наш человек. Эсер. -- Что-то не верится, что он наш... -- Наш. Все правительство, Алеша, наше. Заживем теперь! Алеша встал и начал прощаться. -- Что так скоро?--удивился Федор.--Успеешь еще. Я хотел бы кое о чем поговорить с тобой. -- Извините, но я тороплюсь,-- не скрывая презрения к своему собеседнику, ответил Алеша.-- У нас завтра митинг. -- Митинг?--переспросил Федор.-- Это хорошо. Сейчас мы должны настойчиво добиваться общего подъема духа в армии. -- Нет, мы не об этом говорить думаем, а о другом. -- О чем же? -- А о том, что раз царя нет, значит, и войны не должно быть. Федор встал, давая этим понять, что он тоже согласен прекратить этот неудавшийся разговор. Но руки не подал. 288 -- Война, гражданин Карпов, будет вестись до побед ного конца,-- сказал он таким тоном, словно бы вопрос шел о деле, которое он давно решил и которое никто уже изме нить не сможет.-- А тебе я советую в эту кашу не лезть. Ораторами на митинге, наверное, выступят изменники и немецкие шпионы. Не забывай, что для борьбы с ними в армии вводится смертная казнь. │-- И ты, наверное, судить нас будешь?--усмехнувшись, спросил Алеша. -- Да,-- надменно ответил Луганский.-- Если потребу ется, будем судить. Алешу передернуло от негодования. -- Шкура продажная!--крикнул он в лицо Луганско му и захлопнул дверь. * * * На митинге Алешу избрали председателем. В ответ на требование командира части изменить повестку дня, иначе он запретит митинг, Алеша ответил: -- Царь тоже запрещал, а где он теперь? У нас свобода слова, и мы можем обсуждать любой вопрос. Как председа тель собрания считаю митинг открытым. На митинг прибыла группа иностранных офицеров. Русская армия готовилась к наступлению, и союзники, обеспокоенные моральным состоянием русских солдат, решили послать на фронт свои делегации. На делегации возлагалась задача рассказать солдатам, какую "большую" и "бескорыстную" помощь оказывают союзники своим русским партнерам. Делегацию, пожелавшую присутствовать на митинге, сопровождал сам полковник. Окинув взглядом группу подошедших офицеров, Алеша побледнел от волнения. Рядом с командиром полка, в форме лейтенанта английской армии, стоял Жульбертон. Он тоже узнал Алешу, но его эта встреча не смутила, Жульбертон даже помахал Алеше рукой. Едва сдерживая ярость, Алеша с ненавистью смотрел на Жульбертона. Этот "доблестный и бескорыстный" союзник был убийцей его отца, обманщиком и шпионом, ненавидевшим русский народ. Прибытие иностранной делегации в Россию Алеша расценил как еще одну попытку чужаков толкнуть солдат русской армии на новое кровопролитие. Ю Н. Павлов 289 Когда командир полка закончил речь, Алеша попросил английского лейтенанта подняться на трибуну и рассказать, как он относится к русской революции. Жульбертон отказался от выступления, заявив, что он не уполномочен говорить о революции. -- Но вы, господин лейтенант, сейчас находитесь на русской территории, а не на английской,-- настаивал Алеша.-- И если вы против революции, то нам с вами не по пути. -- Говорить о таких вещах в данный момент -- безу-,мие,-- упорствовал Жульбертон.-- Я прибыл сюда не за этим. Вы -- солдаты. В нашей армии за такие дела расстреливают. -- И вы с этим согласны? --- Да. Конечно. Я офицер английской армии и бунтовщикам потворствовать не намерен. Вы должны воевать. Русский солдат всегда любил воевать. Митинги организовывают немецкие шпионы. Через минуту Жульбертон пожалел, что так необдуманно высказался. Только обещание командира немедленно отправить англичанина с территории полка спасло его от неприятностей. После этого инцидента все старания меньшевиков и эсеров привлечь участников митинга на свою сторону оказались напрасными. Они не смогли провести резолюцию о войне до победного конца. Было принято решение, требующее прекращения войны. А через неделю после митинга Алексея вызвал военный следователь. Пожилой поручик с большими выцветшими глазами предъявил ему обвинение в измене родине и оскорблении союзников. Слушая материалы обвинения, Алеша угрюмо смотрел в окно. Он думал о больной одинокой матери, ждущей своего единственного сына, видел тоскующий, полный любви взгляд умирающего отца и вспоминал его последние слова: -- Помни, Алеша, пока не отрубите голову гадине, житья вам не будет. Он тяжело вздохнул: "Одну главную вроде и отрубили. Но это, оказывается, далеко не все. Временное правительство точно так же, как и царь защищает буржуазию и идет у нее на поводу. Все так же льется солдатская кровь". 290 Он повернулся к следователю: -- Союзники хотят, чтобы мы опять начали наступле ние? До победного конца чтобы лезли? Следователь гневно посмотрел на Алешу. -- А почему "опять"? -- Да ведь царя-то, главного друга ихнего, вроде свергли? -- Видите ли, молодой человек, поскольку союзники помогают нам защищать наше свободное отечество, нашу народную революцию, постольку, значит, они делают доброе дело. Значит, стоять нам в стороне как-то неудобно. Как ни вертите, а немцы -- наши общие враги, и пока они не будут уничтожены, мы должны будем воевать. Воевать за наше достоинство, за нашу честь и свободу. Вот, гражданин Карпов, как нужно понимать это дело! А теперь извольте все-таки ответить: кто вам помогал составить речь, которую вы произнесли на митинге? Я не имел чести там присутствовать, но, по утверждению очевидцев, она сбила с толку даже благоразумных солдат. Алексей почти не понимал, что говорил ему следователь. Роились мысли о том, что будет через два-три дня. Измена... Военно-полевой суд. Судить будут офицеры. Где выход? Он вспомнил: если войти в среднюю дверь, напротив, в стене уборной дыра... Лес... -- Отвечайте на заданный вопрос,-- строго повторил следователь. -- Да... да... сейчас отвечу,-- горбясь от мнимой боли, пробормотал Алеша.-- Разрешите только сходить до ветра. У меня с утра рези... Следователь поморщился. Вызвал дежурного. -- Дайте двух солдат, пусть проводят его в уборную. Да скажите, чтобы как следует смотрели. Ночь была темная. Слышался грохот проходившего поезда. Алексей вошел в среднюю дверь. Дыра в' стенке еще не была заделана. Через несколько минут взволнованные солдаты докладывали дежурному, что Карпов убежал через дыру в стене. Пока дежурный докладывал об этом следователю, солдаты тоже убежали. Они решили не подвергать себя опас-. иости и присоединились к тем многим тысячам дезертиров, которые теперь ежедневно убегали из армии. 10* . < 291 Глава сорок восьмая На ближайшей станции, вместе с ранеными и дезертирами, Алексей забрался на крышу товарного вагона. Станции кишели солдатами. К фронту двигались поезда с новыми пополнениями. С фронта ехали раненые, больные, командированные, а больше всего дезертиры. На платформах станций то и дело возникали митинги. Они проходили бурно и часто длились по несколько часов. Везде чувствовалось меньшевистско-эсеровское засилье. Ораторы призывали солдат поддерживать временное правительство, ратовали за войну' до победного конца. Слушая зти речи, фронтовики ругались, влезали на трибуны и требовали, чтобы эти ретивые "вояки" сами ехали на фронт и там доводили войну до "победного конца". На одну из больших узловых станций Алеша приехал в самый разгар митинга. Было шумно. На путях стояли десятки воинских эшелонов. С трибуны до Алеши долетел знакомый голос. Вглядевшись в оратора, тоненького подпрапорщика, Алеша узнал в нем друга своего детства -- Сеню Шувалова. Он, по-видимому, только что окончил училище и имел вид, который обыкновенно появляется у людей, только что оперившихся и воображающих, что они все знают и все могут. -- Мы не покинем своих доблестных союзников,-- кар тинно взмахнув рукой, кричал Шувалов.--Выполнение союзнических договоров -- это наш священный солдатский долг. Я даю вам клятву в том, что наш полк, от имени ко торого я здесь выступаю, будет бороться с врагом до пол ной победы. Когда Шувалов закончил речь, Алеша попросил слова. -- Мы с подпрапорщиком,--т указывая на Шувалова, сказал Алеша,-^-- соседи. Одногодки. Вместе выросли. Раз ница только в том, что он сын богатея, кожевника, а я -- рабочий. Воевать он только собирается, а я в армии с на чала войны. Три раза ранен -- своими глазами видел те реки крови, которые русские солдаты пролили, спасая на ших союзников. Подпрапорщик делает вид, что не знает, как эти союзнички прячутся всю войну за наши спины и как они издевались над нами в мирное время. Ну, что же... Давайте напомним ему об этом. И Алеша рассказал, как его, ребенка, заводчики-англи- 292 чане обманом заставили убивать русских рабочих. Как они расправлялись со всеми, кто осмеливался выступить против их грабежа, как сослали на каторгу совершенно безвинных людей и как заставили его бедствовать и скитаться в поисках работы. Весь во власти нахлынувших воспоминаний, Алеша рассказал притихшим слушателям о своей жизни, о смерти отца. -- А сейчас эти кровопийцы хотят доказать, что они наши верные союзники! Но разве французские буржуи лучше буржуев германских или буржуев, которые сидят у - нас в правительстве? Разве не все они одного поля ягоды? Английским и французским трудящимся эта война не нужна так же, как и нам. Если наши правители честные люди -- почему они не расскажут нам, как французский и английский послы заставляют гнать на бойню безоружных русских солдат и как из-за этого гибнут миллионы русских людей? Не пора ли нам самим схватить палачей за горло, покончить с войной и свернуть шею временным правителям?! Неужели, товарищи, мы позволим им без конца лить нашу кровь и продавать за гроши чужакам? Нет! Не бывать больше этому!.. После митинга к Карпову подошел незнакомый солдат. Поздоровавшись, он погладил длинную рыжую бороду и, дружески улыбнувшись, как давно знакомому, сказал: -- Здорово, брат, ты их отделал! Прямо, можно сказать, молодчина! Вот так их, болтунов, и надо! И тут же добавил: -- Зайди-ка в Совет. Председатель просил. Знать, нужно. -- Да я ведь здесь проездом,-- пытался отговориться Алексей, но солдат оказался не из таких, от кого можно легко отделаться. Он шагнул к Алексею, положил ему руку на плечо и, показывая другой рукой на расходившихся с площади солдат, все так же дружелюбно сказал: -- Здесь все проездом, дружок. А на поверку если взять, все равно все наши. Не положено нам без агитации их пропускать. Вон сколько тут брехунов всяких, мигом с пути собьют солдат. Председатель-то сам слышал, как ты буржуев чехвостил.-- Солдат шагнул в сторону Совета уверенный, что Карпов пойдет за ним. Видя, что ему не отговориться, Алексей зашагал к Совету. -- Ты понимаешь, как ты нас поддержал?--: говорил 293 Алеше председатель.-- В Совете нас только два большевика, а меньшевиков и эсеров восемь. На станции каждый день находится тысяч пять солдат. Одни уезжают, другие приезжают. Ты понимаешь, если бы мы их так каждый день пропагандировали, как сегодня, что бы тогда было? Ты понимаешь, каждый день пять тысяч. А?.. -- Кто же мешает вам это делать? -- не догадываясь, к чему ведет председатель, спросил Алеша. -- Как это тебе сказать?.. Мы бы и рады, да, понимаешь, нет у нас такого человека, чтобы умел с солдатами разговаривать вот так, как ты. -- Если нет, так самим нужно учиться,-- посоветовал Алеша. -- Это правильно,-- согласился председатель.-- Но, по-нимаешь, беда-то в том, что, пока мы учиться будем, солдаты ждать не станут. Пять тысяч! А... Слушай, товарищ Карпов. Ты понимаешь, я хочу просить тебя, чтобы ты с нами остался. Зачислим тебя на гарнизонную кухню. Числиться там будешь, а работать здесь, у нас. На митингах выступать. Алеша поблагодарил председателя и откровенно рассказал, почему он не может остаться. -- Мне лучше двигаться, иначе могут сцапать. Председатель, подумав, согласился. -- Как ни верти, как ни крути, а ты, пожалуй, прав,-- сказал он, подавая Карпову кисет с махоркой.-- Жалко, да ничего не поделаешь. Приходится соглашаться. Ты смотри только и впредь круши врагов так, как делал это сегодня у нас. Приедешь на станцию -- и на митинг, приедешь -- и на митинг. Каждый раз новые люди... Ты понимаешь, как это здорово получится?.. Кончилось тем, что Алексей ушел из Совета, снабженный командировкой в Питер для получения медикаментов. Одновременно ему поручалось от имени Совета рабочих и солдатских депутатов вести пропаганду за прекращение войны. Совет просил оказывать ему в этой деятельности всевозможное содействие. Так Алеша стал агитатором. Переезжая с одного места на другое, он побы