ваться немецким командованием как саботажники, подлежащие отдаче под суд". Соловьев бодро, слегка выпятив грудь, шагал впереди Стремянного. Он был очень доволен, что тот отозвался на его приглашение осмотреть казначейство. Что ни говори, а приятно показать начальству, как четко организовано у тебя дело и в каком безупречном порядке происходит учет трофеев. - Деньжищ-то, деньжищ! - высоко подняв светлые брови и оглядев столы, сказал Морозов. - Сколько же их тут примерно? - спросил он у старого усатого писаря, очевидно из счетных работников. Старик ловко управлялся с делом - ассигнации так и мелькали у него в руках, - и стопка туго перевязанных шпагатом пачек росла прямо на глазах. - Да уж миллион семьсот тысяч, - усмехнулся писарь, обвязывая веревкой очередную пачку сотенных бумажек. - А вообще-то не очень много - всего миллионов пять-шесть будет. - Нечего сказать - мало! - удивился Морозов. - Да это же целый бюджет! Громов обошел вокруг стола, взял сотенную бумажку в руки и стал ее пристально рассматривать. - А не кажется ли вам подозрительным, - обратился он к Стремянному, - что здесь так много совершенно новых, даже неизмятых денег? - Что ты хочешь сказать, Артем Данилыч? - спросил Морозов и тоже взял одну из новеньких ассигнаций. - Думаешь, деньги фальшивые? - Возможно. - Думаешь, нарочно их сюда подбросили? - Это надо проверить, - ответил Громов. - Гм!.. - Морозов взял в руки несколько ассигнаций и, склонив голову набок, будто любуясь, стал их рассматривать. - Что ж, устроим экспертизу, - предложил Стремянной. - Разумеется, так пускать их в обращение не следует. - Никакой экспертизы не надо, - сказал Морозов. - И так ясно - деньги фальшивые. - Почему ты так уверен, Сергей Филиппыч? - повернулся к нему Громов. - Да уж уверен... Ну-ка, посмотри еще разок, да повнимательнее, и ты сейчас уверишься. Громов вытащил из пачки одну ассигнацию и стал пристально ее разглядывать. Он вертел ее и так и этак, смотрел на свет, пробовал плотность бумаги пальцами. По его примеру Стремянной тоже взял одну сотенную, вытащил из кармана другую и стал тщательно сличать обе ассигнации. Так прошло несколько минут. - Нет, - наконец сказал Громов. - Ничего не вижу. Деньги как деньги!.. - Ну, а ты, Стремянной, что скажешь? - Да что сказать? Выдай мне этими деньгами зарплату - возьму без всяких сомнений. - Эх вы, эксперты!.. Давайте-ка сюда! - Морозов отобрал у них ассигнации и сложил вместе. - Смотрите!.. Видите?.. Номера и серии на них одинаковые!.. На этой бумажке серия ВС 718223 и на другой тоже. Я просмотрел целую пачку новых денег - и все с одним номером... - Ай да Сергей Филиппыч! - воскликнул Громов. - Смотри, как просто, а?.. И ведь не догадаешься... - Что же нам с этими деньгами делать? - озабоченно спросил Стремянной. - Сжечь, понятно, - сказал Громов, - а несколько кредиток пошлем в Москву для изучения... - Правильно!.. Капитан! - Стремянной подозвал к себе капитана Соловьева, который в эту минуту складывал плотно увязанные пачки денег в брезентовый мешок. - Проверьте деньги как можно тщательнее. Если есть настоящие, отделите их. - А у нас это уже сделано, товарищ подполковник, - доложил Соловьев. - Начфин Барабаш с самого начала распорядился новые бумажки пересчитать отдельно. А как прикажете поступить с настоящими деньгами? - Сколько их, кстати? - Сто пятьдесят шесть тысяч. - Сдайте их в нашу финансовую часть, товарищ Соловьев. Майору Барабашу. - Слушаюсь, товарищ подполковник! Будет сделано. - Ну, а теперь давайте поглядим на сундук, - сказал Стремянной и направился к двери, подав знак Соловьеву следовать за ним. На этот раз им не пришлось ехать на машине. Соловьев провел их какими-то проулками, дворами и огородами на соседнюю улицу. Несколько минут они шли мимо недавнего пожарища, среди обожженных, почерневших от пламени лип и берез. Перед ними беспорядочно громоздились обглоданные огнем балки, груды битого кирпича, искореженной утвари... - Постойте, товарищи! - сказал Стремянной оглядываясь. - Куда это вы нас ведете? Ведь это, если не ошибаюсь, было здание сельскохозяйственного техникума. А теперь и не догадаешься сразу! Какой тут сад был до войны - красота!.. - А гитлеровцы что здесь устроили? - спросил Громов. - Городское гестапо, - ответил Соловьев. - Место, понимаете сами, укромное, и участок большой... Громов молча кивнул головой. - Ну, а где же сундук? - спросил Стремянной. - А мы его вон в ту проходную будку внесли, где охрана гестапо была. Я около него человека оставил. - Ладно. Посмотрим, посмотрим... Они пересекли сад и вошли в небольшой деревянный домик у самых ворот, выходящих на улицу. Узенький коридорчик, фанерная перегородка с окошком, наглухо закрытым деревянным щитом, а за перегородкой - небольшая комната. В одном углу - железная печка, в другом - грубо сбитый, измазанный лиловыми чернилами стол. Посредине комнаты стоял сундук. Присев на его край, боец в дубленом полушубке неторопливо скручивал козью ножку. При появлении Стремянного он встал. - Ну-ка, ну-ка, покажите мне этот сундук, - весело сказал Стремянной. - А ведь в самом деле наш!.. Никак не ожидал, что еще придется его увидеть. Он наклонился, внимательно осмотрел сундук, провел рукой по крышке, ощупывая железные полосы с частыми бугорками заклепок и целую россыпь затейливых рельефных бляшек, изображающих то звездочку, то ромашку, то морскую раковину. А в это время Морозов деловито осматривал сундук. Не видя никаких признаков замка и замочной скважины, он только по затекам сургуча на стенках установил, в каком месте крышка отделяется от ящика. - Не понимаю все-таки, как этот сундучище открывается? - спросил он. - А вот сейчас увидите, - ответил Стремянной, продолжая ощупывать крышку и что-то на ней разыскивая. - Ага!.. Вот ковш... А вот и ручка... Большая Медведица... - Какая еще медведица? - удивился Громов. - Минуточку терпения!.. Стремянной нажал несколько заклепок, повернул какую-то ромашку налево, какую-то раковину направо и свободно поднял тяжелую крышку сундука. - Наш! - сказал он торжествующе. - Но содержимое не наше. Все заглянули в сундук. Он был доверху полон разнообразными ценными золотыми вещами, в лихорадке последних сборов кое-как засунутыми сюда. - Так! - сказал Громов. Соловьев нагнулся и вытащил газетный сверток, в котором оказалось двенадцать пар золотых часов, ручных и карманных, а затем и еще много самых разнообразных предметов; объединяло их между собой только одно качество - их ценность. - Ничего себе нахапал, собака! - сказал Морозов. - А ты, Стремянной, еще говоришь: "содержимое не наше". Как это - не наше? Все наше! У нас наворовал. А что, больше там ничего нет? - Есть, - ответил Соловьев и извлек из сундука несколько папок с документами. - Все больше по-немецки, - сказал Громов, раскрыв одну из папок и просмотрев несколько документов. - А вот это интересно! Смотрите-ка, смотрите, тут есть один любопытный документик - предписание направлять народ на постройку военных укреплений. Забирай, товарищ Стремянной. Пускай сначала у вас в дивизии посмотрят, а потом нам вернут... Стремянной быстро взял протянутый Громовым документ и торопливо пробежал его глазами. Но первые же строки напечатанного на машинке текста разочаровали его. Это был русский перевод распоряжения Шварцкопфа, представителя Тодта, бургомистру города Блинову. В распоряжении предлагалось усилить подвоз рабочей силы в район строительства укреплений. Документ был уже двухмесячной давности и если представлял некоторую ценность, то лишь как свидетельство того, что противник не приостанавливал работ даже в самые лютые декабрьские морозы. Следовательно, гитлеровское командование возлагало на эти укрепления большие надежды. Ничего более существенного в двадцати строках найти было нельзя. Стремянной внимательно пересмотрел все остальные документы, лежавшие в папке, но ни одного, касавшегося укрепленного района, среди них не было. Он засунул документы в полевую сумку и повернулся к Соловьеву: - Ну, капитан, составляйте опись вещей, да смотрите, чтобы ничего не пропало. Потом по описи надо будет передать в горсовет. Может, и хозяева еще найдутся, если только живы. - И он захлопнул крышку опустевшего сундука. - Идем, товарищи. - Постой, постой, - сказал Морозов, - объясни сперва, как он открывается. - Это довольно мудреное дело. Надо немножко знать астрономию. Ну, представляете вы себе Большую Медведицу? - Нет, серьезно! - сказал Морозов. - Без магии, пожалуйста! - Да я без магии. Просто замок здесь устроен довольно своеобразно. Для того чтобы открыть сундук, надо нажать несколько заклепок. Их тут множество, и почти все заклепки как заклепки. А семь штук фальшивые. Это, по существу говоря, кнопки, а не заклепки. Их надо в определенном порядке нажать: сперва третью кнопку в первом ряду - вот здесь, в центре железной полосы, потом шестую - во втором, пятую - в третьем; потом вот эту, эту, эту, - как видите, все кнопки расположены по контуру Большой Медведицы. И никакой магии. Теперь, для того чтобы окончательно открыть замок, мы поворачиваем эту ромашку и эту раковину... Вот и все - сундук открыт. - Чудеса! - сказал Морозов. - И какой мудрец это выдумал! Ну скажи ты мне, зачем вы эту редкость в части держали? Не проще ли было завести обыкновенный сейф? - Проще-то проще, да начфин у нас, говорят, романтиком был. Я-то вместе с ним совсем немного проработал. А сундук этот к нам от испанцев как будто попал, когда наша дивизия прошлой весной на Ленинградском фронте действовала. Разбили одну их часть, а штаб захватили вместе с казначеем и его сундуком. Вот мы и получили этот сундук в качестве трофея... - Бывает... - Громов поглядел на сундук. - У вещей тоже есть своя судьба, как у людей. Интересно, как он сюда попал, в оккупированный город? Кому напоследок служил?.. - Да я и сам хотел бы знать. Странная эта история, товарищи, - ответил Стремянной. И он вкратце рассказал Морозову и Громову о событиях под Воронежем и о той обстановке, в которой пропал сундук. - Действительно странно, - согласился Громов. - И вы о Соколове никогда больше не слышали? - Нет. - Погиб, вероятно... Стремянной покачал головой: - Может быть, может быть... Одного только я не могу взять в толк. Сундук-то ведь цел. Стало быть, гитлеровцы узнали его секрет. Не стали же они испанцев запрашивать! Все двинулись по тропинке обратно к машине. Вдруг между двумя обугленными деревьями проглянула стена соседнего дома. Стремянной невольно остановился - таким странным ему показался этот кусочек свежевыкрашенной зеленой стены рядом с унылой чернотой обгорелых развалин. - Это еще что такое? - спросил он. - Кто тут жил? - А бургомистр здешний, - ответил всезнающий Соловьев. - Прежде тут, говорят, ясли были, а потом он свою резиденцию устроил. - Резиденцию, говорите? - усмехнулся Громов. - Интересно, где-то у него теперь резиденция! Наверное, в овраге каком-нибудь!.. - Да и то ненадолго, - бросил через плечо Стремянной и быстро зашагал вперед. Глава тридцать шестая КОНЦЛАГЕРЬ "ОСТ-24" К воротам концлагеря Стремянной подъехал один. Времени было мало, забот много, и, выбравшись на улицу из полуобгорелого сада, окружавшего развалины гестапо, Морозов и Громов простились со своим спутником. Громов поехал в железнодорожные мастерские, Морозов зашагал к себе в горсовет, с фасада которого уже была сорвана вывеска "Городская управа". Разыскать лагерь было не так-то просто. Сначала Стремянной уверенно указывал шоферу путь, но оказалось, что там, где прежде была проезжая дорога, теперь машину чуть ли не на каждом повороте задерживали то противотанковые надолбы, то густые ряды колючей проволоки, протянутой с угла на угол, то глубокие воронки от бомб... В конце концов Стремянной махнул рукой и предоставил шоферу добираться до места как знает. Шофер попросил у начальника папиросу, поговорил на ближайшем углу со стайкой мальчишек, вынырнувших из какого-то тупичка, а потом тихонько, ворча себе под нос и браня рытвины и ухабы, принялся петлять среди пустырей, улочек и проулков, руководствуясь не столько полученными указаниями, сколько безошибочным инстинктом опытного водителя, привыкшего в любых обстоятельствах, светлым днем и темной ночью, доставлять начальство куда приказано. Наконец шофер свернул в последний раз, нырнул в какой-то ухаб и опять вынырнул из него... - Приехали, товарищ подполковник. Так вот оно, это проклятое место! Широкие ворота раскрыты настежь. Рядом с ними к столбу прибит деревянный щит с немецкой надписью "Ост-24". Под концлагерь гитлеровцы отвели две длинные окраинные улицы и обнесли их высокой изгородью из колючей проволоки. Машина медленно въехала в ворота. Стремянной соскочил на землю и остановился, оглядываясь по сторонам. Год назад эти улицы были такие же, как соседние. Ничего в них не было особенного. Те же домишки, палисадники, дворы, летом заросшие травой, а зимой заваленные снегом... А теперь? Теперь все здесь стало совсем другим. Просто невозможно представить себе, что он, Егор Стремянной, когда-то уже ступал по этой земле. А ведь это было - и сколько раз было!.. Помнится, как-то осенью перед войной он возвращался по этой самой улице домой с охоты. Был вечер. На лавочках у ворот сидели старушки. Мальчишки, обозначив положенными на землю куртками ворота, гоняли футбольный мяч. Его собака вдруг ни с того ни с сего кинулась навстречу мячу. Мяч ударился об нее и отлетел в сторону. Все засмеялись, закричали: "Вот это футболист!" А он шел враскачку, приятно усталый, и что-то насвистывал... Нет, не может быть! Как он мог свистеть на этой улице? Да ведь тут и слова сказать не посмеешь... Стремянной медленно обвел глазами серую шеренгу домиков с грязно-мутными, давно не мытыми окошками. Домики казались вымершими. Ни одного человека не было видно на пустынной дороге, ни один дымок не поднимался над крышами. Ему захотелось поскорее уйти отсюда, поскорее опять окунуться с головой в горячую и тревожную суматоху оставленной за воротами жизни. Но он сделал над собой усилие, снял руку с борта машины, пересек дорогу и, поднявшись по щелястым ступеням, вошел в ближайший к воротам дом. Его сразу же, как туман, охватил мутный сумрак и тяжелый дух холодной затхлости. В домике пахло потом, прелой одеждой, гнилой соломой. Большую часть единственной комнаты занимали двойные нары. В углу валялась куча какого-то грязного тряпья, закопченные консервные банки - в них, видно, варили пищу. Стремянной с минуту постоял на пороге, осматривая все углы: нет ли человека. - Есть тут кто-нибудь? - спросил он, чтобы окончательно удостовериться, что осмотр его не обманул. Ему никто не ответил. Он стал переходить из одного домика в другой. Всюду было одно и то же. Грязное тряпье, консервные банки, прелая солома на нарах... Иногда Стремянной замечал забытые в спешке вещи - солдатский котелок, зазубренный перочинный нож, оставленный на подоконнике огарок оплывшей свечи. Все это выдавало торопливые ночные сборы. Кто знает, чей это был нож, чей котелок, кому в последний вечер светила эта стеариновая оплывшая свеча... Входя в очередной домик, Стремянной всякий раз повторял громко: "Есть тут кто-нибудь?" И всякий раз вопрос его оставался без ответа. Он уже перестал думать, что кто-нибудь отзовется. И вдруг в одном из домиков, не то в пятом, не то в шестом, с верхних нар послышался слабый, тихий голос: - Я здесь!.. Стремянной подошел к нарам, заглянул на них, но в полутьме ничего не увидел. - Кто там? - Я... - Да кто вы? Идите сюда!.. - Не могу, - так же тихо ответил человек. - Почему не можете? - Ноги поморожены... В глубине на нарах зашевелилась, зашуршала солома и показалась чья-то всклокоченная голова, потом плечо в старой, порванной военной гимнастерке, и человек со стоном подполз к самому краю нар. - Подожди, я тебе помогу, - сказал Стремянной, встал на нижние нары, одной рукой ухватился за столб, на котором они держались, а другой обнял плечи человека и потянул его на себя. Человек застонал. Тогда Стремянной правой рукой обхватил плечи человека, левую подсунул ему под колени и снял его с нар. Человек почти ничего не весил - так он был изнурен и худ. Он сидел на нижних нарах, прислонившись спиной к стене, и тяжело дышал. В надвигавшихся сумерках Стремянной не мог ясно разглядеть его лицо, обросшее бородой. Натруженные, в ссадинах руки бессильно лежали на коленях. Ноги в черных сапогах торчали как неживые. - Вы кто такой? - спросил Стремянной. - Пленный я... На Тиме в плен попал, - ответил солдат. А руки его все время гладили колени, остро выступавшие из-под рваных брюк. - Ну, а с ногами-то у вас что? Сильно поморозили? - Огнем горят... Ломят... Терпенья нет. - Человек минуту помолчал, а потом, пересилив боль, сказал сквозь зубы: - Мы на строительстве укрепрайона были. Нас сюда цельные сутки по морозу пешком гнали. А обувь у нас какая? Никакой... - Послушайте, послушайте-ка, - сказал Стремянной, - какой это укрепрайон? Тот, что западнее города? - Да, как по шоссе идти... - Далеко это отсюда? - Километров сорок будет... - Что же вы там делали? - Да что... доты строили... рвы копали... Ох, товарищ начальник, сил у меня больше нет!.. - Сейчас отвезу вас в госпиталь, - сказал Стремянной, - там вам помогут... А сумеете вы на карте показать, где эти доты? - Надо быть, сумею... - А как же вы здесь оказались? - А нас сюда назад пригнали - склады грузить! - Когда? - Да уж четверо суток скоро будет. "Четверо суток! - крикнул про себя Стремянной. - Значит, это было еще до наступления". - Где же остальные? - Увели. Ночью... А куда, не знаю... Ой, ноги, ноги-то как болят! - Он крепко обхватил свои ноги и замер, чуть покачиваясь из стороны в сторону. Стремянной вынул из кармана фонарик и осветил ноги солдата. Ему стало не по себе. То, что он принял за сапоги, на самом деле были босые ноги, почерневшие от гангрены... - Вот несчастье!.. Держись-ка, друг, за мои плечи. - Стремянной поднял солдата и, как ребенка, вынес его на крыльцо. Он посадил его на заднее сиденье машины, укрыл одеялом, которое всегда возил с собой, а сам сел рядом. Машина тронулась. - Ты из какой дивизии? - спросил Стремянной солдата, с щемящей жалостью рассматривая его всклокоченную рыжую бороду и лицо, изрезанное глубокими морщинами. Что-то похожее на улыбку промелькнуло по лицу солдата. - Да из нашей, из сто двадцать четвертой, - тихо ответил он. - А в какой части служил? - В охране штаба... Стремянной пристально взглянул на солдата. - Еременко! - невольно вскрикнул он, и голос у него дрогнул. В сидящем перед ним старом, изможденном, человеке почти невозможно было узнать того Еременко, который всего год назад мог руками разогнуть подкову. - Я самый, товарищ начальник, - с трудом выдохнул солдат. - А меня признаешь? - Ну как же!.. Сразу признал... Тут машина вздрогнула на выбоине дороги, Еременко ударился ногами о спинку переднего сиденья и тяжело застонал. - Осторожнее ведите машину! - строго сказал Стремянной шоферу. Машина замедлила ход. Теперь шофер старательно объезжал все бугры и колдобины. Еременко сидел, завалившись на сиденье, с закрытыми глазами, откинув голову назад. Так вот оно что! Теперь Стремянной вспомнил все. Еременко и был тем вторым автоматчиком, который исчез одновременно с начфином. По всей вероятности, он знает, куда делся и Соколов. Стремянной осторожно положил руку на плечо солдата. - Товарищ Еременко... А товарищ Еременко... Не знаете ли вы, что с Соколовым? Где он? Солдат молчал. Стремянной дотронулся до его руки. Она была холодна. И только по легкому облачку пара, вырывавшемуся изо рта, можно было догадаться, что он еще жив. Через четверть часа Еременко был доставлен в полевой госпиталь, занявший все три этажа каменного здания школы. Еще через полчаса его положили на операционный стол, и хирург ампутировал ему обе ноги по-колена. Глава тридцать седьмая ДВА БОЙЦА В холодных лучах солнца поблескивает белый кафель полуразрушенной печи. Она возвышается в хаосе обгорелых досок, рухнувших перекрытий, щебня. А двое людей стоят и смотрят на эти развалины с выражением суровой печали на лицах. Один из них - высокий, немолодой, в продымленном полушубке, потерявшем свой первоначальный цвет; когда-то полушубок был белым, а сейчас темно-коричневый, и вырванные клочья зашиты неумелыми руками; другой - мальчик в стеганом ватнике, с острым, обветренным лицом; он держит в руках трофейный немецкий автомат, широкий ремень которого опоясывает тонкую шею, и от тяжести мальчик немного сутулится. Трудно узнать в этом не по возрасту серьезном пареньке того мальчугана, который когда-то рыдал в пустой голубятне. - Катя! Катя!.. - шепчет Алексей. - Ну, пойдем, Коленька! Пора... Они бросают последний взгляд на то, что когда-то было их домом, поворачиваются и идут вдоль разрушенной, сгоревшей улицы. Идут и молчат, думая о той молодой светловолосой женщине, которую одновременно звали и Катей и мамой. Партизанский отряд вышел из леса. На городской площади партизаны прошли сомкнутым строем мимо представителя обкома и командира дивизии Ястребова. Это был последний парад. Сегодня к вечеру решатся судьбы. Большинство станет солдатами, а другие начнут восстанавливать город. Алексей Охотников уже знал, что пойдет с армией, хотя Колесник и уговаривал его остаться в городе. Разрушена железнодорожная станция, разбито депо - много работы! Обком партии отбирает специалистов. Одно дело он, Колесник, кадровый офицер, - а Алексею Охотникову после всех испытаний и тяжелого ранения нужно вернуться к труду. Колесник говорил убедительно, и в первые минуты Алексею показалось, что он согласится. У него сын!.. Маленький сын! - Коля, где живет Клавдия Федоровна?.. Алексей остановился. Нет, он не мог вынести взгляда, все понимающего и покорного. - Пойдем! - сказал он и снова зашагал. Шли рядом два бойца - отец и сын - по разрушенной, сметенной улице. И оба знали, что младший останется, а старший уйдет по дальним, неизведанным дорогам... - Я говорил с Клавдией Федоровной, - сказал отец, - ты будешь жить у нее с Виктором и Маей. Коля молчал. - Тебе нужно учиться... - продолжал отец. - Тебе нельзя не учиться!.. А я должен уйти... Я должен! - Он повысил голос, словно боясь, что Коля будет его упрашивать остаться. - Ведь я хорошо знаю район укреплений... Я только покажу - покажу, где стоят доты, и вернусь!.. Коля молчал, и его молчание было сильнее слов. - А автомат мне еще можно носить? - вдруг спросил он. - Нельзя, - сурово ответил отец, - теперь нельзя! По улице шагали два бойца. Один высокий, другой едва доставал ему головой до груди. Они дошли до перекрестка. Остановились. Высокий нагнулся, поцеловал низенького, что-то сказал ему, повернулся и пошел дальше. А тот, что был ниже, в продымленном ватнике, смотрел ему вслед и совсем по-взрослому глотал слезы. И, только когда старший скрылся из виду, он прислонился к забору и заплакал навзрыд. Глава тридцать восьмая СОБЫТИЯ РАЗВИВАЮТСЯ Издалека ветер донес в город едва слышный рокот артиллерийской канонады. Это соседняя армия выбивала противника из укрепленного района. На площади стучали кирки, врезаясь в мерзлую землю, - взвод саперов копал братскую могилу для расстрелянных гитлеровцами солдат. На завтра Ястребов назначил торжественные похороны. По опустевшим улицам ходили патрули. Изредка проезжали машины с синими фарами. Разведка донесла Ястребову, что гитлеровцы, отступив к Новому Осколу, окапываются и подвозят резервы. Возможно, что они в ближайшие дни попытаются перейти в наступление. Ястребов попросил командующего армией разрешить ему продолжать преследование противника. Однако в штабе армии были свои планы. Ястребову приказали организовать крепкую оборону города и ждать дальнейших указаний. Сидя за своим рабочим столом, Стремянной разговаривал по телефону с командирами полков, когда с радиостанции ему принесли телеграмму из штаба армии. По тому, как улыбался сухопарый лейтенант, подавая ему листок с уже расшифрованным текстом, он понял, что его ждет приятное и значительное известие. И действительно, телеграмма была очень приятная. Стремянной быстро пробежал ее глазами, невольно сказал: "Ого!" - и вышел в соседнюю комнату, где полковник Ястребов беседовал со своим заместителем по политической части - полковником Корнеевым, невысоким, коренастым, медлительным и спокойным человеком, любителем хорошего табака и хорошей шутки. Они сидели за столом, на котором лежали оперативные сводки и карты, впрочем тщательно сейчас прикрытые, так как в комнате находился посторонний человек в штатском. Ему было, вероятно, лет под пятьдесят (а может быть, и меньше - месяцы, прожитые в оккупации, стоили многих лет жизни). Его темные, когда-то пышные волосы были так редки, что сквозь них просвечивала кожа, щеки покрывала седая щетина. Одет он был в старое черное пальто, из-под которого виднелись обтрепанные серые летние брюки. На носу у него кое-как держались скрепленные на переносице черными нитками, сломанные надвое очки с треснувшим левым стеклышком. Разговаривая с командирами, человек время от времени поглядывал на телефониста, который, сидя в углу, ел из котелка суп. В стороне, у окна, стоял начальник особого отдела дивизии майор Воронцов. Он был одного возраста со Стремянным, но выглядел значительно старше - может быть, оттого, что имел некоторое предрасположение к полноте. Слегка прищурив свои небольшие карие глаза, он спокойно курил папиросу, внимательно и с интересом слушая то, что рассказывал человек в пальто. В руках он держал несколько фотографий, уже, очевидно, им просмотренных, выжидая, пока Ястребов и Корнеев просмотрят другие. Мельком взглянув на постороннего, Стремянной подошел к Ястребову и, сдерживая улыбку, громко произнес: - Товарищ генерал-майор, разрешите обратиться!.. Ястребов удивленно и строго посмотрел на него. - Бросьте эти шутки, Стремянной!.. У нас тут дело поважнее... Познакомьтесь. Это местный фотограф. Он принес нам весьма интересные снимки... Их можно будет кое-кому предъявить. - И Ястребов протянул Стремянному пачку фотокарточек. Стремянной взял у него из рук десяток еще не совсем высохших фотографий, отпечатанных на матовой немецкой бумаге с волнистой линией обреза. На этих фотографиях были сняты эсэсовцы. На одной - во время игры в мяч, без мундиров, в подтяжках, с засученными до локтей рукавами рубашек. На другой - они сидели вокруг стола в мундирах при всех регалиях и дружно протягивали к объективу аппарата стаканы с вином. Среди них было несколько женщин. На третьей - гитлеровцы были сняты в машине, каски и фуражки низко надвинуты на глаза, на коленях - автоматы. Не забыли они сняться и у подножия виселицы в самый момент казни, на кладбище, среди уходящих вдаль одинаковых березовых крестов... На этих же фотографиях - то сбоку, то на заднем плане - виднелись какие-то фигуры в штатском. Они, видимо, тоже участвовали в происходящем, но чувствовалось, что это люди подчиненные, зависимые и между ними и их хозяевами - огромная дистанция. - Да, эти фото нам будут очень полезны, товарищ генерал, - согласился Стремянной и, отступив на шаг, незаметно для Ястребова передал за его спиной телеграмму замполиту. - Опять - генерал! - уже рассердился Ястребов. - А что, собственно, вы, товарищ генерал, придираетесь к начальнику штаба? - сказал, улыбаясь, Корнеев. - По-моему, он совершенно прав, вы и есть генерал... Вот, смотрите! - И он протянул Ястребову телеграмму. - За освобождение города вам присвоено звание генерал-майора и вы награждены орденом Красного Знамени... - А дивизия?.. - спросил Ястребов. - Никого не забыли, Дмитрий Михалыч. А дивизии объявлена благодарность. Приказано наградить всех отличившихся, - сказал Стремянной, уже не сдерживая своей радости. Ястребов читал телеграмму долго-долго и почему-то сердито сдвинув брови. Наконец прочел и отложил в сторону. - Прямо невероятно, - сказал он вполголоса: - четыре события, и все в один день! - Три я знаю, товарищ генерал. - Стремянному ново и даже как-то весело было называть Ястребова генералом. Ведь всего несколько месяцев тому назад он был подполковником, а в начале войны - майором. - Первое событие - освобождение города. Второе - присвоение вам звания генерала. Третье - орден... А четвертое? - Ну, это самое незначительное, - смущенно сказал Ястребов: - мне сегодня исполнилось сорок пять лет. - Поздравляю, Дмитрий Михалыч! - сказал Корнеев, крепко пожимая ему руку. - Отметить это надо! Такие дни бывают раз в жизни!.. - И я вас поздравляю, товарищ полк... - Стремянной вдруг сбился, махнул рукой и обнял Ястребова, - дорогой мой товарищ генерал!.. Ястребов с трудом высвободился из его могучих объятий. - Ладно, - шутливо сказал он. - Поздравления принимаю только с цветами... Давайте покончим с делом. Спасибо вам, товарищ Якушкин, - обратился он к фотографу, который все это время безмолвно стоял в стороне, однако всем своим видом участвуя в том, что происходило в комнате. - Вы поступили совершенно правильно, передав в руки командования эти фотографии. Благодарю вас за это. Я вижу, трудно вам тут было, и в тюрьме насиделись досыта. Как только фотографии вам удалось спасти? - Я сверток с ними облил варом, и в огороде закопал. Вот и сохранились... - Хорошо придумал!.. Вот вам записка. - Ястребов нагнулся над столом и, взяв листок бумаги, написал на нем несколько слов. - Идите к начальнику продовольственного снабжения - он выдаст вам паек... - Спасибо, спасибо, товарищ генерал! - Якушкин широко улыбнулся, обнажив длинные желтые зубы, пожал всем по очереди руки и направился к дверям. - Ну, Воронцов, - обратился к майору Ястребов, когда дверь за Якушкиным закрылась, - ведь важный материал он нам доставил? А? И человек, по-моему, занятный... - Да, несомненно, - согласился Воронцов, собирая фотографии в пачку. - Я заберу все фото, не возражаете? - Забирай, забирай, - кивнул Ястребов и протянул ему карточки, которые были у него в руках. - Это для твоего семейного альбома, а мне ни к чему... Изучи как следует. Это такие документы, от которых не открутишься... - Еще минуточку, товарищ Воронцов, - сказал Стремянной, заметив его выжидательный взгляд, - я только досмотрю эти несколько штук... Он взял в руки последние три фотографии. На одной из них внимание его почему-то привлекла фигура уже немолодого немецкого офицера, плотного, с высоко поднятыми плечами... Офицер смотрел куда-то в сторону, и фигура его была несколько заслонена широким кожаным регланом эсэсовского генерала, обращавшегося с речью к толпе, понуро стоящей перед зданием городской управы. Что-то в облике этого офицера показалось Стремянному знакомым. Где он его видел?.. И вдруг в памяти у него возникли те двое пленных, которых он заметил сегодня утром на улице города. Тот, постарше, с поднятым воротником и в темных очках!.. Стремянной быстро вышел из комнаты, спрыгнул с высокого крыльца и нагнал Якушкина в ту минуту, когда фотограф расспрашивал часового у ворот, как пройти к продовольственному складу. - Товарищ Якушкин! А товарищ Якушкин! - окликнул Стремянной. - Скажите-ка мне, кто это такой?.. Вы не знаете? Да нет, не этот. Вон тот, позади... Якушкин поправил очки и взял из рук Стремянного фотографию. - А!.. Я думал, вы спрашиваете про этого оратора в реглане. Это Курт Мейер, начальник гестапо, а тот, позади, - бургомистр Блинов. Знаменитость в своем роде... - Бургомистр?.. Почему же он в эсэсовской форме? - А гитлеровцы ему разрешили. В последнее время он ходил во всем офицерском. - Спасибо! - Стремянной быстро возвратился к себе и вызвал по телефону военную комендатуру города, - У телефона комендант майор Теплухин! - Товарищ майор! - быстро сказал Стремянной. - Часа три назад к вам должны были привести двух пленных офицеров... Одного? Нет, двоих... Один из них такой коренастый, в темных очках... Где он?.. Нет, не хромой, а другой... Сбежал?.. Как же это вы допустили, черт вас совсем возьми!.. Да вы знаете, кто от вас сбежал? Бургомистр! Предатель!.. Найти во что бы то ни стало... Слышите?.. Повторите приказание. Майор Теплухин повторил в трубку приказание. Стремянной сейчас же распорядился, чтобы в городе тщательно проверялись пропуска и чтобы количество патрулей было увеличено. Потом он рассказал о происшествии Воронцову, отдал ему фото и, когда Воронцов ушел к себе, снова принялся за работу. Но ему не работалось. "Странное дело, как он врезался в память, этот сегодняшний эсэсовец! - думал он, раздраженно шагая из угла в угол. - Вижу в первый раз, а вот поди ж ты!.." Глава тридцать девятая УДИВИТЕЛЬНОЕ ИЗВЕСТИЕ В этот вечер вся энергия движка, который обычно освещал штаб дивизии, была отдана госпиталю и типографии, где печатался первый номер газеты освобожденного города. ...За большим столом, покрытым за неимением скатерти простыней и освещенным неверным желтоватым светом нескольких стеариновых свечей, расставленных на столе между бутылками, банками консервов, тарелками с колбасой, шпигом и дымящейся вареной картошкой, сидел виновник торжества - генерал Ястребов. На его кителе были еще знаки различия полковника - Военторг не предусмотрел, что производство полковника Ястребова в генералы состоится так быстро. Вокруг стола на табуретках, стульях и опрокинутых ящиках сидели замполит Корнеев, Стремянной, которого то и дело вызывали к телефону, Громов и Морозов - оба усталые, полные впечатлений от большого дня. Они сегодня осмотрели весь город, говорили с десятками людей, у них уже стало постепенно складываться представление о том, что предстоит им сделать в этом разрушенном врагом городе. Здесь же был Колесник. Давно он уже не чувствовал себя так спокойно и хорошо, как сегодня. За стеной штаб дивизии жил своей обычной напряженной и деловой жизнью. Слышались голоса телефонистов: "Волга слушает!", "Днепр, Днепр, отвечайте пятьдесят шестому!" То и дело хлопала дверь. Стучали каблуки. Оранжевые язычки пламени на свечах метались, чадили, и тени голов расплывались по стенам. Когда наполнили стаканы, Ястребов встал. Встали и все, кто был за столом. Ястребов сказал: - Мне хочется вас приветствовать в городе, который освободила наша дивизия. Долго стояли мы на восточном берегу Дона, долго ждали приказа... И вот наконец мы идем на запад. Тяжело видеть нам города наши в развалинах, людей наших замученными... И мне хочется прежде всего почтить память тех, кто погиб за Родину!.. - Комдив замолчал и склонил голову. Все помолчали. - Но главное, - продолжал он, - я верю, я убежден, что нанесенный нами удар приближает полный разгром врага. Выпьем же, друзья, за победу!.. Зазвенели стаканы. Все были взволнованы и даже растроганы. Стремянной чуть пригубил свой стакан. Ему часто приходилось вставать из-за стола, чтобы прочесть новые донесения. Самые важные из них он тут же показывал Ястребову, и тогда тот выходил в соседнюю комнату к телефону и докладывал командующему армией. Из штаба армии запрашивали: сколько и какие боеприпасы нужно доставить; нет ли новых данных об укрепрайоне; когда прислать машины за ранеными; как идет учет трофеев; сколько взято в плен вражеских солдат и офицеров; в каком состоянии город. Из обкома партии интересовались, можно ли быстро пустить в ход электростанцию, а также другие предприятия, и просили, по возможности, обеспечить население продовольствием и топливом... За столом делились впечатлениями утреннего боя, вспоминали недавние встречи. Громов рассказал об одном больном старике железнодорожнике, старом члене партии, который в своей сторожке устроил явку для партизан, передавал сведения о движении вражеских воинских эшелонов. Старик сохранил свой партийный билет, и одним из первых его вопросов к Громову был: "Кому, товарищ секретарь, платить теперь членские взносы?" - А вы знаете, - сказал Ястребов, - мне доложили, что на окраине города обнаружена разбитая авиабомбой машина местного начальника гестапо... - А его-то самого хлопнули? - спросил Морозов. - Нет, его не нашли. Наверное, сбежал. Вдалеке раздалось несколько сильных взрывов - это минеры обезвреживали минные поля. Низко над крышами пронеслось звено бомбардировщиков... В эту минуту дверь медленно приоткрылась, и на пороге появился командир санбата, майор медицинской службы Медынский. Небольшого роста, толстый, он был одет в белый халат, поверх которого, вероятно в сильной спешке, накинул шинель, не успев надеть ее в рукава. По его взволнованному лицу Стремянной понял, что в госпитале что-то произошло. Увидев в комнате столько людей, Медынский смущенно отступил за порог, но Стремянной тотчас же вышел в соседнюю комнату: - Что случилось, товарищ Медынский? Врач отвел Стремянного в сторону и так, чтобы никто не слышал, тихо сказал: - Удивительная новость, товарищ подполковник! Капитан Соколов объявился. - Соколов?! Да что вы говорите! Бывший начфин? - Он самый!.. - Где же он? - У нас в госпитале. - А как он к вам попал? - Бежал с дороги из эшелона с военнопленными. Гитлеровцы увозили их на запад. Ну, он как-то сумел от них уйти. Охранники ему стреляли вслед, ранили в правую руку. Посмотрели бы вы, во что он превратился! Какая шинелишка, какие сапоги! Весь оборванный! Чудом от смерти спасся... - В каком он состоянии? - Слаб, но бодр. Шутит даже. Сказал, чтобы я вам передал от него привет. Он говорит, что хотел бы увидеться с вами. Стремянной на минуту задумался. - Хорошо. Я сейчас приду. - Он шагнул к двери, за которой висел его полушубок, и обернулся: - А как здоровье солдата Еременко, которому сегодня ноги ампутировали? Знаете, того - из концлагеря. - Еременко?.. Еременко полчаса назад умер. Так и не пришел в сознание, бедняга. Операция была слишком тяжелая, а сил у него - никаких. Сами понимаете... Стремянной невольно остановился на пороге. - Умер, говорите... Так, так... Ну что ж, я сейчас приду. Он быстро накинул полушубок и, отдав дежурному необходимые распоряжения, вышел из штаба... Глава сороковая ВСТРЕЧА Когда Стремянной вошел во двор госпиталя, двое санитаров выносили из дверей носилки. По тяжелой неподвижности плоского, как будто прилипшего к холсту тела сразу было видно, что на носилках лежит мертвый. Еременко!.. Стремянной взглянул в темное лицо с глубоко запавшими закрытыми глазами. "Ах, будь они прокляты, сколько вытерпел этот человек! И вот - все..." Стремянной снял шапку и, пропустив мимо себя санитаров, смотрел им вслед, пока они не скрылись за углом дома. Потом он рывком открыл тяжелую, обмерзшую снизу дверь и вошел в госпиталь. В лицо ему ударил знакомый теплый госпитальный запах только что вымытых полов, эфира, сулемы. Неярко горели редкие электрические лампы. В дальнем углу коридора громоздились одна на другой школьные парты. Двери классов, превращенных в палаты, были широко открыты. Там тесно, чуть ли не вплотную друг к дружке, стояли койки. Койки стояли и в коридоре. Только одна дверь была плотно закрыта. "Уж не тут ли кабинет Медынского?" - подумал Стремянной и приоткрыл дверь. Он увидел стены и шкафы, завешенные белыми простынями, никелированные столики для инструментария и на них - в ярком свете подвешенной к потолку прожекторной лампы - флаконы, чашки, щипцы, разной формы ножи и пилки. Середину комнаты занимал операционный стол на высоких ножках, на нем лежал раненый, по грудь покрытый простыней. Женщина в белом халате и маске, чуть подавшись вперед, быстрыми и точными движениями зашивала рану. Услышав скрип двери, она повернула закрытое до самых глаз лицо и вопросительно посмотрела на Стремянного. Он смущенно улыбнулся, махнул рукой и поскорей прикрыл дверь. Где же все-таки Медынский? Куда он запропастился? Как раз в эту самую минуту начальник госпиталя появился на верхней площадке лестницы. - Соколов не здесь, товарищ подполковник, он наверху - в палате для легкораненых, - говорил он, перегибаясь через перила. Медынский был уже без шинели, в выглаженном халате с тесемочками, аккуратно завязанными сзади на шее и у кистей рук, и это придавало его облику какую-то спокойную деловитость. - Я ему сказал, что вы сейчас придете. - И что же он? - Он даже весь загорелся от радости. Вы не можете себе представить, как измучен этот человек! Медынский повел Стремянного на второй этаж. Они прошли мимо перевязочной, из которой сквозь плотно закрытые двери доносились стоны раненого и молодой женский голос: "Ну миленький, хороший мой, потерпи! Ну минуточку еще потерпи, мой дорогой". - Это что, Анна Петровна перевязывает? - спросил Стремянной прислушиваясь. - Да, она. А что, сразу узнали? Стремянной кивнул головой: - Как не узнать! Много она со мной повозилась... На всю жизнь ее запомнил... Они прошли в конец длинного широкого коридора, в который выходили двери из пяти классов. У самой последней Медынский остановился: - Здесь... Я вам нужен? - Нет, не беспокойтесь, занимайтесь своими делами, товарищ Медынский. Если будет надо, я попрошу вас зайти или сам зайду. - Слушаю! Медынский ушел, но Стремянной не сразу открыл дверь. Он постоял немного, держась за железную ручку. Ему с необыкновенной ясностью вспомнилась вдруг всклокоченная голова Еременко в глубине темных нар, а потом - провалившиеся мертвые глаза с почти черными веками... Каким-то он увидит Соколова? Стремянной толкнул дверь и вошел в палату. Соколова он увидел сразу. Тот лежал на крайней койке у окна. В палате громко разговаривали и смеялись. Увидев Стремянного, все разом затихли. С ближайшей койки на него смотрели большие серые глаза лейтенанта Федюнина, накануне попавшего под бомбежку. Ему посчастливилось: он остался жив - взрывная волна прошла стороной, - но он получил три осколочных ранения в ноги. Стремянной хорошо знал Федюнина и был рад, что тот легко отделался. - Здорово, Федюнин! - сказал он проходя. - Надеюсь, недолго залежишься? - Зачем долго? Через две недели вернусь, - ответил Федюнин и широко улыбнулся. Остальных, кроме Соколова, Стремянной не знал - это были солдаты из разных частей, но они его встретили, как старого знакомого. - Здравствуйте, товарищ подполковник! Проведать нас пришли? - сказал усатый немолодой солдат с перевязанным плечом. - Проведать, проведать... - В палате номер девять все в порядке, товарищ начальник! Все налицо. Никого в самовольной отлучке нет, - шутливо отрапортовал солдат. Стремянной улыбнулся: - Вижу, настроение здесь боевое. - Самое боевое, - подал из другого угла голос артиллерист с широкой повязкой вокруг головы. - Тут у нас полное взаимодействие всех родов войск - от артиллерии до походной кухни. Хоть сейчас наступай!.. - Вот и хорошо, - отозвался Стремянной, с удовольствием поглядев на его широкое, чуть рябоватое лицо со смелыми, очень черными под белой повязкой глазами. - Подремонтируйтесь тут, подвинтите гайки - и айда, пошли!.. Он миновал койку артиллериста и остановился у занавешенного окна, в том углу, где лежал бывший начфин. - Здравствуйте, товарищ Соколов! Соколов с усилием приподнялся с подушек. Его забинтованная правая рука была тесно прижата к груди. Он подал Стремянному левую руку и крепко сжал его ладонь. - Я так рад, так рад... - сказал он, слегка задыхаясь от волнения и не выпуская руки Стремянного из своей. - Ведь я уже потерял всякую надежду когда-нибудь вас всех увидеть... Потерял всякую надежду остаться в живых... По его бледным, небритым щекам катились слезы радости. С тех пор как Стремянной видел его в последний раз, Соколов, конечно, сильно переменился. Но никак нельзя было понять, в чем же эта перемена. Постарел, похудел? Да, конечно... Но не в этом дело. Бороды нет?.. Это, разумеется, очень меняет человека, но опять-таки не в этом дело... Стремянной напряженно вглядывался в какое-то отяжелевшее, как будто отекшее лицо Соколова. А тот улыбался дрожащими губами и, усаживая Стремянного у себя в ногах - в комнате, тесно заставленной койками, не оставалось места даже для табуретки, - все говорил и говорил, торопливо, обрадовано и взволнованно, словно опасаясь, что, если он замолчит, гость его встанет и уйдет. - Нет, какая радость, какая радость, что я вас вижу!.. - Он прикоснулся дрогнувшими пальцами к локтю Стремянного: - Вы уже подполковник, а помнится, когда вас назначили к нам, вы еще майором были. Это каких-нибудь восемь месяцев назад... Каких-нибудь семь месяцев... - Он откинулся на подушку и прикрыл глаза рукой. - А сколько за эти месяцы пережито... Боже ты мой, сколько пережито!.. - Вы только не волнуйтесь, товарищ Соколов, - сказал Стремянной, стараясь самым звуком голоса успокоить его. - Не надо вам сейчас все это вспоминать. - Да не могу я не вспоминать! - почти закричал Соколов, и в горле у него как-то задрожало и хлипнуло. - Я сейчас, немедленно хочу рассказать вам, как я попал в плен. Вы можете меня выслушать? - Ну ладно, ладно, рассказывайте, - ответил Стремянной, - только спокойнее. Прошу вас. Товарищи вам не помешают? - Нет, нет, - горячо сказал Соколов, - пусть слышат все. Какие у меня секреты!.. Вы помните, товарищ подполковник, при каких обстоятельствах я попал в плен? Стремянной кивнул головой. - Ну так вот, - продолжал Соколов, - кроме шофера, со мной в машине ехали два автоматчика - Березин и Еременко. Когда мы уже были на полпути к Семеновке - вы помните, там должен был расположиться штаб нашей дивизии, - из-за облаков выскочило звено "Юнкерсов". Они стали бомбить дорогу... Мы остановили машину и бросились в канаву... Тут невдалеке хлопнулась стокилограммовая фугаска. Осколки так хватили нашу машину, что уже ехать на ней никуда нельзя было. Разве что на себе тащить... Что тут было делать? - Ясное дело - брать машину на буксир и тянуть, - сказал сосед Соколова, шофер Гераскин, у которого от взрыва бака с бензином было обожжено все лицо. Сейчас оно уже подживало и почти сплошь было покрыто густой зеленой мазью; от этого он казался загримированным под лешего. - Легко сказать, - отозвался Соколов, быстро оборачиваясь к Гераскину. - Мы, наверное, сто раз пробовали остановить проезжавшие машины. Куда там! Никто не остановился, как мы ни кричали... - Бывает, - как-то виновато согласился Гераскин. - Что же мне было делать, товарищ Стремянной? - Соколов схватил Стремянного за руку. - Ну, скажите хоть вы! На машине у меня сундук с деньгами, я отвечаю за них головой... - Дело сурьезное, - сказал усатый солдат. - То-то и есть. - Соколов на лету поймал сочувственный взгляд и ответил на него кивком головы. - Очень серьезное... Тогда я решил послать одного из автоматчиков, Еременко, пешком в штаб дивизии за помощью, а сам с другим автоматчиком и шофером остался охранять денежный ящик. - Правильное решение, - поддержал Федюнин. - Ну вот, - продолжал Соколов, подбодренный общим дружелюбным вниманием, - тут и началось... Проходит час, два... Еременко не возвращается. Помощи нет. И вдруг снова бомбежка. Мы опять залегли в канаву... - Соколов помолчал. - А дальше я ничего не помню... Контузило меня... Очнулся в плену... в каком-то бараке. Лежал целый день на охапке гнилой соломы. Пить даже не давали... - Сволочи! - послышалось из другого конца палаты. - Но хуже всего стало потом, - угрюмо сказал Соколов, - когда они по документам выяснили, что я начфин. Тут уж такое началось... - Он провел ладонью здоровой руки по лбу и на секунду зажмурился. - Ну, а знаете ли вы что-нибудь о судьбе тех, кто был с вами? - спросил Стремянной. Ему хотелось хоть ненадолго отвлечь Соколова от особенно мучительных воспоминаний. Соколов поднял припухшие веки и посмотрел на Стремянного. - Только об одном, - медленно ответил он и опять прикрыл глаза. - О ком же? - Об одном из автоматчиков, Еременко. Переводчик мне говорил, что он был в концлагере, но как будто погиб. - А где же были вы? - Я? - Соколов криво усмехнулся. - Я почти все время сидел в гестапо, в подвале. Меня то допрашивали три раза в день, то забывали на целые недели... Стремянной придвинулся поближе: - А на строительстве укрепрайона вы не были? - Да вот неделю назад и туда послали, - сказал Соколов, - как же!.. Там такие укрепления! Такие укрепления!.. - Он сжал зубы, и от этого на скулах у него заходили желваки. - Можно всю дивизию положить и не взять!.. - Это вы уж слишком, товарищ Соколов. Напугали вас!.. Не так все страшно, как вам кажется, - ответил Стремянной. - Однако это хорошо, что вы там побывали... Как видите, не было бы счастья, да несчастье помогло. Попозже я к вам зайду с картой, и мы подробно поговорим. А пока припомните, как в укрепрайоне организована система огня. - Конечно, обо всем укрепрайоне я не могу сказать, - произнес Соколов подумав, - ведь я только несколько укреплений и видел. - Где? - Да вот доты в районе одной деревни. Там их штук пять. О них я могу рассказать подробно. - Что ж, о чем знаете, о том и расскажете. Наступило короткое молчание. - А знаете, товарищ Соколов, - сказал Стремянной, чтобы прервать тишину, - Еременко-то ведь мы нашли!.. Я сам привез его в госпиталь. У него были обморожены обе ноги... Он не успел договорить. Соколов изменился в лице. Челюсти его сжались. Глаза расширились. - Вы нашли Еременко? Это очень хорошо!.. Теперь будет кого расстрелять!.. Я хотел об этом сказать дальше. Это ведь он привел те немецкие бронемашины, на одну из которых был переложен сундук с деньгами. Он!.. Негодяй!.. Из-за него меня в плен взяли... Из-за него погиб шофер и Березин!.. - Откуда вы знаете? - спросил Стремянной. - Узнал во время допроса в гестапо... У нас была с ним даже очная ставка... Где он?.. Скажите мне, где он, - я уничтожу этого труса и подлеца! Задушу собственными руками! Соколов вскочил с койки, лицо у него горело. В исступлении он ударил больной рукой по железной спинке кровати и тяжело застонал. - Да успокойся, успокойся, товарищ Соколов! - закричали с других коек. Стремянной взял его за плечи и посадил на одеяло. - Ложитесь, ложитесь, без разговоров!.. Еременко нет. Он умер. Не выдержал операции. Соколов обессилено откинулся на подушку. Его лицо и грудь покрылись потом. Несколько минут он лежал с закрытыми глазами. Стремянной с тревогой смотрел на это тяжелое, чуть одутловатое лицо. И вдруг он склонился еще ниже: что-то по-новому знакомое мелькнуло в складке губ, в повороте головы... В ту же секунду, словно почувствовав его взгляд, Соколов открыл глаза и прямо, в упор посмотрел на Стремянного. - Так умер, говорите? - сказал он тихо. - Что ж, туда мерзавцу и дорога. - Собака! - с ненавистью произнес усатый солдат. - Повесить такого мало... Жаль, что сам помер. Стремянной искоса поглядел на усатого солдата и вдруг поднялся с места. - Куда вы, товарищ Стремянной? - с тревогой в голосе сказал Соколов. И добавил просительно: - Побудьте еще хоть немного! - Да я сейчас вернусь, - уже на ходу, оглядываясь через плечо, ответил Стремянной. - Гостинец я для вас захватил, да забыл - внизу в полушубке оставил. Сейчас принесу. А вы пока отдохните немного. Вредно вам так много говорить. Стремянной быстро вышел из палаты, спустился вниз достал из кармана полушубка плитку шоколада и, шагая через две ступеньки, опять побежал наверх. По пути он зашел в кабинет к Медынскому, дал ему кое-какие распоряжения и снова вернулся в палату. Соколов ждал его, приподнявшись на локте и беспокойно глядя на дверь. - Что же было дальше? - спросил Стремянной, подавая ему шоколад и, как прежде, усаживаясь в ногах. - Рассказывайте! - Дальше? - Соколов махнул рукой. - Что ж дальше... Они все время требовали, чтобы я открыл им сундук. Им казалось, что в нем спрятаны какие-то важные документы... Я-то знал, что, кроме денег, там нет ничего. Но открывать сундук мне не хотелось. Хотите верьте, хотите нет, просто честь не позволяла. Так тянулось больше трех месяцев. А потом... Все в палате затихли, ожидая, что скажет Соколов. Лейтенант Федюнин, приподнявшись на подушках и вытянув шею, в упор, не мигая смотрел на него. Старый солдат нетерпеливо крутил свой темный ус. Гераскин схватил себя за подбородок, не замечая, что измазал руку мазью. Стремянной сидел неподвижно, положив на колени руки, и внимательно слушал. - А потом, - смущенно, чуть запинаясь, продолжал Соколов, - однажды ночью меня вывели во двор, поставили у стены сарая, навели на меня автомат и сказали: или ты сейчас умрешь, или открой сундук. - Соколов повернулся в сторону Стремянного: - Ну, я и подумал, товарищ подполковник, - черт с ними, с деньгами!.. Все равно они им пользы не принесут... а меня убьют ни за что. - И вы им открыли? - спросил Стремянной. - Да, открыл. А вы откуда знаете? - Соколов с удивлением взглянул на него. - Во-первых, потому, что вы живы, - ответил Стремянной под общий смех. - А во-вторых, я этот сундук сегодня видел своими глазами, Я и подумал: если он цел, может быть, и вы живы... Соколов пожал плечами. - Судите меня как хотите, товарищ подполковник... - покорно склонив голову, сказал он, - я, конечно, виноват... Но подумайте сами, я бы погиб, зарыли бы они меня, ведь все равно сундук-то взорвали бы... Раненые молча переглядывались. Каждый по-своему расценивал поступок Соколова. - И верно, - сказал кто-то вполголоса, - если бы там секретные документы были... А то деньги. Не погибать же из-за них человеку. Соколов с благодарностью посмотрел в тот угол, откуда прозвучали эти слова. - А потом они меня отправили в тюрьму, - сказал он, опять поворачиваясь к Стремянному. - Тут вот, на окраине города. Пробыл я там до самых последних дней. Сегодня ночью нас вдруг внезапно подняли, построили и посадили в эшелон. Я понял, что, очевидно, наши начали наступление. Решил бежать... Когда поезд переезжал через мост, прыгнул вниз... Заметили... Стали стрелять... Ранили... Но мне удалось скрыться в прибрежных кустах. А затем я вернулся. Вот и все. - Все, значит? - задумчиво переспросил Стремянной. - Все. В палате на минуту сделалось совсем тихо. Дверь слегка приоткрылась, и в щель просунулась лысая голова Медынского: - Товарищ подполковник, вас спрашивают! - Сейчас приду, - сказал Стремянной и вышел из палаты. Он пробыл за дверью не больше минуты и вернулся назад, как будто чем-то озабоченный. Соколов это заметил сразу. - Что случилось? - спросил он. - Неприятная история, - ответил Стремянной, прохаживаясь между койками. - Ну, да это потом. Так на чем мы остановились? - Ни на чем. Я все рассказал. Больше прибавить нечего. - Соколов поглядел на Стремянного спокойным, доверчивым взглядом. Только левая рука его то судорожно сжималась, то разжималась, теребя складки одеяла и выдавая скрытую тревогу. Вдруг погас свет. Палата погрузилась в полную темноту. - Движок испортился, - сказал голос усатого солдата. - Моторист, наверное, заснул, - насмешливо процедил Гераскин. - Горючего не хватило! Раненые засмеялись. Стремянной вышел в коридор, такой же темный, как палата, и крикнул: - Почему нет света? Чей-то голос ему ответил: - Сейчас узнаем! - Принесите сюда керосиновую лампу! - Есть! Сейчас! За дверью послышались чьи-то быстрые шаги. Кто-то, стуча каблуками, быстро спускался по лестнице, кто-то поднимался. Мелькнула полоска света и тут же исчезла. - Сюда, сюда, - сказал Стремянной какому-то человеку, который шел по коридору. - Что у вас в руках? Лампа?.. Зажгите же ее! Спичек нет? У меня тоже... - Он вернулся в палату, человек с лампой остался стоять в дверях. - Товарищ Соколов, у вас есть спички? - Нет, - ответил Соколов. - Я не курящий. - У кого есть спички? - Возьмите, товарищ подполковник, - сказал Гераскин и в темноте протянул коробку Стремянному. Стремянной взял спички, но тут же уронил их на пол. - Вот неприятность! - рассердился он. - Где-то около вас, Соколов, спички упали? - Нет, - ответил Соколов. - Кажется, они упали около соседней койки. - Вы слышите? - обратился Стремянной к человеку, который стоял в дверях. - Слышу, - ответил тот. - Что вы слышите? В дверях молчали. - Что вы слышите? - повторил Стремянной настойчивей и громче. Человек, стоящий в дверях, кашлянул и ответил медленно и сипло: - Слышу голос бургомистра города Блинова... - Свет! - крикнул во всю силу легких Стремянной. - Свет! - закричал в коридоре Медынский. Но в то же мгновение Соколов вскочил с койки и бросился к окну. Он уже успел вышибить раму, когда Стремянной схватил его и повалил на койку, прижав всем своим большим телом. Вспыхнувший свет осветил двух борющихся людей. Раненые повскакали с коек, чтобы прийти на помощь Стремянному, но этого уже не требовалось. Соколов лежал, крепко спеленатый простыней, завязанной на его спине узлом. На пороге комнаты появился новый человек - фотограф Якушкин с фонарем "летучая мышь". Он медленно, в напряженном молчании подошел к Соколову и нагнулся над ним. - Узнаете меня, господин Блинов? - негромко спросил он. - Я фотограф Якушкин. Вы у меня фотографировались... - Это ложь, ложь! - прохрипел Соколов, стараясь вырваться из стягивавшей его простыни. В дверях показался Воронцов. Он неторопливо прошел между койками, вынул из кармана фотографию и показал ее Соколову: - Посмотрите, господин бургомистр... Вы, несомненно, узнаете себя. Раненые, вскочив со своих коек, уже больше не ложились. Усатого солдата трясло, как в сильном ознобе. Он стоял около койки Соколова и требовал, чтобы ему дали автомат застрелить предателя. Лейтенант скрипел зубами - он не мог себе простить того, что поверил рассказу Соколова и даже сочувствовал ему. Гераскин вдруг вырвался вперед, навалился на Соколова и занес кулак... - Не трогать! Это дело разберет трибунал!.. - сказал Стремянной. Через несколько минут Соколова заставили одеться, и конвой повел его по темным, безлюдным улицам на допрос в особый отдел. Глава сорок первая ТАЙНА - Товарищ генерал, пришел вас ознакомить с некоторыми показаниями, которые на допросе дал Соколов... виноват, Зоммерфельд. - То есть как это - Зоммерфельд? - сказал Ястребов. - Разве он немец? - Да, немецкий шпион. И не просто рядовой, товарищ генерал, а матерый... Заслан в Россию задолго до войны. Перешел границу на севере и с тех пор жил под фамилией Соколова. - Так... так... Майор Воронцов вынул из большого желтого портфеля протокол допроса и положил его перед Ястребовым на стол. Стол был завален сводками и картами. По левую руку от генерала стоял телефон в желтом кожаном кожухе, по правую - открытый жестяной пенал с карандашами. Ястребов склонился над листом бумаги, поглаживая рукой лоб и медленно, слово за словом, читая строки допроса. - А как же, товарищ Воронцов, выяснилось, что Соколов на самом деле немец... Зоммерфельд или как там его? Неужели такой матерый волк сам признался? - Да, товарищ генерал, - сказал Воронцов, - он в этом признался. - Странно! - Не так уж странно, товарищ генерал: неопровержимые улики. - Какие? Мы нашли среди документов, которые он хотел вывезти в сундуке, его автобиографию. Вот она. - Воронцов вновь раскрыл свой объемистый портфель и вынул из него несколько листков бумаги, исписанных синими чернилами, тонким, острым почерком. - Как видите, документ написан собственноручно. В конце - личная подпись. Видимо, это копия той автобиографии, которую он переслал своему начальству. Ястребов взял протянутые ему Воронцовым листки и так же внимательно и не спеша прочитал их от начала до конца. - Удивительное дело! - сказал он, слегка пожимая плечами. - И как он не уничтожил такой документ? Как не предусмотрел? - А шпионы, товарищ генерал, потому и проваливаются, что они когда-то чего-то не предусмотрят, - усмехаясь, ответил Воронцов. - И потом... есть еще одна странность, - сказал Ястребов: - почему такого опытного шпиона гитлеровцы вдруг назначают бургомистром? Они могли заслать его обратно. Устроили бы ему побег из концлагеря или еще что-нибудь в этом роде. - Ничего тут странного нет, - возразил Воронцов. - Мы специально интересовались этим вопросом. Дело в том, что гитлеровцы считали город важным опорным пунктом. Они изо всех сил стремились уничтожить наших подпольщиков. А подходящего опытного человека для этого найти не могли. Вот тогда они и решили использовать Зоммерфельда... Все в городе считали его русским. Он же распустил слух, что гитлеровцы сделали его бургомистром насильно, а он, мол, человек честный. Он даже давал кое-кому поблажки... А тем временем всякими путями искал связи с подпольщиками... - И что же, сумел он эту связь установить? - спросил Ястребов. - Он ее нащупывал. Подпольщики ему не доверяли. - А гибель пятерых - это на его совести? - И на его, и на чьей-то еще... Впрочем, пока он свою агентуру не выдает... Отмалчивается. Но это глупое запирательство. Скоро оно кончится, и он начнет говорить... Все расскажет. Я в этом уверен. - Вы правы. Улики неопровержимые. - Ястребов протянул Воронцову протоколы допроса. - А что он сообщил об укрепрайоне? - Вот за этим-то делом я и пришел, товарищ генерал. Надо будет, чтобы начальник штаба или начальник разведотдела присутствовали сегодня на допросе. Поставили интересующие их вопросы. - Хорошо, - согласился Ястребов. - Когда они должны к вам явиться? - Минут так через сорок. Ястребов быстро встал, подошел к двери и, приоткрыв ее, крикнул: - Товарищ Стремянной, зайдите ко мне! За дверью послышались голоса: "Начальника штаба к генералу!", "Подполковника Стремянного к генералу!" Почти тотчас же хлопнула наружная дверь, и в комнату, принеся с собой запах мороза, вошел Стремянной. Он был в полушубке, с планшетом через плечо. - Из машины вытащили, товарищ генерал! По вашему приказу отправлялся принимать боеприпасы... - Да тут одно важное дело, - сказал Ястребов. - Вам сейчас обязательно надо будет присутствовать на допросе... как его... - он посмотрел на Воронцова, - ну, не Соколова, а этого... - Зоммерфельда, - подсказал Воронцов; поймав удивленный взгляд Стремянного, он объяснил: - Это настоящая фамилия вашего старого сослуживца Соколова... Некоторые подробности допроса я уже генералу сообщил, а вас проинформирую о них отдельно... По дороге... - А как же быть с боеприпасами, товарищ генерал? - спросил Стремянной. - Пусть едет начальник боепитания... Ничего, ничего, справится!.. А вы с начальником разведки должны присутствовать на допросе. - Слушаю! Но вот как быть с начальником разведки? Я послал его в один из полков... - Тем более надо быть самому. А вызывать его назад не стоит. - Слушаю! - повторил Стремянной. Ястребов встал из-за стола и с озабоченным видом прошелся по комнате. - Постарайтесь получить самую подробную информацию об укрепрайоне. Самую подробную... - повторил он, останавливаясь перед Стремянным. - Я убежден, что Зоммерфельд знает многое... И это нам будет весьма, весьма полезно... Между прочим... - обратился он к Воронцову, - мне непонятно еще одно обстоятельство. Почему все-таки Зоммерфельд вовремя не скрылся из города? Что ему помешало? - Меня это тоже интересовало, товарищ генерал, - сказал Воронцов. - При первом же допросе я спросил его об этом. Он утверждает, что у него, видите ли, с бывшим начальником гестапо Куртом Мейером были очень обостренные отношения. В подробности Зоммерфельд не вдавался. Насколько я понимаю, они поссорились, потому что не поделили чего-то и кто-то из людей Мейера подложил под колеса его грузовика противопехотную мину. В результате взрыва Зоммерфельд был оглушен, потерял сознание и не смог уехать... Между прочим, пока он приходил в себя, у него из автобуса успели унести картины. - Картины? - удивленно переспросил Ястребов. - Да, картины, - повторил Воронцов. - Многое начинает проясняться!.. - сказал Ястребов. - Ну, а показывали вы ему нашу находку? Воронцов засмеялся. - Да, мы долго возились с этой игрушкой. Крутили раковины туда и назад! Я теперь с закрытыми глазами сундук открою. А вы не обратили внимание на то, какое у него толстое дно?.. Мне думается, Зоммерфельд что-то еще от нас прячет. В эту минуту где-то вдалеке раздался одинокий выстрел, затем прострочила автоматная очередь. Командиры прислушались. - Наверное, проверяют оружие, - решил Стремянной и обратился к Воронцову: - Что же дальше? - А дальше он утверждает, что эту злую штуку с ним сыграл один из самых доверенных людей Курта Мейера - агент под номером Т-А-87. Как видите, в отместку своему бывшему соратнику он готов провалить разведчика, на которого тот делает самую большую ставку. - А кто скрывается под этим номером? - Неизвестно. - Странно... Почему он знает только номер, а не человека? - Я задал ему и этот вопрос. Зоммерфельд говорит, что номер ему назвал сам Мейер, когда в одном из разговоров хотел показать, что он силен и какая у него тайная сеть. Это было еще до того, как их отношения испортились окончательно. Мейер говорил о Т-А-87 как об одном из самых ловких и опытных агентов, которому поручается выполнять важнейшие задания гестапо. Но в лицо Зоммерфельд его не знает. Не знает также, мужчина это или женщина. - Ну хорошо, - сказал Стремянной, - а какое значение эти показания имеют для вас? Очевидно, сделав свое дело, Т-А-87 ушел из города вместе с гитлеровцами. - В том-то и дело, что не ушел, - возразил Воронцов. - Зоммерфельд утверждает, что Т-А-87 оставлен для диверсионной работы. Немцы убеждены, что скоро они возьмут город назад. Поэтому им крайне важно иметь здесь свою агентуру. Ястребов задумчиво покачал головой: - Из этого надо сделать все выводы. Сегодня же поговорю с Корнеевым. А ты, Стремянной, действуй по своей линии - обеспечь надежную охрану города и всех военных объектов. - Слушаю! - сказал Стремянной и встал. Встал и Воронцов. Складывая документы в портфель, он обратился к Стремянному, который, готовясь идти, застегивал полушубок: - А знаете, Егор Геннадиевич, по моему разумению, картины все-таки где-то здесь, в городе. - Почему? У вас есть данные? - живо спросил Стремянной. - Нет, данных пока нет никаких. Но давайте рассуждать... Т-А-87 похитил картины по поручению Курта Мейера в самый последний момент. Значит, картины вместе с прочим награбленным добром должны были находиться в машине у Мейера. Машину эту мы обнаружили. Не так ли? И действительно, как вы знаете, мы нашли в ней два тяжелых чемодана с ценностями. А картин нет... - Но ведь и самого Мейера нет, - сказал Стремянной. - Картины дороже того, что он упрятал в свои чемоданы. И, кроме того, гораздо легче... Унести десяток рулонов не представляет большого труда. Воронцов пожал плечами: - Возможно. Дело это еще во многом неясно. - Это верно, - сказал Стремянной, поразмыслив, - но и в ваших словах тоже есть своя логика. Я думаю, Морозов и Громов хорошо сделают, если поищут картины в городе. Поговорить с ними об этом? - Поговорите. В этот момент за стеной хлопнула дверь, кто-то быстро вошел в соседнюю комнату и громко спросил, нет ли здесь майора Воронцова. Воронцов вскочил и распахнул дверь: - Что случилось, товарищ Анищенко? Заходите сюда. Он пропустил мимо себя в комнату старшего сержанта, невысокого, худощавого, совсем молодого человека. Его безусое, поросшее светлым пушком лицо было ярко-пунцовое, должно быть от смятения и быстрого бега. Он стоял перед командирами растерянный, весь взъерошенный, без шапки. - Где ваша шапка? - спросил Воронцов, чувствуя, что приключилось что-то скверное. Сержант, словно не понимая вопроса, поглядел на него. - Бургомистра застрелили! - выдохнул он. - Что-о? - крикнул Ястребов и в то же мгновение оказался между Воронцовым и сержантом. - Кто посмел?.. - При попытке к бегству, - сказал сержант, невольно отступая к дверям. - Его на допрос вели... А он, собака, решил проходными дворами в каменные карьеры уйти... Сбил с ног конвоиров - и бежать!.. - Так неужели же нельзя было его взять живьем? - спросил Стремянной. Его худощавое лицо от волнения покрылось красными пятнами. - Черт побери! Хуже и придумать нельзя! Так глупо упустить... - Никак нельзя было, товарищ подполковник, - виновато сказал сержант. - Сами видите, стемнело совсем. Да и туман. А он уже за черту города выходил. Думаем, заберется в карьеры - и поминай как звали! Каких-нибудь сто метров оставалось... А мы изо всех сил живьем его хотели взять! Воронцов, все это время стоявший молча, с бледным лицом, схватил портфель и устремился к двери: - Анищенко, за мной!.. Покажите, где все это произошло! - Есть! Оба быстро вышли. А командир дивизии и начальник штаба остались одни. Несколько мгновений они молча смотрели в окно, за которым лежал город. Уже курились над домами трубы; белый в темном небе, поднимался к облакам дымок. Женщины с кошелками спешили к первому открывшемуся магазину, в котором продавали хлеб. В город возвращалась мирная жизнь... А им предстоит еще длинный путь... Пройдет день, другой - и рассвет встретит их где-нибудь на опушке села, в маленькой глинобитной хатке. Останется позади этот город, с которым у Стремянного связаны самые дорогие воспоминания детства. Когда-то он увидит его вновь?.. - Что ж, Стремянной, - сказал Ястребов, гася папиросу, - поезжай, пожалуй, куда наметил. Я дождусь твоего возвращения, а потом отправлюсь в полки. Стремянной ушел. Через минуту его вездеход проехал мимо окна, но Ястребов уже ничего не слышал. Он сосредоточенно склонился над картой, намечая, как лучше подготовить части дивизии к тому моменту, когда будет получен боевой приказ о дальнейшем наступлении... Глава сорок вторая МОРОЗОВ ПРИНИМАЕТ ПОСЕТИТЕЛЕЙ Весь день Стремянной был очень занят. Множество дел возникало и требовало немедленного разрешения. На артсклад доставили боеприпасы. Прибыло пополнение. Самолеты противника нарушили связь с одним из полков. Необходимо помочь начальнику связи как можно быстрее восстановить линию. По поручению командира дивизии нужно побеседовать с только что прибывшими корреспондентами, которых интересуют подробности боев за город. Одним словом, много хлопот у начальника штаба дивизии! Но среди всех этих неотложных дел Стремянной нет-нет, да и возвращался в мыслях к событиям последних дней. Бой на подступах к городу, знакомые улицы со следами пожаров и бомбежек, распахнутые ворота концлагеря. А потом - всклокоченная голова Еременко и его неестественно короткое тело на носилках во дворе госпиталя. Одно воспоминание сменялось другим. Палата на втором этаже и актерское одутловатое лицо этого жалкого предателя - Соколова... нет, бургомистра Блинова... то есть шпиона Зоммерфельда. Стремянной сам не мог понять, в какую именно минуту он узнал в лежащем на койке человеке того эсэсовского офицера, который прошел мимо него, пряча подбородок в воротник, а глаза - в темную тень очков. Когда он перестал верить рассказу начфина Соколова, такому, казалось бы, простодушному и похожему на правду? И зачем, собственно, понадобилось ему, начальнику штаба дивизии подполковнику Стремянному, эта рискованная, можно сказать, детская выдумка - потушить в палате свет?.. В сущности, довольно-таки нелепая затея... Разве нельзя было бы опознать в Соколове бургомистра Блинова при свете, просто с помощью фотографий и свидетельских показаний? Недаром Воронцов потом так был недоволен. И как только в голову пришло? Откуда? Наверное, из глубины каких-нибудь мальчишеских воспоминаний, из романтической дали прочитанных когда-то приключенческих книг... Впрочем, если говорить правду, все получилось не так уж плохо. Если бы ему, Стремянному, не взбрело на ум погасить свет, Соколов не вздумал бы пуститься наутек, а ведь именно эта попытка к бегству разоблачила его окончательно. Одним словом, выходит, что он недаром увлекался когда-то романтическими историями, за которые ему нередко попадало от старших. Да, надо сознаться, он любил эти перебывавшие в руках у множества мальчиков, зачитанные до дыр книжки о необычайных приключениях путешественников, мужественных, суровых и благородных, о пустынных островах и пещерах, где спрятаны сокровища, о клочках пергамента с зашифрованными надписями. Кстати, о зарытых сокровищах, - хотел бы он знать, куда все-таки гитлеровцы девали картины. Воронцов, пожалуй, прав, они где-нибудь здесь, в черте города, или, во всяком случае, не так уж далеко. Ведь подумать только! Может, они запрятаны совсем близко - под полом соседнего сарая, например. Сгниют там или крысы их сгрызут, и никто даже знать не будет... Нет, надо все-таки заехать к Морозову, узнать, как у него там дела, не нашлось ли человека, работавшего в укрепрайоне, да заодно спросить, не слышно ли чего о картинах. Он как будто собирался организовать поиски. На другое утро, возвращаясь из поездки в полк, он заехал в горсовет и застал Морозова принимающим посетителей. Десятки людей терпеливо ждали своей очереди в приемной и в коридоре. Уже прибыли двое заместителей председателя, они тоже принимали народ, стараясь ответить на многочисленные вопросы, помочь чем можно. Стремянной поднялся по широкой, еще не отмытой лестнице и прошел по длинному коридору, в котором, тесно прижавшись друг к другу, стояли люди. Морозов сидел в холодном кабинете с усталым, отекшим лицом. Перед ним стояла пожилая женщина в черном вязаном платке и старом, защитного цвета ватнике с аккуратными синими заплатами на локтях. - Я все понимаю, - тихо говорил Морозов, - мне все ясно, Клавдия Федоровна! - Нет, не понимаете! - почти кричала женщина, перегибаясь к нему через стол. - Уверяю вас, понимаю! - У меня двадцать детей... Двадцать! Вы слышите?.. От пяти до четырнадцати лет!.. И ни одного полена дров. Это вы понимаете? - Но у меня еще нет своего транспорта. Город всего три дня, как освобожден. Подождите немного. Обеспечу вас в первую очередь... Ну разберите забор, сожгите его. Построим новый. - Забор! - усмехнулась женщина. - Какой забор? Я уже не только свой забор сожгла, но и пять заборов в окружности... - Привет, товарищ Морозов! - сказал Стремянной, подходя к столу. - Как работается? - И не говори! - Морозов с надеждой поднял к нему глаза в припухших веках. - Вот, Клавдия Федоровна, пришла сама военная власть. - Он рукой указал на Стремянного. - Обратимся к ней. Авось поможет. Женщина поднялась и быстрым, порывистым движением протянула Стремянному руку. - Шухова Клавдия Федоровна, - сказала она. - Будем знакомы. Вот рассудите нас, товарищ командир!.. Стремянной остановился у края стола между спорящими сторонами, с невольным уважением глядя на эту пожилую женщину, сразу завоевавшую его симпатию. - Товарищ Шухова - заведующая детским домом, - пояснил Морозов, - требует от нас всего, что положено. - Правильно, - сказал Стремянной. - Правильно требует. - Не возражаю, - развел руками Морозов, - но транспорта еще нет. Подвоз не организован. Надо подождать, перебиться как-нибудь... Шухова посмотрела на него с нескрываемой злостью. - Я-то могу ждать, товарищ Морозов, - повысила она голос, - я-то сколько угодно могу ждать, но дети ждать не могут! И этого вы никак не хотите понять!.. - А что вам нужно? - спросил Стремянной. - Да не бог весть что, - сказал Морозов, - всего две машины дров. Стремянной вынул из планшета записную книжку и карандаш. - Будут вам дрова, Клавдия Федоровна, давайте адрес. - Будут!.. - повторила Шухова, тяжело опустилась на стул и громко заплакала, закрыв лицо руками. Морозов вскочил и подбежал к ней: - Клавдия Федоровна, что с вами? Стремянной молчал, понимая, что сейчас никакими словами успокоить ее нельзя. - Так трудно!.. Так трудно!.. - стараясь подавить рыдания, говорила Клавдия Федоровна. - Силы уже кончаются... Ведь что здесь было!.. - Все скоро войдет в свою колею, товарищ Шухова, - говорил Морозов, неловко придерживая ее за плечи. - Я рад, что вы живы. Большое вы дело сделали. Продовольствием мы ребят уже обеспечили, а дрова сегодня привезут. Ну, вот и хорошо... А дней через десять приходите - у нас уже все городское хозяйство будет на ходу. Увидите!.. Шухова понемногу успокоилась, вытерла слезы и встала. - Спасибо, большое вам спасибо! - сказала она, обращаясь к Стремянному. - Груз с сердца сняли... Адрес вот здесь, на заявлении. - Она показала на бумагу, лежащую перед Морозовым. - Не беспокойтесь, найдем, - улыбнулся Стремянной. - Вы очень торопитесь, Клавдия Федоровна?.. А то я сейчас тоже еду - могу подвезти вас. Шухова кивнула головой и вновь опустилась на стул, украдкой вытирая глаза краешком платка. Не вмешиваясь в разговор, она глядела в окно и, видно, думала о чем-то своем. Но, когда разговор зашел о картинах, она как-то оживилась и стала прислушиваться к беседе. - Нет, я все-таки думаю, что поискать их стоит, - сказал Морозов. - Уж если в спешке отступления они не успели их вывезти, то спрятать как следует и подавно не успели. Сунули на ходу в какой-нибудь заброшенный сарай или на чердак, там они и лежат. А только мы не знаем... - Не думаете ли вы, - вдруг сказала Шухова, - что в этом деле могут немного помочь мои старшие ребята? Они в городе каждый уголок знают. - А ведь верно! - улыбнулся Стремянной. - Ребята для этого самый подходящий народ. Да будь мне тринадцать-четырнадцать лет, я бы за счастье считал, если бы мне доверили участвовать в таком деле! Морозов кивнул головой: - Еще бы! Всякому парнишке это лестно, а только лучше таких поручений им не давать. Напорются где-нибудь на мину. - Что вы! - сказала Клавдия Федоровна. - Эти ребята многое испытали. Двое из них были в партизанском отряде. Что такое мины, им хорошо известно. И все же я им одним доверять такое дело не буду. Пускай с людьми поговорят, разузнают - и хватит с них... - Разве что так, - согласился Морозов. - А я вот что надумал, товарищ Стремянной: не объявить ли нам, что горсовет просит всякого, кто может сообщить что-либо о местонахождении картин, немедленно сигнализировать. И вообще, поскольку картины в городе, помочь, насколько возможно, в поисках. Стремянной на секунду задумался. - Это дело! Я убежден - люди отзовутся... - Он обернулся к Шуховой: - А как по-вашему, Клавдия Федоровна?.. - Конечно, каждый сделает все, что в его силах, - сказала она. - Ну, однако, пора. - Она встала с места. - Ехать так ехать... Товарищ подполковник, а когда вы думаете прислать нам дрова? - Сегодня же, - ответил Стремянной. - Только не очень поздно, если можно. Ведь мы с ребятами сами убирать будем. - Слушаю, товарищ начальник, - прислать не слишком поздно, - улыбаясь, ответил Стремянной и протянул руку Морозову: - До свидания, Сергей Филиппович. А вы еще не собираетесь маленький перерыв сделать? А то поедем в штаб, пообедаем. Морозов решительно потряс головой: - Нет, видно, нынче не пообедать. Видели, сколько там народу ожидает? - Так ведь этак вы до ночи здесь сидеть будете. - Что ж, и посижу, - Морозов вздохнул. - Время военное. Оперативность нужна. - Вишь, какой стал! - Стремянной усмехнулся. Морозов тоже усмехнулся: - Ладно, ладно, без намеков, товарищ подполковник. Ступай себе, обедай и не искушай меря... А вот найти человека, знающего об укрепрайоне, не теряю надежды... Каждого спрашиваю. Но пока, - он развел руками, - никого нет. Прямо беда! Шухова и Стремянной вышли из кабинета, а их место заняла очередная посетительница - высокая седая женщина, которая в коридоре рассказывала о своем пропавшем сыне. Глава сорок третья ПОИСКИ НАЧИНАЮТСЯ В первый же день освобождения города Клавдия Федоровна стала организовывать детский дом. Она договорилась с Морозовым, что временно заберет особняк, в котором жил бургомистр Блинов, - двухэтажный, хорошо сохранившийся дом, недавно капитально отремонтированный. Бургомистр, очевидно, предполагал обосноваться в нем надолго и не жалел затрат. Мальчиков разместили в нижнем этаже, а девочек - в верхнем. Клавдия Федоровна расположилась в небольшой комнате под лестницей, которая одновременно стала и канцелярией детского дома. В погребе и сарае Шухова с ребятами обнаружили большие запасы трофейных продуктов. Их вполне должно было хватить до тех пор, пока наладится снабжение. Вернувшись из городского совета, Клавдия Федоровна скинула платок, ватник и прошла к себе в комнату. Она была очень озабочена. Надо было раздобыть топоры, пилы, сообразить, кого из ребят можно назначить на уборку дров. Размышлять долго было некогда. Она окликнула первую попавшуюся ей Маю Шубину и велела поскорей разыскать Колю Охотникова и еще нескольких ребят. Мая тотчас же побежала во двор. Вскоре в комнатке Клавдии Федоровны собрались все старшие ребята. Они слушали ее с серьезными и озабоченными лицами. - Так мы пойдем, Клавдия Федоровна, - сказал Саша Зубавин, высокий белокурый мальчик в очках. Он был очень близорук, и, если хоть на минуту снимал очки, лицо у него становилось растерянным и даже испуганным. - Так мы пойдем, попросим у солдат топоры и пилы. Я думаю, дадут. - Дадут, конечно. Скажите, что это я прошу и что завтра мы все вернем в целости и сохранности. Мальчики встали и гурьбой двинулись к двери. - А вы, Коля и Витя, подождите, - остановила их Клавдия Федоровна. - С вами у меня особый разговор. Она плотно прикрыла дверь и присела к столу. На лице ее возникло неуловимое, но хорошо знакомое ребятам выражение настороженности и внутреннего напряжения. Они сразу поняли, что разговор будет серьезный. - Ну, вот что, ребята, - сказала она, хмуро сдвинув брови, - вам важное задание. - Как только она произнесла такое знакомое, такое волнующее слово "задание", у ребят радостно заблестели глаза. - Что нужно делать? - спросил Коля. - Не торопись! Не перебивай!.. Так вот. Сегодня мне сообщили в городском Совете, что немцы ограбили музей. Хотели вывезти лучшие картины, но не успели. Картины где-то в городе. - И их надо найти? - быстро спросил Коля. - Нет, Коля, - строго поглядела на него Клавдия Федоровна, - не искать, а только походить по домам и расспросить людей. Может быть, что-нибудь вы узнаете о картинах. - Только и всего! - разочарованно произнес Витя. - Это немало, - возразила Клавдия Федоровна. - Сами знаете, как важно напасть на след. Только, ребята, будьте осторожны. В городе еще очень много неснятых мин. Старайтесь по снегу не ходить... Глава сорок четвертая РАЗВАЛИНЫ НА ХОЛМЕ Они шли гуськом по узкой тропинке, протоптанной в снегу вдоль стен и заборов. Впереди был Коля. Он нес на плече две тяжелые лопаты. Позади, сохраняя дистанцию в два шага, брел Витя в старом осеннем пальто с короткими, обтрепанными по краю рукавами. Свои большие красные, без перчаток руки он чуть ли не по локоть засунул в карманы, но теплее от этого ему не становилось. Так они дошли до ближайшего перекрестка. У покосившегося телеграфного столба Коля остановился: - Ну, Витька, в какую сторону пойдем? Направо или налево? - Не знаю. По-моему, домой. До каких же пор нам по улицам шляться? Коля яростно вонзил в снег обе лопаты. - И чего ты такой вялый? - спросил он с негодованием. - Согнулся, как старик, носом землю пашешь! Последние слова Коля произнес не без удовольствия. Он слышал их от старшины, распекавшего медлительного и нерасторопного солдата, когда час назад к ним во двор въехала машина с дровами. - А тебе чего от меня надо? - рассердился Витя. - Дело говорю. А то "пашешь, пашешь"! - Ну, если дело, так идем вот в эти ворота. - Так ведь опять там ничего нет. Только обругают. - Подумаешь, нежный какой! Обругать нельзя... И Коля направился к невысокому деревянному дому, окруженному сараями, старыми конюшнями, превращенными в склады, и еще какими-то постройками. Он смело вошел во двор, поставил у крыльца лопаты и направился к сараю с высоким кирпичным фундаментом. Этот сарай показался ему очень подходящим местом для того, чтобы спрятать картины. На дверях сарая висел большой ржавый замок. Едва Коля притронулся к нему, как замок легко открылся. Оказалось, что он не был заперт. Вынуть его из колец было мгновенным делом. Дверь со скрипом отворилась... и из темноты с радостным визгом выскочил поросенок. В ту же секунду в домике распахнулась дверь, и на крыльцо выскочила какая-то древняя старуха в больших валенках и в ситцевом переднике. - Жулики! Что делают! - закричала она. - От Гитлера порося уберегла, так они его стащить хотят! Сейчас людей позову, шаромыжники вы этакие! Вон со двора, чтоб духу вашего тут не было! Витя растерялся, попятился и метнулся к воротам. Но Коля не побежал. Он смело пошел навстречу старухе. Остановился перед ней и сказал с достоинством: - И как вам, бабушка, не стыдно так ругаться!.. Не нужен нам ваш поросенок... Если хотите, мы вам его поймаем... - Вот именно, что не хочу! - сердито сказала старуха. - Поймаете, да не нам... Иди, иди, пока цел. А не то я тебя так ремнем отделаю! Поросенок, радостно хрюкая и взрывая пятачком снег, бегал по тропинке между домом и сараем. Коля нагнулся к нему, схватил, ловко втолкнул в сарай и прикрыл дверь. Увидев это, старуха несколько приутихла. - Ну ладно, иди, иди, - уже миролюбиво сказала она. - Нечего по чужим дворам шататься. - А мы, бабушка, не шатаемся, - сказал Коля, вновь подходя к крыльцу. - Мы картины ищем. - Какие такие картины? - Из музея. Которые пропали. Гитлеровцы их увезти из города хотели, да не успели и спрятали... А где, неизвестно. Вот мы их и разыскиваем. - У нас во дворе никаких этих картин нет, - сказала старуха, - и на соседнем тоже, и на всей улице нет. А о картинах нам уже из горсовета объявляли... Кабы они были, так я сама бы их снесла, вас не дожидалась... Взвалив на плечи лопаты, Коля направился к воротам. Витя, ожидая его, приплясывал на снегу. - Плохо дело, - сказал Коля. - Нет у нее картин, и вообще на этой улице их нет. - А она откуда знает? - Знает, раз говорит. И всем уже известно, что надо искать картины. Горсовет объявил. - Зачем же нам тогда искать? - сказал Витя. - Все обыщут свои дворы, и кто-нибудь найдет... Скажем нашей Клаве - пусть посылает на это дело младенцев. Идем домой! - Не пойду, - упрямо ответил Коля. - Если хочешь, иди, а я не пойду. Я буду искать. На всякий случай они зашли еще в несколько дворов, но уже не хозяйничали сами, а терпеливо расспрашивали жильцов. Все знали, что из музея пропали картины. Многие гадали, где они могут быть, высказывали свои предположения, но все, у кого они побывали, уверяли, кто как раз у них во дворе ничего не спрятано. - Нет, так мы, конечно, никаких картин не найдем, - сказал Коля, когда они через час остановились на другом конце улицы. - Вот что я тебе скажу: искать надо там, где никто не ищет и где нет хозяев. - То есть где же это? - с интересом спросил Витя. - Ну, в развалинах, в подвале старой церкви, в склепах на кладбище!.. Пойдем, а? Витя оживился: - Ну, это другое дело! Пойдем. - Куда раньше? - Куда хочешь. - Тогда сначала пойдем в развалины, - решительно сказал Коля. Развалинами они называли стены большого элеватора, который был разрушен немецкими самолетами во время первых же бомбежек. Чтобы попасть к нему, надо было пересечь весь город. Мальчики зашагали в ту сторону. Вдруг из-за угла полуразрушенного, обгорелого дома прямо им навстречу выскочила Мая. На ней было не по росту короткое пальто и большие валенки. От этого она казалась еще меньше. - Эх, Майка, - сказал сокрушенно Коля, - беда просто с этим заданием. Мучение! Ходим, ходим, а толку нет... - Что же вы хотите делать? - спросила она. - Да вот у нас один план возник. В глазах у Май засветилась мольба. - Возьмите меня! - попросила она. - Нет, нет, ты и не проси. Не возьмем, - сказал Витя. - Мы в такие места идем, где тебе будет опасно. - Я не боюсь. И Мая пошла с ребятами. Так, втроем, вышли они на окраину города. Время приближалось к пяти часам. Уже начинало смеркаться. Разрушенный элеватор бесформенной громадой поднимался на холме. Снизу он казался особенно темным и страшным. Справа от дороги стоял столб, на котором был прибит фанерный щит с короткой и выразительной надписью: "Мины!" Тут Коля остановился и строго сказал Мае. - Смотри с дороги не сворачивай, а то подорвешься. Она молча кивнула. - А ведь нам не успеть сегодня под церковь и на кладбище, - сказал Витя. - Пойдем завтра. Важно начать... Коля и Витя стали быстро подниматься на холм. Не отставая от них ни на шаг, шла Мая. Она сильно замерзла. Чтобы как-нибудь согреть руки, она в варежках сжимала их в кулаки. Дорога круто повернула направо, огибая холм. До элеватора оставалось метров пятьдесят. Сюда давно уже никто не ходил, и дорогу совсем занесло снегом. Надо было идти по целине. Коля в нерешительности остановился. - Ну, что ж ты стал? - спросил Витя. - Да, может быть, тут мины. Они внимательно осмотрели пространство, которое отделяло их от элеватора. Всюду лежал нетронутый глубокий снег, синевший в быстро надвигающихся сумерках. - Ребята, - вдруг крикнула Мая, стоявшая в стороне, - смотрите-ка, что здесь такое! Они подбежали к ней. - Где? - быстро спросил Коля. - Что ты нашла? Мая варежкой показала на снег: - А вот, видите... Следы на снегу. Кто-то шел к элеватору. - Верно, следы, - сказал Коля. - Ну, вот видишь!.. - Витя осторожно поставил ногу в большой и глубокий след. - Кто-то туда шел. - А раз он шел и прошел, значит, и мы пройдем. - Коля шагнул вперед. - Только давайте идти след в след, чтобы не сбиваться... - Стой, Коля! - вдруг сказала Мая. Коля обернулся: - Ну, что еще? - А вдруг он там!.. - Кто это - он? - Да человек, который шел! - А что ему там делать в такой мороз? Посмотрел, наверное, и вылез где-нибудь обратно. Может, с тех пор неделя прошла. Витя двинулся вслед за Колей. Но тут Мая как-то ухитрилась и, обогнав Витю, оказалась между ними. Увязая по колено в снегу, все трое молча добрались до самых стен элеватора и остановились у большого темного пролома. Здесь вдруг следы потерялись, словно растаяли. - Теперь давайте действовать, - сказал Коля. - Ты, Мая, останешься здесь и будешь нас ждать. - Хорошо, - согласилась она. - А мы с Витей пойдем внутрь и все осмотрим. Если ты понадобишься, мы крикнем. А так - жди нас. - Хорошо, - повторила она. Ребята нырнули в пролом, перебрались через несколько гребней осевших на землю развалин и очутились под сводом, который образовался оттого, что две стены навалились друг на друга, но не упали. Здесь почти совсем не было снега. Под ногами валялись груды битого камня, цемента, железных обломков. Коля и Витя с трудом прошли десяток шагов и вдруг увидели в стене дверь. Она была приоткрыта, но за ней было темно. Так темно, что у обоих не хватало смелости войти. Они стояли и слушали. В развалинах свистел ветер. Где-то вдалеке несколько раз ударила зенитка. В небе, за тучами, пророкотал самолет. Таинственная дверь пугала и в то же время привлекала мальчиков. Коля осторожно толкнул ее - она заскрипела и раскрылась еще больше. Вытянув шеи, мальчики заглянули внутрь и в полумраке разглядели лестницу, которая вела вниз. Что это? Почудилось им или нет? Откуда-то из глубины до них донесся хриплый стон. - Ты слышал? - спросил Коля. - Слышал, - ответил Витя. Оба молчали, прислушиваясь к ветру. - Что это может быть? - спросил Коля. - А как по-твоему? - Там кто-то есть. - Кто? - Человек! Совы зимой не водятся... - Ребята! Ребята! - вдруг услышали они из-за камней горячий шепот Май. - Нашли что-нибудь? Она перелезла через выступ стены и спустилась к ним. - Нашли, - угрюмо ответил Коля. - Что, что такое? - Не "что", а "кого". Человека. - Какого человека? - Да, наверное, того самого, чьи следы... Он там внизу лежит, стонет... Мая всплеснула руками. - Чего же вы стоите? - сказала она. - Человек, может быть, умирает!.. Все трое помолчали. - Тогда вот что, ребята, - решительно сказала Мая, - давайте пойдем все вместе... Сразу все!.. Один он с тремя не справится. Коля и Витя не успели и слова сказать, как Мая скользнула в дверь и пропала в темноте. Оба сразу шагнули вслед за ней. На лестнице Коля обогнал Витю и придвинулся вплотную к Мае, крепко сжимая в руках лопату на случай внезапного нападения. Так они спускались в полной темноте. Человек стонал тяжело, надсадно. По временам он что-то бормотал, но ни одного слова разобрать было нельзя. Мая что-то задела ногой, и по ступенькам загрохотал какой-то, судя по звуку, металлический предмет. Ребята вздрогнули и замерли. Потом Коля нагнулся и стал руками обшаривать лестницу. - Это электрический фонарик, - прошептал он на ухо Мае. Мая шепнула Вите: - Фонарик. Они ощупывали его в темноте. Все думали об одном и том же: зажигать или нет? Наконец Мая чуть сжала Колин локоть, и он понял, чего она хочет. Зажечь! Острый, яркий луч света прорезал тьму. Он скользнул по черным, сырым стенам подземелья, где когда-то проходили трубы отопления, и осветил человека, который лежал на спине у нижней ступеньки лестницы. Человек был в беспамятстве. Рядом с ним валялось несколько пустых консервных банок и раскрытый рюкзак, из которого торчали какие-то вещи. С первого же взгляда ребята поняли, что перед ними немец. И не просто немец, а, судя по шинели, офицер. Коля прощупал лучом фонарика окружавшую их темноту. В подвале больше никого не было. Гитлеровский офицер лежал совершенно один. Ребята окружили его. Витя на всякий случай осмотрел его карманы, они были пусты. - Давай посмотрим его лицо, - предложила Мая. Луч уперся в закрытые глаза, осветил короткий тупой нос, широкий подбородок... - Он! Видите? - прошептала Мая. - Что? Что?.. - тоже шепотом спросил Коля. Мая вдруг отшатнулась. Офицер открыл воспаленные глаза, протянул вперед руки и крикнул: - Zu mir! Zu mir! (Ко мне! Ко мне! (нем.)) Они так и замерли на месте. Теперь все трое узнали этого человека. Одно его имя еще недавно внушало ужас всему городу. Да, ребята не ошиблись - перед ними действительно лежал начальник городского гестапо Курт Мейер, тот самый Курт Мейер, который хозяйничал в городе как ему вздумается. Он лежал здесь уже несколько суток. Взрывом бомбы перевернуло его машину. Шофер был убит, а он получил ранение в левую ногу. Это произошло недалеко отсюда, на повороте дороги. Несмотря на страшную боль, у него хватило сил добраться сюда, в подземелье, притащить с собой запас продовольствия и две химические грелки, которые могли греть довольно долго, если их держать за пазухой. Но ранение - не простая штука. Счастье изменило Курту Мейеру. Он мечтал о богатстве, об орденах, вместо этого пришла смерть. Она наступала на него в каком-то грязном подвале, куда чудом забрели трое смелых ребят. - Что же нам с ним делать? - спросил Коля. - Нам втроем его отсюда не вытащить, он слишком тяжелый... - Надо позвать кого-нибудь, - предложил Витя. - А какой он был важный, когда ходил по городу! - сказала Мая. Вдруг Мая схватила Колю за руку: - Ой! Смотрит! Смотрит!.. Коля навел луч фонарика на лицо Курта Мейера. Сквозь узкую щель приподнятых век на ребят смотрели два темных блестящих глаза. Курт Мейер перестал стонать, словно он пришел в себя и теперь осматривался, стараясь понять, что здесь происходит. Он молчал и только слабо шевелил губами. Ребята невольно отступили назад, таким страшным было это лицо - отекшее, обросшее щетиной. Они решили пойти за помощью. Если бы они знали, что сделает этот человек через пять минут, то, наверное, поступили бы иначе. Когда они вышли из подвала, захватив с собой рюкзак Курта Мейера, было уже темно. Помогая друг другу, перелезли они через все кручи, пробежали пространство до дороги и остановились, тяжело дыша. Вокруг было пустынно и безлюдно - ни одной проезжей машины, ни одного человека. И вдруг со стороны развалин до них донесся приглушенный звук выстрела. Это Курт Мейер, поняв, что больше надеяться ему не на что, выстрелил в последний раз. Но об этом ребята узнали позднее. Сейчас ими владела только одна мысль - скорей, скорей назад в город! Они бежали молча, задыхаясь от бега и от ветра, который бил им в лицо. И вот наконец сквозь мглу прорезались очертания окраинных построек. Ребята увидели человека, фигура которого смутно вырисовывалась сквозь белесую морозную дымку. Человек шел им навстречу. Ребята побежали еще быстрее, стараясь не отставать друг от друга. Когда они приблизились к человеку, он вдруг остановился и окликнул их: - Ребята! Вы что тут делаете? Куда бежите? - Голос его звучал добродушно. Ребята сразу узнали Якушкина, фотографа с базарной площади. - Домой торопимся! - крикнул Витя. Теперь они убавили шагу, успокоились, словно переступили через какую-то невидимую черту, за которой остался жуткий подвал со страшным Куртом Мейером. - Вы знаете, откуда мы идем?.. - крикнул Коля, радуясь встрече с Якушкиным и невольн